Повсюду черным-черно: небо, земля, вокруг нас кружится пепел — весь город скорбит по Крису. Даже школьные занятия на сегодня отменили, чтобы учащиеся могли присутствовать на похоронах. Я потуже затягиваю черный шарф вокруг шеи, чтобы не замерзнуть.

Жук достает сигарету из-за уха и прикуривает. Не могу сказать, что отношения между нами улучшились, после инцидента на его дне рождения, но, по крайней мере, он нормально относится ко мне. Я гляжу на телефон, в надежде увидеть сообщение от Эша. Он не звонил мне со вчерашнего дня, хотя мне казалось, что он позвонит. Мне любопытно узнать, как все прошло в субботу в Легионе. Но ничего.

— Слышал что-нибудь от Эша? — спрашиваю я.

Жук качает головой.

Мы стоим позади собравшихся, наблюдая за похоронами. Грегори безучастным взглядом пялится на гроб из черного дерева. Он стоит, сгорбившись в черном пальто не по размеру, которое мне кажется смутно знакомым, а затем меня осеняет — это пальто Криса.

Дей стоит впереди с остальными скорбящими. Там же стоит моя мать, которая пытается казаться для прессы подавленной, хотя в её лицо напихано столько всякой косметической дряни, мне кажется, что она не способна изобразить хоть какие-нибудь эмоции, за исключением, разве что, легкого удивления. Я не могу понять, с чего вдруг она проявляет такой интерес к смерти Криса; она заплатила за похороны, затем настояла на приезде с двадцатью ближайшими друзьями из СМИ, чтобы "отдать дань уважения". Может это все из-за того, что он ходил в мою школу? Я знаю, что она что-то замышляет.

Её сопровождает охрана и они же стоят по всему кладбищу, наблюдают за церемонией. Благодаря такому количеству охраны — мне, к счастью, сегодня не нужен личный телохранитель. Себастьян все еще на своем "духовном семинаре" в Центруме и вернется только вечером, так что у меня есть несколько часов относительной свободы.

Джуно Джонс, рыжая корреспондентка с канала Новости Блэк Сити, стоит рядом, делая репортаж о службе. Она говорит своему оператору, чтобы тот снимал маму.

— Эта такая трагедия, внезапный обрыв молодой жизни, — говорит мать родителям Криса и Грегори, достаточно громко, чтобы журналистка могла это слышать. — Будьте уверены, что правительство делает все, что в его силах, чтобы найти того, кто поставляет испорченный Дурман и предать виновного правосудию. Мы подозреваем, что к этому причастны Дарклинги.

Мистер Томпсон хватает мою мать за руку, благодарит ее, а губы матери, накрашенные красной помадой, в свою очередь слегка дергаются, от отвращения, что к ней посмел прикоснуться какой-то Бутц.

— Надеюсь, Вы поддержите Закон Роуза, — продолжает мать. — Он позволит нам держать Дарклингов отдельно, что станет первым шагом к полному освобождению общества от Дурмана.

Мистер и миссис Томпосон охотно кивают, а я сердито смотрю на свою мать. Так вот зачем она здесь? Чтобы заручиться поддержкой для принятия Закона Роуза. Да что за человек будет так себя вести на похоронах парня?

Грегори украдкой бросает взгляд на мою мать, и я понимаю, что он думает то же самое. Сейчас не время и не место для политических игр моей матери — люди скорбят.

— Что происходит между тобой и Дей? — спрашиваю я Жука, когда она оглядывается на нас.

Он пожимает плечами.

— Она все еще наказывает меня за то, что я предпочел Дурман, а не её. Мне кажется, что она никогда меня не простит.

— Может быть теперь, когда она знает, что Эш не подсаживал тебя на Дурман, она будет с ним чуть дружелюбнее? — спрашиваю я.

— Я бы не стал на это рассчитывать. Она упряма.

Я смотрю на Дей и чувствую грусть. Мне хочется столько ей рассказать. Я скучаю по своей подруге.

Я снова проверяю телефон. По-прежнему никаких сообщений от Эша.

Рядом со мной, Джуно Джонс начинает тихо говорить в камеру

— Я присутствую на похоронах студента средней школы Криса Томпсона, последней жертвы Золотого Дурмана, новый смертельный штамм которого сейчас вовсю продается на улицах, — говорит она, подходя чуть ближе к оплакивающим покойного парня. — Крис Томпсон — шестой подросток за последние две недели, который умер от передозировки наркотиков, что вызывает страх и беспокойство в городе. Если хоть кто-нибудь обладает информацией об источнике Золотого Дурмана — просьба сообщить её охране Стражей.

Крис шестая жертва? Я знала про Линуса и его дружка, но не знала про остальные жертвы. Жук тоже выглядит не на шутку взволнованным.

— Если во всех этих смертях обвинят Дарклингов, люди обязаны будут проголосовать за Закон Роуза, — говорит он. — И тогда, кто знает, что будет с Эшем. Наверное, они заставят его жить в гетто с остальными Дарклингами. Они уже заставили его носить ID-браслет.

Мое сердце замирает. Они могут забрать у меня Эша.

— Нам необходимо выяснить, кто производит Золотой Дурман. Я не могу позволить своей матери винить в этом Дарклингов, — говорю я. — Тот парень Линус должен был его откуда-то доставать.

— Он брал его у своего босса, мистера Табса, — объясняет Жук.

— Хорошо, мы будем отталкиваться от этого и проведем кое-какое расследование. Ты знаешь, где я могу его найти? — спрашиваю я.

Брови Жука резко взмывают вверх и мне кажется, что они вот-вот оторвутся от лба и улетят.

— Тебе не стоит с ним связываться, подруга. Он опасен.

— Мы займемся этим ради защиты Эша. Мы должны хоть что-то сделать, — говорю я.

Жук чешет голову, спутывая, уже и без того неряшливые волосы.

— Я не могу. Я должен мистеру Табсу денег. Очень много денег...

Я раздраженно вздыхаю:

— Ладно. Мы с Эшем и вдвоем справимся.

Разумеется, сначала, мне нужно было бы переговорить об этом с Эшем. Я вновь проверяю телефон. Ничего.

— Короче, если ты в это ввяжешься, дай мне знать до чего докопаешься. Мы сегодня вечером пойдем в Парк на неофициальное поминание Криса. Встретимся у белого особняка. Знаешь такой?

Моё сердце сжимается:

— Да, я знаю этот особняк.

Налетает ветер и у меня в груди появляется знакомое тянущие ощущение. Эш таится в церковных развалинах. Меня накрывает чувство облегчения. Я удостоверяюсь, что никто не смотрит, прежде чем украдкой присоединиться к нему.

Крыша давно рухнула и сквозь костяк деревянных стропил проглядывает небо. На них сидят несколько воронов и их черные глаза-бусинки пристально наблюдают за мной, пока я осторожно шагаю по щебню.

Мы сидим на груде камней в углу развалин, скрытые от посторонних глаз. Я изучаю профиль Эша, который словно высечен из мрамора, такой холодный и бесстрастный, за исключением морщинки меж бровями, что делает его таки далеким.

— Ты не звонил. Я волновалась, — говорю я.

Он поворачивается, чтобы взглянуть на меня, его глаза темны и чем-то терзаемы. Его рот дергается, будто он хочет мне что-то сказать. Вместо этого он опускает свою голову мне на плечо. От него невероятно потрясающе пахнет — землей после дождя. Мы стоим вот так несколько минут молча.

— Как все прошло в Легионе? — спрашиваю его.

— Натали, я сделал нечто ужасное...

— Что? Ты можешь мне всё рассказать.

Он прижимается лицом к моей шее.

— Я не хочу быть таким, как они. Я не хочу быть Дарклингом. Я не чудовище, я не такой!

Что же они сделали с ним?!

— Я не знаю, что произошло, но в одном я уверена наверняка — ты хороший человек. Ты не чудовище. — Я прижимаю свою руку к его сердцу. — Я чувствую это.

Эш прижимает меня к себе и его губы находят мои. Поцелуй нежный и неуверенный. Мои пальцы запутываются в его волосах и я притягиваю его ближе, мое тело жаждет большего, чем кислород. Я стону от удовольствия, когда он все глубже погружается в поцелуй, его губы открываются, его язык соприкасается с моим. Внутри меня взрывается фейерверк, бах, бах, бах!

Он отстраняется.

— Это нехорошо. Не здесь.

Он оглядывается через плечо на похороны.

Я рассказываю Эшу о своем решении навестить мистера Табса.

— Мы можем пошпионить и разузнать кое-что про Золотой Дурман, — говорю я. — Если мы узнаем, что в него подмешивают, возможно, сможем проследить его источник. Чем бы это золотая фигня не была — это не может быть чем-то обыкновенным.

Эш неуверенно смотрит на меня.

— Мы должны хотя бы попытаться. Не хочу, чтобы моя мать возложила всю вину на Дарклингов. — Я переплетаю свои пальцы с его. — Я не могу тебя потерять, Эш.

Он кивает:

— Хорошо. Похоже на план к действию.

— Когда нам лучше начать? — спрашиваю я.

Он встает и в его глазах читается решимость:

— Прямо сейчас.