Вернувшись из магазина, я обнаружила Уолтера сидящим на диване в гостиной в позе терпеливого ожидания. У него был усталый, даже как будто слегка подавленный вид. Стук захлопнувшейся за моей спиной двери заставил меня вздрогнуть; Уолтер же и бровью не повел, даже не поднял взгляда от сцепленных на коленях рук. Я напряженно ждала, уже зная, что услышу.

– Я звонил, – сказал он наконец. – Никто не поднял трубку. Я уже обратился к одному своему приятелю. Он частный сыщик и сейчас пытается напасть на след.

Вообще-то когда другой по доброте душевной подставляет ради вас свою шею, реагировать можно по-разному. Например, рассыпаться в благодарностях. Или горячо запротестовать: «Нет, нет, это совершенно излишне! Я сама справлюсь». Возможны и другие варианты.

– А вот и щетка! – сказала я и продемонстрировала свою покупку.

Уолтер со вздохом поднялся и удалился из гостиной. Проследовал куда-то по коридору. Я осталась торчать на пороге со своей идиотской зубной щеткой и тупостью мозга. Больше всего мне хотелось броситься наутек, но я не знала, как это сделать, не рискуя показаться полностью спятившей, поэтому сочла за лучшее просто дождаться развития событий.

Немного погодя Уолтер вернулся с банным полотенцем, ослепительно белым, как та незабываемая наволочка, пушистым и аккуратно сложенным втрое. У него, конечно же, была приходящая служанка, потому что мужик просто не может, не должен уметь с математической точностью складывать полотенца втрое. Это противоречит самой природе вещей.

Впрочем, Уолтер Бриггс противоречил всему, что я до сих пор знала. Воплощение всех женских мечтаний. Хозяин воздушного замка.

– Я свое дело сделал, теперь решать тебе. На мой взгляд, нужно как можно скорее обратиться в полицию, но это твоя жизнь, и я больше не стану тебя принуждать. А за то, что уже пытался, извини.

Просто удивительно, сколько доброты, сколько бескорыстия воплощает в себе простой жест – протянуть другому свое банное полотенце. Я приняла дар, не находя слов для благодарности.

– Ванная в конце коридора.

Я все еще не находила слов. Хотя всего-то и нужно было сказать «спасибо», я искала чего-то более емкого. И нашла.

– Не вздумай таращиться на мою задницу, когда я буду оттуда выходить!

– Иди, принимай свой душ. – Уолтер засмеялся, взял меня за плечи, мягко повернул и подтолкнул в нужном направлении.

Я пошла по коридору, призывно покачивая бедрами и очень надеясь, что он вот именно таращится. Хотелось обернуться и проверить, но я позорно струсила.

Поскольку ощущение чистоты и свежести было единственным подлинным удовольствием, доступным мне в последнее время, я провела в душе массу времени, а когда вернулась, на столе уже был сервирован ужин: бифштекс, картошка в фольге и салат. Из кухни появился Уолтер, снял фартук и перекинул через спинку стула.

– Все очень мило, – едко заметила я, выхватила из салатной миски морковку и, разжевав ее, невнятно добавила: – Но пока ты не сделал ничего по-настоящему впечатляющего.

Он поднял бровь. В который уже раз за сегодняшний день я от души прокляла свой длинный язык.

– То есть, конечно, сделал! – Я схватила его руку и потрясла ее. – И спасибо тебе большое! А на остальное не обращай внимания, вечно я сболтну что-нибудь дебильное. У меня, знаешь ли, проблемы с простым человеческим общением.

– Я так и понял. – Мимолетная, как луч, улыбка Уолтера заставила мое сердце екнуть. – Что касается твоего «спасибо»… что ж, всегда пожалуйста.

С гордостью скажу, что ужин прошел в теплой, дружеской обстановке, как то свойственно нормальным взрослым людям. Я вела себя безупречно, и маме могло бы, пожалуй, прийти в голову, что мне все же были привиты манеры настоящей леди. Я даже внесла свою лепту в домашнее хозяйство: вымыла посуду, предоставив Уолтеру спокойно допивать второй бокал вина. Закончив, я сложила кухонное полотенце втрое.

– Спасибо за ужин. Все было очень вкусно.

– Рад слышать. – Уолтер помолчал, не сводя с меня взгляда. – Как ты? Пришла в себя?

– Да, а что?

– У меня на этот счет есть сомнения.

– Почему это вдруг?

– Ты что-то подозрительно хорошо себя ведешь. Вся эта вежливость…

– Вот как? – Я скрестила руки на груди. – Хочешь сказать, что по натуре я груба и неотесанна?

– Удивительно! – всплеснул руками Уолтер. – С тобой что ни скажешь, тут же об этом жестоко пожалеешь.

– Я вежлива, мать твою! И требую, чтобы ты это признал!

– Хорошо, хорошо! – засмеялся он. – Беру обратно свои слова, причем абсолютно все, даже еще не сказанные.

Наступило то молчание, полное восхитительной напряженности, что возникает тогда, когда на первый план выходит физическое тяготение. Тут были и короткие вороватые взгляды, и неуверенные, тут же гаснущие улыбки, и учащенный стук сердец, и неловкие движения рук, которым хочется прикасаться и которые пытаются занять себя разглаживанием рукава или обшариванием карманов. Будь в комнате кто-то третий, он бы давно уже с криком выбежал, не выдержав такого напряжения.

Уолтер сдался первым: кашлянул, встал, сполоснул и вытер свой бокал, тем самым разрушив чары. Донышко мелодично звякнуло, когда он аккуратно поставил бокал на полку.

– Пока ты была в душе… – Он сказал это хрипловато и поспешно откашлялся. – Покаты была в душе, звонил мой приятель. На след он еще не вышел, но побывал в квартире, которую снимал твой бывший муж. Она кажется заброшенной.

Наши взгляды встретились. Я нервно глотнула.

– Это недобрый знак, верно?

Я ответила кивком, не решившись заговорить. Взгляды так и оставались прикованными друг к другу, и время все замедлялось и замедлялось, пока не остановилось вовсе. Звук собственного дыхания в тишине казался мне оглушительным.

Уолтер протянул руку. Я ждала сама не зная чего, но он лишь коснулся моей щеки самыми кончиками пальцев. И сразу убрал руку. Время сдвинулось с мертвой точки, воздух утратил пряную густоту, и все стало как всегда. Я смотрела, как Уолтер разворачивает и снова складывает кухонное полотенце, все еще чего-то ожидая, хотя ждать было уже нечего.

– Думаю, тебе лучше какое-то время побыть у меня, – наконец сказал он будничным тоном. – До тех пор, пока не разыщут Джорджа. Я почти не бываю дома, так что никто тебя не побеспокоит. – Он огляделся с неопределенной улыбкой. – Знаешь, это совсем иначе – когда не один в четырех стенах. Думаю, это наилучшее решение для нас обоих… – Он спохватился и уточнил: – Временное наилучшее решение.

Я молчала.

– Так что скажешь?

– Подожди! Я думаю.

Вновь он наступил, момент принятия решения, а с ним пришло сознание того, что я вот-вот совершу очередную ошибку. Просто совершу ее, что бы ни решила. Такова уж моя планида. К примеру, тот же Скорострел. О Джордже и говорить не приходится. Да взять хоть образование. Колледжей полным-полно, специализаций и уклонов тысячи – только выбирай. Ну и что выбрала я? Гуманитарные науки!

Я подняла взгляд на Уолтера. На его лице было выражение самой искренней озабоченности, какую мне только приходилось встречать в человеке. Это же надо так проникнуться чужой ситуацией! Ему что, своих проблем не хватает? За каким чертом еще нужно устраивать мою жизнь? Может, у него мозги набекрень? Скорее всего. Неужели даже больше, чем у меня? Вот это уже вряд ли. И все же, все же… человек настолько великодушный просто не может быть нормальным. Ну, а раз так, нельзя принимать его приглашение. Один Бог знает, чем это может кончиться. Мне вообще везет на разных чудиков.

Я взяла многострадальное полотенце, несколько раз его развернула и свернула втрое, а затем сказала:

– Ладно, я тут побуду.

Он не то чтобы улыбнулся, а просиял взглядом, так что в уголках глаз заложились крошечные… даже не морщинки, а морщиночки. Я едва удержалась, чтобы не дотронуться до них. Вообще хотелось как-то выразить свои чувства, хоть раз в жизни в открытую, без выкрутасов.

– Но если ты затеял эту аферу ради того, чтобы разжиться на халяву сексом, можешь не раскатывать губы – это тебе не светит!

– Ты себе все локти обкусаешь, если упустишь момент что-нибудь сморозить.

Я не нашла нужным отвечать на это замечание, только ухмыльнулась как можно наглее и независимее. Вопреки всем ожиданиям Уолтер вдруг привлек меня к себе, прижался подбородком к моей макушке и замер. Я тоже замерла и даже прикрыла глаза, чтобы лучше мечталось о том, что все это абсолютно нормально, что такой и может быть моя жизнь, стоит только захотеть. В глубине души я понимала, что меня всего лишь ненадолго занесло в воздушный замок, но без хорошей дозы мечтаний дальше было бы просто не протянуть.

– Вот номер телефона Тони, моего хорошего приятеля и частного сыщика. Это на всякий случай. Не открывай дверь, пока не посмотришь в «глазок» и не убедишься, что открывать стоит. А здесь я записал код системы безопасности.

Уолтер говорил и говорил, перечисляя пункты из длинного списка и добавляя новый после каждого глотка кофе, словно это каким-то образом стимулировало память.

– Избегай мест, где бывал или мог бывать твой бывший муж, а также тех, куда он может заглянуть в поисках тебя. Если заметишь хоть что-то подозрительное, сразу мне звони – вот тут я записал свой личный номер и прямой телефон офиса.

Я честно пыталась сохранять серьезный вид и после каждого пункта кивала, но очередной глоток кофе и новая порция полезной информации просто лишили мне самообладания.

– В чем дело? – нахмурился Уолтер, услышав смешок.

– Ни в чем. – Я заметила, что список, ко всему прочему, еще и напечатан. – Ты что, составлял его на компьютере?

– А что здесь такого? – Уолтер пожал плечами, однако заметно смутился. – Я стараюсь быть внимательным к деталям.

– Ну, понятное дело. Иначе ты не имел бы такого успеха как адвокат и не зарабатывал бы таких бешеных денег.

– Возможно. – Он взял услужливо протянутый кейс и наградил меня улыбкой. – Вечером увидимся. Или у тебя другие планы?

Против воли я расхохоталась:

– Другие планы? Когда я в последний раз решила просмотреть свой список кавалеров, это оказался чистый лист.

– Ну и хорошо, – рассеянно заметил Уолтер, приложился к моему лбу отеческим поцелуем и вышел.

Когда дверь за ним закрылась, я еще немного постояла в прихожей, потирая лоб, словно это могло стереть отпечаток поцелуя.

Отеческий поцелуй, а лоб все равно горит, как обожженный. Совсем плохо дело.

Естественное любопытство заставило меня совершить тур по дому, все-таки поразительно просторному для одинокого мужчины. В нем имелось целых три спальни, гостиная, столовая, кухня, кабинет (между прочим, все отдельное). Даже подвал был доведен до ума, и в случае необходимости там можно было удобно устроиться, во всяком случае, такому неприхотливому жильцу, как я. Разумеется, все блистало почти стерильной чистотой. Я прикинула, не разложить ли шутки ради по диванным подушкам свои колготки, но благоразумие восторжествовало.

Не в первый же день. Может, позже. Единственным признаком жизни в этом рекламном жилище была каминная полка в гостиной. По крайней мере, здесь хотя бы были расставлены фотографии, правда, в дорогих и, на мой взгляд, чересчур изящных рамках. С одной улыбалась женщина, очень похожая на Уолтера и как бы служившая живым фоном для трех детишек-погодков. Она могла приходиться хозяину дома сестрой. Пожилая пара (возможно, его родители) была сфотографирована в кругу танцующих. Я не обнаружила среди этой коллекции ни единого фото Мэгги и, если уж на то пошло, самого Уолтера. Впечатление складывалось такое, словно фотографии перешли к нему вместе с домом. Если бы не сходство с улыбающейся женщиной, я бы так и решила.

Побродив, я вернулась «к себе» и завалилась на кровать. Полежала, размышляя над тем, по какому принципу Мэгги выбирала это вышитое покрывало. Она явно предпочитала пурпурный всем другим цветам, а комнату обставляла по какому-нибудь модному на тот момент каталогу. Вряд ли ей могло привидеться даже в самом страшном сне, что однажды здесь поселится совсем другая женщина.

Эта мысль подбросила меня в постели, точно на батуте. В голову пришло: «Что я здесь делаю?!» У меня в квартире книги были набиты в коробки из-под консервов, выпрошенные в ближайшем магазине, а моя тяга к искусству вполне удовлетворялась дешевенькими оттисками из «Уолмарта». Мэгги наверняка так же ценила чистоту и порядок, как Уолтер. Они подходили друг другу. Спрашивается, чего ради умнику там, на небесах, вздумалось отнять ее и заменить мною?

Я соскочила с постели с ужасным ощущением человека, посягнувшего на то, что ему не принадлежит. Нужно срочно отсюда убираться! Меня немного пугала перспектива покинуть этот бастион, но поскольку я не собиралась соваться ни домой, ни в «Восьмой канал», то без труда убедила себя, что это сводит риск практически к нулю. Не станет же Джордж носиться по всему городу, разыскивая меня. Вряд ли вообще он будет особенно затрудняться. Не обнаружив меня дома, он скорее всего вылакает весь запас спиртного, обольет мочой все, что подвернется, и уберется восвояси. Да, он такой, мой избранник, рыцарь на белом коне.

К тому же у меня при себе неотлучно находится визитная карточка Уолтера, а значит, ничто не мешает мне в любой момент с ним связаться.

В прихожей я постояла, обшаривая в поисках ключей карманы той самой джинсовой куртки, что осквернила собой роскошную вешалку Уолтера, а заодно размышляя над тем, куда бы направиться. Хотелось побыть среди людей, которые не знают и знать ничего не хотят о подробностях моей личной жизни, а потому не ударятся в сочувствие. Пообщаться с кем-то, кто вывалит на меня лошадиную дозу дерьма и этим вернет чувство собственного достоинства, чувство принадлежности к этому миру.

Боне! Вот кто мне нужен – Боне.

– Ай! Чтоб вас черти взяли, Боне!

Я повернулась на сто восемьдесят градусов в очереди (в самом большом букинистическом магазине города за кофе всегда выстраивалась очередь) и оказалась лицом к лицу с Джо Бонсом. Он все еще держал на весу трость, которой только что чувствительно ткнул меня между лопатками. Учтите, что это самый дряхлый, самый полоумный и самый угольно-черный старикан в Теннеси.

Это также самый привередливый клиент, когда-либо попиравший своими плоскостопными ногами пол в штаб-квартире «Восьмого канала». Из всего вышесказанного следует, что я его просто обожаю.

– Какого дьявола тебе тут понадобилось? – прокаркал он (по большей части про него говорят: Боне – каркает), – Бьешь баклуши, сразу видно. Тебе что, нечем заняться? Работой или еще каким дерьмом?

Я обернулась. Очередь успела подвинуться. Наверстав упущенное, я вернулась к разговору:

– Скажем так, у меня сейчас промежуток между работами.

– Ха! Тебя вышибли, так прямо и скажи. И ты теперь без-ра-бот-ная! Я звонил на «Восьмой» и справлялся о тебе. Знаешь, что мне сказали? Что ты довыпендривалась до увольнения. Каково?

– И чего это наш дорогой Боне вдруг вздумал мне позвонить? – Я игриво повела глазами. – Неужели соскучился?

– Я не из тех дураков, которых хлебом не корми, а дай только соскучиться. – Он отфыркнулся, как старый мерин, и пошел прочь, постукивая тростью. – Если что, я у себя.

Очередь к тому времени донесла меня почти до прилавка. Еще пару минут я следила за тем, как Боне волочит себя через магазин и скрывается в боковом проходе. Он уже сумел поднять мне настроение, поэтому к прилавку я повернулась с улыбкой.

– Сделайте-ка мне «мокко гранде». Босс велел передать, что это за счет заведения.

– Этот Блейн Дауд – законченный дурак! – прокаркал Боне, выслушав рассказ о том, как я вылетела из «Восьмого канала».

Теперь можно было расслабиться и получать удовольствие, не затрудняясь дальнейшими подначками, – человеческий маразм быстро доводил Бонса до белого каления.

– Знаешь, что я сделаю? Расторгну договор с этой шарашкиной конторой.

– Круто! – одобрила я, поудобнее устраиваясь в большом мягком кресле со своим «мокко гранде». – Этим вы им покажете, кто есть кто. Кстати, Шелли когда-нибудь унаследует этот кабинет? Она же работает не покладая рук.

– Я это обмозговываю.

– Обмозгуйте лучше то, что можете загреметь прямехонько в ад за то, что ваша внучка руководит магазином из каморки размером с книжный шкаф.

– В ад я загремлю в любом случае, так уж лучше из большого удобного кабинета.

На самом деле кабинет Шелли был немногим меньше кабинета Бонса, и он знал, что я это знаю, однако нам обоим нравилось пикироваться по этому поводу, поэтому тема держалась.

– Ты вообще зачем явилась? – вдруг спросил он, высоко поднимая кустистые седые брови. – Работу ищешь?

– Нет, у меня сейчас тайм-аут.

– Что, надоело тянуть лямку?

– Ну… я не совсем уж на мели.

И верно, с учетом личных сбережений, чека на десять тысяч долларов и не до конца оприходованного содержания, что выплачивал мне Джордж, я могла позволить себе бить баклуши еще по меньшей мере полгода. Впрочем, я знала, что речь идет совсем не об этом.

– Совсем вас, молодежь, в наши дни сбили с панталыку! – каркнул Боне, тыча в меня крючковатым пальцем. – Вот возьми меня: мне почти девяносто, а я ни единого дня не провел без работы.

– Вы в самом деле назвали меня «молодежь» или мне послышалось? – засмеялась я.

– Что ты собираешься делать по поводу увольнения? Судиться? Если так, тебе нужен хороший адвокат. Есть он у тебя?

– Возможно, – ответила я, подмигнув.

– Только не говори, что трахаешься со своим адвокатом!

– Ох, ради Бога, Боне! – Я зевнула и потянулась, разминая мышцы. – Давайте я просто посижу тут с чашкой кофе, без этих шпилек.

– Это я к тому, что Шелли опять взяла да и залетела, – прокаркал этот иезуит, поблескивая маслинами глаз.

– Ваша внучка – замужняя женщина, а замужние женщины не залетают. Они беременеют. Залетают одинокие вроде меня. Рада за Шелли. Она здесь?

– Ну да, где же ей еще быть. В своей крохотной, как книжный шкаф, каморке. Стряпает рекламу вместе с той слезливой блондиночкой.

– Шутите?! – Я поперхнулась так, что «мокко гранде» вылетел наружу носом. – Хотите сказать, что вы теперь помыкаете Сьюзи? И уже заставили ее разреветься? По телефону или во время личного визита?

– Тужишься сменить тему? – хмыкнул Боне. – Не такой я дурак, чтобы купиться. Шелли уходит в декрет в январе, сразу после новогодних праздников.

Он сжал синеватые губы в линию и бросил на меня колючий взгляд из-под высоко поднятых бровей. Прекрасно понимая, чего он ждет, я все же сделала вид, что пропустила намек мимо ушей. Пусть знает, что и другие не покупаются так уж легко.

– Рада за нее.

– Не придуривайся! – Боне сердито скрипнул креслом, придвигаясь ближе. – Раз уж всем до смерти надоело смотреть, как ты выпендриваешься, могу взвалить эту обузу на себя. Будешь тут за всем присматривать, пока Шелли не вернется. Выйдешь в начале года, да чтоб без опозданий мне! По крайней мере будешь при деле. Видано ли, чтобы физически полноценная девчонка целыми днями бездельничала, как кошка или собака!

– А я физически полноценная? Умеете вы тронуть до глубины души.

– Да ну тебя!

Боне отодвинулся под пронзительный скрип ножек кресла по паркету. Я занялась своим кофе, и некоторое время в кабинете царила мирная тишина.

– Вот что, Боне, – в конце концов сказала я. – Если я наймусь ишачить на самого зловредного и ворчливого старикашку во всей Америке, придется признать, что мне позарез нужна работа.

– Вот и признай это.

Боне удовлетворенно расслабился в своем кресле, я – в своем. Передать не могу, как мне было хорошо. Все равно что после долгой разлуки вернуться в родной дом.

«Ванда… мм… Говорит Джим Маккиби. Я коммивояжер по продаже торговых автоматов. Так и не допер, зачем тебе это, но… короче, теперь ты знаешь. Счастливо оставаться!»

Я сидела на барной стойке в кухне Уолтера, с его телефоном возле уха, принимая со своего домашнего оставленные сообщения – между прочим, их оказалась ровным счетом дюжина. Два из них, правда, были по делу: одно от миссис Форини, консьержки, которая согласилась забирать для меня корреспонденцию и вообще поглядывать, не происходит ли чего подозрительного; второе от Дженнифер из «Хейстингс дейли репортер», насчет того, что мне компенсировали ущерб, вернув на счет уплаченную за объявление сумму. Это несколько примиряло с остальными десятью посланиями болванов, которым, как видно, было совсем уж нечем заняться.

«Приветик! Это… хи-хи, хи-хи, хи-хи-хи… это наверняка просто розыгрыш, но я все равно решила позвонить. Розыгрыш, ведь правда? Ну да, что же еще! Хи-хи, хи-хи-хи! Но все равно, вот она я, Александра. Если хочешь, позвони».

Я чуть было не обратилась к небесам насчет того, что готова поменять эту лавину идиотизма на непрерывную музыку в голове, но вовремя опомнилась. Недаром говорят: «Будьте осторожны с желаниями, они могут исполниться». Отшвырнув блокнот, в который предполагалось записывать потенциально любопытные номера, я хотела уже зашвырнуть куда подальше и телефон, но вспомнила, что он не мой, а Уолтера, и со вздохом вернулась к сообщениям.

«Алло, говорит Элизабет. Должна сказать, что я… мм… словом, я заинтригована вашим объявлением. Хотелось бы знать, что заставляет людей помещать подобное. Ведь это же магнит для дураков! Уверена, на вас уже вывалили тонну всякой бессмысленной всячины». Смех. «Вы, конечно, думаете, что я и сама дура, раз уж звоню. Вообще-то я психоаналитик, но одно другому не мешает». Вздох. «Мой монолог, по-моему, быстро катится к такой-то матери, но дело сделано, я на связи, так почему хотя бы не попробовать? Если вы решили, что со мной ничего не поймаешь, учтите, я не в обиде (ведь и правда, это нездорово – навязываться человеку совсем незнакомому). Но, так-растак, все-таки позвоните, если придет охота и если не собираетесь уговаривать меня что-то купить».

Я спрыгнула со стойки и полезла под стол, куда улетел отброшенный блокнот. Этот номер стоил того, чтобы его записать. Потом я прослушала сообщение еще раз, и еще, пытаясь разобраться, в самом ли деле оно такое, как мне показалось, то есть потенциально любопытное. Оно было таковым. Элизабет стоила звонка. Не только по той причине, что успела вставить в короткий монолог пару нехороших выражений, хотя и это уже заслуживало всяческих похвал. Просто роскошно, что она заподозрила во мне ловкого агента по продаже – ведь я и сама усмотрела бы в таком объявлении попытку ловли «на живца». Но главное, она была психоаналитиком, и хотя при обычных обстоятельствах я сторонюсь этой ненасытной братии, согласитесь, глупо отмахиваться от той же возможности, когда она даровая.

Не то чтобы я нуждалась в услугах психоаналитика. Разумеется, нет. Но у меня была уйма времени, которое требовалось чем-то заполнить.

Сказано – сделано: я набрала записанный номер. Трубку сняли после четырех долгих гудков.

– Алло, – сказал женский голос.

– Привет! Это Ванда, – бодро представилась я. – Мне нужна Элизабет. Надеюсь, она хотя бы где-то поблизости.

– Это она и есть.

«Это она и есть». Оригинальная манера изложения. Такая мобилизует. Я невольно расправила плечи.

– А я Ванда.

Наступила короткая пауза, в которой мне почудилось едва слышное «хм».

– Прошу прощения, но кто такая Ванда?

– Ванда из объявления в «Хейстингс дейли репортер». Вы как будто мне звонили… или я ошибаюсь?

Собственный жалобный, неуверенный тон заставил меня содрогнуться от стыда. Во что я превратилась! Я, у которой в школе было полным-полно подружек. Которая в колледже была на короткой ноге чуть ли не с каждым. Докатилась до того, что рада-радешенька пообщаться со священником или психоаналитиком!

– Ах та Ванда! – засмеялись в трубке, и мне стало немного легче. – Которая требует ответа.

– Она самая, – подтвердила я мрачно, потому что бодрость перед лицом такой нелепости была уж абсолютно ни к чему. – Вы правы, объявление было ужасной ошибкой.

– Вы не должны так думать, – сказала Элизабет (тон ее разительно изменился, превратившись из дружелюбного в приторно-сладкий, с заметной ноткой снисходительного сочувствия). – Если, помещая его, вы надеялись выразить свои скрытые устремления и, так сказать, свои глубочайшие чувства…

– Какие, к черту, устремления! – грубо перебила я, чтобы поскорее прервать затруднительный момент. – Это ошибка не в переносном, а в буквальном смысле. Газетчики сваляли дурака. Объявление было адресовано конкретной особе и… в общем, это все не важно!

– Ах так. – Послышался вздох откровенного облегчения. – Вот дерьмо-то! Ради Бога, извините, что начала перед вами вот так распинаться. Есть у меня такая дурная привычка.

– Какая именно?

– Заранее смотреть на людей сверху вниз. Терпеть себя за это не могу, но снова и снова так поступаю. Это, знаете ли, сильнее меня – просто вторая натура. Когда пациент делает паузу, это обычно означает, что моя очередь говорить и нужно быстренько прийти к блестящему заключению, но мои заключения все исходят из предпосылки, что людям надо поменьше ныть и побольше заниматься делом. Короче, я начинаю не говорить, а вещать, сыплю готовыми цитатами из учебника.

– Какой ужас! – искренне посочувствовала я. – По-моему, вам нужно в корне менять подход.

– Согласна на любой, который позволит быть дома ко времени возвращения детей из школы. Предлагайте – беру не глядя! А пациенты, я уверена, будут вам только благодарны. – Элизабет засмеялась. Это был открытый, искренний смех, который сразу пришелся мне по душе.

– Пожалуй, я вас разочарую. Не только не предложу ничего такого, что сэкономит время, а, наоборот, отниму его у вас. Хотелось бы кое-что обсудить.

– Понимаю. – Приторно-сладкий тон снова пришел на смену простому человеческому дружелюбию. – Какой разговор! Конечно, вы можете поделиться своими проблемами. В конце концов, инициатива исходила от меня.

– Знаете что? Я постараюсь не искажать истину, а вы постарайтесь не снисходить до моих проблем, а просто слушать. А потом честно скажете, что вы об этом думаете, а я в ответ выскажу свое мнение о вашем диагнозе. Если решите, что я спятила, так и говорите. Если я решу, что ваш подход – дерьмо, тоже не стану скрывать. Договорились?

– Слово «спятила» кажется мне чересчур… – начала Элизабет.

– Дерьмо! – отрезала я.

– Возможно, поэтому большинство пациентов подолгу у меня не задерживаются, – задумчиво заметила она.

– Возможно.

– Вот дерьмо-то! – Она снова засмеялась, и приторная сладость исчезла из ее голоса. – Так что у вас за проблемы?

– Это сложный вопрос. Куда сложнее, чем вам кажется. Я тут на днях смотрела телевизор и попала на репортаж о ловле крабов на Аляске.

– Это когда целая шхуна затонула вместе с рыбаками?

Послышался приглушенный стук ножа по разделочной доске. Отличная идея. Я открыла холодильник и устроила ревизию содержимого.

– Дело в том, что мой бывший муж в последнее время обретается на Аляске и как раз недавно остался без работы. На этом… мм… крабопромысле ведь все время требуются рабочие руки, верно? Пока смотрела, я все мечтала: хорошо бы он нанялся на ту шхуну незадолго до того, как она пошла ко дну.

Приглушенный стук прекратился. Я представила себе, как Элизабет шарахнулась от разделочной доски.

– Это плохо говорит обо мне, да? – прямо спросила я, вываливая на стол молодую морковь.

– Я ничего на это не скажу. – Стук возобновился.

– Почему?

– Потому что есть большая разница между тем, что я должна сказать, и тем, что на самом деле думаю.

– В самом деле большая?

– Огромная. Я должна бы сказать, что нет смысла четко делить что бы то ни было на хорошее и плохое. Затем спросить, какие ощущения у вас самой вызывают мечты о том, чтобы ваш бывший муж отправился ко дну.

– Роскошные, мать его так!

– Вот ведь дерьмо-то! – Очевидно, это было любимое присловье Элизабет, и на сей раз оно было круто замешано на укоризне пополам с одобрением. – Вы только посмотрите на меня. Столько денег выбросить на образование, а за что ни схватись, кроме как «вот дерьмо», и сказать-то нечего.

Ревизия в шкафчиках вознаградила меня деревянным вазоном, полным орехов. Я захватила полную горсть.

– А второй вариант?

– Что, простите?

– Пока я знаю только то, что вы должны были бы мне сказать, но понятия не имею о том, что вы на самом деле думаете. Что я – воплощение зла?

– Нет. Что за ерунда! – Я представила, как Элизабет отмахивается рукой с зажатым в ней ножом. – Я думаю, что человеку свойственно желать зла недругу или обидчику. Мы все этим занимаемся время от времени. Когда этим дело и ограничивается, все в порядке. К чему я веду? Если вы не устраивали бывшего мужа на шхуну, зная, что она вскоре пойдет ко дну, тут и говорить не о чем. Представили себе, насладились – и хватит, займитесь другим делом.

Ух ты! У меня даже нож из рук выпал.

– Вы в самом деле так думаете?

– В самом деле.

Мне пришло в голову, что я могу к ней привязаться, к этой Элизабет.

– Знаете, второй вариант нравится мне больше.

– Что, правда? – Она так удивилась, что снова перестала стучать ножом.

– Моральный удар под ложечку действует отрезвляюще. Спросите любого киношного психолога.

– Конечно, если он не мать-одиночка с висящим над ее головой судебным преследованием.

На заднем плане что-то весело прокричал детский голос. Элизабет невнятно ответила, послышалось смачное чмоканье. Не поставить ли точку на своих откровениях? Но черт возьми, когда еще выпадет шанс!

– А что вы скажете о несуществующей музыке?

– То есть?

Я подавила зарождающийся в груди тяжелый вздох. Элизабет не понравилось слово «спятила», но рано или поздно придется воспользоваться если не им самим, то более мягким синонимом.

– У меня в голове то и дело возникает обрывок мелодии. Днем это тоже бывает, а уж ночью, когда пытаюсь уснуть, без этого просто не обходится. Понятное дело, что, кроме меня, никто этой музыки не слышит. Ну что? Спятила я или как?

Молчание, буквально пропитанное коротеньким словом «да». Потом:

– Совсем не обязательно. Это может быть отзвуками работы вашего подсознания.

– Дерьмо, – сказала я устало.

– Нет, я серьезно.

– Я тоже. Это последствия черепно-мозговой травмы. По-моему, трудно не усмотреть связи. Или с точки зрения психоанализа это всего лишь совпадение?

– У кого-то совпадения случаются сплошь и рядом, кто-то вообще не знает, что это такое. Все зависит от того, насколько они часты в вашей жизни.

– Дерьмо!

– Нет, серьезно.

– Ну хорошо, допустим, это подсознание. Очевидно, все зависит от того, имеет ли подсознание дар речи. Получается, что мое имеет. Тогда какого же дьявола оно так долго держало язык за зубами? Почему мне пришлось разбить голову об пол, чтобы оно соизволило заговорить?

– Мне-то откуда знать? Это же ваше подсознание, не мое.

Я решила, что нет смысла дальше муссировать эту тему.

– А что вы там говорили насчет судебного преследования?

– Так его растак! – Элизабет понизила голос. – На сей раз все зависит от того, располагаете ли временем вы.

– Послушай, ты адвокат по каким делам?

Уолтер уже украсил вешалку своим элегантным плащом и как раз пытался ослабить узел галстука, когда я появилась из кухни в носках, оскальзываясь на хорошо натертом паркете, в самой бесформенной своей майке, о которую уже неоднократно успела вытереть руки.

– По гражданским, – рассеянно откликнулся он и вытянул шею в сторону кухни. – Это оттуда идет такая вонь?

– Оттуда, – признала я кротко. – Поэтому на ужин будет пицца из «заказов на дом».

– Что ты натворила?

– Ты забываешь, что я из категории жертв, а не злодеев. Жертва обстоятельств. А речь идет о моей подруге по имени Элизабет. А! Тебя интересует, что я натворила на кухне?

Уолтер отступил и принялся буравить меня взглядом.

– Сколько выпила?

– Ни глотка! – вознегодовала я. – Дело, знаешь ли, в благих намерениях. Просматривая кулинарные сайты, я нашла роскошный рецепт «Курица с луком-пореем, обжаренным до золотистого цвета». К сожалению, я не знала, что для таких блюд берется только белая часть этого самого лука-порея, поэтому изрезала все до самых кончиков листьев. Фу, ну и гадость! Но я уже все отчистила, включила вытяжку, так что скоро будет порядок и…

– Ванда! – Уолтер со смехом встряхнул меня за плечи. – Ты хоть дух переводи, когда отчитываешься.

– Уф-ф! Перевела. Я бы не взялась за этот треклятый рецепт, но, знаешь ли, торчать тут совсем одной, со всеми этими мыслями насчет Джорджа… надо же чем-то снимать нервное напряжение!

Брякнув это, я прикусила язык. Поздно – Уолтер был не из тех, кто пропускает что-то мимо ушей. С тем же успехом я могла прямо предложить хороший способ снятия нервного напряжения. Его руки отдернулись, я сделала шаг назад. Мы были ничуть не лучше угловатых подростков, что обмениваются первыми робкими прикосновениями в углу за школьной столовой. Как будто нас в любую минуту могли застукать и высмеять.

– Так что там случилось у твоей подруги?

– Она раздавила мопед бывшего мужа на его же машине. Понятное дело, не случайно. Негодяй еще и не такого заслуживал! Вообрази, они решили снова сойтись, дело вроде бы шло на лад – и вдруг она его застукала с одной потаскушкой из цветочного магазина! Короче, он подал в суд с требованием возместить ему стоимость мопеда и ущерб, нанесенный машине этим «актом вандализма». Я дала ей твой номер телефона. Не возражаешь?

– Ну что ты! Всегда пожалуйста.

Некоторое время прошло в неловком молчании (что, надо сказать, случалось довольно часто), потом Уолтер решил сменить тему.

– А насчет твоего бывшего новости есть?

– Нет. А отсутствие плохих новостей – уже хорошая новость.

– В полицию звонила?

Я подождала, пока Уолтер снимет пиджак, и аккуратно повесила его на спинку стула. Заметив, что он по-прежнему ждет ответа, виновато переступила с ноги на ногу.

– Уолтер, тебе не понять…

– Ты так думаешь? Тогда хотя бы попробуй объяснить.

– Вмешательство полиции не исправит ситуацию, а только ухудшит.

– Каким образом?

– Спроси у Молли.

Лицо Уолтера окаменело. Мучительное сожаление акулой вгрызлось в мои многострадальные внутренности, но я напомнила себе, что актер обязан уметь держать паузу, иначе грош ему цена.

Уолтер отвел взгляд и пробормотал извинение, но долго тешиться победой мне не пришлось: он вышел, больше не обращая на меня никакого внимания. Только когда хлопнула, закрываясь, дверь его комнаты, я сообразила, что стою затаив дыхание.

– Вот дьявольщина!

Бог знает почему, я повернулась к каминной полке – ко всем этим заботливо обрамленным фотографиям, среди которых не было ни единого фото жены Уолтера. Впервые мне пришло в голову, что в этих упорных попытках уберечь меня от опасности речь идет не только обо мне, а может даже, и вообще не обо мне. Что спасает он вовсе не меня, а нечто очень важное, что я невольно олицетворяю собой.

Вот тебе и раз.

Мне вообще не следовало тут находиться. Мне бы обналичить чек и смыться куда подальше – например, в Лас-Вегас. Или в любое другое место, где легко затеряться и где не нужно втягивать в свою личную драму посторонних. Где можно даже вообще забыть о личной драме. Вычеркнуть ее из своей жизни и заняться наконец чем-нибудь стоящим. Надо срочно собирать вещи.

Я повернулась… и наткнулась на Уолтера, стоявшего прямо у меня за спиной.

По уже сложившейся идиотской традиции мы долго стояли в молчании, желая и не решаясь высказать то, о чем думаем. Уолтер переоделся. Теперь на нем были новенькие джинсы и чистая, отглаженная майка с надписью «Гарвард, юридический факультет». Я так старательно изучала эту надпись, что она навечно отпечаталась в моей памяти.

– Ты полностью права, Ванда. Я могу лишь догадываться, через что ты сейчас проходишь.

Я не нашла в себе решимости отвести взгляд от «Гарварда», но краем глаза заметила, что Уолтер нервно взъерошил волосы.

– Я только не хочу, чтобы ты пострадала, понимаешь?

– Ты выпускник Гарварда?

– Что? – Уолтер взглянул на надпись, потом снова на меня, – … ну да.

В следующую секунду на меня навалилась очередная тупость мозга, вызвав отчаянную потребность бурно разрыдаться у него на груди, оросив слезами злосчастную надпись. Что мне до того, где он учился? Зачем знать, что он не сумел уберечь любимую жену? Я не желаю быть объектом жалости, предметом заботы, убогим подопечным, инородным телом в этом до блеска вылизанном доме! Ведь все равно, как бы я ни тужилась, как бы ни лезла вон из кожи, я даже близко не буду стоять рядом с его идеалом.

Зато в эту самую минуту я очень близко стояла к самому Уолтеру, неисправимая дурочка, способная потерять дар речи из-за надписи на майке.

Уолтер обнял меня и осторожно привлек к себе. От него исходил запах чистого мужского тела, который я не колеблясь назвала упоительным, с ноткой одеколона «Айриш спринг». Если я желала удариться в рыдания, это был самый подходящий момент. Я обхватила Уолтера за талию, спрятала лицо на его груди, набрала побольше воздуха… и решительно подавила слезы.

– Ты уж прости, – сказала я басом. – Когда дело доходит до того, чтобы принять чью-то помощь, в меня как бес вселяется, честное слово!

Он самую малость отстранился, заглядывая мне в лицо. Ладони лежали у меня на плечах, большие пальцы тихонько поглаживали мою шею. Сердце колотилось как безумное – я могла бы поклясться, что оно морзянкой выстукивает «Ну поцелуй же меня, ну поцелуй же меня!».

– Ванда…

Уолтер не просто назвал меня по имени, он хотел удостовериться, он спрашивал, можно ли продолжать. Он был рядом, хозяин воздушного замка, воплощение всех женских мечтаний. Готовенький – протяни руку и бери! Только и оставалось, что откинуть голову и подставить губы, чтобы мы наконец ухнули в бездну…

– Знаешь что? – Слова рванулись с языка так поспешно, что сцепились в невнятный ком. – Доставка будет здесь с минуты на минуту, пойду-ка я принесу кошелек! Сегодня ужин за мной, так что не вздумай спорить. Я сейчас!

Я вихрем пронеслась по коридору, прыжком заскочила в свою рекламную спальню и привалилась спиной к двери, до боли зажмурившись. Я отчаянно хватала ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, а сердце неистовствовало в груди, впустую выстукивая «Поцелуй же меня, поцелуй!».

Только слышать его было уже некому.