I

Далеко не каждому было дано разобраться в страшной неразберихе буржуазной народно-демократической революции.

В Асхабаде она началась с телеграмм. Железнодорожный телеграфист Вецкальянин, заступив на дежурство утром первого марта, неожиданно принял от члена Государственной думы Бубликова ошеломляющего содержания текст, обращенный ко всем железнодорожникам России, с просьбой оказать поддержку революции. Растерявшийся телеграфист забегал было по аппаратной, путаясь ногами в телеграфной ленте, но, увидев, что за ним наблюдает его помощник, смекнул: «Молчать - и никому ни слова, иначе убьют!» Немного поразмыслив, Вецкальянин смотал ленту, завернул в обрывок газеты и отправился к и. о. начальника Среднеазиатской железной дороги Щеглову. Тот, выслушав телеграфиста, с расширенными от любопытства и страха глазами принял телеграфную ленту, прочел ее и спрятал в стол.

- Тс-с, - предупредил он телеграфиста. - Никому ни единого слова.

Дежурный ушел, а Щеглов отправился с телеграммой к начальнику жандармского полицейского управления. Среднеазиатской железной дороги генерал-майору фон Франкенштейну. Тот, читая, насупил кустистые брови, затем деловито похмыкал и распорядился:

- Господин Щеглов, значит так-с. Велите телеграфистам все сведения, поступающие из центра, немедленно доставлять мне. Впрочем, - остановил он в дверях Щеглова, приподняв руку. - Пожалуй, я телеграфную возьму под свои контроль, выставлю туда дежурить жандармов...

В последующие три дня жандармами фон Франкенштейна была получена целая серия телеграмм о революционных событиях в Петрограде: забастовке двухсот тысяч рабочих и выборах в Совет рабочих депутатов, восстании в войсках и взятии Выборгской тюрьмы, наконец, об отречении от престола Николая II. Но перетрусивший жандарм все это от рабочих и служащих железной дороги скрыл.

Несколько телеграмм о петроградских событиях по лучил и начальник области Калмаков - сначала от начальника штаба Туркестанского округа генерала Сиверса, затем от самого Куропаткина: «...Примите все меры к поддержанию среди населения, особенно городского, полного порядка, спокойствия. Добивайтесь спокойной, безостановочной деятельности всех правительственных учреждений, предприятий и частных лиц, особенно работающих на оборону. Внушайте начальствующим лицам, представителям населения, что в тяжелые дни, переживаемые Родиной, только поддержание полного порядка в тылу, только самая напряженная работа на оборону могут обеспечить нам победу».

В другой телеграмме генерал-губернатор предупредил: «Впредь до распоряжения не помещать в повседневной печати никаких сведений о происшедших в Петрограде событиях».

Был полдень, на улице моросил дождь. Калмаков ходил по кабинету, затравленно выглядывая в окно: видел кружащихся над колокольней собора Михаила Apхистратига крикливых ворон, и осенял себя крестом:

- Господи Иисусе, пронеси, помилуй мя. Да что же это такое деется на свете божьем!

Со стороны Штабной улицы выскочил небольшой конный отряд во главе с начальником асхабадского гарнизона генералом Нарбутом. Генерал соскочил с седла, бросил поводья адъютанту и почти бегом ворвался в штаб командующего Закаспийской области. Войдя в кабинет к Калмакову, подал телеграмму.

- Революция, господин генерал-майор. Отечество в опасности. Генгр Куропаткин приказывает мне вследствие отречения от престола государя-императора и передачи такового великому князю Михаилу Александровичу подчинить в командном и дисциплинарном отношениях на правах начальника дивизии все воинские части и команды, не входящие в состав бригады.

- Действуйте, генерал, - благословил Калмаков начальника бригады и гарнизона. - Если эта мера принесет хоть какую-то пользу для подавления восставших, я буду молиться на вас.

Сообщения о событиях в Петрограде закаспийские власти прятали в стол и под сукно, но с пассажирским поездом прибыла в Асхабад газета «Правда», с Манифестом Центрального Комитета российской социал-демократической партии. Над станцией и городом призывно разнесся гудок, поданный рабочими железнодорожного депо. «Всем на митинг!» - понесся клич по перрону, по слободке, по коридорам управления дороги. Через час огромный цех был переполнен железнодорожниками. Избрали президиум собрания. На паровоз поднялся с газетой слесарь Пашка Макаров, прокричал на все депо:

- Ко всем гражданам России!

Граждане! Твердыня русского царизма пала. Благоденствие царской шайки, построенное на костях народа, рухнуло. Столица в руках восставшего народа. Части революционных войск стали на сторону восставших. Революционный пролетариат и революционная армия должны спасти страну от окончательной гибели и краха, которые приготовило царское правительство...

На следующий день газета «Асхабад» поместила небольшую заметку: «7 марта организован Совет рабочих депутатов, избрано 24 человека членов из рабочих и мастеровых депо Асхабад. Цель Советов: организация рабочих, наблюдение за спокойствием и разрешение конфликтов между рабочими и администрацией, политическое образование рабочих, ознакомление с программами партии, социально-демократическим строем жизни».

Игнат Макаров, как всегда, утром приковылял на вокзал за газетами. Увидел у киоска очередь и удивился:

- Что там в газетах-то, что так все давятся?

- Да вчерась собрание в депо было, а нынче написали о нем в газете. Между прочим, твой младший орал на весь цех, зачитывал манифест.

- Слышал, - небрежно отозвался Игнат. - Митинговать он у меня любит, медом не корми... А что - разве и о Пашке прописали в газете? - заинтересовался Игнат и полез, расталкивая очередь, к окошку. - Дайте пару газеток старому скобелевскому солдату, граждане!

- Бери, бери, чего уж!

Взяв газеты, Игнат отошел от киоска, и тут встретился с телеграфистом Вецкальяниным, вышедшим покурить из своей конторки.

- Эка давится народ почем зря, - сказал он с усмешкой. - Между прочим, я еще первого марта узнал о захвате Выборгской тюрьмы и об отречении Николашки.

- Знал, а почему никому не сказал? - удивился Игнат.

- Попробуй, скажи, когда жандармы над тобой. Сам фон Франкенштейн за спиной у меня стоял, когда я телеграммы принимал из Питера. Он, этот жандарм и скрыл все сообщения о революции от народа.

- Трус ты, однако, Вецкаль, - обругал Игнат телеграфиста. - Таких, как ты, угодничков царя-батюшки мы давили в окопах, когда край этот усмиряли.

- Но-но, тоже мне - герой!

Телеграфист, бросив окурок, скрылся в своей аппаратной, а раздосадованный Игнат отправился в слободку. Дома он появился, когда Марья подавала на стол завтрак старшему сыну Василию и Лесовскому. Ермолай с Павлом позавтракали еще раньше и ушли в депо.

- Работяги, стало быть, отправились к своим паровозам, и, знать не знают, что про вчерашний митинг в депо статейка в газетке, - с ухмылкой сказал Игнат. - Ну да ладно, в депо газетку доставят - прочитают. А тебе, Василий Игнатич, скажу так... Какие же вы к черту социал-революционеры, если перед своими глазами ничего не видите?

- Конкретнее, батя, - в том же тоне отозвался Макака. - Что ты с утра сознание мутишь! У меня и без тебя в душе черно.

- А то, что вовсю идет революция, а вы ни хрена не знаете. Все телеграммы о питерских событиях жандармский голова фон Франкенштейн попрятал, скрыл от рабочих и служащих. Вы-то, небось, только вчера узнали, а ему было известно еще первого марта.

- Да ты что, батя! Откуда узнал о таком?

- Сам только сейчас услышал от Вецкальянина. Он мне и сказал: дескать, собственноручно принимал все сведения из Питера, а фон Франкенштейн стоял за спиной и прятал к себе телеграфные ленты.

- Ладно, - ухмыльнулся Макака. - Сейчас же пойду к Фунту, доложу ему обо всем. Действительно, идет революция, эсдеки свой митинг провели, а мы, как слепые котята, ничего не видим и ничего не предпринимаем.

Примерно через час группа эсеров во главе с Фунтиковым отправилась в депо. Архипов, Герман, Седых, Макака, еще несколько человек кинулись к рабочим. Сам Федор Андрианыч, личность степенная и сдержанная, остановился в сторонке, словно наблюдатель. Его тотчас обступили:

- Что такое, Федор Андрианыч? Никак обман?!

- Да сам толком не знаю, вон у ребят спросите.

Но Макака уже кричал на все депо:

- Вы тут митингуете, а за спиной у вас жандармы произвол творят!.. - Поведав во всех подробностях о действиях жандармского начальника, Макака объявил: - Комитет партии социал-революционеров постановил арестовать фон Франкенштейна, как злейшего врага революции. Просьба к вам, товарищи, помочь нам. Пошли за мной!

Толпа рабочих ринулась через пути, через перрон и привокзальную площадь к зданию Управления Среднеазиатской железной дороги. Оттолкнули вахтера, отыскали, гулко топая по коридорам, кабинет фон Франкенштейна, схватили его под руки и - на улицу. Тут же остановили фаэтон и повезли арестованного в тюрьму.

Зашумели митинги в казармах и на солдатских дворах. Обнародованный приказ генерала Нарбута об отречении Николая II и передачи российского престола великому князю Михаилу Александровичу был встречен дерзкой русской поговоркой: «Хрен редьки не слаще!»

Через несколько дней солдатам стало известно, что отказался от царского трона и великий князь, а правительственный кабинет возглавил генерал Родзянко. «Все равно хрен редьки не слаще! - воскликнул на митинге 5-го Сибирского запасного полка Яков Ефимович Житников. - Революция - всенародная, у власти должен стоять народ. Предлагаю создать Совет солдатских депутатов!»

- Да здравствует Родзянко!

- Долой Родзянко! - на все лады, с руганью произносилось это имя.

На митинг в редакцию газеты «Асхабад» прикатил в фаэтоне сам издатель, отставной полковник Джавров.

- Господа, Родзянко - это личность. Надо послать приветственное послание новому главе правительства.

Сотрудник газеты эсер Чайкин настрочил телеграмму: «Редакция единственной на далеком Закаспии газеты «Асхабад» с чувством глубокого удовлетворения приветствует вас и всех членов исполнительного комитета, проявивших высшую силу гражданского мужества для совершения великого дела освобождения России от губительного гнета старого строя. Искренне верим, что и население нашего Закаспия, десять лет назад лишенное права посылать своего представителя в Государственную думу, ныне получит это право. Верим, что недалек тот день, когда голос этого представителя раздастся в залах Таврического дворца и выявит все нужды доселе бесправной, но при новом строе имеющей светлую будущность нашей окраины».

Революцию встречали вином и цветами в доме Дорреров. Графиня с прислугой сама ездила в Кеши за розами, сама накрыла стол в гостиной. На обед к братьям-графам, теперь их уже шутливо именовали «братьями Гракхами» [Братья Гракхи - политические деятели Древнего Рима], ибо недалеко дело и до реформ, сошлись служащие канцелярии и областного суда. Пили за Временное правительство во главе с князем Львовым. Алексей Доррер, раскрасневшись от вина и расчувствовавшись, предложил от имени адвокатов послать поздравительную телеграмму Керенскому. Тут же он написал текст и зачитал, подбоченясь театрально: «Асхабадская адвокатура восторженно приветствует новое народное правительство и в вашем лице первого русского адвоката-министра!»

- Алешенька, - посоветовал умиленно Доррер-старший. - Ты после обеда передай копию в газету, Чайкину, он непременно напечатает.

Телеграмма была помещена в следующем же номере газеты.

Обед у Дорреров был устроен, конечно же, не ради того, чтобы произносить восторженные речи и сочинять льстивые телеграммы. Граф Доррер-старший за обедом обсудил со своими коллегами - Дуплицким, полковником Жуковским, Грудзинским и другими присутствовавшими вопрос о создании асхабадского исполкома.

На следующий день в театре «Спорт» состоялся общегородской митинг. Представители адвокатуры, городского купечества и общества «Самопомощь» избрали в исполком посланцев трех курий - русской, смешанной и мусульманской. Председателем исполкома, конечно же, стал граф Георгий Иосифович Доррер. Теперь, уже в роли второго лица в Закаспии, явился он в кабинет все еще властвующего начальника области генерал-майора Калмакова и попросил утвердить вновь образованный исполком.

- Слава тебе богу, - облегченно вздохнул Калмаков. - Сняли с меня половину ноши. А то я уже вещички в чемоданы начал было укладывать - бежать собрался... Теперь ты, Георгий Иосифович, хану Хазарскому помоги. Он тоже бегает, все печется о мусульманских комитетах - боится, как бы власть мусульманам не досталась. Поезжай с ним по аулам...

События в Туркестане стремительно развивались. Подчиняясь воле масс, генерал Куропаткин вынес приказ о замене уездных чиновников комиссарами Временного правительства. Вновь перепуганный столь крутым оборотом дел Калмаков спешно сдал дела Дорреру и подал рапорт об отставке. Едва успели удовлетворить его просьбу, как прилетело новое сообщение из Ташкента-об отстранении самого генерал-губернатора Куропаткина, его помощника генерала Ерофеева и начальника штаба генерала Сиверса. Временным командующим округа стал полковник Черкес.

Куропаткину тотчас предъявили обвинение в репрессиях над народом - делами его занялся окружной прокурор Миллер. Бывший генгр уже и не надеялся выйти из тюрьмы. Но вот, сидя в камере, однажды попросил он почитать какую-либо свежую газету. Ему не отказали в просьбе. Развернув «Новое время», он прочел заметку о реабилитации генерала Чебыкина. «Вот тебе и на! - смекнул Куропаткин. - Да чем же Чебыкин лучше меня?» Тотчас Куропаткин попросил у тюремной охраны чернила, лист бумаги и написал: «Многоуважаемый Александр Федорович! В газете «Новое время» от 17 апреля сего года напечатана заметка под заглавием «Реабилитация генерала Чебыкина». Не откажите в Вашей поддержке, дабы и относительно меня было напечатано о снятии позорного обвинения...» Куропаткин передал письмо начальнику тюрьмы и попросил немедленно отправить в Петроград Керенскому.

Глава Временного правительства отнесся к просьбе бывшего туркестанского губернатора более чем снисходительно - вскоре Куропаткина не только освободили, но дали возможность беспрепятственно выехать в Петроград. Вернувшись в Российскую столицу, он поселился в своем доме на улице Таврической, 19, где квартировал когда-то, а теперь здесь жил его сын Алексей с женой. У сына давно уже гостила, приехав из Шешурино, Александра Михайловна. Куропаткин обрел покой, а потом и уверенность. Керенский ввел его в Александровский комитет по заботе о раненых...

В городах Закаспия - на вокзалах и площадях поднимались кумачовые полотна с призывом «Вся власть Советам!» В поездах вслух читались статьи из газет. Лесовский привез из Красноводска «Правду» с большевистскими тезисами, передал Житникову, а сам отправился в слободку отдохнуть после утомительной дороги. Вечером вышел прогуляться по городу и встретил знакомого по земству, инженера Кондратьева.

- Друг мой, не сможешь ли мне уделить минуту - разговор к тебе серьезный имею? - обрадовался встрече Кондратьев.

Они пошли по Анненковой улице в сторону городского парка. Кондратьев взял Лесовского под руку.

- Послал меня к тебе граф Доррер, - продолжил разговор Кондратьев. - Ты, может, в газете читал, а, может, краем уха слышал - одним словом, избрали меня в исполком заведывать земскими делами. Покуда по земству я там один, а один, как ты знаешь, в поле не воин. Вот и обговорили мы твою кандидатуру к привлечению на службу в исполком. Граф мне сказал: «Иди и без Лесовского не возвращайся, я его хорошо знаю, это очень надежный человек».

- Любопытно-с, - проявил живейший интерес Лесовский. - И чем же вы с графом предлагаете мне заниматься?

- Все теми же поездками по уездным городкам, по аулам, - с готовностью ответил Кондратьев. - Здесь, на железной дороге, ты водными ресурсами занимаешься, а у нас придется более широкий круг вопросов ре шать. В аулах сейчас такая чехарда с землей и водой- сам черт не разберется.

- Понятное дело, сейчас всюду неразбериха, - согласился Лесовский. - Но скажи мне, коллега, что собой представляет исполком? По моим соображениям, он не более чем переименованная канцелярия бывшего областного начальника. Был на посту генерал, стал - граф. Ввели в состав нескольких татар и армян, но в основном - бывшие офицеры, да и чины не упразднены.

- Друг мой, вот мы и стараемся пополнить управленческий аппарат людьми новыми и деятельными. Так что, не ищи подвоха, а скорее соглашайся!

- Надо подумать. Дайте мне денька два на размышление. Я к тебе зайду...

 

II

С отстранением от должности и арестом Куропаткина полковник Хазарский заметно сник. Бывший генерал-губернатор, уходя в историю, увлек за собой в тень забвения десятки офицеров-мусульман, воспитанных в кадетских корпусах для службы в Туркестане. Хазарский - один из них и, пожалуй, наиболее известный не только в Закаспии, но и в Петрограде и Москве, понял сразу, что пришел конец его карьере. Бывший адъютант Куропаткина, затем уездный начальник, командир полка, вновь - офицер особых поручений, Доверенное лицо генерал-губернатора, - на что он теперь мог рассчитывать? Разве что на помилование!

Ведь и его могли с таким же успехом, как и его могучего патрона, не только отстранить от всех тех дел, в которые он повседневно вмешивался, но и арестовать. Хазар-хан, сбросив полковничьи погоны, занялся образованием уездных мусульманских комитетов, и тотчас оградил себя могуществом баев и ханов от нападок областного комиссара.

Но в один из дней Доррер пригласил его к себе, в исполком.

- Рад вас видеть, Хазар-хан, в добром здравии. - Он подал руку и пригласил гостеприимным жестом в кресло. - Судьба благосклонна к вам. Другие крупные чины ушли, так сказать, с арены оракулов и судей - занялись простыми, смертными делами. Простите за откровенность, Хазар-хан, но что вы собираетесь дальше делать?

- Вы меня пригласили к себе, чтобы спросить об этом? - лицо Хазарского посерело от обиды и злости.

- Я пригласил вас, чтобы ознакомить с обличающим вас, как сторонника старого режима, документом. Прочтите, пожалуйста.

Хазарский повертел в руках несколько исписанных четким, почти каллиграфическим почерком, листков и принялся читать:

«9 апреля с. г. на базарной площади при станции Геок-Тепе, по приказу начальника уезда, были собраны домохозяева следующих аулов восточного района Асхабадского уезда...»

- Граф, но зачем вам понадобилось заводить речь о деле четырехмесячной давности? - удивился Хазарский.

- Не граф, но областной комиссар, - поправил Доррер. - Вы и здесь тянетесь к старорежимным словечкам. Читайте, читайте...

Хазарский вновь углубился в чтение.

«Для чего требовался этот сбор?.. Если нужны комитеты, то почему выборы их не предоставить самим аульным обществам? Какая надобность в поголовной смене старшин?.. С другой стороны, странным казалось, какое отношение ко всему этому может иметь сотрудник старого режима, бывший пристав и затем состоявший при генерале Куропаткине полковник Хазарский?..»

Хазар-хан резким движением перевернул страницы, заглянул в самый конец жалобы, чтобы узнать, кем она написана. Увидев отпечатки пальцев и приписанные туркменские фамилии, с вызовом бросил:

- Это фабрикация, граф. Уверен, если провести экспертизу, то окажется, что пальцы прикладывали ваши сотрудники, а может быть, даже вы. Почерк тоже мне знаком, и слог письма удивительно канцелярский. По-моему, жалоба написана вашим родным братом Алексеем Доррером!

- Ай да, хан! Ай, да, эксперт! - Доррер раскатился громким смехом. - Читайте, читайте, хан!

Хазарский, нервничая, перепрыгивая взглядом через строки, вновь обратился к тексту:

- «Видя нарушение принципов выборов, некоторые... заявили протест, затем между некоторыми туркменами завязалась драка. Тогда Хазарский вызвал находившийся на станции Геок-Тепе небольшой отряд солдат с ружьями и приказал им арестовать некоторых из группы протестантов, пригрозив, что дальнейшее сопротивление может повлечь за собой принятие и более крутых мер... просим произвести расследование о допущенных полковником Хазарским насилиях...»

- Фальсификация, граф! - Хазарский вскочил с места.

Доррер дернул под столом за шнурок - тотчас в кабинет вошла секретарша.

- Я слушаю вас, господин комиссар.

- Принесите стакан воды, полковнику Хазарскому плохо.

- Сволочь! Я этого так не оставлю! - Хазарский направился к двери.

- Сядьте, Хазар-хан, и выслушайте меня до конца!- остановил его Доррер.

Хазарский подошел к столу и оперся на него рукой.

- Говорите, я слушаю.

- Господин комиссар, пожалуйста, возьмите воду,- секретарша поставила стакан на стол.

- Хазар-хану уже легче, - Доррер улыбнулся.

- Нет, почему же, я выпью. - Хазарский большими глотками опорожнил стакан и отдал смазливой секретарше. Когда она вышла, совершенно спокойно, но с надменной улыбкой сказал: - Продолжайте, граф, я слушаю вас.

- С жалобой геоктепинцев вкратце ознакомлен господин краевой комиссар Черкес, - сообщил Доррер.- Пришлось изложить ему свою точку зрения по поводу столь нежелательного инцидента, виновником которого были вы, Хазар-хан.

- Граф, я прошу от вас лишь откровенности, - попросил Хазарский. - Мне известно, что несколько дней тому назад у вас в гостях побывал Теке-хан. Приезжал он, насколько я теперь понимаю, специально, чтобы помогли ему настрочить грамотную, аргументированную жалобу. Он оказался хитрее меня. Теке-хан первым понял, что после того, как ушел с арены Куропаткин, - оба мы, он и я, лишились опоры. Мы, словно два паука в одной банке, начали карабкаться вверх, и Теке-хан, укусив меня, выбрался первым. Этот подлый, старый феодал, всю свою жизнь молившийся аллаху и государю-императору, теперь, спасая свою шкуру, выставляет себя защитником прав дехкан. Топит меня, который всю свою жизнь отдал просвещению своего народа. Зачем вы потворствуете Теке-хану?

- Откровенность не всегда полезна, - сказал, подумав немного, Доррер. - Особенно опасно быть откровенным с вами, Хазар-хан. Разве вы были откровенны со мной, когда пытались очернить меня в глазах генерала Куропаткина? Вы подготовили блистательную докладную о всех моих промахах в судебных делах. Будучи не так давно в Ташкенте у господина Черкеса, я имел удовольствие прочесть вашу депешу. Продержись Куропаткин на посту генерал-губернатора еще несколько дней, и я не был бы сейчас областным комиссаром. Так что, господин Хазар-хан, это ли главное - кто сочинил жалобу? Какая разница кто ее писал? Мой брат Алексей или мой помощник Рахман Бадалов? Суть не в этом. Суть в том, что краевой комиссар дал согласие произвести перевыборы областного мусульманского комитета, чтобы сместить вас, как старорежимного администратора, пытавшегося прибегнуть к реставрации старых порядков.

Это была сильная «пощечина» - Хазарский буквально опешил. Последние слова областного комиссара заставили его широко разинуть рот и с трудом сглотнуть застрявший в горле воздух. Рука Хазар-хана потянулась к сердцу.

- Но вывод есть, - поспешил объявить Доррер, испугавшись, как бы Хазар-хана не хватил удар. - Краевой комиссар и я лично предлагаем вам ехать в Карасу на место генерала Мадритова. Оказавшись в своих родных краях, вы сможете принести истинную пользу своему народу. Генерал Мадритов отстранен от должности. Мы найдем ему другое место, а вас пошлем на Каспий. У меня все, господин Хазар-хан. Подумайте.

Хазарский нашел в себе силы на вежливость - энергично кивнул и вышел из кабинета.

Возвратившись домой, он долго не мог успокоиться - бродил по пустой квартире и не находил себе места. Несколько дней назад он отправил жену и сына на Челекен - до осени, но сейчас с досадой думал: «Да и стоит ли им возвращаться сюда! Что они забыли в этом дрянном городке. И вообще, что меня удерживает здесь? Поеду тоже на Каспий. Нет, не на место генерала-карателя. Такого одолжения граф Доррер от меня не дождется. От одной лишь мысли - сидеть на месте человека, который больше года, подобно дикому зверю, терзал моих соплеменников, бросает меня в дрожь... Ах, какой же я глупец! Как я мог надеяться на поддержку геоктепинцев, когда Теке-хан только тем и занят, что оберегает свою власть и свой престиж в этом крае. Разве он мог бы вынести, если бы я стал повелевать его народом? У каждого хана - свои люди, свои сторонники. Мои люди - туркмены каспийского побережья. Ничего, что они далеко от Асхабада. Сплотив вокруг себя прибрежных туркмен, я сделаю их основной своей силой в борьбе за новую Туркмению...»

Хазар-хан прожил в Асхабаде еще несколько дней, и наконец собрался в дорогу. Он не взял с собой ничего, кроме видавшего виды походного чемодана. Бросил в него смену свежего белья, гимнастерку, галифе, еще кое-какие самые необходимые вещи. Дом закрыл на замок и прикрыл деревянные ставни на окнах. Идя на вокзал, думал: «Месяца через два вернусь - будет видно: продавать дом или не надо. Но вернуться непременно придется, чтобы перевезти все барахло и мебель...»

День был жаркий, ибо природой управлял август, угнетая все и вся вокруг. Над тротуарами сонно свисали отяжелевшие от пыли ветви деревьев, от заборов и стен домов, словно от больших раскаленных печей, несло жаром. Едва выйдя со двора, Хазар-хан ощутил тяжесть чемодана, и сделал для себя открытие, что впервые за двадцать с лишним лет он несет свой чемодан сам. В последний раз в его руках видели чемодан в девяносто втором году, когда Хазар-хан - штабс-капитан- приехал в Закаспий, окончив академию Генштаба. Но уже через месяц-другой, когда стал адъютантом командующего Закаспийским краем, у него появился денщик. С той поры их сменилось несколько, и все они, сопровождая Хазарского, возились с его чемоданами и прочим скарбом. Подумав о том, что несет чемодан сам, Хазар-хан застыдился и остановился на обочине дороги, поджидая извозчика. Вскоре проезжавший мимо на черном фаэтоне кучер-армянин остановил лошадей.

- На вокзал, - приказал Хазар-хан и посмотрел на часы, вынув их из нагрудного кармана.

- Уезжаете? - спросил кучер с каким-то, как показалось Хазарскому, нездоровым любопытством. - А говорили, вроде бы вас должны избирать. Наши гнчакисты недавно выбрали себе одного. Теперь, думаем, дело пойдет. А то раньше - кругом один Доррер.

- Доррер, Доррер, - раздраженно проворчал Хазар-хан. - Кто такой Доррер! Придет время, выкинут этого ишака вверх копытами!

- Ай, молодец! - Кучер угодливо захихикал. - Все армяне тоже так говорят. Говорят, что граф Доррер больше месяца не продержится. Совет рабочих и солдат вроде бы за глотку его взял, вот-вот удавит.

Кучер лихо огрел лошадей кнутом и обернулся вновь:

- Мой младший брат Спендиар в артиллерии служит. Они там давно уже свой Совет создали, всех офицеров на свою сторону перетянули.

Расплатившись на привокзальной площади с фаэтонщиком. Хазарский купил билет, с полчаса прождал прихода поезда, сел в плацкартный вагон, набитый до отказа пассажирами. Хотел было распорядиться, чтобы освободили место, но решил не ссориться - сунул чемодан под нижнюю полку и отправился через вагоны в ресторан. Ни есть, ни пить ему не хотелось - решил посидеть в одиночестве, чтобы не видеть вагонную публику: злая, голодная, беспардонная, она вызывала у него отвращение. Проходя через единственный в поезде спальный вагон, Хазарский заглянул в купе кондукторов, попросил, не смогут ли они отыскать ему спальное место. Видя, что те колеблются, он вынул кошелек и зашелестел ассигнациями.

- Господин хороший, а хлебом бы или рисом не могли-с? - кондуктор засверлил Хазарского глазами. - Деньги-с нынче что-с?

- Сволочи, - раздраженно выговорил Хазар-хан и сунул две крупные купюры в руки кондуктору. - Иди в третий вагон и принеси сюда мой чемодан, он лежит под нижней полкой!

Не оглядываясь, вошел в вагон-ресторан, где было относительно свободно, и сел за столик. Видя, что повара еще копошатся на кухне и никто из присутствующих не обедает. Хазар-хан подвинулся к окну и стал смотреть на равнину и горы, дрожащие в жарком августовском мареве. Он думал, что по приезде в Красноводск сразу же отправится на Челекен и дальше, в Гасан-Кули, соберет старшин и совместно с ними начнет действовать. «Надо непременно возместить за счет Закаспийского исполкома ущерб, нанесенный Мадритовым туркменам. Если я не сумею помочь моим соплеменникам - грош мне цена. Они попросту не поверят в мое могущество и не поддержат ни в чем!» Размышляя, Хазарский не заметил, как проехали Безмеин, и вышел из раздумья, когда замелькали глинобитные предместья Геок-Тепе. Официант, подойдя с корочками меню, спросил, что желает господин отведать. Хазарский сказал, что он не спешит - когда надумает, сам позовет и закажет. Поезд между тем остановился, несколько пассажиров бросились к вагонам, и в одном из них Хазарский узнал инженера Лесовского. «Этот опять здесь торчит! - с неприязнью подумал Хазар-хан. - Уж не он ли помог Теке-хану в сочинении жалобы на меня?! Хотя, вряд ли... Лесовский сам ненавидит текинского хана после того, что произошло на кяризах. Интересно, куда едет инженер? Надо затянуть его сюда - все не так скучно будет». Хазарский быстро вышел в тамбур, позвал:

- Николай Иваныч, заходите сразу в ресторан!

- О, хан Хазарский! - удивленно откликнулся Лесовский. - Хорошо, сейчас устроюсь - и сразу приду!

Вернувшись в ресторан, Хазар-хан тотчас подозвал официанта и заказал обед на две персоны.

Лесовский долго ждать себя не заставил. Вошел в вагон-ресторан, остановился у зеркала. В белой рубашке-косоворотке, с расстегнутым воротником, загоревший до черноты, с черными изящными усиками, сейчас он походил на преуспевающего перса. Причесываясь, взбил коком шевелюру, подошел к Хазар-хану.

- Приветствую вас, господин полковник. Далеко ли изволите ехать?

- Полковник без погон - не полковник, - кисло улыбнулся Хазар-хан. - Садитесь, Николай Иваныч. Домой еду, решил навестить родные края, посмотреть, что там делается.

- Везде неразбериха, господин Хазар-хан, но в общем-то все идет к одному. - Лесовский взял меню и раскрыл корки.

- Я уже заказал на двоих, - остановил Хазарский.

- Да? Ну, спасибо...

- Вы сказали «все идет к одному», что вы имеете в виду? - спросил Хазарский.

- Что имею? - Лесовский задумался. - Ну, хотя бы то, что постепенно власть в стране забирают в свои руки Советы рабочих и солдатских депутатов. Когда они возьмут эту власть основательно - произойдет еще одна революция - пролетарская. Вот это и есть «все идет к одному».

Хазарский высокомерно усмехнулся.

- Николай Иваныч, вы говорите о революции, как о расписании поездов. Нельзя так легко мыслить. Вы говорите о рабочих и солдатах, но совершенно забываете о мусульманском обществе. Оно не входит в Советы рабочих и солдат, но его нельзя сбрасывать со счетов при переустройстве мира. У этого общества своя забота и свои руководящие органы - мусульманские исполкомы.

- Временные исполкомы, - подсказал Лесовский. - С победой пролетарской революции все эти временные - буржуазные и феодальные комитеты полопаются, как мыльные пузыри, а весь народ станет единым - советским.

- Это невозможно.

- Еще как возможно, Хазар-хан. Свергая правительство временное, мы свергнем и буржуазные национальные исполкомы. Не аульные комитеты с байской верхушкой будут управлять селом, а Советы крестьянских депутатов, состоящие из батраков... Что касается национального вопроса, пролетарская партия отстаивает провозглашение и немедленное осуществление полной свободы отделения от России всех наций и народностей, угнетенных царизмом.

- Значит, вы не против отделения туркмен от России? - Хазар-хан удивленно вытаращил глаза.

- Нет, не против, - спокойно подтвердил Лесовский. - Мы стремимся к разрушению старого и созданию совершенно нового, более крупного государства, в котором объединятся все ранее угнетенные нации. Союз их будет исключительно свободным, братским союзом рабочих и трудящихся всех наций!

- Утопия! - возразил Хазар-хан.

- Это не утопия, а марксистская наука, разработанная вождем пролетариата Лениным. За такое государство поднимутся все бедняки-туркмены, а их в Закаспии большинство. Никакие аульные исполкомы не в состоянии будут остановить их в святой борьбе за свободу, за воду и землю. Впрочем, господин Хазарский, эта борьба уже давно идет, а вы не замечаете и недопонимаете всего происходящего. Запомните мои слова, Хазар-хан: восстания в Тедженском оазисе, в Хиве, в ваших прибрежных районах подняты не против русских вообще, а против русского царизма. Но с царизмом воюют и большевики. Так что судьбой написано побрататься восставшим туркменам с восставшими русскими.

- Вряд ли вы мне втолкуете свою батрацкую политику. - Хазарский вновь высокомерно улыбнулся.

- Но ведь вы за то, чтобы ваш народ был свободным и независимым, чтобы все туркмены учились грамоте - разве не так?

- Так, но...

- Что «но», господин Хазарский? - Лесовский подал ему стакан с компотом. - Вам не достает понимания, что мир делится не на расы и нации, а на бедных и богатых. Богатый с богатым, бедный с бедным, а надо, чтобы все были равны.

- Какое у вас образование, Николай Иваныч? - перевел разговор на другую тему Хазарский. - Вы прямо-таки блещете.

- Я окончил земледельческую академию.

- Но ведь все земские чиновники исповедуют программу социал-революционеров! Аульные исполкомы- это их изобретение.

- В том-то и дело, что всего лишь изобретение, - согласился Лесовский. - Я это понял и примкнул к социал-демократам. Советую и вам поступить точно так же. Я тоже, как вы, из разорившихся дворян. У вас ведь тоже родословная - пышная, да и титул вам дворянский жалован самим государем. У вас были свои керосиновые установки, колодцы нефтяные - все это вы упустили... отдали крупным заводчикам.

- Николай Иваныч, сложный вы разговор затеяли. - Хазар-хан тяжело вздохнул и подозвал официанта. Рассчитавшись, сказал: - Сложный, но нужный... Давайте выйдем, подъезжаем к Кизыл-Арвату.

Поезд остановился. У здания вокзала были открыты киоски, и Лесовский с Хазар-ханом заспешили к ним.

- Пойдемте ко мне, я в мягком, - пригласил Хазар-хан, сворачивая кипу купленных газет. - Надо посмотреть, что нового в мире. Признаться, я не держал газет уже два дня.

Кондуктор, встретив Хазарского в тамбуре, любезно проводил его в купе и удалился.

- Ну вот, и о вашем областном комитете статейка есть, - сказал Лесовский, просматривая газету «Асхабад».

- И что же о нем пишут? Ну-ка, разрешите. - Хазар-хан взял газету и прочел вслух:

«Вновь сформировался Закаспийский областной туркменский комитет в составе 17 человек. Председателем избран полковник Ораз Сердар, заместителем - переводчик канцелярии областного комиссара Рахман Бадалов. Наибольшее число членов в комитете от Мервского и Асхабадского уездов. Относительно Ораз Сердара решено возбудить ходатайство об освобождении от несения службы в Текинском полку на время состояния председателем комитета».

Дочитав, Хазар-хан отбросил газету.

- Ну и сволочь, этот Доррер. Сволочь с тремя неизвестными. Свергает меня, облизывает зад Теке-хану, а назначает Ораз Сердара. Скажите, Николай Иваныч, как после этого я могу отойти от всего, что касается наших комитетов! Да я этих бездарных пугал рода человеческого, Теке-хана и Ораз Сердара, за людей не считаю! Я выставлю против них свою дальнобойную артиллерию... Надо же, собачьи дети!..

- Чему вы возмущаетесь, хан? - спокойно рассудил Лесовский. - Ораз Сердар - махровый контрреволюционер, вот и выбрал его Доррер...

Лесовский слез в Джебеле, куда направлялся по делам к заготовителям соли. Хазар-хан на прощание крепко пожал ему руку.

 

III

В полдень громко и беспорядочно зазвонили колокола военного собора на Скобелевской площади. Одновременно понеслись гудки с депо и паровозов. По Анненковской в сторону вокзала и по Куропаткинской проскакали конные солдаты. Впереди каждой кавалькады глашатай с рупором:

- Граждане, все на митинг!

- Граждане, на Скобелевскую площадь!

Народ хлынул изо всех дворов, словно поток из прохудившихся шлюзов, затопил тротуары. Спешили рабочие из депо, служащие из Управления Среднеазиатской железной дороги, обыватели Хитровки, служащие банка, постояльцы гостиниц «Гранд-отель», «Петербург», «Лондон», «Центральной», расположенных неподалеку от площади: чиновники транспортных контор обществ «Кавказ и Меркурий», «Российского» и «Восточного». Шли лавочники и бакалейщики, грузчики хлопкоочистительного завода Тер-Микиртичева и мукомолы паровой мельницы Баточкина. Первыми высыпали на площадь чиновники канцелярии областного комиссара, уже знавшие, по какому случаю объявлен митинг. Но большинство из собравшихся - солдаты запасных полков, артдивизиона, нестроевых команд. Многотысячные толпы с трех сторон окружили собор Михаила Архистратига, оставив лишь проход к воротам военного двора, откуда должны были появиться «зачинщики переполоха», как их уже называла стоявшая особняком кучка духовенства. В ней выделялся поп Быков - служитель кладбищенской церкви.

- Вог уж кому не живется! Вот уж кто на рожон смертушки лезет! - вещал он, ища поддержки у своих, прикрытых черными клобуками и рясами коллег. - Нынче кричат, а завтра, глядишь, потащили в божий храм на отпевание. Лежит бедняга на смертном одре и знать не знает, что еще денька два-три назад был социал-революционером али демократом каким. Эх, люди, не живется вам!

- Да что ты нас-то вразумляешь? - обиделся звонарь, только что слезший с колокольни и прибежавший к своим братьям. - Вот начнется митинг - возьми да и выступи!

Звонарь не договорил - толпа вдруг пришла в движение, вытянулись шеи, - из военного двора вышла группа солдат и штатских. На трибуну, поставленную на паперть, поднялся скуластый, усатый солдат с рупором и бумажными листками, - председатель Совета солдатских депутатов Яков Житников. Обвел оценивающим взглядом многотысячную толпу, словно деля ее на друзей и недругов, в чем собственно не сомневался:

- Граждане асхабадцы! Как вы знаете, еще месяц тому назад рабочие и солдаты Ташкента сбросили временное правительство Черкеса, но на помощь меньшевикам и эсерам господин Керенский послал из Петрограда карательные войска с генералом Коровиченко. Этот прыткий вояка объявил себя генеральным комиссаром Туркестанского края, а своим помощником нашего графа Доррера... Как вы знаете, граждане, Доррер сбежал от нас в Ташкент и там вместе с генералом-карателем начал душить нашу революцию. Но недолго пришлось им разбойничать и проливать бедняцкую кровь! Рабочие и солдаты Ташкента, а также приехавшие на помощь солдаты из Кушки разгромили карателей! Генерал Коровиченко и граф Доррер арестованы - власть в Ташкенте перешла в руки рабочих и солдат!

Возгласы одобрения и протеста, смешавшись в гулкий живой рокот, нависли над Скобелевской площадью, приглушая громкую речь оратора. Житникову пришлось немного подождать, прежде чем толпа немного успокоилась. Вновь он поднял рупор и произнес:

- Совет рабочих и солдатских депутатов Закаспия избрал временный революционный комитет! Как председатель Ревкома, объявляю: с сегодняшнего дня город Асхабад переходит на военное положение, из числа самых сознательных рабочих и солдат гарнизона создаются боевые дружины! Учредить дежурство на телеграфе, с непременной передачей всей правительственной корреспонденции в штаб Ревкома. Приказываю именем революции раздать наиболее сознательным и преданным солдатам оружие и патроны! Объявляю действия временно исполняющего должность областного комиссара Караваева ограниченными! Для выяснения и уяснения обстановки в крае и самом Ташкенте туда делегируется один из членов вновь созданного Асхабадского Ревкома. А теперь, граждане асхабадцы, расходитесь и приступайте к своим делам во благо революции и ее порядка!

Житников сошел с трибуны и сопровождаемый военными и штатскими скрылся за зелеными воротами 5-го запасного Сибирского полка. Толпы на площади еще долго не расходились, продолжая обсуждать события в Ташкенте. Наконец потекли живыми потоками по Гоголевской, Невтоновской, Штабной, Офицерской и Базарной улицам, радиально уходящим от площади во все концы города.

Житников пригласил ревкомовцев - прапорщика Молибожко, деповцев Кадыгроба и Ермолая Макарова, печатников Зотова и Кукаева, от областной канцелярии - Лесовского, от дехкан асхабадского аула - недавнего тыловика Овезберды Кулиева, командиров рабочих и солдатских дружин в кабинет командира полка.

- Ну что ж, товарищи, приступим к распределению конкретных обязанностей, но сначала... - Яков Ефимович взглянул на стенные часы. - Сначала нам надо отправить в Ташкент нашего делегата Лесовского... Значит так, Молибожко... Выдай товарищу пистолет с патронами и переодень его в военную форму, а то на нем форма земская - эсеровская. Выдай сапоги, галифе, гимнастерку офицерскую и шинель тоже. Фуражку не надо - у него папаха каракульская, в ней он на генерала будет похож... Иди, а я ему пока мандат заготовлю...

Вечером Лесовский выехал почтовым поездом. В плацкартном вагоне занял нижнюю полку. С ним еще трое в купе. Не успели отъехать, сразу заговорили о новой революции. Лесовский не стал распространяться ни о делах Ревкома, ни о том, кто он сам и куда едет; послушал других и лег, накрывшись шинелью.

Ночь прошла спокойно. Утром и днем на перронах Мерва и Чарджуя тихо. Но в Кагане столпотворение. Едва остановился поезд, как ко всем вагонам кинулись толпы людей с мешками и чемоданами, толкая и браня друг друга.

Лесовский слез с полки, надел шинель и папаху, взял котелок, чтобы раздобыть в кубовой на перроне кипятку, но едва вышел из купе, как в вагон ринулась толпа солдат.

- Но-но, служивые, полегче! - Лесовский отпрянул к двери купе, терпеливо наблюдая, пока пройдут солдаты.

- Нельзя ли к вам, господин офицер? - обратил ся один из них.

- Какой я тебе, к дьяволу, офицер! Просто шинель надел - в ней в дороге удобнее. Заходи, но только сидеть будешь - тут не приляжешь.

- Да разве до спанья, когда кругом революция!- воскликнул солдат, садясь на край скамьи и оглядывая пассажиров.

- Куда спешите-то, чуть ли не целая рота вас? - спросил Лесовский.

- Ну дык, третьего дня еще генерала-карателя побили и арестовали! А теперь вся власть в руках Советов - охранять завоеванный мир надо, вот и торопимся!

В Самарканде на перроне тоже народу уйма, и едва поезд остановился, как сразу затрещали подножки вагонов от наседающей толпы. Кондуктор двери вовсе не открыл, но все равно откуда-то появились в шинелях, без погон, с красными повязками на рукавах патрульные.

- Документы, граждане! Быстренько предъявите документы и вещи! У кого в мешках мука, пшеница, рис, пшено - признавайтесь сразу, а то потом хуже будет! Необходима помощь голодающим ташкентцам!

- Ваши документы, господин...

- Не господии, а представитель Закаспийского Ревкома. Вот, пожалуйста. - Лесовский подал удостоверение и мандат о направлении в краевой Совет депутатов.

- Ясно, дорогой товарищ. - Старший патруля вернул документы и улыбнулся. - Закаспию хвала и честь. Ваши кушкинские артиллеристы и солдаты, можно сказать, поставили решающую точку в разгроме карателей...

В Ташкенте не только перрон, но и вся привокзальная площадь, была забита застрявшими в пути пассажирами. В дни всероссийской забастовки железнодорожников и выступлений рабочего класса и солдат Ташкента на станции скопилось несколько пассажирских поездов и военных эшелонов. Выбравшись через переполненный зал ожидания на улицу, Лесовский даже растерялся, не зная, куда идти. Всюду люди. Даже трамвайная линия - и та завалена мешками и узлами. Справа, возле чайханы и многочисленных лавок, несмотря на холод, прямо на тротуаре, на тряпье, спали женщины с детьми, рядом сидели бородатые мужики. Лесовский искал глазами в сером промозглом тумане ориентир - Благовещенскую церковь, в сторону которой ему надо было идти, но видел только головы, плечи, да лошадиные морды.

- Комиссар, айда с нами! - окликнул его солдат, ехавший с ним в купе. - Все равно тут ни извозчика, ни трамвая не дождешься. А до Константиновской площади, где теперь Совдеп, не так и далеко. Айда, товарищ!

- Пошли, коли так! - Лесовский подхватил чемоданишко и зашагал следом за каганцами, которые ринулись напрямую, расталкивая на пути толпящуюся публику.

Они пересекли круглую площадь и прямо по проезжей части Соборной улицы пошли к центру города. Лесовский не отставал от них. Под ногами скрежетала мокрая от ночного дождя брусчатка, а вверху, раскачиваясь на ветру, шумели высокие пирамидальные тополя.

У «Белого дома» - так успела назвать ташкентская буржуазия дом Временного правительства Туркестанского края, - солдат остановили часовые. Последовала проверка документов. Каганцам дали команду следовать левой стороной к казармам, где расположилась кушкннская батарея и солдаты. Оттуда, с загороженного дувалом двора несся гул множества слившихся воедино голосов. Лесовскому же указали на Совдеп.

- К кому вы, товарищ? - Дежурный красногвардеец преградил дорогу у самого входа.

- К самому главному. Вот мои документы.

- К Колесову, значит. Налево по коридору, но вряд ли сейчас к нему пробьешься.

- Попробую.

Коридоры Совдепа были заполнены людьми в шинелях и железнодорожными рабочими. Все вооружены - на плечах винтовки. В приемной председателя, судя по всему, командиры войсковых подразделений и рабочих дружин. Оглядывая их, Лесовский увидел знакомого командира-артиллериста.

- Русанов, здравствуй! - Лесовский подал руку.- Не узнал? В Кушку вместе ехали, в одном вагоне. Я - на обследование колодцев, а ты для дальнейшего прохождения службы!

- Фу ты, ну, конечно, узнал! Лесовский, если не ошибаюсь. Но почему ты в военной форме? Я подумал какой-нибудь полковник, перешедший на сторону революции. Папаха на тебе, шинель офицерская.

- Шинель со склада выдали, а папаху туркмены подарили, - пояснил Лесовский.

- А я думаю, что это за полковник выискивает кого-то! Между прочим, наш генерал-лейтенант Востросаблин целиком и полностью перешел в революцию. Слышал, небось, о нем?

- Слышал, но до сих пор сомневался в достоверности слухов.

- Ну, какие тут слухи - это факт. Сам он, как только Ташкентский Совдеп запросил помощь, образовал комиссию, и сам председателем комиссии стал. Приехали сюда, в Ташкент, эшелоном в двадцать вагонов- с орудиями, с пулеметами, пехоты побольше пятисот человек. Ну и, как говорится, с корабля на бал. Ударили по ташкентской крепости, разогнали карателей - главного комиссара и его помощника захватили. Юнкеров перебили... Ну, брат, тут было такое, что в двух словах не расскажешь. Нашим тоже досталось. Я нынче собираюсь в госпиталь - надо навестить своих батарейцев. Хочешь, сходим вместе?

- Да я же еще не определился. - Лесовский приподнял чемодан. - И вот сундучок мешает, куда-то надо бы поставить.

- Да у меня же и оставишь. И сам располагайся у меня. Я тут рядом, на солдатском дворе, комнатенку занимаю. Стоп, сейчас мы... - Русанов дернул за рукав Лесовского, увидев, что от Колесова вышел лобастый, с усиками и челочкой военный.

- Товарищ Полторацкий, тут товарищ к вам из Асхабада. Из Ревкома.

- Что-то асхабадцы поздновато пожаловали. К самому шапочному разбору. - Полторацкий бросил строгий взгляд на Лесовского, но, выйдя в коридор, оглянулся: - С чем приехали? Идемте со мной. Русанов, ты тоже... Ревком определил оставить кушкинский отряд до особого распоряжения в Ташкенте. Передай бойцам, чтобы не спешили, может быть, еще придется повоевать.

Они поднялись по широкой лестнице на второй этаж и вошли в комнату Полторацкого. В ней - стол, кровать, тумбочка с книгами и вешалка для одежды.

- Ну так, что у вас в Асхабаде? Смирно ли ведет себя доррерская шайка? Его-то мы в погребе отыскали, в крепости. Прямо, как крыса, под землю полез. Вернетесь в Асхабад, объявите буржуям, чтобы больше не рассчитывали на своего графа - арестован и отправлен в тюрьму. И сами пусть успокоятся - карта их бита. Житникову передадите, чтобы немедленно арестовали закаспийского комиссара Караваева. Эта дрянь не лучше Доррера. Вся власть переходит в руки Советов, никаких больше Временных правительств не будет. Через несколько дней краевой съезд - изберем Совнарком, соответственно будут избраны и областные Советы народных комиссаров. Вчера Колесов получил телеграфные разъяснения из Петрограда... А теперь что у вас конкретного? - Полторацкий бросил взгляд на Лесовского.

- По-моему, все предельно ясно. - Лесовский помял в руках папаху. - Я приехал для ознакомления. Мы все время только и думали, как бы граф Доррер и Коровниченко не нагрянули с войсками в Закаспий, и в первую очередь, в Асхабад. Исполкомовцы все время держали связь с Доррером, просили от него помощь. А теперь, что ж... Может быть, товарищ Полторацкий, как член Ревкома, подскажете - что мне дальше делать? Если нет никаких особых распоряжений, я, пожалуй, отправлюсь назад в Асхабад и доложу обстановку.

- Ну вот еще! - Полторацкий засмеялся, взял из рук Лесовского папаху и водворил ее на вешалку. - Не успели приехать и уже бежать назад. Оставайтесь, примите участие в работе съезда. Поможете нам встретить закаспийских делегатов. Кто у вас в Асхабаде избран?

- Житников, вероятно... Может быть, прапорщик Молибожко или Батминов...

- Одним словом, не знаете. - Полторацкий сел за стол, взял из стопки четвертушку бумажного листа и, написав телеграмму, спросил: - Кому конкретно адресовать?

- Житникову, председателю Ревкома...

- Хорошо, сегодня мы известим ваших товарищей о съезде, но вы тоже останетесь. Как с жильем - устроились?

- У меня будет жить, - торопливо сказал Русанов, - не извольте беспокоиться, товарищ Полторацкий.

- Не изволю, - усмехнулся Полторацкий. - И когда вы только научитесь говорить по-человечески. Революция свершилась, жизнь начинается новая, а вы «не извольте беспокоиться».

- Прошу прощения...

- Еще лучше! Да что я тебе, господин, что ли, что ты у меня прощения просишь? Я простой типографский рабочий, наборщик. С малых лет в цеху... Ладно, ступайте. Вас, Лесовский, когда понадобитесь, я разыщу»

-  Ну, тогда мы потопали - Русанов отворил дверь и подождал Лесовского в коридоре. - Ну что, Николай, давай поставим твой чемодан, да навестим раненых? Жаль только, даже гостинца никакого нет.

- У меня есть сухари.

- Придержи для себя, в госпитале, небось, кормят не хуже, чем на батарее.

Солдатский двор, куда вошли Русанов и Лесовский, выглядел типичным армейским городком. В глубине двора, за деревьями, виднелись казармы, плац и гимнастические снаряды. За деревьями, справа, артиллеристы чистили лошадей, там же стояли зачехленные орудия. Кушкинцы, вероятно, уже готовились к отъезду. Солдаты, сойдясь у казармы, вели озабоченный разговор, некоторые чистили сапоги, собираясь выйти в город. Обстановка была, в полном смысле слова, самая мирная. Русанов, беспрестанно вскидывая руку под козырек, отвечая на приветствия артиллеристов, ввел Лесовского в дом, в коридоре которого было множество дверей, отворил вторую слева. В комнате стояло четыре кровати и стол.

- Занимай любую, кроме вот этой. - Русанов сел на кровать, не снимая фуражки. - Если не устал, то сейчас и пойдем. А если хочешь поспать, то не стесняйся.

- Да ну, какой тут сон! - весело отозвался Лесовский. - В самый раз прогуляться Тут у вас тишь да гладь, да божья благодать. Я думал, слезу с поезда, а тут стрельба, кровь...

- Три дня назад так и было, Коля. Опоздал маленько. Ну, ладно, пошли, дорогой поговорим.

Выйдя из армейского городка, они пересекли Константиновскую площадь, в сквере которой сиротливо возвышался обгаженный птичьим пометом памятник генерал-губернатору Туркестана фон Кауфману. Русанов провел Лесовского мимо крепостной эспланады, откуда рабочие и солдаты штурмовали старую ташкентскую крепость и выбивали засевших карателей и юнкеров местного кадетского корпуса. Побывав на крепостном валу, спустились к Ангарскому каналу, который разделял город на две части - русскую и азиатскую. Там, за каналом, шла своя, мало понятная для европейцев, жизнь. После взятия крепости Русанов побывал в старом городе и уже знал кое-что о древнем Ташкенте. Рассказывая о том, что видел, называл диковинные улицы - Кукчи, Сибзяр, Шайхантаур, Биш-Агач.

Лесовский, дивясь памяти Русанова, спросил:

- На черта тебе всякой дребеденью голову забивать?

- Ну ты, брат, сказанул! - возразил Русанов. - Побывать в Ташкенте - и ничего потом не рассказать о нем?! Да меня, как вернусь после службы домой, родные засмеют.

Беседуя, они то и дело останавливались, разглядывая дома и вывески на них, наконец, разыскали военный госпиталь и вошли во двор, где сидели на скамейках и прохаживались, опираясь на костыли и клюшки, раненые.

- Это Давнишние. Те, кто бился за крепость, в палатах - еще не успели подлечиться, - рассудил Русанов. - Пойдем прямо в корпус. Мои батарейцы в шестой и седьмой палатах - наши солдаты уже навещали их.

Войдя в приемный покой, Русанов попросил, чтобы пропустили в стационар, но дежурная сестра заупрямилась, мол, не вовремя пожаловали, приходите вечером. Русанов и Лесовский в два голоса принялись упрашивать ее, привлекли внимание врачей, чьи белые халаты все время мелькали в коридоре. И вот подошли сразу три женщины.

- Граждане, нельзя ли потише! Госпиталь же.

- Не граждане, а товарищи, - шутливо поправил Русанов возмущенную медичку.

- Это не столь важно, - сказала вторая. - Граждане вы или товарищи... - И осеклась, не договорила. Руки ее словно застыли, и лицо залилось румянцем.

- Лариса - ты?! - Лесовский тоже на мгновение замер, но уже в следующую секунду взял ее за руки.- Лариса, я шалею от радости, прости меня... - Прежде чем она опомнилась и сообразила, что, действительно, перед ней Лесовский, он обнял ее и поцеловал.

- Ты с ума сошел, - прошептала она растерянно, высвобождаясь из его рук. - Откуда ты взялся? - И крайне стесненно, подняв глаза на своих коллег, взяла, его за руку и затянула в ближайший кабинет.

- Ну и ну! - успел лишь воскликнуть Русанов. - Граждане, ей-богу, не пойму, что происходит! Почему меня никто не целует!

- Извините, товарищ командир, мы сами пока в полном неведении! - Врач пожала плечами и удивленно заулыбалась. - К кому вы пришли? - спросила она чуточку строже. - Может быть, к Аргангельской, а раненые для отвода глаз?

- Да вы что! Мы пришли к моим батарейцам, в шестой и седьмой палатах они.

- Понятно. - Врач подала Русанову халат. - Значит, ваш товарищ преподнес вам сюрприз... утаил от вас?.. Пойдемте, провожу к батарейцам.

Уединившись в кабинете, Лариса и Лесовский торопливо расспрашивали друг о друге. В считанные минуты она рассказала ему о том, как год назад, переехав с отцом в Ташкент, поступила учиться при Общине сестер милосердия Красного Креста. Училась и работала в больнице. Потом, когда получила свидетельство, перешла в военный госпиталь, - к отцу. Он сейчас здесь, ассистирует на операции хирургу Познанскому.

- Но ты-то как оказался в Ташкенте, и надолго ли приехал?

- Послан Ревкомом, пробуду здесь с неделю, - отвечал он, а сам не сводил с нее глаз, любовался бледным лицом и серыми сияющими глазами. - Ай, Ларочка, ну кто бы мог подумать! Я решил, что больше никогда тебя не увижу. Ты так незаметно и бесследно исчезла. Зачем ты бежишь от судьбы? Помнишь, я тебе еще в Бахаре говорил - судьба нас свела... И вот опять, вопреки твоим попыткам скрыться от меня, мы вместе. Это ли не судьба?!

- Не надо, Николай Иваныч, о прошлом. Уехала я оттуда, моя душа очистилась. Ты для меня - словно горький упрек моей совести. Вот встретилась с тобой, и опять защемило сердце.

- Архангельская, сколько же можно, больные давно ждут! - Врач заглянула в кабинет и покачала головой. - Поставила больным градусники, а температуру записывать я, что ли, должна?

- Извини, Николай Иваныч, мне надо идти.

- Встретимся вечером? - спросил он. - До какого часу ты дежуришь?

- До восьми, в девять буду дома. Запомни адрес: Госпитальная, 12, это недалеко. Первый подъезд, второй этаж. Как войдешь - направо.

Выйдя во двор, Лесовский сел на скамейку и стал поджидать Русанова. Тот вышел примерно через полчаса в мрачном настроении.

- Пошли, Николай...

- Что случилось-то?

- Двое умерли... Третьему - лучшему артиллеристу руку отрезали.

Русанов стиснул зубы, и Лесовский увидел, как непрошенно, не по-мужски, наполнились его глаза слезами.

Вечером, среди кушкинцев и в Совдепе начали распространяться слухи о готовящемся заговоре ташкентской мусульманской знати. Слухи эти распространились вместе с приездом членов кокандского Совдепа в Ташкент. Прибывшие сообщили Ревкому о готовящемся мусульманском съезде в Коканде и возможном провозглашении Кокандской автономии. Кокандские феодалы будто бы прислали сюда, в Ташкент, целую шайку головорезов и мулл - служителей ислама. Колесов собрал заседание Ревкома - выслушали приехавших товарищей из Коканда, решили, что большой опасности нет, но, в общем-то, надо быть начеку. Был отдан приказ- послать в районы старого города Шайхантаур, Кукчи и Сибзяр разведчиков - пусть следят за действиями мусульман и сообщают в штаб Ревкома. Начальнику войск округа был отдан приказ: войска гарнизона, и в первую очередь Кушкинский отряд, привести в состояние полной боеготовности, - никому из частей не отлучаться...

 

IV

Прошло больше недели, прежде чем Лесовский встретился с Ларисой. Все эти дни он был крайне занят делами по подготовке съезда. Лишь в конце, когда был избран Совет Народных Комиссаров Туркестана, вечером Лесовский отправился на Госпитальную. Он пришел в десятом часу вечера, и рассчитал точно - Лариса и Евгений Павлович только вернулись домой. Фельдшер встретил его на пороге, не скрывая недоумения:

- Милостивый государь, откуда вы взялись? Да еще в такой час-то! Пораньше не могли?

- Не мог, Евгений Павлович, совсем не мог Здравствуйте. - Он подал руку, чувствуя, как неохотно Евгений Павлович отвечает на рукопожатие. - Сначала пришлось писать справку о нашем Закаспийском Совдепе, потом приехали делегаты из Асхабада - Житников и Сережа Молибожко, пришлось их устраивать.

- Ну, раздевайтесь, коли пришли. - Фельдшер снял с Лесовского шинель, повесил в прихожей и провел его в свою комнату. Лариса тотчас вышла из кухни.

- Прости, Николай Иваныч, я думала, ты уехал, не попрощавшись. Мы тут готовим ужин. Сейчас угощу тебя оладьями по-ташкентски.

- Ну что же, - заговорил, усадив гостя к столу, фельдшер. - И кого же вы избрали в новое правительство?

- Большевиков..., марксистов. - Лесовский полез за записной книжкой в карман. - Помнится, Евгений Павлович, вы были неравнодушны к марксизму - следили за статьями Полуяна, и меня вовлекали в жаркие беседы о новом учении.

- Ну так я и сейчас на марксистской платформе.- Фельдшер гордо повел седой бородкой - Я знаком лично с товарищем Колесовым, если хотите... Я посещал их марксистский кружок, когда они, то бишь, наши железнодорожные товарищи сидели в подполье. Начитанный молодой человек, толковый.

- Его избрали председателем Совета Народных Комиссаров, - сказал Лесовский. - Я разговаривал с ним. Мне показалось, он даже моложе меня, хотя мне только двадцать восемь. Но умен и, главное, красноречив.

- Да, конечно, я с вами согласен, очень симпатичный молодой человек. Не чета некоторым, - Евгений Павлович с любопытством посмотрел на гостя, и Лесовский опять отметил про себя, что фельдшер не рад встрече. «То ли очень устал, то ли уже вычеркнул меня из своей памяти, а я вдруг объявился некстати».

Лариса подала на стол оладьи, налила в пиалы чай и села напротив Лесовского. Выглядела она тоже усталой, причем, как только он начинал смотреть на нее в упор, опускала глаза. «Не вовремя я пожаловал, - вновь подумал он. - Надо поскорее уединиться, поговорить с ней...»

- Вы извините, Евгений Павлович, но я засиживаться не стану, у меня совсем нет времени. Мне необходимо лишь... Словом, я пришел поговорить с Ларисой Евгеньевной.

Фельдшер переглянулся с дочерью, и Лесовский уловил в ее взгляде стеснение.

- Да, разумеется, - вежливо ответил он. - Не ко мне же вы пришли в столь поздний час.

- Пойдемте ко мне, Николай Иваныч, - встала Лариса.

На двери во вторую комнату висели все те же атласные занавески, которые были в Бахаре.

- Все точно так же, как и раньше, - сказал он. - И обстановка точно такая же. У меня такое впечатление, словно мы вернулись во вчерашний день.

- Ну, о возврате во вчерашнее не может быть и речи, - сказала она, и по ее губам скользнула скептическая усмешка.

- Вот и гитара на стене. Поешь, хотя бы изредка?

- Нет, не пою, не до песен теперь.

- Прости, Лара. - Он положил ей руки на плечи.

- Я не хуже твоего понимаю, что сейчас не до романсов.

- Ты хочешь что-то мне сказать? - спросила она, убирая с плеч его руки.

- Я пришел к тебе с твердым намерением - уговорить тебя поехать со мной в Асхабад... Я делаю тебе предложение: выходи за меня замуж.

Она ничего не ответила, лишь покачала головой и жалко улыбнулась.

- Не смей отказываться, - с трудом выговорил он, уловив в ее улыбке решительный отказ. - Не смей! - повторил, побледнев, и глотнул, словно рыба, воздух. - Мне мучительно трудно без тебя.

- Нет, Николай Иваныч, - решительно выговорила Лариса. - Я не могу... не могу... Это выше моих сил!

- На глазах у нее заблестели слезы.

- Успокойся. - У Лесовского задрожал голос. - Успокойся...

Совершенно неожиданно, без стука, вошел отец:

- Молодой человек, у меня к вам будет разговор. Прошу-с.

- Разговор? Ну что ж, я согласен на любой разговор.

- Сядьте. - Фельдшер указал на стул. - Вот так-с. А теперь внимательно слушайте меня... Вы когда-нибудь задумывались над вопросом: почему Архангельские покинули Асхабад? Наверное, задумывались и не находили правильного ответа. «Они бежали от позора». Так вот, дорогой Николай Иваныч, скажу вам прямо, что позор - это вещь ужасная. Это такое неприятное чувство, когда все время кажется, что на тебя смотрят, указывают пальцем и злорадно смеются. Это чувство мы испытали с дочерью, пока жили последний месяц в Бахаре, а потом в Асхабаде. Но еще ужаснее, дорогой Николай Иваныч, сознавать, когда люди, знающие о твоем позоре, делают вид, притворяются, будто ничего уже не помнят, давно все забыли. К таковым нашим добрым и чутким знакомым мы относим вас. Ради бога, только не пытайтесь возражать.

- Да я и не возражаю. - Лесовский недоуменно посмотрел на фельдшера. - Конечно же, я ничего не забыл, - обо всем помню, но я все это пережил. И отнюдь не чувство жалости заставляет меня просить руки вашей дочери.

- Полноте, дорогой друг. - Фельдшер встал и начал ходить по комнате, сложив на груди руки. - Все это, может быть, так, и я верю вашим словам. Но ведь все может измениться. Сегодня вы испытываете любовь к Ларисе, а завтра появится ненависть к ней, как только возникнет в вашей памяти зловещая фигура пристава Султанова, с ножом в груди на залитой кровью постели. У меня не выходит из головы эта ужасная сцена. Мне пришлось выносить его из дому и переправлять в околоток. Но и на этом мои муки не кончились. Вы знаете, что меня долгое время подозревали в причастности к убийству Султанова? Меня вызывали то Доррер, то Дуплицкий - советовали и уговаривали, чтобы я признался в том, что нанял наемных убийц и они, в отместку за поруганную честь моей дочери, расправились с приставом. Несколько раз допрашивали и Ларису.

- Папа, перестань, я не хочу слышать об этом! - Лариса, разгневанная, вышла из своей комнаты и остановилась у двери. - Зачем ты заговорил об этом гнусном Султанове? В чем ты обвиняешь Николая Иваныча?

Разве он виноват, что стал невольным свидетелем моего несчастья?

- Свидетелем ли? - Фельдшер хмыкнул и повернулся лицом к окну. - У меня есть все основания думать, что господин Лесовский, мстя за тебя, сам расправился с приставом. Да, да, молодой человек! - Евгений Павлович вновь энергично повернулся к Лесовскому. - Вы, словно средневековый рыцарь, расправились со своим недругом, дабы завоевать любовь вашей дамы. Но вы забыли, что живете не в пятнадцатом, а в двадцатом веке. Ваш поступок лег позором на всех нас, ибо вы совершили кровавое злодеяние!

- Да вы что, господин Архангельский?! Вы не отдаете отчета своим словам...

- Вы, и никто больше, - размахивая руками, упрямее заговорил фельдшер. - Вы живете на квартире у старого прожженного эсера. Там у вас постоянно собираются эти мастера кровавых дел. Вы пожаловались им... рассказали о надругательстве над Ларисой, и они, переодевшись в полицейских, приехали и прикончили Султанова. На ваших руках кровь! Как может моя дочь принимать ласку этих рук?!

- Ну это уж слишком! - Лесовский встал и вышел в прихожую. - Такого оскорбления я не потерплю!

Лариса, всхлипывая, догнала его.

- Николай Иваныч, простите его. Отец просто не знает, на ком сорвать свое зло. Тем более, что граф Доррер внушил ему мысль, будто это за меня отомстили приставу.

- Вы жестоко ошибаетесь, господин фельдшер! - проговорил Лесовский, надевая шинель. - Султанова, действительно, зарезали эсеры, но не за вашу дочь, а за то, что пристав и Теке-хан отобрали воду у бедняков общины! Когда-нибудь вы узнаете подлинную причину, и вам станет стыдно передо мной за ваши варварские, оскорбления!

- Не имею желания ничего больше знать! - возразил фельдшер. - Ступайте себе с богом!

- Счастливо оставаться! - Лесовский выскочил на лестничную площадку и уже было побежал вниз по ступенькам, но услышал голос Ларисы:

- Николай Иваныч, ради бога, подожди! - Она обвила его руками за плечи и заглянула в глаза. - Пусть что хочет, то и говорит, но меня он никогда не убедит, что ты плохой. Как приедешь в Асхабад - сразу напиши мне. Я верю тебе... Я люблю тебя...

Простившись с ней, Лесовский быстро пошел по тихой Госпитальной улице, ощущая в себе невероятно быструю и беспрестранно повторяющуюся смену нежности и гнева. «Милая, добрая, красивая моя, я люблю, люблю тебя!» - выстукивало его сердце, пламенея от переполненных чувств, и вдруг, словно шквалом, накатывалось: «Надо же, до чего додумался старик! Я вонзил в Султанова нож! Я покрыл позором честное имя фельдшера! Он меня считает эсером, с которыми у меня нет ничего общего. Дурак я, надо было показать ему билет члена РСДРП большевиков!» И опять перед ним возникал умоляющий взгляд Ларисы и руки ее, худенькие и теплые. «Она согласна, согласна быть моей женой - чего же мне еще надо?! Все остальное ничего не значит!» Постепенно он успокоился, и только тут обратил внимание, по какой темной улице он идет. Ни фонарей на обочинах, ни света в окнах домов. И тишина жуткая, наполненная тревогой и предостережением. Лесовский облегченно вздохнул, когда вышел к Константиновской площади и увидел около дома Совнаркома сразу несколько костров и силуэты солдат. За дувалом, в военном городке, куда он вошел через пропускной пункт, несмотря на поздний час, в казармах и около конюшен тоже мелькали людские силуэты, и чувствовалась в их передвижении смутная тревога. Изредка разносились недовольные голоса командиров. У себя Лесовский застал Якова Житникова - по приезде на краевой съезд он поселился здесь. Он сидел за столом, переписывая в тетрадь свои заметки, которые сделал во время заседаний.

- Что-то не спит гвардия, - сказал Лесовский. - Уезжать что ли кушкинцы собрались?

- Какой там уезжать, когда опять всякая сволочь нос задирает, - отозвался Житников, не отрываясь от бумаг. - Колесов распорядился выкатить на площадь орудия и всем быть в полной боевой готовности. Есть сведения, что контрреволюционное духовенство в нынешнюю ночь затевает что-то. Судят-рядят наши кушкинцы и так и сяк, но все сходятся на том, что, кроме злобы и пакостей имамов и шейхов, реальной силы нет. Что они смогут сделать, когда один кушкинский отряд насчитывает пятьсот штыков, да еще артиллерия. Орудия выкатили, думаю, для острастки.

- А где Русанов?

- С Полторацким в Совнаркоме. Там весь командный состав. Ложись, отдыхай. Я сейчас перепишу тут кое-что, да тоже лягу... Вернемся в Асхабад - сразу же изберем свой. Закаспийский Совнарком. Колесов предупредил: в состав каждого областного Совета во что бы то ни стало надо провести побольше большевиков. Надо перекрыть все пути к власти эсерам. Я тут прикидываю кандидатуры... Полторацкий предлагает избрать председателем прапорщика Никоновича. Как ты думаешь - потянет?

- Да я же его всего лишь два раза видел у тебя на собраниях. Первое впечатление - как будто бы неплохой парень. А каким будет в деле, время покажет. А почему именно его?

- Потому, что основная революционная сила у нас - солдаты, а Никонович - прапорщик, причем образованный...

Заснули они почти под утро. Проснулся Лесовский на рассвете, словно бы от толчка в затылок. Но это был не толчок, а грохот, возникший под окнами от сотен солдатских сапог. Лесовский торопливо зажег лампу. Житников тоже встал, настороженно слушая, что там происходит. Оба мгновенно оделись и выскочили во двор, а затем - на площадь, которая была сплошь запружена солдатами. Трудно было понять, что именно произошло, поскольку никто из военных толком не знал, по какому поводу объявлена тревога. Только слышалось отовсюду «тюрьма, тюрьма». Житников с Лесовским пробились сквозь толпы конников, хлынувших живой рекой на площадь, к фасаду здания Совнаркома.

- Что такое, товарищи, объясните, кто знает? - спросил Житников, поднявшись к массивным дверям, у которых стояли командиры кушкинского отряда.

- Контрреволюция поднялась, вот что! - отозвался кто-то недовольно. - Ворвались в тюрьму, отворили все камеры, выпустили всех ублюдков.

- Идем, Николай, к Колесову, - и они, оттеснив дежурных красногвардейцев, вошли в коридор, а затем в приемную предсовнаркома, двери которой были распахнуты.

Кабинет Колесова гудел от множества голосов. Сам он стоял за столом, сухощавый, остроносый, в военной гимнастерке и накинутом на плечи плаще. Асхабадцы остановились у порога.

- Соображать надо, дорогой товарищ, прежде чем говорить! - гремел колесовский голос. - Шайхантаур, Кучи, Биш-Агач и Сиябзар - это двести три жилых квартала. Это более ста пятидесяти тысяч жителей, и в основном - все мусульмане. Пусть там даже десять тысяч контрреволюционеров, но все равно основная масса - простые декхане и ремесленники. Первый же орудийный выстрел отбросит от нас в лагерь контрреволюционеров все мусульманское население Туркестана. Думайте, что говорите! За такие речи недолго и под военный трибунал угодить.

Зазвонил телефон. Колесов взял трубку.

- Да, это Колесов... Какой автомобиль?! Откуда у них взялся автомобиль? Доррер, говорите... От Шайхан-таура, значит...

- Что там еще, Федор Иваныч? - хмурясь, спросил Полторацкий, когда Колесов повесил трубку.

- Они освободили Доррера, посадили его в автомобиль и доставили в шанхайтаурскую мечеть. Только что вооруженные чем попало толпы, примерно, от десяти до двадцати тысяч человек двинулись из Шайхантаура. Хотят свергнуть Совнарком и водворить сюда старое недобитое эсеровское правительство.

- Я же требовал выслать этого графа! - жестко выговорил Полторацкий. - А вы отправили его в тюремную камеру, словно карманного вора. Теперь вся контрреволюция Ташкента вокруг него, как вокруг пчелы-матки, собралась. Уж он-то знает, как ему дальше действовать. - Полторацкий, распаляясь, встал, сжав кулаки. - Доррер только и ждет того, чтобы мы открыли огонь по мусульманам. Тогда бы он справил кровавый пир на месте побоища.

- Павел Герасимович, ну а что же делать? - подавленно спросил военный комиссар Перфильев. - Если мы не применим оружие, то они просто-напросто перережут нас, как беспомощных цыплят. Ведь не на переговоры вышла эта толпа, возглавляемая графом!

- Что скажете вы, товарищ Залесский? - обратился Колесов к комиссару иностранных дел и юстиции.

- Мы упустили время на переговоры, Федор. Вчера, когда духовенство Шанхайтаура выразило свое несогласие с постановлением нашего съезда, надо было специально заняться вопросом образования мусульманского совета. Мы разогнали временный мусульманский комитет, но не ввели в состав Совнаркома ни одного представителя мусульманской веры. Боюсь, теперь они не пойдут ни на какие переговоры.

- Разумеется, не пойдут, - согласился Полторацкий. - Это не выгодно Дорреру. Это не выгодно кокандским главарям - полковнику Зайцеву и головорезу Иргашу. Это не выгодно и атаману Дутову, эмиру бухарскому и английским консулам в Ташкенте и Бухаре. Стоит только нам открыть глаза бедным, непросвещенным дехканам, как они тотчас поймут, что обмануты. Эх, Федор, промахнулись мы малость. Прав Залесский. Надо было ввести в Совнарком мусульман...

- Я вас, товарищи, прошу об одном: надо найти выход из создавшегося положения, а вы слезы льете по вчерашнему дню! - посуровел Колесов. - Итак, давайте делать выводы из реально сложившейся обстановки. Первое - если мы откроем огонь и разгоним спровоцированных дехкан, - история никогда нам не простит нашей ошибки. Второе - если мы позволим спровоцированным толпам разгромить Совнарком и водворить в этот дом правительство эсеров - история тоже нам не простит этого. Третье - если найдутся среди нас добровольцы и отправятся в Шайхантаур, на переговоры, - что бы с ними ни случилось, история впишет золотыми буквами в свои анналы имена этих героев. Я, как и вы, не верю в успех переговоров, но это единственный выход в сложившихся обстоятельствах.

- Отправлюсь я, - спокойно выговорил Полторацкий. - Кто желает со мной? Добровольцы есть? Впрочем, на это дело не всяк годится... Русанов, пойдешь?

- С превеликой охотой, товарищ комиссар! - Прапорщик Русанов встал и прищелкнул каблуками.

- Кого еще возьмем? Еще одного... - Полторацкий обвел глазами плотно сидящих за столом командиров рот и рабочих дружин.

- Безусловно, Эберга, - подсказал Русанов.

- Почему, безусловно?

- Отважнее и хладнокровнее этого человека я не встречал в своей жизни никого. Это - душа всего кушкинского гарнизона!

- Хорошо, - согласился Полторацкий.

 

V

Медленной живой рекой текли по улицам старого Ташкента вооруженные чем придется толпы мусульман. Сотни проповедников ислама, славя величие новоисламской партии «Шураи-ислам», призывали спровоцированных дехкан смести с лица земли неверных русских большевиков, отделиться от России и создать свое, Кокандское государство. Гром барабанов и рев карнаев придавали этой многотысячной процессии зловещую таинственность и порождали веру у дехкан в несокрушимость «правого дела».

Впереди процессии, оторвавшись от первых ее рядов, ехали в открытом автомобиле недавно изгнанные из «Белого дома» правители мусульманского комитета - знатные баи, сам глава Шайхантаура и с ними - недавний помощник Генерального комиссара Туркестанского края граф Доррер. Перед рассветом контрреволюционно настроенные мусульманские фанатики, бывшие офицеры и юнкера разгромленного ташкентского кадетского корпуса, ворвались в городскую тюрьму, перебили стражу, освободили арестованных, и в первую очередь графа Доррера. За две недели одиночного заключения его сиятельство оброс щетиной и изрядно помялся, истомился тяжкими думами о своей незавидной участи, и вот - долгожданная свобода! Грязного и взлохмаченного, его доставили в Шайхантаур, отмыли в бане, выбрили, надушили, одели и посадили в роскошный «Руссо-Балт», точно такой же, в каком он ездил по Асхабаду в свою бытность председателем Временного исполкома, а затем в должности областного комиссара. Пока ошеломленного графа готовили к новому перевороту, вокруг него увивались его недавние подчиненные, сотрудники Временного исполкома Туркестана, посвящая в суть происходящих событий. Пусть граф не опасается за свою Дальнейшую судьбу и участь - впереди у него только победы и доблестная слава. Большевикам удалось захватить власть во всей России и Туркестане, но это не надолго. На стороне русской буржуазии весь цивилизованный мир. Что касается непосредственно Туркестана, то уже готовится и вот-вот начнет свою работу 4-й Чрезвычайный краевой мусульманский съезд. Власть Советов в крае будет ликвидирована и передана Кокандскому ханству. Туркестан отойдет от Советской России. Графу Дорреру приготовлено достойное место в новом кокандском правительстве... Граф рассеянно слушал, но думал вовсе не о власти. О ней он подумает потом - сначала надо как-то узнать, жива ли ее сиятельство графиня, жив ли брат Алексей? Каково правительство в Закаспии? Если и там свергнуто Временное правительство, то не пришлось бы семейству Доррера расплачиваться перед большевиками за его сегодняшние действия. Колесов успеет сообщить в Асхабад о том, что граф Доррер возглавил новый мятеж, и тогда участь их будет решена. «О, если бы была возможность переговорить с большевиком Колесовым, сказать ему: «Я тебе дарую жизнь, но оставь в покое мою жену и моего родного брата!»

Доррер сидел в автомобиле рядом с имамом. Тот в сильном волнении покряхтывал и перебирал четки, делая вид, что он совершенно спокоен. Два бывших представителя временного мусульманского комитета, сидевшие сзади, беспрерывно вздыхали и произносили «Аллах милостивый, всевышний...» Доррер, переносясь мыслями в Асхабад и вновь возвращаясь к реальности, тоже заметно трусил. Он знал эту старую улицу, идущую через Ангренский канал, из старого города к «Белому дому». Он не раз ездил по ней, навещая крупных феодалов и духовенство. О, как лихо проносился по этой улице его автомобиль, и как опасливо крадется он к правительственному дому теперь. Вот уже позади остался канал, с пенящейся под мостом горной водой Ангрена. «Руссо-Балт», мягко шурша шинами, покатился по широкой улице, обрамленной с обеих сторон высокими пирамидальными тополями, оторвавшись метров на сто от идущей следом процессии, и вдруг из-за тополей выскочили три всадника, направив коней к автомобилю, один из них скомандовал:

- Гоните к Совнаркому!

- Полный ход - к Совнаркому! - направив дуло револьвера на шофера, приказал Русанов.

- Сидеть, не шевелиться, контра! - пригрозил с седла Эберг.

Перепуганный шофер дал газ - автомобиль прибавил скорость, и оба всадника, пришпорив коней, помчались следом.

Ни Доррер, ни баи с имамом не успели даже сообразить, что произошло, как оказались на Константиновской площади в окружении солдат и рабочих.

- Вытаскивай, братва, их из колымаги, тащите к Колесову! - распорядился Русанов.

Колесов и другие комиссары, находившиеся на площади, сами поспешили к машине. Русанов, соскочив с коня, азартно сверкая глазами, доложил об успешно проведенной операции.

- А Полторацкий?! - Сухощавое лицо Колесова напряглось. - Где комиссар Полторацкий?

- Там остался, - растерянно, лишь сейчас осознав, что комиссар Полторацкий Не вернулся, проговорил Русанов и ловко вскочил в седло. - Айда, мадьяр, комиссара выручать! - крикнул он Эбергу, и оба поскакали к ангренскому мосту.

Не ожидая команды Колесова, следом за Русановым и Эбергом бросился кавалерийский взвод.

Ни Русанов со своим другом, ни подоспевшие к месту события кушкинские кавалеристы сразу и не поняли, что здесь происходит. Вся проезжая часть улицы и тротуары были запружены толпами дехкан, а перед ними, на коне, размахивая рукой, говорил по-узбекски Полторацкий. Все, словно завороженные, чутко реагировали на каждую его фразу, но понять, о чем он говорит, никто из подоспевших кушкинцев не мог.

Говорил он долго, и Русанову стало казаться, что Павел Герасимович никак не может столковаться с ташкентцами, но вот к Полторацкому подошел молодой узбек в тюбетейке, бросил к ногам кирку, с которой шел крушить Совнарком, и заговорил с народом, называя какие-то имена. Тут же из толпы один за другим вышли еще несколько человек. Дехкане все сразу оживленно заговорили, появились на их лицах улыбки. Из средних рядов понеслись злобные выкрики.

- Долой комиссаров! Смерть большевикам!

- Ну-ка, вы, волчье отродье, выйдите сюда и скажите это всем! - прокричал в ответ Полторацкий. - Вы, как черные гады, боящиеся яркого света свободы, прячетесь за спинами простых людей и толкаете их в пропасть! Выйдите и покажите народу свое сытое буржуйское мурло!

Выкрики из толпы сразу смолкли.

Спустя полчаса Полторацкий, ведя коня на поводу, вернулся на Константиновскую площадь с делегацией дехкан.

- Павел, ты молодец! - Колесов пожал ему руку.

- Я, признаться, на этот раз перетрусил. А ты, оказывается, хорошо знаешь узбекский... И не только язык, но и душу простых людей. О чем же ты с ними говорил? Как тебе удалось разъяснить самую суть?

- Как, как, - недовольно отозвался Полторацкий.

- Ты, наверное, думаешь, суть в громкой красивой фразе? Если так, то ошибаешься. Суть, Федор Иваныч, в том, что, работая в Кагане вместе с Ходжаевым, я помогал ему создавать мусульманскую партию джадидов. Я и рассказал народу об этом. А Ходжаева тут многие знают, да и джадидов в толпе оказалось немало. Когда нашли общий язык, тогда я им разъяснил, какую жизнь мы будем строить, и о Ленине рассказал. Ну и извинился, естественно, предложил исправить ошибку, допущенную нами. Прямо там дехкане выбрали своих представителей в Совнарком. И, как видишь, представители эти - не байской верхушки и духовенства, а от простого народа.

- Молодчина, молодчина, Павел!..

- Да чего там, пойдем поговорим с узбекскими товарищами... Веди их в свой кабинет. Там решим все вопросы - и о представительстве, и о продовольствии...

Житников и Лесовский встретились с Полторацким накануне своего отъезда в Асхабад. Павел Герасимович пригласил их к себе, угостил чаем с сушеной дыней. На прощание сказал:

- Главное - выдержка и спокойствие. И никакой отсебятины. Продумайте, как без побочных усложнений упразднить Совдепы в области и провести выборы в областной Совнарком. Самое главное, не забудьте - в состав Совнаркома должны войти три представителя от туркмен, причем не по вашему усмотрению, а посланники самих туркмен. Ясно?

- Ясно, конечно, - отозвался Житников. Полторацкий вышел с асхабадцами в коридор:

- Запомните, что рабочие мусульманские Советы остаются автономными, но объединяются с общими Советами в исполнительном комитете и в отдельных секциях Совета.

- Ясно, чего там...

- Ну, если все ясно, то желаю удачи. Держите постоянную связь с Совнаркомом...

Часа через два асхабадцы прощались с Русановым.

- Ах, Коля, чертова душа, да на кого же ты оставляешь свою Ларису Евгеньевну! - шутил он весело. - Как узнает она, что это я собственными руками доставил в Совнарком самую злейшую контру революции, так сразу и забудет о тебе.

- Это что еще за Лариса Евгеньевна? - заинтересовался Житников.

- Вот видишь, он даже от тебя, Яша, свою зазнобу прячет, боится за нее! - Русанов довольно захохотал.

- А обо мне он и не Думает, не видит во мне достойного соперника. Ну, смотри, Николай, я ведь дорогу в госпиталь знаю.

- Только посмей, я тебя тогда под землей разыщу! - также шутливо отбивался Лесовский. - Специально предупрежу ее, чтобы бежала прочь от таких рыжих, как ты.

Лесовский смеялся, а у самого на душе «скребли кошки» - слишком трудно у него складывалось счастье с Ларисой. Вчера он позвонил ей, сообщив о своем отъезде. Она пообещала придти на вокзал.

Она пришла в черном пальто и круглой шапке-боярке, на ногах высокие, со шнурками, ботинки. Зонтик над головой, поскольку шел дождь.

- Познакомься, Яков Ефимович.

- Да мы малость знакомы. - Житников внимательно присмотрелся к Ларисе и напомнил: - Когда вы служили в Народном Доме, я вам приносил кое-какие статейки на перепечатку. Помните?

- Помню, конечно. - Лариса подала ему руку. - Я шапочку у вас заказывала. Только шили не вы, а ваш помощник Ваня Дианов.

- Да, это точно. Сейчас Дианов в Кизыл-Арвате. У вас-то, Лариса Евгеньевна, все ли хорошо? Вы давно знакомы с моим другом? Что-то Лесовский никогда не говорил о вас.

- Ну ладно, Яков Ефимович, какое это имеет значение. Когда познакомились - тогда и познакомились. - Лесовский чуть строже посмотрел на Житникова.

Едва Яков Ефимович отошел, Лесовский заговорил о непременном переезде Ларисы в Асхабад, и опять увидел на ее губах скептическую улыбку:

- Николай Иваныч, но я же на военном учете. Все сестры милосердия на одном положении - не вольны мы собой распоряжаться. Вот если ты похлопочешь за меня... И потом я не знаю, как быть с папой. Я не могу оставить его одного здесь, а ехать назад он никогда не согласится. К тому же, он и слышать не хочет о тебе. Пойми. - Лариса коснулась рукой его лица, заглянула вопрошающе в глаза.

Он взял ее руку, поднес к губам и поцеловал.

- Боже, сколько всяких препятствий на нашем пути.

- Лучше всего, если переберешься к нам в Ташкент ты, - сказала она. - Я уговорю отца, в конце концов он поймет, что не прав, обвиняя тебя в чудовищном преступлении...

Прозвенел два раза колокол, извещая об отправлении пассажирского поезда. Лесовский обнял Ларису, несколько раз торопливо и жадно поцеловал ее, затем резко повернулся и зашагал к вагону.

- Жди моего письма. Я напишу, как приеду!

Громкий паровозный гудок заглушил его голос. Поезд двинулся и поплыл, набирая скорость. Лесозский стоял у раскрытой двери, махая Ларисе, и видел ее, быстро идущую за поездом по перрону...

Войдя в вагон, Лесовский отыскал Житникова - он сидел в коридоре на приставной лавке, у окна.

- Садись, Николай, пару слов хочу тебе сказать.

- Говори, я слушаю, - Лесовский сел напротив.

- Хочу сказать, Николай Иваныч, что не вовремя заводишь шашни. Время сейчас не то, чтобы волочиться... Ты хоть знаешь, кто она такая? Ты, небось, думаешь фи-фи какая-то, дай я ей голову вскружу, а у этой фи-фи жизнь исковеркана. Она раньше где-то в степи жила... Там в руки охальнику попала... Ты не морочь ей голову. Николай, ей не нужен твой пустой флирт. Ей жизнь свою выправлять надо... Настоящий друг ей необходим.

Лесовский, не зная, что ответить, с горечью думал: «Вот и Якову Ефимовичу вся эта история известна. И откуда только узнают люди обо всем!»

- Знаешь, Яков, - ответил он сердито, - меня совершенно не интересует ее прошлое. Для меня Лариса Евгеньевна - самый дорогой человек. Я женюсь на ней, и не надо вспоминать о прошлом, мне это ни к чему...

- Ну что ж, извини, коли так. Я не знал, что у вас так серьезно. - Житников замолчал и заговорил после продолжительной паузы совершенно другим тоном, хмурясь и потирая пятерней впалые щеки. - Надо подумать, где и как провести митинг, с большей пользой для дела... Временный комиссар Караваев так просто полномочия с себя не сложит...

- Давай подумаем, - поддержал Лесовский. - Ясно одно: придется поднимать на ноги все слои общества.

- Да это само собой, - согласился Житников. - Как ни горька для господ наша пилюля, но придется им ее проглотить.

Пока добирались до Асхабада, они не один раз обсуждали и ход митинга, и место его проведения. Остановились на офицерском собрании. Утром, выйдя из вагона, сразу отправились в Совдеп, собрали исполком и назначили митинг на вечер.

С наступлением сумерек огромный зрительный зал был заполнен горожанами и жителями соседнего аула. Все первые ряды успела занять асхабадская знать - чиновники, офицеры, только что возвратившиеся с фронта, в их числе командир текинского полка Ораз Сердар, служащие Управления Среднеазиатской железной дороги, банка и различных торговых фирм. Рабочие депо, кондуктора, грузчики, как всегда, сидели на галерке и толпились в проходах. Делегаты, прибывшие с краевого съезда, тоже пока проявляли излишнюю скромность, которой тотчас воспользовались кадеты и эсеры. Видя некое замешательство у совпедовцев, на сцену поднялись временный комиссар Караваев, статские советники Дуплицкий, Грудзинский, а в качестве представителей рабочего класса - Фунтиков, Седых и Архипов...

- Ну, это прямо нахальство! - не выдержав, выкрикнул Житников. - Прошу на сцену подняться всех членов Совдепа.

Из задних рядов не спеша, но довольно дружно потянулись в президиум солдаты, рабочие депо - в основном, большевики и левые эсеры.

- Господа, прошу освободить стол, - распорядился Житников. - Это касается в первую очередь вас, господин комиссар Караваев. Есть распоряжение о вашем смещении.

- Позвольте, как вы смеете?! - возмутился Караваев. - Чем я провинился у почтенной публики!

- Провинился или не провинился - не в этом дело. Дело в том, что должность временных комиссаров упраздняется во всей России и во всем Туркестане. Прошу освободить сцену и не мешать работе!

Невероятный шум и свист поднялся в первых рядах.

- Долой самочинщиков!

- Прочь узурпаторов! Они сместили Генерального комиссара в Ташкенте, теперь добираются и до нашего, областного!

Житников вышел на трибуну, поднял руку:

- Ну, чего шуметь-то! И свистеть не надо - культурная же публика. О том, что власть в России и Туркестане перешла в руки большевиков и всего трудового народа, всему миру известно, а вы сопротивляетесь. Третьим краевым съездом Советов принята резолюция об установлении Советской власти на местах! Позвольте зачитать...

- Долой самоуправство! - выкрикнул кто-то из господ, и опять заревели и засвистели первые ряды.

Житников с видимым превосходством и усмешкой смотрел на взбешенных господ, и едва они умолкли, вновь обратился к присутствующим:

- Немедленно будет созван областной съезд и избран Совет народных комиссаров! Будут приняты также все меры к организации Совета мусульманских рабочих и дехканских депутатов!

- Господа! - прокричал, встав из-за стола президиума, председатель городской Думы Дуплицкий. - Призываю вас покинуть зал и объявить бойкот большевикам. Никакая новая власть без нашего участия не может быть законной и народной! Пусть холопы митингуют и переизбираются, а мы как сидели в городской Думе и областном исполкоме, так и будем заседать в этих органах! - Дуплицкий демонстративно покинул сцену, за ним ушли все, в том числе и те, кто сидел в первых рядах.

- Туркмены, что же вы сидите?! - раздался властный голос полковника Ораз Сердара. - Что вы нашли общего с русскими босяками! Ханлар-бек, Овезбай, Саламан, покинем это логово большевиков!

- Дорогие земляки! - встал с места Овезберды Кулиев. - Пусть баи и полковники уходят. Им здесь делать нечего. Но пусть останутся те, кому дорога бедная туркменская земля, политая кровью и потом народа! Арчин Каюм-сердар, сядь на свое место, не спеши уходить. Твой младший сын уехал в Петроград с большевиками еще в девятьсот шестом году! Твой средний сын и сейчас в песках - он все лето воевал с карателями генерала Мадритова. Неужели ты, арчин Каюм-сердар, пойдешь против своих сыновей?!

- Хай, братишка, не береди душу! - смущенно отозвался старый арчин. - Ладно, митингуйте, я посижу немного.

- Дорогие земляки, оставайтесь и вы! - Оразберды обратился к группе аульчан, в нерешительности стоявших в среднем ряду.

Жители асхабадского аула, глядя на своего арчина, тоже остались. Овезберды спустился со сцены в зал и подошел к ним, здороваясь с каждым.

- Говорят, ты побывал на тыловых работах? - спросил один.

- Да, я был все лето на белорусской земле, там сдружился с большевиками. Мы все должны быть заодно с ними.

- Почему мы должны быть заодно, если они христиане? - возразил другой.

- Потому, дорогой земляк, что не русский бог Христос и не мусульманский аллах заправляют в этом мире, а бедные и богатые. Если ты поддерживаешь Ораз Сердара и Овезбая, то тебе надо было выйти отсюда вместе с ними.

- Я против Ораз Сердара, но и босяки мне в друзья не годятся.

- Значит, ты середняк. Тогда посиди, послушай, и сам решишь - с кем тебе по пути, с бедняками-дехкаканами или с баями и полковниками.

Пока Овезберды беседовал с аульчанами, на сцене Житников, Лесовский, Никонович, Тузин, Батминов совещались, споря друг с другом о чем-то. В зале же по-прежнему стоял протяжный несмолкаемый гул от множества голосов. Рабочие депо и солдаты Сибирских полков, проводив с криками и свистом чиновников областной канцелярии и городской Думы, вернулись в зал и продолжали злословить по поводу их демонстративного ухода.

- А хрен с ними, и без них обойдемся!

- Да катись они к ядрене Фене!

- Баба с возу - кобыле легче! - прорывались с озорным смехом, сквозь шум, выкрики солдат.

Наконец на сцене зазвонил колокольчик. Василий Батминов, здоровяк в солдатской шинели, с грубоватым, обветренным лицом, предоставил слово Житникову.

 

VI

Полгода прожил Бяшим-пальван в горном ауле, в тридцати верстах от железной дороги, у Фируза и Али Дженга. Аул лепился на склоне горы. Каменные домишки, под ними загоны для коз - такого жилья Бяшим раньше сроду не видал. Поселился он в сарае, где лежали старые бараньи шкуры и дрова для топлива. В первый же день, как привели его персы к себе, Али Дженг спросил:

- Ну что, туркмен, с нами на «охоту» или займешься хозяйскими делами? Будешь воду из ручья носить, мясо рубить, пищу варить...

- Дорогой Али Дженг, ты парень умный, поймешь меня, - сказал Бяшим. - Нехорошо, когда туркмен туркмена станет грабить. У меня рука не поднимется на своих.

- Дурак ты, - сердито возразил Али Дженг. - Твой хан тебя всю жизнь грабит и не боится ни аллаха, ни людского осуждения, а ты на своего Теке-хана косо посмотреть боишься.

- Дженг, я лучше буду еду вам варить, а вы ходите на «охоту».

- Ну, ладно... Каждому свое, - усмехнулся Али Дженг. - Вору - добыча, батраку - кирка и лопата.

Хозяйством до этого занималась мать Фируза, теперь все тяготы взял на себя Бяшим.

«Охотники» возвращались, как правило, дня через три, поздно ночью или на рассвете. Двор оглашался блеяньем овец и коротким радостным ржаньем лошадей, изголодавшихся в пути. Бяшим, встречая своих друзей, торопливо ставил на мангал большой эмалированный чайник. Пока грелась вода - загонял в хлев овец, расседлывал коней, задавал им корм, поил, затем заваривал в трех фарфоровых чайниках чай, садился с «охотниками» и начинал расспрашивать обо всем, но больше всего интересовался своим аулом. Несколько раз в эти полгода, ночью, персы навещали мать Бяшима, узнавали у нее все аульные новости. И вот она как-то сказала им: «Почему Бяшим домой не идет? Царя давно нет, Доррера тоже нет. Все, кто уезжал на тыловые работы, давно приехали - дома живут. Почему мой Бяшим прячется? Вернувшись в горы, персы передали Бяшиму слова матери, но, не желая расставаться с ним (где еще найдешь такого батрака-помощника?!), успокоили его: «Ай, не торопись... Хорошего в твоем ауле ничего пока нет. Все там по-старому. Придешь, чего доброго, опять попадешь в лапы Теке-хана!» И вот, когда уже прошли осенние дожди и выпал снег, Али Дженг, вернувшись с охоты, сказал Бяшиму:

- Хов, туркмен, ты знаешь, кого я видел в Бахаре? Я видел Лесов-хана, который гонял нас на кяриз. Он тебя вспомнил, спросил, где ты. Я объяснил ему, что ты переехал жить в другое место. Лесов-хан приехал с одним асхабадским туркменом. Этот туркмен зовет джигитов в Асхабад, в свой красный отряд.

- Али Дженг, когда ты видел Лесов-хана? - У Бяшима глаза загорелись от этой новости.

- Вчера видел. Если хочешь, давай завтра поедем к нему.

Чуть свет они пустились в путь. Часа через три были в Бахаре. Направились в бывшее приставство - теперь там располагался Совет дехкан.

У крыльца обшарпанного дома толпились дехкане и персы - рабочие хлопкоочистительного завода, каждый пришел сюда со своими заботами. Среди собравшихся выделялся молодой туркмен, в черном косматом тельпеке, шинели и яловых сапогах. Но не только одежда, но и лицо его - сухощавое, с тонким изогнутым, словно у сокола, носом, и черные усики привлекали к нему внимание. Увидев его на крыльце, в центре собравшихся, Али Дженг подтолкнул в спину Бяшима:

- Вот он тот туркмен, о котором я тебе говорил Лесов-хан тоже должен быть где-то здесь.

Однако Бяшима заинтересовал другой туркмен, стоявший рядом. Он был в чекмене и тельпеке, к тому же с типичной бородкой полумесяцем, и Бяшим без труда узнал его:

- Мамедяр! Хов, Мамедяр! - Пальван взбежал на крыльцо и облапил бывшего гапланского старшину. - Значит, выпустили тебя из тюрьмы, ай, молодец!

- Меня давно освободили, дорогой Бяшим! - обрадовался встрече Мамедяр. - Ты-то сам где был? Люди говорят, будто бы летом видели тебя в ауле, а потом куда-то продал.

- Ай, Мамедяр, свет не без добрых людей, а земля большая - даст место укрыться. Вот узнал я про Лесов-хана и приехал, хочу поговорить с ним.

- Лесов-хан вчера с одним комиссаром здесь был, а сегодня дальше поехал - в Джебел, Красноводск, так что ты опоздал немного.

- Хай, как же так! - огорчился Бяшим. - Мне Лесов-хан нужен.

- Может, я заменю его? - Мамедяр важно напыжился. - Лесов-хан приезжал, чтобы меня главным в Совете дехкан сделать. Теперь я председатель, а этот паршивый приставский дом - моя контора.

- Если твой, почему в него не заходишь, на крыльце стоишь?

- Ай, ключи не принесли. Сейчас принесут.

Все это время, пока Бяшим разговаривал с Мамедяром, туркмен в шинели с интересом наблюдал за ними.

- Слушай, братишка, я возьму тебя в Красную гвардию, пойдешь? - спросил он вдруг. - Коня дадут, винтовку, саблю дадут - революцию вместе будем защищать. В Асхабад со мной поедешь, там в казарме будем жить.

- А здесь как же? У меня мать здесь... меллек есть небольшой. - Бяшим засомневался, и Мамедяр пришел ему на помощь.

- Дорогой Овезберды, не трогай его. Бяшима мы сделаем председателем Совета в ауле Теке-хана. Лучше его мы человека не найдем. |

- Хай, Мамедяр, разве я смогу?! - испугался Бяшим.

- Ты что, считаешь себя глупее нукера Поллада?! - со злостью выговорил Мамедяр. - Поллад целый год держал в руках временный аульский комитет. Теперь временным комитетам даем по шапке, а на их место ставим свои постоянные.

- Мамедяр, но согласится ли Теке-хан?! - засомневался Бяшим.

- Мы не будем спрашивать его согласия. Мы сами знаем, кто где должен работать. Но если хочешь знать всю правду, то скажу так: Теке-хан ни ночью, ни днем не спит - мечтает стать председателем областного мусульманского комитета. Я специально сюда приехал. В первую очередь набрать джигитов в Красную гвардию, а во вторую - от имени Совнаркома поговорить с Теке-ханом.

- Дорогой Овезберды, - обратился к Кулиеву молчавший доселе Али Дженг. - А нельзя ли хотя бы одному персу записаться в Красную гвардию?

- А ты кто?

- Вот Бяшим-пальван знает меня. Я раньше в тюрьме сидел, на кяризе у Теке-хана ишачил, потом сбежал. Воровством занимался, но, клянусь тебе, за свою жизнь ни одного бедняка не обидел. Если возьмешь в свою гвардию, я тебе покажу, на что способны настоящие персы. Мы тоже признаем Советскую власть...

Стоявшие на крыльце бедняки расступились, по ступенькам поднялся бывший прапорщик Мансур, до вчерашнего дня он заседал в этом доме.

- Вот, возьмите, - сказал он и подал Мамедяру связку ключей. - Берите мою власть на здоровье. Но только все равно ко мне придете, просить будете, чтобы вернулся. Никто из вас писать по-русски не умеет.

- Ничего, научимся. - Мамедяр снял с двери замок и повел всех за собой в помещение.

Овезберды Кулиев сел за стол и стал составлять список желающих вступить в Красную гвардию. Али Дженг устроился рядом с ним, и сразу же нашел общий язык со своим новым знакомым. Мамедяр степенно беседовал с людьми в соседней комнате. Не умея ни писать, ни читать, он с первой же минуты своего председательства понял - без помощника ему не обойтись. Подумав, крикнул не успевшему еще уйти Мансуру:

- Послушай, временный, помоги написать справку этому человеку. Он хочет, чтобы заводчик Пейрос выдал три пуда жмыха.

- Ладно, встань, я сяду. Не писать же мне стоя! Мамедяр отошел к окну, огорченно сказал, посмотрев на Бяшима:

- Этого Мансура я возьму к себе, будет учить меня грамоте.

По подтаявшему снежку Овезберды Кулиев, Мамедяр, Бяшим-пальван, Али Дженг и еще человек шесть всадников, записавшихся в красногвардейский отряд, отправились к Теке-хану на переговоры.

Бяшим-пальван, слишком долго не видевший мать, сразу же как только въехали в аул, направил коня к своей кибитке. Остальные остановились у ворот обширного, огороженного дувалом, ханского двора. Теке-хан оказался дома - сам встретил гостей. Насупился, увидев своего врага Мамедяра, но, вероятно, помня, что власть теперь на стороне этих бедняков, вежливо поздоровался и пригласил во двор. Гости слезли с коней, привязали их к пустым арбам и деревьям, разулись у порога и вошли в большую гостиную. Слуги, среди которых был и нукер Поллад, тотчас расстелили посреди комнаты на ковре сачак и вскоре принесли большие фарфоровые чайники.

Поллад, прислуживая, чернел от негодования. Узнал он в гостях всех своих старых врагов - и Мамедяра, и Бяшима, и Али Дженга. Будь его воля, Поллад сейчас бы вцепился любому из них в горло, но что поделаешь - времена изменились. Али Дженг тоже хорошо помнил этого ханского палача и следил за ним ненавистным взглядом.

- Эй, нукер! - окликнул Али Дженг. - Говорят, ты по ошибке вместо меня поймал другого Дженга и отправил в тюрьму. Так это, или врут люди?

Поллад злорадно ухмыльнулся:

- Ничего, придет время - исправим ошибку!

- Заткни пасть, скотина! - Теке-хан толкнул ногой в спину Поллада. - И убирайся отсюда, чтобы глаза мои тебя не видели. Извините за несдержанность друзья, - тут же вымолвил Теке-хан. - Конечно, жизнь пошла в другую сторону, но я, как и раньше, не разрешаю разговаривать моим слугам при мне. - Он засопел, сунул подушку под локоть и сам начал наливать чай в пиалы.

- Хорошо ли чувствует себя Совнарком? - спросил он, глядя на Овезберды Кулиева, зная, что из всех присутствующих - он самый главный и ему доверено вести переговоры.

- Слава аллаху, яшули, в Совнаркоме все здоровы.

- Овезберды подул на горячую пиалу. - Хан-ага, вам известно, что Колесов прислал приказ об отмене всех старых чинов и званий? Теперь нет ни ефрейторов, ни генералов. Ордена тоже не имеют цену.

- Да, дорогой гость, об этом мы слышали краем уха, - небрежно отозвался Теке-хан. - Я давно уже снял свои полковничьи погоны и ордена, которые дал мне царь, спрятал их в сундук. Жизнь долга, а времена переменчивы - может, еще пригодятся.

- Хан-ага, не обижайтесь, но больше я не могу называть вас полковником. Пока вы для меня просто хан, но и этого звания вы скоро лишитесь. Раз генералов нет, значит, и ханов не будет.

- Да, это так, сынок, - согласился Теке-хан и, подумав, добавил: - Но разве тебе не известно, что у меня был разговор с Никоновичем и Житниковым?

- Известно, яшули, - Овезберды отхлебнул глоток горячего чаю и поставил пиалу на край сачака. - Но нам известно и другое. В день, когда власть перешла в руки большевиков и бедняки бросились на кяриз, чтобы перекрыть воду, которая шла из их кяриза на ваши поля, вы прислали своих нукеров и напали на беззащитных дехкан. Вы приказали стрелять в них из ружей; была пролита кровь. Вы не признали Советскую власть, не отдали беднякам воду, а сейчас хотите быть главным среди туркмен. Я приехал говорить с вами от имени Совнаркома, и предъявляю такие требования. Во-первых, вы не должны более трогать кяриз гапланцев - всеми делами в ауле Гаплан и во всем Бахаре будет распоряжаться Мамедяр. В нашем ауле мы тоже назначим человека, который будет защищать интересы бедняков. Этим человеком мы называем вашего батрака Бяшима-пальвана. Он сегодня вернулся в аул.

Теке-хан задумался, ухмыльнулся, помотал головой - то ли согласился со всеми требованиями, то ли нет, и спросил с иронией:

- Кем же должен управлять я, если эти босяки Мамедяр и Бяшим будут управлять мной?

- Вы должны быть с ними заодно, яшули. Они будут проводить земельные законы Совнаркома, и вы - тоже.

Глаза Теке-хана заблестели. Именно этих слов он ждал от представителя Совнаркома. «Значит, Никонович и Житников отвергли требования Ораз Сердара и Овезбаева?! Это хорошо!» - удовлетворенно подумал Теке-хан и. пренебрежительно улыбнулся.

- Сынок, я удивляюсь, как ваш Совнарком мог поверить Ораз Сердару и Овезбаеву? Разве большевики раньше не знали, что эти люди - самые паршивые негодяи? Белый царь был очень сильным человеком, но большевики прогнали его. Значит, они еще сильнее царя! А эти негодяи вместо того, чтобы слушаться большевиков, потребовали для себя в Совнаркоме из семи мест - четыре. Воистину, у них нет ни совести, ни стыда..

- Дело не в местах, яшули, - пояснил Овезберды.

- Дело в том, что они специально настраивают туркмен против русских. Они - за Кокандскую автономию стоят, за генерала Дутова, за полковника Зайцева. Их не места интересуют - им нужна целиком вся власть в Закаспии. Понял?

- Наука тут не хитрая, понять можно. Я не такой, как они. У меня совесть есть. Людей я в обиду не дам. Мамедяр, ты можешь быть спокоен за свой кяриз. Делай так, как велит Совнарком. Это я тебе говорю.

- Хорошо, яшули, мы будем делать так, как прикажете! - Мамедяр довольно улыбнулся.

- Теперь, яшули, как приеду в Асхабад, сразу доложу о вашем полном согласии сотрудничать с Советской властью, - сказал Овезберды. - Только еще помогите мне набрать джигитов в Красную гвардию. Из вашего аула тоже надо парней взять на службу.

- Ладно, я подумаю, кого вам дать. Можете взять моего Поллада. Скажите ему кого надо убить - он убьет сразу.

- Убийцы нам не нужны - нам нужны самые честные и справедливые джигиты из бедных семей, - пояснил Овезберды.

- Таких много, - ухмыльнулся Теке-хан. - В лю бую сторону пальцем ткни - в бедняка попадешь.

- Хан-ага, - попросил Мамедяр. - Жизнь, можно сказать, только началась для нас, не будем терять время. Надо собрать народ и выбрать бедняцкий комитет.

Теке-хан помедлил, - не выполнять же просьбу батрака с поспешностью слуги, затем распорядился, чтобы позвали Поллада.

- Иди, нукер, собирай всех к моему двору. Проведем маслахат.

Примерно через полчаса, переминаясь с ноги на ногу, дрожа от холода, у двора Теке-хана стояла толпа - мужчины, старики, женщины, дети. Овезберды, как представитель Совнаркома, разъяснял:

- При царе в Бахаре главным был пристав Султанов. Теперь - ваш сельчанин Мамедяр. Бывший хозяин ваш, полковник Теке-хан, выбросил свои погоны. Всеми делами в вашем ауле займется бедняцкий комитет под председательством Бяшима-пальвана. Вы все его хорошо знаете - вот он рядом со мной стоит. До сегодняшнего дня он прятался от ханских нукеров в горах. В состав бедняцкого комитета надо избрать еще троих дехкан. Назовите имена тех, кто пользуется особым уважением.

Не сразу, но были названы трое аксакалов. Их попросили выйти вперед, и они, встав рядом с Мамедяром и Бяшимом, начали подшучивать:

- Хов, товарищ комитет! - сказал один. - Говорят, по новым законам всю землю отдают беднякам, но разве Теке-хан отдаст нам свою землю?

- У меня заранее чешется спина, - поддержал другой. - Как только вы уедете - сразу на мою спину обрушится плеть нукера Поллада.

- Скажи, Мамедяр, чем мы должны заняться? - спросил Бяшим. - А то сделаешь что-то не так, потом и от народа, и от хана достанется.

Мамедяр поднял над головой руку.

- В первую очередь мы перекроем воду, которая идет на поля Теке-хана из кяриза гапланцев.

Едва он произнес эти слова, как вся толпа невольно зароптала. Ведь только что, всего два месяца назад, были стычки из-за этой воды, и - опять.

- Не шути, Мамедяр! - крикнул из толпы седобородый яшули. - По новому закону, ты отдашь бедняцкую воду беднякам - это правильно. Но эту воду ты отбираешь у нас, а мы тоже бедняки. Где же правда?

- Правда здесь, у вас. - Мамедяр посмотрел на Теке-хана. - Ваш бывший хозяин должен отдать вам свою воду. Он будет иметь ее не больше, чем любой из вас!

Вновь по толпе прокатился ропот, но теперь уже не возмущение слышалось в голосах дехкан, а удивление и неверие в сказанное.

- Дорогие бедняки! - поспешил на помощь дехканам Овезберды. - Вы должны знать, что по декрету Советского государства вся земля передается беднякам. Крестьяне в России не ждут, пока сами помещики отдадут им землю. Они силой отбирают землю, а помещиков гонят в шею. Во многих аулах баи и ханы уже распрощались со своей землей, сравнялись со всеми. Вам тоже надо действовать. Теке-хан, ваш хозяин - добрый человек. Он собственноручно распределит между вами свою воду и потом доложит об этом в Асхабад Совнаркому.

- Яшули, я, думаю, сказал все правильно? - спросил Овезберды, посмотрев на Теке-хана.

- Аллах милостив, как-нибудь разберемся сами в своих делах, - неопределенно пообещал Теке-хан. - Ты не мешай нам, джигит.

 

VII

Еще осенью полковник Хазарский создал Совет мусульманских депутатов «Шураи-Ислам» Красноводского уезда. В ту пору Хазар-хан не думал ни о Кокандской автономии, ни об отторжении Туркестана от России, и когда дошли до него вести и требования Танышпаева, чтобы все мусульманские организации объединились под одно зеленое знамя Ислама, Хазарский собрал свой совет.

- Никаких связей с Кокандом не будет - это не те люди. Наш мусульманский совет должен работать в тесном содружестве с Советом рабочих и солдатских депутатов.

Председатель Совдепа Красноводского уезда большевик Дмитриев осторожно отнесся к громким фразам полковника Хазарского: «Не заигрывает ли туркменский хан с Советской властью, а придет время - сунет нож в спину?!" Вскоре, однако, сомнения Дмитриева пошатнулись.

Наводя порядки в прибрежных аулах, Хазарский находился в Гасан-Кули, когда приехали к нему люди из Карасу и сообщили: «Генерал Мадритов складывает в чемоданы и упаковывает в тюки награбленное у туркмен богатство и собирается бежать на Кавказ». От такой вести Хазар-хана приподняло с ковра. Тотчас, прихватив с собой десятерых джигитов, он отправился в путь и на другой день был в Карасу. Надо было во что бы то ни стало задержать генерала-карателя со всем его награбленным добром, и Хазар-хан навестил коменданта морского порта, чтобы выяснить, когда придет пароход из Баку. Комендант ответил, что не ранее чем через две недели, и Хазарский приступил к подготовке операции по аресту Мадритова. Свои люди доложили Хазар-хану, что при генерале целый отряд солдат - брать его в резиденцию не имеет смысла, может пролиться кровь. Хазарский решил встретиться с Мадритовым на пристани, но не рассчитал. Понимая, с каким ценным грузом собирается на тот берег, грабитель-генерал, соблюдая крайнюю осторожность, нанял у персиян небольшой парусник - геми. Хотел было Мадритов пуститься в путь через остров Сару, а оттуда на лодках в Ленкорань, но вспомнил, что на острове Сара таможня, которая, конечно же, теперь в руках Советов, и решил плыть прямо в Баку. Город людный, шумный и бестолковый. На пристани в Баку всегда полно всяких пароходов и шхун, так что можно причалить и выгрузиться без особого риска. Генерал переоделся в грубую робу рыбака, соответственно оделась и его охрана, - с собой он взял десяток солдат.

Хазарскому доложили о бегстве Мадритова, когда парусник был уже в море. Грязно-желтые паруса геми, словно пыльное облако, плыли вдоль каспийского берега верстах в четырех и не удалялись далеко в море. Хазар-хан со своими всадниками пустился по пустынному берегу, не спуская глаз с парусника. Судно шло проторенным курсом к самому узкому участку Каспия, чтобы затем повернуть на запад и плыть в Баку. Хазар-хан спешил в Гасан-Кули, чтобы поскорее пересесть на казенный пакетбот, в котором перевозили почту и прочие небольшие грузы. Этим дизельным, без парусов, суденышком Хазарский пользовался частенько. Иногда уходил на нем в открытое море, но чаще всего - в Красноводск. Пакетбот оказался у причала. Капитана долго разыскивать не пришлось - он отдыхал после рейса у своего родственника, в доме на сваях. Тотчас Хазарский со своими джигитами заняли грузовой кубрик. Пакетбот вышел из Гасанкулийского залива и вскоре стал догонять персидский парусник. Хазар-хан, взяв у капитана бинокль, наблюдал за судном: «Сволочь, неужели на этот раз ты уйдешь от меня и не заплатишь за все, что сделал иомудам?! Ты плывешь не по морю, ты плывешь по пролитой нашей крови, скотина! Ах, плешивый идиот, взять бы тебя на абордаж, отнять все награбленное, а самого бросить за борт! Но сколько у тебя людей - вот вопрос? Конечно же, твои бандиты хорошо вооружены - лезть на рожон нельзя...» Капитан подсказал Хазарскому: «Лучше всего их не трогать, а плыть на некотором отдалении до самого Баку. Потом, когда войдем в бакинскую гавань, позовем на помощь Советскую власть». Хазар-хан поразмыслил и согласился.

Вечером, когда смеркалось, команда Хазар-хана едва не потеряла из виду судно Мадритова. Но вот засверкали раскачивающиеся огоньки. Ни Хазарский, ни капитан, ни джигиты уже не спускали глаз с этих огней до утра. Утром, на подходе к острову Нарген, пакетбот стороной обошел персидское судно, и на полчаса раньше геми встал на причал в бакинской гавани.

Хазарский не раз бывал в Баку, знал этот город не хуже, чем Асхабад или Красноводск, и без труда отыскал здание Бакинского Совдепа. Рабочий день только начался, сотрудники все были на месте, и Хазар-хан, заглянув в первый по коридору кабинет, спросил: «Где Иван Фиолетов? Я с того берега, знаком с Иваном Тимофеевичем по Челекену». - «К сожалению, Фиолетов в отъезде», - ответили ему. Хазар-хан заволновался: «Товарищи, в порту с награбленными ценностями генерал Мадритов, прошу вашей помощи! Надо немедленно арестовать его, через полчаса будет поздно!» Взвод красногвардейцев бросился на пристань. Генерал был арестован в тот самый момент, когда он стоял у парапета, а его команда выгружала из парусника чемоданы и тюки. Когда красногвардейцы схватили переодетого генерала и заломили ему за спину руки, Хазарский сказал: «Ну что, тварь кровожадная, попался? Думал уйдешь? Думал, сбежал в Баку, а тут тебя не схватят?! Товарищи красногвардейцы, ведите его в Совдеп - там поговорим...»

После того, как Хазарский возвратился в Красноводск, по побережью прошел слух об аресте Мадритова в бакинском порту с помощью Хазар-хана. Дмитриев подивился поступку Хазарского. Встретив его, расспросил об аресте во всех подробностях, и раз и навсегда отбросил свои сомнения на счет лояльности к Советской власти бывшего царского полковника Хазар-хана. На следующий день Хазар-хан принес в Красноводский Совдеп письменное отношение Совета мусульманских депутатов «Шураи-Ислам» о создании совместной комиссии для организации уездной милиции.

Житников и Лесовский приехали в Красноводск в один из тех дней, когда Дмитриев и Хазар-хан с помощью только что созданной милиции наводили порядок в городе. Из-за наплыва с кавказского берега демобилизованных солдат и дехкан из соседних селений, выгнанных в город смертельным ужасом голода, морской порт, железнодорожный вокзал, все закоулки, где можно примоститься бездомным, были забиты худыми, полуоборванными людьми. По ночам, а иногда и средь бела дня к жильцам в дома врывались грабители, уносили все, что можно. Воры всех мастей шныряли по пристани, поджидая прихода торговых и пассажирских судов. И милиционерам приходилось пускать в ход оружие, когда разгружались из трюмов зерно или мука, - так откровенно бесстыже нападали налетчики. Тюремные камеры были переполнены преступниками, но надо было их как-то кормить! Воров вывозили на ломку соли в Джебел и на Челекен в озокеритовый карьер, запирали в товарных вагонах и везли в сторону Ташкента, чтобы сдать властям какого-либо большого города.

С поезда Житников и Лесовский направились в Сов-Деп. Кабинеты его были пусты, только у входа стоял с винтовкой дежурный милиционер. Житников предъявил мандат комиссара, спросил, где руководство. Милиционер махнул рукой вниз, в сторону моря:

- Митингуют, товарищ комиссар, наши-то. Народу больно много понаехало. Как ни говори - ворота в Среднюю Азию! А через ворота все продовольствие идет. В жизни оно как? Где хлеб, там и тараканы. Вы ступайте на пристань, там и найдете кого надо. Если по части продовольствия, то ступайте к хану Хазарскому - он ведает всем продовольствием, потому как все рыбаки - туркмены. Да и из Персии хлеб на своих киржимах привозят тоже туркмены.

- Давай, Николай Иваныч, иди на пристань, разыщи Хазарского, - распорядился Житников.

Лесовский, спустившись по улочке к воротам морского порта, в толпе приезжих без особого труда отыскал Хазар-хана. Он был на коне, и его громкий голос разносился по пристани:

- Граждане, местная Советская власть во имя спасения ваших же жизней от голода предлагает вам ехать на разработку соли и озокерита! Помните, граждане, только трудом своим вы можете отвести от себя костлявые руки голода. Если будете сидеть и ждать - голод задушит вас!

Прокричав, Хазар-хан отдышался, болезненным взглядом окинул толпу и, проехав к складам, где у стены сидели туркмены с пустыми мешками и хурджунами, заговорил по-туркменски с ними.

- Господин Хазарский! - окликнул его, подходя сзади, Лесовский. - Желаю здравия... Не узнали?

Хазар-хан слез с коня, подал руку.

- Инженер... Какими судьбами?

Хазарский был в полковничьей шинели, но без погон, на голове офицерская фуражка. Весь вид его выражал усталость и недовольство, но глаза светились радостью.

- Мы приехали с комиссаром по особым поручениям Житниковым. Он ждет вас в Совдепе.

- Какова же цель приезда? - спросил Хазарский и тихонько пошел в горку, ведя коня на поводу.

- Ну, скажем, национализация всех горных промыслов в уезде.

- «Национализация» - слишком громко сказано, - возразил Хазар-хан. - В этом слове я вижу приказ и даже насилие, но не вижу тех реальных сил, которые смогли бы заняться национализацией. Все прибрежные туркмены, у кого есть свои лодки, и артели рыбаков заняты делом - и по мере сил снабжают население продовольствием. Но что касается вот этих, - Хазарский, оглянувшись, указал рукой на дехкан, - от этих проку никакого нет. Эти люди, бросив свои голодающие семьи, приехали в Красноводск за хлебом. Какие-то подлецы распространили в аулах слух, будто бы большевики везут хлеб с Кавказа и продают его прямо на пристани в Красноводске. Я пробую разубедить их, уговариваю, чтобы ехали домой и занялись делами, однако, бесполезно. Они не спускают глаз с залива - ждут, когда появится пароход с зерном и приказчиками.

- Вы же докладывали в Совнарком о создании городской милиции! - напомнил Лесовский.

- Это горсточка людей, Николай Иваныч. Всего несколько десятков человек, что они могут сделать? - уныло отмахнулся Хазарский. - Их не хватает и на то, чтобы поддерживать хотя бы относительный порядок.

Разговор продолжился в кабинете Якова Житникова. Они были немного знакомы по Асхабаду, но в деле встретились впервые.

- Где Дмитриев? - спросил Житников.

- Выехал на соляные промыслы - там стоит дело. Соли заготовлено целые горы, но нет платформ для доставки в морской порт. Грузчики разбежались, инженеры вышли из подчинения. Еще хуже дела на Челекене - там нефтяные инженеры и конторские служащие вторую неделю не выходят на работу, промыслы стоят.

- Объявите всем, Хазар-хан, в семь часов вечера в Доме Свободы общегородское собрание. Голоду мы должны противопоставить человеческий труд. Непременно разыщите спецов по горному делу. Если откажутся явиться, будем принимать самые строжайшие меры. Постарайтесь привести на собрание побольше дехкан.

Вечером зрительный зал Дома Свободы, несмотря на все старания Совдепа собрать как можно больше людей, был неполным. Пришли в основном чиновники пароходных обществ - «Кавказ и Меркурий», «Восточного», железнодорожники, контролеры из морской таможни, торговцы магазинов, служащие. Пришли из любопытства: «Что там еще придумала Советская власть?» К началу собрания удалось затянуть в зал бедняков-дехкан, приехавших и пришедших в Красноводск за хлебом, и теперь прозябавших под навесами на холодном зимнем ветру у моря. Бедняки, подчиняясь уговорам милиции, пришли не столько послушать, о чем будут тут говорить, сколько от желания согреться под крышей.

Собрание открыл Яков Житников. На сцену с ним поднялись Лесовский, Хазарский и несколько сотрудников Совдепа.

- Граждане, Советская власть переживает самое трудное время. Не успели мы родиться и встать на ноги, как навалился на нас черными лапами смерти голод. Голодная смерть порождается старым недобитым миром, буржуазией, В Асхабаде саботируют Советскую власть эсеры-железнодорожники и служащие почтовой и телеграфной контор! Здесь, в Красноводске, душат спекулятивными ценами трудовой люд подрядчики пароходных обществ «Кавказ и Меркурий», «Российского» и «Восточного».

С задних рядов неодобрительно загудели. Житников бросил туда настороженный взгляд.

- Только самоотверженным трудом всего общества мы можем одолеть разруху и голод, граждане!

- Каким образом?! - крикнули из зала с дерзким вызовом. - Кому нужен наш труд?! Кому захочется горбиться, когда фунт хлеба равен месячной заработной плате! Поищи, комиссар, дураков, а умных тебе не сагитировать!

- В шею надо гнать комиссаров! Не за свое дело взялись!

- Пора вернуть старую власть - сразу будет порядок и достаток!

Шум постепенно усиливался. Все больше и больше появлялось недовольных голосов - они сливались воедино и походили на рев. Заражаясь общим настроением, принялись требовать хлеба голодные дехкане. Поддакивая им, поднялся местный заводчик, заговорил по-туркменски.

- Вы, голодные босяки-дехкане, если вы не прогоните русских комиссаров, которые ничего не умеют делать, то все умрете. Долой Советскую власть!

- Ты, проклятый пожиратель праха! - не сдержавшись, выругался Хазар-хан. - Еще слово, и я прикажу тебя арестовать как провокатора! Не верьте ему, братья-мусульмане! Вы все знаете меня... Кто не знает, тому скажу. Я Хазар-хан - бывший полковник царской армии. Я должен был ненавидеть Советы, но я заодно с ними, потому что они встали на защиту всего обездоленного народа. Я предан беднякам, и потому заявляю: для туркмен Советская власть необходима, и другой власти быть не может. Туркмены будут держать Советскую власть обеими руками и отпустят только в том случае, если им разрубят руки!..

Хазарский выпалил свою короткую, но жаркую речь, говоря то по-русски, то по-туркменски. Последнюю фразу сначала произнес на русском, но тут же перевел ее, вызвав у дехкан одобрение.

- Молодец, Хазар-хан, - сказал Житников и попросил: «Переводите за мной все, что я буду говорить... Граждане и бедняки-дехкане, стоят нефтяные промыслы. Если мы начнем добывать нефть и отправлять ее в танкерах в Персию, то каждая капля нефти возвратится к вам пшеничным зернышком... Если мы начнем отправлять в Персию соль, то каждый фунт соли вернется горсточкой риса... Если каждый специалист-инженер или техник, выступающий сегодня против Советской власти, завтра заступится за нее и примется за дело, то каждая горькая слеза горести превратится в сладкую слезу радости!

Хазар-хан перевел каждую фразу. По мере того, как он доносил смысл сказанного комиссаром до дехкан, они все больше и больше воодушевлялись. Задние ряды, наоборот, потеряли интерес к собранию. Один за другим, а затем целыми группами чиновники, служащие стали покидать зал. Видя, что можно остаться без аудитории, Житников спросил у Хазарского, подготовлена ли резолюция, тезисы которой он передал ему.

- Да, разумеется, - Хазарский бросил взгляд на сотрудников Совдепа, секретаря собрания. - Люддекен, зачитайте резолюцию, да поживее.

Лысый, в пенсне, секретарь поднялся на трибуну:

- Итак, товарищи и граждане, общее собрание граждан Красноводска под председательством Наркома Якова Ефимовича Житникова об организации комиссии по использованию богатств постановляет: «Ввиду массового прилива в Красноводск кочующего туземного населения, собрание находит необходимым объявить обязательную трудовую повинность для использования горных богатств, причем имеется в проекте ломка известняка, добыча разных солей и прочее...»

- Стоп! - Житников хлопнул рукой по столу и встал. - Что за чертовщину вы несете?! Кто вас уполномочил говорить с людьми таким бюрократическим языком? - Житников оттеснил от трибуны сотрудника Совдепа. - Граждане и дехкане, пришедшие из аулов, завтра утром всех приглашаем в Совет рабочих и дехканских депутатов, к товарищу Хазар-хану. Он зачислит каждого из вас на работу. Вы все будете обеспечены ежедневно фунтом хлеба и хорошо заваренным чаем... На этом считаем собрание законченным. Если есть вопросы - задавайте, ответим с удовольствием.

Хазарский вновь сделал перевод, и сразу задал вопрос кряжистый седобородый старик с суковатой палкой.

- Хазар-хан, раз ты молишься на Советскую власть, значит и мы все будем за нее молиться. Куда ты - туда и мы, ты наш Совет, ты наша совесть. Теперь скажи всем, даст ли нам Советская власть кибитки вместо тех, которые сжег генерал Мадритов? Когда ты приезжал в Чикишляр и Гасан-Кули, ты обещал нам помочь!

- Да, Хазар-хан, помоги нам!..

- Живем в норах, как звери!..

- В камышовых чатмах живем, Хазар-хан!

- Хорошо, дорогие земляки, сейчас я передам вашу просьбу комиссару Житникову, - и Хазарский пересказал просьбу дехкан.

Житников, слушая, согласно закивал головой.

- Я ожидал этого вопроса, но не думал, что зададут его здесь, в Красноводске. Думал, придется отвечать на него в Чикишляре, но поскольку он задан здесь, то будьте любезны, Хазар-хан, переведите мой ответ дехканам так: у бедняков есть хороший обычай. Отправляясь в гости, они несут с собой какой-нибудь подарок... Когда я собирался сюда, то тоже подумал об этом. Накануне нашего с товарищем Лесовским отъезда в Красноводск, в Асхабаде состоялось заседание Совнаркома. Мы приняли во внимание положение населения Чикишляра, их нужду в кибитках. Поручено мне выяснить требуемое количество юрт и помочь чикишлярцам.

- Хова! Молодец тибэ, балшабик! - крикнул из зала дехканин и снял тельпек.

Из зала Дома Свободы Житников, Лесовский, Хазар-хан выходили вместе с дехканами. Шли и беседовали по дороге к гостинице «Биржевая», где еще с утра была заказана комната для асхабадцев. В вестибюле Житникову дежурный красногвардеец передал телеграмму: «Житникову. Срочно выезжай на разоружение казачьих эшелонов».

 

VIII

Новый 1918 год чуть ли не каждый день отмечался событиями. Пошли казаки из Персии, через горы, по Гауданской дороге, прямо на Асхабад. Большевики выехали к горам, встретили белопогонников. Удалось заполучить командира казачьего отряда в Совнарком, убедить его в прочности Советской власти и в необходимости сдачи оружия казаков. Служивые разоружились: военный комиссар Молибожко собственноручно принимал от казаков винтовки и пулеметы. Житников, с членами Кизыларватского Совдепа встречал казаков на другой горной дороге. Удалось и ему склонить бывших царских служак к миру, хотя пришлось продержать казачий эшелон несколько суток на станции, пока не сдали они Житникову замки от своих артиллерийских орудий.

Целый месяц велась кампания по разоружению и пропуску казачьих частей. Кое-где на станциях и даже в городах вспыхивали мятежи, под Джизаком и Куропаткино произошли сражения. Большевики, бросив на разгром белоказаков красногвардейские отряды, вышли победителями. Вернувшегося в Асхабад комиссара Житникова и его небольшой отряд встречали с музыкой. А в железнодорожной слободке злопыхали эсеры и меньшевики. По вечерам у Фунтикова, Германа, Архипова, Дохова собирались старое офицерье, правые эсеры - сетовали на свою неорганизованность: «Надо было оказать поддержку казакам - направить их слепую силу на разгром Советов, да не нашлось мудрой головы и смелой натуры на столь решительный шаг!»

Вернулся из похода, в числе красногвардейцев, сын Игната Макарова Павел. Со станции забежал домой, с винтовкой, в шинели, с красной ленточкой на шапке.

Марья Ивановна заплакала от радости, заметалась, захлопотала, ища, чем бы накормить свое чадо. Игнат взял у сына винтовку, поставил в угол, вздохнул и осуждающе покачал головой:

- Смотри, Пашка, не потеряй головы с этой пукалкой. Ныне мужики наши, ох как злы, на Советскую власть и ее комиссаров. Того и гляди, кинутся на Совнарком!

- Ничего, батя, коль кинутся - скрутим и их! - жадно разжевывая сухарь, намоченный в горячей воде, отозвался Павел. - Не так их уж и много, чтобы бояться! Фунтиков да Дохов, Архипов еще с Германом, ну, Седых еще...

- Вот-вот, то-то и оно, что всех не перечесть, - раздраженно подхватил разговор Игнат. - Одних фронтовиков целая сотня наберется. Как столкуются окончательно с железнодорожниками, так и будет опять буча - попрут на Советскую власть и на красные роты.

- Рабочие депо за эсерами не пойдут, - рассудил Павел. - Разве что служащие. Но они и раньше палки нам в колеса ставили, да только зря. Пора бы им понять да угомониться. Советская власть прочно и навсегда встала на защиту бедноты. Национализация кругом идет, контру кокандскую разгромили - комиссар Полторацкий с отрядом в Коканд выезжал.

- Ты-то как - стрелял хоть из ружья? - Игнат скептически усмехнулся.

- Чего ты, батя, лыбишься-то! - рассердился Павел. - Ты думаешь, если ты старый скобелевский солдат, дак другие и стрелять не могут? Да я этих белопогонников человек пять уложил на джизакском мосту. Благодарность от комиссара Житникова получил.

- Ох, Паша, Паша, - заохала, завздыхала за спиной у сына мать. - Ты смотри не скажи об этом кому-нибудь из хитровских - враз порешат.

- Я думаю, он и сам понимает, где какой ветер дует, - сказал, насупясь, Игнат. - Язык держи за зубами, Пашка, а то и меня вместе с тобой в расход пустят фронтовики - они ведь сродни казакам, да и сами из казацких семей. Следовало бы тебе знать и то, что твой корень тоже казацкий. Это я уж, осев тут в Закаспийской сторонке, разказачил вас, подлецов, оттого и ринулся ты в Красную гвардию, а Ермолай в большевика переродился. Ох, жизнь, мать ее так.. И откель что берется! Васька вон - он совсем иной закваски. Васька весь в меня. Это твоя кровь в Пашке да Ермолке, - со злостью глядя на жену, заворчал Игнат.

- Да будя тебя! - отмахнулась та, задев старика рукавом. - Не твоя и не моя, а наша с тобой. Какие сами, такие и сани.

- Да нет уж, эту хвилософию ты брось, старая. Я тебя из батраков взял - вот батраков ты мне и нарожала!

- Хватит вам! - Павел стукнул кулаком по столу. - Нашли о чем спорить. Люди делом занимаются, Советской власти во всем помогают, с голодухой борются, а вы только языки чешете... Ладно, я пошел в роту, небось, уже ищут. - Павел надел шинель, шапку, взял винтовку и хлопнул дверью.

Игнат посмотрел в окно на сына, вновь заворчал:

- Слепы мы с тобой, мать. Покуда до нас дошло, что к чему, дак этот асмадей мозги перевернул Пашке и Ермолаю. Книжками своими обоим душу испохабил. Только и слышали по ночам в его комнате - Маркс да Энгельс. Я спросил у него, кто такие? Он говорит: «Умерли оба», ну я и успокоился. Думал - мертвые все равны, а оно, оказывается, не так!

Поздно вечером возвратились Ермолай и Макака, оба сердитые.

- Ну, что, - сказал Ермолай, - допрыгались! Отстранили ваш эсеро-меньшевистский комитет от Управления Среднеазиатской железной дороги. Самого управляющего Афанасьева арестовали. Погоди, не то еще будет!

- Замолчи, сука! - Макака бросился с кулаками на брата. - Выкормыш большевистский, я тебе вправлю мозги!

- А ну-ка, отойди! - заступился Игнат. - Поздно надумал вправлять мозги - раньше надо было, когда только к запрещенным книжкам твоих братьев потянуло.

- Не поздно и сейчас. - Макака оттолкнул отца. - Правильно ты говоришь - книжками они оба и свихнули себе головы. А ну! - Макака кинулся к этажерке, схватил несколько тоненьких зачитанных брошюр и разодрал их на части.

- Ах ты, падла! - взревел Ермолай и, сбив с ног брата, схватил его за горло. - Ты на кого руку поднял?! На марксистскую науку! Да я тебя, фунтиковского холуя-прихлебалу...

Макака захрипел, и Ермолай испуганно расслабил пальцы:

- За книги ты мне ответишь, сволочь! Погоди, придет Лесовский, мы тебя...

- Молчать! - закричал Игнат, подбирая разорванные брошюры. - Ни книжек этих, ни самого Лесовского больше в моем доме не будет. А ежели вы еще раз бучу устроите, то и вас обоих выгоню!

Братья замолчали, успокоились немного и разошлись по своим комнатам...

Несколько дней Игнат хмурился, глаз не поднимал - ждал Лесовского. Вот и он вернулся из поездки.

- Здорово, дядя Игнат, ты чего насупленный, или что-то случилось? Плюнь на все - дела поправляются... Ездили на Кавказ с Житниковым. хлеба достали - на месяц, а то и больше, на всю область хватит.

- Ты вот что, Николай, давай порешим без скандала. Ты, значит, собирай свои вещички, да отправляйся на другую квартиру. Тут у нас семейный совет был... Ермолая женить решили, а жить ему с молодухой негде,

- соврал Игнат. - Если можешь, то сейчас и съезжай. Снесу тебе чемоданишко до вокзала, а там фаэтон наймешь.

- Спасибо, дядя Игнат, я как-нибудь сам справлюсь.

- Лесовский, хмыкая, принялся собирать свое нехитрое имущество.

- Заодно не забудь уплатить, за два месяца ты задолжал.

- Вот, возьми, - Лесовский положил деньги на стол, поднял чемодан и вышел из дома.

Миновав слободскую улицу, он пересек железную дорогу и остановился на привокзальной площади, не зная куда идти. «Может, опять в «Северные номера»? Вспомнив пьяных ухажеров, кающихся проституток, скандалы беспрестанные, отказался от этой мысли. Время, однако, торопило и Лесовский прямо с чемоданом пришел в Совнарком и занялся делами. Только начал читать прошение казанджикской сельской общины о беспорядках на источнике Иджири, тут вошел Борис Тузин.

- Ты чего это с чемоданом явился?

- С хозяином не поладил. Квартиру надо искать.

- Могу помочь. Есть пустая комнатенка в конце Невтоновской, у бабки одной. Когда из Кушки приехал, я у нее квартировал. Зотов живет по соседству с ней. Он меня и пристроил. Берет недорого. Если не против, поедем к ней.

Выбора не было - Лесовский согласился. Хозяйке новый квартирант понравился. Знакомясь, назвала себя по имени.

- Степанидой меня зовут-то, если захочешь обратиться.

- А меня Николаем. - Лесовский подал руку, оглядел комнату и опять уехал в Совнарком.

Только к вечеру вернулся. Перед сном сидел во дворе, привыкал к новой обстановке. Совсем рядом были горы и веяло с них сырым ветерком. Снег в горах таял, приближалась весна.

На другой вечер в гости к Лесовскому заглянул Зотов. Засыпал самокрутку махоркой, задымил на весь двор.

- Ну вот теперь и познакомимся поближе, - вымолвил довольно. - А то я только и вижу тебя на собраниях, да заметки твои о землепользовании читаю, когда верстаю газету. Читаю и думаю: до чего ж будет трудно повернуть сознание дехкан к общественному землепользованию. Ведь всю жизнь хоть русский, хоть туркменский мужик мечтал о своем клочке земли. И вот, на тебе, зовут его обрабатывать землю сообща! Боюсь, заартачатся дехкане, ей-богу!

- А ты не бойся, Иван Романыч. Дехкане они издавна привыкли к общественному труду - каждый год на хошарные работы выходят. Беда лишь в том. что выгода от хошарных работ в карман баев да ханов сыплется. А если дехкане начнут сообща обрабатывать землю, а полученную выгоду делить между собой поровну?!

- Ну, разве что так, - согласился Зотов и, притушив самокрутку, позвал: - Пойдем-ка к нам, на хошарный ужин. У меня десятеро хошарников, один одного меньше. Пойдем, познакомишься с моей семейкой, а то неловко - живем рядом.

- Да неудобно...

- Эка, нашел неудобства! - засмеялся Зотов и потянул соседа за руку...

Недели через две Колесов объявил войну эмиру Бухарскому, бросив клич только что созданным красногвардейским отрядам - «Всем на Бухарский фронт!» Вновь пошли военные эшелоны - из Кушки, Мерва, Чарджуя, Красноводска. Но асхабадскую Красную гвардию придержал новый председатель Совнаркома, левый эсер Печатников. Слух прошел, будто бы денег в казне мало, хлеб не на что закупать, а тут иди защищать каких-то джадидов. Пашка Макаров, в ожидании пока решится вопрос об отправке отряда, несколько ночей спал дома.

- Джадиды подняли восстание против эмира и помощь у нас запросили. Джадиды эти тоже за свободную жизнь борются, - пояснил он отцу.

- Вон оно что, - усек Игнат. - Стало быть, и этим захотелось жить свободно. Да разве всем волю дашь?! Ваша Советская власть и сама на волоске. Сдал бы ты, Павлуша, ружьецо да не срамился. А то ваш Житников хорохорился, казачков гонял, а в новый состав Совнаркома не выбрали. Народу он не понравился, а за народом последнее слово. Выбрали нашенского, эсера, а от большевиков какого-то бывшего унтера... Тузина. Фамилия и то - срам, картежная.

Пашка жалел и понять не мог - почему Житникова не избрали в Совнарком. Он же бедняк, и за бедноту всей душой! А сколько пользы для революции принес!

Пришел Ермолай, начал растолковывать:

- Тут арифметика, Паша. Без нее ни влево, ни вправо. Ты думаешь, почему Асхабад больше всего беспокоит большевиков? А потому, что преобладающее большинство населения нашего города - мелкая буржуазия. А мелкая буржуазия - сплошь меньшевики и эсеры. Как выборы, так у них голосов больше - вот и прокатили Житникова... Но ничего, скоро эсеровскую лавочку прикроем. Скоро Управление железной дороги со всеми служащими переведем в Ташкент, тогда полегче будет рабочему классу.

- Ишь, до чего додумались, ядрена вошь! - испугался Игнат. - Да как же без служащих-то. Все служащие, считай, наши хитровские!..

Рано утром прогремел орудийный залп, и где-то за городом затрещал пулемет. Хитровцы повыскакивали из домов.

- Что такое? Никак война?!

- Опять, небось, с казаками?!

Вскоре выяснилось: ночью приехали на броневой летучке Колесов с Полторацким, разогнали текинский эскадрон в Кеши, прямо с железной дороги пальнули по Ораз Сердару. Вроде бы текинцы готовили переворот, а Печатников заодно с ними.

Так оно и было. Колесов разогнал остатки старого текинского полка, отдал военные казармы в Кеши красногвардейскому туркменскому отряду, а Печатникову пригрозил: Если в недельный срок не обеспечишь явку на Бухарский фронт, судить буду военным трибуналом».

Ровно через неделю помощник Печатникова по делам в Совнаркоме комиссар Борис Тузин подался с красногвардейцами под Бухару. Подался опять на войну и Паша Макаров, облитый в дорогу слезами матери и матерщиной Игната.

Как только отбыли красногвардейцы, Фунтиков, Гаудиц, Герман, Макака и другие боевики-эсеры пожаловали на квартиру предсовнаркома Печатникова. Пришли чуть ли не в полночь.

- Ты что же, жидовская морда, воду мутишь?! - злорадно улыбаясь, сказал Фунтиков. - Для чего мы тебя в Совнарком втолкнули и председателем сделали! Ты думаешь, для того, чтобы ты, как кащей, на совнаркомовском мешке с деньгами сидел, и никому ни копейки не давал? Ты знаешь, что на твоей совести лежит разгром текинского эскадрона?!

- Феденька, извини, но я понять не могу, - пролепетал Печатников.

- Ишь ты, он понять не может, - сыронизировал Макака. - Может, вразумить тебя кастетиком по затылку??

- Тут и понимать нечего, - злобно выговорил Фунтиков. - Зачем тебе понадобилось задерживать Красную гвардию? Разве ты не понимаешь, что без нее мы - вольные казаки. Пусть едут - гибнут под эмирскими саблями, а мы здесь и без них разберемся, что к чему. Ты задержал красных и довел до белого каления Колесова, а этого могло не быть... Сволочь, если Ораз Сердар затребует твою голову, я заступаться за тебя не стану и ребяткам своим не велю.

- Феденька, ну прости... - Печатников взмолился, встал на колени. - Ну, прости жида, жадность меня всегда губит. Как я мог красным босякам отдать столько денег?!

- Ладно, слушай, Зиновий. Сядь за стол, не унижайся, - Фунтиков сел ближе. - Завтра же собирай чрезвычайный съезд и введи в состав Совнаркома меня, Алексея Доррера и Дохова... Все ясно?

- В общем-то да...

- Ну, будь здоров, спокойной ночи.

Чуть свет Фунтиков отправился к священнику Быкову, - тот жил в богатом особняке возле кладбища. Поп только встал, еще и не умылся, бороду не причесал, и на тебе - гость.

- Умер, что ль, кто-то? - полюбопытствовал Быков, ведя Фунтикова от ворот в дом.

- Да вся Хитровка, почитай, умирать собирается. Вот-вот час ее смертный настанет.

- Это как же тебя понимать, Федор Андрианыч?

- Как хочешь, так и понимай. Выгоняют твоих прихожан из Асхабада. - Фунтиков вошел в горницу и сел к столу. - Разве не слышал - большевики управление переселить в Ташкент надумали, чтобы припугнуть нас.

- Слышал и осуждаю анафем.

- Плохо стараешься, батюшка. Надо поднимать народ против комиссаров. Сорок лет кормила и поила хитровских мужиков и их детей железная дорога. Мы ее своими руками строили и обживали поселками! А что же теперь? Явились комиссары - и надумали старожилов гнать из Асхабада! Разорится Хитровка, разорится вся железная дорога! Ну, словом, подумай, батюшка, что народу сказать. Игната призови на помощь. Главное, комиссаров костери. Пока они по чужим лабазам и погребам лазали, небось, награбили всякого добра...

Через полчаса зазвонил церковный колокол на кладбище, созывая прихожан. Потянулись к кладбищенским синим воротам и дальше, между частоколами крестов, к церкви богомольные старики и старухи, барыни-домохозяйки. Зашумела Хитровка - у каждого двора, в каждом доме суды-пересуды. Поп Быков к Игнату Макарову пожаловал.

- Помоги, Игнат, мужиков сорганизовать, а то они только кричать мастера, а как до дела дойдет, сразу в кусты. Тебя, старого скобелевского солдата, все уважают, а потому тебе и ход в городскую церковь надобно возглавить.

На другой день собрались на кладбище хитровцы, двинулись, неся кресты и хоругви по Могильной улице на Гоголевскую. В центре города начали примыкать к процессии горожане, и огромные толпы вскоре вышли к Воскресенскому собору. Митинговали, выкрикивали угрозы, потрясали кулаками. И вот вся эта несметная армия горожан-обывателей ринулась в сторону Русского базара.

- К Житникову, мать его яти! - орал Игнат.

- Обворовали всех, ограбили погреба и подвалы, а теперь и дома хотят захватить! - поддерживали его идущие рядом.

- Не отдадим железную дорогу!

- Долой узурпаторов!

Заполнив базарную площадь и улочки возле нее, поп Быков и Игнат Макаров вывели процессию к шапочной мастерской бывшего председателя Совнаркома Житникова.

- Айда за мной! - скомандовал Игнат и принялся колотить костылем в дверь.

Дверь тотчас открылась. На пороге появилась худая, со скорбным испуганным лицом женщина. Страшась негодующей толпы, припали к ее ногам ребятишки - четверо, один другого меньше.

- Где комиссар Житников? - Игнат оперся на костыль. - А ну, зови!

- Нет его дома!

- А, почуял неладное! - Игнат злорадно засмеялся. - Ничего, и без него обойдемся. Давайте, мужики, заходите в хату, ищите продукты. Комнаты, погреба, сараи - все обшарьте. Выносите все наворованное сюда, на улицу, покажем добрым людям, чем комиссары занимаются, пользуясь своей властью!

- Да нет у нас ничего. Крошки хлеба не найдете - Дети с голоду пухнут, - попыталась объяснить женщина и заплакала от обиды на людское унижение.

- Будя хныкать-то! - Игнат оттолкнул ее с детьми в сторону, пропуская в узкую дверь мастерской мужиков, и сам пошел за ними.

Постукивая костылем об пол, Игнат тотчас отыскал погреб, нагнулся, откинул крышку. Мужики зажгли лампу и спустились вниз. Долго копошились - вылезли, держа в руках обрезки от смушек.

- Нет ничего, окромя этой дряни.

- Лезьте под кровати, под постелями ищите! - распорядился Игнат, а сам полез на полати большой русской печи. Сверху полетели детские подушки и одеяльца.

- Ирод, да там же детишки спят! - закричала и полезла с кулаками на Игната хозяйка. - Креста на тебе нет, на паразите! Отколь у нас возьмется продовольствие! Ишь, с больной головы да на здоровую перекладываете вину!

Перевернув все в мастерской и комнатах, Игнатова ватага кинулась в сарай, заглянула в сортир и вышла, чертыхаясь, на улицу.

- Ни маковой росинки нет. - Игнат сплюнул. - Ни в печи, ни на печи, ни в погребе. Небось, во дворе в землю закопали.

- А ты возьми лопату-то, да покопай. Счас я тебе дам лопату-то, бесстыжая морда! - плача, приговаривала хозяйка.

- Но-но, баба! - Игнат замахнулся. - Не смей клевету наводить на старого скобелевского солдата! Я есть честь и совесть всего! Айда, братва, к комиссару Молибожко!

- Это к прапорщику, что ль? - выкрикнул кто-то.- Да у него шиш в кармане, да блоха на аркане!

- Ну, тогда к Тузину заглянуть надо! - не унимался Игнат.

- У этого тоже ни кола, ни двора!

Видя бессмысленность своей затеи, поп Быков вскинул рукава черной рясы, осенил крестом хозяйку дома:

- Ты, раба божья, на народ не ропщи и слезу не пускай. Муженек твой в каждом божьем дворе побывал, ища хлебушко. Вот народ и платит ему тем же. Око - за око... Живи, не жалуйся, почаще в церкву заглядывай. С антихристом повелась, пора бы тебе и в грехах покаяться.

Толпа между тем, видя, что ничего особенного больше не произойдет, начала расходиться. Игнат, злой, неудовлетворенный исходом дела, вынул кисет и принялся скручивать козью ножку.

- Айда, Игнат, домой! - позвали его.

- Идите, я с батюшкой. У него клюка, у меня костыль, - невесело отшутился Игнат Макаров и, подождав попа, предложил: - Пойдем, Тимофей, в тарантас сядем... Кучеру сам платить будешь. Ишь, ты меня, скобелевского солдата, заставил по всему городу в толпе шляться. И какой дурак тебя надоумил обыски делать!

- Да Фунтиков... Федор Андрианыч... Ты не брыкайся, Игнат. Хлеба не нашли, но дело полезное сотворили. Весь город на ноги подняли. Пусть теперь попробуют комиссары прогнать нас в Ташкент!

Возле караван-сарая они сели в фаэтон. Весь этот день бурлила слободка, полнясь новостями и слухами. Не успели хитровцы перемолоть языками «быковский поход», как с железнодорожного телеграфа прибежал дежурный, подскочил к сидевшим у Игнатова двора старикам:

- Колесова эмир побил, вот те крест!

- Да ну!

- Да неужто так?!

Бабы повскакивали со скамьи, заохали, завыли. Вот уже и страх появился.

- А ну, как эмир всех русских побьет, да на Асхабад кинется? Ему же все равно - что большевик, что меньшевик, были бы христиане, враз голову с плеч.

Услышав гвалт, вышел со двора Игнат. Узнав, в чем дело, довольно заулыбался:

- Ну дык, этого надо было ожидать! Теперь и нам станет легче. Красногвардейцев побьют - комиссары без войска останутся. А без войска они для нас не страшны. Ты, телеграфист, разузнай все подробности да расскажи нам. - Чиновник ушел, и Игнат облегченно вздохнул: - Ей-богу, свинью заколю и пир устрою... Вот только Пашку бы не ухайдокали, с Тузиным, гаденыш, уехал...

 

IX

О поражении Колесова под Бухарой обыватели придумывали самые невероятные истории. Самого де зачинщика эмир повесил, а отряд его изрубил на куски- теперь эмирские сарбазы двинулись на Ташкент, чтобы соединиться с кокандскими мусульманами и с атаманом Дутовым. Сидеть, мол, ожидаючи, нечего - надо асхабадцам тоже вооружаться да приступать к погрому Советов по всей железной дороге.

Суть же колесовского похода и поражения выглядела иначе. Собрав в Кагане красногвардейские роты в отряд, Колесов двинул их эшелоном под Бухару. На подходе к городу гвардия высадилась и открыла пальбу из орудий по столице эмира. Ураганный огонь кушкинской артиллерии заставил эмира выкинуть белый флаг. Вскоре в штаб-вагон к Колесову и Полторацкому приехал, в сопровождении сарбазов, эмирский кушбеги. «Его высочество согласен выслушать условия перемирия и приглашает вас на переговоры во дворец», - известил он. Колесов отправил парламентеров. Те вручили эмиру ультиматум с требованием передачи власти партии джадидов - его высочество разгневался и велел обезглавить делегацию красных. Тотчас всех парламентеров зарезали. В то же время, выиграв во время переговоров несколько часов, эмир успел подтянуть к городу войска, стоявшие в военных лагерях, и объявил наступление. Тысячи сарбазов, ринувших из-за стен на равнину, стали теснить колесовские боевые порядки. Началось отступление. Отходя, Колесов успел эвакуировать каганский банк и самих джадидов - зачинщиков войны, против эмира. Вскоре эмирская конница настигла колесовский эшелон и преследовала его, осыпая градом пуль, чуть ли не до Самарканда. На всем пути были свалены телеграфные столбы и порваны провода, коверкалась железная дорога, которую тут же ремонтировали красногвардейцы. Эмир потребовал, чтобы ему выдали золото каганского банка и всех джадидов которых он собирался повесить на стенах и воротах священной Бухары, но ташкентские большевики, изнывая от жажды, деля между собой и джадидами последние капли воды, не дрогнули. Возникла было в эшелоне смута - выдать джадидов, но сам Колесов и раненный в бою под Бухарой Полторацкий усмирили зачинщиков.

Комиссар Борис Тузин опоздал со своим отрядом к месту событий. Когда красногвардейцы Закаспия прибыли в Чарджуй, то вся территория от чарджуйского моста до самого Кагана была в руках эмирских сарбазов. Отряд переправился на другую сторону Амударьи, в Фараб, и начал было продвижение к Бухаре, но встречен был несметными полчищами эмирских вояк. К тому же дорога от Чарджуя до Кагана была разбита - о наступлении не могло быть и речи. Тузин не знал, что делать, а от сознания, что опоздал и не оказал действенной помощи Колесову по вине комиссара Печатникова, приходил в ярость. «Ну, сволочь, погоди, вернусь в Асхабад!»

В теплый апрельский день объединенные красногвардейские роты возвратились в Закаспий, высаживаясь поочередно в Мерве, Асхабаде, Кизыл-Арвате, Красноводске.

Обыватели закаспийской столицы настороженно взирали со стороны, как выгружались красногвардейцы из теплушек, вытаскивали всевозможный скарб, боеприпасы, выводили коней. Злыми, усталыми глазами смотрел на все вокруг Борис Ильич Тузин. Никогда он еще не впадал в столь отчаянное состояние. На перроне его встречали друзья и соратники - Житников, Молибожко, Батминов, Лесовский. Начали было задавать ему вопросы, как да что, а Тузин только рукой махнул.

- Живы же все! И Колесов, и Полторацкий, хотя, конечно, потрепал нас всех этот поход! - повысил голос, взбадривая комиссара, Житников.

- У нас тут куда хуже обстановка, - заметил Батминов.

- У вас, у нас, - осерчал Тузин. - Можно подумать, вы тут тоже стреляли да на саблях дрались. Поехали в Совнарком, там поговорим.

Тузину и красногвардейской роте, которая расположилась в старой казарме, рядом со зданием Совнаркома, дали отдохнуть малость. Едва Тузин пришел в себя, рассказали ему во всех подробностях, какие дела творились в Асхабаде в его отсутствие.

- И ты молча терпел, когда тебя срамили перед всем городом?! Вот не ожидал от тебя такой покорности, Яков Ефимыч! - пристыдил Житникова Тузин.

- А что я мог сделать? Ну, в лучшем случае, кинулся бы с кулаками на попа Быкова, да и то не дали бы его избить обыватели.

- Действовать надо, и немедленно, товарищи! - Тузин заметался по кабинету. - Ух, сволочь, и отплачу же я им за все их издевательства! Яков Ефимыч, ты, Лесовский, немедленно собирайте весь состав Совнар кома. Звоните, ищите, людей посылайте, но чтобы через два часа все были у меня, в этом кабинете.

- Куда ты, Борис Ильич?! - окликнул Житников, но Тузин отмахнулся и бегом по лестнице спустился на первый этаж, а оттуда во двор и в расположение красногвардейцев.

- В ружье! - скомандовал он во всю силу легких.- Поживей, поживей, товарищи бойцы... По коням! Быстро, быстро...

Через минуту красногвардейский отряд, словно на крыльях, летел к вокзалу. Здесь, переехав через железнодорожные пути, кавалеристы выскочили на первую улицу слободки и понеслись с гиканьем, распугивая со скамеек обывателей. Прежде чем Тузин выяснил, останавливая то одного, то другого хитровца, где живет поп Быков, вся слободка поднялась на ноги. Одни, выбежав со дворов, жались у ворот, с опаской посматривая на красногвардейцев, другие глядели с крыш и дувалов. Выскочив на Могильную улицу, к самому кладбищу, конники остановились возле поповского особняка. Тузин спрыгнул с коня, бросился к калитке и забарабанил кулаком по жестяному почтовому ящику. Видя, что никто не спешит открывать, приказал:

- Первое отделение, марш! Найти и арестовать попа Быкова!

Красногвардейцы занялись воротами, пытаясь открыть их, но тут подскочил Пашка Макаров.

- Да изнутри же запор! Что, аль никогда с воротами дела не имели! - Он залез на высокий кирпичный забор, спрыгнул во двор и, откинув запор с калитки, пригласил: - Айда, товарищ комиссар!

Красногвардейцы ринулись к веранде, полезли в свинарник. Загремели ведра, затрещали ящики и корыта. Заголосила попадья:

- Боже ты мой, что же вы, ироды, делаете! Да за что же такая немилость! Антихристы поганые, не гневите бога, батюшка самим Иисусом Христом бережен!

Быкова отыскали в свинарнике - спрятался за деревянную колоду, лег в свиные нечистоты пластом. Выволокли его на улицу - от него дерьмом разит, хоть нос затыкай. Растерянный и посрамленный, он вырывался, взмахивая широкими рукавами, и бормотал, та раша глаза:

- За что, граждане? За что попа-то! Я ж ничего такого...

- За контрреволюционное выступление! - объяснил Тузин. - За то, что народ хитровский, а затем и всех горожан взбаламутил да на комиссара Житникова повел! А ну, веди к тому мужику, какой возглавлял с тобой твой крестовый ход!

- Счас, счас, - торопливо соглашался Быков. - Ты только убери револьвер свой, а то стрельнет.

- Давай, давай, веди, не стрельнет, коли курок не спущу! - Тузин, подталкивая в спину попа, вывел коня на дорогу, вскочил в седло. - Иди вперед и не оглядывайся.

Батюшка Тимофей, в грязной сутане, с взлохмаченной бородой, зашагал впереди конников, озираясь по сторонам. Хитровцы шли по узким тротуарчикам сбоку. Одни ругались на комиссаров, другие смеялись над попом. Кто-то крикнул из толпы:

- К стенке его, комиссар! Живет - только людей объедает. Нам жрать нечего, а он свиней кормит!

На крикуна зашикали, принялись браниться идущие с воплем и подвываньем старухи. И вот понеслись выкрики:

- Чей-то там, а?! Кого пымали?

- Попа схватили - расстреливать ведут!

- За что же стрелять-то? Как же без попа-то?!

- Люди, выручать надо батюшку! Зовите всех! Чего, как бараны, плететесь за комиссаром?!

Тузин мало обращал внимания на толпу и ее выкрики. Глядя на хитровцев, думал: «Сейчас еще этого мужика, с костылем, арестую - брошу обоих в тюрьму, а там пусть кричат! Будут знать, как народ против Советской власти настраивать!»

- Здеся он живет. - Быков махнул рукой, указывая на окна дома Игната Макарова.

- А ну, ведите сюда хозяина! - распорядился Тузин, бросив взгляд на красногвардейцев.

- Товарищ комиссар, - со стыдом и робостью выговорил Пашка Макаров. - Да это же наш, макаровский дом. Я, конечно, не знаю, что там такое произошло, но отец же он мне. Солдат он бывший, только кричит всегда, а так он - ничего вроде.

- Вроде, вроде, - передразнил Тузин, понимая, в какую сложную ситуацию поставил его красногвардеец. - Ты-то как у нас в отряде оказался?

- По призыву Совнаркома. Добровольцем пришел. Инженер Лесовский у нас на квартире стоял, он посоветовал: иди, мол, коли болит твое сердце за рабочий класс.

- Ладно, сейчас разберемся! - торопливо сказал Тузин и, повернувшись к толпе, прокричал: - А ну, тише, мать вашу так, говорить невозможно!

- Ослободи батюшку!

- Не виновен он!

- Ослободи, а то самого тебя порешим за самоуправство! - завывали старухи, хватая Тузина за сапоги. - У тебя своя власть, а у нас своя! Наш комиссар - поп церковный, батюшка Тимофей...

Со двора, опираясь на костыль, вышел Игнат. Обвел взглядом красногвардейцев, наседающую на комиссара толпу женщин, вмиг оценил обстановку, сказал с пренебрежением и насмешкой:

- Пашка, ты, что ль, комиссара приволок?

- А кто ж еще! -мгновенно отозвалась какая-то баба. - Он и за попом во двор самым первым полез- своими глазами видала!

- Значит, Павел Игнатович, на родного отца руку поднимаете? - Игнат сплюнул под ноги, побелел от гнева.

- Ты погодь, старик, горячку не пори. - Тузин оттолкнул вцепившуюся в сапог старуху. Та, отпрянув, заголосила:

- Убил, люди! Ей-богу, он меня ухайдокал своим сапожищем-то!

- Горячку не пори, папаша! - повторил Тузин, видя, как вырывают бабы из рук красногвардейцев батюшку Тимофея. - Эй, отделенный! - крикнул комиссар младшему командиру. - Возьми с Быкова расписку, что больше никогда не поднимет руку на Советскую власть, и отпусти. Пусть идет к чертовой матери!

- Ой, спасибочки, ой, спасибо тебе, комиссар! - запричитала та же баба, которую Тузин только что оттолкнул: - Батюшка - он нам и царь, и бог, и наш комиссар, без него мы как без рук! Нынче ночью у Дьяконова свояченица, раба Марфа, богу душу отдала - отпевать надо, а ты, охальник, батюшку стрелять надумал!

- Ладно, иди, мешаешь разговору! - прикрикнул Тузин и опять перевел суровый, горящий гневом взгляд на Игната. - Не пори горячку-то, папаша. Сын твой тут ни при чем. Сын твой' - распрекрасный парень, по духу большевик, а по характеру - герой.

- Да ведь и я не лыком шит, - парировал Игнат.- Я тоже - старый скобелевский солдат, крест Георгиевский за храбрость и за взятие Геоктепинской крепости имею.

- Вот это да! - воскликнул удивленно Тузин. - Да как же ты, скобелевский солдат, решился с попом бучу на комиссаров поднимать?!

- Да он ничего. Он только петушится, - снова начал защищать отца Павел. - Вообще-то, конечно, он больше к эсерам жмется. Брат мой, Васька-Макака, служащий..

- Замолкни, стерва! - закричал Игнат. - Придешь домой, я тебя вот этим всего извалтузю! - Игнат потряс костылем.

- Стыдно должно быть тебе, папаша, имея такого сына, к буржуазной контре липнуть, - немного мягче заговорил Тузин. - Арестовал бы я тебя за твое выступление, но только ради твоего сына, славного бойца Красной гвардии, прощаю. Подумай, гражданин Макаров, пока не поздно, с кем тебе доживать - с контрой или революцией... Ладно, прощевай пока. - Тузин пришпорил коня и выехал на дорогу. Отряд красногвардейцев последовал за ним, провожаемый криками и свистом жителей слободки...

После полудня заседал Совнарком. Тузин сидел слева от Печатникова, заметно нервничая. На худом лице комиссара выступали бисеринки пота, глаза щурились. Печатников недовольно сказал:

- Почему в моем кабинете присутствуют посторонние? Я жду, когда удалятся Житников, Батминов, Молибожко, Лесовский и прочие большевики, не входящие в состав Совнаркома.

- А мы ждем, когда удалятся незаконно введенные в состав Совнаркома Доррер, Фунтиков и Дохов, - столь же недовольно заявил Тузин.

- Этого вы не дождетесь. Названные вами граждане избраны в Совнарком чрезвычайным съездом, когда вы терпели поражение под Бухарой, не в силах оказать помощь комиссару Колесову.

- Это вы, Печатников, виноваты в нашем поражении. - Тузин встал из-за стола. - Вы и ваши приспешники сделали все, чтобы задержать отправку красногвардейцев на Бухарский фронт! Вы, пользуясь моим отсутствием, протащили в Совет представителей буржуазии. Ныне присутствующая на нашем заседании фракция большевиков выносит решение распустить контрреволюционный состав Совнаркома.

- Мы решительно не согласны! - Печатников огляделся, ища поддержки.

- Это произвол, граждане большевики, - поддержал бывшего председателя Совнаркома Алексей Доррер. - Как юрист, я заявляю вполне авторитетно, что ни в одном уложении...

- Погоди, Алексей, брось ты со своими уложениями! - вмешался в спор Фунтиков. - Надо судить по существу. - Встав, он поправил галстук, черные казацкие усы с загнутыми кончиками. - Давайте разберемся по существу. В Асхабаде всего два процента рабочих, остальное население относится к мелкой буржуазии. Позволительно спросить вас, граждане Житников и Тузин, на каком основании должны иметь большинство мест в Совнаркоме большевики? - Фунтиков пренебрежительно усмехнулся и, садясь, попросил: - Объясните нам.

- Власть принадлежит диктатуре пролетариата! - недовольно отозвался Тузин. - Чего тут еще выяснять!

- Не горячитесь, Борис Ильич, я объясню эсеру Фунтикову, почему большевиков должно быть больше в областном Совнаркоме, - сказал Житников - Потому, гражданин Фунтиков, что областной Совнарком-это не только Асхабад. Это рабочий класс Красноводска, Казанджика, Кизыл-Арвата, Мерва, Байрам-Али, Чарджуя... Это все сельское бедняцкое население Закаспия. Если мы начнем сейчас высчитывать в процентах, то ваша буржуазия потерпит сокрушительный крах...

- Ладно, Яков Ефимыч, поговорим в другом месте.

Фунтиков хлопнул ладонью по столу и первым вышел из кабинета. За ним удалились Печатников и Доррер.

- Немедленно надо укрепляться, - сказал Житников. - С двумя ротами, и обе неукомплектованы, мы не сможем защититься от этой сволочной контры... А она поднимает голову. Борис Ильич, представьте на утверждение ведомость о выделении средств для вновь создающейся Красной Армии. Не забудьте о Красноводске и Форт-Александровске. Вот, полюбуйтесь, - Яков Ефимыч пододвинул к Тузину раскрытую папку с письмами и заявлениями. - Этот Печатников не только тебя волынил, не давал денег на выезд, - он тут заморозил больше десятка заявлений от командиров рот.

- Яков Ефимыч, ты не забудь и о нашей совнаркомовской роте, - подсказал Батминов. - Ее надо довести хотя бы до полтораста штыков и организовать постоянную охрану Совнаркома.

- Этим тоже займется Тузин, - сказал Житников. - Но, вообще, военными делами до очередного съезда и после него предлагаю заняться Молибожко.

- Но надо же поехать, посмотреть, что мы имеем на сегодняшний день и час! - Молибожко по-юношески удивленно округлил глаза и пожал плечами. - Мы возлагали надежду на туркменский красногвардейский отряд Овезберды Кулиева, но что сейчас делается у него, одному аллаху известно!

- Съездим в Кеши, Яша? - предложил Тузин. - И не только туда, в других армейских дворах тоже надо побывать.

Житников согласно кивнул.

- Возьмите автомобиль, человек десять красногвардейцев для охраны и поезжайте. Мы с Батминовым останемся здесь, займемся продкомитетами. Надо возобновить их деятельность. Лесовский, поговоришь с Овезберды Кулиевым, да и сам прикинь, сколько он может выделить бойцов в продотряд. Придется нам с тобой этим летом поездить по аулам.

- Давно пора, Яков Ефимыч. - Лесовский, пропустив вперед Молибожко и Тузина, задержался на пороге кабинета. - Вот-вот начнется покос хлебов в аулах. Хотел бы вам напомнить, что большинство дехкан, из-за голода, осенью продали свои делянки баям. С дехкан и зернышка не возьмешь, самих снабжать зерном придется.

- Я уже думал об этом, Николай Иваныч. Но хорошо, что напомнил. Не сегодня - завтра выйдет распоряжение о снятии всех земельных налогов с дехкан.

- Непременно, Яков Ефимыч.

Лесовский спустился по лестнице вниз и поспешил во двор к рокочущему «Руссо-Балту», в котором уже сидели Тузин и Молибожко.

- Садись, землеуправитель! - лихо пригласил Тузин. - Небось, ни разу не ездил на автомобиле?

- Нет, не приходилось. - Николай Иваныч сел рядом с Молибожко, ощупывая кожаное сидение. - И кто только не катался на этой колымаге! - сказал, смеясь. - Три командующих - Шостак, Леш и Калмаков... Два временных комиссара - Доррер и Караваев... А сколько председателей Совдепа сменилось за год!

- Ничего, на этот раз постараемся удержать свою власть, - уверенно заявил Тузин. - Только бы успеть создать Красную Армию, а уж тогда мы попросим эсеровщину убраться к чертовой матери. Пусть перебираются со своим железнодорожным управлением в Ташкент. А то научились щелкать счетами, процент вывели - буржуазии в Асхабаде столько-то, а рабочего класса вовсе нет.

К автомобилю подъехали красногвардейцы. Тузин, увидев их, дал команду шоферу:

- Поехали, Егор. Жми на Куропаткинскую, по ней в сторону аула Кеши, к старым казачьим казармам.

Автомобиль промчался по Гоголевской, развернулся перед красочным порталом бехаистской мечети. Снежно-белая, с зеленым куполом, увенчанным полумесяцем, она возвышалась над загороженным садом, занимавшим целый квартал. В саду, за сетчатой оградой, сидели на айване священники-бехаисты, пили чай, а по аллеям прогуливался целый павлиний выводок.

- Вот еще присоски, - пренебрежительно выговорил Тузин. - Живут и горя не знают. Тут голод - ни хлеба, ни картошки, а этим мусульманским попам везут из Персии все, чего душа пожелает. Вот бы кто мог кормить бедноту, да хрен у них чего возьмешь - кусочка хлеба не выпросишь.

За цирком Добржанской, на перекрестке Куропаткинской и Боголюбовской, повстречалась армянская дружина. Увидев совнаркомовский автомобиль, они, чтобы привлечь к себе внимание, замахали шапками в знак приветствия.

- Тоже называют себя Красной гвардией, - усмехнулся Тузин. - А служат мелкой буржуазии, и содержатся за ее счет. Гнчакистами себя именуют. В девятьсот пятом эта партия здорово помогала социал-демократам, а сейчас что-то занялась мелкими национальными интересами.

- Лавочники да сапожники, ну, цирюльники еще - что с армян возьмешь, - заметил Молибожко.

Автомобиль, выехав за город, промчался по пустырю, заросшему верблюжьей колючкой, и приблизился к Кешинскому ботаническому питомнику, рядом с которым располагалась Школа садоводства и огородничества, а сбоку, обнесенные дувалом, казармы бывшего текинского полка. У зеленых ворот, над которыми красовалась большая красная звезда, стоял часовой с винтовкой. На нем. был бордовый в полоску халат - дон, тельпек на голове, на ногах сыромятные чарыки.

- Вот она забота бывшего предсовнаркома Печатникова, - со злостью сказал Тузин. - Даже обмундирование туркменской роте не выдал... Здравствуй, красный аскер. Где командир Овезберды Кулиев?

- Ай, за трава пошли.

- За какие «трава»? - не понял Тузин. - За дровами, что ли? Зачем ему сейчас дрова, когда лето наступает?!

- Ай, не знайт моя. Бисе аскер за трава пошли.

- Кто за Кулиева остался?

- Ай, одна перс есть... Али Дженг звать.

- Джавад Али Дженг? - Лесовский улыбнулся. - Я его хорошо знаю. Ну-ка, позови его!

- Чего звать-то! - возразил Молибожко. - Или мы не имеем права войти на территорию роты? Пошли, товарищи.

Старый армейский двор был пуст. По плацу и кавалерийскому манежу разгуливал ветерок, поднимая пыль. Несколько человек, тоже в туркменской одежде, сидели в курилке. Среди них выделялся один. Был он в узкой по талии рубашке со множеством пуговиц, в широких шальварах и матерчатых туфлях, на голове шапка-боярка.

- Ну, здравствуй, Али Дженг, вот и свиделись опять.

- Бай-бо, Лесов-хан! - воскликнул обрадованно Дженг. - Где ты работаешь?

- В Совнаркоме, Дженг... Вот приехали посмотреть, как живет-может ваша красногвардейская рота. Где Овезберды Кулиев?

- Он два дня назад уехал с аскерами в горы - косить траву для лошадей. Кормить коней нечем, да и сами голодные сидим. Если хлеба не будет - все разбегутся...

- Это мой старый знакомый Али Дженг, - представил его Лесовский Тузину и Молибожко. - Толковый парень. Побольше бы таких, как он, в красные роты...

 

X

Июнь знойными удушливыми волнами накатывался на Закаспий, но от сознания того, что вокруг - в Крыму, на Дону, в Закавказье, на Волге и Урале занялись и бушуют пожарища гражданской войны, - казалось, удушье идет оттуда.

Сергей Молибожко обнародовал приказ о всеобщем воинском учете и добровольном призыве в Красную Армию. Сразу же встревожились обыватели железнодорожной слободки, армянских кварталов. Бывшие фронтовики, союз которых только что был объявлен вне закона, пошли в армянскую роту, подняли гвалт: «Почему молчит партия гнчак?! Никто не имеет права разгонять армянские дружины и загонять армян в Красную Армию!» Сходки в армянских кварталах вскоре переросли в общегородской митинг. Вечером городской парк был переполнен буржуазией. Встревоженный Молибожко позвонил городскому военкому Копылову, приказал ему ехать в парк и разъяснить обывателям подлинную суть приказа. Горвоенком, в сопровождении двух кавалеристов, тотчас поспешил к месту сборища, слез с лошади и, расталкивая толпу локтями, поднялся на трибуну.

- Граждане, да вы что, взбеленились! - закричал он, перекрикивая тягучий густой гул, исходивший от тысячи голосов. - Да ничего же особого не происходит! Происходит то, что делается во всей Советской республике! Белогвардейские банды кинулись на нашу молодую Советскую власть, и все граждане, кому дорога наша бедняцкая власть, вступают в ряды Красной Армии. Призыву подлежат граждане, обладающие хорошими нравственными качествами, вполне развитые физически и умственно, в возрасте не моложе восемнадцати и не старше тридцати пяти лет...

- Нет среди нас умных! - раздался голос. - Наши мозги давно скособочены, да и физически мы только и годны для того, чтобы сворачивать большевикам шеи!

- Граждане, прошу без оскорблений! - посуровел Копылов. - А то так можно договориться до трибунала! По законам военного времени - высшая мера за такие штучки. Прошу внимания... Каждый красноармеец получает месячное жалованье в размере сто семьдесят рублей, причем служит на всем готовом!

- Не купишь, комиссар! - вновь раздался голос и к трибуне подошел Фунтиков. - Ты думаешь, красная комиссарская рожа, мы не знаем, куда ты нас сватаешь?! Все знаем! Ты нас сватаешь на Оренбургский фронт, против атамана Дутова!

- Плохо слышно! - донеслось из-толпы. - Сбрось комиссара с трибуны, а потом уж и говори!

Фунтиков узнал по голосу Игната, шагнул к Копылову, оттолкнул в сторону, но комиссар не струсил, не отступил. Взял эсера за грудки, встряхнул и прокричал стоявшим у ворот красноармейцам:

- Сизоненко, кличь поживее помощь! Асанова с красногвардейцами зови! Поживее, Сизо... - Последние слова Копылова утонули в реве бросившейся к трибуне толпы.

Комиссара сбросили с трибуны и принялись избивать ногами, затем, боясь, как бы не забить насмерть, выбросили его за ворота на тротуар. Фунтиков вновь поднялся на трибуну.

- Сейчас или никогда, граждане асхабадцы! Наступило время помочь вольцым казакам Оренбурга и Дона - они, как и мы, люди вольные и не могут терпеть насилия комиссаров. Мужицкая власть не терпит никакого приказа! Мы сами себе хозяева. Рабочая и крестьянская власть должна быть без комиссаров! Мы против отдельных личностей, которые ради собственной карьеры топят народные массы в крови!

- Так их, так. Фунт! Дуй их в крест и мать! - закричал опять Игнат Макаров. - Не пойдут мужики против Дутова!

- Комиссары надумали всех служащих отправить в Ташкент - ишь до чего дошло! - продолжал Фунтиков. - Они хотят превратить вольную столицу Закаспия в заштатный городишко с двумя стрелочниками. Нет уж, мы не позволим поднимать руки на рабочий класс!..

Фунтиков не закончил речь - у ворот городского парка появился красногвардейский отряд, толпа шарахнулась к другим воротам, выходящим на Левашевскую улицу. Однако побежали не все. Офицерье и эсеры, давно уже объединенные в дружину боевиков, встретили красногвардейцев врукопашную. Загремели выстрелы, понеслись и визг, и крики, заржали кони...

Через несколько дней прибыл из Ташкента конный интернациональный отряд во главе с комиссаром Фроловым.

- Доложите обстановку, товарищ Молибожко! - попросил он, выйдя из вагона с женщиной в кожаной куртке, с кобурой на боку. Знакомясь с комиссарами и сотрудниками Совнаркома, представил ее: - Моя жена, Мария.

Молибожко вкратце рассказал о происшедших событиях, пригласил Фроловых в автомобиль. В дороге, сидя рядом с шофером, чрезвычайный комиссар распорядился:

- С завтрашнего дня - Асхабад на военное положение. Подготовьте приказ, товарищ Молибожко, за моей подписью: хождение по городу до десяти вечера, митинги запретить, к лицам, задержанным с оружием, применять высшие меры без всякого суда. Граждан, задержанных в нетрезвом виде, подвергать аресту на двадцать суток. Дома, в коих будет обнаружена продажа спиртных напитков и кишмишовки. будут реквизированы для нужд бедного населения...

Утром приказ обнародовали. Эсеры затаились - не появлялись на улицах ни днем, ни ночью. В слободке воцарилась настороженная, словно притаившаяся да поры до времени, тишина. Фролов провел заседание чрезвычайной комиссии: определил - выделить в состав Асхабадского Совдепа 15 мест большевикам и левым эсерам; гнчакистам, стоявшим на большевистских позициях, рекомендовал слиться с партией большевиков. В этот же день один из командиров армянской дружины Петр Петросов привел свой отряд и присоединился к отряду Фролова. Председателем Асхабадского Совдепа был избран Василий Батминов.

Возвращаясь каждый день к вечеру в Совнарком, Фролов собирал комиссаров - выслушивал доклады о положении дел. Дважды разговаривал по прямому проводу с председателем Совнаркома Туркреспублики Колесовым.

В конце июня и в начале июля участились вызовы Фролова по фонопору кизыларватцами. Разговор вели левые эсеры, просили, чтобы приехал и восстановил справедливость.

- Ваше мнение, товарищ Телия? Может быть, все-таки выехать и помочь? - Фролов с неуверенностью посмотрел на своего заместителя.

- Рискованно, товарищ Фролов, - Телия задумался. - Кизыл-Арват полностью под влиянием «Союза фронтовиков» и боевиков-эсеров.

- Ваше мнение, товарищ Молибожко?

- Боюсь, товарищ Фролов... это провокация. Допускаю мысль, что вас специально заманивают в ловушку.

- Осторожничаете... или трусите?

- Товарищ комиссар, - обиделся Телия. - Если считаешь нас трусами, зачем советуешься с нами? Если я говорю, я знаю - что говорю. Извините меня за резкий тон, но я должен ехать в Красноводск. Там собирается заседание уездного Совета. Надо решить, как помочь голодающим нефтяникам Челекена. Борис Тузин уже там - ждет моего приезда.

- Занимайтесь каждый своим делом, я достаточно разобрался в обстановке. - Фролов поднялся и вышел.

В начале июля почти все комиссары выехали по неотложным делам: Житников с начальником земельного отдела Лесовским в аулы, Телия - в Красноводск, Молибожко, получив средства из Ташкента на организацию конного красноармейского отряда, с группой бойцов ездил по аулам, закупал коней. В кавалерийский отряд записалось около ста пятидесяти джигитов-туркмен. Нарком финансов Николай Розанов осматривал недавно национализированные хозяйства в Байрам-Али, Мерве, Теджене. Обязанности председателя Совнаркома исполнял в эти дни бывший полковник Хаджи Мурат. Батминов, в меру сил и возможностей, поскольку городских забот невпроворот, помогал Хаджи Мурату, то и дело наезжая в Совнарком... 9 июля, удовлетворенный внешне спокойной обстановкой, Фролов выехал в Кизыл-Арват. Едва его поезд с отрядом отправился из Асхабада - эсеры вышли из подполья. Фунтиков, в окружении боевиков, явился на железнодорожный телеграф, связался с кизыларватскими служащими.

- Поднимайте всех и объявите: Фролов выехал в Кизыл-Арват расстреливать рабочих. Сообщите господину Юнатову, чтобы поминутно, по приезде Фролова, держал меня в курсе дела. Я дежурю у аппарата.

Юнатов вызвал Фунтикова утром:

- Срочно высылайте помощь! Фролов ворвался в мастерские - отобрал винтовки и пулеметы... расстреливает рабочих! - Даже по фонопору в голосе Юнатова чувствовалась ложь. Но все шло по заранее разработанному плану.

- Граждане, к оружию! Немедленно надо брать арт-склад и вооружаться! Герман, беги в депо - объяви рабочему классу, мол, Фролов расстреливает кизыларватских пролетариев. Бери за жабры начальника станции, пусть готовит к отправке эшелоны!

Заревел деповский гудок, загугукали тревожно паровозы, зазвонили колокола церквей - вся асхабадская буржуазия высыпала на улицы. Эсеровская верхушка бросилась в депо, на митинг. Гудки подняли на ноги сотрудников горсоврта и Совнаркома. Лесовский сел в председательский «Руссо-Балт» и помчался в депо. Здесь уже в полном разгаре гремел митинг. Попытался пробиться к паровозу, с которого ораторствовал Фунтиков, но его схватили Макака и Герман.

- А, Николай Иваныч! И ты тут, комиссарский подсвинок. Сволочь, по тебе давно пуля-дура плачет. Мыто с тобой и так, и сяк - думали ты в социал-революционерах ходишь, а ты тихонечко в большевики подался.

- Не кривляйся, Василий! - Лесовский схватил его за руку.

Макака вырвался. Герман ударил инженера по лицу

- Падло, а еще бильярдист! Четыре шара форы каждому давал, мастер. А ну, держи обратно! - Герман ударил Лесовского в живот. Николай Иваныч бросился на Германа и свалил его наземь.

Отбиваясь, он кое-как все же сумел сесть в автомобиль. Шофер дал полный газ.

Эшелоны с эсеровскими дружинами задержать не удалось. Два товарных состава, набитых вооруженными железнодорожниками, ушли в Кизыл-Арват.

- Надо сообщить Колесову и запросить помощь! - предложил нарком финансов Розанов.

- Поздно, телеграф, почта и все остальное, кроме горсовета и Совнаркома, в руках эсеров. - Батминов покачал головой, задумался. - Разве что с разъезда?

К вечеру контрреволюционные группировки начали окружать здание городского Совдепа и Совнаркома. Первыми повели наступление, со стороны Куропаткинского проспекта, служащие, соединившись с офицерьем из «Союза фронтовиков». Из асхабадского аула по Штабной и Московской улицам к Гимназической площади и к «Горке» двинулись недавно разгромленные в Кеши вояки Текинского эскадрона. Повели их на большевиков Ораз Сердар и Овезбаев. Со стороны Русского базара и Скобелевской площади открыли стрельбу дашнаки и прихвостни баев пригородного аула Карадамак... Около ста бойцов 1 Социалистической роты, под командой Терентьева, два небольших красногвардейских отряда - печатников и металлистов, конный туркменский отряд Овезберды Кулиева всю ночь сдерживали атаки врагов Советской власти. После криков и интенсивной стрельбы на час-другой наступало относительное затишье, затем появлялись на улице Гоголя парламентеры и, крича в рупор, диктовали комиссарам условия. С подъезда горсовета в ответ кричал Батминов:

- Одумайтесь лучше вы!

Из забаррикадированного столами, стульями и диванами здания Совнаркома вступали в переговоры Розанов, Лесовский и Хаджи Мурат - тоже призывали к разуму. Полковник Ораз Сердар, с конной свитой, выехав на перекресток, злобно прокричал:

- Хаджи Мурат, собачий сын, тебя для чего избирали в Совнарком? Уговори этих свиней, чтобы сдали оружие, иначе мы их всех повесим на фонарных столбах

- Ораз-ага, как я могу заставить их - они разве меня послушаются?

- Тогда сам иди сюда, к нам, скотина!

- Ораз-ага, это невозможно Вы повесите меня тоже.

- А, ублюдок трусливый! .

Снова завязалась перестрелка - звенело разбитое стекло, осыпаясь с окон, свистели, рикошетя, пули. Под утро вояки Ораз Сердара приблизились к Гимназической площади, но были отброшены конниками Овезберды Кулиева. Бой завязался возле городского парка и на Анненковской... Но силы были неравны, и кольцо вражеских отрядов начало сжиматься. Боевики прорвались к подъезду и окнам Совнаркома. Розанов принял решение оставить здание и через хозяйственный двор выйти на Гимназическую площадь. Когда они выбежали со двора, на площади шел рукопашный бой. В свалке Лесовский сразу потерял Розанова и других совнаркомовцев. Он только видел, как шарахаются и встают на дыбы кони, звенят сабли и кричат в смертной агонии раненые. Несколько лошадей, потеряв своих всадников, испуганно тараща глаза и хрипя, жались к забору. «В седло!» - мелькнула у Лесовского мысль. В следующее мгновение он подскочил к испуганному жеребцу, поймал его за уздечку и вскочил в седло В правой руке Лесовский держал револьвер, но патроны в нем давно кончились Лезть в сутолоку боя было бессмысленно Лесовский, не зная, что ему делать, с минуту шарахался со своим конем из стороны в сторону, пригибаясь от свистящих пуль, и вдруг услышал голос Али Дженга

- Лесов-хан, мы уходим! У нас нет патронов! Лесовский пришпорил коня и выскочил следом за

Али Дженгом на Левашевскую улицу. Он ничего не видел вокруг - только спины скачущих впереди нескольких всадников, и мчался, пришпоривая скакуна, за ними. Опомнился, когда проскакал через Скобелевскую площадь и оказался на Невтоновской «Это окраина! Окраина города, мы спасены!» - застучало у него в мозгу. И он скакал, поравнявшись с Али Дженгом и его товарищами, все дальше и дальше в сторону гор.