Зимние дни начала 1959 года. Марыйская гостиница переполнена. На открытие первой очереди Каракумского канала съехались партийные и хозяйственные работники, сотрудники газет и радио, кинооператоры и прост_о люди, кому дорога эта земля, кто вложил в нее частицу труда, кто полюбил ее беззаветно — красивую своей суровостью и щедрую теплом.

Все мое семейство тоже в Мары: отец, мама, Тоня с Максимкой — ему уже два года. Остановились у Чары. Как говорится, в тесноте, да не в обиде. Караш Иомудский тоже в Мары. Я пока еще его не видел, но он ехал сюда вместе с моим отцом.

Мы с Чары едва-едва разместили моих, и тут же выехали в сторону Захмета. Все руководство стройки, кроме Калижнюка, там. Сам управляющий трестом «Каракумстрой» постоянно находится в обкоме, ждет представителей ЦК КПТ.

Едем по инспекторской дороге, вдоль берега канала. Пять, десять километров проплыли по степи — воды пока не видно. Но на всем пути трассы скопление людей: колхозники, рабочие двух первых целинных совхозов, школьники. Все ждут. Но где же она — большая вода? Вот уже мавзолей Султана Санджара миновали, уже к железной дороге приблизились, а ее нет и нет. Остановились в Захмете. Тут строители сообщают: вода примерно в десяти километрах, пробивается через барханы. Идем в контору. Нет никого. Идем на автобазу. Тут Бойко, Шумов, Ковус и многие инженеры и техники.

Подъезжает на «газике» Караш Иомудский.

— Ну что, друзья-товарищи, поедем, встретим да поторопим матушку Аму? Что-то не спешит владычица!

И тут скачет на лошади вестовой, кричит во всю силу:

— Эй, начальник! Эй, вода к железной дороге пошла!

— Аврал, ребята! — разносится мощный голос Бойко.— По машинам! Пошли, пошли быстрей!

Не прошло и десяти минут, как по сухому руслу канала, навстречу потоку, громыхая и сотрясая пустыню, понеслись бульдозеры.

Бойко садится к нам в вездеход:

— Дуй, комсомолия! На полный ход скачи!

Мы первыми приближаемся к прорану. Вода не шумит и не рвется в промоину. Со стороны — ничего страшного. Вода неторопливо, словно гигантский удав извивается, осыпая песок, идет по ложбинам, ощупывая самые низкие места. Это как раз тот участок, где стояли «электрички». Убирали их с дороги в последнюю очередь, впопыхах, когда русло уже было готово. Вот и не заметили боковую ложбину, а она-то и предала.

— Долго еще эти «электрички» будут мне напоминать о старых ошибках! — ругается Бойко.

Он выбирается на высокий бархан и оттуда, словно полководец перед сражением, осматривает местность. Отсюда видно железную дорогу и «товарняк», несущийся по ней. За железной дорогой степь и уходящий за горизонт бронзовый диск зимнего солнца.

Сумерки надвигаются быстро. Потемнело небо, замельтешило в глазах, и вот уже вечер... Бульдозеры приближаются с зажженными фонарями, выходят к прорану. Рев моторов, лязг гусениц и свет фар властвуют в черном мраке пустыни. Сражение продолжается всю ночь...

На рассвете, усталые и удовлетворенные нелегкой схваткой, бульдозеристы умываются водой из канала и заливают горячие радиаторы. Толпы колхозников из ближайшего поселка омывают в коричневом потоке руки, брызгают в лицо. Мы стоим вокруг Бойко. Он, заложив руки за спину, смотрит на воду и приговаривает удовлетворенно:

— Ну теперь все... Теперь ей некуда деваться. Дальше твердый грунт. Пойдет, как миленькая, до Мары!

Караш Иомудский в окружении молодых ирригаторов, приехавших с ним. Мы с Чары идем к нему.

— А, Природин-младший! — улыбается он.— Вот и встретились.

— Ну как, интересовались расчетами? — спрашиваю я.

— Да, конечно,— отвечает он довольно.— Точно пока не подсчитано, но уже известно: выброшено грунта примерно меньше в три раза, чем в расчетах Шлегеля...

Мы беседуем, пока не подозревая, что изыскательский труд уже оценивается в высших инстанциях, и что пройдет немного времени, и станет Караш Иомудский лауреатом Ленинской премии. Мы беседуем и смотрим на воду, хлынувшую в оазис, с полным сознанием победителей.