I

В теплый осенний день по предгорной текинской равнине лихо катилась пролетка. Кучер, молодой туркмен в белом тельпеке, гордо восседая на козлах, сдерживал несущегося серого рысака.

Под козырьком коляски, нахлобучив папаху до самых бровей и откинувшись на спинку сидения, сладко всхрапывал царский полковник Теке-хан. Рядом с ним поклевывал носом земский инженер, в белом кителе и фуражке под белым чехлом, - Лесовский. Он был молод и сухощав, над низким лбом курчавились черные волосы, а под острым носом торчали усики. Теке-хан, встретив инженера на станции в Геок-Тепе, затащил к себе. Полдня они провели за дастарханом [дастархан - гостевая скатерть]. Потом поехали к горам, взяли с собой ружья, однако хорошей охоты не получилось. Подбили несколько кекликов, только и всего. До джейранов дело не дошло. Ни у ручья, ни дальше, в предгорьях, не обнаружили их. Заехали в русский поселок Скобелевку. Там Теке-хан приказал старосте-молоканину привести барана. Тот притянул на веревке крупную, грубо остриженную овцу. Ее отвели на версту и стали палить из берданок. Теке-хан утверждал, что во время войны со Скобелевым туркмены с такого расстояния легко попадали из берданок в русских казаков. Хозяин и гость сделали по пятьдесят выстрелов, но цель так и не поразили. - оба были изрядно пьяны. Сегодня же, после тяжелого похмелья, оба чувствовали себя неважно, и кучер спешил поскорее доставить их в родовое поместье Теке-хана, находилось у самых отрогов гор, в двадцати пяти верстах от станции.

Лесовский лениво обозревал предгорную местность. В общем-то, несмотря на неприятную сухость во рту и звон в ушах, здешняя природа ему нравилась. Трава уже давно выгорела под солнцем, и в воздухе висела горьковатая пыль, а у подножия гор зеленели сады и поля. Среди деревьев стояли войлочные кибитки, глинобитные мазанки, обнесенные дувалами. На склонах гор паслись овцы. Местность эта с садами и хлопковыми плантациями принадлежала Теке-хану, и Лесовский подумал: «Интересно, каковы доходы полковника? Ведь от одного хлопка, который он сдает на завод Пейроса, в Геок-Тепе, можно разбогатеть. А сколько везут его люди арбузов на базар!»

Полковник выпрямился, поправил папаху, погоны. Некоторое время осоловелыми глазами оглядывал предгорную равнину, словно хотел убедиться - все ли тут на месте, не исчезло ли что, пока он ездил в Геок-Тепе встречать присланного ему инженера, затем сказал с жалостью:

- Воды мало. Вах, как мне нужна вода!

Через три часа утомительного пути они наконец-то подъехали к аулу, окруженному со всех сторон горами. Около тридцати кибиток стояли в два ряда. Неподалеку протекал небольшой горный ручей, на котором вращались лопасти водяной мельницы, и рядом поблескивала на солнце вода в большой яме. Один из рукавов ручья уходил под каменную стену огромного подворья. На это подворье и повел Теке-хан Лесовского, когда они слезли с пролетки. Пока шли ко двору, с десяток слуг, преданно кланяясь, вертелись возле хана, докладывая ему всяк о своих делах. Среди них выделялся один в полицейской форме без погон, с перекошенным лицом и очень пронзительными и злыми глазами, старший нукер. Теке-хан назвал его Полладом и позвал с собой.

Войдя, Лесовский увидел огромный водоем с проточной водой, над которым свешивали длинные зеленые ветви плакучие ивы. Под ними красовалась убранная коврами тахта, заставленная чайниками, пиалами, блюдами с фруктами и конфетами. Над сластями роем вились большие красные осы. Слева за деревьями виднелся серый небеленый дом. Сараем его не назовешь, но и на европейское жилье он не походил. Толстые, из кирпича-сырца стены, на них арчовое, метров пятнадцать, дерево с небрежно обрубленными ветвями, что-то вроде матицы. Крыша также из ветвей, а сверху черепица.

- Пока варится ужин, мы могли бы посмотреть кяриз. Не возражаете? - предложил Теке-хан.

- Ну что вы, господин полковник! Самое время. Сейчас не жарко, да и вообще пора бы знать и меру моему безделью. Я ведь приехал к вам не только чаи гонять да дышать чистым горным воздухом. Я к вашим услугам, милейший хан.

Они выехали из ворот на лошадях и, «прежде чем подняться вверх по склону долины, остановились у небольшого грота, откуда била кяризная вода. Место это было огорожено камнями, и подходить сюда, а тем более пользоваться водой разрешалось далеко не каждому. Чернобородый, с густыми бровями мираб [мираб – распорядитель воды] словно вырос из-под земли и вопрошающе уставился на хана и его гостя.

- Какой дебит вашего кяриза, господин полковник! Вероятно, литров сто? - Инженер слез с лошади, присел на корточки и опустил в пенящийся водоворот руку. Затем зачерпнул воды в ладонь и попробовал на вкус.

- Какая прелесть! - произнес он с чувством и прибавил: - Но, судя по тому, что даже на выходе ложе поросло водорослями, оно давно нечищено.

- Давайте проверим колодцы, - предложил Теке-хан, садясь в седло. - Кяриз мой, признаюсь вам, не чищен давно, - продолжил он, направляя коня по долине и придерживая его норовистый ход. - Наверное, кизылбаши даже не очистили его от костей. Это такой народ - верить им нельзя.

- О каких костях вы говорите, господин полковник?

- Разве вы не слышали? Вах-хов... В общем, дорогой Николай Иваныч, кяриз этот очень-очень старый. Никто не знает, когда его построили, Может быть, он существовал даже в тот век, когда сюда приходил с войсками Искандер. Но от того древнего времени не осталось никаких бумаг. Что касается столетней давности, об этом мы знаем. Теке поселились в этих местах после того, как побывал тут Надир-шах, а до нас тут жили имрели и карадашлы [Теке, имрели, карадашлы - названия туркменских пленен]. Когда Надир-шах двинулся войной на Хиву, он приказал им, чтобы они присоединились к его огромному войску и шли громить Хивинское ханство. Туркмены не согласились: одни скрылись в горах, другие бежали в пески, а самые глупые спрятались в кяризе. Надир-шах узнал про это и велел завалить колодцы камнями. Все, кто был в кяризе, там и остались навсегда. Бедные люди, они погибли из-за своей глупости.

- Невероятная история, - воскликнул Лесовский и живо спросил: - А ваши предки - теке, как они тут оказались?

- Мы жили около Балханских гор. Потом эти места опустели и мы заняли их. Вот тогда кяриз оказался в руках моего прадеда. Не знаю, пытался ли он очистить кяриз, но помню, что этим делом занялся мой отец. Он пригнал сюда пленных кизылбашей и заставил лезть под землю. Старики наши тогда были детьми, и они своими глазами видели, как персы вытаскивали из кяриза вместе с камнями кости и целые скелеты.

 Лесовский потянул на себя поводок уздечки, остановил коня, посмотрел вдаль на уходивший к горам склон долины. Кяриз начинался где-то там, у подножия гор. Каменные горловины вентиляционных колодцев большими кочками торчали над гладкой поверхностью. Инженер насчитал более тридцати колодцев, но и это было не все. Несколько стушевавшись, заметил:

- Судя по всему, работы предстоят немалые. Тут у вас добрая сотня галерей, и все надо обследовать, составить дефектную ведомость, рассчитать объем ремонтных работ, потребность в рабочей силе. Но самое главное, необходимо как можно быстрее удлинить кяриз, чтобы повысить его дебит. Так ведь? Такой наказ я получил в Управлении земледелия и землеустройства от управляющего Юнкевича.

- Да, дорогой Николай Иваныч, это самое главное для нас. - Теке-хан молитвенно сложил руки на груди.

- Я готов приступить к делу хоть сегодня, но мне нужны люди. Есть ли у вас кяризники? - спросил инженер.

- Есть... Давайте поедем к ним.

Они направились к курганче, особняком стоявшей в низине. Это был круглый двор с каменным забором, высотой в два человеческих роста. Зимой в ненастную погоду чабаны здесь содержали овец. Сюда же пригоняли их на стрижку. Здесь забивали новорожденных ягнят и снимали с них шкурки. В пору страды люди Теке-хана свозили на этот двор ячмень и пшеницу, молотили злаки. Сейчас, в самый разгар лета, во дворе разместили арестантов, присланных Теке-хану из асхабадской тюрьмы на ремонт и достройку кяриза.

Подъезжая к курганче, Лесовский обратил внимание на сторожей с ружьями, стоявших поодаль друг от друга вокруг двора. У ворот и стены в холодке, разинув от жары розовые пасти, тяжело дышали туркменские овчарки - волкодавы. Увидев подъезжающих всадников, собаки, как по команде, вскочили на ноги. Теке-хан прикрикнул на псов, - они неохотно и не сразу успокоились, продолжая скалить клыки на русского.

- Вам надо надеть туркменскую одежду, тогда они примут вас за своего, - посоветовал хан.

- Ничего, привыкнут и к этой.

Лесовский слез с коня и поманил к себе свирепого бесхвостого и безухого пса, с любопытством разглядывающего незнакомца. Волкодав завилял обрубком хвоста и замотал крупной лобастой головой: «Ладно, мол, проходи». Остальные с достоинством отошли и улеглись в тени.

Появившийся словно из-под земли Поллад, льстиво кланяясь и улыбаясь, пропустил хана и инженера во двор.

- Вот эти люди - кяризники,- пояснил полковник, остановившись у ворот. - Не надо подходить к ним близко.

Лесовский увидел посреди двора огромный котел, из-под которого курился дымок. Рядом с котлом стояла деревянная бочка. Люди сидели под забором, на солнцепеке. Увидев хозяина, один за другим поднялись на ноги. Недовольный ропот и негодование донеслись до инженера прежде чем он понял, что это узники, и каждый прикован цепью к металлическому кольцу, за которое обычно привязывают быков или верблюдов. Они были в разной одежде: на одних шальвары и рубахи, на других халаты и пиджачки, - но все это можно было назвать одним словом - рванье.

- Откуда эти люди? - сдавленным голосом спросил Лесовский. - Что-то не похожи они на мастеров.

- Я просил графа, чтобы прислали мне людей, знающих кяризное дело, - отозвался Теке-хан. - Действительно, эти оборванцы не внушают никакого доверия. Поллад, есть ли среди этих бродяг говорящие по-туркменски?

- Есть, господин полковник. - Поллад хищным взглядом вперился в стоявших арестантов, указывая пальцем: - Вон тот говорит... И вот этот... кизылбаш...

- Они явно чем-то недовольны, - заступился Лесовский.

- Они недовольны солнцем, - пояснил, усмехаясь, Теке-хан. - Они сидят под солнцем, а хотели быть в тени. Но в тени нет железных колец, не за что цеплять цепи. Сейчас солнце опустится за горы, и всем будет хорошо.

- Господин полковник, я хотел бы поближе познакомиться с людьми, - попросил Лесовский. - Позвольте задать им несколько вопросов.

- Друг мой, какой может быть разговор! Спрашивайте, вы их хозяин, я передаю их вашему благородию. Распоряжайтесь этими босяками до тех пор, пока не закончатся все работы на кяризе.

Лесовский заглянул в котел, в котором сохли остатки сваренного ячменя, подошел к заключенным. Инженер почти не понимал по-туркменски, но неплохо владел персидским. Остановив взгляд на парне в рубахе и широких шальварах, он без труда определил: это - перс.

- Как тебя зовут?

- Меня зовут Джавад, - торопливо отозвался парень. - Джавад Али Дженг. Я не сделал никому никакого зла. Судьба пригнала меня в эти края из Кучана, но здесь меня подкараулила беда. Единственная моя вина лишь в том, что я хвалил Саттар-хана.

- Ты говоришь о вожде, поднявшем восстание бедняков в Персии? - Лесовский с интересом оглядел перса.

- Но я не был в его отряде, клянусь аллахом! - Али Дженг приложил руку к сердцу и склонил голову. - Я только повторял слова, которые твердили все: «Вот придет Саттар-хан со своими удальцами - и всем ашрафам-богачам придется отправиться к праху их отцов». Помогите мне, добрый господин!

- Есть ли среди вас такие, кто раньше строил или очищал кяризы?! - громко, по-персидски, обратился инженер.

Никто не проронил ни слова.

- О, аллах! - воскликнул Теке-хан. - Эти оборванцы, как я вижу, считают меня глупцом. А ну, признавайтесь, кто из вас раньше чистил кяризы?!

Али Дженг насупился и вышел вперед. Остальные последовали его примеру.

- То-то же, проклятые лути [лути – босяки, оборванцы]! - Теке-хан удовлетворенно огладил пышную бороду и гордо взглянул на инженера. - Можете распоряжаться этими людьми...

 

II

На кяриз вышли рано утром. Арестантов, под стражей ханских нукеров, отправили к отрогам гор, к самому истоку: в каждую подземную галерею по два человека. Таким образом, в наиболее глубокие колодцы опустились все привезенные из асхабадской тюрьмы. Еще не менее пятнадцати галерей заняли дехкане, коих Теке-хан пригнал с хлопковых плантаций и собственных садов и виноградников. На кяриз вышли батраки-сезонники из других селений, в том числе мужики-молокане из русских поселков.

Лесовский в сопровождении Теке-хана и двух его телохранителей разъезжал на лошади по склону - командовал и отдавал распоряжения, чтобы побыстрее начинали. Несколько раз инженер, видя, как люди опасливо, неохотно лезут в галереи, сам спускался туда. Покрикивал, шутил, подбадривал, но про себя думал: «Вонь и темень - фонари без стекол гаснут, в пору хоть зажигай факела. Но если тут еще и надымишь, то и вовсе погубить людей можно». Выбравшись наверх после осмотра нескольких подземных участков, инженер посоветовал Теке-хану послать людей на железнодорожную станцию, - там у путеобходчиков или у самого начальника можно раздобыть фонари со стеклами. Хан отправился сам, поскольку знал: никому другому фонарей не достать. Как только он с нукерами отъехал, инженер вновь спустился в одну из галерей и принялся более тщательно обследовать ее. Навыков Николай Иванович в кяризном деле почти не имел, хотя и числился в числе опытных ирригаторов. Лишь однажды он, в качестве подручного, когда заканчивал земледельческую академию и проходил практику в Закавказье, опускался в кяриз. Но тогда он больше рассматривал дивное сооружение и восторгался смекалке предков, нежели руководил людьми. Позднее, когда его прислали в Асхабад, в распоряжение Управления земледелия и землеустройства, он тотчас был назначен на очистку речек Асхабадки и Кешинки, снабжавших столицу Закаспия питьевой и поливной водой. Затем речь зашла о сооружении водонасосной станции в Багире - Лесовского перебросили туда. Он участвовал в составлении проекта сооружения. Сейчас уже была подготовлена вся документация, но на практические работы городская казна не имела средств, - дело стояло, вот и отправил управляющий Лесовского на кяриз к Теке-хану.

То и дело зажигая гаснущий от малейшего дуновения фонарь, инженер осматривал водосборную галерею, - она была не только засорена, но и местами разрушена. Целые участки водоносного пласта забились глиной, кое-где над головой, в сводах галереи, просачивался песок. Воды в подземном арыке текло по щиколотку.

Лесовский увлекся осмотром и, несмотря на духоту и тесноту, (высота галерей чуть больше метра, приходилось все время идти полусогнувшись) - не собирался подниматься наверх. Освоившись в кяризе, он то ползал на коленях, то разгибался и стирал липкий пот с лица. «Если по-настоящему взяться за ремонт, то, пожалуй, у Теке-хана средств не хватит, - думал он удрученно. - Костей пока не видно, наверное, отец Теке-хана на совесть почистил водовод...» Рядом с ним шаркали лопатами арестанты, поругиваясь и кляня судьбу. Лесовский подумал: «Не пристукнули бы со злости и отчаяния!» Но. поразмыслив, решил: на такое они не осмелятся, ибо сбежать отсюда невозможно - наверху нукеры, а из галерей выход только через колодцы. Почти пятисаженная глубина, мрак и сырость, глухие голоса озлобленных людей вселяли однако в инженера некую неуверенность и даже страх. Сам того не замечая, он искал общения. Тусклый огонек его фонаря высветил смуглое, словно чугунное, лицо Али Дженга. Инженер узнал его, улыбнулся:

- Так, говоришь, бежал?

- Не один я бежал. Много таких, как я, сбежали из своих сел, ушли от матерей. Но клянусь вам, я не был в горах у федаев и не помогал муджахидам. Я только хотел, чтобы они победили.

- Ладно, ладно, парень. Вот отсидишь в тюрьме, и опять домой через горы подашься. А если будешь работать хорошо, то выпустят раньше срока, - успокоил Лесовский и добавил: - Только ты от своих убеждений не отказывайся. Уж лучше быть с федаями и муджахидами, чем воровством и грабежом заниматься.

- Ах, ашраф, - вздохнул тот в ответ, - жизнь наша, как этот темный кяриз. И сами мы тоже темный народ. Глаза у нас, как у котят, слепые...

Их беседу прервали внезапно донесшийся из соседней галереи крик и испуганные голоса взбудораженных людей. Крик такой, что по телу Лесовского побежали мурашки. Безусловно, кричал человек обреченный, встретившийся с глазу на глаз со смертью. Инженер, а за ним Али Дженг и его напарник бросились на помощь. Душераздирающие вопли стали еще громче, и вот Лесовский увидел, как вверх по вентиляционному колодцу на веревке поднимают человека. Сверху кричали, подбадривая его, чтобы держался, а внизу люди испуганно таращили глаза и призывали на помощь аллаха. Появление инженера подействовало на них ободряюще. Один из арестантов принялся торопливо рассказывать о том, как они сначала почуяли запах разложившегося трупа, а потом, когда нашли то ли дохлого джейрана, упавшего в колодец, то ли собаку, и потащили к бадье, - откуда-то вылезла большая черная змея и укусила Хамзала.

- Змея уползла? - холодея от ужаса, спросил Лесовский.

- Нет, господин... Я догнал ее и разрубил лопатой. Вот она, посмотрите.

Инженер опустил фонарь и увидел убитую змею. Стараясь быть спокойным, Николай Иваныч твердо выговорил:

- Ты молодец, парень. Я думаю, что двух таких в колодце быть не может. Продолжайте работу, не бойтесь, только будьте осторожнее. А пострадавшего надо немедленно доставить в лазарет, - и запрокинув голову, крикнул вверх, чтобы подали веревку. Его не сразу услышали. Наконец опустили аркан и инженер поднялся.

Двое вели пострадавшего под руки, остальные шли рядом - охали, вздыхали, призывали на помощь аллаха. Кто-то из самых сообразительных уже успел оказать ему первую помощь. Икра на ноге была располосована ножом, из раны текла кровь. Вероятно, «лекарь» хотел вывести яд змеи, но тщетно. Лицо парня уже сделалось мучнисто-серым, глаза безумно блуждали по сторонам.

- Ведите ко двору Теке-хана! - распорядился Лесовский. - Да побыстрее!

Сам он побежал на подворье и, увидев ханскую пролетку, велел кучеру запрягать. Потребовалось несколько минут, прежде чем повозка выехала со двора. Лесовскому помогал молодой, богатырского телосложения, туркмен в куцем халате - Бяшим.

В поселке Бахар, который лепился на склоне гор и утопал в густой зелени деревьев, инженер отыскал фельдшерский околоток. Фельдшер - штабс-капитан лет сорока пяти, сутулый, с серыми испуганными глазами и рыжей бородкой, осмотрев пациента, сделал укол и, сомкнув веки, опустил голову.

- Жить не будет, смею вам доложить. Слишком поздно обратились за помощью.

Уложив больного на кушетку и поручив его брату милосердия, штабс-капитан повел Лесовского к себе. Квартира фельдшера находилась в этом же бараке, но вход был с противоположной стороны. Там оказался небольшой садик с топчаном. На нем стоял керамический кувшин, обмотанный мокрой тряпкой. Штабс-капитан напоил гостя холодной водой, и, пригласив в комнату, представился.

- Зовут меня Евгений Павлович, фамилия Архангельский, прошу-с, называйте запросто, без всяких стеснений.

Лесовский тоже назвал себя.

Потребовалось еще несколько минут, чтобы уяснить, что оба они москвичи. Архангельский здесь живет с дочерью, поскольку жена умерла в прошлом году, и пришлось дочь Ларису вызвать сюда из Москвы. Дочери двадцать лет - она окончила гимназию, освоила «Ремингтон» - печатает документы у пристава. Но поскольку в Бахаре нет русских учителей, а занятия в русско-туземной школе должны вестись и на русском, то Лариса с успехом обучает грамоте и русских, и туркмен. Лесовский в свою очередь сообщил новому знакомому, что жил в Москве на Второй Мещанской, окончил Земледельческую академию, и вот уже пятый год служит в земских ведомствах - сначала на Кавказе, а теперь вот в Закаспийской области.

Штабс-капитан во время разговора вовсе не проявлял никакого беспокойства о больном, Лесовский же заволновался:

- Евгений Павлович, может, все-таки можно еще что-то сделать. Неровен час - помрет.

- Ну так, милый друг, это и неизбежно, - печально молвил фельдшер. - Я увел вас, чтобы вы не стали свидетелем страшнейших мук и неизбежной гибели этого несчастного. Укус гюрзы - это вам не прыщик, и даже не ножевая рана, которую еще можно зашить. Разве вы не видели, что нога до самого паха посинела? Это следствие змеиного яда, и его тлетворное действие остановить ничем нельзя. Надо считать, что Теке-хан лишился еще одного батрака. Эх-ма, сколько их мрет, этих бездольных!

Штабс-капитан не договорил. Брат милосердия, влетев в комнату, испуганно выпалил:

- Затих, ваше благородие. Подрыгался, помычал и затих. Должно быть, умер!

- Ну, вот так-с, - удрученно произнес фельдшер.- Жизни конец, а делу начало. Пойдемте, надо засвидетельствовать... смерть-с.

Фельдшер вынул из нагрудного кармана парусинового кителя часы, посмотрел на стрелки, защелкнул крышку и зашагал в околоток. Лесовский и брат милосердия последовали за ним. У входа в процедурный кабинет стоял парень-туркмен, приехавший сюда с инженером. Лицо его было бледным, губы нервно кривились.

- Помирал братишка, - выдавил он из себя по-русски.

- Что поделаешь, - отозвался Лесовский и предупредил: - Ты подожди, не уходи никуда.

- Как фамилия умершего? - спросил фельдшер, прикрыв простыней искаженное смертью лицо арестанта.

- Понятия не имею. - Инженер пожал плечами и беспомощно посмотрел на дверь. - Эй, парень! - позвал он туркмена. - Ты не знаешь, как его звали?

- Хамзал его имя, - отозвался туркмен.

- А фамилия как?

- Откуда знаю.

- Ну вот, - заворчал фельдшер. - Документы-то какие-нибудь у умершего, небось, имеются. Не у него, так у Теке-хана. Хочешь не хочешь, а придется Теке-хану впутываться в эту неприятную историю, да и вам тоже, Николай Иваныч. Прежде всего, как свидетелю смерти. И этого парня, который с вами прибыл, впишем. Как твоя фамилия?!

- Ай, не надо меня, - умоляюще попросил туркмен.

- Надо, милок, без этого не обойтись. Всякая смерть оправдания требует. Как тебя зовут, как отца величают - говори.

- Бяшим зовут. Отец - Кара. Значит Бяшим-Кара.

- Где русскому языку научился? - откровенно заинтересовался своим помощником Лесовский.

- Ай, школа не ходил, - смутился Бяшим. - Базар много ездил, там много русских есть. Шкурка ягненкин в базар таскаим, в мастерской отдаем. Там шапка один мастер Яша шьет. Ему шкурка отдаю, у него деньга беру - Теке-хану везу.

- Ну что ж, распрекрасные господа, - вмешался в разговор фельдшер. - Надобно нам еще одну, приставскую, подпись получить. Без нее мертвеца не похоронишь. Следуйте за мной.

Приставство находилось рядом, в кирпичном квадратном доме, с небольшим айваном и садиком. Подымаясь по ступенькам на айван. Лесовский услышал стрекот «Ремингтона», догадался - печатает Лариса - дочь фельдшера. Войдя в помещение следом за штабс-капитаном, он увидел барышню с уложенными венчиком русыми волосами, в простеньком платье.

Сероглазая, с яркими припухлыми губами, с капризной улыбкой, она бросила взгляд на Лесовского, вынула из каретки лист и вновь, более пристально, посмотрела на инженера.

- Ларисочка, беда у нас, - сказал фельдшер. - Султанов у себя?

- Да, папа. А что случилось?

- Пока не спрашивай, потом, - штабс-капитан махнул рукой и вошел к приставу. Через минуту пригласил в кабинет Лесовского.

Войдя, инженер увидел за столом костлявого, в пенсне, с большой лысой головой кавказца в форме подполковника. Пристав любезно предложил посетителям сесть. Лесовский торопливо рассказал о случившемся, упомянув о том, что умерший из заключенных.

- Значит, Теке-хан взялся за очистку и углубление своего кяриза, - то ли спросил, то ли сказал самому себе Султанов. И, приподняв пенсне, вопрошающе посмотрел на Лесовского. - Вероятно, это вы привезли на кяриз заключенных?

- Ну что вы, господин подполковник! Я понятия не имею, каким образом они там оказались, - пояснил инженер. - Если верить хану, то ему способствовал какой-то граф.

- Граф? - Глаза Султанова живо сверкнули. - Это любопытно. Однажды вашего любезного Теке-хана видели в компании с графом Доррером. Может, это он?

- Не знаю, право. - Инженер пожал плечами.

Пристав немного подумал, не спеша прочел заключение о смерти некоего Хамзала и спросил его фамилию. Не добившись ответа на вопрос, сокрушенно развел руками.

- Ну, господа, это уже слишком. Слишком много неясного. Я, пожалуй, сегодня сам отправлюсь к Теке-хану.

- А что делать с мертвецом? Прикажете захоронить? - фельдшер, поднявшись со стула, вопросительно уставился на пристава.

- С похоронами придется подождать, - возразил Султанов с усмешкой. - Отнесите мертвеца покуда в подвал. Надо выяснить, по крайней мере, кому его хоронить. Может быть, найдутся родственники.

В ауле Теке-хана дехкане, уже забыв о происшествии в кяризе, занимались своими обычными делами: женщины доили верблюдиц, мужчины пили чай. Лишь на подворье Теке-хана все еще наблюдалось беспокойство. Женщины, переговариваясь между собой, жалели несчастного курда. Слуги напускали на себя озабоченность, ибо слишком озабоченным выглядел сам Теке-хан. Он то и дело выходил к воротам или посылал кого-нибудь посмотреть, не едет ли из Бахара инженер.

Но прежде чем показалась вдали ханская пролетка, в аул въехал небольшой отряд во главе с подполковником Султановым. Караковый жеребец лихо встал на дыбы возле самых ворот, отчего ханские слуги попятились, а детвора разбежалась в разные стороны. Султанов был в белом шелковом кителе, в фуражке под белым чехлом и таких же перчатках. В руках - стек. Не здороваясь ни с кем, он ударил стеком по голенищу сапога, словно для устрашения, и въехал во двор. Теке-хан сидел на тахте, пил чай, когда гость появился во дворе, нехотя и лениво поднялся.

- Дорогой Султан-бек, как хорошо, что вы навестили меня. Давно вас не видел. Садитесь, выпейте пиалу чая.

Сняв сапоги и помыв руки, Султанов уселся на ковер, сам налил себе в пиалу, сказал, помедлив:

- Жаль, господин полковник, такого хорошего батрака вы потеряли.

- Надеюсь, он жив? - Теке-хан уставился в таинственно поблескивающее пенсне пристава.

- Он умер, - спокойно ответил Султанов. - Умер, так и не отбыв до конца срока тюремного заключения. Мне не удалось выяснить его фамилию и откуда он родом.

- Списки у моего старшего нукера, - быстро нашелся Теке-хан. - Сейчас мы узнаем, кто он.

- Не спешите. Сейчас для меня самое важное услышать, как себя чувствует господин генерал-лейтенант Шостак. Вероятно, чтобы заполучить арестантов, вы побывали у него в Асхабаде?

- Он хорошо себя чувствует. - Голос Теке-хана дрогнул, - С милостивого разрешения нужных людей мы начали сегодня работы на кяризе.

- Дорогой полковник, - едва заметно усмехнулся пристав. - Дело с арестантами весьма скользкое. Я должен составить следственный протокол, приложить к нему заключение судебно-медицинской экспертизы и отправить в Асхабад. Не поленитесь ради пользы дела и покажите мне официальную бумагу начальника области... за его подписью...

- Дорогой Султан-бек, о какой бумаге говорите?!- деланно удивился Теке-хан. - Земля эта принадлежит мне, кяриз тоже мой - что хочу, то и делаю.

- Насчет земли и кяриза возражений у нас нет, - согласился Султанов. - Нам нужна бумага, в которой разрешалось бы хану текинскому взять из тюрьмы сорок заключенных на очистку кяриза.

- О-хов. - тяжело вздохнул Теке-хан. - Ладно, подождите два-три дня - будет такая бумага.

- Ну что вы, полковник, как можно?! Мертвеца надо поскорее закопать.

- Завтра я поеду к Дорреру и привезу нужную бумагу. - Теке-хан сердито отставил чайник и крикнул в глубину двора. - Эй, кто там, принесите еще чаю!

- Да, чай - это полезно, - спокойно выговорил Султанов. - Но, я думаю, Доррер не такой дурак, чтобы хлопотать об официальной бумаге, когда дело связано со смертью. Если вы придадите дело огласке, то первым замарает репутацию господин Доррер, а он, сами знаете, дорожит своей честью. Он же - присяжный поверенный, воплощение чести нашего общества. И если он будет запачкан с ног до головы по вашей вине, то вам тоже несдобровать. Я уверен, что граф за хорошие деньги незаконно взял у начальника тюрьмы людей, которые теперь работают на вас. Я не сомневаюсь в том, что вы, господин полковник, отослали или отвезли сами Дорреру что-то такое, отчего люди делаются богатыми. Не так ли?

- Об этом нетрудно догадаться, - согласился Теке-хан. - Я делаю то, что делают все. Но вы, господин пристав, вы человек негодный. Вы десять лет обучались в Петербурге - научились умно и мудро говорить, но поступки ваши, как у паршивого маймуна.

- Но-но, только без оскорблений, - угрожающе выговорил Султанов. - Я не виноват, что вы, имея звание полковника, не можете даже как следует расписаться. Вы получили звание и решили - хватит, а надо было ехать в Петербург и учиться.

- Шайтан, что ты от меня хочешь?! - вновь не сдержался Теке-хан. - Ты приехал, чтобы опозорить меня?

- Ну, что вы! - Султанов выплеснул из пиалы остывший чай и налил свежего. - Я приехал просить у вас арчовый участок за кяризом. Мне очень нужны большие арчовые деревья.

Разговор постепенно приобрел спокойный тон. Теке-хан, вздыхая и сожалея, впал в рассуждения о том, что вот живут люди рядом - одного вероисповедания, молятся одному богу, служат одному русскому государю, но зачем-то вздорят между собой. Будь господин пристав более податливым, Теке-хан давно бы уступил ему горные склоны. Но пристав не соизволит даже лишний раз заглянуть на пиалу чая - других забот у него слишком много. Султанов не возражал, лишь кивал головой да посмеивался. И обещал - теперь он будет заезжать почаще.

Теке-хан не менял спокойного тона, но в себе он чувствовал крайнее раздражение и желание поскорее проводить опасного гостя. Наконец пристав достал из кармана часы, приблизил их вплотную к зловеще поблескивающим стеклышкам пенсне и заторопился. Встал с тахты, потянулся до хруста в костях, надел сапоги и попросил подать скакуна. Провожая его за ворота, в окружении многочисленных слуг, Теке-хан охал и вздыхал, сожалея, что пристав пробыл так мало - мог бы посидеть еще и даже остаться ночевать, ибо уже ночь на дворе. Еще раз напомнил Султанову, чтобы заезжал почаще. Уста Теке-хана источали мед красноречия, но как только пристав, в сопровождении своих нукеров, выехал на дорогу в Бахар, хан сплюнул и злобно выругался.

- Проклятый шайтан, чтоб тебе упасть с коня и сломать шею! Чтоб тебя пронесло кровавым поносом от моего чая! Негодяй... - И Теке-хан, полный достоинства, развернулся у ворот, взмахнул полой шелкового халата и вошел во двор. Слуги и многочисленная челядь захихикали, понося недобрым словом пристава. Хорошо зная характер Теке-хана, к нему поспешил старший нукер Поллад.

- Хан-ага, надо было натравить на него собак!

- Замолчи, дурак, не твоего ума дело. Пристав тебе не ровня, с ним могу сводить счеты только я. Какой негодяй, какой коварный наглец! Как он быстро сумел воспользоваться укусом змеи. Ну-ка, скажи мне, кто первым додумался везти курда в Бахар?

- Господин полковник, я сам слышал и видел, как урус заставил вашего кучера заложить пролетку. Он велел ему ехать в Бахар к доктору. Урус сказал: «Сам перед Теке-ханом отчитаюсь, а ты бери вожжи - не разговаривай».

- Да, этот инженер видно слишком мнит о себе, - тише, но со злостью выговорил полковник. - Я ему два-три раза улыбнулся, сказал два-три слова, напоил вином, и он уже сел мне на шею и управляет моей головой. - Иди, Поллад, раздень догола кучера и избей кнутом, потом брось в зиндан. Два дня не давай еды.

- Господин полковник, с урусом ездил еще Бяшим-пальван. Он сам мне хвастался, что всю дорогу бежал рядом с колесом, туда и обратно.

- Пальвана предупреди, что у него только один хозяин.

- Есть, господин полковник, все будет так, как приказали. Нет еще распоряжений? Может, прикажете насчет уруса?

- Иди, не торчи на глазах. - Теке-хан махнул рукавом и, едва нукер удалился, слез с тахты.

Войдя в затемненный коридор своего громадного дома, хан отворил дверь в гостиную комнату, надеясь увидеть в ней Лесовского, но инженера не оказалось. Теке-хан направился к воротам. Нашел его там, окруженного дехканами. Чем их так заинтересовал русский - толпятся вокруг него? Наверное, все еще о змее рассказывает? Увидев хозяина, дехкане мгновенно умолкли, повернулись в его сторону. Лесовский поздоровался.

- Простите, господин полковник. Вот приехал, но никак не доберусь к вам. Ну и денек сегодня выдался- хуже не придумаешь.

- Да, господин инженер, этот денек отобрал у меня десять десятин арчового леса. - Теке-хан усмехнулся и дал знак рукой, чтобы Лесовский следовал за ним.

- Я не совсем понял, господин полковник, - догнав хана, спросил Лесовский.

- Вы совершили тяжкий грех! Взяли без моего разрешения пролетку и поехали в Бахар, а потом вернулись вместе с приставом, - уточнил Теке-хан.

- Господин полковник, но иначе я поступить не мог. Надо было принимать самые срочные меры.

- Давайте договоримся, Николай Иваныч, - наставительно заговорил хан. - Без моего разрешения и согласия вы больше не сделаете ни одного шага на этой земле... Завтра утром поедете в Асхабад - отвезете два чемодана своему управляющему...

 

III

Лесовскому показалось, что проснулся он на подворье самым первым, но едва он сунул ноги в туфли и вышел в коридор, как откуда-то, словно вынырнув из-под земли, появился слуга - горбатенький подросток и, молча проскользнув мимо уруса, поставил на ковер чайник и пиалу.

Спустя полчаса инженер, понукая лошадь, ехал к курганче, где жили заключенные. У курганчи, как всегда, инженера встретили сторожевые псы и окликнули нукеры. Узнав, отогнали собак, заговорили вкрадчиво. Арестанты же, услышав голос инженера, начали тихонько ругаться. Лесовский понял - бранят его. Вероятно, кто-то из них всерьез решил, что очистка кяриза- выдумка русского господина. Лесовский, сделав вид, что не слышит оскорблений, поздоровался.

- Ашраф, долго мы будем мучиться в этом вонючем кяризе? Еще два-три дня - и ноги можно протянуть. Скажите нукерам, чтобы варили мясо! Ячмень нравится лошадям, но он не годится для людей, а мы - люди!- раздался в ответ голос Али Дженга.

- Ладно, Али Дженг, я поговорю с ханом, и надеюсь - помогу. А сейчас поднимайтесь, надо поскорее приступать к делу. Очистим все галереи - перейдем на постройку новых. Будете со станции кирпичи возить, камни с гор - это полегче.

Арестанты неровным строем поплелись вверх к колодцам. Шли молча, лишь слышались кашель да шарканье подошв. Инженер ехал на коне. Молчаливые отроги гор, холмы, застывшие, словно в поклоне аллаху, эти озлобленные люди нагоняли на него мучительную тоску.

Работы на кяризе начались, и Лесовский, предупредив нукеров, чтобы час обеда и окончание трудового дня объявлялись вовремя, возвратился в поместье хана. У ворот на дороге стоял впряженный в арбу верблюд. На арбе громоздились два ящика и два больших кожаных чемодана. Бяшим, в чистой бязевой рубахе и балаках, в черном тельпеке, поджидал инженера.

- Давай, Лесов-хан, поедем на станса. Поезд садимся - Асхабад китты. Господинам чемодан отдаем.

Инженер сел на ящик, рядом с Бяшимом, подумал: «Все-таки не простил мне хан вчерашней запальчивости, повел себя как истинный помещик, которому не чета какой-то инженеришке. Даже пролетку не дал - посадил на арбу с батраком. Знай, мол, сверчок, свой шесток».

На станции, после недолгих переговоров с дежурным, они погрузили багаж в товарный вагон. Вскоре товарняк отправился в путь и через два часа остановился в Асхабаде. Еще полчаса затратили на переезд с привокзальной площади до Боголюбовской улицы, где жил управляющий земства Юнкевич. Сняли С повозки багаж, постучали по жестяному почтовому ящику, висевшему на воротах. Слуга приоткрыл калитку, понятливо кивнул. Через минуту на дорогу высыпала дворня. Сама госпожа, молодая, лет двадцати пяти, лишь выглянула и скрылась. Увидел ее вновь Лесовский, когда вошел во двор. Сунув руки в карманы халата, она стояла на айване и приказывала слугам, куда снести вещи.

- От Теке-хана, - объяснил Лесовский, поднявшись на айван.

- О боже, как это любезно с вашей стороны, господин инженер! - с восторгом воскликнула госпожа Юнкевич и, бросив взгляд в глубину айвана, позвала:- Юзеф, к нам гости!

Управляющий земством вышел в синем шелковом халате, в туфлях на босу ногу и в тюбетейке. Юнкевич был стар и лыс, а в этом домашнем наряде вообще показался Лесовскому глубоким стариком.

- Ну, ну, входите, входите, молодой человек, - быстро и слишком вежливо заговорил Юнкевич. - И что же нам прислал хан текинский? Жив ли, здоров он? Все ли у него ладно? Как кяриз? Уже начали работы?

- В общем-то, дела идут, - неопределенно высказался Лесовский. - Но, как говорится...

- Договаривайте, я внимательно слушаю вас.

- Все хорошо, господин управляющий, если не считать, что одного бедняка, змея укусила.

- Как! - вскрикнула и всплеснула руками госпожа Юнкевич. - Человека укусила змея?! О боже, Юзеф, я так боюсь этих проклятых змей. Их так много здесь, только и слышишь об укусах.

- Кто этот несчастный? - не обращая внимания на жену, забеспокоился Юнкевич.

- Один из арестантов, присланных на кяриз.

- Надеюсь, он жив?

- Нет, он умер... Смерть засвидетельствована приставом Бахара. Султанов недоволен. Проявляет крайнее любопытство, откуда Теке-хан заполучил заключенных.

- Черт побери, я больше всего боялся какого-либо казуса, - возмутился Юнкевич. Подумав, подошел к телефонному аппарату, который висел на стене айвана, покрутил ручку и попросил телефонистку соединить его с Доррером.

- Георгий Иосифович, я желаю вам здравия... Узнали? По голосу? Весьма рад... Очень приятно... Звоню в такую жару! Ну что вы, на дворе уже осень. Уже, так сказать, отяжелевшие от пыли листья просятся на землю... Поэт? Ну, что вы... Тем более, что дело весьма прозаическое. От хана прибыл мой человек... Да-да, конечно, кое-что привез. С удовольствием переслал бы, но я насторожен... Именно случилось... Да, связано со смертью... Жду вас, граф, будьте так любезны...

Юнкевич повесил трубку, подумал, выговорил озабоченно «да-с» и отыскал торопливым взглядом супругу.

- Нелли Эдуардовна, пожалуйста, распорядитесь, чтобы накрыли стол. Через полчаса будет граф...

Госпожа удалилась, и управляющий вновь обратился к Лесовскому:

- Милейший инженер, вы меня прямо-таки огорчили.

- Премного сожалею, - печально ответил Лесовский. - Но кяриз в таком состоянии, что хуже уже не бывает. Я не удивился бы, если б вылез оттуда сам дракон.

- Н-да, неприятнейший казус. А этот туркмен почему здесь торчит? - кивнул он на Бяшима.

- Это батрак Теке-хана, ваше превосходительство. Мы вместе приехали.

- А-а... Ну так отведите его на топчан и скажите кухарке, чтобы заварила ему чай.

Лесовский повел Бяшима к топчану, оглядывая огромный квадратный двор, к которому со всех четырех сторон прилегали айваны. Перила и деревянные колонны айванов были окрашены в светло-синий цвет и придавали всему поместью легкий праздничный вид.

Лесовский и Бяшим расположились на топчане, застеленном коврами. Слева протекал небольшой, обложенный жженым кирпичом, арычек, пополняя водой хауз. Рядом свешивали ветви ивы. Над тахтой возвышалась глинобитная, выше крыши, стена - своеобразный улавливатель ветра. Когда ветер дул с севера, он ударялся в эту стену и, падая на тахту, овевал сидящих на ней господ. Сейчас было безветрие, да и на тахте пили чай отнюдь не знатные господа.

- Баба евоний молодая, а господин старый, - заметил Бяшим, потягивая чай. - Плохо ей... У Теке-хана тоже есть один молодая баба, очень злой. Хан говорит: «О ти моя козичка!», а баба ему сказал: «А ты баран без яйца». Теке-хан очень лупил бабу, она плакал бедняжка. Зачем бить?! Яйца нет - ничего не поможет.

Инженер рассмеялся. Его новый знакомый все больше и больше удивлял своей непосредственностью. Вообще, Лесовский с первых дней пребывания в Закаспии открыл для себя, что аульные бедняки - все равно, что русские мужики.

- Пальван, а тебя как твоя зазноба жалует? - спросил Лесовский.

- Ай, с моим зазнобом плохо, Лесов-хан. Мой зазноб евоний папа на кибитке держайт. Если она пойдет

за воду, отец кричит: «Стой, назад! А ну, садись, ковер делий!» Калым буду собирайт, отецу евоний отдам - зазноба себе беру...

Беседу их прервал подошедший слуга, сообщив, что инженера зовут их превосходительство.

- Ну, господин инженер, вы, право, удивляете нас,- выговорил ему Юнкевич. - Сели с каким-то босяком-туземцем, чаи распиваете.

- В самом деле, вы подаете дурной пример, - с сожалением добавила и госпожа. - Мы накрыли на стол, сейчас пожалует граф, вы уж, пожалуйста, не оставляйте нас.

- Я к вашим услугам, Нелли Эдуардовна. - Лесовский поклонился и выпрямился, разглядывая в упор молодую женщину. Была она недурна собой - белолицая, с черными, влажно поблескивающими, словно после выпитого вина, глазами. Мадам переоделась в темно-зеленое декольтированное платье, попудрилась, покрасила губы и причесалась, уложив на плечи смолянисто-черные локоны.

Юнкевич тоже сменил наряд: на нем были белые полотняные брюки и шелковая рубашка. Некоторое время он оглядывал себя в зеркало, затем заглянул в зал, где прислуга накрывала стол, и вновь вернулся.

- Николай Иваныч, - обратился он запросто и положил инженеру руку на плечо. - Вы уж не сочтите за наглость, скажите, что из привезенного вами я должен передать графу Дорреру? Тут два чемодана и два ящика.

- Не могу знать, ваше превосходительство. Ханом было велено отвезти вам, а далее - решайте сами.

- Юзеф, ей-богу, ты поспешил. Не надо было говорить графу ни о каких подарках, - упрекнула мужа Нелли Эдуардовна. - Он бы и знать не знал ни о каких чемоданах.

- Он и так не знает, - добродушно отозвался Юнкевич. - Я же не сказал ему, что Теке-хан прислал два чемодана и два ящика. А из этого следует... Что из этого следует, Николай Иваныч?

- Не могу знать, ваше превосходительство.

- Я думаю, граф не обеднеет, если половину присланного мы утаим. Это будет по-божески. Душечка, вели домработнице, чтобы один чемодан и один ящик поставила в чулан.

- Ну, это еще куда ни шло, - согласилась Нелли Эдуардовна, наградив мужа благодарным взглядом, и удалилась в другую комнату. Оттуда донеслись ее распоряжения.

Вскоре приехал граф Доррер. Зычные сигналы клаксона за воротами оповестили о его прибытии. Слуга, взбежав на айван, испуганно доложил:

- Их сиятельство просят! Прикажете впустить?

- Не трясись и не суетись, - одернул слугу Юнкевич. - Или графов никогда не видел. Иди открывай ворота.

Сам Юнкевич тоже спустился к воротам, где мирно рокотал мотор «Руссо-Балта».

Граф Доррер пожаловал не один - с ним два здоровяка в подпоясанных косоворотках и хромовых сапогах. Сам он в белом, с кремовым оттенком, чесучовом костюме и белых штиблетах, в соломенной шляпе. Высок, хорошо сложен и, судя по энергичным движениям и рокочущему бархатистому голосу, здоров и прекрасно настроен. Слуг своих, выряженных на прибалтийский лад, он тотчас отправил на тахту, где сидел Бяшим-пальван. Поздоровавшись с Юнкевичем, взял его беспардонно под руку, помог подняться по ступенькам на айван. При этом отпустил шуточку: «Мирандолина, спасайтесь, граф Альбафьорита его собственной персоной!». Нелли Эдуардовна расцвела от этих слов. Неделю назад на сцене Народного дома она играла Мирандолину - и вот, поди ж ты, оказывается, граф был на спектакле и запомнил ее.

- Граф, вы так любезны! - расплылось в улыбке лицо Нелли Эдуардовны. - Я польщена вашим вниманием. Ах, если б вы знали, сколько отдала я сил и старания, чтобы перевоплотиться в трактирщицу!

- Ваши старания не прошли даром. - Граф поцеловал ей руку и подморгнул. - Из чопорной дворянки вы превратились в очаровательную плутовку.

- Пожалуйте, Георгий Иосифович, к столу, мы так ждали вас.

- Ей-ей, у вас даже интонация та же, что и на сцене, - вновь польстил граф, проходя в гостиную и садясь к столу. - Вам, Юзеф Казимирович, должно быть стыдно за то, что так долго держали в четырех стенах такой блистательный талант.

- Ужасно стыдно, граф, прямо не знаю куда мне деться. Что изволите пить? Коньяк... Ром... Мадеру... Шампанское?

- Господа, да вы что! - деланно возмутился Доррер. - Ну кто же пьет в такую жару?! Разве что извозчики на Русском базаре или какие-нибудь армяне, что гонят свое вино и сами от него не просыхают... Вы меня извините, но ни пить, ни есть я не буду. Впрочем, кисточку винограда попробую. В прошлый приезд Теке-хан привез мне корзину бескосточкового сорта - прелесть... М-да, так что там случилось у Теке-хана? Я, признаться, толком не уразумел, кто умер. Родственник, что ли?

- Хуже, ваше сиятельство. Родственник бы умер - куда ни шло, а то - арестант из тех сорока, которых вы раздобыли хану текинскому. Теперь, как докладывает мой инженер господин Лесовский, будто бы пристав Бахара припугнул Теке-хана оглаской.

- Пристав Султанов? - Граф выпрямился, лицо его напряглось, глаза сделались строже.

- Так точно, ваше сиятельство.

- Этот негодяй может помешать делу, - сердито заметил граф. - Что же Теке-хан, или этот же инженер не могли принять меры предосторожности?

- Николай Иваныч, ответьте графу, - обратился Юнкевич к Лесовскому, сидящему рядом с хозяйкой.

- Не ведаю, что вы имеете в виду, ваше сиятельство, - вступил в разговор Лесовский. - Но я, например, не вижу способа, который бы мог предостеречь босых и оборванных арестантов от укусов змей, фаланг, скорпионов и прочих тварей, населяющих кяриз. Нужны спецовка, сапоги резиновые, рукавицы...

- Общежитие с люстрами, кабак, бордель с красными фонарями, - становясь с каждым новым словом все злее и злее, подхватил граф. - Нет уж, распрекрасные господа, пусть этот сброд дохнет в вонючих канавах подземелья. Этот сброд гораздо страшнее для нас, чем все рептилии и насекомые вместе взятые. Эка невидаль - сдох какой-то арестант! Делать из этого трагедию, право, господа, нелепо и даже смешно!

- Но ведь не в смерти дело, ваше сиятельство, - возразил Юнкевич. - Смерть заключенного обнажила в некотором роде наши скрытые комбинации. Если пристав Султанов подаст рапорт начальнику области, а другой рукой накатает донос на имя министра внутренних дел, то этот жалкий арестант, отдавший богу душу, станет свидетелем нарушения закона графом Доррером и его сообщниками.

- Не делайте из мухи слона! - раздраженно посоветовал Доррер. - Рапорт бахарского пристава не уйдет дальше областной канцелярии. А, как известно, всеми судебными делами в Закаспии ведаю я... Словом, ваши страхи - всего лишь буря в стакане воды... И простите за дерзость, но у меня больше нет ни минуты времени засиживаться здесь. Будьте любезны, Юзеф Казимирович, выдать моим слугам багаж, который доставлен от Теке-хана.

Граф вышел из гостиной, окликнул своих людей, те, с легким проворством взбежав на айван, вынесли чемодан и ящик, и уже направились к воротам, но граф остановил их.

- Постойте, постойте... Если мне не изменяет память, люди Теке-хана взяли от меня два чемодана. Да и Теке-хан вчера звонил и сообщил, что передал два чемодана и два картонных ящика.

- Ваше сиятельство, но ведь и мой Юзеф заодно с вами, - забеспокоилась Нелли Эдуардовна. - Справедливости ради, надо бы открыть чемодан и ящик, посмотреть, что в них, и разделить поровну.

- Черт меня побери, вы что, дураком меня считаете?! - вконец разозлился Доррер. - Где еще один чемодан и ящик? Господин инженер, сколько чемоданов и ящиков доставили вы сюда от Теке-хана?

- Два чемодана... и два ящика. - Лесовский едва не засмеялся, глядя на трагикомедию, разыгравшуюся в доме управляющего.

- Ну так какого же черта вы мудрите и изворачиваетесь! - пристыдил граф Юнкевича. - И вы хороши, Нелли Эдуардовна. Сыграв роль Мирандолины, вы с блеском ее исполняете и в жизни.

- Почему тогда хан прислал чемоданы к нам? - робко спросил униженный Юнкевич.

- Да потому, что я ему так велел. Сказал, передайте господину Юнкевичу, а я у него возьму. Поймите меня, господа, ведь неловко при всем честном народе, среди бела дня, получать графу, присяжному поверенному, какие-то жалкие подачки от туземцев. Если это даже и хан.

- Значит, вам нельзя, а нам можно. Мы вам вместо громоотвода! - вновь вспылила Нелли Эдуардовна.

- Успокойтесь, мадам, вы свое получите. Теке-хан не забудет о вас... Впрочем, чтобы не было обид, и, чего доброго, сплетен, я оставлю вам один ящик... Имею честь... - Доррер подхватил второй чемодан и заспешил к воротам.

Лесовский, опершись на перила и глядя во двор, скептически улыбался. «Вот пауки, - думал он. - Да еще какие! Почище тех, которые водятся в кяризе».

- Н-да, - первым опомнился Юнкевич. - В хорошенькое положение вы поставили нас, господин инженер. Вы что же, не могли у Теке-хана узнать, кому он отправляет свои подарки? Я думаю, вы намеренно скомпрометировали нас.

- Боже, я даже не знаю, как я появлюсь в Народном доме. Завтра у нас репетиция, и графиня Доррер тоже придет. Граф, конечно же. расскажет ей обо всем. Вы невозможный человек, господин Лесовский... - Госпожа Юнкевич заплакала и быстро ушла в гостиную.

- Подите прочь отсюда, господин инженер, - с ненавистью выговорил Юнкевич. - Я не хочу вас видеть!

- Хорошо, ваше превосходительство.

- Поезжайте к Теке-хану и поскорее заканчивайте кяриз. О том, что здесь произошло, никому ни слова. Если мое имя начнут трепать в народе, я сгною вас!

- Мое почтение, - кивнул Лесовский и, сбежав со ступенек айвана, позвал Бяшима.

 

IV

Случившееся в доме управляющего не давало покоя Лесовскому несколько дней. Страх, угрызения совести, сознание собственного ничтожества и безысходность - все пережил молодой инженер. Наконец, им овладело крайнее раздражение. Рвало оно его душу и в тот день, когда он выехал в Бахар.

«Да почему я должен бояться каждого, кто выше меня чином и рангом? Почему я должен хранить в тайне чьи-то пакости, молчать как рыба, и сморкаться в платочек, озираясь по сторонам?!» - запальчиво думал он, подскакивая в седле. Норовистый конь, чувствуя настроение седока, вел себя капризно - то упрямился, не желая прыгать через канаву, то пританцовывал непонятно отчего.

- А, стерва! - обозлился инженер и трижды огрел жеребца камчой. - Ты еще надумал выкаблучиваться, строишь из себя графа!

Конь перешел в галоп, затем сбавил ход, и до самого Бахара бежал ровно, словно побитый пес. У речушки Арваз инженер дал скакуну напиться, сам умылся. Осадив коня возле фельдшерского дворика, Лесовский спрыгнул с седла и окликнул хозяев. Тотчас на крыльце появилась дочь фельдшера. В том же летнем платьице, в котором он ее увидел у пристава, но босиком и волосы распущены по плечам. У Лесовского забилось сердце. С того дня, когда впервые увидел ее, частенько вспоминал о ней. Вспоминал с приятной легкостью - словно ветерок врывалась она в его память. А потом он стал подумывать, а почему бы не встретиться с ней еще раз? Однако не было причины. Но вот и причина появилась: инженер составил дефектную ведомость и опись работ и надо было все это перепечатать в трех экземплярах. Стал думать - где ему отыскать машинистку, и вспомнил о Ларисе. Не откладывая, собрался в Бахар. Барышня улыбнулась ему с крылечка, но, вспомнив, что босиком, вбежала в комнату.

Лесовский, не торопясь, обдумывая, с чего начать разговор, как вести себя, привязал коня к дереву, поднялся на крыльцо и попросил разрешения войти.

- Милости просим, Николай Иваныч, милости просим, - широкой улыбкой встретил его на пороге фельдшер. - Не забыли, как звать меня? А то, может, напомнить?

- Ну, что вы, Евгений Павлович, как можно-с! - инженер сердечно пожал руку медику. - Все-таки мы с вами познакомились в необычный для нас обоих день. Такие дни, как прошлая суббота, могут помниться долго. Похоронили мертвеца или тюремщикам отправили?

- Слава богу, обошлось без тюремных властей. Садитесь на диван, я сейчас чайку заварю. Лара, разожги мангалку.

Лариса, уже в белых туфельках, с подкрашенными губами, вышла из другой комнаты и еще раз посмотрела на гостя.

- Вообще-то, я к вам, Лариса Евгеньевна, - осмелел Лесовский.

- Ко мне? - удивилась она и зарделась. - Зачем?

- Да есть небольшая просьба.

- Хорошо, я сейчас.

Она вышла во двор, а фельдшер разговорился:

- Я тоже думал, как бы из Асхабада кого не вызвали. Этот змей Султанов, знаете какой! А тут словно его подменили. Смотрю, вызывает на следующее утро и говорит: «Хотел было я самого Теке-хана заставить могилу рыть для этого арестанта, да передумал... Давай-ка, говорит, господин фельдшер, берите со своим братом милосердия мертвеца за руки-ноги, да отнесите за поселок... сбросьте в какую-нибудь яму». Ни малейшей жалости в нем нет. На что я двадцать пять лет вокруг трупов кручусь - очерствел начисто к роду человеческому, но и то жалости во мне больше. Похоронили, словом... В саван завернули, по мусульманскому обычаю. У вас-то на кяризе как дела, все ли хорошо? Не попадалось больше змей?

- В основном двуногие, - мрачновато пошутил Лесовский. - Титулованные. Знали бы вы, Евгений Павлович, до чего низко опускаются господа эти. Подкупы, взятки в виде подарков, мошенничество. Пока учился - ничего не знал о подлостях соотечественников, а как вышел в люди, - сразу окунулся с головой в дерьмо. Внешне все чисто, а копни глубже - там такая грязь...

- То ли еще предстоит, - сочувственно поддержал гостя фельдшер. - Катится матушка Россия вонючим клубком под гору, и поджечь этот клубок покуда некому. В девятьсот пятом попытались - сил у грешного народа не хватило, а теперь жди, пока окрепнут мускулы. Вы, небось, почитываете газетки, следите за политикой?

- Да, нахожу время, - Лесовский повернулся к двери, увидев с фарфоровым чайником Ларису. Она поставила чайник на стол, подала пиалы.

- Нахожу время, - повторил Лесовский, - но, признаться, тут не особенно-то к газетам тянет. Да и нет их у Теке-хана.

- С прелюбопытнейшими статейками в последнее время выступает в газетке «Асхабад» некий Полуян. Не читали, случаем? - спросил заинтересованно фельдшер.

- Приходилось. Но все это теория. Да и отвлеченно от современных проблем. Пишет о Канте, Шеллинге, Гегеле.

- Не скажите; не скажите, молодой человек, - азартно потирая руки, оживился фельдшер. - Не только о Гегеле. Сей автор весьма аргументированно доказывает, что учение Маркса вышло из учения материалистов.

- Боже, как скучно. Может, перемените тему? - попросила Лариса, входя в комнату.

- Ах, Лара, ты всегда вот так, - скривился Архангельский.

- Папа, Николай Иваныч приехал ко мне, по делу! - Она выразительно посмотрела на Лесовского и взгляд ее потребовал: «Помогите же мне!»

- В самом деле, Евгений Павлович, о политике в другой раз. У меня к вам, Лариса Евгеньевна, небольшая просьба: не сможете ли вы перепечатать материалы по ремонту и благоустройству кяриза? Тут должно быть страниц пятнадцать, не больше.

Лесовский вынул из полевой сумки тетрадку и подал ее барышне. Она перевернула одну, затем другую страницу и согласно кивнула:

- Если не будете торопить, то возьмусь. Сейчас у меня много своих дел. Через неделю вас устраивает?

- Вполне.

- Тогда договорились. - Она пошла в другую комнату, но на пороге остановилась и спросила: - Вы не играете на гитаре?

- Могу-с немного. В студенчестве баловался. А у вас есть гитара?

- Идемте сюда, - позвала она, держа в одной руке тетрадь, а другой отодвигая дверные занавеси.

Инженер вошел в комнату, сразу чем-то напомнившую ему горенку его старшей сестры, когда она была на выданье. Только эта была победнее: кровать с кружевами, туалетный столик, большое зеркало и круглый стол посреди комнаты.

- Садитесь, пожалуйста, - Лариса выдвинула стул и сняла с надкроватного гобелена гитару.

- Да я ведь, знаете, не ахти какой игрок, - засмущался Лесовский, принимая от нее семиструнку.

Гитара была слегка расстроена. Он покрутил колки и взял первый аккорд цыганской полечки. Струны больно врезались в пальцы от того, что долго не играл. Пожалуй, не играл с той поры, когда учился в Петровско-Разумовской земледельческой академии. В ту благодатную пору, бывало, после занятий уходил он с друзьями в подмосковный лес, и сколько же было там всякого... И гитара, конечно, непременная спутница. Там, под сосной, друг Лесовского, Вася Кирьяков, научил его нескольким аккордам...

- А теперь спойте что-нибудь, - попросила Лариса. - Романс какой-нибудь.

- Да вы что, Лариса Евгеньевна! Вот уже что не могу - то не могу. Мне в детстве медведь на ухо наступил, - принялся он, шутя, отказываться, а сам подумал: «Гитару-то она не ради красоты над кроватью держит, вероятно, сама играет и поет!» - Спойте лучше вы, Лариса Евгеньевна. Чует мое сердце, ох, как вы петь умеете!

Вероятно, Лариса только того и ждала, когда ее попросят. Она смущенно взяла гитару, довольно уверенно пробежала пальцами по струнам, вызвав звучный и неизвестный Лесовскому мотив.

- Ну, Лариса Евгеньевна, да вы же виртуозно владеете инструментом! - польстил он.

Она нежно улыбнулась ему, но тут же сосредоточилась, вся ушла в себя и запела:

- Чудо, - тихо и искренне, без тени лести, вымолвил Лесовский. - Да вы цены себе не знаете...

Слышала ли она его слова, или только по движению губ определила, что он говорит что-то очень приятное, но с еще большей глубиной и отрешенностью зазвучал ее грудной чарующий голос:

«Боже, как же несправедлива судьба, - подумал Лесовский. - Да ей бы сейчас петь на театральных подмостках Петербурга, Москвы, Парижа, а она прозябает в каком-то ничтожном, полузасыпанном песком Бахаре! Ее даже слушать здесь некому! Не приставу же с его лысым черепом и лошадиной мордой, с его волчьими ухватками - во что бы то ни стало где-то что-то раздобыть!»

- Почему вы здесь, Лариса Евгеньевна? - спросил он взволнованно, едва она кончила петь. - Вы загубите себя и свой голос, если немедленно не броситесь прочь отсюда! Вы учились пению или талант сам по себе?

- Ах, Николай Иваныч, ни у кого ничему я не училась, - призналась она. - А теперь уже и время упущено. В кои годы мы теперь вернемся в Москву! Папаше даже отпуска положенного вовремя не жалуют. Другие офицеры летом ухитряются ехать, а его отпускают зимой, когда в России сырь да холод.

Расчувствовавшись, Лесовский, и сам того не замечая, взял барышню за руку - она не убрала ее. Держа в ладони ее тоненькие, хрупкие пальчики, он думал, какое было бы счастье повенчаться с ней! Сколько красоты, душевного тепла и нежности в этом прелестном создании. «Зачем, зачем я хочу, чтобы она бежала отсюда?! - вдруг пожалел он. - Может быть, Лариса здесь именно для того, что судьба моя обернулась ко мне своей щедрой стороной! Судьба свела нас, чтобы мы были всегда вместе!» И он, волнуясь, сбивчиво начал убеждать себя и ее:

- Не правда ли, странно? В далекой закаспийской глуши встречаются два существа, и оба из Белокаменной. Ведь мы могли бы и в Москве знать друг друга. Я живу на Второй Мещанской, вы - в Коломенском... Мы бежим из Москвы - вероятность нашей случайной встречи вовсе сводится на нет, и вдруг встречаемся на какой-то зачуханной станции, в чужом краю! Не судьба ли это, Лариса Евгеньевна?

- Все может быть, - согласилась она и кокетливо посмотрела на него. - А вы долго еще будете кяриз копать?

- Должно быть, всю зиму.

- Ну гак заезжайте к нам почаще в гости. Тут же недалеко, верст пять.

- Шесть, - уточнил Лесовский. - На лошади - это не расстояние. - Он чувствовал, что слишком дол го удерживает ее руку в своей. Но высвобождать ее пальчики, не проявив каких-то более нежных чувств, ему показалось насмешкой и кощунством, и он поцеловал сначала пальчики, затем запястье.

- Что вы, что вы! - испуганно отстранилась Лариса. - Как можно. Первая встреча - и сразу...

- Вторая, Лариса Евгеньевна. Первая была в приставстве. Уже тогда я понял, что непременно приеду сюда, чтобы еще хоть раз увидеть вас.

- Ой, льстец! Ой, льстец! - мягко пожурила она Лесовского и дотронулась пальчиком до его носа. - Давайте лучшем споем. Что вы больше всего любите?

- «Гнедых», - тотчас ответил он.

- Представьте, это мой любимый романс, - обрадовалась она. - Вообще, люблю Апухтина.

- «Пара гнедых, запряженных с зарею...»

Облокотившись на стол, он слушал, не спуская глаз с ее припухлых губ и серых глаз, полных таинственной глубины. Глаза ее выражали что-то гораздо большее, чем она знала о себе. Она жила сиюминутными обстоятельствами, но взгляд ее, глубокий, обращенный в неведомое, уже высвечивал загадочное грядущее...

Лесовский засиделся допоздна, и расставаться ему с Ларисой Евгеньевной не хотелось. Он готов был просидеть с ней до утра. Да и она не торопила своего нового знакомого. Лишь когда услышала недовольное покашливание отца, красноречиво подсказывающего, что пора и совесть знать, напомнила Лесовскому:

- Николай Иваныч, пора уже, вам завтра рано утром на кяриз, а мне в школу. С утра я учу туркмен русскому языку, а потом иду в приставство. Так что, не обижайтесь, пожалуйста.

Она вышла во двор проводить его. Еще с полчаса они стояли у дерева, договариваясь о следующей встрече. Лесовский не отпускал ее, держа за руки, наконец, осмелился, привлек к себе, поцеловал и, отвязав коня, вскочил в седло. Душа его пела, переполненная мелодиями романсов, а из головы не выходили трепетные слова: «Ларочка, вы мне очень-очень нравитесь!» - «И вы мне...»

«Это - любовь! Любовь пришла ко мне и к ней, - счастливо размышлял он, выезжая из поселка на дорогу. - И как все просто и неожиданно. Мелькали-мелькали две песчинки в пространстве и вдруг встретились. Или как вон те две звездочки - обе мигают, словно приветствуя друг друга. Эх, гой еси, добрый молодец, квартирку бы сейчас тебе! А то ведь приедет Лариса Евгеньевна в Асхабад, и пригласить ее некуда. Не пригласишь же к себе в обшарпанную комнатенку «Северных номеров». Жильцы гостиницы, а особенно женская половина, - потаскухи продажные - увидят меня с ней, крик поднимут, языками чесать начнут. Заранее слышу их голоса: «Нами этот инженеришка брезгует, в гости заглянуть не может, а к себе приволок какую-то фрю!..» Сволочь же, этот Юнкевич. Сколько я его просил, чтобы поселил меня в порядочной гостинице - в «Гранд-Отеле», в «Петербурге» или «Лондоне», но где уж там! На таких, как я, его превосходительство лишний рубль не позволит расходовать. А сами что творят, господа экономные, целомудренные во нравах?!»

Мысли Лесовского, взбудораженного первой в жизни встречей с девушкой, перескакивали с одного на другое, но о чем бы он ни думал - все теперь подчинял одной заботе - надо добиться казенной квартиры, обставить ее, а потом предложить Ларисе Евгеньевне руку и сердце.

Уйдя целиком в себя, он рисовал перед собой картины - одна другой лучше, и не замечал ни темной ночи, ни неба, усыпанного яркими крупными звездами, ни молодого серпика луны, скачущего над песками Каракумской пустыни в сторону Копетдагских гор. Иногда конь спотыкался и выводил седока из глубокого раздумья. Лесовский озирался по сторонам, стараясь угадать местность и определить, долго ли еще ехать до аула Теке-хана. В темноте он едва различал громады гор, холмы и одинокие огоньки. Сбоку от него, у подножия, в зареве топившихся тамдыров, высвечивались кибитки аула Гаплан, впереди тоже мелькали огни. Присмотревшись, Лесовский решил, что они все время передвигаются, и заинтересовался - что бы это могло быть. Не сводя глаз с них, он проехал еще с полверсты, и вдруг конь его остановился. Инженер ткнул ему в бока каблуками, но скакун не подчинился - не пошел дальше. «Черт побери, да он спятил, что ли?!» - с досадой подумал Лесовский и тут увидел впереди нескольких всадников. Они преградили ему дорогу, поджидая, и готовы были вот-вот напасть. Инженер со страхом отметил: «Целая банда, а у меня и защититься нечем - ни пистолета, ни ружья». Он потянул за уздечку, развернул скакуна и пришпорил. Конь охотно подчинился и бросился вскачь, но тут же Лесовский услышал за спиной людские голоса. Оглянувшись, увидел - всадники бросились за ним, заорали и заулюкали.

«В Бахар! Назад в Бахар!» - застучало в мозгу.

Конь его, словно птица, летел в ночи, так, по крайней мере, казалось инженеру. И эта погоня стала забавлять его, ибо уверился он, что калтаманы ни за что его не настигнут. Вот уже совсем близко поселок - окна домов видны, паровоз на станции просвистел. «Ну еще немного!» - подумал, стиснув зубы Лесовский, и вдруг какая-то неведомая сила выбросила его из седла, перевернула в воздухе и шмякнула спиной прямо на пыльную дорогу. Не сразу он понял, что его, словно годовалого бычка, заарканили преследователи. Вскочив, он схватился за веревку, и сначала подумал, что это змея. Но сразу же к нему, спешившись, подскочили несколько человек и схватили за руки.

- Пошли вон, сволочи!.. - заорал инженер и принялся со страху матерно ругаться.

Это ему и помогло. Ругался он по-русски, и разъяренные преследователи сразу же догадались, что схватили «уруса». А когда присмотрелись, то и вовсе опешили.

- Вах валла! - испуганно воскликнул нукер Поллад. - Да это же Лесов-хан. Вай, вай, вай, как плохо получился дело.

- Не может быть, чтобы это был Лесов-хан, я его хорошо знаю! - возразил другой, и инженер узнал голос Бяшима-пальвана.

- Вы что, взбесились?! - закричал еще громче Лесовский, поняв, что ему ничего не грозит, и даже можно наказать кое-кого из этих баламутов. Он уже замахнулся, но Бяшим схватил его за руку.

- Лесов-хан, не надо драца... Одна арестанта сбежал. Ми думал на тибе, а ты Лесов-хан.

- Какая еще «арестанта»! - не понял инженер, оттолкнув Бяшима.

- Джавада Дженг, арестанта, - пояснил Бяшим-пальван. - Работ кончай - все арестанта вылез из кяриз, а Джавада Дженг не вылез. Поллад в кяриз полез, я тоже пошел, еще люди пошел - Джавада Дженг нигде не нашел. Кяриза его нет, колодца тоже не выходил. Один нукер все время смотрел колодец, никто, говорит, не вылезайт.

- Ну и ну, - успокаиваясь, заговорил инженер. - Ну и дела на этом проклятом кяризе. Теке-хану доложили о бегстве арестованного?

- Лесов-хан, давай помогай, - потерянно вступил в разговор Поллад. - Теке-хан говорит, если Дженг не поймат, сам на турма пойдешь... тибе посадю...

- Ладно, сначала вы помогите мне сесть на коня.

Ощупывая ушибленный бок, охая и бранясь, Лесовский взобрался в седло, и вся кавалькада двинулась к аулу.

Когда подъехали к подворью Теке-хана, вокруг все еще бегали ханские нукеры, размахивая факелами. Сам Теке-хан стоял у ворот, заложив за спину руки. На лице, в свете пылающего рядом тамдыра, то появлялась, то исчезала мрачная улыбка.

 

V

Розыски беглеца продолжались и утром. Люди были утомлены, но желание во что бы то ни стало оправдать себя в глазах хана, брало свое. Искали, что называется, с умом, размышляли, прикидывали, куда все-таки мог деться Али Дженг.

Поллад после многих догадок пришел к мысли, что арестант мог выбраться из кяриза только одним путем - через устье, где выходила вода из кяриза и выливалась в большой каменный хауз. Водоем был неглубок, и Поллад с помощью вил и граблей обшарил все дно, решив, что преступник, может быть, утонул. Когда и это предположение отпало, Теке-хан, подозвав Поллада, сказал:

- На этот раз никто не должен знать, что у Теке-хана убавился еще один из казенных людей. Если опять дойдет слух до бахарского пристава Султан-бека, то моя репутация среди асхабадских господ может совсем пострадать.

- Ваше высокоблагородие, мы давно прикусили свои языки. Можно сказать, с самого рождения. Будет справедливо, если и Лесов-хан прикусит свой язык.

- Это не твоя забота, - вспылил Теке-хан, однако велел пригласить Лесовского.

- Господин инженер, все наши поиски бесполезны, преступник сбежал...

- Я думаю, он там, - уверенно заявил Лесовский. - Мы перебрали все версии возможного бегства, но никто не допустил мысли, что Али Дженг попросту погиб и лежит в кяризе.

- Но люди мои обшарили весь кяриз! - возразил Теке-хан.

- Думаю, что они плохо искали. Многие боятся подземелья - ведут себя так, словно их опускают в могилу, из которой уже не выбраться.

- Тогда мы пустим туда собак. - Хан хлопнул в ладоши. - Поллад, бери двух волкодавов. С одним сам пойдешь, с другим - Лесов-хан. Пойдете навстречу друг другу, пока не встретитесь. Аллах поможет, желаю вам удачи.

Привели двух мордастых, безухих и бесхвостых псов Вид свирепый, да и клыки волчьи. Лесовский с опаской подумал: «Если Али Дженг в кяризе, разорвут, спасти не успеешь». Но надо было выполнять волю Теке-хана. Инженер решил идти по кяризу снизу вверх. «Джавад, если он в кяризе, то, наверняка, прячется где-нибудь поближе к выходу, и я найду его быстрее Поллада и постараюсь спасти от собачьих клыков».

Поллад сел на коня, пристегнул к седлу цепь, и его волкодав побежал следом. Пес, которого привели для Лесовского, недружелюбно показал желтые клыки, но после того, как провожатый хлопнул собаку тельпеком по морде, она присмирела. Подросток назвал ее Арсланом и потащил за ошейник к жерлу кяриза, откуда, пенясь, вырывался водный поток. Коснувшись лапами воды, пес заскулил и стал упираться.

- Ну-ну, тоже мне герой, - подтолкнул его инженер. - А еще клыки кажешь. Чуть завидел подземелье - сразу в кусты. Давай, давай, не бойся.

С трудом удалось затянуть волкодава в кяриз. Озираясь и жалобно повизгивая, пес пошел по воде, высоко поднимая лапы, словно шел он по раскаленному свинцу. Лесовский держал фонарь, освещая скользкие стенки кяриза. Воздух был тяжелым, першило в горле, дышать стало трудно. Несмотря на то, что инженер был лишь в рубашке, - тело его покрылось липкой испариной, а когда они миновали несколько галерей, с паренька-провожатого и с Лесовского градом полил пот. Пес, освоившись, стал вести себя спокойнее. Вместе со спокойствием к нему вернулась прежняя злость и уверенность в своих силах. Он все время рычал, и рык, вырывавшийся из его глотки, устрашающе несся по кяризу. «Вошел во вкус, зверюга, - с опаской думал инженер. - Растерзает любого, кто попадется на пути».

- Ты сдерживай собаку, - подсказывал Лесовский проводнику. - Налетит на беглеца - загрызет, а мертвый - Теке-хану не нужен.

Они продвигались, переходя из галереи в галерею, полусогнувшись. После каждых двадцати-тридцати саженей пути оказывались в очередной шахте вентиляционного колодца. Здесь разгибались, запрокидывали головы вверх и жадно дышали, вдыхая струящийся сверху свежий воздух. Время между тем шло. Инженер порой вытаскивал из кармана часы, смотрел на стрелки. Когда минуло полтора часа изнурительного «шествия», и, по подсчетам Лесовского, было пройдено не менее трех верст, он начал сомневаться в успехе поисков.

Но тут волкодав разразился глухим, ухающим лаем. Что он там обнаружил? Неужели нашел беглеца?! Лесовский отвел фонарь в сторону и увидел сбоку в галерее круглую дыру. В нее легко мог пролезть человек, и инженер, не раздумывая, предположил, что именно в этой дыре и скрылся Али Дженг. Но и не меньше его заинтересовало - откуда взялось это круглое, словно вырезанное по циркулю, отверстие. Не мог же Дженг один столь искусно вырыть лаз? Инженер велел проводнику отвести в сторону пса и стал ощупывать стенки. Странно, но они оказались кирпичными - точно такими же, как и стенки галерей всего кяриза. Осматривая отверстие, он споткнулся, и, нагнувшись, разглядел несколько кирпичей под ногами - они лежали один на другом. Вероятно, Али Дженг все-таки сам разломал стенку. Однако как он мог знать, что именно здесь боковой ход? Инженер ощупал лежащие кирпичи и подумал: «Скорее всего, боковой ход был только прикрыт кирпичами. Один или несколько кирпичей почему-либо вывалились. Али Дженг заметил отверстие и, сообразив, что оно ведет наружу, выбрался через него... А может быть даже не выбрался, сидит в этой отводной галерее?» Лесовскому стало жаль беглеца. Лучше бы ушел, чем попадаться в руки судилища!»

Инженер бросил взгляд на пса, который нетерпеливо скулил, и оттолкнул его ногой: «Нет, собаку пускать нельзя!» И самому лезть в черное жерло было страшновато. Али Дженг, если он еще там, чем-нибудь ударит или схватит за горло и удавит. Лесовский, держась за стенки, заглянул в боковой лаз и, ничего не увидев, взял из рук проводника фонарь. Тусклый свет отбросил аршина на два темноту - глаз различил такой же полукруглый, как и во всем кяризе, лаз, выложенный кирпичом. Несомненно, это была отводная галерея. Когда-то ею пользовались, а потом замуровали. Зачем? «Ага, вот, оказывается, зачем! - догадался Лесовский. - Основной кяриз углубили, горизонт воды понизился, а эта, боковая, высохла и стала непригодной. Надо было и ее углубить, но, вероятно, у людей не хватило сил или терпения. А может, оставили ее про запас, да и забыли о ней. Интересно, когда был построен этот кяриз? Если он существовал во времена Надир-шаха, следовательно, и эта отводная галерея уже существовала. Да, это происходило слишком давно, в незапамятные времена, и конечно же, ни Теке-хан, ни его мираб не подозревают о боковой галерее. Итак, если это, действительно, галерея, то должен быть саженях в двадцати-тридцати и вентиляционный колодец? По этой галерее через колодец и бежал Джавад Али Дженг. Молодец, парень, коли так!» Не раздумывая больше, Лесовский приказал своему провожатому оставаться с собакой на месте, а сам, согнувшись, побрел по таинственной галерее. Она была суха внизу, но от стенок несло сыростью и пахло плесенью. Освоившись, инженер тщательно осматривал водовод, выложенный из жженого квадратного кирпича, и уже не страх, а вполне осознанная радость охватывала его. «Не надо будет ни углублять, ни удлинять основную ветвь кяриза. Достаточно углубить вот этот участок, и у Теке-хана чуть ли не на треть прибавится воды... Но, черт меня возьми, за этот вариант господин полковник должен заплатить мне по-царски!»

Лесовский, чем глубже пробирался по галерее, тем больше убеждался, что выход из нее есть, - уже чувствовался свежий воздух. Но вот и шахта колодца, а сверху светлое полукружье, через которое пробиваются солнечные лучи. Он осмотрелся и увидел следы ботинок на дне. Пыль и комья земли совершенно свежие. Следовательно, колодец сверху был до вчерашнего дня замурован, это Али Дженг, выбираясь, собственными руками разгреб верхний слой спрессованной пыли. Инженер уперся в одну стенку спиной, в другую ногами и начал подниматься вверх. К счастью, высота вентиляционного колодца не превышала и двух саженей, на подъем ушло не больше десяти минут, а может, и того меньше. Высунув из отверстия голову и опершись на локти, Лесовский увидел сплошные заросли ежевики и несколько каменных надгробий. «Кладбище!» - догадался Лесовский. Выбравшись на поверхность, он отодвинул сапогом с колодца колючие кусты, и взору его предстал такой же, как и рядом, надгробный камень с древней надписью, сильно стертой временем и забитой вековой пылью. Надгробная плита лежала прямо на вентиляционном отверстии, специально был оставлен лаз, который и сослужил Али Дженгу добрую услугу, а Лесовскому подарил тайну кяриза Теке-хана.

Заросли оказались достаточно высокими и густыми, сквозь них не было видно ничего, кроме гор и покрытого облаками неба. Тогда инженер стал искать выход из этих ежевичных зарослей, но ни тропинки, ни малейшего намека на то, что когда-то тут бывали люди, не нашел. Пришлось пробиваться сквозь колючий кустарник. Он раздвигал сплетенные ветви и едва не поплатился жизнью, наткнувшись на целый клубок змей. Отскочив в сторону, долго не мог прийти в себя, охваченный омерзительным страхом. Отдышавшись, Лесовский больше не стал испытывать судьбу, пошел прочь от этого змеиного царства, дальше и дальше удаляясь от кяриза. Наконец он вышел на ровное место и, к своему удивлению, увидел несколько колодцев соседнего кяриза. Это был кяриз гапланцев - инженер слышал о его существовании. Когда заходила речь о воде, Теке-хан недружелюбно вспоминал: «Эти нищие гапланцы незаконно присвоили себе второй наш кяриз. Он тоже принадлежал нам. Я давно бы отобрал его, но они выклянчили его у генерала Куропаткина, когда меня самого в этих местах не было - тогда я жил в Мерве». Да, это был, бесспорно, кяриз гапланцев. Он значился в кяризной книге земства, но до сих пор не интересовал Лесовского.

Инженер спустился в низину, к хлопковым полям, на которых уже шел сбор хлопчатника - у обочин стояли арбы, а среди кустов виднелись сборщицы-туркмен ки и дети. Он прошел мимо и оказался близ аула Теке-хана, как раз в том месте, откуда вытекала вода кяриза и громоздилась над арыком старая мельница.

Люди аула, а затем и Теке-хан, увидев Лесовского, идущего со стороны Гаплана, испуганно посмотрели друг на друга. Когда Лесовский приблизился, улыбаясь и стирая пот с лица, Теке-хан оторопело, взывая к помощи аллаха, омыл сухими ладонями лицо.

- Ну что ж, господин полковник, - сказал инженер. - Я должен принести вам извинения за свое упрямство. В кяризе беглеца не оказалось - он ушел в горы. Я прошел по его следам, но, увы, Али Дженга не догнал. У меня к вам будет весьма секретный разговор, но сначала велите слугам поднять из кяриза моего проводника и собаку. Проводник тоже должен молчать.

- Ва-хов! - удивился Теке-хан, сомнительно глянув на инженера, однако просьбу его выполнил.

Спустя час, когда подростка с собакой привели на подворье хана, Лесовский уже во всех подробностях рассказал об отводной галерее и своих догадках, Теке-хан был в восторге от столь неожиданной находки, сообразив, что сулит ему эта отводная галерея. Предупредив мальчишку, чтобы никому ни слова не говорил о том. что он видел в кяризе, полковник ушел в дом, а, вернувшись, положил на колени Лесовскому пачку ассигнаций:

- Это тебе аванс. Николай Иваныч. Когда сделаешь дело, получишь в десять раз больше.

- Спасибо, хан, вы по достоинству оценили мою находку. Будьте уверены, не пройдет и двух месяцев, и воды в вашем кяризе станет вдвое больше. Прежде всего, надо сжечь заросли ежевики, чтобы расчистить подступ к тайному колодцу. Придется убрать надгробия. Не станут ли, однако, возражать ваши аксакалы? Вероятно, там захоронены предки вашего рода или племени?

- Там лежат предки гапланцев, - вздохнув, пояснил Теке-хан. - Конечно, они могут схватиться за ножи, но мы отгоним их с помощью наших верных благодетелей. - Подумав, полковник сплюнул зеленую жидкость наса, и тверже выговорил: - Они говорят «предки», но я не верю ни одному их слову. Когда они захватили наш кяриз, то пустили слух, вроде бы этот кяриз принадлежал им вечно. Будто бы на этом месте, на старом мазаре, похоронен родоначальник их нищего племени. Но я не верю их словам. Они просто выдумали все, чтобы ни я, ни мои люди не касались того места. Вы, Николай Иваныч, вылезли из кяриза в том самом месте, где лежит камень на могиле гапланского вождя. Оказывается, под камнем нет никакой могилы, а только колодец. Это доказывает, что гапланцы, чтобы захватить второй наш кяриз, перенесли одну надгробную плиту с чьей-то старой могилы и объявили: «Здесь лежит наш Ораз-Баба-ходжа». Теперь мы пригласим сюда господина Юнкевича, а если потребуется, то и графа Доррера и докажем - никакой могилы не было. Есть колодец.

- Н-да, много любопытного происходит на этой земле, - заметил Лесовский. - А что у гапланцев, тоже есть свой знатный хан? Кто он, если не секрет? Что-то я ничего не слышал об их хане.

- И никогда не услышите, - резко выговорил полковник. - У них нет хана. Это нищенский род. Они почти каждый год меняют своего старшину, но жизнь у них от этого не улучшается. И никогда не улучшится, потому что вода у них общественная. Кяриз принадлежит всему роду. Они говорят, что их Ораз-Баба - ходжа, умирая, завещал делить воду поровну между всеми. Но каждый новый старшина захватывает себе больше, чем другие, и его переизбирают. Мира у них никогда нет, они все время дерутся.

- Каков дебит их кяриза? - поинтересовался инженер.

- Ай, не знаю... Очень мало у них воды... Шайтан с ним. О них у меня голова не болит. Теперь я очень рад, что мы нашли дополнительную воду, однако огорчен бегством этого проклятого перса.

- Сочувствую вам, господин полковник. - спокойно отозвался инженер. - Но ведь радость и беда, добро и зло всегда ходят рядом. Придется вам смириться.

- Да вы что! - возразил Теке-хан. - Это невозможно. Беглеца надо найти.

Вечером старший нукер, не смея показаться на глаза Теке-хану «ни с чем», отправился со своими людьми в сторону Бахара. Поллад не сомневался, что беглец направился туда, поскольку только там он мог найти убежище. В Бахаре есть где скрыться. Добравшись до станции, Али Дженг мог сесть на товарняк и уехать!.. Но скорее всего, перс скрылся в торговом поселке, в котором живут русские, армяне и персы.

Было уже темно, когда нукеры подъехали к поселку, слезли с лошадей, и пятеро, крадучись, отправились к жилым домам. Сначала Поллад хотел, когда все улягутся спать, пойти по домам и обыскать все комнаты и сараи. Если это сделать осторожно, то можно обойтись без лишнего шума. И чем больше нукер размышлял о предстоящем деле, тем меньше верил в его успех. Внезапно он увидел одиноко бредущего человека и его осенило: «Разве этот несчастный не может стать Али Дженгом? Они все похожи друг на друга!» Не раздумывая долго, Поллад тихонько сказал:

- Вон он идет!

Человек на дороге не успел даже вскрикнуть, как оказался на земле. Нукеры заткнули ему рот, связали руки и ноги, бросили поперек седла.

 

VI

Старшина гапланцев Мамедяр был у водораздела, когда со стороны железной дороги появился небольшой конный отряд. «Пристав едет!» - смекнул Мамедяр и тотчас погнал своего коня к аулу, чтобы приодеться и достойно встретить Султан-бека.

Вскоре отряд приблизился к аульным кибиткам. Старшина вышел навстречу в суконном малиновом чекмене и плисовых штанах. На голове каракулевая папаха, на ногах желтые сапоги. За спиной Мамедяра, робко поеживаясь, стояли слуги, и шепот их доносился до старшины:

- Вах-хов, не только Султан-бек. Еще кто-то...

- Начальник уезда полковник Хазар-хан с ним...

- Теке-хан тоже в их упряжке...

- Ишан Сейиталла с ними, разве не видите?

- Еще один урус... Говорят, его зовут Лесов-хан. Он взялся за очистку кяриза Теке-хана.

Гости остановились. Пыль от них желтым облаком окатила кибитки. Залаяли псы. Мамедяр и его слуги замерли в поклоне и тут же бросились к приезжим господам, чтобы помочь слезть с коней.

- Не надо. Мы не собираемся задерживаться, - предупредительно поднял руку полковник Хазарский.

- Хов, Мамедяр-ага, жив-здоров? Семья как? Дети как? - небрежно, с явным превосходством, заговорил Султан-бек.

- Слава аллаху, слава аллаху, - едва успевал отвечать старшина.

- По делу к тебе, Мамедяр, - объявил пристав. - И если уж сам начальник уезда и ишан пожаловали к тебе, то разговор будет серьезным. Давай-ка садись на коня да проедем к старому мазару.

- Султан-бек, я к вашим услугам, - торопливо согласился Мамедяр и так же поспешно сел на скакуна.

- Как вижу, давно не бывали на старом мазаре?- заметил Султан-бек, видя, что старшина то и дело останавливается, отыскивая дорогу в зарослях.

- Ай, туда очень опасно ходить, - пожаловался Мамедяр. - Старый мазар охраняют змеи. Люди давно называют это место «змеиным».

- Старшина, кто и когда придумал легенду о том, будто бы этот старый мазар -место захоронения ваших предков? - вмешался в беседу начальник уезда Хазарский. - Мне доподлинно известно от моего отца, что до прихода в наш край русских, все эти земли и оба кяриза принадлежали предкам Теке-хана. Воспользовавшись тем, что Теке-хан на какое-то время уехал в Мерв, ваш дед захватил один кяриз и присвоил его. По том он распустил слух, что гапланцы всегда владели этим кяризом, а чтобы версия была более правдоподобной, ваш Ораз-Баба-ходжа старинное кладбище тоже сделал своим. Мы приехали к вам, и специально взяли с собой святого ишана, чтобы в его присутствии доказать, что это не так. По утверждению некоторых членов общества истории и археологии, это кладбище относится к пятому веку до нашей эры. Эти плиты, - полковник Хазарский указал небрежно черенком кнута на плоские прямоугольные надгробия, - положены на могилы, может быть, Дарием или Киром. Мамедяр смутился от столь умной и продолжитель ной речи начальника уезда. Он слышал о хане Хазар» ском, как о самом образованном человеке во всей Турк мении, знал, что хан учился в Петербурге и был адъютантом у самого генерала Куропаткина, и сейчас, слушая его, не знал, что ответить.

- Ваше высокоблагородие, - прошептал Мамедяр, - мы люди темные, и ничего не знаем о старых временах. Нам сказали наши старики - кяриз ваш, вот мы и пользуемся его водой. Нам сказали - мазар ваш, и мы тоже считаем своим.

- У вас сохранилась бумага с подписью генерала Куропаткина, в которой бы указывалось, что он разрешил вам владеть этим кяризом? Я был в ту пору его личным адъютантом, и помню разговор вашего деда с генералом, но я не припомню, чтобы из канцелярии областного начальника изошла на счет пожалования вам кяриза официальная бумага

- Нет, ваше высокоблагородие, мне Овезберды ничего не передал.

- Кто такой Овезберды?

- Бывший наш старшина, он умер.

- Он тоже здесь похоронен? - Хазарский, не глядя на Мамедяра, оглядывал кладбище, присматриваясь к надписям на плитах.

- Нет, он похоронен в другом месте.

- А Ораз-Баба-ходжа, значит, здесь? А ну-ка, покажите нам его могилу.

- Вон та, самая крайняя, - указал Мамедяр.

Господа слезли с коней и подошли к надгробной плите, которая лежала на жерле вентиляционного колодца. Огромная дыра под плитой испугала Мамедяра - он даже от страха попятился, но тут вмешался Теке-хан.

- Не надо притворяться, Мамедяр. Ты думаешь, мы ничего не знаем. Мы все давно знаем. Вы хотели присвоить и главный наш кяриз. Скажите своим людям, пусть снимут плиту с колодца... Эй, да ты не бойся, там нет праха твоего деда и никогда не было! - насмешливо приободрил старшину Теке-хан. - Он похоронен совсем в другом месте, а под этой плитой находится обыкновенный кяризный колодец, построенный моими знатными предками.

Султан-бек приказал столпившимся в некотором отдалении дехканам убрать плиту. Когда они несмело подошли и сдвинули ее, взору их открылось круглое отверстие колодца. Султан-бек самодовольно хлопнул в ладоши.

- Ишан Сейиталла, убедитесь и вы своими собственными глазами в том, что на этом месте никогда не было никакой могилы.

- Ва-алла! - удивленно воскликнул ишан, до этого времени с опаской следивший за кощунством людей в «городе мертвых».

- Святой ишан, мы ни в чем не виноваты, - взмолился Мамедяр

- Вы виноваты, сын мой, ибо настаиваете, что это ваше родовое кладбище, - благочестиво пояснил ишан. - Но это кладбище не имеет никакого отношения к исламу.

- Ишан-ага, мы темные люди. Как нам сказали старшие, так мы и считаем. Слово аксакалов для нас- закон и закон мы соблюдаем свято.

- Как видите, ваши аксакалы обманули меня и вас, - вновь заговорил Теке-хан. - Скорее всего, они хотели доказать, что все тут принадлежит им. Теперь, когда истина восторжествовала, я прошу вас, господа, - он поклонился Хазарскому, затем Султан-беку, - разрешить мне сжечь это змеиное место и заняться разработкой боковой ветви моего кяриза.

- Да, Теке-хан, просьба ваша убедительна, и я разрешаю вам - согласился начальник уезда. - Вы Султан-бек, проследите, чтобы не было со стороны гапланцев никаких козней.

- Само собой разумеется, - удовлетворенно отозвался пристав. - Пусть только попробуют! Ты слышал, Мамедяр, о чем мы ведем речь? Ну так не вздумай оказать сопротивление. Вся эта земля принадлежит Теке-хану, а в древности принадлежала его предкам. Ты и твои люди должны молиться великодушию хана текинского - он мог бы давно обратиться в кяризный суд и отобрать кяриз, которым вы сейчас пользуетесь. Но Теке-хан терпелив, и пока не желает вам никаких неприятностей. Будь я на его месте, я бы вас, голодранцев, всех своими батраками сделал!

- Кяриз нам пожалован господином генералом Куропаткиным! - стоял на своем Мамедяр. - Мы никому не отдадим свою воду.

- Ладно, господа, не обостряйте прежде времени своих отношений, - попросил начальник уезда. - Достаточно на нашей земле и других забот. Вам, старшина Мамедяр, для пользы дела следовало бы спуститься в колодец и убедиться в том, что он соединен галереей с кяризом Теке-хана. Господин инженер, вы не смогли бы провести старшину по галерее?

- Отчего ж не провести, если это требуется, - согласился Лесовский. - Прошу, Мамедяр-ага.

- Потом полезу, - отказался старшина, - Давай-те поедем ко мне - угостимся немного. Нехорошо это, господа, вы побывали в моем ауле, а в кибитку ко мне не зашли, хлеба не отведали.

- Узнаю истинного туркмена! - Султан-бек довольно потер руки и засмеялся. - Поехали, господа, грех пренебрегать гостеприимством. - И кавалькада отправилась к кибиткам аула.

Спустя час от кибиток Мамедяра по всему аулу, вместе с сизым дымком, распространялся ароматный запах шашлыка. Гости в ожидании угощения полулежали, сунув под локти подушки, за шахматной доской. Играли начальник уезда и пристав. Инженер Лесовский был рядом с ними, следил за каждым ходом, иногда подсказывал тому или другому. Что касается Теке-хана и ишана Сейиталлы, они ходили от кибитки к кибитке - выслушивали просьбы и жалобы аульчан, но не забывали каждому напомнить о закяте. [закят – налог в пользу мечети]

- Слуги аллаха всегда будут преуспевать больше нашего, - уставившись в шахматные фигуры, спокойно говорил об ишане Хазарский. - Меня всегда поражал их фанатизм. Они не упускают ни одной минуты, не поступаются ничем ради религии. Джадиды в этом отношении менее фанатичны. Но, наверное, так оно и должно быть. Религия обращена руками к небу, а истинное, разумное просвещение простирает руки к народу. К тому же ишаны и муллы повелевают, а джадиды взывают и просят. Истинное просвещение несовместимо с насилием.

- Н-да, господин Хазарский, это, конечно, так, - тупо и рассеянно, совершенно не вдумываясь в суть беседы, соглашался пристав, поправляя пенсне.

- Так-то оно так. - Начальник уезда взял ферзем коня, бросил на ковер и, удовлетворенно разгладив седеющую бородку, тверже повторил: - Так-то оно так, да что-то я не вижу особой заботы к новометодному обучению с вашей стороны, Султан-бек.

- Стараемся, господин начальник, Бахарскую русско-туземную школу посещают уже не меньше двадцати детей.

- Не знаю, не знаю, - недовольно возразил Хазарский. - Вчера я зашел в школу и там застал всего восемь учеников. Впрочем, ничего удивительного нет в том, что ваша новометодная школа пустует. Вам бы, Султан-бек, следовало съездить в Артык и посмотреть, как ведет занятия Татьяна Текинская! У нее в школе лучше, чем дома: на столе глобус, на стенах красочные наглядные пособия... Или возьмем Мухаммедкули Атабаева. В Мерве у него нет отбоя от учеников. Между прочим, он, как и я, считает главными противниками просвещения ишанов и мулл, которые идут на все, лишь бы изолировать туркменских детей от русских. Вы же, Султан-бек, не можете заполнить детьми один-единственный класс, а Мухаммедкули жалуется мне на недостаток мест в его школе.

- Хов, господин полковник, я разве учитель? - удивленно возразил Султанов. - Я все понимаю, не лыком шит, как говорят русские. Я тоже окончил военную академию и соображаю - что к чему. Но в Мерве и Артыке в учителях сидят высокообразованные люди, а у меня в Бахаре учит детей дочь фельдшера, ремингтонистка.

- Это вы о Ларисе Евгеньевне? - удивленно спросил доселе молчавший Лесовский, и с некоторой обидой в голосе возразил: - Я бы не сказал, что она малообразована. Архангельская весьма и весьма начитана, знает немало стихов наизусть. Да и вообще, суждения этой барышни о жизни довольно зрелы.

Начальник уезда и пристав, видя, с какой запальчивостью Лесовский защищает дочь фельдшера, многозначительно переглянулись, и Хазарский лукаво пошутил:

- Я вижу, Николай Иваныч, вы не теряете зря время. Мы тут с приставом живем не один год, но таких точных сведений о дочери фельдшера не знаем. Смотрите, Султан-бек, как бы этот молодой человек не увел у вас из-под носа вашу ремингтонистку!

Султанов засмеялся, но за стеклышками пенсне в глазах у него появились такие хищные огоньки, что Лесовского передернуло от нахлынувшей ревности. Это не ускользнуло от внимательных глаз Хазарского, и он тотчас погасил свою шутку.

- Да, господа, образование в наше время - главное. И вся суть в том, где и на каком уровне получил тот или иной из нас образование: Бухарское медресе - одно, Петербургский горный институт или военная академия - другое. Только не сочтите меня за русофила- я далек от того, чтобы насаждать на земле туркмен все русское. Но, увы, образование и наука должны к нам идти через Россию и Западную Европу. Азия и весь Восток отстают от передовой европейской культуры только потому, что не могут сбросить с себя или выбросить из головы отжившие догмы ислама. Наш Хорезм породил человека, который дал миру алгебру, но, увы, господа, вряд ли вы отыщите сейчас в Хорезме хоть одного человека, который мог бы решать алгебраические задачи. Алгебра движет умы передовой общественности Европы и Америки, Восток же дремлет под куполами медресе, отставших на целое тысячелетие от европейских университетов. Передовое учение пробуждает высшее сознание у общества, а наше... - Хазарский брезгливо махнул рукой.

- Господин полковник, - самодовольно заулыбался Султанов. - Вы оставили свою пешку, и я беру ее. К тому же я не согласен с вашей последней фразой. Передовое учение преподносит нам то одну, то другую революцию. Но неужели у бунтарей, а не у нас высшее сознание?

- Я имел в виду чистую науку, а вы говорите о политике. - Хазарский сделал очередной ход и прибавил к сказанному: - Если забираться глубже в существо вопроса, то я должен вам сказать, Султан-бек, что лидеры бунтарей как раз и отличаются незаурядными умами. Кант, Гегель, Маркс, Лавров, Бакунин... кто там у них еще... Это прежде всего ученые-философы, а, следовательно, они и несут в черные бунтарские массы передовые мысли. Они не отделяют общую грамотность от политической, но... - Начальник уезда поднял над доской «офицера», покрутил фигуру в пальцах, объявил «шах» и, наблюдая за противником, вернулся к неоконченной фразе: - но чтобы разбудить бунтарскую чернь, привести ее к стадии высшего развития - социалистам, марксистам и прочим «истам» потребуется не одно столетие. Мы немного опережаем их в своей программе.

- Вы кадет? - поинтересовался Лесовский.

- Я, прежде всего, либерал. А вы, смею вас спросить?

- Я не состою ни в какой партии.

- Почему?

- Не привелось, знаете. Но я всегда поддерживаю народные программы

- Значит, вы - либерал. - Хазарский разменялся на доске «офицерами». - Да и служите вы в земстве. Вся земская интеллигенция стоит за общинное землевладение. Сейчас, сию минуту, вы находитесь как раз на общинной земле.

Длинное лошадиное лицо Султан-бека расплылось в ехидной улыбке - слишком забавным ему показалось рассуждение начальника уезда.

- Господин Хазар-хан, - растянув губы, произнес он, - если вы защищаете общинное земледелие, то почему стоите на стороне самого ярого феодала, Теке-хана? Не противоречат ли ваши действия либеральной программе?!

- По-моему, Султан-бек, у вас набралось слишком много ума! - сердито оборвал пристава начальник уезда.

- Да, конечно, - не дрогнув, согласился Султанов и откровенно рассмеялся. - Знаете, Хазар-хан, что говорится в туркменской притче: «Спросим у муравья: «А почему у тебя такая тоненькая, как у девушки, талия?» - «Заткнись!» - сердито ответил муравей.

- Наглец... Скажи у меня еще хоть слово! - Начальник уезда перевернул шахматную доску, сбросив фигуры, и поднялся с ковра. - Научились болтать! Да что вы понимаете в либерализме?! Вы - тупой исполнитель чужой воли! Пять лет назад вы надевали на всех подряд столыпинские галстуки! Вы душили буржуазную революцию, а теперь задумали заигрывать с ней!

- Господин полковник, я исполняю вашу волю. - Султан-бек, побледнев, встал и развел руками. - Вы сказали: «Поедем, поможем Теке-хану», поэтому я здесь.

С совершенно испорченным настроением начальник уезда вышел из кибитки. Хотел было направиться к скакуну, ибо отпала всякая охота садиться за дастархан, но Мамедяр, увидев офицеров, заспешил к ним

- Господа, все готово, заходите в эту кибитку! - он указал на белую юрту, стоявшую напротив, и властно распорядился; - Халил, Бабакули, полейте господам на руки!

Слуги бросились к кумганам, предлагая услуги уездному начальнику, приставу, русскому гостю. Помыв pyки они вновь сели на ковер, за уставленную блюдами скатерть. Вскоре подоспели Теке-хан с ишаном, и трапеза началась.

Начальник уезда, помня о насмешке Султан-бека, незаметно выходил из неловкого положения, угождая старшине аула:

- Мамедяр, ты хороший человек. Голова у тебя, как у настоящего хозяина общины... Шашлык тоже прекрасный...

Султанов хмуро дул на горячие кусочки мяса. Остальные единодушно поддерживали в похвалах Хазарского. Мамедяр, млея от удовольствия, торопливо благодарил:

- Спасибо, ваше высокоблагородие. Я никогда не забуду этот день. Вы оказали мне большую честь. Если прикажете, мы зарежем еще одного барашка!

- Спасибо, спасибо, больше ничего не надо. Главное, помните и не забывайте о нас. Подати, налоги, в первую очередь, остальное, как говорят русские, приложится...

После обеда гости покинули аул.

Мамедяр долго смотрел им вслед и не мог понять, почему под могильной плитой Ораз-Баба-ходжи оказался колодец?

 

VII

Заросли подожгли со стороны ханского кяриза, чтобы змеи и все прочие твари бежали от огня через древнее кладбище, минуя колодцы кяриза и человеческое жилье. Белесый дым, подхватываемый ветром из пустыни, стелился по холмам, скапливался на отрогах, и, поднимаясь, смешивался с облаками.

Пока полыхало пламя, пожирая растительность, джигиты из аула Теке-хана с лопатами и ржавыми старыми саблями стояли у кяризных колодцев - на случай, если поползут сюда змеи. Лесовский тоже был здесь - разъезжал на коне, наблюдая за пожаром. Но как только ближняя сплошная стена кустарников сгорела и огонь понесся, пожирая все на своем пути, к горам, инженер решил, что ему самое время съездить в Бахар и навестить Ларису Евгеньевну. Он давно томился, отыскивая возможность расстаться на время с делами и посвятить вечерок встрече с ней.

Знакомой дорогой мимо аула гапланцев прорысил он на коне. С дороги увидел людское скопище на склоне. Люди, подпрыгивая, словно в каком-то ритуальном танце, колотили палками и кольями по тазам и чашкам, при этом выкрикивая что-то угрожающее. Лесовский без труда догадался, что Мамедяр таким образом отпугивает от своего селения змей. Подъезжая к Бахару, слева в ущелье, Лесовский вновь увидел еще один пожар. Этот, пожалуй, был грандиознее, и горели не ежевичные кусты, а, судя по всему, деревья. «Да это же, действительно, пожар! - испуганно подумал инженер. - Загорелся лес на склонах... Неужели огонь с кяриза переметнулся на такое расстояние?!» Лесовский подумал, что надо, не мешкая, сообщить приставу, хотя, конечно, люди давно уже знают о пожаре, - не спичка же горит.

Минуя барак фельдшера, инженер проехал к приставству и слез с коня у крыльца. В приставской конторе было тихо, никто не шумел и не суетился, только стучали клавиши «Ремингтона». Несомненно, это печатала Лариса Евгеньевна. Лесовский, одергивая на ходу китель и поправляя фуражку, поспешил к ней. Она не заметила; как он вошел, и продолжала сосредоточен но вглядываться в строки заложенной в каретку страницы,

- Мое почтение, мадмуазель! - Лесовский озорно прищелкнул каблуками, стараясь удивить или насмешить своим внезапным появлением Архангельскую.

Она не вздрогнула, не улыбнулась, лишь устало повела бровью и протянула ему левую руку для поцелуя. Он припал губами к ее запястью, а затем поцеловал в щеку. Лариса Евгеньевна, недовольная, отстранилась.

- Николай Иваныч, да вы что? Мы же в учреждении.

- Пардон. - Он опять хотел повести разговор в шутливом тоне, но понял, что это сейчас ни к чему, и тотчас удивленно спросил: - Вы знаете о том, что на склонах горит лес?

- Какой лес? - сначала не поняла она, но тут же догадалась. - А, вы об арче, что ли? Ну так это наш пристав Султанов старается. Купил лес у Теке-хана и теперь все время торчит возле угольных ям. Лес в ямах горит, а, кажется, словно бы склоны гор горят.

- Помилуйте, Лариса Евгеньевна, но зачем пристав жжет арчу? - еще больше удивился Лесовский.

- Как зачем! Уголь же из арчи хороший получается. Султанов согнал в свои ямы всех персов с хлопкоочистительного завода, пригрозил им, если каждый не отработает на него столько-то дней, то пусть уходят за горы. Персы сжигают арчу, уголь грузят в арбы, везут на станцию, складывают на платформы. Я уже несколько дней печатаю накладные, с указанием расчетного счета Султанова в асхабадском Госбанке.

- Боже мой, да что он, спятил, что ли, жечь лес!

Это же зеленые легкие знойной Туркмении. Если оголятся горы, то они будут нагреваться солнцем, как и песок пустыни. Тогда дышать вовсе нечем будет!

- Хозяин - барин, - неторопливо постукивая клавишами, поддерживала беседу Архангельская. - Султанову жить в Бахаре, может быть, год, может, два, потом куда-нибудь уедет, а лесу стоять века. Вот и торопится господин подполковник спилить и сжечь арчу до своего отъезда. Арча на корню - никакой пользы, а тем паче денег ему не дает, а сжег ее на уголь - денежки чистоганом. Да и боятся они все чего-то. - Архангельская заложила в каретку новую страницу. - Папа говорит, опять набегает грозная волна революции, вот и спешат господа все свои богатства перевести в золото. С золотым кошельком можно в Европу удрать, лес же с собой не прихватишь.

- Боже мой, какое хищничество! Просто уму непостижимо, до чего ж изворотливы капиталисты.

- Т-сс... - Лариса Евгеньевна поднесла указательный палец к губам. - Приехал Султанов... На крыльцо поднимается.

Пристав вошел широкой походкой преуспевающего дельца. Лесовскому показалось, что в глазах своих он принес отражение костра - так азартно они светились.

- Ах, это вы, Николай Иваныч! - неискренне выразил он радость. - А я думал опять Хазар-хан. Оказывается, наш уважаемый земский инженер к Ларисе Евгеньевне пожаловал. Но где же ваш букет? Почему без цветов? Лариса Евгеньевна, я бы на вашем месте прочь отправлял всех кавалеров, которые являются без цветов. Пойдите, Николай Иваныч, к персу Закирджану, он разводит розы и приготовляет из них розовую воду- голаб. Попросите от моего имени, пусть нарежет букет.

- Спасибо, господин пристав, но я постараюсь дарить цветы Ларисе от своего имени, - с легкой обидой парировал Лесовский.

- До чего же молодежь невоспитанна! - словно не слыша слов инженера, продолжал паясничать Султанов. - Жаль, что мне не тридцать лет! Будь, Лариса Евгеньевна, я вашим кавалером, я подарил бы вам сталелитейный завод!

- Вы слишком щедры, господин Султанов. - Лариса бросила эту фразу, даже не повернув в сторону пристава головы, и он скептически усмехнулся.

- Постарайтесь, барышня, в служебное время печатать только мои документы! Вы злоупотребляете служебным временем.

- Постараюсь, - сухо пообещала она и прекратила работу, выжидая, пока Султанов удалится в свой кабинет. Когда он прикрыл за собой дверь, съязвила:- Как же! Теперь он лесопромышленник. А вы всего лишь - Лесовский! - Она рассмеялась от собственной остроты и встала. - Пойдемте, Николай Иваныч. К вашей работе я еще не приступала, сами видите, какая у меня занятость. Пристав мне вздохнуть спокойно не дает. То ему одно отпечатай, то другое. А теперь, когда он арчовым угольком заболел да понял, какие баснословные прибыли уголь ему сулит, то и вовсе от машинки не отходит. Сам мне признался: «Это не простые бумажки в «Ремингтоне» шелестят, это будущие ассигнации!» Поскорее бы избавиться от его накладных... В следующий раз приедете, обязательно ваша дефектная ведомость будет готова. Не обижайтесь на меня...

- Ну что вы, Лариса, как можно на вас обижаться! Я же все понимаю. Не ради удовольствия, ради службы вы для него стараетесь. - Лесовский взял Ларису Евгеньевну под руку, помог ей спуститься с крыльца.

Лесовский, отвязав уздечку от дерева, повел коня в поводу. Лариса шла рядом. Беседуя, они подошли к дому. Николай Иваныч первым вошел во двор, чувствуя себя здесь человеком своим. Он уже уверился в своей мечте: «Пройдет месяц-другой, буду сюда ездить с кяриза не в гости, а домой!» И сейчас, оглядывая двор, спросил:

- Что-то Евгения Павловича не видно? Наверно, все еще в околотке...

Фельдшер был дома. Услышав во дворе голоса, вышел на крыльцо.

- Ну-ну, Николай Иваныч, признаться, соскучился по вас, - заговорил он охотно. - Тут ведь у нас и поговорить по душам не с кем. Одни приходят и на боли жалуются, другие чего-то требуют. Начальник уезда недавно заезжал. Важный такой барин-мусульманин, в белой фуражке. Вошел в мой околоток - раскудахтался, прямо как петух. Это ему не нравится, это не так. Почему стены не побелены? Почему простыни в заплатках? А я ему смету под нос сунул: «Нате, мол, глядите. На какие шиши мне побелкой заниматься и простыни накрахмаленные покупать? На свои собственные?! Да у меня своих прорех хватает!»

- Ах, папа, ну какие еще прорехи! - упрекнула отца Лариса Евгеньевна.

- Прорехи самые обыкновенные, самые мирские, самые плотские, - с обидой пояснил фельдшер. - И стесняться их не надо. Они у каждого середнячка, вроде нас. Ты думаешь, у Николая Иваныча их нет? Тоже, небось, мается.

- Ну, что ты, папа! - Лариса Евгеньевна возражающе улыбнулась и, подойдя сзади, положила ладони на плечи Лесовского. - Николай Иваныч собирается домик покупать. Хан текинский хорошо ему платит. Правда, Николай Иваныч?

- Ну, разумеется, правда. Мы с Ларисой по всем пунктам обговорили покупку. Весной можно-с осуществить... Должен вам сказать, Евгений Павлович, что это не так просто... Как говорится...

Лесовский смутился и замешкался. Лариса обняла его за плечи, рассмеялась.

- О боже, да говорите же! Ну, словом, папа, мы с Николаем Иванычем любим друг друга... Мы решили к весне пожениться.

- Н-да, - многозначительно протянул фельдшер и, засопев, вскинул подбородок. - Не ожидал... Врасплох, так сказать... Но если это серьезно...

- Серьезно, - тихо, но внушительно подтвердил инженер. - Я люблю вашу дочь. Ее нельзя не любить- это божественное создание. - Он взял ее руку и поднес к губам.

Лариса растроганно прижалась к нему и, отстранившись, решительно заговорила:

- Все будет хорошо, папа. Я не боюсь неудач. Мы не маленькие. И потом, я же не только ремингтонистка, но и учительница. Между прочим, Николай Иваныч, я послезавтра еду в Асхабад, в магазин Федорова за наглядными пособиями. Сегодня заведующий сказал. Говорит, был у него сам начальник уезда, и остался недоволен. Вам, говорит, госпожа Архангельская, придется побывать в столице.

- Лариса Евгеньевна, вы могли бы остановиться у меня в номере. Я дам вам ключ и записку для дежурной, - предложил Лесовский.

- Да что вы, Николай Иваныч, я ведь только на день еду! Утром прибуду в Асхабад, закуплю все, что требуется, а вечером возвращусь в Бахар. Так что, обойдусь. Не сердитесь за мой отказ. - Она лукаво улыбнулась. - И вообще не сердитесь.

- Между прочим, во вчерашней газете «Асхабад» опять поместили статейку Полуяна об учении Маркса, - с радостью и с какой-то опаской сообщил фельдшер. - Не читали, Николай Иваныч?

- Нет, не привелось.

- Вот полюбуйтесь и непременно почитайте. - Архангельский взял газету с этажерки и подал инженеру.

Лариса вздохнула, насупилась, но тотчас отобрала газету у Лесовского и направилась в свою комнату.

- Николай Иваныч, пойдемте ко мне, там и почитаем.

 

VIII

Подполковник Султанов второй день находился в Асхабаде - приехал с отчетом в штаб, в мусульманский отдел, которым управлял полковник Ораз Сердар.

Штаб располагался в терракотового цвета одноэтажном доме, с часовыми на крыльце. Перед входом возвышался гранитный столп, в виде Александрийского, но гораздо меньших размеров, и без ангела. Верх столпа венчался лаврами и двуглавым орлом. Словом, монумент был не слишком величественен, но и он красноречиво заявлял всякому, что здесь, в этом кирпичном доме, пребывает сам командующий Закаспийского края. Впрочем, этот державный столп и здание штаба были бы мало приметными, если бы не военный собор Михаила Архистратига, возвышающийся на самой площади. Эта с пятью золотыми куполами церковь видна была издали и привлекала к себе не только желтыми сверкающими маковицами, но и мощным колокольным звоном. Обыватели, офицеры и солдаты, приближаясь к Скобелевской площади, тотчас напускали на себя почтительное благоговение - столь впечатляющ был весь ансамбль центральной части города, окруженный высоченными карагачами. Возле собора и штаба всегда стояли кареты всех мастей самых высокопоставленных господ. На самом почетном, в специально отведенном месте, стояла и черная коляска подполковника Ораз Сердара. Второй день по ней пристав Султанов определял - у себя ли Ораз Сердар или в отъезде.

Султанов устроился в первоклассной гостинице «Гранд-Отель», рядом со Скобелевской площадью, причем одно окно его номера выходило прямо на боковую часть здания штаба. Отсюда он наблюдал, как подъезжали и уезжали экипажи, как шагали солдаты сибирского полка; направляясь на молебен в собор. Отсюда хорошо был виден черный, лакированный автомобиль «Руссо-Балт». Он стоял во дворе и выезжал на нем сам командующий генерал-лейтенант Шостак. Утром, наведя туалет, Султанов приоткрывал дверь на балкончик, наблюдая за штабным домом и площадью, и, как только появлялась черная коляска подполковника Ораз Сердара, тотчас надевал китель, еще раз смотрел в зеркало, закрывал на ключ номер и спешил к своему патрону. Так было вчера, с этого начался его деловой день и сегодня, с той лишь разницей, что вчера Султанов являл собой воплощение уверенности и спокойствия, а сегодня заметно нервничал.

Войдя в отдел, он поздоровался со штабными офицерами, перекинулся малозначительными фразами о здоровье, о самочувствии и попросил секретаршу доложить о нем господину подполковнику. Ему пришлось немного подождать, пока Ораз Сердар соизволит принять его, но вот на стене в приемной звякнул колокольчик. Секретарша кивнула Султанову. Он снял фуражку и вошел.

- Господин подполковник, честь имею.

- Ладно, хорошо. Садитесь. - В глазах Ораз Сердара кипела обида, и губы как-то капризно кривились, словно Султан-бек нанес ему своим появлением оскорбление.

Султанов сел к столу и нетерпеливо забарабанил пальцами по зеленой суконной скатерти.

- У вас что, живот болит? - грубо спросил Ораз Сердар, садясь за стол, в кресло.

- С чего вы взяли, господин подполковник? - Султанов снял пенсне и начал протирать стеклышки платочком.

- С того взял, что ерзаете, как маймун. Совесть, видно, не чиста, вот и ерзаете.

- Господин подполковник, я не подозреваю за собой никакого греха, - Султанов разогнулся и откинулся на спинку кресла. - А то, что немножко нервничаю, это оттого, что с утренним поездом из Бахара приехал мой человек. Он придет к открытию в книжный магазин Федорова за товаром. Я же перенес этот товар в свой гостиничный номер. Мне непременно надо ровно в десять быть у Федорова и встретить своего бахарского...

- Ладно, Султан-бек, не петляйте зайцем. - Ораз Сердар махнул рукой. - Вчера, сдавая свой отчет, божились мне, что в Бахарском уезде все благополучно, как в раю. Но вы не сказали ни слова о том, как поживает Теке-хан. Вы знаете, что это мой давний недруг, и намеренно скрыли кое-что. Вчера вечером мои люди сообщили мне о всяких грязных делишках. Во-первых.,. - Ораз Сердар, распаляясь, встал из кресла. - Вы, Султан-бек, не указали в графе о происшествиях смерть одного заключенного, которого укусила змея. Об этом весь Бахар знает, а вы сделали вид, что ничего не случилось.

- Господин подполковник, с этим все нормально, как полагается. Все справки налицо, все отправлено тюремному начальству. В отчете я просто забыл указать этот инцидент. - Султанов с достоинством воздел на нос пенсне.

- Ага, значит, забыли! - Ораз Сердар вышел из-за стола и приблизился вплотную к Султанову. - Вы не только про это забыли, вы не указали, что Теке-хан без ведома генерал-лейтенанта Шостака, с помощью каких-то тайных сделок, заполучил арестованных. Об этом следовало и в отчете указать, и специально подать рапорт на имя командующего.

- Помилуйте, Ораз-джан!

- Кто-кто?! - взревел начальник отдела. - Это ты меня Ораз-джаном называешь? А ну, встать! Встать по стойке «смирно», господин пристав!

Султанов вытянулся в струнку и боязливо стал следить за пальцем Ораз Сердара, которым он размахивал возле самого носа пристава.

- Ты думаешь. Султан-бек, я живу в глухой пустыне, и ничего не вижу, не знаю? Я сегодня же доложу о твоих делишках генерал-лейтенанту. За сколько ты купил у Теке-хана арчу - я тоже знаю. Ты так торопишься, Султан-бек, поскорее превратить деревья в уголь, что допускаешь грубые ошибки. Я получил депешу из Мерва: твой уголек, погруженный на одну из платформ, в дороге загорелся. С трудом удалось железнодорожникам уберечь от огня другие вагоны. Я вынужден доложить о твоей покупке леса и о хищнической рубке его генералу.

- Ораз-джан... Простите, господин подполковник, скажите мне ваш банковский счет! Клянусь, я совсем забыл вчера сообщить вам, что собирался перечислить на ваш счет за проданный уголь. Одна треть доходов принадлежит вам!

- Потише ты, заячья душа. - Ораз Сердар стиснул зубы и посмотрел на дверь. Затем мгновенно сел за стол, написал на бумажке номер своего счета в банке и передал Султанову. - Только без шуток, Султан-бек, иначе я тебя упрячу в такое место, что ты оттуда не выкарабкаешься. Я уже хотел отослать тебя в Форт-Александровск.

- Господин подполковник, не делайте этого.

- Ладно, катись. Через неделю зайду в банк, проверю.

- Ораз-джан, как только возвращусь в Бахар - сразу перечислю.

- Ладно, иди, у меня других дел много. И советую тебе не нервничать. Ты же офицер, подполковник, подданный его императорского величества.

Султанов спиной открыл дверь и, раскланявшись, удалился. Выйдя на площадь, он некоторое время стоял, ловя ртом воздух, словно рыба, выброшенная на сушу. Пристав был ошарашен, раздавлен. В то же время в нем все клокотало от ненависти на всех и вся, в том числе и на самого себя за то, что недооценил Ораз Сердара. «Собачья кость, - остервенело размышлял Султанов, не зная куда идти - в гостиницу или в магазин Федорова. - Я же предвидел, все время чувствовал, что не обойдется без неприятностей. Какой-то негодяй все время следит за мной и доносит в штаб!»

Пока Султанов приходил в себя, рядом с ним, на обочине, остановился «Руссо-Балт» и из него вышли генерал-лейтенант Шостак и начальник по судебным делам граф Доррер. Мгновенно, словно с него рукой сняло злобу и растерянность, Султанов принял стойку «смирно» и приложил руку к козырьку. Генерал лишь кивнул и заспешил, не оглядываясь, в штаб. Доррер задержал взгляд на угрястом лице подполковника.

- Вы, кажется, из Бахара, становой пристав?

- Так точно, ваше сиятельство. Вот приехал с отчетом, сдал так сказать, - раскланиваясь, пояснил Султанов.

- С Теке-ханом давно виделись? Как у него идут дела на кяризе, все ли благополучно? - Граф внимательно заглянул в зеленые глаза собеседника.

- Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство. Пока я в Бахаре - никто не посмеет обидеть Теке-хана.

- Ну-ну, кланяйтесь Теке-хану от меня, - сказал Доррер и тоже заспешил к подъезду.

У Султанова сразу вдруг сделалось легче на душе. «Представляю, если бы я доложил Шостаку о сделке с арестантами, в которой первую роль играет этот граф Доррер! - подумал Султанов. - Интересно, в какую дыру загнал бы меня граф? Наверное, тоже пригрозил бы Фортом-Александровским!.. Нет, все-таки не зря люди говорят: «Что ни делается - все к лучшему». Теперь, если я попадусь на чем-нибудь и дело дойдет до суда, то можно будет сказать Дорреру: «Ваше сиятельство, надеюсь, не дадите в обиду вашего сторонника. Спасая вашу репутацию, ваш авторитет, я пожертвовал одной третью доходов, полученных за уголь!»

Настроение у пристава основательно повысилось. Он посмотрел на часы - до десяти оставалось еще более получаса - решил заглянуть на минуту в ресторан «Гранд-Отеля». Султанов договорился с метрдотелем о пикантном дельце, заранее заплатив ему приличную сумму. Сейчас пристав решил проверить и убедиться, все ли идет по задуманному. За массивной полустеклянной дверью виднелись столики, за которыми сидели клиенты. Их было мало; деловая публика давно позавтракала. Метрдотель, скучая, сидел в углу огромного зала.

Султанов направился к нему, на ходу разглядывая двери, ведущие в отдельные кабины. Сейчас кабины пустовали - днем редко ими пользовались. Другое дело- вечером и ночью.

- А где же ваша дама? - поинтересовался метрдотель.

- Я зашел лишь уточнить, все ли у вас в порядке? Все ли хорошо продумано. Смотрите, не ошибитесь с дозой...

- Будьте спокойны, не в первый раз.

- Ну что ж, тогда, примерно через час, ждите меня... с дамой.

Из ресторана Султанов направился в гостиницу, переоделся, - надел белый чесучовый костюм и шляпу. Огляделся в зеркале. В штатском он показался самому себе гораздо моложе, и это его еще больше ободрило.

Шел уже одиннадцатый час, когда он переступил порог книжного магазина и тотчас увидел Архангельскую. Ожидая его, она перелистывала какую-то книгу.

- Мадам, прошу прощения! - воскликнул он, сняв шляпу и поклонившись. Почувствовав, что Лариса Евгеньевна удивлена, увидев его в столь необычном наряде, поцеловал ей руку.

- Боже, ну. прямо метаморфоза, - высказала она свое удивление. - Надо же. Вы совсем не похожи на полицей... - Она смутилась, поскольку знала, как не любит Султанов, когда его называют полицейским или жандармом.

- Н-да, одежда изменяет человека, возвращает истинное его лицо, - согласился польщенный Султанов.- Вы ведь знаете, дела мои пошли в гору... Выйду в отставку и тогда нынешний мой вид будет моим повседневным видом... Господин приказчик, - обратился он к продавцу. - Вы, вероятно, сообщили даме о том, что я уже получил ее товар? Вот и прекрасно... Лариса Евгеньевна, вам придется пройти со мной в гостиницу, наглядные пособия у меня в номере.

- Хорошо, - согласилась она, выходя за ним из магазина. - Я подожду в коридоре, вы мне вынесите.

- Разумеется... Если вы меня так боитесь, то извольте подождать в коридоре... Я ничего не имею против, - с плохо скрытой обидой высказался Султанов.

- Ну, бояться, может быть, я и не боюсь,- осмелела Лариса. - Да и не в боязни дело. Скорее, в приличии. Прилично ли молодой барышне входить в номер к мужчине.

- Да, конечно, вы совершенно правы.

Они пересекли Скобелевскую площадь, обойдя собор слева, и поднялись на второй этаж отеля. Султанов, открыв дверь, намеренно оставил ее открытой. Архангельская села в кресло возле дежурной.

- Подойдите хотя бы поближе! - раздраженно, в приказном тоне окликнул он ее из номера, и когда она подчинилась, спросил: - Вот ваши ученические пособия, но куда вы отправитесь с ними, ведь до отхода поезда еще целый день?! Не будете же вы ходить с этими свитками по городу. Заходите ко мне, не бойтесь. Я вас не съем, да и дежурная рядом. Клянусь вам, у вас больше оснований меня бояться, когда мы находимся у себя в Бахаре, в нашем приставстве. Там вы чувствуете себя свободно, а здесь ведете, словно я дикий зверь!

- Но я же сказала, неприлично барышне входить... - Архангельская, не договорив, вошла и села к столу.

- Ну вот, это другое дело, - вздохнул Султанов.- Дверь можете не закрывать - больше будет воздуху. А в общем-то, и рассиживаться нам с вами нет никакого смысла. Насколько я понимаю, вы после приезда не завтракали. Я тоже проспал. Не сходить ли нам да откушать? Когда еще вам, Лариса Евгеньевна, представится возможность посидеть в шикарном ресторане! Пойдемте - это внизу, в гостинице.

- Ну что ж, я согласна. - Она щелкнула редикюлем, подумав, хватит ли у нее денег. Султанов перехватил ее взгляд.

- Лариса Евгеньевна, ради бога, не заставляйте меня краснеть. Я приглашаю, значит, и угощаю!

- Ну, хорошо, хорошо - согласилась она и, выйдя из номера, стала спускаться по парадной лестнице вниз. Султанов догнал ее и взял под руку.

Метрдотель давно поджидал Султанова, и едва он вошел с дамой, бросился навстречу.- повел за собой, усадил за столик подальше от входной двери, в самом конце зала. Тотчас было подано меню и поставлена на стол бутылка лимонада.

- Я, пожалуй, выпью рюмку коньяка, - сказал Султанов. - Я всегда утром выпиваю рюмку. Что желаете вы, Лариса Евгеньевна? Шампанское?

- Боже упаси, я ничего не буду.

- Может быть, открыть бутылочку пива?

- Ни в коем случае. Мне достаточно и лимонада.

- Ну что ж, желание дамы - закон. - Султанов улыбнулся и стал вслух называть блюда, всякий раз обращаясь к Ларисе. Наконец, заказ был принят. На столе появился графинчик с коньяком, лимонад, нарезанный ломтиками лимон.

После того как Лариса Евгеньевна выпила полбокала лимонада, сам метрдотель принес бифштексы с яйцом. Пожелав приятного аппетита, удалился и сел за свой столик. Султанов наполнил рюмку коньяком.

- Жаль, не с кем выпить за мои успехи, - сказал он с сожалением. - Наполните хотя бы лимонадом свой бокал и давайте выпьем вместе.

- Только лимонадом я и могу вас поддержать, - охотно согласилась она. Выпив, тотчас спросила: - Вы уверены, что мне подали лимонад? У меня почему-то закружилась голова.

- У непьющих голова кружится даже от сырой воды, - пошутил Султанов, выпив и закусив долькой лимона. Зажмурясь от блаженства, он вновь открыл глаза, полные настороженной внимательности, и некоторое время, не моргая, смотрел на Архангельскую. Она, отложив нож и вилку, поднесла ладони к вискам.

- Ужасно кружится голова.

- Я думаю, милая барышня, вы сегодня переутомились, - ласково заговорил пристав. - Встали очень рано, вероятно, часа в четыре утра? Да и с вечера, полагаю, сразу не могли уснуть - волновались перед поездкой.

Архангельская зажмурилась и окончательно сникла. Султанову показалось: сейчас она ляжет лицом на стол, и он поспешно встал и, зайдя сзади, взял ее под руки. Он хотел окликнуть метрдотеля, но тот уже стоял рядом, отстраняя Султанова и беря заботу на себя.

- Не волнуйтесь, господин подполковник, все будет хорошо. Сейчас мы дадим ей воды. Мадам, вам очень плохо?

Архангельская проговорила что-то маловразумительное и безвольно опустила плечи. Метрдотель, обняв ее за талию, увел и вскоре возвратился.

- Все в порядке, она спит как убитая, - сказал он, улыбаясь. - Прошу-с, оплатите счет и следуйте за мной.

Султанов не спеша вынул из кармана бумажник, расплатился щедро. Минуя кухню и хозяйские комнатенки, пропитанные гарью, они вышли во двор и оказались перед флигельком с голубеньким айваном. Поднявшись на айван, метрдотель вынул из кармана ключ и подал Султанову.

- На всякий случай закройте изнутри, чтобы кто-нибудь не зашел, хотя кроме меня сюда никому дороги нет.

Султанов притворил за собой дверь, закрылся, прошел во вторую комнату и увидел Архангельскую. Она спала вверх лицом, широко раскинув руки. Пристав некоторое время разглядывал ее, боясь, как бы она не проснулась. Ему казалось, вот сейчас она откроет глаза, встанет и закричит. Он тихонько подошел, сел на край кровати и притронулся ладонью к лицу Ларисы Евгеньевны, затем взял за руку и послушал пульс. Все еще не веря, что его жертва пребывает в бесчувственном сне, потрепал ее по щеке и несколько раз назвал по имени. Архангельская не подавала никаких признаков скорого пробуждения. Осмелев, Султанов встал н начал раздеваться.

 

IX

Лесовский навестил Ларису на второй день после ее возвращения. Переполненный любовью, он торопливо поздоровался с фельдшером, взялся уже за дверную ручку, как вдруг Евгений Павлович заслонил ему дорогу.

- Боже упаси, боже упаси, молодой человек! Лариса больна. Нельзя же так беспардонно!

- Что с ней, Евгений Павлович?! - испуганно воскликнул Лесовский.

- Горячка... Вероятно, простудилась.. Горит вся, бедняжка. Температура высокая. Я дал ей жаропонижающее, думаю, подействует.

- Н-да, вы меня прямо-таки сразили, - пригорюнился Лесовский. - В прошлый раз, когда я уезжал от вас, Лариса была вполне здорова. Но позвольте мне хотя бы одним глазом взглянуть на нее! Если уеду, не повидав ее, не буду спать, и днем вся работа остановится.

- Ну, вы прямо сразу сникли! - упрекнул Лесовского фельдшер и позволил ему приоткрыть дверь.

- Что с вами, Лариса? - жалостно спросил инженер.

Она не отозвалась, и Лесовский вновь прикрыл дверь. Совершенно удрученный и расстроенный, он простился с фельдшером, пообещав приехать дня через три.

Два дня инженер не находил себе места; на третий, с соизволения Теке-хана, зашел в сарай, где в несколько рядов от стены к стене висели подвязанные к жердям спелые виноградные гроздья. Выбрав три увесистых, уложил их в сумку и отправился в Бахар.

На этот раз приехал он рановато - дома никого не оказалось. Инженер подался в приставство, но и контора Султанова на замке. «Что бы это значило? Куда же она делась? Может быть, в школе?» Проехал к зданию, похожему на полуразвалившийся сарай, именуемому русско-туземной школой, - тоже замок. Какой-то армянин пояснил Лесовскому, что занятия в школе бывают только с утра. Пришлось вновь повернуть к конторе пристава. Отчаявшись от неведения, привязал коня к перилам айвана, сел на крыльцо и стал поджидать,- может быть, все-таки появится. Просидел Лесовский не меньше часа, - вот уже и сумерки серым покрывалом накрыли землю. Инженер спохватился: «Что же я, дурья башка, в околоток к фельдшеру не заглянул?! Наверное, она у папаши!» Только встал и коня начал отвязывать, как вдруг к самому крыльцу подкатила черная пролетка. Слезли с нее пристав Султанов, а за ним, опираясь на его плечо, Лариса Евгеньевна. Инженер даже рот от изумления раскрыл, а пристав ехидно, сквозь зубы, засмеялся.

- Лариса Евгеньевна, опять к вам этот земледелец. Вы приглашали его?

- Никого я не приглашала. - Архангельская смутилась, отвернулась, затем поспешно поднялась на крыльцо и скрылась в помещении.

Совершенно не поняв, что происходит, Лесовский поспешил за ней. Султанов настиг его уже в приемной.

- Послушайте, господин инженер, вы почему преследуете секретаршу? Вы не даете ей покоя! Она не знает, куда от вас спрятаться. Пришлось сегодня увезти ее в лес и там подождать, пока вы исчезнете. Мы думали, вы уехали, а вы, оказывается, все еще караулите!

- Господин Султанов, но Лариса... Мы с ней условились. Как вы смеете вмешиваться в наши отношения?!

- Госпожа Архангельская, что же вы молчите?! - строго выговорил пристав и посмотрел на нее с усмешкой. - Может быть, мне вы говорите одно, а, ему - другое?

- Николай Иваныч, возьмите, пожалуйста, свои документы, я не смогу их отпечатать.

- Как-с? - не понял Лесовский. - Но объясните хотя бы, что происходит?

- Не приезжайте ко мне больше, - попросила Лариса. - Ни сюда, ни домой. На это есть весьма основательные причины, и я прошу вас не ухаживать за мной.

Лесовский вертел в руках папку с документами, смотрел умоляющим, по-детски растерянным взглядом на Ларису Евгеньевну, и не знал, что делать дальше. Видя его таким несчастным, она зашла в кабинет пристава. Султанов закрыл за ней дверь и оттеснил инженера к выходу.

- Молодой человек, надеюсь, вам все понятно? По-моему, никаких неясностей больше нет. Вас проводить или сами найдете дорогу к вашей лошади?

- Ну, сволочь! - взбешенно вскрикнул Лесовский. - Погоди, придет время... Будет и на моей улице праздник! - Он развернулся и побежал по коридору к выходу.

Вскочив в седло, с силой ударил каблуками в бока скакуна и понесся, не разбирая дороги, в степь, подальше от этого подлого поселка, от этих жалких существ. «Существа! Именно существа без чести и совести... Да как она могла предать меня?! А он - крокодил в образе человечьем, как он мог уговорить ее?! Купил ее вместе с папашей. И фельдшер - негодяй старый, прикинулся, объявил свою дочку больной!..» - Мысли Лесовского роились разъяренными пчелами, жалили изнутри мозг и сердце. На полном скаку он зацепился фуражкой за ветку, ее сорвало и отбросило куда-то в сторону. «А, черт с ней!» - подумал он, но тотчас остановил коня и вернулся. Ему стало не по себе от мысли, что фуражку найдут и передадут приставу. Вот уж насмеется эта крокодилья морда. Лесовский слез с лошади, поднял белевший во тьме головной убор, отряхнул о колено, но, садясь в седло, оперся рукой обо что-то хрупкое и намочил ладонь. «Ах, это же виноград для «больной»! С остервенением он скомкал сумку с виноградом и забросил в темень. Затем, не выпуская поводья, сел и тихо, по-мужски, заплакал, давя слезы горлом. Уже не горечь растоптанной любви, не отчаянье от потери любимой, а мерзкая пустота полного одиночества сковала его дух. Он, переносясь мысленно в Асхабад, в Москву, в Бахар, вновь в Москву, искал хоть кого-то, кто как-то мог занять эту вдруг образовавшуюся в душе пустоту, и не находил. Один на один с самим собой, между дикими горами и песчаной пустыней, он показался самому себе ничтожной песчинкой. Он не ведал, сколько просидел в полной прострации, но вдруг почувствовал, что все его существо сопротивляется возникшему безволию. Сердце какими-то властными толчками выбрасывало в вены кровь, заставляло дышать глубже и ровнее, поднимало на ноги. И мозг командовал: «Вставай, это всего лишь первая пощечина... Пощечина чувствительная, но не смертельная...»

С трудом он поднялся в седло, поехал медленно. Торопиться некуда - все равно теперь не уснуть, не сомкнуть глаз. На подъезде к аулу вновь слез с коня и сидел до самого рассвета, погрузившись в тягостные думы. Он выходил из тяжкого шока, когда где-то у гор завывали шакалы или с железной дороги доносился гудок паровоза. На рассвете, приехав в аул, расседлал лошадь и лег спать.

С этого дня он весь ушел в себя, отдался работе. Вставал рано утром, ложился поздно вечером. Работы на кяризе продвигались медленно. Возили кирпичи, замешивали глину в саманных ямах, выкладывали отводную галерею и наращивали внизу, возле аула, новую. Раз в две недели, на воскресенье, Лесовский уезжал в Асхабад, поразвлечься, чтобы не пропасть с тоски. Но и в городе не находил утешения. В «Северных номерах», где он по-прежнему снимал номер, в воскресные дни жизнь, по собственному выражению Лесовского, «выходила за берега». Тут дневали и ночевали загулявшие купчики, бандиты всех мастей. Пьяные скандалы, драки, визг женщин и свистки полицейского преследовали инженера и раньше, но теперь, когда он, постоянно находясь в горах, отвык от них, они вызывали в нем отчаянный протест. С вечера инженер уходил в железнодорожный сад, где служащие управления дороги играли в городки, иногда, заменяя кого-нибудь, играл и он. С наступлением темноты шел в бильярдную - здесь кипели бои «на интерес», и преуспевали, как всегда, парни из слободки. Лесовский вполне сносно владел кием, иногда даже уходил с выигрышем, и относились к нему бильярдисты не без уважения. С выигрыша он несколько раз приглашал слободских парней в ресторан, и каждый раз возвращался в номер пьяным. В подгулявшем состоянии он делался мягче и общительнее. Однажды даже взялся жалеть побитую каким-то ухажером Нюську. Та приняла его жалость по-своему, потянула к себе в номерок, и только тут он, словно взбесившись, влепил ей пощечину: «Сволочи, все вы одинаковые... Одна за рубль, другая за червонец!»

Возвращался Лесовский в горы, как правило, с больной головой, мучился с похмелья, но свежий воздух и дела быстро отрезвляли его.

В приступах хандры, которые наваливались по ночам, часто приходила к нему на память Лариса Евгеньевна, и всегда в одном образе - с гитарой на коленях и с лукавой улыбкой. Лесовский ворчал и ругался про себя, стараясь отогнать ее видение, но улыбалась она настойчиво, и пела беспрестанно. Чтобы забыть о ней, он сравнивал ее с Нюськой из «Северных номеров», с другими девицами, внушал себе, что Архангельская не чище их, и только где-то в подсознании странно коротенькая мыслишка все время противилась: «Нет, не такая!»

Между тем время шло, и вот уже бесснежная зима пронеслась, не оставив следа ни на полях, ни на отрогах гор. Всю зиму шли дожди, но они не сулили хорошего урожая. Теке-хан надеялся на прибавку воды в кяризе, и вот надежды его наконец сбылись. К весне дебит ханского кяриза увеличился до ста тридцати литров в секунду. Теке-хан устроил небольшой той на своем подворье в честь хорошо сработанного дела. Лесовского наградил приличной суммой денег, арестантов возвратил в асхабадскую тюрьму. Инженеру оставалось пробыть у Теке-хана с неделю, не больше, чтобы завершить все недоделки, и можно отправляться в Асхабад. На радостях Лесовский, выпив немного, решил съездить в Бахар, полюбопытствовать, как живет-поживает Лариса Евгеньевна. Прежняя боль ушла из его сердца, оно налилось дерзкой бравадой: сейчас, казалось ему, он мог без тени смущения, без раболепия перед ней надерзить как угодно, посмеяться вволю. Сердце у него кипело радостью, а с уст так и рвались слова: «Эх, Лариса Евгеньевна, и на кого же вы меня променяли? Жалеете теперь, небось? А все по своей глупости и ветрености!»

Приехал он в Бахар вечерком, перед закатом солнца, слез с лошади у фельдшерского барака, привязал ее к дереву, шагнул во двор и удивленно остановился- ставни закрыты, а на двери две доски прибиты крестом. «Вот тебе и на! Да куда же они делись? Неужто совсем из Бахара уехали?!» Не отвязывая лошадь, инженер обошел, барак и заглянул в фельдшерский околоток. Тут тоже тишина - ни души, но вот появился откуда-то из-за угла брат милосердия.

- Здравствуй, доктор. - приветствовал его Лесовский. - Что-то твоего начальника не видать: окна закрыты, двери забиты, словно бы вовсе его в Бахаре нет?

- Да так оно и на самом деле. - Брат милосердия виновато улыбнулся. - Уехавши они с дочкой. Теперь я тут один. Нового доктора пока не прислали.

- И куда же уехали Архангельские?

- Да ить кто знает. Может, в Асхабад, а может, и в Мерв, а то в Чарджуй. Тут у нас такое было, что не дай бог. Фельдшер-то мой, Евгений Павлович, чуть было не порешил пристава Султанова, как узнал, что дочь его Лариса от пристава беременна.

- Брось ты! - не поверил Лесовский и опять, как прежде, заныло у него сердце.

- Бросай - не бросай, а факт, - рассудил, разведя руками, брат милосердия. - Она-то думала, покатаюсь на тарантасике, поваляюсь на травушке-муравушке в лесочке - и ничего такого не случится. А пристав, не будь дураком, в лапищи ее зажал и обрюхатил. Когда узнала фельдшерская дочка, что зашевелилось что-то в ней, то к папаше бросилась, в слезы ударилась. А он прибегает ко мне, хватает ружье и - к приставу. Чуть было не ухлопал его, да тот успел под стол нырнуть, а потом накинулся на фельдшера и скрутил. Потащил к Ларисе и говорит: «Скажи своему папаше, чтобы не дурил, не сходил с ума». Ну, что там у них дальше было - это не нашего ума дело, а только через месяц, а может и раньше, уехала Лариса Евгеньевна, а за ней и фельдшер укатил. А вот куда - не сказал. Пристав тоже помалкивает. Разок я пытался у него выведать, так он меня матом четырехэтажным покрыл... Постоял Лесовский, пораскинул умом - идти к приставу или не надо, и решил: «Да пусть они пропадут все пропадом, раз такое дело! Слишком далеко у них зашло!»

- Ну, ладно, спасибо за дурные вести. Будь здоров, доктор. - Лесовский вскочил на коня и подался назад.

Ночь опять провел беспокойно - ругал себя за то, что растравил старую рану поездкой и подлыми новостями. Утром, выйдя со двора, встретился с Бяшимом-пальваном. Тот, оказывается, с самого рассвета поджидал инженера.

- Здраста, Лесов-хан. - Бяшим протянул обе руки.

- Здравствуй, здравствуй, пальван, - Лесовский, зябко поеживаясь, улыбнулся. - Ты чего с утра, не емши, торчишь у ханских ворот?

Бяшим огляделся по сторонам, чтобы не подслушали, и, увидев сидящего под забором на корточках Поллада, потянул инженера в сторону.

- Давай, Лесов-хан, быстрей пойдем на кибитка Мамедяра. Он хотеть, чтобы ты пришел на его дом.

- Зачем я ему понадобился в такую рань? - не понял инженер.

- Мамедяр вчерашний день тибе видеть хотел. Мне сказайт, ты, пальван, приведи поскорей Лесов-хана к мине. Я тибе искал - не нашел. Ты оказался Бахар ская поселки. Давай, пойдем на Мамедяр.

Как ни пытался узнать Лесовский, что там такое случилось у гапланцев, и почему их старшина зовет к себе инженера, по дороге ему выведать у Бяшима не удалось. В ауле, едва он появился, его тотчас схватили и бросили в черную, полусгнившую кибитку. Лесовский даже возмутиться как следует не успел, только подумал: «Вот тебе и раз! Ни за что, ни про что сцапали и в темный угол спрятали! Ну, деятели! Хрена с два их поймешь - что у них на уме!» Просидел он в кибитке целый час, пока не приехал откуда-то с гор Мамедяр. Говорил он по-русски еще хуже, чем Бяшим-пальван, а по сему пальван взял на себя обязанности переводчика. Мамедяр долго говорил по-туркменски, наконец, когда умолк, Бяшим коротко пояснил:

- Он говорит, камень с могилы убирайт, на небе аллах разозлица. Аллах обижайся - вода не дает. Вода кяриз собсым пропал. Собсым немножко остался. Огород-магород, поля джугара поливайт надо - арык вода нет. Кяриз пропадайт. Ты, Лесов-хан, первым сказал: «Надо убрайт камень с могила» - ты должен отвечайт. Если вода не будет, тибе сабсым не отпустим.

- Да вы что, сдурели, что ли?! - возмутился Лесовский. - Причем тут камень с могилы, причем тут ваш аллах?! Ну и глупцы же! Вот и попробуй не называть вас дикарями!

Бяшим-пальван перевел сказанное, и Мамедяр, вытаращив глаза, зло ответил:

- Если будет ругайт - собсем убивать будем. Зачем оскорбляться хороший люди, бедный люди? Давай, пойдем на кяриз, смотреть на вода будем. Пусть скажет Лесов-хан, куда вода ушел? Мы три день аллах просили: отдай назад воду, больше могил не трогайт,- он все равно не отдавайт.

Мамедяр схватил Лесовского за руку и, широко шагая, потянул за собой к месту, где вытекала вода из кяриза. Инженеру хватило одного взгляда, чтобы убедиться в том, что воды действительно поубавилось наполовину, если не больше. Но почему? «Странное совпадение, - подумал он, почесывая затылок и хмыкая.- В то время, как дебит кяриза Теке-хана увеличился вдвое, здесь в два раза упал. Неужели эти два кяриза как-то связаны между собой? Может быть, и могильная плита когда-то была положена на колодец, чтобы прекратить дальнейшую разработку бокового ответвления?

Скорее всего, так и есть... Да. но ведь есть карта!»

Лесовский сел на камень, вынул из полевой сумки геологическую карту этих мест, отыскал на ней расположение аула Теке-хана и гапланцев, и вдруг почувствовал, как у него на голове зашевелились волосы, а по спине пробежал мороз. На карте значилось, что оба кяриза питаются водой из одного водоносного пласта. По логике, чей кяриз длиннее и у какого емче водосборники, у того и дебит выше. Кяриз Теке-хана намного удлинился, углубился, и теперь отобрал примерно половину воды у своего соседнего собрата. «Да, но как сказать об этом гапланцам? - со страхом подумал Лесовский. - Ведь я один виноват в их беде. Скажешь правду - растерзают к чертовой матери. Надо было изучить как следует подземные горизонты... Вот уж поистине правду говорят: «Не зная броду - не лезь в воду...» Дурак я оголтелый, истинный дурак. И чему меня учили в академии... Но черт, с ней, с учебой! Что ж делать, как быть! Как выпутаться из такого гиблого положения?!»

Видя, что Лесовский надолго задумался, Бяшим-пальван, заглядывая ему в глаза, умоляюще попросил:

- Лесов-хан, помоги бедний людям. У них ничего нет, кроме этого вода. А теперь вода нет - умирайт все. Если умирайт не захочем, то к Теке-хану надо ходить на земля, батраками жить придеца. Теке-хан земля даст, вода даст, половина урожая себе от каждый бедний человек сибе возьмет. Народ к Теке-хану пойти не будет. Народ сабля, ружье берет - стреляйт будет Теке-хана. Тибя тоже стреляйт будет - ты помогайт зачем ему стал?

Лесовский оглянулся на столпившихся людей - они и впрямь готовы идти на текинского богатея. Но разве этим сейчас делу поможешь. Можно хана убить, но воды от этого не прибавится. Да и проку в том, что убьют они меня и хана! Пересажают всех, сошлют в Сибирь, на каторгу, а может, и в расход пустят.

- Знаешь, что, Бяшим, - дрогнувшим голосом про изнес Лесовский. - Ты скажи Мамедяру, чтобы не порол горячку. Пусть велит своим людям спрятать сабли и ружья. А я тем временем подумаю, как помочь. На до съездить к водопаду, да посмотреть местность, может, чего-нибудь и придумаем...

Бяшим, Мамедяр и еще несколько человек на лошадях подались с Лесовским вверх по долине и принялись осматривать прилегающую к кяризу местность. Инженер, опустив уздечку, держал в руках развернутый лист карты, прикидывал, высчитывал и вздыхал все время. Наконец, подозвал гапланцев.

- Выход, конечно, есть, но не простой. Дело будет связано с трудоемкими работами. Способны люди твои, Мамедяр, на разработку новой отводной ветви? Если пробить тоннель на десяток галерей, а местность здешняя позволяет, то вода ваша не только назад вернется, но и прибавится вдвое, а то и втрое.

Мамедяр призадумался. Спесь и злоба с него слетели, понял, что это единственное спасение, и чем быстрее начать работу, тем быстрее можно вернуть живительную влагу в пересохшие арыки. Призадумался и тут же опасение высказал: как посмотрит на это начальник области? Земля отдана общине, но все равна за нее гапланцы налоги платят, значит, она начальнику принадлежит, царю и министрам. Если генерал Шостак не разрешит рыть отводную галерею, тогда все дело пропало.

- Ты вот что, Мамедяр, - посоветовал инженер. - Ты поменьше рассуждай, а больше делай. Сегодня же я набросаю проект отводного кяриза, разметим колышками трассу водовода, и начинайте рыть колодцы. А чтобы генерал Шостак не страшен вам был, вы сделайте то, что делает в таких случаях Теке-хан. Знаете сколько он добра отвез Дорреру и Юнкевичу, чтобы арестованных из тюрьмы взять, а меня - из земства? Я сам видел, как граф Доррер чемоданы тащил, набитые подарками Теке-хана. Вы-то живете артелью. У русских говорят: «С мира по ниточке - голому рубаха». Вот и вы соберите с каждого двора помаленьку, да купите дорогой подарочек Шостаку. Скажем, ковер текинский огромных размеров. Я думаю, не устоит генерал-лейтенант. И никакой другой генерал не устоит...

Мамедяр слушал, и по лицу его блуждала довольная улыбка. Время от времени старшина и Бяшим-пальван переговаривались между собой о чем-то, и вот Мамедяр хлопнул в ладоши.

- Эй, Сапар, собирай людей ко мне!

Тотчас сошлись все мужчины, нетерпеливо дожидавшиеся в стороне - чем же все-таки кончится дело. Вошли в кибитку, сели на ковер. Мамедяр велел развернуть ковер больших размеров, стоявший торчком в глубине кибитки. Когда его расстелили, дивясь красоте и расцветке гелей, старшина спросил:

- Как думаете, уважаемые, какая цена этому ковру? Ковер, безусловно, стоил дорого, но нашлись среди

дехкан и такие, что принялись льстить старшине - закричали наперебой:

- Нет твоему ковру цены, Мамедяр!

- Сколько ни запросишь - любой все свои богатства выложит!

- Это не ковер, а ложе пророка Магомеда в эдеме!

Мамедяр самодовольно кивал головой.

- Тогда так, уважаемые. Оценим его в тысячу рублей. Эту тысячу мы разделим на сто двадцать частей, ибо у нас сто двадцать взрослых людей пользуются водой. Пусть каждый принесет мне за ковер одну сто двадцатую часть тысячи, а ковер мы отвезем генералу Шостаку. Согласны?

Наступило гнетущее молчание, однако никто не посмел возразить.

 

X

 Через несколько дней инженер Лесовский покинул аул - уехал в ханской пролетке, с подарками и деньгами. Теке-хан покуда не знал и не подозревал, какую службу сослужил его инженер общине Мамедяра. Узнал он о ней гораздо позже, когда гапланцы провели отводную ветвь от своего кяриза, и у Теке-хана в кяризе дебит упал до шестидесяти двух литров. Не зная, как ему быть и что делать, хан подался в Асхабад к Дорреру. Тот направил его к Юнкевичу. Управляющий вызвал Лесовского. Инженер развел руками: я, мол, кроме совета, никакой иной помощи общине не оказывал. Чтобы как-то оправдать себя перед Теке-ханом, Юнкевич уволил Лесовского со службы. Однако Теке-хан не удовлетворился этой мерой - подал в суд. Дело длилось долго - вызывались в Асхабад то Теке-хан, то Мамедяр, то свидетели. Наконец, лишь в мае было назначено слушание дела в кяризном суде [В ту пору существовали так называемые кяризные суды].

Майским утром Теке-хан остановил фаэтон возле здания областного суда и в сопровождении своих людей вошел в зал заседания. Немного позже явился со своими людьми Мамедяр. Не глядя друг на друга, враждующие стороны ожидали начала заседания. Наконец из боковой двери вышли и сели за стол действительный статский советник Дуплицкий, казий Ишанов, коллежский секретарь Вагабов и переводчик Нурмурадов.

Суд начался с монотонного зачтения жалобы Теке-хана. Читал ее, словно заученную молитву, секретарь Вагабов, из чего явствовало, что род Теке-хана поселился в предгорьях Ахала задолго до прихода сюда русских. Тогда же предки Теке-хана завладели двумя кяризами и до 1881 года пользовались обоими. Но нагрянул с войсками Скобелев, осадил крепость Геок-Тепе, и Теке-хан, боясь гнева царского генерала, ушел в Мерв. Пользуясь его отсутствием, тотчас одним кяризом завладели гапланцы. Предок их, некий Ораз-Баба, в то время положил на три колодца меченые камни, дескать, эти колодцы испокон веков принадлежат людям Гаплана. Потом, когда Теке-хан вновь возвратился на свою землю в Ахал, он не раз вступал в спор за свой второй кяриз, но безуспешно. В дело вмешался сам начальник области, генерал Куропаткин и уговорил Теке-хана, чтобы тот миловал своих соседей: люди они добрые и честные, оказали немалую услугу государю-императору. К тому же сам генерал - человек либеральных взглядов, всегда стоял за то, чтобы наделять крестьян общинными землями и водой. Уважая и преданно любя генерала Куропаткина, он - Теке-хан, не смог отказать в любезности и позволил соседям пользоваться своим вторым кяризом. Но мир устроен так, что помнится только плохое, а хорошее быстро забывается, и вот гапланцы решили, что Теке-хан не имеет права распоряжаться своим главным кяризом как ему заблагорассудится. Едва он, Теке-хан, произвел удлинение кяриза, как бесчестный старшина Мамедяр начал делать то же самое. Почему? Кто ему дал право распоряжаться на земле Теке-хана?!

Все это время, пока зачитывалась исковая жалоба, Доррер-старший стоял в коридорчике, v бокового входа, и наблюдал за слушанием дела. Его никто не видел из зала, он же видел судью и адвоката, слышал каждое произнесенное слово и взвешивал его.

Граф мало верил в успех дела, хотя исковое заявление Теке-хана писал собственноручно. Но надо было хоть как-то поддержать Теке-хана, ибо все дорогие подарки, присланные этим феодалом, приличные деньги, переведенные им на банковский счет Доррера, после того как была завершена реконструкция кяриза, выходило, были отданы ни за что ни про что. Сейчас, когда гапланцы, с разрешения самого генерал-лейтенанта Шостака, ведут разработку своего кяриза и уже довели его дебит до шестидесяти семи литров - вода в кяризе Теке-хана вновь убавилась. Необходимо хотя бы запретить общинникам дальнейшую разработку подземных галерей. Граф прекрасно понимал, как трудно их теперь остановить, ведь они купили с потрохами начальника области, и все же надежды не терял. Генерал-лейтенант Шостак после того, как Доррер доложил о том, что Теке-хан подал в суд на соседей, вообще поначалу не хотел, чтобы этим делом занимался суд. И только по настоянию графа, его неоспоримых доводов дал согласие, но предупредил графа, чтобы было все в ажуре - никаких обид, никаких сплетен и, тем более, жалоб в вышестоящие инстанции. Доррер предложил компромиссное решение. «На сегодняшний день, - сообщил он генералу, - в кяризе Теке-хана и в кяризе гапланцев примерно равное количество воды. Если запретить дальнейшие работы на кяризе, то это будет «по-божески». Шостак дал милостивое согласие, но, страховки ради, назначил председателем в разбирательстве этого дела своего ближайшего помощника Дуплицкого. «Пусть сыграет комедию, но чтобы эта комедия выглядела правдоподобно!». Граф, в свою очередь, чтобы дело уладилось миром, уговорил быть адвокатом у Теке-хана своего брата Алексея и на всякий случай, если гапланцы заартачатся, не пойдут на «соломоново решение», вызвали на помощь начальника уезда хана Хазарского.

Теке-хан и Мамедяр внимательно слушали своих поверенных, в то время как Доррер-младший и полковник Цуриков, в общем-то зная, каким будет конец дела, состязались в словопрении.

- Господа присяжные, господин кази, - вещал Доррер, вскинув голову с красивым римским носом и строгими серыми, точно такими же, как у старшего брата, глазами. - Вряд ли я могу что-то прибавить к иску, писанному рукой мудрого аксакала. Ведь знают, сколь мудр и сколь красноречив хан текинский!

Доррер льстил одновременно Теке-хану, родному брату и обманывал без стыда и совести всех сидящих за судейским столом. Все они прекрасно понимали, что заявление Теке-хана - искусство ума и рук Доррера-старшего.

- Мне лишь остается заострить внимание на том обстоятельстве, - продолжал Доррер-младший, - что Теке-хан, исключительно во благо государства российского и его политики, жаловал свой кяриз бездольным, безземельным, лишенным воды дехканам. И вот вместо того, чтобы всемерно почитать и благодарить хана текинского, жители Гаплана начинают попирать права своего благодетеля. Вдумайтесь, господа, в кои времена такое бывало?! Разве что во времена крестьянских бунтов Стеньки Разина и Емельки Пугачева!..

- Куда прешь? Куда тебя заносит?! - громким шепотом, но так, что услышали судьи за столом, одернул брата Доррер-старший.

Дуплицкий, покосившись на дверь, улыбнулся и звякнул колокольчиком, чтобы не мешали делу. Все остальные тоже посмотрели на боковую дверь.

- Господа, - выждав, пока судьи успокоятся, заявил Доррер-младший, - я требую немедленного прекращения дальнейшей разработки соседнего с Теке-ханом кяриза, то бишь кяриза гапланцев.

Слово предоставили полковнику Цурикову. Он вышел на трибуну, небрежно повернувшись, дунул на собственный погон, полагая, что на нем пыль, пошелестел страницами.

- Я думаю, что граф Алексей Иосифович Доррер не случайно обмолвился насчет бунтов. Бунтарский дух, поселившийся в крестьянах, голод, холод и болезни вынудили пятьдесят лет назад государя Александра Второго отменить крепостное право. С тех пор Россия, пребывая в благоденствии, делает все, чтобы жилось мужику вольготно и сытно. Тут помянули добрым словом Алексей Николаевича Куропаткина, так много давшего туркменским дехканам. Действительно, это так, ибо - человек либеральных позиций - в свое время он не только землей и водой наделил неимущих бедняков, чем прикончил в дикой туркменской стороне рабство, но и случную конюшню создал, отдав туда своих двух аргамаков. И школа садоводства, огородничества и шелководства, состоящая ныне в ведении Главного управления земледелия и землеустройства, в свое время была образована Куропаткиным. К слову сказать, господа, все последующие за ним управители Закаспийской области - генералы Ванновский, Субботич, Уссаковский, Косаговский, ныне здравствующий и примерно управляющий краем генерал-лейтенант Шостак продолжают политику, начатую Куропаткиным. Я, как юрист и как подданный его императорского величества, хорошо понимаю, какими гуманными соображениями на благо народа руководствовался генерал Шостак, раз решая общинникам-гапланцам, в частности их старшине Мамедяру, разработку своего кяриза...

Последние слова вызвали у сидящих за столом смущенные улыбки: все знали, какими богатыми подарками задарил генерала гапланский старшина. Не только большой текинский ковер был привезен в генеральский дом, но и несколько арб с фруктами и овощами, ящики с украшениями мастеров-чеканщиков были доставлены во двор Шостака. Председатель суда действительный статский советник, будучи в гостях у начальника области, получил от него в подарок красивейшую гупбу [гупба - девичье нагрудное украшение] отделанную гранатовыми зернами. Не менее Дуплицкого были осведомлены о дарах гапланцев и другие господа.

- Но как человек чести, как должностное лицо, - продолжал подполковник Цуриков, - я хорошо пони маю Теке-хана. Дальнейшая разработка кяриза вовсе разорит хана текинского, ибо он в самом скором вре мени может вообще лишиться воды.

- Эй, господин ак-паша, зачим так скажешь? - не выдержав, обиженно выкрикнул по-русски Мамедяр и прибавил длинную тираду на туркменском языке.

Вагабов тотчас перевел:

- Старшина Мамедяр заявляет, что пока его кяриз не будет давать восемьдесят литров, работы на кяризе не прекратятся. Таков был дебит его кяриза раньше.

- Стоит ли ломать рога из-за каких-то десяти литров? - недоумевая, оскорбился председатель суда.

Мамедяру перевели фразу Дуплицкого. Старшина твердо возразил:

- Десять литр на одна секунд - это есть миного!

- Этими литрами ты даже не напоишь одну лошадь, - с досадой заметил Теке-хан.

- Господа! - строже и громче заговорил Дуплицкий. - Я думаю, надо решить дело полюбовно, а именно на шестидесяти семи литрах остановиться. Не ждать же нам, когда старшина Мамедяр еще накопает земли на тринадцать литров!

- Хов, Мамедяр, соглашайся, не занимай время!

- Дело тебе говорит господин действительный!

- Благодари аллаха, что времена такие. Раньше бы вообще без воды ты остался!

Заговорили все сразу, со всех сторон. Мамедяр растерялся, но не надолго.

- Нет, - сказал он, подумав, - Мой кяриз - чего хочу, то и делаю.

- В таком случае, суд уходит на совещание, - объявил Дуплицкий и встал из-за стола.

Сидящие в зале суда, в основном, приезжие дехкане тоже направились во двор, закладывая на ходу под язык нас и сморкаясь под ноги.

Доррер подошел к хану Хазарскому:

- Ну что ж, господин полковник, дело за вами. Это ничтожество, кажись, возомнило себя чуть ли не богом! Посмотрите, как он дерзит суду. Ну, времена наступили, скажу я вам. Скоро эти бывшие батраки запрягать нас начнут вместо ослов в свои арбы.

- Не беспокойтесь, граф, я прижму его болтливый язык, - пообещал с усмешкой Хазар-хан и направился к Мамедяру, окруженному своими людьми.

- Хов, Мамед, ты чего это разболтался? - Хазарский с явным превосходством похлопал его, словно лошадь, по спине. - Ты что, решил все дело загубить?

- Господин полковник, о чем говорите? - Мамедяр отослал парней, чтобы не мешали разговору.

- Тебе разве неизвестно, что генерал-лейтенант через месяц уедет в Петербург, а на его место пришлют другого генерала? Тот вряд ли станет за тебя заступаться. Того тебе не удастся купить, если ты даже соберешь все богатства твоего аула! Не будь глупцом, Мамед! - еще грознее заговорил Хазарский, видя, что старшина растерянно призадумался. - Ты что, не знаешь силу и возможности Теке-хана? Разозлишь его - он в Ташкент к Туркестанскому генерал-губернатору поедет, а тот быстро заставит тебя прикусить твой длинный язык. Иди к Дуплицкому, пока не поздно. Жалеть не станешь. Благодарить потом меня будешь за добрый совет.

Мамедяру потребовалось на размышление всего минут пять. Старшина проводил потускневшим взглядом Хазар-хана, посмотрел на своих аульчан - те пожали плечами и опустили глаза: «Решай, мол, сам, как быть». И Мамедяр дрогнул, быстро пошел в комнату, где заседали судьи...

Ровно через пятнадцать минут зал снова заполнили посетители, и Дуплицкий объявил, что дело закончилось миром. Заключение суда было скреплено подписями. Поллад, сопровождавший хана, объявил, что Теке-хан устраивает в чайхане на Текинском базаре той и приглашает всех.

Когда выходили из здания суда, зазвенели колокола под куполами военного собора, призывая к обедне. Где-то дальше, в стороне Текинского базара, отозвалась колокольным боем Воскресенская церковь. Тротуары на улицах Левашова и Гоголя тотчас заполнились публикой, спешащей на обеденный перерыв. Мамедяр и Бяшим-пальван остановились у подъезда Управления земледелия и землеустройства, оглядывая служащих и отыскивая инженера Лесовского, Подождали, пока не вышел последний конторский чиновник, спросили у него:

- Хов, господин, гиде есть Лесов-хан? Лесовска,- поправил самого себя Бяшим.

- Лесовский, что ли? - переспросил чиновник. - Где ж ему быть, как не дома. В «Северных номерах» он живет.

Бяшим-пальван однажды уже бывал в гостинице инженера. Подумав и посоветовавшись, туркмены направились к «Северным номерам». У входа в гостиницу, сидя на скамейке, грелся на солнышке швейцар, усатый старик в ливрее и соломенной шляпе.

- Мадам Шиколь, где ты там! - крикнул он в глубину коридора. - Скажи девкам, чтобы попудрились, - ухажеры к ним пожаловали!

- Лесов-хана надо, - пояснил Бяшим. - Инженера одна. Лесовска зовут.

- А... Ну, с этого бы и начинали, а то топчутся. Там, наверху инженер, - указал он рукой на лестницу.

Лесовский только-только вернулся из магазина. Сидя на кровати, он просматривал газеты и тут услышал у двери мужской разговор. Приоткрыв дверь, удивился:

- Ба, вот так гости! Какими судьбами? Ко мне что ли пожаловали? Вот не ждал! Что, или опять нелады с вашим кяризом?

Гости ввалились в комнату, сели на кровать, оглядывая скудное жилище инженера. Бяшим принялся рассказывать о только что состоявшемся разбирательстве в областном суде. Спасибо Лесовскому за помощь - он очень хороший человек, а хороших людей туркмены не забывают. Вот и сейчас пришли они, прямо из суда, чтобы поблагодарить Лесов-хана.

- Подумайте, какая к дьяволу благодарность! - возмутился Лесовский. - Да меня же из-за вашего кяриза господин Юнкевич и его сиятельство граф Доррер со свету сживают. Я уже целый месяц сижу дома - со службы прогнали. «Какое, говорят, ты имел право вмешиваться не в свои дела? Кто позволил тебе оказывать помощь гапланцам?!» Пытался я убедить своего управляющего, что есть еще человеческая совесть, но только пуще разъярил его.

- Вот бери сибе, - Мамедяр положил на стол пачку ассигнаций. - Мамедяру не жалко.

- Спасибо, дорогой, да только совестью своей я не торгую, - отказался Лесовский. - Вся моя помощь заключалась лишь в том. что я подсказал, откуда взять дополнительную воду. Убери со стола деньги!

- Хов, Лесов-хан, ты разве умный?! - удивился Бяшим. - Деньги возьми, костюма, шапка, палта покупайт будешь.

- Не надо мне ничего, - вновь отказался инженер. - Спасибо, что зашли и поблагодарили. А деньги возьмите назад - они еще вам пригодятся. - Лесовский взял со стола пачку и сунул в руки Мамедяру.

Старшина обиженно покачал головой, посмотрел на Бяшима, и оба по-своему заговорили, чтобы инженер не понял.

- Лесов-хан, давай пойдем одна места! - повели тельно сказал наконец Бяшим. - Ты обижайт нас. Да вай одна места пойдем.

Лесовский подумал: «В ресторан, что ли, решили за тянуть? Но ведь сами-то они не пьют!» Хотел было опять отказаться, но любопытство взяло вверх.

Выйдя из «Северных номеров», они направились к Русскому базару, прошли мимо караван-сарая и, оказавшись на Базарной улице, остановились возле шапочной мастерской. Бяшим вошел один, затем вернулся и пригласил своих спутников.

В тесной мастерской пахло овчиной, стрекотали ножные машинки и лязгали ножницы. Хозяин мастерской Абрам Рабинович провел гостей в другую комнату, где у закройного стола стоял сухощавый, среднего роста, с черными усиками парень лет двадцати восьми.

- Яков, сними мерку с господина на каракулевую папаху. Из сура сошьешь, так попросили наши поставщики-туркмены. - Хозяин сел за стол и стал заполнять квитанцию, а Яков, глядя то на Лесовского, то на Бяшима, которого он хорошо знал, довольно заговорил:

- Ну-ну, раз надо сшить, то сошьем. Только не понятно мне, Бяшим, почему не сам заказчик о себе беспокоится, а ты?

- Подарка делаю, - коротко пояснил Бяшим. Господин Лесов-хан нам одна хороши дела делал, мы тоже ему хороши дела... Правильно?

- Правильно, правильно, - неохотно согласился Лесовский. Видя, как недоуменно смотрит на него закройщик, пояснил: - Помог им на кяризе, вот они и затянули меня к вам. Хотели деньгами - я отказался, так они папаху на память решили подарить.

- Ну что ж, как говорится, услуга за услугу, - понятливо согласился Яков. - Когда-нибудь придут времена, деньги вовсе потеряют вес. Будем строить свой труд исключительно на совести друг к другу.

- Где-то я уже читал подобное, - заметил Лесовский, подставляя голову под замызганную ленточку закройщика.

- Читали? - удивился Яков. - Я вычитал в статейке Полуяна. - Вам не знакома такая личность?

- Да слышу о нем в который уже раз, но самого встречать не доводилось. Фельдшер один, знакомый мой, уж очень восторгался им. Все Полуян да Полуян - светлая голова. Маркса, мол, хорошо знает.

- А вы как смотрите на марксистов? - Яков смело взглянул на клиента.

- Обыкновенно, как и все. Серьезно над их учением не задумывался, так что извините. - Лесовский насупился и отвернулся. - Ну что, друзья мои, пойдемте теперь пообедаем.

Яков улыбнулся, поняв, что напугал заказчика своим прямым вопросом. Сказал как можно мягче:

- Денька через два загляните на первую примерку. - И проводил инженера внимательным и изучающим взглядом.

 

XI

Лесовский покинул "Северные номера" и поселился на квартире у старого скобелевского солдата в железнодорожной слободке, попросту именуемой Хитровкой.

Хозяин дома - Игнат Макаров, когда-то участвовал в штурме Геок-Тепе, затем работал на втором участке строительства Закаспийской железной дороги - от Кизыл-Арвата до Асхабада, под начальством генерала Анненкова. В начале восемьдесят шестого, когда строительные батальоны двинулись дальше, на Чарджуй, Игнат по возрасту - исполнилось ему тридцать пять,- ушел с работы, но домой в Россию не поехал, а взял ссуду и построил себе на Хитровке собственный дом в шесть комнат, со двором, сараями и свинарником. Осенью подался в родную Смоленскую губернию и вернулся с женой Машей, нынешней Марьей Ивановной. Родила ему Марья в первые семь лет замужества трех сыновей - Ваську, Ермолая и Павла. Теперь они все выросли, каждому - за двадцать. Парни с характером - не тронь, не задень. Старший, Василий, социал-революционер - в Управлении железной дороги служит. Средний и младший - в депо, оба слесари, и оба, оберегая свою рабочую честь и достоинство, ведут войну со старшим брательником, который хоть и служит на железной дороге, но воюет за крестьянскую общину.

В общем-то вся Хитровка - выходцы из русских деревень, - пропитана духом народничества. Оттого, что мужики сменили грабли и вилы на ломы и кувалды, духу в них мужицкого не убавилось. По вечерам на лавочках у дворов только и слышно о видах на урожай на Смоленщине, в Пензе, в Поволжье, в Саратовской губернии. Давно уже отшумело озорство «Народной воли» и «Черного передела», но тут свежи в мужицкой памяти убийства крупных помещиков, поджоги усадеб, потравы зерна и порубки леса. И особенно памятны совсем уже недавние «проказы» бывших народников, объединившихся в 1902 году и создавших партию социал-революционеров. Старый солдат Игнат Макаров, выходя вечерком на лавочку, чуть чего, сразу начинал загибать на руке пальцы и подсчитывать «убиенных». Уфимский губернатор Богданович - раз, Плеве - два, московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович - три, в Саратове - генерал Сахаров- четыре, в Могилеве - губернатор Клингенберг - пять, самарский губернатор - Блок - шесть...» Дядя Игнат загибал и загибал пальцы, а сидящие рядом с ним мужики дивились не столько «проказам» социал-революционеров, сколько феноменальной памяти старого вояки. «И как ты все это помнишь, Игнат?» А он помнил потому, что счет убийствам вел в своей тетрадке старший сын дяди Игната. И любимой фразой сына была: «Ваше величество, дайте конституцию, а то эсеры стрелять будут!»

Василий Макаров, по партийной кличке Макака (прозвали его так за злые гримасы, выражавшие суть подлой и жестокой души) предложил Лесовскому поселиться у него на квартире, когда играли они в бильярд в железнодорожном парке. Тут же эсеры Фунтиков, Герман, Гаудиц, еще несколько человек, узнав, что инженер изгнан из земства, пообещали ему подыскать «теплое» местечко, а на управляющего Юзефа Юнкевича «наложили черный глаз». Через день-другой, когда Лесовский зашел в Управление Среднеазиатской железной дороги, там его встретили уже знакомые ему служащие. Дело сладилось быстро - заполнил анкеты, вступил в профсоюз. Начальник отдела предложил оглядеться на месте, а через недельку - в путь-дорогу, на осмотр водосооружений на станциях и разъездах.

Отправился он в свой первый «вояж» на летучке. Черный большетрубый паровоз, с тремя платформами-чанами и одним спецвагоном, торопко попыхивая, побежал на восток, в сторону Мерва. В вагоне вместе с Лесовским ехали два слесаря. Едва уселись в купе, сразу достали карты и начали играть в очко.

- Господин инженер, вы не желаете побанковать?

- Нет, не играю.

Лесовский вышел в тамбур и до Аннау обозревал предгорную степь. Равнина, холмы, за ними горы были точно такими же, как и возле аула Теке-хана. На всем пространстве - ни домика, ни кибитки. И когда на серо-зеленом фоне, в некотором отдалении от железной дороги, засверкала голубыми изразцами древняя аннауская мечеть, Лесовскому почудилось, что переселился он в мир древний и сказочный. Едва машинист остановил летучку, Лесовский поспешил к паровозу.

- Федор Андрнаныч! - окликнул он, запрокинув голову. - Может, задержимся на часок. Красотища, ей-богу, сроду такой не видел!

В окошко высунулась голова машиниста. Он был русоволос, с сухощавым казацким лицом, с широкими усами, загнутыми кверху. Его черные насмешливые глаза выражали самодовольство. Посмотрев на мечеть, он слез по металлической лесенке на насыпь.

- Дохлое дело, Коля, - сказал он, поправляя галстук. - Я когда-то тоже вот так был пленен этой мечетью, да умные люди намекнули мне: «Господин Фунтиков, вы малость опоздали».

- Что, значит, «опоздали»? - не понял Лесовский.

- А то, что до нас с тобой тут уже покопались американцы. Все драгоценности вывезли. Так что, ищи клады в другом месте. - Фунтиков довольно засмеялся, достал из кармана портсигар, закурил и, пуская кольца дыма, пригласил: - Ты садись со мной - в дороге поболтаем.

- Мечеть меня заинтересовала чисто эстетически,- пояснил Лесовский.

- А-а, - с понятием и насмешкой протянул Фунтиков. - Тогда все ясно. Как говорится, суду все ясно - поехали дальше. - Он поднялся на несколько ступенек и подал инженеру руку.

- Спасибо, - поблагодарил Лесовский, войдя к машинистам и здороваясь с помощником. - Однако, тут у вас жарковато.

- Жар костей не ломит, хотя и дышать трудновато. - Фунтиков ослабил галстук и расстегнул на рубахе верхнюю пуговицу.

- Вы галстук-то снимите, - посоветовал Лесовский. - Зачем он на паровозе.

- Ну, милый друг! Машинист без галстука - не машинист. Профессия наша самая почитаемая ныне. К тому же, как вам известно, встречают по одежде, а у нас, машинистов, сплошные встречи... на каждой новой остановке.

Лесовский не стал возражать, но подумал, что этот красавец знает себе цену и изо всех сил стремится вверх. Макака рассказывал о нем, будто бы Фунт - парень сельский, окончил церковно-приходскую школу. Жил в Саратовской губернии, за сохой ходил, а как перебрался в Асхабад, то стал из кожи лезть, чтобы выглядеть городским. Слесарил в депо, а сроду не скажешь, что слесарь. Всегда одет чистенько, и с начальством вежлив и обходителен. Чистота и опрятность, можно сказать, и помогли ему попасть на курсы поммашинистов. Второй год уже водит паровоз самостоятельно. Вот и Степа Архипов - помощник Фунтикова, тоже пример берет с него... В парке несколько раз Лесовский встречал Фунтикова в бильярдной. Там он - франт, черта-с два подумаешь, что рабочий. Кий берет из пирамиды двумя пальцами, причем, мизинец оттопыривает аристократически в сторону. Поди узнай - кто он! Может, коммерсант французский, может, фабрикант бельгийский, но только не железнодорожник. А какова стать, какова постановка удара!

- Слышал, инженер, как Юнкевнча опозорили? - спросил вдруг Фунтиков. - Говорят, двое эсеров переоделись в полицейских и остановили тарантас Юнкевича на Субботической улице. Твой бывший управляющий был в гостях у графа Доррера, там задержался допоздна, а когда выехал, то «полиция» остановила его коляску. Кучера отправили домой, сказали прийти за своим тарантасом утром в полицейский участок, а Юнкевича раздели.

- Слышал, - Лесовский недовольно отвернулся.

- Глянь, он еще нос воротит! - обиделся Фунтиков. - За него хорошие люди заступились, а он - нос в сторону.

- Да уж такие они, эти господа. - Архипов сердито пошвыривал лопатой уголь в тендере. - Мы за них в огонь и в воду, можно сказать, а они не ценят.

Лесовский повернулся к Архипову, смерил его строгим взглядом:

- Чему тут радоваться, когда за тебя мстит самая отпетая хитровская шпана. У меня такое чувство, будто и меня низвели до хулигана-грабителя эти молодчики.

- Но-но, полегче, парень! - возмутился Фунтиков, не отводя взгляда от железнодорожной колеи. - Причем тут грабеж?! И на хрена Архипову какие-то жалкие шмотки Юнкевича? Боевики решили проучить Юнкевича, заступились за тебя, только и всего. Между прочим, он предупрежден, что если еще хоть раз выкинет подобное, то пришьем его, как суку!

Фунтиков выговорил эти слова, злобно скалясь, словно волк - у Лесовского аж мороз прошел по коже. «Вот оно истинное лицо красавца-машиниста. А галстучек, красивые речи - так, для прикрытия».

- Если хочешь вернуться в земство, хоть завтра иди, - уточнил Архипов. - Юнкевич тебя назад с распростертыми объятиями примет. Он напуган, как серая мышь кошкой, знает - социал-революционеры трепаться не любят. Не таких гробили, а Юнкевич - поросенок с сиськами.

- Ладно, Степа, поменьше болтай, - одернул помощника Фунтиков. - И тебе, инженер, советую держать язык за зубами. То, о чем сегодня услышал, никто другой знать не должен. Засыпешь - найдем под землей и удавим.

- Ну зачем же так жестоко? - усмехнулся Лесовский.

- Все, баста, кончаем трепаться. - Фунтиков потянул за рычаг, и паровоз разразился длинным устрашающим гудком. Впереди, примерно в версте от летучки, переходили железную дорогу верблюды.

В течение дня летучка побывала на станциях Гяуре, Артык и Баба-Дурмаз. Машинисты оставили жителям по одному чану с водой, поскольку тут воды своей вовсе не было, прицепили к поезду пустые чаны. Дальше, на станции Артык, где через селение протекало два ручья, - Артык и Дерегез, Лесовский со слесарями чинил двери на сардобе.

Из поездки он вернулся поздно вечером. Через день отправился вновь, но уже в сторону Красноводска, и опять с Фунтиковым и Архиповым. Машинисты все больше доверяли ему, посвящая в самые сокровенные мысли. Архипов был моложе Фунтикова лет на десять; двадцатисемилетний ухарь откровенно гордился своими обязанностями в организации эсеров. Он числился в группе боевиков, и не одно уже «мокрое дело» было на его совести. Фунтиков, когда сели обедать у ручья на станции, гордо запрокинул голову, начал вспоминать, с пренебрежением относясь к делам сегодняшним:

- Сейчас что... Сейчас в кошки-мышки играем, да шарики по бильярдному столу катаем. Вот в девятьсот пятом были дела! Вспомнить страшно. Бывало, с Васей Шелапутовым выпьем первачка и пошли...

Куда пошли, зачем пошли - об этом ни слова. Только намеками какими-то прояснял он, что участвовал и в ограблении профсоюзной кассы, и в убийстве начальника железной дороги Ульянина, и в генерала Уссаковского, начальника области, стрелял.

Лесовский, слушая его, догадывался, что перед ним, по всей вероятности, глава асхабадских эсеров. Во-первых, по возрасту старше других, и относятся к нему с особым почтением хитровцы - чуть чего, только и слышно: «Фунт идет, короче!» Да и хватка настоящего вожака - этот не пойдет раздевать сам. Достаточно и того, что взглядом поведет, жестом подскажет... А случись беда - он в стороне, не его дело. С первой встречи понял Лесовский, что перед ним рабочий-аристократ, ибо не походил он ничем на деповских парней. Ермолай и Павел Макаровы в подметки ему не годились. Макака - куда еще ни шло. Разговоры у Фунтикова о житье-бытье склонялись к тому, что «буржуев надо давить, а самим обогащаться. Не для того мы ехали сюда из матушки России за две-три тысячи верст, чтобы щи лаптем хлебать! Нам эта земля самим генерал-губернатором жалована. Мы первыми поселились в Асхабаде. Мы - опора железной дороги, на нашей совести и рельсы, и шпалы, и паровозы с вагонами. Мы не позволим, чтобы каждая золотопогонная скотина, чиновничек с петлицами, диктовал свои законы. И вообще - бей своих, чтобы чужие боялись. Делай из себя личность! Личность повелевает толпой!»

После нескольких поездок Фунтиков пригласил Лесовского к себе домой. Впрочем, даже не пригласил, а само собой получилось. Возвращаясь со стороны Мерва, Федор Андрианыч вдруг посреди дороги остановил паровоз: «Степа, дуй и дыней принеси!». Архипов слез с паровоза с мешком, отправился на бахчу. «Ну, а ты что стоишь?!» - упрекнул Фунтиков Лесовского, увидев его на подножке ближнего к паровозу вагона: «Бери мешок!» Лесовский не подчинился - стыдно стало красть чужое. Тогда машинист побежал на бахчу сам. А когда прибыли в Асхабад, процедил сквозь зубы: «Надеюсь, господин инженер, хоть поможешь дыньки до дому дотащить!» Лесовский согласился, и таким образом оказался в гостях.

Дом и двор у машиниста получше, чем у любого другого. Восемь комнат. Полы крашеные, на окнах решетки и тюль шелковая с кружевами. Кровати высокие, пышные. Мебель привозная, заграничная. Во дворе сараи со свиньями и курами, корова. Жена, полногрудая, дебелая казачка, одета в шелка. Несколько девок возле нее: то ли младшие сестры, то ли прислуга- не поймешь. Бегают, суетятся - все делают сами, а она только строгим глазом их провожает. Попробуй, пойми: «На кой черт этому Фунтикову революция? Разве что самого себя свергать вздумал?»

- Неплохо живете, Федор Андрианыч.

- Не жалуюсь. - Фунтиков разрезал дыню на ломти, кивнул инженеру, ешь, мол, не жди, и сам сунул в рот пол-ломтя. - Жизнь - она проворных да сильных любит. Умеешь жить - будешь богатым, не умеешь - пропадешь. Я думаю, Николай Иваныч, - впервые назвал он Лесовского по имени-отчеству, - на то мы и создали организацию социал-революционеров, чтобы завоевывать себе счастье. Пусть попробует какой-нибудь Юнкевич или Доррер сунуться, протянуть лапы к моему добру, - враз отрублю руки...

После ужина отправились сыграть в «пирамидку», причем пошли в городской сад, куда, по слухам, привезли два новеньких бильярдных стола мастера Чемоданова. Действительно, в крытой бильярдной рядом с потертыми столами стояли два новых - под малиновым сукном столы больших размеров, и шары из слоновой кости. Несколько офицеров кружили вокруг них с задранными вверх киями. Лесовский и Фунтиков остановились, глядя на военных. Фунтиков ухмыльнулся. Откуда-то появились Гаудиц, Седых, Герман. Подошел присяжный поверенный Алексей Доррер, тоже заядлый игрок.

- Господа, бросьте канитель, - небрежно предложил Фунтиков. - Ей-богу, только время тянете. Коли играть, то на интерес. На интерес - и азарту побольше. Игра поживее пойдет. Алексей Иосифович, как вы думаете на сей счет:

- Положительно-с...

Лесовский оглядывал обаятельного, в сером костюме, графа, а сам уже был весь во власти доносившейся мелодии романса с летней эстрады. Удивительно, но Лесовскому показалось, что голос певицы очень знакомый. Любопытства ради он вышел на аллею, затем приблизился к скамейкам, на которых сидели горожане, и сердце у него защемило. На эстраде, в длинном вечернем платье, опершись на черный лакированный рояль, пела Лариса Архангельская. В первое мгновение Лесовскому стало так хорошо, будто бы вновь он обрел свою потерянную любовь, но тотчас душа вновь переполнилась чувством утраты. У него возникло неодолимое желание, как только она закончит петь, подойти к ней и упасть на колени, взять за руку, просить, молить ее, чтобы вернулась к нему. Он торопливо, задыхаясь от волнения, поспешил за кулисы.

- О, боже! - всплеснула она легкими шелковыми рукавами. - Николай Иваныч! Откуда вы взялись, голубчик? А мне сказали, будто вы отправились в Москву! Доктор, - повернулась она к усачу-офицеру, - познакомьтесь, это мой земляк... Инженер Лесовский.

- Мое почтение. - Офицер прищелкнул каблуками.

- Я, вероятно, помешал вам, - стесненно проговорил Лесовский, чувствуя и понимая, что этот красавчик-офицер не безразличен Ларисе Евгеньевне.

- Николай Иваныч, где вы теперь? Все еще в «Северных номерах»? Я хотела бы свидеться с вами, но не сейчас... Вы знаете где улица Соборная? Это совсем недалеко от Текинского базара. Номер моего дома сорок шесть. Заходите, папа будет очень рад.

- Непременно зайду, Лариса Евгеньевна, - пообещал Лесовский.

 

XII

Народный дом Закаспийского благотворительного общества находился в центре города. Четырехколонный портик, окрашенный в густо-желтый цвет, отделенный от проезжей части улицы и тротуара небольшим, со скамеечками, сквером, словно магнитом тянул к себе горожан. Днем сюда шли посетительницы всевозможных кружков - кройки и шитья, рукоделия, изящной словесности, музицирования. Заглядывали в библиотеку старички-обыватели, вышедшие на пенсию. Изредка дом заполнялся энергичными деловыми людьми, и это значило, какое-то общество - врачей, любителей археологии, любителей правильной охоты или исследователей Закаспийского края проводило свое очередное заседание. Поистине во всю силу этот Дом оживал по вечерам, когда сходились в нем актеры, музыканты, певцы - в обычные дни на репетиции, а по субботам и воскресным на представления.

Лариса Архангельская после переезда в Асхабад служила секретаршей в Народном доме. Каждое утро приезжала она сюда на городском дилижансе, - благо пассажирская карета останавливалась прямо напротив портика. В Дом входила, если не считать ночного сторожа, самой первой, открывала приемную и кабинет председателя, которого за целый год видела только два раза, ибо председателем благотворительного общества был сам начальник Закаспийской области. Сначала Шостак. Его она видела в день, когда он, уезжая в Петербург, сдавал свои полномочия новому управителю- генерал-лейтенанту Лешу. Новый же начальник и командующий войсками побывал здесь пока только один раз - председателем благотворительного общества избрали его.

Делами в Народном доме заправлял подполковник Лампел - седенький длинноносый старикашка, невероятно начитанный и любящий искусство. Был он прекрасным организатором и артистом, сам участвовал в спектаклях. Он же сам и режиссировал. В шутку его называли «Фигаро-там», и все же истинным распорядителем дел в Народном доме был не он. С приездом в Асхабад командующего краем, после отчетно-выборного собрания благотворителей, Народный дом в свои руки взяла генеральша Леш. Необыкновенно живая, стройная брюнетка в черных ажурных чулках и французских туфельках, в костюме, сшитом французским портным, женщин она совершенно шокировала своим туалетом, а мужчин изысканностью и лукавой, двусмысленной улыбочкой. Прежние «львицы» Народного дома - графиня Доррер и отставная генеральша Нелли Юнкевич некоторое время, встречаясь с мадам Леш, передергивали плечами, но постепенно уступили ей первенство. Мадам Леш оттеснила от творческих дел подполковника Лампела и, конечно же, совершенно подчинила себе секретаршу Ларису Архангельскую.

Войдя в приемную, Лариса только успевала снять чехол с пишущей машинки, как раздавался телефонный звонок, и в трубке звучал бодрый, экзальтированный голос мадам Леш.

- Лариса Евгеньевна, это вы?! С трудом дождалась вас, чтобы напомнить...

Затем следовали распоряжения, и всякий раз - разные. Иногда это касалось перепечатки пьесы или размножения на машинке ролей. Иногда - самые интимные поручения: найти такого-то, передать что-то. Но чаще всего мадам Леш болтала о «дурехах» Доррер и Юнкевич, как она их обзывала заглазно. «Таланта ни на грош, а спеси у обеих на целый полк хватит. Будь моя воля, дорогая Ларочка, я бы их своими стряпухами сделала, а вам поручила главную роль в самой громкой пьесе...»

Однажды, позвонив, госпожа Леш попросила ее немедля прийти. Архангельская с замирающим от страха сердцем отправилась в дом командующего, совершенно не подозревая, зачем ее пригласили. Дом стоял в карагачевом саду, окруженном кирпичным забором. Едва Лариса Евгеньевна подошла к воротам, как ее встретила служанка и повела к генеральским хоромам. Госпожа Леш, услышав из спальни ее голос, вышла, прикладывая ко лбу полотенце.

- Ах, как хорошо, что вы пришли, моя милая. Муж с господами через час выезжают в Фирюзу поразвлечься, а я нездорова. Поезжайте вместо меня, милая, я сказала Лешу о вас... Но-но, только без всяких страхов! - тут же выговорила она строже, видя, что секретарша сжалась и вот-вот скажет «нет». - Леш - совершенно безвинное существо, вы можете не бояться его. Вы приглядите за ним и только. Возьмите гитару, споете господам. Да и почему вы страшитесь, глупенькая?! Вы же не одни едете. С вами будут обе дурехи- Доррер и Юнкевич, еще несколько женщин.

Подталкивая Архангельскую, она вошла с ней в кабинет, где на диване, с газетой в руках, сидел высокий и располневший генерал. Увидев вошедших женщин, он тотчас встал и с интересом посмотрел на Ларису Евгеньевну. Затем подошел и поцеловал ей руку, отчего она невероятно смутилась.

- Надеюсь, вы простите нашу дерзость, - сказал он, лукаво щурясь. - Я уже почти год в Асхабаде, столько же командую благотворительным обществом, но вас, мою секретаршу, вижу впервые. Вы прелестны, мадам! Без всякой лести - прелестны. Я буду весьма польщен, если составите мне общество.

Через час кортеж автомобилей - в Асхабаде их насчитывалось двенадцать, и большинство из них были заняты в поездке, двигался в горы по Фирюзинской дороге. В головном «Руссо-Балте» рядом с шофером сидел сам генерал-лейтенант Леш, на втором сидении, за его спиной, Архангельская. Рядом с ней Доррер с супругой. В следующей машине ехали Дуплицкий и хан Хазарский с супругами, дальше - Ораз Сердар с офицерами штаба. В четвертом автомобиле управляющий земства Юнкевич с женой... Но не только генерал со свитой торопились в этот день за город. Многие буржуа, особенно те, у которых имелись свои кареты, мчались на лоно природы. Быстрые авто обгоняли вереницы фаэтонов, пролеток, дрожек и других легких повозок. Машины мчались со свистом, преследуя ползущий зеленым удавом пассажирский поезд, - он, уменьшенный расстоянием до игрушечных размеров, виднелся на краю предгорной долины у самой границы с Каракумскими такырами. Сотни горожан в этот безоблачный майский день, предавшись веселью, совершенно забудут о государе-имениннике, но всяк вспомнит, въезжая в зеленое ущелье, а затем и в самую Фирюзу, о бывшем командующем Закаспия генерале Куропаткине. Это его заботой и усилиями было приобретено для России райское местечко. Его настойчивостью и руками солдат осушили в ущелье болота и разбили прекрасный парк, выстроили военную и другие дачи. Но еще больше понастроили дач мелкие асхабадские буржуа.

Кортеж автомобилей перевалил за Багиром через гору и оказался перед роскошным яблоневым садом Ванновского. Яблони цвели, и издали казалось, что они кипят белой пеной. Сад этот был разбит бывшим военным министром России генералом Ванновским - и носил его имя. Каждый из сидящих в машине подумал об этом, и взволнованная быстрой ездой и красотами этих мест графиня Доррер, подавшись немного вперед, громко спросила:

- Господин Леш, а почему бы и вам не оставить память о себе? Неровен час, уедете из Асхабада - и не успеете оставить свою отметинку.

Генерал-лейтенант повернул голову, улыбнулся, однако не сказал ничего.

Протарахтев по узкой, немощеной улочке поселка, автомобили свернули за парком вправо, и один за другим медленно въехали во двор военной дачи. Тут уже стояли столы под белыми скатерками, уставленные бутылками и тарелочками с холодной закуской. В глубине двора исходил от жаровен синий дымок и пахло на весь двор ароматным шашлыком. Приезжие, выйдя из машин, тотчас поспешили к чинаре «Семь братьев», с восхищением оглядывая семь сросшихся воедино стволов. Все разом заговорили, вспоминая легенду о том, как храбрая девушка Фирюза похоронила здесь семерых своих братьев, погибших, но не отдавших селение врагам. И на месте захоронения поднялись семь могучих стволов. Юнкевич, взяв за руку женщин, предложил измерить окружность чинары, но подойти к ней мешали могучие корни, проступавшие из земли, - на них скользили подошвы, и затея с обмером не состоялась К тому же супруга Юнкевича, одной из первых сев за стол, окликнула господ, чтобы поскорее шли распить бутылочку английского портера. Мужчины, пока распорядитель пиршества - действительный статский советник Дуплицкий не скомандовал «за стол», сбившись в кучу, вели разговор о политике, о последних газетных новостях. В центре внимания была забастовка челекенских нефтяников. Более других об этих событиях был осведомлен хан Хазарский - коренной уроженец тех мест. Но не только постоянное сообщение с Челекеном служило пищей для его ума. Хазарский с затаенным любопытством следил за тем, как рушатся под натиском рабочих фирмы Нобеля и Вишау, когда-то поглотившие несколько нефтяных колодцев хана Хазарского. Когда-то не в состоянии противостоять в конкуренции этим королям «черного золота», он отдал им за бесценок свои колодцы и керосиновую установку. И не один он. Десятки мелких нефтедобытчиков разорились благодаря «мудрым» действиям двух гигантских фирм. Последние новости были о том, что «Челекенское нефтепромышленное общество», а точнее промысел Вишау вынужден удовлетворить целый ряд требований рабочих. И хан Хазарский с удовольствием говорил о них:

- Во-первых, прибавка жалованья до десяти процентов и выше. Во-вторых, рабочие и мастеровые, прослужившие более года, будут пользоваться месячным отпуском...

- Но без сохранения содержания, - уточнил граф Доррер. - И вообще, господа, шельмовство нефтяных магнатов - первопричина возникших забастовок в Баку и на Челекене. Фирма братьев Нобель в Баку, спекулируя и богатея на ценах за нефть, а не на ее добыче, выдержала почти двухмесячную забастовку. Терпя убытки на добыче, они трижды больше получали на спекуляции, ибо обладают большими запасами скопившейся нефти в резервуарах.

- Не пойму, граф, за что же вы ратуете? - возразил Юнкевич. - Что же, по-вашему, лучше идти на Уступки, чем сдерживать забастовщиков! Вы прямо-таки заблуждаетесь... И вы, Георгий Иосифович, и вы, Хазар-хан.

- Однако, господа, вы заговорились, пора и честь знать, - вставил слово Дуплицкий. - Господин генерал просит всех к столу.

Леш выждал, пока господа усядутся, затем вышел из небольшого кирпичного домика с терраской и сел за крайний стол. Тотчас он поднял рюмку и произнес тост во здравие царствующего императора.

- А генерал - душка, - сказала мадам Юнкевич, ставя бокал. - Как он приятно посмотрел в нашу сторону. Стоило его ящерице приболеть, и сразу с генералом метаморфозы.

Лариса Евгеньевна приличия ради улыбнулась и поставила бокал к себе поближе, чтобы сидящий напротив адъютант Леша, капитан с белыми бровями и рыжими усиками, не добавил еще вина.

Едва выпили по первой, Дуплицкий велел наполнить рюмки и бокалы вновь. После первого тоста он снял пенсне, и теперь казался еще неприятнее оттого, что его серые глазки были глубоко в орбитах и колюче поблескивали оттуда, ощупывая всех.

Кто-то еще произнес тост, кажется, Ораз Сердар, и опять господа выпили. Архангельская на этот раз лишь пригубила бокал и поставила. Она слышала, как захмелевшие господа скрежещут вилками о тарелки, говорят о чем-то все сразу - спорят, доказывают друг другу что-то, и уже решила, что, слава богу, петь ей в этой пьяной компании не придется. Однако адъютант генерала побежал к автомобилю и вернулся с гитарой.

- Господа! - прокричал он зычным голосом. - Попросим Ларису Евгеньевну спеть... Что-нибудь душещипательное.

Все сразу загомонили, упрашивая ее, и захлопали в ладоши.

- Что именно? - спросила она, глядя в сторону, где сидел командующий с офицерами, действительным статским советником.

- Господин генерал просит что-нибудь цыганское!- ответил Дуплицкий.

Лариса Евгеньевна отодвинулась от стола, улыбнулась кротко сидящим, и, пробежав пальцами по струнам, запела:

Голос ее слегка дрожал от волнения, но от этого казался еще прелестнее. Лариса была очень красива - с этим считались даже женщины, но сейчас она, одухотворенная пением, перевоплощаясь в самое страдание, вызывала еще большее восхищение. Не успела она закончить первый романс, как ее тотчас попросили спеть еще, и Архангельская завела свою любимую - «Гнедых». Вновь ей аплодировали... И освоившись совсем, почувствовав себя ничуть не ниже этих господ, она свободно заговорила с мадам Юнкевич и графиней Доррер.

- Нелли Эдуардовна, - обратилась она запросто. - Пойдемте на Фирюзинку - руки ополоснем после шашлыка.

- Да, пожалуй, - согласилась та, идя сбоку и расточая похвалы Архангельской.

Вскоре к ним подбежал генеральский адъютант.

- Послушайте, капитан, - кокетливо вступила с ним в игривый разговор Нелли Эдуардовна. - Почему вы не покрасите свои сивые брови в черный цвет? Мне больше нравятся чернобровые.

Женщины рассмеялись. Адъютант, дурачась, взял Архангельскую под руку и тут почти рядом послышался шутливо-угрожающий голос Леша:

- Адъютант, смотри у меня!

- Виноват, ваше превосходительство! - Капитан отошел от Ларисы Евгеньевны и заспешил к столу.

- Ну, миленькая, вам прямо-таки везет, - позавидовала мадам Юнкевич. - Даже сам генерал-лейтенант, этот сухарь, преданный слуга собственной супруги, к вам неравнодушен. Надо же!

Леш прошел мимо женщин и скрылся в своем домике. Архангельская и Юнкевич вернулись к столам. Тут уже был полный послеобеденный беспорядок. Многие встали со своих мест и курили в холодке под деревьями, другие играли в павильоне в бильярд. Некоторые ушли прогуляться по Фирюзе. Лариса Евгеньевна, взяв со стула гитару, отнесла ее и положила в автомобиль. - Миленькая, что же это вы?! - подходя, вдруг упрекнула ее графиня Доррер. - Идите, поухаживайте за генералом.

 - С какой стати, ваше сиятельство! - Архангельская вздрогнула и покраснела от унижения и мгновенно вспыхнувшего негодования.

- Миленькая, он ждет вас! Он послал меня за вами... У него оторвалась пуговичка и надо ее пришить.

- Вот вы и пришили бы. - Лариса Евгеньевна гордо вскинула голову и окатила графиню презрительным взглядом.

- Боже, какое хамство. Вы только посмотрите на эту девицу. Я приказываю вам, ступайте к генералу. Вы же его секретарша, так займитесь благотворительством!

- В чем дело, что за шум? - подскочила Нелли Эдуардовна. - Вы так вздорите, что господа обратили внимание.

- Представьте себе, эта куколка - протеже какого-то жандарма Султанова, которую я обогрела и устроила на тепленькое место, не желает пойти к генералу и пришить ему пуговицу. - Доррер неприятно захихикала. - Неужели Леш хуже какого-то заштатного пристава.

- В самом деле, Лариса Евгеньевна, - умоляюще улыбнулась Нелли Эдуардовна. - Я бы на вашем месте не стала и задумываться... Все-таки, Леш - это... сами понимаете...

- Ну и ступайте к нему! - Оскорбленная и униженная, Архангельская повернулась и пошла к воротам...

 

XIII

Из Фирюзы она уехала по узкоколейке, в небольшом пассажирском вагончике. В нем было почти пусто, ибо солнце только-только забиралось в зенит, и назад, в Асхабад, никто пока не спешил.

В Безмеине она прождала целый час пассажирскую карету. Наконец подошел открытый дилижанс: лошадей выпрягли, напоили, дали сена. Объявили посадку. Лариса Евгеньевна заняла место впереди, и до самого Асхабада, беспрестанно думая о жутком нынешнем дне, устало смотрела на Копетдагские горы и зеленые холмы, еще не опаленные солнцем. Вернувшись домой и не застав отца - он ушел в госпиталь на ночное дежурство, - она упала на кровать и, плача, уткнулась в подушку. Пролежала, наверное, час или больше, и очнулась от стука в оконное стекло. Стучались в передней, окна которой выходили во двор. Выйдя, Лариса Евгеньевна приоткрыла дверь и увидела Лесовского.

- Боже ной, Николай Иваныч! - радостно воскликнула она. - Боже мой... Входите. Я только что вернулась из Фирюзы.

- Добрый вечер, Лариса Евгеньевна. - Он взял ее за руку, осторожно и пытливо заглядывая в глаза, и она, не справившись с чувством теснящейся в ней обиды и нахлынувшей радостью, заплакала, судорожно покусывая губы.

- Что с тобой? - тревожно спросил он, бережно обнимая ее, приткнувшуюся мокрым лицом к его плечу. - Ну, успокойся, успокойся.

- Нет, нет, я ничего... Это я так... Просто мне стало совсем хорошо оттого, что вдруг появился ты. После того вечера, когда я пела в городском саду, я все время жалела, что ты ушел.

- Была на то причина, - усмехнулся он, взяв со стола спички. - Может быть, зажжем лампу, уже темно.

- Да. конечно... О какой причине ты говоришь?

- Ты же была с кавалером... с офицером! Щеголь такой с черными усами.

- Ты не думай ничего плохого. Кранк - врач-гинеколог. Он порядочный человек... Во всяком случае, со мной он не позволяет ничего лишнего.

- Он бывает у тебя?

- Что ты! - возразила она и растерянно замолчала, не в силах сказать, что Кранк все-таки был у нее- делал ей операцию, а потом два или три раза заходил, справляясь о здоровье. Но это были посещения врача, а не кавалера. - В общем-то он ухаживает за мной, и, кажется, неравнодушен ко мне, но ты можешь быть спокоен. - Лариса опять посмотрела ему в глаза.

- Зачем ты оправдываешься передо мной? - сказал он как можно спокойнее. - Разве в этом Кранке дело... Позволь я сяду?

- Ну, конечно, садись. Сейчас я заварю чай. У меня есть пачка зеленого.

Лариса Евгеньевна зажгла примус, поставила на него эмалированный чайник и принялась накрывать на стол. Лесовский молча наблюдал за ней, стараясь увидеть изъяны в ее внешности, в движениях, в осанке, чтобы с сожалением сказать себе: «Не та уже Лариса - куда девалась ее девичья прелесть после встреч с жандармом!», но ничего подобного не находил - наоборот, она казалась ему еще краше, еще изящнее.

- А этот негодяй... пристав - он не приезжает к тебе? - Голос Лесовского задрожал, и Лариса Евгеньевна поняла: «Вот то главное, что всю жизнь будет стоять между нами».

- Не надо. Ради бога, не надо... - Лариса Евгеньевна безвольно опустилась на диван.

Лесовский сел рядом.

- Хорошо, давай о другом. Я буду говорить о том, как этот негодяй Султанов и еще десятка два таких, как он, - пристава, офицерские чины, жандармы, сам Иванов - ротмистр, заведующий розыскным пунктом, ехали в Красноводск в одном вагоне со мной, чтобы пересесть на пароход, и добравшись до Челекена, расправиться с забастовщиками... Они арестовали и посадили в трюм самых активных, избили их до полусмерти, а толпе бросили «подачку». Вот вам десять процентов надбавки к заработку, и заткните свои глотки.. Между прочим, Султанову этого наши товарищи не простят.

- Да пусть он подохнет, подлец, самой позорной смертью, - перебила Лариса. - Я ненавижу его. Ты не знаешь всего, что произошло...

- Я все знаю, мне сегодня рассказал твой отец. Я ведь был у тебя еще днем. Мы порядком повздорили с Евгением Павловичем. Я понимаю его... Он не нашел ничего лучшего, как заставить этого жандарма позаботиться о вашем благополучии. Дом вам он сыскал, службу в госпитале и в Народном доме, и за все за это уплатил немалые деньги.

- Замолчи! - Лариса Евгеньевна порывисто встала. - Нельзя же быть таким жестоким. Уходи, если ты считяешь меня продажной шлюхой... Уходи!..

Лесовский вздрогнул.

- Ну, что ж, - сказал он глухо и встал. - Вероятно, не надо было нам встречаться...

Он успел сделать лишь шаг к двери, как Лариса Евгеньевна бросилась к ней и повернула ключ.

- Никуда ты не уйдешь, - заявила она резко. - Если ты мужчина, то не оставишь меня одну. Я ж одна. Одна.... Кроме тебя у меня в сердце никого не было и нет... Прости меня за все, хотя я ни в чем не виновата. Это жизнь такая... Она терзает каждого, кто не в состоянии противостоять ее грубой силе, подлости, хамству... Ох, Николай Иваныч, дорогой мой, если бы ты знал, какой заветной мечтой было у меня войти в высший свет, быть богатой и знатной. И знал бы ты, как я все это теперь презираю! Я никогда не думала и даже не допускала мысли, что высшее общество стоит и передвигается на ходулях самой наглой лжи, обмана, подкупов, взяток, безжалостного отношения друг к другу, не говоря уже о простых людях. Простую чернь эти аристократы просто не считают за людей. Даже животных - кошек и собак - они больше любят, чем нас.

- Да, наверное, это так, - согласился Лесовский, внимательно наблюдая за Ларисой Евгеньевной и находя, что она и в самом деле настолько издергана, что заслуживает самого большого сострадания. - Ты даже о чае забыла, - напомнил он. - Но прости за прямоту. Иначе я не могу... Мне пора идти...

Она не отозвалась. Глаза ее потускнели, появилась в них некая тревога. Он успел прочесть в ее глазах: «Сейчас уйдет и никогда не простит мне моего греха!» Она медленно отошла от него.

- Ты еще придешь? - спросила тихо.

- Приду, если пригласишь.

- Тогда приходи завтра, послезавтра, когда у тебя будет время. Я буду тебя ждать.

У двери он обнял ее. Она ждала и надеялась - сейчас останется, но этого не случилось. Лесовский вышел, слышны были его удаляющиеся шаги по двору.

- Он мне никогда не простит пристава, - вслух подумала Лариса и устало опустилась на диван.

Утром она шла к центру города по Таманской. Противоречивые чувства терзали ей душу. «О, боже, неужели это был только кратковременный сладкий миг? Неужели так велико чувство самолюбия, что нельзя его побороть даже самым здравым рассудком? Ведь Николай Иваныч умен и рассудителен! О, если бы ум был сильнее чувств - сколько бы бед и несчастий могли бы мы предотвратить!»

На Соборной зазвонили колокола и где-то далеко, на самой окраине, откликнулся им деповский гудок. Лариса Евгеньевна, утеряв тонкую ниточку мысли, посмотрела по сторонам и только тут осознала, что подходит к Русскому базару и что утро великолепное - всюду толпы народа, повозки, лошади, ослы с поклажей, верблюды на обочине. У каждого обывателя свои заботы, радости, горести, сомнения. На углу у магазина, сидя, раскачивался слепой нищий. Лариса Евгеньевна положила ему в тюбетейку гривенник, подумала с жалостью: «И жить уже незачем, а живет, бедняга, стремится жить... борется всеми силами, чтобы утром ощутить тепло солнца, а вечером тепло подушки, если только она у него есть... Боже, но нельзя же мне равняться в своих горестях с ним! Надо жить смелее и всеми силами стараться быть независимой...»

В скверике у здания Народного дома дремал на освещенной солнцем скамейке кот Мурысь - любимец завсегдатаев Дома. Увидев Ларису Евгеньевну, он встал, выгнул спину, потянулся и спрыгнул ей под ноги. Она погладила его, потрепала за уши.

- Будет вам баловать этого развратника! - смеясь, сказал сторож. - Всю ночь не давал спать, по крышам за своими дамами бегал.

- Здравствуй, дядя Степан. Никто еще не приходил? - Лариса вошла в вестибюль, взяла в гардеробной ключи. - Госпожа Леш не звонила?

- Никто не приходил, никто не звонил - все спят после вчерашнего, - пояснил сторож. - Все-таки день императора, как ни говори.

Войдя в приемную, она распахнула ставни, сменила в машинке ленту и принялась перепечатывать роли из «Бесприданницы». Странно, но в этот день никто ее не потревожил. Даже госпожа Леш забыла позвонить, чтобы высказать очередное назидание. «Вероятно, и впрямь заболела», - подумала Лариса Евгеньевна.

Вечером, однако, мадам Леш пришла, свежая и здоровая, и первыми ее словами были:

- Ларисочка, а штабс-капитан Кранк еще не заходил?

- Нет-с, да я его и не жду... не приглашала, - поняла ее вопрос по-своему Архангельская.

Мадам Леш озорно прищурилась, сраженная наивностью секретарши, и рассмеялась.

- Вы у нас, ну, прямо прелесть. Вчера, по рассказам графини, испугались пришить моему генералу пуговицу, а сегодня боитесь своего врача.

- Никого я не боюсь, - выговорила, как можно мягче, Лариса Евгеньевна. - Просто у меня есть свое человеческое достоинство.

- Но ваше достоинство граничит с грубостью и неповиновением, - заметила Леш, заглядывая в зеркало и поправляя локоны. - Вы не на шутку рассердили моего мужа. Раз в жизни, говорит, позвал вместо денщика секретаршу, и то получил от ворот поворот.

Лариса Евгеньевна отошла от машинки и остановилась, рассматривая в упор генеральшу.

- Неужели вы, будь он вам не муж, а лишь командующий или председатель благотворительного общества, остались с ним наедине?

Мадам Леш с презрением глянула на Архангельскую.

- Барышня, а не кажется ли вам, что у вас слишком короткая память? Давно ли вы нежились в постели со становым приставом... и совершенно не думали, что находитесь один на один с мужчиной! А теперь строите из себя верх целомудрия. Или вы думаете, нам ничего неизвестно о вашем прошлом? Впрочем, один ли становой пристав? Я ничуточки не сомневаюсь...

- Дура! - вне себя крикнула Лариса Евгеньевна. - Самая отпетая дура!

- Что-о-о!.. - задохнулась госпожа Леш. - Что ты сказала? Я - дура? Ах ты, дрянь негодная! - Мадам Леш взяла со стола карандаш, швырнула им в секретаршу, затем схватила чернильницу, но бросить не успела - Лариса выскочила из приемной.

 

XIV

В самый разгар лета началась война. Сначала в газетах появилось сенсационное сообщение об убийстве в Сараево наследника австрийского престола эрцгерцога Франца Фердинанда. Асхабадские обыватели и особенно высший свет не успели «переварить» эту новость, как газеты сообщили о том, что Австро-Венгрия объявила войну Сербии и подвергла артиллерийскому обстрелу Белград. Россия, возмущенная столь дерзким поступком австрияков, объявила сначала в пограничных с Австро-Венгрией округах, а затем всеобщую мобилизацию. Тотчас Германия поставила русскому самодержцу ультиматум и, не получив ответа, объявила России войну.

На площадях и в парках Асхабада прошли митинги. Вскоре привокзальная площадь и товарные платформы почти ежедневно стали заполняться маршевыми ротами, - уезжали на театр военных действий кадровые военные и вновь мобилизованные граждане. Готовился к отъезду текинский полк-в окрестностях Асхабада джигиты ежедневно отрабатывали конную атаку с саблями наголо. Многие военные чины, в том числе полковник Хазарский, подали рапорты об отправке в действующую армию. Хазар-хан, как бывший адъютант генерала Куропаткина, написал ему личное письмо с просьбой быть при его высокопревосходительстве. В один из дней, совершенно незаметно для взбудораженных войной граждан Закаспийской столицы, уехал генерал-лейтенант Леш со своей благоверной супругой. С ними вместе отправился доктор Кранк. И так же незаметно прибыл в Асхабад новый начальник Закаспийской области, бывший полицмейстер Ташкента генерал-майор Калмаков, человек больной, к тому же в солидном возрасте. Был смотр войск асхабадского гарнизона - на Скобелевской площади выстроился личный состав запасных стрелковых полков и артдивизиона. Новый командующий выехал к солдатам на коне, произнес пламенную речь, затем в военном соборе, здесь же, на площади, состоялся молебен во имя государя, Отечества и скорой победы.

Поздними вечерами на плохо освещенной фонарями привокзальной площади несколько раз выступал перед солдатами граф Доррер. В сером макинтоше и широкополой шляпе, при галстуке, с солидным портфелем в руках он подъезжал к вокзалу на автомобиле. Это производило на военных до поры до времени должное действие, пока однажды в такой вот вечер кто-то не выкрикнул из толпы! «За что воюем, граждане! Гонят вас, как баранов, на скотобойню!» Доррер тотчас отметил - выкрикнул столь обличительную фразу не солдат, сказал «вас», но кто именно, узнать не удалось, поскольку солдатня тотчас поддержала «провокатора».

В этот вечер случайно оказались рядом с митингующими эсеры Фунтиков, Седых, Макака. С ними был и инженер Лесовский.

- Смотри-ка, какой шустрый! - удивился Фунтиков, услышав голос «провокатора». - Наверняка из большевиков. Это они прут против оборонческого движения. Вместо того, чтобы спасать Отечество от немцев, тащат в Думу всякие законопроекты. Сначала о страховых кассах и рабочей печати, потом об отмене ограничений прав евреев. Все еще надеются, что письменными требованиями и криками чего-то добьются. Бить надо б... кто поднимает руку на народ, а социал-демократия только и знает, что скандалы на площадях устраивает. Что толку от того, что кто-то сейчас выкрикнул антивоенный лозунг? Ну, пошевелил мозги серой массе - и только. Пошумят и успокоятся солдатики. Да и вообще, шутить в военное время такими скользкими фразами более чем вредно. Все-таки, Отечество в опасности.

Лесовский стоял за спиной Фунтикова, облокотясь на перронную загородку, и заметил «провокатора». «Да это, кажется, шапочник Яков! - подумал он удивленно. - Вот тебе и на! Значит, не случайно, не ради красного словца тогда в мастерской забрасывал он удочки насчет марксизма, о Полуяне спрашивал!» Николай Иваныч старался не потерять Якова в толпе, ибо был он в солдатской шинели, как и все. Но вот солдаты стали подниматься на перрон, тесня в сторону Фунтикова и его компанию, а Яков перешел улицу и остановился на тротуаре, глядя на отъезжающий автомобиль Доррера и сидящих в нем господ из канцелярии.

Лесовский догнал его у здания управления Среднеазиатской железной дороги.

- Здравствуйте, Яков! Узнаете?

- Нет, что-то не припомню. - Яков отвернулся и зашагал прочь, подумав, «не из сыщиков ли этот тип?!»

- Ну хоть шапку-то свою узнаете?! - бросил вслед Лесовский.

Яков остановился:

- Инженер, кажись, если не ошибаюсь? С туркменами как-то приходил. Заступничество за них имел, а они заказали за твою добрую поддержку эту шапку.- Яков заговорил с Лесовским, как со старым приятелем, и это еще больше расположило Лесовского к нему.

- Это вы сейчас против войны речь держали?

- С чего ты взял?

- Сам видел и слышал.

- Ну, раз так, то помалкивай. Будешь молчать, еще одну шапку на зиму сошью. Я ведь теперь сам себе хозяин. Мастерскую у Рабиновича купил. Отбыл мой хозяин в края не столь жаркие. А ты все у них, на кяризах?

- Да нет... Я давно уже по разъездам да станциям колешу. Нынче солдатня на Красноводск идет, а воды на станциях маловато. Кубовые кипятком не успевают снабжать военных, вот и приходится, как говорится, изыскивать дополнительные водные ресурсы.

- Ну вот видишь, и тебе война забот прибавила.- Яков пытливо заглянул в глаза инженеру. - А нам эта война вот как поперек горла встала, - Яков полоснул ребром ладони по горлу.

- Не пойму я вас, - недоуменно пожал плечами Лесовский. - Война - для всех война. Даже эсеры - и те за войну до полной победы, а они, сами знаете, как защищают народ.

- Еще бы не знать, - иронически усмехнулся он.- Так защищают, что на бедный народ все шишки сыплются. Хлопнут эсеры одного, скажем, градоначальника, а на его место другой становится. Этот другой начинает мстить рабочим за своего предшественника. Сколько нас в тюрьмах томится из-за ваших убийств и покушений.

- Ну, положим, я не состою в их партии. - Лесовский вскинул голову, выражая всем своим видом, что он сам по себе, и тут же добавил: - Но вообще-то, если говорить о революции, то бескровных революций, как я понимаю, не бывает. Социал-революционеры, ох, как теснят царских опричников. Неровен час, глядишь, и свергнут... - Он оглянулся по сторонам, не слышал ли кто его последних слов.

- Эсерам с их допотопной крестьянской программой никогда не одолеть царя! - резко выпалил Яков. - Они ходили в народ, сеяли смуту, поднять пытались крестьян против помещиков - из этого ничего не вышло. Теперь сменили вывеску, стали называться социал-революционерами, а программа у них прежняя, и дух бунтарский. Стенька Разин да Емельян Пугачев- разве что такой программой руководствовались, оттого и потерпели поражение.

- Странно... - Лесовский удивленно хмыкнул. - Какой же программой руководствуются большевики? Неужели они собираются свергнуть самодержавие лозунгами и петициями?

- Эх ты, инженер, да еще грамотный человек, - упрекнул его Яков. - Академию окончил, с простым народом общаешься, а за передовым учением не следишь. Марксизм - это тебе не пугачевщина. Марксизм - строгая политическая наука. Читать надобно Маркса, тогда сразу твои глаза откроются и по-иному глядеть на мир будут.

- Все одни слова, - возразил Лесовский. - Я не вижу рационального зерна в этом учении. Ну что из того, что вы подняли лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Ну, соединятся, а дальше что? Выйдут на площади, поднимут над головами красные транспаранты - и только...

- Ах ты, мать честная! - заразился озорным духом беседы Яков. - Как бы тебе, инженер, половчее высказать самую суть?.. Ну, так вот, слушай. Эсерам поодиночке никогда не перебить всех царских опричников - жандармов, судей, прокуроров, чиновников, графов, князей и прочих кровососов. Их может одолеть сила, равная им, но настроенная против. Единым духом поднимемся все сразу и разорим царскую старую машину. Вот потому и зовем, чтобы все пролетарии соединялись. А вообще-то с наскоку трудно понять учение Маркса, - виновато развел руками Яков.

- Но почему же не понять, - возразил и задумался Лесовский. - Не такой уж я тупой. Только где же возьмешь такую организованную силу?

- Спрашиваешь «где возьмешь?» На это я тебе отвечу так: силу эту царь гонит на войну, как скот на бойню, чтобы ополовинить ее или уничтожить совсем. Как побьет царь всех рабочих и крестьян, как останутся одни дармоеды-чиновники, да князья, да графы - тогда царю не страшна будет никакая революция, ибо некому ее будет делать. Вот поэтому большевистская фракция четвертой Государственной думы выступает против войны и призывает народ к свержению самодержавия.

- Н-да, в ваших словах, действительно, есть правда, - согласился Лесовский. - У вас что же, есть своя организация большевиков? - поинтересовался инженер и предупредительно поднял руку. - Впрочем, можете мне ничего не говорить. Неровен час, прознает о вас полиция - на меня станете думать. Однако меня удивляет, как вы, сидя в своей мастерской, марксизм столь успешно усвоили?

- Да так, почитываю газетки разные, - уклонился от прямого ответа Яков. - Ты и сам видел в газетах статьи о марксизме того же Полуяна. Видел, да только не придал им значения, а я с интересом их читал. Думаю, не запрещено, коли в газетах их печатают.

- А где теперь Полуян? - поинтересовался Лесовский.

- Ну вот. Откуда мне знать. Уехал, наверное, раз не слышно. А ты, коли имеешь какие-либо сомнения, заходи ко мне в мастерскую - чайку попьем, поговорим. В прошлый раз не спросил я - откуда ты родом. Или спрашивал, да забыл, - поинтересовался Яков.

- Москвич я. А ты?

- Я воронежский, а в Асхабаде уже девятый год, сызмальства шапки шью - отцом обучен. Как закончил церковно-приходскую школу, так и начал кроить да шить. Пятнадцать годков было, когда отпочковался от папаши и подался в город. С рабочими, стало быть, познакомился, кружки посещал. Только ум-разум просветлел малость - и тут на тебе! - полиция. Арестовали. Пришлось годок в тюрьме посидеть. Вышел - опять в шапочную. Вот ведь они какие эти шапки! Разом от них не отмахнешься. В девятьсот пятом, в революцию, опять приписали, дескать, так и так, как активного участника беспорядков засадить в тюрьму, а потом выслали, запретили в Воронеже жить. Мыкался, мыкался, кое-как разрешили поселиться в Асхабаде... - Яков говорил искренне, подтрунивая над собой и располагая к себе Лесовского.

Лесовский проводил его до Русского базара. Здесь Яков свернул в проулок и скрылся в темноте, а Николай Иваныч вышел на Таманскую и вскоре был у Ларисы.

Лесовский застал Ларису одну. Она отворила ему, зябко ежась, подставила щеку для поцелуя и тут же вновь сунула озябшие пальцы в накладные кармашки платья.

- Холодно что-то, - сказала с виноватой улыбкой. - Будешь чай?

- Нет, пожалуй. Я не надолго. Принес тебе, на первый случай, двести рублей... как безработной. - Он улыбнулся, но шутки у него не получилось.

Лариса Евгеньевна подождала, пока он вынул из кармана и положил на стол пачку ассигнаций, затем четко выговорила:

- Спрячь, я не возьму их.

- Отчего же? - удивился он. - Я даю тебе эти деньги безвозвратно. Я же понимаю, как трудно тебе.

- Ты унижаешь меня. - Она горько улыбнулась и, взяв стакан с чаем, начала помешивать в нем ложечкой.

- Не понял, чем же я тебя унижаю? - обиделся Лесовский. - Я пришел к тебе как друг. Разве бросают друзей в беде?

- В том-то и дело, что ты всего лишь друг. На большее я давно не надеюсь. Любовь и сострадание, Николай Иваныч, понятия разные. Ты сострадаешь - и это верх проявления твоих чувств ко мне. Ты возьми, возьми деньги, - торопливо и, как показалось Лесовскому, раздраженно заговорила она. затем взяла со стола ассигнации и сунула ему в боковой карман. - Не думай, что я глупенькая. Я давно все поняла. Иди-ка, да пожалей лучше нищих - вон их сколько сидит на тротуарах. А я - не нищая... как-нибудь сама о себе позабочусь.

- Лара, да ты что?! - Лесовский взял ее за руки, притянул к себе, но она со слезами на глазах отвернулась.

- Чужие мы с тобой, - сказала она глухо. - Подлая жизнь сделала нас с тобой чужими. Я долго думала и твердо решила, что нам не надо бывать вместе. Я не хочу тебе портить жизнь. Ты, конечно, можешь снизойти, убедить самого себя, что любишь меня, но только на время. Потом твоя любовь превратится в ад для тебя и меня. Этот негодяй пристав так и будет стоять между нами.

- Лариса, милая, что я должен сделать, чтобы доказать свою любовь?

- Ничего... Ровным счетом ничего, - снова твердо выговорила она. - И чем раньше поймешь, что не любовь тебя влечет ко мне, тем будет лучше для нас обоих.

- Ну ты позволишь хотя бы иногда бывать у тебя?

- Нет, Николай Иваныч, нет. Чем скорее мы забудем друг друга, тем быстрее изгладится из моей памяти прошлое.

Он молча оделся, все еще надеясь, что Лариса остановит его. Однако ее губы были плотно сжаты и лицо сосредоточено. В глазах у нее не было ни тени сомнения.

- Прощай, - произнес он, взявшись за дверную ручку.

- Прощай, Николай Иваныч, видно, на роду мне написано быть одной. - Лариса поцеловала его в щеку и осенила на дорогу крестом.

Для него это был удар. Больше того - удар неожиданный. Только отойдя от дома, он начал догадываться, что все его колебания очень чутко улавливались Ларисой и наконец вылились в резкое и решительное «нет". Деньги, которыми он намеревался окончательно снять с ее души тяготы и сомнения, сыграли обратную роль. Они унизили ее.

Утром Игнат поднял его задолго до рассвета. Лесовский пришел на станцию, залез в тамбур. Поезд был «бочковой» - сплошные цистерны. Двинулся, загремел на стыках рельс и на стрелках, словно гром разразился над вселенной. Инженер смотрел в темноту на красные квадраты окон, сонно думал: «Рано встает рабочий люд... А Лариса Евгеньевна, наверное, спит и горестей не знает...» Больно опять стало за нее и за себя. С отвращением смотрел Лесовский на Бахар, когда поезд проносился мимо, не останавливаясь. Где-то совсем рядом, кажется, вон за теми высокими деревьями пряталось приземистое, с крылечком, здание приставства...

 

XV

На склонах гор и в ущельях все также горела в ямах арча. Наемные батраки-персы рубили деревья, сжигали их и везли уголь на станцию. Все также близ лесных массивов, на землях Теке-хана и гапланцев, несмотря на определение кяризного суда «прекратить работы на обоих кяризах», копались новые галереи. Первым нарушил судебное постановление сам Теке-хан, которому казалось, что арчин Мамедяр нечестно выиграл дело в суде. Мамедяру же и его людям показалось, что это их напугал Хазар-хан - если бы не он, они бы никогда не согласились сворачивать работы на своем кяризе. Страсти постепенно раскалялись. И вот удобный случай. Едва сменился в Асхабаде командующий, Мамедяр тотчас отправился к генерал-лейтенанту Лешу, высказал свои жалобы, сдобрив их богатыми подарками. Леш вызвал Юнкевича, распорядился послать на кяриз специалистов, а решение кяризного суда отменил. Теке-хан запоздало тоже бросился к генералу Лешу. Тот развел руками: «Ничего поделать не могу, милейший». Тогда Теке-хан пошел к графу Дорреру: «Выручай, не знаю, как быть». Граф настрочил петицию на имя генерал-губернатора Туркестана. Жалоба эта пролежала в Ташкенте не рассмотренной (не до нее было - началась война) больше года. Видя, что пособничество его не возымело действия, Доррер, находясь по делам службы в Ташкенте, пробился к самому командующему Туркестанским краем, 'генералу Мартсону. Тот пообещал в самом скором времени разобраться и переправил жалобу Теке-хана военному министру России. Наконец, когда на пост начальника Закаспийской области заступил генерал-майор Калмаков, из Петербурга пришло решение. «Начальник области генерал-лейтенант Леш не имел права отменять решение кяризного суда, а новый командующий генерал-майор Калмаков - поддерживает Леша». Военный министр, генерал от инфантерии Михневич предписал решение суда, окончившегося когда-то мировой сделкой, оставить в силе. Тотчас судебный исполнитель с полицейскими, а с ними несколько ирригаторов отправились к Теке-хану, замерили дебит его кяриза и ахнули - всего двадцать литров... Поехали к гапланцам, произвели замер у них: оказалось, сто тридцать два с половиной литра в секунду.

Прошло еще несколько дней, и вот в аул Гаплан приехал со своими нукерами пристав Султанов, привез техника по ирригации Кондратьева и плотников. Следом прикатила арба с лесом. Гапланцы сбежались к своему кяризу. Пристав оттеснил их в сторону, сказал повелительным тоном:

- Арчин Мамедяр и вы, уважаемые бедняки! Командующий Закаспийским краем генерал-майор Калмаков приказал мне восстановить на вашей земле справедливость, определенную мировыми судьями три года назад. Надеюсь, Мамедяр, память у тебя за это время не ослабла, и ты помнишь, что при генерале Шостаке в твоем кяризе было всего шестьдесят литров, а у Теке-хана - восемьдесят. Теперь же - все перевернулось вверх ногами, поэтому все надо поставить на неги. Сейчас этот господин, техник Кондратьев, и рабочие установят два деревянных водослива. По одному вода пойдет на поля гапланцев, по другому часть воды отдадим Теке-хану. Советую тебе, Мамедяр, быть благоразумным и не мешать справедливому делу.

- Ладно, Султан-бек, слишком много ты говоришь. - Мамедяр пальцы сжал в кулаки. - Делай свое черное дело, раз приехал.

Плотники тут же сгрузили доски, установили временный верстак, взялись за пилы и рубанки. Работа закипела. Гапланцы постояли, наблюдая за ними, затем, отошли и сели в сторонке.

Кондратьев хлопотал над чертежами, давая плотникам точные расчеты, чтобы, не приведи бог, ошибиться. Надо соорудить водораздел так, чтобы вода шла по двум желобам точно в том количестве, какое было определено когда-то кяризным судом. Тут бы и грамотный человек поломал голову, чтобы сделать правильный расчет, а Кондратьев в математике смыслил слабо. Почесывая затылок, никак не мог сообразить - как разделить поровну воду на два кяриза, если в одном двадцать литров, в другом сто тридцать с половиной, а надо по шестьдесят семь с половиной, как это определено судом? Долго соображал ирриггтор и наконец дал расчеты. Гапланцы же оказались куда смышленнее техника из земства. Как только плотники начали сбивать желоба, Мамедяр подошел к ним:

- Почему делаете одинаковые водосливы? Нет, так не пойдет!

- Все правильно, - возразил Кондратьев и оттолкнул Мамедяра. - Будешь ты еще меня учить! Можно подумать, у меня своих умных голов не хватает!

Султанов тоже подскочил к арчину, замахнулся камчой:

- Эй, дурак! - крикнул он со злобой. - Если сейчас же не уйдешь и не уведешь своих людей от кяриза, я арестую тебя и отправлю в тюрьму, как самого злостного саботажника!

- Ладно, пусть будет по-твоему. - Мамедяр, с трудом сдерживая себя, отошел и увел к кибиткам остальных.

Плотники продолжали работу до позднего вечера, но водосливы пока еще не были готовы. «Пора бы и отдохнуть, - сказали они Кондратьеву. - Мы ведь не десятижильные...»

Техник с рабочими, опасаясь оставаться в ауле после ссоры с Мамедяром, отправились в аул Теке-хяна, - там и заночевали. Пристав, настороженный грубым поведением гапланцев, выставил на место постройки водосливов Двух нукеров, и тоже уехал в Бахар.

На кяризе наступила тишина, но не надолго. В ауле Мамедяра в эту ночь никто не спал. Каждый понимал, что с ним случится, если власти вдвое урежут воду! Да и вообще - где справедливость? Как можно делить воду с Теке-ханом поровну, если в его ауле имеют на нее право всего двадцать четыре человека, а в ауле Гаплан - сто двадцать! Под утро сошлись наиболее решительные дехкане, подкрались к сторожившим кяриз нукерам, обезоружили их, связали, и деревянные желоба сломали и искрошили лопатами в щепки. Зная наперед, что не обойдется без дальнейшего скандала, все вооружились в ожидании Султан-бека. И он приехал, вновь с нукерами, едва поднялось над пустыней солнце. Одновременно прибыла толпа из аула Теке-хана, пристроилась к нукерам пристава. Среди людей текинского хана был Бяшим-пальван, поскольку жил он в его ауле, выполняя все требования Теке-хана и, как говорится, зерно на лепешку получал у него.

- Вах-хов! Что же это тут наделали?! - воскликнул он с присущей ему наивностью, увидев разбитые желоба и вырытые новые арыки.

- Поистине правда высказывается языком самого бескорыстного! - подхватил слова Бяшима стоявший впереди толпы Теке-хан. - Наш пальван, всему миру известно, водит дружбу с арчином Мамедяром, но и он до глубины души возмущен его необдуманным поступком.

- Харам-зада! - злобно проворчал Поллад. - Если уж Бяшим обвиняет своего верного приятеля, то что остается делать нам!

- Люди, вы слышали, что говорят ваши добрые соседи?! - прокричал, обращаясь к гапланцам, Султанов. - Давайте не будем заводить распрю! Я приказываю вам, как пристав, как представитель власти, бросить оружие и выдать мне Мамедяра и всех других зачинщиков бунта. Вы знаете, кто сломал водосливы!

- Ишачий хвост тебе в глотку! - выкрикнул кто-то из толпы. - Проглоти его и подавись.

По толпе прокатился сдержанный смех. И едва наступила тишина, послышался голос Мамедяра:

- Я сам отдамся в твои руки, Султан-бек, но сначала ты верни мне и моим людям все те деньги и добро, которое мы истратили на рытье кяриза. Садись, давай подсчитаем, сколько на кирпичи ушло, сколько на лес и цемент, сколько на содержание рабочих-кяризников и инженера, сколько на подарки господам генералам Шостаку, Лешу и Калмакову. Когда ты вернешь все, что мы истратили, тогда и отдадим воду, а я сам заложу руки за спину и отправлюсь в тюрьму! - Мамедяр замолчал, поискал глазами кого-то в толпе сторонников Теке-хана и, найдя, разразился угрозой. - А тебе, Бяшим, злые духи в аду будут кланяться, когда на тот свет отправишься. Они очень любят тех, кто предает своих друзей, и особенно бедняков!

- Хов, Мамедяр, да ты что! - испуганно прокричал Бяшим. - Какой я предатель? Я всегда за тебя был, Мамедяр, и сейчас моя душа и мысли с тобой. Я не знал, что это ты со своими разломал корыта у кяриза. Если бы знал - сам бы на помощь пришел!

- Дурак безмозглый! Заткните ему глотку! - приказал Теке-хан.

Поллад, казалось, только и ждал этих слов. Он схватил за шиворог Бяшима и потащил его к Теке-хану, да, видно, не на того напал. Пальван отшвырнул его плечом, затем ударил наотмашь по шее, Поллад зарылся в грязь носом. Понимая, что сейчас на него накинутся другие нукеры, Бяшим отбежал в сторону. Теке-хан властно приказал:

- Пальван, если ты считаешь себя человеком из рода Теке-хана, то иди и помоги Султан-беку арестовать этого ублюдка - гапланского арчина.

- Хан-ага, этого я сделать не могу, - Бяшим развел руками и, не зная куда их деть, спрятал за спину.

Толпа бедняков разразилась смехом, и тут терпению Султанова наступил конец. Выхватив револьвер, он выстрелил над головой.

- Вы, ушибленные богом ублюдки! - рычал он сквозь зубы. - Или вы немедленно выдадите своего арчина и всех виновных, или я сожгу ваши вонючие кибитки.

Толпа не отступала, и кто-то даже посмел дернуть лошадь пристава за узду, затем ударили ее тельпеком по морде. Нукеров тоже принялись стаскивать с коней, стыдя и ругая самыми скверными словами. Султанов выстрелил снова, и на этот раз не вверх, а в кого-то из дехкан. Раненый завопил во весь голос. Принялись стрелять из ружей и нукеры. Толпа гапланцев дрогнула и побежала к аулу. Этого только и надо было приставу.

- Хватайте арчина! - закричал он, стегая убегавших людей камчой. - Арчина, сволочи, берите. Он один за всех ответит!

Мамедяра сбили с ног, скрутили ему руки, связали и бросили в арык. Схватили еще несколько дехкан, остальные бежали - кто в поле, кто спрятался за могильными плитами старого кладбища. Бяшим-пальван, ошарашенный случившимся, не зная, что ему делать, долго топтался на одном месте и только взмахивал руками. Разгневанный Теке-хан, видя, что победа на его стороне, подошел к пальвану и плюнул ему в лицо.

- Проклятый безумец, да я тебя голодом уморю! Это ты виноват во всем!

- Хан-ага, за что ругаете?

- Разве не ты помогал во всем Мамедяру, когда Лесов-хан воду искал на кяризе? Ты все знал, сучий сын, но ты не сказал мне ни слова... Провались под землю, прочь с моих глаз... Нет тебе места в моем ауле!

Бяшим, пятясь, отступал от хана, а тот все больше и больше разражался гневом. Рука «благородного» Теке-хана, однако, не могла подняться на простого бедняка, это своевременно понял Поллад и пришел на помощь. Видя пальвана поверженным, Поллад зашел сзади и ударил его кулаком по голове. Бяшим лишь пошатнулся, но тут налетели на него другие нукеры и принялись избивать. Свалив наземь, они топтали его ногами, били сапогами, стараясь попасть по лицу. Затем кто-то испуганно крикнул: «Вах-хов, жив ли он?!», и нукеры оставили свою жертву.

Очнулся Бяшим не сразу. Когда он открыл глаза, то увидел над собой нукеров пристава. Один из них поливал на окровавленную голову пальвана из фляги, а остальные, в том числе и сам Султанов, ждали, когда он очнется.

- Ну, что! - захохотал пристав. - Доболтался своим глупым языком?! Вставай, скотина! Ты у меня еще не так поваляешься. Ползать в ногах будешь, молить о пощаде. Вставай, тебя давно ждет тюремная камера!

- Султан-бек, не тронь его, - тихо, но властно попросил Теке-хан. - Он свое получил. Этого ему на всю жизнь хватит. Иди в аул, батрак, и чтобы я никогда не слышал твоего подлого голоса! - Теке-хан толкнул его в спину, и Бяшим, пошатываясь, пошел, не видя ничего перед глазами.

Ночью он уехал в Асхабад, к Лесовскому, рассказал ему обо всем, что произошло на кяризах, и через два дня, вернувшись, заболел.

Через несколько дней, когда волнения поутихли, инженер Кондратьев и его плотники вновь построили водосливное сооружение и пустили воду из кяриза на поля Теке-хана. Султанов, взяв слово с бунтовщиков, что впредь они не посягнут на закон и определение суда, приказал, чтобы сельчане выбрали себе другого арчина.

Все это время Бяшим-пальван лежал в своей кибитке и скрежетал от обиды и ненависти зубами. Старуха-мать ухаживала за ним и молилась аллаху, чтобы исцелил его боль и отогнал болезнь.

Наконец, Бяшим поднялся на ноги, стал собираться в дорогу. Снял с терима старенький хурджун, бросил в него несколько кукурузных початков, кусок соли, лепешку, надел пиджак, шапку и, торопливо обняв мать, вышел из кибитки. Отойдя от аула, Бяшим свернул в первую же ложбину и зашагал в сторону гор, не зная пока, куда он идет. Главное для него было уйти подальше, чтобы не нашли ханские нукеры.

Ложбина постепенно становилась все шире и шире и перешла в ущелье, над которым с обеих сторон нависали громады гор. Конца этому ущелью не было видно. Он сел на камень, передохнул немного и стал карабкаться в гору, цепляясь за выступы скал. Выбравшись наверх, долго не мог отдышаться - сидел и смотрел На островки красных маков, словно кровью заливших склон. Солнце уже опускалось за хребет, согревая цветы теплыми вечерними лучами, и они вытягивали свои тоненькие шейки, словно провожали уходящее светило. В горных деревцах, разбросанных по откосам и на склонах, щебетали птицы, готовясь к ночлегу. Бяшим подумал: «Скоро наступит ночь, надо найти подходящее место для ночлега». Огляделся и пошел в сторону заходящего солнца, где виднелись заросли арчи. Взобравшись на самую вершину, Бяшим посмотрел на предгорную равнину и увидел в сумерках движущиеся огоньки. Огни были так далеко, что беглец не сразу догадался что это такое. Лишь далекий паровозный гудок разъяснил загадку. Бяшим вошел а арчовый лес - в нем было гораздо прохладнее, и это испугало его: «Не замерзнуть бы ночью!» Но тут он увидел в горе, заслоненной деревьями, большое круглое отверстие, что-то в виде пещеры, и уходить раздумал. Несколько минут он приглядывался и прислушивался: нет ли в пещере зверя, затем поднял камень и, немного приблизившись, бросил внутрь. Тотчас оттуда взлетела какая-то небольшая птица. Поняв, что в пещере никого нет, Бяшим осторожно вошел в нее. Сунув руку в хурджун, он нащупал спичечный коробок, чиркнул спичкой и осветил каменный грот. Пахло в нем козьим или овечьим пометом. Бяшим догадался: «Чабаны сюда загоняют скот, и сами отдыхают в жару». Тут же Бяшим усомнился, ибо никогда не слышал, чтобы текинские чабаны гоняли пасти овец в лес, да еще к самым вершинам Копетдага. «Скорее всего здесь пасут своих коз нухурцы или курды!» Утвердившись в этой мысли и успокоившись, Бяшим сел, привалился спиной к стенке и сразу почувствовал, как устал. Стал думать, что ему делать завтра? Не сидеть же все время в этой пещере. Кончится вода во фляге, лепешка и кукуруза, а потом как быть? Не умирать же с голоду! Бяшим решил, что завтра, как проснется, отправится в сторону Нухура. Горные туркмены никогда не выдадут его Теке-хану, поскольку сами враждуют с ним...

Проснулся Бяшим на рассвете от жалобного блеянья овец. Сообразил мгновенно: «Раз овцы, значит и люди!» Сунул руку в хурджун, вытащил нож. У входа в пещеру послышались голоса - разговаривали персы - Бяшим понимал их язык, да и сам умел говорить по-персидски. «До обеда поспим, - сказал один, - потом поедем дальше». Другой отозвался: «Лошадей тоже поставим в пещеру?» Первый небрежно ответил: «Ай, привяжем к дереву!» Бяшим, прижимаясь спиной к стене, крадучись, пошел к выходу. Он хотел незаметно выскочить из нее и спрятаться. Но только он высунулся, как сразу же был замечен. Оба перса испуганно вскрикнули и выхватили пистолеты. Грянул выстрел. Бяшим присел - пуля взвизгнула возле уха. Наверное вторым выстрелом его пристрелили бы, но один из них узнал Бяшима.

- Погоди, Фирюз, кажется, я его знаю. Ты, пальван, из того текинского аула, где я строил кяриз?

- Дженг! - испуганно и удивленно вскрикнул Бяшим, вставая на ноги.

- Ты один? - спросил Али Дженг, подойдя ближе.

- Один. - Бяшим радостно улыбнулся. - Я ушел от Теке-хана. Нет мне места в его ауле.

- A v н?с мясо кончилось, ходили за овцами в Каракумы. Твой Теке-хан, по моим подсчетам, не доплатил мне за работу в кяризе целую отару овец. - Али Дженг зло засмеялся и пригрозил: - Он мне дорого заплатит за все мученья в сыром подземелье. Я все думаю, как бы у него младшую жену украсть. Говорят, она персиянка, купленная им у курдов, а те украли ее в Ширване. Скажи-ка, пальван, а если послать бумагу Теке-хану, мол, не отдашь молодую гелин, то я буду таскать у тебя баранов, пока ни одного в отаре не останется, - что он ответит?

Бяшим молчал, лихорадочно думая: «Как хорошо, что я встретился с ним! Он не даст пропасть мне в этих краях».

Али Дженг отошел к стоявшей у дерева лошади, покопался в хурджуне, принес лепешку и в банке жареное мясо. Усевшись у входа в пещеру, пригласил Фирюза и Бяшима.

- А разве вы не в этой каменной кибитке живете? - спросил, жуя лепешку, Бяшим.

- Ты чудак, туркмен, - Дженг засмеялся. - Разве заставишь перса жить в пещере! Здесь мы останавливаемся на отдых, когда надо.

Пообедав, персы сели на лошадей и тихонько поехали, подгоняя овец. Бяшим поплелся пешком. Когда выехали из арчового леса, взору открылся вид на долину и небольшое селение, - в нем и жил Дженг у своего друга с тех самых пор, как бежал из кяриза.

 

XVI

В штабе командующего Закаспийским краем экстренное, чрезвычайной важности совещание. Съехались начальники уездов, приставы, ханы - владельцы селений, арчины и другие господа, кому вменено участвовать в совещаниях такого рода. Скобелевская площадь до самых ворот военного собора заставлена легкими повозками. У входа в штаб стоит усиленная охрана.

Ровно в десять генерал-майор Калмаков, тяжело переставляя ноги, словно на ходулях, вышел с папкой из кабинета и направился в заседательный зал. Невысокий рост генерала, седенькая стандартная бородка, характерная для большинства русских генералов, страдальческое от болезни выражение на лице вызывали у собравшихся настороженность и плохо скрытое недовольство.

- Господа, не стану ублажать вас фронтовыми сводками, вы и без меня о них прекрасно осведомлены. Одно могу сказать, - не для печати, разумеется... Господин Чайкин, это вас касается. - Калмаков кивнул склонившемуся над блокнотом корреспонденту газеты «Асхабад» и вновь обратился к собравшимся: - Могу сказать, что коли дело дошло до призыва туземцев на тыловые работы, - конца войны, следовательно, не предвидится. Итак, господа, получен правительственный указ о мобилизации населения окраин России на тыловые работы. Полный текст сего указа получите у действительного статского советника. - Генерал посмотрел на Дуплицкого, сидящего слева, за приставным столом. - А я пока высвечу самые главные пункты, на которые следует обратить особое внимание. Прежде всего, необходимо учесть, что указ следует исполнить с наименьшей затратой времени, в кратчайший срок, а по сему во всем должна быть четкая согласованность между уездным начальством и арчинами аулов. Призыву на тыловые работы в ближайшую очередь подлежат инородцы от девятнадцати до тридцати одного года... Рекомендуется с подлежащими к мобилизации провести соответствующую разъяснительную работу - известить и растолковать, что инородцы, доныне не несущие тягостей настоящей войны, теперь государем-императором призываются на остальное время войны на тыловые работы за плату и с продовольствием от казны... Все, так сказать, для них условия.

- Да уж куда еще лучше! - поддержал начальника области граф Доррер. - Солдат на войне, как мух, бьют, а эти за их спинами будут в обозах службу нести. Поистине, милостив наш государь-император!

- Деликатность его величества неподражаема!

- У царя на всех добра хватает, - послышались угодливые реплики господ заседающих.

- Если бы еще добро добром оплачивалось! - скептически усмехнулся Калмаков. - Нынче, пользуясь военной обстановкой и отсутствием надлежащих сил в крае, на Хиву опять иомуды напали. Генерал-губернатор края Мартсон мечется - не знает, как справиться с разбойником Джунаидом. С самого февраля сей главарь властвует в Хиве, объявил себя хивинским ханом, казнил нескольких сановников хана Исфендиара, открыл пальбу по русскому отряду, порвал провода телеграфные между Ургенчем и Петро-Александровском... Правда, на сегодняшний день отряд генерала Галкина отогнал Джунаида от Хивы, но надолго ли? Не исключено, господа, что мобилизация иноземцев на тыловые работы вновь приведет к активности силы главаря иомудов. От всех нас требуется недюжинная способность в обращении с иноземным населением, согласованность с ханами, баями, духовенством.

- Да уж договоримся, ваше превосходительство!- вновь вставил словцо кто-то.

- Если судить по нынешнему положению в уездах, то трудности будут еще значительнее, - не согласился Калмаков. - Я не успел еще толком осмотреться в Асхабаде, а меня уже засыпали сведениями о происшествиях. К слову сказать, большинство из них связано с волнением иомудов. Не будь столь наглым этот Джунаид, разве бы посмел некий житель Джебела, Берды Гельды, отказаться от работы по пескоукреплению на железной дороге? Или кровавая распря близ кяриза Теке-хана! - Калмаков бросил взгляд на Доррера. - Граф, не поступили ли какие-либо дополнительные сведения об убийстве пристава Султанова?

- Пока нет-с, ваше превосходительство... Но у меня есть свои соображения по этому делу. Сегодня мной приглашен на беседу господин, некоторым образом связанный с этими событиями.

Теке-хан, важно сидевший в углу кабинета, в кресле, услышав о гапланцах, мгновенно оживился:

- Господин генерал, Султан-бека зарезали люди Мамедяра. Не надо было отпускать Мамедяра. Тюрьма для него - самое удобное место.

- Не все так просто, хан. - Доррер с сожалением улыбнулся. - Вся беда в том, что у твоего соседа Мамедяра есть свои заступники. - Граф Доррер вновь повернулся к начальнику области, - Я не думаю, ваше превосходительство, чтобы дело, связанное с убийством Султанова, хоть как-то касалось волнений в Хивинском ханстве.

- Дай бог, - разуверился в своих предположениях Калмаков. - Но как бы то ни было, господа, ваши прямые обязанности - проявлять самые решительные действия. Ведь до чего дошло! Какие-то голодные солдатки из Романовского поселка врываются в волостное управление и набрасываются на старшину! То же самое в кизыларватских главных мастерских. Тут еще дальше дело пошло. Рабочие составили депутацию, ходоков избрали, чтобы ехали ко мне. И это происходит в военное время. Капитан Блинов, встаньте!

Из-за стола поднялся недавно вернувшийся с фронта по ранению офицер, - после смерти Султанова он занял его должность.

- Господин Блинов, - наставительно заговорил Калмаков. - Вы - человек сугубо военный, и, вероятно, не имеете того опыта, каким обладал подполковник Султанов, но это не значит, что вы должны слепо выполнять требования рабочей черни. Пожестче надо с ней, пожестче...

Заседание продолжалось. Говорили об одном, перекидывались на другое - выясняли, не соглашались, спорили, ища истину. Только к четырем часам дня обалдевшая от словопрений, крупная и мелкая администрация Закаспийского края вывалилась из канцелярии на Скобелевскую площадь и заспешила к своим каретам. Зашевелились кучера, защелкали кнутами, заскрежетали стальные обода колес о брусчатку. В несколько минут площадь очистилась, и дворники с ведрами, метлами бросились к местам, где только что стояли повозки, поскорее убрать навоз. Доррер подождал Дуплицкого и отправился с ним обедать в «Гранд-Отель». Ровно через час он появился в полицейском управлении и вызвал на беседу приглашенного повесткой инженера Лесовского, - он уже дожидался в коридоре и тотчас вошел в кабинет.

- Добрый день, ваше сиятельство. Признаться, не ожидал, что встречусь по вызову с вами. - Лесовский был одет по-летнему: в чесучовых брюках, в белой рубашке-апаш, с широким открытым воротом, в легких сандалиях, и ему, слова ради, а может быть, и в самом деле, позавидовал граф.

- Вы, вероятно, прекрасно себя чувствуете, господин инженер, в вашем легком одеянии, - сказал он, улыбнувшись. - А нам, служащим канцелярии, генерал Калмаков не позволяет такой раскованности. Он считает, что с упрощением внешности - теряется и дисциплина.

- Свобода в одежде ведет к свободе мыслей! - подметил Лесовский, все еще стоя перед графом.

- Да вы садитесь, Николай Иваныч. Будьте свободны... И пусть будут мысли ваши свободны, если удается таковыми их содержать. Кстати сказать, мы с вами уже некоторым образом знакомы. Я встречал вас у господина управляющего земством.

- Я тоже не забыл вас, ваше сиятельство. - Лесовский, расположившись в кресле, легонько поклонился графу.

- Путаное дело завязалось с этими двумя кяризами, - пожаловался Доррер. - Тянулась, тянулась тяжба - год, два, три, четыре и вот завершилась неслыханным скандалом. Да боюсь, что и не завершилась еще, хотя и получено постановление военного министра России на этот счет. Формально процесс выиграл Теке-хан, но что будет завтра, послезавтра с его кяризом, одному аллаху ведомо. Налетели на Теке-хана общинники, водосливы разорили, самого чуть было головой в яму не сунули.

- Я слышал другое, - усомнился Лесовский. - Говорят, пристав Султанов применил огнестрельное оружие, ранил нескольких дехкан.

- Не секрет, надеюсь, от кого слышали? - Доррер острыми серыми глазками впился в Лесовского.

- Да чего ж тут секретного, - доверчиво принялся выкладывать инженер. - Приезжал ко мне один туркмен из аула Теке-хана - избитый весь, синяк на синяке. Да вы его должны помнить - он и тогда, когда мы виделись с вами у Юнкевича, со мной был. Бяшимом зовут.

- Да-да, что-то такое припоминаю, - вспомнил Доррер. - Он вам пожаловался, ну, а что же вы? Вы помогли ему?

- Да ну, какая от меня помощь! Разве что сочувствие высказал.

- Ой ли, господин инженер. - Доррер заулыбался н дернул за шнурок под столом. Где-то в коридоре, за дверью, раздался звонок колокольчика, и тотчас вошел жандарм в чине капитана. - Здравствуйте, барон Фиркс. Будьте любезны, покажите нам дело Султанова.

- Сию минуту. - Ротмистр загремел ключами, извлек из сейфа папку и положил на стол перед графом. Тот распахнул корки, покопался в бумагах и положил перед Лесовским окровавленную и проткнутую, судя по всему ножом, записку.

Лесовский, пока еще не понимая, что это такое, но догадываясь - окровавленная бумажка каким-то образом связана с Султановым, - прочел ее: «Немедленно верните воду общине! Каждого, кто покусится на трудный хлеб бедняков-дехкан, ждет такая же, участь! Партия социал-революционеров».

Доррер, внимательно наблюдая за поведением инженера, видел, что он не на шутку растерян, и, самодовольно улыбнувшись, выложил на стол финку.

- А вот этой красавицей был зарезан пристав. Жаль беднягу.

- Граф, - после некоторого молчания, справившись с волнением, заговорил инженер. - Я не понимаю, почему вы решили посвящать в это дело меня?

- Полноте, Николай Иваныч. - Доррер встал из-за стола и подал дело барону Фирксу. - Положите, ротмистр, все это пока в сейф. Я думаю, нет нужды вести письменное дознание. С господином Лесовским мы, как на духу, доверяем друг другу. Он - человек из порядочной семьи, к тому же москвич. И если уж говорить совершенно откровенно, я вызвал вас поговорить по весьма деликатному вопросу, а с этим делом ознакомил так, по случаю. Ротмистр, вы можете оставить нас одних. У нас будет беседа, как говорится, без свидетелей...

Барон Фиркс неторопливо удалился.

- Граф, вы прямо-таки интригуете меня, причем интрига ваша беспощадна. - Лесовский удобнее расположился в кресле: - Говорите прямо, без всяких обиняков. Примерно я догадываюсь, о чем вы хотите вести со мной разговор.

- Я тоже думаю, что вы человек неглупый, и догадаться не трудно, что речь пойдет о возлюбленной Султанова, его бывшей секретарше Архангельской. Я во всех подробностях знаю о ее насильственном грехопадении. Женщины, приятельницы моей жены, знаете ли - невероятные сплетницы, но на этот раз сплетня не разошлась с истиной. Я допускаю мысль, господин инженер, не занесла ли нож над спящим приставом жертва, Лариса Архангельская? Она имела на это полное право! Судя по моим наблюдениям, а я встречал ее в Фирюзе на пирушке, Архангельская горда, самолюбива.

- Граф, я решительно опровергаю эту версию! - заявил Лесовский, ясно понимая, что с приставом расправились эсеры. Но не назовешь же их имена!

- Что ж... Ежели так, то остается одна-единственная версия: Султанова убили эсеры? Но в таком случае, вы, если не прямо, то косвенно замешаны в убийстве.

- Ваше сиятельство, да вы что?! - Лесовский привстал в кресле. - Я действительно испытывал неприязнь к Султанову, и имел полное основание ненавидеть его - он похитил у меня невесту, но я не думал поднимать на него руку.

- Косвенно вы виноваты в том, что высказали сожаление этому туркмену, Бяшиму. Кто-то, вероятно, при вашем разговоре присутствовал? Слухи о разгроме общины дошли до социал-революционеров, и они сказали свое слово.

- Не знаю, ваше сиятельство. Не помню, чтобы кто-то слышал наш разговор с Бяшимом, - начал напропалую врать Лесовский.

Доррер слушал его, то хмыкая, то улыбаясь чему-то, наконец, встал:

- Хорошо, Николай Иваныч, я не стану вас ни арестовывать, ни преследовать. Но, попрошу учесть, если понадобится, вы должны замолвить за меня словечко перед социал-революционерами. Жизнь наша с вами, сами знаете... Все мы ходим под одним богом. Вы меня поняли, надеюсь?

- Понял, но...

- Без всяких «но», господин инженер. Прощайте, и пусть вам улыбаются удача и счастье. - Он подал Лесовскому руку.

- Н-да, странные дела творятся. - Лесовский пожал плечами и направился к двери.

- О нашей беседе, боже упаси, никому ни слова! - предупредил Доррер.

Выйдя из полицейского управления, Лесовский долго не мог прийти в себя; прошел к вокзалу, затем вернулся к городскому саду, снова отправился на вокзал. Мерзкий страх охватывал его до озноба, но страшился он не столько Доррера, сколько своих приятелей социал-революционеров. Стоило ему сейчас пойти к ним и рассказать о том, что царская охранка вышла на след, - они тотчас же «уберут» Лесовского, как опасного свидетеля. «Нет-нет, говорить о допросе ни Фунтикову, ни Макаке ни в коем случае нельзя! А как хотелось бы сказать им пару «хороших» слов за их непрошенную месть! Прав Яков, сколько же невинных людей томится из-за убийств и покушений социал-революционеров».

Лесовский прошагал мимо караван-сарая, нависавшего над базарной площадью высокими громадами стен, свернул в проулок и оказался на Торговой улице, сплошь заставленной сапожными, швейными, шорными, механическими мастерскими. В пестрой веренице раскрашенных вывесок отыскал шапочную. Дверь в нее была открыта, но никого в мастерской не оказалось. Лесовский оглядел небольшую, приземистую, с некрашенным потолком комнату. В ней стояли две ножные машины и верстак, вероятно, для раскройки меха. Из мастерской вела дверь в другую, внутреннюю комнату. За занавесью слышалось звяканье ведром и посудой.

- Хозяева, есть кто-нибудь? Машину тут у вас утянули! - шутливо окликнул инженер.

- Ох, мать ты моя! - выскочила молодка в зипуне. - Кто это тут?! Какую машину? Все машины вроде бы на месте. И первая, и вторая, - заговорила она, настороженно оглядывая гостя.

- Ладно, пошутил я. Якова мне бы повидать.

- Якова Ефимовича, что ль? Так бы и говорили... А то «Яков». Что он, холостяк, что ль! Женатый он давно. Мобилизованный к тому ж. В Сибирском запасном полку значится - шапки солдатам шьет.

- А жена его где? - Лесовский посмотрел через плечо женщины на дверь.

- Я и есть жена, или не похожа? Марией Тихоновной зовут. - Она поставила гостю табуретку и скрылась за занавеской.

Яков вышел в белой косоворотке. Лицо чисто выбрито, концы черных усиков закручены вверх.

- Ух ты, кто к нам пожаловал! - обрадованно воскликнул он. - Что, или папаха уже износилась?

- Цела пока. - Лесовский пожал руку, сразу заражаясь энергией Якова. - Думаю, ее хватит еще на три жизни. В ближайшие сто лет шапок шить у вас я не собираюсь. Зашел так, от нечего делать.

- Проходи, будь дорогим гостем. - Яков Ефимович повел Лесовского во внутренние комнаты. Их было две - спальня слева и вроде гостиной - справа. В гостиной, куда вошли хозяин с гостем, сидел ширококостный, усатый, с небольшим ежиком волос мужик, по виду - рабочий. Да и по тяжелой руке, с испачканными краской или мазутом пальцами, лежавшей на краю стола, нетрудно было догадаться - слесарь или типографский наборщик.

- Зотов, - коротко назвал он себя, привстав, и пожал руку Лесовскому. При этом серые глаза его словно просверлили насквозь незнакомца.

- Не бойся, это наш, - успокоил Яков Ефимович.

- Истый защитник бедноты. За то, что защитил дехкан от бесправия, со службы изгнан господином Юнкевичем. Теперь на железную дорогу подался.

- Других защищать легче, - смущенно отозвался Лесовский. - Попробуй себя защитить.

- Ты одних защищаешь, тебя защищают другие - на этом совесть человеческая строится, - рассудил Яков Ефимович. - Говори, не бойся, что стряслось-то?

- Да ничего особенного, - ушел от прямого ответа Лесовский. - Просто душа не на месте. Мысли мечутся. Много всяких противоречий в жизни - поди, разберись в них.

Зотов снисходительно улыбнулся.

- Эка, брат, куда тебя прет. Тут без пол-литровки черта с два разберешься, а спиртное с первого дня войны запрещено. Жизнь рождается в противоречиях и умирает в них.

- Философия - вещь полезная, - улыбнулся Яков.

- Но и винишка по стаканчику можно. Маша, подай нам бутылочку винца! - крикнул он, не вставая из-за стола.

Мария Тихоновна поставила бутылку портвейна и подала закуску. Яков Ефимович налил в стаканы.

- Ну что, граждане, давайте выпьем за ликвидацию противоречий? А то дюже давят они на сознание.

Лесовский выпил и вновь вернулся к своей мысли.

- Ну, хотя бы ваши противоречия - эсеров и эсдеков, - начал он. - Обе партии за скорейшую революцию, а содержание программ у вас разное. Я вот раскидывал умом и пришел к выводу, что социал-революционеры озлобляют не только махровых дворян, во и простую рабочую среду.

- Сложный вопрос, - сказал Зотов. Помолчав, добавил: - Для несведущего - сложный. Я бы мог просветить тебя, инженер, коли имеешь желание.

- Просветим, куда он денется! - подхватил беседу Яков Ефимович. - Но для порядка я хотел бы спросить. Вот ты, Николай Иваныч, дехкан пожалел, но неужто тебе не жалко рабочих и крестьян, которые каждый день ни за что, ни про что тысячами гибнут на войне?

- Почему же не жалко? - обиделся Лесовский. - Что я, зверь, что ли.

- Ну, ежели так, то воюй вместе с нами против войны! Надо любыми силами и возможностями остановить кровопролитие и возвратить солдат. Они необходимы для революции. Неужели не понимаешь?

- Понимаю прекрасно. Вы, Яков Ефимович, и в прошлый раз мне об этом толковали. Да только не пойму я, каким образом мне воевать, если я все время в разъездах?

- Тебя-то нам и не хватает, Николай Иваныч. Ты же все время рядом с солдатами. Их в Красноводск к пароходам везут, и ты едешь с ними. Раненые с Кавказа возвращаются - опять ты около них. Заводи осторожно антивоенные беседы. Кому, мол, нужна воина! Не за капиталистов надо воевать, а поднимать народ, и в первую очередь солдат, на свержение царского строя. А чтобы увереннее тебе чувствовалось, мы прокламациями снабдим. Ну, так как?

Лесовский задумался, взгляд его посуровел, и лицо стало серьезным. Зотов, внимательно следивший за ним, заметил:

- Тут помимо желания еще и мужество надо иметь большое. Дело рискованное. Промахнешься - в лапы жандармам угодишь, на каторгу сошлют. Коли жена есть - всю жизнь ей искалечишь, а дети по миру пойдут...

- Жены и детей у меня нет, - признался Лесовский. - Да и, как мне кажется, не из робкого я десятка. Попадусь, то можете быть уверенными, - товарищей не выдам.

 

XVII

Генерал Куропаткин, знакомясь с обстановкой в Туркестанском крае, побывал в Чарджуе, Мерве у ханши Гюльджемал, в Кушке у генерала Востросаблина, я в сентябре, рано утром, приехал в Асхабад.

Кортеж автомобилей проследовал по улице Анненкова, свернул на Штабную и выехал на Скобелевскую площадь, где стояли в каре войска асхабадского гарнизона. Как только Куропаткин вылез из автомашины, тотчас зазвонили все колокола военного собора, а затем рядом, на Горке, грянул пушечный выстрел. Генерал обошел строй солдат, спрашивая о настроении, о том, как кормят, готовы ли нижние чины защищать, не жалея живота, государя и матушку Россию, затем направился в собор.

К двум часам дня генеральский кортеж остановился возле дома начальника области, скрытого сенью тенистых карагачей. Блики солнца, пробиваясь сквозь листву, падали на накрытые столы в аллее у дома. С тревожащей дрожью ступил Куропаткин на крыльцо, оглядывая каменный особняк, в котором когда-то жил. Дом был таким же, как и прежде, ничего в нем не изменилось. Тот же коридор с вешалками и низкими полками для обуви и щеток. На дверном стояке отметина: это сын Алешка, было ему лет десять, когда он, измеряя рост, испортил перочинным ножом гладкий брус. Куропаткин хотел было заглянуть в кабинет, в котором когда-то провел немало часов, изучая экономику Туркестана и читая письма от родных и родственников, но постеснялся: «Не слишком ли я беспардонно веду себя тут!» В гостиную, однако, вошел и удивленно остановился. В глубине комнаты, на том же самом месте, как я в давнюю пору, стоял черный рояль, и диван У стенки - тот же, с высокой спинкой и фигурными овальными боковинками. В этой гостиной частенько по вечерам музицировала его жена Сашенька, а он, полулежа на диване, читал газеты и слушал ее игру. Вспоминалось и то, как рассерженная супруга учила бестолкового Лелю (так в детстве ласкательно называли сына) нотной музыке, а он ревел и отказывался сесть за рояль. «Боже ты мой, как же давно это было! - с тоской подумал старый губернатор. - Леля давно уже стал Алексеем Алексеевичем, а моя милая Сашенька превратилась в бабушку Александру Михайловну. Состарились все, в том числе и я, а рояль по-прежнему блестит черным лаком». Куропаткин подошел к нему, провел пальцем по крышке. Рояль издал тяжкий звук, словно вздохнул, жалуясь старому хозяину на то, что никто к его клавишам не садится, и оттого он зарос пылью. Воздух в гостиной тоже пах пылью. «Вероятно, эта старая развалина, бывший ташкентский полицмейстер Кал маков не приглашает к себе гостей, а его супруга не дружит с гарнизонными дамами - иначе пахло бы здесь духами!» Куропаткин сел на диван и, откинувшись на спинку, запрокинул голову.

- Вам плохо, ваше высокопревосходительство?! - испуганно спросила жена Калмакова, все время наблюдавшая за генерал-губернатором.

- Нет, нет, спасибо... Я посижу здесь минут пяток. - Генерал улыбнулся. - Устал малость... Накрывайте пока на стол.

Она ушла, притворив дверь, и он вдруг физически, ощутил, как далеко вперед ушло время, а пгошлое состарилось. «Вряд ли, - подумал он, - попытки мои оздоровят и омолодят уставшее общество. Был взлет в первые годы колонизации - желания, порывы, надежды на обновление. Построили железную дорогу, заводики, кустарные мастерские, появилась туркменская буржуазия с кадетским образованием, но не хватило ни духовных, ни экономических сил у матушки России постоянно поддерживать прогресс, и некогда сулящий здоровые нормы жизни Закаспий стал постепенно недомогать, угасать и покрываться пылью. Но что же я есть - за что ратую? Конечно, снимая с себя вину за поражение в войне с Японией, я задушу восстание в Средней Азии! Я реставрирую туземные конные сотни, и они, надменные и тщеславные, служа мне, воскресят мою былую славу. Но это будет всего лишь реставрация прошлого, но не рождение будущего. Будущее туманно - все зависит от исхода войны, и ее надо любой ценой выиграть».

Выйдя во двор, Куропаткин сел за стол, обвел тяжелым, усталым взглядом господ и, не вставая, что он во время застолья делал редко, сказал:

- Просьба к вам или требование, как вам будет угодно, так и понимайте, сводится к одному - заставить всякого живущего в Закаспии, не жалея сил, трудиться на оборону. Понаблюдал я нынче за асхабадскими обывателями, за их аморфной апатией, и самому занеможилось. Конечно, господа, с фунта хлеба не порезвишься, но и складывать руки да глядеть на все пустыми глазами - тоже, однако, негоже. Серость и запустение кругом - вот что я вам скажу, - заговорил он громче и строже, словно зажигаясь от собственных слов. - Понастроили за мое отсутствие много контор и прочих учреждений, - банки, гостиницы, хлопкоочистительный и маслобойный заводы, мыловаренный, кишечный, кирпичный, - и производительность вроде в сводках большая, а продукции не видно. Да и одно лишь слово - заводы, а по сути - кустарные мастерские. Все внимание уважаемых господ приковано к ним, а сельские общины, о которых я денно и нощно пекся, вовсе без внимания остались. О них у вас и речи нет... Сколько вокруг Асхабада русских поселений, а ну-ка, вспомним! Комаровка, Янгоб, Рербергский, Романовский, Нефтоновка, Ванновский, Обручевка, Михайловка, Нижняя Скобелевка, Верхняя Скобелевка, Прохладный, Самсоновка... Что еще?

- О своем, Куропаткинском, забыли, - подсказал Доррер.

- Я забыл, но вы-то, господа, должны помнить. Вы, судя по всему, начисто обо мне забыли - до сих пор в Алексеевке, под Кушкой, сельскохозяйственная школа не открыта. Туркменские общины вовсе без внимания. Вот полковник Хазарский доложил мне - в нынешнем году у закаспийских мировых судей находится около четырехсот дел, и половина из них не рассмотрена. Кяризные дела в самом жутком состоянии. Вам, граф, я вынужден сделать порицание за столь невнимательное отношение к туркменскому обществу.

- Его сиятельство оказывает внимание только тем, у кого сердце доброе и рука щедрая! - Хазарский надменно посмотрел на Доррера.

- Господин полковник, вам бы следовало выбирать выражения и знать, о чем говорить! - Доррер демонстративно отложил вилку. - Думаете, я не понимаю, куда вы клоните?!

- Прекратить разговорчики! - жестко выговорил

Куропаткин. - Мировыми судами и состоянием служебных дел займемся особо. Кстати, господин Хазар-хан, вы мне представьте докладную о беспорядках в Гасан-Кули и Чикишляре. Черт знает что творится...

- Измельчали прибрежные туркмены, что и говорить, - вмешался генерал Мадритов, приехавший из тех мест для встречи с генерал-губернатором. - Куда только подевалась храбрость туркмен, отвага, порядочность...

- Вам ли, генерал, говорить о порядочности! - мгновенно вспылил Хазарский. - О вашей «порядочности» легенды по всему каспийскому побережью слагают, детей пугают вашей фамилией: «Не плачь, чага, а то Мадритов услышит - придет!».

- В чем дело, полковник?! - Мадритов встал из-за стола.

- А в том, что, обвинив всех иомудов в дезертирстве, вы привели свой отряд на Гурген и начали сжигать кибитки дехкан. Вы, под видом контрибуции, устроили бандитский грабеж, а в своих реляциях в Ташкент занялись самовосхвалением. Все туркмены от аула Беум-Баш до Боджнурдской провинции покинули свои селения и бежали в Персию. Кибитки их сожжены, посевы уничтожены, скот угнан вами. Вы закапывали туркмен живыми в землю! Вы накалывали на пики грудных детей и поднимали в воздух! Вы насиловали женщин, и даже были случаи, когда ваши каратели вырывали из животов беременных женщин детей!..

- Замолчать! - прокричал вне себя Мадритов.- Да как вы смеете! Вы ответите мне перед офицерским судом!

- Сядьте оба. - Куропаткин поднял руку и, когда оба на какое-то время, словно опешив, замолчали, добавил: - И прошу обоих удалиться прочь. Отправляйтесь, Мадритов, немедленно к месту службы. А вы, Хазар-хан, поезжайте в Геок-Тепе к Теке-хану, подготовьте его к встрече со мной...

Поезд Куропаткина геоктепинская делегация встречала со стороны музея, который доселе не открывался с год, а может, и больше, а теперь аллея к нему была устлана текинскими коврами, и на углах здания трепетали на ветру два российских флага. Теке-хан заметно волновался, и волнение его шло от неуверенности - узнает ли его генерал-адъютант Куропаткин, ведь прошло около двадцати лет, как они не встречались. Сомнения, однако, оказались напрасными. Куропаткин, выйдя из вагона, сразу направился к выстроившейся в длинную шеренгу делегации и безошибочно отыскал в ней Теке-хана.

- Хай, Махтум, постарел ты, мудрая голова! - Куропаткин обнял его и трижды расцеловал по-русски. - Давно мечтал с тобой повидаться, да чтобы добраться до тебя, целые годы понадобились. Как живешь-можешь, дорогой аксакал! Жена, дети, внуки - все ли хорошо? Слышал, по кяризу своему тяжбу вел? Мне рассказал обо всем Хазар-хан, потом подробнее потолкуем, а сейчас веди. - Он повернулся к полковнику Хазарскому. - Что у нас тут по программе?

- Музей, господин генерал-адъютант.

- Ах, это тот музей, который я сам закладывал, а достраивали уже без меня! Ну что ж, посмотрим... Охотно посмотрим... Пойдемте, господа. - Все приехавшие с генерал-губернатором и текинская делегация направились к кирпичному, терракотового цвета, зданию музея, выстроенному в восточном стиле, с двумя пушками у окон.

 Куропаткин вошел в мрачное помещение первым и сразу увидел портреты монархов России - Александра II и Александра III, в чью бытность была завоевана крепость Геок-Тепе и добровольно вошла в состав России Туркмения. Здесь же, но чуть меньших размеров, висел портрет бывшего кавказского наместника князя Михаила. Генерал прошел дальше, с интересом глядя на стены, и остановил взгляд на огромной картине художника Сверчкова, изобразившего генерала Скобелева на белом коне. Эту картину ко дню открытия музея из Петербурга прислал сам Куропаткин, будучи военным министром. А вот и фотографии офицеров, отличившихся при взятии крепости, и Куропаткин среди них. Тут же портреты текинских ханов, оружие, каким оборонялись защитники крепости... Продолжая осмотр, генерал тихонько втолковывал Теке-хану, чтобы не мешкал - поскорее собирал нукеров и гнал без всякой жалости и сострадания тех, кому положено, на тыловые работы.

- Дезертиров много развелось, в аулах скрываются,

а некоторые ханы не видят этого, или делают вид, что не видят, - подсказывал Куропаткин. - Больше десяти тысяч душ надо послать из Закаспийской области... Помощь твою особо отмечу.

- Не извольте беспокоиться, господин генерал. - Теке-хан, то и дело кланяясь, преданно заглядывал в глаза Куропаткину.

После осмотра музея Куропаткин произнес небольшую речь, разжигая национальные чувства ханов и мулл, еще раз попросил Теке-хана, чтобы всем миром служили текинцы исправно, и поднялся в вагон. На следующее утро, после непродолжительной остановки в Джебеле, генерал-губернатор приехал в Красноводск и занялся осмотром госпиталей. Здесь, как и всюду, где он появлялся, его также встречали различные делегации. И он, особо не церемонясь, старался уйти от второстепенных дел и решить самое главное для него: поднять дух солдат, отъезжающих на фронт, взбодрить и вселить уверенность в находящихся на излечении раненых фронтовиков, наладить снабжение госпиталей всем необходимым. Он был далек от мысли принимать от кого-то подарки или дарить кому-то что-то. Но вот к морскому офицерскому клубу, куда генерал со свитой отправился обедать, и только-только сел за стол, конюхи подвели серой масти арабских скакунов. Чудо-красавцы, перебирая копытами, цокали подковами по булыжной мостовой - зрелище было столь впечатляющим, что многие из господ вышли на улицу. Куропаткин тоже встал и, выйдя, увидел генерала Мадритова. Тот стоял впереди семерки аргамаков, нагловато улыбаясь, а потом, чеканя шаг, подошел к генерал-губернатору:

- Ваше высокопревосходительство, это вам-с... от меня-с... Не извольте обидеть...

- Вы что же, смеяться надо мной вздумали?! - побагровел Куропаткин. - В эту-то пору, когда народ гибнет!.. - Он круто развернулся и скрылся в здании морского клуба.

Спустя час, когда, по соображениям господ, генгр малость успокоился, Калмаков напомнил ему:

- Ваше высокопревосходительство, Мадритов оставил скакунов. Сам сел в катер и отправился к месту службы, в Карасу.

- Отправьте лошадей в Асхабад, на конюшню, - распорядился Куропаткин и занялся обедом.

Но его ждала еще одна неприятность - ее до поры до времени скрывал Калмаков, понимая, что она вовсе выведет из себя губернатора. Не хотелось начальнику области заканчивать генеральский вояж «горькой пилюлей». Уже ночью, на обратном пути, он вошел к Куропаткину в купе и расстегнул полевую сумку.

- Не хотел огорчать вас, Алексей Николаевич, - сказал со скорбной улыбкой. - Но что поделаешь - не я, так дорожный жандармский начальник фон Франкенштейн все равно бы вам доложил. Уж лучше, решил я, взять вину на себя. Вот-с, полюбуйтесь. - Он вынул несколько прокламаций и положил на столик.

Куропаткин, бледнея от недоброго предчувствия, прочел: «Долой войну!.. Долой царское самодержавие!..»

- Откуда взялась эта мерзость? Она для нас сейчас опаснее вражеских пушек! - сказал сердито.

- Эти прокламации изъяты командиром маршевой роты у солдат, ехавших на Кавказский фронт, здесь, в Красноводске. Но подобные листовки найдены и в госпиталях.

- Дознание произвели?

- Я распорядился, чтобы любой ценой вышли на след провокаторов... С больных солдат спросу мало. Им забросили листки - они и читают, как глупые дети.

- Да, это не только призыв к революции, но и пособничество врагам, - рассудил генерал-губернатор.- Следовательно, и судить надо виновных, как изменников Родины!

Оставшись один в купе, он почувствовал дрожь во всем теле и накинул на плечи шинель. «Старость мерзкая донимает, - подумал тоскливо. - Старею с каждым днем... Силы не те, и ум уже никуда не годится... Уйду скоро - вспомнить некому будет. Потомки - совсем иные люди, не похожие на нас, революциями бредят... Стараюсь понять - что же оно такое - революция? Обновление мира или его разрушение? На чем можно воздвигнуть новое, если будет разрушен старый фундамент? Не утонет ли в трясине будущее?»

Куропаткин ежился под шинелью, не желая ложиться, ибо сон к нему не шел. Слишком обнажены были его чувства, и слишком чутко улавливал он своим старым обостренным чутьем противоречия быстронесущегося времени...