I

В начале осени 1836 года парусники «Св. Гавриил» и «Св. Василий», после трехмесячного путешествия у юго-восточных берегов Каспия, вошли в мелководный Балханский залив и бросили якоря близ острова Даг-ада.

Было уже довольно прохладно. С севера в родные гнездовья возвращались птицы. Весь залив был покрыт белыми островками лебедей, чаек и фламинго. Птицы то и дело взлетали над синими волнами, шелестя крыльями, и кричали громко, нехотя уступая место парусникам. Далеко, на востоке величественно высвечивал в синеве Дигрем — вершина Большого Балхана.

Пока музуры (Музур— матрос на купеческом или промысловом судне Каспия) спускали на воду шлюпки, начальник экспедиции, колежский ассесор Григорий Силыч Карелин разглядывал в зрительную трубу горы. Стоял он у борта, в сером сюртуке и фуражке, через плечо на ремешке — полевая сумка. Рядом с ним, облокотившись на борт, покуривал трубку штабс-капитан Бларамберг. По палубе нетерпеливо прохаживался поручик Фелькнер, покрикивал на музуров, чтобы действовали поживее: время близится к вечеру, а надо до темна переправиться на сушу.

В то время как Карелин оглядывал горы, Бларамберг тихонько, но недовольно говорил ему:

— Рискуем, Силыч. Если до холодов не доберемся до Астрахани, то зимовать придется у кочевников. На Балханы можно было бы и не ходить. Отправились бы сразу к Карабогазскому заливу.

— Не мудри, Иван Федорович, — ровно отвечал Карелин. — Подняться на Балханы— моя давнишняя мечта. Оттуда увидим все, как на ладони. А Узбой — в первую очередь.

— Самое глупое в нашем путешествии может оказаться, что никакого Узбоя вовсе не существует, — усмехнулся Бларамберг. — Почему бы вам не поверить показаниям князя Урусова?

— Да потому что, как мне кажется, Урусов ошельмовал в свое время!

Карелин повысил голос, отчего Бларамберг разогнулся над бортом. Ученые посмотрели друг на друга с некоторым вызовом и вновь, в какой уж раз завели спор об Узбое: существует ли он, или есть только легенда о древней реке, протекавшей когда-то через Каракумы?

Летом, когда Карелин с командой высадился на Атреке и встретился с тамошним туркменским старшиной Киятом, тот рассказал ему, что Узбой существовал, но его перекрыли хивинцы. В дневниках, ранее побывавших здесь офицеров — Муравьева и Бассаргина, тоже говорится о том, что река была и сохранились ее берега. Но князь Урусов, выезжавший сюда после гибели экспедиции Бековича-Черкасского, заявил Петру Первому: никакой реки он не нашел, и в природе ее не существует, а есть лишь одни легенды и выдумки о ней.

Сейчас, как никогда, Карелин был близок к разгадке истины. Надо только поскорее подняться на Балханы и оглядеть местность вокруг.

Ученые спорили, сохраняя такт и стараясь не обидеть друг друга, а музуры тем временем грузили в шлюпки провиант и все прочее, без чего не обойтись в походе. В баркас погрузили два фальконета и ящик с ядрами: на случай, если нападут хивинцы. Сюда же положили ружья и патроны, всевозможные физические и астрономические инструменты. Накрыли все это старыми парусами. Да и сами паруса сгодятся. Из них на привале можно соорудить большую палатку. Вот и команда начала усаживаться в баркас и шлюпки: топографы, живописец, писарь, два толмача, два урядника и тридцать три казака при оружии.

— Ну что ж, Иван Федорович, пора и нам садиться, — сказал, обрывая спор на полуслове Карелин. — Да и что теперь спорить? Не найдем Узбоя — отвешу вам извинительный поклон, а если найдем — извинитесь вы. А чтобы не столь обидно каждому было, извинение свое можно сдобрить бутылочкой коньяка.

Ученые дружески улыбнулись и отправились по сходням в баркас. Тут же музуры налегли на весла, и с наступлением темноты экспедиция высадилась на полуострове Дарджа. Здесь Карелина поджидал старшина Кият со своими людьми. Туркмены были готовы в дорогу и только ждали распоряжения. Путешественники заночевали в теплых кибитках и на рассвете отправились в путь.

Впереди на двугорбом верблюде ехал Кият, за ним — Карелин и офицеры. Следом шествовал верблюд с двумя Фальконетами. Шли по дну недавно отступившего моря. Под ногами хрустел ракушечник. Вскоре потянулись песчаные бугры. Так продвигались весь День, и чем дальше уходили от моря, тем больше Карелина одолевали возникшие сомнения. «Прав, вероятно, был князь Урусов. Проиграл я в споре с Бларамбергом». Пески, бесконечные пески, поросшие дикой растительностью и ничего похожего, чтобы когда-то здесь проходила река. Время от времени, встречаясь с Бларамбергом взглядами, Карелин видел, как посмеивается штабс-капитан. Но каким удивленным стало его лицо, когда вдруг, к вечеру, среди пустыни загоготали гуси, и взору открылась огромная широкая река. Карелин и сам не поверил: откуда здесь взяться воде? Он слез с верблюда и некоторое время молча смотрел за улетающей стаей гусей.

— Вот это и есть Узбой, — сказал с благоговением Кият и огладил пышную белую бороду.

— То, что Узбой есть, в этом я не сомневался, — радостно отозвался Карелин. — Но скажите, Кият-ага, откуда в реке вода?

Кият, увлекая за собой путешественников, спустился вниз, к переправе через реку. Остановившись, он присел на корточки, зачерпнул воды в ладони и сказал:

— Вода морская, Силыч. Ветер нагоняет из Каспия воду. Соленая вода шибко. Рыба сюда попадает — сразу от соли слепнет.

— И как далеко нагоняет ветер морскую воду?

— Верст на сорок, — охотно пояснил Кият и прибавил:— Но люди мои говорили, что видели воду в Узбое далеко отсюда, в пяти переходах. Туда вода из моря попасть не может.

— Любопытно, Кият-ага, очень любопытно, — изумленно покачал головой Карелин и посмотрел на Бларамберга: — Иван Федорович, здесь разопьем коньяк, или лучше в Астрахани, как вернемся из путешествия?

— Как угодно, Силыч. Ваша взяла. Но кто теперь ответит нам, откуда вода в Узбое? Согласен, что эта из залива. Но там, дальше, о которой говорит Кият-ага?

Карелин развел руками. Офицеры поудивлялись немного и начали раздеваться, чтобы смыть с себя пыль и пот после дневного утомительного пути. Спустя час все сидели у дымного костра и с аппетитом пили терпкий зеленый чай. Обстановка располагала к беседе, и Карелин поведал историю о том, как поручик Кожин, назначенный в экспедицию Бековича-Черкасского, отказался участвовать в ней. Кожин не поехал в Хиву, словно чувствовал, случится беда. Вскоре царю Петру Первому принесли весть: отряд в Хиве погиб, и сам Бекович убит. В живых остался лишь поручик Кожин, который отказался от похода. Царь назначил следствие. В суде Кожин заявил: не пошел с экспедицией, поскольку точно знал, что никакой реки не существует, и просьба туркмен о том, что Узбой можно повернуть в сторону Каспия — ни что иное, как провокация, с целью заманить русских в пески и там уничтожить. Так оно и получилось. Доводы Кожина показались Петру убедительными. Царь отстранил карающий перст от головы поручика, но чтобы окончательно убедиться в правоте его, послал к каспийским туркменам князя Урусова. «Выясни, князь: если реки нет, значит поручик Кожин не виновен, а коли есть— поплатится за ложь и предательство головой». Князь отправился на Каспий и, вернувшись, заявил: «Нет никакой реки и никогда не было...»

— Выходит, князь Урусов, чтобы спасти Кожина от смерти, соврал царю? — сказал раздумчиво Бларамберг.

— Выходит так, — согласился Карелин. — Как видите, тут не только русло древней реки, но и вода в русле. И вообще, восточный берег Каспия полон загадок. Меня поразили грязевые вулканы близ Гасан-Кули, выбивающая из земли нефть на Челекене, Карабогазе, который пожирает столько воды и неизвестно куда ее прячет... И вот опять — вода посреди барханов!

Молчавший доселе поручик Фелькнер, заявил с усмешкой:

— Простите, Григорий Силыч, но для несведущего человека — весь мир сплошная загадка. Для меня, например, ничего загадочного тут нет. Как геолог, я давно вижу что все дело в тектоническом катаклизме, который имел здесь место.

— Простите, я и забыл, что с нами геогност, — улыбнулся Карелин. — Но что вы имеете в виду, говоря о катаклизме?

— Я имею в виду, прежде всего горообразование и смещение земной коры. На ровном месте выросли Балханские горы с вершиной, а между ними образовалась впадина... Вы сами видели, какими порциями заглатывает Карабогаз каспийскую воду. А теперь давайте поразмыслим, куда уходит эта вода? Естественно, вода уходит под землю, в образовавшуюся полость. Не будь такой полости, вода бы разлилась и затопила всю Среднюю Азию и все равнины, прилегающие к ней.

Бларамберг, внимательно слушавший поручика, положил на его плечо руку и снисходительно спросил:

— Уж не кажется ли тебе, милый Фелькнер, что каспийская вода, уходя в Карабогаз, появляется на поверхности вновь в русле Узбоя?

— Именно так мне и кажется, — уточнил Фелькнер.

Некоторое время все молчали, думая над сказанным. Карелин перевернул пустую пиалу, сказал не очень уверенно:

— С таким же правом я могу заявить, что существуют подземные реки. Скажем, тот же Узбой опустился и течет под землей ,время от времени выходя на поверхность.

— Но тогда должен быть сток у реки! — возразил Фелькнер.

— А разве не перед стоком мы сейчас сидим? Вода вышла из-под земли возле гор и течет в Балханский залив.

— Нет, Силыч, — поддержал поручика Бларамберг. — Вода здесь солоней огуречного рассола, а речная вода, как известно, имеет пресный вкус.

— Да, господа, загадок все-таки много,— подытожил Карелин и предложил располагаться на ночлег, чтобы встать на рассвете и начать переправу через реку.

Он устроился на кошме возле костра. Четверо проводников и два казака с ружьями, оставшиеся бодрствовать в роли стражников, подбрасывали в огонь саксауловую щепу и тихонько переговаривались между собой. Ночь была на редкость тихая, и Карелин слышал все, о чем они беседовали. Казаки— тот и другой, поочередно, вспомнили о родном доме— сначала о «милашках», жалуясь на судьбу: занесла, мол нелегкая за тридевять земель в тридесятое царство, ни письма тебе, ни иной весточки. Потом засокрушались, боясь остаться в этих диких местах на зиму. Один из них оглянулся, присмотрелся к укрытому стеганной верблюжьей накидкой Карелину, видимо решил, что экспедиционный начальник спит, и выругался в сердцах:

— И на хрена попу гармонь, когда у него есть балалайка?

— О чем ты баишь? — спросил второй.

— Да все о том же. Об энтой вон горе, — кивнул он в темноту ночи. — Отмахали, считай, верст сорок, а завтра еще столько же протопаем. Потом полезем на гору. А зачем, спрашивается? Да только затем, чтобы узнать — есть какая-то река или вовсе нет ее! От люди, ей-богу. Да мало ли им других рек! Вон в Урал сколько их втекает. Ходи да подсчитывай, если зудит в душе. Ей-богу, как дети.

— Ты потише, вахлак, а вдруг начальник не спит, — предостерег второй казак.

— Спит, — отмахнулся первый. — Чего ему не спать-то, сам себе голова.

Карелин подумал с сожалением: если бы только одни казаки рассуждали вот так бездумно! Некие государственные мужи тоже смотрят на натуралистов, как на больших детей. И отправляя их в научные путешествия, отнюдь не записывают в параграфы инструкций сбор растений, составление гербариев и препарацию редких животных. На такие занятия денег вовсе не отпускается. Если узнает министр финансов, граф Канкрин, что начальник научно-торговой экспедиции часть средств ухлопал на уплату туркменам за то, что они по его просьбе наловили ему змей и черепах, зверушек разных, птиц и насекомых, не сдобровать Карелину. Министру подай докладную с описанием всех заливов и рек, островов и полезных ископаемых, с расчетами - какие выгоды получит Россия от них. Зная это, Григорий Силыч с успехом выполнил почти все параграфы министерской инструкции. Не произвел пока обследование Карабогазского залива, но это - дело времени. Вот слазит на Дигрем, нанесет русло древнего Узбоя на топографическую карту, а тогда и к Карабогазу можно будет податься...

Засыпая, Григорий Силыч слышал разговор туркмен с казаками, но в смысл их беседы не вслушивался: кажется, они посмеивались над странностями своего начальника. Он не обращал внимания на них и, согреваясь под верблюжьей накидкой, думал, что все-таки удалось ему, ссыльному бывшему прапорщику, хоть и с большим трудом, вернуть благорасположение высшего начальства. А ведь в первые годы, когда доставили его в Оренбург, вовсе с ним не считались...

Память перенесла его в юность, когда он, только окончивший военное заведение, служил топографам в канцелярии военного министра, графа Аракчеева. Однажды собрались они, молодые офицеры, на вечеринку. Выпили вина, спели несколько песен и заговорили о вольности и благоденствии. Кто-то прочитал убийственно-меткую эпиграмму Пушкина на Аракчеева. И остроумный прапорщик Карелин, долго не мудрствуя, взял лист бумаги, нарисовал черта с нимбом через плечо и подписал: «Бес лести предан». Безусловно, все кто был за столом, узнали в карикатуре своего министра, и порадовались остроумию и смелости молодого офицера. Но нашелся и предатель... На следующее утро, когда прапорщик Карелин сидел за топографскими материалами, вошел к нему в кабинет жандарм и приказал: «Следуйте за мной!» — «Позвольте надеть сюртук и шляпу, ваше благородие?» — «Нет-с, не велено!» — «Позвольте взять хоть носовой платок!» — «Шутить изволите, господин прапорщик — следуйте поживее, вас ждет карета!»

Карелина усадили в коляску и понеслась она по просторам России пока не докатилась до Оренбурга. Здесь жандармы сдали с рук на руки прапорщика военному губернатору и препроводительный пакет ему вручили в котором указывалось, как обойтись с присланным офицером.

Позднее Карелин узнал от генерала Перовского, что в письме Аракчеева не было ни одного слова об эпиграмме, но указывалось, что прапорщик сей одержим вольнодумством, и следует приставить к нему постоянный надзор. Года два находился Карелин неотлучно при штабе, а затем направили его в экспедицию к Аральскому морю.

Лет через десять, когда история с чертом и нимбом подзабылась, направил оренбургский генерал-губернатор Карелина в Букеевскую орду — учить грамоте хана Джангира и быть помощником в его делах. Воспользовавшись своей относительной свободой, Григорий Силыч Карелин снял Букеевскую орду на карту и попытался войти с ней в ученый мир. Помочь ему вызвался профессор зоологии и ботаники Казанского университета Эдуард Эверсман. Но увы — не нашлось места для публикации научных трудов Карелина. Старое ли припомнили или иная какая-то причина, но карта Букеевской орды вышла в Берлине, а ее автором был назван профессор Эверсман...

Слава богу, Аракчеев два года назад почил вечным сном,— угроза быть отвергнутым и навсегда забытым несколько смягчилась. Да и Карелии заявил о себе в свете, как первооткрыватель земель доселе безродных. Четыре года назад заложил он со своим отрядом на мысе Тюб-Караган поселение. Теперь там открылась фактория. Купцы астраханские швартуют свои расшивы с разными товарами у Тюб-Карагана, да и поселение уже названо фортом-Александровским. Туркмены и кайсаки толпятся на пристани, увозят с нее на верблюдах тюки с казанами, железной посудой, с мануфактурой всякого вида — от китайской нанки до русского ситчика. И уже основались в избах, сбитых из привозного леса, русские казаки, сподвижники Карелина. Они одни знают и помнят, как дорого далось ему это поселение на мысе. Сколько сил вложил он, чтобы уговорить владельцев шкоутов и расшив на переброску леса, жести и прочего материала на Тюб-Караган! А как неохотно записывались в рабочую артель люди, чтобы тесать камни и вести кладку стен, грузить и разгружать баржи и расшивы. Да и с провиантом были перебои — шкоуты с зерном и мукой застревали по пути в лагунах и заливах. Позапрошлой осенью Григорий Силыч выехал из Гурьева на расшиве, чтобы доставить и раздать своим артельщикам заработанные деньги, но в пути произошла авария судна. Расшиву поставили на якорь, занялись ремонтом, а тут вдруг снег выпал и ударил мороз. Ледна Каспии замерз. Подождали день-другой — думали, солнце выйдет растопит еще неокрепший ледовый панцирь, но не тут-то было. Засвистели метели по обледеневшему морю, и опять выпал снег, лег на лед основательно. Тогда Карелин вернулся в Гурьев, снарядил санный обоз и вновь пустился к Тюб-Карагану, к артельщикам, которые с голоду уже бунт подняли. Спешил Григорий Силыч к людям — да так спешил, что провалились они вместе с ездоком и деньгами под лед. Карелина вытянули из ледяной воды, мешок с деньгами тоже достали. Растерли пострадавшего спиртом и выпить дали — вроде бы все обошлось. И вот только теперь, в это лето, почувствовал он тупую, ноющую боль в пояснице, Боль эта не давала ему покоя, и возникала всегда внезапно. Он понимал — это от ледяной ванны, и лечил эту боль как мог. Когда, до захода в Балханский залив, гостили у Кията на Челекене, старик лечил Григория Силыча тузлуком — раскаленной на огне солью и насыпанной в мешочек. Соль прикладывал на поясницу, отчего больной охал и стонал. А Кият-хан посмеивался и приговаривал; «Ничего, Силыч, терпи — сниму твою болезнь. Никогда больше болеть не будешь!» Верил Карелин доброму старику-туркмену, да и сейчас, чувствуя ломоту в пояснице, подбадривал сам себя: ничего вот в гору полезем — разомнутся, расправятся косточки и жилы — боль сама собой отстанет. Пока что он и мысли не допускал, что эта поясничная боль через много лет выльется в паралич обоих ног. Дряхлым стариком будет он передвигаться на костылях и доживать свои последние дни в безвестном городке Гурьеве. Мог ли он подумать сейчас о том, что и с семьей— женой и дочерями расстанется навсегда; о том, что он — натуралист-ученый свяжет навсегда свою судьбу с кочевниками-туркменами и сам станет кочевником. О, если бы можно было заглянуть в будущее — оно его ошеломило! Двенадцать томов научных трудов по ботанике и зоологии, подготовленных к изданию ученым Карелиным сгорят в большом Гурьевском пожаре, и сам он не выдержав такого бессмысленно - жестокого удара судьбы умрет в этом, спаленном огнем, заштатном уральском городке... Ничего он этого не мог знать и предвидеть, и сейчас, думая лишь о своем любимом деле — об изучении неизвестных науке мест, о растительном и животном мире, — вспомнил с любовью, но с неким угрызением совести жену Сашеньку, которая после того как ему жаловали звание колежского ассесора, покоя не дает, настаивает на переезде из этих глухих оренбургских мест в Москву или Подмосковье. Мечта ее — купить хотя бы небольшой домишко, учительствовать в каком-либо селе, изредка выезжать в белокаменную, а то и в Петербург. Но главная ее забота не о себе, а о двух девочках — дочерях, которым надо дать образование и вывести в свет... Засыпая, Григорий Силыч рисовал себе картину — как он будет жить, когда семья переселится в Москву. Сашенька с Лизой и Соней будут там, а он раз в год станет наезжать к ним. Не может же он оставить, навсегда Урал, Мангышлак, Туркмению, с которыми целых пятнадцать лет связан каждой мыслью, каждым нервом!.. Но надо спешить, спешить. Надо побывать на Балханах, надо снять на карту древний Узбой, надо осмотреть Карабогаз— ский залив и успеть вернуться в Оренбург доРождества. А оттуда сразу в Петербург, на доклад в министерство... С этими мыслями он уснул и проснулся бодрым и жизнерадостным, вполне готовым в дорогу...

Рассвет обнажил необъятные просторы Каракумской пустыни и, как застывшего часового над ней, вершину Дигрем. В утренней дымке гора выглядела сказочно красиво. Она была темно-синего цвета и возвышалась не только над Каракумами, но и над целой грядой более низких гор. Над Дигремом бледно-розовой диадемой лежал ореол осеннего рассвета. До горы было верст тридцать, это значит, еще целый день пути, и Карелин дал команду, чтобы казаки поторапливались. Задолго до восхода солнца началась переправа. Вещи перевозили в туркменской лодчонке — кулазе, привезенной с собой на верблюде. Люди и лошади переправлялись вброд. С величайшей неохотой и жалобным ревом входили в воду верблюды. Долго стояли, задирая шеи и не подчиняясь своим погонщикам. Наконец, переправились все, собрались вместе и двинулись дальше, к горам.

Вечером отряд приблизился к подножию Большого Балхана.

Расположились лагерем. Казаки тотчас отправились на охоту и до темна успели застрелить нескольких зайцев и горных куропаток — кекликов. Карелин, расположившись на отдых в палатке, достал из сумки дневник и сделал запись. «Судя па крутым берегам с обеих сторон, Узбой сопровождающим, ширина его была во 160 сажень, а глубина — 2,5».

На другой день Карелин повел отряд к ущелью, по которому можно было взобраться на вершину Дигрем. Теперь под ногами путешественников стелился не песок, а острые камни и горная осыпь. Поднимались вверх тяжело. Неподкованные туркменские лошади скользили и спотыкались. Вершина вздымалась почти перпендикулярно. Вскоре среди казаков начался ропот: возможно ли взобраться на такую отвесную, высоченную гору? Карелин и сам было спасовал, остановился. И офицеры — Бларамберг и Фелькнер смотрели вверх, запрокинув головы, не решаясь идти дальше.

— Пожалуй, без опытного проводника не обойтись, — усомнился Карелин.

Кият, узнав, чем озабочен начальник экспедиции, предложил в проводники одного из туркмен, живущих здесь, в горах. Тут же слуги старшины отправились за ним и к вечеру привели его. Это был высокий, крепкого телосложения, парень, в косматом тельпеке. Звали его Союном.

Осмотрев поклажу русских, Союн посоветовал — все тяжести оставить внизу, да и людей взять с собой только очень выносливых. Отправились на вершину лишь двадцать с небольшим человек.

Удалившись от лагеря, вскоре небольшой отряд вступил в дикое, поросшее барбарисом и жимолостью ущелье. Заросли были так густы, что пришлось прорубать в них дорогу. Впрочем, о какой дороге могла быть речь? Прорубали тропинку и шли, цепляясь плечами за колючий кустарник. Так прошли две версты и остановились у подошвы верхней части Дигрема. Отсюда гора возвышалась отвесной стеной. Внизу на камнях валялись рога архаров и целые скелеты животных...

После продолжительного, отдыха вновь двинулись на штурм вершины и — вот он — Дигрем. Взору открылась бесконечная желтая равнина. Пески — на Север, пески — на Запад, и на Восток — сплошные волны застывших барханов. С высоты 816 саженей было хорошо видно побережье Каспия: остров Челе— кен, Балханский залив и остатки некогда существовавшего Хивинского залива. Отчетливо прослеживалось русло древнего Узбоя. Оно тянулось с северо-востока, прорезая пустыню, и соединялось с небольшим голубым озером, поблескивающим в утренних лучах солнца. Из озера, куда впадал когда-то Узбой, выходило два теперь уже высохших русла. Одно тянулось на запад, к Кара-Богазу, другая — на юг, огибая Балханы.

Проводник, видя с каким интересом Карелин смотрит на озеро и речные рукава, пояснил:

— Вот тот рукав, который идет на Запад, мы называем— Аджаиб. А который огибает горы — Актам.

— Значит, мы переправлялись через Актам? — спросил Карелин.

— Да, начальник...

Путешественники долго смотрели на захватывающие дух просторы Каракумов. И опять каждый был занят мыслью: почему, в силу каких обстоятельств древний Узбой обезводел?

— Союн, — окликнул проводника Карелин. — Кият-ага говорит, что в среднем течении Узбоя и теперь есть вода. Верно ли?

— Верно, господин начальник. Весной я сам был в Хиве, через пески ехал, воду видел. Много воды в Узбое.

— Но откуда в нем вода?

— Из Сарыкамыша, господин начальник. Воды прошлым летом в Амударье было много. Ханские поля целиком залило. Хан направил воду по Дарьялыку в Сарыкамыш. Оттуда вода прорвалась в Узбой.

— Пожалуй, это правдоподобнее всего прочего, — согласился Карелин. — А Дарьялыком, вероятно, называют рукав, который впадает из Амударьи в Сарыкамыш?

— Да, начальник.

— Ну, вот видите, Фелькнер, и разрешается загадка,— повеселел Карелин. — Кажется, Карабогаз вовсе не имеет отношения к Узбою.

— Нет, Силыч, я не согласен. Пока что мы с вами не можем ответить — куда девается вода из Карабогаза.

— Вероятно, испаряется, — спокойно заявил Карелин.

— Что вы сказали? — удивленно рассмеялся Фелькнер и обернулся к Бларамбергу: — Слышали, Иван Федорович?

— Испаряется, — повторил тверже Карелин. — Я убежден, что и бывший Хивинский залив целиком испарился. И если вы заметили, то и Балханский залив постепенно испаряется. Он стал гораздо меньше, чем на карте 1820 года.

— Этак мы договоримся до самых ничтожных пустяков,— обиделся Фелькнер и вновь посмотрел на Бларамберга, ища поддержки.

Штабс-капитан пожал плечами. Карелин, предвидя новый спор, поспешил погасить страсти:

— Ладно, господа, прошу не сердиться. Придет время — откроются здешние загадки. Но и мы не столь уж беспомощны. А ну-ка, Союн, скажи нам: кто-нибудь из европейцев поднимался до нас на Дигрем?

— Нет, господин начальник, никто не поднимался.

— Ну тогда, как это водится у порядочных путешественников, мы должны сложить пирамиду из камней и оставить в ней список тех, кто совершил ныне восхождение на Дигрем.

Офицеры живо поддержали предложение начальника экспедиции. Казаки тотчас потащили камни в кучу. Карелин вырвал из тетради лист, составил список, поместил его в консервную банку и закопал под камнем. Спустя час пирамида была готова. Казаки вскинули ружья, офицеры — пистолеты. Прогремел салют, и путешественники отправились в обратный путь...

 

II

Спустя неделю, парусники неслись по морю на север. 28 сентября обогнули косу Кызылджа, затем мыс Агишмэ и колодцы Джафар. Берег, доселе каменистый и высокий, начал понижаться. Вновь потянулись барханы. После полудня сверху с грот-селенгов матросы увидели Карабогаз и узкий пролив в него, стиснутый каменистыми берегами. Тотчас Карелин приказал бросить якоря. Парусники закачались на волнах, Матросы кинулись на ростры, спустили на воду баркас. Штурман взял с собой музуров и отправился исследовать место впадения Каспия в залив.

Офицеры стояли у борта и следили за баркасом. Вот он отошел и взял направление к заливу. В то время как музуры взмахивали веслами, штурман стоял посреди баркаса и внимательно смотрел вперед. Вскоре суденышко понесло в залив с такой быстротой, что Карелин не сдержался, воскликнул:

— Однако, господа, пасть эта прожорлива! Смотрите, с какой силой затягивает!

Офицеры заговорили все сразу. Действительно — целая прорва. И скорость какая!

Никто не заметил, что и шкоут постепенно сносит с места. Очнулись, когда матрос с кормы прокричал испуганно:

— Ваше благородие, кажись и нас течением с якоря сносит!

— Боцман! — прокричал Карелин, тотчас оценив, чем может кончиться малейшее промедление. — Шкоут сносит течением!

— Трави канат! — взревел боцман, словно обезьяна, промчавшись по палубе, к кабестану. — Трави, да поживее!

Музуры принялись вращать лебедку. Канат, уходящий в воду и натянутый, как струна, стал ослабевать... Парусники отошли подальше от берега, и остановились на десятисаженной глубине,

— Ну, теперь не сорвет, — спокойно пообещал боцман. — А то чуть в пролив не затянуло. Оттуда черта с два выберешься.

Карелин пояснил:

— Вы, наверное, и не подозреваете, в какой мы опасности сейчас находились. Именно в этом месте, в 1726 году, Саймонов едва не поплатился жизнью: Его корабль стащило течением пролива на самые скалы, и только ветер со стороны залива помог морякам вырваться из плена.

В полночь вернулся штурман, доложил, что течение в заливе весьма сильное, музуры с большим трудом вывели баркас обратно.

— Ну, что, Григорий Силыч: усвоили какова мощь?— с усмешкой спросил Фелькнер. — Залив воду глотает кубическими километрами, а вы изволите говорить об испарении.

— Ладно, — поручик, — сказал, помедлив Карелин. — Будет время — вернемся к нашему спору. А сейчас — спать. Утром отправимся в залив.

В десять утра, после короткого завтрака, музуры спустили на воду баркас и восьмивесельную шлюпку. Штабс-капитан Бларамберг, возглавив команду на шлюпке, взял с собой десятерых казаков. Карелин сел за старшего в баркас с Фелькнером, проводником и пятнадцатью казаками и музурами.

Дул хлесткий ветер с юга. На море вздымались коварные волны. Карелин распорядился убрать весла и поднять паруса. Через час приблизились к берегу, не отважась войти в Карабогаз. Течение было сильным, а окружающая с севера и юга залив местность настолько дика и непривлекательна, что путешественники пришли в замешательство. Остановило еще и то, что вызвавшийся провожать экспедицию проводник, оказалось ни разу сам не бывал в заливе. Карелин поругал его за обман и отправил - отыскать кого-либо из здешних жителей. Проводник недовольно удалился, поймал на. песчаной косе верблюда, сел на него и поехал искать ближайшее жилище. Путешественники прождали его до вечера, но он так и не возвратился. Карелин приказал разбить на косе у входа в залив палатки. Ночью был особенно слышан ход воды, впадающей в Карабогаз. Словно сотни мельниц работали, перетирая зерно, и гремя жерновами. Это вода разбивалась о подводные рифы.

Утром в заливе властвовало солнце. Голубая искрящаяся вода лежала огромным зеркалом: ни складки на ней, ни морщинки. Путешественники неторопливо стащили баркас и шлюпку в воду, двинулись на середину пролива. Вода была прозрачной, по дну катились мелкие камни, дальше пошлиостроконечные глыбы. Музуры, искусно загребая веслами, обходили донные преграды. Карелин с баркаса прокричал Бларамбергу:

— Иван Федорович, отправляйтесь вдоль северной косы, а я углублюсь с юга! Если возвратитесь раньше меня, будете ожидать меня три дня! Если я раньше вернусь — буду ждать я! Коли не дождетесь вы меня или я вас, надобно будет идти на поиски!

— Добро, Силыч. Счастливого плавания! — громко отозвался Бларамберг.

Суда под парусами двинулись каждый в своем направлении. Карелин следил за шлюпкой штабс-капитана, пока она не скрылась из виду.

Баркас Карелина шел в пенистых бурунах. Ветер, налетавший широкими взмахами с южной косы, трепал парус, как жалкую тряпицу и сносил судно с курса. Волны заплескивались в баркас, норовя перевернуть его. Карелин приказал убрать парус. Дальше следовали на веслах. Но благополучие и тут сопутствовало путешественникам недолго. Началась мелкая зыбь, баркас вышел на мели. Пришлось обходить их— то справа, то слева. Коварные камни задевали за дно баркаса. Дальше продвигаться стало еще труднее. Карелин дал команду — плыть назад. Обратный путь, против течения вовсе утомил путешественников. Казаки нервничали. Музуры предлагали слезть на берег и тянуть баркас бичевой. Сначала начальник экспедиции отказывался, затем, видя, что можно вовсе выбиться из сил на противной волне, велел всем высадиться.

Теперь шли вдоль берега по песчаной косе. Казаки и музуры тянули бичеву, а Карелин с Фелькнером шагали рядом и вели нескладный, то и дело прерывающийся разговор.

— Самая настоящая пропасть, — ворчал Фелькнер. — Какое тут, к дьявелу, испарение?!

— Как я предполагал — так и есть, — говорил Карелин. — Именно мелководье, и именно испарение.

Поставив баркас у берега, путешественники развели костер. Карелин послал нескольких казаков на северную косу, чтобы отыскали штабс-капитана и передали приказ — возвращаться.

Не теряя зря времени, Карелин укрылся в палатке, достал карандаш с бумагой и сел за расчеты. «Длина пролива с моря до входа в залив — 2 версты, — записал он. — Ширина пролива 117 сажений. Глубина, в среднем, до 3 саженей. Скорость течения — до 3 узлов в час...» . Приступив к арифметическим действиям, он высчитал: за 1 час Карабогаз поглощает 750 тысяч кубических саженей воды. «Цифра колоссальная, — подумал Карелин. — Такой уймой воды не только Фелькнера, но и самого черта собьешь с толку. Но как бы ни спорил господин поручик, а деваться ему некуда. Залив не может сообщаться путем подземных полостей с другими водоемами, ибо лежит он гораздо ниже всех существующих озер и морей. Следовательно, вода испаряется. И испаряется невероятно интенсивно». Подумав, Карелин записал: «Испарение на мелководье с обширной поверхностью, сравнительно с таким же объемом глубокого моря к нему прилежащего, должно быть гораздо больше. На мелких местах вода согревается скорее, нежели на глубине. К тому же, по закону равновесия жидких тел, вода Каспия стремится сравнить свою относительную поверхность с водоемом Карабогаза, и тем с большей силой, что единственный проток их соединяющий необыкновенно узок».

К концу дня вернулись с северной косы казаки и сообщили: Бларамберга не нашли. Пришлось послать другую группу, с урядником. Карелин написал записку, чтобы штабс-капитан, если нет возможности выплыть из залива, шлюпку сжег, а сам шел к морю.

Карелин не на шутку забеспокоился: «Хорошо еще если течение не пускает назад. А может шлюпку разбило и люди погибли?»

Фелькнер, наблюдавший за начальником экспедиции, подошел, чтобы успокоить:

— Не волнуйтесь, Григорий Силыч... Бларамберг — человек осторожный и путешественник опытный. — Все будет хорошо.

— С чего вы взяли, что я волнуюсь. Просто вышло время, и пора возвращаться на шкоут... Кстати, вот ознакомьтесь. — Карелин достал из сумки лист бумаги с расчетами.

Тот взял листок и начал читать. Сначала ухмылялся и пожимал плечами, затем задумался. Карелин, видя, что поколебал все-таки упорство поручика, сказал:

— За абсолютную точность не ручаюсь, но при повторных более точных исследованиях, подобные расчеты могли бы пролить великий свет на теорию испарений и объяснить неразгаданные причины понижения и возвышения Каспийского моря и других водоемов,

— Ну, что ж...

Фелькнер кивнул, вернул листок Карелину и подал руку...

В десять вечера возвратился урядник.

— Отыскали, ваше высокоблагородие! — валясь от усталости, доложил он. — Штабс-капитан в двадцати верстах отсюда. Все живы-здоровы, а выплыть не могут. Ветер со стороны моря мешает.

— Ты передал мою записку?

— Так точно, передал.

Карелин не стал дожидаться штабс-капитана, ибо в один баркас всех не усадить и переправились с командой на шкоут. Ночью с борта«Св. Гавриила» музуры увидели огонь на северной косе: это Бларамберг жег свою шлюпку. Утром рано Карелин отправил баркас за ними...

Был теплый солнечный день. Парусники «Св. Гавриил» и «Св. Василий», отойдя от Карабогаза, взяли курс на север. Офицеры и сам начальник экспедиции стояли у борта, обозревали восточный берег. Был он сер и неказист: дюны, сухие чахлые кусты, сожженные солнцем травы, потрескавшиеся такыры. Суровый и неласковый край отталкивал и в то же время заставлял думать о нем. Карелин смотрел на дикие прикаспийские просторы и вспоминал только что пройденные сотни таинственных верст. В памяти проплывали грязевые вулканы, самоизливающаяся нефть Челекена, древнее русло Узбоя, величественный Дигрем, наконец Карабогаз — невиданных размеров испаритель. «Да, да, — мысленно повторял Карелин, — Вода в нем испаряется с невиданной интенсивностью. Каспий дарит этой прорве и Волгу, и Урал и другие впадающие в него реки. И все эти реки восходят паром и образуются в облака. Сильна природа и загадочна в своей сути...» Но согревала и радовала его мысль, что вот они — горстка людей — русские ученые, соприкоснувшись с этими дикими местами и столкнувшись с их загадками, все же постигли самую суть истины. Пусть пока не до конца разгаданы тайны этого берега. Но и за то, что сделано теперь, позднее будут благодарить потомки.