— Что это ты затеяла? — требовательно спрашивает мама, с размаху положив моё признание на стол передо мной.

Комната для допросов узкая и тесная. Стены обиты алюминиевыми листами, создавая впечатление, что вы словно сельдь в банке. Мои запястья и лодыжки скованы, и я одета в серое простое по колено платье, в форму всех женщин-заключенных в тюрьме Блэк Сити. Мои ноги босы и холодны. Тень от стола, падающая на мои ноги напоминает мне кровь Грегори, разлившуюся по земле. Я сглатываю сухой комок, застрявший в горле. Всю последнюю неделю, с тех пор, как нас с Эшем арестовали, все мои ночные кошмары были только о Грегори.

Мама одета в точно такое же серое платье и мне странно видеть её в такой простецкой одежде. Она была разоблачена, арестована и осуждена в течение сорока восьми часов за то, что отравляла Золотой Дурман и вот теперь ждала исполнения своего приговора. Пуриан Роуз не терял времени даром; он хочет побыстрее с этим разобраться. Ей удалось подкупить охранника, чтобы навестить меня сегодня.

— А что с Полли? — спрашиваю я.

— Не уходи от темы, — говорит она, но затем смягчается, — она в порядке. Марта забрала её в безопасное место, пока я все устраиваю, чтобы отправить её в Центрум пожить с кое-какими моими друзьями.

Полли. Она должно быть очень напугана отсутствием меня и мамы.

Из угла комнаты за нами наблюдает небольшая камера видеонаблюдения, на ней мерцает красный огонек. Я кусаю нижнюю губу, прокусывая её до крови, отчаянно и испуганно, каковой я пытаюсь не быть. За дверями допросной я слышу звуки тюрьмы: шум от производства в ремонтных мастерских, лязг цепей, крики заключённых – мужчин и женщин.

Где-то там Эш. В последний раз, когда я его видела, его тащили несколько гвардейцев-Стражей в мужское крыло. Его лицо было все окровавлено и в синяках. Они порядком избили его.

— Почему ты так пытаешься защитить его? Он же кровосос, — говорит мать.

Она выглядит еще тоньше обычного, словно палочник, одни кожа да кости.

— Не называй его так, — говорю я.

Она меряет шагами камеру, проводя рукой по своим черным волосам.

— Я просто не понимаю, Натали. После всего того, что я сделала, чтобы защитить тебя, как ты можешь вот так запросто на это наплевать, ради какого-то мальчишки-Дарклинга?

— Я не собираюсь позволить его наказать за смерть Грегори, — говорю я.

Мама холодно смеется.

— Как благородно с твоей стороны. Ты ведь понимаешь, что он сознался в преступлении?

— Как и я. — Я указываю на лист бумаги на столе. — И я не собираюсь отказываться от своего признания, если ты на это надеешься. Они могут обвинить только одного из нас в смерти Грегори и это буду я.

Я произнесла это гораздо храбрее, чем ощущаю себя. Последнее, чего бы мне хотелось, это оказаться в суде и быть осужденной, но я должна оставаться сильной, чтобы защитить Эша. Мне даже почти интересно, как они меня казнят. Повесят? Распнут? Застрелят? Мои руки начинают дрожать, моя решимость слабеет. Я думаю об Эше. Вот, ради кого я все это делаю. Он должен жить и продолжать бороться за права Дарклингов. Его жизнь важнее моей. Он нужен Людям за Единство и Дарклингам.

— Ты на полном серьезе думаешь, что Пуриан Роуз отпустит кого-нибудь из вас, так и не наказав, если вы оба признаетесь в убийстве того мальчика? — спрашивает мама. — Он хочет, чтобы вы оба были мертвы.

— Ему придется. Закон есть закон — два человека не могут быть осуждены за одно и тоже преступление, — говорю я. Закон совместного несения наказания был отменен во время войны, чтобы обвинять в военных преступлениях военных и правительственных чиновников, если другой член их команды, совершил злодеяние. Иначе, они бы все были одинаково в ответе. — Так что, если он намерен изменить закон, который вряд ли одобрят, учитывая какой злой народ сейчас в правительстве Стражей, ему придется действовать в одиночку, — заканчиваю я.

Надеюсь, я права, в противном случае мы оба с Эшем будем мертвы.

В дверь барабанит охранник.

— Время истекло, — кричит он.

Язык прилипает к небу, когда я думаю, что, возможно, это последняя наша встреча.

— Что будет с тобой? — спрашиваю я её.

— Пуриан Роуз, вероятно, отправит меня в его "реабилитационный центр" в Центруме, — говорит она.

— Что это? Вроде тюрьмы для богачей?

— Что-то вроде того, — говорит уклончиво она. — Туда отправляют людей, чтобы как-то особо их наказать.

У меня по спине пробегают мурашки.

— Мама...

— Не волнуйся за меня, Натали. Я сумею сама о себе позаботиться.

К немалому моему удивлению, мама берет меня за руку.

— Прошу тебя, отрекись от своего признания. Я не хочу, чтобы ты умерла, — говорит она, а в её привычно холодных голубых глазах появляется беспокойство. Прядь черных волос выбилась из прически. Я сосредоточена на том, что подобное несовершенство меня успокаивает, что весьма странно.

— Натали...

Я пялюсь на наши руки.

— Прости, мама, — шепчу я. — Я просто не могу. Я люблю его. Ты должна знать, что это такое.

— Я очень сильно любила твоего отца. Как бы мне хотелось спасти ему жизнь. Я никогда не прощу себя за то, что позволила ему умереть. Ты очень похожа на своего отца, ты ведь это знаешь? — говорит она и в её голосе слышится неподдельная нежность, словно она гордится этим фактом.

— Так почему же ты изменила папе, если так сильно его любила? — спрашиваю я. Это не обвинение, нет, мне просто любопытно.

Она вздыхает.

— Потому что я амбициозная женщина и клиническая идиотка. Я не заслуживала твоего отца. Он был слишком хорош для меня.

Дверь открывается и внутрь проходит охранник. Он заставляет маму подняться.

— Я люблю тебя, дорогая моя девочка, — кричит она, когда охранник выволакивает её из комнаты. Её тощие белые ноги пинают охранника, волосы распускаются и ниспадают красивыми волнами, обрамляя лицо. Она никогда прежде не выглядела такой прекрасной и дикой. Вот такой женщиной я буду помнить свою маму.

Дверь за ней захлопывается и по моим щекам бегут слезы.

— И я тебя люблю, мама, — шепчу я.

Это впервые, когда я произнесла эти слова вслух. Я действительно никогда не чувствовал этого раньше, а теперь ее нет. По крайней мере, она будет жить. Я не знаю, что это за “реабилитационный центр”, но это звучит лучше, чем моя судьба. Это приносит мне небольшое успокоение.

Я смотрю на красную лампочку мерцающую на камере видеонаблюдения. Где-то в тюрьме, другая камера наблюдает за Эшем. Я не хочу, чтобы он предстал перед судом, но он никогда не откажется от своего признания.

Все что я могу сделать — это надеяться, что осудят меня. Это единственный способ спасти его.