Гилберт Флайт был взволнован, вернувшись домой в понедельник вечером: часть того распорядка, в который педантично была заключена его жизнь, нарушилась. Обычно он уезжал из банка (по давнишней договоренности с мистером Худом) в пять часов двадцать одну минуту, как раз перед часом пик, и возвращался в Медмелтон без одиннадцати шесть, имея в запасе время, чтобы переодеться, налить средней крепости шерри и выпить его, выкуривая десятую из своих четырнадцати сигарет в день и смотря при этом первые вечерние новости. Обед с матерью и Дорин начинался в шесть тридцать и заканчивался через двадцать минут, а в семь часов — не более чем плюс-минус минута — он отправлялся на прогулку с собакой, останавливался выпить две кружки пива в «Вороне» и возвращался домой к восьми, чтобы поработать над своей «Жизнью Нельсона», которую он начал в 1986 году. Были написаны шестьдесят тысяч слов, но его герой еще не поступил на службу во флот. Какао должно было быть приготовлено, когда он сходил вниз посмотреть «Новости в десять». В это время мать шла спать, а они с Дорин следовали ее примеру без пятнадцати одиннадцать. Потом он читал, обычно триллер, а иногда перечитывал роман К. С. Форестера Хорнблоу и выключал свет в четверть двенадцатого. Каждый день будильник звонил в семь часов семнадцать минут. Гилберт Флайт надевал костюм, подходящий для того или иного дня недели (в понедельник — оливково-зеленый, во вторник — темно-синий, в среду — в мелкую клеточку, в четверг — в елочку, в пятницу — шо-коладно-коричневый), слушал по «Радио-4» новости за завтраком (корнфлекс из Истера в конце сентября и овсяную кашу — всю остальную часть года), выгуливал собаку по неизменному маршруту и отправлялся на работу в восемь часов пятьдесят одну минуту, приезжая в банк ровно на девять минут раньше, чтобы компенсировать время, которое он не дорабатывал вечером. Так было все пятнадцать лет, пока он был заместителем управляющего, и так должно было быть всегда.

Но в понедельник грузовой фургончик, перегородивший боковую улицу, которая была частью тщательно продуманного Флайтом маршрута, задержал его на роковые две минуты и сорок три секунды — он заметил время. Потом он очутился в ловушке позади транспортировочной машины, и это означало, что к обычным трем минутам, которые занимал у него проезд от супермаркета до благотворительного магазина, добавляется еще полторы, а это, в свою очередь, свидетельствовало, что окружная дорога оказалась забитой транспортом, пока он до нее добирался, и еще пятьдесят семь секунд у него заняла попытка вырваться оттуда. После этого все было безнадежно. Из ворот завода, когда он доехал туда, лился поток машин, и два автобуса дополняли этот затор. Было почти шесть часов, когда он добрался до поворота на Медмелтон, и, конечно, на проселочной дороге оказался трактор Теда. Флайт вернулся домой в одиннадцать минут седьмого, и вся его жизнь лежала в руинах. Когда он поставил машину под навес, в окне кухни показалось напряженно-тревожное лицо Дорин. Последние двадцать две минуты она была убеждена, что он, должно быть, уже мертв. Несмотря на волнение, ей показалось, что эта перспектива принесла чувство невероятного облегчения.

— У тебя все в порядке? — спросила она, когда он вошел. Несмотря на прохладу октябрьского вечера, его лысая голова и лицо, похожее на полную луну, нарисованную ребенком, лоснились от пота, как лакированные, крошечные усы, выровненное с точностью до миллиметра, подергивались. — Что случилось?

Он рассказал ей обо всем: о названии компании, владеющей фургоном для доставок, о его конструкции и цвете, подробно описал водителя, сказал о том, из какого города приехала транспортировочная машина, сколько в точности он насчитал автомобилей, прежде чем смог попасть на окружную дорогу, назвал номера обоих автобусов и сказал, сколько времени ехал за трактором, пока не добрался до обочины. В жизни Гилберта Флайта это было не просто досадным неудобством — это было бедствием. Вечер теперь пропал. Для шерри не оставалось времени, он пропустил новости, и было шесть тридцать девять, когда они уселись есть. Его мать заставила себя подождать, пока они приступили к еде, а потом начала разговор:

— Я была в универмаге сегодня днем, и ты никогда не догадаешься, что рассказала Милдред.

Вслед за вопросом, на который невозможно было дать ответ, последовало молчание, приглашающее их обоих сыграть свою роль в разговоре. Приведенный в смятение развалом своей жизни в этот день, а также неудовлетворительным качеством бифштекса и грибного пирога, Гилберт Флайт ничего не ответил, предоставляя Дорин сделать это.

— И что же, мама?

— Мужчина. — Вера Флайт, вложив в это заявление особый смысл, многозначительно замолчала, ее старческое кроличье лицо призывно дрожало.

— Какой мужчина? — послушно спросила Дорин.

— Из Лондона.

— Из Лондона? — Дорин была должным образом поражена. — Кто он?

— Никто не знает. — Она посмотрела, говоря это, прямо через стол на своего сына, раздраженная, что не смогла побудить его ответной реакции.

— Что он здесь делает? — Подобные разговоры теперь шли постоянно, и Дорин послушно играла по правилам. Свекровь взглянула на Гилберта, словно бросая вызов его равнодушию. — Задает вопросы.

— Вопросы о чем, мама? — Дорин была уверена, что такие новости тщательно хранились в тайне до момента возвращения мужа домой, — так случалось всегда.

Вера Флайт помедлила минуту, которая ей потребовалась, чтобы снова набить рот едой и тщательно прожевать ее, прежде чем выдать первый лакомый кусочек истинной драмы:

— Об убийстве. Поэта.

— Об убийстве? — неожиданно переспросил Гилберт Флайт. — Кто он?

— Ну, после того как он зашел в универмаг, Милдред говорила…

У нее ушло более чем десять минут времени на то, чтобы перечислить полный набор возможных вариантов с добавлением своих собственных замечаний, и Дорин заметила, что Гилберт, слушая ее, перестал есть. Если бы он неожиданно разделся догола и начал танцевать на столе, это не было бы столь невероятным.

— Поэтому я считаю, что он или частный детектив, или был послан правительством. Думаю, что кто-то где-то знает кое-что и он здесь, чтобы провести расследование. Люди отнеслись бы к нему с подозрением, были бы настороже, если бы прислали полицейского в форме, так что он притворяется, будто приехал в гости к Стефану и Веронике Харт. — Повторив некоторые подробности три или четыре раза, даже Вера Флайт, истощив запас информации, уже не могла затягивать разговор дальше.

— Представляю, — произнесла машинально Дорин, чтобы воздать должное уважение рассказу свекрови, но смотрела при этом на мужа. — С тобой все в порядке, Гилберт? Не хочешь ли принять одну из своих пилюль?

— Что? — Флайт вздрогнул. — Нет. Конечно нет. С чего бы?

— Ты выглядишь не очень-то хорошо. Ты уверен, что…

Он прервал ее градом коротких предложений, выпалив их залпом:

— Это все поездка. Очень удручающая. Я в порядке. Ничего не случилось. И почему должно случиться? Кроме того, обед запоздал. Посмотри на время. Уже начало восьмого. — Он встал, так и не закончив с едой. — Где Бобби? Он хочет погулять. Бобби? Бобби? Сюда, мальчик. Хорошая собака. Ну, пошли!

Короткий толстенький хвостик завилял, и курчавый терьер привычно кинулся к задней двери, где висел на крючке поводок. Флайт пристегнул его к ошейнику и вышел.

— Гилберт не съел свой пудинг! — Вера Флайт заботилась не о благополучии сына. — Это ведь пудинг, не так ли? По понедельникам у нас…

— Да, мама. Правильно, я принесу его вам. — Дорин видела в окно гостиной (даже в самые темные вечера занавески никогда не задергивались, пока они не заканчивали есть), как ее муж открыл садовые ворота и нырнул в темноту.

— Хорошо. — Свекровь расслабилась. — Тартинки из патоки по понедельникам. Я люблю тартинки из патоки. Пожалуйста, с капелькой сметаны сегодня.

— Сметана, — отсутствующе повторила Дорин, выйдя из-за стола. — С тартинками из патоки. Я только достану их.

В конце концов, на кухне все было нормально: тартинка из патоки лежала, разрезанная, на трех тарелках, кадочка со сметаной находилась в положенном месте в холодильнике. Но Дорин дрожала, разливая ее, не в силах осознать события этого вечера, сбивающие ее с толку. Опоздание домой, полное нарушение порядка, незаконченная еда, поведение Гилберта — упорядоченное, скучное, но ох какое надежное, — близкое к состоянию хаоса. И он выглядел потрясенным, когда мама заговорила об этом чужаке, приехавшем в деревню. Об этом человеке, интересующемся убийством, о котором все уже давно забыли. Сметана перелилась через край мелкой тарелки — еще одно проявление пугающей неразберихи.

Когда Мальтрейверс и Стефан вошли в «Ворон», там не то чтобы воцарилось мгновенное молчание, но было заметно, что по бару прошла волна настороженного внимания. Разговоры прервались, потом возобновились, но уже более тихо, и несколько пар глаз внимательно разглядывали обоих мужчин, пока они заказывали выпивку. Стефан, казалось, не сразу заметил эту атмосферу. Мальтрейверс же предчувствовал, что так будет. Он ничего не сказал Стефану ни о разговоре с Сэлли Бейкер, ни о своих провоцирующих замечаниях в медмелтонском универмаге, справедливо рассудив, что слухи об этом будут тщательно храниться в тайне от обитателей коттеджа «Сумерки».

— Где сегодня Гилберт? — спросил Стефан, когда хозяин пивной, Джим Хендерсон, обслуживал их.

— Его еще нет. — Хендерсон взглянул на висящие на стене в стеклянном футляре часы с маятником. Было девятнадцать минут восьмого. — Странно.

— Невероятно, — поправил его Стефан. — Что случилось?

Хендерсон пожал плечами.

— Не знаю. Извините.

— Кто такой Гилберт? — спросил Мальтрейверс, когда хозяин отошел от них.

— Что? — Стефан в изумлении смотрел на Хендерсона. — О, Гилберт Флайт! Он всегда приходит сюда в десять минут восьмого, тютелька в тютельку!

— Всегда?

— Ни разу не пропустил. — Стефан нахмурился. — Но Джим, кажется, не озабочен этим.

— А должен бы?

— Должен, но… — Стефан покачал головой, прежде чем объяснить. — Гилберт — психоневротик с навязчивыми идеями. Классический случай. Он запирает на засов дверь, прежде чем пойти спать, чистит зубы, спрашивая себя, запер ли он дверь, опускается вниз и проверяет, читает в кровати, опять беспокоится насчет двери и спускается вниз. И так может продолжаться полночи. Его жизнь отрегулирована до мельчайших деталей. Он входит в эту дверь десять минут восьмого, выпивает две пинты из своей личной кружки и уходит без шести восемь. По нему можно сверять часы.

— Из-за чего же он мог опоздать сегодня? — спросил Мальтрейверс.

— Из-за светопреставления. — Стефан взглянул на Хендерсона, теперь разговаривающего с другими клиентами за стойкой, потом оглядел остальную часть бара и повысил голос: — Куда же подевался Гилберт?

Несколько человек посмотрели в его сторону, потом кто-то сказал:

— Он опоздал, — и все снова отвернулись, занявшись делом.

— Никто не кажется слишком обеспокоенным, — спокойно заметил Мальтрейверс. — Так кто же все-таки здесь неврастеник?

— Только не я, — твердо ответил Стефан. — Полагаю, они все тут ни о чем другом и говорить не в состоянии.

Мельком оглядев бар, Мальтрейверс заметил, что головы посетителей за стойкой сблизились, как у революционеров, замышляющих заговор, разговор не был слышен, ибо спины их представляли сплошной замкнутый круг. Мальтрейверс мог только догадываться, насколько в Медмелтоне преувеличивали значимость его присутствия; во всяком случае, этого оказалось достаточно, чтобы все только и думали что о его появлении здесь. Пока он размышлял, как воспользоваться ситуацией, Хендерсон взял на себя функцию негласно избранного делегата. Он слегка, чуть не по-конспираторски кивнул человеку, с которым разговаривал наклонившись к стойке, выпрямился и вернулся назад, маскируя свой маневр тем, что снял бело-голубую клетчатую скатерть и принялся протирать стаканы, снимая их с полки, около которой стоял Мальтрейверс.

— Я слыхал, вы из Лондона? — нерешительно произнес он.

— Совершенно верно. — Мальтрейверс слегка толкнул ногой Стефана, намекая, что хочет, чтобы тот помолчал.

— По делу?

— Можно сказать и так. — Теперь в баре стало совсем тихо.

— И какого рода это дело?

— Личное. — Мальтрейверс провел целый день, репетируя реплики, предназначенные для возможных разговоров, чтобы спрашивающий получил исчерпывающий ответ на любой свой вопрос.

— Личное? — засомневался Хендерсон. — В Медмелтоне… Вы бывали здесь прежде?

— Нет. — Мальтрейверс улыбнулся. — Прелестная деревня.

— Мне кажется, я видел вас в Эксетере на прошлой неделе. — Хендерсон поднес стакан к свету, потом, обернувшись, пытливо взглянул на Мальтрейверса. Но тот и глазом не моргнул:

— Не меня. Я был еще в Лондоне.

— Значит, у вас появился двойник. — Теперь в голосе Хендерсона звучал явный вызов, позволяющий дать ему достойный ответ.

— Должно быть. — Поскольку Мальтрейверс отказывался быть втянутым в спор, молчаливые слушатели, чувствовалось, хотели, чтобы Хендерсон продолжал.

— Имеет какое-то отношение к деревне? Ваше дело?

— Возможно, связь есть. Увидим.

Предложенная информация не содержала никакого вызова, была минимальной, не затрагивала ничего конкретно и показывала, что Мальтрейверса невозможно вывести из себя. Хендерсон, казалось, не был уверен, что выжмет что-то из этого гостя, и оставил свои попытки.

— Что ж, если вы хотите что-то узнать о Медмелтоне, имейте в виду: я мало что пропускаю мимо ушей.

— Спасибо. Я буду иметь в виду… Могу я угостить вас?

— Я уже выпил стаканчик. Благодарю.

Атмосфера разочарования откружала хозяина, когда он ретировался в другой конец бара, и там вот-вот готово было воцариться неловкое молчание, если бы в эту самую минуту не вошел Гилберт Флайт. Люди, которые несколько минут назад не интересовались причиной его отсутствия, теперь, вскакивая со своих мест, задавали ему массу взволнованных вопросов.

— Что все это значит? — только и пробормотал Стефан.

— Поясню позже, — прошептал в ответ Мальтрейверс. — Во всяком случае, теперь, когда лед тронулся, представь меня.

Прием, оказанный ему, был явно враждебным. Некоторые неохотно проворчали приветствие и в лучшем случае отвечали не более чем самыми обычными репликами, похожими на те, что отпускают на допросе в полиции. Хорошенько запомнив имена и ту скромную информацию, которую удалось заполучить здесь, Мальтрейверс сохранял дружелюбие безобидного гостя, ведущего интеллигентную, легкую беседу и никоим образом не показывающего, что на него нападают. Гилберт Флайт был единственным, кто проявил некое подобие теплоты к гостю, когда они со Стефаном подошли к нему.

— Гилберт, я хотел бы познакомить тебя с Гасом Мальтрейверсом, моим другом из Лондона. — При обычных обстоятельствах Стефан пропустил бы Флайта: любое столкновение с ним неизбежно приводило к утомительным разговорам, от которых цепенел ум, но сопротивление всех остальных не оставляло ему иного выбора.

— Гилберт — помощник управляющего банком в Эксетере. Живет в доме совсем рядом, на краю луга.

— Здравствуйте. — Мальтрейверс надеялся, что вполне натурально изобразил на лице улыбку. — Я узнал, что вы неожиданно опоздали сюда этим вечером.

— Что? — Флайт, казалось, перебирал в уме бесконечный ряд угроз, скрывающихся за этим замечанием. — О да! Меня задержали. Такая досада. — Он обернулся к собаке: — Стоять, Бобби. — Терьер, замерший в стойке, как скала, возле табурета своего хозяина, был в явном замешательстве.

— Я приметил ваш дом, еще когда только приехал, — заметил Мальтрейверс. — На расстоянии он выглядел очень привлекательно. Это восемнадцатый век?

— Он древнее. Девяностые годы семнадцатого. — Флайт тремя торопливыми глотками допил оставшуюся часть своей пинты, забрызгавшись при этом. — Во всяком случае, приятно было с вами познакомиться, ми…стер… мистер… Мэллори, но мне нужно идти. Пошли, Бобби!

Впервые Гилберт Флайт ушел из «Ворона» на восемь минут раньше обычного. Пораженный уже тем, что Мальтрейверс не подвергся бесконечному рассказу Флайта о его путешествии домой или о подробной истории его дома, Стефан Харт ждал, что окружающие по этому поводу поднимут суматоху, станут недоумевать, но, как ни странно, ничего такого не последовало. Опять разбившись на отдельные группки, завсегдатаи «Ворона», казалось, ничего и не заметили.

— Нам нужно возвращаться, — сказал Мальтрейверс. — Обед скоро будет готов.

— Прости? — Стефан глядел на него с бессмысленным выражением. — Ах да, конечно.

Мальтрейверс допил остатки вина и поставил стакан, кивнув какому-то человеку, случайно посмотревшему в его сторону.

— До свидания, — сказал он достаточно громко для того, чтобы любой в баре услышал его. — Возможно, увидимся завтра.

Стефан сдерживал себя, пока они не отошли ярдов на двадцать от пивной:

— Какого черта? Что происходит? Что ты натворил?

— Очень мало, но достаточно открыто, — ответил Мальтрейверс. — Я походя сделал этим утром несколько сообщений Милдред Томпсон, а Медмелтон довершил все остальное.

— Какого рода сообщения?

— Достаточные для того, чтобы предположить, что мой интерес к смерти Патрика Гэбриеля носит не совсем случайный характер. Я предполагал, что молва об этом распространится быстро… А сейчас убедился, что я, похоже, не очень-то желанный гость в вашем стане. — Мальтрейверс оглянулся на «Ворона». — Признаюсь, пока мы были там, мне хотелось превратиться в муху на стене.

— М-м… а чего ты надеешься добиться?

Мальтрейверс пожал плечами:

— Может, вспугнуть кого-нибудь. Правда, никто не собирается разговаривать со мной добровольно, так что нужно устроить бурю в этой заводи. У меня в запасе набор реплик на все случаи жизни. И первый конкретный результат их использования — тот факт, что один Гилберт Флайт странным образом пренебрег таким приятным собеседником, как я.

— Ты не представляешь, насколько это было невероятно, — продолжал удивляться Стефан. — Во-первых, он опоздал. Ну ладно, его задержали, но он не рассказал тебе историю своей жизни и рано ушел — это все равно, что солнце у нас в Медмелтоне взошло бы на западе.

— И все потому, что ты представил его мне?

— Я не могу придумать иной причины.

— Неплохое начало, — удовлетворенно заметил Мальтрейверс. — Расскажи о нем побольше. Но не дома. Пусть это останется между нами.

Во взгляде Стефана неожиданно вспыхнула тревога.

— Ты имеешь в виду, что не хочешь говорить об этом при Веронике?

— Да, не сейчас. Не пойми меня неверно: я ни в чем ее не подозреваю. Но она очень сильно связана с Медмелтоном и, возможно, окажется… недостаточно беспристрастной.

— Ты имеешь в виду из-за Мишель?

— Ты это сказал, а не я, — ответил Мальтрейверс спокойно. — Ты просил меня попытаться помочь, и я воспринял это так, что ты даешь мне полную свободу действий.

— Ты скрываешь что-нибудь от меня? — забеспокоился Стефан.

— Честно говоря, да, — признался Мальтрейверс. — Поскольку пока это не более чем эксцентричная гипотеза, не хочу беспокоить тебя понапрасну. Доверься мне. Если появится что-то, о чем тебе следует знать, я скажу.

Стефан недоверчиво посмотрел на него, но вынужден был согласиться.

— Хорошо. Но не держи меня слишком долго в неведении. Чересчур много людей поступают так.

— Когда придет время, ты обо всем узнаешь подробно, — обещал Мальтрейверс. — А теперь давай прокрутим историю о Гилберте Флайте, неврастенике вашего прихода.

— Тут особенно не о чем рассказывать. Родился он не в Медмелтоне, но прожил здесь больше двадцати лет. Женат, детей нет, мать живет с ними. Он может иногда до смерти наскучить, но, с другой стороны, он безопасен. — Стефан помедлил. — Вряд ли можно что-то еще сказать о нем. Что еще? Церковный староста, секретарь крикетной команды нашей деревни… Ах да, пишет бесконечную биографию Нельсона.

— Жизнь, как у Торо, полная тихого отчаяния? — предположил Мальтрейверс.

— Да нет, не похоже. Он великолепно выдерживает соревнование в своем маленьком мирке. Как и многие другие. — Стефан пожал плечами. — Но под этой маской могут скрываться какие-то другие склонности. Тихие воды глубоки.

— Тихие воды застаиваются, — поправил Мальтрейверс. — И в них плодятся омерзительные твари. То, что ваш мистер Флайт вел себя совершенно необычно, едва встретился со мной…

— Так же, как и другие, — подчеркнул Стефан. — Медмелтон, возможно, ведет обособленную жизнь, но если кому-нибудь из местных случается зайти в «Ворон» со своим гостем, люди держат себя всегда достаточно дружелюбно. А с тобой они вели себя так, будто ты можешь заразить их чумой.

— Что ж, я зазвонил в колокол, предупреждая о проказе. — Мальтрейверс взглянул через безлюдный луг на пивную, окна которой светились в темноте малиновым светом. — Теперь я должен попробовать позвонить еще раз — уже чуточку громче.

Пока они шли, Гилберт Флайт, заметив их из своего рабочего кабинета на втором этаже, инстинктивно погасил свет на столе, как будто тьма могла защитить его. Он видел, как они прошли под уличным фонарем, освещающим ручей, и Мальтрейверс сделал какой-то жест рукой, а Стефан шел опустив голову. На расстоянии почти в сто ярдов от луга один мгновенный взгляд не давал возможности что-либо понять, но когда человеческие фигуры растворились в темноте и Флайт опять включил свет, его пальцы оставили на выключателе влажный след. Потом он долго смотрел на двор церкви Святого Леонарда, смутные очертания Древа Лазаря, а чувство вины и страха перед разоблачением, с которым он жил вот уже несколько месяцев, вернулось и охватило его с новой силой.