1
Прошло две недели с тех пор, как Марина Авдеева приехала в Степной гарнизон к мужу. Хмурые, дождливые дни перемежались с тихими, сухими, хотя солнце пробивалось из-за плотных осенних туч все реже и реже. Подобно погоде менялось и настроение Марины. Когда шел дождь, а Иван был на полевых занятиях, она подолгу сидела, поджав ноги, на диване и перечитывала свои стихи, написанные в разное время. Кое-что ей по-прежнему нравилось, большинство же вещей раздражали, потому что казались беспомощными.
В сухую погоду она выходила из домика и одна, в легком нейлоновом плащике, бродила по крутояру над лесистой приречной поймой, спускалась вниз, прислушивалась к шороху облетавшей листвы. Иногда у нее вспыхивало желание побежать в домик, сесть за стол и писать, писать. Но оно быстро затухало, и снова душу заполняла грусть, от которой, казалось, невозможно было избавиться.
Ходить в Дом офицеров, где три раза в неделю показывали кинофильмы, ей одной не хотелось. А у Ивана при тех напряженных полевых занятиях и стрельбах, что проводились в эти дни, на кино уже просто не хватало времени. Он приходил поздно, очень усталый. Марина уже не раз говорила ему с гневом:
— И выбрал ты местечко! Не служба — одно наслаждение.
Авдеев всячески старался успокоить жену, объяснял ей, что трудная обстановка вызвана особой ситуацией в дивизии, что дело это временное и нужно немного потерпеть. Но Марина не хотела слушать его, раздраженно отмахивалась:
— Хватит, Ваня. Молодость не вечна, разбрасывать ее по лесам и степям по меньшей мере глупо.
— Зачем же разбрасывать? — Он недоуменно пожимал плечами. — Привыкай быстрей. Еще так полюбишь эти места...
— Ой нет! — Марина печально вздыхала. — Не привыкну я, наверно, к твоему городку. Никогда мне не привыкнуть к тому, что всюду одна, одна, будто сирота какая.
Готовить домашние обеды Марине не хотелось. Да и к чему? Пообедать вместе с Иваном им почти не удавалось. Сколько раз — поджидает, поджидает его да так и не дождется. А вечером, вернувшись с занятий, он устало говорил:
— Извини, пообедал с солдатами в поле.
Теперь она тоже приноровилась ходить в столовую. Здесь всякий раз, как только она появлялась, навстречу выходила полнотелая приветливая официантка Татьяна Степановна и приглашала Марину к длинному столу, покрытому новой белой скатертью. Вначале Марина от такого особого внимания испытывала неловкость. Потом привыкла.
Однажды, когда она просматривала меню, чтобы заказать обед, к ней подошла Татьяна Степановна с двумя женщинами, уважительно сказала:
— К нам приехали гости. Знакомьтесь, пожалуйста.
Гостями оказались Наталья Мироновна Мельникова и Ольга Борисовна Нечаева. Марина сразу догадалась, что женщины приехали специально встретиться с ней, и в первые минуты немного растерялась.
Заметив ее смущение, Ольга Борисовна предложила:
— Давайте ради знакомства пообедаем вместе, — и, повернувшись к ожидавшей официантке, заказала: — Нам, пожалуйста, голубцы, оладьи со сметаной и кофе.
Когда официантка ушла, Наталья Мироновна спросила Марину, пришелся ли ей по душе Степной городок и не скучает ли она здесь по своей сибирской стороне.
— Тоскую ужасно, — откровенно призналась Марина. — Знаете, уже бежать собралась.
— А мне кажется, вы не такая слабая, чтобы отчаиваться, — заметила Ольга Борисовна.
— Это лишь кажется... — поморщилась Марина.
За обедом говорили больше гостьи. Они рассказывали, как сами жили когда-то в этом городке, вспоминали вечера в старом клубе, спортивные праздники на стадионе.
— Я в легкоатлетической секции три года состояла, — похвалилась Ольга Борисовна. — В округ на соревнования ездила. До сих пор значок спортивный берегу.
Марина слушала их внимательно. Женщины ей понравились: простые, веселые. С ними она забыла о собственных семейных неурядицах. А когда узнала, что в том самом домике, где поселилась она с мужем, раньше жили Мельниковы, вдруг оживилась:
— Неужели правда?
Наталья Мироновна, словно по секрету, сказала:
— И осокорь, что рядом с крыльцом, посадила я. «Верно, у крыльца есть осокорь», — вспомнила Марина и предложила:
— Что ж, тогда после обеда отправимся к нам, взглянете на своего питомца.
Ольга Борисовна повернулась к своей спутнице, как бы спрашивая ее согласия. Наталья Мироновна уговаривать себя не заставила:
— Пойдем, конечно, какой разговор!
Через полчаса женщины были уже у домика под осокорем, безлистная верхушка которого снизу казалась рогульчатой радиоантенной. Наталья Мироновна, поглаживая шершавую кору, вспомнила, что на Востоке, у самого океана, она тоже посадила когда-то деревце, только не осокорь, а каменную березку с крошечным кривым стволиком.
— А вы и на Востоке были?! — удивилась Марина.
— Была, но пришлось уехать. Сын заболел. — Наталья Мироновна принялась нервно искать что-то в сумочке, но руки ее вдруг опустились, на лице проступила бледность.
Ольга Борисовна взяла ее под руку.
— Ничего, уже все хорошо, — сказала Наталья Мироновна, стараясь улыбнуться.
Ольга Борисовна помогла ей войти в дом, уложила на диван и, поправив под головой подушку, велела непременно успокоиться. Сама же, уведя Марину в другую комнату, попросила:
— Вы, пожалуйста, не говорите с ней о сыне. Он недавно улетел во Вьетнам, она так переживает.
— Я уже все поняла, — сочувственно кивнула Марина. — У меня тоже есть сын. Я оставила его в Новосибирске и очень скучаю.
— Зачем же оставили?
— Да как вам сказать... Я ведь приехала только посмотреть, куда занесла судьба моего мужа.
— Места у нас хорошие, — сказала Ольга Борисовна. — Поживете и еще такой патриоткой станете, куда там!..
Когда Ольга Борисовна и Марина вернулись к Наталье Мироновне, та уже сидела на диване, перелистывая какую-то тоненькую книжицу.
— Да полежите вы, ради бога, — сказала Ольга Борисовна и попыталась забрать книжку.
— Обождите, Олечка, обождите, — остановила ее Наталья Мироновна. — Я сделала, кажется, открытие. — Она повернула книжку к Ольге Борисовне развернутыми страницами, где на титуле красовался портрет Марины. — Поняли?
— Действительно, открытие! — Ольга Борисовна посмотрела на портрет, потом на Марину и снова на портрет, как бы сравнивая. — Наши читатели очень любят поэзию. И я могла бы охотно подготовить вашу встречу с ними в библиотеке. Это было бы так интересно!
— Не надо, прошу вас, — забеспокоилась Марина. — Я написала это так давно. И вообще лучше не ворошить прошлое. Я теперь почти ничего не пишу — сама уже разочаровалась в собственном творчестве.
Марина принялась настойчиво упрашивать, чтобы они никому не говорили о ее стихах.
Когда гостьи собрались в обратную дорогу, Марина проводила их до машины и, прощаясь, откровенно призналась:
— А мне так хорошо было с вами. Даже расставаться не хочется.
— А мы и не будем расставаться, — пообещала Ольга Борисовна.
— Мы непременно должны собраться, чтобы отметить ваше вступление в наш коллектив, — поддержала ее Мельникова. — У нас это традиция...
Оставшись одна, Марина долго стояла у крыльца и смотрела на вилявший между домов зеленый газик. Сыпал мелкий прохладный дождь. По шершавой коре осокоря скатывались, словно очищающие слезы, крупные прозрачные капли. На тонкой верхней ветке что-то старательно выискивала желтогрудая синица.
2
Гуляя по лесистой приречной пойме, Марина забрела в самую ее чащу. Раньше, когда на деревьях держалась листва, здесь постоянно царил полумрак и заходить сюда было жутковато. Теперь, без листвы, деревья словно поредели. Сквозь голые ветви стала видна река, и расстояние до нее как будто уменьшилось. Марина без особого труда пробралась к самой воде, устроилась на чисто вымытом дождем камне и, глядя на прозрачные речные струи, задумалась.
Сегодня Иван пообещал вернуться со стрельбища только к ночи. Впереди у Марины был ничем не занятый день. Можно было бы, конечно, пойти в читальный зал гарнизонной библиотеки, почитать что-нибудь интересное, а еще лучше — возобновить оставленную когда-то работу над стихами. Марина, проводив утром мужа, попыталась написать что-нибудь о степном крае, который то пугал ее, то вдруг привораживал. Но стихи не писались. Просидев впустую за столом до обеда, она с досадой скомкала исчирканные листки и ушла в столовую.
После обеда Марина не пошла домой, а направилась прямо сюда, к реке. Она слушала тихий плеск воды и одинокие полусонные крики незнакомой птицы, притаившейся в прибрежных осоковых зарослях. Время от времени из степи со стороны стрельбища доносились приглушенные расстоянием то короткие, то длинные пулеметные очереди.
Задумавшись, Марина не сразу заметила вылезшего из поросшей мелким лозняком канавы мальчонку. В измазанной глиной курточке, с размалеванными грязью щеками, он напоминал маленького дикаря.
— О боже! — всплеснула Марина руками.
— Вы, тетенька, не бойтесь, — не по-детски серьезно принялся успокаивать ее мальчик. — Я тут с папой Федей живу. Я вас знаю.
— Меня? — удивилась Марина.
— Ага! Вы к нашему командиру полка приехали. Правда?
Марина, с любопытством рассматривая малыша, спросила:
— А где же твоя мама?
Мальчик долго молчал, потом тяжело, по-взрослому вздохнул и грустно ответил:
— Мои папа и мама в Байкале утонули. Только я был тогда совсем маленьким и ничего не помню.
«Ах вон оно что!» Марина припомнила — ведь Иван ей как-то рассказывал, что прапорщик Шаповалов воспитывает сына своей сестры, трагически погибшей во время шторма. Глядя на мальчонку, Марина подумала жалостливо: «Какой же он неухоженный», спросила ласково:
— А как тебя зовут?
— Володя, — ответил мальчик.
— Ну вот что, Володя, давай умоемся, а потом побеседуем. Хорошо?
Мальчик настороженно поджал губы, колюче сузил свои чернявые глаза, но противиться не стал. Он в тот же миг направился к песчаной отмели и отважно зашлепал по воде ладонями. Пока Марина подходила к нему, осторожно ступая с камня на камень, он успел смыть с лица и шеи все грязные пятна и, вытянув тоненькую шейку, обернул лицо, к Марине, как бы говоря своим видом: «Вот я и чистый».
Марина стянула с головы платок и принялась старательно утирать мальчика.
— Тетенька, а я знаю тайну, — доверительно прошептал Володя, увертываясь от Марины, которая старалась вытереть воду, затекшую ему за воротник.
— Какую тайну? — спросила Марина.
— А вы никому не скажете?
— Постараюсь.
— Честное нерушимое?
— Конечно.
Володя пристально посмотрел в лицо Марины, как бы ища подтверждение ее обещанию, потом сказал таинственным шепотом:
— Тут база строительная есть.
— Какая база?
— Пойдемте, тетенька, я покажу, — пообещал мальчик и повел Марину вдоль берега на высокий бугор, где в широких штабелях лежали толстые бревна, уже потускневшие от времени. А чуть подальше, на выровненной площадке, торчали врытые в землю столбы. На одном из них был прибит кусок фанеры с крупной, корявой детской надписью: «Секретный объект».
— Вот видите? — спросил мальчик, показав на щиток.
Нетрудно было догадаться, что автор этой загадочной надписи не кто иной, как маленький Маринин гид. Делая вид, что она всерьез проникается «военной тайной», Марина ответила шепотом:
— Теперь вижу.
Мальчик улыбнулся, довольный произведенным эффектом.
— Послушай, Володя, — спросила она, — а кто же начальник секретного объекта?
— Мой папа Федя, — с гордостью ответил мальчик. — У него все чертежи есть. Как разложит на полу — ух и широкие, не перепрыгнешь!
— Интересно. А что же тут будет: дача, гараж, штаб?
— Дом для охотников, — сказал мальчик и, вдруг спохватившись, сделал устрашающие глаза: — Только вы, тетенька, никому, никому не говорите. Ладно?
* * *
Авдеев вернулся со стрельбища, когда на улицах городка уже горели электрические огни. Он встретил задумчивую Марину возле дома.
— Ты куда-то ходила? — спросил Авдеев.
— Я весь день хожу, — сказала Марина загадочно. — Познакомилась с Володей.
— Каким Володей?
— Очень симпатичный молодой человек.
— Шутишь?
— Нет, говорю вполне серьезно.
Войдя в дом, Авдеев разделся, смыл в ванной въедливую степную пыль, устало попросил:
— Чайку бы покрепче.
— Может, сначала поешь? — предложила Марина. — Домашнего, правда, ничего нет, но есть колбаса.
— Не беспокойся, я поел с солдатами. А чайку попью с удовольствием.
Марина, включая электрический чайник, спросила:
— Чего ты хмурый? Плохо стреляли?
— Да нет, стреляли неплохо. Жигарев придирается. Говорит, что раньше в полку было больше порядка. И главное, цепляется по мелочам: то сигнальный флаг поднять опоздали, шнур заело, то кто-то доложил вяло о количестве пробоин в мишенях. А все нервы, нервы...
— Значит, не сошлись вы с ним характерами, — заметила Марина.
— Возможно, — согласился Авдеев. — Но странно то, что комдив терпит рядом с собой такого занозистого человека. Вот этого я понять никак не могу.
Марина насторожилась.
— Слушай, Ваня, а ты не ошибаешься в Мельникове? Может, ты просто выдумал его еще до того, как приехал сюда?
— Ерунду ты говоришь, — попробовал отмахнуться Авдеев. — Странное представление у тебя о командире дивизии. Ты думаешь, он должен быть ко мне добрым, милым дядюшкой, даже когда налицо явные упущения в боевой подготовке полка?
— Извини, дорогой, но я же вижу, как ты мучаешься. Все время тебя что-то смущает, не устраивает. Ты, правда, стараешься скрывать все это, но...
Авдеев положил руку ей на плечо:
— Хватит, Маринушка, хватит. Есть другие заботы. На днях замкомандующего должен приехать.
— В твой полк? — спросила Марина.
— Наверно, будет и у нас.
— Проверка?
— А теперь каждый день проверка, — сказал Авдеев, — Ты же слышала по радио, как развертываются натовские стратеги — учение за учением проводят, и все с прицелом на нас. Разве в такой обстановке можно позволить себе расслабиться? Ни в коем случае. Вот и трудимся, как говорится, не жалея живота своего. — Он посмотрел на включенный чайник. — А как там чаек? Не готов еще?
— Готов, кажется. — Марина быстро подала чашки, вазочку с вишневым вареньем, а маленький чайник с заваркой закутала в белое полотенце, чтобы получше настоялся. Ожидая, пока заварится чай, сказала полушутливо: — А я в самом деле сегодня много ходила. Даже на секретном объекте побывала.
— Где это? — спросил Авдеев.
— Там, где должен быть охотничий домик.
— Вон ты куда проникла! И кто же тебя посвятил в эти тайны?
— Володя.
— Опять загадочный Володя...
Марина засмеялась:
— Ты что же, не помнишь? Сам же мне рассказывал о нем... Ну шаповаловский, шаповаловский...
Авдеев улыбнулся.
— Значит, открыл, говоришь, место для стройки? Шустрый, однако.
— А ты знаешь, Ваня, охотничий домик — ведь это неплохо. Ну ты объясни, каким он будет, этот экзотический терем?
— Не знаю, что и сказать тебе. Не успел еще продумать.
— Как же? — удивилась Марина. — Проект составили, а продумать не успели?
— А так вот. Да и чего ты прикипела к этому домику? Он что, нужен тебе?
— Чудной ты, Ваня, — азартно блеснула глазами Марина. — А вот представь себе: вечер, на столе горячий самовар, вокруг него сидят солдаты. Они только что вернулись с полевых занятий. Но за чаем они уже забыли об усталости. В открытые окна дышит река, доносится всплеск рыбы, над крышей покачиваются старые замшелые осокори. А потом, в какой-нибудь другой вечер, в домике соберутся офицеры с женами...
— И ты читаешь им свои новые стихи, — насмешливо продолжил Авдеев. Но Марина, словно не замечая его иронии, сказала:
— Верно, я обязательно напишу стихи про охотничий домик. Они уже вот здесь у меня. — Она прижала руку к груди.
Авдеев обнял ее, признался:
— Мне самому проект Шаповалова понравился. Но это дело будущего. А пока решено устроить солдатскую чайную поближе, в самом городке.
— Вот, вот, — грустно покачала головой Марина, — полковником Жигаревым недоволен, а сам тоже зажимщик хороший.
— Никакой я не зажимщик! Зря ты думаешь так, Маринушка. Пойми, не можем мы сейчас заняться домиком. Не можем. А вот сына нашего ты, наверно, теперь, после знакомства с шаповаловским парнишкой, не удержишься, привезешь. Верно?
Марина тяжело вздохнула:
— Нет, Ваня, глядя на Володю, я подумала: хорошо, что наш Максим у бабушки. Нельзя его привозить в эти дикие условия. Ну чему он тут научится — бродить замарашкой в этой пойме? Боже избавь!
— И все же сын должен быть у родителей, — убежденно сказал Авдеев.
— Должен, — согласилась Марина, — но не в таких условиях. И вообще, почему именно мы с тобой должны сидеть в этой сухой и пыльной степи? Неужели ты не заслужил ничего лучше? — Она часто заморгала, удерживая слезы.
— Перестань, слышишь, перестань! Ты ведь жена командира. — Авдеев нежно, как ребенка, погладил по голове. — А командирской жене хныкать не к лицу.
3
После чая, когда посуда со стола была убрана, Авдеев, посмотрев на часы, сказал:
— Схожу в подразделения на полчасика.
— Опять? — Глаза у Марины гневно расширились. — Ты же целый день был со своими подразделениями. Неужели вечером не можешь побыть дома?
— Посмотреть нужно на солдат, — извиняющимся тоном сказал Авдеев. — Сейчас у них настроение после стрельб неважное. Переживают неудачу.
— А вот пусть за их переживаниями следят замполиты. Это их дело.
— Замполиты само собой.
— Но ты же устал, я по лицу вижу.
Авдеев в самом деле чувствовал себя усталым, но виду старался не показывать, бодрился.
— Ну, ты не скучай тут, — сказал он жене перед уходом. — Я задерживаться не буду.
— А как хочешь, мне все равно, — пренебрежительно бросила Марина и ушла в другую комнату.
На улице, пока шел от дома до ближней казармы, Авдеев с горечью думал, как все же нескладно началась его служба на новом месте. Ведь, по существу, не было еще ни одного дня, которым он остался бы доволен. А тут вдобавок Марина донимает его своими капризами. А ведь он должен идти к людям и держаться перед ними бодро, унылого настроения не показывать.
Войдя в казарму первого батальона, Авдеев предупредил дневального, чтобы он не подавал никаких команд, а тихо позвал дежурного. Дежурный офицер, приняв стойку «смирно», торопливо доложил, что солдаты поужинали и теперь отдыхают: одни пишут письма домой, другие читают книжки, третьи ремонтируют обмундирование, наводят порядок в своих тумбочках.
— А песен что же не слышно? — как бы между прочим спросил Авдеев.
— Не пришли еще в себя после стрельб, товарищ подполковник.
— Вот как! А из командиров кто-нибудь есть?
— Недавно разошлись. Один прапорщик Шаповалов задержался. Разрешите позвать?
— Не нужно. — Авдеев прошел по казарме, заглянул в ленинские комнаты, в бытовки.
Прапорщика Шаповалова он нашел в ротной канцелярии. Тот сидел с вернувшимся из лазарета Зябликовым, который, отказавшись от всяких поблажек, участвовал сегодня в стрельбах и задачу выполнил отлично. О нем даже написали в боевом листке: «Равняйтесь на рядового Зябликова».
— Так что вы тут обсуждаете? — спросил участливо Авдеев.
Шаповалов несколько стушевался, посмотрел на солдата и, как бы извиняясь перед ним, доложил:
— Письмо читаем, товарищ подполковник. Зябликову дед прислал.
— Что же дед пишет, если не секрет? — спросил Авдеев.
— А вы почитайте, товарищ подполковник, — охотно предложил Зябликов и торопливо объяснил: — Это вроде как ответ на письмо начальника политотдела.
Письмо начиналось с долгих поклонов и очень короткого сообщения, что дома все хорошо. Затем шли наставления и советы:
«Подполковник Нечаев Геннадий Максимович сообщил мне, старику, что живешь и служишь ты, Саня, не зряшно. Правда, сперва у меня были кое-какие сомнения, нет ли тут натяжки: ты пострадал все же и лежишь в данный момент в лазарете. Но, пораздумав, я заключил: не мог начальник политотдела выдумать того, чего не было. Значит, все же проявил ты себя, когда готовился к учениям. Это меня радует.
Солдат всегда обязан стараться быть впереди и не прятаться за товарища. А то встречались в войну такие хлюсты... Только их трусость им же и выходила позором. Сам помню об этом и тебе велю: помни. И еще, дорогой мой внучек Александр Семенович, я чувствую двойную приятность оттого, что не сам ты себя похвалой тешишь, а твое начальство. Ему, начальству, виднее, кто чего стоит. Поскорей поправляйся и снова начинай постигать солдатскую науку. От нее, скажу без утайки, только одна польза для человека. А поругать я тебя все же намерение имею, Саня. Не с руки это вывихивать собственную ногу, не добравшись до неприятеля. Ты раньше его, неприятеля, порази, а потом уже тебе простят и твою оплошность. Так что в другой раз гляди в оба и на ногах стой тверже. Низкий поклон твоим товарищам. Остаюсь в приятной надежде. Твой дед Зосима Евстигнеевич Зябликов».
Прочитав письмо, Авдеев растроганно сказал Зябликову:
— Спасибо, что познакомили со своим дедом. Умный он и справедливый человек, Зосима Евстигнеевич. Будете писать, передайте от меня сердечный привет ему.
— Передам обязательно, товарищ подполковник, — пообещал Зябликов.
— И приглашайте в гости, — добавил Авдеев.
— Хорошо, товарищ подполковник. Приглашу. Он у нас такой, что враз может собраться.
— Значит, ждать будем.
Возвращая письмо солдату, Авдеев подумал, какой же молодец Нечаев, каким он все же оказался опытным психологом. Ведь надо же так растрогать старика — бывалого воина, а ефрейтора Бахтина заставил признаться в собственной нечестности.
Авдеев спросил:
— А с Бахтиным как у вас, отношения налаживаются?
— Пока трудно, товарищ подполковник. Конечно, друг на друга мы смотрим, разговариваем, но не дружим, как прежде. Но вы не беспокойтесь, товарищ подполковник, все будет хорошо — ведь невозможно находиться рядом в строю и таить друг к другу недоверие.
— Верно, таить недоверие к товарищу по оружию нехорошо, — согласился Авдеев. — Но делать вид, что вы прощаете ему все, тоже роль, поймите, незавидная.
Зябликов попытался защищать Бахтина: ссылаться на неопытность того, привычку к вольностям в стройбате.
— Ну вот, вы его уже выгораживаете, — заметил Авдеев. — А представьте, если завтра в настоящий бой с ним идти придется?
— Тогда все по-иному будет, — заверил Зябликов. — Там другая ответственность.
Авдеев настороженно прищурил свои внимательные глаза.
— Э-э-э нет, тут вы, Зябликов, не правы. Вон и прапорщик с вами, я вижу, не согласен.
— Точно, товарищ подполковник, не согласен, — сказал Шаповалов. — Я уже объяснял: дружба и долг у солдата едины. Каждый шаг друга — это твой шаг. Прежде чем сделать его, осмотрись.
— Вы правы, Федор Борисович. В армейской дружбе никакая сделка с совестью недопустима. Кстати, в письме, которое мы только что читали, тоже об этом говорится. Так ведь, Зябликов?
— Так точно, товарищ подполковник, — ответил Зябликов.
— Ну вот и разобрались вроде, — улыбнулся Авдеев.
Когда командир полка уходил из казармы, его догнал дежурный офицер, торопливо сообщил:
— Вас, товарищ подполковник, просит к телефону начальник политотдела.
— Интересно, как это он узнал, что я здесь? — спросил Авдеев.
Дежурный смущенно промолчал.
— Понятно, понятно, выдали? Нехорошо, — шутливо пожурил Авдеев дежурного.
Нечаев начал разговор в дружеском тоне:
— Вы что же приказ свой нарушаете, Иван Егорович? Солдатам и офицерам скомандовали отдыхать, а сами разгуливаете.
— Да вот зашел после ужина вместо прогулки.
— Значит, совмещаете службу с отдыхом? Веселая рационализация получается. А я, не откладывая, вот о чем спросить решил: ваша жена, может, в гарнизонной библиотеке поработать согласится? Как раз возможность появилась. У нее ведь склонность к литературе...
— Хорошо, спасибо за заботу, Геннадий Максимович, — ответил Авдеев. — Мы обсудим это с женой. — А сам подумал: «Неплохо бы, конечно, уговорить Марину принять это предложение. Тогда бы, может, и настроение у нее изменилось».
Но дома Авдеев был встречен бойкотом. Он, как вошел, сразу увидел: дверь в спальню плотно закрыта, а постель для него вынесена на диван в большую комнату. «Ну вот и снова разъехались», — грустно вздохнул Авдеев, и, не раздеваясь, лег на диван, заложил руки за голову.
Посреди ночи Авдеева разбудили глухие рыдания Марины. Войдя в спальню, он спросил:
— Что случилось?
С трудом уняв рыдания, Марина ответила вздрагивающим голосом:
— Я не хочу, чтобы наш сын жил здесь. Не хочу!
Авдеев сел рядом с женой, пригладил ее рассыпанные по подушке волосы:
— Почему не хочешь? Разве с нами ему будет хуже?
— Не знаю, как ему будет с нами. Но я не желаю, чтобы наш Максим превратился в такого же дикаря, каким стал тут шаповаловский мальчишка.
— Володька-то? А чем он плох? Великолепный парень! Не нуждается ни в каких няньках. Да он таким другом будет нашему Максиму, не нарадуешься потом.
— Боже мой, что ты говоришь? — Марина обеими руками схватилась за голову и опять залилась слезами.
— Перестань ты наконец терзать себя, — твердо сказал Авдеев.
Она приподнялась над подушкой, резко ответила:
— Я тебе не солдат. Не командуй!
Он встал, молча прошелся по комнате раз, другой. Остановившись, заговорил снова:
— Знаешь что, Марина, тебе, наверно, заняться нужно каким-нибудь делом. Тогда прекратятся эти твои страсти-мордасти.
Она вдруг деланно рассмеялась:
— Правильно! Определи меня своим адъютантом!
— А ты зря издеваешься. Геннадий Максимович предлагает тебе место в гарнизонной библиотеке. Вчера специально звонил.
Марина настороженно вскинула голову:
— И что же ты ему ответил? Расшаркался, наверно: весьма рад... благодарю...
— Не понимаю, чего же тут плохого? Человек проявил заботу, учел твои литературные наклонности...
— Оценил, значит? Радуйся, Марина, садись за библиотечный стол и начинай регистрировать книги. Регистратор с поэтическим запалом. А ведь здорово, не правда ли, товарищ начальник Степного гарнизона? А впрочем... — Она опустила голову, устало закрыла глаза. — Впрочем, у тебя свои заботы, армейские. Я же для тебя просто домохозяйка. Ты не захотел даже прислушаться к моим просьбам, когда ехал сюда с прежнего места.
Авдеев обидчиво прервал ее:
— Как ты можешь говорить такое? Ты забыла все хорошее, что ли? Вспомни, Маринушка!..
Сухие губы ее чуть слышно прошептали:
— Чего вспоминать? Что было, то уплыло, Ваня.
— Неправда, — решительно возразил Авдеев. — Я люблю тебя, как прежде. Всегда спешу домой, чтобы увидеть, услышать голос.
— Эх, Ваня, Ваня!.. — Она горько зарыдала.
— Не надо, слышишь? — сказал он тихо и, словно ребенка, попросил: — Ты усни лучше, усни.
Он чувствовал себя виноватым. В эти горячие дни действительно встречался с женой очень мало, накоротке. И завтра снова предстояли полевые занятия, стрельбы. Опять он должен подняться чуть свет, когда Марина будет еще спать, и уйдет до самого вечера. Послезавтра будет то же самое...