Собственное мнение

Ричи Джек

Впервые под одной обложкой собраны все переведённые на русский язык рассказы Джека Ритчи. В издании сохранены оригинальные иллюстрации.

Настоящая публикация преследует исключительно культурно-образовательные цели и не предназначена для какого-либо коммерческого воспроизведения, извлечения прибыли и т. п. Все материалы получены из открытых источников.

 

Об авторе

Джек Ричи (Джек Ритчи — John George Reitci)

26.02.1922 — 27.04.1983

Джон Джордж Ричи родился в 1922 году в Милуоки, штат Висконсин. После службы в Тихом океане во время второй мировой войны, Ричи решает заняться писательским трудом. Первый рассказ «Always the Season» он продал в 1953 в «Нью-Йорк дейли ньюс». Джек Ричи скончался в 1983 году в возрасте 61, оставив более трёхсот опубликованных новелл, написанных в разных жанрах.

Посмертно в 1987 был опубликован необычный роман «Tiger Island», в котором основное внимание на сосредоточено проблемах человеческих взаимоотношений.

 

Номер восьмой

[1]

Я выжимал около восьмидесяти миль, но на прямой, ровной дороге казалось, что скорость вдвое меньше.

Глаза рыжеволосого паренька, который слушал автомобильный радиоприёмник, были блестящими и несколько диковатыми. Когда сводка новостей закончилась, он выключил звук.

— Пока они нашли семь его жертв. — Он вытер рукой уголок рта.

— Я слышал, — кивнул я.

Я снял одну руку с руля и потёр затылок, пытаясь ослабить напряжение.

Он посмотрел на меня и хитро улыбнулся:

— Ты из-за чего-то нервничаешь?

Я бросил на него быстрый взгляд.

— Нет. С чего бы мне?

Он продолжал улыбаться.

— Полиция блокировала все дороги на пятьдесят миль вокруг Эдмонта.

— И это я тоже слышал.

Паренёк почти хихикал.

— Он слишком хитёр для них.

Я взглянул на сумку на молнии, которую он держал на коленях.

— Далеко едешь?

Он пожал плечами.

— Не знаю.

Паренёк был немного ниже среднего роста и хрупкого телосложения. Он выглядел лет на семнадцать, но, поскольку у него был детский тип лица, мог быть лет на пять старше.

Он вытер руки о штаны.

— Ты не задумывался, что заставляет его делать это?

Я продолжал смотреть на дорогу.

— Нет.

Он облизнул губы.

— Может быть, им слишком много помыкали. Всю его жизнь кто-нибудь всегда давил на него. Кто-то всё время решал за него, что делать и чего не делать. В какой-то момент это давление стало невыносимым.

Паренёк пристально смотрел вперёд.

— Он взорвался. У каждого есть свой предел. Потом что-то рвётся.

Я ослабил ногу на акселераторе. Он посмотрел на меня.

— Почему ты сбавляешь скорость?

— Мало бензина, — сказал я, — бензостанция впереди — первая, которую я вижу за последние сорок миль. Может быть, другая будет ещё через сорок.

Я свернул с дороги и остановился на стоянке рядом с тремя бензоколонками. Пожилой мужчина обошёл машину и приблизился со стороны водителя.

— Наполните бак, — сказал я, — и проверьте масло.

Паренёк рассматривал бензостанцию. Это было небольшое здание, единственная постройка в океане пшеничных полей. Окна были пыльными. Я едва мог различить внутри настенный телефон. Парень покачивал ногой.

— Старик долго копается. Я не люблю ждать.

Он смотрел, как тот поднимает капот, чтобы проверить масло.

— Почему такие старики хотят жить? Ему бы лучше умереть.

Я зажёг сигарету.

— Он бы с тобой не согласился.

Парень снова посмотрел на бензостанцию и ухмыльнулся.

— Там есть телефон. Ты не хочешь кому-нибудь позвонить?

Я выпустил струю сигаретного дыма.

— Нет.

Когда старик вернулся, паренёк наклонился к окну:

— У вас есть радио, мистер?

— Нет. Я люблю, чтоб было тихо, — покачал головой старик.

— Точная мысль, мистер. Когда всё тихо, живёшь дольше, — ухмыльнулся парень.

Выехав на дорогу, я снова довёл скорость до восьмидесяти. Некоторое время парень молчал, а затем сказал:

— Нужна немалая выдержка, чтобы убить семерых человек. Ты когда-нибудь держал в руках пистолет?

— Я думаю, почти каждому приходилось.

Его вздрагивающие губы обнажали зубы.

— А ты когда-нибудь на кого-то наставлял его?

Я взглянул на него. Его глаза блестели.

— Это здорово — заставлять людей бояться тебя, — сказал он. — Если у тебя в руках оружие, ты уже больше не маленького роста.

— Да, — сказал я. — Ты уже не карлик.

Он слегка покраснел.

— Ты высочайший человек на свете, — сказал я, — до тех пор, пока ни у кого другого нет оружия.

— Чтобы убить, нужны крепкие нервы, — повторил парень. — Многие этого не знают.

— Один из этих убитых был мальчик пяти лет, — сказал я. — У тебя есть что сказать по этому поводу?

Он облизнул губы.

— Это могла быть случайность.

Я покачал головой.

— Никто так не подумает.

В его глазах как будто на мгновение мелькнула неуверенность.

— Почему, ты думаешь, он мог убить ребёнка?

Я пожал плечами.

— Трудно сказать. Он убил одного, потом ещё и ещё. Возможно, с какого-то момента ему стало безразлично, кто они такие. Мужчины, женщины, дети. Все они были одинаковы.

Парень кивнул.

— Может развиться вкус к убийству. Запросто. После нескольких первых уже перестаёт иметь значение. Ты уже к этому пристрастился.

В течение пяти минут он молчал.

— Они никогда его не поймают. Он слишком хитёр для этого.

Я ненадолго оторвал взгляд от дороги.

— Как ты себе это представляешь? Вся страна ищет его. Все знают, как он выглядит.

Парень пожал тощими плечами.

— А может, его это не волнует. Он сделал то, что не мог не сделать. Люди будут знать, что теперь он большой человек.

Мы молча проехали милю, потом паренёк повернулся на сиденье.

— Ты слышал его описание по радио?

— Конечно, — сказал я. — Всю прошлую неделю.

Он серьёзно посмотрел на меня.

— И ты не побоялся подсадить меня?

— Нет.

Он всё ещё хитро улыбался.

— У тебя что, железные нервы?

Я покачал головой.

— Нет. Я вполне могу испугаться, если на это есть причина.

Он продолжал смотреть на меня.

— Я вполне подхожу под описание.

— Это точно.

Дорога уходила вперёд, и по обе стороны не было ничего, кроме гладкой равнины. Паренёк хихикнул.

— Я выгляжу точь-в-точь как убийца. Все пугались меня. Мне это нравится.

— Я надеюсь, ты развлекался.

— За два последних дня полицейские трижды забирали меня на этой дороге. У меня такая же известность, как и у убийцы.

— Я знаю, — сказал я. — И я думаю, что ты получишь ещё большую известность. Я предполагал, что найду тебя на этой дороге где-нибудь.

Я сбавил скорость.

— А как насчёт меня? Подхожу ли я под описание?

Парень полупрезрительно усмехнулся.

— Нет. У тебя каштановые волосы. Он рыжий. Как я.

Я улыбнулся.

— Но я мог их перекрасить.

Глаза у парня расширились, когда он понял, что должно было случиться.

Он будет восьмым.

 

Последний

Как обычно, наша встреча проходила в одном из кабинетов ресторана «Блутов» на Шестой улице.

— Кто-то из нас троих убивает остальных членов клуба! — убеждённо заявил Альберт Флориан.

«Ты прав, — подумал я. — Интересно только: кто из вас, помимо меня?»

— Когда мы организовались в сорок шестом, — продолжал Флориан, — нас было двенадцать. В таком составе мы провели уже тринадцать ежегодных встреч. И теперь вдруг выясняется, что за последний год девять членов нашего клуба стали жертвами несчастных случаев со смертельным исходом. — Он хмуро оглядел нас с Джеральдом Эвансом. — Согласитесь, это выглядит довольно подозрительно.

Мы с Эвансом кивнули.

— Итак, Карсон, Эбернети и Томпкинс попали в автомобильные аварии… — начал перечислять Флориан.

С первыми двумя разделался я, причём очень просто. Их дома, как на заказ, стояли на высоких холмах, откуда к шоссе вели асфальтовые подъездные дорожки. Достаточно было ослабить тормозные колодки в машинах, и оба отправились на тот свет прямиком из своих гаражей.

Но кто убрал Томпкинса?

— Фелпс… Либо упал, либо сам прыгнул с крыши десятиэтажного дома…

Знали бы вы, как трудно в современном здании, оборудованном кондиционерами, найти окно, которое бы открывалось, да ещё достаточно широко! Пока я втащил старину Фелпса на крышу, намучился так, что потом неделю не мог разогнуться.

— Шеллера ударило током — в ванну упал радиоприёмник..

Да, это можно было принять за несчастный случай. Если не знать, что Шеллер предпочитал душ.

— Винтер случайно застрелился, когда чистил пистолет. — Флориан покачал головой. — А ведь он терпеть не мог оружия и дома ничего такого не хранил.

Лично я планировал столкнуть Винтера со скалы.

— Льюис попал под поезд…

Тоже не моих рук дело.

— Найсону на голову упал кирпич, когда он во время прогулки проходил мимо стройки. — Флориан зло усмехнулся. — Дело было поздно вечером, никакие работы уже не велись. И наконец, Додсуорт — упал в озеро с причала возле своего летнего коттеджа и утонул.

Именно так я и собирался с ним поступить. Мне тоже было известно, что Додсуорт не умеет плавать.

— И, думаю, всё было проделано не только для того, чтобы завладеть этой бутылкой. — Флориан указал на бутылку шампанского, стоявшую на почётном месте в центре стола.

Что верно, то верно.

Мы познакомились во время войны, когда служили младшими офицерами на крейсере «Невада». Перед самой демобилизацией решили устроить прощальную вечеринку.

По мере того как вечер становился всё прохладнее, а сожаления о неминуемом расставании всё жарче, кто-то предложил раз в год встречаться. Идею встретили с восторгом, не прошло и часа, как на свет появился устав «Клуба Последнего». Никаких конкретных задач, кроме обязательных ежегодных встреч, мы перед собой не ставили. Переживший всех — Последний — удостаивался чести выпить заранее припасённую для такого случая бутылку шампанского. В качестве места проведения наших «заседаний» был выбран город, расположенный в географическом центре Штатов.

Если бы мы на этом и остановились, большинство из нас, а возможно и все, сейчас сидели бы за столом. Но не тут-то было. Понимая, что жизнь имеет обыкновение меняться — и не всегда в лучшую сторону, — мы внесли в общий котёл по пятьсот долларов — на тот случай, если у кого-то не будет денег на дорогу. Согласно уставу, остаток суммы переходил в распоряжение Последнего вместе с шампанским.

По настоянию Томпкинса, которого вид денег, не приносящих дохода, буквально выводил из себя, наши шесть тысяч были вложены в акции небольшой нефтедобывающей компании. Через десять лет она стала одним из гигантов индустрии, и теперь наши акции стоили под миллион. Именно это обстоятельство и сыграло роковую роль в столь стремительном сокращении наших рядов.

Флориан в упор посмотрел на меня:

— Прости, Генри, но я думаю, что убийца — ты. Ты единственный из нас окончил Гарвард, а не Принстон.

— Странно, что у полиции не возникло таких же подозрений, — с глубокомысленным видом изрёк Эванс.

Эванс величает себя художником. Мне доводилось видеть его мазню, и хотя я не слишком разбираюсь в живописи, всё же считаю, что парню крупно повезло: он получил наследство и ему не приходится зарабатывать на жизнь искусством.

— Ничего странного, — покачал головой Флориан. — Все эти «несчастные случаи» произошли в разных штатах, и, по-видимому, никто, кроме нас, не догадывается, что они как-то связаны между собой.

— Тогда почему бы нам не сообщить об этом куда следует? — предложил я. Мне хотелось посмотреть, кто из них будет возражать.

— У нас могут возникнуть проблемы, — буркнул Флориан. — Стоит хотя бы одному из родственников… э… наших безвременно ушедших коллег обратиться в суд и заявить, что, доживи его папаша или дядюшка до преклонного возраста, ему мог бы достаться миллион, как на нас обрушится лавина исков.

— Тогда давайте распустим клуб, — пожал плечами Эванс. — Поделим всё на троих и разбежимся.

Флориан тяжело вздохнул:

— Не забывайте, что я юрист и лично разрабатывал устав клуба. Причём с таким расчётом, чтобы исключить любую возможность его досрочного роспуска. И если мы захотим сделать друг другу ручкой, все деньги достанутся Обществу выпускников Йельского университета.

Какая глупость! Если бы я знал… Впрочем, сам хорош — мог ведь поинтересоваться, что там намудрил этот умник!

— Значит, остаётся только ждать, пока нас не перещёлкают одного за другим? Ничего не скажешь, приятная перспектива.

— И не говори! — поддержал меня Эванс. — Получается, мы нигде не можем чувствовать себя в безопасности!

Некоторое время мы продолжали дымить сигарами, недовольно разглядывая друг друга. Первым нарушил молчание Флориан:

— Вы согласны, что все убийства были совершены, чтобы завладеть деньгами клуба?

Мы вновь кивнули.

— Вообще-то у меня и так четыреста тысяч… — выдержав паузу, сказал Эванс.

— Обычно я про своё состояние помалкиваю, — проворчал Флориан, — однако в данных обстоятельствах… У меня четверть миллиона. А у тебя, Генри?

— Раза в два больше, — с готовностью ответил я.

На самом деле у меня на счету было меньше тысячи. Три года назад я получил наследство и почти всё вбухал в акции «Тальяферро транзит». Увы, на мою беду совет директоров состоял сплошь из выпускников Принстона.

— Господи! — неожиданно просиял Флориан. — Да нам ничего не грозит!

— Ты в своём уме? — осторожно поинтересовался я.

— Неужели непонятно? Если произойдёт новое убийство, в клубе останутся только двое. И тогда станет ясно, кто убийца!.. Второй тут же побежит в полицию. Не будет же он дожидаться, пока очередь дойдёт и до него! — Флориан потёр руки. — Вот ему-то все денежки и достанутся. Да ещё шампанское в придачу.

— А как же насчёт «лавины исков»? — напомнил Эванс.

— Что ж, ему придётся рискнуть — всё-таки жизнь дороже. Так что руки у убийцы связаны.

— Верно, — кивнул Эванс. — Иначе он выдаст себя.

— Поэтому мы можем спокойно продолжать встречаться! — с энтузиазмом воскликнул Флориан.

— Лет пятьдесят! — Эванс возбуждённо хлопнул ладонью по подлокотнику кресла. — На вид мы все здоровячки.

Я решил слегка остудить их пыл:

— Так-то оно так, но не исключено, что и тогда убийца может пережить всех остальных.

— Верно, — помрачнел Флориан. — Это я упустил из виду. Гм… А что, если двоим из нас — тем, кто знает, что они невиновны, — пойти в полицию? Нет, не годится. Если убийца об этом узнает, он постарается разделаться с обоими. Даже не знаю, как и быть…

Тут вошли официанты с подносами, и мы поспешно сменили тему.

Вернувшись к себе в отель, я заперся в номере, закурил сигару и задумался. Флориан был прав. Прежде чем убить его и Эванса, мне предстояло решить, кого из них первым.

Итак, дано: убийца-конкурент и невиновный. «Волк» и «овечка». Если я уберу «волка», «овечка» побежит к фараонам и на меня начнётся настоящая охота. Однако если я избавлюсь от «овечки», «волк» пойти к ним не посмеет — подстроенные им «несчастные случаи» попросту не выдержат мало-мальски серьёзной проверки. И тогда нас останется двое. Кто кого? Я верил, что в итоге всё закончится в мою пользу. Так с кого же всё-таки начать — с Эванса или Флориана? Хорошо бы, конечно, разобраться с обоими сразу, но я ведь не волшебник!

Я знал, где найти Флориана, он единственный из нас жил в этом городе. Эванс наверняка остановился в отеле, и хотя я понятия не имел в каком, это можно было выяснить.

Нет, так не пойдёт, сказал я себе. Ещё убьёшь не того, и вся работа насмарку… И тут меня осенило. Если мой конкурент убивал из-за денег, требуется только одно — выяснить, у кого их нет.

Изучив телефонный справочник и установив, что в городе девяносто три отеля, я вздохнул и принялся обзванивать их по алфавиту. Только бы Эванс не поселился в каком-нибудь «Циммерман-армз»! Мне повезло — он снял номер в «Фрейдли-хаус». Оставалось сесть за руль и предпринять дальнейшее расследование.

Отель оказался захудалой ночлежкой в самом центре трущоб. Стало быть, Эванс. Ни один нормальный человек, имеющий хоть какие-то деньги, к такой развалюхе и близко не подойдёт.

Я уже собирался завести мотор, как вдруг дверь отеля открылась и на пороге показался Джеральд Эванс собственной персоной. Оглядевшись по сторонам, он поднял воротник пальто и торопливо направился к перекрёстку. Багажа у него не было, из чего я сделал вывод, что возвращаться к себе в Миннеаполис он пока что не собирается. Может быть, решил навестить Флориана?

Эванс сел в такси. Естественно, я поехал за ним. Вскоре такси свернуло на улицу, тянувшуюся вдоль берега озера, и мили через четыре мы оказались в пригороде, застроенном двухэтажными особняками. Здесь жил Флориан. Что ж, подумал я, мне только меньше работы.

Такси остановилось прямо перед домом Флориана, что со стороны Эванса было крайне неосмотрительно. Расплатившись с водителем, он вышел из машины, а я, проехав ещё ярдов сто, развернулся и притормозил. Как говорится, доверяй, но проверяй. Судя по почерку этого горе-художника, он и здесь действовал как дилетант, а значит, запросто мог наломать дров.

Мне доводилось бывать у Флориана в гостях, и я хорошо помнил обстановку этого большого дома с комнатами для слуг — лакея, шофёра, повара и горничной, — расположенными над гаражом. Однако сегодня, несмотря на ранний час — было всего десять вечера, — свет горел только в его кабинете на первом этаже.

Аккуратно прикрыв дверцу своего потрёпанного «форда» и убедившись, что вокруг никого, я перелез через невысокую оградку, отделявшую участок от улицы, и побежал к дому.

Одна из створок высокого — от пола до потолка — французского окна была приоткрыта, и, заглянув внутрь, я похвалил себя за предусмотрительность. Флориан лежал на диване, вытянув ноги к стоявшему на полу портативному газовому обогревателю, и громко храпел. Полупустая бутылка виски, словно градусник, торчала у него из-под мышки. А над ним, зажмурившись и неуклюже занеся руку с зажатой в ней каминной кочергой, нависал Эванс.

Я быстро шагнул в комнату:

— Стой!

Эванс вздрогнул и опустил кочергу.

— Генри?! Ты?!

— Нет, Микки Маус! — раздражённо прошептал я. — Чего разорался? Хочешь, чтобы он проснулся? Что тут происходит?

— Угадай с трёх раз.

— И ты думаешь, это примут за несчастный случай?

— Ну… я собирался инсценировать ограбление: забрать его бумажник, часы и так далее.

— Чтобы этим делом занялась полиция?

— Нет. Просто не мог придумать ничего получше.

Я осмотрел Флориана — он был пьян, причём до такой степени, что разбудить его могло разве что землетрясение.

— Пошевели мозгами, — сказал я. — Вот же, прямо у тебя под носом инструмент для идеального несчастного случая.

Эванс огляделся и беспомощно развёл руками:

— Что ты имеешь в виду?

— Газовый обогреватель, дубина. Если огонь погасить, а газ оставить, через пару часов Флориану крышка. Полиция решит, что либо он забыл его зажечь, либо огонь погас сам по себе.

— Да, старик, котелок у тебя варит. — Эванс восхищённо покачал головой. — Значит, ты и есть второй убийца?

— А ты не знал? Чего же ты решил начать с Флориана?

— Я просто подбросил монетку. Мне всегда везло.

Ну и кретин, прости Господи!

— А меня ты как раскусил? — с любопытством спросил он.

— Достаточно было взглянуть на твой «Фрейдли-хаус».

Эванс озадаченно нахмурился:

— Да нет, деньги у меня есть. Тысяч четыреста, не меньше.

— И поэтому ты поселился в этой дыре?

— Там живёт много художников. Приятно, когда тебя окружают родственные души.

— Тогда зачем ты в это ввязался?

— Из-за денег, разумеется.

— Но у тебя целых четыреста тысяч!

— Понимаешь, я задумал построить в Миннеаполисе новый культурный центр. Имени Эванса. Это влетит как минимум в миллион.

Я вздохнул — мне бы его заботы.

— Ладно, займёмся делом. Сотри свои отпечатки с кочерги и поставь её на место. Вспомни, к чему ещё ты прикасался.

Устраняя следы своего пребывания в доме, Эванс поднял такое облако пыли, что я чуть не расчихался. Когда он закончил, я задул огонь в обогревателе. Зашипел газ.

— Пошли.

— Сейчас. — Обмотав ладонь носовым платком, Эванс потянулся к телефону. — Только вызову такси.

Я тихо застонал. Объяснять ему что-либо было пустой тратой времени.

— Я на машине. Куда скажешь, туда и отвезу.

— Как ты разобрался с Шеллером? — спросил я Эванса, когда впереди показались огни городских небоскрёбов.

— Явился к нему поздно вечером и угостил виски со снотворным. А когда он заснул, раздел, положил в ванну, ну и…

Примерно так я это себе и представлял.

— Молодец. Но зато с Винтером ты сглупил. Надо же, пистолет! Если бы полиция знала, как он боится оружия…

— Прости, — сокрушённо вздохнул он. — У меня нет опыта в таких вещах.

— А с Найсоном как было? Уж, наверное, ты не полез на леса…

— Ещё чего! Подбросил бумажник на тротуар, а когда он нагнулся, чтобы его подобрать, стукнул по башке кирпичом.

Ловко придумано, ничего не скажешь.

— Тормоза в машине Томпкинса — тоже твоя работа?

Эванс вскинул голову и растерянно посмотрел на меня.

— Нет.

— Что ж, может быть, это и в самом деле был несчастный случай. Но Льюиса-то на рельсы ты положил?

Растерянность в глазах Эванса сменилась изумлением.

— Не-ет. Но… ведь это ты столкнул Додсуорта с причала?

— Не я.

— Додсуорт был последним. Не считая Флориана. И если это не ты и не я…

Я вспомнил, какую он поднял пыль, когда стирал свои отпечатки.

— У человека четверо слуг, а в доме столько пыли…

— Если они вообще у него есть.

Свет в комнатах слуг не горел. И газовый обогреватель! Где это видано, чтобы богатый человек пользовался таким барахлом?

— Стало быть, Томпкинса, Льюиса и Додсуорта убрал Флориан, — подытожил Эванс.

«И что теперь?» — подумал я.

По-видимому, точно такая же мысль пришла в голову и Эвансу.

— Боюсь, теперь придётся устроить «несчастный случай» и тебе, — виновато пробормотал он. — Честное слово, Генри, мне очень жаль, но я считаю, что Миннеаполису новый культурный центр просто необходим.

Я промолчал, прикидывая, как мне разделаться с ним прямо сейчас, но внезапно сообразил, что как раз этого делать не следует. Сама судьба предоставляла мне шанс стать ещё богаче, чем я предполагал. Если Эванс такой лопух, то, как знать, вдруг получится.

— Слушай, старина, — сказал я, — а по-моему, всё можно решить мирным путём.

— Правда?! — Эванс радостно заулыбался.

Я кивнул:

— Мы поделим деньги пополам.

— Но это невозможно! Ведь Флориан говорил, что по уставу…

— Есть способ. Я вернусь в Нью-Йорк, напишу прощальную записку и положу её в карман пальто, которое оставлю на парапете Бруклинского моста. Любимое место самоубийц. Все решат, что я утонул, а труп унесло в океан.

— А я получу деньги и поделюсь с тобой! Так?

— Не совсем. Видишь ли, мне придётся уехать из страны. Я не смогу явиться за своей долей. У меня есть идея получше. Ты снимаешь свои четыреста тысяч со счёта и отдаёшь их мне. Я исчезаю, а ты получаешь миллион.

— Да, но…

— Меня это вполне устроит. Считай, что недостающие сто я пожертвовал на твой центр.

— Спасибо, дружище! Я назову в твою честь какую-нибудь галерею.

— В мелких банкнотах, пожалуйста. И запомни: это наша тайна. Не вздумай проболтаться своему адвокату, на кой чёрт тебе столько наличных.

— За кого ты меня принимаешь? — обиделся Эванс. — Что же я, по-твоему, совсем дурак?

На то, чтобы собрать всю необходимую сумму, ему потребовалось два месяца. Получив деньги, я устроил своё «самоубийство» и уехал в Мексику.

Что же касается Эванса, то, боюсь, бедняга испытал настоящий шок. Неудивительно, если учесть, как мало оставило ему правительство после вычета всех налогов. Наверное, тысяч двести, не больше. То есть примерно столько, сколько, по моим расчётам, и причиталось Последнему.

Мне его даже немного жаль.

 

Когда не стало Эмили

[2]

Зазвонил телефон, и я снял трубку.

— Алло?

— Здравствуй, дорогой, это Эмили.

Я замялся.

— Что ещё за Эмили?

Моя собеседница негромко рассмеялась.

— Очнись, милый. Эмили — твоя жена.

— Извините, должно быть, вы ошиблись номером. — Я повесил трубку, не сразу попав на рычаг.

Миллисент, двоюродная сестра Эмили, пристально посмотрела на меня.

— Альберт, вы побелели, как простыня! — Я украдкой взглянул на себя в зеркало, а Миллисент добавила: — Конечно, я выражаюсь фигурально, и на самом деле вы другого цвета. Но мне кажется, вы чего-то испугались. Даже сказала бы, что пережили потрясение.

— Вздор!

— Кто звонил?

— Номер спутали.

Миллисент отпила глоток кофе.

— Да, Альберт! Между прочим, мне показалось, что вчера я видела в городке Эмили. Но, конечно, я понимаю, это невозможно.

— Конечно, невозможно Эмили — в Сан-Франциско.

— Да, но где именно?

— Она не сказала. У кого-то из подруг.

— Я знаю Эмили всю жизнь, у неё от меня почти нет секретов. В Сан-Франциско у сестры нет ни одного знакомого. И когда же она вернётся?

— Может, нескоро.

— Так когда же?

— Она не сказала.

Кузина улыбнулась.

— Вы ведь уже были женаты, Альберт?

— Да, был.

— Кажется, вы вдовствовали, когда повстречали Эмили?

— А я и не пытался этого скрывать.

— Я слышала, ваша первая супруга трагически погибла пять лет назад, катаясь на лодке. Упала за борт и утонула.

— Увы, да. Она плавала, как кирпич.

— Был ли на ней спасательный круг?

— Нет, она говорила, что он стесняет её движения.

— Получается, вы — единственный свидетель того несчастного случая?

— Выходит, так. По крайней мере, больше никого не нашлось.

— Она оставила вам какие-то средства?

— Миллисент, это не вашего ума дело! — взорвался я.

Имущество Синтии состояло из страхового полиса на пятьдесят тысяч долларов, согласно которому, единственным наследником был я, сорока тысяч в акциях и ценных бумагах и небольшого парусного судёнышка.

Медленно помешивая свой кофе и слегка успокоившись, я снова обратился к Миллисент.

— Послушайте, Миллисент, я подумал, что мог бы предоставить первый шанс вам.

— Первый шанс? О чём вы?

— Дело в том, что мы с Эмили решили продать этот дом. Он слишком большой для двоих. Найдём себе что-нибудь поменьше, может, даже квартиру, Я подумал, может, вы захотите купить по дешёвке. Уверен, мы могли бы с вами договориться.

Миллисент захлопала глазами.

— Эмили ни за что не продаст его. Это её дом. Мне хотелось бы услышать это предложение из её собственных уст.

— В этом нет необходимости. У меня есть её доверенность. Вы знаете, что в деловом отношении она бездарна и безоговорочно доверяет мне. Всё законно.

— Не будем говорить об этом. Мне пора. — Миллисент поставила чашку. — Альберт! Что вы поделывали перед тем, как встретить Эмили? Или Синтию?

— Я работал управляющим.

Когда Миллисент ушла, я отправился на прогулку к дальней границе нашего владения. Пришёл к неглубокому овражку и уселся на поваленное дерево. Здесь было так спокойно, так мирно. Хорошее место для отдыха. За последние несколько дней я часто приходил сюда.

Миллисент и Эмили — двоюродные сёстры. Они занимали почти одинаково большие дома по соседству, стоявшие на обширном участке земли. И, учитывая это обстоятельство, можно было подумать, что они одинаково зажиточны. Однако это было не так, что я и обнаружил после женитьбы на Эмили.

Имущество Миллисент наверняка выражалось едва ли не восьмизначной цифрой, так как, вдобавок к управляющему Амосу Эберли, работавшему на полную ставку, оно ещё требовало личного адвоката и финансового советника. У Эмили же, кроме дома и участка земли, почти ничего не было, и ей приходилось одалживать деньги на содержание имения. Она даже сократила штат прислуги до двух человек — четы Брюстерc. Миссис Брюстерc, угрюмое неприветливое создание, стряпала и убиралась в доме. Её муж, формально — дворецкий, был понижен до «мастера на все руки» и следил ещё за земельным участком. Хотя, по существу, территория требовала заботы, по меньшей мере, двух садовников.

Миллисент и Эмили. Двоюродные сёстры. Трудно представить себе двух более непохожих созданий, сотворённых природой.

Миллисент — довольно рослая, поджарая, уверенная в себе, с претензией на интеллект, жаждущая управлять окружающими и, конечно, в первую очередь, Эмили. Для меня было очевидно, что Миллисент впала в бешенство, когда я выдернул Эмили из-под её башмака.

Эмили — ниже среднего роста, килограммов на двенадцать-тринадцать тяжелее, чем следовало бы. Никаких претензий на ум. Легко управляема, хотя может быть на удивление упрямой, если ей что-то втемяшится.

Когда я вернулся, то обнаружил, что меня ждёт Амос Эберли, мужчина лет пятидесяти с небольшим, в сероватом костюме.

— Где Эмили? — спросил он.

— В Окленде. Я имею в виду Сан-Франциско. Окленд — он ведь на другой стороне залива, не так ли? Я обычно думаю о них, как об одном целом, что, конечно, неверно по отношению и к тому, и к другому.

Эберли нахмурился.

— Сан-Франциско? Но я её видел сегодня утром в нашем городке. Она замечательно выглядит.

— Это невозможно.

— Что невозможно? Хорошо выглядеть?

— Невозможно, что вы её видели. Она всё ещё в Сан-Франциско.

Амос припал к бокалу.

— Уж мне ли не узнать Эмили! На ней было сиреневое платье с пояском и голубая косынка из газа.

— Вы обознались. Кроме того, в наши дни женщины не носят косынок из газа.

— На Эмили была именно такая. Могла она вернуться, не дав вам знать?

— Нет.

Эберли внимательно посмотрел на меня.

— Альберт, может, вам нездоровится? У вас руки дрожат.

— Так, загрипповал слегка, — поспешно ответил я. — А что привело вас сюда, Амос?

— Ничего особенного, был по соседству и решил проведать Эмили.

— Какого чёрта? Я же сказал, её здесь нет.

— Хорошо, хорошо, Альберт, — примирительно проговорил он. — У меня нет причин не верить вам. Если вы сказали, что её здесь нет, значит, её здесь нет.

У меня вошло в привычку по вторникам и четвергам после полудня отправляться за продуктами. Я перенял эту обязанность от миссис Брюстерc, когда начал подозревать, что она совсем не ладит с арифметикой. Как обычно, я загнал машину на стоянку у магазина и запер её. Оглядевшись по сторонам, я вдруг заметил маленькую пухленькую женщину, шагавшую по улице в конце квартала. На ней были сиреневое платье и голубая косынка. За последние десять дней я видел её уже четыре раза. Я поспешил через дорогу и был ещё на приличном расстоянии, когда она свернула за угол. Подавляя желание окликнуть её и остановить, я припустил бегом. Но, когда добрался до угла, женщина уже исчезла из виду. Она могла войти в любую из десятка местных лавчонок. Я остановился и перевёл дух. Вдруг к тротуару подкатила машина. За рулём сидела Миллисент.

— Это вы, Альберт?

На что я без особого воодушевления ответил:

— Собственной персоной.

— Что вы здесь делаете? Я видела вас бегущим. Это для меня откровение.

— Я вовсе не бежал, просто занимался быстрой ходьбой, дабы разогнать кровь. Вы же знаете, бег трусцой очень полезен.

Я поспешно распрощался и затрусил обратно к магазину.

Наутро, вернувшись с прогулки к овражку, я застал в нашей рисовальной студии Миллисент, она наливала себе кофе и чувствовала себя здесь, как рыба в воде. Кузина вполне освоилась в студии за те трое суток, когда однажды делила кров с Эмили.

— Я была наверху, проверяла гардероб Эмили, — сообщила мне Миллисент. — Ничего не пропало.

— А почему что-то должно было пропасть? Разве у нас побывали воры? Подозреваю, вы знаете все её шмотки наперечёт, так?

— Ну, почти все. Не хватает самой малости. Только не говорите мне, что Эмили уехала в Сан-Франциско без пожитков.

— Прихватила немного. Она всегда ездит налегке.

— А в чём она была одета, когда уезжала?

Миллисент не впервые задавала мне этот вопрос. На сей раз я ответил, что не помню. Её брови взметнулись вверх. Она поставила чашку на стол.

— Альберт, вечером у меня назначен спиритический сеанс. Может, зайдёте?

— Не пойду я ни на какие чёртовы сеансы.

— Разве вы не хотите поговорить с умершими близкими?

— Полагаю, умерших надо оставить в покое. Нечего сдёргивать их сюда с небес.

— Вы не хотите пообщаться с вашей первой супругой?

— За каким чёртом мне общаться с Синтией? Мне ровным счётом нечего ей сказать.

— Но, быть может, она что-то скажет вам?

Я вытер испарину со лба.

— Я не намерен присутствовать на вашем дурацком сеансе. Точка.

Тем вечером, отправляясь спать, я дотошно проверил платяные шкафы Эмили. Как я распоряжусь её барахлом? Надо будет пожертвовать какой-нибудь благотворительной ораве.

В два ночи меня разбудили звуки музыки. Я прислушался. Внизу кто-то играл на пианино любимую сонату Эмили. Я влез в ночные туфли, натянул халат и включил свет в коридоре. Когда я преодолел половину лестницы, музыка стихла. Я продолжил спуск и остановился у дверей музыкального салона. Приник ухом к одной из створок — ничего. Тихонько открыл дверь и заглянул внутрь. За пианино никого не было, но на его крышке подрагивали две горящие свечи в подсвечниках. В комнате было довольно свежо. Отодвинув шторы, я нашёл источник сквозняка и закрыл двери на террасу. Потом задул свечи и покинул комнату. У подножия лестницы я столкнулся с Брюстерсом.

— Мне послышалось, кто-то музицирует. Это были вы, сэр? — спросил он.

Я вытер ладони о халат и ответил:

— Да, я.

— А я и не знал, что вы играете, сэр!

— Вы ещё многого обо мне не знаете, Брюстерc, и никогда не узнаете.

Я поднялся в свою спальню, выждал с полчаса и оделся. Затем при ярком лунном свете отправился к сараю, зажёг свет и осмотрел садовый инвентарь. Снял со стены лопату с длинной рукоятью и сбил с её лезвия грязь. Положив лопату на плечо, я зашагал к овражку. Почти у цели я остановился, огляделся, покачал головой и вернулся к сараю. Повесил лопату на место, выключил свет и пошёл в свою спальню.

Наутро я ещё завтракал, когда прикатила Миллисент.

— Как вы сегодня себя чувствуете, Альберт?

— Получше.

Она села за стол и стала ждать, пока миссис Брюстерc принесёт ей чашку. Та принесла заодно и утреннюю почту: реклама, последние счета и маленький голубой конверт, адресованный мне. Я придирчиво оглядел его. Почерк показался мне знакомым, запах конверта тоже. Почтовая марка была повреждена. Я вскрыл конверт и выудил оттуда записку. Она гласила: «Дорогой Альберт! Ты не представляешь, как я по тебе соскучилась. Скоро вернусь домой. Эмили». Я засунул записку обратно в конверт и спрятал его в карман.

— Ну? — спросила Миллисент.

— Что — ну?

— Мне показалось, я узнала на конверте почерк Эмили. Она написала, когда вернётся?

— Это почерк не Эмили. Это записка от моей тётки из Чикаго.

— Я и не слышала, что у вас тётя в Чикаго.

— Миллисент, угомонитесь. Да, у меня в Чикаго живёт тётя.

Следующей ночью я лежал в кровати, но не спал. И, когда на прикроватной тумбочке зазвонил телефон, тотчас снял трубку.

— Здравствуй, дорогой, это Эмили.

Помолчав секунд пять, я ответил:

— Вы не Эмили, вы — самозванка.

— Альберт, ну почему ты упрямишься? Конечно, это я, Эмили.

— Такого не может быть.

— Почему?

— Потому.

— Почему — потому?

— Откуда вы звоните?

Она засмеялась.

— Я думаю, ты будешь удивлён.

— Вы не можете быть Эмили. Я знаю, где она. Она не могла и не стала бы звонить в такой час, только чтобы сказать «Здравствуй».

— Думаешь, ты знаешь, где я, Альберт? Нет, я уже не там. В том месте было ужасно неудобно, просто чудовищно неудобно, и я ушла оттуда.

Я повысил голос.

— Чёрт тебя подери! Я могу доказать, что ты ещё там!

Она засмеялась.

— Доказать? Как ты можешь доказать что-то подобное? Спокойной ночи, Альберт, — и повесила трубку.

Я встал и оделся. Спустился вниз и принялся размышлять. Налил себе виски, медленно выпил и налил ещё.

Когда я последний раз смотрел на часы, они показывали около часа ночи. Я накинул лёгкую куртку и направился к сараю. Открыл дверь, зажёг свет и снял со стены лопату. На этот раз я пошёл прямиком к овражку. Возле могучего дуба чуть подождал, глядя на полную луну, потом пошёл, считая шаги: «Один, два, три, четыре…» На шестнадцатом шаге я остановился, повернулся на девяносто градусов, отмерил ещё восемнадцать шагов и воткнул лезвие лопаты в землю.

Минут пять я усердно копал, а потом в уши мне вонзился истошный свист. Тотчас засияли, по меньшей мере, десять фонариков, послышались приближающиеся голоса. Я заслонил глаза от яркого света и узнал Миллисент.

— Какого чёрта вы здесь!

Она оскалилась.

— Вы хотели убедиться, что Эмили действительно мертва, не так ли, Альберт? Сделать это вы могли только одним способом — вернувшись к её могиле.

— Я просто ищу наконечники индейских стрел, — возразил я. — Есть древняя примета: найдёшь такой наконечник лунной ночью, и он принесёт удачу в ближайшие недели.

Миллисент представила собравшихся.

— Как только я начала подозревать, что случилось с Эмили, вы, Альберт, были под неусыпным наблюдением частных сыщиков. — Она показала на остальных. — Миссис Питерс смогла подражать Эмили. Это её голос вы слышали по телефону. Она же играла на пианино. А это миссис Макмиллан. Она подделала почерк Эмили и она же была женщиной в лиловом платье и голубой косынке.

Оказалось, что вокруг собрались все домочадцы Миллисент. Я увидел также Амоса Эберли и чету Брюстерсов. Завтра же уволю их!

Сыщики принесли собственные лопаты и заступы. Двое из них вытеснили меня из неглубокой ямы и принялись копать.

— Эй, слушайте-ка! — рявкнул я, впадая в ярость. — Вы не имеете права так делать! Это моя земля, моё владение! По меньшей мере, вам нужен ордер на обыск.

Миллисент позабавило моё возмущение.

— Это не ваша земля, Альберт. Она моя. Вы на целых шесть шагов заступили за межу.

— Пожалуй, вернусь-ка я домой, — сообщил я им.

— Никуда вы не пойдёте, Альберт, вы арестованы!

— Не выдумывайте. Я не вижу среди этих людей ни одного полицейского в форме. А частные сыщики не имеют полномочий производить аресты.

На миг Миллисент растерялась, но потом нашлась:

— Вы арестованы общественностью, гражданами. Любой гражданин имеет право произвести арест, а я — гражданка. — Она снова дунула в свисток, болтавшийся на цепочке. — Мы знали, что поймаем вас, Альберт. Вы почти вырыли её прошлой ночью, не так ли? Но потом передумали. Оно и к лучшему. Прошлой ночью мы не могли набрать столько свидетелей, а сегодня были начеку.

Сыщики копали минут пятнадцать, потом остановились отдохнуть. Один из них заметил:

— Мы думали, копать будет легче, но эта земля такая твёрдая, словно её никогда и не рыли.

Они возобновили работу и, дойдя до глубины двух метров, бросили это дело.

— Чёрт, никто тут не похоронен. Единственное, что мы нашли, — наконечник индейской стрелы, — пробормотал сыщик, вылезая из ямы.

Целых полчаса, наверное, Миллисент свирепо смотрела на меня. Я улыбнулся.

— Что заставило вас подумать, будто я закопал Эмили? — И, не дожидаясь ответа, отправился домой.

Когда я впервые догадался о манёврах Миллисент и заметил круглосуточную слежку? Да почти сразу же. Ума и наблюдательности мне не занимать. Что она задумала? Наверное, довести меня до такого состояния, чтобы я не выдержал и сознался в убийстве Эмили. Откровенно говоря, схема была сомнительной. Но я знал о происках Миллисент, и приключение захватило меня. Представление затеяла она, но это я привёл её к овражку. Были мгновения, когда я думал, что переигрываю: например, вытирая несуществующую испарину или преследуя призрачную женщину в лиловом платье. Но, с другой стороны, я считал, что именно таких действий от меня и ожидали, и не хотел разочаровывать своих соглядатаев. Подготовительные походы к овражку тоже должны были внести свою лепту. А прогулка туда прошлой ночью с лопатой на плече просто не могла не собрать многочисленную толпу сутки спустя. Кроме самой Миллисент, я насчитал аж восемнадцать свидетелей.

Я размышлял, что выбрать: клевету, распускание слухов, злонамеренный сговор, незаконный арест? Может быть, и ещё что-то. Я буду грозить Миллисент судебным иском на немыслимую сумму. Так теперь принято или не так? Двадцать миллионов? Впрочем, сумма не имеет значения, поскольку едва ли дело дойдёт до суда. Нет, Миллисент побоится слухов и не допустит, чтобы весь мир узнал, какой дурой она себя выставила. Кузина не захочет оказаться посмешищем в своём кругу и, конечно, попытается всё замять. Несколько долларов здесь, несколько долларов там, и молчание свидетелей будет куплено. Но ведь не всех восемнадцати — на это глупо даже надеяться. Зато, когда слухи поползут, она сумеет извлечь из них выгоду, если главный участник игры примет её сторону и начнёт отрицать, что вся эта история вообще имела место. И я сделаю это для Миллисент. На выгодных условиях. На очень выгодных.

В субботу у меня зазвонил телефон.

— Это Эмили. Я возвращаюсь домой, мой милый!

— Прекрасно!

— Кто-нибудь по мне соскучился?

— Ты даже не представляешь!

— Ты никому не говорил, где я пропадала эти четыре недели? Особенно Миллисент?

— Особенно ей.

— А что ты ей сказал?

— Что ты у подруги в Сан-Франциско.

— О, дорогой! Я никого не знаю в Сан-Франциско! Как ты думаешь, она что-то подозревает?

— Может быть, совсем чуть-чуть.

— Миллисент считает меня безвольной, но ошибается! Однако мне не хотелось бы, чтобы она надо мной смеялась, если я не выдержу. Конечно, уехать в оздоровительный лагерь было не совсем честно. Но там нет соблазнов, потому что рацион строго нормируется. И всё же я выдержала: ведь при желании я могла вернуться домой в любое время.

— Я восторгаюсь твоей силой воли, Эмили.

— Я сбросила семнадцать килограммов, Альберт! И уже не наберу их. Могу поспорить, я стала такой же изящной, какой была твоя Синтия.

Я это предвидел, но ей было совершенно незачем сравнивать себя с моей первой женой. Они совершенно разные, и для каждой из них в моём сердце отдельный уголок, Бедная Синтия! Она сама захотела в одиночку плыть на этом утлом судёнышке. А я тогда сидел в яхт-клубе, потягивал мартини и глазел в окно на холодную серую бухту. В тот пасмурный день только лодка Синтии и была на воде. Неожиданно налетел порыв ветра. Я видел, как лодка опрокинулась, и Синтию выбросило за борт. Я тотчас поднял тревогу. Но, когда мы добрались до места крушения, было уже поздно.

— Мне придётся поменять весь свой гардероб. Как ты думаешь, Альберт, мы сумеем это осилить? — спросила Эмили.

— Теперь сумеем. И не только это.

 

Требуется убийца

[3]

Молодая женщина в отделе объявлений прочитала текст, переписала его карандашом и неуверенно взглянула на меня.

— Это нужно перепечатать точно так же?..

— Да. И я хотел бы заказать абонентский ящик для ответов.

Объявление, которое я намеревался поместить в «Гералд Джорнэл», гласило: «Вы прикованы к своему супругу или супруге и у вас нет выхода? Возможно, в вашей ситуации есть только одно решение. Конфиденциальное обращение с клиентами гарантируется. Письма отправляйте по адресу: «Гералд Джорнэл», отдел объявлений».

Девушка нервозно покусывала карандаш.

Я изобразил на лице нерешительность.

— Что? Что-нибудь не так?

— Я здесь недавно и ещё не знаю установки редакции. — Она позвала мистера Уилсона, очевидно, старшего по должности. Он прочёл моё объявление.

— Вы адвокат?

— Нет.

— Я полагаю… Стало быть, вы хотите заниматься разводами?

— Нет.

Он откашлялся.

— Как в таком случае понимать ваше «только одно решение?».

— Ответ на этот вопрос — в моём объявлении.

Тогда меня пригласили наверх и привели в кабинет Бингхэма, руководителя отдела объявлений.

Моё объявление опередило меня и уже лежало на его столе. Он сразу, без обиняков, начал разговор.

— Я настаиваю на том, чтобы вы сделали более ясным текст вашего объявления, иначе мы не сможем его напечатать.

Я вздохнул.

— Итак, если без условностей, меня зовут Джеймс Паркерсон, я работаю в университете. Профессор психологии.

Он указал на листок с моим объявлением.

— И ваше объявление имеет какое-то отношение к вашей профессии?

— Конечно. В настоящее время я работаю над практическим подтверждением моих тезисов, что браки заканчивались бы убийством одного из супругов почти в десять раз чаще, если бы определённые психологические условия не сдерживали бы партнёра, готового к убийству.

— Боязнь быть разоблачённым?

— Конечно, это также играет существенную роль, но я считаю другой фактор столь же важным, если даже не более важным. Я думаю, что большинство людей боится самого акта насилия. Если бы они могли доверить это кому-нибудь другому, например профессиональному убийце, то намного большее число наших сограждан умерло бы насильственной смертью.

Бингхэм нахмурился.

— Вы совершенно серьёзно хотите предложить себя в качестве убийцы? Это значит, что кто-нибудь случайно клюнет на ваше объявление?

— Само собой разумеется, они клюнут. Если бы вы знали, как много людей обращаются с любыми вопросами, даже с глупейшими бессмыслицами! Приведу пример: несколько лет назад в крупном журнале появилось объявление следующего содержания: «Это ваш последний шанс. Отправьте доллар на почтовый ящик № 107». Всё, ни единого слова об ответной услуге. Однако тысячи людей отправили доллар. Что означает моя формулировка, которую я преднамеренно выбрал? «Только одно решение». Слово «убийство», естественно, испугало бы всех, кроме нескольких душевнобольных, а на мою фразу будут реагировать. Я думаю, что те, кто откликнется, разделятся на две группы. Первые примут меня за юриста и будут ждать нового разъяснения бракоразводных законов, но с такого рода письмами я не стану возиться. Они не продвинут меня ни на шаг.

Я говорил стоя, но тут Бингхэм предложил мне стул, и я сел.

— Письма второй группы едва ли будут отличаться от первых при поверхностном чтении, но между строк в этих письмах можно будет прочесть нечто иное, а именно — замысел убийства, и я считаю себя способным распознать этот замысел. Авторы писем будут разгадывать моё объявление, колебаться между сомнением и надеждой и спрашивать себя, действительно ли объявление означает то, что им нужно. И тогда они потратят немного времени и почтовую марку, чтобы прозондировать моё предложение.

Бингхэм засомневался.

— Если эти люди обнаружат, кто вы и какую цель преследуете на самом деле, они как можно скорее разорвут с вами всякие контакты.

— Я, естественно, не расскажу им, кто я на самом деле, пока не сделаю опрос. До тех пор всё будет выглядеть так, будто я — профессиональный убийца, который продаёт свои услуги.

Бингхэм погрузился в раздумья. Затем почесал затылок.

— Так, хорошо. Вообще говоря, я не должен принимать ваше объявление, но вы меня заинтересовали. Я разрешаю его опубликовать. Когда это нужно?

— Лучше сегодня.

Прежде чем я ушёл, Бингхэм дал мне ещё один добрый совет.

— Будет лучше, если за письмами вы будете приходить прямо сюда, в мой кабинет. Кто знает, может быть, вас будет подстерегать внизу у почтовых ящиков какой-нибудь потенциальный клиент или любопытный репортёр.

Моё объявление появилось в тот же день в вечернем выпуске «Гералд Джорнэл», и на следующий день после обеда, как только закончился мой последний семинар в университете, я зашёл в кабинет Бингхэма за почтой.

Бингхэм несколько смущённо представил мне коренастого мужчину, который сидел около двери.

— Сержант Ларсон из отдела по делам мошенничества. Он только что объяснил мне — его основной задачей является ежедневный просмотр газет с целью поиска подозрительных объявлений, особенно маленьких.

— В моём объявлении нет ничего противозаконного, — сказал я. — Будьте любезны, расскажите, пожалуйста, сержанту Ларсону о моих намерениях, мистер Бингхэм.

— Он уже сделал это, — возразил сержант. — Я должен убедиться сам в достоверности вашего объявления. Могу я взглянуть на ваш бумажник? Но сначала освободите его от денег.

Я повиновался, протянул ему бумажник, и он проверил его содержимое.

— В целом всё в порядке, — сказал он. — По крайней мере, у вас документы Паркерсона. Я ещё съезжу в университет и позволю себе проверить эти данные.

Бингхэм придвинул ко мне маленькую пачку писем, лежавших на столе.

— Они пришли сегодня рано утром на ваше имя.

Только шесть писем. Я был немножко разочарован.

Ларсон обстоятельно рассматривал меня, пока я укладывал письма в сумку.

— И вы верите, что часть этих писем пришли от людей, которые хотят убить своего партнёра? — спросил он.

— Я ещё не читал их, но не исключено.

Он протянул руку.

— Отдайте их мне.

Я проигнорировал его требование.

— Сожалею, — сказал я. — Корреспонденцию, адресованную мне лично, я не дам никому.

— Я не понимаю вас, профессор! — со злобой выпалил сержант. — Неужели вам нет дела до того, чтобы не допустить деяний убийц?

— Меня это даже слишком волнует, — ответил я. — На это, в конце концов, направлены мои исследования. Но ведь прежде чем уничтожить эпидемию, нужно иметь ясное представление о границах её распространения. Кроме того, люди, которые обращаются ко мне, могут быть опасны лишь в том случае, если найдут того, кто совершит задуманное ими, вам это не понятно? Таким образом, пока я занимаюсь с ними и удерживаю их, всё равно ничего не произойдёт.

Сержант Ларсон принял мои аргументы, правда, с неохотой.

— Но если вы свяжетесь с этими людьми, то мы хотим знать их фамилии. Мы обязаны отговорить их.

Я согласился.

— Вы требуете от меня нарушения доверия, — сказал я. — Но вы имеете право на знание фамилий, с этим я согласен.

Я приехал домой и хотел сразу же пройти прямо в рабочий кабинет, но Дорис, моя жена, задержала меня в прихожей.

— Ты уже обдумал, как мы проведём в этом году твой отпуск, Джеймс?

— Как проведём? — спросил я. — Мы останемся дома. Я работаю над новым проектом и буду продолжать над ним работать и во время отпуска.

— Ты перегружен работой, дорогой, — сказала Дорис и вздохнула. — Я пролистала проспекты, и мне приглянулось предложение совершить кругосветное путешествие. Знаешь, на таком небольшом пароходе, который вмещает несколько пассажиров?.. Было бы очень мило провести отпуск на судне, ты не находишь?

Я хотел заняться, наконец, чтением писем и нетерпеливо ответил:

— Дорис, чего ты ждёшь от этого путешествия?

— Как чего? Встреч с новым людьми и…

— Люди везде примерно одинаковы, ты согласна с этим или нет?

— Ну да, это так, но…

— Поэтому ты хочешь истратить кучу денег, чтобы проверить подлинность того факта, который тебе уже известен?

Я оставил жену, прошёл в кабинет и начал читать письма. Четыре из них однозначно относились к первой группе, но два оставшихся заинтересовали меня. Я ещё раз перечёл первое из них.

«Глубокоуважаемый господин!

Я прочитала ваше крайне интересное объявление в вечернем выпуске «Гералд Джорнэл» и задалась вопросом, представляете ли вы себе возможные интерпрэтации своей формулировки «только одно решение»? Или же нет? Если вы заинтересованы в переписке со мной, то в следующем объявлении в «Гералд Джорнэл» дайте мне, пожалуйста, такой ответ: «Потерялась собака. Колли. Кобель. Отзывается на имя Регис».

Письмо было не подписано.

Я принялся под лупой рассматривать на листе машинописный шрифт. «О» и «е» были характерно смазаны, и остальным литерам не повредила бы хорошая чистка. Цветная лента тоже нуждалась в замене. Шрифт был бледный. Судя по правописанию «возможные интерпрэтации» и по лишнему слову «собака», автор письма был явно необразованным человеком.

Или всё-таки «интерпретация» пишется через «э»? Я поискал словарь, который обычно лежал на моём столе, но напрасно — словаря не было. Тогда я встал и крикнул в открытую дверь:

— Дорис, как бы ты написала слово «интерпретация»?

— Ин-тер-прэ-та-ци-я.

Прозвучало фальшиво.

— Где словарь?

— На секретере в комнате, дорогой.

Я пошёл за ним и принёс его в кабинет. «Интерпретация» была написана через «е». Второе письмо этой группы было похоже на первое. В нём не было ни обращения, ни подписи, и оно было крайне коротко.

«Бар Макса. На углу 21-й-стрит и Уэлса. Сегодня вечером в 20.00. Закажите шотландское виски. Развяжите шнурок на правом ботинке и вновь завяжите».

Это нужно сделать, подумал я. Во всяком случае, я обязательно появлюсь там в это время. Я снял телефонную трубку, набрал номер «Гералд Джорнэл» и продиктовал текст объявления о Регис, убежавшем колли. Напечатали бы его завтра! Я положил трубку и взглянул на эти два письма. Минут пять я сидел неподвижно и пристально смотрел на бумажные листы.

Наконец я достал из письменного стола чистый лист, вставил его в машинку и напечатал: «Интерпретация моего объявления вынуждает читателя поверить». И ниже: «Тщательно изучить, затем интерпретировать». Я осмотрел шрифт. Он был тёмный и чёткий, а буквы «о» и «е» красовались, как выгравированные. Я скомкал лист и ухмыльнулся. Иногда человеческий мозг соблазняется абсурднейшей идеей.

После ужина я надел пальто.

— Я съезжу в университет. Пробуду там некоторое время. Когда вернусь, точно не знаю.

— Хорошо, — сказала Дорис. — Ты даже не заметил, что я почистила твою пишущую машинку. Я и ленту заменила.

Шляпа, которую я только что намеревался надеть, осталась висеть в гардеробе.

— Когда ты это сделала?

— Сегодня до обеда, дорогой.

Я вышел в моросящий дождь.

Миллионы людей пишут слово «интерпретация» с ошибкой, говорил я себе, в то время как с излишней агрессивностью пытался завести автомобиль. И ежедневно миллионы людей чистят пишущие машинки и ставят новые цветные ленты…

Мотор, наконец, завёлся, и я поехал в бар Макса.

Высмотрев в переполненном зале свободное местечко, я заказал шотландское виски.

Затем я склонился над правым ботинком, развязал шнурок, снова завязал и огляделся, полный ожидания.

Никто, казалось, не интересовался мною.

Спустя десять минут в бар вошёл мужчина среднего телосложения. Мой фужер уже был пуст, поэтому я громко и внятно заказал ещё порцию шотландского виски и повторил манёвр со шнурком. Вновь вошедший не обратил на меня никакого внимания.

Я терпеливо стал ждать следующего посетителя.

После восьмого я решил оставить эту затею. Кроме того, шнурок на правом до того запутался, что я не мог его больше развязать.

Когда я возвратился домой, Дорис, по-видимому, была уже в постели. По крайней мере внизу её не оказалось. Я опустошил кулёк с чипсами, который купил — я вспомнил это, но очень смутно — во время вечера в баре Макса, с трудом поднялся по лестнице и отправился спать. Наутро я проснулся с ужасной головной болью — вероятно, аллергия на картофельные чипсы — и с некоторыми усилиями повозился с узлами на шнурке. Во время завтрака у меня не было никакого аппетита, и я лишь выпил чашку кофе.

Дорис озабоченно смотрела на меня.

— Ты случайно не болен?

— Возможно, — сказал я. — Возможно, что у меня лёгкий грипп.

Я проглотил две таблетки аспирина и ушёл.

Казалось, что мои лекции и семинары никогда не кончатся, и я почувствовал облегчение, когда подошел, наконец, обеденный час.

Я перекусил в факультетской столовой и решил немного прогуляться в университетском саду. Свежий воздух и движение пошли бы мне на пользу. Я остановился рядом с памятником, чтобы раскурить трубку, и сквозь пламя спички заметил высокого, хорошо одетого мужчину, который направлялся прямо ко мне.

Он таинственно улыбнулся.

— Как вы чувствуете себя сегодня?

Я никогда с ним прежде не встречался и нашёл его вопрос просто наглым. Какое ему дело до моего здоровья? Он посмотрел на мои ботинки.

— Ага, как вижу, вы всё-таки развязали узлы.

Я пристально посмотрел на него.

— Вы были?.. Вы меня?..

Он кивнул.

— Да. И, кроме того, я был вчера вечером в баре Макса.

— Отчего же, дьявол, вы не дали о себе знать? Прежде чем я купил эти проклятые чипсы? Вы были обязаны это сделать хотя бы из вежливости!

— Я осторожный человек, — ответил он равнодушно. — В таких делах нужна осторожность. — Он внимательно осмотрел меня. — Что вы понимаете под «только одно решение»?

Я всё ещё не отошёл от гнева.

— Отгадайте с трёх раз! — ответил я грубо.

Он непринуждённо улыбнулся.

— Убийство?

— Верно, — согласился я после некоторого колебания.

Он испытующие посмотрел на меня.

— Сколько вы попросите за убийство моей жены? — спросил он наконец.

Я назвал первую попавшуюся сумму, пришедшую мне в голову.

— Десять тысяч долларов.

Величина суммы, казалось, ничуть не удивила его.

— И как бы вы это осуществили?

— Сначала мы сделали бы алиби для вас, а затем я застрелил бы вашу жену, — пояснил я. — Я целиком вывел бы вас из игры.

Он кивнул.

— Весьма просто, стало быть, уладится, профессор Паркерсон.

Мне стало немного жутко.

— Откуда вы знаете моё имя?

— Вчера вечером я проследил за вами до вашего дома, а сегодня утром проехал за вами до университета. Само собой разумеется, я хотел знать, с кем имею дело. И если вам интересно, профессор, я отказываюсь верить, что человек вашего социального положения является убийцей или что он занимается убийствами как своего рода хобби.

— Сэр, — возразил я жёстко. — Вы хотите переложить на меня убийство своей жены или нет?

— Нет, — сказал он. — Я не женат. Итак, профессор, что это за игра, в которую вы играете?

— Это моё дело.

Его глаза сверкали.

— В таком случае я лучше сообщу о вас в полицию. Она заинтересуется вами.

— Полиция уже в курсе, по крайней мере — среднее начальство.

— Тогда, может быть, я обращусь к газетчикам. Из моей информации наверняка получится стоящая история.

Это немного вывело меня из себя. Газета была мне нужна, но только для публикации объявлений. А статья обо мне самом спутала бы все мои планы. Она отпугнула бы сразу и навсегда всех моих потенциальных клиентов.

Мужчина не отступал.

— Ну так как, мне обращаться в газету?

Я вздохнул.

— Нет.

Мы сели на скамью, и я рассказал о своём проекте. Когда я закончил, он некоторое время в задумчивости смотрел на землю. Затем спросил:

— Кто-нибудь уже дал о себе знать после вашего объявления?

— Да. Я получил шесть писем.

Несколько минут он обдумывал мой ответ и снова спросил:

— Не могли бы вы дать мне имена ваших корреспондентов, если вам удалось их узнать, профессор? Я имею в виду лиц второй группы.

— Что? Как вы смеете?

— Я заплачу вам пятьсот долларов за каждое имя, конечно, при условии, что я сам займусь этими людьми.

Наконец кое-что стало проясняться в моей голове.

— Почему вы хотите знать именно эти имена?

Он улыбнулся.

— При моей специальности трудно установить контакт с клиентами. Я не могу афишировать свои услуги, как вы.

Мой вопрос был излишним, но, несмотря на это, я выдавил его из себя.

— Вы профессиональный убийца?

— Может, вместо пятисот долларов мы договоримся на комиссионные для вас? — ответил он уклончиво. — Скажем, процентов пятнадцать от моих доходов?

Я встал.

— Думаю, сейчас моя очередь отправиться в полицию.

Он пожал плечами.

— У вас есть доказательства против меня? Я буду отрицать, что мы с вами о чём-либо разговаривали, а отпечатки моих пальцев не найдут ни в одной полицейской картотеке.

Его глаза заблестели.

— По-видимому, вам не ясно, какое колоссальное дело мы можем из этого сотворить. Вам нужны исследования, не ограниченные рамками города. Вы могли бы провести национальный референдум и написать целый статистический отчёт по результатам такого референдума. А ваша профессия стала бы превосходной рекламой.

— Никогда! Никогда, и ещё раз — никогда!

Мужчина продолжал.

— Подождите с выводом, профессор. И не забудьте, что сотни ваших коллег подрались бы из-за моего предложения.

Я посмотрел ему вслед: как он пересёк улицу и открыл дверцу элегантного новёхонького кабриолета.

После вечерней лекции я приехал домой в своём уже почти что древнем лимузине.

Дорис разбирала кучу одежды.

— Для благотворительного базара в приходском доме, дорогой.

Я просмотрел вещи, которые она хотела отдать.

— Что здесь делает мой коричневый свадебный костюм?

— Он уже давно изношен, Джеймс. Я не знала, что ты сентиментален к таким вещам.

— Это не имеет ничего общего с сентиментальностью. Костюм вполне послужит ещё некоторое время. Повесь его обратно в шкаф.

— Хорошо, дорогой. Но сейчас в таком костюме только венчаются и хоронят.

Я с удивлением посмотрел на неё. Почему она употребила этот речевой оборот: венчаться и хоронить?

Я пожал плечами, затем прошёл в свой кабинет и достал из письменного стола почтовую бумагу. Население Соединённых Штатов в настоящее время составляет около ста восьмидесяти шести миллионов. Из них, по меньшей мере, сто тысяч хотят отделаться от своих партнёров. Но зачем ограничиваться только жёнами и мужьями?

Есть ещё тёти, дяди, племянники, племянницы, друзья…

Учитывая, что пять тысяч таких людей были бы согласны на коммерческую сделку и каждый из них заплатил бы по пять тысяч долларов, в итоге получилась бы сумма в двадцать пять миллионов долларов. А пятнадцать процентов от двадцати пяти миллионов долларов…

Я скомкал листок, бросил его в корзину и принялся ожесточённо проверять стопку экзаменационных работ.

В четверг после обеда я приехал в «Гералд Джорнэл» и нашёл в почтовом ящике № 1183 ответ на моё объявление о Регис, убежавшем колли.

Я вскрыл конверт и прочёл письмо.

«Глубокоуважаемый господин!

Я прочла ваше объявление о Регис, вашей собаке колли, и готова найти время, чтобы встретиться с вами.

В качестве места встречи предлагаю ресторан «Леони» на углу 27-й-стрит и Гералд-стрит. Я буду там в пятницу вечером около восьми часов, и на мне будет розовый шифоновый шарф. Приколите, пожалуйста, холостяцкий букетик в петлицу. Я обращусь к вам со словом «Регис» и буду ждать от вас ответ «Чёрное ожерелье»».

Я прочёл письмо ещё раз. Оно пришло от женщины, насколько я понял, и в этот раз машинописный шрифт был тёмный и чёткий.

«Леони»? Ах да, ресторан, в котором год назад мы с Дорис обедали. Или прошло уже два года?

Я думал об этом по дороге домой. Войдя в комнату, я сказал:

— Мы уже давно никуда не выходили вместе, Дорис. Как ты смотришь на то, если в пятницу вечером мы пойдём в «Леони»?

Она оторвала взгляд от журнала.

— Мне жаль, дорогой, но в пятницу у меня вечер в женском клубе. Я бы отказалась, но в этом году меня избрали секретарём, и поэтому не могу пойти с тобой. Когда тебя избирают на такую должность, нужно появляться регулярно.

Я снова надел шляпу.

— Ещё немного прогуляюсь.

— Но ты ведь только что пришёл, дорогой!

— Ну и что? Я выйду ещё на некоторое время.

Вечер был тёмный и ветреный. Хотела ли Дорис только подшутить надо мной? Но как тогда она раскрыла мой новый проект?

Я из принципа ничего не болтаю о своей работе, пока не добьюсь результатов. Это обережёт меня от позора на тот случай, если я натолкнусь на непреодолимые препятствия и проиграю.

Или она действительно вынашивала фантастическую мысль убить меня?

Мы были женаты десять лет. Брак был счастливый — по крайней мере, так я думал до сих пор. Конечно, наша жизнь текла очень спокойно и однообразно, но, в конце концов, была привычной. Я сознательно выбрал жену из своего круга. Отец Дорис был специалистом по романской филологии в нашем университете, а её мать — профессор зоологии. Её модель экологии пруда оценивалась зоологами как образцовый научный труд.

Поговорить ли мне с Дорис? Потребовать ли объяснения? Я покачал головой. Нет.

Она ничего мне не расскажет откровенно. Я должен сам понять, чем вызван её замысел убийства. Приделать ли мне усы, бороду или какие иные элементы маскировки для свидания в «Леони», чтобы быть неузнаваемым? Я обращусь завтра к профессору Тиббери, нашему заведующему кафедрой изобразительных искусств, и посоветуюсь с ним.

Элегантный кабриолет проехал медленно мимо и остановился в нескольких шагах от меня. Стройный незнакомец, чья жизнь служила убийству чужих жизней, вышел из автомобиля и подождал меня.

— О чём это вы думаете, профессор? Вы уже готовы к сотрудничеству?

Почему этот мужчина решился на такую профессию? По каким мотивам люди становятся убийцами? Жадность, страсть, хотя, возможно, и самозащита.

Внезапная мысль озарила меня. Не имею ли я морального права убить Дорис, пока она не воспользуется случаем уничтожить меня? Кого я должен для этого нанять? Может быть, этого мужчину, который стоит передо мною, полный ожидания? Я не открывал глаз, пока холодная логика и горячие эмоции боролись во мне. Нет, исключено, я не могу убить Дорис. Она моя жена, и брак был союзом и в хорошие, и в плохие времена, хотя я и не предполагал, что всё это когда-нибудь дойдёт до такой скверной ситуации.

— Ну, профессор, — сказал незнакомец. — Как наше дело?

Я открыл глаза.

— Я не знаю, о каком деле я должен говорить с вами.

Он наклонил голову и молча посмотрел на меня. Затем достал из внутреннего кармана пальто визитку и дал её мне.

— Я останусь ещё на день в отеле «Уэстланд». Буду ждать вашего решения. Кроме того, я хотел бы ещё раз напомнить вам, что есть другие психологи, которые не упустили бы такой шанс.

— Пожалуйста, — ответил я. — Воля ваша!

Когда его автомобиль исчез за углом, я подошёл к фонарному столбу. Кроме имени Чарльз А. Хаскер на визитке ничего не значилось. Действительно ли его так звали?

Вполне возможно, если его нет ни в одной полицейской картотеке преступников. Но это не имеет отношения к делу. Я мог бы передать сержанту Ларсону, где найти Хаскера. Хотя у полиции в настоящее время нет против него никаких улик, необходимо сообщить ей о нём и его занятии. Тогда они смогут взять его под наблюдение и рано или поздно арестуют.

По возвращении я застал дома соседа, профессора Коннера. Он сидел за шахматной доской и ждал меня. Я понятия не имел, почему он пришёл ко мне. Он — зоолог, и между нами было мало общего. Я сыграл с ним шахматную партию, потому что предпочёл игру разговору.

Около одиннадцати он съел два бутерброда с тунцом, которые предложила нам Дорис, и ушёл.

В пятницу после ужина Дорис поднялась наверх, чтобы переодеться для клубного вечера. Через полчаса она спустилась по лестнице на первый этаж и слегка поцеловала меня в щёку.

— Я не знаю, когда точно я сегодня вернусь, дорогой. Темой для дискуссии мы выбрали Кастро, мы будем вырабатывать резолюцию. Поэтому при всём желании не могу предсказать, когда всё закончится.

Я посмотрел на неё печально.

— Ты ничего не забыла? Розовый шифоновый шарф, например?

— Он у меня в сумочке. Могу я взять автомобиль?

— Профессор фрау Бронсон не заедет за тобой, как всегда?

— Я ей сказала, чтобы она не беспокоилась. С машиной я чувствую себя независимой. Иначе мне всегда приходится следовать за ней и уходить, когда соберётся она.

Как только Дорис ушла, я открыл маленький платяной шкаф и достал реквизит, который мне дал перед обедом профессор Тиббери. Я ещё раз прокрутил в голове его указания и сел возле зеркала.

Почему Дорис из всех людей в мире захотела убить меня? Что она получит от этого? Деньги? Смешно. Наши сбережения были весьма скромными. Моя страховка? Сумма страховки была велика, но не настолько, чтобы ввести кого-то в искушение.

Появился другой мужчина в её жизни? Я улыбнулся. У неё нет ни малейших оснований для…

Лишь спустя несколько минут я вышел из оцепенения.

Почему профессор Коннер так часто посещал нас? Только для того, чтобы сыграть в шахматы? И почему Дорис регулярно делает эти отвратительные бутерброды с тунцом, когда он приходит? Она знает, что я их не люблю.

А Коннер — зоолог и специализируется на позвоночных. Тот, кто очень долго занимается низшими позвоночными, рано или поздно проявляет интерес к высшим…

Некоторое время я рассматривал своё бородатое отражение, затем надел тонированные очки и достал из холодильника холостяцкий букетик в петлицу, спрятанный за банкой с огурцами.

Я подошёл к «Леони» около восьми и встал у входа, откуда любому хорошо был виден букетик в петлице моего пиджака. Это было скромное заведение примерно с двенадцатью столиками в середине зала и с таким же их количеством в нишах вдоль стен. Я пробежал взглядом по залу, но не увидел никакой женщины с розовым шарфом. Может быть, она сидит в нише, и я не смог её заметить. Минут пять я стоял на своём наблюдательном посту и думал, проверить ли мне все ниши, когда вдруг женщина двадцати пяти лет встала из-за стола и подошла ко мне.

— Регис? — спросила она и подозрительно посмотрела на меня.

Я был поражён.

— Но ведь на вас не розовый шифоновый шарф!

— Однако!

Я почувствовал, как кровь хлынула к моим щекам. Конечно! Мои зелёные очки! Я снял их. Шифоновый шарф был розового цвета.

Я никогда раньше не видел её.

— Чёрное ожерелье, — проговорил я, совершенно оцепенев.

Женщина провела меня к столику и рассказала свою историю. Она хотела убить мужа, но молчала о своих мотивах. Наверное, деньги, но мне это было безразлично.

Мы без обиняков договорились о гонораре в десять тысяч долларов и о второй встрече, чтобы уже обговорить детали, но я не намеревался ещё когда-либо увидеть эту женщину. Сержант Ларсон может вразумить её; я сообщу ему её имя и адрес.

Что касается меня, то это был конец моего нынешнего проекта. Я мог бы во время отпуска заняться вместо этого личностным анализом государственных контролёров, то есть исследованием, которое я предусмотрел как возможную запасную тему.

Я зашёл в другой бар и заказал шотландское виски с содовой. Я ощущал огромное облегчение. Я чувствовал себя прямо-таки окрылённым; наверное, это нормальная реакция мужчины, который сделал открытие — его жена, вопреки его опасениям, всё же не хочет его убить.

Часы показывали половину одиннадцатого, когда я пропустил третью порцию виски и решил отправиться домой. От бара до дома было около трёх миль, месяц уже находился высоко в небе, но я пошёл домой пешком.

Улицы были так тихи и пустынны, что я не мог не обратить внимания на автомобиль, который обогнал меня за пару кварталов до моего дома.

Это был мой собственный автомобиль. Дорис возвращалась из клуба. Она проехала ещё квартал и остановилась в конце улицы. Ага, она увидела меня и хочет взять с собою, подумал я. Но в следующий момент я вспомнил, что не снял бороду. Странно.

Как она узнала меня с бородой, да ещё к тому же при рассеянном лунном свете?

Озадаченный, я направился к своему автомобилю. Расплывчатая, удивительно массивная фигура, которая вырисовывалась на фоне ветрового стекла, внезапно превратилась в две отчётливые фигуры. Дорис была не одна. Я остановился, наклонился к автомобильному стеклу и заглянул внутрь. Дорис и… профессор Коннер! Две пары глаз, холодно окинувшие меня взглядом, не оставили сомнения, что мой интерес они расценили как грубое вмешательство. Голос жены, необычно резкий, проник мне в ухо.

— Что вы здесь потеряли, мистер? Убирайтесь прочь!

Я ушёл. Я завернул за угол и прополз за кустами обратно, в конец улицы, откуда мог без помех наблюдать за машиной. Я не ошибся. Они снова обнимали и ласкали друг друга. И это в моей машине!

Я посмотрел на часы и стал считать минуты. Десять… пятнадцать… и конца не видно. Наконец я поднялся и направился к освещённой светом фар телефонной будке.

Что потребует Хаскер за то, чтобы помочь мне навсегда отделаться от Дорис? И от профессора Коннера тоже? Наверное, ростовщическую цену. Даже при пятнадцатипроцентной скидке я едва бы мог позволить себе такую роскошь.

Но если мы договоримся о сотрудничестве, возможно, он согласится сделать это бесплатно.

 

Мисс Пятьдесят Штатов

[4]

Из-под двери моего номера торчал краешек конверта цвета лаванды. Я поднял его, вскрыл и увидел внутри листок бумаги с машинописным текстом: «Уважаемый господин Уокер, если завтра в финальном туре меня не изберут «Мисс Пятьдесят Штатов», я вас убью. Даю вам в этом слово. Я не шучу. Жизнь моя кончится, так почему бы мне не прикончить и вас? Может, мне это даже понравится».

Я тотчас показал записку Стаббинсу и Макги. Макги почесал подбородок.

— Довольно любопытно.

Я смерил его холодным взглядом.

— Это чересчур мягко сказано. Мне угрожают убийством.

— Любопытно, что на бумажке нет подписи. Как вы догадаетесь, за которую из девиц голосовать?

Я перечитал записку ещё раз.

— Хм. А ведь верно. Я поначалу и не заметил. Тогда за каким чёртом мне вообще прислали эту писанину?

— Может, она просто забыла расписаться? — предположил Макги.

Стаббинс, Макги и я судим конкурс красоты «Мисс Пятьдесят Штатов», но поскольку главным арбитром был я, а Макги со Стаббинсом наверняка поддержали бы любое моё решение, соискательницы этого вожделенного титула, естественно, норовили оказать давление на меня.

— Вы хотите выяснить, кто это написал? — спросил меня Стаббинс.

— Конечно. Но ведь у нас десять финалисток.

Стаббинс проворно перелистал личные дела девушек.

Судя по его виду, он знал, что ищет. Наконец Стаббинс отложил в сторону три папки.

— Ну, вот, — сказал он.

— Что — ну, вот? — спросил я, заглядывая через его плечо.

— Как вы успели заметить, записка отпечатана на машинке. Текст красиво расположен, и в нём нет ни единой помарки. Иными словами, трудился не новичок, — Стаббинс кивнул на три отложенные папки. — Из всех наших финалисток с пишущей машинкой знакомы только эти трое — «Мисс Висконсин», «Мисс Нью-Йорк» и «Мисс Южная Каролина».

Я нахмурился.

— Всё равно не понимаю, почему нет подписи. Неужели и впрямь забыла?

Макги улыбнулся.

— А вдруг она сначала хотела посмотреть, как вы будете реагировать на угрозу, пусть и анонимную? Увидев, что вы перепугались, она попытается развить успех и назовёт себя.

— В таком случае её ждёт разочарование, поскольку я ничуть не перепугался, — ответил я.

— Да, конечно, — согласился Макги. — Но что, если вы сделаете вид, будто струхнули…

Я понял, куда он клонит.

— Что ж, очень хорошо. Позовите сюда этих троих девиц.

Мои помощники быстро выполнили поручение и привели девушек вместе с их наставницами. Оставив последних томиться в коридоре, я пригласил девушек в номер и предъявил им зловещую записку.

Гретхен («Мисс Висконсин») с милой улыбкой вернула её мне и спросила:

— А почему там нет подписи?

— Не знаю. Возможно, автор забыл поставить своё имя. — Я оглядел девиц. Ответом мне было их невинное молчание.

Оливия («Мисс Нью-Йорк») тоже оказалась большой мастерицей по части милых улыбок.

— А почему вы подумали на нас троих? Финалисток-то десять.

— А потому, что только вы трое умеете печатать на машинке! — бодро сообщил Стаббинс.

Слегка дрожащими руками я сложил листок и запихнул его в карман.

— Не понимаю, зачем кому-то убивать меня из-за какого-то там конкурса красоты. Разве я не был доброжелателен ко всем вам?

— Конечно, были, мистер Уокер, — поспешно заверила меня Мелисса («Мисс Южная Каролина»), — Вы такой милый, славный, воспитанный…

Я кивнул.

— Судить конкурс красоты — та ещё работёнка, но я стараюсь быть справедливым и беспристрастным. — Я достал платок и промокнул лоб. — Мне хочется, чтобы та из вас, которая сочинила эту записку, ещё раз хорошенько всё обдумала. Ведь не собираетесь же вы и взаправду меня убить!

Стоявший за спиной девушек Макги поднял со стола толстую книгу и вопросительно взглянул на меня. Я едва заметно кивнул. Макги выпустил книгу, и она с оглушительным хлопком шлёпнулась на стол. Я подскочил в кресле и дико заозирался по сторонам.

— Что это было? Кто стрелял?!

— Прошу прощения, мистер Уокер, — извинился Макги. — Я нечаянно выронил книгу.

Я нервно хихикнул.

— А звук был такой, словно кто-то пальнул из пистолета. — Я снова вытер лицо платком. — Вот что, девочки, не забывайте, что я — ваш друг. Я здесь затем, чтобы оказывать вам любую посильную помощь, и если вас что-то беспокоит, я охотно… нет, я с огромной радостью сделаю всё, что только можно, чтобы… — И так далее в том же духе.

Без нескольких минут девять в дверь моего номера постучали. Открыв, я увидел здоровенного детину, который смотрел на меня взглядом одержимого.

— Вы — мистер Уокер, один из судей конкурса красоты?

Я опасливо кивнул.

— Этому надо положить конец, — решительно заявил детина.

— Чему — этому? — спросил я.

— Я не допущу, чтобы титул «Мисс Пятьдесят Штатов» достался Гретхен.

— Позвольте поинтересоваться, почему?

— Потому что я намерен жениться на ней.

Я вздохнул.

— Заходите и садитесь.

Детина устроился на стуле.

— Я не могу допустить, чтобы все пялились на неё!

— На неё и так все пялились. От Шебойгана до Милуоки.

— Знаю. Но теперь конкурс будут транслировать на всю страну. Миллионы мужчин увидят мою Гретхен в этом узеньком бикини! Вы представляете себе, какие мыслишки начнут бродить в их головах? — Детина запустил пятерню в свой белобрысый чуб и отбросил его со лба. — Мы с Гретхен росли вместе. Ходили в один детский сад, в одну школу! Вместе мусолили анатомию!

— Вы были настолько близки?

Детина засопел.

— Надо было покончить с этим раньше, — заявил он. — Сперва эта «Вишнёвая Королева Монтгомери», потом «Картофельная Принцесса Сибаго», «Яблочная Милашка Макинтоша»… Я всё думал, она угомонится, но эти победы только вскружили ей голову. — Похоже, детина был в отчаянии. — Вы хоть понимаете, чем чреват для неё выигрыш этого конкурса?! Она станет знаменитостью, сведёт дружбу с разными там толстосумами и видными людьми, сменит пять-шесть мужей, и всё, спеклась старушка Гретхен. И ведь на диете будет сидеть беспрерывно, а это вредно для здоровья. Она, когда четыре пуда весила, весёлая была и жизнерадостная… Вы уже решили, кто станет этой вашей «Мисс Пятьдесят Штатов»?

— Нет, пока размышляю.

Детина вскочил и подался ко мне.

— Мистер Уокер, если вы выберете Гретхен, я вас убью, честное слово. Мне и жить-то тогда незачем будет. — Он остановился на пороге и добавил: — Последний раз, когда я палил из дробовика по глиняным тарелочкам, расколотил девяносто девять из ста.

Всё-таки один раз он промазал. Это внушало некоторый оптимизм.

Когда детина удалился, я решил, что не помешало бы промочить горло, и наполнил бокал. Мгновение спустя в дверь опять постучали.

На сей раз пришла Оливия. Я высунул голову в коридор и огляделся.

— Где ваша наставница?

Оливия передёрнула плечами.

— Гостиничный врач дал мне снотворных пилюль, а я случайно опрокинула стакан с молоком, и пришлось принести наставнице другой. — Она прикрыла дверь, и мгновение спустя я с удивлением обнаружил, что мы с Оливией бок о бок сидим на диване. От её иссиня-чёрных волос исходил какой-то терпкий и, казалось, задиристый аромат.

Она чуть ощерила белые зубки.

— Мистер Уокер, я заметила, что вам, человеку учёному, нравятся женщины с мозгами, наделённые немалым дарованием. Какого вы мнения о моей картине?

Поскольку в рамках конкурса оценивалась не только наружность, но и всевозможные таланты, Оливия представила своё живописное полотно. Я не исключаю, что на нём мог быть изображён залитый лунным светом мост. Назывался этот шедевр «Над пропастью держи».

Художница придвинулась ещё ближе.

— Вы были так добры к нам. Не знаю, как остальные, но я очень вам признательна. — Её пальчики принялись ползать по моему затылку. — Я буду благодарна за любую, даже самую пустячную услугу, которую вы окажете мне завтра, мистер Уокер. Так благодарна! — Она заглянула в мои глаза; уста её были всё ближе, как, впрочем, и остальные части тела.

Я вовремя вспомнил о своих предках-пуританах и проворно вскочил с дивана.

— Вот что, юная дамочка, — строго проговорил я, — ничего у вас не выйдет.

Несколько секунд Оливия пристально смотрела на меня, потом передёрнула плечами.

— Ладно, тогда поговорим начистоту. Это я прислала записку, и каждое слово в ней — святая правда!

Усомнившись в святости этой правды, я шагнул к телефону.

— Что ж, я вызываю полицию.

Оливия усмехнулась.

— Валяйте, коли есть охота. Я просто ото всего откажусь. Ваше слово против моего. — Её глаза сверкнули. — Короче, если завтра я не стану «Мисс Пятьдесят Штатов», считайте себя покойником.

С этими словами Оливия выскочила за дверь и была такова.

Спустя четверть часа, когда я трудился над вторым бокалом, в дверь снова постучали. Пришла Мелисса. В руках у неё была какая-то бутыль в подарочной обёртке.

— Скромный дар за всё, что вы сделали для маленькой беспомощной старушки Мелиссы, — объявила она. — Очень хороший «бурбон».

— Где ваша наставница? — будто попугай, повторил я.

— Эта милашка дрыхнет без задних ног. Выпила молока и отключилась. — Мелисса поставила бутыль на стол. — Сейчас мы с вами бражничать не будем. Я знаю правила и не хочу, чтобы меня обвинили в попытке воздействовать на судью. Поэтому прибережём бутылочку, а завтра отметим нашу победу, если мне каким-либо образом удастся стать «Мисс Пятьдесят Штатов». — Она уставилась на меня своими зелёными глазищами. — Знаете, вы такой изысканный, образованный. Вы напомнили мне моего дядюшку Дэвида. Он пишет стихи и печатается в «Тускачи-кларион», рядом с колонкой редактора. — Её пальчики принялись исследовать лацканы моего пиджака, как пальцы слепого — специальную книжку.

— Юная леди, — твёрдо заявил я (возможно, с некоторым опозданием), — лестью меня не возьмёшь. Я не падок ни на нежности, ни на посулы оных, и моя судейская беспристрастность непоколебима.

Последовало недолгое молчание. Через несколько секунд Мелисса холодно улыбнулась и сказала:

— Думаю, я поступила правильно, начав с пряника. Хотите кнута — что ж, пожалуйста! Это я прислала записку, понятно, старый хрыч? И у меня в роду уже были убийцы. Моя внучатная тётушка Феба пристрелила капитана армии янки, который ввалился в её будуар в одном исподнем!

Она шагнула к двери, остановилась и попыталась придать своей ухмылке толику былой теплоты.

— Бутылку можете оставить себе. И подумайте хорошенько. Ещё не всё потеряно. Завтра вечером мы могли бы ох как крепко подружиться.

Мелисса ушла, и менее чем через десять минут я был вынужден вновь распахнуть дверь. Честно говоря, я думал, что увижу Гретхен, но за порогом стоял долговязый парень с растрёпанной рыжей шевелюрой.

— Ага, — сказал я. — Надо полагать, вы тоже хотите меня убить?

Парень захлопал глазами.

— Не хочу я никого убивать. Я — человек мирный. Когда нет войны, конечно.

— Вы меня очень ободрили. Чем могу быть полезен?

— Я был бы весьма признателен, сумей вы вернуть мне мою картину.

— О какой картине вы ведёте речь?

— «Над пропастью держи».

— Она принадлежит вам?

— Не только. Это картина моей кисти. Я одолжил полотно Оливии, но тогда мне ещё было невдомёк, что оно ценное.

— Погодите-ка. Значит, автор картины — не Оливия?

— Нет. Картину написал я. И мне только что предложили за неё пятьсот долларов, а от таких предложений не отказываются. Но Оливия говорит, что продержит полотно у себя целый год, пока будет носить титул «Мисс Пятьдесят Штатов», а потом — хоть потоп. Ей плевать, станет ли известно имя настоящего автора.

— Она знает, что вы пошли ко мне?

— Нет. Грозилась убить меня, если я так сделаю, но пять сотен — это пять сотен, — ответил парень и с лёгкой тревогой добавил: — Ведь вы не думаете, что она и вправду меня убьёт?

— Постучите по дереву, — посоветовал я. — Ладно, подумаю, как вам помочь.

Когда парень ушёл, я запер дверь и твёрдо решил не открывать, даже если ко мне пожалует Гретхен.

На другой день, часов в восемь вечера, Стаббинс, Макги и я уселись за судейский стол на круглых подмостках и открыли финальный тур конкурса «Мисс Пятьдесят Штатов». Глядя на девушек, я невольно подумал, что Гретхен, Мелисса и Оливия во всех смыслах на голову выше остальных. Может быть, потому что умели печатать на машинке? Или просто я видел их чаще, чем других участниц? Я вздохнул. Две девушки угрожали мне смертью. Но кто же подбросил записку?

Оливия? Она грозила мне на словах. Но была ли она автором записки? Или просто решила воспользоваться удобным случаем? А тут ещё эта «Над пропастью держи». Оливия не была автором картины, и это автоматически исключало её из числа претенденток на победу. Да. С Оливией покончено.

Остаются Гретхен и Мелисса. Гретхен не приходила ко мне накануне, но почему? Потому что не писала записку? Или не изловчилась подсыпать снотворного в молоко своей наставницы?

А Мелисса? Интересно, сумела ли её внучатная тётушка Феба убедить участливых присяжных, что пристрелила капитана янки в порядке самообороны? А может, её упрятали за решётку?

Без нескольких минут десять Стаббинс, Макги и я пришли к единодушному решению. Я взял микрофон и возвестил затаившему дыхание миру, что новой «Мисс Пятьдесят Штатов» стала Мелисса, «Мисс Южная Каролина».

Засим, разумеется, последовал обычный в таких случаях взрыв шума и гама. Мелисса разревелась от счастья. Гретхен и Оливия тотчас последовали её примеру. Обняв победительницу, они от всего сердца поздравили её. Оливия заявила, что Мелисса заслужила свой триумф. В заключение Оливия и Гретхен сцепились в крепком объятии и прослезились, радуясь за свою более удачливую соперницу.

Когда я вошёл к себе в номер, было уже почти полночь. В дверь постучали. Я чертыхнулся, но открыл. За порогом стояла Мелисса. Мне показалось, что она слегка запыхалась.

Я захлопал глазами. Неужели вчера она действительно хотела отпраздновать победу наедине со мной? Покосившись на стол, где по-прежнему стояла завёрнутая в бумагу бутылка, я почувствовал, что начинаю оттаивать. Разумеется, предложение Мелиссы никак не повлияло на моё решение, но теперь, когда конкурс завершён…

Я улыбнулся.

— Вы были так внимательны и тактичны, — выдохнула Мелисса. — Но, боюсь, у меня нет времени, и нам не удастся устроить себе маленький праздник. У «Мисс Пятьдесят Штатов» столько всевозможных дел и обязанностей! Вам ли не знать? Я могу надеяться на ваше понимание?

Я вздохнул, прощаясь с поблёкшей мечтой, и ответил:

— Ничего страшного. Зато мне достанется вся бутылка.

Её невинные зелёные глаза заглянули в мои, длинные ресницы дрогнули.

— Из-за неё-то я и пришла. Хорошо, что успела. На вашем месте я не стала бы даже пробовать этот «бурбон». Чтобы живот не заболел. Понимаете, о чём я?

Мелисса убежала, а я вылил содержимое дарёной бутылки в унитаз и наполнил свой бокал старым добрым безопасным бренди.

Нескольких капель «бурбона», оставшихся на дне бутыли, моему знакомому биохимику вполне хватило, чтобы провести анализ. Вы не поверите, но в виски не было никаких посторонних примесей. Воистину, чтобы стать «Мисс Пятьдесят Штатов», мало смазливой мордашки. Нужны ещё и мозги. Ну, да с этим у Мелиссы, похоже, полный порядок.

 

Бомба № 14

[5]

Молния бьёт только раз — так мне говорил много лет назад продавец громоотводов. То, что со спичками нельзя играть — если мне не изменяет память, я слышал от матери, когда я был ребёнком, и вскоре, играючи, чуть не спалил дотла очень приличный домик, в котором мы жили. Наш рассказ вносит свою лепту в эту кладезь человеческой мудрости: бомбы, бывает, дают потрясающий результат — и ещё о них известно, что они разрушают устоявшиеся человеческие связи.

Большая квадратная коробка одиноко лежала на островке свободного пространства возле окон выдачи багажа. Эта была четырнадцатая за последние шесть лет, и нам предстояло позаботиться о том, чтобы не было пострадавших. Мы с Питом изучали лица в толпе по ту сторону протянутой верёвки. В этом и заключалась наша доля работы — смотреть, не облизывает ли кто-либо свои губы чаще, чем прочие.

— Каждый раз всё те же зеваки, и так всегда, когда ждёшь, как какой-нибудь идиот выпрыгнет с двадцатого этажа небоскрёба. Готов биться об заклад, что половина города уже знает о том, что произошло, — сказал Пит, жуя сигару.

Верёвки держали любопытных метрах в сорока от коробки, хотя я считал, что можно и подальше, но этот вопрос был уже не в моей компетенции.

Спецбригада закончила укладывать доски 12*2 на бетонные ступени, и грузовик минёров заехал по импровизированным подмосткам в большой зал вокзала. Это была неповоротливая колымага с высокими бортами из переплетённых железных прутьев и сеток, которые помогла бы направить взрывную волну вверх и тем самым снизить до минимума разрушительные последствия.

Грузовик остановился метрах в пяти от коробки, и тогда О'Брайен и Хейстингз выпрыгнули из машины. Пит затоптал сигару:

— Начинается самое главное, — сказал он и подошёл к ним. Я секунду помешкал и двинулся следом, стараясь перемещаться так, чтобы между мной и коробкой была машина.

О'Брайен ухмыльнулся:

— Настраивают камеры. Не забыть бы, что в профиль справа я неотразим.

Пит помог ему застегнуть защитный жилет.

— Восхищаюсь этими геройскими парнями, им сам чёрт не брат.

О'Брайен шагнул к коробке.

— Стой! — крикнул я. — Если ты не против, мы с Питом сначала отойдём чуть подальше.

Мы вернулись туда, где стояли раньше — за одну из мраморных колонн.

Один из патрульных отошёл от верёвки и приблизился к нам и тихо проговорил:

— Вон тот парень со светлыми волосами, в тёмной куртке — там, около кондитерского ларька. Клянусь, я видел его в толпе возле библиотеки на прошлой неделе.

Мы отыскали его глазами среди людей за верёвками. Невысокий, белёсый мужичонка. Глаза его были прикованы к тому, что происходило возле грузовика.

Пит двинулся было, но я удержал его за руку:

— Он никуда не денется.

О'Брайен и Хейстингз действовали одни. Они пошли к грузовику и взяли оттуда длинный шест со стальной плетёной корзиной на конце.

Над толпой нависла тишина, когда О'Брайен склонился над коробкой. На мгновение он поднял глаза и, как мне показалось, усмехнулся под маской. Потом стал осторожно двумя руками поднимать упаковку. Взрыв несколько раз прокатился эхом по зданию вокзала.

Я услышал проклятье Пита и вышел из-за колонны. О'Брайен и Хейстингз, словно два манекена, лежали, скорчившись, на мраморном полу.

Я продрался сквозь визжащую толпу к тому маленькому человечку. Он не заметил меня даже тогда, когда я схватил его за тонкую руку. Он думал о чём-то своём. Его рачьи глаза вперились в два искалеченных тела на полу, он улыбался.

Капитан несколько раз передвинул по столу пепельницу и поднял на нас глаза.

— Хейстингз скончался на месте. О'Брайен всё ещё цепляется за жизнь, но даже если и выкарабкается, останется калекой.

Он взял со стола рапорт: «Имя подозреваемого — Ирвин Джеймс Стюарт, 98-я улица, № 1368. Поскольку вы его взяли, вам двоим с ним и работать.

Уилсон потёр шею.

— Стюарту тридцать шесть лет, холостяк, живёт с матерью. Она считает нас зверьми. Её мальчик никогда не делал ничего дурного. Он хороший сын и никогда не забывает поздравлять её с праздниками.

Он начал рыться в бумагах на столе, и наконец нашёл то, что нужно:

— Мы обыскали дом Стюарта — четыре свинцовых цилиндра, десять детонаторов, три механизма от дешёвых ручных часов и небольшой бочонок пороха. Порох того же типа, что используется для перезарядки патронов. Но у Стюарта нет ни патронов, ни ружья.

Уилсон встал и прошёлся по комнате:

— Ещё мы нашли подшивку газетных вырезок: в ней собрано всё о бомбах, начиная с первой. Кроме чудовищных разрушений, троих ранило осколками, — на лице его обозначились глубокие морщины. — Ничего серьёзного, но думаю, они уже обратились к своим адвокатам. Пятеро пострадали в давке, несколько человек при прорыве к выходам, и я думаю, они ещё дадут нам о себе знать.

Я вытянул из пачки сигарету.

— Ведь кто-то должен был видеть, как туда поставили коробку.

Уилсон пожал плечами:

— Более пяти тысяч людей проходит через здание вокзала каждый день. Стюарт на это и рассчитывал. — Он устало вздохнул. — У нас семь свидетелей и семь описаний. Пять из них утверждают, что это был мужчина и двое — что женщина.

Пит на минуту задумался.

— А они уже видели Стюарта?

Уилсон хохотнул.

— Трое его опознали, в том числе один из тех, кто полагал, что это женщина. Любой стоящий адвокат разнесёт их показания в пух и прах.

Он взглянул на нас.

— Признание — вот что нужно и нужно позарез.

Мы с Питом встали, вышли в коридор и спустились в комнату 618. Перед дверью Пит задержался на минуту:

— Ты, Фред, продолжай изображать из себя доброго, понимающего следователя, — если, конечно, хочешь. Я устроен иначе, мне удобней быть плохим.

Стюарт был пристёгнут наручниками к одной из труб парового отопления. Конвойный не спускал с него глаз.

Пит подошёл вплотную к Стюарту и ухмыльнулся:

— Здесь все слишком ласковы с тобой, а я намерен это исправить.

Я отстегнул наручники Стюарту.

— Разотрите немного свои запястья, мистер Стюарт. Вам станет намного легче. — Потом положил руку ему на плечо. — И, пожалуйста, присядьте. Вы, должно быть, простояли несколько часов и порядком устали.

Стюарт опустился на стул, и Пит тут же нагнулся к нему и издевательски прорычал:

— Ну, как чувствуете себя сейчас, комфортно?

Губы Стюарта задрожали, он отвернулся.

— Мистер Стюарт, — сказал я, — мы все хотим от вас только одного — возможно точнее отвечать на наши вопросы. Как скоро после того, как установите бомбу, вы звоните по телефону?

Стюарт покачал головой:

— Я ничего не знаю об этих бомбах.

Пит потёр костяшки пальцев:

— Ну-ка расскажи нам, что ты собирался делать со всем этим порохом, который мы нашли у тебя в подвале. А также с цилиндрами, детонаторами и часами.

Стюарт слегка покраснел:

— Вы не имели права обыскивать дом моей матери. Вы вообще не имеете права рыться в моих вещах.

Пит выпустил струю дыма ему в лицо и рассмеялся.

Дверь открылась, и вошёл капитан Уилсон. С минуту он рассматривал Стюарта, а затем повернулся к нам:

— О'Брайен только что умер.

Пит снова прицепил Стюарта наручниками к трубе, и мы вышли в коридор.

— Эйлин в больнице? — спросил он.

Уилсон покачал головой:

— Ей там нечего было делать. Я отправил её домой час назад. — Он устало улыбнулся. — Думаю, сообщить эту печальную новость придётся вам двоим.

Он проводил нас до лифта:

— Ребята из лаборатории сопоставили последствия всех взрывов. На этот раз бомба оказалась гораздо мощнее. Они вычислили, что было использовано, по крайней мере, три цилиндра.

— Сдаётся мне, Стюарту наскучило обходиться без жертв, взрывая свои штуковины, — проворчал Пит.

Уилсон нажал на кнопку лифта.

— Да, вот ещё что: использовали не обычный механизм с таймером. Устройство должно было взорваться, когда кто-нибудь начнёт поднимать коробку.

Эйлин О'Брайен открыла дверь своего похожего на ранчо домика. Лицо её было спокойно, она внимательно посмотрела на нас, а потом мягко сказала:

— Всё кончено, не так ли? Джерри мёртв?

Я кивнул. Она повернулась и пошла в дом. Мы последовали за ней, закрыли дверь и некоторое время стояли и наблюдали за тем, как она глядит в окно, а потом Пит прокашлялся и заметил:

— Может, нам лучше уйти, Фред?

Эйлин повернулась:

— Нет, я не хочу сейчас оставаться одна. Пусть лучше кто-нибудь побудет со мной, — она слабо улыбнулась. — Я знаю, вам тоже нелегко. Вы же были лучшими друзьями Джерри.

Пит теребил края своей шляпы.

— По крайней мере, мы взяли парня, который это сделал. Это уже кое-что.

Эйлин нагнулась за серебряным портсигаром на столике для коктейлей.

— Он признался?

— К этому всё идёт, — сказал я, — мы об этом позаботимся.

Эйлин присела на диван:

— А что он за человек?

Я пожал плечами.

— Откуда мне знать? Я не психиатр.

— Слабак, — сказал Пит, — которому нравится чувствовать себя важной птицей и думать о том, что поставил на уши весь город.

Эйлин на миг задумалась:

— Почему бы тебе не взбить нам коктейли, Пит? Я бы не против что-нибудь выпить.

Я прислушивался к тому, как Пит возится на кухне.

— Мы взяли нужного человека, Эйлин, — вполголоса сказал я, — у нас есть всё, для того, чтобы он увяз в этом.

Она слегка улыбнулась:

— Вам повезло, да?

— Да, — ответил я, — всё складывается удачно.

Пит вернулся с коктейлями для Эйлин и для меня, а себе открыл бутылку пива.

— Там в холодильнике не было пива, но я спустился в подвал и взял из ящика. Это ничего, Эйлин? Джерри всегда говорил, позаботится о себе сам, если холодильник пуст. — Он осторожно налил пива. — Мне кажется. Джерри по-настоящему любил свою работу. Работу с бомбами, я имею в виду.

Эйлин взглянула на него:

— Да, думаю, так оно и было.

— Когда я брал пиво, то заметил у него там что-то типа мастерской. Похоже, он и дома трудился над этими бомбами.

Пит улыбнулся:

— Тебя не заботило, что в один прекрасный день дом мог взлететь на воздух?

Эйлин покачала головой:

— Он никогда не приносил домой ни пороха, ни динамита. Просто изучал механизмы.

Мы с Питом пробыли ещё полчаса, а потом распрощались. Пит уселся за руль машины и включил зажигание.

— Сколько они были женаты, Фред?

— Два года, — сказал я, — и ты об этом знаешь так же хорошо, как я.

Он кивнул:

— Тебе когда-нибудь приходило в голову, что по большей части видишь людей «при параде» и понятия не имеешь, что у них там творится, когда тебя нет поблизости.

— Они неплохо ладили, — отвечал я, — в противном случае они всегда могли бы подать на развод.

Пит свернул в поток машин на восьмую авеню:

— Там разбросаны схемы, в подвале, я имею в виду. — Он остановился на светофоре: — Это какой-то ужас, Фред. Но, по крайней мере, О'Брайен был человеком осмотрительным. Однажды он сказал мне, что застрахован на сумму в пятнадцать тысяч долларов, кажется.

Я выбросил сигарету в окно:

— Нам лучше вернуться к Стюарту, прежде, чем удастся встретиться с адвокатом.

У Стюарта было время на раздумья. Но, похоже, ничего путного он так и не надумал. Когда мы с Питом вошли в комнату, он вздрогнул.

Пит снял куртку и набросил её на спинку стула:

— А вот и я, Стюарт, ты думал обо мне?

Стюарт резко дёрнул головой:

— Я же сказал, вообще ничего не знаю об этих бомбах.

Пит наклонился близко к Стюарту:

— Тебе не удавалось ничего подобного раньше? Так, немного калек. А вот нынче твой час пробил. Все будут читать о тебе.

Глаза Стюарта вспыхнули.

— Мистер Стюарт, — сказал я, — все мы от вас хотим всего лишь простого подтверждения. После этого вы можете разговаривать с репортёрами, если хотите. Я уверен, что ваше фото неделями не будет сходить с первых полос.

Он облизал губы.

— Нет, — в конце концов выдавил он, — мне нечего сказать.

— Мистер Стюарт, — терпеливо продолжал я, — мы ведь не наобум выдернули вас из толпы. Мы обратили на вас внимание ещё в те разы. На прошлой неделе в библиотеке, к примеру.

Пит слегка похлопал его по плечу:

— На этот раз ты угрохал полицейских, парень. Тебе предстоит пересчитать головой немало ступенек, если не будешь сговорчивей.

— Мистер Стюарт, — сказал я, — мы здесь не для того, чтобы судить вас. Возможно, у вас есть какие-то претензии к следствию, а?

Он почти заговорил.

Но Пит нарушил тишину раньше.

— Знаешь, что тебя ждёт, Стюарт? Ты в курсе, что делают с убийцами в этом штате?

Стюарт побелел.

Я отступил на шаг так, чтобы он не мог меня видеть и взглянул на Пита, укоризненно покачав головой.

— Мистер Стюарт, — ласково сказал я, — вам не грозит опасность попасть на электрический стул, и мы все это понимаем. У вас нарушения психики, и закон это учтёт. Худшее, что вас ожидает, — это несколько лет в клинике.

Мы дали Стюарту минуту на размышление, но он упрямо тряс головой.

— Нет, я отказываюсь что-либо говорить.

Пит двинулся к Стюарту и, схватив его за рубашку, сильно ударил. Это был у него единственный метод работы.

— Но, Пит, — сказал я, — ты знаешь, мы не должны позволять себе это.

Пит вытер ладонь:

— Почему бы тебе не спуститься за чашечкой кофе, Фред? Вернёшься минут через пятнадцать.

— Нет, Пит, — я покачал головой, внимательно глядя на Стюарта. — Вы собрали на удивление полную коллекцию газетных вырезок. Бомбы, очевидно, ваш любимый предмет.

Пит усмехнулся:

— Для полноты там не хватает только одного — твоей фотографии, Стюарт.

— Я действительно восхищаюсь вами, Стюарт, — сказал я, — как вам удалось все эти годы избежать правосудия.

Мне показалось, в глазах его отразилось самодовольство.

— Вы удивитесь, если узнаете, скольких признаний мы получили, — сказал я, — прямо сейчас там, внизу, сидят трое, которые жаждут увидеть свои фотографии в газетах. Они так и хотят урвать себе эту честь — за это, и за предыдущее.

На этот раз он точно вспыхнул от негодования.

— Вот так, мистер Стюарт, — мягко сказал я, — и более того, я не смогу всё время быть с вами. Вам когда-нибудь придётся оказаться один на один с Питом. А он будет добиваться, чего надо, своим методом. И я ничем не смогу помочь вам, пока не получу ваше признание.

Я закурил сигаретку и дал Стюарту поразмыслить. Ход его мыслей был ясен: он боялся, что прославиться мог кто-то другой и страшился остаться наедине с Питом. Трудно сказать, что его пугало больше.

Стюарт вытер руки о штаны и уставился в пол. Наконец, вздохнул:

— Хорошо, я всё вам расскажу.

Пит мрачно улыбнулся:

— Мне особенно хотелось бы услышать о последней бомбе.

Лицо Стюарта вспыхнуло гневом:

— Я не скажу ни слова, пока вы здесь. — Он ткнул в меня пальцем: — Я буду говорить только с ним.

Пит взглянул на меня и пожал плечами. Он вышел и впустил стенографиста.

Когда Стюарт кончил рассказывать о тринадцатом взрыве, я закурил новую сигарету.

— Об этой последней, — сказал я, — четырнадцатой. Что побудило вас использовать три цилиндра вместо одного? Вас не удовлетворял эффект от предыдущих?

Он хитро взглянул на меня:

— Да, именно так.

Я выпустил дым через нос:

— На этот раз вы не использовали таймер, а вы устроили так, чтобы взорвалась упаковка, когда её станут поднимать. Как вы это объясните, а?

Он на мгновение нахмурился:

— Я думал, так оно будет эффектней.

Когда стенографист вернулся с перепечаткой, Стюарт внимательно прочёл её и подписал все экземпляры.

Затем мы опять остались одни. Я подошёл к окну, открыл его и высунулся вдохнуть свежего воздуха.

Стюарт встал рядом:

— А, допустим, я просто наврал, когда признавался. Я ведь мог так сделать, а?

— Да, полагаю, могли.

— Убиты двое полицейских, — смачно сказал он, — моя фотография должна появиться на первых полосах всех газет.

Я кивнул. На его лице появилась тень коварства:

— А вдруг я стал бы отрицать, что устроил этот последний взрыв? Признал все другие, но отказался бы от этого? Моя фотография всё равно бы появилась во всех газетах?

Я указал вниз на улицу:

— Чёрт побери! Вы когда-нибудь видели что-нибудь подобное?

Он перегнулся через подоконник и скосил глаза. Это было секундным делом. Стюарт вопил всё время, пока летел вниз.

Пит уселся на табуретку возле стойки и заказал чашку кофе.

— Каждый день узнаёшь что-нибудь новенькое. Я готов был поклясться, что такие стюарты не прыгают из окон.

Я пожал плечами:

— Не будем сокрушаться. У нас есть признание и этого достаточно. Он сэкономил государственные деньги.

Пит наблюдал за тем, как бармен готовил кофе.

— Ты знаешь, Фред, всё это время, что мы возились со Стюартом, у меня были самые разные соображения об этом последнем взрыве, и они всё ещё у меня есть, и я собираюсь поработать над ними — просто из любопытства.

— И зря потратишь время, Пит.

— Это моё время, Фред. Я не собираюсь предъявлять за него счёт департаменту, — он добавил сливок в свой кофе. — Не хочу сказать, что Стюарт невиновен, слишком многое говорит за то, что виновен. Просто у меня есть чувство, что он виноват не во всём.

Он подавил зевок и взглянул на часы:

— Больше всего мне охота сейчас оказаться в своей квартирке, босиком. Но я обещал заскочить к своим на пару часиков, — он потянул свой кофе. — Но к десяти-то уж как пить дать буду в своей постельке.

Было девять часов, когда я приехал к Эйлин. В голосе её слышалось нетерпение:

— Ну как?

— Мы получили признание, — сказал я, — на все четырнадцать взрывов.

Эйлин медленно улыбнулась:

— Ты, должно быть, говорил очень убедительно.

Я швырнул шляпу на кушетку:

— Стюарт выпрыгнул из окна вскоре после того, как подписал признание. Я был единственным свидетелем.

Она, казалось, повеселела, но потом снова нахмурилась:

— Может быть, не всё ещё позади. Есть Пит. Мне кажется, он не удовлетворён. Он во всё сует свой нос. Он любит всё проверять.

Я обнял её:

— Не беспокойся об этом, солнышко.

Мы посмотрели друг другу в глаза.

— Да?

— Я сделал ещё одну упаковку и заглянул на секундочку в квартиру Пита, пока его не было. Как только у него зазвонит телефон, его разнесёт на куски.

В одиннадцать я набрал номер Пита. Так, на всякий случай.

 

Похищение

Адам Карлсон услышал едва различимый вой собаки, а через пятнадцать секунд — гул летящего самолёта. Шум двигателей быстро нарастал, самолёт пролетел прямо над домом.

При свете мощной лампочки без абажура, висевшей под самым потолком, он по часам определил время: два часа тридцать две минуты ночи.

Адам сел на койку и ещё раз внимательно осмотрел комнату. Три с половиной на четыре метра. Без окон. Стены, пол и потолок из прочного бетона. Толстая дубовая дверь. Почти полностью звуконепроницаемая, но не совсем. Собака воет где-то поблизости.

Сколько времени он здесь находится? Кажется, что прошло несколько дней, хотя на самом деле всего около восьми часов. Всё началось вчера вечером. Каким будет конец?

Адам поставил машину в гараж и направился по длинной дорожке к дому. Из темноты вдруг появились двое, оба с опущенными налицо глухими капюшонами с прорезями только для глаз и с пистолетами в руках.

Он, конечно, дёрнулся, но по-настоящему не испугался. Поднял руки вверх и сказал: «Заберите деньги, но оставьте бумажник». В тот момент он подумал о возне, связанной с получением дубликатов водительского удостоверения и других документов, если они заберут у него бумажник.

Но их не интересовали ни деньги, ни бумажник. Высокий плотный мужчина движением пистолета приказал ему идти впереди себя. Они вернулись назад к подъездной дороге, вышли через ворота на улицу и подошли к седану тёмного цвета, стоявшему на обочине дороги.

Адаму завязали глаза, связали руки и ноги и уложили на пол в задней части кузова. Сначала он пытался следить за направлением движения, но автомобиль совершил столько поворотов, что он запутался и сдался.

После примерно часовой езды автомобиль остановился, Адаму развязали ноги.

Провели по дорожке с завязанными глазами. Он услышал звук отпираемой двери. Спустившись вниз по ступеням, он попал в эту комнату.

Когда ему развязали руки и сняли повязку с глаз, он увидел ярко освещённую комнату, в которой были только койка, стул и стол. На столе лежали лист бумаги и ручка.

Высокий мужчина заговорил первым.

— Садись, — приказал он. — Напиши своей жене записку. Нам нужно двести тысяч долларов.

Адам вытаращил глаза.

— Двести тысяч?

— Совершенно верно, мистер. Теперь вы, наконец, поняли, для чего мы вас схватили, — сказал высокий с лёгкой усмешкой.

Адам облизал пересохшие губы.

— Моя жена уехала в Европу на прошлой неделе вместе со своей матерью.

Мужчины в капюшонах переглянулись. Высокий поднял пистолет.

— Нам нужны двести тысяч. Нам всё равно, как вы их добудете или кто их добудет для вас.

Адам сел за стол.

— Деньги можно получить только через Гарольда Баннистера. Он мой адвокат и советник.

Пистолет снова поднялся.

— Возьми ручку. Я скажу тебе, что нужно писать.

И Адам написал следующее:

«Дорогой Гарольд!

Мне нужно, чтобы Вы собрали двести тысяч долларов купюрами достоинством не более ста долларов.

Вам сообщат по телефону, как поступить с деньгами.

Не сообщайте в полицию. Если Вы туда обратитесь, то никогда более не увидите меня живым.

Адам Карлсон».

Высокий мужчина прочитал записку и кивнул. Затем оба вышли из комнаты, и Адам услышал, как запирают дверь.

Адам снова прилёг на койку и закрыл глаза. Может быть, они решили его убить после получения денег? Но если они намерены его убить, то зачем они надевают капюшоны? Адам ухватился за эту мысль. Пока они будут носить капюшоны и стараться быть не опознанными, его жизнь в безопасности.

Адам проснулся от звука отпираемого замка. Он посмотрел на часы. Было восемь часов двадцать пять минут. Его сердце учащённо забилось.

Высокий мужчина внёс поднос. На его голове был капюшон.

— Завтрак, — сказал он.

Он подождал, пока Адам позавтракает, затем вынул из кармана повязку и завязал Адаму глаза.

— Позвони в свою контору. Скажешь секретарше, что приедешь не раньше чем через неделю. Сообщи, что ты собираешься путешествовать.

Его вывели за дверь комнаты.

— Какой номер у твоей секретарши? — спросил высокий.

Адам сказал ему номер и услышал, как тот стал крутить диск телефонного аппарата. Затем ему дали в руки трубку. На телефонный вызов ответила его секретарша.

— Мадж, — сказал Адам, — меня не будет около недели. Я решил немного отдохнуть и попутешествовать.

— Да, сэр, — ответила она. — Как можно будет с вами связаться, если возникнет такая необходимость?

— Это не понадобится, — сказал Адам. — Отложите все дела и отмените все встречи.

Высокий забрал у него трубку.

— Может быть, следует позвонить ещё кому-нибудь? Подумай хорошенько, ради собственного здоровья, потому что нам не нужно, чтобы кто-нибудь начал тебя разыскивать с помощью полиции.

Адам подумал и сказал:

— Моей домоправительнице.

Он сообщил высокому номер, и тот снова сунул ему в руки трубку.

— Миссис Риган?

— Да, — ответила она. — Это вы, мистер Карлсон?

— Да.

— Где вы? Когда вы не спустились к завтраку, я забеспокоилась и послала Джеймса на поиски. Но он вас не нашёл. Он сказал, что вы вчера вечером были дома, так как все автомобили стоят в гараже.

— Да, я был дома. Утром я ушёл очень рано, за мной заехал знакомый. Миссис Риган, я буду отсутствовать около недели. Решил немного отдохнуть.

— Это хорошо, — сказала она, — но вчера с вечерней почтой пришло письмо от вашей жены. Я положила его на стол в холле, но вы его, наверное, не заметили.

— Да, я не обратил внимания.

— Может быть, вы желаете получить его до отъезда?

— Нет, сохраните его до моего возвращения.

После небольшой паузы миссис Риган спросила:

— Можно переслать письмо туда, где вы будете отдыхать.

— Не нужно. Я ещё окончательно не решил, куда ехать.

Высокий отвёл его обратно в комнату и снял с глаз повязку. Вечером его напарник принёс Адаму ужин.

«По-видимому, они сторожат у двери по очереди: высокий днём, а маленький — ночью» — подумал Адам, а вслух спросил:

— Имеются ли известия от Баннистера?

Маленький мужчина отрицательно покачал головой.

Он с нетерпением ждал, когда Адам закончит ужинать. У него была привычка щипать костяшки пальцев на правой руке.

Утром высокий мужчина принёс Адаму завтрак.

Адам начал с кофе.

— Вы получили деньги?

Высокий ответил движением головы.

— Нет. Мы дали Баннистеру срок до четверга.

Часы, дни и ночи тянулись очень медленно. В четверг вечером высокий мужчина пришёл и жёстко сказал:

— Баннистер тянет резину. — Он вынул из кармана повязку для глаз. — Я хочу, чтобы ты поговорил с ним, причём тебе нужно постараться убедить его приготовить деньги к двенадцати часам завтра, иначе будет поздно. Ты понял меня?

Адам вытер пот со лба.

— Да, я всё понял.

По телефону Адам сказал:

— Гарольд, почему вы не приготовили деньги?

— Адам, — сказал Баннистер, — это вы?

— Да.

— С вами всё в порядке?

— Да, — ответил Адам. — Но они говорят, что вы тянете резину.

Баннистер ответил не сразу.

— Нет, Адам. Для того чтобы добыть столько наличных денег, требуется время. Кроме того, принадлежащие вам акции фирмы «Олтилайн Кемиклз» сегодня по курсу стоят всего двадцать восемь с половиной. Я подумал, что к понедельнику курс поднимется.

— Продайте их немедленно, — решительно сказал Адам.

Баннистер вздохнул.

— Хорошо, Адам. Кроме того, за ваш пакет акций фирмы «Шор Апартмент» Роджерс даёт всего семьдесят пять тысяч.

— Пусть берёт. — Адам сильно сжал трубку. — Гарольд, нужно достать деньги к двенадцати часам завтра. Если вы этого не сделаете, то будет уже поздно.

Баннистер молчал несколько секунд.

— Я понял, Адам. Деньги я обязательно найду. Можете на меня рассчитывать.

На следующий день в тринадцать часов, когда высокий принёс ленч, Адам спросил:

— Баннистер собрал деньги?

Высокий проворчал:

— Мы ему позвонили, и он сказал, что да. Но мы всё узнаем окончательно сегодня вечером, когда их получим. — Он поставил поднос на стол. — Моли Бога, чтобы всё прошло гладко.

Поздно вечером Адам услышал, как в замке двери повернулся ключ. Его сердце заколотилось. В комнату вошли двое в капюшонах.

Десять минут спустя Адам уже лежал, связанный по рукам и ногам, с повязкой на глазах, в машине. Ехали они очень долго. Наконец машина остановилась, его вытащили из неё и бросили на траву рядом с дорогой.

Адам со страхом ожидал, что за этим последует. Через минуту он услышал, что автомобиль уехал.

Полежав несколько минут, он начал пытаться ослабить путы. Освободившись от них, встал и огляделся вокруг. В ярком свете луны он увидел вдали фермерский домик и сарай. И двинулся по направлению к ним, намереваясь просить о помощи.

Примерно к двум часам утра полиция закончила допрашивать Адама и отпустила его.

На улице его ожидал Гарольд Баннистер.

Баннистер выглядел очень утомлённым.

— Полиция меня просто замучила. Она утверждает, что я должен был сообщить им о вашем похищении, как только получил записку от вас.

Они сели в автомобиль Баннистера. Адам потёр глаза. Он очень устал, но был слишком взволнован, чтобы уснуть.

— Я бы с удовольствием чего-нибудь выпил.

Баннистер включил стартёр.

— Всё везде закрыто, но я могу угостить вас у себя дома.

Двадцатью минутами позже Адам уже сидел у Баннистера в гостиной. Баннистер подошёл к шкафу с напитками.

— Тот, кто мне звонил по телефону, говорил как уроженец Среднего Запада. А как разговаривал другой?

— Я не знаю, — сказал Адам. — Он не произнёс ни одного слова.

Тут Адам услышал вой собаки.

Он застыл, когда услышал гул приближающегося самолёта. Гул всё нарастал, пока самолёт не пролетел над домом.

Адам взглянул на часы. Было два часа тридцать две минуты ночи.

Он выпучил глаза. Вой собаки и гул самолёта он слышал в это самое время каждую ночь, начиная с прошлого понедельника.

Баннистер разглядывал бутылки в шкафу.

— Куда же подевался вермут? — И он рассеянно пощипал костяшки на правом кулаке. — А, вот он! — Баннистер взял бутылку и повернулся к Адаму. — Будем надеяться, что полиция изловит ваших похитителей.

Адам посмотрел на пол, и ему показалось, что видит комнату в подвале дома. Затем он взглянул на маленького адвоката.

— Да, — сказал он, слегка улыбнувшись, — мне почему-то кажется, что им это удастся.

 

Задержанное письмо

[6]

Ребята явно обознались. Они-то думали, что умыкнули Харли Пендлтона. Мы с ним и впрямь похожи, только он — владелец фирмы «Аэросани Пендлтона», а я — всего лишь его служащий.

Дело было в понедельник, около полудня, когда мистер Пендлтон приоткрыл дверь своего кабинета, оглядел приёмную и увидел, что в ней всего один человек — ваш покорный слуга.

Он бросил мне ключи от машины.

— Уилбер, заправьте мою машину, проверьте уровень масла и давление в шинах. Вечером я еду в Мэдисон, у меня нет времени…

— Хорошо, сэр, — ответил я и, накинув пальто, спустился вниз. Яркая вывеска на автостоянке сообщала всему миру: «Пендлтон». Я подошёл к «линкольну» своего начальника.

Но, не успел я вставить ключ в замок, как за моей спиной остановился салатовый седан, и оттуда выскочили двое парней. Они схватили меня и запихнули в свою машину, прижав к полу у заднего сиденья.

— Послушайте, в чём дело? — спросил я.

Сидевший на мне парень хмыкнул.

— Это похищение? — не унимался я.

— Вот именно, мистер.

Я рассмеялся.

— Ну, тогда вы дали маху, ребята. Моё имя Уилбер Кроуфорд. А вы, насколько я понимаю, охотились за мистером Пендлтоном.

— Умолкни, — равнодушно обронил мой всадник.

Я снова завёл свою песню, но получил пинок в рёбра и решил покориться судьбе.

Человеку, лежащему на полу машины, любая поездка кажется бесконечной. По моим прикидкам, прошло не меньше двух часов, прежде чем машина, прошуршав покрышками по мелкому щебню, остановилась.

Из разговора, который мои похитители вели между собой по пути, я узнал, что водителя зовут Макс, а парня, сидевшего на мне, — Кларенс.

Наконец этот последний убрал ноги с моих боков.

— Вылезай, приехали.

Мы были в какой-то убогой деревушке, возле фермы. Я хотел было дать дёру, но Кларенс крепко схватил меня за локоть и втолкнул в дом. Там я снова попытался внести ясность.

— Меня зовут Уилбер Кроуфорд, никакой я не Пендлтон. Я служу в фирме, но не владею ею.

— Ну-ну! — юродствуя, пролаял Кларенс. — Святая правда!

Он потащил меня на второй этаж и втолкнул в тесную спальню. Лязгнул замок, и я остался в одиночестве. Единственное окно было забрано крепкой решёткой. Похоже, они продумали всё загодя.

Я пригляделся к стоявшей перед домом машине. Может, она угнана? Хотя нет: слишком опасно два с лишним часа раскатывать на краденом автомобиле, да ещё с заложником. Скорее всего, машина принадлежит одной из этих образин. И тут я подумал: надо бы запомнить номер.

Осмотревшись, я заметил в полу вентиляционную решётку и опустился на карачки. Внизу, в гостиной, Макс и Кларенс смотрели по телевизору выпуск новостей.

«Сегодня в полдень с автостоянки у завода «Аэросани Пендлтона» похищен Уилбер Кроуфорд. Свидетель, видевший, как двое людей увозили его на машине, был слишком далеко, чтобы рассмотреть номер. По его словам, машина была салатовым седаном последней модели. Полиция предполагает, что похитители обознались, приняв Кроуфорда за Харли Пендлтона, президента фирмы…»

Кларенс чертыхнулся и встал со стула. Я услышал на лестнице его шаги. Распахнув дверь, он уставился на меня.

— Так ты и правда не Харли Пендлтон?

— О чём я вам и толковал.

Он смерил меня злобным взглядом.

— Значит, за тебя мы не получим и цента.

— Вот видите, — я улыбнулся. — Теперь меня можно и отпустить.

Кларенс помолчал.

— А почему это мы должны тебя отпускать?

Я едва не поперхнулся. Надо было потянуть время.

— Вообще-то я мог бы принести вам кое-какую выгоду. Неплохой куш. Направьте Пендлтону письмо с требованием выкупа.

— Зачем? Он что, выложит за тебя двести тысяч? За рядового служащего?

— Ещё как выложит! Испугается газетчиков. Представляете, что они напишут, если он бросит меня на произвол судьбы? Скажут, что он зверь, а не человек. Зачем ему такая реклама? А если он выложит эти жалкие двести тысяч, народ будет считать его героем.

— Пожалуй, в этом что-то есть, — поразмыслив, согласился Кларенс.

Я энергично закивал.

— Вот-вот. Вся Америка начнёт приобретать его аэросани. Ему ещё придётся расширить производство. Деньги потекут рекой…

— Ладно, не увлекайся! — рявкнул Кларенс. Он повёл меня вниз и снабдил листом бумаги и шариковой ручкой. — Пиши под диктовку: «Они требуют за меня двести тысяч долларов. Переведите деньги на закрытый счёт в банке. Срок — неделя».

Я надписал конверт и наклеил марку, после чего Кларенс вновь препроводил меня наверх. Теперь можно было надеяться, что меня не убьют. А вдруг придётся сочинять ещё одно письмо?

Миновали понедельник, вторник, среда… В четверг утром я начал беспокоиться, дошло ли письмо по назначению.

В два часа пополудни я увидел из оконца, как в полумиле от дома остановились машины. Из них высыпали люди, разбежались по полю и принялись крадучись приближаться к ферме.

Я приник к вентиляционной отдушине, наблюдая за Кларенсом и Максом, смотревшими телевизор. Полиция ворвалась в комнату. Застигнутые врасплох похитители тотчас сдались.

Когда я спустился вниз, Кларенс громогласно удивлялся происшедшему.

— Как вы нас нашли? — вопрошал он старшего полицейского.

Тот ухмыльнулся.

— По конверту с письмом. Почтовый индекс был неправильный, письмо пришлось задержать. Индекс оказался настолько дурацким, что мы задумались, а вдруг мистер Кроуфорд хотел сообщить нам что-то важное, к примеру, номер машины. Так и вышло. Мы проверили номер и узнали, кому принадлежит этот салатовый седан.

Макс угрюмо взглянул на Кларенса.

— Как тебя угораздило отправить письмо с номером моей машины?

Кларенс передёрнул плечами.

— А откуда мне было знать этот чёртов номер?

На службе меня встретили как героя. А в следующий понедельник мистер Пендлтон открыл дверь своего кабинета, огляделся и, не увидев никого, кроме меня, бросил мне ключи от машины.

— Уилбер, заправьте мою машину, проверьте уровень масла и давление в шинах. Вечером я еду в Мэдисон, у меня нет времени…

На этот раз никто не стал похищать меня.

 

Разделяй и властвуй

Джек вызвал меня около одиннадцати, и полтора квартала до «Зелёного доллара» я прошёл пешком. За столами для блэкджека игра шла хорошо, около автоматов жизнь просто кипела, но я подумал, что с «фараоном» надо что-то делать. Клиенты определённо не жаловали эту игру.

Я начинал с «Зелёного доллара», но теперь мне принадлежали ещё два игорных дома. И если я уходил, то оставлял за себя Чарли.

Когда я открыл дверь кабинета, он сидел за столом, а на его лице отражалась тревога.

— У нас проблемы, Томми, — порадовал он меня.

Я сел в кресло, закурил.

— Разве их когда-нибудь не бывает?

— Тут другое дело. Может, волноваться не о чем, а может, на нас крепко наехали.

Я сломал спичку и бросил в пепельницу.

— Кто-то хочет урвать свою долю?

— Похоже на то. Здоровенный верзила тыкал мне пальцем в грудь в этом самом кабинете. Сказал, что он и его дружки желают получать пять сотен долларов каждую неделю.

— Тебе следовало вышвырнуть его за дверь, — я затянулся и выпустил струю дыма.

— Я — осторожный женатый человек, у которого растут двое детей. Я не знал, кто его друзья, и у меня не было желания это выяснять.

— Кто-нибудь из наших знакомцев?

— Судя по выговору, он со Среднего Запада. Наверняка не местный. Он думал, что заведение принадлежит мне.

— Так ты полагаешь, что он может работать в одиночку?

— Не совсем. Мне сказали, что его напарник крутился на другой стороне улицы. А верзила должен скоро появиться в «Четырёх тузах».

Я положил ноги на банкетку.

— Никаких имён он не упоминал?

— Сказал, что я должен называть его Душегубом.

Чарли взял сигару из деревянного ящичка на столе, откусил кончик.

— Соседи голоса не подавали?

— Как я понимаю, эти ребятки только начали, — Чарли раскурил сигару. — Все затаились и ждут твоей реакции, — он поймал мой взгляд. — Я волнуюсь, Томми.

Азартные игры в этом штате разрешены законом и практически не связаны с криминалом. Я бы не хотел, чтобы что-либо менялось.

В «Четырёх тузах», моем самом новом и большом игорном доме, был и ночной клуб, чтобы гости могли поразвлечься, отойдя от столов для игры в карты или кости.

Еда приносила мне убытки, на спиртном я не зарабатывал ни цента, но низкие цены привлекали народ. И в итоге, благодаря картам, костям и автоматам, я каждый день оставался в плюсе.

Войдя в кабинет, я обнаружил там Хуаниту Риас. Она сидела, положив ноги на стол, со стаканом «манхэттена» в руке.

В ночном клубе у неё был сольный номер в костюме из фазаньих перьев, и смотрелась она в нём очень даже неплохо. Кроме перьев, костюм состоял из нескольких клочков блестящей парчи, а перья она оставила в гримёрной.

Хуанита ослепительно улыбнулась.

— Я знала, что ты вернёшься. Я же неотразима.

Она убрала ноги со стола и лениво потянулась, чтобы я мог полюбоваться её фигурой.

— Как тебе нравится мой новый костюм? Ты только пощупай материю. Самая лучшая.

— Почему бы тебе его не снять? — предложил я. — Ночь жаркая и душная.

Она взбила чёрные мексиканские волосы.

— Тебе, должно быть, особенно жарко.

— Да уж, — я с улыбкой смотрел на её длинные, стройные ноги, высокую грудь, которая при вдохе едва не рвала бюстгальтер.

Она уже потянулась к застёжке на спине, когда на столе загудел этот чёртов аппарат внутренней связи. Я щёлкнул переключателем и услышал голос Сида, старшего управляющего.

— Какой-то здоровяк очень хочет тебя видеть. Я чую беду. Хочешь пообщаться с ним, или кликнуть вышибал, чтобы выкинули его?

— Пришли его ко мне, — ответил я. — И держись поблизости, на случай, если позову на помощь, — я взглянул на Хуаниту. — Ты иди. Если останешься, будешь меня отвлекать.

— Нет, — она мотнула головой. — Я хочу посмотреть. Буду сидеть тихо, как мышка.

Вошёл мужчина ростом под шесть футов, но веса в нём было на добрых семь. А по физиономии чувствовалось, что она пережила не одну драку.

Он приподнял кустистую бровь, увидев Хуаниту, она же ему подмигнула и крутанула бёдрами. Тут уж он просто вытаращился на неё, забыв обо всём на свете.

Встав из-за стола, я пару раз щёлкнул пальцами.

— Я здесь.

Он сурово глянул на меня, оно и понятно, кому охота отрывать взгляд от Хуаниты, но решил, что пора переходить к делу.

— Ты — Томми Гарригэн, хозяин этого заведения?

— Это я. А это — моя куколка. Так что не вздумай зариться на неё.

Его физиономия стала ещё суровее.

— Перейдём к делу. С этого момента каждую неделю ты платишь мне пять сотен. И тогда я буду паинькой. А иначе — пеняй на себя.

— Я готов спорить, что он может почесать колено, не нагибаясь, — сказал я Хуаните. — Узнай, пожалуйста, нет ли у повара бананов.

— Лично я думаю, что он просто душка, — ответила Хуанита.

Огромные уши Душегуба покраснели.

— Твоя болтовня обойдётся тебе в шесть сотен в неделю.

— А может, одних бананов тебе мало, Толстяк? — спросил я. — Так ты скажи, на мою кухню никто не жалуется.

Он шагнул к столу, замахиваясь здоровенным кулаком.

— Семь сотен в неделю. А расписку получишь вперёд.

Он первого удара я уклонился и взял со стола кусок окаменелого дерева, которое использовал вместо пресс-папье. А когда и второй удар прошёл мимо, врезал ему в челюсть.

Его глаза остекленели и без лишних слов он опустился на ковёр.

Хуанита наблюдала за его ровным дыханием.

— Ты думаешь, это был честный поединок? — с сомнением спросила она.

— Разумеется, честный, — мой голос переполняло негодование. Я подкинул пресс-папье на ладони. — Эта штука весит не больше двух фунтов. Так что его преимущество в весе никак не меньше сорока.

Хуанита закурила.

— Что-то в твоей логике не так, но вот не могу сообразить, что именно.

Я присел на корточки рядом с Душегубом, посмотрел, что у него в карманах. Среди прочего нашёл пистолет сорок пятого калибра, ключ от номера 424 отеля «Холдер», а в бумажнике — водительское удостоверение. Звали его Куинси Элвуд Доуд.

— У него семнадцать долларов, — улыбнулся я Хуаните. — Едва ли он смог бы устроить тебе весёлый вечер.

— Ха! — она повела плечами. — Деньги — ещё не всё.

Я снял с Душегуба наплечную кобуру, надел на себя.

— Почему бы тебе не позвонить в полицию? — спросила Хуанита. — Так будет гораздо проще.

Аккурат в этот момент Сид всунулся в кабинет, и я попросил его привести пару парней покрепче, чтобы выволочь Душегуба в проулок.

Когда я надел шляпу и собрался уходить, Хуанита положила руку мне на плечо.

— Будь осторожен. Ты и представить себе не можешь, чего ты лишишься, если тебя вдруг убьют.

— Ох, уж мне эти пустые разговоры, — я убрал с её лба прядь волос. — Готов спорить, ты ещё девственница.

На её щеках выступили пятна румянца.

— Как можно сказать такое современной девушке?

Войдя в отель «Холдер», я прямиком направился к Фредди, портье.

— У тебя остановился один здоровяк? Фамилия — Доуд.

— Да, — Фредди обратил внимание на выпирающую под пиджаком кобуру. — Зачем тебе пистолет?

— Он один?

— Поселился он в одноместном номере. Но приехал с каким-то коротышкой и дамой, — он повернулся к ячейкам с ключами. — Они сняли три номера — 423, 424 и 425.

В кармане Доуда лежал ключ от 424-го. 423-й заняла мисс Мавис Фроули, в 425-м — Джим Бикер.

— Дамочка произведёт на тебя впечатление, — продолжил Фредди. — Всё при ней, но вырублено из камня. Лицо куколки, но без тени улыбки.

Я забарабанил пальцами по стойке.

— Фредди, сможешь достать мне чистый пузырёк из-под какой-нибудь микстуры? И наполни его водой, хорошо?

— Нет проблем, — кивнул он. — Но я сегодня не сомкну глаз, если ты не намекнёшь, а что, собственно, происходит.

Я одарил его ласковой улыбкой.

— Твои юные уши этого не вынесут.

Дверь 425-го открыл худощавый коротышка, в рубашке в мелкую полоску и с усиками.

Я ободряюще улыбнулся ему и двинул ребром ладони по переносице.

— Эй! — он отлетел на пару футов. — В чём дело?

Я расстегнул пиджак, чтобы пистолет не укрылся от его взгляда.

— Ты — коп, или кто? — спросил он.

— Я похож на копа, Сморчок? — теперь я отвесил ему оплеуху.

— Эй! — завопил он. — Прекрати! Уж не знаю, кем ты себя мнишь, но у тебя нет права бить добропорядочных граждан.

— Я, конечно, никто, — я продолжал улыбаться. — Но представляю Синдикат.

— Синдикат? — заверещал он. — Какой Синдикат?

Я покачал головой, как бы говоря: ну нельзя же быть таким глупым.

— Тот самый Синдикат. Департамент силового воздействия и наказания, — я подвесил ему фонарь под правый глаз. — Большие люди сообщили мне, что некая заезжая троица решила начать здесь свой бизнес.

Он сжался в комок, когда я вновь поднял руку, на этот раз, чтобы почесать ухо.

— Говори, — нервно бросил он. — Я готов слушать, и для этого вовсе не обязательно распускать руки.

Бикера прошиб пот под моим долгим, изучающим взглядом.

— Да, очень уж ты похож на Хоппи Нолана. Тот же тип. То же телосложение.

Бикер облизал губы.

— Кто такой Хоппи Нолан?

— Хоппи был мелким бандитом из Филадельфии. Год тому назад попытался сделать деньги на Синдикате, — я снял шляпу, горестно вздохнул и на несколько секунд прижал к сердцу. — Попал под автомобиль.

Адамово яблоко Бикера ходило вверх-вниз.

— Этой трагедии можно было избежать. Но у Хоппи сильно обгорели стопы, поэтому ему не хватило проворства, — я хищно улыбнулся и шагнул к нему. — Ай-ай-ай, я же забыл представиться. Зови меня Костровым.

Он вжал голову в плечи, попятился.

— Вы что-то неправильно поняли, мистер. Я просто проезжал через город. И когда вы вошли, как раз собирал вещи, чтобы успеть на поезд.

Я достал сигарету, чиркнул спичкой, закурил, и не гасил спичку, пока она не догорела до кончиков пальцев. Бикер в ужасе смотрел на маленький огонёк.

— Я вернусь через час. К этому времени ты уже будешь сидеть в поезде, не так ли?

— Обязательно, — заверил он меня, — даже если поезда не будет.

Мавис Фроули лишь чуть приоткрыла дверь. Я увидел рыжие волосы и холодные зелёные глаза.

— Убери свою чёртову ногу, а не то я позову копов, — предупредила она.

— Валяй, — я распахнул дверь и протиснулся в номер, — но мне представляется, что ты предпочитаешь не иметь дела с копами.

Её глаза затуманились.

— Я беру тысячу долларов в минуту. Если у тебя нет таких денег, воспользуйся услугами девушек, которые кучкуются в баре.

— Разве я похож на мужчину, который платит за любовь?

Мавис отступила к маленькому столику, положила руку на телефонную трубку.

— Мне позвонить, чтобы тебя вышвырнули, или уйдёшь сам?

Я добродушно улыбнулся.

— Прежде чем ты соединишься с телефонисткой, я успею выбросить тебя в окно.

— Пошёл ты к дьяволу!

— Нет нужды посылать меня куда-либо. Я же зашёл по-дружески… в этот раз.

Её глаза вспыхнули ненавистью.

— Чего ты хочешь?

— Если бы тебя, крошка, — я вздохнул. — Но я по делу, — я затушил сигарету в пепельнице. — Зови меня Брызгун. Босс говорит мне, что ты с помощью пары мартышек хочешь снять сливки с этого города.

Мавис убрала руку с телефона.

— Босс?

— Босс, — подтвердил я. — Город уже обложен данью. И конкуренция нам ни к чему.

— Тогда почему бы тебе не поговорить с моими мальчиками?

— Уже поговорил, — я встретился с ней взглядом. — Бикер всё понял, а вот Доуда немного помяли.

Впервые в её глазах мелькнула неуверенность.

— Тебе меня не запугать!

— Разумеется, нет.

Ещё какое-то время мы смотрели друг на друга, и ей определённо стало не по себе.

— Я не говорил тебе о Майре Лоусон? — полюбопытствовал я.

Мавис промолчала.

— Так вот, — радостно продолжил я, — Майра попыталась вести за столом для блэк-джека свою игру. Стол её не давал должной прибыли, и мы приглядывали за ней, пока не выяснили, в чём дело. Она всё ещё в городе, но сама моет посуду после еды и не выходит днём. Кислота, знаешь ли.

Я уже держал пузырёк в руке, так что мне осталось лишь поднять его повыше.

— Выглядит, как вода, не правда ли?

Лицо её побелело, и я предоставил ей время на раздумья.

Наконец она спросила:

— Сколько у меня времени, чтобы убраться отсюда?

— Один час, — ответил я и неторопливо направился к двери.

— Я уеду, — с горечью добавила она, — но лишь потому, что не могу работать без мальчиков.

В вестибюле меня подозвал Фредди.

— Звонил Сид. Просил немедленно связаться с ним.

Я вошёл в телефонную будку и набрал номер «Четырёх тузов».

— Бабуин, которого ты уложил, ушёл пятнадцать минут назад. На всякий случай, я послал следом одного из моих парней.

— И он поджидает меня?

— Да. Вроде бы ушёл, потом вернулся. Затаился в проулке с куском трубы. Вызвать копов?

— Нет. Я поймал кураж. Думаю, справлюсь сам.

Я направился к «Четырём тузам», но не доходя, свернул в бар-гриль, дверь кухни которого выходила в тот же проулок.

Держась в тени, увидел Душегуба, который отирался около чёрного хода «Четырёх тузов». Наверное, ждал, когда я выйду глотнуть свежего воздуха.

Достав пистолет, я на цыпочках подкрался к нему. Душегуб так пристально смотрел на дверь, что мне не составило труда врезать ему рукояткой пистолета за ухом.

Он тихонько выдохнул, и повалился бы на землю, если бы я не подставил ему плечо. Весил он много, но мне удалось дотащить его до кабинета и положить на диван.

Я поставил на кофейный столик стакан и бутылку виски, а сам сел за стол. Душегуб очнулся через десять минут. Застонал, прежде чем открыть глаза.

Не сразу, но увидел меня.

— Опять ты? — спросил он.

— Уж признай, пожалуйста, что я тебе не по зубам.

Душегуб долго сидел с закрытыми глазами.

— Не выпендривайся. На кулаках мы с тобой ещё не сошлись. Чем ты меня стукнул на этот раз? Дубинкой?

Тут он заметил бутылку виски. С огромным трудом сел, налил себе чуть ли не половину стакана. Глотнул, вытер рот рукавом. Уставился в пол.

— Ты меня сделал, — мрачно признал он.

— Не грусти. Твои друзья выступили не лучше и уезжают из города.

Душегуб допил виски, плеснул в стакан новую порцию.

— Я знал, что ничего не получится, но всё равно неприятно, — он скривился, коснувшись головы. — Староват я для таких передряг.

Он вновь отдал должное виски, оглядел кабинет, обстановку.

— И ты всё это заработал честно?

— Более-менее. Только не кулаками, а головой.

— Не трогай больную мозоль, — он тяжело вздохнул. — Пожалуй, пойду. Слушай, у тебя не будет десятки или двух на билет? Я на нуле.

Его смирение мне понравилось.

— Копы тобой не интересуются?

— Нет, если ты не подашь жалобу. Я чист, как выпавший снег. Только что вышел из государственного пансиона и не успел сделать ничего плохого.

— Ты седеешь, Душегуб. Как насчёт того, чтобы начать работать? Будешь носить смокинг с гвоздикой в петлице. Из тебя получится хороший вышибала. Для начала положу тебе девяносто пять баксов в неделю.

— Ты серьёзно? — Душегуб уставился на меня.

— С условием, что не будешь лапать Хуаниту. Она моя.

— Ты лишаешь меня сладкого, но я согласен. Сейчас разрыдаюсь от счастья, — он взялся за мятую шляпу. — Только мне нужно отдохнуть день или два. Болит голова.

После его ухода я снял пиджак и галстук, вытянулся на диване. «Разделяй и властвуй, — подумал я. — Случается, эта политика срабатывает». И закрыл глаза.

Открыл, когда в кабинет вошла Хуанита, с улыбкой на лице и какими-то ленточками на теле.

Она заперла дверь на ключ, притушила свет.

— Ты выглядишь усталым.

— Выдался тяжёлый день.

Она присела на диван.

— Что-то у тебя заблестели глаза. О чём ты думаешь?

Я потянулся к одной из ленточек. Широко улыбаясь, Хуанита наклонилась ко мне.

 

Завязал

[7]

Представившись, шериф Тейт с ходу начал извиняться.

— Простите, мистер Уоткинс, но нам позарез нужен адвокат.

Я приоткрыл дверь пошире.

— Кому это вам?

— Я из полицейского участка, — ответил он. — Мы задержали преступника, и он хочет дать показания.

Я взглянул на часы. Было ровно семь утра.

— Ну и пусть себе даёт.

Тейт снисходительно усмехнулся:

— Стараемся идти в ногу со временем, мистер Уоткинс. Теперь уже нельзя просто записать показания подследственного, даже если он рвётся их дать. Прежде всего, мы обязаны предупредить: если у него нет желания говорить, он вправе молчать. Вы ведь слышали про указ Миранды? Если упрямец продолжает настаивать, то в наших интересах, чтобы показания давались в присутствии его адвоката. Тогда он не сможет впоследствии отказаться от своих слов. Всё это я прочитал в «Руководстве», разосланном Ассоциацией шерифов.

— Послушайте, — сказал я, — у меня здесь свои дела. Сегодня днём в Верховном суде штата слушается одно из моих дел, и я обязан там быть.

— Вся процедура займёт не более получаса, — настаивал Тейт. — В указе Миранды не уточняется, как долго вы должны быть адвокатом подследственного. Понимаете, после подачи показаний ему не возбраняется прибегнуть к услугам другого юриста.

Я бросил взгляд на уже упакованные чемоданы:

— А что, в городе нет своих адвокатов?

— Есть, два, — закивал он. — Но оба в Джефферсон-сити на этой неделе. Сессия окружного суда, знаете ли, — он переступил с ноги на ногу. — Заключённый по фамилии Даусон пойман с поличным при попытке взломать сейф в магазине Хэррингтона.

Я потёр подбородок:

— Вы лично его взяли?

— Нет. Сам Хэррингтон. Он живёт прямо над магазином. Спустился на шум с пистолетом. Увидел убегающего по переулку Даусона, выстрелил и ранил. Ничего, впрочем, серьёзного — слегка задел ногу.

Я немного подумал:

— А Хэррингтона арестовали?

Тейт смущённо заморгал:

— Хэррингтона? А за что?

— На территории такого небольшого городка стрельба должна быть строжайше запрещена.

— Само собой. Но Хэррингтон защищал свою собственность.

Я коварно усмехнулся:

— Куда, вы говорите, был ранен подследственный?

— В икру.

— Другими словами, когда Хэррингтон его ранил, он убегал?

— Можно сказать, так.

— Значит, в тот момент Хэррингтон не защищал свою собственность. Он просто выстрелил в ногу бегущему человеку.

Какое-то время Тейт изучающе смотрел на меня, но потом решил не отступать.

— Но мы нашли соответствующий набор инструментов у самого дома. Даусон бросил их, поняв, что с ними далеко не убежишь.

— Значит, на инструментах были отпечатки пальцев Даусона?

— Как раз нет. Видимо, он открывал сейф в чёрных перчатках, мы нашли их у него в заднем кармане. В отеле сообщили, что Даусон жил у них уже два дня, выдавая себя за торговца обувью.

Я воздел глаза к небу. День обещал быть нелёгким.

— А где сейчас подследственный?

— В тюремной камере.

— Как? Вы посадили раненого человека в камеру?

— А что такого? Рана-то несерьёзная. Обычная царапина.

— Это вам врач сказал?

— Доктора Петерсона мы не застали дома. Уехал по вызову за город. Снова рожает миссис Томкинс, а она категорически против родильных домов. Но первую помощь мы оказали.

Я грустно покачал головой. Тейт встревожился.

— Думаете, надо было всё-таки разыскать доктора? Но в указе Миранды по поводу таких пустяковых ран ничего не говорится.

— Почему подследственному так не терпится дать показания?

— Нельзя сказать, что не терпится. Поразмыслив несколько часов, он, полагаю, понял, что ему не отвертеться, и не захотел тянуть резину.

— Вы его, наверное, обработали?

— Вот уж нет, — высокомерно ответил Тейт. — Чего не было, того не было. Клянусь.

Я отправился с Тейтом в тюрьму и там познакомился с Хэррингтоном.

Хэррингтон оказался человеком плотного сложения, от него слегка попахивало спиртным.

— Я живу над своим магазином, — рассказывал он, — и сегодня около трёх утра проснулся от шума внизу. Пистолет я обычно держу в комоде. Подошёл, выдвинул ящик. От волнения дёрнул слишком сильно, и все вещи вывалились на пол. Это, видимо, спугнуло взломщика. Когда я спустился вниз, он уже выбежал на улицу.

— Много украл? — деловито спросил я.

— Ничего, — ответил Хэррингтон. — Он даже не успел открыть сейф.

Помощник Тейта привёл заключённого. Коротышка Даусон производил впечатление человека, у которого сдали нервы. Он устало смотрел на меня.

— Я ваш адвокат, — сказал я ему. — Меня зовут Джеймс Уоткинс. Насколько я понимаю, вы хотите дать показания?

Он равнодушно пожал плечами:

— Так, наверное, проще?

— Как ваша нога? — поинтересовался Тейт. — Не беспокоит?

Даусон перевёл взгляд на свою ногу:

— Нет. Пустяковая царапина.

Шериф повернулся ко мне:

— Знаете, почему я спросил у него о ране? В Шибойгене как-то арестовали мужчину за вождение автомобиля в пьяном виде. В полицейском участке он признал себя виновным в присутствии и с одобрения своего адвоката. И всё-таки судья закрыл дело, объявив, что при даче показаний обвиняемый был слишком пьян и не мог отвечать за свои слова.

Я недоумённо смотрел на него, не улавливая связи между двумя случаями.

— Я хочу сказать — если человек страдает от огнестрельного ранения, — серьёзно продолжал Тейт, — то суд может счесть его неспособным отвечать за свои показания и закроет дело. Осторожность никогда не повредит.

Даусон в задумчивости почесал лоб. Шериф насторожился:

— Болит голова?

— Ещё бы! — отвечал Даусон.

Тейт повернулся к помощнику:

— Билл, дай ему две таблетки аспирина и стакан воды.

Даусон проглотил принесённые Биллом таблетки и только собрался что-то сказать, как шериф предупреждающе поднял руку.

— Аспирин, скорее всего, уже действует, но давайте для верности обождём минут десять.

Даусон бросил на меня взгляд и вновь пожал плечами. Я обратился к Хэррингтону:

— Вы видели подследственного рядом с сейфом?

— Не совсем так. Но чёрный ход был открыт, а я хорошо помню, как запирал дверь перед сном.

— Значит, вы выбежали на улицу и увидели в темноте убегающего человека? А может, вам только показалось, что он бежал?

— Он точно бежал, я помню, — твёрдо и уверенно произнёс Хэррингтон. — Светила луна, и было очень хорошо видно.

— И тут вы начали палить во все стороны? Сколько выпустили пуль?

— Пять или шесть.

— И всё по бегущему человеку?

— Естественно.

— А попала только одна? Да и та слегка оцарапала?

— Было темновато, — смущённо оправдывался Хэррингтон. Но тут же поправился: — Но не настолько, чтобы не видеть его. Просто я неважный стрелок. Вот в чём дело.

— Кстати, — сказал шериф Тейт, — одна из пуль пробила кухонное окно у Рея Янецки на уровне головы человека. Могла бы угодить в Рея, если бы тот не спал крепким сном, — он вновь обратился к Даусону: — Ну, как голова? Полегчало?

— Немного, — отозвался Даусон. — А как насчёт завтрака?

Тейт слегка вздрогнул.

— Завтрака? Да, уж лучше снять показания позже, — быстро проговорил он. — А то придерутся… Скажут ещё, что подследственного морили голодом, добиваясь показаний.

Через четверть часа помощник Тейта вернулся с подносом, полным еды.

Пока Даусон ел, я присматривался к Хэррингтону.

— А не имеете ли вы зуб на Янецки? Кому вы чуть голову не прострелили?

Голос Хэррингтона слегка дрогнул:

— К чему бы мне иметь зуб на Янецки? Он даже не из моих постоянных клиентов.

Листавший «Руководство» Тейт поднял голову:

— А что, Чак Биддл — сосед Янецки?

— Кажется, — ответил Хэррингтон. — И что с того?

Тейт повернулся ко мне:

— На той неделе жена Биддла прихватила с собой кое-что из магазина, не заплатив. Хэррингтон поймал её.

Тот уточнил:

— Стащила бутылку ликёра и две банки анчоусов. И зачем они ей?

Тейт кивнул.

— Биддл узнал, что Хэррингтон обратился ко мне, и страшно перепугался. Твердил, что надо решить дело миром, незачем, мол, выносить сор из избы. Угрожал, что иначе набьёт Хэррингтону физиономию.

Я понимающе улыбнулся Хэррингтону:

— Боялись, что Биддл сдержит своё обещание?

Хэррингтон весь напрягся:

— Наплевать мне на Биддла. Сказал ему, чтобы воровали в другом месте, и дело с концом.

Шериф захлопнул «Руководство».

— Чтобы быть абсолютно чистыми перед Законом, нужно записать на плёнку обращённые к подследственному слова о его правах, а затем и его признание, — он вновь обратился к помощнику: — У кого в городе есть магнитофон?

— У Милли Причард, — ответил помощник и вышел из комнаты.

Я перевёл глаза на Хэррингтона:

— Итак, вы признаёте, что во время так называемого ограбления сейф не был даже открыт?

— Не был, — согласился тот. — Но ведь следы взлома налицо.

— А вы видели, что это сделал Даусон?

— Нет. Но замок на двери чёрного хода был сломан. Можете сами убедиться.

Я снисходительно улыбнулся:

— Допускаю, что замок сломан, но мы не можем с точностью утверждать, кто именно его сломал, правда? А что, если это ваша маленькая хитрость, придуманная, чтобы замаскировать покушение на Биддла?

Хэррингтон весь ощетинился:

— Пуля попала не в его дом.

— Сами говорили, что вы никудышный стрелок, да ещё и выпили перед этим. От вас и сейчас разит.

Он густо покраснел:

— Тогда я не был пьян. Потом уж хватил пару глотков, чтобы прийти в себя. Да и зачем бы мне палить по тёмному окну?

— Луна сыграла с вами злую шутку. В её призрачном свете вам могло почудиться, что Биддл подошёл к раковине налить воды. Вот вы и придумали всю эту историю с сейфом, чтобы скрыть убийство, — несчастный, мол, случай, стрелял во взломщика.

Хэррингтон вскипел:

— То есть как это придумал? Если Даусон ни в чём не виноват, зачем он ночью драпал по улице?

— Успокойтесь, Хэррингтон, — проговорил я. — Представьте себе следующую картину. Вы возвращаетесь к себе в гостиницу после кино, и вдруг кто-то, явно навеселе, выскакивает на улицу и начинает по тебе стрелять. Неужели вы бы не побежали в данной ситуации?

Хэррингтон фыркнул:

— А с чего бы ему шляться по тёмным переулкам? Шёл бы себе по освещённым улицам.

— А может, он хотел срезать путь.

— В городе только одна гостиница и один кинотеатр, и мой переулок находится не между ними. Кроме того, последний сеанс заканчивается около полуночи, а произошло всё в три часа.

Даусон замер с чашкой кофе в руке.

— Подследственный сбился с пути и искал дорогу, — сказал я. — Он сам утверждает, что первый раз в вашем городе.

— А как насчёт инструментов? — потребовал ответа Хэррингтон.

— Ах, инструменты! Вы уверены, что это воровские отмычки? И кто может доказать, что они принадлежат именно Даусону? Я правильно понял — на них не обнаружено его отпечатков?

С магнитофоном в руках вошёл помощник Тейта.

— В нашем распоряжении только полкассеты, шериф. Милли записала несколько песен и просила их не стирать, — он поставил магнитофон на стол и включил.

Мы прослушали конец песенки в исполнении вполне сносного провинциального сопрано, затем помощник шерифа выключил магнитофон и передал микрофон Тейту.

— Теперь можете говорить, шериф. Только не волнуйтесь и старайтесь держаться естественно.

Откашлявшись, Тейт зачитал вслух из «Руководства» формальное предостережение заключённому. Закончив, он вытер о брюки вспотевшую от волнения ладонь.

— А теперь я передаю этот микрофон подследственному, Самуэлю Даусону.

Даусон промокнул губы салфеткой и взял микрофон.

— Возвращаясь ночью из кино, я задумался и сбился с пути. Проблуждав пару часов, я вышел в этот переулок, и тут…

Нельзя сказать, чтобы шериф и Хэррингтон сияли от счастья, когда Даусон закончил свою речь. Я улыбнулся:

— Будем смотреть правде в глаза, Хэррингтон. Для суда улик недостаточно. Подследственного на месте преступления вы не застали, да и ваше положение незавидно. Стреляли в черте города без особых на то оснований, не заботясь о том, что можете убить или ранить соседей, — я выдержал небольшую паузу. — Неужели вы серьёзно надеетесь добиться осуждения Даусона, если дело дойдёт до суда? Особенно если я буду выступать в роли его защитника?

Хэррингтон облизнул пересохшие губы.

— Вы что, один из этих важных столичных адвокатов?

Я пожал плечами.

— У меня в Чикаго своя контора «Уоткинс, О’Брайен и Шульц», — и, улыбнувшись, добавил: — Приговор, разумеется, может быть только один: невиновен. Думаю, всем присутствующим это понятно. Если вина подсудимого не доказана, его оправдывают. Здесь же мы видим свидетельство пьяного человека против слов честного коммивояжёра, которому в ту ночь не повезло. Не удивлюсь, если мой клиент подаст на вас в суд за причинённый ему моральный и физический ущерб.

Хэррингтон взглянул на Тейта, ища поддержки, но тот в это время водил пальцем по оглавлению «Руководства» в поисках нужного пункта и явно его не находил.

Я продолжал более дружелюбно:

— Возможно, мне удастся уговорить клиента простить вас и забыть этот неприятный инцидент. Лично я убеждён: вы просто выпили лишнего, спьяну вам что-то померещилось, вот вы и открыли стрельбу. Думаю, вы не собирались убивать Биддла, и любой толковый защитник сумеет убедить в этом присяжных, — я чуть ли не хлопал его по плечу. — А может, вы не помните, что случилось в три часа ночи?

Хэррингтон закрыл глаза и не открывал почти минуту. Потом со вздохом сказал:

— Ни черта не помню. Ну совсем ничего.

Даусона отпустили с миром, а ещё через пять минут мы с шерифом отправились завтракать.

Когда Тейт садился за стол, он выглядел довольно усталым.

— Вижу, вы преуспеваете, мистер Уоткинс? — изучая висевшее на стене меню, я пожал плечами.

— Провёл девяносто три дела, и все мои клиенты были оправданы.

Тейт был потрясён:

— Вот это да! И невиновные среди клиентов были?

Приехав в столицу штата, я направился в отель «Мэдисон». Справившись, в каком номере остановился Даусон, я поднялся и застал его за раскупориванием бутылки.

В три часа ночи, когда Хэррингтон уронил ящик комода, мы с Даусоном стояли у сейфа. Я мигом смылся, а кретин Даусон вместо этого начал складывать инструменты. Я уже скрылся за углом, когда Хэррингтон открыл стрельбу.

— Собирался нанять тебе хорошего адвоката, старина, — я взял из рук Даусона стакан.

Он расплылся в улыбке.

— В захолустных гостиницах мы выдавали себя за честных граждан и придумывали себе разные профессии. Ты всегда прикидывался адвокатом, и вот — оказалось кстати, — Даусон налил себе бренди. — Может, здесь твоё призвание, Фред? У тебя явно талант.

Кивнув, я посмотрел из окна: за зданием законодательного собрания начиналась территория университета, в котором десять лет назад я проучился шесть месяцев на юридическом факультете.

С Даусоном мы работали в паре почти пять лет. Всё это время мне казалось, что дела наши идут хорошо, и только сейчас я понял, какими пустяками занимался: большие деньги ожидали меня совсем в другой области.

 

Злополучные 10 долларов

[8]

Ревизор прищёлкнул языком.

— Вы знаете, мистер Вебстер, я этого так оставить не могу.

У меня возникло ощущение тревоги.

— Чего не можете так оставить? У нас что — недостача?

— Наоборот. — Он покачал головой. — У вас в банке лежит на десять долларов больше, чем должно быть.

— Ну, это не так страшно. Лишь бы недостачи не было.

— Э-э нет, — он погрозил мне пальцем, — от этого так просто не отмахнёшься, мистер Вебстер. Вам прекрасно известно, что ваша финансовая отчётность должна быть сбалансирована до последнего цента. До самого последнего цента.

— Право, мистер Стюарт, — обворожительно улыбнулся я, — в конце концов, речь идёт всего лишь о десяти…

— Я должен буду заявить об этом комиссии. — Он поджал губы.

— Но, мистер Стюарт, — поднялся я, — это же приведёт к расследованию.

— А разве вам есть что скрывать?

— Нет, разумеется, — сказал я твёрдо. — Все мои счета в полном порядке.

— Более чем в порядке, — сухо уточнил он. — У вас в кассе десять долларов излишка. — Он закурил тонкую сигару. — Придётся вам, мистер Вебстер, держать ответ. Кто-то видимо к вашей кассе прикладывался.

— Исключено, — решительно возразил я. — И мистер Барджер, и миссис Уайт работают со мной очень много лет. Я им полностью доверяю.

— Других служащих у вас нет?

— Нет, — ответил я. — Городок у нас маленький, и банк тоже маленький.

— И оба они имеют доступ к хранилищу?

— Да, — признал я, — но я просто не могу себе представить, что кто-то из них мог совершить нечто подобное.

— Тем не менее, кто-то из них виновен.

Я постарался сосредоточиться.

— А вы уверены, что не допустили ошибки?

Он прикусил сигару зубами.

Я никогда не допускаю ошибок. Я помолчал, обдумывая положение.

— Мистер Стюарт, может быть, учитывая наше старое знакомство, вы согласитесь проверить завтра все счета ещё раз? Чтобы вас не мучили никакие сомнения, когда будете писать докладную.

Поразмышляв немного над моим предложением, он недовольно бросил:

— Хорошо. Я ещё раз приду к вам завтра. В девять часов, минута в минуту.

Когда за ним закрылась дверь, я прошёл в основное помещение банка. Рабочий день уже кончился, но мистер Барджер и миссис Уайт сидели у своих окошечек за перегородкой.

— Вам известно, что обнаружил мистер Стюарт? — спросил я.

Не поднимая глаз от сложенных на коленях рук, оба кивнули.

— Вы, конечно, понимаете, к чему это может привести, — сказал я. — Будет назначено расследование. По городу пройдёт слух, что мы ведём финансовую документацию кое-как. Вполне вероятно, что вкладчики начнут забирать из нашего банка свои вклады.

Глаза их всё также избегали меня.

— Это просто не укладывается у меня в голове, — произнёс я. — Мы работаем вместе вот уже более двадцати лет. Я думал, что нас связывает нечто большее, чем взаимоотношения начальника с подчинёнными. Я думал, что мы — друзья.

Миссис Уайт судорожно глотнула. В волосах её блестела седина, и она уже восемь раз была бабушкой.

— Я не знаю, кто из вас виноват, — сказал я. — Не знаю, какие обстоятельства толкнули вас на такой поступок. Но, как бы то ни было, поскольку речь идёт всего лишь о десяти долларах, мы, я думаю, может легко отвести от себя удар.

Лица их зажглись надеждой.

— К счастью, — улыбнулся я, — мне удалось уговорить мистера Стюарта прийти ещё раз завтра и повторить проверку. И сейчас я просто пойду в хранилище и заберу оттуда десять долларов, приведя, таким образом, нашу наличность в соответствие со счетами.

Глаза их снова погасли.

— Это вовсе не кража, — поспешно добавил я. — Я перешлю эту десятку в Красный Крест или в другую благотворительную организацию.

Барджер был высокий, чуть сутулый человек, на несколько лет старше миссис Уайт. Он откашлялся.

— Дело не в этом, мистер Вебстер. Но я только что опечатал хранилище и поставил часовой механизм. Теперь до девяти утра открыть его невозможно.

— Может быть, — заговорила миссис Уайт, — мы можем забрать десять долларов завтра утром?

— Нет, — устало произнёс я — Стюарт сказал, что придёт ровно в девять. Я не помню, чтобы он когда-нибудь опаздывал.

Вечером, когда я сидел дома, за дверью раздался звонок. Я открыл и увидел Барджера. Он снял шляпу.

— Могу я поговорить с вами, мистер Вебстер?

— Разумеется, Генри. Проходите.

— Я всё время думал о случившемся, и мне не хотелось бы, чтобы вы считали миссис Уайт повинной в наших неприятностях. — Он пытался сдержать волнение, но слова застревали у него в горле. — Мистер Вебстер, лишние десять долларов в нашу кассу положил я.

Наверное, мои глаза расширились.

— Но, Генри, как же вы могли пойти на такое?

— Так вышло по чистой случайности. Я этого вовсе не хотел.

Он был бледен, пальцы его барабанили по полям шляпы.

— Генри, — сказал я озабоченно, — может быть, дать вам воды?

— Нет, — он покачал головой, — спасибо. Сейчас всё будет в порядке.

Выждав немного, я спросил:

— Как же это произошло?

Он собрался с духом.

— Скачки.

— Вы играли на скачках? — в моём голосе зазвучало возмущение.

Он понурил голову.

— У меня набралось много неоплаченных медицинских счетов, необходимо было выкупать закладную, а зарплата у меня не очень-то большая.

— Но, Генри, неужели вы не знаете, что выиграть на скачках почти невозможно?

Он снова опустил глаза.

— Сначала я поставил два доллара, потом пять, потом десять. Конечно, я иногда выигрывал, но, в общем-то, увязал всё глубже и глубже.

У меня возникло подозрение.

— И где же вы брали деньги?

Он облизнул пересохшие губы.

— В банке, мистер Вебстер.

Наступила тишина. Я услышал, как на кухне включился холодильник. Барджер два или три раза перевернул пальцами шляпу.

— После того, как я взял из банка две тысячи долларов, я понял, что смогу возместить эту сумму только в том случае, если сорву большой куш.

— И поэтому вы взяли ещё денег, — хмуро предположил я.

— Да, — кивнул он. — Я заключил пари на две тысячи долларов.

— И снова проиграли, — сказал я.

— Не угадали, мистер Вебстер, — перебил он. — Лошадь, на которую я ставил, пришла первой и принесла мне выигрыш один к десяти. Я оплатил все медицинские счета, выкупил закладную, а взятые из банка деньги положил на место. — Он вздохнул. — И даже, как выяснилось, десять долларов лишних.

Я просто не знал, что сказать.

А Генри, признавшись во всём, даже немного повеселел.

— Неделю назад я у себя дома мыл жалюзи, и после этого всю ночь мне снились жалюзи, жалюзи, жалюзи. — Он улыбнулся. — И знаете, что я увидел, мистер Вебстер, когда на следующее утро открыл расписание скачек? Что в третьем заезде участвует кобыла по кличке Жизель. На неё я и поставил.

— Жалюзи и Жизель — не совсем одно и то же, — кисло заметил я.

— Мистер Вебстер! — воскликнул он. — Когда на тебя снисходит откровение свыше, разве будешь тут обращать внимание на какие-то две буквы?

Я потёр рукой глаза, а он, не отрываясь, смотрел на меня.

— Вы собираетесь меня уволить?

— Я бы сделал это с радостью, — сказал я угрюмо, — но, коль скоро деньги возвращены в банк… Мы должны, во что бы то ни стало попасть в хранилище до прихода Стюарта.

— Вы, правы, мистер Вебстер, но как это сделать?

— Когда Стюарт приезжает в наш городок, он всегда останавливается в Эймс Хаус. Оттуда до банка — семь кварталов, и он их всегда проходит пешком.

— И что же? — радостно заморгал он.

— Я возьмусь его подвести, а по дороге устрою какую-нибудь поломку в машине. Я сделаю так, что мы придём в банк немного позже девяти.

— А я буду в банке к моменту открытия хранилища, влечу туда стрелой и возьму десять долларов.

— Но запомните, — предостерёг его я, — вполне возможно, что у вас будет не больше пяти минут.

Затем я снова строго взглянул на него.

— Ещё одно, Генри. Вы должны обещать мне, что больше не притронетесь к банковским деньгам.

Он прижал руку к груди.

— Поверьте, мистер Вебстер, я получил хороший урок.

На следующее утро, когда я заканчивал завтрак в ресторане «Джейк и Милли», в дверях появилась миссис Уайт. Она увидела меня и направилась прямо к моему столику.

Она присела. Руки её сжимали сумочку.

— Мистер Вебстер, я всю ночь не сомкнула глаз. Я ужасно переживала…

— Миссис Уайт, я думаю, не стоит больше переживать из-за…

— Нет, я просто не могу скрыть от вас правды, — прервала меня она. — Мне даже страшно подумать, что вы можете заподозрить мистера Барджера.

Я собирался сделать глоток кофе, но рука с чашкой застыла на пол пути ко рту.

Миссис Уайт подняла на меня свои честные голубые глаза.

— Мистер Вебстер, лишние десять долларов в хранилище положила я.

Я поставил чашку на стол.

— Видите ли у меня шестеро детей, восемь очаровательных внучат, а родственников — добрых полгорода.

Я смотрел в окно и ждал.

— И, знаете, дела идут не так, как хотелось бы… всем нужна помощь… изредка.

Я вздохнул.

— Никто из них не был достаточно кредитоспособен для того, чтобы получить ссуду в банке на законных основаниях, и поэтому… я пыталась облегчить им существование… время от времени.

— И сколько же всего вы взяли?

— Все они — хорошие люди, мистер Вебстер, религиозные и очень порядочные. И я почувствовала, что раз уж я работаю в банке, где есть много денег, просто лежащих без…

— Так всё-таки сколько?

Она ещё крепче вцепилась в свою сумочку.

— Две тысячи пятьсот долларов и девяносто восемь центов.

На секунду у меня возникло желание спросить её насчёт девяноста восьми центов, но я тут же подавил его.

— Миссис Уайт, как вы могли поступить так безрассудно, так глупо?

— Я брала то двадцать, то тридцать долларов. А в итоге набралось вон сколько.

— И конечно, — я покачал головой, — ни один из ваших родственников не вернул вам ни цента.

Она подняла глаза.

— Ну что вы, мистер Вебстер. Вернули, все до одного. Я уверена, что не упустила из виду ни единой взятой отдельно суммы, но когда я клала деньги обратно в хранилище, я, должно быть, положила на десять долларов больше.

Она выпрямилась.

— Я готова нести полную ответственность за эти десять долларов. Я хорошо прожила жизнь и ни о чём не жалею. Я надеюсь только, что моим внукам разрешат навещать меня.

Я медленно приходил в себя.

— Не думаю, чтобы дело зашло так далеко.

— Но вы, конечно, меня уволите. Я же злоупотребила священным доверием.

— Не уволю, — сказал я глухо. — Пусть это будет вам наукой.

— Вы не можете себе представить, сколько хорошего сделали эти деньги! — горячо воскликнула миссис Уайт — Ведь в нашем хранилище они просто лежат и пылятся. Эми смогла купить стиральную машину с сушилкой, которая ей очень нужна — у неё ведь трое детей. А Мери Энн купила платье для выпускного вечера в школе. У неё вся жизнь была бы испорчена, не найди она сорок пять долларов и девяносто восемь центов.

Я взглянул на часы.

— Думаю, мы ещё можем всё исправить.

— Вы действительно так считаете? — взволнованно спросила она.

Я похлопал её по руке.

— Да. Я собираюсь предложить мистеру Стюарту подбросить его до банка, а по дороге устроить какую-нибудь поломку. А Генри тем временем войдёт в хранилище и приведёт наши наличные деньги в соответствие с финансовыми счетами.

Глаза её засияли.

— Какая прекрасная идея, мистер Вебстер! — Она чуточку нахмурилась. — Только вам надо торопиться, иначе вы рискуете его упустить.

— У меня ещё куча времени, — махнул я рукой. — Сейчас только четверть девятого.

Убедившись в её правоте, я схватился за шляпу.

— Ещё можно успеть. Только мы должны поторопиться!

Мы выскочили из ресторана и подбежали к моей машине, стоящей у кромки тротуара. Затем мы остановились как вкопанные.

Прошло, наверное, полминуты, пока я обрёл дар речи.

— Что же, миссис Уайт, — произнёс я устало, — садитесь в машину, пожалуйста, а я займусь спущенной шиной.

Мы приехали в банк в десять минут десятого. Барджер был бледен.

— Когда хранилище открылось, Стюарт уже был здесь.

— Что произошло, мистер Вебстер?

— Какое это имеет значение? — буркнул я раздражённо.

Мы сели и начали ждать. Время шло медленно, глаза наши не отрывались от секундной стрелки, которая бесстрастно делала круг за кругом.

В десять тридцать Стюарт вышел из хранилища. Лицо его было розовым от смущения.

— Такое могло случиться с каждым, — виновато сказал он.

Я вздохнул.

— Что могло случиться?

Он помахал пачкой десятидолларовых банкнот, которую держал в руке.

— Каким-то образом одна из десяток оказалась сложенной вдвое, и когда вчера я считал деньги в этой пачке, я один и тот же банкнот посчитал дважды. Оба его конца. Если бы я считал с другой стороны пачки, могло бы получиться, что у вас недостача в десять долларов.

Барджер, миссис Уайт и я взглянули друг на друга, затем снова на смущённого, пунцового Стюарта.

— Такое может случиться с каждым, — повторил он.

Я перевёл дух.

— Значит, наши наличные деньги…

— В полном порядке, — объявил Стюарт. — До последнего цента.

В полдень я, как всегда, пошёл обедать в «Джейк и Милли». За столиком ко мне подсел мистер Спрейг, живший в Нью-Йорке. Он вытащил блокнот и ручку.

— На какую лошадку ты ставишь сегодня?

— Ни на какую, — ответил я. — Больше я на скачках не играю.

На его лице отразилось удивление.

— Бросить сейчас? После того, как ты сорвал такой куш на Жизели? Десять тысяч, если не ошибаюсь?

— Тем не менее, я выхожу из игры, — сказал я твёрдо.

И я не кривил душой. Играть на скачках — дело опасное.

Я уже был готов подумать, что лишние десять долларов положил в хранилище я сам.

 

Предупреждение хамам

[9]

— Сколько вам лет? — спросил я.

Он не спускал глаз с пистолета у меня в руке.

— Послушайте, мистер… В кассе не так уж много, но берите всё. Я шума не подниму.

— Не нужны мне ваши грязные деньги. Сколько вам лет?

— Сорок два года, — удивлённо ответил он. Я прищёлкнул языком:

— А жаль… Вы бы прожили ещё лет двадцать, а то и все тридцать — если бы потрудились быть повежливее.

Он ничего не понял.

— Я убью вас, — сказал я, — единственно из-за этой марки в четыре цента, да ещё из-за ментоловых леденцов.

О ментоловых леденцах он и понятия не имел, но при упоминании о марке побледнел. Его лицо задёргалось от отчаяния.

— Вы — сумасшедший! Вы не сможете убить меня из-за такой ерунды!

— Да нет, смогу.

Что я и сделал.

Когда доктор Бриллер сообщил мне о том, что мне осталось жить всего четыре месяца, я был поражён:

— Вы уверены, что не спутали рентгеновские снимки? Может быть, мой оказался по ошибке не в той пачке..

Он покачал головой:

— Я провёл повторное обследование. В медицине такая предосторожность необходима.

Это случилось во второй половине дня. Я с надеждой подумал о том, что лучше бы мой смертный час пришёлся на утреннее время: было бы веселее.

— В подобных случаях, — продолжал Бриллер, — перед врачом встаёт проблема выбора: сразу же сообщать всё пациенту или нет? Лично я предупреждаю своих больных заблаговременно. Это позволяет им вовремя закончить свои дела и, как бы это выразиться, немного посумасбродничать. — Он подвинул к себе лист бумаги.

— К тому же я пишу книгу. Могли бы вы сказать, чему собираетесь посвятить оставшееся вам время жизни?

— Я, право, не знаю. Новость для меня несколько неожиданная, вы понимаете…

— Конечно, — ответил Бриллер. — Дело терпит. Но если примете решение, предупредите меня, ладно? В моей книге речь пойдёт о том, как люди распоряжаются временем, когда точно знают срок своей смерти.

Он скомкал бумагу.

— Зайдите недели через две-три. Таким образом мы сможем проследить за развитием ваших склонностей.

Он проводил меня до дверей.

— Я описал уже двадцать два случая, вроде вашего. — Его глаза загорелись. — Убеждён, что это будет бестселлер!

До сих пор я жил, в общем, недурно, хотя и без особого блеска: ничего не приносил в мир и ничего не забирал у него… Больше всего я ценил покой. Жизнь и без того сложная штука, чтобы ещё вмешиваться в чужие дела.

Так что же мне всё-таки делать в оставшиеся от моей скромной жизни четыре месяца?

Не помню, как долго я бродил, размышляя над этим, пока не оказался у перекинутого через озеро моста. Вдали раздавалась музыка и звуки начинающегося циркового представления.

Вскоре я шёл по аккуратной аллее, уставленной на радость детям рекламными щитами. Добравшись до центрального входа в балаган, я увидел сидящего в высокой будке безучастного ко всему кассира.

К нему подошёл добродушный пожилой мужчина в сопровождении двух маленьких девочек и протянул несколько картонных прямоугольников, судя по всему — благотворительных билетов.

Кассир быстро проглядел лежавший перед ним лист бумаги. Его лицо сделалось подчёркнуто строгим, он глянул на мужчину и девочек взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. Затем с полной невозмутимостью разорвал поданные билеты в мелкие клочки и пустил их по ветру.

— Билеты ваши гроша ломаного не стоят, — сказал он.

Мужчина покраснел.

— Я вас не понимаю.

— Вам оставили афиши, а вы их не вывесили, — отрезал контролёр. — Вали отсюда, голь перекатная!

Девочки с удивлением посмотрели на отца. Что он ответит?

Мужчина не двинулся с места, хотя побледнел от бешенства. Казалось, он сейчас что-то скажет, но взгляд его остановился на детях. Он закрыл глаза, чтобы собраться с мыслями и произнёс:

— Пойдёмте, доченьки. Пора домой.

Он зашагал по аллее, и девочки смущено и молча последовали за ним.

Я подошёл к кассиру:

— Зачем вы это сделали?

Он глянул на меня:

— А вам какое дело?

— Самое непосредственное.

Он несколько растерялся.

— Дело в том, что они не вывесили афиши. За две недели до прибытия цирка мы отправляем в город ребят с афишами о нашем представлении. Они предлагают их повсюду, в магазинах, в лавках, в аптеках, где они должны висеть на виду до прибытия труппы и во время гастролей. Вместо оплаты оставляют два-три благотворительных билета. Но мало кто догадывается, что мы проверяем развеску. Если к нашему прибытию афиш на месте нет, благотворительные билеты аннулируются.

— Понятно, — ответил я. — И вы, не отходя от кассы, разрываете их в клочья прямо на глазах у детей. Вполне возможно, что этот мужчина стал ваши афиши в своей лавке чуть раньше срока, или билеты дал ему кто-нибудь другой.

— Это не имеет значения. Билеты недействительны.

— Формально, вы, возможно, и правы. Но неужели вы не понимаете, что вы наделали? Унизили отца на глазах его детей. Нанесли такой удар по самолюбию, который ни он, ни они никогда уже не забудут. Что вы на это скажете?

— Вы что, легавый?

— Нет, я не из полиции. Для детей в таком возрасте их отец — лучший в мире, он самый сильный, самый смелый. Но вот какой-то тип оплевал их отца, а тот ничего не ответил.

— Я разорвал благотворительные билеты. Почему бы ему не купить обычные? Да и кто вы такой, в конце концов? Из муниципальных, что ли?

— Нет, в муниципалитете я не служу. Вы вполне могли сказать: «К сожалению, мистер, ваши билеты недействительны» и объяснить всё, как подобает воспитанному человеку.

— Ну, во-первых, за воспитанность мне не платят, — кассир оскалил свои жёлтые зубы. — А во-вторых, мне нравится рвать благотворительные билеты. Доставляет огромное удовольствие. И вообще, мистер, будьте любезны и проваливайте отсюда, пока я сам не помог вам это сделать.

Приехали, подумал я. Вот один из тех людей, которые пользуются своей крохотной властью, чтобы изобразить из себя Цезаря. Жестокое животное, лишённое отзывчивости и обречённое всю свою жизнь причинять другим боль. Эту тварь следовало стереть с лица земли.

Я купил пистолет тридцать второго калибра и коробку патронов. Семьи и близких у меня не было, а жить мне осталось всего четыре месяца.

Солнце клонилось к озеру, когда я вернулся на автобусе к балагану. Я посмотрел в конец аллеи. Кассир по-прежнему восседал в своей будке.

Как мне подойти к нему? Как выстрелить? Вопрос разрешился сам собой: я увидел, как к кассе подошёл сменщик, и кассир, закурив сигарету, неторопливо отправился по аллее к берегу озера.

Я настиг его на повороте, у зарослей кустов. Место было пустынное, хотя шум балагана явственно сюда доносился.

Он услышал мои шаги и обернулся. На его лице появилась недобрая ухмылка, и он нарочито почесался. Потом увидел мой пистолет, и глаза его полезли на лоб.

— Сколько вам лет? — спросил я.

— Эй, мистер, — быстро заговорил он. — У меня в кармане и десятки нет…

— Сколько вам лет? — повторил я.

Он нервно заморгал.

— Тридцать два года.

Я печально покачал головой.

— Вы могли бы прожить до семидесяти. Представьте себе: ещё тридцать — сорок лет, если бы вы позаботились быть человечнее.

Он побледнел.

— Вы спятили?

— Возможно.

Я нажал на курок.

Выстрел прозвучал негромко и совсем не так, как я ожидал; к тому же он потерялся в шуме балагана.

Кассир согнулся и как сноп повалился на землю. Он был мёртв.

Я присел на ближайшую скамейку и стал ждать полицию. Прошло пять минут, потом десять. Казалось, выстрела никто не услышал.

Я вдруг почувствовал, что чертовски голоден. С самого утра ничего не ел, и перспектива провести ещё полдня в полицейском участке за допросом показалась мне невыносимой. К тому же у меня разболелась голова. Я вырвал из записной книжки листок и написал:

«Можно простить сорвавшуюся с языка грубость. Но жизнь, исполненная жестокости и хамства, непростительна. Этот человек заслужил свою смерть».

Я хотел подписаться, но решил, что сойдут и инициалы. Мне не хотелось, чтобы меня арестовали, прежде чем я поужинаю и приму таблетку аспирина.

Я сложил листок и сунул его в нагрудный карман мёртвого кассира.

На обратном пути я никого не встретил. Я зашёл к Вешлеру, лучший ресторан города. Вообще-то его цены мне не по карману, но на этот раз я позволил себе раскошелиться.

После ужина я подумал, что небольшая вечерняя прогулка на автобусе не причинит мне зла. Мне нравились автобусные поездки по городу, тем более что вскоре свобода моих передвижений будет весьма ограниченной.

Водитель автобуса был очень нетерпелив и, казалось, видел в пассажирах своих личных врагов. Впрочем, давки в автобусе не было, и стоял очень милый вечер.

На Шестьдесят восьмой улице у тротуара ждала хрупкая маленькая старушка с седыми волосами. Чертыхнувшись, водитель остановил автобус и открыл двери. Старушка улыбнулась и слегка поклонилась сидящим в автобусе. Она поставила ногу на нижнюю ступеньку: было очевидно, что её жизнь состоит скорее из неторопливых прогулок, чем из поездок на автобусе.

— Ну-с, — грубо прикрикнул водитель. — До вечера будем подниматься?

Старушка покраснела и, задыхаясь, сказала:

— Извините, пожалуйста.

Она протянула ему купюру в пять долларов.

— Мелочи нет что ли? — прорычал водитель, вперив в неё ненавидящий взгляд.

Она зарделась ещё больше.

— Кажется, нет. Сейчас посмотрю…

Водитель явно обогнал расписание, и торопиться ему было некуда. Чувствовалось, что ему очень нравится сама ситуация.

Старушка отыскала монету в двадцать пять центов и смущённо протянула ему.

— В кассу! — отрубил водитель.

Она быстро опустила монету в специальный ящик. Водитель газанул, да так неожиданно, что старушка чуть не упала. С огромным трудом она удержалась.

Она бросила на пассажиров умоляющий взгляд — как будто ей было неловко за то, что не сумела быстро подняться в автобус, сразу найти монету и к тому же чуть не упала. На лице её застыла жалкая улыбка.

На подъезде к Восьмидесятой улице она нажала кнопку звонка, поднялась и подошла к передней двери.

Водитель остановил автобус и недовольно посмотрел на неё.

— Вон задняя дверь. Вы когда-нибудь научитесь правильно выходить?

Выходить действительно принято в заднюю дверь, особенно когда автобус переполнен. Но сейчас в нём не было и десятка пассажиров, которые мирно читали свои газеты без малейшего намерения выходить.

Старушка побледнела, повернулась и вышла через заднюю дверь. Вечер для неё был явно испорчен. Вряд ли она часто выходила из дома, так что сегодняшняя поездка запомнится ей надолго.

Я доехал до кольца.

На конечной остановке я остался один. Водитель развернул автобус и остановился. Место было пустынное, плохо освещённое. На остановке никого не было. Водитель бросил взгляд на часы, закурил, а потом обернулся ко мне:

— Если надумали ехать обратно, мистер, платите за билет ещё четверть доллара. Нечего тут на халяву раскатываться.

Я встал с места и не спеша подошёл к кабине.

— Послушайте, сколько вам лет?

— Это вас не касается, — ответил он грубо.

— Вероятно, около тридцати пяти. Могли бы пожить ещё лет тридцать, а то и больше…

Я вынул пистолет. Сигарета выпала из его рта.

— Берите деньги, — сказал он.

— Деньги мне не нужны. Я думаю сейчас о старухе, которую вы обидели, о многих других женщинах, о беззлобных и безропотных мужчинах, о весёлых ребятишках. Знайте, что вы — преступник. Вашим преступлениям нет никакого оправдания. Ваше существование бессмысленно.

После чего я выстрелил.

Потом сел и стал ждать. Прошло минут десять, а я всё сидел наедине с убитым. И вдруг почувствовал, что невероятно хочу спать. Просто безумно. Не лучше ли сперва проспаться как следует, а потом сдаваться полиции?

Я написал на листке бумаги, что меня заставило убить водителя, подписался инициалами и, как обычно, положил убитому в карман.

Прогулявшись километра два, я поймал такси и поехал домой. Заснул глубоким сном, видел приятные и даже весёлые сны, проснулся около девяти утра.

Приняв душ и сытно позавтракав, я выбрал свой лучший костюм. Потом вспомнил, что уже два месяца не платил по счёту за телефон. Я выписал чек, положил его в конверт, надписал адрес. Заметил, что у меня кончились почтовые марки, и решил зайти перед полицейским участком на почту.

По пути я сообразил, что марки продают в аптеке за углом, как раз по пути. Раньше я сюда не ходил. Хозяин, одетый в белый халат, сидел и читал вслух газету, рассыльный его слушал. На мой приход он не обратил внимания.

— На листке бумаги нашли отпечатки пальцев, — сказал он. — Его почерк известен, инициалы тоже. Почему же полиция медлит?

Рассыльный пожал плечами.

— На кой чёрт отпечатки, если убийца не найден? И что толку от почерка, если его не с чем сравнить? И хотел бы я знать, сколько тысяч горожан имеют инициалы «Л. Т.»?

— Ну, я пошёл, — добавил он минуту спустя.

Аптекарь углубился в газету. Я кашлянул. Он перевернул страницу и поднял голову.

— Слушаю.

— Мне, пожалуйста, марку за четыре цента.

Лицо у него стало таким, будто я ткнул ему кулаком в бок. Он пристально поглядел на меня с полминуты, поднялся со стула и медленно направился в другой конец аптеки.

Я пошёл было за ним, но что-то отвлекло моё внимание. Вскоре я почувствовал спиной его тяжёлый взгляд и обернулся.

Аптекарь стоял в другом конце аптеки, пренебрежительно сжимая между пальцами марку в четыре цента.

— Вы что, думаете, что я сам её вам принесу?

И тогда я вспомнил о шестилетием мальчике, которому неожиданно досталось пять центов. Не один, как обычно, а целых пять. В те времена конфеты продавались по центу штука.

Он был так поражён выставленными в витрине конфетами (не менее двадцати сортов), что пришёл в состояние блаженной нерешительности. Какие выбрать? Красные сосульки? Конфеты с ромовой начинкой? Карамель? Но только не ментоловые леденцы, которые он терпеть не мог.

И тут он почувствовал, что на него смотрит продавец. Тот стоял за прилавком и постукивал ногой. Его глаза выражали нетерпение, хуже того — гнев.

— Ты что, весь божий день будешь думать, как потратить свой паршивый пятак?

Для своих лет мальчик этот был невероятно чувствителен. Ему показалось, что его ударили. Его пять драгоценных центов уже ничего не стоили. Этот человек их презирал. И его презирал не меньше.

Оглушённый и ослепший, мальчик наугад ткнул пальцем в витрину:

— Вот эти — на все деньги.

А когда вышел из магазина, обнаружил в пакетике ментоловые леденцы. Но ему было всё равно. Что бы там ни лежало, мальчик ни к чему бы не прикоснулся.

И вот теперь я посмотрел на аптекаря, а потом на марку в четыре цента. Я заметил в его взгляде пренебрежение и отвращение, которые он испытывал ко всем, кто не способствовал его процветанию. Если бы я купил какой-нибудь дорогой сувенир, которые разглядывал в витрине, он наверняка расплылся бы в подобострастной улыбке.

Я подумал о марке и о ментоловых леденцах, которые выкинул в урну много лет тому назад.

Потом подошёл к нему ближе, оглянулся и вынул из кармана пистолет:

— Сколько вам лет?

Когда он упал мёртвый, я задержался лишь для того, чтобы оставить записку. На этот раз я отомстил за себя, и потому мне сразу захотелось чего-нибудь выпить.

Чуть поодаль я зашёл в небольшой бар и спросил коньяк с содовой.

Вскоре послышалась сирена полицейской машины. Бармен подошёл к окну.

— Кажется, на нашей улице, — сказал он, застёгивая пиджак, — Схожу посмотрю, что там случилось. Если кто-нибудь зайдёт, скажите, что скоро вернусь.

Он поставил на стойку бутылку коньяка.

— Угощайтесь, а потом скажете, сколько выпили.

Пока я безмятежно потягивал коньяк, мимо пронеслись ещё две полицейские машины, а потом скорая помощь.

Бармен вернулся минут через десять в сопровождении клиента.

— Дай пива, Джо, — сказал тот.

— С меня за две рюмки, — сообщил я бармену.

Джо взял мои деньги.

— Убили хозяина аптеки. Говорят, дело рук того парня, который убивает всех, кто ему хамит.

— Откуда известно? — спросил клиент. — Может быть, просто ограбление?

— Ну нет. Фред Мастерс, хозяин телевизионной мастерской, что напротив, обнаружил труп и записку на нём.

Клиент положил на стойку монету.

— Я о нём и слезы не пролью. Всегда обходил его аптеку стороной. Он так обслуживал, будто делал тебе одолжение.

— Да, в нашем квартале о нём мало кто пожалеет, — подтвердил Джо. — Изрядный был скандалист.

Я хотел было вернуться в аптеку и сдаться полиции, но вместо этого заказал ещё коньяку и раскрыл записную книжку. Я начал составлять список.

Удивительно, как они, один за другим, всплывали в память. Набралось немало всяких случаев и историй: одни были делом принципа, другие — память об оскорблении, в третьих я участвовал как свидетель, но чувствовал себя не менее задетым, чем жертва.

Когда полчаса спустя я покинул бар, я понял, что мне есть ещё над чем поработать. Последующие дни будут наполнены бурной деятельностью. Между прочим, я буду особо внимателен к тем, кто даже не помнит, что натворил.

Я заглянул в ресторанчик поблизости.

Официантка прервала разговор с кассиршей и подошла ко мне:

— Что вам угодно?

Я заказал жаркое с помидорами.

Жаркое было таким, какое и в нашем убогом квартале найти было трудно. Протянув руку за чайной ложкой, я нечаянно уронил её на пол.

— Извините, вас не затруднило бы принести другую? — обратился я к официантке, подняв ложку.

Она гневно подошла к столику и буквально вырвала у меня ложку:

— У вас что, паралич, что ли?

Скоро она вернулась и с прежним гневом направилась к моему столику.

Внезапная мысль резко изменила выражение на её лице. Даже походка изменилась, и когда она, наконец, дошла, ложка мягко, я бы даже сказал нежно, опустилась на скатерть.

— Прошу прощения, если я показалась недостаточно любезной, — сказала она с нервным смешком.

Я принял её извинение и ответил:

— Ну, что вы…

— Вы можете ронять ложки сколько вашей душе угодно: я с удовольствием принесу новые.

— Спасибо.

Я занялся своим кофе.

— Вы действительно не рассердились? — настойчиво спросила официантка.

— Ну что вы, что вы! Ничуть.

Она взяла газету, что лежала на соседнем пустом столике.

— Прошу вас! Можете почитать за кофе. Бесплатный подарок от нашего ресторана…

Когда официантка отошла от меня, я заметил, что кассирша смотрит на неё округлившимися глазами.

— Что с тобой, Мейбл?

Мейбл с опаской оглянулась:

— Никогда не знаешь, с кем имеешь дело. В нынешние времена лучше быть вежливым.

Я читал, прихлёбывая кофе. Одна заметка меня особенно заинтересовала. Некий мужчина накалил на плите горсть монет и бросил их детям, обходившим дома в канун Праздника всех святых. Суд приговорил его к жалкому штрафу в двадцать долларов.

Я записал его имя и адрес.

Доктор Бриллер закончил осмотр.

— Можете одеваться, мистер Тернер.

Я взял рубашку.

— Не появилось ли со времени моего последнего визита какое-нибудь чудодейственное лекарство?

Он добродушно рассмеялся.

— Кажется, ещё нет…

Он посмотрел на меня, что-то вспоминая:

— Кстати, вы решили, как проведёте оставшееся вам время?

Решение было принято, но я предпочёл ответить:

— Ещё нет.

Казалось, он встревожился.

— Лучше было бы что-нибудь решить… Вам остаётся всего три месяца. Обязательно сообщите мне, как только надумаете.

Пока я одевался, Бриллер присел в кресло и развернул оставленную на столе газету.

— Занятный убийца, не правда ли?

Он перевернул страницу.

— Но больше всего, пожалуй, меня удивляет реакция публики. Вы читали письма, которые публикуют сейчас газеты?

— Нет.

— Его убийства пользуются почти всеобщим одобрением. Некоторые читатели готовы предоставить убийце необходимые фамилии и адреса.

Надо бы выписать эту газету, подумал я.

— Кроме того, — продолжал Бриллер, — волна вежливости, как цунами, затопила город.

Я застегнул пиджак.

— Мне прийти через две недели?

Он отложил газету.

— Да. И постарайтесь смириться со своей судьбой. Все мы когда-нибудь умрём.

Да, но день собственной смерти был ему неизвестен и располагался где-то за пределами обозримого будущего.

Доктор Бриллер принимал меня вечером: было около десяти, когда я вышел из автобуса и направился в сторону дома.

Не дойдя до угла, я услышал выстрел. Повернул на Милдинг-Лейн и увидел на пустом тротуаре невысокого мужчину с пистолетом, склонившегося над мёртвым телом.

Я подошёл ближе.

— Бог мой, да ведь это полицейский! — воскликнул я.

Мужчина поднял голову.

— Мой поступок может показаться чрезмерным, но он разговаривал со мной совершенно неприемлемым образом…

— Понятно, — сказал я.

— Я оставил машину поблизости. А фараон поджидал, когда я вернусь к ней. Оказалось, что я забыл взять водительские права. Я бы, конечно, не пошёл на эту крайнюю меру, если бы он ограничился обычным внушением. Ибо я виновен и полностью это признаю. Но он допустил оскорбительные выпады, в недопустимом тоне выразился о моих умственных способностях и внешнем виде, высказал нелепое предположение, не украл ли я этот автомобиль, а под конец, верите ли, позволил себе усомниться в том, законнорождённый ли я…

От волнения я прикрыл глаза.

«Как он смел! Поверьте мне, моя мать была просто ангел. Ангел!»

Я вспомнил, как тоже нарушил когда-то правила уличного движения, правда, при переходе дороги. Я бы согласился на выговор и даже на штраф, но полицейский счёл за лучшее произнести проповедь, сдобренную ругательствами и насмешками — и всё это на глазах у любопытствующих пешеходов. Да, это было унизительно.

Мужчина посмотрел на пистолет в своей руке.

— Я купил его сегодня: думал воспользоваться им после беседы с нашим водопроводчиком. Вот уж кто действительно хам.

— Водопроводчики неисправимы, — подтвердил я.

Мужчина вздохнул:

— Теперь, вероятно, мне следует сдаться полиции.

Он посмотрел на меня, потом кашлянул.

— Или лучше написать пару слов? Знаете, я читал в газете…

Я предложил ему листок из записной книжки.

Он написал несколько строк, подписался своими инициалами и заткнул бумажку между пуговицами на форме полицейского. Мужчина вернул мне записную книжку:

— Надо бы и мне обзавестись такой.

Он распахнул дверцу машины.

— Не позволите ли подбросить вас к дому?

— Благодарю вас. Сегодня изумительный вечер: я бы предпочёл прогуляться.

Какой милый и симпатичный человек! Когда он отъезжал, я не мог удержаться от доброй улыбки.

Жаль только, что в наше время таких мало.

 

Похититель-гурман

[10]

Нам сообщили о похищении лишь после того, как похитители получили выкуп, а жертва вернулась в родной дом, поэтому мы могли никуда не спешить.

— Сколько они запросили? — спросил Ральф.

— Пятьдесят тысяч долларов, — ответил Каннингхэм.

Я удивился. Всего пятьдесят тысяч? Довольно скромная сумма для наших дней, учитывая, что поместье Каннингхэма занимало сотни и сотни акров ухоженных лугов и лесов, а жил он в роскошном особняке.

Беседовали мы в гостиной, в которой без труда разместилась бы вся моя квартира, а потолки были в два раза выше. Каннингхэм и его дочь, Стефани, сидели бок о бок на диване, напротив нас.

Каннингхэм тем временем посвящал нас в детали.

— В понедельник вечером я вернулся из города примерно в восемь часов и остановил автомобиль перед цепью, которой мы перегораживаем подъездную дорожку. Когда я вышел из машины, чтобы отомкнуть замок, из-за кустов выступил незнакомый мне человек и наставил на меня пистолет.

— Вы можете описать его? — спросил Ральф.

— Обычный человек, никаких особых примет, за исключением окладистой бороды. Как я потом понял, при лучшем освещении, накладной.

Я счёл необходимым отметить бороду.

— Очевидно, он не хотел, чтобы потом вы его опознали.

Каннингхэм какое-то время смотрел на меня, потом продолжил.

— Он повёл меня по дороге к другому автомобилю, припаркованному на обочине в сотне ярдов от цепи.

— Вы не разглядели номерной знак? — в глазах Ральфа блеснула искорка надежды.

— К сожалению, нет. Уже стемнело. Он приказал мне лечь на пол у заднего сиденья, где связал мне руки и завязал глаза тёмной тряпкой.

— В кабине никого не было?

— Нет. Меня похитил один человек. Ехали мы больше часа.

Я сочувственно покивал.

— Время поездки нам ничем не поможет. Он мог возить вас кругами, чтобы вы никогда не догадались, куда он вас привёз.

Каннингхэм согласился.

— Когда автомобиль остановился, он развязал меня, но с глаз повязку не снял. Мы вошли в дом, спустились по лестнице. Тут он снял повязку, и я увидел, что мы в комнате размером десять на двенадцать футов. Стены из шлакоблоков, окон нет, дверь одна, тяжёлая, обитая металлом, и, естественно, запирающаяся снаружи.

— Обстановка? — спросил я.

— Кровать, стол, стул и маленький электрообогреватель.

— Чтиво? — спросил я.

— Нет, читать мне ничего не давали. Я проводил дни и ночи, лёжа на кровати.

— Жаль. Вам следовало попросить что-нибудь почитать. Лучше бы журналы.

Естественно, отец и дочь воззрились на меня.

Я хохотнул.

— Вполне возможно, что похититель подписывается на журналы, как и большинство из нас, непохитителей. Без задних мыслей он мог принести вам кипу старых журналов, забыв, что на обложке каждого печатается адрес получателя. Если б он это сделал, мы бы знали его фамилию и адрес.

Стефани Каннингхэм ослепительно улыбнулась.

— С другой стороны, если бы мой отец получил эти журналы, а похититель вспомнил, что на них имеется его фамилия и адрес, ему, скорее всего, пришлось бы убить отца, чтобы обезопасить себя.

Теперь она улыбалась отцу.

— Папа, ты понимаешь, что ты спас свою жизнь, не попросив у похитителя этих журналов?

Я откашлялся.

— Вы слышали какие-нибудь звуки? Которые позволили бы определить местоположение дома, в котором вас держали? Гудки железнодорожного локомотива? Рёв самолётов? Лай собак?

— Нет. Насколько я помню, ничего такого я не слышал.

— Сколь долго вас продержали в этой комнате? — спросил Ральф.

— Три дня и почти четыре ночи. Я вышел из неё только в пятницу, в пять утра. Меня отвезли в сельскую местность и оставили у дороги, связанным и с повязкой на глазах. Мне понадобилось пять минут, чтобы освободиться, я дошёл до ближайшей фермы и оттуда позвонил Стефани. Часом позже она приехала за мной.

Я отвёл Ральфа к дальней стене, откуда они не могли услышать наш разговор.

— Ральф, я не знаю, каков мотив, но мне представляется, что всё это лажа. Этого человека никто не похищал.

— Почему ты так думаешь, Генри?

— Описание комнаты.

— А что тебе не понравилось?

— Каннингхэм говорит, что просидел в ней три дня и четыре ночи. Заявляет, что ни разу не выходил из комнаты. Однако ничего не сказал о естественных надобностях. Не мог же он три дня и четыре ночи… — я сознательно оборвал фразу на полуслове.

Ральф задумался, посмотрел на меня.

— Я спрошу его, был ли там туалет.

— Ральф, — предупредил я, — если ты задашь прямой вопрос, он, разумеется, поймёт, что допустил ошибку и скоренько выдумает мифическую ванную, примыкавшую к его комнате. Нет, Ральф, спрашивать надо по-хитрому, чтобы загнать его в угол.

Мы вернулись к Каннингхэмам.

Каннингхэм заговорил первым.

— Между прочим, я забыл упомянуть о биотуалете, который стоял в углу. Из тех, что люди обычно приобретают для охотничьих или рыбацких домиков.

Я вновь откашлялся.

— Вот что меня смущает. Вы сказали, что вас высадили из машины в сельской местности в шестом часу. Вы добрались до ближайшей фермы и позвонили. Ваша дочь забрала вас часом позже, то есть примерно час потребовался ей и на обратную дорогу. Другими словами, вы вернулись домой раньше восьми, однако позвонили в полицию лишь после одиннадцати.

Каннингхэм какое-то время молчал, потом вздохнул.

— Честно говоря, я долго колебался, звонить мне в полицию или нет. Похититель не такой уж плохой человек. Очень вежливый, постоянно заверял меня, что беспокоиться мне не о чем. Сказал, что в конце недели отпустит меня, даже если выкуп и не заплатят.

Я пожал плечами.

— Несомненно, только для того, чтобы исключить попытку побега.

— Возможно. Однако он убеждал меня считать эти пятьдесят тысяч долларов займом. Обещал вернуть их с процентами, — Каннингхэм вновь вздохнул. — Вернувшись домой, я долго думал о случившемся. Надо ли мне создавать этому человеку дополнительные трудности? Судя по всему, он отчаянно нуждался в деньгах. А что такое, в конце концов, пятьдесят тысяч долларов?

Мы с Ральфом переглянулись.

— Для меня, — добавил Каннингхэм.

Стефани улыбнулась.

— В конце концов, мы решили, что наш долг, как законопослушных граждан, заявить в полицию, исходя из того, что похищение людей — антисоциальное деяние, какие бы благие мотивы за ним ни стояли, — она взглянула на часы. — Пора перекусить. Не составите нам компанию?

— Ну, разве что выпьем кофе, — ответил Ральф.

В столовой, однако, стол уже накрыли на четверых. Мы возражать не стали.

Я намазал маслом тонкий ломтик белого хлеба.

— Вы говорите, у этого мужчины была накладная борода. А без неё вы его не видели?

— Ни разу. Без бороды я бы его не опознал. Хотя…

Я тут же подобрался.

— Хотя что?

— Что-то в нём мне показалось знакомым. Глаза и лоб. Однако я уверен, что никогда раньше не видел его.

— Вы уверены, что ваш похититель мужчина? — спросил я. — В конце концов, бороду может нацепить кто угодно.

Каннингхэм взял ломтик ржаного хлеба.

— Иногда он приходил ко мне в футболке.

Ральф намазал мармелад на белый хлеб.

— Он всегда был один? Никаких сообщников?

— Я их, во всяком случае, не видел.

Стефани тоже остановила выбор на белом хлебе, хотя и обошлась без масла и мармелада.

Три куска белого — один ржаного. Почему я заострил на этом внимание? Что меня насторожило?

Новую порцию информации мы получили от Стефани.

— Мне позвонили около полуночи. Мужчина сказал, что он похитил моего отца и хочет получить за его возвращение пятьдесят тысяч долларов. Естественно, в мелких купюрах. Сказал, что даёт мне три дня на сбор указанной суммы. Обещал перезвонить ещё раз и сказать, куда я должна отвезти эти деньги. В полицию звонить запретил. Предупредил, что в противном случае ему придётся убить отца.

— Он извинился передо мной за эту угрозу, — добавил Каннингхэм, — поскольку в сложившейся ситуации не мог без неё обойтись.

Стефани согласилась.

— Я собрала деньги, и он позвонил в четверг вечером, то есть вчера. Велел сложить деньги в «дипломат» и ехать на запад по шоссе 94 до съезда на Ионию. На выезде из транспортной развязки найти знак «Стоп». Оставить «дипломат» в густой траве у знака. Что я и сделала. Потом нашла въезд на шоссе 94. Честно говоря, я видела, как похититель брал деньги. Он, должно быть, ждал моего приезда.

Я нахмурился.

— Вы видели, как он забирал «дипломат»?

— Да. С шоссе. Я огляделась, а съезд там освещён. И я увидена бородатого мужчину, который подхватил «дипломат» и направился к стоящему на обочине автомобилю.

— А вы не последовали за ним? Не запомнили номерной знак?

— Нет. Я не хотела пугать его. Всё-таки мой отец всё ещё находился у него в руках.

Я повернулся к Каннингхэму.

— Этот похититель произвёл на вас впечатление интеллигентного человека?

Он мигнул.

— Разумеется, ай-кью я у него не проверял, но я бы сказал, что изъяснялся он вполне грамотно.

Я обратился к Стефани.

— Кто ещё, кроме вас двоих, знает о похищении?

— Никто. Я не говорила даже слугам. Они полагают, что отец отъезжал по делам.

Мой взгляд задержался на куске ржаного хлеба в руках Каннингхэма.

— А чем вас кормили в эти дни? Гамбургерами? Хотдогами? Полуфабрикатами, приготовленными в микроволновке?

— Нет. Дело в том, что подавали мне исключительно деликатесы. Мой похититель оказался превосходным поваром. Я съедал всё, что он мне приносил.

— Вам похититель готовил сам? Откуда вы это знаете?

— Он мне сказал. В среду, отобедав венским шницелем, я попросил его передать мои комплименты повару, а он ответил, что готовит сам.

— Мистер Каннингхэм, у вас аллергия на белый хлеб?

— Нет.

— То есть вы отдаёте предпочтение ржаному?

— Да. Не нравится мне вкус белого хлеба, — он на мгновение задумался. — Аллергия у меня на помидоры. Они вызывают у меня сыпь.

Я не позволил ему отклониться от темы.

— Вы упомянули, что во время заключения съедали всё, что он вам приносил. В том числе и белый хлеб?

— Белого хлеба не было. Только ржаной.

Я покивал.

— Вам подали три завтрака, три ленча и три обеда?

— Да.

— Каждый раз с тем же салатом?

— Нет. С разными.

— И в шести салатах вы не обнаружили ни одного ломтика помидора?

— Нет.

— Интересно. И вам подавали только ржаной хлеб? Ни кусочка белого?

— Только ржаной.

— Вы просили ржаной хлеб?

— Нет.

Я победоносно улыбнулся.

— Мистер Каннингхэм, мы живём в обществе почитателей белого хлеба. К каждой трапезе белый хлеб подаётся автоматически. Однако вам его не принесли ни разу. Более того, вам скормили шесть разных салатов, и все без помидоров, — я потёр руки. — Ситуация начинает проясняться.

— Это прекрасно, — улыбнулась мне Стефани.

Я кивнул.

— Прежде всего, вам не показалось довольно-таки странным то обстоятельство, что похититель выпрыгнул из кустов, чтобы забрать деньги, ещё до того, как задние огни вашего автомобиля скрылись в темноте? Не следовало ли ему выждать какое-то время, чтобы не угодить в полицейскую западню? Откуда он мог знать, что полиция не поставлена в известность?

Ни один из них, разумеется, не нашёлся с ответом.

— Он знал, что полиция не в курсе событий, потому что получал всю необходимую информацию от своего сообщника. Который живёт в этом самом доме.

Затянувшуюся паузу нарушила Стефани.

— Но в доме о похищении знала только я, и именно я не позвонила в полицию. Вы хотите сказать, что я участвовала в похищении отца, потому что получаю жалкое месячное пособие и мне срочно потребовались деньги?

Каннингхэм нежно ей улыбнулся.

— Видите ли, по нашему уговору, у Стефани не будет свободных денег, пока ей не исполнится тридцать или пока она сама не сумеет чего-то добиться. По моему разумению, иначе в нашем мире не выжить.

Стефани никак не хотела угомониться.

— Вы намекаете, что похитителем мог быть один из моих приятелей, раз уж он показался отцу знакомым, несмотря на накладную бороду, а я была с ним заодно?

— Ну что вы, что вы, — я замахал руками. — Я ловлю совсем другую рыбку. Давай-ка вернёмся к инциденту с «комплиментами повару». Когда вы произнесли эти слова, мистер Каннингхэм, похититель не моргнул, прежде чем ответить, что пищу готовил он?

— К чему ты клонишь, Генри? — спросил Ральф.

Я раскрыл карты.

— Похититель знал вкусы мистера Каннингхэма. Знал он и про аллергию на помидоры. Мистеру Каннингхэму не пришлось говорить ему об этом.

Мой вывод не произвёл на Ральфа никакого впечатления.

— Значит, он навёл кое-какие справки о мистере Каннингхэме, прежде чем похитить его.

Я покачал головой.

— Такого быть не может, Ральф. Какой похититель рискнёт своей анонимностью, задавая вопросы о вкусовых пристрастиях потенциальной жертвы? Если уж его так заботит здоровье жертвы, скорее он задаст их после похищения. Мистер Каннингхэм, кому известно, что вы едите ржаной хлеб и у вас аллергия на помидоры?

— Наверное, многим моим друзьям. Я же не отшельник, часто встречаюсь с людьми.

— Еду вам приносили горячую?

— Да.

Я хохотнул.

— Знаете, почему ваш похититель моргнул, прежде чем признаться, что пищу готовил он?

Каннингхэм потёр подбородок.

— Откровенно говоря, я не помню, моргнул ли он.

— Заверяю вас, сэр, обязательно моргнул. На то есть очень веская причина. Когда мы попросили передать комплименты повару, ваш похититель внезапно осознал, что по вкусу пищи вы можете догадаться, кто её готовил. И попытался перевести ваши мысли на другое.

— По вкусу пищи я мог догадаться, кто её готовил?

Я кивнул.

— Вы знакомы с подвалом вашего дома? Знаете, сколько там помещений, как они выглядят?

— Пожалуй, что нет. И в самом доме немало комнат, в которые я ни разу не заходил.

На этот раз молчание нарушил Ральф.

— И как ты до всего этого дошёл, Генри?

— У похитителя наверняка есть сообщник. Который точно знал, что мистер Каннингхэм ест, а чего — нет. Который мог приготовить вкусную еду и проследить за тем, чтобы её подавали горячей. А проживая в доме, сообщник знал также и о том, что полиции о похищении ничего не известно, и деньги можно забирать без опаски.

Тут я и подвёл черту.

— Я не знаю, как её зовут. Я никогда не видел её, но, готов спорить, придя на кухню, вы застанете вашу кухарку с мечтательной улыбкой на лице. Она уже думает о том, как потратит свою долю от пятидесяти тысяч долларов.

На лице Каннингхэма отразилась глубокая задумчивость.

Я поднялся.

— Не пора ли допросить кухарку? Кстати, как её зовут?

— Матильда, — ответил Каннингхэм. Он уже собрался с мыслями. — В вашей версии есть только один прокол, сержант Тернбакл.

— Какой же?

— В подвал мне приносили потрясающе вкусную еду. А Матильда готовит ужасно.

Стефани это подтвердила.

— Откровенно говоря, нам давно следовало уволить её, но человек она хороший и старается изо всех сил.

Я посмотрел на тарелку. По ходу разговора я боролся с жёстким стейком по-швейцарски. В картофельное пюре перелили воды. К брокколи не хотелось притрагиваться. Да уж, сомнений быть не могло: Матильда — отвратительная повариха.

Я пригубил кофе, горьковатый.

— С другой стороны, в эти три дня Матильда могла прыгнуть выше головы, чтобы сбить нас с толку.

Ральфу, похоже, тоже есть не хотелось.

— Пожалуй, нам пора в участок.

В машине я продолжал рассуждать.

— И всё-таки возможно, что похищения не было. А если и было, то Стефани в нём замешана. Надо бы посмотреть, на что она тратит деньги, которые выдаёт ей отец.

В понедельник, по окончании смены, Ральф, кстати, уже уехал домой, в нашей комнате зазвонил телефон. Я огляделся, в тщетной надежде, что трубку снимет кто-то ещё. Пришлось отдуваться мне.

Звонила Стефани Каннингхэм.

— Как продвигается расследование?

— Мы делаем всё, что в наших силах. Надеемся на скорый успех.

— Я так и думала. Ухватиться вам не за что. Не желаете отобедать у нас сегодня вечером?

Тут меня осенило. А ведь мы не проверяли, как готовит Стефани! Вдруг она не уступает первоклассному шеф-повару? Может, я хитростью уговорю её…

— Мы вновь начали приглашать гостей, — пояснила Стефани. — У нас новый повар, настоящий ас.

— Он?

— Да. Отец переговорил с Матильдой вскоре после вашего отъезда, и совершенно случайно выяснилось, что у неё есть брат, который работает в ресторане в Шебойгане. Отец съездил туда и сразу нанял его.

— А Матильда не возражала?

— Мы же не выкидываем её на улицу. Она теперь его помощник или что-то в этом роде. Франц намеревался открыть свой ресторан, но папа убедил его поработать у нас.

Папа от Франца в восторге и говорит, что уже заплатил ему за два года вперёд.

В особняке Каннингхэмов я нашёл возможность заглянуть на кухню.

Увидел невысокого коренастого мужчину со светлыми волосами и чуть выпуклым лбом, весело колдующим над кастрюлями и сковородками.

Увидел невысокую, коренастую женщину со светлыми волосами и чуть выпуклым лбом, радостно нарезающую лук.

Пририсовал им обоим бороды. Да, выпуклые лбы вызывали некие ассоциации, которые, скорее всего, ускользнули от внимания Каннингхэма, пока я не записал в похитители Матильду.

Была ли она сообщником Франца?

Я в этом сомневался. Иначе не стала бы сама говорить о том, что в Шебойгане у неё есть брат.

Но она и Франц, несомненно, частенько встречались, и всякий раз Франц узнавал новые подробности о вкусовых пристрастиях Каннингхэма. А после похищения (Каннингхэм, вероятно, сидел в подвале в окрестностях Шебойгана) ежедневно звонил Матильде и как бы между прочим выяснял, известно ли кому из слуг о похищении и привлечена ли к расследованию полиция.

Каннингхэм предъявил Францу ультиматум? Тюрьма или работа у него на кухне?

Разве я мог заставить Каннингхэма свидетельствовать против его нового повара? Разве у людей, которые чего только не сделают, чтобы заполучить хорошего повара, может возникнуть желание засадить его за решётку?

Разумеется, нет.

Так что на расследовании я спокойно поставил крест.

А вот вкус стейка, поданного на обед с китайскими чёрными грибами, мне не забыть до конца жизни.

 

Милый, не убивай без разбору!

[12]

Джек Ритчи (1922–1983) — американский писатель, мастер остросюжетного рассказа. Его рассказы представлены во многих антологиях детективного жанра, выпускаемых таким мастером, как Альфред Хичкок. Семнадцать раз произведения Ритчи, отличающиеся особым юмором, включались в издаваемые в США ежегодники «Лучший детектив года». Предлагаемый рассказ — пародия на детективы, щекочущие нервы читателя нагромождением убийств и ужасов.

Мы были женаты уже три месяца, когда я подумал, что с Генриеттой, пожалуй, пора кончать.

Обыскал теплицу, подсобку при ней и, увы, ничего более токсичного, чем воск для прививок, известь, сфагнум и тому подобное, не обнаружил.

Вернулся в дом.

— Послушай, Генриетта, а где ты держишь яд? Ну, химикаты, которыми опрыскивают вредителей?

— Что ты, милый, — откликнулась жена, — я пользуюсь только органикой. Никакой химии! Почва удобряется, как в природе: опавшими листьями, скошенной травой, перешившим сеном. Здоровая среда — здоровые продукты. Вредители просто не заводятся на благополучных растениях. А для чего тебе яд, милый?

— Заметил какого-то жучка на кусте малины.

— Ну так что ж? Не стоит убивать всех жучков без разбору, — с мягким укором сказала она. — Некоторые из них приносят пользу.

Я посмотрел на неё изучающе:

— Знаешь, Генриетта, мне давно хотелось спросить, где это ты покупаешь такие платья? — Хотел добавить: «И почему?», — но удержался.

Она мельком глянула в зеркало.

— Примерно раз в месяц звоню в магазин Элейн, и она присылает мне три-четыре сразу.

— А разве ты не примеряешь платье перед тем, как его купить?

— Незачем. Элейн знает мои размеры. — Она провела ладонью по ткани. — А что, тебе оно не нравится?

— Ну, почему же! Однако, когда тебе в следующий раз захочется обновить гардероб, давай поедем к Элейн вместе и посмотрим, что у неё есть.

Наследство, которое оставил мне мой родитель, чуть-чуть не дотягивало до того, чтобы в полной мере обеспечивать потребности цивилизованного человека, и поскольку я не собирался менять сложившиеся привычки, то был вынужден мало-помалу отщипывать от основного капитала, так что за пятнадцать лет, прошедших со смерти отца, запасы, естественно, истощились. Короче говоря, я жил в кредит, когда повстречался с Генриеттой.

Никогда в жизни я не считал труд долгом, удовольствием или способом удовлетворить честолюбие. Напротив, я подозревал, что особи, утверждающие, будто получают наслаждение от работы, — тайные мазохисты.

Прожив в своё удовольствие столько лет, я полагал, что глупо надеяться, будто на сорок шестом году от роду начну вдруг добывать себе хлеб насущным трудом.

Оставалось последнее средство. Женитьба.

Честно скажу: когда речь шла о других, брак как социальный институт не вызывал у меня возражений. Я вполне отдавал себе отчёт в том, что обыкновенный человек должен занимать себя чем-то: будь то служба, комиксы или семья. Однако я всегда ставил на первое место свою независимость, и перспектива стать членом «команды» — пусть даже команда эта будет состоять только из двоих — меня пугала.

Но, оставшись без гроша в кармане, я принялся оценивающе поглядывать на окружающих меня дам и вскоре обнаружил, что отвергаю одну кандидатуру за другой. Так я оказался в одном из светских салонов, в котором и присмотрел Генриетту.

Она была ничем не примечательна. Маленькая, хрупкая женщина, она сидела, забившись в угол, со слабой улыбкой на губах, и казалось, что забрела она сюда случайно и очень хотела бы выбраться, но не знает как. Её одежда оставляла впечатление купленной по случаю.

Я боролся с зевотой, когда чашка в её руке дрогнула, и чай выплеснулся на ковёр.

— Генриетта, умоляю тебя! — сверкнула глазами хозяйка.

Она вспыхнула:

— Прости, Клара. Я задумалась.

Клара передёрнула плечиком.

— Сделай милость, будь повнимательней. Ковёр только из чистки.

Мне пришло в голову, что когда женщина одевается так, как Генриетта, то либо потому, что бедна, либо потому, что, напротив, слишком богата, чтобы придавать упаковке какое-нибудь значение.

Общий разговор снова возобновился, и я повернулся к Холи Рурвису, сидевшему от меня по правую руку.

— Эта Генриетта не из семейства ли Бартонов, которые в прошлом году разорились?

— Боже сохрани, о чём ты говоришь! Она — Лоуэлл. Обитает в этом, знаешь, роскошном дворце на Лейквью-роуд, не меньше пятидесяти акров земельных угодий и целая орава слуг…

— Замужем?

— Нет, и никогда не была.

Я опять посмотрел в её сторону. Над ней как раз нависла горничная с чайником, и было видно, что Генриетта, напуганная тем, что придётся опять маяться с чаем, хотела бы отказаться, да не успела: её чашка снова была полна.

Наблюдая за этой сценкой, я задумчиво потёр подбородок. Пятьдесят акров? Орава слуг? Между тем, пригубив пару раз чай, она, похоже, опять унеслась мыслью неведомо куда. Чашка заскользила по блюдцу и, наконец, приземлилась — для себя без ущерба, но по ковру расползлось злополучное пятно.

Клара, побагровев, взвизгнула:

— Генриетта!

Та побледнела. Умей она падать в обморок, уверен, непременно бы упала.

Надо было действовать.

Я поднялся и демонстративно вылил на Кларин ковёр собственные опивки.

— Мадам, — сухо произнёс я, — отправьте ваш чёртов ковёр в чистку. Счёт пришлите мне.

И, предложив Генриетте руку, я вывел её из комнаты.

Главным препятствием к нашему браку оказалась не Генриетта, а её адвокат, Адам Макферсон.

Через неделю после того, как мы объявили о нашей помолвке, он явился ко мне на квартиру, сообщил своё имя и холодно уставился мне в лоб.

— Сколько вы хотите?

— За что?

— Сколько вы хотите за то, чтобы этот брак расстроился?

Я нахмурился:

— Вас прислала Генриетта?

— Нет. Я пришёл к вам по собственному почину. Предлагаю вам десять тысяч.

— Соблаговолите повернуться. Там, у вас за спиной, — дверь. Это выход.

Он ничуть не смутился.

— Услышав об этой авантюре, я навёл подробные справки. У вас нет ни гроша. Вы в долгу буквально у всех, включая счёт за чистку ковра. — Он поджал губы. — Вы женитесь на ней из-за денег!

— А что, помимо моего финансового состояния, убеждает вас в этом?

— Я опросил ваших знакомых. Все в голос заявили, что к сердечной привязанности вы склонны не больше, чем рыба. Причём мороженая. Итак, десять тысяч долларов!

Но что такое несчастные десять тысяч в сравнении с миллионами Генриетты!

— Мы с Генриеттой горячо любим друг друга, — твёрдо сказал я. — Я не расстанусь с ней, предложи вы мне… — я выдержал эффектную паузу, — хоть всё золото мира.

— Двадцать тысяч.

— Не смешите меня!

— Тридцать. И это моё последнее слово.

— Так же, как моё «нет». Кстати, это вы мне свои деньги предлагаете?

— Конечно.

— И из каких же побуждений?

— Не хочу, чтобы Генриетта сделала ошибку, о которой будет жалеть до конца своих дней.

— А сами-то вы, — пришло мне в голову, — не предлагали ей руку и сердце?

Он мрачно кивнул.

— До четырёх раз в год, все последние двенадцать лет.

— А что она?

— Говорит, что ценит меня как доброго и верного друга. Очень неприятно. — Его лицо озарилось догадкой. — А что, вы и в самом деле влюблены в Генриетту?

— Страстно, — употребил я в высшей степени несвойственное мне выражение.

Он потёр руки.

— В таком случае вы, без сомненья, не станете возражать, если я попрошу вас подписаться под документом, в котором вы откажетесь от всяких прав на её состояние?

— Генриетта никогда на это не согласится.

— Я спрошу у неё самой.

— Только попробуйте, и я сверну вам шею. — Держать себя в руках мне удавалось не без труда. — Если вас искренне заботит счастье этой достойной женщины, вы не могли не заметить, что с тех пор, как мы познакомились, она находится в состоянии, близком к эйфории!

При всём желании он не смог этого отрицать.

— Ну, ладно. — Последовал глубокий вздох. — Я не стану чинить препятствий вашему браку.

— Как вы любезны!

Он задержал на мне взгляд.

— Генриетта и в самом деле нуждается в защите.

— Она, прямо скажем, простовата, — согласился я.

— Скорее искренна и простодушна, — поправил он и уже от двери осведомился: — Полагаю, вам известно, что она преподаёт в университете?

— Генриетта? — изумился я.

— Ну, разумеется. Профессор ботаники. Всё своё жалованье жертвует на благотворительность.

Так вот почему в рабочие дни она бывает дома только по вечерам!

— Она мне не говорила!

— Забыла, наверное, — решил Макферсон. — В некоторых отношениях она ужасно рассеянна.

Через три недели мы поженились. Скромную церемонию несколько подпортило то, что Макферсон явился в подпитии и, когда я надевал кольцо на палец новобрачной, в голос разрыдался. Генриетта тоже была взволнована и тоже всплакнула.

Медовый месяц мы провели на Багамах, где моя благоверная собрала уму непостижимое количество разновидностей папоротника, и весь этот гербарий повезла домой, чтобы серьёзно заняться его сортировкой и изучением.

Целую неделю по возвращении я терпеливо сносил небрежное обслуживание и отвратительную еду, дотошно исследуя между тем счета на содержание дома. Наконец, в одно прекрасное утро, когда у Генриетты начались занятия в университете, все слуги были созваны в гостиную. Явившись, они дружно уставились на меня с самым непочтительным видом.

Первый удар пал на домоправительницу.

— Миссис Триггер? Пожалуйте в центр, на середину.

Она скрестила на груди руки.

— Что такое?!

Я сладко улыбнулся:

— Миссис Триггер, вы меня поражаете. Хотя бы тем, что всегда хмуритесь.

Она грозно сдвинула брови.

— На мой взгляд, вам следовало бы сиять и искриться от счастья. Свистать соловьём, разливаться малиновкой днём и ночью. Ведь за последние шесть лет вы ухитрились довести недельные счета на содержание этого дома до астрономической суммы в восемнадцать тысяч долларов.

Она изменилась в лице.

— Вы обвиняете меня в…

— Именно.

— Я немедленно подаю в суд! — разъярилась она.

— Сделайте одолжение. Можете заняться этим сразу, как только выйдете из тюрьмы.

— Ничего не докажете!

Да, доказать было бы трудновато, но я решил показать зубы.

— Очень даже докажу, мадам, поверьте, к полному удовлетворению присяжных. Однако я настроен не карать, а миловать. Скажите, у вас имеется чемодан?

— Да, — растерялась она.

— Очень хорошо. Укладывайтесь и уезжайте. Вы уволены.

Судя по оскалу, она собралась произнести что-то убийственное, но, видно, было в моей улыбке нечто такое, что заставило её переменить намерения. Она облизнула губы, обвела растерянным взглядом присутствующих, не дыша внимавших нашему диалогу, и очертя голову вылетела из гостиной.

Следующим на очереди был шофёр — небритый мужлан, привыкший, судя по виду, спать прямо в униформе.

— Симпсон!

— Чего?

— Как вы полагаете, Симпсон, не следует ли нам отправить на свалку все наши автомобили?

— Чего?

— Я, со своей стороны, искренне убеждён, что в интересах экономии мы должны поступить именно таким образом. Ведь, согласно счетам, на милю пробега каждая из наших машин сжирает больше галлона бензина.

Он стоял, переминаясь с ноги на ногу.

— Да что там смотреть-то на эти цифры! Всё врут, наверное.

— Возможно. Но я не собираюсь утруждать вас. Надеюсь, чемодан у вас имеется?

— Только мисс Лоуэлл может рассчитать меня, — окрысился он.

— Мисс Лоуэлл, — улыбнулся я, — отныне миссис Грэхэм. И если я через час обнаружу вас на нашей территории, то поступлю с вами как с нарушителем прав владения. Нет, я не стану стрелять вам в голову. Она непробиваема. Однако даже вам должно быть известно, что и помимо головы есть во что целиться, и будьте уверены — я не промахнусь.

Действуя в таком духе, я рассчитал очень многих, но не всех слуг. Процентов семьдесят пять, не больше. И в тот же день заменил уволенных персоналом с прекрасными рекомендациями, присланным мне респектабельным агентством.

Ужин этим вечером был подан вовремя, сервирован безупречно, а с точки зрения вкуса превзошёл все ожидания.

Генриетта не обратила на еду никакого внимания — она вообще редко замечает, что ест, — но во время десерта её взгляд случайно упал на горничную, прислуживающую за столом, и она подняла брови.

— Вы новенькая? Я вас раньше не видела.

— Да, мадам.

— Что случилось с Тэсси? — Генриетта повернулась ко мне.

— Я её уволил. И, помимо неё, ещё нескольких слуг. Кое-кого заменил, но лишь тех, без кого нельзя обойтись, чтобы в доме можно было жить по-человечески. Прости, пожалуйста. Тебе что, в самом деле нужны три никудышных камеристки?

— Три?! О, Боже! Извини, Уильям, я не знала, что у меня есть камеристки. Нанимала всех миссис Триггер. Я никогда их не видела. Никто не помогает мне одеваться. — Она с надеждой подняла на меня глаза. — А миссис Триггер… её ты тоже уволил?

— Да.

— А шофёра?

— Да.

Она даже порозовела от удовольствия.

— Ах, как славно! Знаешь, я всегда их немножко… побаивалась. Особенно шофёра. Он так ерепенился, когда я просила его куда-нибудь меня отвезти, что я предпочитала пользоваться автобусом…

Через месяц в моём распоряжении была усадьба, где весь обслуживающий персонал работал, как часы.

Теперь следовало обдумать следующий шаг: как достичь независимости, сохранив обретённое богатство, для чего, собственно, только и требовалось, что избавиться от жены.

Относительно способа, то, обдумав следующие возможности: застрелить, ударить по голове, удавить или столкнуть с обрыва — я забраковал всё. Вышеуказанные способы требуют от исполнителя примитивной жестокости, которая, знаете ли, противна моей природе. Я остановил свой выбор на самом цивилизованном способе убийства. Но где достать отравы, не вызвав естественных подозрений?

Убивать мне ещё не приходилось, но я полагал, что на хладнокровное преступление духу у меня достанет. Наблюдать за предсмертной агонией я, разумеется, не собирался.

— Милый, — произнесла Генриетта как-то за завтраком, — а как бы ты отнёсся к тому, чтобы заняться преподаванием?

— Я?!

— У нас в университете осенью открывается семинар по новейшей истории, а преподавателей-гуманитариев не хватает. Все ринулись в естественные науки. Почему-то это считается более респектабельным.

Может, крысиный яд? Нет, парадоксальным образом эта идея представилась мне плебейской.

— Чтобы вести семинар, только и требуется, что степень бакалавра, — продолжала Генриетта, — а она у тебя есть. Представь, как было бы чудесно, если бы мы вместе ездили по утрам на работу!

— Не представляю. У меня ни малейшей склонности к преподаванию. Я предпочитаю учиться, а не учить.

— Но ведь только учиться — эгоистично!

— Это я-то эгоист? — оскорбился я.

— Я не имею в виду конкретно тебя, милый, — поспешила уточнить Генриетта. — Я только хочу сказать, что учиться — это брать, а учить — это отдавать полученное, понимаешь? А, кроме того, учительствуя, ты сможешь почувствовать себя полезным!

— Вот ещё! Терпеть не могу чувствовать себя полезным! Это так заурядно! — По какой-то ассоциации я вспомнил вдруг Ральфа Уинклера. Может, у него найдётся какой-нибудь яд? Мы с ним делили комнату, когда учились в колледже, и он, кажется, специализировался то ли в химии, то ли в чём то подобном.

После завтрака я нашёл в телефонной книге адрес Ральфа и уже через сорок пять минут подкатил к отталкивающе опрятному домику, перед которым расстилалось двадцать пять квадратных футов безупречной лужайки.

Он разлил кофе по чашкам и откинулся на спинку кресла.

— Мы ведь не виделись чёрт знает сколько времени, а?

— Ральф, — я решил брать быка за рога, — знаешь, я подумал, не одолжишь ли мы мне…

— А помнишь… — ностальгически затуманился его взор, — помнишь доброго старого Джилли Стернса?

— Нет. И знаешь, это не обязательно должен быть мышьяк…

— Он умел шевелить ушами, — не унимался Ральф. — Стал антропологом.

Я со вздохом взглянул в окно — и увидел деревья, мне показалось, яблони.

— Это он написал тогда курсовую про аппендикс, — продолжал Ральф.

— Кто?

— Стернс. Науке не известно, в чём предназначение аппендикса, но, по гипотезе Джилли, чтобы отросток не воспалялся, надо уметь шевелить ушами…

— Смотри-ка, ты теперь настоящий садовод, — перебил я.

— Плодовод. У меня пять яблонь, два персика и один орех-пекан. — Он озабоченно нахмурился. — Пекан почему-то никак не желает плодоносить.

— А разве не полагается иметь два ореховых дерева, мужское и женское?

— Мне как-то не приходило в голову… — озадаченно сказал он.

— Ральф, — вывел я его из задумчивости, — а чем ты уничтожаешь вредителей? Обрызгиваешь? Часто?

Вопрос попал в точку. Он с воодушевлением поднялся.

— Следуй за мной, Уильям!

Я прихватил с собой свою чашку.

Ральф вывел меня на задний двор к гаражу, из внушительной связки ключей выбрал один и вставил его в скважину.

— Машину приходится парковать на улице. Здесь — не повернуться. — Он распахнул дверь и торжествующе отступил в сторону. — Вот, полюбуйся.

Взгляду открылось нечто среднее между магазином садового инвентаря и аптекой. Сенокосилка, трактор, всевозможные подвесные приспособления заполняли всё помещение. Одна стена была сплошь завешана полками, заставленными разномастными склянками, банками, пакетами и картонками. На другой — красовался богатый ассортимент ручных распылителей.

— И много ли у тебя земли, Ральф?

— Целая четверть акра.

Я пробежался взглядом по полкам и ткнул наугад.

— А что у тебя там, в маленькой красной банке?

— О, это самая убойная штука из всех, что тут есть, — гордо сказал он. — Прикончит кого хочешь. — И указал на противогаз и резиновый комбинезон на распялке. — Приходится облачаться, когда распыляю. Ни дюйма кожи нельзя оставить открытым.

Я уставился на банку:

— И этим ты опрыскиваешь свои яблони?!

— Да лучших яблок ты в жизни не видел! Ни пятнышка, ни червоточинки!

— А есть-то их можно?

— А как же! Химикат осыпается, смывается дождями. Кроме того, те, что ем, я всегда чищу.

Я допил свой кофе и протянул ему чашку.

— Послушай, дружище, не слишком большим нахальством будет попросить тебя принести мне ещё кофейку? А я бы пока осмотрелся.

Когда он ушёл, я поддел отвёрткой крышку красной банки. Внутри оказался омерзительно-жёлтый порошок. Я наполнил им загодя припасённый конверт, осторожно заклеил его и спрятал в карман.

Ральф вернулся с моей чашкой.

— А помнишь доброго старого Джимми Гаскинса?

— Нет. — Я взял у него чашку. — Скажи-ка лучше, что ты думаешь об органических методах плодоводства?

Он так и заледенел:

— В высшей степени ненаучный подход!

— У нас около сорока яблонь, — сообщил я. — Мы их никогда не опрыскиваем.

Он поджал губы:

— Чего только не бывает!

Мне показалось, он уже жалеет, что принёс мне кофе. Уходить на такой ноте не хотелось. Я порылся в памяти и щёлкнул пальцами.

— Помнишь доброго старого Кларенса? Ну, про которого говорили: чтобы постричься, ему довольно точилки для карандашей?

— Помню, — холодно посмотрел на меня Ральф. — Это мой брат.

Разумеется, я не собирался травить Генриетту прямо в собственном доме. Последовали бы неизбежное вскрытие и столь же неизбежный электрический стул.

Но один из наших разговоров натолкнул меня на благодатную мысль.

— Милый, — сказала она, — каждое лето я выкраиваю неделю-другую на полевые работы. Как ты думаешь, я могу поехать в этом году?

Я уже открыл было рот, чтобы высказаться в том смысле, что не возражаю, при условии, что она не рассчитывает на мою компанию, — как вдруг меня озарило.

— А куда ты собираешься?

— Это будет поход на каноэ, Уильям. По дебрям Миннесоты.

— И ты предпринимаешь такие путешествия в одиночку?

— Нет, обычно я беру с собой кого-нибудь из студентов. Однако на этот раз я надеялась, что… что мы могли бы поехать вдвоём. Если хочешь, можно взять проводника, но не думаю, что он нам понадобится, ведь мы не станем уходить далеко от стоянки, правда?

Идея подкормить собой москитов не казалась мне слишком заманчивой, но я, не раздумывая, улыбнулся.

— Ну, конечно, я не отпущу тебя одну! И, разумеется, проводник нам без надобности.

Таким образом, проблема была решена. Мы заберёмся в глушь. Я просто убью её и зарою, поглубже. Потом сообщу властям, что моя жена ушла в лес и пропала. Поднимется суматоха, будут организованы поиски, мы прочешем всё вдоль и поперёк, но Генриетта исчезнет бесследно. Аминь.

Возвратившись от Ральфа Уинклера, я крепко-накрепко запер конверт с отравой у себя в кабинете.

Вечером, как обычно, Генриетта принесла в гостиную свои бумаги и справочники и продолжила работу над статьёй для «Ботанического вестника». Я включил проигрыватель и устроился под торшером, чтобы углубиться в счета. Через некоторое время я повернулся к жене.

— Тут имеется один пункт, Генриетта, который возникает из месяца в месяц. Ты регулярно снимаешь с одного из своих банковских счетов по две тысячи долларов, которые потом словно испаряются. По крайней мере, я не вижу здесь документов, оправдывающих этот расход.

Генриетта ответила не сразу.

— Боюсь, что это шантаж, милый.

— Шантаж?! — Кажется, я её недооценил. — Да что ж ты такого натворила?

— Ничего, милый. Эго из-за профессора Генриха. Видишь ли, они с женой взяли приёмного ребёнка, только не официальным путём, а, как они это называют, через «чёрный рынок». И всё шло прекрасно, как вдруг через год заявляется к ним какой-то мужчина и утверждает, что он отец этого ребёнка, размахивает документами и требует ребёнка назад, если…

— … если профессор не заплатит.

— Да. Сначала это была сотня долларов в месяц, но мало-помалу дошло до пятисот. Профессор и его жена просто не потянули, их сбережения кончились, и, в конце концов, профессор пришёл ко мне занять денег. Ну, и, в общем, не удержался и рассказал всю историю. Так что я взяла эти платежи на себя.

— Ты?! Неужели Генрих позволил тебе это?

— Но, милый, он же не знает! Я сказала, что хочу только переговорить со Смитом — так зовут шантажиста, а потом сообщила, что сумела напугать его тем, что обращусь в полицию.

— Но, конечно, не сделала этого.

— Нет. Я всё обдумала и поняла, что настоящих доказательств того, что Смит вымогает, у нас нет. Он всегда настаивал на выплате наличными. Если я не сумею доказать в полиции, что Смит — мошенник, он может рассердиться и отнять ребёнка. Мне показалось, что деньги — самый безболезненный способ решить проблему.

— Так, значит, сначала пятьсот долларов, потом всё больше и больше, и, наконец, сегодня это уже две тысячи в месяц?

— Да, милый.

Я потёр глаза:

— А ты понимаешь, что со временем его аппетит разгорится, и он потребует три тысячи? Четыре? Пять?

— Нет, — покачала она головой, — две тысячи — это предел. Я сказала об этом Смиту, когда он потребовал прибавить ещё пятьсот. Поначалу он выглядел разочарованным, но потом, видимо, смирился. — Она улыбнулась. — О, я умею быть твёрдой, когда захочу.

Язык отказывался мне повиноваться:

— И сколько же всего перепало этому наглому проходимцу?

— Не могу сказать с точностью, но, думаю, что-нибудь около пятидесяти тысяч.

— Пятьдесят тысяч долларов моих… наших денег? Тунеядцу, который не сеет, не жнёт?!

Она кивнула.

— Кстати, Уильям, у тебя будет только три часа в день. Эти семинары — для аспирантов, которые работают над диссертацией, и перегружать их никто не собирается. А ты не хотел бы получить степень магистра?

— Когда у тебя очередная встреча со Смитом?

— Он приходит сюда в первый понедельник каждого месяца. Он очень пунктуален и всегда звонит в воскресенье. Напомнить, чтобы я зашла в банк снять наличные.

Я потянулся к бару налить себе чего-нибудь покрепче.

— Когда позвонит в следующий раз, позволь мне самому с ним побеседовать.

В воскресенье вечером Генриетта подозвала меня к телефону.

— Ты не обидишься, если я попрошу тебя выйти? — спросил я. — Мне будет неловко отчитывать его в твоём присутствии.

Когда она закрыла за собой дверь, я произнёс в трубку:

— Всё, паразит несчастный, ты получил свою последнюю подачку.

— А ты-то кто будешь?

Я объяснил, как мог:

— Каждый цент, выпархивающий из этого дома, находится у меня под контролем, понял? Ты больше не подпадаешь под нашу благотворительность.

— Ну, в таком разе пусть ваш профессор простится с моим ребёнком.

— Не думаю, что дойдёт до этого. Твоя репутация оставляет желать лучшего, и мы с женой, так же как профессор Генрих с супругой, охотно засвидетельствуем это перед судом.

— Ладно, мистер. Я ещё смогу попортить вам кровь. Ждите неприятностей.

— Ах, как страшно! — Но тут мне пришло в голову, что особь, внезапно лишившаяся двух тысяч ежемесячного довольствия, может повести себя непредсказуемо. Вдруг этому типу вздумается следить за мной? Что, если после исчезновения Генриетты он сумеет сделать самые элементарные выкладки? Шантажисты известны своим чутьём. Что, если он примется за меня? Я, разумеется, платить за его молчание не стану, и тогда он позаботится о том, чтобы у меня и впрямь возникли проблемы. Намекнёт, к примеру, в полиции, что хорошо бы возобновить поиски тела Генриетты, перерыв поглубже окрестности нашей последней стоянки..

Есть только один надёжный способ совладать с шантажистом, будь он действующий или потенциальный.

— Одну минуту, — сказал я. — А у вас разве есть доказательства, что вы настоящий отец ребёнка?

— А как же! Профессор сам видел документы.

— Но я не видел их. Более того, я сомневаюсь, что они у вас есть. Но если всё-таки да, то привезите их сюда в понедельник вечером. — И повесил трубку.

Генриетту я предупредил, что хочу встретиться со Смитом наедине, дабы продолжить начатое вразумление, и она охотно отбыла в университет на лекцию о поверхностной корневой системе секвойи.

Помахав ей с крылечка, я проследил, чтобы слуги разошлись по своим комнатам, и направился в кабинет, к бару. Распечатал конверт с жёлтым порошком Уинклера. Ненадолго задумался, сколько этой мерзости нужно, чтобы наверняка убить человека. Кто его знает! — и живо решил вопрос, растворив всё, что было, в бутылке шотландского виски.

Смит приехал в восемь тридцать. Это был приземистый коренастый тип с необыкновенно длинными руками и таким низким лбом, что брови почти незаметно переходили в волосяной покров головы. Одет он был если не со вкусом, то дорого.

Я закрыл за ним дверь кабинета.

— Будьте добры предъявить доказательства.

Он ощерил жёлтые зубы и, достав из кармана револьвер, помахал им у себя перед носом.

— Это для того, чтобы вам не вздумалось как-нибудь эдак сглупить, — спрятал оружие в карман и протянул мне конверт.

Я внимательно изучил его содержимое. Документы были не в копиях, и очень может быть, что настоящие. Рассматривая на свет справку из родильного дома, я подошёл к бару, отложил её, долил себе в бурбон содовой и, резко вскинув глаза, словно только что вспомнил о присутствии гостя, обнаружил, что он следит за мной с голодным выражением лица.

— Выпьете?

— А что у вас есть?

— Скотч.

— Идёт.

Я щедрой рукой наполнил стакан и подал ему. Залпом его опорожнив, он облизнулся.

— Классная штука!

Что подтвердило меня в моих подозрениях: у людей, предпочитающих чистое виски, отсутствуют вкусовые ощущения. Он протянул мне стакан.

— Как насчёт того, чтобы капнуть сюда ещё немного?

— Охотно. — Его обезьяноподобная внешность напомнила мне о добром старом Джилли Стернсе, и я спросил:

— Ушами шевелить умеете?

Он несколько опечалился.

— Раньше — да. Но с тех пор, как у меня выкромсали аппендикс, разучился.

Заметив, что цвет лица у него становится свекольным, я торопливо вложил бумаги в конверт и вернул ему.

— Что ж, вы меня убедили. По всей видимости, документы в порядке. А теперь, если вы меня извините, я схожу за деньгами. Они в сейфе, в библиотеке. — Физиономия его на глазах делалась тёмно-синей.

В библиотеке я устроился в кресле, выкурил трубку и только потом вернулся в кабинет.

Смит лежал на полу мертвее не бывает, и, судя по всему, кончина его была не из приятных.

Изъяв из его кармана конверт, я перекинул тело через плечо и садом вынес его к автомобилю, который Смит оставил у парадного входа. Устроив покойника на заднем сиденье, я сел за руль и отправился на окраину по одному из автобусных маршрутов. На безлюдной пустоши остановился, вытер отпечатки пальцев и захлопнул за собой дверцу автомобиля. Пару остановок прошёл пешком, а потом дождался автобуса.

Очень может быть, что, когда тело найдут, фотография Смита появится в газетах, рассуждал я дорогой. Если это произойдёт и Генриетта её увидит, я попробую высказать предположение, что у такого прощелыги, как Смит, врагов хватало, и у кого-то из них вполне могло лопнуть терпение. Я был уверен, что подобное объяснение совершенно удовлетворит Генриетту.

На Фремон-стрит я вышел из автобуса и прошёл два квартала до дома Ральфа Уинклера.

Открыв дверь, он уставился на меня с нескрываемым негостеприимством.

— Ральф, — сказал я. — У нас обнаружились некоторые проблемы с грызунами. Мыши-полёвки изводят яблони.

Скупо улыбнувшись, он как нельзя красноречивее выразил злорадство.

— Ага! Так значит, садоводы-органики не могут избавиться от грызунов?

— Увы, Ральф, увы. Я подумал, может, у тебя найдётся что-нибудь посильнее, чтобы мы, наконец, совладали с этой напастью?

Меня незамедлительно пригласили в гараж, где хозяин с гордостью обвёл рукою свои богатства.

— Чего бы тебе хотелось? У меня есть средство, которое вызывает конвульсии.

Я припомнил, сколько блевотины осталось после Смита.

— Вообще-то я по натуре гуманист. Нет ли чего-нибудь мягкого, но в то же время убийственного?

Кажется, мне на роду написано всё время разочаровывать Ральфа.

— Что ж… Полагаю, у меня есть что-то подобное… где-то. Но на самом деле тебе следует попробовать циклолодидан. Я всё время им пользуюсь.

— Так у тебя тоже есть полевые мыши?!

Он мрачно кивнул.

— Такая зараза! Ничем не изведёшь!

Когда в одиннадцать вечера вернулась Генриетта, я с удовлетворением доложил ей, что Смит более не станет тревожить ни нас, ни профессора Генриха.

— Я пригрозил ему двадцатью годами тюрьмы. Он ушёл отсюда, поджав хвост, потрясённый и смирившийся.

Генриетта одарила меня восхищённым взглядом.

— У тебя редкая способность устраивать самые трудные дела, Уильям! Я с тобой — как за каменной стеной!

В течение рабочей недели Генриетта обедает обычно в университетской столовой, но в 12.30 следующего дня, запыхавшаяся и смеющаяся, как дитя, она появилась у меня в кабинете и торжествующе помахала какой-то бумажкой.

— Его утвердили!

— Кого?

— Альсофилию Грэхэмикус!

— И что это значит?

— Тропический древовидный папоротник, Уильям. Я обнаружила его во время нашего медового месяца и, когда мне не удалось его классифицировать, подумала, что, может быть, он ещё не описан. Поэтому я дала ему имя Грэхэмикус — в твою честь — и послала в Общество на проверку.

Я попробовал это имя на вкус: «Альсофилия Грэхэмикус»! Звучит неплохо. Похоже, отныне моё имя, самым мелким шрифтом набранное в примечаниях к какому-нибудь учебнику ботаники, войдёт в историю. Ну и ну!

— Ты рад, Уильям?

— Просто ошеломлён! Ты так внимательна!

— Я попросила запаять сегмент веточки в пластиковый брелок, чтобы ты всегда мог носить его при себе.

В этот день к ужину мы ждали Адама Макферсона. На протяжении десяти лет в первый вторник каждого месяца он ужинал в доме Генриетты, и после нашей женитьбы она сочла нужным сохранить эту традицию.

Я встретил его в дверях.

— Мне нужно поговорить с вами.

— В самом деле? Какое совпадение! Мне тоже. — Он огляделся. — Где Генриетта?

— Наверху, проверяет контрольные.

Я провёл его в кабинет и без обиняков приступил к делу.

— Макферсон, уже много лет вы проверяете счета Генриетты. Разве вы не замечали, что до моего появления дела в этом доме велись, мягко говоря, странным образом — липовые счета, раздутый штат прислуги, астрономический бюджет?

— Разумеется, — кивнул он.

Я нахмурился.

— И вы не пытались что-нибудь предпринять?

— С какой стати? Разве не ясно, что именно я и организовал это процветающее предприятие?

— И вы без стеснения признаётесь в этом?

— Да что ж стесняться! — Макферсон подошёл к бару и осмотрел, бутылка за бутылкой, его содержимое. — Мне оно приносило очень приличный доход. Магарыч, понимаете? Доступно вам это выражение? — Он оторвался от бутылок, чтобы взглянуть на меня. — Генриетта — прекрасный ботаник, но начисто лишена способности к счёту. А кроме того, безраздельно мне доверяет.

Я поборол в себе искушение задушить его, не сходя с места.

— Несмотря на все неприятности, какими чревато громкое судебное дело, я намерен преследовать вас по закону.

Это не произвело впечатления.

— Попробуйте, а я позабочусь о том, чтобы за решёткой вы составили мне компанию. Впрочем, у меня есть основания полагать, что вам выпадет куда более суровое наказание. За убийство.

Я, естественно, замолк.

Он подошёл ко мне, держа в руках стакан и бутылку.

— Несколько лет назад я заметил, что Генриетта регулярно снимает по пятьсот долларов с одного из своих счетов. Сумма сравнительно скромная, но она редко пользуется наличными, и, проявив любознательность, я спросил у неё, в чём дело. Когда она предпочла уклониться от ответа, что вообще-то ей не свойственно, я расспросил слуг — тех, кто, так сказать, состоял под моей командой, — и, наконец, обнаружил существование небезызвестного вам мистера Смита. Дальнейшее расследование, проведённое мною, — если вы позволите именовать так вульгарное подслушивание под дверью, — установило причину его ежемесячных сюда визитов. — Макферсон налил себе спиртного. — Однако Смиту недоставало воображения. Пятьсот долларов его вполне удовлетворяли. Но меня — нет. — Он улыбнулся не без самодовольства. — Я соответственно переговорил с ним, предложив на выбор тюрьму или сотрудничество. Он выбрал второе. Из двух тысяч долларов, которые он со временем себе выторговал, одна шла мне.

Я посмотрел на бутылку, которую Макферсон ещё не поставил на место. Это было то самое шотландское виски, которое не допил Смит. Я забыл избавиться от него.

— Когда Смит сообщил мне о том, что вы пожелали повидаться с ним лично, я заподозрил, что вам угодно лишить меня ещё одного источника дохода. Поэтому я приехал за ним сюда и ждал, когда он выйдет, чтобы по горячим следам расспросить об итогах встречи. — Он осклабился. — И что же я увидел? Его машина выехала из ворот, но за рулём были вы! — Он поглядел на свой стакан, потом на меня. — Налить вам?

— Нет, благодарю вас. Но в любом случае, пожалуйста, не церемоньтесь.

Он пригубил, посмаковал и быстро прикончил содержимое стакана. Одобрительно покашляв, Макферсон снова потянулся к бутылке.

— Итак, я поехал за вами, а когда вы отошли от машины, заглянул внутрь. Смит лежал на полу, по всем признакам мёртвый. Я не стал интересоваться причиной его смерти и немедленно удалился. Как, кстати, вы от него избавились?

— Ножом в спину, — сказал я.

— Не вздумайте проделать то же со мной, — улыбнулся он. — Я начеку и не собираюсь поворачиваться к вам спиной.

Теперь была моя очередь улыбнуться:

— Значит, по-вашему, отныне мы повязаны одной верёвочкой, и я не смогу разоблачить вас, не разоблачив тем самым себя, так?

Он кивнул.

— И вы намереваетесь и дальше дурить Генриетту, теперь уже при моём попустительстве?

— Именно!

Я заметил, что его физиономия становится всё более цветущей.

— Прекрасно! Мы обсудим это после ужина, — сказал я светским тоном. — Мне надо пойти посмотреть, не готова ли Генриетта.

Я ретировался в библиотеку, выкурил там трубочку, и когда вернулся в кабинет, Макферсон был мёртв.

Я вынул, у него из кармана ключи от машины, оттащил тело к его «мерседесу», уложил в багажное отделение и, выехав за пределы поместья, оставил «мерседес» сразу за воротами. Когда я вернулся в дом, Генриетта как раз спускалась по лестнице.

— Адам ещё не приехал?

— Нет, дорогая.

— Он так тепло ко мне относится, — улыбнулась она. — Никогда не забуду, как он расплакался на нашей свадьбе.

Мы задержались с ужином на полчаса, но наш гость так и не появился. В десять вечера, выйдя прогуляться для моциона, я отделался от машины Макферсона тем же манером, что и от Смита, и вернулся домой автобусом.

Генриетта была потрясена, когда прочитала в газетах о безвременной гибели своего адвоката и друга. Полиция тоже выразила недоумение. Генриетта со временем оправилась от потери, но полиция так и осталась недоумевать.

В конце семестра мы с Генриеттой упаковали чемоданы и машиной отправились на север Миннесоты, в озёрный край. Взяли напрокат каноэ, приобрели необходимое снаряжение и чудным субботним полднем смело двинулись в путь.

Поскольку плыли мы по течению, гребля не утомляла нас, и первый час путешествия прошёл самым чудесным образом.

Однако вскоре мы приблизились к первым бурунам, и я понял, пожалуй, чуть поздновато, что плавание по бурлящей реке — занятие не для слабаков. Я бы с радостью отгрёб и пристал к берегу, но оказалось, что мы уже в самой стремнине. Выбора не было: приходилось изо всех сил бороться за то, чтобы остаться на плаву.

Мы благополучно преодолели довольно приличную часть опасного участка реки, и я было воспрянул духом, как вдруг, откуда ни возьмись, прямо перед нами возник торчком стоящий острый валун. Я изо всех сил пытался избежать столкновения, однако в последний момент, почти уже преодолев препятствие, каноэ таки ударилось о камень, и мы перевернулись.

Оказавшись в ревущей воде, я, естественно, изо всех сил старался уцепиться за что придётся, но тщетно, пальцы соскальзывали, река тащила всё дальше и дальше. Внезапно я почувствовал, что лечу вниз, и, наконец, очутился глубоко под водой. Вынырнув на поверхность, перевёл дыхание и увидел, что благополучно миновал все опасности и могу спокойно поплавать в сравнительно спокойной заводи у основания скалы, с которой срывался водопад. Ну, слава Богу. Я выбрался на берег и поднял глаза, чтобы оценить, с какой высоты сверзнулся.

Что же я увидел? Моя жена, чудом ухватившись непонятно за что, приникла к выступу скалы, повиснув прямо над заводью. Бледная как мел, она смотрела на меня с безмолвным призывом о помощи.

— Генриетта, — закричал я, — прыгай! Не держись, тебя вынесет прямо в заводь! Это безопасно!

Она глянула вниз, зажмурилась. Открыла глаза и посмотрела на меня.

— Я не умею плавать!

Я так и замер на месте. Не умеет плавать?!

Сердце моё заколотилось. Вот она, удача! И никакого яда не нужно! Каноэ перевернулось. Она утонула. Проще некуда. А я отправляюсь в ближайший населённый пункт и, безутешный, рассказываю эту горестную повесть.

— Набери воздуха, задержи дыхание, — снова закричал я, — и отпусти руки. Я буду ждать внизу и вынесу тебя на берег.

Сняв туфли, брюки, рубашку, я ободряюще улыбнулся ей и помахал рукой.

— Ну, давай! Я жду.

Генриетта не стала долго раздумывать.

Течение подхватило её и понесло к заводи.

Я повернулся спиной к реке. Теперь осталось лишь совсем чуть-чуть выждать. Пяти минут хватит? Или подстраховаться и потянуть до десяти?

Взгляд мой ненароком упал на одежду. Круглый пластиковый брелок с запаянной внутри веточкой папоротника, выкатившись из брючного кармана, лежал на траве, Альсофилия Грэхэмикус.

Я вдруг задрожал.

Да, я убил Смита и Макферсона и не жалею об этом. Они были негодяи. Но способен ли я убить ребёнка?

Ребёнка? Да, Генриетту, женщину-дитя, Генриетту, которая меня любит. И, по совести говоря, я и сам некоторым образом…

Я выругался и нырнул в воду.

Мне не сразу удалось найти её. Она всё ещё следовала моей инструкции и, отчаянно жмурясь, не дышала. Я подхватил её, мы вынырнули, и я на спине поплыл к берегу.

— Можешь уже дышать, Генриетта. Но только ртом. Носом нельзя. Попробуй вдохнуть и, если глотнёшь воды, выплюнь и попытайся снова.

На берегу мы уселись на солнышке. Тем не менее, было зябко, и, чтобы согреться, я обнял жену за плечи, прижимая к себе. Она подняла на меня глаза.

— Я всегда могу на тебя рассчитывать, правда, Уильям? Всю жизнь?

— Боюсь, что да, — почти вздохнул я.

И, знаете, в сентябре я, наверно, начну преподавать новейшую историю в нашем университете.

И, пожалуй, жду этого с нетерпением.

 

Собственное мнение

[13]

— Не виновен, — произнёс упрямо Генри Уотсон. Стенли Веттер продолжал опрос присяжных.

— Ротвелл?

— Виновен.

— Дженкинс?

— Виновен.

— Коулман?

— Виновен, — сказал я.

Затем все одиннадцать уставились на Уотсона.

— Опять то же самое, — сказал Веттер. — Могу добавить, что и после двадцать шестого голосования одиннадцать за то, чтобы признать подсудимого виновным, а один — за оправдание.

Я тяжело вздохнул.

— Мне кажется, мы имеем дело с идиотом.

Уотсон вскочил.

— Послушайте, вы…

Веттер быстро поднял руку.

— Тише, тише, Уотсон, я уверен, что Коулман не хотел вас оскорбить.

— Я как раз это и хотел сделать, — решительно произнёс я. — Никогда в жизни не встречал такого упрямого… осла.

Веттер понизил голос и проговорил мне на ухо:

— Если мы будем вызывать у него антагонизм, то ничего не добьёмся.

— Мы уже пытались быть спокойными и взывать к его разуму, — пробормотал я. — Но ничего хорошего из этого не вышло. Очевидно, это было бесполезное занятие с самого начала.

— Давай относиться к этому спокойно и не выходить из себя, — сказал Веттер.

Я сердито посмотрел на Уотсона.

— Вы действительно верите в то, что О'Брайен ни в чём не повинен?

Он заёрзал на месте.

— Думаю, что виновен. Но мне кажется, вы не понимаете моей точки зрения. По-моему, власти штата просто не сумели доказать, что он убил Мэтта Тайсона.

— Может быть, это и так, сынок, — сказал Веттер. — Но ты ведь один-одинёшенек придерживаешься такого мнения.

Сдерживая раздражение, я начал терпеливо объяснять:

— В комнате кроме Дюка О'Брайена и Тайсона никого не было. Это задняя комната табачной лавки. Свободный от работы полисмен как раз покупал трубку, когда услышал выстрел. Он бросился в заднее помещение лавки и, открыв дверь, увидел следующее: на полу лежал мёртвый Мэтт Тайсон, в воздухе пахло порохом, а Дюк О'Брайен вылезал через окно. Полисмен преследовал О'Брайена несколько переулков и сделал один или два предупредительных выстрела. То ли по этой причине, или потому, что О'Брайен выдохся, но преследование закончилось в конце концов тем, что О'Брайен сдался полицейскому.

— Но полиция так и не нашла оружия убийцы, — проговорил упрямо Уотсон.

— О'Брайена преследовали несколько кварталов, через дворы и заборы, — теперь атаку продолжал Ротвелл, худой аптекарь, который выглядел так, как будто родился с головной болью. — Было темно, и во время преследования он выбросил свой пистолет. А полиция начала обследование этого района только утром. — Лицо Ротвелла изобразило возмущение такой халатностью. — Что, прежде всего, сделал О'Брайен, когда его доставили в полицейский участок? Он потребовал свидания со своим адвокатом, и полиция это ему разрешила. И я вам скажу, что О'Брайен попросил адвоката сделать. Он сообщил ему, куда выбросил пистолет, а адвокат связался с одним из дружков О'Брайена, который той же ночью подобрал пистолет.

— Но Дюк заявил, что у него не было пистолета.

— Он имел при себе плечевую кобуру. Пустую плечевую кобуру. Носил бы он её, если б не имел пистолета?

— Дюк сказал, что всегда носил пистолет, но в ту ночь как раз забыл взять его с собой.

Ротвелл на мгновение закрыл глаза.

— Полиция обнаружила следы пороха на правой руке О'Брайена.

— Знаю, — согласился Уотсон. — Но О'Брайен сказал, что двумя часами раньше он тренировался в стрельбе по мишени. Поэтому эти следы и появились.

В это время послышался стук, и в двери показались голова и плечи посыльного.

— Судья хочет знать, вынесли ли вы, наконец, решение?

Я нахмурился.

— Вы думаете, мы бы всё ещё сидели здесь, если б решение было принято?

Он попятился.

— Нечего на меня накидываться. Судья просто попросил узнать.

Мисс Дженкинс, школьная учительница с решительным характером, заговорила с Уотсоном:

— Вы же знаете, что Дюк О'Брайен плохой человек, не правда ли? Он гангстер и шантажист, не так ли?

— Думаю, что да, но…

— Он руководит преступным миром нашего города, не так ли? Будь то наркотики, или азартные игры, или… Или другие вещи. Он ведь осуществляет контроль над всем?

— Да, — произнёс Уотсон с отчаянием в голосе. — Но его судят не за это. Его судят за убийство.

— Мистер Уотсон, — сказала мисс Дженкинс сурово, — вы упрямец, упрямец.

Уотсон обратился к нам.

— Если Дюк О'Брайен такой уж преступник… если стоит во главе целой организации… с убийцами и прочее… зачем же ему нужно было убивать Тайсона самому? Он мог бы поручить эту работу кому-нибудь другому, находиться в это время за много миль от места убийства и иметь алиби.

— Это произошло неожиданно, — сказал Ротвелл. — А табачная лавка служила просто местом для разного рода сборищ. О'Брайен и Тайсон не поладили. О'Брайен вышел из себя и застрелил Тайсона. И вам нужны были ещё свидетели?

— Да, но…

— Мистер Уотсон, вы знаете, что такое косвенные улики?

— Да, но я всё ещё убеждён…

Теперь вступил я:

— Предположим на минуту, что вы умный человек. Почему же тогда О'Брайен убегал, если был не виновен?

— Он сильно испугался.

— А как всё это объясняет сам О'Брайен?

Уотсон потёр шею.

— О'Брайен сказал, что он и Тайсон просто разговаривали, когда через открытое окно кто-то выстрелил.

Я натянуто улыбнулся.

— Через открытое окно? На улице было три градуса. Кому это захочется держать окно открытым в такую погоду?

— О'Брайен сказал, что в комнате было дымно.

— Обвинение установило, что ни О'Брайен, ни Тайсон не курят.

— О'Брайен сказал, что в комнате было накурено, когда он и Тайсон вошли туда.

— О'Брайен сказал, О'Брайен сказал, — резко прервал его Ротвелл. — Вы верите всему, что говорит О'Брайен. Почему? — Он наклонился вперёд. — Не собираетесь ли вы купить новую машину в случае, если опять не будет единогласного решения присяжных?

Уотсон побелел.

— Послушайте, я не позволю говорить со мной таким образом.

Миротворец Веттер поднял руку.

— Мне кажется, мы здорово устали и проголодались. А что если устроить перерыв?

Мы послали за бутербродами и кофе.

Ротвелл ел вяло.

— А не может ли этот суд окончиться так же, как и первый?

Веттер вздохнул.

— Будем надеяться, что нет.

Ротвелл сердито посмотрел на Уотсона, который ел в одиночестве.

— Он не настолько глуп, чтобы покупать машину. Он запрячет деньги подальше и будет держать их там до тех пор, пока не минует опасность.

— Не будем делать поспешных выводов, — сказал Веттер. — Может быть, он честно верит в то, что вина О'Брайена не доказана.

Дюка О'Брайена судили уже второй раз за убийство Мэтта Тайсона. Первый суд не привёл к единогласному решению присяжных. Одиннадцать присяжных голосовали за то, чтобы признать подсудимого виновным, один — за оправдание. Через три дня после роспуска присяжных тот, кто голосовал за оправдание, купил новую машину. Это заметили его соседи, и это не ускользнуло от внимания властей. К тому же было обнаружено, что днём раньше он внёс в банк на свой текущий счёт пять тысяч долларов.

Этот присяжный находился сейчас под следствием, и, хотя он полностью всё отвергал, было ясно, что Дюку О'Брайену удалось склонить его на взятку.

Мы подождали, пока посыльный не убрал чашки, а затем заняли места вокруг стола.

Первым заговорил Веттер:

— Мистер Уотсон, правосудие осуществляется специфическим образом.

— Специфическим?

Веттер кивнул.

— Вы ведь читали об осуждённых гангстерах — шантажистах, не так ли?

— Конечно.

— И вы, наверное, заметили, что они очень редко попадают в тюрьму по обвинению в шантаже и вымогательстве. Им предъявляют обвинение в чём-нибудь другом — обычно их судят за уклонение от уплаты подоходного налога.

— Да, это правда.

— Однако, не правда ли, им выносят необычайно суровый приговор? Десять — пятнадцать лет?

Уотсон не ответил, ожидая того главного, к чему клонил Веттер.

Веттер улыбнулся.

— К тем, кто уклоняется от уплаты налогов, суд относится с большой снисходительностью. Приговаривают к штрафу, может быть, к условному наказанию, а иногда к очень короткому сроку тюремного заключения. Но в отношении гангстера-шантажиста выносится максимальный приговор, присуждается максимальный штраф.

Уотсон кивнул.

— Тогда вы понимаете? Фактически судья выносит приговор не за уклонение от уплаты подоходного налога, а за все совершённые преступления, которых власти не смогли доказать.

Уотсон вздохнул.

— Я понимаю вашу мысль, но тем не менее…

— Даже если вы и не думаете, что виновность О'Брайена в этом конкретном преступлении доказана, вы ведь, несомненно, должны знать, что он виновен в совершении многих других преступлений. Да вы бы и сами признали его виновным в тех преступлениях, которые он совершил на протяжении всей своей жизни.

— Да, — неохотно согласился Уотсон. — Но если мы признаем его виновным, то ему грозит смертный приговор.

Ротвелл приподнялся со своего места.

— Так поэтому вы против решения о его виновности? Потому что его отправят на электрический стул?

Уотсон избегал смотреть на Ротвелла, который повысил голос.

— Перед тем как вас выбрали в присяжные, вам задавали вопрос: возражаете ли вы против смертной казни? И, очевидно, вы не возражали, иначе вы бы не находились сейчас в этой комнате.

Уотсон покраснел.

— Я не возражал… не возражаю. Но этот Тайсон был далеко не лучшим представителем наших граждан… и О'Брайен почти сделал обществу одолжение… Не кажется ли вам, что в этом случае смертная казнь слишком суровая мера наказания?

Наступила тишина, затем заговорил Веттер:

— Сынок, ты хочешь, чтобы убийцы ходили по этой земле на свободе?

— Нет. Конечно, нет, — Он глубоко вздохнул. — Но, предположим, что сейчас мы не вынесем единогласного решения. Это ещё не значит, что О'Брайен будет выпущен на свободу. Власти штата будут судить его снова, и он будет признан виновным в следующий раз.

— Мистер Уотсон, вы понимаете, что говорите? — возмутилась мисс Дженкинс. — Вы считаете, что О'Брайен действительно виновен, однако хотите, чтобы кто-то другой делал эту… грязную работу.

Веттер печально покачал головой.

— Вы, значит, думаете, что власти штата будут судить О'Брайена снова?

Уотсон поправил воротник.

— А что, конечно.

Веттер печально улыбнулся.

— Возможно, но я сильно сомневаюсь. Теоретически власти штата могут судить О'Брайена бесконечно, до тех пор, пока не будет вынесен определённый приговор в ту или иную сторону. Но когда присяжные два раза не приходят к единому мнению, то прокуратура начнёт сомневаться. А стоит ли связываться с этим делом, тратить время, деньги только для того, чтобы снова судить О'Брайена и, возможно, опять не достичь единогласного решения присяжных? А может быть, даже получить оправдательное решение? Возможно, прокурору просто всё это надоест и он скажет: «Если я не могу найти двенадцати честных присяжных, которые имели бы мужество посадить О'Брайена туда, где ему следует быть, то пусть всё катится ко всем чертям. Мы выпустим его на свободу. Этого-то и заслуживают почтенные граждане. И они виноваты в этом сами».

Было видно, что Уотсону стало не по себе.

— Может произойти и другое, — продолжал Веттер. — Полицейский, который задержал О'Брайена, вдруг забудет всё, что видел. Он, вероятно, как и все другие, должен выплачивать закладную на собственность, и если он поймёт, что О'Брайен может и далее платить за спасение от электрического стула, то почему бы и ему не заполучить часть этой суммы.

— Послушайте, Уотсон, — сказал Ротвелл. — Вы ведь не посылаете О'Брайена на электрический стул только за это одно убийство. Возможно, он и не заслуживает электрического стула за то, что отделался от Тайсона, но можно ли его оставлять на свободе?

— Сынок, — проговорил Веттер. — Ты полагаешь, это единственный случай, когда О'Брайен становится причиной чьей-то смерти? Каждый раз, когда ты читаешь, что кого-то нашли мёртвым в багажнике собственной машины, ты ведь знаешь, чёрт побери, очень хорошо, чьих это рук дело.

— В любом случае, — сказал я, — О'Брайен заслуживает того, чтобы изжариться на электрическом стуле.

Уотсон вздрогнул.

— Мистер Уотсон, — спросила тихо мисс Дженкинс, — у вас есть дети?

Уотсон кивнул.

— Двое. Мальчику четырнадцать лет. Девочке семнадцать.

— Вы думаете, они будут вами гордиться, если вы выпустите О'Брайена на свободу? Если вы увильнёте от своего долга?

Уотсон ничего не сказал.

Мисс Дженкинс продолжала:

— Вы знаете о торговле наркотиками в нашем городе, не правда ли? А сколько учащихся средних школ стали наркоманами из-за О'Брайена и ему подобных?

Наступила долгая пауза, затем Уотсон поднял глаза.

— Вы правы, — вздохнул он. — Вы все правы. Я вёл себя… как трус.

Веттер просиял.

— Давайте оформим это по всем правилам, Я буду называть фамилии по списку.

Когда подошла очередь Уотсона, он встал.

— Виновен, — произнёс он твёрдо.

Веттер одобрительно кивнул и продолжал.

— Ротвелл?

— Виновен.

— Дженкинс?

— Виновен.

— Коулман?

— Не виновен, — сказал я.

Все уставились на меня.

Я встал.

— Мне внезапно пришла мысль, что мы нарушаем один из элементарнейших принципов правосудия. Мы выносим обвинительный приговор О'Брайену за то, что мы думаем о нём, а не по тому обвинению, по которому его судят.

Но это, конечно, не была настоящая причина, по которой я голосовал против.

Пока Уотсон стоял на своём, дела шли удовлетворительно. Для меня было б лучше, если бы из-за него жюри присяжных не пришло к единому мнению, и поэтому я всё время оскорблял его, надеясь этим поддерживать в нём упорство.

Но сейчас Уотсон изменил решение.

Я смотрел на одиннадцать удивлённых присяжных и понимал, что теперь мне придётся зарабатывать свои деньги. И делать это надо убедительно. Ведь О'Брайен дал мне десять тысяч долларов, чтобы решение присяжных наверняка не было единогласным.

 

Плата за постой

[15]

Я не мог ничего предпринять, поэтому перемешал карты для нового пасьянса.

Высокий, которого называли Хэнк, угрюмо уставился в окно, а Фред, мужчина мощного сложения, был занят тем, что пытался поймать местные новости по портативному радиоприёмнику.

Парень с тонкими усиками, который, по всей видимости, командовал, сел около стола, наблюдая за моим занятием.

— Что ты делаешь в такой дыре? — спросил он.

Я разложил несколько карт.

— Немного охочусь и ставлю капканы зимой. Время от времени ловлю рыбу. Когда нужно, занимаюсь огородом.

У их босса вдобавок к тонким усикам были тёмнокарие глаза и едва заметная улыбка, постоянно присутствовавшая на лице.

— Ты довольно спокойно это принимаешь.

Я пожал плечами:

— Я пока не знаю, из-за чего мне волноваться.

Он ухмыльнулся.

— Так и надо к этому относиться. Веди себя хорошо, и у тебя не будет неприятностей.

В полдень они вошли втроём, вооружённые пистолетами, и заняли мой дом. Им нужен был не я. Я лишь оказался в том месте, где они решили остановиться.

Фред убавил громкость радиоприёмника.

— Я голоден.

— В кладовой есть кусок оленины, — сказал я. — Отрежь, сколько хочешь. Лучше возьми фонарь. Там нет ни окон, ни света.

Фред взял из ящика кухонный нож и вернулся с тремя фунтами мяса. Положив его на стол, он сказал:

— Займись-ка им, мистер.

Я подошёл к раковине и стал нарезать куски оленины для бифштексов. Босс прибавил звук радиоприёмника, так как начались шестичасовые новости.

Когда передача закончилась, я снял с крюка на стене большую сковороду.

— Они дали отличное описание всех вас. Вы, я думаю, совсем не спешили.

— Пусть это тебя не волнует, — сказал Фред.

Я закурил сигарету.

— Надо думать, вы потеряли хладнокровие. Кассира убивать было вовсе ни к чему. Джим Тернер был очень смирный человек. Он не доставил бы вам никакого беспокойства.

Фред откинулся на спинку стула.

— Банк в вашем городе вскрывается с лёгкостью картонной коробки из-под печенья. По сообщению диктора, в прошлом году он тоже был ограблен.

Я кивнул:

— В округе говорят, что в этом был замешан Вилли Стивенс. После того как это случилось, его никто не видел.

Хэнк выключил радио.

— Мы были бы сейчас в Чикаго, если бы ничего не случилось с этой вонючей машиной.

Я затушил окурок об пол.

— Я бы сказал, что вам повезло, что она сломалась. Если бы вы поехали дальше, то, вероятно, напоролись бы по дороге на пост. Вы, городские, думаете, что у нас здесь легко заниматься грабежом, потому что дома стоят редко. Но у нас в округе есть радиофицированные патрульные машины.

Фред хмыкнул:

— Удалось же это вашему Вилли.

Я пожал плечами.

— Вилли из этих мест. Он знает множество дорог, которых нет на карте.

Я подбросил в печку дров.

— Полагаю, вы оставили машину прямо там, где она сломалась.

Босс ухмыльнулся.

— У нас, городских, тоже есть голова на плечах. Её никто не найдёт, пока мы не отвалим отсюда.

Хэнк открыл сумку, которую они принесли с собой, и вывалил деньги на стол. Его длинное лицо выражало полное удовлетворение.

— Восемнадцать тысяч.

Я открыл несколько банок консервированных овощей и стал варить кофе.

— Выходит по шесть тысяч. Если вы делите справедливо и поровну.

Босс посмотрел в мою сторону.

— Это наше дело.

Я слегка ухмыльнулся.

— Я только подумал. Шесть тысяч — неплохая сумма денег. Как раз около того, сколько зарабатывает хороший водопроводчик за год. Хотя, возможно, ему пришлось бы работать и сверхурочно.

Я перевернул бифштексы на сковороде.

— Выглядит забавно, что вы в одной категории с водопроводчиками.

Босс нахмурился и отодвинул стул.

— Уберите это со стола и давайте есть.

Я накрыл на стол и принёс еду.

Хэнк говорил с набитым ртом:

— Когда мы доберёмся до города, у меня будет всё лучшее. Толстые бифштексы, дорогие напитки и такие же женщины.

Я проделал дырки в банке со сгущённым молоком и поставил её на стол.

— Вопрос может показаться глупым, но что вы думаете относительно моего будущего?

Фред обнажил свои белые зубы:

— Не беспокойся о своём будущем. Всё предусмотрено.

Когда они кончили есть, Хэнк занялся зубочисткой и взглянул на двух других.

— Как насчёт покера на четверть доллара? Надо чем-то заняться, чтобы убить время.

Я пошёл к полке за картами. Они были заняты подсчётом своей мелочи, и я быстро вынул из колоды пикового туза и положил его в карман.

Потом я сделал себе сэндвич с бифштексом и сел за стол наблюдать за их игрой.

Хэнку везло, и, когда он выложил стрит, чтобы побить три туза Фреда, я тайком вынул пикового туза из кармана и прижал коленом под столом.

— Иногда о человеке можно судить лишь по тому, как он играет в карты, — сказал я. — Особенно в такую честную игру, как эта.

Босс поставил пятьдесят центов.

— Заметил что-нибудь интересное?

Я помедлил несколько секунд, потом откашлялся.

— Нет. Думаю, нет.

Фред задумчиво посмотрел на меня, потом взял карты и начал их считать.

Я убрал колено, и туз соскользнул на пол. Фред сунул колоду мне в руки.

— Одной не хватает.

Я наклонился и посмотрел под стол.

— Вот она. На полу. Наверное, случайно упала. — Я улыбнулся Фреду. — Думаю, она пригодилась бы тебе в последней игре. Очень жаль, что её не было в колоде.

Фред взглянул на Хэнка, и по его глазам было видно, что он над чем-то размышляет, Я знал, что в этот вечер покера больше не будет.

Взглянув на часы, я зевнул.

— Здесь только одна койка. Догадываюсь, что мне вы её не предоставите, но и в этом случае двоим из вас всё же придётся спать на полу. — Я показал на колоду. — Почему бы вам не кинуть на картах, кому она достанется?

Босс бросил взгляд на двух других и потом встал. Пошёл к койке и начал снимать обувь.

— Ну что же, — сказал я, давая возможность Хэнку и Фреду видеть мою улыбку. — Полагаю, вопрос с койкой решён.

Босс поставил один ботинок на пол и посмотрел на меня.

— Ты спишь в кладовой. Не хотелось бы, чтобы ты расколол нам черепа топором, пока мы будем спать.

Я зажёг запасную лампу, прихватил одеяло и пошёл в кладовую. Один из них задвинул засов и засунул что-то в скобу.

Кладовая — это вторая из двух комнат в моей хижине. Она выкопана в склоне холма и в ней земляной пол. Чтобы войти в неё или выйти, нужно пройти через основную часть хижины. Я подождал пару часов, пока не убедился, что они спят, и занялся делом. Я взял с полки маленькую лопатку и начал копать пол около двери.

Когда яма достигла восьми дюймов в глубину, я выбрал один из моих капканов, тот, самый большой, на который прошлой зимой я поймал медведя.

Я взвёл его и закрепил в яме. Затем поверх ямы туго натянул кусок мешковины, прибив его деревянными колышками, и засыпал сверху землёй.

Поверх я положил доску и пошёл к бочке с картошкой, где я держал свои деньги в клеёнчатой сумке. Я вынул пятнадцать двадцатидолларовых бумажек и засунул себе в карман.

Остаток ночи я провёл, сидя на ящике и обдумывая то, что собирался сделать утром.

Было около восьми часов, когда Хэнк отпер дверь. Я вошёл в комнату.

— Доброе утро! — сказал я, стараясь, чтобы это звучало достаточно бодро, с тем, чтобы вызвать у него раздражение.

Босс всё ещё спал на койке, а Фред сидел за столом. После ночи, проведённой на полу, он выглядел не слишком весёлым.

— Свари кофе, — зло бросил он.

Я усмехнулся и начал готовить завтрак. Когда я подошёл к буфету за яйцами, то оставил дверцу открытой, чтобы они могли заметить кувшин на одной из полок.

Запах жареного бекона разбудил босса. Он зевнул и нащупал сигареты.

Я кивнул ему:

— Здешний воздух и отличный ночной сон делают тебя новым человеком.

Фред хмуро взглянул на меня.

— Что там в кувшине?

Я неуверенно покачал головой.

— Кое-что, что может оказаться слишком крепким для такого раннего утра. Если только вы не привыкли к этому.

— Неси сюда, — рявкнул он.

Он вытащил пробку и понюхал содержимое. Потом налил себе в стакан и выпил глоток.

— Сам готовишь эту дрянь? — произнёс он осипшим голосом.

Я пожал плечами.

— На кувшине нет этикетки.

После завтрака я сел за стол и начал лениво тасовать карточную колоду.

— Думаю, ни у кого из вас нет желания сыграть в покер?

Фред налил себе ещё виски и пристально посмотрел на Хэнка.

— Почему бы и нет? Ничего нет лучше дружеской игры.

Я положил на стол мелочь и сказал:

— Давайте сначала пересчитаем карты.

После нескольких партий Хэнк тоже выпил.

— Как долго нам ещё здесь оставаться?

— Ещё пару дней, — ответил босс.

У Хэнка был мрачный вид.

— По-моему, лучше уехать прямо сейчас. Если достаточно долго подождать, то мы сможем поймать какую-нибудь машину на этом просёлке.

Босс поднял глаза от карт.

— Мы останемся здесь до тех пор, пока я не скажу, что пора уходить.

Секунд десять они смотрели друг другу в глаза, потом Хэнк отвернулся.

Я звякнул своими монетками и сказал:

— Кто здесь босс, понять легко.

Хэнк бросил на меня свирепый взгляд и снова наполнил свой стакан. Он снял пиджак и бросил его на койку рядом со спортивным пиджаком босса.

Через полчаса Хэнк начал выигрывать. После того как он выиграл у босса крупный банк, я покачал головой и сказал:

— Наверное, мне нужно выпить немного виски. Подозреваю, это приносит Хэнку удачу.

Босс погасил сигарету:

— Мне тоже налей.

Когда раздали карты для семикарточного стад-покера, я вышел из игры после четвёртой карты и пошёл к ведру с водой.

За столом шла напряжённая игра, и они не обращали на меня никакого внимания. Я вынул из кармана двадцатидолларовки и сунул их на койку под пиджак Хэнка.

Когда я сел на место, они продолжали играть. В банке было около сорока долларов, когда босс сложил свои карты и вышел из игры.

Фред и Хэнк продолжали поднимать ставки, пока, наконец, Фред не остановился.

Хэнк ухмыльнулся и открыл четыре девятки. Лицо Фреда посерело, и он швырнул свои карты.

— Я завязываю с этой грязной игрой!

Хэнк перестал ухмыляться и перегнулся через стол.

— Что именно ты имеешь в виду?

Фред поднялся на ноги, одновременно вынимая из нагрудной кобуры пистолет.

— Постоянно никто не выигрывает. Разве что при помощи ловких рук.

Босс встал с напряжённым лицом.

— Убери пистолет.

Фред медленно опустил оружие.

— Это была наша ошибка, что мы взяли с собой этого типа. Мы же ни черта о нём никогда не слышали.

Я подошёл к койке и поднял пиджак Хэнка вместе с деньгами, придерживая их снизу.

— Вот твой пиджак, Хэнк, — сказал я. — Я так понимаю, ты здесь больше не нужен.

Я слегка встряхнул пиджак, и деньги со шлепком упали на пол. Звук привлёк всеобщее внимание.

Несмотря на большое количество выпитого, Фред среагировал первым. Он свирепо уставился на Хэнка.

— Ты, грязный ублюдок! Я знал, что с этого дела мы должны были получить больше, чем восемнадцать кусков.

Хэнк уставился на деньги с открытым ртом. Фред снова поднял пистолет.

— Это ты всё время нёс сумку, — сказал он. — И у тебя был ключ.

До Хэнка дошло, что должно произойти, и в попытке защититься его голос перешёл в крик.

— Я никогда эти… эти деньги раньше не видел!

Но свирепое выражение лица Фреда не изменилось, и пистолет в его руке дважды выстрелил.

Хэнк дёрнулся, когда две пули вошли в него, и рухнул на пол. Он был мёртв ещё до того, как коснулся пола.

Фред, трясясь от ярости, смотрел вниз на тело. Босс, с жёстким выражением лица, тоже смотрел на Хэнка.

Я опустился на койку, всё ещё держа в руках пиджак. Через пару секунд я положил его и на несколько дюймов переместил руку. Когда я снова встал, в моей руке был пиджак босса.

— Ну вот, — тихо проговорил я. — Теперь, как я понимаю, вы будете делить деньги только на две части.

Они взглянули на меня, и глаза Фреда, смотревшие на пиджак, сузились.

— Ну-ка, ну-ка, — почти закричал он.

Он вырвал пиджак у меня из рук и повернулся к боссу.

— Это твой пиджак, а не Хэнка, — угрожающе произнёс он.

Я начал пятиться в сторону кладовой.

Босс озадаченно нахмурился, посмотрел на пиджак, а потом на меня. Его глаза расширились, когда он вдруг всё понял.

— Не будь дураком, Фред. Неужели ты не видишь, что происходит?

Но Фред не слушал. На его лице опять появилось выражение ярости.

— Ты, сопливый идиот… — истерически закричал босс.

Прогремел выстрел.

Я бросился в кладовую и захлопнул за собой дверь.

Двигаясь в темноте на ощупь, я оттянул доску, прикрывавшую мой капкан. Потом спрятался за одной из бочек с картошкой и стал ждать.

Прошло не более полминуты, когда Фред открыл дверь. Его силуэт вырисовывался на фоне света. Одной рукой он держался за дверной проём, в другой был пистолет.

Я позвал его по имени и бросил в него картофелину. Она попала ему в грудь, и он выстрелил в темноту.

Потом он что-то пробормотал и шагнул вперёд.

Сделав второй шаг, он завопил, когда челюсти моего капкана с треском захлопнулись.

Я шарил рукой по стене, пока не нащупал лопату. Он был стиснут стальными челюстями, когда я размахнулся и ударил его лопатой по голове. Одного удара было достаточно.

Я подобрал с пола его пистолет и осторожно вошёл в хижину. Босс был мёртв, как и Хэнк, мёртв, как и Фред.

Потом я налил себе выпить.

Предстояла тяжёлая работа — тащить этих троих в лес и там закапывать.

Но, по крайней мере, не было проблем с тем, где именно я это сделаю. Небольшой овражек позади хижины вполне подходит. Там достаточно места ещё для троих.

Именно там я закопал около года назад Вилли Стивенса, после того как мы ограбили банк. Мы взяли всего пять тысяч, и я подумал, что не стоит их делить.

Я нашёл у Хэнка ключ и пошёл посмотреть на свои деньги.

 

Горький привкус

Нора Меррик отмерила из бутылки три чайные ложки коричневой жидкости в стакан с водой и размешала. Оценив на глаз результат, добавила столовую ложку концентрата лимонного сока и понесла стакан в спальню.

Муж полулежал на кровати, подложив под спину две большие подушки, и листал журнал.

— Твоё лекарство, Гарольд.

Он отложил в сторону журнал.

— Доктор не прописывал мне никаких лекарств. Отдых и спокойствие пару дней — всё, что мне сейчас нужно.

Нора поставила стакан на столик около кровати.

— Это тебе не повредит.

— Может, и не повредит, но откуда ты знаешь, что принесёт пользу?

— Я в этом абсолютно уверена.

Все мужчины как маленькие дети — они мнительны и боятся лекарств. Джером был такой же. И Билл.

Гарольд взял стакан.

— Что это?

— Немного лимонного сока.

— А помимо сока?

— Лекарство.

— Одно из твоих домашних средств? — нахмурился он.

Нора стряхнула пепел с салфетки на ночном столике.

— Милый, ты забываешь пользоваться пепельницей.

Муж пристально посмотрел на неё:

— У тебя самой лицо красное. Могу поспорить, ты тоже подхватила грипп.

Она приложила ладонь к своему лбу. Да, действительно, лоб горячий.

Гарольд улыбнулся:

— Вот и выпей сама своё лекарство. Тебе оно нужнее, чем мне.

— Нет, — холодно ответила Нора, — себе я сделаю другое.

Гарольд поставил стакан на столик.

— Выпью попозже.

Нора с трудом сдержалась, чтобы не вспылить.

— Хорошо, я вернусь через пятнадцать минут. И чтобы к тому времени стакан был пуст.

И она пошла на кухню мыть посуду.

Детектив Пэйли, порывшись в ящике стола, нашёл пачку сигарет.

— Какой адрес вы назвали?

Сержант Блэнчард нетерпеливо повторил:

— Ист-Аткинс, 714.

Пэйли вытащил из пачки сигарету и закурил.

— Вы ведь из полицейского управления Сент-Луиса, сержант?

Блэнчард кивнул.

— Я проследил их от Цинциннати. Сейчас они здесь. Но чтобы арестовать их, мне нужны ваше разрешение и содействие.

Пэйли лениво откинулся на спинку стула и выглянул в окно.

— Похоже, собирается дождь.

Блэнчард откашлялся.

— Вы не считаете, что нам надо спешить с арестом?

Пэйли неторопливо выпустил кольцо дыма.

— Не могу уйти отсюда, пока не доложу капитану.

Глаза Блэнчарда устремились на дверь за спиной Пэйли.

— Это ведь его кабинет?

Пэйли ухмыльнулся:

— Расслабьтесь, сержант. Капитан вернётся минут через десять. Вы думаете, мы должны немедленно туда мчаться, чтобы вовремя выбить из его руки стакан? Согласно полученной от вас информации, — Пэйли указал на лежавший перед ним лист, — они женаты всего пять недель. Времени явно недостаточно, чтобы всё оформить и получить страховку. Так что не волнуйтесь, мы ещё успеем.

Сполоснув последнюю тарелку, Нора вернулась в спальню. Стакан стоял нетронутый на столике.

— Что в сегодняшней почте? — спросил Гарольд, перевернув страницу журнала.

— Несколько рекламных листков. И письмо из страховой компании.

— Что они хотят?

— Ничего. Уведомляют, что наши полисы прошли проверку и страховка вступила в силу. Формальное письмо.

Гарольд улыбнулся:

— Теперь я мёртвый стою двадцать тысяч.

— Не говори так, — машинально ответила Нора.

Гарольд заложил руки за голову.

— Двадцать тысяч. Ты можешь себя чувствовать в безопасности.

Да, подумала Нора, в безопасности. Когда в жизни так не везёт, только и остаётся, что рассчитывать на деньги. Джером оставил ей пятнадцать тысяч, Билл семнадцать. Её взгляд снова остановился на стакане.

— Твоё лекарство. Мне обязательно стоять над тобой, чтобы ты выпил?

— Ладно. Сейчас выпью.

— У тебя десять минут. Не больше.

Она повернулась и пошла на кухню.

В кастрюле на плите закипела подсоленная вода. Нора вынула из пачки спагетти, посмотрела на них задумчиво и убрала половину обратно. Гарольд лежит в постели, и навряд ли у него разыграется сейчас аппетит. Она обернулась и в приоткрытую дверь спальни увидела мужа. Он стоял у окна спиной к ней.

Нора видела, как он вылил содержимое стакана в горшок с бегонией, лёг в постель и с довольной ухмылкой снова взялся за журнал. Поджав губы, она достала чистый стакан, бутылочку с коричневой жидкостью и концентрат лимонного сока.

Пэйли и Блэнчард спустились в гараж и пошли к машине.

Механик выглянул из-под поднятой крышки капота:

— Ещё не закончил. Будет готово через десять минут. Хотите другую машину?

— Нет, — ответил Пэйли, — я люблю свою старушку. Мы подождём.

Они прошли в маленький офис. Прикрыв дверь, Пэйли уселся на вращающийся стул. Блэнчард начал заводиться:

— Не понимаю, почему мы не можем взять другую машину?

— Ты заработаешь язву, — мягко отозвался Пэйли. — Зачем торопить время? Мы успеем, я же сказал.

Блэнчард, бросив взгляд на часы, нетерпеливо зашагал по комнате.

Через двенадцать минут заглянул механик:

— Всё готово.

Сев за руль, Пэйли повернул ключ зажигания и медленно двинул машину к выходу.

— Как насчёт чашки кофе и сэндвича?

— Нет! — рявкнул Блэнчард. — Нет!

Нора вернулась в спальню с полным стаканом.

Гарольд поднял глаза от журнала.

— Снова лекарство?

— Не снова, — сердито отозвалась Нора, — а всё то же. Я видела, что ты сделал. Ты, наверное, погубил мой цветок.

Гарольд вспыхнул:

— Если это погубило цветок, то навряд ли могло принести пользу мне.

— Растениям и людям нужны разные лекарства, — отрезала Нора и категорически приказала: — Выпей.

Муж нехотя взял стакан. В дверь позвонили.

Нора не пошевелилась и слегка повысила голос:

— Гарольд, выпей лекарство. Немедленно!

— Не могу же я глотать залпом, и потом, я болен. Между прочим, звонят, и ты могла бы открыть дверь.

Нора заколебалась, потом взяла у него стакан.

— Я не позволю тебе вылить и это, пока меня нет.

Она вернулась через пять минут.

— Кто там был? — спросил Гарольд.

— Продавец пылесосов, — ответила Нора, снова протягивая лекарство. — Я его спровадила.

Гарольд нехотя взял стакан, пригубил и поморщился:

— Горькое.

Нора ждала, скрестив руки на груди.

Гарольд медленно выпил.

— Думаю, теперь ты довольна.

— Да, — сказала она, — я довольна. — И улыбнулась. — А теперь постарайся отдохнуть.

В два тридцать опять позвонили.

Чуть приоткрыв дверь, она увидела у порога двух мужчин внушительного вида.

— Миссис Меррик?

Нора кивнула.

Оба предъявили полицейские жетоны.

— Нам надо с вами поговорить.

Нора оглянулась, потом нерешительно открыла дверь шире.

— Прошу вас, постарайтесь говорить потише. Мой муж спит. У него грипп, и он почти не спал прошлой ночью.

Женщина потрогала свой лоб. Похоже, она действительно заразилась от Гарольда. Нора добавила в стакан с водой коричневую жидкость, размешала и выпила. Да, немного горчит. В следующий раз надо добавить немного сахара.

Она выглянула в окно и стала смотреть на дождь.

Вначале Джером умер от пневмонии, потом Билл погиб в автомобильной катастрофе. Теперь полиция увела Гарольда. Они рассказали нелепую историю о том, что он отравил своих предыдущих жён.

Нора вздохнула. Вот уж не везёт, так не везёт.

 

Саквояж с долларами

Наш управляющий мистер Нибер заинтересовался коричневым саквояжем на молнии, который стоял у моих ног. Он покинул свой стол, стоящий недалеко от центрального входа в банк, и подошёл к моему окошку.

— Что это у тебя в саквояже, Фред Ленч?

— Нет, сэр, — сказал я, — двадцать тысяч долларов наличными, все мои.

Он ухмыльнулся:

— Собрался на юг?

— Нет, сэр, — ответил я.

Мистер Нибер вернулся к столу, чтобы проверить чек посетителя.

Я посмотрел на часы и закрыл своё окошко на десятиминутный перерыв. Подняв саквояж, я направился в буфет выпить стаканчик воды.

Джим Меррил читал газету.

— Смотри-ка, Рендал вернулся живым и здоровым, — произнёс он.

— Рендал?

— Амори Рендал, — сказал Джим. — Его похитили пять дней назад.

Он раскрыл газету на одной из внутренних страниц.

— Рендал говорит, что это было делом рук одного человека. По крайней мере, он видел всего лишь одного. На похитителе был капюшон. Всё, что успел заметить Рендал, это было кольцо с красным камнем, которое носил похититель. Тебе я могу сказать ещё кое-что. Этот похититель далеко не умница.

— С чего это ты взял?

— А с того, что всё, что он потребовал, были паршивые двадцать тысяч долларов. Он легко мог увеличить сумму до 100 тысяч. Рендал набит деньгами.

Джим углубился в чтение ещё на полминуты.

— Как только жена Рендала получила записку, она сообщила об этом в полицию.

— Я полагаю, они подстроили похитителю какую-нибудь ловушку.

— Здесь ничего об этом не сказано. Я думаю, они решили следовать всем указаниям похитителя. В конечном счёте, прежде всего они хотели вернуть Рендала живым и невредимым. Но, так или иначе, они доберутся до похитителя.

— Каким образом?

— Деньги были помечены. Ну, конечно, я не знаю, пометили ли они в действительности деньги. Но полиция знает серийные номера банкнотов.

— И об этом сказано в газете?

— Нет. Но таким образом обычно действует полиция.

Я допил стакан с водой, поднял саквояж и стал спускаться по лестнице в хранилище. В конце лестницы я избавился от сигареты и свернул за угол.

Охрану нёс Паркер. Мы с ним в течение восьми лет играли в одной кегельной команде. Он слегка приподнял руку: «Эй!». Я кивнул и заглянул в хранилище, занимающее одну комнату. На столе лежал груз для отправки в наше отделение в Эвансвилле. Сто тысяч долларов.

Мгновение Паркер колебался, но потом расплылся в улыбке:

— Угощайся.

Я вошёл в хранилище и огляделся.

— Ты не чувствуешь запах дыма?

Он вышел из хранилища. Через секунд тридцать он вернулся.

— Тут за углом кто-то бросил окурок в корзину для бумаги. Ничего страшного. Просто немного дыма.

Его взгляд остановился на кипе денег на столе, и он автоматически пересчитал пачки.

Я взглянул на часы:

— Ну, пора и за работу.

Я подошёл к своему окошку и поставил саквояж. Посетителей не было. У соседнего окошка сидел Джим Меррил, тоже без дела.

— Не удивлюсь, если он просто обычный парень, — сказал Джим.

— Кто?

— Похититель. Он может быть просто заурядным типом, которому взбрело в голову, что ему необходимы деньги.

— Может быть, — сказал я.

Какой-то посетитель подошёл к окошку Джима, чтобы сделать вклад. Закончив операцию, Джим снова повернулся ко мне:

— Я думаю, он знает, что деньги помечены?

— Возможно, — произнёс я.

— Может быть, он рассчитывает продать деньги скупщику краденого, или как их там называют, по пятьдесят центов за доллар.

— Должно быть, найти кого-нибудь в этом роде не так-то просто, — сказал я.

Мистер Нибер подошёл к моему окошку. Он посмотрел на саквояж:

— Двадцать тысяч, да?

— Да, сэр.

— И ты так просто носишь их с собой? Ты не доверяешь банкам?

— Я доверяю, сэр, — сказал я, — но я решил, что лучше они побудут со мной некоторое время.

Он снова стал изучать мой саквояж:

— Твои сбережения?

— Частично, сэр, — сказал я и расстегнул молнию саквояжа.

Мистер Нибер уставился на деньги.

— В аккуратно завёрнутых маленьких пачках?

— Да, сэр, — я закрыл саквояж.

Он удалился, и я заметил, как он направился вниз в хранилище.

Всё это время Джим наблюдал.

— Что это всё значит? — произнёс он. — Какая-то грубая шутка?

— Нет, — сказал я, — это не шутка.

В течение последующих минут он исподтишка изучал меня. Его взгляд, казалось, притягивался к белой полоске на моём пальце, где я обычно носил кольцо.

Мистер Нибер вернулся из хранилища.

— Фред, тебе ведь известно, что ты не имеешь права входить в хранилище в любое время?

— Прошу прощения, сэр, — сказал я, — мне было очень любопытно.

Он прочистил горло.

— В то время, когда вы находились в хранилище, произошёл небольшой инцидент: Паркер выходил на несколько секунд из комнаты?

— Да, сэр, — сказал я, — кто-то бросил зажжённую сигарету.

Мистер Нибер вернулся к столу. Он уселся и задумался.

В 11 часов к банку подкатил бронированный грузовик, из которого вышли три охранника. Мистер Нибер спустился с ними в хранилище. Пятью минутами позже они вернулись оттуда, неся деньги.

Мистер Нибер посмотрел на меня, потом на мой саквояж, и, казалось, его озарила мысль.

— Постойте, — сказал он охране, — выложите деньги на этот стол.

Один из охранников недоумённо пожал плечами:

— Пожалуйста, сэр, но я сам пересчитал пачки.

— Э… э… — произнёс он, — вы пересчитали пачки, но вы не можете ручаться, что внутри них деньги. Откройте все пачки, — приказал он.

Через десять минут он облегчённо вытер лоб носовым платком.

— Всё в порядке. — Он взглянул на меня. — И у тебя в саквояже по-прежнему двадцать тысяч долларов?

— Да, сэр, — сказал я.

Джим Меррил отвёл в сторону мистера Нибера и стал шептать ему что-то на ухо.

Глаза мистера Нибера расширились.

— Послушайте, — произнёс один из охранников, — мы можем, наконец, отнести деньги в грузовик?

— Нет, — сказал мистер Нибер.

Он подошёл к своему столу, поднял телефонную трубку и набрал какой-то номер. Повесив трубку, он остался на месте. Казалось, он ждал чего-то.

Через несколько минут я услышал отдалённый звук сирены. Я закрыл своё окошко и поднял саквояж.

— Откровенно говоря, мне что-то нездоровится, — сказал я, — прошу извинить меня, но, пожалуй, мне лучше пойти домой и лечь в постель.

Мистер Нибер поднялся из-за стола:

— Охрана, схватите этого человека.

Охрана повиновалась.

Через несколько секунд полиция заполнила здание, и мне проворно нацепили наручники.

Я закрыл глаза и шлёпнулся на пол.

Рисунок И. Урманчи.

Кто-то выплеснул воду из бумажного стаканчика мне в лицо, и меня поставили на ноги.

Мистер Нибер, Джим Меррил и офицер из полиции, посовещавшись немного, подошли ко мне.

— Итак, он принёс сюда выкуп в этом саквояже? — произнёс лейтенант полиции, глядя мне прямо в лицо.

— Именно так, лейтенант, — сказал мистер Нибер.

Джим почувствовал, что он тоже обязан высказаться:

— Он знал, что деньги помечены, а посему должен был избавиться от них. Поэтому он спустился в хранилище, на минуту отвлёк внимание Паркера, а затем подменил двадцать тысяч долларов выкупа на двадцать тысяч банковских долларов. Так как он здесь работает, он точно знал, как упаковываются деньги.

Я снова шлёпнулся на пол, но долго разлёживаться мне не позволили.

Наступила пауза, пока лейтенант звонил к себе в управление с просьбой прислать список серийных номеров купюр выкупа. Как только привезли список, полицейские принялись за работу.

Вокруг сгрудились любопытные.

— Деньги в порядке!

Наступила гнетущая тишина, после чего мистер Нибер проскрипел:

— Вы имеете в виду, что здесь нет никаких денег выкупа? Совсем нет?

Сержант утвердительно кивнул.

Снова наступила тишина, и кто-то снял наручники с моих запястий.

Мистер Нибер был сконфужен.

— Фред, хотите повышение?

Я расправил грудь.

— Я был унижен и подвергнут травле на глазах этих людей. Я человек болезненный, а посему дважды падал в обморок. Вы нанесли моему здоровью, возможно, непоправимый физический урон, ущемив меня при этом и морально. — Я вынул жёлтое сапфировое кольцо из кармана и надел его на прежнее место. — Поэтому я намерен возбудить дело за клевету и потребовать миллион долларов.

— Полноте, Фред, — произнёс мистер Нибер, — я думаю, мы сможем обсудить всё это, как разумные люди.

Так мы и сделали. Мистер Нибер, я, вице-президенты и директора. И к концу дня к содержимому моего коричневого саквояжа на молнии прибавилось ещё двадцать тысяч долларов.

Да, чтобы делать деньги, нужны деньги, но, конечно, воображение тоже помогает.

 

План №19

[16]

— Надеюсь, ты понимаешь, — начальник тюрьмы Бринкер поморщился, — что только одиночкой дело не обойдётся. На полгода ты лишаешься права посещать кино.

— Угу, — промычал Эрцгерцог.

— Что делать, Герцог, — вздохнул начальник тюрьмы, — ты ведь сбежал и гулял на свободе целый год. Это вовсе не моя прихоть, просто порядок есть порядок.

— Конечно, конечно, — согласился Герцог. — Я и не обижаюсь.

— Ну и отлично, — обрадовался Бринкер. — Мне бы не хотелось, чтобы ты затаил на меня злобу. Пойми, лично против тебя я абсолютно ничего не имею.

Эрцгерцог поднял глаза к потолку.

— Фред, — начальник тюрьмы круто повернулся ко мне, — передайте-ка мне папку Герцога.

— Сейчас, сэр, — ответил я.

Около года назад Эрцгерцогу с четырьмя дружками удалось вырваться из тюрьмы на волю. Эрцгерцог был единственным, кого пока удалось поймать. Он совершил ошибку — в Сан-Франциско ввязался в какую-то драку и был арестован. Когда в полиции у него, как и полагается, взяли отпечатки пальцев, правда быстро обнаружилась, и его вернули назад, в тюрьму.

На столе зажужжал зуммер переговорного устройства, и начальник тюрьмы щёлкнул выключателем.

— Слушаю.

— Доктор хочет обсудить с вами заявку на медикаменты, — раздался голос из динамика.

— Я занят, — отрезал Бринкер. Но тут же передумал. — Впрочем ладно, сейчас подойду.

Он вышел, оставив в кабинете Эрцгерцога, охранника и меня.

Эрцгерцог окинул меня внимательным взглядом.

— Готов спорить, что твоя тюремная роба сшита на заказ.

Я сложил в стопку бумаги на своём столе.

— В портняжном цеху у меня есть друзья, и иногда они мне оказывают кое-какие услуги.

— А как тебе удаётся получить её обратно после прачечной? По-моему, такая аккуратненькая роба запросто может потеряться.

Я смахнул на пол крошки от ластика.

— В прачечной у меня тоже есть друзья.

— Прямо настоящий магнат, — засмеялся Эрцгерцог. — Вам, старичкам, конечно, проще. Сколько ты уже здесь?

— Двадцать два года, — ответил я.

— А сколько осталось?

— Ещё хватит. Приговор был на сто девяносто девять лет.

— А о побеге когда-нибудь думал?

Я мельком взглянул на охранника.

— Кто же о нём не думает?

В это время вернулся начальник тюрьмы Бринкер.

— Итак, Герцог, сейчас нам с тобой надо кое-что выяснить и занести в протокол. К примеру, как тебе удалось сбежать.

Эрцгерцог пожал плечами.

— Пожалуйста.

— Всё, наверное, было очень просто? К одному концу верёвки вы привязали самодельный железный крюк, швырнули его через стену, потом все пятеро вскарабкались наверх и спрыгнули наружу?

— Точно так всё и было, — кивнул головой Эрцгерцог.

Бринкер нахмурился.

— Когда мы нашли крюк, мы, естественно, воспроизвели весь эпизод. Этот участок территории действительно является, так сказать, мёртвой зоной, и охранникам с двух ближайших башен основание стены не видно. Но зато верхняя часть стены отлично просматривается с обеих башен, и охранники клянутся, что пятеро ни за что не смогли бы проскочить незамеченными.

— Вы забываете, что лил дождь, как из ведра, — сказал Герцог. Он хлопнул себя по карману рубашки, думая, наверное, найти там сигарету, но карман был пуст. — К тому же, ваши охранники — они ведь тоже люди, верно?

— Ну… разумеется.

— Так неужели вы думаете, что они там на башнях только и делают, что крутят головами на сто восемьдесят градусов — справа налево и слева направо? Ясно, что нет. Они смотрят некоторое время в одном направлении и, скорее всего, начинают мечтать. Вот мы и подождали, пока они размечтаются, а потом перебросили нашу верёвку и махнули через стену.

Начальник тюрьмы потёр шею.

— Это конечно, не исключено, собственно говоря, это случилось, но, всё равно, я считаю, что вам страшно повезло.

— Такова жизнь, — осклабился Герцог. — Выигрывает тот, кому везёт.

Когда Герцога увели, начальник тюрьмы огорчённо вздохнул.

— Возможно, я чересчур сентиментален, но когда кто-то из моих ребят убегает, я всегда принимаю это близко к сердцу. — Он протянул руку к коробке с сигарами. — Неужели, Фред, я мало делаю для того, чтобы все пассажиры на моём корабле были счастливы?

— Много, сэр, — вежливо ответил я. — Не зря же у вас столько наград и благодарностей от коллег и начальства. Только на прошлой неделе «Фермеры и горняки Западного Колорадо» присвоили вам почётную степень доктора юридических наук.

— Это верно. Но я думаю, что настоящим показателем успеха должно быть отношение ко мне моих подопечных.

— Мы все вас очень уважаем, сэр, — заверил его я. — Мы знаем, что наши интересы — это ваши интересы.

Он кивнул.

— В любой уголок нашей тюрьмы я могу пойти без оружия. Мне не нужен даже охранник. Во дворе, в цехах, даже в темноте нашего кинотеатра я чувствую себя в полной безопасности.

— Вы правы, сэр, — подтвердил я. — Вы нам почти всегда показываете фильмы первого экрана — люди это понимают и очень вам благодарны. Что у нас сегодня, сэр?

— «Мэри Поппинс», — задумчиво произнёс Бринкер. — Вот только если бы не горошина…

Я убрал папку Герцога в шкаф с документацией.

— Горошина? Какая горошина, сэр?

— Когда в тюремном кинотеатре гаснет свет, — грустно сказал он, — кто-то неизменно запускает в меня горошиной. Я знаю, что это горошина, потому что однажды она пролетела мимо моей головы, ударилась в спинку переднего сиденья и отскочила прямо мне на колени. Кто-то меня здесь не любит, Фред.

— Паршивая овца, сэр, в любом стаде найдётся.

— Мы должны признать, — согласился Бринкер, — что мир ещё далёк от совершенства.

В этот вечер ужин в нашей столовой состоял из куска мяса, тушёных помидоров, консервированных персиков, кофе и хлеба. Когда я попал сюда впервые, тушёные помидоры были мне совершенно безразличны, а сейчас я ем их с большим удовольствием.

На ночь нас заперли по камерам, и мой сосед Морис повесил на крючок свой колпак. — Ещё один день, ещё один доллар. — Набрав воды в пластмассовый стаканчик, он полил горшок с петуниями.

Я сбросил ботинки и сунул ноги в тапочки.

— Сегодня вернулся Эрцгерцог. Он говорит, что они действительно перелезли через стену лишь с помощью крюка.

— Очень не научно, — покачал головой Морис.

— Да, — согласился я. — Когда придёт наш день, мы такого примитива не допустим.

Наша камера была крайней в ряду, и Морис посмотрел в окно на угасающий день.

— Снова снег повалил…

— Весна в этом году что-то задерживается, — подтвердил я.

Морис покосился на стаю гусей, клином вонзившуюся в небо.

— У меня прямо сердце заходится, когда весной я вижу в небе гусей. Дикие, свободные, машут себе крылышками — полетели на юг.

— Морис, — возразил я, — по-моему, весной гуси летят на север.

— Куда бы ни летели, — отмахнулся Морис. — Но когда я вижу, как они летят, дикие и свободные, как машут крылышками, сразу такая тоска берёт. Сидим здесь в клетке…

— Гони от себя эти мысли, Морис — прервал его я. — Скоро мы отсюда выберемся, попомни мои слова.

Он опустил оконную шторку.

— Ты прав, Фред. И я думаю, «план № 18» — вот наш ключ к выходу отсюда.

— Согласен, — произнёс я. — Слабость семнадцати предыдущих планов в том, что они осуществимы только в определённых условиях. Слишком много в них должно быть совпадений, и с этим нам пока не везло.

— Точно, — подтвердил Морис. — Но с «планом № 18» мы наконец-то попали в точку — я в этом убеждён. В нём всё чётко и просто. И не нужно ничего подгадывать.

В конце мая Эрцгерцог вышел из одиночки, и начальник тюрьмы Бринкер снова вызвал его к себе.

В одиночках Бринкер отменил темноту и кормёжку водой и хлебом. Сейчас там есть свет, и кормят вполне прилично — только что без десерта. Старики говорят, что теперешняя одиночка — это и не одиночка вовсе, и что мир мельчает.

Эрцгерцог выглядел посвежевшим и отдохнувшим.

— Ну, как себя чувствуешь, Герцог? — спросил Бринкер.

— Как огурчик. Когда меня вернут на старую работу в столярный цех?

— Не всё сразу, Герцог, — протянул Бринкер. — Боюсь, это не так просто. Ты же знаешь, у нас здесь свои правила и порядки. Прежде всего, на полгода тебе придётся пойти работать в прачечную. Через это проходят все новички, а поскольку ты сбежал и был пойман, ты попадаешь в категорию новичков.

— Хорошо, хорошо, — не стал спорить Герцог. — Полгода в прачечной. А после этого я вернусь в столярный цех?

Бринкер виновато улыбнулся.

— Имеются ещё очерёдность и старшинство, Герцог. После того, как отработаешь своё в прачечной, тебя заносят в «открытый список». Тотализатор рабочей силы, другими словами. Это значит, что мы посылаем тебя туда, где в данный момент требуются твои услуги, и ты всё время работаешь на новом месте. И только после двух лет в «открытом списке» ты получаешь право выбора.

Герцога такая перспектива явно не обрадовала.

— То есть, всё вместе два с половиной года?

— Да, — кивнул Бринкер. — Но учти, я ведь не могу гарантировать, что к тому времени в столярном цеху откроется вакансия. Насколько мне известно, большинство работников этого цеха в ближайшее время расставаться с нами не собираются.

Папка Эрцгерцога лежала на столе, и Бринкер полистал её.

— Откровенно говоря, Герцог, я не понимаю, почему ты так рвёшься в столярный цех.

В глазах Герцога мелькнул беспокойный огонёк.

— Что вы имеете в виду?

— По оценке «Общих и технических способностей» выходит, что тебе было бы гораздо лучше в электроцехе. Уж компьютер знает, что к чему.

Герцог увёл взгляд за окно.

— Плевать мне на мнение компьютера. Я люблю столярничать.

Спустя три недели Герцог снова появился в кабинете начальника. Он подделал пропуск в столярный цех, и его задержали при попытке туда проникнуть.

— Говоря откровенно, Герцог, — начальник тюрьмы Бринкер прищёлкнул языком, — я начинаю в тебе разочаровываться. Подделка пропуска — дело серьёзное.

По виду Герцога нельзя было сказать, что он раскаивается.

— Просто потянуло посмотреть, как там у них дела.

На столе начальника тюрьмы зажужжал телефон. Взяв трубку из люльки, Бринкер стал слушать. Потом повернулся ко мне.

— Это из отдела кадров. Кого вы рекомендовали на работу в библиотеку?

— Петерсона, сэр.

— Вы уверены, что он с этой работой справится?

— Уверен, сэр. Он хороший работник.

Бринкер возобновил разговор с «кадрами» и дал согласие на перевод Петерсона из пенькового цеха в библиотеку. Повесив трубку, Бринкер вернулся к Герцогу.

— Мне очень жаль, Герцог, но боюсь, тебе снова придётся посидеть в одиночке.

Казалось, Герцога это ничуть не огорчило, по крайней мере, он не подал вида. Несколько секунд он оценивающе смотрел на меня, потом повернулся и впереди охранника вышел из кабинета.

В конце июня начался бейсбольный сезон, и первый матч наша команда играла против тюрьмы Викмана. Морис и я сидели на своих любимых местах около первой линии. Я заметил, что Эрцгерцог поднялся со скамьи и пробирается к нам. Сев рядом, он стал спокойно наблюдать за игрой.

— Отличный бросок, — прокомментировал он, вытащив зубочистку изо рта.

— У этого парня хорошая рука, — кивнул я, — пробудет он с нами порядочно, срок у него немалый.

Герцог внимательно посмотрел на, меня.

— Я смотрю, ты здесь человек влиятельный?

— У нас все шансы удержать переходящий приз ещё пару годков, — сказал я. — Если удастся сохранить состав.

— Во что Петерсону обошёлся перевод из пенькового цеха в библиотеку?

— Петерсон эту работу заслужил честным трудом, — пожал плечами я. — Ну и, кроме того, начальник тюрьмы считается с моим мнением.

Герцог снова занялся зубочисткой.

— А какая у тебя такса? Ну, услуги твои чем оплачиваются? Деньгами?

— О каком Петерсоне он говорит, Фред? — вмешался Морис, который с самого начала прислушивался к разговору. — О том, что шил бумажники, которые ты продавал посетителям и брал с него за это шестьдесят процентов?

Герцог улыбнулся.

— Денег у меня нет, да и кожа не по моей части. Но кое-что я могу предложить и на ваш вкус — я могу помочь вам выбраться отсюда.

— Мы с Фредом сидим в одной клетушке уже пятнадцать лет, — сообщил Морис, — и разработали восемнадцать совершенно надёжных, гарантированных на сто процентов планов побега.

— Почему же вы до сих пор здесь? — хмыкнул Герцог.

— Ну, дело в том, что мы сначала должны получить соответствующие условия, — пояснил Морис. — Например, для осуществления шести наших планов обязательно должен идти дождь.

— И что, дождя ни разу не было? — съехидничал Герцог.

— Да нет, был, конечно, — ответил Морис. — Но это должна быть вторая половина дня. Праздничного дня.

Герцог выкинул свою зубочистку.

— И за пятнадцать лет во второй половине праздничного дня ни разу не шёл дождь?

— Шёл, — кивнул Морис, — но праздник должен приходиться на пятницу, чтобы потом было ещё два нерабочих дня. Это очень важно, иначе весь план рушится. Один раз во второй половине праздничного дня шёл дождь — но дело было в четверг. Это самое близкое наше попадание.

— Ну, а тоннели, — чуть осклабился Эрцгерцог, — в вашем списке имеются?

— Два, — тут же подтвердил Морис. — Но чтобы их выкопать, мы должны иметь безлунную ночь, а температура…

— Хватит, Морис, — перебил его я. — Нечего выдавать наши секреты.

— Я знаю, как выбраться отсюда, — Герцог обращался теперь только ко мне. — И для этого не нужно будет ждать дождя, праздника или подходящей температуры.

— Крюк через стену? — Я улыбнулся и покачал головой. — Это не для меня.

— Какой к чёрту крюк? — покосился на меня Герцог. — Это же просто отвлекающий манёвр, флешь.

Несколько секунд я оценивающе смотрел на него, потом повернулся к Морису.

— Что-то меня жажда замучала, пойду попью воды из фонтанчика. А ты смотри игру, вернусь, расскажешь, как тут и что.

— Можешь быть спокоен, — заверил меня Морис.

Выбравшись из своего ряда в проход, я сошёл с деревянной трибуны вниз, к фонтанчику. Эрцгерцог последовал за мной. Я попил и направился к относительно уединённому месту под одной из трибун. Герцог тоже попил и подошёл ко мне. Несколько секунд мы молча наблюдали за игрой.

Потом он заговорил:

— Впятером мы за полгода вырыли тоннель, настоящее произведение искусства, с подпорками по всей длине, даже свет провели. Мы были так горды своей работой, что задумались — а зачем кому-нибудь вообще знать об этом тоннеле? Даже после нашего побега? А что, если нас поймают и приволокут назад? Почему бы нам тогда не воспользоваться им снова? Поэтому, прежде чем сорваться, мы подбросили крюк с верёвкой на стену — пусть все решат, что так мы и сбежали. Я немного подумал.

— Надо полагать, тоннель начинается где-то в столярном цеху?

Герцог кивнул.

— Помоги мне перевестись туда, и мы вместе выберемся на свободу.

Глаза мои продолжали следить за игрой.

— Перевести тебя в столярный цех — дело очень сложное. Думаю, смогу это провернуть не раньше, чем через год.

— Тогда не надо перевода, — бросил Герцог. — Сделай мне пропуск. Нужно всего пять минут и привет — только нас и видели.

Наверное, тоннель начинается из склада древесины, подумал я, это самое подходящее место. Герцог, видимо, прочитал мои мысли.

— Тоннель, как я и сказал, начинается в столярном цеху, но никакие значочки-стрелочки к нему дорогу не показывают. Я здесь один знаю, где он находится и как туда попасть. Если кто-то захочет воспользоваться им без меня, он будет стараться впустую.

— Я и не собираюсь монополизировать твой тоннель, — успокоил его я. — Когда уйду я, уйдёшь ты. И наоборот.

Герцог был удовлетворён.

— Годится. Чем быстрее достанешь пропуск, тем быстрее мы отсюда вырвемся.

— Не пори горячку, Герцог, — осадил его я — Если уж мы задумали бежать, всё должно быть подготовлено капитально. А для этого потребуется минимум месяц, а то и два. Организацию я беру на себя.

— Что тут организовывать? Выползли, и все дела.

— И побежали в наших шикарных сереньких костюмчиках? — Я покачал головой. — В тот раз тебе и твоим дружкам просто повезло, а я полагаться на везенье не собираюсь. Думаю, наши шансы только возрастут, если мы выберемся отсюда в гражданской одежде, а в наших бумажниках будут лежать приличного вида документы.

Герцог не возражал, но у него возникла ещё какая-то мысль.

— Бежим только мы с тобой? Больше никто? — Он испытующе посмотрел на меня.

— С нами пойдёт Морис, — ответил я.

Глаза Герцога сузились.

— Если ты ему расскажешь, через неделю об этом будет знать вся тюрьма.

— Я ничего ему не скажу, до самой последней минуты, — заверил его я.

В течение нескольких дней после этого разговора я встретился со своими друзьями из портняжного и печатного цехов, и они обещали что-нибудь придумать.

Но лишь через три месяца я смог сказать себе, что к побегу всё готово.

Бринкер в тот день уехал из тюрьмы в половине второго. Его вызвали в город на какую-то конференцию, и вернуться он должен был только под вечер.

Я подождал у окна, пока машина Бринкера выедет за ворота, затем подошёл к его столу. Я выписал пропуск формы «А» для себя, два ограниченных пропуска для Мориса и Эрцгерцога, заполнил два бланка заявки. В течение долгих лет я, с разрешения Бринкера, подписал его именем столько пропусков и прочих документов, что вздумай кто проверить достоверность такой подписи, она вполне возможно оказалась бы подписью самого Бринкера.

Мориса я нашёл в тюремном огороде — он опалывал мотыгой капусту. На мой пропуск охранник даже не посмотрел, зато внимательно прочитал бланк заявки, которую я ему протянул.

— Для прополки собственного сада начальнику тюрьмы нужен человек?

— Да, — кивнул я. — Думаю, Морис с этой работой справится.

Я забрал Мориса. Он был явно доволен.

— Прополка сада начальника тюрьмы — это очень ответственная работа.

Я молчал. Мы свернули за угол, и только тогда я остановился.

— Морис, мы бежим из тюрьмы — прямо сейчас.

Он заморгал, рот его чуть приоткрылся.

— Ты имеешь в виду побег?

— Да, Морис. Время, наконец, пришло.

Морис с сомнением посмотрел в небо.

— Дождик-то, может, и пойдёт, и температура вроде подходящая, но ведь сегодня не праздничный…

— Забудь об этом, Морис, — перебил я. — Слушай, что я буду говорить. — Я протянул ему пропуск. — Ты должен попасть в столярный цех. Войдёшь со стороны улицы «В». На входе там стоит Эд Берджер. Даже если он тебя не спросит, скажешь ему, что идёшь к начальнику мебельной секции насчёт стола для начальника тюрьмы, который должны были переделать. Эта секция на другом конце здания, вот ты и скажешь, что выйдешь через двери с улицы «Д».

— Зачем, Фред?

— Затем, чтобы Берджер не поднимал шума, когда ты не вернёшься из цеха. Дальше, Морис, как попадёшь в цех, найди там склад древесины, и когда вокруг никого не будет, проберись в него, спрячься там где-нибудь и жди.

— Хорошо, Фред, — отчеканил он. — Сделаю всё, как ты сказал.

Начал накрапывать дождик. Морис нахлобучил на лоб колпак и шаркающей походкой потащился прочь.

Извлечь Эрцгерцога из прачечной не составило труда.

Мы заскочили в портняжный цех и забрали три пакета, которые для нас приготовил Элмер Хеннинг, главный тюремный портной. В пакетах была гражданская одежда, бумажники, документы и даже немного денег.

У входа в столярный цех Берджер особого интереса к нашим свёрткам не проявил.

— Что у вас там, Фред?

— Обивочная ткань, — ответил я. — Жене начальника тюрьмы надо отремонтировать кушетку и пару кресел.

Когда мы с Герцогом без приключений пробрались в склад древесины, Морис вышел из своего укрытия.

Я внимательно оглядел большое помещение. Кругом штабелями лежали дрова.

— Надо полагать, твой тоннель начинается под одной из этих куч? — Я показал головой. — Честно говоря, Герцог, не представляю, как вам вообще удалось выйти сухими из воды. Текущая инспекционная проверка — и ваш тоннель накрылся.

Герцог ухмыльнулся и полез на один из штабелей.

— Лучшее место для начала тоннеля — это потолок.

Он прижал пальцами двухсекционную штукатурную плиту, послышался щелчок, и в потолке образовалось прямоугольное отверстие.

Без лишних размышлений мы с Морисом тут же взобрались на кучу брёвен.

— Это крыло строилось лет сто тому назад, — пояснил Герцог, — кирпичи клали на века. Когда проводили электричество и паропровод, кабель и трубы пришлось гнать в открытую. Ну а потом, чтобы вид был поаккуратней, решили сделать фальшивый потолок.

Герцог подтянулся и исчез в отверстии. Он взял у нас из рук пакеты, помог Морису и мне выкарабкаться наверх. Теперь все были готовы к старту, и Герцог опустил потолочную плиту на место. Несколько секунд стояла полная темнота — потом Герцог ввернул электрическую лампочку.

На четвереньках мы поползли за ним к толстой стене. Герцог со своими дружками прогрызли её, словно черв» яблоко — вперёд и вниз. Скоро мы добрались до маленькой комнатки под фундаментом здания. Здесь они хранили свои инструменты и материалы, потому что собственно тоннель начинался именно отсюда. Не щадя сил, они рыли грязную землю, поднимали её наверх, к фальшивому потолку и только там складывали.

В комнате мы сделали небольшую передышку.

— Тоннель идёт под стенами и выходит в лощинку по ту сторону стены, — сказал Герцог. — Мы вылезаем, пробираемся по лощине ещё метров сто к лесочку — и всё, можно двигать по домам.

Глядя в тёмную дыру, зияющую впереди, я пробормотал что-то насчёт боязни замкнутого пространства, но Герцог меня успокоил:

— Через каждые десять метров поставлена лампочка, да и тоннель сам по себе просторный. Ползти на брюхе почти не придётся.

Герцог снова встал на четвереньки и, подталкивая перед собой один из наших пакетов, исчез в отверстии. Я полез за ним, а за мной — Морис.

Казалось, мы ползли целую вечность. Неприятнее всего я чувствовал себя, когда очертания Герцога загораживали горящую впереди лампочку, а Морис загораживал свет от лампочки сзади.

Однако через некоторое время я почувствовал запах душистого, свежего от дождя воздуха — и выбрался наружу. Следом выполз и Морис. Место, где мы очутились, в самом деле можно было назвать лощиной, а нависающий выступ надёжно заслонял нас от глаз охранников на стене, а заодно и от моросящего дождя.

Герцог замаскировал лаз тоннеля кустарником.

— Кто знает, может он ещё пригодится.

Покончив с тоннелем, он двинулся вперёд. Морис и я потянулись за ним. Под ногами хлюпала грязь. Когда мы добрались до лесочка, дождь уже шпарил вовсю.

Герцог, укрывшись под большой сосной, разорвал свой пакет.

— Плащ тут хоть есть?

— Разумеется, — ответил я. — Я обо всём позаботился.

Через две минуты Герцог принял гражданское обличье. Он пригнул поля шляпы, поднял воротник плаща и ухмыльнулся.

— Порядок, ребятки, отсюда каждый топает своей дорожкой, — махнув рукой, он растворился в полосе проливного дождя.

Морис никак не мог оправиться с пуговицами на рубашке.

— Ты уверен, Фред, что это мой размер?

— Конечно. Мерку ведь с тебя снимали, чего же ещё надо?

Рукавом он вытер воду с лица.

— Дождь идёт…

— Да, идёт, — я начал сердиться. — Без тебя вижу.

— И холодно тоже…

— Ну, хорошо, идёт дождь и холодно, — ещё больше разозлился я. — Надень плащ и шляпу и перестань скулить.

Он послушно выполнил приказ.

— Я представлял себе это совсем не так.

— Как не так?

— Дождь и холод, — тоскливо произнёс Морис. — И ветер. Ужасный ветер.

Я уже полностью привёл себя в порядок.

— Ну, ладно, Морис, надо идти.

Я сделал с десяток шагов и вдруг понял, что Мориса сзади нет. Я обернулся.

Морис стоял на месте. На голове у него была шляпа, но в руках он продолжал мять свой тюремный колпак.

— Какого чёрта, Морис? — крикнул я. — Пошли.

Он не пошевелился.

Я вернулся и хотел вырвать у него колпак, но он вцепился в него обеими руками. Широко раскрытыми, незрячими глазами он смотрел прямо перед собой.

— Морис! — заорал я. — В чём дело?

Губы его дрогнули.

— Сегодня на ужин будет сладкий картофель, Фред. Это моё любимое блюдо. А его так редко готовят…

Вдруг налетел ветер, дикий и яростный, и я повернулся ему навстречу. Я увидел перед собой плотную простыню холодного дождя. За ней скрывался мир, с которым я расстался двадцать два года назад.

— Каков он сейчас?

Я встряхнул Мориса за плечо.

— Ну, чего ты напугался? Львов там нет. Тигров тоже.

— Только люди. А что тебе могут сделать люди?

Он посмотрел на меня.

— Всё могут сделать, — тихо сказал он. — Всё.

После ужина мы с Морисом вместе со всеми строем пошли в кино. Пробрались на свои обычные места.

— Как думаешь, найдут они тоннель? — спросил Морис.

— Кто его знает, — пожал плечами я. — Ведь они пока не выяснили, как сбежал Эрцгерцог.

— Но нам ничего не будет, как считаешь?

— Ничего. Всё будет шито-крыто. Кое-каким влиянием я здесь ещё пользуюсь.

— Не кое-каким, Фред, а очень даже большим, — поправил меня Морис. — Ты здесь очень важная фигура, Фред. Уверен, ты всё сделаешь.

Я чуть улыбнулся. Он был прав — здесь я был очень важной фигурой. Там я был бы никем.

— Знаешь, почему я на самом деле решил поползти обратно? — спросил вдруг Морис. — Потому что это было не по-честному. Ну, воспользоваться чужим тоннелем. Если бы мы его сами вырыли — тогда другое дело.

— Конечно, — согласился я. — У меня было такое чувство.

— Я тут придумал новый план, — сообщил Морис. — Думаю назвать его «план № 19».

— Звучит захватывающе, — пошутил я, но без всякой злобы.

— В основе своей он прост, — воодушевился Морис. — Очень прост. Но немного поработать придётся.

Свет в зале погас, и начался киножурнал.

Я поискал глазами знакомый силуэт и вытащил из кармана свою трубочку. Потом положил в рот горошину, поднёс трубочку ко рту и дунул.

— Попал? — поинтересовался Морис.

— Точно в десятку, — довольным тоном произнёс я.

Я развязал шнурки на ботинках и откинулся на спинку кресла. Было приятно сознавать, что я снова нахожусь в родной среде.

 

Пробей чужой номер

[17]

Внутри магазинчика бакалейной торговли никого не было, кроме его хозяина и меня. Я купил две пачки сигарет, — надорвал уголок одной из них и закурил.

Он зарегистрировал покупку в книге, бросил монетки в ящик и спросил:

— Здешний?

— Нет, проездом.

Он чуть заметно улыбнулся.

— Хотите попытать счастья?

— Смотря в чём.

Он опустил руки под прилавок и достал оттуда подставку для игры в панч.

— Десять центов за удачу, мистер.

Нехитрое устройство обошлось хозяину в пять долларов. Он почти вернул назад свои деньги, потому что около сорока лунок на подставке были уже пробиты. В ранце из полупрозрачного пластика, прикреплённом к подставке с одной стороны, лежали два карманных электрических фонарика, несколько оловянных зажигалок и складных ножей с деревянными ручками.

Я сделал несколько затяжек, изучая расположение лунок на подставке.

— Недавно один парень выиграл фонарик, — сказал он поощрительно. — Хороший фонарик с зелёным светом.

И наверняка потерял на нём не меньше доллара, подумал я. Фонарики выглядели в лучшем случае на тридцать пять центов.

— Я согласен. На мне вы потеряете сразу нож и зажигалку.

Он наклонился над прилавком.

— В одной из этих лунок лежит жетончик с номером двадцать. Если вы найдёте её, я выплачу вам двадцать долларов.

Я не казался убеждённым.

— Вы недовольны, что никто не пробил эту лунку до меня? И не подсовываете мне уже использованный пульт?

Мои слова немного задели его.

— Что вы, мистер. Приз на месте. Мы ведём честную игру.

Десять шансов против одного шанса из девятисот шестидесяти. Я положил десятицентовую монетку на прилавок, взял в руки ключ и пробил лунку. Я достал из неё туго скатанный комочек плотной бумаги и развернул его.

На бумажке ничего не было.

Я порылся в карманах в поисках десятицентовиков.

— Как жареные орешки. Стоит только начать, и потом уже не остановишься.

Я потерял ещё тридцать центов и только потом набрал на центральной панели восемь вниз и семь вправо. Ещё через несколько секунд я протягивал ему узкую полоску бумаги, при взгляде на которую у него отвис подбородок.

— Первый раз в жизни выигрываю что-нибудь, — сказал я скромно.

Моя скромность стоила ему огорчённого покачивания головой, записи в графе убытков и двух бумажек по десять долларов, которые он отдал мне с заметным сожалением.

Ещё один панч был в «Шведской таверне», кварталом выше по главной улице.

Я выиграл двадцать долларов и там. Других подставок для панча в городе не было.

Следующим по списку шёл Итон-сити.

Эта история началась вчера, когда Ирэн Роджерс пришла в бюро и рассказала мне о своём деле.

— Как долго отсутствует ваш муж? — спросил я.

— Сэм обещал мне позвонить, в понедельник или, самое позднее, в среду, но не позвонил. Сегодня была пятница.

— Не вижу поводов для расстройства. Наверняка он просто немного перебрал где-нибудь в дороге.

— Сэм почти не пьёт. Маленький стаканчик пива — его предел. И то когда заставляют.

— Я не отказываюсь от работы, миссис Роджерс, поймите меня правильно, но почему бы вам не обратиться в полицию? Их всё-таки гораздо больше, чем нас. Кроме того, у них есть специальный отдел по розыску пропавших лиц.

На первый взгляд Ирэн Роджерс можно было дать не больше двадцати пяти — двадцати шести лет, но её зелёные глаза уже научились тщательно и бесстрастно оценивать всё окружающее.

— Если с Сэмом всё в порядке, я не хотела бы причинять ему лишние хлопоты.

— Что, по-вашему, могло произойти?

Она задумчиво изучала меня.

— Могу я надеяться, что то, что я собираюсь сказать вам…

— Оно умрёт во мне.

Она удовлетворённо кивнула.

— У Сэма есть напарник — Пит Кейбл. Пит разъезжает по городам и продаёт подставки для панча везде, где это возможно, — в тавернах, бакалейных лавках, на заправочных станциях. Подставки идут по пяти долларов за штуку и, кроме обычной прибыли, могут принести другую, более крупную выгоду — двадцать долларов. Тот, кто покупает подставку у Пита, должен выплачивать их из своего кармана, если кто-нибудь из играющих пробьёт выигрышный номер, но даже и в этом случае её новый хозяин чаще всего не остаётся внакладе.

Она достала из плоского металлического портсигара сигарету.

— На каждой подставке тысяча лунок по десять центов. Покупателю важно не только вернуть первоначальные пять долларов, но и получить сверх этого как можно больше, прежде чем будет пробита лунка с главным призом. Даже выплачивая выигрыш, он почти наверняка остаётся с прибылью, которая может составить долларов пятьдесят — как повезёт.

Я дал ей прикурить.

— Но ведь вычислить, где выигрыш, невозможно.

— Нет, конечно. Но это специальные подставки, и Пит знает, в какой лунке выигрыш. Он составляет список мест, где продал подставки, и звонит мне в отель. Мой муж дня через три-четыре едет вслед за Питом и, покупая для отвода глаз пару галлонов бензина или стакан пива, набивается на приглашение сыграть в панч. Разумеется, он выигрывает двадцать долларов.

Я захотел прикинуть в уме, какой доход мог приносить им панч.

— Сколько подставок Питу обычно удавалось продать в поездке?

— От десяти до пятнадцати за день.

Я принял за среднее двенадцать. Получилось, что Сэм Роджерс, следуя маршрутом Пита, собирал посеянный им урожай в двести сорок долларов, который они, по всей вероятности, делили пополам.

Ирэн Роджерс продолжала:

— Пит предпочитал продавать подставки в маленьких городах. Мы полагали, что в крупных городах больше опасность нарваться на неприятности.

— Вы сказали, что ваш муж обычно звонил вам. А вы сами ездили с ним?

— Нет. Чаще всего я останавливалась в отеле на месяц-другой, если мы задерживались в одном месте. Сейчас я снимаю номер в отеле «Вашингтон». Пит звонит мне и перечисляет все места, где он продал подставки, а я передаю список Сэму. Обычно Сэм звонил мне на третий или четвёртый день.

— Как давно вы занимаетесь этим?

— Около трёх лет.

Доля Сэма составляла около тридцати пяти тысяч долларов в год, и я не поручусь, что он делился ими с дядей Сэмом. Но я подумал и о другом. Тридцать пять тысяч в год и отель «Вашингтон» с дешёвыми четырёхдолларовыми номерами плохо сочетались друг с другом. Кроме того, междугородные автобусы никогда не ходили после семи часов.

— Пит знает об исчезновении вашего мужа?

Она ответила не сразу:

— Нет.

— Почему вы не поставили его в известность?

— Я не уверена, что он одобрительно отнесётся к моему намерению пойти к вам.

Она стряхнула пепел на поднос.

— В прошлую среду, когда Сэм позвонил, я передала ему последний список Пита. Он должен был закончить с ним в понедельник или, самое позднее, в среду и снова позвонить мне. Но я так и не дождалась от него звонка.

— А не могло так получиться, что он ещё не всё закончил?

Она покачала головой:

— Вряд ли. Но даже если бы дело обстояло именно так, он всё равно должен был позвонить. По крайней мере, до сегодняшнего дня.

— Вы знаете, где сейчас может быть Пит Кейбл?

— Нет. Знаю только, что он предпочитает отели «Медфорд» любым другим и вообще находит удовольствие в постоянстве привычек. Но я не хотела бы, чтобы вы сейчас встречались с ним. Во всяком случае, чтобы это произошло по вашей инициативе.

— У вас сохранилась копия списка, который вы передали мужу в последний раз?

Она порылась в своей сумочке и достала из неё листок бумаги. Я пробежал глазами первые несколько строк:

«Рокфорд:

«Гараж Джека» — Л — 18 — 2.

«Таверна Ви и Дика» — С — 9 — 11.

«Пивная Гарольда» — Л — 6 — 14.

Нью-Оборн:

Продовольственный магазин «Красная звезда» — П — 12–16.

«Таверна Кловера» — С — 17 — 1».

— На листе отмечено сорок семь мест, — объясняла Ирэн. — Буквы «Л», «С» и «П» означают левую, среднюю и правую панели, а цифры — направление вниз и направо.

Она протянула мне фотографию своего мужа. У Сэма Роджерса были некрупные, но чрезвычайно чёткие и энергичные черты лица, однако что-то неуловимое в них сообщало взгляду выражение некоторой озабоченности и даже беспокойства.

— Какая машина была у Сэма?

— «Форд», модель «седан» выпуска 1956 года. Окрашена в тёмно-голубой цвет.

Я записал номер водительского удостоверения Сэма.

— «Седан» пятьдесят шестого года?

— Да. Сэм боялся лишних подозрений. Он говорил, что в маленьких городах никто не будет доверять чужаку с новой машиной.

У меня уже сложилась одна версия, но я не считал её серьёзной.

— Вам не приходила в голову мысль, что он собирался сбежать от вас?

Её лицо стало непроницаемо холодным.

— Если так, я хочу знать об этом.

Я мог начать с первых строчек на листке, переданном мне Ирэн Роджерс, но потом решил, что не будет большого вреда, если я начну с другого конца. В конце концов, я не против двадцатидолларовых экспериментов.

Я приехал в Итон-сити в начале восьмого и остановился у «Закусочной Харрисона». Потом купил ещё две пачки сигарет, и, пока я курил, хозяин всё время вертелся около панч-пульта.

С четвёртой попытки я протянул ему узкую полоску бумаги и снова разыграл удивление.

— Первый раз в жизни выигрываю что-нибудь.

Отдавая мне двадцать долларов, он вздохнул и с досадой посмотрел на часы.

— Мне следовало бы закрыться в семь, как всегда.

В списке против Итон-сити значилась ещё одна строчка — «Станция обслуживания и гараж Торка».

Мой бак был полон до отказа, с маслом всё в порядке, и шины содержали ровно столько воздуха, сколько им требовалось. Я отсоединил проводок звукового сигнала и поехал вниз по главной улице, пока не добрался до цели.

Парень лет девятнадцати-двадцати вышел мне навстречу из приземистого здания «Станции».

— Что-то случилось с рожком, — сказал я.

Он кивнул и поднял капот.

Я вылез из машины.

— Вы Торк?

Он улыбнулся.

— Нет, просто работаю у него. Торк там.

Я посмотрел через открытую дверь «Станции». Тучный коренастый мужчина пытался доказать себе, что под автомобилем для него достаточно места. Он производил впечатление человека, которого мало волнует, как он зарабатывает деньги.

Парень отыскал неисправность через несколько секунд.

— Всего-навсего соскользнул проводок, мистер.

Он проверил уровень масла и воды, потом опустил капот.

— Бензин?

— Не стоит. Я заправился в дорогу туда и обратно. Сколько я вам должен?

Он пожал плечами.

— Нисколько. Я работал меньше минуты.

Он собрался уходить. До панча дело не доходило. Я положил руку на дверцу своего автомобиля.

— Остановился у закусочной ниже по улице. Сыграл в панч и потерял полдоллара.

Парень вытер руки тряпкой.

— Совсем недавно Торк тоже купил подставку для панча. Но дня через четыре заявился один шустрый малый и нагрел Торка на двадцать долларов.

Это мог быть либо Сэм Роджерс, либо кто-нибудь ещё, кому случайно улыбнулась удача. Я завистливо поцокал языком.

— С таким везением надо на «кадиллаках» разъезжать.

Он отрицательно мотнул головой.

— Нет. На «форде» пятьдесят шестого года. Да и сам водитель не очень похож на счастливчика— чем-то расстроенный или усталый. Я даже подумал, что ему нездоровится. К нам приехал около половины восьмого вечера.

Теперь я мог считать, что правильно представляю себе, как всё происходило. Сэм приехал к Торку и выиграл у него двадцать долларов. С Харрисоном Роджерсу не повезло: тот закрылся в семь или чуть позже.

Многое говорило за то, что Сэму пришлось заночевать в городе. Было слишком поздно, чтобы снова садиться за руль. Утром он должен был явиться к Харрисону за оставшейся двадцаткой и только потом покинуть город. Но к Харрисону он так и не попал.

Вслух я сказал:

— Целый день в дороге. Где я могу остановиться на ночь?

— В «Листон-хаусе». Единственное, что могу вам посоветовать. Маленькая гостиница, но кровати там вполне приличные. Один квартал назад по главной улице.

Я остановил машину около «Листон-хауса» и достал свой дорожный чемодан.

«Листон-хаус» размещался в старом, видавшем виды доме с просторным и пустынным вестибюлем. Человек за столиком дежурного отложил в сторону газету и привстал мне навстречу. Ему было явно за сорок. Вписывая в книгу регистрации сведения о себе, я чувствовал его любопытный взгляд из-под очков без оправы.

— Надолго к нам?

— Ещё не знаю. Думаю, на пару дней.

Я посмотрел все записи перед своей и увидел, что был единственным, кто зарегистрировался сегодня.

— Мёртвый сезон?

— Что-то вроде этого.

Я перевернул страницу. Теперь в его голосе зазвучали резкие нотки:

— Что вы делаете?

— Всего-навсего смотрю, не останавливался ли здесь мой приятель Сэм. Сэм Роджерс.

Наконец я нашёл его имя в книге. Он зарегистрировался педелю назад.

— В какой комнате он живёт?

Дежурный спрятал книгу регистрации в ящик стола.

— Его здесь нет. Он пробыл у нас всего одну ночь.

Я удивлённо поднял брови.

— Вот это номер! А мне сказал, что пробудет здесь не меньше недели.

— Видимо, что-то изменилось в его планах. Он уехал на следующее утро.

Я сделал вид, что задумался.

— Он звонил кому-нибудь?

— Нет.

— Может быть, давал телеграмму?

— Нет. Вы сказали, что вы его друг?

— Мы были как родные братья. У него не было секретов от меня.

Он снял с гвоздика ключ.

— Ваш номер — двести четвёртый. Вас проводить?

— Не стоит беспокоиться. — Я взял свой чемодан. — Вы и коридорный тоже?

— Я здесь всё сразу, — ответил он, скорее угрюмо, чем охотно. — Коридорный, посыльный, дежурный на коммутаторе. С семи вечера до семи утра.

Я оставил багаж в номере и вышел в город поужинать.

Сэм Роджерс провёл ночь в «Листон-хаусе» или, по крайней мере, зарегистрировался там. Он мог внезапно переменить намерения и уехать. В любом случае мне не оставалось ничего другого, как ждать утра, чтобы узнать то, что я хотел знать о Сэме Роджерсе.

После ужина я пошёл в бар, главным образом, чтобы просто убить время. Трудно придумать что-нибудь более свежее и оригинальное для провинциального городка в пятницу вечером.

В «Листон-хаус» я вернулся около половины одиннадцатого.

Через несколько минут ко мне в дверь осторожно постучали.

Первое, что я увидел, когда открыл дверь, был «кольт» сорок пятого калибра в руках моего гостя. Он втолкнул меня в комнату и закрыл за собой дверь.

— Мы неплохо путешествуем, не так ли приятель? Двадцатка там и двадцатка здесь, а?

Я ничего не ответил. Улыбка сошла с его лица.

— Где Сэм, чёрт побери? Или мне надо спрашивать, что вы сделали с ним?

— Вас, вероятно, неправильно информировали. У меня нет знакомых по имени Сэм.

Он досадливо тряхнул головой.

— Не надо делать большие глаза. Мы оба знаем, о ком и о чём идёт речь.

Я пожал плечами.

— Ну хорошо. Одного Сэма я знаю. По-вашему, я что-то сделал с ним?

— Это только предположение. Но как иначе вы могли достать список? Только не говорите мне, что вам дьявольски везёт в панч. Кто вы такой, чёрт вас возьми?

Сорокапятимиллиметровый «кольт» в его руках был для меня достаточно веским аргументом, чтобы перестать валять дурака.

— Майк Риган.

— Это имя мне ничего не говорит. Для большей определённости кинь-ка мне свой бумажник.

Он открыл бумажник лёгким щелчком и достал оттуда моё удостоверение. После того как он заглянул в него, в его глазах появилось недоумение.

— Миссис Роджерс поручила мне вести розыск её мужа, — сказал я. — Он исчез загадочным образом.

Он переваривал мои слова несколько секунд, потом всё-таки вернул мне бумажник.

— Почему она ничего не сказала мне?

— А почему вас это интересует?

— Меня зовут Пит Кейбл. Полагаю, Ирэн говорила вам обо мне?

Я кивнул.

— Если вы ничего не знали об исчезновении Сэма, что привело вас сюда?

Он посмотрел на «кольт», потом спрятал его в карман.

— В последнее время Сэм часто повторял, что настали плохие времена. Раньше примерно в одном случае из двадцати номер был выбит до Сэма. Я справедливый человек и готов допустить одну накладку, но не три или четыре, как говорил мне Сэм весь последний месяц. Я не люблю, когда меня водят за нос, поэтому решил сам проверить его статистику. Как я и предполагал, он врал мне.

— Почему вы не уличили его во лжи?

— Я собирался сделать это сейчас. Я снял номер в Сиукс-Фоллз — это последний город в списке, — и поджидал Сэма, чтобы поговорить с ним начистоту. Но он не приехал. Я начал уже терять терпение, но всё равно оставался в Сиукс-Фоллз и не спускал глаз с последней подставки. Потом вдруг я узнал, что наш номер уже пробит. Нет, не Сэмом. Вами. Мне сообщили ваши приметы. Я было подумал, что это совпадение, случайная удача. Но следующий номер был тоже пробит. И снова вами. Естественно, мне захотелось узнать, какой дьявол рвёт орешки на нашем дереве. Когда я приехал сюда, Харрисон уже закрылся, и мне пришлось снова ехать к Торку. В конце концов, я узнал, что вы снова выиграли двадцать долларов и собираетесь заночевать в «Листоне».

Я достал сигарету.

— Сэм зарегистрировался здесь неделю назад и потом исчез. Поэтому я здесь. У вас нет никаких предположений насчёт того, что могло произойти с ним?

Кейбл немного подумал, потом пожал плечами.

— Я не знаю. Думаю, он просто смотал удочки. А может, он уже чувствовал, что я готов взяться за него всерьёз. Скорее всего, он убрался отсюда подальше — туда, где он может найти другого партнёра для своей игры.

— Почему в таком случае он не взял с собой жену?

Кейбл рассмеялся.

— Вы не знаете Сэма так, как знаю его я. Нет такой силы, которая смогла бы удержать его при ней. Единственное, что он любит, — деньги, и только к ним он по-настоящему нежно относится.

Он достал сигару и снял с неё целлофан.

— Что вы собираетесь додать теперь, Риган?

— То, за что мне платят деньги. Искать Сэма.

— Америка — большая страна. Есть где спрятаться. Вы готовы ездить по ней, пока вам будут платить деньги?

— Ничего не имею против этого.

Он пошёл к двери.

— Я переночую здесь, а завтра поеду дальше. Вы всегда найдёте меня в отеле «Медфорд». Позвоните мне, если обнаружите Сэма. За мной пара сотен, если вы доставите мне удовольствие повидаться с ним.

Как только он ушёл, я закрыл дверь на ключ.

Не исключено, что Сэм и впрямь смотал удочки. Или собирался сделать это. Однако, если он действительно так любят деньги, как говорит Пит Кейбл, он не уедет из города, не забрав последние двадцать долларов у Харрисона.

Стоит принять во внимание и другое. Если вы всерьёз задумали порвать со своим партнёром и женой, вы обязательно сделаете одну вещь. Вы заберёте с собой деньги.

Вам неудобно оставлять деньги в банке или на текущем счёте. Люди редко верят тем, кого трудно застать на одном месте.

Утром я внимательно изучил чек с суммой аванса, который дала мне Ирэн Роджерс. Печать подтверждала, что он записан на Уайтфилдский сберегательный банк в Сент-Луисе.

Довольно поздно позавтракав, я вышел прогуляться и обнаружил, что в Итон-сити есть отделение этого банка. Оно было небольшим — из тех, что открыты четыре часа в день. Здание банка было одноэтажным, и, насколько я мог судить, девица-кассир и мужчина, вероятно, её шеф, были в нём единственными служащими.

Я перешёл улицу, зашёл в кафе, заказал кофе и стал размышлять, как получить интересующие меня сведения. Я держал банк в поле зрения и ровно в десять часов увидел, что управляющий взялся за шляпу. Он вышел из банка в сопровождении какого-то мужчины в рабочей одежде, которого можно было принять за фермера, добивающегося от банка льготной ссуды. Я видел, как они садились в пикап, и как он отъехал от банка. Было очень похоже на то, что управляющий имел свой взгляд на заёмные обязательства собеседника и что, к моему счастью, они не скоро придут к единому мнению.

Я вошёл в телефонную будку, нашёл в табличке номер итонского отделения банка и списал его. После этого заказал междугородный разговор с банком в Сент-Луисе.

Когда меня соединили с Сент-Луисом и я услышал в трубке голос, который мог принадлежать человеку, привыкшему себя уважать и требующему уважения от окружающих, я сказал:

— Говорит Джеймс Риордан, Итон-сити.

— Да, я вас слушаю.

— Речь идёт о чеке на крупную сумму, представленном нам мистером Сэмом Роджерсом. Двадцать тысяч долларов, если быть точным. Мистер Роджерс утверж… говорит, что у него счёт в вашем банке.

Он понял вопрос сразу.

— Ваш пост в «Итон-сити банк», мистер Риордан?

— Вице-президент.

— Номер телефона?

Я сообщил ему телефон итонского отделения.

— Мы позвоним вам, как только получим информацию.

Уайтфилдскому сберегательному банку хватит и пяти минут, чтобы проверить, какую сумму хранил в нём Сэм Роджерс, но для этого я должен был убедить голос в трубке, что моё любопытство имеет законные основания, что на свете существуют вице-президент и итонское отделение банка. Частные лица не так часто звонят в банк в надежде узнать, сколько денег держит на своём текущем счёте их знакомый.

Я пересёк улицу, вошёл в здание банка и сразу же направился к девице за прилавком.

— Меня зовут Риордан. Мне не звонили?

Девица ошарашенно подняла брови.

Я обольстительно улыбнулся.

— Извините меня за навязчивость, но всё дело в том, что по работе мне приходится много ездить и моему банку трудно связаться со мной в случае необходимости. Разумеется, я мог бы звонить, каждый день сам, однако мне случалось неделями накапливать счета за бесполезные междугородные звонки. Поэтому мы решили, что мой банк будет оставлять инструкции для меня в местных банках.

Я взглянул на часы. Они показывали четверть одиннадцатого.

— Обычно мне звонят между десятью и десятью тридцатью. — Я снова улыбнулся. — Они могут не позвонить, так чаще всего и бывает, но вы не возражаете, если я подожду?

После секундного раздумья она согласилась не возражать.

Телефон зазвонил ровно через четыре минуты. Когда она поднесла к уху трубку, её глаза удивлённо расширились:

— Вице-президент Риордан?

Я усмехнулся.

— Да. В Сент-Луисе. Но Генри — ужасный педант. Всегда называет меня полным титулом. Даже по телефону.

Я взял у неё трубку и затем изобразил нерешительность.

— Вы не возражаете, если я поговорю вон там? — и я показал рукой на стеклянную кабину позади неё.

Она не сразу согласилась, но то ли моя улыбка, которой я не давал сойти с лица, то ли то обстоятельство, что я где-то вице-президент, заставили её милостиво кивнуть головой.

Я вошёл в кабину и снял трубку. Когда я увидел, что девушка положила свою, я сказал:

— Риордан слушает.

Мне ответил тот же голос, что и в первый раз.

— По поводу счёта в нашем банке. Он выписан на Сэма и Ирэн Роджерс. Согласно нашим записям, на нём в настоящий момент числится всего пятьсот тридцать шесть долларов двадцать семь центов.

— Спасибо, я понял.

Это было ещё не всё.

— Пожалуйста, подождите несколько секунд, — сказал я. Я выждал секунд сорок и потом сказал в трубку: — Мистер Роджерс, к счастью, здесь. Он говорит, что произошло какое-то недоразумение. Он держал у вас деньги на процентном вкладе, но недавно он послал вам письменное распоряжение перевести двадцать тысяч на текущий счёт.

— Не бросайте трубку, — сказал голос.

Прошло ещё три минуты, прежде чем я вновь услышал его.

— Мистер Роджерс действительно имел в нашем банке процентный вклад, причём только на своё имя. Тридцать пять тысяч восемьсот двенадцать долларов тридцать девять центов. Но он закрыл его по почте, и мы выслали ему чек на эту сумму десять дней назад. По просьбе «Милуоки банк» мы уже заверяли этот чек. Судя по всему, по нему уже востребованы деньги.

— Спасибо за вашу любезность, — сказал я. — Я должен поговорить с мистером Роджерсом.

— На вашем месте я бы давно сделал это, — сухо согласился голос.

Я поблагодарил девицу за кассой и пошёл обратно в «Листон-хаус».

За столиком сидел другой дежурный — мужчина с жизнерадостным лицом лет пятидесяти пяти — шестидесяти. При моём появлении он встал.

— Я уже отметился, — сказал я.

Он показался мне человеком, которому можно без особого риска задать несколько вопросов о Роджерсе.

— Мне нужна ваша помощь. Я ищу человека по имени Сэм Роджерс. Он остановился у вас неделю назад и после этого куда-то исчез. Может быть, он говорил вам, куда собирается поехать?

После того как дежурный нашёл в книге запись Роджерса, он отложил её в сторону и немного подумал. Наконец он отрицательно покачал головой.

— Боюсь, что ничем не смогу вам помочь. Насколько припоминаю, я его никогда не видел.

Но кое-что он всё же вспомнил.

— Он оставил на столике записку, в которой просил разбудить его утром в шесть тридцать. Я увидел её, когда пришёл в семь на дежурство. Я спросил о ней Берта, думая, что он просто забыл разбудить постояльца, но Берт сказал, что Роджерс уже уехал. Да, той ночью дежурил Берт, Берт Драйер.

— Я бы хотел поговорить с Бертом. Где я могу найти его?

— Он живёт в небольшом домике неподалёку от города. Какое-то глухое предместье. Он живёт там один.

Заставив дежурного дать более подробные указания, я поехал искать дом Берта, который оказался полуразвалившейся халупой с двумя сорокапятигаллоновыми баками на стене возле кухонного окна. С домом соседствовали покосившийся сарай и ещё несколько хозяйственных построек. Старый, вдребезги разбитый «седан» украшал собой подъездную дорогу, усыпанную мелким гравием.

Я остановил машину позади него, вышел и двинулся к заднему крыльцу.

На мой стук никто не отозвался. Наличие автомобиля на дорожке говорило, что хозяин, скорее всего, дома, но если это так, то он предпочитал играть со мной в прятки.

Я направился к сараю и открыл одну из больших двойных дверей. На полу были в беспорядке разбросаны части какой-то машины. Чтобы соорудить эту замысловатую композицию, её автору понадобился газовый резак и некоторое терпение, а его жертвой вполне мог оказаться тёмно-голубой «седан» выпуска пятьдесят шестого года.

Я поискал пластинку с номером, но её уже не было. Однако мотор остался на месте, и я списал номер на блоке цилиндров.

Я вернулся к дому и снова постучал в дверь. Потом толкнул дверь рукой.

У Берта Драйера нашлась слишком уважительная причина, чтобы не торопиться открывать дверь. Он лежал спиной на полу, заваленном мусором, и его широко открытые глаза уже ничего не могли увидеть. Это была быстрая смерть, ей хватило одной пули в грудь.

Я прошёл через небольшую гостиную и заглянул в спальню. Дом не отличался чистотой, но, насколько я мог судить, привычное расположение вещей не пострадало.

Я стёр свои отпечатки со всех дверных ручек и пошёл к автомобилю.

В Итон-сити я остановился у ближайшей телефонной будки рядом с закусочной.

Я позвонил в Центральное бюро моторов в Миссури.

— Говорит шериф Риордан из Итон-сити, штат Висконсин, — сказал я. — Я нашёл автомобиль с номером удостоверения, зарегистрированного в вашем штате.

На том конце провода взяли карандаш.

— Какой номер?

Я продиктовал ему номер двигателя. Номерной знак может быть с другого автомобиля.

И я сказал ему номер, который списал в сарае у Берта Драйера.

— Мне нужно минут десять — пятнадцать, — сказал он. — Я должен позвонить вам?

— Нет. Я не у себя в кабинете и не скоро буду. Может быть, я сам позволю вам?

Мои затруднения не вызвали у него никаких подозрений. Устанавливать принадлежность автомобиля частному лицу так же несвойственно, как выяснять величину банковского вклада, и он не проявил никакого любопытства к моей персоне.

Через двадцать минут я снова позвонил ему.

— Удостоверение принадлежит Сэму Роджерсу из Сент-Луиса.

— А что насчёт двигателя? От его машины?

— Да. Мы проверили.

Я поблагодарил его и повесил трубку.

Избавляться от, машины — не такое простое занятие, как может показаться. Если сбросить машину с отвесной скалы или утопить в реке, девять шансов из десяти, что кто-нибудь найдёт её и начнёт задавать ненужные вопросы.

Но если разобрать машину на части, разрезать, на кусочки, оставить крыло здесь, дворцу там — на свалке, в лесу или в озере, почти наверняка никто не задастся вопросом, почему здесь оказался тот или иной кусочек. Судя по всему, именно такую участь предназначал машине Сэма Роджерса Берт Драйер.

Но почему?

Предположим, Берт Драйер убил Сэма Роджерса. Зачем он сделал это? Насколько я знал, Берт и Сэм не подозревали о существовании друг друга до того момента, когда Сэм пришёл в «Листон-хаус», и это обстоятельство начисто исключало причины личного свойства. Оставался только один правдоподобный мотив для убийства — деньги.

Сэм Роджерс собирался оставить жену и партнёра. Он закрыл счёт в банке Сент-Луиса и получил по чеку деньги в Милуоки. Сэм носил деньги с собой, и Берт каким-то образом узнал об этом.

Но сегодня Берт был мёртв. Это могло значить только одно — что Берту помогал избавиться от Роджерса некто, кто не доверял Берту до конца или не собирался делиться с ним деньгами Роджерса.

Я позвонил в отель «Вашингтон» и вызвал Ирэн Роджерс.

— Ничем не могу порадовать вас, — сказал я. — Сдаётся мне, что вашего мужа уже нет в живых. Правда, пока это только моё предположение, что он убит.

После некоторой паузы Ирэн Роджерс ответила ровным, лишённым эмоций голосом.

— Расскажите мне подробности.

Я рассказал ей всё, что узнал и что подозревал.

— Вы знали, что у него с собой тридцать пять тысяч долларов?

Вопрос застал её врасплох.

— Мы с Сэмом договорились порвать с Питом после того, как Сэм закончит последний список. Сэм забрал деньги из банка и носил их с собой. Он считал, что так будет удобнее. Мы собирались перебраться на восточное побережье. Вы уже были в полиции?

— Ещё нет. А по-вашему, стоит?

Я не услышал сомнений в её голосе, когда она сказала:

— Нет.

— Когда тело Берта будет найдено, полиция примет во внимание, что я спрашивал, где он живёт. Они спросят меня о причинах моего интереса к убитому, и, чтобы выпутаться, мне придётся рассказать всё, что я знаю.

— Если полиция найдёт тридцать пять тысяч, мне будет очень трудно доказать свои права на них. Ведь Сэм приобрёл их не совсем честным и законным путём. Если вы разыщете деньги раньше полиции и не скажете им об этом, пять тысяч ваши. Вас устраивает моё предложение?

— Вне всяких сомнений. Я сделаю всё возможное.

Когда я вышел из закусочной, то увидел, что на тротуаре меня дожидался Пит Кейбл. Он приветливо ухмылялся.

— Как ваши успехи?

— Я полагал, что вы давно уже уехали.

— Я решил немного задержаться. Здесь больше шансов разузнать всё получше. — Он снял целлофан с сигары. — Сегодня утром я следил за вами. Когда вы уехали, я тоже заглянул в сарай. В этих железках мне почудилось что-то знакомое. Потом ночной дежурный. Потом они разузнают всё про машину и выйдут на Сэма. Они потянут клубочек дальше, и тогда в поле их зрения попадёт Ирэн, вы и, возможно, я. Я не знаю, насколько чисты в этом деле вы, Риган, но я не люблю, когда обо мне узнают слишком много подробностей. Наверное, надо поскорей уезжать отсюда, но мои мозги упорно твердят мне, что, если я хочу выпутаться из этой скверной истории, я должен остаться здесь. Что за чертовщина приключилась с Сэмом? Хотел ли он просто смыться и оставить меня в дураках, или тут кроется что-то другое? Вот что я должен узнать.

— Мне нечего предложить вам, Кейбл. Я сам теряюсь в догадках. — Ия сел в машину, оставив его в полной неопределенности.

Теперь я думал о Пите Кейбле. Был ли он действительно непричастен ко всему этому, как хотел представить мне? Или он всё-таки успел перехватить Роджерса? Тогда какое отношение к этому имеет Берт Драйер? Вряд ли Кейбл подошёл к первому встречному и сказал: «Послушай, мне нужно спрятать подальше одного типа и его машину. Что, если ты поможешь мне в этом? Я нашёл тридцать пять тысяч долларов, мы можем поделить их с тобой». И потом преспокойно укокошил своего нового помощника.

Я посмотрел в зеркало заднего обзора. За мной, держась на небольшом расстоянии, ехал двухцветный «бьюик». Я ожидал этого.

Я остановил машину у небольшого магазинчика и вышел. «Бьюик» остановился метрах в двадцати за моей машиной. Теперь у Кейбла был выбор: ждать меня у парадного вы хода или у заднего. Он не мог быть сразу в двух местах. Наверняка он крыл меня последними словами, но всё же решил держаться моей машины. Если я обману его ожидания, это будет стоить мне прогулки пешком.

Я вышел через задний выход и пошёл к «Листон-хаусу».

Теперь меня интересовала Ирэн Роджерс. Она была замужем уже три года, но непохоже, чтобы Сэм тратил на неё много денег. Он был не из тех людей. Решила ли она, что сейчас самое время прибрать к рукам тридцать пять тысяч — когда деньги были у Сэма, а не в банке?

Нуждалась ли она в Берте, чтобы спрятать концы в виду?

Или Берт просто шантажировал её, и у неё не оставалось иного выхода, как избавиться от него?

Если деньги уже у неё, зачем ей в таком случае нанимать меня? Вряд ли в её интересах, чтобы кто-то докапывался до истины. Она могла просто спрятать деньги, а полиция сообщить, что её муж исчез, — если она хотела создать себе алиби.

Тогда кто был сообщником Берта Драйера? Не Кейбл и не Ирэн, а кто-то третий, о ком я ничего не знал.

Дежурный в «Листон-хаусе» поднял голову при моём появлении.

— Ну как, застали Берта?

— Я стучался, но, по-моему, в доме никого не было.

Дежурный был невысоким. Как Берт. Сколько нужно коротышек, чтобы спрятать одно тело?

В коридоре стоял карточный стол, пинокль был в самом разгаре. Почти всем игравшим было за шестьдесят, а то и за семьдесят. Я закурил сигарету и снова повернулся к дежурному.

— Вы работаете здесь каждый день? — Он вяло улыбнулся.

— Приходится. Я владелец «Листон-хауса». Фрэнк Листон, к вашим услугам. — Он посмотрел в сторону игроков. — Впрочем, это не так тяжело, как может показаться. В воскресенье меня подменяет студент из колледжа. Двадцать один год, но вполне надёжен.

Меня не заинтересовал студент из колледжа. Вряд ли Берт обратился к нему, когда потребовалось скрыть убийство.

— Вы и ночуете здесь? — спросил я.

— Нет. У нас с женой маленький коттедж в Честнуте.

— Давно у вас Берт Драйер?

— Двадцать лет.

Он перевёл взгляд с меня на входную дверь со старомодной латунной ручкой, которую открывал толстяк в форме сержанта полиции.

— Это сержант Старк, — сказал Листон. — Похоже, чем-то всерьёз озабочен.

Старк подошёл к столику.

— Плохие новости, Фрэнк. Берт Драйер мёртв.

У Листона отвисла нижняя губа.

— Мёртв? Несчастный случай?

Старк отрицательно покачал головой.

— К сожалению, нет, Фрэнк. Его застрелили. Джим Хаген повёз Берту бензин и случайно заглянул в кухонное окно. Он увидел Берта лежащим на полу.

Фрэнк Листов неотрывно смотрел на меня. И я почёл за благо вступить в разговор раньше, чем он мог вынудить меня к этому.

— Около часа назад я был у Берта, сержант. Я постучал в дверь, но мне никто не открыл, и я вернулся сюда.

Старк воззрился на меня с повышенным интересом.

— Зачем вам понадобился Берт?

Я показал ему своё удостоверение.

— Миссис Роджерс мне поручила поиски её мужа. Он исчез примерно неделю назад. Я установил, что он зарегистрировался в «Листон-хаусе», провёл в своём номере одну ночь и, по словам Берта Драйера, уехал рано утром. Я пробовал искать в других местах, но неудачно. Поэтому я снова приехал к Берту, надеясь, что он вспомнит что-нибудь ещё, что может помочь мне в поисках.

— Как выглядел этот Роджерс?

Я протянул ему фотографию. Он внимательно изучил её.

— Никогда не видел этого человека здесь. — Он вернул мне фотографию. — Пропавший муж и убийство? Случайное совпадение или одно связано с другим?

— У меня ещё нет выводов, сержант.

— Как вы узнали, что Роджерс останавливался в «Листон-хаусе»?

Я рассказал ему о фокусе с ланчем, который придумали Роджерс и Кейбл. Рано или поздно он узнает об этом, и то, что я сам рассказал ему, должно свидетельствовать в мою пользу.

— Кейбл сейчас в городе. Если вы хотите допросить его раньше, чем он уедет, вы можете найти его на главной улице. Не так давно я видел там его автомобиль.

Я сообщил Старку приметы Кейбла и его машины.

Сержант явно колебался. Видно было, что он понимал, что исчезновение Роджерса и проделки с панчем требуют к себе более пристального внимания. Но связаны ли они с убийством, расследованием которого он сейчас занимался? Всё же Старк решил не упускать случая поговорить с Кейблом.

— Не уезжайте из города ещё некоторое время, Риган. Вы можете понадобиться мне.

Когда он ушёл, я позвонил Ирэн Роджерс.

— Полиция обнаружила труп. Меня уже допрашивали.

— Что вы сказали им?

— Только то, что я ищу вашего мужа. Мы говорила о панче, но я не сказал, что ваш муж имел с собой тридцать пять тысяч долларов.

— Всё равно они узнают об этом.

— Но если ни я, ни вы не скажем, кто сделает это? Убийца Берта Драйера? У нас есть шанс найти деньги раньше полиции. Они наверняка придут к вам, когда установят связь между Драйером и вашим мужем. Будьте готовы к этому.

— Хорошо. Я спокойна за деньги.

Я не видел Старка до пяти часов вечера.

Он удобно устроился в одном из кресел в коридоре.

— Мы нашли вашего Роджерса.

Моё удивление было искренним.

— Где он скрывался?

— В земле. — Старк достал сигарету из кармана и закурил. — Мы послали своих людей обследовать участок Берта Драйера. Сначала они обнаружили, яму в фут глубиной за одним из сараев Берта. Очень похоже, что оттуда выкапывали небольшой ящичек. Вроде тех, в которых многие хранят дома личные бумаги.

— Выходит, Берта убили из-за денег?

— Мы тоже подумали об этом, хотя у Берта никогда не водилось много денег. Но потом мы обнаружили в леске за участком кусок свежевскопанной земли. Мы вырыли два с половиной фута и наткнулись на труп Сэма Роджерса.

— Отчего он умер?

— Мы произвели вскрытие сегодня утром. Он умер от сердечного приступа.

Старк стряхнул пепел с сигареты.

— В сарае мы нашли разобранный на части автомобиль. Судя по номеру на блоке цилиндров, он принадлежал Роджерсу. Кстати, сержант из Центрального бюро моторов говорит, что сегодня кто-то уже интересовался этой машиной. Какой-то шериф Риордан из Итон-сити.

— Вы говорили с ним?

— У нас нет шерифа по имени Риордан. — Старк пристально посмотрел на меня. — Вам, конечно, ничего не известно об этом звонке, не так ли, Риган?

Я неплохо разыграл удивление.

— Боюсь, что нет, сержант.

Несколько секунд Старк смотрел в окно.

— В этой задачке очень много неясного, и я постараюсь найти ответ на неё. Пока я могу предположить только одно. Роджерс остановился в «Листон-хаусе». Ночью с ним случился сильный сердечный приступ. Не исключено, что он успел позвонить Берту. Или Берт нашёл его уже мёртвым.

— Эта версия не объясняет, почему Берт решил сам похоронить его.

— Из-за денег. У Роджерса их могло быть достаточно, чтобы заставить Берта сделать то, что, как я предполагаю, он сделал. Он нашёл деньги и решил присвоить их.

— Но почему именно таким способом? Зачем хоронить Роджерса у себя на участке?

— Думаю, он боялся, что кому-то ещё известно о деньгах Роджерса. Его жене, например. Или другим родственникам. Если труп найдут без денег, не миновать расследования и неприятностей для Берта. Деньги и Роджерс должны были исчезнуть. При расследовании полиция пришла бы к выводу, что Роджерс решил исчезнуть — сам, по своим собственным мотивам. Не так уж редко случается.

— Кто и зачем убил Берта?

— Опять же из-за денег. Одно из двух: или кто-то узнал, что у Берта деньги Сэма Роджерса, или кто-то не захотел делиться с ним.

— Когда убили Берта?

— Следователь предполагает, что сегодня утром около десяти.

— У вас есть какие-нибудь предположения?

— У меня была одна хорошая версия. Я грешил на Фрэнка Листона. Он вполне мог быть тем человеком, к которому обратился Берт. У Берта было не так много друзей, и Листон мог позволить ему уговорить себя. Его дело не приносит хорошего дохода. Но если сообщником Берта был Листон, он не мог убить Берта. Он не покидал отеля с девяти утра до моего появления. В коридоре играли в пинокль, все игравшие свидетельствуют, что Листон всё утро сидел за столиком.

Старк поднялся из кресла.

— Я прошу вас ещё немного задержаться в городе. Кроме того, мне нужен адрес миссис Роджерс, я хочу задать ей несколько вопросов.

Я сообщил ему адрес Ирэн Роджерс и, после того, как увидел, что полицейская машина уехала, завёл свою.

Когда я подъехал к «Станции технического обслуживания Торка», мне навстречу вышел тот же парень. На этот раз я показал ему своё удостоверение.

— Вчера вечером я спрашивал у вас о человеке, который выиграл двадцать долларов в панч.

Я показал ему фотографию Сэма Роджерса.

— Это он?

Парень кивнул.

— Да, это он.

— Его звали Сэм Роджерс. Я хочу, чтобы вы рассказали всё, что происходило, когда он был здесь. Всё. Что он делал, что он говорил.

Парень немного помедлил, припоминая.

— Он приехал к нам вечером, около восьми. Просил меня проверить уровень масла, но оказалось, что всё в норме. Потом он сказал, что играл в панч в Ривер-Фоллз и проиграл. Я сказал ему, что у нас тоже есть подставка для панча и что, может быть, у нас ему повезёт. Роджерс выбил двадцать долларов со второй или третьей попытки.

— Он сразу уехал?

— Нет. Он спросил, где находится «Закусочная Харрисона». Я сказал ему, что Харрисон закрывается в семь. Потом Роджерс спросил, где он может переночевать. Я сказал ему, что ниже по улице есть «Листон-хаус».

— Это всё?

— Нет. Он сказал, что у него спустило одно колесо. Прокол случился в дороге, и он был вынужден сам менять его. Торк ответил, что мы очень заняты и не можем сразу заняться его колесом. Это была неправда, но Торк злился на Роджерса из-за панча, и я думаю, он решил отыграться на нём. Роджерс оставил нам колесо и спросил, когда мы открываемся утром. Торк сказал — в девять. Роджерсу это не подходило, он собирался уехать раньше. Торк сказал, что сам принесёт колесо в отель, когда укрепит его. Они договорились, что Роджерс оставит машину на автомобильной стоянке перед отелем. Роджерс сразу же расплатился и уехал.

Я посмотрел в сторону станции. Торк сидел за столиком и заполнял какие-то бланки.

— Торк отнёс колесо в отель?

Парень кивнул.

— Когда Торк вернулся?

— Он не вернулся. Позвонил мне через полчаса и сказал, что плохо себя чувствует. Велел закрыть станцию на ночь. Было без четверти десять.

Я посмотрел на свой автомобиль.

— По-моему, у меня тоже подозрительно мягкие шины. Посмотрите их.

Когда парень занялся моими шинами, я вошёл в здание станции. Торк на секунду оторвался от своего занятия, чтобы взглянуть на меня, но потом снова вернулся к нему.

Я опустил монету в щель колонки и повернул рычаг.

— Хороший город, — сказал я. — Но я слышал, что у вас свои неприятности.

Он посмотрел на меня.

— Какие неприятности?

— Убийство. Какой-то Берт Драйер.

Он снова вернулся к своим бумажкам.

— Да. Я тоже слышал об этом.

Я выдержал небольшую паузу и сказал:

— Впрочем, меня это мало касается. Не мне расследовать, славу богу.

Он воззрился на меня с живейшим интересом.

— В управлении мне поручили розыски некоего Сэма Роджерса, — сказал я. — Мы шли по его следам до Итон-сити, но потом он вдруг исчез.

Он с трудом выдавил из себя вопрос:

— В управлении?

Я кивнул и вытащил из кармана фотографию.

— Вы не видели этого человека?

Его лицо стало непроницаемым.

— У меня плохая память на лица.

Я вздохнул.

— Мы долго шли за ним. У него было с собой на тридцать пять тысяч мусора.

Он покрылся испариной.

— Мусора?

Я кончил заправляться, и вытер пальцы.

— Тридцать пять тысяч долларов. И все фальшивые.

Я вернулся к своей машине, расплатился с парнем и уехал. Через три квартала на некотором возвышении я остановился, устроился в кресле поудобнее и принялся наблюдать за станцией. Думаю, в этот момент я правильно представил себе, как всё происходило. Торк принёс колесо к стоянке у «Листон-хауса». Ему нужен был ключ, чтобы открыть багажник Роджерса. Он нашёл номер Роджерса и постучал. Не получив ответа, Торк вошёл в номер, где увидел Роджерса уже мёртвым.

Что сделал Торк в этой ситуации? Я думаю, он в панике ринулся вниз, к столику дежурного, за которым сидел Берт Драйер. Они вернулись в номер Роджерса уже вдвоём. После того как первое потрясение прошло, оси более внимательно осмотрели комнату. И нашли деньги.

Столько денег в своей жизни они ещё не видели. Уйти просто так, оставив их в комнате с мёртвым Роджерсом, было свыше их сил. Роджерс и всё, что ему принадлежало, должно было исчезнуть без следа.

Потом в Итон-сити приехал я и начал интересоваться Сэмом Роджерсом. Берт позвонил Торку и рассказал ему обо мне. По зрелом размышлении Торк решил, — что без Берта он будет спокойнее. Или, во всяком случае, богаче. Он принудил Берта показать, где тот прятал свою долю, и затем хладнокровно убил его.

Интуиция подсказывала мне, что я не заблуждался.

Сейчас у Торка было тридцать пять тысяч долларов, и, чтобы завладеть ими, он пошёл на убийство. Ему ничего не оставалось, как держаться за них любой ценой.

Но теперь, после моих слов, они стали для него простой бумагой, которая, ко всему прочему, могла отправить его на электрический стул. Он должен сделать попытку избавиться от опасной улики, и чем скорее, тем лучше.

Где Торк мог прятать деньги? В помещении станции обслуживания? Вряд ли. Кроме персонала станции, он должен был опасаться и своих многочисленных клиентов. Риск потерять деньги, если кто-нибудь случайно наткнётся на них, был очень велик.

Дома? Это было больше похоже на истину. Я думаю, что, скорее всего, он предпочёл держать деньги около себя.

Из ворот станции выехал пикап; за рулём сидел Торк. Я развернулся и поехал следом, стараясь держаться двумя кварталами сзади, чтобы между нами было, по крайней мере, две машины.

Примерно через милю он свернул с главной улицы, и я снизил скорость. Дома стали быстро редеть, пока окончательно не перешли в самые настоящие сельские постройки.

Он съехал с дороги позади небольшого домика, расположенного на участке в несколько акров. Когда я проезжал мимо, он уже вышел из машины и размашисто шагал к гаражу.

Я выбрал место, где можно остановить машину и наблюдать за его действиями, без риска быть замеченным.

Я был уверен, что он приехал за деньгами. Решит ли он сжечь их? Опасность такого поворота событий была не исключена, но мне уже доводилось замечать, что большинство местных жителей держат у себя горелки, чтобы отапливать дом, и очень немногие используют их для того, чтобы жечь мусор. Если он выйдет из гаража и направится к дому, мне придётся действовать очень быстро.

Когда Торк вышел из гаража, в его руках был свёрток размером с обувную коробку. Он снова сел в пикап и, когда выехал на дорогу, повернул машину в мою сторону.

После того как он проехал мимо, я включил стартер. Теперь я держал Торка на расстоянии полумили от себя, позволяя другим машинам вклиниваться между нами, но не теряя пикап из вида.

Пикап въехал на мост, перекинутый через небольшую речушку, и остановился.

Когда я проезжал мимо него, то прикрыл лицо одной рукой, закуривая сигарету, но он даже не посмотрел в мою сторону. Он поднял капот и сосредоточенно копался в моторе.

Я доехал до первого холма и остановил машину на обочине дороги. Мне пришлось пройти немного пешком в обратную сторону до места, откуда я мог отчётливо видеть мост и машину Торка.

Капот был по-прежнему поднят, и Торк не отходил от машины. Несколько раз он разгибал спину и насторожённо оглядывал дорогу, выжидая, когда она опустеет. Этот момент наступил минут через семь-восемь.

Торк быстро вытащил из кабины свёрток и швырнул его в реку. Затем он сел в пикап и направился к Итон-сити.

Я бросился к своей машине и поехал к мосту. Течение было спокойным, и, если Торк даже не снабдил свёрток лишним грузом, тот не мог уплыть далеко, но я всё же надеялся на его предусмотрительность.

Под мостом я снял шорты. Река была неширокой — футов шестьдесят, не больше — и неглубокой. Вода доходила мне только до груди. Я сделал в воде шесть кругов, переходя от отмели к отмели, пока не наступил на свёрток.

Я вытерся парой носовых платков и только после этого, уже в машине, вскрыл свёрток. В свёртке было две коробки, в которых, сухие и нетронутые, лежали тридцать пять тысяч долларов. Я знал, что одна из коробок когда-то принадлежала Берту Драйеру.

Теперь я ехал на север и по дороге миновал два маленьких городка, пока в третьем не нашёл автобусную станцию с автоматическими камерами хранения. Я выбрал ячейку, опустил в щель монетки, захлопнул дверцу и поехал обратно в Итон-сити.

Я склонялся к тому, что полиция — в конце концов, выйдет на Торка. Он расскажет им, почему он убил Берта Драйера и где выбросил свёрток с деньгами. Они прочистят дно реки драгой, но, в конце концов, прекратят поиски, найдя течение достаточно сильным, чтобы унести свёрток.

А тридцать пять тысяч долларов? Пять для меня и тридцать для Ирэн Роджерс?

Я улыбнулся.

Я скажу Ирэн, что близко не подходил к её деньгам.

Ей будет нелегко пережить это известие, но думаю, что мы, в конце концов, поладим. Ирэн, я и, может быть, Кейбл.

На меня произвёл впечатление их трюк с подставками для панча.

 

Собирательный образ

[18]

Сержант Уолтерс оглядел слушателей полицейской академии.

— Насколько известно, мы ни разу не видели его. Тем не менее, мы полагаем, что знаем, как выглядит этот взрывник и какой он человек. — Сержант улыбнулся. — Остаётся самая малость: разыскать его. — Он повернулся к доске и нацарапал мелом какую-то цифирь. — На сегодняшний день взорвано четыре бомбы, погибли три человека, шестеро получили тяжёлые увечья, двадцать три отделались царапинами. — Сержант снова окинул взором сидевших перед ним курсантов.

— Вам нередко доводится слышать присловья типа «внешность обманчива» или «не суди о книге по обложке», и всё же научная криминалистика доказала: преступники того или иного «профиля» зачастую поразительно схожи между собой. Они одинаково думают и даже почти одинаково выглядят. — Сержант Уолтерс сверился с настенными часами. Было три минуты девятого утра. — Мы знаем, например, что люди, подделывающие чеки на мелкие суммы, обычно жаждут попасться и вернуться на нары. В тюрьме они находят общество, более близкое им по духу, чем на воле.

Сержант был худощав, строен и выглядел просто сногсшибательно в своём безукоризненно сшитом и отутюженном мундире.

— Кое-что мы знаем и о взрывниках. — Он снова повернулся к доске и взял мелок. — В нашем городе, считая и предместья, проживает приблизительно четыре миллиона человек.

Он написал 4 000 000, потом зачеркнул, вывел чуть ниже: 2 000 000 и снова улыбнулся.

— Около половины можно исключить сразу: наш взрывник — мужчина.

Я осмотрел контакты. Они были чистые, ни пятнышка ржавчины. Часовой механизм работал безупречно. Я кивнул. Да, в моей последней неудаче повинна не механика. Я угадал: подвели севшие батарейки: взрывателю просто не хватило напряжения. Обычно на картонках с батарейками указан срок годности, но на сей раз я приобрёл дешёвые, выпущенные какой-то захудалой фирмой. Вполне возможно, что они, к тому же, долго валялись на прилавке, дожидаясь своего покупателя.

По ступеням подвальной лестницы дробным эхом прокатился истошный крик моей сестрицы Полы:

— Гарольд, завтрак стынет!

Я накрыл бомбу тряпицей, погасил лампу над верстаком и поднялся в кухню.

— Руки вымой! — велела мать. — Они у тебя чернее ночи.

Я сходил в ванную, вернулся и сел за кухонный стол.

— Что-то у меня сегодня нет аппетита, маменька.

— Съесть всё до последней крошки! — приказала она. — Без доброго завтрака весь день насмарку. Пей свой апельсиновый сок…

— Теперь мы можем исключить ещё полтора миллиона человек, — продолжал сержант Уолтерс. — Взрывник — зрелый мужчина в возрасте от сорока пяти до шестидесяти пяти лет.

Какой-то курсантик в первых рядах поднял руку.

— А как же тот мальчишка Джонсон? Ему и двадцати не было.

— Верно говорите, О'Брайен, — согласился сержант. — Но Джонсон бомбил только полицейские участки и ничего другого. Впервые он попался в двенадцатилетнем возрасте и с тех пор был убеждён, что все полицейские ненавидят и преследуют его, вот и давал сдачи в меру своего разумения. Действовал тупо и прямолинейно, как и подобает молокососу. — Уолтерс положил мелок на полочку под доской и вытер пальцы белоснежным платком. Но сейчас мы имеем дело со взрывником, который поднимает на воздух всё без разбора. Оставляет бомбы в подземке, в автобусах, в любых местах скопления людей.

О'Брайен, рыжеволосый парень с чуть раскосыми глазами, опять тянул вверх руку.

— Но почему ему непременно должно быть от сорока пяти до шестидесяти пяти лет?

— Такой вывод — итог нашего опыта расследования преступлений этого типа. — Уолтерс передёрнул плечами. — Мы не можем сказать, почему взрывники принадлежат к этой возрастной группе. Возможно, потому, что до сорока пяти лет они ещё надеются, что их трудности разрешатся сами собой, а после шестидесяти пяти им уже на всё наплевать.

Моя сестрица имеет привычку читать за завтраком газеты.

— На передовице про взрывы уже не пишут, — заметила она.

Я допил сок и поставил стакан.

— А на кой про них писать? Уже восемь дней, как ничего не взрывается.

— Гарольд, — спросила мать, — какой подарок ты хотел бы получить ко дню рождения?

— Маменька, мне стукнет сорок шесть. По-моему, самое время забыть о днях рождения.

— Я убеждена: людей всегда надо спрашивать, — не унималась мать. — А то ещё купишь что-нибудь ненужное. Думаю, тебе не помешает обзавестись парой новых белых сорочек.

Пола развернула газету.

— Ага, вот, кое-что есть. Впрочем, это всё перепевы старого.

— Не сыпь так много сахару, Гарольд, — сказала мать.

Поле следовало бы заделаться суфражисткой, тогда она была бы совершенно счастлива.

— Почему все убеждены, что бомбы подкладывает мужчина? — спросила она.

— Потому, — ответил я, потягивая кофе, — что у женщины тонкая и нежная душа. Таково всеобщее мнение.

Пола злобно зыркнула на меня.

— Неужели ты и впрямь пытаешься насмехаться надо мной?

— Дети, дети, — вмешалась мать. — Я не потерплю перепалок за столом. Пола, сейчас же отложи газету.

О'Брайен снова поднял руку.

— А почему это не может быть женщина?

Сержант улыбнулся.

— Женщина способна представлять опасность для общества в качестве, скажем, разносчицы бацилл тифа. Но только не как бомбометательница. — Сержант Уолтерс стряхнул с обшлагов меловую пыль. — Мы можем и дальше продолжать наши логические выкладки, не рискуя ошибиться. Взрывник не женат. Вероятно, живёт вместе с матерью. Или со старшими сёстрами. Или с тётушками. Человек он неприметный, и, если на него обращают внимание, то лишь благодаря его вежливости и предупредительности. Он охотно оказывает мелкие услуги. Чёрт возьми, да он может оказаться соседом любого из нас! Вероятно, он не курит и почти не потребляет спиртного.

О'Брайен усмехнулся.

— А по-моему, пропускает стопочку для храбрости, прежде чем подложить очередную бомбу.

Сержант покачал головой.

— Нет. Выпив, люди такого склада либо засыпают, либо начинают блевать. Этот человек — изнеженный толстяк.

— Но зачем он убивает невинных людей?

— О людях он и не думает. Его цель — не они. Он считает, что, устраивая взрывы, мстит фирме, из которой его уволили. Или банкиру, который, как ему кажется, когда-то ограбил его. Или начальству, не давшему ему повышения по службе, которого, опять же, по его собственному мнению, он вполне заслуживал.

— Вечером пойдём к дядюшке Мартину, — объявила мать. — Мы не видели его уже неделю, а между тем нам следовало бы более исправно навещать родственника.

— Дядюшка Мартин — старый зануда, — презрительно бросила Пола.

Мать налила себе ещё кофе.

— Ты права, дочь, но не забывай, что у него только две радости в жизни — общение с нами и турецкая баня.

— Сегодня я могу задержаться на службе, маменька, — сказал я. — Надо обработать счёт Эванса. Не знаю, управлюсь ли к пяти часам.

Пола гаденько улыбнулась.

— Я слышала, неделю назад Корриган получил повышение. А тебя, надо полагать, опять обошли.

— Надо полагать, — сухо ответил я.

— Кадровая политика, — вставила мать.

— Тебе почти сорок шесть, — сказала Пола. — Неужели ты так никогда и не выбьешься в люди?

— Каждый человек на что-то надеется.

— Знаешь, ты просто бесхребетный слюнтяй! — взорвалась моя сестра. — Вот и застрял на этой должностишке!

— О тебя ноги вытирают, а ты и рад, — поддержала её мать. — Пользуются твоей добротой. Ведь Корриган получил должность, которую, по справедливости, надо было предложить тебе.

— Да плевал я на эту должность, — ответил я. — Мне уже не обидно. К тому же, Корриган — славный малый.

Тут я, конечно, лукавил. Корриган ни бельмеса не смыслил в бухгалтерии и повышением своим был обязан заурядной подсидке. Интересно, подумал я, а в других учреждениях такая же кадровая политика?

— Доедай яичницу, Гарольд, — велела мать. — И про бекон не забудь.

Пола злобно расхохоталась.

— Да он и так на снеговика похож!

— Ничего подобного, — ответил я.

— Ay нас… то есть, у полицейского управления, есть что-нибудь конкретное? — не унимался О'Брайен. — Улики? Следы? Что-нибудь, кроме домыслов?

Сержант Уолтерс почувствовал лёгкое раздражение.

— Кроме, как вы выразились, домыслов, у нас нет ничего.

— Отпечатки пальцев?

Уолтерс рассмеялся.

— Будь у нас отпечатки, неужели этот бомбовоз до сих пор разгуливал бы на воле?

— Я имел в виду другое. Может, у нас есть его отпечатки, только они нигде не зарегистрированы. Даже в Вашингтоне.

— Нет, отпечатками мы не располагаем, хотя изучили все найденные фрагменты бомб, клочки обёрточной бумаги и обрывки бечёвки. Ничего.

— Разве Тайсона поймали не благодаря отпечаткам пальцев? — продолжал наседать на сержанта О'Брайен.

Уолтерс кивнул.

— Именно так. Но тогда мы завладели целой бомбой, которая не взорвалась, и обнаружили на одной из батареек отпечатки большого и указательного пальцев. — Сержант ненадолго задумался. — Причём это были отпечатки не Тайсона, а продавца из скобяной лавки. Мы нашли эту лавку и просто следили за каждым покупателем, который приобретал батарейки для фонарика. — Уолтерс усмехнулся. — Тайсону было пятьдесят два года. Пухленький добродушный человечек, живший в доме двух своих тётушек, старых дев. В подвале мы нашли рулон обёрточной бумаги, и тот кусок, в который была запакована бомба, идеально состыковался с концом рулона. Так Тайсон угодил на электрический стул. — Сержант Уолтерс мечтательно вздохнул. — Эх, кабы нам удалось завладеть каким-нибудь изобретением этого новатора, прежде чем оно взорвётся…

Есть люди, которым не только не вредно, но даже полезно иметь несколько фунтов лишнего веса, и я убеждён, что принадлежу к их числу.

— А почему, собственно, ты считаешь, что созерцать тебя — такое уж большое удовольствие? — спросил я Полу. — Ведь ты — кожа да кости. И долговязая. И сидишь у меня на шее.

На щеках сестры вспыхнули два багровых пятнышка.

— Я совершенно не костлява. Просто слежу за своим весом.

— Не понимаю, зачем, — елейным голоском вымолвил я, — если мужчины даже не смотрят в твою сторону.

— Жирный болван! — прошипела Пола.

— Похоже, тебе придётся покупать мужа за деньги, — со злорадной ухмылкой продолжал я. — Надо полагать, когда-нибудь ты так и сделаешь.

— Дети, дети! — рассердилась мать. — Неужели нельзя обойтись без этих перебранок? — Она громко стукнула ложкой по столу. — Допивай кофе, Гарольд, тебе уже пора.

Я взглянул на часы, которые показывали четверть девятого, и спросил:

— У нас есть фонарик?

— Кажется, да, — ответила мать. — Посмотри в кладовке.

Я отыскал фонарь, извлёк из него батарейки и спустился в подвал. Бомба должна была взорваться вчера в половине пятого вечера, но ни по радио, ни по телевизору ни о каких взрывах не сообщили, и, в конце концов, я с огорчением признал, что механизм не сработал. Пришлось ехать на Двенадцатую авеню, к автовокзалу, и незаметно забирать адскую машину. У полицейских великолепная криминалистическая лаборатория, и если им в руки попадёт неразорвавшаяся бомба, это будет очень скверно: никогда не знаешь, что они могут обнаружить.

Я заменил батарейки и снова испытал механизм. На сей раз всё заработало, как надо. Протерев детали бомбы носовым платком, я натянул перчатки и снова собрал её, поставив счётчик времени на половину второго пополудни. Потом я сунул устройство в картонку из-под башмаков, оторвал от рулона кусок обёрточной бумаги, тщательно завернул коробку и перевязал её бечёвкой, подумав при этом, что следующую бомбу, наверное, придётся поместить в водонепроницаемый мешок. Свёрток не представлял ни малейшей опасности, но я обращался с ним крайне осторожно. Поднявшись наверх, я положил бомбу на кухонный стол и сказал:

— Отвези её на автобусную станцию на Шестьдесят восьмой авеню. Взрыватель сработает в половине второго.

Пола поморщилась.

— Не мог, что ли, выбрать более приличное место? Там же трущобы. Женщине на улице показаться нельзя, того и гляди изнасилуют.

— Тебе это не грозит, — желчно ответил я.

Мать горестно вздохнула.

— Сколько ещё ждать? — спросила она. — Когда же мы, наконец, взорвём дядюшку Мартина?

— На следующей неделе, — пообещал я. — Но и после этого придётся подложить ещё несколько бомб, иначе полиция заподозрит, что у взрывника есть какой-то разумный мотив. Если, конечно, мы хотим унаследовать дядюшкин миллион.

— Ой, как же я мечтаю своими руками подложить под него адскую машину! — кровожадно проговорила Пола, и я уловил в её словах отголоски теорий Фрейда.

— Это невозможно! — резко ответил я. — Сама знаешь: дядюшка Мартин никуда не ходит. Только в турецкую баню. Поэтому бомбу подложу я.

— Ну, и сколько людей, по-вашему, соответствует этому собирательному образу? — спросил О'Брайен.

— Трудно сказать, — ответил сержант Уолтерс. — Хорошо бы заиметь картотеку с данными на всех местных жителей и пропустить эти данные через вычислительную машину фирмы «Ай-Би-Эм». Но увы. По моей оценке, таких людей около тридцати тысяч.

— Да, немало. К тому же, они рассеяны по всему городу.

Уолтерс не мог не согласиться с въедливым курсантом.

К пяти часам я всё-таки управился со счётом Эванса и попал домой без четверти шесть, когда сержант Уолтерс загонял в гараж свою машину.

Я почти ничего не знаю о сержанте Уолтерсе. Слышал, что он служит в управлении полиции и занимается какой-то бумажной работой.

Кивнув мне, он зашагал к дому. Мы уже десять лет соседствуем с ним в этом особняке на две семьи и пользуемся одним гаражом, и всё же я сомневаюсь, что сержант узнает меня, если встретит на улице.

Это очень печально. Похоже, люди вообще не замечают меня.

 

Орёл или решка

[19]

— Я гражданин и исправный налогоплательщик, — заявил я. — И требую, чтобы вы по окончании своей опустошительной деятельности всё вернули в первоначальное состояние.

— Пусть это вас не беспокоит, мистер Уоррен, — сказал инспектор полиции сержант Литтлер. — Городские власти об этом позаботятся. — Он улыбнулся. — Независимо от того, найдём мы что-нибудь или нет.

Он, разумеется, имел в виду тело моей жены. Пока они его не нашли.

— Для этого вам придётся потрудиться, сержант. Весь сад перекопан. Лужайка похожа на вспаханное поле. Вы перевернули вверх ногами весь дом, а теперь, я вижу, ваши люди тащат в подвал отбойный молоток.

Мы сидели на кухне, и Литтлер не спеша потягивал кофе. Он всё ещё был преисполнен уверенности.

— Общая площадь Соединённых Штатов составляет три миллиона двадцать шесть тысяч семьсот восемьдесят девять квадратных миль, включая водоёмы.

Он явно выучивал такие цифры специально для подобных случаев.

— Включая Гавайские острова и Аляску? — язвительно спросил я.

Он не рассердился.

— Их, я думаю, мы можем исключить. Как я уже сказал, общая площадь Соединённых Штатов три миллиона двадцать шесть тысяч семьсот восемьдесят девять квадратных миль. Это горы, города, фермы, озёра и пустыни. И тем не менее, если человек убивает свою жену, он неизменно закапывает её на своей территории.

Естественно, подумал я. Самое безопасное место. Если это сделать в лесу, то какой-нибудь бойскаут в поисках наконечников для стрел непременно наткнётся на неё.

Литтлер снова улыбнулся.

— Каков точный размер вашего участка?

— Шестьдесят на сто пятьдесят футов. Вы хотя бы понимаете, что я потратил годы на то, чтобы создать в саду слой плодородной почвы? Ваши люди подняли весь дёрн, повсюду вылезает глина.

После двух часов, которые он провёл здесь, он всё ещё был уверен в успехе.

— Боюсь, у вас будут более серьёзные причины для беспокойства, чем плодородная почва, мистер Уоррен.

Через окно кухни я видел задний двор. Восемь или десять человек, служащих городского управления, под присмотром полиции серией траншей перекапывали мой двор. Литтлер наблюдал за ними.

— Мы очень основательны. Возьмём на анализ сажу из вашей трубы, тщательно проверим пепел в камине.

— У меня отопление на мазуте. — Я налил себе ещё кофе. — Я не убивал жену. В самом деле, не знаю, где она.

Литтлер взял ещё сахару.

— Тогда как же вы объясняете себе её отсутствие?

— Да никак не объясняю. Эмили просто упаковала ночью чемодан и ушла от меня. Вы заметили, что часть её вещей исчезла?

— Откуда я могу знать, что у неё было? — Литтлер взглянул на фотографию моей жены, которую я ему дал. — Не сочтите за бестактность, но почему вы на ней женились?

— По любви, конечно.

Это было совершенно неправдоподобно, и даже сержант этому не поверил.

— Ваша жена была застрахована на десять тысяч долларов, не так ли? И в вашу пользу?

— Да. — Страховка, конечно, имела значение, но не главное. Основная причина, по которой я избавился от Эмили, была весьма уважительной — я больше не мог её выносить.

Нельзя сказать, что, когда я женился на Эмили, я был охвачен пылкими чувствами. Это мне не свойственно. Думаю, что я вступил в брак главным образом под влиянием общественных представлений, что не следует слишком долго оставаться холостяком.

Мы с Эмили работали в Компании бумажной продукции Маршалла. Я — в качестве старшего бухгалтера, Эмили же была добросовестной машинисткой без каких-либо видов на замужество. Она была заурядной, тихой, скромной женщиной. Одеваться хорошо не умела; беседы её ограничивались обсуждениями погоды. Единственным её интеллектуальным занятием было беглое просматривание газет.

Короче говоря, она была идеальной женой для человека, в представлениях которого брак — это некое соглашение, а не романтический союз.

Но совершенно поразительно, как, заручившись законным браком, заурядная, тихая, покорная женщина смогла превратиться во властную и сварливую жену. Она могла быть хотя бы признательна мне.

— Какие у вас были отношения?

Плохие. Но я ответил иначе:

— У нас были разногласия. Но у кого их нет?

Сержант, однако, был хорошо информирован.

— По словам ваших соседей, вы с женой почти непрерывно ссорились.

Говоря о соседях, он, конечно же, имел в виду Фреда и Вильму Триберов. Поскольку у меня угловой участок, их дом — единственный, находящийся непосредственно рядом с ним. Я сомневаюсь, чтобы голос Эмили долетал через сад до Моррисонов. Но и это было возможно. По мере того как она прибавляла в весе, её голос крепчал.

— Триберы слышали, как вы с женой спорили практически каждый вечер.

— Они могли что-нибудь слышать только в перерывах между своими ссорами. И это ложь, что они слышали нас обоих. Я никогда не повышал голоса.

— Последний раз вашу жену видели в пятницу вечером, в шесть тридцать, когда она входила в дом.

Да, она как раз вернулась из супермаркета с консервированным обедом и мороженым. Это был почти единственный её вклад в искусство кулинарии. Я сам готовил себе завтрак, на ланч я ходил в кафетерий компании, а вечером либо самостоятельно готовил еду, либо ел что-нибудь из того, что требуется разогревать сорок минут при 350 градусах.

— Может, кто-то и видел её в последний раз, — возразил я. — Я же видел её вечером, когда мы были одни. А проснувшись утром, обнаружил, что она упаковала вещи и ушла.

Внизу отбойный молоток начал долбить бетонный пол. От него было столько шуму, что я был вынужден закрыть дверь чёрного хода, ведущую в подвал.

— Кто же всё-таки видел Эмили последним?

— Мистер и миссис Трибер.

Между Эмили и Вильмой, несомненно, было сходство. Обе они превратились в дородных женщин с мужским характером и карликовыми мозгами. Фред Трибер — тщедушный мужчина с водянистыми — то ли по природе, то ли поблёкшими за время супружества — глазами. Но он неплохо играл в шахматы и искренне восхищался присущей мне решительностью, которой ему не хватало.

— В тот вечер в полночь, — сказал сержант Литтлер, — Фред Трибер слышал неземной вопль из вашего дома.

— Неземной?

— Именно так он выразился.

— Фред Трибер лгун, — решительно заявил я. — Полагаю, его жена тоже это слышала?

— Нет. У неё крепкий сон. Но его это разбудило.

— Разбудил ли этот так называемый «неземной» вопль Моррисонов?

— Нет. Они спали, и к тому же они живут на значительном расстоянии от вашего дома. А Триберы всего лишь в пятнадцати футах. — Литтлер набил свою трубку. — Фред Трибер раздумывал, будить ли жену, но решил этого не делать. Она, кажется, с характером. Но заснуть он, однако, не мог. Позже, в два часа ночи, он услышал шум из вашего двора. Он подошёл к окну и там, при свете луны, увидел, как вы копали в саду. Наконец он собрался с духом, чтобы разбудить жену. Они оба видели вас.

— Жалкие шпионы. Так вот откуда вы всё это узнали?

— Да. Почему вы взяли такую громадную коробку?

— Единственная, которую я смог найти. Но по форме она даже близко не похожа на гроб.

— Миссис Трибер думала об этом всю субботу. И когда вы сообщили ей, что ваша жена «уехала и некоторое время её не будет», она, наконец, решила, что вы… э-э… привели тело вашей жены в более компактный вид и похоронили её.

Я налил себе ещё кофе.

— Ну хорошо, и что же вы нашли?

— Мёртвую кошку. — Сержант смутился.

Я кивнул.

— И, следовательно, я виновен в захоронении кошки.

Он улыбнулся.

— Но вы об этом умолчали, мистер Уоррен. Сначала вы отрицали, что вообще что-то захоронили.

— Я считал, что кошки не входят в вашу компетенцию.

— А когда мы обнаружили кошку, вы утверждали, что она умерла естественной смертью.

— Значит, тогда мне так показалось.

— Кошка принадлежала вашей жене, и кто-то раздробил ей череп. Это очевидно.

— У меня нет привычки изучать дохлых кошек.

Он курил свою трубку.

— По моей версии, после того как вы убили свою жену, вы разделались и с кошкой. Возможно, потому, что её присутствие напоминало вам о жене. Или потому, что кошка видела, как вы избавлялись от тела вашей жены, и могла бы вывести нас…

— Право же, сержант, перестаньте, — сказал я.

Он покраснел.

— Но ведь известно же, что животные раскапывают землю в тех местах, где похоронены их хозяева. Собакам, например, это свойственно. Почему бы этого не делать и кошкам?

Я и вправду призадумался над этим. А почему бы не кошкам? Литтлер некоторое время прислушивался к отбойному молотку.

— Когда мы получаем сообщение, что кто-то исчез, наша обычная процедура — это отправить сведения в Бюро по пропавшим. Потом мы выжидаем. Почти всегда через неделю-другую пропавший человек возвращается домой. Обычно после того, как у него кончаются деньги.

— Но, боже мой, почему же тогда вы не поступили так же и на этот раз? Я уверен, что через несколько дней Эмили вернётся домой. Насколько я знаю, она взяла с собой только около ста долларов, а она смертельно боится оказаться перед необходимостью самой себя содержать.

Он ухмыльнулся.

— Когда мы узнаём об исчезновении жены, о человеке, который слышит пронзительный крик, и о двух свидетелях мистического захоронения в саду при лунном свете, мы понимаем, что налицо все признаки преступления. Мы не можем позволить себе ждать.

Как и я. Кроме всего прочего, тело Эмили не может храниться вечно. Вот почему я убил кошку и позаботился о том, чтобы меня видели, когда я закапывал коробку. Но я сказал кислым голосом:

— И поэтому вы незамедлительно хватаете лопаты и начинаете крушить частное владение? Я вас предупреждаю, что подам в суд, если каждый колышек, камень, кирпич и щепотка чернозёма не будут возвращены точно на своё место.

Литтлер был невозмутим.

— И далее. На коврике в вашей спальне мы обнаружили кровь.

— Уверяю вас, это моя собственная кровь! Случайно разбил стакан и порезал руку. — Я опять показал ему заживающий порез. Это не произвело на него впечатления.

— Отговорка, чтобы объяснить это пятно, — сказал он. — Вы специально порезались.

Он, конечно, был прав. Пятно на коврике понадобилось мне в случае, если остальных обстоятельств будет недостаточно для того, чтобы полиция начала поиски.

Я увидел Фреда Трибера, который, облокотившись на забор, разделявший наши территории, наблюдал, как люди сержанта разрушают мой участок.

Я встал.

— Пойду поговорю с этим созданием.

Литтлер последовал за мной во двор. Я прошёл между кучами земли к забору.

— Полагаешь, это был акт добрососедства?

Фред Трибер сглотнул.

— Но, Альберт, я не имел в виду ничего плохого. Я не думаю, что ты действительно это сделал, но ты же знаешь Вильму с её воображением.

Я взглянул на него со злостью.

— В шахматы мы больше никогда с тобой не играем. — Я повернулся к Литтлеру. — Почему вы так уверены, что я избавился от жены именно здесь?

Литтлер вынул трубку изо рта.

— Ваша машина. В пятницу, в половине шестого вечера, вы приехали на ней на станцию обслуживания. Вам её смазали и сменили масло. Служащий, как обычно, наклеил этикетку на стояк двери изнутри, отметив на ней время, когда была закончена работа, и пробег автомобиля по спидометру на тот момент. С тех пор вы проехали на машине лишь восемь десятых мили. И это как раз расстояние от станции до вашего гаража. — Он улыбнулся. — Другими словами, вы поехали на машине прямо домой. По субботам вы не работаете, сегодня воскресенье. Ваша машина не трогалась с места с пятницы.

Я рассчитывал, что полиция заметит эту этикетку. Если бы этого не случилось, мне бы пришлось обратить их внимание на неё как-нибудь по-другому. Я слегка улыбнулся.

— А вам не приходило в голову, что я мог отнести её тело на какой-нибудь пустырь поблизости и закопать там?

Литглер снисходительно хмыкнул.

— Ближайший пустырь находится более чем в четырёх кварталах. Представляется маловероятным, чтобы вы несли её тело по улицам так далеко, даже ночью.

Трибер перевёл взгляд с группы мужчин на моей клумбе.

— Альберт, поскольку ваши георгины всё равно уже выкопаны, не хотите ли поменять свои Розовые Гордон на мои Янтарные Голиаф?

Я развернулся на пятках и прошествовал обратно к дому. Медленно приближался вечер, и постепенно, по мере того как Литтлер получал сообщения от своих людей, уверенность исчезала с его лица.

Темнело, и в полседьмого отбойный молоток в подвале смолк.

Сержант Чилтон вошёл в кухню. Он выглядел усталым, голодным и расстроенным, брюки его были запачканы глиной.

— Внизу ничего. И вообще абсолютно ничего.

Литтлер сжал зубами трубку.

— Ты уверен? Вы везде смотрели?

— Клянусь головой, — ответил Чилтон. — Если бы тело было где-то здесь, мы бы его нашли. Люди во дворе тоже закончили.

Литтлер свирепо посмотрел на меня.

— Я знаю, что вы убили свою жену. Я чувствую это.

Есть что-то жалкое в том, когда обычно разумный человек взывает к своей интуиции. Но как бы то ни было, в данном случае он был прав.

— А не приготовить ли мне сегодня вечером печёнку с луком, — бодро сказал я. — Целую вечность её не ел.

С заднего двора в кухню вошёл полицейский.

— Сержант, я только что говорил с этим… соседом Трибером.

— Ну и что? — нетерпеливо потребовал Литтл ер.

— Он говорит, что у мистера Уоррена есть летний домик на озере в округе Байрон.

Я чуть не уронил пакет с печёнкой, который вынул из холодильника.

Этот идиот Трибер со своей болтовнёй!

У Литтлера расширились глаза. Его настроение мгновенно изменилось, и он, довольный, засмеялся.

— Вот оно! Они всегда, всегда закапывают их на своей собственной земле.

Наверное, я побледнел.

— И ногой не смейте ступить на эту землю! С тех пор как я её купил, я вложил в неё две тысячи долларов, а после вторжения ваших вандалов от неё ничего не останется.

Литтл ер рассмеялся.

— Чилтон, захватите несколько прожекторов и соберите людей. — Он повернулся ко мне. — Ну, и где же находится ваше скромное убежище?

— Я категорически отказываюсь отвечать. Вы же знаете, я никак не мог добраться туда. Вы забыли, что по спидометру моего автомобиля видно, что я никуда не уезжал с вечера пятницы.

Он преодолел это препятствие:

— Вы могли перекрутить спидометр назад. Ну, так где же находится коттедж?

Я скрестил руки на груди, Литтлер улыбнулся.

— Я отказываюсь отвечать.

— Бессмысленно тянуть время. Или вы собираетесь прокрасться туда ночью, выкопать её и закопать где-нибудь в другом месте?

— У меня нет подобных намерений. Но я настаиваю на своём конституционном праве хранить молчание.

Литтлер позвонил по телефону местным властям в округ Байрон, и через сорок минут у него был точный адрес моего коттеджа.

— А теперь слушайте, — угрожающе произнёс я, когда он, наконец, положил трубку телефона. — Вы не смеете устроить там такой же погром, как здесь. Я немедленно позвоню мэру и добьюсь, чтобы вас уволили.

Литтлер был в хорошем настроении и потирал руки.

— Чилтон, проследи, чтобы завтра сюда приехали рабочие и всё вернули на своё место.

Я проводил Литтлера до двери.

— Каждый цветок, каждый кусочек дёрна, иначе я свяжусь со своим адвокатом.

Печёнка с луком в тот вечер не доставила мне удовольствия. В половине двенадцатого раздался тихий стук в заднюю дверь, и я пошёл открыть её.

У Фреда Трибера был сокрушённый вид.

— Прошу меня извинить.

— Какого чёрта ты упомянул о коттедже?

— Мы разговаривали, и у меня просто сорвалось с языка.

Я с трудом сдерживал гнев.

— Они там всё разрушат. И как раз после того, как мне удалось сделать отличный газон.

Взбешённый, я мог ещё долго продолжать в том же духе, но взял себя в руки.

— Твоя жена спит?

Фред кивнул.

— До утра она не проснётся. Ночью она никогда не встаёт.

Я взял шляпу и пиджак и пошёл с Фредом к нему в подвал.

В прохладном месте под брезентом лежало тело Эмили. Я считал, что на некоторое время это вполне подходящее место. Вильма никогда не спускается вниз, за исключением тех дней, когда устраивает стирку.

Мы с Фредом перенесли Эмили обратно в мой дом и положили в подвал. Впечатление было такое, что там прошло сражение. Мы опустили её тело в одну из глубоких ям и насыпали сверху около полутора футов глины и земли. На этом мы свою задачу выполнили. Фред выглядел несколько нервным.

— Ты уверен, что они не найдут её?

— Конечно, нет. Лучше всего прятать там, где уже искали. Завтра сюда вернутся рабочие. Закопают ямы и восстановят пол.

Мы поднялись в кухню.

— Я действительно должен ждать целый год? — жалобно спросил Фред.

— Безусловно. Мы не можем шутить с такими вещами. Месяцев через двенадцать или около того ты можешь убить свою жену, а я спрячу её у себя в подвале, пока у тебя в доме не закончат поиски.

Фред вздохнул.

— Как ещё долго её терпеть! Но всё правильно, мы честно бросили монету, и ты выиграл. — Он откашлялся. — Ты ведь не всерьёз это сказал, правда, Альберт?

— Что сказал?

— Что никогда больше не будешь играть со мной в шахматы?

Когда я подумал о том, что в этот момент полиция творит с моим коттеджем и садом, я был готов сказать ему, что именно это и имел в виду. Но у него был настолько жалкий и раскаивающийся вид, что я вздохнул и ответил:

— Наверное, нет.

Фред просиял.

— Тогда я пойду за доской.

 

И не подкопаешься

[20]

У человека была рыхлая и дряблая физиономия, на носу болтались очки без оправы, но пистолет он держал уверенно и целился точно. Узнав о причине его появления, я удивился собственному спокойствию. И сказал:

— Обидно умирать в неведении. Кто нанял вас убить меня?

— Как знать, может, я ваш личный враг, — мягко ответил он.

Я смешивал коктейль в своём кабинете, когда услышал, как он входит, и обернулся. Налив себе бокал, я проговорил:

— Своих врагов я нажил сам. А вас я не знаю. Вас наняла моя жена?

— Совершенно верно. — Он ухмыльнулся. — И причина должна быть очевидна для вас.

— Да, — сказал я. — У меня есть деньги, и она хочет их получить, все до последнего цента.

Он безучастно разглядывал меня.

— Сколько вам лет?

— Пятьдесят три года.

— А вашей благоверной?

— Двадцать два.

Он прищёлкнул языком.

— Вы были наивны, если надеялись на устойчивый брак, мистер Уильямс.

Я пригубил бокал.

— Вообще-то я предвидел, что через год-другой разведусь и понесу ощутимые расходы. Но такой смерти не ждал.

— Ваша супруга — очаровательная, но алчная дама, мистер Уильямс. Странно, что вы этого не замечали.

Я взглянул на пистолет.

— Подозреваю, что убивать вам не впервой.

— Совершенно верно.

— И, надо думать, это доставляет вам удовольствие.

Он кивнул.

— Я готов признать, что это патология, но так уж сложилось.

Я молча смотрел на него и ждал. Потом сказал:

— Вы здесь уже больше двух минут, а я всё жив.

— Нам некуда спешить, мистер Уильямс, — проворковал он.

— Ага, стало быть, убийство само по себе не главное. Вы непременно должны насладиться предшествующими мгновениями.

— Вы очень проницательны, мистер Уильямс.

— И чем усерднее я стану так или иначе развлекать вас, тем дольше проживу?

— Разумеется, в определённых пределах.

— Естественно. Выпьете чего-нибудь, мистер…

— Смит. Легко запоминается. Да, спасибо. Только позвольте мне понаблюдать, как вы наливаете.

— Трудно представить, что я храню отраву специально для такого случая.

— Трудно, но можно.

Он проследил, как я смешиваю коктейль, и сел в кресло.

Я устроился на диване.

— И где же будет моя жена во время убийства?

— На вечеринке, мистер Уильямс. Там будет дюжина гостей, готовых присягнуть, что она всё время была у них на глазах.

— Меня убьёт взломщик? Грабитель?

Он поставил стакан на кофейный столик.

— Да. Убив вас, я, разумеется, вымою свой стакан и поставлю его на место. А уходя, сотру свои отпечатки со всех дверных ручек, к которым прикасался.

— Вы заберёте что-нибудь? Дабы придать правдоподобия картине?

— Это не нужно, мистер Уильямс. Полиция решит, что после убийства грабитель струхнул и убежал с пустыми руками.

— Вон та картина на стене стоит тридцать тысяч, — сказал я.

Он на миг скосил глаза на картину и вновь уставился на меня.

— Соблазнительно, мистер Уильямс, но я не хочу иметь ничего такого, что хотя бы отдалённо связывало бы меня с вами. Я ценю произведения искусства, особенно дорогие, но не до такой степени, чтобы рисковать угодить на электрический стул. — Он усмехнулся. — Или вы предлагаете мне это полотно в обмен на вашу жизнь?

— У меня мелькнула такая мысль.

Он покачал головой.

— Извините, мистер Уильямс, но если уж я взялся за дело, то не пойду на попятную. Профессиональная этика, знаете ли.

Я поставил свой стакан на кофейный столик рядом с бокалом Смита.

— Вы ждёте, когда я выкажу страх?

— Рано или поздно выкажете.

— И тогда вы убьёте меня?

Он похлопал глазами.

— Трудно это, мистер Уильямс, бояться и скрывать свой страх.

— Вы надеетесь, что ваши жертвы будут просить пощады?

— Они всегда просят в той или иной форме.

— Взывают к вашей человечности? Но это бессмысленно.

— Бессмысленно.

— Деньги предлагают?

— Очень часто.

— И это тоже не помогает.

— До сих пор не помогало, мистер Уильямс.

— За картиной, которую я вам показал, мистер Смит, находится сейф.

Он снова взглянул на картину.

— И что с того?

— В нём пять тысяч долларов.

— Немалые деньги, мистер Уильямс.

Я взял свой бокал и подошёл к картине. Открыл сейф, достал бурый конверт и допил свой коктейль. Затем поставил пустой бокал в сейф и повернул ручку.

Взор Смита был прикован к конверту.

— Принесите его сюда, пожалуйста.

Я положил конверт на столик перед его носом. Несколько секунд Смит разглядывал его, потом поднял глаза.

— Вы и впрямь думаете, что можете купить меня?

Я закурил сигарету.

— Нет. Похоже, вы неподкупны.

Он насупил брови.

— Тем не менее, вы даёте мне пять тысяч.

Я взял конверт и высыпал его содержимое на столик.

— Старые счета. Вам в них никакого проку.

Смит побагровел.

— Тогда зачем вы всё это устроили?

— Ну, например, чтобы подойти к сейфу и поставить в него ваш стакан.

Он метнул взгляд на бокал на столике.

— Это был ваш стакан, а не мой.

Я улыбнулся.

— Нет, мистер Смит, ваш. И я представляю себе, как удивятся сыщики, увидев пустой бокал в моём сейфе. Коль скоро я буду убит, им, я надеюсь, достанет ума снять с бокала отпечатки пальцев.

Смит прищурился.

— Я ни на миг не сводил с вас глаз. Вы не могли подменить бокал.

— Неужели? Насколько помню, вы дважды смотрели на картину.

Он машинально взглянул на неё снова.

— Всего секунд у-другую.

— А мне больше и не надо.

Лицо Смита покрылось испариной.

— Я утверждаю, что это невозможно.

— В таком случае, боюсь, вы будете очень удивлены, когда к вам нагрянет полиция. И очень скоро у вас появится прекрасная возможность посидеть на электрическом стуле. Вы разделите участь ваших жертв, ожидающих смерти, и, вдобавок, у вас будет гораздо больше времени, чтобы натешиться мыслями о ней. Уверен, что вы читали статьи о казнях на электрическом стуле.

Кажется, его палец коснулся спускового крючка.

— Интересно, как вы будете умирать? — произнёс я. — Наверное, вы убеждены, что встретите смерть достойно и невозмутимо. Но это — лишь утешительный самообман, мистер Смит. Скорее всего, вас придётся тащить волоком..

— Откройте сейф, или я вас убью, — деревянным голосом проговорил он.

Я рассмеялся.

— На самом деле, мистер Смит, мы оба прекрасно знаем, что вы убьёте меня как раз в том случае, если я открою сейф.

Прошло с полминуты, прежде чем он заговорил.

— Как вы намерены поступить с бокалом?

— Если вы меня не убьёте — а я склонен думать, что теперь вы этого не сделаете, — то я отправлю его в частное сыскное бюро, чтобы они там сняли отпечатки пальцев и сохранили их. Я положу их в конверт и запечатаю вместе с письмом, содержащим все необходимые сведения, а потом распоряжусь, чтобы конверт отправили в полицию, если я погибну насильственной смертью или в результате несчастного случая.

Смит долго смотрел на меня, потом вздохнул.

— В этом нет нужды. Сейчас я уйду, и вы больше никогда не увидите меня.

Я покачал головой.

— Мой план лучше. Он вселяет в меня уверенность в завтрашнем дне.

Он задумался.

— Почему бы вам сразу не пойти в полицию?

— У меня есть на то причины.

Смит посмотрел на свой пистолет и сунул его в карман. До него, наконец, дошло.

— Но ведь ваша жена может нанять другого убийцу.

— Конечно.

— А обвинят меня, и я отправлюсь на электрический стул.

— Боюсь, что так. Если только… Если только она будет в состоянии нанять другого убийцу.

— Да ими хоть пруд пруди… — он осёкся.

Я улыбнулся.

— Моя жена сказала вам, где она сейчас?

— У каких-то Питерсонов. Она покинет их в одиннадцать часов.

— Одиннадцать? Удобное время. Сегодня будет тёмная ночь. Питерсоны живут в Бриджхэмптоне, — сказал я и назвал Смиту номер дома.

Наши взгляды встретились.

— Вам придётся сделать это, чтобы обезопасить себя, — мягко произнёс я.

Смит медленно застегнул пальто.

— А где будете вы в одиннадцать часов, мистер Уильямс?

— В своём клубе. Вероятно, буду дуться в карты в обществе пяти-шести приятелей. Несомненно, они будут сочувствовать мне, когда я получу весть, что моя жена… застрелена?

— Всё зависит от обстоятельств. — Смит тускло улыбнулся. — Вы когда-нибудь любили её?

Я взял со стола малахитовую статуэтку и принялся вертеть её в пальцах.

— Вот вещица, к которой я был очень привязан, когда купил её. Но теперь она мне наскучила. Пора обзавестись новой.

Когда Смит ушёл, я завёз стакан в сыскное бюро, а потом поехал в клуб.

Не стакан из сейфа, разумеется, на нём не было ничьих отпечатков, кроме моих собственных. Я отвёз туда стакан, который Смит, уходя, оставил на столе. Отпечатки его пальцев оказались очень чёткими.

 

Вкус убийства

[21]

— Лично я считаю, что колбаса — одно из величайших изобретений человечества, — сказал Генри Чандлер. — А уж бутерброд с колбасой — комбинация не только питательная, но и замечательно удобная. Процесс его поглощения не мешает другим занятиям. Вы можете читать, или смотреть телевизор, или держать револьвер. — Он откусил от бутерброда. Прожевал. Проглотил. Потом улыбнулся. — Вы, мистер Дэвис, и моя жена были осторожны. Чрезвычайно осторожны, и теперь это работает на меня. Конечно, я постараюсь создать видимость самоубийства. Но если полиция не даст себя провести и решит, что имеет дело с убийством, она станет в тупик в поисках мотива. Нет никакой видимой взаимосвязи между мною и вами, кроме того факта, что я — один из двадцати ваших служащих.

Я чувствовал, как похолодели мои пальцы.

— Ваша жена догадается и пойдёт в полицию.

— Вы так думаете? Сомневаюсь. Женщина на многое способна ради своего любовника… пока он жив. Но если он мёртв, это уже совсем другое дело. Женщины — очень практичный народ, мистер Дэвис. И не забудьте: она будет только подозревать, что, возможно, это я вас убил. Но знать-то она не будет. И уже одна эта неуверенность помешает ей пойти в полицию. Она скажет себе (и с полным основанием), что нет никакого смысла предавать гласности свою связь с вами. Найдётся, наверное, не один десяток людей, которые могли бы желать вашей смерти.

В моём голосе прозвучали нотки отчаяния:

— Полиция проверит всех и каждого. Они обнаружат, что вы остались здесь после того, как все ушли.

Он покачал головой.

— Не думаю. Никто не знает, что я здесь. Я ушёл вместе со всеми. А потом вернулся, зная, что вы остались один. — Он прожевал ещё один кусок бутерброда. — Я, мистер Дэвис, решил, что разумнее всего убить вас в перерыве на ланч. Полиции труднее всего будет выяснить, кто где находился именно в это время. Люди перекусывают, прогуливаются, делают покупки или, наконец, возвращаются на свои рабочие места. Что бы они ни говорили, подтвердить или опровергнуть их показания будет практически невозможно.

Он опять сунул руку в пакет из коричневой бумаги.

— Обычно я перекусываю в любом из окрестных кафетериев. Но я ведь не из тех, чьё присутствие — или отсутствие — замечают. Я, мистер Дэвис, две недели дожидался, чтобы вы замешкались после ухода остальных. — Он улыбнулся. — И вот сегодня утром я заметил, что вы принесли с собой свой ланч. Вы что, решили, что сегодня будете слишком заняты, чтобы выйти перекусить?

Я облизнул губы:

— Да.

Он поднял верхний ломтик хлеба и взглянул на две маленькие колбаски.

— Человеческий организм реагирует на раздражители довольно странным образом. Как я понимаю, на стрессовые ситуации — огорчение, страх, гнев — он часто откликается ощущением голода. И меня в данный момент, мистер Дэвис, одолевает прямо-таки волчий голод. — Он улыбнулся. — Вы в самом деле не хотите разделить со мной трапезу? В конце концов, бутерброды ведь ваши.

Я промолчал.

Он промокнул губы бумажной салфеткой.

— На нынешней стадии эволюции человек всё ещё нуждается в мясе. Однако что до меня, с моей чувствительностью — у меня удовольствие от мяса сопряжено с некоторыми сложностями. Например, к бифштексу я всегда приближаюсь не без опаски. Видите ли, если на зуб мне попадёт хотя бы кусочек хряща, меня это до того выбивает из колеи, что я ничего в рот взять не могу.

Он изучающе посмотрел на меня.

— Вы, наверное, думаете: «Что за истерик! Разговаривать о еде в такую минуту!»— Он задумчиво кивнул. — Что ж, я и сам не знаю, почему медлю застрелить вас. Может, потому, что боюсь поставить финальную точку? — Он пожал плечами. — Но даже если я, в самом деле, боюсь, позвольте вас заверить, что я решительно намерен довести дело до конца.

Я отвёл взгляд от бумажного пакета и потянулся за пачкой сигарет на моём столе:

— Вы знаете, где сейчас Элен?

— Вы хотели бы с нею проститься? Или надеетесь, что она могла бы отговорить меня от задуманного? Очень сожалею, мистер Дэвис, но ничем не могу помочь. Элен уехала в четверг к сестре и проведёт у неё неделю.

Я закурил, глубоко затянулся:

— Умирать мне не жаль. Думаю, я сполна рассчитался с миром и с его обитателями.

Он непонимающе покачал головой.

— Это случилось трижды, — сказал я. — Трижды. До Элен была Беатрис, а до Беатрис была Дороти.

Он вдруг улыбнулся.

— Так вы хотите выиграть время? Ничего не выйдет, мистер Дэвис. Я запер наружную дверь. Если кто-нибудь вернётся раньше часа — в чём я сомневаюсь, — он не сможет войти. А если он будет очень уж настырно стучать, я попросту пристрелю вас и уйду через чёрный ход.

Кончики моих пальцев оставили влажные следы на поверхности стола.

— Любовь и ненависть — близкие соседи, Чандлер. Особенно у меня. Когда я люблю или ненавижу, я предаюсь этому всей душой. — Я уставился на кончик своей сигареты. — Я любил Дороти и был уверен, что она любит меня. Мы должны были пожениться. Я на это рассчитывал. Я ждал этого. Но в последнюю минуту она сказала, что не любит меня. И никогда не любила.

Чандлер улыбнулся и откусил большой кусок бутерброда.

Я прислушался к шуму улицы за окнами.

— Мне она не досталась, но и другим тоже. — Я перевёл взгляд на Чандлера. — Я убил её.

Он моргнул и уставился на меня:

— Зачем вы мне это рассказываете?

— Сейчас это уже ничего не меняет. — Я сделал глубокую затяжку. — Да, я убил её, но для меня этого было мало. Понимаете, Чандлер? Слишком мало. Я ненавидел её. Ненавидел.

Я раздавил сигарету и спокойно продолжал:

— Я купил нож и ножовку. А когда закончил, утяжелил мешок камнями и бросил расчленённое тело в реку.

Лицо Чандлера побледнело.

Я с ненавистью глядел на окурок в пепельнице.

— А через два года я познакомился с Беатрисой. Она была замужем, но мы бывали в обществе вместе. В течение полугода. Я думал, она любит меня так же, как я любил её. Но когда я предложил ей взять развод, выйти замуж за меня, она рассмеялась. Она смеялась.

Чандлер сделал шаг назад.

Я чувствовал, как пот выступает у меня на лице.

— На этот раз ножовки и ножа мне было мало. Это не удовлетворило бы меня. — Я наклонился вперёд. — Ночью я отнёс мешок к хищникам. При свете луны. И я наблюдал, как они с рычанием терзали мясо и ждали у решётки, не достанется ли им ещё.

Чандлер вытаращил глаза.

Я медленно поднялся. Я протянул руку к бутерброду, который он оставил на моём столе, и снял верхний ломоть хлеба. Я улыбнулся:

— Свиные кишки продаются густо подсоленными, Чандлер. Вы этого не знали? В небольшой круглой коробке. Пятьдесят фунтов кишок за восемьдесят восемь центов.

Я вернул ломоть хлеба на его место.

— Вы знаете, что колбасный шприц стоит всего тридцать пять долларов?

Я улыбнулся, глядя мимо него вдаль.

— Сначала вы снимаете мясо с костей — у мясников это называется «обвалка мяса». Потом нарезаете его на куски подходящего размера. Постное мясо, жир, хрящи.

Я посмотрел ему прямо в глаза:

— Ваша жена не захотела расстаться с вами, Чандлер. Она играла со мной всё это время. Я любил её и ненавидел. Ненавидел, как ещё никого на свете. И я вспомнил этих хищных кошек, и как они смаковали каждый…

В глазах Чандлера стоял ужас.

Я сказал:

— Как вы думаете, где сейчас Элен на самом деле?

И протянул ему недоеденный бутерброд.

После похорон я проводил Элен к машине. Когда мы остались одни, она повернулась ко мне:

— Я уверена, что Генри ничего о нас не знал. Не могу понять, с чего он вздумал покончить с собой, да ещё у тебя в кабинете.

Я выехал из кладбищенских ворот и улыбнулся:

— Понятия не имею. Наверное, съел что-нибудь.

 

Ровно через десять минут

[22]

Я вошёл в вестибюль мэрии с коробкой, завёрнутой в бумагу, и быстрым шагом направился к лифту. Стоявший у двери полицейский пристально посмотрел на меня, но не окликнул. Возможно, его внимание привлекла моя живописная борода.

Я поднялся на третий этаж, миновал ещё двух полицейских (один из них почесал подбородок и нахмурился) и открыл дверь приёмной мэра. Там в углу за столом у высокой двери сидел молодой человек. Увидев мою ношу, он захлопал глазами и нервно спросил:

— Чем могу служить?

— Мне надо немедленно побеседовать с мэром.

— Вы с ним условились? Он вас ждёт?

— Нет, — я взглянул на часы. — Но это очень срочно.

— Минутку, — проговорил юноша, облизал пересохшие губы и поспешно скрылся за высокой дверью, заперев её за собой. Я слышал, как щёлкнул замок. Минуты четыре стояла тишина, потом кто-то опасливо открыл дверь из коридора. В приёмную заглянул долговязый мужчина в синем костюме, за его спиной толпились полицейские.

Долговязый посмотрел на коробку, потом на меня, словно оценивая положение, подал какой-то знак полицейским и с опаской вошёл в приёмную.

— Вы хотите встретиться с мэром? — спросил он.

— Да, — подтвердил я. — Вы и есть мэр Петтибоун?

— Нет, я Уаймар, его помощник, — долговязый выдавил улыбку. — Зачем вам к мэру?

— По личному делу.

Наступила напряжённая тишина. Уаймар прислушался. Уловив звук, исходивший из моей коробки, он указал на неё и нервно спросил:

— Что это там тикает?

В коробке действительно тикало. Я повернулся и чуть было не выронил её, но успел подхватить. Помощник мэра в страхе зажмурился, потом открыл глаза и облегчённо вздохнул.

— Что в коробке? — спросил он.

— Это вас не касается, — я взглянул на часы. — У меня всего десять минут и ни секундой больше. Мне надо поговорить с мэром.

Помощник вздрогнул и сделал шаг в мою сторону.

— Десять минут? Почему такая спешка? Мэр очень занят. Не могли бы вы прийти позже?

— Нет, — я сел на стул и поставил коробку рядом. — Если вы не пропустите меня, я буду прорываться силой.

Дальнейшие события развивались с молниеносной быстротой. Уаймар схватил мою коробку, бросился к двери в коридор и истошно завопил:

— Ведро! Скорее! Через десять минут эта штука взорвётся!

Я ринулся за ним.

— Какое вы имеете право!

Уаймар не обратил на меня ни малейшего внимания.

— Чёрт! Давайте скорее воды!

С десяток полицейских бестолково забегали туда-сюда. Взломали замок кладовки. Там стояли щётка и пылесос, валялись тряпки. Была раковина, но ведра не было. Полицейский проворно заткнул слив и пустил воду.

— Мистер Уаймар, сюда!

Помощник бросил коробку в раковину.

— Она водонепроницаемая, — тихо сказал я.

Уаймар вытаращил глаза.

— Водонепроницаемая? — Он замахал руками. — Отойдите все! Каждую секунду может грянуть взрыв!

Толпа увлекла меня в дальний конец коридора.

— Позвоните в полицию, пусть пришлют сапёров! — надрывался Уаймар.

Полицейский козырнул.

— Слушаюсь! Какой там номер?

Уаймар позеленел. Еле сдерживаясь, он повернулся к сержанту и сказал:

— Мёрфи, вызовите сапёрную бригаду.

Сержант ушёл, и настала моя очередь. Помощник мэра распорядился схватить меня и отвести на второй этаж, а сам бросился эвакуировать из здания людей. Спустя четверть часа он вернулся в прекрасном расположении духа и объявил:

— Сапёры прибыли, — после чего достал из кармана лист бумаги и протянул мне. — Это нашли под обёрткой вашей коробки. Ваша записка?

Я прищурился и стал читать: «Мэру Петтибоуну. Я возмущён Вашим произволом в деле о строительстве памятника ветеранам войны. Эти действия не отвечают интересам общества. Поскольку законного способа сместить Вас с должности нет, я вынужден Вас взорвать. Мститель».

Я покачал головой.

— Нет, это не мой почерк. У меня более разборчивый.

Уаймар бросил на меня грозный взгляд.

— Вы или не вы сочинили эту записку?

— Уважаемый, зачем посылать предупреждение, если хочешь взорвать здание?

— Мало ли чокнутых.

Я улыбнулся.

— А на бумаге есть отпечатки моих пальцев?

— Ваше имя? — спросил Уаймар.

— Джеймс Беллингтон.

— Адрес?

— Мотель «Мелфорд». Мерзкая дыра, но на лучшее у меня пока нет денег.

— Вы что, один из тех, кто вложил личные средства в строительство памятника ветеранам на востоке города?

Я помолчал, подёргал себя за бороду и ответил:

— Ни слова не скажу без адвоката.

В комнату вошёл огромный полицейский в причудливом шлеме с забралом, вероятно, сапёр. На нём была диковинная толстенная куртка, в руках он держал мою насквозь мокрую коробку. Подняв забрало шлема, он доложил:

— Проверили. Там только дешёвый будильник и больше ничего.

— Конечно, — подал голос я. — А вы чего ждали? Бомбы?

— Вы всё ещё хотите встретиться с мэром Петтибоуном? — хрипло спросил меня Уаймар.

— Сейчас я уже не расположен к беседе, — я улыбнулся. — А вы неплохо охраняете мэра. Желающим его взорвать придётся проявить изобретательность.

Уаймар с прищуром посмотрел на меня. Я встал.

— Всего хорошего, господа.

— Не забудьте свои часы, — спохватился помощник мэра.

Я пожал плечами.

— Боюсь, от них мало что осталось. Передайте обломки в полицейский музей и скажите мэру Петтибоуну, что я вернусь.

В вестибюле первого этажа я купил пачку коротких сигар, закурил и медленно вышел на улицу. На углу остановился у киоска и принялся разглядывать журналы, предназначенные для озабоченных мужчин.

— Какая гадость! — сказал я.

Пожилой продавец в потрёпанном пальто, с сумкой для мелочи на поясе, вздохнул.

— Вот что, дорогой, если не хотите это читать, не читайте, или гоните монету и прячьте покупку за пазуху.

— Я не возьму эту дрянь и даром. Надо бы вовсе запретить печатать и продавать такую грязь!

Продавец начал сердиться.

— Тогда ступайте в библиотеку и возьмите там приличную книгу. Моё дело — предлагать людям то, что им нужно. Одному — одно, другому — другое.

Я ткнул тростью в стену киоска.

— Достаточно одной гранаты, чтобы разметать всю вашу макулатуру.

Продавец посмотрел на меня с тревогой. Я же попыхал сигарой и зашагал дальше. Дойдя до перехода через улицу, остановился и бросил взгляд через плечо. У газетного киоска стоял долговязый мужчина в длинном пальто военного покроя и явно о чём-то расспрашивал продавца. Оба смотрели в мою сторону, старик недоумённо пожимал плечами.

Светофор мигнул, и я перешёл дорогу. В дешёвой лавочке купил будильник, две батарейки и два ярда телефонного шнура. Выйдя на улицу, я закурил вторую сигару, прошёл несколько кварталов и остановился у безвкусного массивного фасада Музея изобразительных искусств. Сколько же надо динамита, чтобы взорвать такое монументальное уродство?

Бросив сигару на тротуар, я поднялся по ступеням и вошёл в музей. Побродив по залам, добрался, наконец, до галереи в глубине здания, где была выставка полотен Утрилло, Пикассо и Модильяни. Я — человек консервативных взглядов, и их мазня вызывала у меня отвращение. Я заскрежетал зубами.

— Мерзость! Форменная мерзость! — сказал я и даже ударил тростью по медной табличке с надписью.

Передо мной тотчас вырос охранник.

— Прошу этого не делать, сэр, медь легко мнётся.

Я ткнул пальцем в одну из картин и воскликнул:

— Мазня! Пустой перевод холста и красок! Сжечь всё это! А ещё лучше — взорвать!

— Осторожно, сэр, вы можете продырявить картину, а мне отвечать.

Чтобы обрести душевное равновесие, я отправился в зал старых голландцев и минут двадцать проторчал там. Когда я снова вышел на улицу, то заметил того же долговязого в длинном пальто. Он спускался с крыльца музея. Значит, был там вместе со мной. Я подёргал бороду и, решив запутать его, начал входить в магазины и выходить через задние двери. После нескольких таких трюков мне удалось оторваться от преследователя. Неподалёку от своего мотеля я заглянул в бакалейную лавку, купил сто грамм масла, бутылку молока, хлеб, колбасу и пакет сахару. Войдя в «Мелфорд», сразу же заметил долговязого в полувоенном пальто. Он сидел в вестибюле и читал газету.

Поднявшись к себе, я соорудил бутерброд и перечитал вчерашнюю статью о проекте мемориала ветеранам. На берегу озера хотели возвести громадный комплекс, для чего надо было снести несколько стоявших там домов. Цены на квартиры в них, естественно, разом подскочили, поскольку предполагалась, что городские власти будут выкупать их по любой цене. Однако на вчерашнем заседании городского совета по настоянию мэра было решено перенести стройку с восточного берега на северный, в более дешёвый район. Понятно, что люди, купившие квартиры на восточном берегу, вылетели в трубу, ибо их вложения в недвижимость обесценились.

Зазвонил телефон. Это был Джефри Мейпл. В колледже мы с ним жили в одной комнате и остались друзьями на всю жизнь, поскольку наши взгляды на многие её стороны поразительно совпадали.

— Ну, что, был в мэрии? — спросил Джефри. — Как там?

— Как я и думал.

— После обеда опять пойдёшь?

— Разумеется. Надеюсь, ты звонишь не из своей комнаты?

— Нет, из автомата.

— Молодец, — я повесил трубку, доел бутерброд и допил молоко. После этого открыл шкаф, снял с полки стоявшую там ещё одну коробку и принялся за работу. В два часа всё было закончено, и я позвонил управляющему мотелем.

— Во сколько сегодня закрывается мэрия?

— Это мистер Веллингтон?

— Да.

Воцарилось долгое молчание. Похоже, управляющий с кем-то совещался. Наконец он ответил:

— Мэрия работает до восьми, но многие её отделы закрываются в пять.

— Ага, — я посмотрел на часы. — Время ещё есть. Через двадцать минут мне понадобится машина. Вызовите, пожалуйста, такси.

Докурив сигару, я надел пальто, взял коробку и вышел из комнаты. Управляющий смерил меня подозрительным взглядом.

— Такси ждёт, сэр.

У мотеля стояла одна машина. Я сел в неё и, сказав, куда ехать, заметил за собой моторизованный «хвост». Подъехав к мэрии, я увидел, что у входа стояла диковинная машина из прочной стали, с какой-то большой клеткой в кузове.

В вестибюле толпилось множество людей, в лифт никого не пускали. Я думал, что не пустят и меня, но путь оказался свободным. На третьем этаже лифтёр открыл дверцу, я вышел, и лифт поехал вниз. В коридоре никого не было, гулкий стук моих каблуков создавал раскатистое эхо. В углу приёмной мэра сидел всё тот же нервный юнец.

— Я хочу поговорить с мэром не позже чем через десять минут, — объявил я.

— Разумеется, — поспешно сказал юнец. — Присядьте.

Я сел на кожаный диван и осторожно поставил коробку рядом. Секретарь откашлялся.

— Можно попросить вас о небольшом одолжении? — спросил он и встал. — Мне надо чуть подвинуть шкаф. Вы не поможете?

— Конечно, помогу, — я поднялся, оставив коробку на месте, и взялся за шкаф. И тут же дверь из коридора распахнулась, в приёмную ворвались Уаймар и полицейские. Следом — двое в толстых курках и шлемах с забралами.

— Всем выйти! — приказал один из них. — Коробку не трогать! Сейчас вкатим аппарат и просветим её рентгеном.

Загнав меня в дальний конец коридора, помощник мэра зашипел:

— Вы что, не можете избавиться от навязчивой идеи?

— Какой навязчивой идеи?

— Зачем вы хотели взорвать газетный киоск?

Я тупо захлопал глазами.

— Сэр, я никогда…

Он поднял руку, призывая меня к молчанию.

— Не отпирайтесь. И музей грозили взорвать. Нам это известно.

— Я говорил, что надо взорвать только галерею модерна, — уточнил я. — Вы видели выставленную там мазню?

— Нам известно также, что вы купили ещё один будильник, батарейки и провод.

Распахнулась дверь, из приёмной вышел забронированный полицейский.

— Там, несомненно, бомба. Рентген помог разглядеть часы, провода и какой-то наполнитель.

Следующие четыре часа я провёл в кутузке. Потом там появился Уаймар. Он был печален. Его сопровождал невзрачный молодой человек с коротко остриженной головой и служебной улыбкой на физиономии. Помощник мэра трясся как в лихорадке и явно был готов задушить меня.

— В вашей коробке была не взрывчатка! — прошипел он.

— Неужели? — удивлённо сказал я. — И это вас расстроило?

Он сжал кулаки.

— Там был обычный сахарный песок!

Я кивнул.

— Вам надо было просто спросить меня, что в коробке, и я бы вам сказал.

Уаймар повернулся к невзрачному молодому человеку.

— Он в вашем распоряжении, доктор.

Когда мы остались наедине, врач угостил меня сигарой моей любимой марки, дал мне прикурить и сказал:

— Я доктор Бартон. Но вы можете звать меня просто Сэмом.

— На кой чёрт мне это надо?

— Часто ли у вас возникает желание взрывать здания и людей?

— Полагаю, что в наши дни оно время от времени возникает у каждого.

Врач — явно психиатр — снисходительно усмехнулся.

— И много денег вы лично потеряли в связи с переносом места строительства мемориального комплекса?

Я промолчал.

— И вы считаете, что в этом повинен мэр? — Психиатр лукаво подмигнул. — Поэтому и начали его поэтапную обработку? На первый раз в вашей коробке был только будильник, потом другие детали бомбы, но без заряда. Вы так и будете таскать полупустые коробки, до тех пор пока полицейские… как бы это сказать? Пока им не надоест и они перестанут обращать на вас внимание. И тогда в один прекрасный день…

— Ба-бах! — подсказал я.

Врач кивнул.

— Вот-вот. Ба-бах! В тот день ваша коробка будет снабжена совсем другим механизмом, правильно?

— У вас пытливый ум.

Моя похвала вдохновила его.

— Я учился на одни пятёрки, — врач подался ко мне. — В тот последний раз вам надо будет прибавить кое-что к содержимому коробки. Например, кнопку снаружи, чтобы нажать её и взорвать бомбу.

Я полыхал сигарой.

— Разомкнутая цепь или замкнутая?

Психиатр поскрёб подбородок.

— Если цепь разомкнута, бомба взрывается при нажатии кнопки… — он задумчиво покачал головой. — Нет, так не годится. Увидев вас с коробкой, полицейские могут успеть пустить вам пулю в лоб, и вы не сможете нажать кнопку.

— Логично, — согласился я.

— Однако существуют и замкнутые цепи. Ток уже идёт, но контакт взрывателя нейтрализован. И только если отпустить кнопку…

— Ба-бах! — подсказал я.

— Верно. В этом случае полиции нельзя стрелять вам в голову, потому что тогда ваш палец тотчас соскользнёт с кнопки и бомба взорвётся.

— Вы очень точно всё описываете.

Его лицо омрачилось.

— Вы ещё не купили кнопку?

— Нет. Если куплю, вам первому скажу.

— И ничего не предпринимайте, не переговорив со мной, — попросил врач, вручая мне свою визитную карточку. — А пока я хотел бы встретиться с вами у меня в кабинете. Скажем, в четверг в десять утра.

— Значит, меня не сажают в тюрьму?

— Нет, — он похлопал меня по плечу. — Можете идти. Полиции не в чем вас обвинить. Напротив, это она сплоховала. И поскольку в коробке не было взрывчатки…

— А носить в коробках сахар, будильник и провод закон не запрещает…

— Вот именно. Но прокурор опасается, что вы задумали шантажировать городские власти. Это так?

— Нет, как-то не пришло в голову.

— И хорошо. Хотя в общем-то я думаю, что вы репетировали взрыв.

Спустя двадцать минут я был на улице и вскоре заметил, что за мной следит всё тот же долговязый в длинном пальто. Я отправился в центр города, где приобрёл в недорогом магазине ту самую кнопку, о которой говорил психиатр.

Я не стал возвращаться в мотель, а пошёл к Джефри и снял комнату по соседству с ним.

— Пойдёшь завтра? — спросил он меня.

— Да. Купил кнопку.

— Желаю удачи. Надеюсь, на сей раз сработает.

В ту ночь я плохо спал и мучился кошмарами, самым ярким из которых был сон про взрыв Музея изобразительных искусств. В десять утра я позвонил доктору Бартону и сообщил ему о покупке кнопки. Врач очень расстроился.

— Так быстро? Но вы ещё не были у меня на приёме.

— Звоню, чтобы проститься, — сказал я. — Думаю, теперь мы свидимся только на том свете.

— Минутку! — в отчаянии выкрикнул он. — Что вы намерены предпринять?

— Пойти к мэру Петтибоуну. Сегодня всё будет хорошо.

— Вы у себя в мотеле?

— Нет. — Я повесил трубку, попыхивая сигарой, прочёл утреннюю газету, взял под мышку свою коробку, вышел, сел в такси и велел ехать к мэрии. Но за квартал от цели потребовал остановиться, расплатился и зашагал дальше, держа палец на кнопке. Улицы были оцеплены и кишели полицейскими, не пускавшими людей на центральную площадь, очищенную от автомобилей и пешеходов. У входа в мэрию стояли Уаймар и доктор Бартон, которые норовили спрятаться за колоннами.

Внезапно я оробел, почувствовав нечто похожее на боязнь сцены, которая обуревает начинающего лицедея. Я сделал два шага в сторону мэрии, но тотчас развернулся и пошёл обратно.

— Куда вы? — вдруг раздался голос Уаймара.

Я зашагал быстрее и, оглянувшись, увидел помощника мэра, доктора Бартона и ватагу полицейских, бежавших ко мне. Я бросился наутёк и снова обернулся только в конце квартала у Музея изобразительных искусств. Погоня приближалась. Я взлетел на крыльцо и юркнул в здание. Пробегая по залу голландских мастеров, я слышал сзади топот ног преследователей. С бьющимся сердцем я бежал по галерее римской скульптуры. Чиновники и полиция не отставали. Впереди была галерея современного искусства. Промчавшись мимо удивлённых охранников, я опустился на пол у окна.

Орава, наконец, догнала меня. Я поднял руку и истерически закричал — Остановитесь! Ещё один шаг, и я отпущу кнопку!

Помощник мэра и его войско стали как вкопанные. Я перевёл дух и сказал:

— Мистер Уаймар, я снимаю своё требование о встрече с мэром Петтибоуном. Понимаю, что оно невыполнимо.

Уаймар сделал шаг вперёд.

— Стойте! — крикнул я. — Иначе сниму палец с кнопки. Через десять минут… Могу и сию секунду, но мне хочется сперва отдышаться, а уж потом принимать столь важное решение.

Уаймар замер.

— Нет-нет! — крикнул доктор Бартон. — Не торопитесь, отдышитесь. Это серьёзное решение.

— Какого ущерба можно ожидать, если он отпустит кнопку? — спросил Уаймар полицейского в защитной куртке и шлеме.

— Трудно сказать. Возможно, рухнет все здание.

Я посмотрел на часы.

— Девять минут…

— Очистить помещение! — заорал помощник мэра. — А вы, Бартон, поговорите с ним, убедите.

— Вряд ли я смогу что-то сделать, — ответил психиатр. — Тут нужен иной специалист — священник, пастор или раввин.

— Восемь минут, — произнёс я.

Мои преследователи сбились в кучку у входа в римский зал. Усмехнувшись, я встал и зашагал к ним. Они попятились и расступились. Меня вдруг охватило дотоле неведомое ощущение силы и власти. Я с улыбкой прошёл через залы раннего американского искусства, литографии, рисунков одарённых школьников, вышел на улицу и пересёк площадь. Все мои преследователи и охранники высыпали из музея и наблюдали за мной с лестницы у входа. С минуту я смотрел на них, потом демонстративно снял палец с кнопки. Естественно, ничего не произошло. Я открыл коробку, извлёк будильник и провода и поднял повыше, чтобы все видели. Затем перевернул коробку вверх дном, показывая, что она пуста.

Меня тотчас окружили полицейские и разъярённые чиновники во главе с Уаймаром.

— Что это за шутки? — сипло спросил он.

Я злобно зыркнул на него.

— Никаких шуток. Я просто хотел встретиться с мэром. Очевидно, в нашем городе это — тяжкое преступление.

— Это уже чересчур. Может, в вашей коробке и не было бомбы, но вы… А будильник, провода и, наконец, эта кнопка!

— А разве есть какой-нибудь закон, который запрещает носить в коробках будильники и провода? Что если человек просто увлекается опытами с часами? — Я погрозил Уаймару пальцем. — Я пожалуюсь на вас в союз защиты гражданских прав. Я вчиню вам иск на миллион долларов за их нарушение.

— Вам место в тюрьме, — заявил помощник мэра.

— Неужели? Это за что же? Меня травили как дикого зверя, преследовала толпа, возглавляемая представителем властей. Нет, после такого я, пожалуй, всё-таки подам в суд и сдеру с вас миллиона два.

Из-за спины помощника мэра вдруг вынырнул маленький суетливый человечек.

— Успокойтесь, Уаймар, — сказал он. — Не лезьте в бутылку. У нас и так бюджетный дефицит.

— Кто вы такой? — сердито спросил я.

— Мэр Петтибоун, — словно оправдываясь, ответил он.

— Ага! Наконец-то вы высунули нос из своей крепости. Хочу сообщить вам, что возле мотеля, в котором я проживаю, асфальт испещрён глубокими выбоинами и по ночам невозможно спать из-за грохота грузовиков. Требую незамедлительно принять меры.

Топнув ногой по тротуару, я развернулся и зашагал прочь. Мне казалось, что рука закона должна ухватить меня за плечо, но ничего подобного не произошло. Мой внезапный уход поверг всех в растерянность. Так часто бывает, когда одна из армий вдруг стремительно отступает.

Я остановил такси и сообщил водителю адрес, но вскоре передумал и велел остановиться у магазина. Войдя туда, я юркнул в туалет. Там сорвал с себя парик и бороду, выбросил шляпу, вывернул наизнанку своё синее пальто, отчего оно сделалось коричневым, и вышел на улицу через заднюю дверь.

Прошагав квартал, я нашёл другое такси и сказал водителю:

— В аэропорт.

На другой день мы с Джефри встретились в Сент-Луисе. Он показал мне два полотна Пикассо, три картины Утрилло и две — Модильяни.

— Всё прошло как по маслу, — сказал он. — Я, как мы и задумали, пришёл в музей и, едва ты прибежал туда со своей коробкой, спрятался в туалете. Когда все, включая охранников, побежали за тобой на улицу, я прошёл в галерею, вырезал самые ценные полотна и сунул под пальто. Потом спокойно вышел. В суматохе никто не обратил на меня внимания. — Он разлил виски, подал мне стакан. — Как ты думаешь, мы сумеем ещё раз провернуть такое дельце?

Я улыбнулся.

— Точь-в-точь — едва ли. Но что-нибудь похожее придумаем. Смотря какой мэр попадётся.

 

Дорожный разговор

[23]

— Знаете, впервые в жизни я лечу самолётом, — поделилась миссис Рейли.

Губки миссис Борман сложились в подобие улыбки.

— А я два раза летала в Сент-Луис, ещё до замужества.

У миссис Рейли было круглое лицо и маленькие карие глазки.

— Вы можете называть меня Бернис.

— Стелла, — представилась миссис Борман. — Лечу в Пасадену навестить мать.

— А у меня в Калифорнии ни родных, ни знакомых, — сказала Бернис. — Но побывать там мне всегда хотелось. Пока я ещё молода.

Стелла метнула в неё оценивающий взгляд и решила последнюю фразу не комментировать. В конце концов, им сидеть рядом ещё почти пять часов.

— Возможно, я загляну в Голливуд, — кокетливо опустила глаза Бернис. — Никогда не знаешь, что может случиться.

— Да, — сухо сказала Стелла. — Действительно.

— Я, знаете, подвизаюсь в маленькой театральной компании у нас в Миннеаполисе, любительской. Обычно я играла инженю, но сейчас настаиваю на более зрелых ролях. Они расширяют кругозор и дают больше возможностей для самовыражения.

— Вообще-то, это мать всегда навещает меня в Чикаго, — сказала Стелла. — Гостит месяц-другой ежегодно.

— Наверно, лучше бы мне ехать поездом, — сказала Бернис. — Генри — это мой муж — служит на железной дороге и мог бы устроить проездной или билет со скидкой.

— Мой муж, Уолтер, тоже железнодорожник. Занимает ответственный пост. Но я предпочитаю путешествовать самолётом.

— Сейчас эра воздухоплавания, — живо отозвалась Бернис.

— Экономишь столько времени! — согласилась Стелла.

С полминуты они молчали. Потом Бернис спросила:

— Стелла, а у вас есть дети?

— Нет.

— У меня тоже. Возможно, когда-нибудь я надумаю, но сейчас приходится беспокоиться о фигуре.

— У моего брата мальчик, — сообщила Стелла, и одно воспоминание об этом заставило её поджать губы. — Восьми лет. Когда они с братом навещают нас в нашей квартире, я вынуждена следить за ним ну просто как Цербер. Каких только пакостей от него не жди!

— Мы живём в пригороде Миннеаполиса, — сказала Бернис. — Четверть акра земли, почти ранчо.

— Мебель у меня из вишнёвого дерева, — сказала Стелла. — Только спальный гарнитур стоил тысячу двести долларов. Одна царапина — и всё пропало.

— У нас по соседству почти в каждой семье двое, а то и трое детей. Сколько шума от них, ужас, и к тому же женщина с детьми просто прикована к дому!

— В последний раз, когда он был у нас, то уронил фунтик с мороженым на ковёр, — сказала Стелла. — А я ведь просила Уолтера не покупать ему мороженого!

— Знаете, мы не слишком заботимся об обстановке. Я беру уроки актёрского мастерства. Это очень дорого, но я верю в интеллектуальное развитие и самоусовершенствование.

Стелла поудобнее разместила сумку на коленях.

— Я сказала Уолтеру, что на этот раз собираюсь в Пасадену вместо того, чтобы пригласить маму к нам в Чикаго. Я думала, он станет возражать, но его лицо вдруг приняло какое-то змеиное выражение, и он сказал: «Почему бы и нет? Давай убьём одним камнем двух птичек!»

Бернис вздохнула.

— Год за годом я ссорилась и ссорилась с Генри, но нынче он вдруг сдался и купил мне билет. Знаете, иногда приходится выдерживать настоящие битвы, чтобы заставить мужа сделать то, что вам хочется.

— Но вообразите только, чтобы Уолтер воспользовался подобным выражением! — сказала Стелла. — Я даже чуть не передумала ехать — просто, чтобы преподать ему урок.

— Грегори — это, знаете, известный кинорежиссёр — однажды видел спектакль, который мы играли для школьников. Это было в 1957 году. Кажется, ему понравилось, он сделал общий комплимент труппе, и я думаю, при встрече он припомнит меня.

— У моей матери апельсиновые деревья растут прямо на передней лужайке, — сказала Стелла. — И ещё два больших инжира за домом.

Бернис поправила выбившуюся блондинистую прядь.

— Каждый вторник в нашем доме я устраиваю читки пьес. В таких случаях я всегда отправляю Генри в подвал, там у него мастерская. Он не интересуется интеллектуальными разговорами и вообще как-то путается под ногами.

— Ия, когда приглашаю к себе друзей, — сказала Стелла, — всегда отсылаю Уолтера в кино. Иначе он будет сидеть, как пень, или, чего доброго, заснёт.

— И вот он что-то тюкает там себе в подвале.

— У нас нет подвала, — сказала Стелла. — В таких многоквартирных домах, как наш, подвалы используются под помещение для обслуги или под склады. Поэтому я посылаю Уолтера в кино. Всё лучше, чем пить.

Бернис кивнула.

— Оттого-то я и позволила Генри захламить подвал.

Стелла нахмурилась.

— Но иногда мне кажется, что Уолтер не был в кино. Его выдаёт запах изо рта. Я его слышу даже сквозь мятные пастилки.

Бернис обдумала эту мысль.

— Генри тоже время от времени выпивает. Особенно если я отпускаю поводья.

— Мужчины вообще слабаки, — сказала Стелла. — Мне, например, приходится брать на себя буквально все ответственные решения.

— Вчера я спустилась в подвал, — сказала Бернис, — и спросила Генри, что, ради всего святого, он там делает в два часа ночи.

— Уолтер не любит маму, — сказала Стелла. — Но это не объясняет, почему он вздумал воспользоваться выражением типа «убить одним камнем двух птичек».

— И, представьте, Генри ехидно улыбнулся, как он это иногда делает, и сказал, что мастерит бомбу. Только представьте! Я сразу поняла, что он просто сидит и пьёт в одиночку.

— Думаю, Уолтер выпивает, когда бывает в отъезде, — сказала Стелла. — Видите ли, почти половину недели он проводит вне дома. Такая работа.

— То же и с Генри, — сказала Бернис. — Он машинист, и его участок — перегон от Миннеаполиса до Чикаго.

Лицо Стеллы выразило удивление.

— Как тесен мир! Уолтер тоже машинист, и на том же участке. Возможно, они даже знакомы друг с другом?

— Вполне, — Бернис слегка посмеялась.

— Генри однажды сказал, что преимущества такой службы в том, что можешь иметь по женщине в каждом из конечных пунктов перегона.

Последовало примерно с пятнадцать секунд молчания. Затем обе дамы уставились друг на друга.

Стелла заговорила первой.

— Уолтер весит около 160 фунтов и начинает лысеть.

Бернис побледнела.

— У Генри голубые глаза, и он носит очки в золотой оправе.

Стелла тоже спала с лица.

— У Уолтера срослись два пальца на правой руке.

Бернис закрыла глаза.

— У Генри родинка на левом бедре.

И тут, разумеется, Бернис припомнила, как Генри настоял на том, чтобы уложить её чемоданы, которые в настоящий момент находятся в багажном отделении в хвосте самолёта. Возможно, в одном из них тикает маленькое устройство…

Они ринулись в кабину пилота и в 8.39 принялись лихорадочно излагать свою историю.

В кабине тепловоза, следующего из Миннеаполиса в Чикаго, в десятый раз за последние пять минут машинист взглянул на свои ручные часы.

В 8.40 он улыбнулся.

Во весь рот.

 

Двадцать два цента в день

[24]

— Вы озлоблены? — спросил репортёр.

Я недоумённо поднял брови:

— Озлоблен? Ради бога, нет.

— Но вы провели в тюрьме четыре года за преступление, которого не совершали.

Я благодушно улыбнулся:

— Не беда, государство компенсировало это, щедро заплатив мне шесть тысяч хороших американских долларов.

Очевидно, он всё подсчитал перед началом интервью:

— Это составляет около семнадцати центов за каждый час, проведённый за решёткой.

Я пожал плечами:

— Если вы в курсе, то я отрабатывал полагающиеся двадцать два цента. Это даёт мне право быть вписанным в актив Программы помощи бедным, а с другой стороны, когда человек сидит, у него значительно сокращаются расходы.

— Что вы собираетесь предпринять?

Репортёр был молод, поэтому я простил ему бестактный вопрос:

— Молодой человек, за четыре года они не успели полностью меня сломать. Самое лучшее для меня — впереди.

Начальник тюрьмы Денинг вручил мне коричневый конверт:

— Прошу тебя, Джордж, проверь содержимое и подпиши расписку. Это твои личные вещи.

— Что вы предпримете в первую очередь после того, как выйдете из тюрьмы? — не отставал репортёр.

— Куплю пистолет, — ответил я.

Начальник тюрьмы пронзительно посмотрел на меня:

— Слушай, Джордж, ты прекрасно знаешь, что когда человек освобождён условно…

— Но я не освобождён условно, начальник. Освобождён я безусловно, мне вернули избирательные права и прочее.

Репортёр грыз свой карандаш:

— Почему вы хотите купить пистолет?

— Люблю пистолеты, — заявил я. — У меня была небольшая коллекция, до того, как я попал в тюрьму, разумеется.

Он продолжал ощупывать почву.

— А что будет вторым вашим шагом после освобождения?

— Встречусь со своим адвокатом.

— С Генри Макинтайером?

— Нет, не с ним. Я говорю о Мате Нелсоне. Всегда считал, что его некомпетентность составила как минимум пятьдесят процентов того, что лишило меня четырёх лет жизни.

— Он был вашим защитником на процессе?

— Да.

Репортёр задумался.

— Будете ли вы искать тех двоих, давших показания против вас?

Я вытащил из коричневого пакета свой бумажник, проверил содержимое и сунул в карман.

— Мир тесен. Случаются непредвиденные встречи.

Начальник послал меня в отдел «Личный состав», где была совершена одна из последних бюрократических формальностей, а когда я вернулся, застал его за разговором с Генри Макинтайером. Мог появление вынудило их прервать разговор.

Генри Макинтайеру я был обязан — моё освобождение стало возможным благодаря ему. Он состоял в адвокатской комиссии, специально занимающейся делами, имеющими хоть малейший процент сомнительности. Он представлял собой энергичную личность, способную смести всё на своём пути при уверенности, что совершена несправедливость, а это он доказывал почти всегда. Словом, та порода людей, которых я обычно ненавижу. Но сейчас не время быть неблагодарным.

— Можете предъявить счёт, — сказал я. — Моё правило выплачивать обязательства в срок остаётся в силе.

Он покачал головой:

— Нет. Мы делаем всё это во имя справедливости. Деньги или личная реклама не имеют ничего общего с этим. А если я возьму деньги, и газетчики разузнают о таком факте… И ещё. Не хотелось бы видеть вас замешанным в сомнительных делах.

— Сомнительных?

— Хочу сказать, что правда восторжествовала… хотя и с некоторым опозданием.

— В самом деле? Правда восторжествовала? Хотите сказать, что два жалких мертвеца, лжесвидетельствовавшие против меня, заняли освободившееся место в тюрьме?

— О, нет. По правде сказать, и не надеемся на это.

— И вопреки сему я должен улыбаться и жить весело?

— Да, где-то так. Хочу сказать… От мести пользы не будет. И, кроме того, подведёте нашу коллегию. В конце концов, благодаря нам вы вернулись к нормальной жизни, а наша репутация будет запятнана, если вам придёт в голову…

Он махнул рукой, и конец фразы повис в воздухе.

Я взял сумку и приготовился уйти.

— Уверяю вас, Макинтайер, что я ничего не делаю в спешке. Всегда тщательно обдумываю каждое своё действие.

До города было два часа автобусом, и я очутился там к четырём часам пополудни. Сразу же направился по бульвару к спортивному магазину Уитко и долго рылся, прежде чем купить новый пистолет марки «Рюгер». Попросил упаковать его и продолжил путь к Форт-стрит.

Перед «Сакстоном» я постоял в нерешительности, пока не принял решение. Нет, Мат Нелсон был человеком, с которым мне не хотелось бы встретиться на голодный желудок. Прежде чем явиться к нему, необходимо поесть и поспать.

Я поужинал и зарегистрировался в отеле «Медуин». Оказавшись в номере, заказал виски и содовую, и только приготовился первый раз за четыре года по-человечески выпить, как позвонили в дверь.

В коридоре стояли двое. Оба показали значки детективов. Один из них, седовласый, видно, ветеран в своём деле, завёл разговор:

— Я сержант Дэвис. Можем перекинуться с вами парой слов?

— Разумеется, — ответил я и впустил их в номер.

Дэвис отказался от предложенного спиртного и приступил к делу:

— Мы всегда стараемся предотвратить опасность. Считаем, что профилактика даёт больше, нежели лечение.

Я подумал рассеянно, смог ли бы так выразиться врач.

Дэвис сел.

— Вы ведь купили пистолет, не правда ли, мистер Уиткоум?

Я насупился:

— Вы что, следите за мной?

Он кивнул:

— Поставили нас в известность несколько человек, среди которых и ваш адвокат. Описали положение, и с тех пор, как вы сошли с автобуса, мы наблюдаем за каждым вашим шагом. Что вы думаете делать с пистолетом?

— Пострелять когда-нибудь, — ответил я. — И заботиться о нём, чистить до блеска.

Очевидно, не такого ответа они ожидали.

— Знаете что… не стоит, — сказал он. — Всё равно вам не избавиться.

— От кого?

Он посмотрел на меня:

— Послушайте, вы же умный человек. В тюрьме стали секретарём начальника, и он твердит, что у него никогда не было такого способного человека на этой должности. Зачем нужно сейчас делать глупости?

Я улыбнулся:

— Прошу вас, сержант, не беспокойтесь. Я никогда не делаю глупостей. Только случайно.

Он долго смотрел мне в глаза, не моргая, после вздохнул:

— Хорошо. Вижу, что никаких результатов не добьюсь. Только помните: мы продолжаем за вами следить.

Когда они ушли, я вернулся к своему виски с содовой.

На другое утро я проснулся точно в шесть пятнадцать — привычка, которую я приобрёл в последние несколько лет, — и мог бы даже встать с постели, если б не похмелье. В конце концов, есть и хорошие стороны в честной, обыкновенной жизни. Я провёл в постели всё утро и постепенно пришёл в себя. Позавтракав, я отправился в Первый национальный банк и депонировал чек в шесть тысяч долларов. Потом двинулся в направлении «Сакстона».

Когда я вошёл в контору Мата Нелсона, было около трёх. Сержант Дэвис, его коллега и перепуганная секретарша сидели в приёмной. Дэвис подозрительно посмотрел на пакет у меня под мышкой:

— Что это?

— Пистолет, — ответил я.

Он грустно покачал головой:

— Послушайте, а у вас есть разрешение на ношение оружия?

— Мне не нужно разрешение, чтобы носить его в коробке, когда я засуну его в карман, то оно понадобится.

— Потому вы не оставили его в номере, а несёте сюда?

— Утром я выписался из отеля. Вам ведь известно, какая там дороговизна. Случайно не знаете, где я могу найти маленькую удобную квартиру?

— Почему вы не уберёте пистолет в сумку?

— Она заполнена до отказа. Просто не могу запихнуть его туда.

Невзирая на мои протесты, Дэвис обыскал меня и порылся в вещах. Закончив, он обернулся к двери в кабинет Мата Нелсона и громко крикнул: «Он чист».

Дверь кабинета моментально открылась, и оттуда выглянул хозяин:

— Как так «чист»? У него же пистолет!

— Но нет патронов.

Дверь открылась шире, и Нелсон явился взору во всём своём неприятном виде.

— Ох, ох, мистер Уиткоум, приятно видеть вас после стольких лет. Рад, что всё стало на свои места.

— Но, увы, в этом нет вашей заслуги, — сказан я холодно. — Хочу перекинуться с вами парой слов.

— Разумеется, — согласился он. — Пожалуйста, проходите. — И жестом остановил Дэвиса, попытавшегося войти следом. — Мне нужно поговорить с мистером Уиткоумом наедине, извините.

У Нелсона были немного острые черты лица и низкий лоб. Когда я его нанимал, то испытал определённые сомнения, но отверг их из-за рекомендации хорошего знакомого. Однако ошибся.

Нелсон сел за огромный стол и слегка приоткрыл верхний ящик. Я заметил рукоятку револьвера. Очевидно, его не покидал страх, он не исключал возможности быть задушенным. Нелсон улыбнулся.

— Мистер Уиткоум. Я знаю, что вы умный человек.

— Благодарю, — отреагировал я. — За последнее время вы не первый говорите мне подобное, но я пришёл сюда не комплименты слушать. — И посмотрел на него с накопившимся за четыре года отвращением. — Вы не только испортили, полностью и окончательно мою защиту, но ещё имели наглость, невероятную наглость, представить мне счёт на сумму 876 долларов и 14 центов.

Адвокат пожал плечами:

— Какое значение это имеет сейчас? Вы не заплатили мне ни цента.

— Так вышло, что у меня не было таких денег. Но больше всего меня взбесило ваше желание наложить арест на мой подённый заработок в тюрьме. Я пахал в тюремной прачечной за каких-то жалких двадцать два цента в день и вдобавок ко всему…

Он умоляюще замахал руками:

— Я просто думал, что у вас есть сбережения. Однако судья не дал разрешения.

— Всё равно этого я вам никогда не прощу.

Нелсон наклонился вперёд:

— Видите ли, я не дурак, и вы также. Я знаю, что вы не можете просто так прийти и застрелить меня.

— Вы уверены?

— Мм… не полностью. В сущности, я думал, вы давно готовитесь к мести и, вероятно, надумали что-то коварное, не правда ли? Что-то на самом деле ужасающее? И вы готовы ждать? У вас есть время? Стоит ли вести эту войну нервов?

Я посмотрел в сторону окна.

— Послушайте, — сказал Нелсон, — я не боюсь вас, но я очень занятой человек, и мне некогда играть в кошки-мышки. Просто не имею времени на это. Вот что мы сделаем. Вы мне уже не должны 876 долларов и 14 центов. — Он вытащил из приоткрытого ящичка лист бумаги и толкнул его ко мне. — Расписка. Отмечено, что всё выплачено, подпись моя.

Я посмотрел на лист бумаги.

— Знаю, знаю, — поспешил сказать Нелсон. — Расписка — это клочок бумаги, и на неё ничего не купишь. Государство дало вам шесть тысяч долларов, и вы, наверное, думаете, что вам перепадёт ещё откуда-то? Не упрекаю вас. Это было судебной ошибкой. Можете не верить мне, но я сделал всё возможное.

Он был прав. А я не верил ему.

Он опять запустил руку в ящичек и на этот раз вытащил толстый конверт и стал размахивать банкнотами перед моим носом.

— Пересчитайте их. Шесть тысяч долларов в банкнотах по сто. Я вам даю столько же, сколько государство, с точностью до доллара. Но это не значит, что я в чём-то виню себя. Просто у меня широкая душа.

Я внимательно посмотрел на деньги:

— Я пришёл не ради этого. И что я должен сделать для вас ради этих шести тысяч?

— Просто оставьте меня в покое. — Он слегка повысил голос. — Меня не интересует, что вы собираетесь делать с кем бы то ни было. А меня оставьте в покое.

Я сунул деньги в карман и медленно улыбнулся:

— Отлично. Вы убедили меня в своей искренности. Уйду и больше никогда сюда не вернусь.

Я неторопливо вышел и на втором перекрёстке понял, что меня «пасут». Начал заходить и забегать в различные здания, подниматься и спускаться на лифте, летать по лестницам вверх и вниз. В конце концов оказался на маленькой улице, убеждённый, что оторвался от преследователей. Свернул на бульвар и едва не столкнулся с довольно высоким энергичным человеком. Как будто он меня и ждал.

— Оторвались, — сказал он.

— От кого? — переспросил я осторожно.

— От «мусоров».

— Кто вы?

— Джеймс Хоуген, частный детектив, доверительные дела и прочая. Мои клиенты собирались нанять адвоката, но потом решили, что он может счесть неэтичным то, что от него потребуется. А в наше время частный детектив готов делать всё, поэтому наняли меня.

— Кто вас нанял?

— Кларк и Тилфорд.

— А, эти подлые лжецы, что отняли у меня четыре года жизни.

Он угрожающе замахал пальцем:

— Ставлю вас в известность — ничего не выйдет. Власти предупреждены, у Кларка и Тилфорд а полицейская охрана. Круглосуточная.

— Везёт некоторым.

Детектив лукаво улыбнулся.

— Но вы умеете выжидать, не правда ли? Недели, месяцы, годы и, в конце концов, всё равно отомстите? Будете ждать удобного момента и следить. Сто лет, если понадобится, а?

— По правде говоря, столетнее ожидание исключено.

— Ага, значит, у вас на уме что-то такое, что можно совершить значительно быстрее. Что-то дьявольски хитрое?

— Почему бы и нет? У меня было предостаточно времени обдумать всё. Не секрет, что я продолжал бы гнить в тюрьме и по сей день, не обнаружь адвокат косоглазие у Кларка.

— Кларк не знал о своём косоглазии. Думал, что все видят так же, как и он, пока его жене не надоело смотреть, как он спотыкается. Она и привела его к глазному врачу. Но, в сущности, косоглазие не имеет никакого значения, Кларк всё равно бы обманул.

Я вздохнул:

— Почему?

— Невольно всё произошло, — начал Хоуген. — Кларк вёл очень однообразную, скучную жизнь, все дни были одинаковы для него. Такой, знаете ли, незначительный человек… и для жены, и для близких, и для соседей… для вселенной. А тут появляется шанс быть… хм, замеченным.

— Хотите сказать, что только из желания быть замеченным Кларк готов был лжесвидетельствовать и загнать человека в тюрьму? Ни в чём не повинного человека?

Хоуген меня прервал:

— Он не знал точно, что страдает ни в чём не повинный человек. Надеялся подкрепить показания Тилфорда.

Я глубоко вздохнул.

— Тилфорд? Почему он лгал?

— Не хотел обыска машины.

— Наверное, в багажнике был труп?

— Нет, пятьдесят килограммов маргарина.

От злости я прикрыл глаза.

— Вот как всё было, — разговорился Хоуген. — Два часа ночи. Тилфорд только что вернулся из Иллинойса, где гостил у брата, и был загружен маргарином, так как тот намного дешевле масла. В момент, когда проезжал пустые улицы города, заработала сигнализация гастронома господина Карнецки. Из любопытства он остановил машину, вышел, приблизился к витринным стёклам и заглянул внутрь. Не увидел ничего, но услышал приближение полицейских машин. Не желая быть замешанным, он направился к своей машине. И надо же случиться такому — возле него остановилась первая полицейская машина, и его окружили вооружённые полицейские. При виде пистолетов он пришёл в ужас. Он сообразил, что подозрение падает на него, и запаниковал.

— Почему он должен был паниковать, чёрт возьми? В наше время невинному человеку нечего бояться полиции.

— Скорее всего, не обвинение в ограблении гастронома пугало этого господина. А если бы полицейские обыскали машину? И нашли бы маргарин? Представьте себе, что об этом узнали бы газеты…

Я выразил несогласие:

— Насколько мне известно, висконсианцы грузят машины маргарином всегда, как только появится возможность пересечь границы штата. И я ещё ни разу не слышал, чтобы полиция арестовала только из-за этого…

— Верно, — прервал меня Хоуген. — Но вы помните процесс? Тилфорд работал в молочной фирме «Лейксайд», в маслобойном цехе. Стань известно об этом маргарине, знаете..

— Уволили бы? — подсказал я.

— Конечно, — подтвердил Хоуген, — поэтому Тилфорд и показал полицейским куда-то на запад и крикнул: «Вон он!»

— Понимаю желание Тилфорда отвести внимание от собственной персоны, — сказал я, — но когда меня и ещё полдюжину человек притащили с соседних улиц и поставили перед ним, почему он не сказал просто, что не узнаёт никого из нас?

— Именно это он и хотел сказать, но когда полицейские расспрашивали о происшедшем, он почувствовал, что вызвал их подозрение тем, что сильно покраснел. Подумав опять о злополучном маргарине и вероятном обыске, он указал на одного из вас и произнёс: «Вот он! Он самый!»

— Значит, решив остаться незапятнанным, он с лёгкостью отправил меня в тюрьму?

— Не совсем так. Он хотел добраться до дому, спрятать маргарин в холодильник, после вернуться обратно в полицию и заявить об ошибке.

— Но, очевидно, не сделал этого?

— Нет. Потому что именно в тот момент, когда Тилфорд закончил давать показания о личности вора, Кларк узрел возможность прославиться и, выступив вперёд из небольшой толпы, так сказать, запел свою песню. И уже позже Тилфорд, думая, что показания мистера Кларка о личности вора верны, решил не менять собственные показания, дабы не поставить под удар другого свидетеля. Полиция ведь может усомниться, и тогда не оберёшься неприятностей.

Да-а, ситуация!

— И точно так же Кларк посчитал. Имея правдивые показания Тилфорд а, не составляло труда сделать саморекламу?

Хоуген кивнул.

— Именно так развивались события до момента, когда Макинтайер открыл у Кларка косоглазие. Однако тому выписали очки двумя месяцами позже вашего заключения. Кларк не мог просто так прийти и сказать об обмане. Последовало признание о неполной уверенности в вашей вине. После, когда Тилфорд узнал об этом, его начала мучить совесть, и, в конце концов, он сознался, что тоже не уверен в виновности мистера X, то есть вас. И вот вы здесь, свободны, как птица.

— Очевидно, Кларк и Тилфорд не скажут всей правды властям. Почему вы говорите её мне?

— Потому что прошу о сочувствии и снисхождении. Они неплохие люди. И не хотели причинить вам зла.

— Но умудрились лишить меня четырёх лет свободы.

Он примиряюще поднял руку.

— Вдвоём свидетели всё обсудили. Согласились, что могла иметь место маленькая судебная ошибка, и они готовы искупить вину, выплачивая еженедельно по пятнадцати долларов каждый. До конца жизни.

Полминуты я обдумывал предложение.

— Не лучше ли дать какую-то определённую сумму? Например, шесть тысяч долларов?

Частный детектив лукаво улыбнулся.

— А когда вы получите эти шесть тысяч, что вам помешает всё же отомстить Кларку и Тилфорду? — И захихикал. — Нет. Я им посоветовал платить вам таким образом, чтобы у вас не возникло искушение убить кур, несущих золотые яйца.

Я призадумался вновь.

— Ладно, пусть это и будет им наказанием, — был окончательный мой ответ.

Мы по-приятельски расстались с Хоугеном, и я зашёл в ближайшую пивнушку. «Какие странные повороты судьбы, — думалось мне. Пошёл к Мату Нелсону, чтобы выплатить по чеку 876 долларов и 14 центов. Долг есть долг, пусть даже и такому растяпе, как Нелсон, а вместе этого…»

Я отпил виски… Что касается Кларка и Тилфорда, то не желал бы им долгой жизни, но и не собираюсь влиять на естественную продолжительность её… Сейчас у меня двенадцать тысяч долларов и еженедельная рента в тридцать долларов. Так человек начинает осторожничать, избегать риска. Но нет, я должен закончить работу. Это вопрос профессиональной гордости. До сих пор я никогда не терпел фиаско…

Поэтому в два часа ночи я снова был перед сейфом в гастрономе господина Карнецки, однако на этот раз не совершил ошибки — не задел за провод сигнализации.

 

Мир, перевёрнутый вверх дном

[25]

— Вы слушаете меня, Риган?

— Да, — ответил я.

Олбрайт покачал головой:

— Чем бы вы занимались, если бы вам не нужно было зарабатывать на жизнь? Весь день глядели бы в небо и размышляли?

— Я слушаю вас.

— Я знаю, что слушаете, но попытайтесь показать это. Когда вы смотрите в окно, я испытываю чувство сродни ревности к тому, что привлекает там ваше внимание. Вы удостаиваете меня и мои земные проблемы лишь малой толикой своего внимания, остальное же обращено на систему мироздания в целом.

— Вы говорили о Роберте Креймере?

Сэм Олбрайт вздохнул и передал мне папку:

— Роберт Креймер оформил страховку пять лет назад. Сердце у него тогда было в прекрасном состоянии. Ну, по крайней мере, здоровое.

Мои глаза скользнули по верхнему листку.

— Но умер он от сердечного приступа?

— Да.

— Какова сумма страхового полиса?

— Двести тысяч долларов.

— Вскрытие было?

— Разумеется. На нём присутствовал одни из докторов нашей компании. Причина смерти — болезнь сердца. Было установлено, что болезнь прогрессировала последние два-три года.

— Но вы всё же хотите, чтобы я провёл расследование?

— Двести тысяч долларов — большая сумма. Компания обязана провести расследование. — Он почесал затылок. — На мой взгляд, ничего подозрительного во всём этом нет. Меня настораживает лишь одна маленькая деталь.

Осматривая тело, наш врач обнаружил, что правая рука Креймера — пальцы, большой палец и его подушечка — обожжена. Не очень сильно, но, останься он жив, образовались бы волдыри.

— Он обжёгся как раз перед кончиной?

Олбрайт кивнул:

— Буквально за несколько секунд. Наш врач извлёк крохотные кусочки стекла из его пальцев. Мы отдали их в лабораторию. Это были осколки электрической лампочки.

— Вы уверены, что он умер от сердечного приступа? Он не был убит током?

— Явный сердечный приступ. Электрошок мог его спровоцировать, но доказательств этого нет. Он мог вывёртывать лампочку из патрона, а та лопнула.

— Мог?

Олбрайт усмехнулся:

— Любопытно, что в акте о смерти об этом не говорится ни слова.

— Когда он умер?

— Три дня назад. Это произошло в квартире его приятеля. Некоего Питера Нортона. По утверждению Нортона Креймер зашёл к нему выпить пару коктейлей. Причём он был уже в порядочном подпитии.

— Он регулярно выпивал, имея больное сердце?

— Либо это ему было неизвестно, либо просто наплевать. Около десяти вечера он внезапно побледнел и пожаловался на плохое самочувствие. Нортон пошёл на кухню, чтобы принести стакан воды. Находясь там, он услышал крик Креймера. Когда Нортон вбежал в гостиную, Креймер лежал на полу, по-видимому уже мёртвый. Нортон вызвал реанимационную бригаду, и они возились с Креймером почти час, но всё тщетно.

— Нортон ничего не говорил об ожогах пальцев и осколках стекла?

— Вообще об этом не упоминал. Этим придётся заняться вам.

— Кто должен получить страховой полис?

— Некая мисс Хелен Мортланд.

— Мисс?

Олбрайт усмехнулся:

— Ситуация ещё более пикантная. У Креймера была жена. Тельма. Ещё полгода назад страховой полис должна была получить она.

— Она знала об изменении в завещании?

— Это мне неизвестно, во всяком случае, скоро она об этом узнает.

— Креймер и его жена жили порознь?

— Не знаем.

— Какие отношения были между покойным и мисс Мортланд?

— Этого мы тоже не знаем. Формально нас это не касается. Остаётся лишь строить предположения.

— Можете вы мне ещё что-нибудь рассказать о Креймере?

— Деньги он получил в наследство, но, насколько мне известно, истратил большую их часть. Полагаю, ему пришлось собрать последние гроши, чтобы набрать сумму страховой премии.

— А что-нибудь о Нортоне?

— Холостяк. Довольно состоятельный. Вот и всё, что я о нём знаю.

Я решил начать с Питера Нортона. Он жил на третьем этаже Мерридит Билдинг, расположенного неподалёку от озера.

Когда он открыл дверь, я представился, предъявил удостоверение и изложил причины своего визита. Питер Нортон был крупный мужчина с небольшими осторожными глазками. Он нахмурился:

— А что здесь расследовать?

— Формальность, — ответил я. — Нам просто необходимо заполнить кое-какие бланки.

Он впустил меня.

Я видел лишь большую гостиную, но в квартире явно было ещё три или четыре комнаты.

— Что вы хотите знать? — спросил Нортон.

— Просто расскажите мне, что случилось здесь в ту ночь, когда он умер.

Он закурил сигарету:

— Рассказывать, в общем-то, почти нечего. В тот вечер Креймер пришёл сюда часов около восьми. Захотелось выпить в компании и поболтать. У меня был Джим Бэрроуз, мой адвокат, посидели вместе, выпили. Потом Джим ушёл, но Креймер остался. Мы болтали, выпили ещё, а потом около десяти Креймер внезапно побледнел и попросил воды. Я пошёл на кухню. Там я услышал его крик. Когда вернулся, увидел его на полу. Сразу же вызвал «скорую помощь», но они ничего не смогли сделать. Вот и всё.

— Что делал Креймер перед смертью?

Нортон нахмурился:

— Делал? Ничего не делал. Сидел на диване.

— При вскрытии было обнаружено, что пальцы на правой руке Креймера слегка обожжены. Кроме того, в подушечках пальцев были найдены мельчайшие стеклянные осколки. Вам известно, как это могло случиться?

Нортон подошёл к бару.

— Боюсь, что не смогу вам помочь.

— Это случилось не здесь?

— Нет.

— Значит, когда он пришёл сюда, рука у него уже была повреждена?

— Не заметил. Наверное.

— Ранки кровоточили?

Нортон покраснел. Он был явно раздражён.

— Говорю же вам — не заметил. Что вы всё спрашиваете о его руке? Какое это имеет отношение к его смерти? Он умер от сердечного приступа.

— Конечно. — Я уловил слабый запах краски и скипидара, идущий откуда-то из глубины квартиры. — Креймер не жаловался на боль в руке?

— Мне он ничего не говорил. — Нортон налил себе виски, потом вспомнил обо мне. — Хотите выпить?

— Нет, благодарю вас.

— Креймер пришёл ко мне уже как следует «на взводе». Ничего у него не болело. Я в этом уверен, и я не знаю, где он порезал руку.

— Вы давно знаете Креймера?

Нортон пожал плечами:

— Два-три года. Познакомились на какой-то вечеринке или банкете, не помню точно.

— Вы знаете некую мисс Хелен Мортланд?

Он поднял на меня глаза и после небольшой паузы спросил:

— А в чём дело?

— Она должна получить страховой полис Креймера.

Глаза Нортона сузились, на лице появилась какая-то странная усмешка. Но он промолчал.

— У Креймера ведь была жена, — напомнил я.

Рука Нортона нервно сжала стакан.

— А вы никогда не видели Хелен Мортланд?

— Нет, я её не знаю. — Губы его искривились. — Никто её не знает. Когда смотришь на неё, кажется, будто она живёт здесь, на земле, лишь наблюдая всё происходящее, и никак не может найти нечто стоящее её внимания. Не знаю, нашла ли она то, что ищет, и не уверен, что когда-нибудь найдёт. Если у неё и есть какие-то чувства, она никогда их не показывает. — Нортон сделал большой глоток. — Нельзя сказать, что она скучает. Всё не так просто. Её просто немного забавляют люди вокруг, и единственное её желание, чтобы они не докучали ей. Иногда я думаю: может быть, она одинока? Если только она способна испытывать чувство одиночества. Иногда так и хочется спросить её: да откуда вы такая взялись?

— Креймер был влюблён в неё?

— Да, — яростно выкрикнул Нортон. — Да все, кто только… — Он допил свой виски. — Извините, мистер Риган, больше в деле Креймера ничем помочь я не могу.

Из окна моему взору открывалась голубизна неба и озера.

— Вы упомянули о некоем мистере Бэрроузе, вашем адвокате, находившемся здесь, когда пришёл Креймер. Они были знакомы прежде?

— Нет.

— Вы, естественно, представили их друг другу?

— Разумеется.

— И они пожали друг другу руки?

— Естеств… — Он замолчал.

Я слегка усмехнулся:

— Если Креймер повредил руку до того, как пришёл к вам, вряд ли он стал бы пожимать кому-нибудь руку. И даже если бы и стал, мистер Бэрроуз непременно заметил бы состояние его руки и что-нибудь сказал бы по этому поводу. Я спрошу у мистера Бэрроуза.

В комнате воцарилось молчание. Нортон бросил на меня свирепый взгляд.

— И ещё одно, — продолжал я. — Креймер повредил руку за несколько секунд до смерти или в самый момент её.

Нортон глубоко вздохнул:

— Ну хорошо. Около десяти часов перегорела лампа, и Креймер решил вывернуть её. Когда он дотронулся до неё, то обжёг себе руку, а лампа лопнула. Может быть, он слишком сильно сжал её. Как я вам уже говорил, он был здорово пьян.

— Лампа лопнула, а потом он умер?

Нортон вернулся к бару.

— Я и не знал, что у него больное сердце. Он потерял сознание и умер.

— Почему вы так старались скрыть, что Креймер обжёг руку и порезался?

Нортон махнул рукой:

— Просто не придавал этому никакого значения. Ведь главное это то, что Креймер умер.

— Какая лампа перегорела?

Нортон слегка пожал плечами:

— Вон та.

Я подошёл к лампе, стоящей на столике возле дивана, снял абажур и взглянул на лампочку.

— А чего же вы ожидали? — огрызнулся Нортон — Я вставил другую.

Я провёл пальцами по лампочке и показал ему:

— Пыль. Минимум двухнедельной давности.

Лицо Нортона потемнело:

— Я вывернул лампочку из другого светильника, а она оказалась покрытой пылью.

В этом случае на лампочке остались бы отпечатки пальцев, а их не было. Но я решил пока ему об этом не говорить. Я взял шляпу:

— Благодарю за помощь, мистер Нортон.

Привратник, выполнявший также обязанности уборщика, был худощавым мужчиной. Вид у него, как у многих людей его профессии, был довольно затурканный. Я предъявил ему своё удостоверение и попросил ответить на несколько вопросов.

— Вы знали мистера Креймера? Того, что умер здесь три дня назад?

— Видел несколько раз, и всегда он был здорово навеселе.

— А что вы можете сказать о мистере Нортоне?

Привратник ухмыльнулся:

— Да неплохой человек, но ухо с ним надо востро держать.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, не следует торопиться подавать ему руку, не убедившись, что в ладони у него нет какой-нибудь пищалки или гуделки. Шутник, одним словом. — Он ухмыльнулся ещё шире. — Но мне-то на него обижаться не приходится. На Рождество он меня никогда не забывает. — Привратник задумчиво покачал головой. — Да уж, в чувстве юмора ему не откажешь. Однажды он попросил меня поменять местами краны горячей и холодной вода в ванной одной пары в соседней квартире. Ну понимаете, чтобы холодная вода шла из крана для горячей и наоборот.

— Он знал этих людей?

— Да, думаю, они только здоровались.

— Вы проделали эту операцию, когда их не было дома?

Он осторожно кивнул:

— Да ведь это была только шутка. Ничего дурного в этом не было. Когда они пожаловались мне, что водопровод у них не в порядке, я всё исправил. А они всё никак понять не могли, что же случилось. Ни мистер Нортон, ни я так и не сказали, какую шутку мы с ними сыграли.

— В квартире мистера Нортона сейчас ремонт?

— Владельцы дома к этому отношения не имеют.

— Но он что-то переделывает там?

— Ещё бы. Каждый день трое или четверо рабочих приходят. Но, наверное, уже закончили. Сегодня я их что-то не видел.

— Если квартиросъёмщик желает что-то переделать в своей квартире, он должен получить на это разрешение владельцев дома?

— Конечно. Мало ли что им в голову взбредёт.

— И Нортон получил разрешение?

— Он… хм… позабыл. Я вообще-то говорил с ним на этот счёт, и он мне сказал, что это просто мелкие переделки, чтобы комнаты повеселее выглядели. Ну я ему и разрешил. Он аккуратный жилец, живёт здесь уже много лет.

— А вы видели, что именно было сделано в квартире?

— Да нет. У меня ведь своих дел хватает.

Затем я поехал на Линкольн-авеню. Мебель в квартире Креймера выглядела чересчур громоздкой. Должно быть, они с женой занимали прежде более просторную квартиру.

Тельма Креймер была темноволосой, весьма нервной особой.

— Слушаю вас, мистер Риган?

Я решил сообщить ей об изменении в завещании её мужа, хотя, быть может, она уже знала об этом.

— Миссис Креймер, вам известно, что вы потеряли право на получение страхового полиса мужа?

Она побледнела:

— Но это… это невозможно. Когда Боб оформил страховку, моё имя фигурировало…

— Мне очень жаль, миссис Креймер, но ваш супруг изменил своё первоначальное решение. Шесть месяцев назад.

Её глаза сузились.

— Кто же получит страховку?

— Некая мисс Хелен Мортланд.

— Почему ваша компания не сообщила мне об этом раньше?

— Это не входит в нашу компетенцию, миссис Креймер. Человек, оформивший страховку, может в любое время изменить имя лица, которое должно её получить, и сам решает, сообщать ли об этом заинтересованным сторонам.

Миссис Креймер мяла в руках носовой платок.

— Это ей так просто с рук не дойдёт. Я обращусь в суд.

— Это ваше право, миссис Креймер. Вы знакомы с мисс Мортланд?

Она рассмеялась недобрым смехом:

— Я-то её видела, а вот видела ли по-настоящему она меня, этого я не знаю. Я была для них лишь препятствием, досадным препятствием.

Помолчав немного, она продолжала:

— В жизни Боба были и другие женщины. Такой уж это был человек. Но они не играли в его жизни сколько-нибудь важной роли. С Хелен было иначе. Я это сразу почувствовала. Когда я узнала, кем увлёкся мой муж, я пошла к ней и попросила оставить Боба в покое. Уж не знаю, чего я ждала, быть может, сцены. Но она лишь взглянула на меня… эти серые глаза с любопытством разглядывали меня несколько мгновений, а потом она сказала, что Боб ей совершенно не нужен и я могу оставить его себе. — Тельма залилась краской, вспомнив эту унизительную сцену. — Боб был без ума от неё, ей он был совершенно не нужен. После того как она мне сказала, что я могу оставить мужа себе, она отвернулась и вновь подошла к картине, которую писала. Она совсем позабыла обо мне, и мне ничего не оставалось, как выйти из комнаты.

— Но ваш муж продолжал встречаться с ней?

— Да, здесь я ничего не могла поделать. — На её лице застыло какое-то недоуменное выражение. — Но я не думаю, что между ними… что-то было. Он даже разговаривал со мной о ней. Рассказывал, что приходил к ней в студию и просто смотрел на неё. И никогда не знал, замечает ли она его. — Тельма покачала головой. — Лицо у неё не выражает ровно никаких чувств, честное слово. Мне кажется, она не испытывает ни счастья, ни грусти, как другие люди.

— Мисс Мортланд художница?

— Наверное. Она пишет картины, но, думаю, никогда не продаёт их и не выставляет на вернисажах. Я даже думаю, что живопись вообще её не интересует. Для неё это просто времяпрепровождение… пока она… ожидает.

— Ожидает?

Тельма широко раскрыла глаза:

— Не знаю, почему я употребила это слово, но оно, мне кажется, точно отражает то состояние, в котором эта мисс находится. Я уверена, что она чего-то ждёт.

— Вы знали, что у вашего мужа больное сердце?

— Нет, он никогда мне об этом не говорил.

— Как вы полагаете, сам он об этом знал?

— Не могу вам сказать. Последние полгода… после встречи с нею, он… чувствовал себя плохо. Это было видно. Быть может, болезнь сердца и сыграла здесь свою роль, но не только она одна. Боб много пил, хотя ему и не следовало этого делать. Он плохо спал, у него не было аппетита.

— Каким образом он познакомился с мисс Мортланд?

— Их познакомил Питер Нортон. — Тельма сжала пальцы. — Я думаю, он сделал это только для того, чтобы посмотреть, какова будет реакция Боба. Своего рода шутка.

— Кто лечил вашего мужа?

— Доктор Фаррел. Его кабинет располагается в Брамнер Билдинг.

Я встал:

— Благодарю вас за содействие, миссис Креймер.

Я подъехал к Брамнер Билдинг и на лифте поднялся на этаж, где располагался кабинет доктора Фаррела. Секретарша доктора провела меня в кабинет, и я предъявил свои документы.

— Доктор Фаррел, — сказал я, — один из ваших пациентов, Роберт Креймер, застрахованный нашей компанией, скончался три дня тому назад.

Доктор Фаррел, мужчина с сильной проседью, лет пятидесяти с лишним, кивнул:

— Да, я читал об этом. — Он попросил свою секретаршу принести ему из картотеки историю болезни Креймера и стал просматривать её. — Креймер был моим пациентом более десяти лет. Около двух с половиной лет тому назад я заметил у него симптомы болезни сердца. Я сообщил ему об этом, стараясь не особенно пугать. Предложил ему придерживаться разумного режима, дал необходимые рекомендации и предписания. — Доктор поднял на меня глаза. — Когда я вновь осматривал его полгода назад, состояние значительно ухудшилось. Да и вообще здоровье у него было сильно расшатано. В тот раз я ещё более настоятельно рекомендовал ему поберечь себя. Очевидно, он не прислушался к моим советам.

— Его жена сообщила мне, что он ничего не говорил ей о болезни сердца.

— Должно быть, не хотел расстраивать.

— Да, должно быть.

А потом я отправился по адресу Брейнард-стрит, 231. Это было четырёхэтажное здание, расположенное в старой части города, где пока ещё царствовала относительная тишина. Я сидел в машине и курил. Докурив сигарету, я вошёл в здание и поднялся на последний этаж, где была расположена студия.

Да, у Хелен Мортланд в самом деле были серые глаза, и они бесстрастно рассматривали меня, пока я объяснял, с какой щелью к ней явился.

— Вы знали, что у Креймера больное сердце?

Её губы уже сложились, чтобы произнести «нет», но затем она слегка нахмурилась, взглянула на меня и сказала:

— Да, он говорил мне об этом.

Потом она отвернулась и направилась к своему мольберту.

— Вы знаете, что страховой полис оформлен на ваше имя?

Хелен остановилась перед мольбертом:

— Да.

Меня это совершенно не касалось, но всё же я спросил:

— Почему он это сделал?

Она взяла кисть и провела ею по холсту.

— Он говорил, что любит меня. Денег у него не было, но он хотел оставить мне что-нибудь после своей смерти.

— Он отдал вам свою жизнь. Этого вам мало?

Она продолжала работать.

Я прошёлся по студии. Она была заполнена холстами, законченными и незаконченными, но было видно, что художница теряла к ним всякий интерес в тот самый момент, когда снимала их с подрамника. Некоторые из них были полностью завершены, другие представляли собой лишь наброски. Встречались холсты с нанесёнными на них невпопад лишь несколькими линиями — свидетелями раздумий художницы, занятой какими-то посторонними мыслями.

— Вы полагаете, что имеете право на эти деньга?

— Он хотел оставить их мне. — Глаза Хелен были теперь устремлены на меня. — Вы сердитесь на меня за это?

Волосы у неё были светлые, но я не мог бы сказать, какого они оттенка. Казалось, они мерцают в солнечных лучах.

— Миссис Креймер собирается оспорить завещание своего мужа.

— Разумеется, — ответила Хелен. — Я в этом не сомневаюсь. Но я не думаю, что дело дойдёт до суда. Полагаю, мы сможем полюбовно договориться. Я готова удовольствоваться пятьюдесятью тысячами.

— Когда Креймер умер, его правая рука была слегка обожжена и под кожей были обнаружены крошечные кусочки стекла. Вам что-нибудь известно об этом?

— Нет.

Я подошёл к огромному окну, из которого открывался вид на крыши близлежащих зданий.

— А что значат для вас деньги, эти пятьдесят тысяч долларов?

— Свободное время.

— Чтобы размышлять о людях? О явлениях? Об идеях?

— Чтобы думать.

Перед моими глазами возникла публичная библиотека. Горы книг. Когда я был мальчишкой, я пытался все их прочесть. Наверное, не нужно было этого делать. И высоко надо всеми нами небо. Крышка нашей клетки? Внезапно я задал вопрос:

— Когда вы смотрите туда, наверх, вы прислушиваетесь? Вы что-нибудь слышите?

Хелен подошла ко мне:

— Еле слышную музыку, почти невозможно разобрать. — Глаза её были устремлены ка меня. — Почему вы об этом спросили?

— Не знаю. — Я снова вернулся на землю, в эту комнату. — Благодарю за содействие, мисс Мортланд. Я должен идти.

В дверях мы ещё раз обменялись взглядами, я повернулся и вышел.

Ночью я встал с постели и подошёл к окну. Ярко светили звёзды. Казалось, ещё немного и тайна мироздания может быть решена.

Кто-то ещё смотрел сейчас на эти звёзды. Да.

О чём она думала?

Утром я встретился с Олбрайтом. Я передал ему объяснения Нортона относительно электрической лампочки и сообщил о том, что лампа, которую я осмотрел, была покрыта слоем пыли.

Олбрайт нахмурился:

— Это не представляется мне столь уж важным, но почему он солгал? Не полагаете ли вы, что стоит ещё немного поработать над этим делом?

— Да, полагаю.

— Вы ещё раз побеседуете с Нортоном?

— Да. Но сначала я хочу осмотреть квартиру в его отсутствие.

Лицо у Олбрайта сделалось разнесчастным.

— Вы можете достать мне ключи?

— Разумеется, но вы же не…

— Скажу, что потерял ключ и не желал тревожить привратника.

Он вздохнул:

— Хорошо, но, если попадётесь, компания должна остаться ни при чём. — Олбрайт изучающе посмотрел на меня. — Мне кажется, вы почему-то в самом деле заинтересовались этим делом.

— Да, — ответил я.

Олбрайт вышел из кабинета и минут через пять вернулся со связкой ключей в руках.

— Не пользовался ими лет пятнадцать. Надеюсь, замки с тех пор не очень изменились.

Перед тем как покинуть кабинет Олбрайта, я набрал номер телефона Нортона. Никто не снял трубку. Из аптеки, расположенной в квартале от квартиры Нортона, я позвонил ещё раз. Результат был тот же.

Поднявшись на третий этаж, я минут десять жал на кнопку звонка двери Нортона. Хозяина явно не было дома.

Я стал подбирать ключи. Четвёртый по счёту подошёл — дверь открылась.

Нортон был дома. Он сидел в кресле лицом к двери, глаза его были устремлены на меня. Он, однако, не пошевелился и уже никогда больше не пошевелится.

Я закрыл за собой дверь и подошёл к нему.

Кто бы ни был убийца, следов он не оставил. Не было видно следов ни пулевого, ни ножевого ранения.

Обойдя труп, я направился вглубь квартиры. Она была большая и хорошо обставлена, однако, каков бы ни был характер её хозяина, на меблировке он никак не отразился. Все гарнитуры выглядели безличными, как в отеле.

Я вошёл в спальню, где ещё ощущался запах свежей краски. Здесь всё выглядело, как в гостинице — двуспальная кровать, столы, лампы, два туалетных столика. Я выдвинул несколько ящиков. Они были пусты. Стенной шкаф также был пуст.

Комната была заново отделана. Я внимательно осмотрел все деревянные детали комнаты — двери, оконные переплёты, плинтусы. Они были совершенно новые и покрашены впервые.

Всё было в полном порядке — обычная комната для гостей. Всё как обычно, за исключением…

Выключатели верхнего освещения были расположены слишком высоко. Обычно они находятся на высоте четырёх — четырёх с половиной футов от пола. Здесь же они были установлены на уровне человеческого роста. Я щёлкнул выключателем, и свет зажёгся. Я щёлкнул ещё несколько раз. Что-то здесь было не так… да-да, я чувствовал: что-то не так.

Я взглянул на выключатель. Обычно, чтобы зажечь свет, вы щёлкаете выключателем вверх, а выключая — вниз. Тут же всё было наоборот — включая свет, вы щёлкаете вниз, а выключая — вверх.

Я вернулся в гостиную, и тут моё внимание привлекла урна для мусора, стоявшая у письменного стола. Я извлёк из неё плотную обёрточную бумагу и бечёвку. Под ними лежали обломки багетной рамы и обрывки плотного картона. Я сложил обрывки вместе. Это была гравюра двенадцать на шестнадцать дюймов, и в нижнем её углу маленькими буквами было написано её название «Сдача Корнваллиса». Колонна великолепных в своих красных мундирах солдат покидала редуты.

Я разгладил обёрточную бумагу. Пакет был доставлен из художественного салона Баркли. Марок на нём не было наклеено, очевидно, пакет был доставлен посыльным, возможно, уже после того, как я последний раз видел Нортона живым, иначе я заметил бы эту обёрточную бумагу в корзине.

Нортон получил пакет, распечатал его, а потом разломал раму на куски и разорвал гравюру на мелкие клочки.

Я вновь внимательно посмотрел на составленную из клочков картину. Иорктаун, октябрь 1781 года, войска готовятся к капитуляции, впереди них движется оркестр, который играет мелодию под названием…

Я взглянул на Нортона. Он был состоятельным человеком, и к тому же человеком, который считал замену кранов горячей и холодной воды верхом остроумия. Возможно…

Я просмотрел его бумажник. Ничего интересного, за исключением небольшой визитной карточки.

Артур Франклин

Генеральный подрядчик

Виргиния-стрит, 2714

Телефон 78136

Пальто Нортона лежало на диване. Я проверил карманы и в одном из них обнаружил носовой платок, испачканный коричневой краской. Или это кровь? Я положил платок в карман и вновь прошёл через комнаты, протирая предметы, на которых мог оставить отпечатки своих пальцев.

Выходя, я оставил дверь в прихожую слегка приоткрытой. Я хотел, чтобы труп Нортона поскорее обнаружили, мне необходимо было знать, отчего он умер.

Я отнёс платок в лабораторию Литтона и Брандта. Через некоторое время один из лаборантов вышел ко мне.

— Это краска, — сообщил он. — Коричневая. Или скорее тёмно-коричневая. Обычный, довольно дешёвый сорт, применяемый для различных целей при отделке внутренних помещений.

Контора Артура Франклина располагалась в небольшом угловом здании во дворе под виадуком на Двадцать седьмой улице. Сам Франклин оказался довольно крупным мужчиной. Он с наслаждением докуривал свою сигару.

— Чем могу служить?

Я показал ему свои документы:

— Насколько мне известно, недавно вы выполняли кое-какую работу для мистера Нортона?

Он слегка усмехнулся:

— Выполняли кое-какую.

— А какую именно?

Он на секунду задумался, потом спросил:

— Вы его приятель?

— Нет, я здесь по службе.

Он решился:

— Самый сумасшедший заказ, который я когда-либо получал. Но кто платит, тот заказывает музыку. Кроме того, он обязал нас молчать. Заплатил мне и всем ребятам сверхурочные, чтобы мы никому не проговорились. — Франклин откинулся в кресле. — Работы была масса. Менять пришлось всё. Абсолютно всё. Прибивать ковёр к потолку и там же болтами крепить всю мебель. Люстры устанавливать торчком на полу.

Да, я был прав.

— Комната, перевёрнутая вверх ногами, — произнёс он, — Да, сэр. Масса работы, и всё ради розыгрыша, но, полагаю, мистер Нортон мог себе это позволить. Мы укрепили плинтусы на стенах под самым потолком, перевернули и перевесили двери. Пришлось также заделать оконные проёмы и оформить их под стены. Вдруг жертва мистификации выглянет в окно и увидит, что остальной мир не перевернулся вместе с комнатой.

Франклин явно смаковал пикантность ситуации.

— Нортон не говорил мне, для чего предназначается эта комната, но я и сам догадался. Слыхал о такой штуке раньше. Он приглашает какого-нибудь приятеля к себе. Подпаивает его так, что тот «отключается». Потом Нортон вносит гостя в комнату и оставляет там. А сам Нортон стоит за дверями и наблюдает в замочную скважину.

Франклин хихикнул.

— Приятель приходит в себя, но ещё плохо соображает. Он оглядывается и воображает, что находится на потолке. Его охватывает ужас. Он пытается ползти по стене, воображая, что спускается на пол. Уморительное зрелище, как мне говорили.

Да, подумал я, Креймер проснулся в этой комнате. Над ним вырисовывались очертания мебели, и он находился на потолке. Он был жутко испуган, просто в панике. Что случилось? Ещё секунда, и он свалится вниз. Инстинктивно он ухватился за первое, что ему попалось под руку, — за люстру. Сердце бешено колотилось. У него начался сердечный приступ, и пальцы в конвульсии раздавили лампочку.

— Однако развлекался в этой комнате мистер Нортон недолго, — продолжал Франклин. — Он снова вызвал нас два дня назад и опять подрядил на срочную работу. Мы должны были восстановить всё, как было. Всё в точности.

Но ты забыл сделать одну вещь, подумал я, ты забыл переставить выключатель вниз и переделать его.

Креймер скончался, и тогда уже настала очередь Нортона паниковать. Нельзя было допустить, чтобы Креймера нашли в «перевёрнутой» комнате. Пойдут толки. Его могут даже привлечь к уголовной ответственности. Конечно, Нортон предпочёл бы вообще избавиться от трупа. Но это было почти невозможно. Могли увидеть, как он выносит тело из квартиры. Поэтому он перетащил тело Креймера в гостиную и сочинил историю о том, что тот умер именно там. Вряд ли у кого-нибудь могло появиться желание обыскать квартиру Нортона и в результате обнаружить комнату, перевёрнутую вверх ногами.

Возможно, Нортон даже и не заметил порезов на руках Креймера. Но даже если и заметил, то не придал этому никакого значения. Ведь Креймер скончался в результате сердечного приступа — вот что было главное. Комната, перевёрнутая вверх ногами. Всё было продумано до мельчайших деталей, он даже гравюру специальную заказал, чтобы на стенку повесить, так сказать, последний штрих. Однако она не была доставлена вовремя, её принесли лишь вчера или сегодня утром, и Нортон разорвал её и выбросил в мусорную корзину. На гравюре были изображены британские солдаты. Они маршируют к тому месту, где должны сложить своё оружие, впереди них движется духовой оркестр, который играет старую английскую песню «Мир перевернулся вверх ногами».

— Интересно, разыграл он кого-нибудь? — произнёс Франклин, которого эта мысль, видимо, очень занимала.

Разумеется, Франклин не знал о том, что произошло. Он не знал Креймера. От сердечного приступа в городе умирают сотни людей, а когда Креймер умер, в газетах лишь появилось объявление о том, что он скончался в «квартире друга».

Выйдя от Франклина, я проехал мимо дома Нортона. У тротуара стояли полицейская машина и карета «скорой помощи».

Я направился в центр, к главному офису нашей компании, и поднялся к Олбрайту. Он выслушал мой рассказ и покачал головой:

— Всё это поистине удивительно, но нам от этого не легче. Ведь по страховке нам всё равно придётся платить. Разумеется, будь Нортон жив, у него могли бы быть крупные неприятности, а так нам нет никакого смысла обнародовать эту историю.

— Всё зависит от причин смерти Нортона. Если он умер от сердечного приступа, дело можно считать закрытым.

Олбрайт кивнул:

— Я свяжусь со следователем и попрошу его позвонить мне, после того как он вернётся. Ведь должно быть вскрытие. Я не думаю, что, когда Нортон умер, вызывали врача.

Олбрайт позвонил мне домой вечером.

— Нортон умер от яда, — сообщил он мне, сразу перейдя к делу.

— Самоубийство?

— Не похоже. Ни записки, ничего. Теперь этим делом занимается полиция. Я только что разговаривал с лейтенантом Хенриксом. Он обыскал буквально всю квартиру. Яда нигде нет.

— Может быть, Нортон принял весь яд?

— Не исключено. Но должен же он был где-то хранить его. В коробочке или пакетике, а Хенрике не нашёл ничего подобного. И похоже, что яд стал действовать, как только Нортон вернулся домой. Его пальто лежало на диване. Вполне возможно, что отравили его где-то в другом месте.

— Полиция подозревает кого-нибудь?

— Хенрике ничего не говорил об этом, но я не думаю. Расследование началось всего несколько часов назад. Полагаю, завтра они начнут опрашивать всех знавших Нортона.

— Когда Нортон умер?

— Следователь читает, что вчера около одиннадцати вечера.

Повесив трубку, я налил себе виски и закурил сигарету. Я думал о разном, думал о ней. Ждёт она меня? Или я, как другие, удовольствуюсь тем, что буду приходить и смотреть на неё и ждать?

В половине одиннадцатого я смял последнюю недокуренную сигарету и поехал на Брейнард-стрит, 231. Выходя из машины, я посмотрел наверх. Слабо мерцали звёзды.

Открыв входную дверь, я почувствовал запах краски. В тусклом свете было трудно определить истинный цвет стен, но мне показалось, что они выкрашены тёмно-зелёной краской, а перила — коричневой. Тёмно-коричневой. Метрах в двух над лестницей висела едва видная в тусклом свете табличка: «Окрашено».

Я нажал на кнопку звонка над дверью в квартиру 1. Консьерж был в тряпичных тапочках, от него сильно пахло пивом.

— Слушаю.

— Когда вы красили вестибюль?

Он бросил на меня сердитый взгляд:

— Вы вызвали меня лишь для того, чтобы задать этот вопрос?

— Да.

Тут он увидел моё лицо и понял, что на заданный вопрос лучше ответить.

— Сегодня, — с беспокойством ответил он.

— Прямо сегодня?

— Конечно. — Тут он поправился. — Вообще-то, начали ещё вчера. Мой зять начал красить верхний этаж в четыре часа дня. Служит он в другом месте, здесь только подрабатывает.

Я стал подниматься по лестнице и услышал, как щёлкнул замок её двери.

Открыв дверь и впустив меня в квартиру, Хелен оглядела меня, потом нежно улыбнулась:

— Я ждала вас.

— Питер Нортон умер, — сказал я. — Его отравили.

Она подошла к проигрывателю и немного уменьшила громкость.

— Да?

— Нортон часто приходил сюда?

— Приходил, чтобы поглядеть на меня, разговаривал. Иногда я слушала его.

— Вы слушали, когда он рассказывал о комнате, перевёрнутой вверх ногами?

— Да.

— Нортон ведь был у вас вчера вечером?

— Хотите что-нибудь выпить?

— Он был здесь вчера вечером. Вестибюль и лестница плохо освещены, и он испачкался свежей краской. Он вытер руки носовым платком, но где-то на перилах остались отпечатки его пальцев. Полиция докажет, что он был здесь вчера вечером.

Она вынула два хрустальных бокала из бара:

— Полиция сюда не приходила.

— Она об этом не знает. Знаю лишь я один.

Она улыбнулась:

— Значит, мне нечего беспокоиться.

— Хелен, я должен буду сообщить им об этом.

Она взглянула на меня:

— Но почему?

— Ведь это убийство.

— И подозрение в первую очередь упадёт на меня? Будет расследование? Полиция узнает, кто я и где я находилась?

— Да.

— Я бы этого не хотела.

— Хелен, — спросил я. — Вы убили Нортона?

Свет упал на бокал, который она держала в руке.

— Да, — произнесла она.

Проигрыватель умолк. Раздался щелчок, и на диск упала новая пластинка. Вновь полилась музыка, но в комнате стало неуютно.

— Вам не следовало говорить мне это.

— Вы спросили, а я не могла солгать вам. Вы знаете почему, не так ли? И вы не сообщите в полицию. — Хелен поставила бокалы и порывисто шагнула к картине, прислонённой к креслу. — Я даже не помню, как писала её. О чём я тогда думала?

— Вы имели какое-нибудь отношение к смерти Креймера?

— Нортон рассказал мне, что устроил эту комнату в своей квартире. Я знала, что у Креймера больное сердце, очень больное. И знала, что он оформил страховку на моё имя. Я подала Нортону идею сыграть шутку с Креймером. Нортон, разумеется, не знал почему. — Она посмотрела мне в глаза. — Вы поражены? Почему?

— А если бы Креймер не умер?

— Придумала бы что-нибудь ещё.

— Вы так просто относитесь к вопросам жизни и смерти, Хелен?

Она смотрела на другую свою картину.

— Люблю голубой цвет. Он нравится мне больше других. Никогда не говорила об этом никому.

— Почему вы убили Нортона?

— Он грозил сообщить обо мне в полицию, если я не соглашусь принадлежать ему.

— Но что он мог сообщить им? Никто бы ничего не доказал. У него самого были бы неприятности.

— О Креймере он бы вообще не упоминал. Он просто послал бы в полицию анонимное письмо. В нём сообщил бы о других. Обо всех он не знал, но он знал об одном человеке до Креймера и подозревал, что были и другие.

— Сколько всего их было!

— Пять. — Она нахмурилась. — Нет, шесть. Неважно. Но они мертвы, и полиция найдёт способ причинить мне неприятности. Не всегда моё имя было Хелен Мортланд. — Она посмотрела на меня. — Я не дам им посадить меня в тюрьму. Скорее умру.

— Быть может, не в тюрьму.

Её глаза расширились.

— Если другие считают меня ненормальной, мне это всё равно. Но неужели так считаете и вы?

— Мне придётся пойти в полицию. Вы это знаете.

— Но ведь мы с вами не такие, как другие. Разве мы обязаны подчиняться их законам?

— Да.

Она побледнела:

— Я никого не любила до сих пор. Неужели я должна потерять то, что обрела.

Я молчал. Мне нечего было ей сказать.

— Когда вы пойдёте в полицию?

— Не знаю.

— Утром. Торопиться ни к чему. Я не сбегу. Мне некуда бежать. Никто не ждёт меня. — Она слабо улыбнулась. — Поцелуй? Только один поцелуй?

А потом я ушёл. Я пил и ждал.

Занимался холодный рассвет, когда я набрал номер телефона Хелен. Никто не снял трубку, да я и не ждал ответа.

Она не сбежала, но она ушла.

И мир снова превратился в пустыню.

 

Игра для дураков

За час, проведённый за рулеткой, я выиграл три тысячи долларов.

Последние тридцать минут компанию мне составляла симпатичная девушка с зелёными глазами.

— У вас удачный вечер, — прокомментировала она мои успехи.

Я выиграл ещё тысячу долларов, по ходу узнав, что зовут её Адрейн Макклоузи, и направился к столам, за которыми играли в блэкджек. Адрейн последовала за мной.

— Вам же везло в рулетку. Зачем переходить на блэкджек?

— В рулетке правит случай, — улыбнулся я. — Или удача. Предпочитаю более интеллектуальную игру. В блэкджеке человек, в определённой, конечно, степени, сам куёт своё счастье.

Я присоединился к трём понтёрам, сидевшим за одним из столов, и к одиннадцати часам стал богаче ещё на две тысячи долларов, выиграв за вечер шесть тысяч.

— Пожалуй, на сегодня хватит.

Обменяв фишки на наличные и договорившись встретиться с Адрейн следующим вечером, я сел в «кадиллак» и поехал домой.

В доме не горело ни одного окна. Я поднялся в свою спальню на втором этаже, выложил деньги из бумажника и долго на них смотрел. Чем обусловлена страсть людей к азартным играм? Болезнью? Глупостью?

Утром, как обычно, позавтракал вместе с тётей Сарой, сестрой моего отца. Она так и не вышла замуж. Мои отец и мать погибли в авиакатастрофе, когда я учился на первом курсе колледжа. После похорон обнаружилось, что унаследовал я главным образом долги. Тётя Сара решила, что обязана оплатить моё образование. Колледж я окончил, но не проработал и дня: она предпочла держать меня при себе. Не то чтобы мы были особенно близки. Подозреваю, ей хотелось, чтобы в доме жил кто-то из родственников.

После завтрака тётя Сара протянула мне знакомый белый конверт с чеком на тысячу долларов — моё месячное пособие.

Я чмокнул её в щёчку:

— Ты так добра и великодушна, тётя Сара.

В восемь вечера я вернулся в «Клуб Джейсона». Адрейн сидела в баре с полным джентльменом. Я с ним уже встречался. То ли Свенсон, то ли Свансон. Кажется, он занимал пост вице-президента одной из компаний тёти Сары. Увидев меня, Адрейн приветственно помахала рукой и вскоре уже стояла рядом.

— Я вижу, вы человек слова, мистер Уэнтуорт.

Вроде бы прошлым вечером я не называл ей свою фамилию, но мог, конечно, и запамятовать. В кассе поменял тысячу долларов на фишки и направился к рулетке.

— Вы же предпочитаете блэкджек, — удивился Адрейн.

— Сейчас хочется поиграть в рулетку.

За час я выиграл три тысячи долларов.

По ходу игры обратил внимание на худого черноволосого мужчину, пристально разглядывающего меня, и признал в нём мистера Джейсона, владельца клуба. Нас, разумеется, не представляли друг другу, но я неоднократно лицезрел его физиономию в газетах.

Собрав фишки, я перебрался за стол для блэкджека. И продолжал выигрывать. Банкомёт всё чаще менял колоды. Наконец, Джейсон заменил банкомёта. Вероятно, на того, кому он полностью доверял. Ничего, однако, не помогало.

Адрейн последовала за мной к кассе.

— Вам, похоже, сопутствует удача, — улыбнулась она. — Или дело не в удаче?

Я засунул банкноты в бумажник.

— Вернусь завтра вечером.

Дома я пересчитал двенадцать тысяч долларов, выигранные за два вечера. Налил себе бренди, не спеша выпил.

В среду, как обычно, встретился за ленчем с Амосом Тиллманом, адвокатом тёти Сары, её финансовым советником, полагавшим себя другом семьи. Он внимательно посмотрел на меня.

— Между прочим, Роджер, я слышал, ты увлёкся азартными играми.

— От Свенсона?

— Свансона. Он упомянул, что видел тебя в «Клубе Джейсона». Дважды.

— А что делал Свансон в «Клубе Джейсона»? Дважды.

Тиллман пожал плечами:

— Это его проблемы. Но, Роджер, если уж ты решил поиграть в рулетку или в блэкджек, почему выбрал именно это заведение?

— Ничего я не выбирал. Просто проезжал мимо и обнаружил, что остался без сигарет. Думал, там обычный бар. И неожиданно для себя обнаружил, что под боком есть место, где можно сыграть в ту же рулетку, а я об этом знать не знаю. Вот и решил попробовать.

— А ты что-нибудь знаешь об этом Джейсоне?

— Читал о нём в газетах.

— Половину жизни он провёл в тюрьмах. Кражи со взломом, нападение с оружием, чего только за ним не числится. Трижды его арестовывали по подозрению в убийстве, но освобождали из-за недостатка улик.

— Возможно, он действительно ни в чём не виноват.

Тиллман фыркнул.

— Все жертвы задолжали ему крупные суммы. — Он пригубил коктейль. — Сколько ты уже проиграл?

— Если уж на то пошло, я выиграл двенадцать тысяч.

Он обдумал мои слова.

— С другой стороны, Роджер, так ли благоразумно выигрывать такие деньги? Особенно имея дело с Джейсоном. Он может решить, что ты ничем не отличаешься от его должников. И в твоём случае он в минусе на двенадцать тысяч долларов.

— Между прочим, я буду вам очень признателен, если вы ничего не скажете тёте Саре, пусть я и в выигрыше. Вы знаете её отношение к азартным играм.

Вечером я вновь появился в «Клубе Джейсона».

Адрейн Макклоузи, как обычно, присоединилась ко мне за рулеткой.

За два часа я проиграл около тысячи долларов. Перешёл к столу для блэкджека и оставил за ним ещё тысячу. И подумал, что на сегодня хватит.

— Ты, похоже, становишься ночной совой. Всё ходишь в кино? — спросила тётя Сара за завтраком.

— Боюсь, что пристрастился к фильмам, как наркоман.

— Что ж, это твои деньги. Но, как я понимаю, цены на билеты сейчас просто фантастические. Я-то помню времена, когда даже в центре билет в кино стоил сорок или пятьдесят центов. — Она намазала маслом гренок. — Я всё думала о приглашении Уэллингтона.

Тэддей Уэллингтон и его жена пригласили меня провести несколько недель на их ранчо на Гавайях. В колледже мы с Теддеем жили в одной комнате, и до встречи с ним я понятия не имел, что на Гавайях могут быть ранчо, где пасутся огромные стада бычков.

Тётя Сара положила нож на стол.

— Я решила, что ты можешь поехать.

— Ты очень добра ко мне, тётя Сара, но тебе будет так одиноко.

— Я переживу.

— На сколько дней я могу поехать?

— Думаю, недели хватит.

После завтрака я позвонил нашему агенту в турбюро и обо всём договорился. Уехать решил в конце месяца.

В тот вечер я оставил в «Клубе Джейсона» пять тысяч. На следующий — шесть, включая моё месячное пособие.

— Вот и всё. Тринадцати тысяч как не бывало.

— Своих-то денег вы проиграли только тысячу, — поправила меня Адрейн и завлекающе улыбнулась. — Завтра, разумеется, придёте? Удача повернётся к вам лицом.

— Боюсь, что нет. У меня не осталось ни цента.

— Ни цента? Быть такого не может, мистер Уэнтуорт.

— В принципе вы правы. Но дело в том, что у меня нет наличных. Я не могу даже выписать чек. Все мои активы связаны, и живые деньги я получу только первого числа следующего месяца.

— Но у вас нет причин отказываться от любимого развлечения только потому, что под рукой нет наличных. Почему бы вам не занять денег?

— Наверное, я мог бы завтра обратиться к друзьям.

— Я не об этом. Почему бы вам не взять кредит у Джейсона?

— Но я с ним не знаком. С чего ему предоставлять мне кредит?

— Я поручусь за вас.

— Вы знаете Джейсона?

Она кивнула:

— Встречалась с ним несколько раз. Он очень щедр, всегда готов понять и помочь.

Она оставила меня на пару минут и направилась к Джейсону, наблюдавшему из бара, как посетители его клуба расстаются с деньгами. Они перекинулись парой слов, Адрейн повернулась ко мне, махнула рукой.

По узкому коридору мы втроём прошли в маленький кабинет.

— Мистер Уэнтуорт, — улыбнулся Джейсон. — Адрейн объяснила мне ситуацию. Я уверен, что мы сможем вам помочь. С кредитом проблем не будет. Вам надо лишь написать расписку. Какую сумму желаете получить?

Раньше я никогда не занимал денег, так что разговор этот сильно меня раздражал.

— Честно говоря, даже не знаю.

— Тысяча? Две? Назовите цифру, мистер Уэнтуорт.

Я написал расписку на тысячу долларов и обменял деньги на фишки. К одиннадцати часам поднялся из-за стола для блэкджека: фишки перекочевали к банкомёту.

— На сегодня достаточно.

Адрейн нежно улыбнулась.

— Но завтра вы придёте, не так ли?

— А что, я по-прежнему кредитоспособен?

Когда я вошёл в кабинет Джейсона двадцать пятого числа, мой долг составлял тридцать четыре тысячи долларов.

— Как обстоят дела с моим кредитом? Сколько ещё я могу у вас занять?

Джейсон перебирал в руках мои расписки, хотя, несомненно, и так знал, сколько я ему должен.

— Вы понимаете моё положение, мистер Уэнтуорт. Приход должен сходиться с расходом. Негоже залезать в долги слишком уж глубоко. Иначе ситуация выходит из-под контроля. Это чревато неприятными последствиями. — Он посмотрел на настольный календарь. — Полагаю, я могу ссудить вам сорок тысяч. Это предел.

Я задумчиво почесал подбородок.

— У меня такое предчувствие, что сегодня мне обязательно повезёт. Но всё же хотелось бы иметь при себе достаточно денег, чтобы не выбрасывать белый флаг при временных неудачах. Можете дать мне оставшиеся шесть тысяч прямо сейчас?

За рулеткой я начал выигрывать: разбогател на добрых пять тысяч. Но потом удача отвернулась от меня, и к половине одиннадцатого я спустил всё, включая шесть тысяч, полученные от Джейсона. Я наклонился к Адрейн:

— Можете уделить мне несколько минут для личного разговора?

Она пожала плечами.

— Почему нет?

— Хорошо. Жду вас в своём автомобиле. Мы поездим по округе, и я вам кое-что объясню.

Я молчал, пока мы не выехали на шоссе.

— Адрейн, я чувствую себя виноватым, поэтому подумал, что, прежде всего, должен переговорить с вами. Всё-таки вы поручались за меня перед Джейсоном.

— Уж не собираетесь ли вы надуть его? — В её голосе появились жёсткие нотки.

— Господи, да нет же! Я намерен вернуть ему всё до последнего цента, но не так быстро, как он рассчитывает. Я смогу отдавать ему лишь по пятьсот долларов в месяц. Через шесть лет и восемь месяцев я полностью с ним рассчитаюсь.

Ей потребовалось время, чтобы вновь обрести дар речи.

— Вы вроде бы говорили, что получите наличные в начале месяца.

— Говорил. И получу, но не так много, как рассчитывает Джейсон. Видите ли, первого числа каждого месяца я получаю наличными одну тысячу долларов.

Она остолбенела:

— Одну тысячу долларов? Одну?

Я кивнул.

— Карточные долги для меня святое. Пятьсот долларов я буду посылать Джейсону, а на остальные как-нибудь протяну до конца месяца.

Адрейн начала злиться.

— У Уэнтуортов есть деньги. К примеру, поместье.

— Не на моё имя. Даже этот автомобиль не мой.

— А теперь слушай сюда, — повысила она голос. — Джейсон желает получить деньги первого числа. Все деньги. Ты знаешь, что случается с теми, кто не оправдывает его ожидания.

— Этого я и опасался. Пришлось принять некоторые меры предосторожности. Я просто исчезну на шесть лет и восемь месяцев, в течение которых Джейсон будет получать по пятьсот долларов ежемесячно.

Она нервно рассмеялась.

— Ничего у тебя не выйдет. Где бы ты ни спрятался, Джейсон тебя найдёт.

— Ерунда. Ну есть у него два или три человека, которые вышибают долги. Они не смогут прочесать всю Землю и найти того, что твёрдо решил от них спрятаться. А на серьёзные поиски у него уйдёт гораздо больше тех сорока тысяч, что я ему задолжал. Нет, я уверен, что Джейсон, когда успокоится, поймёт, что я предлагаю наилучший вариант.

— Отвези меня в клуб, — приказала Адрейн.

Я подчинился.

Она вылезла из машины.

— Подожди здесь.

Но желания ждать Джейсона или кого-то ещё я не испытывал и направился прямо в аэропорт. Зарулив на тамошнюю автостоянку, достал из багажника два заранее упакованных чемодана и нырнул в здание аэропорта.

Через полчаса я улетел в Сан-Франциско, оттуда, другим рейсом, на Гавайские острова, где три дня наслаждался обществом Теддея Уэллингтона и его жены, прежде чем мне позвонил Амос Тиллман. Он сообщил плохие новости: тётю Сару убил какой-то человек, проникший в дом глубокой ночью. Усилия полиции найти преступника пока ни к чему не привели.

Я положил трубку. Кто её убил? Джейсон? Один из его громил? Может, даже Адрейн? Джейсон или Адрейн сообразили, что я смогу вернуть долг, как только получу наследство?

Я вздохнул. Конечно, я сразу же расплачусь с Джейсоном и больше никогда не появлюсь в его клубе. Азартные игры — для дураков. Нельзя надеяться на выигрыш, а первые два моих вечера в «Клубе Джейсона» показали, что нельзя рассчитывать и на проигрыш.

Я налил в бокал бренди.

Получилось!

Если бы нет, пришлось бы придумывать что-то менее изощрённое, но получилось!

Как найти и нанять профессионального убийцу? Они рекламируют свои услуги в газетах? Разумеется, нет. Наводить справки у друзей или незнакомцев? Неразумно. Слишком опасно. Да и можно нарваться на шантажиста или полицейского осведомителя.

Нет, есть только один безопасный способ: наёмный убийца не должен знать, что его наняли.

Сколько это стоит?

В моём случае — сорок тысяч долларов.

 

Добро пожаловать в тюрьму

[26]

Для начала я прочёл Джиму Турли обычную лекцию: если будете плохо себя вести, мы будем к вам плохо относиться, а если будете нам помогать, то очень скоро выйдете отсюда свободным человеком. Турли улыбался и смотрел в потолок. Начальник охраны Эд Поллард, который стоял рядом с моим столом, неожиданно рявкнул:

— Перестань ухмыляться, когда с тобой говорит начальник тюрьмы!

Я закурил.

— Когда вы пройдёте медицинскую комиссию, мы решим, на какую работу вас поставить, — сказал я.

Турли переступил с ноги на ногу. Даже двухсотдолларовый костюм не мог скрыть его безобразной полноты. Я смотрел на него и не мог понять, как этот человек сумел занять такое высокое положение в обществе.

— Если у вас есть вопросы, задавайте их сейчас, — сказал я.

Турли усмехнулся и посмотрел на Полларда.

— Я хотел бы поговорить с вами наедине.

Почувствовав на себе взгляд Полларда, я покачал головой.

— Эд нам не помешает. Говорите.

— Что же, я подожду, ещё пять лет впереди, — сказал Турли.

Его увели.

— Пять лет, — сказал Эд, — он получил всего пять лет, и, держу пари, его освободят досрочно!

Я откинулся на спинку кресла.

— Он ведь только украл деньги, Эд, Он никого не убил. Между прочим, я подсчитал, и получилось, что у каждого из нас, налогоплательщиков, он украл всего по двадцать два цента.

Поллард наклонился и оперся о мой стол руками.

— Если посмотреть на это с другой стороны, Турли положил в карман миллион долларов! Ну, так что, направим его работать в прачечную, как обычного преступника, или дадим ему пуховую перину — и пусть себе отдыхает?

— Ты его так ненавидишь, будто это не один человек, а целый полк.

— Ты же знаешь, — сказал Поллард, — он один из целой банды мошенников там, наверху, ему просто не повезло. Он попался и теперь вынужден отдуваться за остальных. Прикрывает собой мистера Коуста и его Организацию.

— Минуту, Эд. Мне кажется, ты думаешь, что и я получил от Организации какое-нибудь заманчивое предложение.

— Я этого не говорил, — буркнул Эд.

Я кивнул.

— Моя должность выборная, а ты ведь знаешь, кто делает политику в нашем штате.

Эд молча ждал, что я скажу дальше.

— Можешь быть спокоен, Эд, — продолжал я, — я не имею дела ни с мистером Коустом, ни с его Организацией. На крайний случай у меня есть друзья в Капитолии, которые мне помогут, если что. Турли будет отбывать свой срок по всем правилам, как любой другой.

Эд не мог скрыть облегчения.

— Тогда всё в порядке, — сказал он, — я очень рад.

К вечеру я получил заключение медицинской комиссии. Внимательно прочитав его, я вырвал оттуда один листок и сжёг в пепельнице. Потом я послал за Турли. Турли вошёл и плюхнулся на стул возле двери.

— Встать! — негромко сказал я.

Турли побагровел.

— Вы знаете, с кем разговариваете?! — проревел он, медленно поднимаясь со стула.

— Я разговариваю с заключённым, — сказал я и открыл досье Турли, лежащее передо мной на столе. — Итак, начнёте работать в прачечной, это вам поможет согнать жирок.

Турли смотрел на меня с нескрываемым удивлением.

— Но мистер Коуст обещал всё устроить, — сказал он.

— Коуст для меня ничего не значит, — сказал я.

— Вам это даром не пройдёт! — прошипел Турли.

— Когти Коуста так далеко не достанут, — сказал я, — но это вовсе не значит, что вам придётся страдать. Если вы захотите облегчить себе жизнь, то и я смогу быть более покладистым.

С минуту Турли смотрел на меня настороженным и непонимающим взглядом, потом расслабился и захихикал.

— Вы меня очень напугали, — сказал он, — я почти поверил, что имею дело с честным человеком.

Я улыбнулся и спросил:

— Вы украли миллион, не так ли?

— И уже его истратил, — поспешно вставил Турли.

— Не так-то легко истратить миллион за короткое время. Думаю, у вас кое-что осталось.

Турли нахмурился.

— Десять тысяч. Это всё, чем я располагаю.

— А я рассчитывал на двадцать пять, — сказал я.

— Идите к чёрту!

— Турли, — сказал я тихо, — здесь я могу стать для вас богом или чёртом. Подумайте!

— Хорошо, двадцать пять, только мне нужно передать домой письмо.

— Пишите его здесь. Вот ручка, бумага. Напишите, что деньги вам нужны сотенными купюрами. Пусть их завернут в тугой свёрток и выбросят на ходу из машины на углу сорок второй улицы и Джей-джей в пятницу в десять часов вечера.

— Заранее всё продумали? — с издёвкой спросил Турли.

— А как же, — сказал я, — кстати, не вздумайте писать, зачем вам деньги. И никаких имён!

Когда он кончил писать, я взял письмо, вложил его в конверт и сказал:

— Напишите адрес, я опущу письмо в городе сам. Нам ведь не нужно, чтобы его проверяла цензура. Завтра вы выходите на работу в тюремную библиотеку, но если в пятницу что-нибудь сорвётся — вам не поздоровится, учтите.

В пятницу всё прошло точно по плану. Я снял номер в гостинице, пересчитал деньги, поехал в банк и положил их в свой сейф. Ночь я провёл в гостинице, а утром, когда приехал в тюрьму, Эд Поллард уже ждал меня. Его перекошенное злобой лицо было покрыто красными пятнами.

— Я бы хотел знать, почему Турли работает в библиотеке! — выпалил он.

— Ты знаешь, Эд, что я всегда даю заключённому работу, которая ему больше всего подходит, — сказал я.

— Ты обращаешься с ним, как с гостем. Он, наверное, гость, который платит?

Я вздохнул.

— Представь себя на моём месте, Эд. Что бы ты сделал?

— Уж я бы заставил его попотеть! Сам бы над ним стоял и не отходил! — закричал Эд.

— Что ж, может быть, ты и прав. Пожалуй, я ошибся насчёт Турли. Если ты считаешь, что ему место в прачечной, пусть будет так.

Эд удовлетворённо кивнул. Он пошёл к двери, остановился на полдороге, повернул голову и сказал:

— Извини, я о тебе плохо подумал.

Я улыбнулся.

— Ничего, ничего, Эд, забудь об этом.

В тот же день вечером Эд Поллард вбежал в мой кабинет. Лицо его было серым, руки дрожали.

— Он свалился! — выпалил Эд.

— Кто свалился?

— Турли. Свалился и умер! Наверное, сердце.

Хотя заключение медицинской комиссии звучало серьёзно, я не предполагал, что это произойдёт так скоро. Я молча смотрел на Полларда.

— Я здорово гонял его в прачечной, — сказал Эд, — а когда он стал жаловаться, что плохо себя чувствует, послал его подальше…

Я потёр лоб рукой, снял телефонную трубку и попросил принести досье Турли. Когда досье принесли, я взял заключение медицинской комиссии и просмотрел его. Я показал Эду кусочек бумаги, торчащий из-под скрепки.

— Похоже, здесь был ещё один лист, — сказал я, — может, там и говорилось о том, что у Турли было больное сердце. — Я поднял глаза на Полларда.

— Надеюсь, ты не думаешь, что я мог сделать такое? — испуганно спросил Эд.

— Нет, мы давно работаем вместе. Если ты говоришь, что не делал этого, я тебе верю.

— Конечно, я его ненавидел. Я ненавижу всех ему подобных. Но чтобы вот так с ним разделаться!.. Может, кто-нибудь из клерков?

— Ты что, хочешь расследования, Эд?

— Почему нет? Мне нечего скрывать!

— Конечно, но у Турли много влиятельных друзей. Всё это попадёт в газеты. Захотят узнать, кто здесь так сильно ненавидел Турли, что решил отправить его на тот свет. Они найдут козла отпущения, Эд. А ведь у тебя жена и двое ребятишек.

Эд долго стоял с опущенной головой.

— А доктор, — сказал он, — доктор будет интересоваться, почему мы отправили Турли работать в прачечную, зная, что у него больное сердце.

Я покачал головой.

— Доктор понимает, что каждый может ошибиться. К тому же я его давно знаю и могу попросить об одолжении.

На следующий день вечером я поехал в город.

Мистер Коуст сам смешал коктейли. Он печально покачал головой.

— Значит, его подвело сердце?

— Да, сэр, — ответил я, — думаю, он и сам не знал, что был так серьёзно болен.

— Джим всегда выглядел таким здоровым, — сказал мистер Коуст, протягивая мне стакан.

— Никогда не знаешь, сэр, — сказал я, — он умер во сне, по крайней мере — лёгкая смерть.

Мистер Коуст пожал плечами.

— Мы, во всяком случае, сделали всё, что могли. Организация гордится этим. Мы ценим преданность, а Джим был нам предан.

— В тюрьме он жил как король, — сказал я, — я об этом позаботился.

Мистер Коуст глубоко вздохнул.

— Конечно, — сказал он, — ведь мы всегда помогаем своим.

— Да, сэр, — сказал я, — всегда.

 

Так хочет Тони Вандо

[27]

Директор тюрьмы грустно покачал головой и посмотрел на меня: а, ты снова у нас на шее. Жалко времени, что ушло на выписку твоих документов. Рядом с письменным столом директора сидел тюремный психиатр д-р Каллен. Сняв массивные роговые очки, он тщательно протирал стёкла носовым платком.

— Сколько тебе лет, Фред? — поинтересовался он.

— Сорок пять, сэр, — ответил я.

Директор Брэган попыхивал сигарой.

— Дурак ты, Фредди, вот в чём дело, — проговорил он.

Д-р Каллен тонко улыбнулся.

— А может быть, и нет, директор Брэган. — И повернулся ко мне: — Тебя, видно, испугали высокие дома. Или люди на улицах, машины, шум? Что ты на это скажешь, Фред?

— Ничего, сэр.

Д-р Каллен надел очки.

— Годы идут, Фред, а у тебя вечно одна и та же песня. Только выйдешь от нас и тут же садишься снова. Завидное постоянство, ничего не скажешь.

— Тут вы правы, сэр, — сказал я равнодушно.

Брэган, попыхивая сигарой, размышлял.

Он был претендентом на пост губернатора: честный человек, прямо-таки фантастически порядочный, и, будьте уверены, он разгонит всю эту банду продажных чиновников, если встанет у руля. Он часто говорил об этом, так что сомнений тут быть не может. Я знал вернее верного, что там, за стенами тюрьмы есть люди, которым он, если его изберут, станет поперёк горла.

— Ладно уж, — проворчал он добродушно и ещё раз испытующе взглянул на меня. Потом продолжил: — Надо думать, с течением времени любой из вас должен был бы сообразить, как вести себя на свободе. Но тебе, видно, никак этого не втемяшишь.

Д-р Каллен сцепил руки на коленях.

— Тут, по-моему, дело нечисто. Что-то он скрывает от нас. — И взглянул на меня. — Как было на воле, Фред? Что с тобой стряслось?

Я пожал плечами и промолчал.

А на воле было вот как. Когда за мной закрылись массивные железные ворота, дул сильный и холодный ветер. В воздухе чувствовался запах снега. За воротами меня никто не ждал. Собственно, я так и думал. Была, правда, какая-то слабая надежда. Как-никак Тони Вандо мог бы вспомнить обо мне и прислать машину. Подождав немного, я отправился к автобусу. Доехал до вокзала, купил билет и сел в вагон.

Через два часа я добрался до места. Такси брать не стал, решил дойти пешком. В кармане у меня лежали восемьдесят шесть долларов, которые я сколотил за четыре года, и жалко было тратить их на такси.

Толстяк Майк Ковальски стоял перед своей пивной и следил за тем, как грузчики сгружают ящики с пивными бутылками в погреб. Я остановился рядом.

— Привет, Майк.

Он кивнул и уставился на мой чемодан.

— Ты что, уезжаешь?

— Я был в отъезде, — ответил я. — Четыре года, Майк.

Тут он вспомнил.

— Ах, да. Я даже не заметил, что тебя не было.

Я улыбнулся.

— Парни вроде меня не очень-то бросаются в глаза.

Он зевнул, как бегемот.

— Когда они тебя выпустили?

— Сегодня. Пару часов назад.

Он сунул в угол рта огрызок сигары.

— Они подыскали для тебя какое-нибудь дело?

— Я должен явиться в один универмаг, Майк. В понедельник утром.

Ветер задул ещё сильнее, и рубашка Майка начала пузыриться. Я взял чемодан в другую руку.

— Думаю, мне пора отчаливать, пока не подхватил воспаление лёгких. Хочу попытаться заполучить ту же каморку, где жил когда-то. Дай знать, что я снова на воле, Майк.

Больше мы не сказали друг другу ни слова, и я зашагал прочь. Вот как было на воле.

— Что же ты успел натворить, Фред? — спросил д-р Каллен. — Ведь прошло всего несколько часов.

Директор криво улыбнулся.

— Этот идиот напился и разбил витрину магазина.

— Да, сэр, — сказал я. — Точно так оно и было.

— А почему же ты не дал дёру? — поинтересовался психиатр. — Почему дождался, пока приехала полиция?

— Мне кажется, я чересчур перебрал. Совсем ничего не соображал.

Брэган улыбнулся, показав свои крупные, как на рекламе зубной пасты, зубы.

— Всё ясно! Ты нарушил правила досрочного освобождения, и это будет тебе стоить ещё двух лет.

— Четырнадцать месяцев, сэр, — сказал я почтительно.

Д-р Каллен листал бумаги, лежавшие у него на коленях.

— У тебя, Фред, из родственников никого в живых не осталось? Правда?

— Да, сэр.

— А там, на воле, есть у тебя друзья, к кому бы ты мог обратиться за помощью?

— Нет, сэр.

— А здесь, в тюрьме, у тебя есть друзья, так ведь?

— Да, сэр, — ответил я. — Думаю, что есть.

Он откинулся на спинку кресла с довольным видом.

— Я посмотрел твоё личное дело, Фред. За всё время здесь у нас ты только один раз проштрафился. Так?

— Не помню, сэр.

— Это было пару лет назад во время внезапной проверки. Мы нашли нож в его матрасе, — уточнил Брэган.

Д-р Каллен размеренно постукивал костяшками пальцев по краю стола.

— Фред попал к нам снова не потому, что он так глуп, и не потому, что неисправим. Он хотел вернуться.

Брэган, снисходительно улыбаясь, позволил психиатру развить свою мысль.

— Это случается нередко, директор Брэган, — важно говорил Каллен. — Особенно у мужчин, которые большую часть своей жизни провели за решёткой. На воле им как-то не по себе.

Брэган решительно покачал своей крупной головой.

— К счастью, я совсем не понимаю, что вы имеете в виду, сэр, — сказал я вслух.

Д-р Каллен был терпелив, как ягнёнок.

— Свобода подразумевает ответственность. Она несёт с собой забвение. Поэтому так много людей боятся свободы — вольно или невольно.

— Да, сэр, — сказал я. — Весь мир — тюрьма.

В голосе психиатра послышались недовольные нотки.

— Я говорю об этой тюрьме, о нашей.

— Да, сэр, — кивнул я.

Брэган раскатисто хохотал. Успокоившись, сказал Каллену:

— Вы едете не в ту сторону, доктор: у Фредди так же муторно на душе в этой тюрьме, как и у нас с вами.

Лицо д-ра Каллена вытянулось.

— Я знаю, о чём говорю, директор Брэган. Стаж моей работы вам хорошо известен, и, смею думать, я не зря пять лет учился в университете.

Брэган похлопал его по плечу.

— А у меня специального диплома для такой работы нет. И директором тюрьмы я стал только потому, что занимаюсь политикой, это вы хотели сказать, доктор Каллен, не так ли?

Тот промолчал.

— Ну, ладно, не обижайтесь.

Психиатр снова повернулся ко мне:

— Там, за тюремными стенами, тебе, Фред, было, наверное, очень одиноко?

Вот как оно было. Я даже не могу сказать, почему мне захотелось вернуться в свою старую каморку. Может, потому что в пансионате миссис Кэрр меня кое-кто знал.

Я позвонил в дверь, и на пороге появилась сама хозяйка. Миссис Кэрр была крупной, высокой женщиной лет сорока пяти. В её глазах постоянно светился огонёк недоверия.

— Это я, — сказал я. — Вы ещё меня помните? Я — Фред Риордан.

— Ах, да, — кивнула она, чуть погодя.

— Я очень хотел бы снова поселиться здесь, — сказал я. — Если можно, в моей прежней комнате.

Она стояла рядом, и её чёрные глаза-пуговички так и буравили меня.

— У вас ведь никогда не было неприятностей из-за меня. И плачу я вперёд. За две недели.

— Хорошо, — сказала она… — Четырнадцать долларов.

Я прошёл следом за ней на второй этаж. Она открыла дверь, и меня обдало знакомым запахом этой комнаты, запахом пыли и дешёвой еды. Простая старая мебель: железная кровать, комод, пара стульев, стенной шкаф.

— Не курите в кровати, — предупредила миссис Кэрр. — И смотрите, чтобы ничего такого…

Когда она удалилась, я сел на кровать и закурил. Потом выключил свет, снял туфли и лёг. Здесь тихо, не слышишь всех тех звуков, которые издают две сотни спящих мужчин. И гулких шагов дежурных часовых тоже не слышно.

На другое утро в дверь постучала миссис Кэрр.

— Телефон!

Я спустился вниз, в гостиную, где стоял аппарат. Звонил Тони Вандо, он просил меня немедленно прийти.

Шикарная квартира Тони находилась на последнем этаже небоскрёба, и отсюда он видел весь город как на ладони — город, «отцы» которого были у него в руках и которыми он манипулировал, как хотел. Он сбил два коктейля, один притянул мне.

— Ну, как дела, Фред? Тебе, что, нравится в каталажке?

— Нет, — ответил я. — Меня прямо тошнит, как вспомню.

Он понимающе кивнул.

— Зачем же растрачиваешь свой талант по мелочам: бензоколонки, магазины самообслуживания, киоски… И при всём этом ты каждый раз умудряешься засыпаться…

Я отхлебнул глоток коктейля.

— Вы всегда хорошо платили мне, когда я на вас работал, мистер Вандо. Но дело для меня находилось нечасто. Раз в два-три года. На это не проживёшь.

Он опорожнил свой бокал и объяснил, что от меня потребуется на этот раз. Я утёр пот со лба.

— Не-е-т, мистер Вандо, на это я не пойду. Возьмите кого-нибудь другого.

Он покачал головой.

— Надо всё провернуть так, чтобы комар носа не подточил. Мол, всё может случиться с человеком, который находится на такой должности и которого многие могут ненавидеть. Не должно возникнуть ни малейшего подозрения, что в этом деле замешан я. Он должен исчезнуть, Фред. Если Брэгана изберут, он меня в покое не оставит. Меня… и многих моих друзей в этом городе. Так что… он должен исчезнуть… Я понимаю, для тебя это ещё четырнадцать месяцев отсидки. Но за каждый месяц я плачу тебе по тысяче чистоганом. Я не пожалею денег, если ты уберёшь его с дороги..

Выйдя от мистера Вандо, я прямиком отправился в пивную и напился до чёртиков. Потом швырнул камень в витрину магазина и терпеливо дождался, пока появилась полиция и меня арестовали.

Теперь я должен выждать удачный момент и «убрать» директора Брэгана. Потому что так хочет Тони Вандо, а мне с ним спорить не приходится…

Рисунок М. Ромадина

 

Перст судьбы

[28]

Мы терпеливо выслушали Джеймса Уотсона, огласившего завещание. Положив текст документа перед собой на стол, он сказал:

— Ваш дядя очень любил этот дом и его окрестности. Он надеялся на то, что, если его племянники проведут здесь год вместе, возможно, один из них останется жить в этом доме навсегда и будет поддерживать в нём надлежащий порядок.

Орвилл Кроуфорд нахмурил брови.

— Жить здесь целый год втроём? Это невозможно!

Фредди согласно кивнул.

— Мы ненавидим друг друга. О наших чувствах знал дядя Бентени. Вполне вероятно, мы убьём друг друга, не пройдёт и года.

— И тем не менее, — заметил Уотсон, — в завещании особо подчёркивается воля умершего, чтобы вы жили вместе в этом доме в течение года. И если кто-либо из вас не выполнит этого условия до истечения установленного срока, его доля наследства автоматически переходит к остальным живущим. — Тут адвокат быстро поправил себя. — То есть к тем, кто останется.

В завещании содержался ещё одни интересный пунктик, и Уотсон не отказал себе в удовольствии повторить его.

— И конечно же, если никто из вас не сможет прожить в этом доме целый год… по той или иной причине…, всё состояние в таком случае будет принадлежать Аманте Дезфаунтейн.

Естественно, при этих словах мы уставились на Аманту. Тёмноволосая, чуть выше среднего роста она выглядела совершенно невозмутимой. Она состояла в должности экономки четыре месяца, предшествовавшие смерти дяди. Возраст её точно определить было трудно, но, по моему предположению, она недавно пересекла тридцатилетний рубеж.

И мне показалось, что в её чёрных непроницаемых глазах сверкнула искра усмешки.

Повернувшись к Уотсону, я спросил:

— После смерти дяди производилось вскрытие тела с целью выяснения причин его кончины?

Адвокат нехотя пробормотал:

— Да, вскрытие производилось.

— Разве такие медицинские процедуры практикуются в подобных, отдалённых от цивилизованного мира, местах, когда умирают старые, страдающие болезнями люди?

Уотсон бросил быстрый взгляд на Аманту, прежде чем ответить на второй мой вопрос.

— Обычно этого не делают. Но ваш дядя специально настоял на том, чтобы в случае его смерти вскрытие производилось.

— И какой же результат?

— Смерть от естественных причин, — заявил Уотсон категоричным тоном. — Вне всякого сомнения. Медицинский эксперт, производящий вскрытие, — отличный специалист, в своих выводах абсолютно убеждён.

Я вновь посмотрел на Аманту. По её лицу пробежала усмешка…

Здесь надо сказать, что Фредди, Орвилл и я отдалённо связаны друг с другом и обязаны родством только дядюшке Бентени. Мы не братья, даже не двоюродные братья, и только Орвилл носит фамилию Кроуфорд.

Он рано начал лысеть, возглавив фирму в Новом Орлеане по собиранию сомнительных долгов. И хотя он находит удовлетворение в своей деятельности, его несколько раз кусали разные собаки, пока он обучился своему ремеслу.

Фредди Мередит предпочитает галстуки бабочкой и носит спортивные пиджаки. Он преподаёт живопись в частной женской школе. Я в числе немногих знаю, что обе его жены погибли от электрошока, когда они принимали ванну.

Я сам недавно достиг сорокалетия, хотя некоторые мои знакомые говорят, что выгляжу старше. В этом, возможно, виноваты мои манеры. Небольшое наследство, полученное от почившего отца, позволяет мне не работать и тратить время на развитие интеллекта. Признаться, по натуре я — эгоист в определённой степени, но только в сравнении с другими. Поэтому меня расстраивает лишь мысль о том, что не могу взглянуть на обратную сторону Луны.

— Я не представляю, как смогу не занимался делами моей фирмы целый год. — Орвилл протёр носовым платком очки в роговой оправе.

Фредди тоже подал голос, высказав своё возражение:

— А как я могу получить в школе отпуск на год? Меня, скорее всего, уволят. К тому же, одна из моих учениц, кажется, проявляет способности к… — Он тяжело вздохнул.

Это были показные отговорки, и я счёл целесообразным не высказываться в подобном духе. Ведь доля каждого из нас составляла миллион долларов, а за эту сумму можно отложить любые дела, отказаться от возможной новой жены или даже от собственной свободы.

— Эдгертон и я поселимся на втором этаже восточной стороны особняка, — сказал я, обращаясь к Аманте.

Когда она вышла, чтобы распорядиться, Фредди раздражённо спросил Уотсона:

— Какого дьявола дядюшка Бентени включил её в завещание? Ведь она здесь всего четыре месяца. Не думаете ли вы, что он и она?..

— Мне ничего не известно, — отрезал адвокат.

Я так не думал. От дядюшки Бентени, насколько и его знал, можно было ожидать всякое. Но у меня сложилось убеждение, что Аманта вряд ли согласилась бы на двусмысленную игру.

— И кто же она, эта Аманта Дезфаунтейн? — спросил Орвилл.

Уотсон положил завещание и другие бумаги в большой конверт. Затем приладил бечёвку к сургучной печати и посмотрел на то, что у него получилось. Наконец, прокашлявшись, заметил:

— Она была осуждена за убийство, но потом помилована. Насколько мне известно, миссис Дезфаунтейн носит фамилию мужа, которого она убила. Она вышла замуж в семнадцать лет. Мистер Дезфаунтейн был значительно старше её… Ему было за пятьдесят, точнее говоря. Он умер спустя три месяца после бракосочетания. Его родственники настояли на вскрытии, и обнаружилось, что он отравлен. Будучи допрошенной, миссис Дезфаунтейн признала, что дала мужу смертельную дозу. — Уотсон надел свою шляпу и добавил: — Она провела четырнадцать лет в тюрьме, и только восемь месяцев назад её помиловали.

— И дядюшка Бентени нанял её?! Разве он не знал, что она собой представляет?! — возмущённо воскликнул Орвилл.

— Да… Он знал. По правде говоря, я думаю, что он… Эээ… Искал кого-нибудь вроде неё, так сказать, — умозаключил Уотсон.

Я мысленно поздравил дядюшку Бентени, размышляя над его хитроумным замыслом. Еде бы он ни был — в раю или и аду, — если он уже там адаптировался, он, несомненно, сейчас похихикивал.

Дело в том, что дядюшка Бентени нас презирал, как презирал всех и всякого по исключительно той причине, что был слишком богат и зловреден. Он мог бы, если бы захотел, завещать все свои деньги благотворительным организациям. Он бы так, вероятно, и поступил, если бы верил, что таковые организации существуют. Но подобные завещания часто оспариваются. И, думается мне, дядюшка, соглашаясь с неизбежным, изобрёл свой метод, как рассчитаться с законными наследниками.

— Уотсон, не хотите ли вы сказать, что мы должны питаться в этом доме? Есть то, что эта женщина нам приготовит? — воскликнул побледневший Фредди.

— Миссис Дезфаунтейн непосредственно не занимается кухней, — попытался успокоить его Уотсон. — Для этого в доме есть повара. Она наблюдает за хозяйством и отдаёт соответствующие распоряжения. Однако, если вдруг возникнут непредвиденные обстоятельства, если кто-нибудь из вас… Тогда, конечно же, я буду настаивать на вскрытии.

— Я её немедленно уволю, — заявил решительно Орвилл.

— Вы этого сделать не можете, — улыбнулся Уотсон. — Завещание особо оговаривает, что она остаётся на должности экономки в течение года. В противном случае все вы лишаетесь наследства.

Когда адвокат ушёл, я поднялся наверх в мои апартаменты. В присутствии Аманты две горничные завершали уборку в комнатах.

Я обратился к экономке:

— Мне бы хотелось поставить вас в известность, что я предпочитаю завтракать здесь. Эдгертон будет забирать еду из кухни.

— Я могу распорядиться, чтобы вам её приносили.

— Благодарю вас, но только Эдгертон знает, как приготовить кофе по моему вкусу и, к тому же, он будет спускаться по другим делам.

Некоторое время мы молча разглядывали друг друга. Она слегка улыбнулась.

— Этот Эдгертон, он что, выполняет обязанности опробователя вашей еды?

Признаться, мне несколько затруднительно описать её вам. Сказать, что она привлекательна — слишком мало. Прекрасна? Не то… Я бы определил так: её тело и ум гармонировали друг с другом, что встречается, на мой взгляд, довольно редко.

— Исключая приготовление кофе, — заметил я, — всё остальное я оставляю на ваше усмотрение. Если к завтраку будет ветчина или отварное мясо, желательно подавать с томатным соусом. Не откажусь и от апельсинового сока. Но запомните: утром я никогда не ем рыбу.

Вечером того же дня, за обедом, когда я уже приготовился отправить в рот ложку куриного бульона, Орвилл остановил меня.

— Подожди, Чарльз.

— В чём дело? — Тут я заметил, что ни Орвилл, ни Фредди не притронулись к еде и не собирались этого делать.

— Как мы можем быть уверены, что всё это безопасно? — махнул рукой в сторону стола Орвилл.

Я уставился на жидкость в моей ложке.

— Думаю, что вряд ли Аманта отравит нас в первый же вечер нашего пребывания здесь.

Орвилл не разделял моего оптимизма.

— Не знаю, не знаю. Убеждён, что большинство отравительниц — непредсказуемые особы. Фредди и я обсуждали наши проблемы, и кое-что мы придумали. В качестве меры предосторожности.

В этот момент в столовую вошла Аманта и критически оглядела поданные блюда.

— Мне думается, что всё в порядке? — полуспросила она.

Орвилл улыбнулся:

— А мы только что хотели послать за вами. Надо обсудить что-то очень важное.

— Что же?

Орвилл, тщательно выбирая слова, продолжил:

— Миссис Дезфаунтейн, не кажется ли вам, что получить кругленькую сумму в сто пятьдесят тысяч долларов предпочтительнее, чем тюрьма в глухой лесистой местности?

— Орвилл, вероятно, имеет в виду, — вмешался Фредди, — что каждый из нас, то есть он, я и Чарльз, не прочь подарить вам пятьдесят тысяч долларов по истечении года, так?

— В конце концов, вы были прилежной и верной экономкой дядюшки Бентени целые… э… четыре месяца, и мы чувствуем потребность вознаградить вас за это, — потёр ладони Орвилл.

Аманта чуть улыбнулась.

Орвилл продолжил:

— Посмотрите правде в глаза, миссис Дезфаунтейн. Если все мы… или один из нас… переживёт этот год, вы ничего не получите из наследства. Ни цента. Мы думаем, что это было бы несправедливо.

Глаза Аманты засверкали. Она едва удержалась от смеха.

Орвилл же утвердительно кивнул.

— Да. Мы полагаем, что сто пятьдесят тысяч долларов вы заслуживаете. Наличными. Без всяких формальностей.

— И, ожидая нашей награды, — радостно воскликнул Фредди, — вы, конечно же, не сделаете ничего такого, что может привести вас… на электрический стул. Ничего непоправимого, я хотел сказать.

Аманта улыбнулась.

— Мистер Кроуфорд, вы согласны дать мне пятьдесят тысяч?

— Вне самого сомнения.

Она повернулась к Фредди.

— А вы?

— Разумеется. Я вовсе не хочу, чтобы меня отравили.

Тогда Аманта посмотрела на меня.

— Нет, я денег не дам, — сказал я. — А теперь, если другие не возражают, я приступлю к еде.

Фредди нахмурился.

— Хорошо, хорошо, Чарльз. Ты волен, испытывать свою судьбу. Но не ожидай, что мы — Орвилл и я — прольём хоть слезинку, когда ты будешь корчиться от смертельных мук, лёжа на этом полу.

Аманта поднялась со стула, чтобы уйти.

— Одну, минуту, — остановил её Орвилл. — Вы бы не хотели эээ… взять что-нибудь со стола и отнести обратно на кухню? Может быть, вот этот салат, например? Скажете, он не вреден для нашего пищеварения?

— Всё вполне съедобно.

Тут Фредди, по-видимому, осенило.

— Почему бы вам не отобедать с нами, миссис Дезфаунтейн? Попробовать каждое блюдо? Всё, что мы будем есть? Мы ведь не снобы, не так ли, Чарльз?

— Конечно. Присоединяйтесь к нам.

И с тех пор Аманта стала обедать вместе с нами.

В течение следующей недели Орвилл, Фредди и я перевезли необходимые личные вещи в особняк. Мы разместились в разных апартаментах, чтобы провести год под одной крышей согласно собственным вкусам.

Примерно месяц спустя в один из дождливых вечеров Фредди, размышлявший лёжа на диване, принял из горизонтального сидячее положение и заметил:

— Знаете ли вы, что в округе широко распространено колдовство типа вуду?

— Образованный человек не верит в подобную чепуху, — презрительно усмехнулся Орвилл. Затем, встретившись с моим несколько недоуменным взглядом, высокопарно добавил: — В своё время я окончил школу бухгалтеров.

Фредди заёрзал на своём месте и, махнув рукой в сторону Орвилла, сказал:

— Если колдун или колдунья, исповедующие вуду, укажут на кого-нибудь, тот умрёт ещё до захода солнца. Перст судьбы, если можно так выразиться.

При этих словах Орвилл поёжился.

— Мне только что пришло в голову, что, возможно, нам следует опасаться не только одной Аманты.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Фредди, внимательно разглядывая собеседника.

Орвилл ответил, также уставясь ему прямо в глаза:

— Убийство может стать привычкой.

— Если ты говоришь о моих жёнах, то они умерли совершенно случайно, — улыбнулся ему в ответ Фредди. — Несчастные случаи. Бедные мои жёнушки имели привычку слушать радио, когда принимали ванну. Так уж произошло, что их радиоприёмники упали неожиданно в воду. Они обе погибли от электрошока и обе при жизни лгали мне, что у них есть сбережения. Они мне ничего не оставили. Ничего! — Фредди грустно вздохнул.

На следующий день, ближе к вечеру, Орвилл появился в гостиной с побледневшим лицом. Тяжело дыша, он подошёл к бару со спиртными напитками, дрожащей рукой налил виски в бокал и наполовину осушил его. Затем повернулся ко мне и Фредди.

— Она указала пальцем на меня.

— Кто? Аманта? — спросил, я, глядя на него поверх газеты.

— Нет. Дряхлая, очень дряхлая старуха. Я прогуливался по парку и увидел её стоящей под липами у пруда. Она не сказала ни слова. Лишь пристально посмотрела на меня и простёрла в мою сторону перст. Мне кажется, что это местная колдунья.

Фредди бросил взгляд на часы, стоявшие на камине.

— До захода солнца осталось около часа. У тебя есть что сказать перед смертью?

— Ты говорил с ней? — спросил я.

Орвилл отрицательно покачал головой.

— О, нет! Мне стало не по себе. Я повернулся и ушёл. Почти убежал.

— Умереть от колдовства — безболезненная процедура, — заметил Фредди. — Удобный способ уйти из этого мира. — Он щёлкнул при этих словах пальцами.

— Орвилл, — продолжил я спокойным тоном. — Всякий знакомый с вуду или другой разновидностью колдовства, знает: наложенное на человека проклятье может быть снято с него. Вполне вероятно, что так называемая колдунья неспроста указала на тебя перстом. Может быть, она хотела, чтобы ей заплатили десять долларов. Почему бы тебе не предложить ей двадцатку, чтобы она сказала, кто надоумил её напугать тебя?

— Ты думаешь, это сработает? — ухватился Орвилл за мою идею.

— Безусловно. Иначе каким образом нынешние кудесники становятся богачами?

Орвилл поставил недопитый стакан и сказал:

— Эта развалина не могла уйти далеко. Я сейчас разыщу её.

Через полчаса после захода солнца Орвилл вернулся. Его башмаки и нижняя часть брюк были в грязи. Лицо его приобрело бледно-зелёный оттенок.

— Я не смог её найти. — Глаза вошедшего безумно бегали по сторонам. — Я обречён.

— Орвилл, — многозначительно спросил я, — в данный момент ты жив или нет?

Он согласился, что всё ещё жив.

— Но ведь солнце уже зашло. Не так ли?

Орвилл растерянно замигал и затем понял, что я хотел ему сказать.

— Боже, всё верно! Солнце ведь уже закатилось, а я всё ещё жив!

Он вытер пот со лба, со стёкол очков и с хитрым выражением взглянул на нас.

— Я уже говорил, что для образованного человека не страшно никакое колдовство.

В десять вечера я отправился в свои комнаты, прихватив из библиотеки томик Теннисона. Я не перечитывал его с шестнадцати лет, и мне хотелось немного помечтать вместе с этим поэтом.

Но в четверть двенадцатого внезапный шум вернул меня к действительности, вырвав из мира белых замков и прекрасных дев. За моим открытым окном раздался крик, походивший скорее на хриплый и продолжительный вопль.

Я отложил книгу в сторону и выглянул. Полная луна, висевшая на краю перьевых облаков, источала достаточный свет на лужайку, простиравшуюся от особняка до кромки леса. Ничего подозрительного я не заметил.

Тогда я посмотрел прямо вниз, слегка наклонившись над подоконником. Одно из окон первого этажа, погружённого в густую ночную тень, было освещено. Свет горел в комнате Орвилла.

Я вновь оглядел пустынную лужайку и черневшую за ней кромку леса. Может быть, странный звук издал какой-нибудь зверь?

Наконец, пожав плечами, я решил не мучиться догадками. Но остался стоять у окна, дыша тёплой ночной свежестью.

Внезапно моё внимание вновь привлекло освещённое внизу окно. На его фоне появился силуэт. Но не Орвилла. Женский. Поднятые руки вздёрнули занавеси.

Я прошёл вглубь своей комнаты. Опустился в кресло и бросил на пол томик Теннисона. Затем достал из буфета бутылку виски. Я вспомнил чьё-то изречение: пить нужно тогда, когда чувствуешь себя счастливым. Изречение идиота.

Прошло ещё какое-то время под мирный стук часов. Наедине с моим воображением я почти осушил второй бокал, когда вдруг раздался приглушённый выстрел. Где стреляли? Этажом ниже? Или по соседству со мной?

Я нахмурился. На втором этаже этого крыла особняка я жил один, если не считать Эдгертона. Подо мной находились комнаты Орвилла. На том же первом этаже, но в тыльной стороне здания размещалась… Аманта.

Я подошёл к двери комнаты Эдгертона и прислушался. Оттуда доносилось медленное похрапывание. Очевидно, он крепко спал. Спустившись на первый этаж, я тихонько постучал в дверь спальни Орвилла. Ответа не последовало. Подождав минуту, я постучал снова, затем повернул ручку.

Орвилл лежал на ковре у кровати. Его лицо было повёрнуто двери. Рядом с ладонью его правой руки валялся пистолет.

Я опустился подле него на колено. Орвилл был мёртв. Пуля попала ему в сердце, но из его груди вытекло удивительно мало крови. Я встал на ноги и позвонил в полицию.

Вскоре на место происшествия прибыли сержант Пуше, несколько полицейских в форме, технические специалисты и врач. Всю ночь нам задавали многочисленные вопросы, и лишь на рассвете мы получили возможность отдохнуть.

Пуше вновь появился в полдень, невыспавшийся, но полный решимости продолжить расследование.

— Мистер Викер, — обратился он ко мне, — согласно вашему заявлению, вы услышали выстрел и спустились на первый этаж.

Я утвердительно кивнул.

— Вы заметили что-нибудь подозрительное… или слушали что-нибудь, прежде чем раздался выстрел?

— Нет. Я не заметил ничего особенного. Абсолютно ничего.

— А вы утверждаете, что вы вовсе не слышали выстрела? — обратил своё внимание сержант на Аманту. — И это, несмотря на то, что ваша комната находится на том же этаже, что и апартаменты мистера Кроуфорда, не так ли?

Бледное лицо Аманты оставалось невозмутимым.

— Я спала и нечего не слышала.

— А моё окно было открытым и я не спал, — счёл я нужным заметить.

— Будет ли вскрытие тела? — вмешался Фредди.

— Мы удалили пулю, — сказал Пуше. — Она соответствует пистолету, найденному рядом с трупом. — Полицейский медленно обвёл нас глазами. — Предположительно можно сделать вывод, что мистер Кроуфорд покончил собой.

— Вы так думаете? — усмехнулся Фредди.

— Не совсем. Меня мучает вопрос: зачем человеку, который ожидает получить в наследство миллион долларов, совершать самоубийство? — Пуше слегка улыбнулся.

Я высказал ему предположение относительно мотива.

— Возможно, Орвилл страдал неизлечимой болезнью.

Пуше отрицательно покачал головой.

— Мы проверили эту версию. Орвилл Кроуфорд, согласно заключению его личного врача, обладал отменным здоровьем. Только месяц назад он прошёл полное обследование.

— Он мог находиться в угнетённом состоянии, — вновь предположил я. — Или очень напуган. В конце концов, какая-то колдунья указала не него вчера пальцем. А когда человек боится смерти, он иногда пытается преодолеть этот страх, убивая себя.

— Мы разыскали эту колдунью, — сказал Пуше. — Её зовут «Тётушка Белджейм». Пожалуй, она единственная в округе, кто ещё практикует вуду. Тётушка получает кое-какие средства от благотворительных организаций, но она нуждается в карманных деньгах на табак и вино.

— И кто же заплатил ей, чтобы она напугала Орвилла? — спросил я.

— Она сама не знает. Получила по почте конверт с напечатанной на машинке анонимной запиской и приложенными к ней двадцатью долларами. В записке сообщались приметы человека, на которого она должна была указать пальцем, и его имя. — Замолчав, Пуше внимательно посмотрел на меня и после некоторой паузы продолжил: — Но беда в том, что тётушка Белджейм плохо видит. У пруда она простояла два часа. Кости её продрогли, и терпение иссякло. Она едва дождалась, чтобы хоть кто-нибудь вышел из дома, и указала на него пальцем. Затем она отправилась восвояси.

Пуше вновь улыбнулся.

— Дело в том, что она указала не на того. В записке значилось ваше имя, мистер Викер.

В тот же вечер я обнаружил первую резиновую куклу с воткнутой в её голову иглой.

Утром следующего дня, завтракая у себя в комнате, я тяжело вздохнул. Заметив это, Эдгертон спросил:

— В чём дело, сэр?

— Моя нога. Странно, что у меня внезапно разболелось колено правой ноги.

— Могу ли я предложить вам некоторое лечение? — Эдгертон слегка замешкался, добавляя сливки в кофе. — Сэр, если вы получите этот миллион долларов… а теперь уже полтора миллиона… вы измените ваш образ жизни?

— Нет, нисколько не изменю.

— Следовательно, вы не нуждаетесь в таких больших деньгах?

— Предположим, не нуждаюсь. Но, признаться, испытываешь некоторое чувство комфорта от мысли, что они у тебя будут.

Я закончил завтракать. Эдгертон сложил посуду на поднос и повернулся, чтобы уйти. Но я его остановил.

— Эдгертон, кофе сегодня горчил.

— И вы его выпили?! — он побледнел.

— Конечно, я его выпил.

— Но, сэр, а вдруг он отравлен?

— Чепуха, — ответил я, однако чувствуя себя несколько неловко. — Вы ведь сами его приготовили, не так ли?

— Да, сэр. — Его лицо приняло задумчивое выражение и тут же прояснилось. — Теперь я припоминаю, что кофе перекипел немного. Признаться, кухарка отвлекла меня своими разговорами.

— Какие такие разговоры могли отвлечь вас от приготовления моего кофе?

— Мы обсуждали вуду, сэр. Кухарка утверждает, что слепо верит в силу этого колдовства.

— Именно поэтому эта женщина всего лишь кухарка, а не королева, — заметил я.

Эдгертон направился с подносом в руках к двери, и я открыл её, чтобы выпустить моего дворецкого.

На рукоятке с наружной стороны болтался, раскачиваясь, продолговатый пакет.

— Что это такое, сэр? — Эдгертон сдвинул брови.

Я отвязал пакет, разорвал картонную обёртку и несколько секунд молча разглядывал резиновую куклу, в правую ногу которой, была воткнута игла.

Глаза Эдгертона, перейдя от игрушки, уставились на мою ногу.

— Боль в ноге прошла, — заметил я несколько поспешно, — ничего существенного. — С этими словами я вызывающе посмотрел на куклу. — Чепуха какая-то!

— Сэр, это вовсе не чепуха. Вы ведь не верите, то мистер Кроуфорд совершил самоубийство.

Я промолчал.

— Извините меня за выражение, но вы идиот.

— Эдгертон!

Дворецкий, несмотря на смущённый вид, был настроен решительно.

— Только идиот может, рискуя собственной жизнью, оставаться в этом доме… вместе с женщиной-убийцей или с ещё одним неизвестным убийцей… ради того, чтобы унаследовать полтора миллиона долларов, которые ему не нужны.

— Эдгертон. Вы знаете, что иногда я проявляю настойчивое упрямство. Я скорее предпочту, чтобы меня вынесли отсюда бездыханным, чем уступлю угрозам.

В это утро я совершил прогулку. Неподалёку от особняка, там, где пересекается шоссе и просёлочная, покрытая гравием, дорога, моё внимание привлекли густые заросли высокого папоротника. Я углубился в них, чтобы поближе рассмотреть эти самые древние растения. Примерно минуту спустя, случайно взглянув в сторону особняка, я увидел, как из него вышел Фредди. Он быстро направился к укреплённому на столбе почтовому ящику у шоссе и бросил в него конверт. Сделав это, Фредди осмотрелся по сторонам — довольно пристально, как мне показалось. Но меня он не заметил. Затем Фредди быстро зашагал по шоссе и вскоре скрылся за поворотом.

Прошло ещё несколько минут, и моё общение с девственной природой было вновь прервано на этот раз появлением из леса Эдгертона, который, подойдя к почтовому ящику и тоже озираясь, быстро открыл крышку, достал конверт Фредди и перочинным ножиком примялся его вскрывать.

Я вышел из укрытия.

— Эдгертон, чем это вы занимаетесь?

От неожиданности он выронил конверт, приготовился было сбежать, но, узнав меня, остался на месте.

— А это вы, сэр.

Я поднял конверт.

— Объясните своё поведение, Эдгертон.

— Дело в том, сэр… — Он облизал губы. — Я предположил, что мистер Мередит и есть тот человек, который посылает вам куклы. Я хотел разоблачить его… с поличным. Если можно так выразиться. Доказать, так сказать, что он письменно переписывается с этой колдуньей и поручает ей посылать вам зловещие символы.

Я осмотрел конверт. Он был адресован сержанту Пуше.

— Неужели вы подозреваете, что Пуше — сообщник Фредди по колдовству?

Эдгертон сконфузился и пробормотал в своё оправдание:

— Мне приходилось слышать, что за маской цивилизованности нередко может скрываться существо, живущее по законам джунглей. Или что-то в этом роде. Я не понимаю, почему нельзя подозревать полицейского?

Поскольку конверт уже вскрыли, я вынул из него тонкий листок бумаги. На нём было напечатано без подписи следующее: «Удалить пулю из трупа — это ещё не значит установить причину смерти. Почему бы не сделать полное вскрытие тела?».

Эдгертон прочёл текст, глядя через моё плечо, и спросил:

— Что имеет в виду мистер Мередит?

Я молча вложил листок в конверт и опустил его во внутренний карман пиджака.

— Вы не собираетесь отправить это по адресу, сэр? — воскликнул Эдгертон.

— Нет.

Сержант Пуше вновь допрашивал нас в этот день и на следующий. Несомненно, он подозревал, что Орвилл был убит, но доказательств ему явно недоставало.

Во время другой вечерней прогулки я случайно встретился с Амантой. Мы вместе направились к особняку, и после нескольких ничего не значащих фраз я неожиданно для себя спросил её:

— Правда, что вы провели какое-то время в тюрьме?

Это, разумеется, был неуместный вопрос, что иногда типично, к сожалению, для моего поведения, и, задав его, я подумал, что она не удостоит меня ответом. Но ошибся.

Она некоторое время наблюдала, как играет ветер комами ив, а затем сказала:

— Да, это правда. Я призналась, что убила своего мужа.

— Почему?

— Из-за его денег, конечно. — Она холодно посмотрела на меня.

Я улыбнулся.

— Вы меня не поняли. Меня не особенно интересует, почему вы убили. Я хотел спросить, почему вы признались? Мне кажется, вы вполне способны подготовить и осуществить «безупречное» убийство. Думаю, что у вас хватило бы ума всё сделать так, чтобы вас не арестовали, по крайней мере, не разоблачили.

— Становится довольно прохладно, — заметила она, подняв воротник пальто и давая понять, что разговор ей неприятен. Однако это меня не остановило.

— Чтобы удовлетворить мою излишне навязчивую любознательность, ответьте: вы действительно отравили вашего мужа?

— По-моему, я довольно ясно вам сказала: я призналась в убийстве.

— Уважаемая Аманта, не уходите от ответа. Да, вы признались в убийстве. Мне просто интересно узнать, соответствует ли истине это признание?

Она молчала, пока мы не подошли к входной двери.

— Если я вам скажу, что я не давала яд моему мужу, вы спокойнее будете выпивать ваш традиционный стакан апельсинового сока?

— Речь идёт о более важном.

— Я провела четырнадцать лучших лет моей жизни в тюрьме. — Слёзы увлажнили её глаза. — Не кажется ли вам, что теперь жизнь даёт мне право на убийство? Или на две убийства? Или на три? — Тут она улыбнулась, обнажив в темноте безукоризненные зубы. — Ия достаточно умна, чтобы не наделать ошибок, не так ли?

На следующее утро, когда я поднимался после завтрака из-за стола, я поморщился.

— В чём дело, сэр? — участливо спросил Эдгертон.

— Я почувствовал странную боль в пателле.

Дворецкий поставил посуду на поднос.

— Могу я вам помочь, сэр?

— Нет. Возможно, нет ничего особенного. — Я зажёг сигару. — Думается, мне лучше прогуляться по саду.

Я спустился вниз, но, вместо того, чтобы направиться в сад завернул в библиотеку. Там никого не было. Я выбрал угол потемнее, уселся в кресло и стал ждать.

Через пять минут в комнату вошёл Эдгертон и направился к стеллажу, где хранились словари. Торопливо он стал листать толстый том.

— Пателла, — сказал я и повторил по буквам. — П-а-т-е-л-л-а.

Эдгертон замер.

Я встал и подошёл к нему.

— Пателла означает коленная чашечка. И, поскольку мы уточнили, о чём идёт речь, я могу лишь добавить, что она у меня ничуть не болит, и раньше не болела.

Улыбаясь, я обнажил слегка зубы.

— Эдгертон, неожиданно меня осенило, что я получал проколотые куклы после определённого факта. Стояло мне пожаловаться на головную боль… и, о чудо! — через десять минут я нахожу привязанную к ручке двери куклу, у которой в голову воткнута иголка.

Глаза Эдгертона бегали по сторонам и упорно избегали моего взгляда.

— Размышляя над подобным совпадением после получения очередной куклы, я вначале пришёл к выводу, что в моей комнате спрятан микрофон. Ибо стоило мне вслух выразить какое-нибудь недомогание; как тут же кто-то, как мне казалось, сидящий около подслушивающего устройства, срывался с места, чтобы проколоть куклу и подбросить её мне. Но теперь я убедился, что никакого микрофона не было. Историю с куклами затеяли вы, Эдгертон.

— Да, сэр. Это я. — Он опустил голову на грудь.

— И это вы направили письмо с деньгами колдунье?

— Боюсь, что вы правы, сэр.

— Эдгертон, что вы можете сказать в своё оправдание? — твёрдо потребовал я.

— Сэр, я боялся за вашу жизнь. — Дворецкий, наконец, нашёл в себе силы взглянуть мне в глаза. — Неужели вы не убедились, что с нами в доме находятся женщина-убийца и возможно ещё один убийца?

— Продолжайте.

— Сэр, вы сами признались, что не нуждаетесь в этом наследстве. — Тут Эдгертон сделал отчаянный жест рукой. — И, тем не менее, вы неразумно, очень неразумно настаиваете на том, чтобы жить здесь. Я убеждён, что кто-нибудь вас убьёт задолго до окончания года. — Дворецкий вздохнул. — Но я понял, что невозможно заставить вас переехать в безопасное место одними разговорами. Поэтому я прибегнул к помощи колдовства, чтобы добиться моей цели.

— Колдовство на меня не действует.

— Я только что убедился в этом, сэр. Но я так надеялся на сверхъестественное.

Эдгертон выглядел крайне жалким и подавленным, поэтому я решил несколько смягчить тон.

— Ну, что же, ваши мотивы заслуживают снисхождения, и поэтому с игрой в колдовство покончим раз и навсегда. Вы, надеюсь, поняли меня, Эдгертон?

— Но ваша жизнь в опасности, сэр!

— Я вполне способен постоять за себя.

Лицо дворецкого озарила внезапно пришедшая ему на ум мысль.

— Сэр, мне только что подумалось, что вы в этой ситуации вполне можете оказаться убийцей.

— Эдгертон!

Но эта идея уже захватила его.

— Если это так, вы полностью положитесь на меня. Я никогда не выдам вашего секрета и, наконец, обрету душевный покой. Ибо, если убийца вы, вы ведь не убьёте самого себя, и мне не о чем больше беспокоиться. Вы действительно застрелили мистера Кроуфорда, сэр?

— Эдгертон, довольно!

Вечером того же дня я обнаружил Аманту одну в гостиной. Я уселся рядом с ней в кресло с раскрытой книгой, но почти тут же отложил её в сторону.

— Аманта, — сказал я тихо, — я знаю, что вы были в комнате Орвилла незадолго до того, как его застрелили.

Она несколько минут молча разглядывала меня своими тёмными глазами.

— Почему вы не сказали об этом сержанту Пуше?

— Я не видел в этом особой необходимости.

По-видимому, ответ её несколько озадачил. Настала моя очередь задать ей вопрос.

— Аманта, это вы выстрелили в Орвилла?

После паузы она ответила:

— Да.

Я уставился на неё, переживая внутри гнев разочарования.

— Вам вовсе не обязательно признаваться мне в этом.

— Но вы же спросили.

— Да, спросил, но всё же…

— Мой ответ поставил вас в неловкое положение? Теперь вы чувствуете себя обязанным сообщить обо всём сержанту Пуше?

— К чёрту Пуше! — Я встал и заходил взад-вперёд по комнате. — Аманта, если вам абсолютно необходимо уничтожать людей, уничтожать из-за денег, может быть, вы остановитесь, если я вам предложу всё, что имею… Я действительно готов, если вы захотите…

Дальше я не мог продолжать.

Аманта чуть растянула губы в улыбке.

— Но вы ведь отказались заплатить мне всего лишь пятьдесят тысяч долларов за то, чтобы я вас не отравила.

Я махнул пренебрежительно рукой.

— Миллионы тратятся на оборону, но ни цента, порой, за благодарность. Я имею в виду, что… если действительно хотели меня отравить, ничто бы вас не удержало… — Я расстегнул воротник рубашки, сдавивший мне горло. — Кроме того, предпочитаю быть отравлен вами, чем кем-нибудь из тех, кого я знаю. — Случайно я взглянул на себя в зеркало и увидел покрасневшее, как у школьника лицо. Как у провинившегося школьника. — И, во всяком случае, — продолжил я неуклюже, вам не следовало убивать Орвилла.

— А я и не убивала. Я лишь выстелила в мёртвое тело.

Я попросил её объяснить.

— Тот день я завершала ночной обход помещений особняка, — сказала Аманта. — Уже направляясь к себе, я обнаружила Орвилла Кроуфорда, лежащим на полу, вернее, на пороге своей комнаты, наполовину вывалившимся в холл. Словно он хотел позвать кого-нибудь на помощь, прежде чем упасть и умереть. И уже было решила позвать остальных, но затем…

— Затем?

— В комнате я увидела пустой бокал и рядом бутылку виски. — Аманта закрыла на несколько секунд глаза. — И когда я понюхала содержимое бутылки… — Тут она обернулась ко мне. — …Я поняла, что его отравили… А в доме живёт бывшая узница, отравительница, убийца! Конечно же, меня бы первой заподозрили! — В её глазах изобразилась острая боль. — Я провела четырнадцать лет в тюрьме. Ничего подобного я уже не вынесу. Поэтому я втащила мистера Кроуфорда в его комнату, задёрнула занавеси на окне, унесла бутылку и бокал. — Аманта глубоко вздохнула и продолжила: — Я взяла из шкафа в биллиардной хранившийся там револьвер и вернулась. Вложила оружие в руку Орвилла… приставила дуло к его сердцу… и нажала на спусковой крючок.

Я кивнул головой.

— Это и создало видимость, что он умер от огнестрельной раны. Одновременно исключало основание для полного вскрытия. Пулю извлекут, и больше ничего.

— Вы сообщите о том, что произошло действительно, сержанту Пуше? — спросила она.

— В этом нет особой необходимости. — Я вновь сел рядом с ней. — Но кое-что ещё хочу спросить. Если вы не отравили вашего мужа, почему же тогда вы взяли вину на себя?

Аманта отвернулась от меня, и, когда она вновь заговорила, голос её звучал тускло и устало.

— Я вышла замуж по настоянию отца, который запутался в долгах. Он устроил этот брак, надеясь, что мой муж даст ему денег.

— И ваш муж отказался это сделать?

— Муж рассмеялся отцу в лицо. Он сказал, что с самого начала знал, почему я вышла за него замуж… Сказал, что не мы, а он провёл нас… Отравление было сделано неуклюже, и моего отца непременно бы разоблачили… — Её руки задрожали.

— Значит, ваш отец отравил вашего мужа, и вы взяли вину на себя! — воскликнул я, изумившись. — Какой же отец мог позволить чтобы…

Аманта слегка покраснела.

— Он сказал мне, что неизлечимо болен и ему осталось жить больше года, и он скорее застрелится, чем отправится в тюрьму… Он просил меня… — Её пальцы нервно скомкали носовой платок. — Он сказал, что если я возьму вину не себя, то я проведу в заключении не больше года, что оставит письмо, которое после его смерти меня полностью реабилитирует.

— И, когда он умер, письма не обнаружили?

— Он не умер. Он жив и по сей день. — Она резко повернулась ко мне. — Теперь я знаю, что он никогда серьёзно не болел. — Слёзы навернулись ей на глаза. — Он даже не удосужился навестить меня в тюрьме или хотя бы написать мне пару строк…

Передо мной сидела одинокая женщина, которая с детства оставалась сиротой. Я нежно прикоснулся пальцами к её вискам.

В этот момент в комнату вошёл Эдгертон.

— Какие будут распоряжения на этот вечер, сэр?

— Эдгертон, миссис Дезфаунтейн не убивала Орвилла, — поднялся я с места.

Глаза дворецкого посмотрели на Аманту, потом на меня.

— Я счастлив слышать это, сэр.

— И ещё, Эдгертон. Я тоже не убивал мистера Орвилла.

— Я счастлив за вас обоих.

Он повернулся, чтобы уйти.

— Эдгертон.

— Да, сэр?

— Мне пришло на ум, что это вы, возможно, убили и мистера Орвилла.

Он приподнял одну бровь.

— Я, сэр?

— Да, вы. Ради меня, конечно. Вас отличает преданность своему хозяину. Вы могли прийти к выводу о необходимости убрать тех, кто угрожает, по вашему мнению, моему существованию.

— Вы ошибаетесь, сэр, — ответил Эдгертон. — Я не убивал мистера Кроуфорда. Мне и мысли такой не приходило в голову.

Я задумчиво подёргал себя за ухо.

— Тогда, если мы трое не убивали Орвилла, остаётся ещё только один…

— Да, сэр, — подтвердил Эдгертон.

Я возобновил движение по комнате, пока не принял решения.

— В таком случае, я должен убить Фредди.

— Но, сэр…

Жестом я заставил Эдгертона замолчать.

— Вы меня не разубедите. Я полон решимости. Но оба вы, конечно, никому ничего не скажете?

— Сэр… — опять вмешался Эдгертон.

Я упрямо потряс головой.

— Меня не волнует моя безопасность. Но я отдаю себе отчёт, что, если я умру раньше, чем Фредди, он, несомненно, попытается расправиться с Амантой. Он, вероятно, чувствует себя уязвимо из-за её присутствия в этом доме, её репутации. Я не могу допустить, чтобы он покушался на её жизнь.

— Чарльз, — заметила Аманта. — Мне кажется, что именно я должна позаботиться о дальнейшей судьбе мистера Мередита. Я не позволю, чтобы вы подвергались риску попасть в тюрьму.

— Сэр и мадам… — начал было Эдгертон.

Но в этот самый момент сверху раздался пронзительный крик.

— Мне кажется, что я узнаю голос Фредди, — вздрогнув от неожиданности, пробормотал я.

— Да, это его голос, — хладнокровно прокомментировал Эдгертон. — И мне кажется, что его радиоприёмник упал в ванну с водой, которую мистер Мередит принимал. Бедолага погиб от электрошока.

Мои глаза сузились.

— Мы внизу, а Фредди там, наверху. Откуда вы знаете, что там произошло?!

Лицо Эдгертона оставалось непроницаемым.

— Я всего лишь высказал предположение, сэр. Но мне известно, что, принимая ванну, он любит слушать радио и при этом ставит приёмник над головой на весьма неустойчивую полочку. Настолько неустойчивую, что лёгкий удар в стенку… и она упадёт в ванну вместе с тем, что на ней.

Я по достоинству оценил наблюдательность Эдгертона, хотя полностью не поверил в его демонстративную невинность.

Но что я буду теперь делать со свалившимися на меня тремя миллионами долларов? Может быть, подумав втроём, мы найдём выход из этого положения?

 

У кого знатная дама?

Бернис Леку придвинула большие цветные фотографии «Знатной дамы» к мольберту.

— Какая у неё загадочная улыбка! — восхищённо заметила она. — Её вполне можно было бы назвать «Таинственной незнакомкой».

— А мне кажется, — возразил я, — что она просто жеманничает.

— Может, ты и прав. Я где-то читала, что тогда у всех были ужасные зубы. Красавицы прошлого, в отличие от современных королев красоты, боялись показывать их в улыбке и поэтому старались поменьше улыбаться.

— У меня встреча на таможне, — сказал я, глядя на часы. — Потом нужно ещё заскочить к Зарчетти за штемпелем. Так что дел по горло.

— А не проще зайти в любой магазин и сделать копии?

— Проще, но я не хочу, чтобы штемпель был копией, — объяснил я. — Он должен быть подлинным. Полиция обязательно явится к Зарчетти с вопросами, и я хочу, чтобы они нашли этот самый штемпель.

Бернис внимательно посмотрела через увеличительное стекло на угол почти законченной «Знатной дамы» и нанесла лёгкий мазок янтарного цвета.

— Тебе раньше доводилось воровать? — поинтересовалась она.

— Только рентгеновские снимки.

Всё началось в Париже три недели назад в кабинете месье Андре Арно. Мы как раз заканчивали подготовку к поездке «Знатной дамы» в Америку. Хозяина вызвали по какому-то делу, и он надолго ушёл.

Сначала я сидел в кресле, потом встал и начал разглядывать занятные вещицы. По природе человек я любопытный. Поэтому, наверное, в одном из ящиков стола я нашёл рентгеновские снимки «Знатной дамы».

Сначала меня удивило, что они лежат не в сейфе, а вот так запросто в столе, но подумав, я пришёл к выводу, что, хотя сама «Дама» и стоит несколько миллионов, её рентгеновские снимки никому не нужны. О них вспоминают лишь раз в два-три года. Так что едва ли кому-то может прийти в голову украсть их. Затем я вспомнил о потрясающем таланте Бернис к копированию полотен старых мастеров и подумал, что наша жизнь могла бы значительно улучшиться, обладай мы крупной суммой денег. В этот момент в моей голове и родился дерзкий план кражи. Я сунул снимки в карман. Когда вернулся Арно, я сидел в кресле и громко восторгался копией Рубенса, висящей на стене.

С тех пор прошло три недели. Я сидел в студии Бернис, которая наносила последние штрихи.

— За свою жизнь великий мастер написал 87 портретов, 112 из них находятся в Соединённых Штатах. — Она оценивающе посмотрела на свой труд. — Если бы я жила в то время и была мужчиной, то тоже прославилась бы на века.

— Мне ты больше нравишься в наше время и женщиной. — Я вновь посмотрел на часы. — Мне пора, Бернис. В три у меня встреча с Амосом Пулвером.

— По поводу Ренуара? — Она на мгновение оторвалась от мольберта и вопросительно взглянула на меня.

— Да.

— И что ты решил?

— Что это подлинник.

— Что ты сделал? Бросил монету? — хмыкнула моя возлюбленная.

— До свидания, Бернис.

Я вошёл в особняк Амоса Пулвера за несколько минут до трёх часов. Луис Кенндалл, эксперт из галереи «Оукс», и Уолтер Джеймисон, считающий себя самым крупным специалистом по Ренуару, были уже на месте и ждали меня.

Два месяца назад Пулвер купил Ренуара на аукционе Холлингвуда. Его вполне устроила цена — сорок тысяч долларов. Состояние покоя и удовлетворения закончилось неделю назад, когда он прочитал в приёмной дантиста в журнале о подделках, которые сплошь и рядом модно найти в картинных галереях. Пулвер встревожился. Он немедленно вызвал нас и попросил определить подлинность его картины. Каждый из нас изучал полотно два дня.

Амос Пулвер отрезал кончик сигары, раскурил её и внимательно посмотрел на нас.

— Ваш вывод, джентльмены?

— Я считаю, — заговорил первым Луи Кенндалл, — что ваша картина подделка.

— Вы ошибаетесь. — Джеймисон холодно посмотрел на Кенндалла. — Картина вне всяких сомнений принадлежит кисти Ренуара.

— А вы что думаете? — повернулся Пулвер ко мне.

— Ваш Ренуар настоящий, — ответил я после небольшой паузы.

— Но это же смешно! — не выдержал Кенндалл. — Любой дурак вам скажет, что эта картина — жалкая и неудачная попытка скопировать сдержанный стиль Ренуара.

Уолтер Джеймисон вопросительно поднял брови. Игра бровями была его визитной карточкой, когда он хотел выразить неодобрение.

— Что вы знаете о «сдержанном» стиле Ренуара? — высокомерно осведомился он. — Я написал об этом шесть больших статей-исследований.

— К чёрту сдержанный стиль! — нетерпеливо прервал спор Пулвер. — Мне было нужно мнение экспертов, и я получил его. — Он достал из бумажника три чека и вручил их нам. — Но я бы предпочёл, чтобы оно было единодушным.

Когда мы встали, чтобы уйти, миллионер попросил меня задержаться. Он плеснул в хрустальный стакан бурбон и протянул его мне.

— Совсем не разбираюсь в живописи, — сказал Пулвер, словно хотел извиниться. — Но все мои знакомые коллекционируют картины, и я не хочу быть белой вороной. Читал, что в Америку привезли «Знатную даму» и что её выставят в галерее Вандрестейна Национального центра искусств.

— Да, по культурному обмену Франция позволяет нам любоваться её картинами, а мы им нашими. Так что такие обмены не редкость.

— Это полотно стоит несколько миллионов, — благоговейно произнёс он. — Его называют самой великой картиной в мире.

— Так оно и есть.

— Говорят, предприняты беспрецедентные меры безопасности. Вы как куратор галереи Вандерстейна должны быть в курсе. Её будут охранять 24 часа в сутки вооружённые охранники?

— Да, с заряженными винтовками, — подтвердил я. — Два человека будут стоять около неё всё время, пока она будет находиться в Америке.

— Похоже, всё предусмотрено. Её невозможно украсть.

— Практически невозможно, — согласился я. — Если всё пройдёт хорошо, то американская публика скоро увидит и «Брата Ринклера».

— Я где-то прочитал, что в целях безопасности даже отменили торжественное шествие по городу. Состоится только церемония в музее, на которой выступит губернатор.

— Попытается выступить, но боюсь, у него ничего не выйдет, — я пожал плечами. — У нас ужасная акустика. Вряд ли его кто-нибудь услышит.

Выйдя из особняка, я зашёл в первую же телефонную будку и позвонил Холлингвуду.

— Можешь не возвращать Пулверу деньги. Голосование закончилось со счётом 2:1 в твою пользу.

— Отлично, — Холлингвуд даже не попытался скрыть радость, — но я всё равно уверен, что это подлинник. Готов даже рискнуть своей репутацией.

— Тем не менее, — напомнил я ему, — ты всё же решил подстраховаться.

— Решил, — со вздохом согласился торговец картинами. — Чек получишь завтра утром.

Я спустился в метро и отправился в лавку Зарчетти. Пока один из клерков распаковывал новые поступления, я принялся, как обычно, болтать с ним о разных пустяках.

Зарчетти метил свои картины двумя способами — приклеивал на большинство бумажную этикетку со своим именем, адресом и написанной чернилами ценой. Особенно ценные картины удостаивались особых штемпелей. Как-то он рассказал мне, что студенты, изучающие живопись, порой сдирают этикетки с дешёвых картин, наклеивают на дорогие и платят ничего не подозревающим продавцам в несколько раз меньше.

Сотрудник лавки набрал на штампе цифры, приложил его к этикетке и приклеил её на заднюю часть картины. «Лавка искусств «Зарчетти», 218, Линкольн авеню, цена $10.98».

На столах лежало с полдесятка штемпелей. Как только клерк отвлёкся, я быстро сунул один в карман.

В полдевятого вечера я вышел из такси у входа в Национальный центр искусств. У себя в кабинете достал сумку с инструментами и материалами, захватил лестницу в кладовке уборщиц и отправился в восточное крыло галереи Вандерстейна. Перед приездом «Знатной дамы» все картины были убраны, а в продолговатой зале сделали ремонт. Я «позаимствовал» у строителей ведро краски, которой они красили стены и потолок.

Шедевру отвели в дальнем углу маленький альков 3,5 метров шириной и около 1,5 глубиной. К потолку у самого входа в него была прикреплена металлическая сетка. Сейчас она была свёрнута, как жалюзи. В дневные часы она будет поднята, как сейчас, а по ночам её будут опускать. Кроме сетки, «Даму», как я и говорил Пулверу, будут охранять день и ночь два морских пехотинца. Поблизости также весь день будут дежурить наши и французские агенты в штатском.

Я проверил свою работу, сделанную в предыдущие вечера, и с удовлетворением убедился, что невооружённым глазом заметить её невозможно. В одной стене внутри алькова я просверлил отверстия в форме круга диаметром метр и вставил в них пороховые заряды с детонаторами. К потолку, богато украшенному лепниной, вела неглубокая штроба. В неё я заложил провод, который тянулся по потолку в дальний угол к зелёной кушетке. За ней я спрятал электрические батареи и пульт. Обнаружить его было невозможно, потому что кушетка весила несколько центнеров.

На металлическую сетку я установил заряд. Две дымовые шашки были спрятаны в алькове, ещё две — в вентиляционной системе и пятая — в стене в десятке метров от картины. Последнюю я установил в стене напротив сетки.

Все отверстия и штробы были замазаны быстро схватывающейся замазкой и покрашены.

Я не боялся, что меня услышит Фред, наш ночной сторож. Фред совершал обход каждые три часа. После каждого обхода он возвращался в каморку в подвале, заводил будильник и ложился спать.

Я натянул резиновые перчатки, взял стамеску и молоток с резиновой головкой и приступил к работе. Через четверть часа в стене появилась круглая ниша сантиметров 10 в глубину и такого же диаметра. Я вставил в неё последнюю дымовую шашку и маленький капсюль-детонатор. Потом подключил к нему провод, сделал штробу в стене и потолке и протянул провод к пульту. Заделал всё замазкой, закрасил и тщательно убрал мусор.

Теперь всё было готово. Во время выступления губернатора я собирался незаметно подойти к кушетке и нажать первую кнопку. Взрыв сломает механизм фиксации, и металлическая сетка упадёт вниз. Она отделит картину от остальной части комнаты и всех, кто в ней находится, включая и морских пехотинцев.

Через пару секунд я нажму вторую кнопку. Все шесть дымовых шашек рванут одновременно. Зала должна быстро наполниться дымом, начнётся паника.

После этого я собирался нажать третью кнопку. В образовавшееся в стене алькова отверстие легко проберётся человек. С картиной, естественно. Он вынесет её в расположенную за альковом каморку. Окно, ведущее в переулок за музеем, будет открыто.

Конечно, «Знатную даму» будет легче украсть до церемонии открытия выставки, но мне, как я объяснил Бернис, нужны свидетели. Причём, чем больше, тем лучше. В противном случае кражу вполне могли замять. Мой же план требовал как можно большей шумихи.

Я был уверен, что никому не придёт в голову заподозрить меня в краже. Главными подозреваемыми будут, конечно, строители, ремонтировавшие комнату несколько недель…

На следующий день «Знатная дама» приехала в Центр на бронированном автомобиле в сопровождении пяти или шести машин с полицейскими, секретными агентами и французской делегацией во главе с месье Арно.

В восточном крыле галереи Вандерстейна ящик осторожно разобрали. Арно с двумя помощниками бережно занёс картину в альков и повесил на отведённое для неё место. Двое морских пехотинцев тут же заняли свои места у входа в нишу.

Я достал из кармана этикетку Зарчетти и со словами: «Извините, джентльмены. По-моему, «Знатная дама» слегка перекосилась», начал пробираться к картине. Поправляя картину, я незаметно приклеил этикетку на заднюю поверхность.

— Ну вот теперь всё в порядке, — удовлетворённо кивнул я и отошёл.

Вечером я приехал к Зарчетти и незаметно положил штемпель на место.

В половину восьмого вечера в галерее Вандерстейна собрались избранные, которым посчастливилось первыми увидеть «Знатную даму». Все они с благоговейным ужасом и восхищением смотрели в сторону ниши, к которой никого не подпускали ближе, чем на шесть метров.

Губернатор приехал ровно в восемь. Мне довелось выступать предпоследним, перед губернатором. Произнеся несколько приличествующих торжественному случаю фраз, я начал медленно пробираться к кушетке. В углу комнаты надел резиновые перчатки и в самый разгар выступления губернатора, когда внимание всех присутствующих было приковано к нему, нажал кнопку.

После резкого хлопка металлическая сетка с лязгом упала вниз и отделила альков с «Дамой» от остальной комнаты. После нажатия второй кнопки шесть хлопков дымовых шашек слились в один. Комнату начали быстро наполнять клубы серовато-белого дыма. Через считанные секунды видимость стала практически нулевой, началась паника.

Взрыв после нажатия третьей кнопки прозвучал значительно громче предыдущих. В стене появилась приличных размеров дыра.

Я снял перчатки и вместе с остальными двинулся на ощупь в соседнюю залу. Там я с интересом наблюдал, как люди в синей форме выбегают глотнуть свежего воздуха и вновь ныряют в клубы дыма.

Губернатор покинул восточную галерею одним из последних, потому что находился дальше всех от выхода. Пехотинцы, очевидно, остались на посту и выполняли свой долг. Я не мог не почувствовать гордости за их патриотизм.

Через полчаса дым выветрился, и я вернулся в восточную галерею. Несколько десятков охранников и официальных лиц толпились у алькова. Одни смотрели на картину, другие пытались поднять сетку. В алькове стояли трое стражей порядка. Очевидно, они пробрались через дыру в стене, проломленную взрывом.

Под руководством лейтенанта Нельсона несколько рослых полицейских с огромным трудом сумели поднять сетку метра на полтора от пола. Мы нагнулись и вошли в альков.

«Знатная дама» казалась нетронутой. Она только слегка покосилась.

— Слава Богу, с ней всё в порядке! — облегчённо вздохнул Арно.

Лейтенант Нельсон показал на дыру в стене и сказал:

— Вор пробрался через дыру после третьего взрыва, но в последний момент чего-то испугался и оставил картину на месте. Он ретировался на улицу через окно. Думаю, оно открыто не случайно.

Андре Арно снял картину и озабоченно изучал её.

— Позвольте мне взглянуть, — попросил я.

— Месье, она моя! — Он прижал картину к груди, словно не мог с ней расстаться.

— Сэр, — строго возразил я, — хочу вам напомнить, что я являюсь куратором этой галереи, а вы находитесь на американской территории.

Француз неохотно протянул «Даму». Я внимательно осмотрел картину, потом перевернул её, на мгновение закрыл глаза и негромко, но с чувством досады воскликнул:

— О, нет!..

Я тут же «мужественно» взял себя в руки и начал торопливо вешать «Знатную даму» на место.

— Джентльмены, к счастью, картина не пострадала. Всё в порядке, можно не беспокоиться.

Арно не дал мне повесить картину. Он вырвал её из моих рук и тоже перевернул. Сейчас все смотрели на заднюю часть полотна. На ней отчётливо виднелась этикетка, на которой было написано синими чернилами: «Лавка искусств Зарчетти, 218, Линкольн авеню. Цена — 14.98 $». Лейтенант Нельсон почесал сначала подбородок, потом затылок и вопросительно посмотрел на Арно.

— Вы уверены, что привезли оригинал?

— Конечно, уверен! — Француз побелел, как мел. Его голос от страха дрожал. — Ничего не понимаю. Откуда она взялась?

— А что, если вор подменил картину? — нарушил затянувшуюся паузу Нельсон. — Я слышал, некоторые мошенники могут так ловко состарить холст и краски, что никто, даже лучшие специалисты, не заметят разницы. Наш преступник, конечно, умён и ловок, но всё же допустил маленькую оплошность. Похоже, в спешке он забыл снять этикетку, когда менял картины.

— Не говорите глупости! — холодно посмотрел я на полицейского. — Это и есть оригинал «Знатной дамы». Я прав, месье Арно?

Француз сейчас смотрел на картину с некоторым подозрением.

— Что-то не припомню этой вмятины на раме, — со вздохом пробормотал он.

— Это результат взрыва, — хрипло объяснил я.

Но месье Арно меня не слышал. Мы не прерывали его раздумий. Наконец он принял решение.

— Есть только один способ убедиться, оригинал это или копия. Нужно позвонить в Париж и попросить прислать рентгеновские снимки полотна. Ловкий мошенник, согласен, может обмануть специалиста, но он бессилен против рентгеновских лучей. Скопировать нюансы, к примеру, толщину мазков в отдельных местах, и особенно то, что находится под краской — нити, из которых состоит первоначальный холст, невозможно. — Он повернулся ко мне. — Мистер Парнелл, где тут у вас телефон?

Мы позвонили в Париж из моего кабинета. Арно долго ждал у телефона, потом нахмурился, вновь побледнел и что-то — я так и не понял что — быстро приказал своим подчинённым.

— Ничего страшного, — успокоил он меня, положив трубку. — Какой-то идиот положил рентгеновские снимки «Дамы» в другое место. Я велел обыскать кабинет. Их скоро найдут и вышлют…

Естественно рентгеновские снимки «Знатной дамы» не нашли. Ситуация сложилась не из лёгких, нужно было что-то делать. Через неделю у нас в галерее собрались двадцать ведущих искусствоведов из Франции и Америки. Результаты экспертизы были готовы через месяц.

Двенадцать специалистов по старым мастерам объявили «Знатную даму» оригиналом, шестеро — отличной подделкой. Ещё двое были уверены, что это грубая подделка. После этого неясного вердикта картина вернулась в Париж. Месье Арно, конечно, отменил и выставку «Брата Ринклера»…

Я изменил внешность, наклеив фальшивую бородку, надев чёрный парик и большие солнцезащитные очки, и решил на всякий случай говорить с сильным французским акцентом. По собственному опыту знаю, что акцент привлекает к себе внимание и отвлекает от внешности. Хотя мы не раз встречались с мистером Дунканом, я был уверен, что он меня не узнал.

Я начал торопливо складывать деньги в саквояж. Двести тысяч в купюрах по десять-двадцать долларов занимают довольно большой объём, но в таких случаях обычно просят банкноты мелкого достоинства, которые труднее проследить.

Корнелиус Дункан не сводил восхищённого взгляда со «Знатной дамы».

— Значит, её всё-таки украли.

— Месье, — строго покачал я головой, — я ничего не знаю ни о какой краже. «Знатная дама» попала ко мне совершенно случайно.

— Конечно, конечно, — с понимающим видом улыбнулся коллекционер. — Миллионы дураков будут пялиться на копию в Париже, а оригинал будет у меня. Один я буду любоваться настоящим шедевром гения.

— Надеюсь, вы понимаете, месье, что никому ни в коем случае не должны показывать эту картину. Она предназначена только для вашего личного просмотра. Если станет известно, что у вас оригинал «Знатной дамы», власти отберут картину, а вас даже могут посадить в тюрьму.

— Я буду держать её под семью замками, — пообещал Дункан. — Никто её не увидит. Даже моя жена!

Последняя предосторожность была нелишней. Нынешняя супруга, четвёртая по счёту, так же, как предыдущие, при разводе могла попытаться отомстить мужу и заявить в полицию.

— До свидания, месье Дункан, — попрощался я, закрывая саквояж. — Вам очень повезло. Вы приобрели прекрасную картину стоимостью как минимум миллион за пятую часть цены. Поздравляю с выгодной сделкой.

Я поймал такси и с довольной улыбкой откинулся на спинку сиденья. На данный момент Бернис Леку нарисовала шесть копий «Знатной дамы». Уверен, мне не составит особого труда продать их как оригиналы по двести — триста тысяч долларов.

Конечно, мы с Бернис, наверное, могли бы украсть и оригинал, но тогда нас искала бы полиция всего света. Создать подозрение, что шедевр могли украсть, и построить на этом всю игру — было намного умнее, изящнее и, что самоё главное, безопаснее. Никто из «счастливых» обладателей «Знатной дамы» не рискнёт показывать её специалистам и тем более обращаться в полицию. Поэтому я и просил за неё относительно небольшую сумму: конечно, коллекционеры ценят свою свободу дороже двухсот тысяч.

Мы с Бернис заслужили продолжительный отпуск. Говорят, Бразилия сказочная страна. Пожалуй, стоит съездить и проверить. Кто знает, может, она эта страна так нам понравится, что мы захотим остаться там навсегда.

 

Спаситель

[29]

— Значит, вы спасли человечество от полного исчезновения? — спросил профессор Лейтон.

— Да, — сказал я. — Сам того не желая.

Лейтон был скептик и зануда.

— А это и есть ваша Машина Времени? На ней можно перемещаться в будущее?

— Сама машина остаётся на месте, а объект, который находится внутри, перемещается во времени, когда я нажимаю эту кнопку.

Лейтон мне никогда не нравился. Противный мужик, сволочь редкостная, хотя не полный тупица и умеет всегда настоять на своём. Такие и лезут в начальство, потому что ничего другого делать не умеют, только командовать.

— И в будущем ничего не изменилось? Ведь будущее нельзя изменить.

— Это для меня тёмный лес, — сказал я. — Но похоже, что вы правы.

Мои первые эксперименты были с обычными вещами. Помню, я отправил на двести лет в будущее том энциклопедии. Когда я вернул его обратно, обложка была мокрая. Наверное, там был дождь.

Я посылал в будущее лампы, столы, стулья и другие предметы очень успешно.

Затем я послал золотых рыбок в аквариуме. Ну а после я попросил у друга собаку. Чтобы собака не убежала и не затерялась во времени, я привязал её к ножке тяжёлого кресла.

Я послал её смело на 20 000 лет вперёд. Через десять минут она вернулась обратно точно такая же, только слегка поскучневшая.

Конечно, я думал, что послал её в будущее. Но как я мог это проверить?

Поэтому настала и моя очередь. Я уселся на зелёный стул в центре машины, держа в руках пульт управления. В какое далёкое будущее мне отправиться? На тысячу лет вперёд? А может, только на двадцать? Осторожность не помешает.

Я улыбнулся. А какая разница — на двадцать лет или на тысячу? И я решил, что 20 000 лет это то, что нужно.

И нажал кнопку.

Теперь Лейтона интересовало, что я видел в будущем.

— Что это за мир? — спросил он.

— Очень зелёный мир, — ответил я. — Буйная растительность. За 14 000 лет природа восстановилась. Леса, я имею в виду, реки.

— А что там случилось?

— Термоядерная война. Атомные бомбы, водородные, кобальтовые и всякая другая дрянь.

Лейтон хмыкнул.

— Этого следовало ожидать. Но всё-таки человечество уцелело? Вы видели людей? Там были люди?

— Да, конечно. Люди были.

— Мутанты?

— Нет, обычные люди, как мы с вами. Только они быстро вымирали.

— Радиация? Отравленная атмосфера?

— Нет. Воздух там очень чистый и здоровый, благодаря большому количеству зелени. Изменения произошли у них в мозгу.

— Что с их мозгами?

Я улыбнулся немного смущённо.

— Как это сказать… Они потеряли интерес к жизни. Ничего не хотят делать. Мрут как мухи. На всей Земле осталось не больше ста тысяч человек.

Лейтон взъерошил волосы.

— Вы с ними говорили? Надеюсь, они все говорят на чистом английском?

— Они говорят на разных языках, и в основном какая-то тарабарщина. Но понять можно. Они не хотят больше жить, вот в чём смысл.

Лейтон погрозил мне пальцем.

— И вы утверждаете, что спасли человечество? Лгунишка! Сколько вы там были?

— Неделю. Я чувствовал себя там как турист. Очень любопытно.

— Неделя? — он ухмыльнулся. — Одна неделя в будущем это мгновение в настоящем.

— Вы ошибаетесь. Время не меняется. Час за час, год за год, жизнь за жизнь, — вздохнул я. — Люди, увидев меня, словно проснулись от спячки. Я сразу стал их лидером.

Лейтон нервно закурил.

— На сколько лет может перенести человека ваша машина, вы говорите?

— На 20 000 лет в будущее, — сказал я. — Но это предел.

— Вы там были?

— Да.

— И видели, что человечество вымирает?

— Видел своими глазами.

— Почему же вы не попробовали перенестись ещё хотя бы на сто лет вперёд, чтобы посмотреть, что будет с человечеством?

— Я попробовал.

Он замолчал, обескураженный.

— И что? Человечество выжило?

Я кивнул.

— Всё нормально.

Он смотрел на меня недоверчиво.

— За одну неделю вы смогли?..

— Боже, нет конечно! Спасти человечество можно только ценой жизни, хотя бы одной.

— И вы сделали это?

— Нет, не я.

Он нахмурился и присел на краешек зелёного стула в центре машины.

— А кто?

— Ты, — сказал я и нажал кнопку.

 

Мне дорого ваше доверие

[30]

Майк Ниланд не соглашался платить двести тысяч долларов. А раз так, то и получал Сэма Гордона назад… по кусочкам.

В открытой картонке, что стояла на его рабочем столе, на катышке ваты покоился человеческий мизинец.

— Это пришло вчера, — произнёс Ниланд. — Сегодня, надо думать, доставят ещё что-нибудь в этом же духе. — Он взглянул наручные часы. — Почта будет в полвторого.

Несколько секунд я внимательно разглядывал палец, после чего опустился на стул. Мне предстояло поработать в качестве детектива — нечто новое, непривычное и совершенно для меня неожиданное. В мои обычные функции входило устранять людей по поручению Ниланда, а не находить их.

— А почему вы отказываетесь заплатить? — спросил я.

Майк запыхтел своей длинной, тонкой сигарой.

— Да кто он такой для меня, этот Гордон? Так, бездельник в смокинге. Я плачу ему полторы сотни в неделю только за то, чтобы он следил за порядком в «Голубой морене». Спроси меня — я сейчас даже не вспомню, какого цвета у него глаза.

— Карие, — сказала Ева, жена Ниланда. И улыбнулась — лениво, едва заметно. — Я всегда обращаю внимание на глаза людей.

Судя по упаковке и надписям на ней, посылка была отправлена с почтового отделения в Северном Ланкастере, с самой границы штата, в десять тридцать вчера вечером.

— По какой причине кто-то мог решить, что вы отдадите за Гордона выкуп в двести тысяч?

— Не исключено, что он болтал о себе больше, чем того заслуживает, — пожал плечами Ниланд. — Вот кто-то и сделал вывод, что он мне словно брат родной.

Я перечитал записку. Печатные буквы в ней были нацарапаны простым карандашом:

У НАС ЕЩЁ КОЕ-ЧТО ОТ ГОРДОНА ОСТАЛОСЬ. РЕГУЛЯРНУЮ ДОСТАВКУ ГАРАНТИРУЕМ. БУДЕТЕ ГОТОВЫ РАССТАТЬСЯ С 200.000 — ПОМЕСТИТЕ В «ОБОЗРЕНИЕ», В КОЛОНКУ ПРОПАЖ И НАХОДОК СЛЕДУЮЩУЮ ИНФОРМАЦИЮ: ПРОПАЛ ТЕРЬЕР. ЧЁРНЫЙ С БЕЛЫМИ ПЯТНАМИ. ОТЗЫВАЕТСЯ НА КЛИЧКУ ВИЛЛИ. МЫ С ВАМИ СВЯЖЕМСЯ.

— А что, если обратиться в полицию? — сказал я, сам не веря в серьёзность своего вопроса.

Ниланд рассмеялся:

— Дэнни, если бы дело было достаточно банальным — убийством, например, — я бы ещё мог шутки ради позволить этим ребятам в полицейской форме повозиться с ним. Я тоже, как и все добропорядочные граждане, плачу кое-какие налоги. Да и потом — несколько капитанов полиции от различных участков зарабатывают у меня побольше, чем они получают от городских властей. Но расследованием похищений занимаются федеральные службы. В последнее время мне пришлось сильно расширить дело, которым я занимаюсь. Только позволь этим молодцам переступить через порог, и они тут же примутся вынюхивать по всем углам… Двадцать лет жизни ушло у меня на создание своей организации, и я не допущу, чтобы всё рухнуло в одночасье из-за какого-то паршивого Гордона. Поэтому я и не горю желанием давать подписки ФБР. Или участвовать в телевикторине, отвечая на вопросы Конгресса.

Так вот в чём дело. Выходит, у кого-то всё же имелись основания требовать от Ниланда деньги — по той простой причине, что он не захочет выносить сор из избы.

Грациозным движением руки Ева поправила роскошный шиньон золотисто-жёлтых волос.

— В таком случае, — произнесла она, — почему бы тебе не дать им то, что они требуют? Не думаю, что двести тысяч разорят тебя. По-моему, такой урон вообще никак не скажется на твоём бюджете.

— Тем не менее, это сумма вполне значительная. И мне не хотелось бы, чтобы подобные игры со мной вошли у кого-то в привычку. Дай я сейчас слабину — ну некоторых людей с большим самомнением может появиться уверенность, что выколачивание денег из Майка Ниланда — это такой новый вид спорта — для закрытых помещений, не более того. — Он сдвинул брови. — Дорого бы я дал, чтобы узнать, кому в голову могла прийти такая шальная мысль. Как только выяснишь это, Дэнни, — обратился он ко мне, — немедленно ликвидируй этих людей любым способом. На свой вкус и выбор.

— А что, если сначала вызволить Гордона, — заметила. Ева, постукивая концом незажжённой сигареты по поверхности стола, — а потом выйти на похитителей?

— У Гордона на руках всё ещё девять пальцев, — усмехнулся я, — и десять на ногах. Да и после этого найдётся, что отрезать. Значит, время у нас пока есть. Допустим, Майк заплатит сейчас же. Тогда те парни, что держат у себя Гордона, скроются, и потом ищи-свищи их по всему белу свету. А пока они вынуждены сидеть и выжидать, не покидая пределов нашего штата.

Ева обратила на меня взор своих серых очей.

— Вот уж поистине человек с ледяной кровью в жилах, — произнесла она, но в её устах это прозвучало как комплимент.

— Точно! — расхохотался Ниланд, — Поручи Дэнни любую работу, а сна она ему всё равно не испортит.

— Под вашим руководством трудится целая организация, — сказал я. — Когда вы не пользуетесь моими услугами, я думаю, вы прибегаете к помощи каких-то других людей?

— Разумеется. Но они натуральные придурки. Все как один. И в том, что это так, есть моя вина, потому что подбираю этих людей тоже я. Не выношу, когда в моей системе, бок о бок со мной, вертится кто-то чересчур сообразительный. — Он внимательно поглядел на меня. — Я ценю тебя, Дэнни, и поручаю наиболее деликатные операции. Я знаю: у тебя достаточно мозгов в голове, чтобы не совершать грубых просчётов и не подводить своего босса. Но мне не хотелось бы эксплуатировать тебя нещадно. И без того волнений хватает.

— Как давно исчез Гордон?

— Неделю назад. По их условиям, я должен был уложить двести тысяч в чемоданчик и оставить его в прошлый вторник, в одиннадцать вечера, на перекрёстке дороги «Джей» и Сорок Первой автострады, что в десяти милях от города. Я сделал вид, будто на всё согласен. Подкинул свёрток с «куклой» — пачками нарезанной газетной бумаги — на то самое место, а поблизости разместил троих своих парней. Они выследили этого типа и схватили его как раз в тот момент, когда он притормозил свою помятую тачку и взял в руки свёрток. Потом мы отвезли его в укромное местечко с хорошей звукоизоляцией и кое о чём порасспросили. Зовут его Банни, но сам он — пустышка, ничто. В жизни не слыхал, кто такой Гордон. В этом я убеждён, ибо он готов был поведать нам всё что угодно, вплоть до девичьей фамилии собственной бабушки, если в это нас интересовало. Он твердил одно: ему позвонили и посудили полсотни за небольшую услугу — подобрать свёрток, отвезти его к себе и не выходить из комнаты, пока ему снова не позвонят. Он не мог даже описать этих людей.

— Вы подсадили своего человека в комнату Банни?

Ниланд кивнул:

— Конечно. Но это ничего не дало. Как раз там, где пересекаются «Джей» и Сорок Первая, есть парочка невысоких холмов. Да и луна в тот вечер светила как сумасшедшая. Должно быть, они следили за нами и видели, как был взят Банни. На следующий день я получил записку. Там говорилось, что если я попробую выкинуть ещё один такой номер, они перережут Гордону глотку.

— Кому известно об исчезновении Гордона?

— Мне, тебе, Еве… Да ещё тем троим, что брали Банни. Особым умом они не отличаются, но язык держать за зубами умеют. Я вовсе не заинтересован в распространении таких новостей.

— Эти трое в курсе, что вам по почте приходят такие посылочки?

— Нет. И ни в коем случае не должны об этом знать. Гордон — такой же работник, как и они сами. Вряд ли они придут в восторг, если прослышат о тех злоключениях, которые выпадают на долю моих подчинённых. — Ниланд закурил новую сигару. — Сэм Гордон работал в «Голубей морене». Это одно из моих заведений на самой границе округа. Он женат. На некоей Дороти. Но та ещё не подозревает о случившемся. Люди, похитившие Гордона, не позаботились о том, чтобы как-то её информировать. Понимают, должно быть, что двумястами тысячами долларов у неё не разживёшься. Я сказал ей, что отправил Гордона в Сан-Франциско с незначительным поручением и что какое-то время ему придётся пожить там.

— Она вам поверила? Ведь Гордон «уехал» без вещей, не попрощавшись.

— Я объяснил, что у него просто было мало времени. Дело, мол, для меня безотлагательное.

— Как выглядит этот Гордон?

— Футов шесть ростом. Белые, здоровые зубы. А так — без особых примет. Я же говорю тебе: я этого человека практически и не знал.

Раздался стук в дверь, и в комнату вошёл пожилой служащий в форменной куртке.

— Ваша почта, мистер Ниланд.

Майк взял у него письма и маленькую посылочку, кивком головы показав, что тот может быть свободен. Ева Ниланд встала с кресла.

— Ампутированные пальцы я уже видел. Больше не хочу.

Она перекинула через руку пальто и тоже вышла. Перочинным ножиком Ниланд разрезал верёвочку на посылке. Затем сорвал упаковочную бумагу и поднял крышку.

— Другого я и не ожидал.

Внутри снова оказался палец. По сгибу сустава я догадался, что он отрезан с правой руки. Почтовая марка говорила мне о том, что пакет отправили вчера вечером из Гриффина, небольшого городка на берегу реки в двадцати милях к западу. Записки на этот раз не было. Отправитель знал, что Ниланд уже получил его послание.

Я водрузил на голову шляпу.

— Начну, пожалуй, с «Голубой морены».

Ниланд согласно кивнул:

— Давай. Я позвоню туда до твоего приезда, скажу, чтобы тебе помогли в случае необходимости.

Я вышел из комнаты и пересёк огромный зал «Попугая». Так именовался клуб, который Ниланд считал своей штаб-квартирой. Кроме «Попугая», в одном нашем округе он владел, по меньшей мере, полудюжиной подобных заведений. Сейчас, до начала вечерней игры, зал был совершенно пуст, и только за дальним столом сидел механик. Сняв с рулетки колесо, он проверял точность углов и уровней.

«Голубая морена» расположилась у подножия холмов, в двадцати милях за чертой, города. Здание внешне напоминало ресторан, стоящий вблизи автострады и обслуживающий автотуристов, но сегодня такими штуками уже никого не проведёшь.

В просторном помещении бара было прохладно. За исключением самого бармена и ещё одного — светловолосого худощавого мужчины, там никого не было.

Первым заговорил худой:

— Вы Реган? — Я кивнул головой. — Ниланд звонил сюда, предупредил о вашем приходе. Меня зовут Вэн Кемп. Управляю здесь делами под началом у Майка. — Он заказал два бурбона. — Чем могу быть полезен?

— Расскажите о Сэме Гордоне. Всё, что знаете.

Он поднял одну бровь:

— У Сэма неприятности?

— Возможно.

Больше я ни слова не добавил, и он пожал плечами.

— Многого о нём не расскажешь. Здесь его уже неделю никто не видел. Работа у него простая, даже очень. Ходит, красуется, в смокинге, ничем от посетителей не отличается. Ну, так-то он парень здоровый, вроде вас. Непьющий. А в нерабочее время я с ним вообще не встречаюсь. Вот, пожалуй, и всё. Особо близких отношений с обслугой вроде него я не поддерживаю.

Бармен принёс два бокала и ушёл за стойку.

— А в чём всё-таки дело? — спросил Вэн Кемп.

— Ниланд разве не сказал?

— Нет.

Я отпил глоток из бокала.

— Ну, тогда это и вам знать ни к чему.

Он вновь пожал плечами.

— Хорошо. Ни к чему так ни к чему.

— Когда вы видели Гордона в последний раз?

— Неделю назад.

— Как, по-вашему, где он может сейчас находиться?

— Не могу сказать. Может, в запое.

— Вы утверждаете, что он не пьёт.

— В служебное время не пьёт, — с лёгким раздражением ответил мой собеседник, — а чем он занимается, когда свободен, я представления не имею.

— А кто имеет?

— Его жена, должно быть. Почему бы вам не задать этот вопрос Дороти?

— Сколько ещё человек в вашем заведении выполняют те же обязанности, что и Гордон?

— Трое. Джо, Фред и Пит.

— А как зовут жену Джо?

— Я почём знаю?

— А жену Пита?

До него дошло, куда я клоню.

— Как-то вечером Гордон пришёл сюда с Дороти и представил её мне.

— У вас отменная память. Или эта женщина произвела на вас такое сильное впечатление?

Он бросил на меня быстрый взгляд.

— Давайте-ка поговорим лучше о Гордоне. Или он вас уже не интересует?

Я обвёл глазами вместительный зал, где мы сидели.

— Настоящий бизнес кипит у вас наверху? Именно там стоят игорные столы? — Он кивнул. — Неплохо тут у вас…

Он сразу, посерьёзнел:

— Ясное дело, неплохо. Строилось всё на мои средства и так, как я этого хотел.

Я улыбнулся ему.

— Но сейчас вы всего лишь управляющий в подчинении Ниланда. Он купил у вас это место?

Вэн Кемп поднял свой бокал.

— Можно сказать и так.

— И какой-то неприятный осадок в душе всё же остался, не правда ли?

В эту секунду к нам приблизился бармен.

— Господин Ниланд звонит. Он просит к телефону вас, мистер Реган.

Я прошёл к аппарату, расположенному на стене с обратной стороны бара, и взял в руку болтавшуюся на проводе трубку.

— Реган у телефона.

Ниланд был явно возбуждён.

— Эти мерзавцы послали записку жене Гордона.

— Она звонила вам?

— Да. Сказала, что сообщит в полицию, если я сейчас же не возвращу ей мужа.

— Вы не могли бы уговорить её подождать хотя бы ещё пару дней?

— Мне с трудом удалось выторговать у неё несколько часов. Она уже знает, что Гордона возвращают по частям, и ей это как-то не очень понравилось.

— Хотите, чтобы я с ней сейчас же поговорил?

— Да, Дэнни. Ничего другого придумать не могу. Я пообещал ей, что ты подъедешь.

Придерживая пачку одной рукой, я осторожно вытряхнул из неё кончик сигареты.

— Ну, а если я так ничего и не добьюсь?

Он ответил не сразу:

— Тогда, по-видимому, мне придётся заплатить. Другого выбора у меня нет.

Он назвал мне адрес Дороти Гордон и положил трубку.

Дороти жила в одном из старых многоквартирных домов из красного кирпича в восточной части города. Когда она отворила дверь, я увидел два огромных тёмных глаза на небольшом личике. Ещё чуть-чуть, и её можно было бы назвать симпатичной.

Она относилась к той категории женщин, которые в минуты сильного душевного волнения теребят в руках носовые платочки.

— Вы мистер Реган?

— Да. И я хочу помочь вам.

— Никто не в силах мне помочь, кроме мистера Ниланда. Он должен, должен уплатить деньги, которые от него требуют.

— Почему вы так думаете?

Она посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.

— Почему? Да потому, что они отрезают…

— Я не о том. Почему вы решили, что уплатить должен только Ниланд?

— Но ведь у него есть деньги, не так ли?

— Так думают и те люди, которые держат у себя вашего мужа. Но вы уверены, что Сэм Гордон стоит того, чтобы Ниланд платил за него двести тысяч?

Она была в буквальном смысле потрясена моими словами.

— Сэм ведь работал на него…

— Вряд ли им удалось обменяться и полусотней слов за целый год.

— Но… Но я бы сама выплатила эти деньги, если б они у меня были.

— Верно, потому что это ваш муж. А для Ниланда он никто.

На журнальном столике стояла фотография в рамке. У Сэма Гордона были волнистые волосы. И он слегка улыбался. Надо полагать, сам он считал такую улыбочку неотразимой. Парней с его внешностью обычно снимают в кино разъезжающими на доисторических колесницах. Даже по физиономии можно было догадаться, что у этого человека довольно внушительная мускулатура, Дороти Гордон вновь принялась теребить руками платочек.

— Если мистер Ниланд не заплатит, я обращусь прямо в полицию.

— И как только об этом узнают похитители, они тут же уничтожат вашего мужа.

Руки её отчаянно двигались.

— Но что же мне остаётся делать? Я не хочу, что бы они… вытворяли подобное с Сэмом!

— Сколько лет вы женаты?

Она промокнула платочком глаза.

— Три года.

— И как давно он работает?

— Последний год. С тех пор как…

Она вдруг умолкла.

— С тех пор, как у вас кончились деньги?

— А вот это уже вас не касается! — вспыхнула Дороти.

Я подумал: интересно, какую же сумму она принесла ему в качестве приданого? Мужик, который считает себя таким красавчиком, что явствовало из его фотоулыбочки, никогда не женится просто так, по любви.

— Я всё-таки заявлю обо всём в полицию, — произнесла она, показывая, что приняла окончательное решение.

— Дайте мне немного времени. Часа два.

— Для чего! Вы всё равно не вернёте мне моего мужа.

— Я попробую. Всего лишь пару часов. До пяти.

Она, казалось, была в растерянности, будто ожидала, что кто-то другой должен решить за неё этот вопрос.

— Послушайте, — вновь обратился к ней я. — Если я не появлюсь у вас с какими-то результатами к пяти часам, можете звонить в полицию. А теперь позвольте мне взглянуть на их записку.

Она подошла, к письменному столу во французском стиле, стоявшему у стены, и вернулась с бумагой в руках. Я увидел всё те же печатные буквы:

МИССИС ГОРДОН, ВАШ МУЖ У НАС, и МЫ ХОТИМ ЗА НЕГО 200.000 ДОЛЛАРОВ. ТАКУЮ СУММУ МОЖЕТ ВЫПЛАТИТЬ МАЙК НИЛАНД. НО ОН СЛИШКОМ УПРЯМ. ВАШ МУЖ УЖЕ ЛИШИЛСЯ ДВУХ ПАЛЬЦЕВ, НО МОЖЕТ ПОТЕРЯТЬ ГОРАЗДО БОЛЬШЕ. ЗА ПОДРОБНОСТЯМИ — К НИЛАНДУ.

Я вернул ей записку.

— Расскажите мне о Сэме. Как он обычно проводит свой день?

— Ну, с девяти вечера до четырёх-пяти утра он работает в «Голубой морене». Освобождается в зависимости от того, когда расходятся игроки.

— А потом?

— Потом приходит домой и спит до полудня.

— Так бывает чаще всего?

— Так бывает всегда. Затем он встаёт и завтракает. А после завтрака… — Она задумалась. — Ходит в кино или на пляж.

— Один?

— Со мной.

— А потом?

— Мы возвращаемся домой и… читаем до того времени, когда ему пора отправляться на работу.

— Мне понадобится фота вашего мужа.

Она снова прошла к письменному столу и принесла мне чёрно-белый снимок.

— Но помните, — предупредила она, — если к пяти от вас не будет никаких вестей, я звоню в полицию.

Я опять поехал в «Попугай».

В баре, в отдельной кабинке, сидела Ева Ниланд.

— Ага! — воскликнула она. — Ходит туда-сюда, как самый типичный детектив.

Я взял себе бокал крепкого и зашёл к ней в кабинку. Она посмотрела на меня поверх очков:

— Ну, ладно. Как дела?

— Есть кое-какое продвижение. Но не особо значительное.

Я вынул из кармана и показал ей фотокарточку Гордона.

— Он явно сам себе нравится, правда? — сказала она.

Наши взгляды пересеклись, и едва заметная улыбка тронула её губы:

— А вы… Вы совсем не привлекательны, — снова заговорила она. — Кажется, вам даже приятно слышать это от меня. Я ведь давно за вами наблюдаю.

— Должно быть, вы наблюдаете за всеми без исключения.

— Вы хотите спросить, обратила ли я внимание на Гордона?

— Вы сказали это раньше меня.

— Гордон никогда того не стоил. Он был смазлив, но предельно глуп. И в том, что касается меня, и во всём остальном. А на роль «промежуточного этапа» по пути наверх я никак не гожусь.

— Конечно, Майк Ниланд об этом ни сном ни духом?

— Будем считать, что этот вопрос вы задали не подумав.

— Вам быстро всё приедается. Я прав?

— Смотря что и смотря с кем. С некоторыми личностями — да. Но вы-то, кажется, не из их числа.

— И всё-таки: Майк ещё интересует вас?

— Отчего же нет? Вот только время в его обществе тянется так бесконечно долго… — В её серых глазах светился незаурядный ум. — Майк — трудяга. Он стремится превратить в надёжный источник доходов всё на свете. Двадцать лет положил на то, чтобы обрести нынешнее положение и капитал. Сколько бы времени это заняло у вас?

— У меня несколько иной род занятий.

Она улыбнулась:

— А скажите: была ли в вашей жизни хоть одна женщина, которая терпела вас достаточно долго?

— Где сейчас Майк?

— У себя в кабинете.

Я допил бокал и поднялся. Ева не сводила с меня внимательного взгляда.

— Вы вернётесь, — добавила она. — Рано или поздно вы вернётесь ко мне.

С одним из своих бухгалтеров Ниланд просматривал книги учёта.

Как только я вошёл, он довольно бесцеремонно приказал бедняге покинуть кабинет.

— Ну как?

— Думаю, кое-что прощупывается. Дороти Гордон дала мне время до пяти, чтобы я чудо для неё сотворил. Вы знаете адрес Банни?

— Конечно. Но мне кажется, что здесь тебя ждёт тупик, Дэнни. Банни ничего не знает. — Ниланд замолчал, вспоминая адрес. — Он снимает комнату в восточном районе города. Какой-то захудалый отель под названием «Стерлинг».

Дежурный в гостинице сказал, не заглядывая в журнал:

— Банни? Четыреста седьмая.

— Он у себя?

— Скорей всего. Он сейчас не совсем в состоянии совершать прогулки. — Служащий осмотрел меня с головы до ног. — Надо полагать, попал в аварию. Мне-то, вообще, дела до него нет. Я просто посоветовал ему обратиться в госпиталь, да он не хочет.

Древний, пошарпанный лифт — конечно же, без лифтёра — поднял меня на четвёртый этаж. Я нашёл комнату номер четыреста семь и попытался легонько нажать на ручку, но дверь оказалась запертой. Я постучал.

В ответ раздался глухой голос:

— Это ты, Эл?

Долго не раздумывая, я решил воспользоваться предоставленной мне возможностью:

— Я.

Прошло ещё с полминуты, прежде чем я услышал, как в замке поворачивается ключ. Глаза Банни приняли совершенно нечеловеческое выражение, как только он понял, что перед ним стоит вовсе не Эл. И он тут же попытался захлопнуть дверь.

Но я оказался проворнее, схватив его рукой за рубаху на груди и вваливаясь внутрь. Толчок был не таким уж сильным, но он вскрикнул и повалился на пол. Когда я закрыл за собой дверь, я увидел, что обе ноги у него были перебинтованы, причём явно самим пострадавшим. Какое-то время Банни валялся на полу и издавал стоны, затем ползком добрался до кровати с латунными спинками. Он упал навзничь на край постели, всем своим видом показывая, что страдает от нестерпимой боли.

Это был маленький человечек с чёрными подвижными глазками, которые видели всё, но мало что разумели. Физиономий у него была опухшая и покрытая синяками самых различных оттенков — от светло-серого до фиолетового. Видно, мальчики Майка неплохо потрудились, прежде чем стали беседовать с ним.

Когда он, наконец, взглянул на меня, я спросил:

— Кто такой Эл?

Он облизнул губы:

— Портье. Приносит мне еду в номер.

— Ты всё ему рассказал о своих передрягах?

Должно быть, в этот момент он решил, что я очередной мальчик Майка Ниланда, и быстро-быстро закачал головой:

— Нет, сэр. Никому ни слова. Клянусь вам.

— И о Сэме Гордоне ты тоже ничего не знаешь?

Названное мною имя подействовало на него, как раздражитель на собаку Павлова. Насколько это было ещё возможно, кровь отхлынула от его лица, а голос задрожал на самых высоких нотах:

— Я никогда не слышал об этом человеке, мистер! Честное слово! На Библии клянусь!

Я сильно сомневался, видел ли он хоть раз Библию за последние десять лет своей жизни, но на человека, который стал бы хранить тайну при столь неблагоприятных для себя обстоятельствах, он похож не был.

Я полез в карман за изображением Гордона.

— Знаешь этого человека?

Он угодливо закивал:

— Конечно. Это Эрни.

— Эрни?! А дальше?

— Эрни Уоллис, — глаза Банни заискрились невесть откуда взявшейся хитрецой. — А что, кто-то ещё называет его Сэмом Гордоном?

Я забрал у него снимок.

— Так. Теперь расскажи мне всё, что тебе известно об этом Эрни. Постарайся припомнить любые подробности. Я понимаю, ты попал в переплёт, но худшее может ждать тебя впереди, помни об этом. Я обладаю гораздо более буйной фантазией, чем те люди, что нанесли тебе визит на прошлой неделе.

Он заговорил чётко и без пауз, явно не желая испытывать моего терпения:

— Я, можно сказать, ничего об Эрни и не знаю. Играли на бильярде у Свенсона — я, Бен и Фитц. Мы знали Эрни каких-нибудь две недели, не больше. Он нам даже никогда не говорил, где живёт.

— Он упоминал когда-нибудь, кем и где работает?

— Нет. Я у него и не спрашивал. Здесь такие вопросы не принято задавать.

— А как вы сами зарабатываете на жизнь? Ты, Бен и Фитц?

Он беспокойно заёрзал на месте.

— Берёмся за любую подвернувшуюся работу. Двадцатка здесь, тридцатка там…

— Что-нибудь непыльное?

Он кивнул.

— Когда ты подбирал тот свёрток, что принёс тебе столько неприятностей, — что, по-твоему, в нём лежало?

— Не знаю, — поспешно произнёс он. — Я о таких вещах и не задумываюсь. Выполняю что мне сказано — и всё.

— У тебя даже желания не было заглянуть внутрь?

— Нет, сэр. Такое делать нельзя. Когда работаешь с большими людьми, это очень опасно. — Он вытер ладонью испарину с лица. — Мы втроём просто выполняем небольшие поручения. Нам звонят, просят о том-то и о том-то, и мы это делаем без лишних вопросов. А на следующий день по почте приходит двадцать или тридцать долларов. Иногда пятьдесят. Бывает, и кулаками приходится поработать.

— А Эрни знал, как вы зарабатываете деньги?

Банни пожал плечами.

— Я думаю, он мог от кого-нибудь это услышать. Может, мы сами обронили неосторожное словцо и он догадался.

— Где я могу найти Бена и Фитца?

— Большую часть дня они пропадают у Свенсона. Это бар такой, находится на нашей улице, если идти всё время вверх. Их зовут Бен Грейди и Фитц. Фитц — это и есть его фамилия. Оба снимают комнаты где-то неподалёку, но точных адресов я не знаю.

Банни дёрнулся, когда я включил зажигалку: видно, теперь этот прибор ассоциировался у него с неприятными ощущениями. Я улыбнулся:

— Ведь ты никому не собираешься говорить, что я был у тебя?

— Нет, мистер. Никому. — И он покачал головой. Довольно скорбный жест в его исполнении. — Я ничего ни о ком не знаю.

Сев в машину, я проехал, не сворачивая, квартала полтора. Свенсон содержал ветхий старомодный салон со скверным освещением и ленивыми уборщиками. Вчерашние сигаретные бычки всё ещё устилали весь пол. Это было одно из тех заведений, где все углы посыпают опилками, и где вход один — общий. Я помню, такие бильярдные можно было встретить лет двадцать назад, но ведь времена, как-никак, меняются.

Я заказал себе глоток чего-нибудь покрепче и немного льда.

У одной из стен стояло два стола с облупившейся краской и несколько стульев. За бильярдом шла игра в восемь шаров на четверых игроков.

Глядя в зеркало, висевшее над баром, я без труда убедился в том, что моей персоной уже заинтересовались. По костюму на мне игравшие могли принять меня либо за туриста, невесть как забредшего в эту часть города, либо за человека, у которого была дело к одному из них.

Я рассудил за лучшее не задавать вопросов и не называть ничьих имён в этих стенах. Они наверняка запомнят моё лицо, а в мои планы это не входило.

Я допил виски и вышел.

Перейдя на противоположную сторону улицы, я зашёл в кафе. Увидев меня, буфетчик вынул изо рта зубочистку: должно быть, так он лучше слышал посетителей.

— Кофе, — произнёс я и проследовал мимо него в телефонную будку, где накрутил номер бара Свенсона.

Раздался лёгкий щелчок: на том конце подняли трубку.

— Свенсон слушает.

— Можно поговорить с Беном Грейди?

— Нет его. Последние три-четыре дня он сюда не заходил.

— Тогда попросите Фитца к телефону.

С полминуты царила полная тишина, после чего в трубке послышался молодой голос:

— Фитц говорит.

— Есть небольшое поручение, Фитц.

— Кто это? Тони?

— Нет. Но я говорю от его имени. Хочешь заработать тридцать долларов? Дело нетрудное, простое.

Он явно колебался.

— Как там… рука Тони? Болит? Беспокоит, небось, не гнётся?

Ну надо же! Этот парень решил попрактиковать на мне свои интеллектуальные способности. Да я сто очков готов был поставить, что у Тони все суставы, двигались, как смазанные.

— Слушай, ты это дело брось! — выпалил я. — И мне, и тебе отлично известно, что Тони у нас гибкий, как гимнаст в цирке!

— Я просто хотел проверить… — извиняющимся тоном промямлил Фитц. — Что вам угодно, мистер?

— Отправляйся без промедления к себе домой и жди там ровно час. Может, тебе принесут свёрток. Может, и не принесут. Тот человек объяснит тебе, что делать дальше.

— Как вы сказали? Может, принесут, а может, и не принесут?

— Именно. Всё зависит от того, как у нас тут складываться будет… Ты этим себе голову особо не забивай. В любом случае завтра по почте получишь свою тридцатку.

Возможно, его распирало любопытство, но спросить меня о чём-либо он не посмел: я олицетворял для него мир «больших людей», и в его обязанности входило не вопросы им задавать, а выполнять приказания.

Я вернулся за столик, и с чашечной кофе я руке стал спокойно наблюдать за входной дверью бильярдной Свенсон. Вскоре из неё вышел парень с неестественно бледной физиономией квадратной формы. На вид ему можно было дать лет двадцать, не больше. Он притронулся пальцами к краям шляпы и бодро зашагал вниз по улице.

Я швырнул на прилавок десятицентовик и вышел из кафе. Дав Фитцу уйти вперёд на полтора квартал, я пересёк улицу и последовал за ним.

Миновав ещё четыре квартала, он вошёл в довольно неопрятный трёхэтажный дом, где, по-видимому, и снимал квартиру. Я проследовал за ним туда же и стал в подъезде разглядывать таблички с именами жильцов, прикреплённые над почтовыми ящиками. Фитц занимал квартиру под номером тридцать один.

Затем я отправился в аптеку и приобрёл там конверт с маркой. Вложив в наго тридцать долларов, я надписал его и отправил Фитцу. Мне не хотелось, чтобы он терял веру в могучую силу телефонных звонков. Ибо, по моему мнению, в ближайшее время ему предстояло получить ещё один «заказ» по телефону.

В будке неподалёку от аптеки я набрал номер «Попугая» и через секунду говорил с Майком Ниландом:

— Босс, вам лучше поместить это объявление в газету.

Ниланд тихо выругался.

— У тебя что, ничего не выходит?

— Я всё ещё занимаюсь, но до пяти результатов не будет, это точно.

Ниланд задумался.

— А что, если и на этот раз выследить того, кого они пошлют за пакетом? — спросил он.

— Майк, я бы на вашем месте больше с этими ребятами не шутил. Наверняка они такой вариант предусмотрели и, если у вас снова сорвётся, постараются доставить вам самые большие и неожиданные неприятности. И уж тогда они своего всё равно добьются, помяните моё слово.

Он вновь выругался.

— Мне неприятна мысль о том, что придётся вышвырнуть двести тысяч на ветер, но вот что меня по-настоящему бесит — так это то, что какие-то ублюдки смоются с моими деньгами навсегда, понимаешь?

— В данный момент у вас просто нет выбора, Майк. Через пятнадцать минут Дороти Гордон позвонит в полицию.

Ниланд сдался.

— Ну, хорошо. Я сам сейчас позвоню ей и скажу, что решил заплатить.

Теперь мне не оставалось ничего, кроме ожидания. Вечером того дня я отправился в кино, а на следующее утро допоздна провалялся в постели.

Примерно в полдень в моём гостиничном номере зазвонил телефон. Это был Майк.

— Я приготовил двести тысяч и вот жду от них известий. Пока ничего.

— Скорей всего, до наступления темноты деньги ваши будут при вас. Когда появилось объявление?

— В одиннадцатичасовом выпуске сегодня утром.

— Они позвонят вечером, причём в самую последнюю минуту. У вас уже не останется времени, чтобы что-то придумать.

— Да ничего я не собираюсь придумывать, — мрачно произнёс Ниланд. — Хватит. Со всем этим пора кончать.

— Позвоните мне, как только эти парни выйдут на вас.

Прошло немало времени, прежде чем Ниланд снова позвонил. Было уже часов десять вечера.

— Они только что со мной связались.

— По телефону?

— Нет. Телеграммой. — Он издал сдержанный смешок. — Текст выглядит вполне безобидно. Слушай: «Наведаюсь за своим пакетом на перекрёсток Пятьдесят Седьмой и «Си-Си» сегодня в одиннадцать вечера».

Я подождал до, четверти одиннадцатого и затем поехал к Фитцу.

Поднявшись на третий этаж, я тихонько постучал в дверь под номером тридцать один. Вряд ли от Фитца можно было ожидать, что он по вечерам будет сидеть дома, особенно по таким вечерам, как этот, — но лишний раз убедиться в его отсутствии мне не мешало.

Не дождавшись ответа, я немного повозился со своей связкой ключей и наконец нашёл один, которым и отпер дверь.

Вновь заперев её за собой изнутри, я включил свет.

Это было скромное однокомнатное жильё с крошечной кухонькой и ванной. Продавленная кровать с ворохом постельного белья занимала едва ли не всю комнату. Телефонный аппарат, стоявший на столике у окна, почти полностью был завален многочисленными программками скачек. В кухне было полно грязной посуды, а на стенах ванной комнаты красовались подтёки недельной давности.

Я выключил свет, уселся на неприбранную постель и закурил сигарету.

Допустим, вам требуется, чтобы кто-то принёс вам пакет с двумястами тысячами долларов. Естественно, вы не станете в поисках подходящей кандидатуры листать телефонную книгу. Вы подберёте такого, человека, который согласился бы выполнить вашу работу и при этом не выказывал бы ни малейшего любопытства. Иными словами, это должно быть лицо, уже привыкшее к выполнению поручений без нарушения заранее предписанных инструкций.

Вы станете искать такого человека в тех местах, где он чаще всего бывает, — он и его друзья. Конечно же, вы изменяете своё имя. Теперь вы уже не Сэм Гордон, а Эрни Уоллис. Так? Вы играете с этими людьми на бильярде, прислушиваетесь к их разговорам. И наконец, возможно, по прошествии нескольких недель, вы останавливаете свой выбор на одном из них.

Случилось так, что сначала вы воспользовались услугами Банни. Но Банни накрывают, и он выбывает из игры.

Теперь вам предстоит во второй раз попытать счастья. Сумма довольно кругленькая. Рисковать и полагаться на помощь абсолютно незнакомого вам человека, какого-нибудь мальчика-рассыльного, вы просто не можете. Поэтому вы вновь возвращаетесь к Бену и Фитцу.

Бена нет на месте (если верить тому типу, что говорил со мной по телефону из бильярдной Свенсона). Значит, остаётся Фитц.

Интересно, чьи же это пальчики приходили по почте к Ниланду? Какого-нибудь уличного бродяги? Человека, которого никто не хватится, даже если его будут, резать на части? Или, может, это были пальцы Бена Грейди? Вот уж не повезло парню… Потому-то его в последнее время никто не видел у Свенсона:

В одиннадцать тридцать телефон тихо замурлыкал.

Подняв трубку, я произнёс:

— Фитц.

— Пакет при тебе? — услышал я чей-то шёпот. Чувствовалось, что Гордон с ума сходит от нетерпения.

— Да, — ответил я.

На несколько секунд воцарилось молчание.

— Всё прошло без проблем?

— Без.

— Хвоста за тобой не было?

— Нет.

Выходит, Гордон не следил за тем, как произошла передача пакета. На этот раз он избрал иную тактику. Помолчав ещё немного, на том конце провода сказали:

— Теперь бери пакет и вези его к Северо-Западному железнодорожному депо. Жди у билетных касс.

Я старался говорить как можно более бесстрастно в надежде на то, что мой голос будет принят за голос Фитца.

— Вы придёте туда?

— Не исключено. Или тебе туда позвонят и скажут, куда отправляться дальше.

Поскольку в трубке всё время звучал шёпот, голос говорящего различить было невозможно. Но я и не очень надеялся сделать это: Гордона-то я никогда не видел и голоса его знать не мог.

— Ну, я пошёл, — проговорил я, даже не шевельнувшись с места.

На том конце повесили трубку.

Теперь я достаточно ясно представлял себе, что должно произойти вскорости. Возможно, Гордон и в самом деле подъедет к депо, но это вряд ли. Скорей всего, туда снова позвонят и прикажут Фитцу отвезти чемоданчик в какое-нибудь другое людное место, и там уже Гордон возьмёт у него деньги. Но более вероятно, что Фитца станут довольно долго гонять с места на место, и где-нибудь в конце этого марафона его будет поджидать Гордон — к тому времени он полностью убедится в том, что за Фитцем никто не следит.

Я зажёг новую сигарету и настроился ждать.

В полдвенадцатого послышался звук шагов, затем в замочную скважину вставили и повернули ключ. Я прошёл в ванную и появился оттуда только тогда, когда загорелась лампочка и дверь была закрыта изнутри.

У Фитца челюсть отвалилась, как только он увидел меня с револьвером тридцать восьмого калибра в руке.

— Только без шума, — произнёс я, — и всё будет в полном порядке.

Впрочем, Фитц вряд ли был способен произвести в этот момент какой-либо шум. Взгляд его был прикован к стволу, к самому дулу.

— Положи-ка чемоданчик на кровать.

Он посмотрел на свою ношу так, будто впервые её видел. И быстро выполнил мой приказ.

— Тебе известно, что там внутри? — спросил я.

Он не заставил ждать с ответом:

— Нет, сэр. Понятия не имею. Меня это не касается.

— Чемодан, кстати, заперт?

— Да, сэр. Но я бы в любом случае не стал заглядывать…

Я быстренько обыскал его, опасаясь, не вооружён ли он. И только после этого убрал свой револьвер. В случае необходимости я без труда мог справиться с этим парнем голыми руками.

— Успокойся.

— Да, сэр.

Такие, как он, всегда предельно вежливы в беседе, когда напуганы.

Достав перочинный нож и вынув оттуда отвёртку, я занялся чемоданом. Мне необходимо было убедиться в том, что там лежат деньги, прежде чем я сделаю следующий шаг. Не терплю понапрасну тратить силы или действовать вслепую.

Наконец я взломал замок и откинул крышку. Всё было на месте — двести тысяч долларов в аккуратненьких пачках. У Фитца чуть глаза из орбит от удивления не вылезли.

— Они что, настоящие?

Я надеялся, что настоящие, и не имел ни малейших оснований сомневаться в этом. Взглянув на Фитца, я решил пойти на одну уловку. Если она сработает, это сильно облегчит мне дело. Осложнять его мне было как-то ни чему.

— Нет, — ответил я. — Фальшивые. Старого воробья на мякине не проведёшь. Ты меня понял?

Ом глядел на меня, не моргая.

— Ладно, — усмехнулся я. — Наш синдикат испытывал тебя. И я хотел убедиться, можем ли мы тебе верить.

Вообще-то я понятия не имел, существует ли в этом города какой-нибудь тайный синдикат, но придурки вроде Фитца всегда убеждены, что, конечно, существует. Слово «синдикат» подействовало на этого парня так же, как упоминание Высшей Лиги действует на новичка-болельщика. Фитц сглотнул смену.

— Синдикат? — вымолвил он.

— Да. Мы уже давно не сводим с тебя глаз.

Он был явно в недоумении — радоваться ему по этому поводу или нет.

— И мы поняли, что тебе по плечу более крупные дела.

Он аж просиял.

— По нашему мнению, ты и получать должен по способностям. Не то, что Грейди или Банни.

— Да кто они вообще такие? — поспешил согласиться он со мной. — Мелкие бильярдные мошенники.

— Точно. Но у тебя-то котелок варит.

Очень немногие люди способны высказывать возражения, когда им говорят такое. Фитц кивнул:

— Волей-неволей станет варить. Без этого сейчас на поверхность не выбиться. — Он уже настолько уверовал в необычайную силу своих куриных мозгов, что отважился на следующий вопрос: — Так это вы должны были забрать у меня чемоданчик?

Я снова улыбнулся ему:

— А что, я должен был произнести пароль или выкинуть ещё что-нибудь в этом роде?

Фитц, закачал головой.

— Нет, что вы? Мне просто позвонили. Я и не знал кто, но тот человек сказал мне, что я должен взять чемоданчик и принести его к себе в комнату. А потом, мол, в ближайшие двадцать четыре часа за ним придут.

Я щёлкнул языком.

— Узнаю Джорджа. Вот даёт! Получает двадцать тысяч годовых, не считая премиальных, а в мелочах вечно всё напутает. Как будто трудно было описать тебе по телефону мою внешность. — Я подхватил чемоданчик и шагнул по направлению к выходу. Затем, будто вспомнив о чём-то в последний момент, обернулся. — Послушай, ты что сегодня вечером собираешься делать?

— Ничего.

Я показал ему, что напряжённо размышляю. Даже стал потирать рукой щёку.

— По-моему, ты уже вполне готов. Как насчёт того, чтобы повидаться сегодня с боссом округа?

Кажется, к этому моменту он с трудом соображал, о чём я толкую: мозги его зациклились на двадцати тысячах годовых, которые получал мифический Джордж.

— Ну да, конечно. Как скажете, сэр.

Я позволил ему взять у меня из рук чемоданчик. Он спускался по лестнице, распираемый гордостью, словно пёс, несущий в зубах, газету хозяина. Влезая в мою машину, он одобрительно произнёс:

— Классная тачка.

Мысленно он уже покупал себе такую же. Я плавно отъехал от края тротуара.

— Турок живёт за городом.

— Турок?

— Наш босс.

— В поместье, наверное? — воображение Фитца работало полным ходом.

— Да. Поля, луга, деревья.

Полёт его фантазии уже невозможно было остановить.

— А сколько получает босс?

— Пятьдесят тыщ только от деятельности синдиката, — сказал я и подмигнул ему одним глазом. — Но любой, у кого есть голова на плечах, сможет без труда эту сумму удвоить.

Фитц заулыбался и тоже мигнул мне. Теперь мы с ним были вроде как корешки, оба занимались одним бизнесом.

Поездка наша была приятной. Миль пятнадцать я гнал машину за город, потом пару раз свернул в просёлочные дороги и наконец увидел тёмный такой, уютный лесок.

Я выключил мотор.

— Дальше придётся пешком. Проезд к поместью Турка сейчас заново покрывают асфальтом. Ну ничего: здесь где-то должна быть тропинка прямо к его парадному.

Мы углубились в чащу ярдов на сто, и тут я решил, что пришло время прервать приятные грёзы Фитца.

Я шёл впереди. Резко обернувшись, я прицелился в него. В темноте он, должно быть, и не разглядел револьвера в моей руке. Я сделал выстрел, и Фитц бесшумно упал на землю. Присев на корточки возле него, я убедился, что одной пули оказалось вполне достаточно.

Затем я вернулся к машине. Гордон решит, что Фитц надул его. То же самое подумает Майк Ниланд о «похитителях» Гордона.

Всё, двести тысяч долларов исчезли бесследно. И я единственный человек, который знает, где находятся эти деньги.

Вернувшись в город, я пошёл в камеру хранения при автобусной станции, выбрал индивидуальный шкаф и запер там чемоданчик. В тот день я славно потрудился и уже склонялся к тому, чтобы отправиться отдыхать.

Но меня преследовала одна мысль: что же теперь предпримет Гордон? Когда до него, наконец, дойдёт, что Фитц слинял вместе с деньгами, — станет ли он так же посылать. Ниланду чьи-то пальцы в надежде, что тот «отстегнёт» ему ещё двести тысяч?

И чем больше я над этим размышлял, тем яснее передо мной открывалась перспектива получить с этого дела ещё кое-какую прибыль. А что, если я преподнесу Майку Ниланду эдакий презент — Гордона собственной персоной? Причём со всеми десятью пальчиками на руках? Мне сильно казалось, что Ниланд не должен остаться передо мной в долгу.

Я постарался представить себя на месте Гордона. Итак, я обнаруживаю, что Фитц не явился к Северо-Западному депо. Что я делаю дальше? О чём думаю? «Неужели Фитц меня надул? Неужели он удрал, прихватив с собой деньги? А может, его схватили люди Ниланда? И обрабатывают сейчас по-своему, надеясь выбить из него новые сведения?»

Или, возможно, вопреки своей подозрительности, я решу, что Фитцу могла помешать какая-нибудь мелочь, случайность. Скажем, машина испортилась. Но почему тогда этот кретин не пересел на такси?

Я бы, конечно, кипел, места себе не находил, курил бы одну за другой… Пошёл бы я на квартиру к Фитцу? Нет. Это было исключено: слишком рискованно. Там наверняка засели люди Ниланда. С этим ясно. Может, я снова отправился бы к железнодорожному депо? Тоже нет. Какой смысл? Я уже попытался разыскать там Фитца, но безуспешно.

Итак, мне ничего не остаётся, как снова и снова, раз за разом звонить в депо. И в квартиру Фитца. Принесут ли такие настойчивые звонки какой-нибудь результат? Этого я не знаю. Просто звонить гораздо лучше, чем сидеть на месте и ничего не делать.

Я опять поехал к дому Фитца и вскоре был в его квартире. Ждать пришлось недолго. Без четверти час телефонный аппарат ожил. Я поднял трубку и произнёс:

— Фитц.

На другом конце провода словно бомба разорвалась. Никакого шёпота теперь и в помине не было. Мой собеседник готов был лопнуть от ярости.

— Где тебя, чёрт побери, носит?! — заорал он в трубку.

Я в жизни с Гордоном не говорил, но теперь голову на отсечение готов был дать, что это кричал не он. Это был голос… Мне надо было послушать хотя бы ещё чуть-чуть, чтобы убедиться наверняка.

— У меня тачка забарахлила, — промямлил я.

Тот так и кипел от злости:

— Так какого же дьявола ты не поймал такси?

Я продолжал говорить с ним так, будто у меня рот был набит кукурузными хлопьями.

— Я сначала думал, там дел на пару минут, а потом пришлось повозиться…

Он грязно выругался.

— Чего же ты сейчас торчишь в своей комнате, а?

— Я весь вымазался, приехал домой помыться.

Видеть я его, естественно, не мог, но точно знал: в эту секунду мой собеседник готов был разбить телефонную трубку вдребезги.

— Слушай, ты, пришибленный! — выпалил он. — Отправляйся сейчас же в депо! Ты понял, что тебе сказано? Сейчас же!

Вот теперь до меня окончательно дошло, кто со мной говорит. Это был голос Вэна Кемпа, управляющего «Голубой морены».

— А вы туда приедете? — наивно спросил я.

— Тебя это не должно беспокоить. Всё, что тебе нужно сделать, — это поднять свою задницу с места и отправиться куда велено. И потом ждать.

Я положил трубку на рычаги. Для меня теперь не имело значения, приедет туда Вэн Кемп или нет. Если даже и приедет, значит, станет наблюдать за мной с такого места, чтобы оставаться невидимым для меня. Возможно, он собирался звонить мне из своего ресторана в депо, потом хорошенько погонять по городу, периодически созваниваясь, пока не объявится сам.

Через сорок пять минут я уже переступал порог «Голубой морены». Был тот самый час, когда ночная жизнь в ресторане достигает своей высшей точки. А по веренице машин у входа я понял, что и на втором этаже игроков предостаточно.

Я спросил Вэна Кемпа и не очень удивился, когда мне ответили, что он у себя. Тогда я направился в коридор на первом этаже, постучал в дверь с табличкой «ПОСТОРОННИМ НЕ ВХОДИТЬ» и почти одновременно нажал на ручку.

Вэн Кемп восседал за письменным столом. В комнате дым стоял коромыслом, а пепельница была полна окурков. Вэн Кемп раздражённо засверкал на меня глазами:

— Что вам угодно?

— я неплохо различаю голоса на слух. Говорил-то ведь ты не с Фитцем. Ты беседовал по телефону со мной.

Его глаза медленно сузились.

— Кто такой Фитц?

— Банни, Бен Грейди и Фитц — это твои мальчики на побегушках, твой резерв, так сказать. В первый раз ты послал Банни, а он влип. У тебя остались Бен и Фитц. Ну, Бена вообще в городе нет. Значит, в твоём распоряжении только Фитц. Всё очень просто, не правда ли? И представь, до всего я дошёл своим умишком.

— Ты, парень, чушь несёшь, — сказал он. Но всё же любопытство брало верх. — Этот Фитц, о котором ты толкуешь… Он где сейчас?

Не знаю, удалась ли мне в этот момент попытка покраснеть, но я очень старался.

— Понятия не имею. Я ждал его неподалёку от дома, в котором он квартиру снимает, потом я вошёл к нему в комнату. По-моему, он ударился в бега. И чемоданчик с собой прихватил.

Физиономия Вэна Кемпа пошла пятнами, но он промолчал. Я многозначительно опустил руку в карман:

— Возможно, Фитца я прохлопал. Зато у меня есть ты.

Но он всё ещё держался молодцом:

— И какую же пользу для себя ты надеешься из всего этого извлечь?

— Полагаю, Майку Ниланду беседа с тобой могла бы доставить небольшое удовольствие. Понимаешь, о чём я?

Высказанная мною мысль ему явно пришлась не по душе. Не без труда он извлёк очередную сигарету и серебряного портсигара, лежавшего перед ним на столе.

— Сколько тебе платит Ниланд? — обратился он ко мне.

— На пять тысяч я рассчитывать могу всегда.

И тут он, видно, решил отбросить условности:

— Я дам тебе десять.

Я покачал головой.

— С Ниландом такие шутки предпочитаю не шутить. У него слишком много друзей повсюду.

— Двадцать, — произнёс Вэн Кемп.

— Да хоть сорок. Всё равно — нет, — вздохнул я. — К кому же эти деньги не твои, а организации. Будь у тебя двадцать тысяч, ты бы не стал устраивать комедию с похищением сотрудников…

Я ждал, когда он назовёт более конкретную сумму, и уже начал подумывать, не следует ли мне выдвинуть свои предложения. Лоб его покрылся лёгкой испариной.

— Послушай, я здесь всем заведую, так? — сказал он. — Каждую ночь мы делаем от двадцати до тридцати тысяч.

— Не твои это деньги, — напомнил я ему.

Но он продолжал терпеливо объяснять мне суть, будто перед ним стоял сопливый школьник:

— Да, но на какое-то время они попадают мне в руки. Человек Майка, который объезжает рестораны и собирает выручку, появляется у нас не раньше шести утра.

Я решил немного подстегнуть его:

— И что же ты скажешь Майку, когда он хватится денет?

— Да ничего! — теряя терпение, выпалил тот. — К шести часам я уже покину штат и буду всё ещё в дороге.

Выдержав паузу, я, наконец, кивнул.

— Нужно сначала взглянуть на деньги.

Кое-что уже лежало у Вэна Кемпа в сейфе. Затем он отправился в игровые комнаты на втором этаже и собрал там всё, что только можно было, причём сделал это, не нарушая хода игры, совершенно бесшумно. Я следовая за ним по пятам. Не то чтобы мы шли рядом (кто-нибудь мог запомнить нас вдвоём), но всё же не достаточно близком расстоянии, чтобы он не мог прикарманить выручку и смыться через какой-нибудь чёрный ход.

Вернувшись в его кабинет, мы подсчитали деньги: всего их оказалось около восемнадцати тысяч.

Пот с него лился ручьём, когда он запихивал пачки банкнот в портфель и протягивал его мне.

— А как насчёт Гордона? — спросил я.

Упоминание имени Гордона заметно ударило его по нервам: момент был уж очень неподходящий.

— Да чёрт с ним, пусть подыхает!

Его слова несколько озадачили меня.

— Так где он сейчас?

— Я связал его и оставил в подвале моего загородного дома. Это там, за холмами.

Я взял портфель с деньгами под мышку. Я решил показать ему, что кое-каких деталей не знаю: вреда от этого быть не должно.

— А я-то думал, что Гордон и ты действовали заодно.

— Так оно и было по началу, — он бросил взгляд на наручные часы, мечтая только об одном: как бы побыстрее вырваться на волю. — Это он нашёл Банни, Грейди и Фитца. Но после провала с Банни он начал настаивать на том, чтобы срочно всё прекратить и забыть как можно скорее.

Теперь картина была мне ясна.

— А ты, конечно, не согласился. Значит, пальцы ты отрезал с рук Гордона?

Он кивнул. Больше его эта история не интересовала. Мысли его были заняты другим.

— Придётся тебе от него избавиться, — сказал я. — И немедленно.

— Какого дьявола? Через пару дней он сам околеет без жратвы и питья.

— Может, и так. Ну, а если он выберется оттуда? С этого мерзавца ещё станется пойти в полицию и обрисовать всё так, будто его и вправду похитили. Недостающие пальцы послужат ему лучшим доказательством. И тогда тебе нужно будет не только от Ниланда скрываться, тогда тобой займётся ФБР. Вряд ли тебе повезёт… — Я дал ему несколько секунд, чтобы переварить услышанное. — Надо сделать эту последнюю мелочь, Вэн. А если тебе это претит, я готов выполнить всё за тебя.

— Ладно, — согласился он, хотя и без особого энтузиазма. — Только давай быстрее.

Мы сели в его машину, и, хотя гнали на самом пределе, поездка, заняла у нас около часа. Наконец мы свернули на какую-то заброшенную дорогу вроде тех, что ведут на лесозаготовки, и вскоре затормозили у дверей небольшого коттеджа. На часах было три.

Вэн Кемп вылез из машины с фонарём в руке, я последовал за ним. В тесном, неуютном помещении не было света и сильно пахло плесенью. Пройдя на кухню, Вэн Кемп стал шарить по полу, пока не нащупал скрытое линолеумом металлическое кольцо.

Рывком он поднял крышку, и луч от его фонаря прорезал затхлый воздух подвала. Собственно, это был и не подвал, а яма, вырытая в земляном полу. В одном углу, скорчившись в три погибели, лежал человек, руки его были связаны за спиной. Во рту у него торчал кляп, а конец верёвки, которой были, стянуты лодыжки, ещё и заканчивался петлёй, накинутой на шею. С какой стороны ни взгляни, а свежего воздуха в таком положении ему явно не хватало. Сейчас Гордон уже не выглядел прежним красавчиком. В главах, его застыл неподдельный ужас.

— Кончай с ним! — скомандовал Вэн Кемп.

Я даже не стал спускаться по деревянной лестнице. Прозвучал выстрел. Гордой дёрнулся от толчка пули и медленно перевернулся лицом вниз. Я заметил, что на правой руке у него не было двух пальцев. Факт, говорящий мне о многом.

Ван Кемп уже собирался опустить крышку подвала.

— Я ещё не закончил, — остановил его я.

Его глаза встретились с моими. У него оставалось не больше секунды на то, чтобы осознать происходящее.

Пуля вошла точно в цель. Он покачнулся, и в этот момент я легонько, одними кончиками пальцев, толкнул его в грудь. Вэн Кемп, рухнул в яму, туда же покатился его фонарь, который я не успел подхватить. Я закрыл погреб, включил зажигалку и, освещая себе путь маленьким язычком пламени, вышел из дома.

Вернувшись на машине к «Голубой морене», пересел там в свой автомобиль и уже на нём приехал в город к пяти часам утра. Солнце едва поднялось над горизонтом.

Найдя кафе, работавшее всю ночь, я не спеша позавтракал. Затем отвёз восемнадцать тысяч на автовокзал и запер в моём шкафчике вместе с остальными деньгами, после чего вернулся в свой номер в гостинице. Там я в полном одиночестве осушил несколько бокалов подряд в честь удачно проделанной работы.

В полседьмого я поехал в «Попугай». Игроков за столами уже не было, прислуга тоже разошлась по домам. Примерно через час должны были появиться уборщики.

Майк Ниланд всё ещё сидел в своём кабинете. Он был заметно утомлён: вокруг глаз его лежали чёрные теми.

— Где-то произошла осечка, Дэнни. Гордона до сих пор не отпустили. Буквально пятнадцать минут назад сюда звонила его жена. Сказала, что если я сейчас же не позабочусь об освобождении Гордона, она сообщит в полицию.

Я закурил сигарету.

— Майк, мне удалось разгадать эту головоломку. Жаль, что понял я всё слишком, поздно и ничем не могу помочь, но…

— О чём это ты?

— О похищении, — ответил я, — Дело в том, что никакого похищения не было в помине. У Гордона по-прежнему десять пальцев на руках, а сам он сейчас далеко отсюда. — Ниланд нахмурился. — Эти пальцы, скорей всего, принадлежали какому-нибудь несчастному бродяге, который стал жертвой Гордона. А всю историю придумал сам Горд он. — В эту секунду я вспомнил, как выглядела изуродованная рука Гордона. Задавая следующий свой вопрос, я заранее знал, что мне ответит Ниланд. — Вы получили со вчерашней почтой третий палец?

— Нет.

— Но вы должны были его получить!

— Почему? — недовольно пробормотал Майк. — Я ведь уже дал согласие заплатить им.

Я улыбнулся:

— Судя по маркам, Гордон отправил первые два пальца из мест, расположенных на расстоянии тридцати-сорока миль отсюда. В своих записках он обещал регулярную доставку. Объявление, по которому он узнал о вашем согласии, появилось только в одиннадцатичасовом выпуске, вчера утром. Таким образом, если бы он полагался исключительно на это объявление и не имел никакого другого источника информации, он должен был к этому часу уже отправить вам ещё один палец, и тогда вы получили бы его посылку с корреспонденцией, которая приходит в час тридцать. — Я немного помолчал. — Но он уже точно знал, что вы напечатаете объявление. Причём знал это за день до публикации в газете, потому-то и не стал возиться с третьим пальцем — отрезать его, отправлять вам по почте… Он был, уверен, что вы заплатите, потому что ему об этом сообщили. Давайте-ка припомним, кто знал об этой истории. Только вы, я и… И Дороти Гордон!

По сути дела, так оно всё и было. За тем исключением, что Дороти перебросила информацию Вэну Кемпу, а не Сэму Гордону. Я был твёрдо убеждён, что та женщина, которая может позволить, чтоб её собственного мужа кто-то медленно резал на части, способна и на кое-что другое. Не исключено, что она и Вэн Кемп договорились уничтожить Гордона и вместе бежать после получения вымогаемой суммы.

Майк Ниланд ходил из угла в угол, обдумывая мои слова.

— И ещё… — добавил я. — Наверняка Гордон забрал эти деньги и улизнул, бросив здесь свою жену.

— Почему ты так считаешь?

— Вы говорите, что она только что вам звонила? Подумайте: стала бы она это делать, если б владела деньгами наравне с Гордоном? — Я покачал головой. — Нет. Она считает, что вы так и не заплатили. Но рано или поздно она обнаружит, что её муж скрылся.

Ниланд медленно, с чувством выругался. Затем остановил свой взгляд на мне.

— Я прошу тебя: позаботься о Дороти Гордон. Незамедлительно. Ты меня понял?

Я кивнул:

— Добро, Майк. Я выполню эту вашу просьбу, не взяв с вас ни цента. Слишком мало пользы было вам от меня.

Он замахал руками.

— Нет-нет. Я прослежу, чтобы ты получил свои обычные пять тысяч.

В этот момент зазвонил телефон. Ниланд взял трубку. По мере того, как он слушал, лицо его всё больше мрачнело. В конце концов он хлопнул трубкой по рычагам.

Я вежливо молчал.

— Плюс ко всему, — задыхаясь, произнёс он, — похоже, что Вэн Кемп опустошил кассы «Голубой морены» и тоже скрылся. Уверен, что к этому, часу он уже где-нибудь в Южной Америке.

Я поднялся и надел шляпу.

— Займусь Дороти Гордой.

У дверей он остановил меня.

— Дэнни…

— Да, босс?

— После того, как всё сделаешь, возвращайся ко мне.

— Конечно. Я непременно сообщу вам…

— Я не о том, Дэнни. Хочу, чтобы ты работал только со мной. В моей организации. И больше нигде.

Предложение звучало заманчиво. Я вспомнил о восемнадцати тысячах, которые скапливаются в «Голубой морене» уже к двум часам ночи, и о других клубах, которыми владел Майк.

И ещё я вспомнил о Еве Ниланд.

Я взглянул ему прямо в глаза.

— Совсем недавно, босс, вы сказали, что предпочитаете не работать с людьми, у которых мозги действуют…

Он слабо мне улыбнулся.

— Мозги у тебя, конечно, что надо, но… У тебя есть ещё одно незаменимое качество, Дэнни.

— Какое же?

Он посерьёзнел.

— Я верю тебе. Понимаешь?

Так уж вышло, что глаза мои, после его слов остались сухими. Но я шумно сглотнул слюну — и он это заметил.

— Благодарю, босс. Мне дорого ваше доверие.

 

Ритчи Джек / Ritchie Jack

Настоящее имя автора: John George Reitci

(1922–1983)

Джек Ритчи (Ричи) (Jack Ritchie) родился в городе Милуоки, штат Висконсин, 26 февраля 1922 года. После окончания средней школы, Ричи стал студентом Государственного педагогический колледжа в Милуоки (Milwaukee State Teachers College).

Когда Америка вступила во Вторую Мировую войну, он записался добровольцем в армию США. Служил в центральной части Тихого океана, в том числе два года располагался в части на острове Кваджалейн (Kwajalein). Именно там он открыл для себя и полюбил жанр детектива.

В конце войны, Ричи вернулся в свой родной город Милуоки. После безуспешных попыток вернуться в колледж, он некоторое время работал в портняжной мастерской своего отца. Но, не желая идти по отцовским стопам, Ричи решил попробовать себя на писательском поприще.

Джек познакомился, через свою мать Ирму Ричи (Irma Reitci), которая также в своё время писала короткие рассказы, с литературным агентом Ларри Стернигом (Larry Sternig). Стеринг с самого начала признал потенциальные возможности у начинающего автора, и продал первый рассказ Ричи, «Всегда сезон» («Always the Season»), в New York Daily News в 1953 году. Ларри Стерниг пожизненно оставался агентом Джека Ричи.

Ричи женился на писательнице Рите Крон (Rita Krohne) в 1954 году. Рита, будучи замужем за Джеком написала ряд исторических приключенческих романов для детей. Среди них был отмеченный наградами роман «Night Coach to Paris».

Джек и Рита Ричи совместно зарабатывали на жизнь доходами от писательства, но Джек Ричи отметил в интервью 1962 года, что они никогда не сотрудничал ни по одному из своих произведений.

Ричи и его жена в 1950-х годах успели пожить в разных местах по всему округу Милуоки. С рождением первого ребёнка в 1957 году, Ричи переехали в большой дом на острове в заливе. А в 1964 году они перебрались на материк, в дом к западу от Джефферсона и обзавелись четырьмя детьми.

В своё свободное время, Ричи был заядлым читателем научно-популярных книг, особенно на историческую тематику. Он также был азартным поклонником кроссвордов и дотошно отгадывал все кроссворды в Milwaukee Journal. Будучи боксёром во время своего студенчества, он по-прежнему интересовался этим видом спорта на протяжении всей своей жизни.

Джек Ричи скончался в 1983 году в возрасте 61, оставив более трёхсот опубликованных новелл, написанных в разных жанрах.

Посмертно в 1987 был опубликован его роман «Tiger Island».

 

Джек Ритчи

[31]

Джон Джордж Рейтчи (John George Reitci), известный в литературном мире, как Джек Ритчи (Jack Ritchie) — известный автор детективных рассказов, публиковавшийся в таких журналах, как Alfred Hitchock's Mystery Magazine, Ellery Queen's Mystery Magazine и Manhunt. Его произведения публиковались в различных антологиях и переведены на десятки языков (в том числе и русский).

Джек Ричи родился в маленькой комнате, за швейной мастерской своего отца, в городе Милуоки, штат Висконсин, 26 февраля 1922 года. После окончания средней школы, Ричи учился в колледже Милуоки. Когда Америка вступила во Вторую мировую войну, он поступает служить на флот США. Он проводит на острове Кваджалейн два года, обслуживая военные корабли. Именно здесь он впервые открыл очарование литературы — детективного жанра и фантастики. Чтобы скоротать время, он читает большое количество книг и именно через это приходит к мысли о писательстве.

В конце войны, Ричи вернулся в свой родной город Милуоки. Ричи некоторое время работал в магазине отца. В тоже время, Ричи пробует писать рассказы. Он передаёт копии своих рассказов литературному агенту Ларри Стернигу (через его мать, Ирму Рейтчи, которая также писала короткие рассказы). Стерниг сразу же понял, с каким дарованием свела его судьба. Уже в 1953 году он продаёт первый рассказ Ричи, «Всегда сезон» («Always the Season»), New York Daily News. Ларри Стерниг всю свою жизнь был агентом писателя.

В 1954 году Ричи женится на писательнице Рите Krohne. Рита, в её замужестве, написала ряд исторических приключенческих романов для детей. Среди них и отмеченный наградами «Ночь тренера в Париже» («Night Coach to Paris»). Джек и Рита Ричи зарабатывали себе на жизнь писательством, правда в одном из интервью в 1962 году, Джек Ричи отметил, что они никогда не сотрудничали ни в одном из его рассказов. Ричи и его жена жили в разных местах по всему Милуоки 1950-х годов. Их первый совместный дом был уединённой избушкой, где в течение зимы они боролись со стихией. С рождением первого ребёнка в 1957 году, Ritchies переехал в большой дом на острове Вашингтон-Айленд. В 1964 году они переехали на материк, приобретя дом к западу от Джефферсон, у них было четверо детей.

В своё свободное время, Ричи был страстным читателем научно-популярных книг и имел особый интерес к истории. Будучи боксёром во время своей учёбы в колледже, он интересовался этим видом спорта на протяжении всей своей жизни. Ряд его рассказов, в том числе «Fighting is For Men», «Аре Man» и «Kid Cardula», повествуют о мире бокса. Очевидно также, что Ричи опирался на своём армейском опыте, особенно это чувствуется в блестящем рассказе историю войны «Chicken Charley». Что касается источников его творчества, то, как Ричи заявил в интервью в 1972 году, он восхищался трудами Агаты Кристи, Джона Д. Макдональда, Рэймонда Чандлера и Дональд Уэстлейка.

Работы Ричи удивительно разнообразны, тут и «хард-бойлд» публикуемый в журнале Manhunt, на протяжении 50-х годов, и детективы-загадки, выходившие в Alfred Hitchock's Mystery Magazine (в этом журнале, между 1959 и 1982 годами опубликовано 123(!) истории писателя, причём большинство с «невозможными» преступлениями).

В начале 70-х годов, Ричи создал двух серийных героев, вампира-сыщика Cardula и детектива Henry Tumbuckle. С 1978 Ричи активно работает в Ellery Queen’s Mystery Magazine. Его рассказ «Отсутствие Эмили» («The Absence of Emily») выиграл премию Эдгара в 1981 году от Mystery Writers of America. Вскоре после завершения его единственного романа, Tiger Island, его карьера внезапно оборвалась, в апреле 1983 года он внезапно умирает от сердечного приступа в больнице ветеранов в Милуоки. Ричи похоронен на военном кладбище в Милуоки 27 апреля 1983 года.

Джек Ритчи так и не получил того признания, которого он заслуживал. Наверное, потому что он писал рассказы, а не более модные романы (Tiger Island был опубликован посмертно в 1987). Но для многих поклонников жанра детективного рассказа он запомнится, как один из величайших писателей рассказов всех времён.

 

Где же Ритчи?

[32]

Американец Джек Ритчи принадлежит к той парадоксальной породе рассказчиков, с которыми никто не сравнится в их искусстве «травить байки», но которые за всю жизнь не соберутся усесться за сочинение объёмного романа или хоть мало-мальской повести.

Ну, нашего читателя этим, в общем-то, не удивишь. Таким «непоседой» был у нас сам Антон Павлович Чехов. Друзья и поклонники, и литературные критики ему в один голос твердили: пора, пора вам, сударь, приниматься за роман. Вы у нас уже, дескать, известный писатель, а всё рассказиками пробавляетесь. Как не стыдно, батенька! Покажите-ка почтенной публике, что выросли из энтих коротких штанишек, подтвердите свою знаменитость!..

И вот наконец Чехов, сам в лёгком ошеломлении от счастья, пишет своему издателю: не поверите, но так, мол, и так — сел за роман. Сочинил уже весь план-конспект и героев придумал, и «сквозь магический кристалл» уже всё, вплоть до своего гонорара, различаю. Ну, издатель, натурально, прыгает до потолка (Чехов за ум взялся!), даже высылает Чехову аванс. Но проходит две недели, Антон Павлович пишет издателю: не поверите, как у меня всё тут удачно складывается и… сворачивается — то есть, получается прелестнейшая повесть! Бог с ним с романом, в следующий раз. Что ж, издатель, скрежетнув зубами, отвечает: ладно, присылай хоть повесть, чёрт с тобой. Значит, проходит ещё две недели, и от Чехова третье письмо тут как тут: поздравьте меня! Из этой романной затеи я выточил такой великолепный рассказец — ничего лишнего, горит и журчит! А роман уж наворотим в другой раз.

Наверное, и Джек Ритчи в этом смысле был такой же. (Был— потому что несколько лет назад писатель умер). В лучших западных детективных альманахах и журналах он печатал с завидной регулярностью свои рассказы (и только рассказы!) с 60-х по 90-е годы минувшего столетия. Редакции «Эллори Квинт», «Мэнханта», знаменитый альманах Альфреда Хичкока «Чёрная маска» включают Ритчи в свой план, ещё не прочтя, и переадресовывают антологиям. Ждут романов, но, кажется, девиз Ритчи: «Краткость — с. т.»

Кажется, за этой краткостью порою виртуозно прячется и исчезает сам писатель Джек Ритчи. Только интрига (такая, что не оторвёшься), один сюжет… Где же Ритчи?.. Но в этих «короткометражках» остаётся ощущение чьего-то быстрого, пристального взгляда, тонкой улыбки…

Где же Ритчи? Видимо, там же где и его Эмили. В тающем, сияющем, мифическом, туманном Сан-Франциско — откуда даже похороненные всегда возвращаются, как только явится необходимость посрамить и высмеять чёрное, самодовольное, тупое мировое (большое и малое) зло.

 

Библиография Джека Ритчи в русских переводах

1. # 8, 1958 (The Killer With Red Hair; Just Like a Killer)

1991 — Восьмой — сб. «Убийства, в которые я влюблён…: Маленькие детективы большой Америки рекомендует Алфред Хичкок», М.: СКС, ISBN: 5-86092-001-6, 500 000 экз., т/о, 320 с. — с. 312–315, перевод О. Виноградовой, Я. Виноградова.

2001 — Номер восьмой — ж. «Искатель», № 5, 20 000 экз., 160 с. — с. 11–16, перевод X. Вернер, А. Шарова, иллюстрации А. Шахгелдяна.

2006 — № 8 — сб. «Уже мёртвый», М.: Вече (Коллекция ужасов Альфреда Хичкока), ISBN: 5-9533-1351-9, 5 000 экз., т/о, 352 с — перевод С. Трофимова.

2. 9 From 12 Leaves 3, 1960

1999 — Стив О'Коннелл. Последний — г. «Совершенно секретно», № 12(128).

2005 — Стив О'Коннелл. Последний получит всё — ж. «Супер Триллер», № 24 (75), август, 81 000 экз., 64 с. — с. 57–62.

3. Absence of Emily, The, 1981

2003 — Когда не стало Эмили — ж. «Мир «Искателя», № 2 (35), 4 000 экз., 256 с. — с. 243–255, перевод Л. Шропшайр, А. Шарова.

2004 — Где же Эмили? — ж. «Подвиг», № 2.

2005 — Когда не стало Эмили — ж. «Смена», № 10 — с. 120–127, перевод И. Толмачёва.

4. Anyone for Murder? 1964

1991 — Требуется убийца — сб. «Любимые рассказы А. Хичкока и прочие истории 2», Свердловск: МИКС (Ночь мягкого ужаса), 192 с. — с. 1–12, перевод Л. Шатовой.

1993 — Требуется убийца — сб. «Сердце ангела», СПб.: Синтез (Super book), ISBN: 5-230-09616-2, 50 000 экз., т/о, 416 с. — с. 365–381.

2004 — Радикальный способ — ж. «Смена», № 4 — с. 36–45, перевод Д. Павленко.

5. Beauty Is as Beauty Does, 1977

2002 — Мисс Пятьдесят Штатов — ж. «Искатель», № 4, 17 600 экз., 160 с. — с. 13–22, перевод А. Шарова, иллюстрации И. Цыганкова, А. Шахгелдяна.

6. Bomb #14, 1957

1991 — Бомба № 14 — ж. «Крынща (Родник)», № 7 — с. 8–11, пер. с англ. В. Рассолько.

1991 — Бомба № 14 — сб. «Исчезновение», Минск: Родпресс Лтд, РИКЦ «Родник» (Библиотека для ночного чтения), 200 000 экз., м/о, 128 с. — с. 60–75, перевод В. Рассолько.

1991 — Бомба № 14 — сб. «Роковой поединок, или Муж и жена — одна сатана», Свердловск: Независимое издательское предприятие «91» (Библиотека Человека: Черная коллекция), 100 000 экз., м/о, 272 с. — с. 130–143, перевод О. Драчевской.

2005 — Бомба 14 — сб. «Бомба № 14», М.: Вече (Серия: Коллекция ужасов Альфреда Хичкока), ISBN: 5-9533-0874-4, 3 000 экз., т/о, 384 с. — с. 270–282, перевод Ю.Р. Соколова.

7. Captive Audience, 1964 (A Friend in Need)

2001- Как по нотам — сб. «Умри последним», М.: Вече (Альфред Хичкок. Коллекция ужасов), ISBN: 5-7838-0935-7, 7 000 экз., т/о, 416 с. — с. 56–60, перевод Г. Доновского.

2005 — Как по нотам — сб. «Змея», М.: Вече (Коллекция ужасов Альфреда Хичкока), ISBN: 5-9533-1035-8, 5 000 экз., т/о, 352 с. — перевод Г. Доновского.

Похищение.

8. Crime Machine, The, 1961

2000 — Машина преступлений — ж. «Детективы СМ», № 7.

Преступная машина.

9. Delayed Mail, 1978

1998 — Арестованное письмо — ж. «Вокруг света», № 8 — перевод А. Соколова.

Задержанное письмо — перевод А. Шарова.

Ошибка в индексе — перевод В. Вебера

10. Divide and Conquer, 1957

2003 — Разделяй и властвуй — ж. «Подвиг», № 3.

11. Dropout, 1969

1992 — Ученье — свет — г. «Город», № 14.

2011 — Завязал — г. «Совершенно секретно» (Украина), № 10 — перевод В. Бернацкой.

12. Enormous $10, The, 1960

19?? — Злополучные 10 долларов — г. «Неделя», № 33 от 12–18.08. - с. 18–19, перевод М. Загота.

13. For All The Rude People, 1961

1976 — Предупреждение хамам — г. «Неделя», № 17 — с. 8–9, перевод Э. Березиной, иллюстрация И. Урманча.

1990 — Сколько вам лет? — сб. «Шоковая терапия», Л.: Северо-Запад (Альфред Хичкок представляет), 100 000 экз., м/о, 92 с. — с. 58–68, перевод В. Кондратьева.

1992 — Усiм брутальним людям… — ж. «Оберн», № 3/4, 22 000 экз., 240 с. — с. 183–197, перевод Л. Маевской (укр.).

1990 — Предупреждение хамам — сб. «Предупреждение хамам», Свердловск: Редакционно-издательское агентство, 95 000 экз., м/о, 16 с. — с. 2–10, перевод Э. Березиной, иллюстрация В. Шибаева.

1993 — Памятка грубиянам — сб. «Когда «вдовушка» в руках маньяка», Минск: Беларусь (Серия детективов «Версия»), ISBN: 5-338-01092-5, 200 000 экз., т/о, 448 с. — с. 388–404, перевод С. Шпака.

1993 — Предупреждение хамам — сб. «Шерифу не нравится вешать», Днепропетровск: Издательство ДГУ (Альфред Хичкок представляет), ISBN: 5-86400-202-Х, 50 000 экз., т/о, 462 с.

Памятка грубиянам — ж. «Сельская молодёжь».

14. Golden Goose, The, 1982

Золотой гусь.

15. Gourmet Kidnaper, The, 1979

2000 — Похититель-гурман — ж. «Искатель», № 3, 22 000 экз., 160 с. — с. 123–134, перевод В. Вебера, иллюстрации И. Цыганкова, А. Шахгелдяна.

16. Green Heart, The, 1963 (A New Leaf)

1995 — Милый, не убивай без разбору! — ж. «Мир женщины», № 4, с. 68–71, № 5 — перевод Э. Меленевской.

1996 — Милый, не убивай без разбору! — ж «Наука и жизнь», № 7 — с. 112–120, перевод Э. Меленевской.

17. Holdout, 1962 (Odd Man Out)

1968 — Препятствие — ж. «Ровесник», № 5 — с. 16–17, перевод В. Теплоухова.

1973 — Собственное мнение — г. «Литературная Россия», 20 апреля — с. 15–16, перевод А. Азарова, иллюстрации А. Зегаля.

1989 — Собственное мнение — ж. «ПиФ»: Приключения и Фантастика. Выпуск 1, 80 000 экз., 32 с. — с. 1–5, перевод А. Азарова.

1991 — Патовая ситуация — сб. «Убийства, в которые я влюблён…: Маленькие детективы большой Америки рекомендует Алфред Хичкок», М.: СКС, ISBN: 5-86092-001-6, 500 000 экз., т/о, 320 с. — с. 306–312, перевод О. Виноградовой, Я. Виноградова.

2003 — Дела злодейские, дела судейские… — г. «Совершенно секретно», № 2 (165) — перевод Д. Павленко.

Неувязка — перевод Г. Башкова.

Собственное мнение — ж. «Человек и закон». - с. 126–123, перевод А. Азарова, иллюстрация В. Карасёва.

18. Hospitality Most Serene, 1958

1990 — Блеф — сб. «Перст судьбы», М.: Рос-Маркетинг (Амер. и англ, детектив), 100 000 экз., м/о, 80 с. — с. 21–27, перевод А. Василькова.

1990 — Блеф — сб. «Из-за денег», Архагельск, изд. Д.П.И. (Детектив. Приключения. Интрига).

1991 — Плата за постой — сб. «Убийства, в которые я влюблён…: Маленькие детективы большой Америки рекомендует Альфред Хичкок», М.: СКС, ISBN: 5-86092-001-6, 500 000 экз., т/о, 320 с. — с. 292–299, перевод О. Виноградовой, Я. Виноградова.

1994 — В глуши — ж. «Российская юстиция», № 4 — с. 31–33.

2001 — Незваные гости — г. «Совершенно секретно», № 6 (145).

19. Kill the Taste, 1964

1998 — Стив О'Коннелл. Горький привкус — г. «Совершенно секретно», № 6 (111).

2002 — Стив О'Коннелл. Горький привкус — сб. «Рука дьявола», М.: Вече (Альфред Хичкок. Коллекция ужасов), ISBN: 5-94538-127-6, 5 000 экз., т/о, 416 с. — с. 373–379, перевод Г. Доновского, М. Савеловой.

2006 — Стив О'Коннелл. Горький привкус — сб. «Могильщик», М.: Вече (Коллекция ужасов Альфреда Хичкока), ISBN: 5-9533-1155-9, 3 000 экз., т/о, 352 с. — перевод Г. Доновского, М. Савеловой.

20. Little Green Book, The, 1966

Зелёный билет.

21. Package Deal, 1965

1970 — Саквояж с долларами — г. «Неделя», № 19 — с. 24.

1992 — Саквояж с долларами — сб. «Из копилки детектива. Антология мирового детектива в 6 томах. Том 6. Часть Б», М.: Инициатор, ISBN 5-86782-012-2, 100 000 экз., т/о, 288 с.

22. Plan 19, 1966

1978 — План № 19 — г. «Неделя», № 9 (937) — с. 10–11, перевод С. Манукова, иллюстрация А. Соколова.

23. Punch Any Number, 1961

1991 — Пробей чужой номер — сб. «Пробей чужой номер», М.: Политиздат, м/о, 64 с. — перевод С. Белостоцких.

1992 — Пробей чужой номер — сб. «Вкус к убийству», М.: Восхождение (Классика зарубежного детектива), ISBN: 5-85846-021-6, 200 000 экз., т/о, 352 с. — с. 203–228, перевод В. Акимова.

1993 — Пробей свой номер — сб. «Сердце ангела», СПб.: Синтез (Super book), ISBN: 5-230-09616-2, 50 000 экз., т/о, 416 с. — с. 382–410.

24. Put Together a Man, 1961

2002 — Стив О'Коннелл. Бомбисты — г. «Совершенно секретно», № 9 (160) — перевод А. Шарова.

2003 — Составьте портрет мужчины — ж. «Подвиг», № 8 — перевод Ст. Никоненко.

Стив О'Коннелл. Собирательный образ — перевод А. Шарова.

25. Remains to Be Seen, 1961

1991 — Орёл или решка — сб. «Убийства, в которые я влюблён…: Маленькие детективы большой Америки рекомендует Алфред Хичкок», М.: СКС, ISBN: 5-86092-001-6, 500 000 экз., т/о, 320 с. — с. 299–306, перевод О. Виноградовой, Я. Виноградова.

1991 — Обмен услугами — сб. «Дети Ноя», Минеральные воды: Кавказская здравница: Северо-Кавказское информационно-рекламное агентство, м/о, 32 с. — с. 19–30, перевод И. Бутова, А. Лавлинского.

1991 — Обмен услугами — сб. «Смерть есть сон», М.: Бобок (Альманах Бобок), 50 000 экз., 40 с. — с. 28–40, перевод И. Логинова

2001 — Гроссмейстеры — г. «Совершенно секретно», № 9 (136) — перевод Д. Павленко.

2005 — Очередь на убийство — ж. «Супер Триллер», № 27 (78), сентябрь, 81 000 экз., 64 с. — с. 49–54.

2011 — Со статистикой не поспоришь — ж. «Смена», № 9 — с. 90–97, перевод Д. Павленко.

Обмен любезностями.

Шахматисты.

26. Shatter Proof, 1960

1993 — Зыбкое доказательство — сб. «Когда «вдовушка» в руках маньяка», Минск: Беларусь (Серия детективов «Версия»), ISBN: 5-338-01092-5, 200 000 экз., т/о, 448 с. — с. 382–388, перевод С. Шпака.

1995 — Зыбкое доказательство — ж. «Искатель», № 6, 65 000 экз., 160 с. — с. 128–133, перевод С. Шпака, иллюстрации А. Адашева.

1995 — Веские аргументы — г. «Неделя», № 32 — с. 24–25, перевод В.Вебера, иллюстрация А. Пимошина.

2001 — И не подкопаешься — ж. «Искатель», № 5, 20 000 экз., 160 с. — с. 3–10, перевод X. Вернер, А. Шарова, иллюстрации А. Шахгелдяна.

2001 — И не подкопаешься — г. «Совершенно секретно», № 12 (151) — перевод X. Вернер, А. Шарова.

2011 — Не подкопаешься — г. «Тбилисская неделя», Тбилиси, № 49, 30 ноября — 6 декабря — с.29.

27. Sliver of Evidence, The, 1979

Зыбкая улика.

28. Taste for Murder, A, 1963

1992 — Вкус к убийству — сб. «Вкус к убийству», М.: Восхождение (Классика зарубежного детектива), ISBN: 5-85846-021-6, 200 000 экз., т/о, 352 с. — с. 248–252, перевод В. Акимова.

1992 — Вкус смерти — сб. «Дом ужасов», М: Рипол, Джокер, Молэксимп (HORROR), ISBN: 5-87012-004-2, 100 000 экз., т/о, 432 с. — с. 278–282, перевод Н. Переведенцевой.

1997 — Вкус смерти — ж. «Искатель», № 6, 45 000 экз., 160 с. — с. 153–156, перевод С. Шпака, иллюстрации Л. Насырова, И. Цыганкова, А. Шахгелдяна.

2003 — Ланч со смаком — г. «Совершенно секретно», № 6 (169) — перевод Ю. Преснякова, иллюстрация И. Гончарука.

2004 — Вкус убийства — сб. «Истории, рассказанные шёпотом. Из коллекции Альфреда Хичкока», М.: Росмэн-Пресс (Чёрная перчатка), ISBN: 5-353-01484-7, 5 000 экз., 256 с. — с. 234–239, перевод В. Бабкова.

Вкус к убийству — перевод С. Манукова.

29. Ten Minutes From Now, 1963

1975 — Ровно через десять минут — ж. «Сельская молодёжь», № 1, 1 200 000 экз., 64 с. — с. 56–61, перевод М. Загота, иллюстрации В. Терещенко.

1984 — Не позже чем через десять минут — ж. «Искатель», № 1, 275 000 экз., 130 с. — с. 117–128, перевод В. Ельникова, иллюстрации В. Чижикова.

2001 — Визит к мэру — г. «Совершенно секретно», № 1 (140).

2011 — Визит к мэру — г. «Тбилисская неделя», Тбилиси, № 42, 12–18 октября — с. 29–30.

Десять минут — перевод Л. Соколовой, А. Шарова.

30. Traveler's Check, 1962

1994 — Дорожный разговор — ж. «Крестьянка», № 8, перевод Э. Меленевской.

31. Twenty-two Cents a Day, 1966

1991 — Двадцать два цента в день — ж. «Кодры», № 7 — с. 192–197, перевод Г. Барбарова.

32. Upside Down World, 1962

1992 — Перевёрнутый мир — сб. «Вкус к убийству», М.: Восхождение (Классика зарубежного детектива), ISBN: 5-85846-021-6, 200 000 экз., т/о, 352 с. — с. 229–247, перевод В. Акимова.

1993 — Мир, перевёрнутый вверх дном — сб. «Погружение в ужас», М.: Крим-Пресс (Золотая корона), ISBN: 5-85701-005-5, 75 000 экз., т/о, 384 с. — с. 355–379, перевод А. Зубкова.

2013 — Перевёртыш — г. «Совершенно секретно», № 1 (284).

33. Way to Do It, 1980

1997 — Как это делается — ж. «Искатель», № 8, 40 000 экз., 160 с. — с. 147–155, перевод В. Вебера, иллюстрации А. Шахгелдяна.

2001 — Игра для дураков — г. «Совершенно секретно», № 9 (148). 2011- Игра для дураков — г. «Тбилисская неделя», Тбилиси, № 46, 9-15 ноября — с. 29.

34. Welcome to Му Prison, 1957

1976 — Добро пожаловать в тюрьму — ж. «Человек и закон», № 5, 3 330 000 экз., 144 с. — с. 138–143, перевод Ю. Рохлина, иллюстрации О. Теслера.

2006 — С гарантией на все сто — ж. «Супер Триллер», № 3 (90), январь, 81 000 экз., 64 с. — с. 33–38.

35. What Frightened You, Fred? 1958

1970 — Возвращение — г. «Литературная Россия», № 39 от 25.09. — с. 15, перевод Ф. Евгеньева, иллюстрация М. Ромадина.

1998 — Так хочет Тони Вандо — ж. «Вокруг света», № 5 — перевод Е. Факторовича.

36. Where the Finger Points, 1962

1990 — Перст судьбы — сб. «Перст судьбы», М.: Рос-Маркетинг (Амер. и англ, детектив), 100 000 экз., м/о, 80 с. — с. 28–45, перевод А. Василькова.

1990 — Перст судьбы — сб. «Из-за денег», Архангельск, изд. Д.П.И. (Детектив. Приключения. Интрига).

37. Who's Got the Lady? 1964

2011 — У кого «Знатная Дама»? — г. «Совершенно секретно», № 5 (264).

2011 — У кого «Знатная дама»? — г. «Головинский проспект», Тбилиси, № 22, 25–31 мая — с. 29–30.

Патрицианка.

38. With One Stone, 1967

2002 — Спаситель — сб. «Рука дьявола», М.: Вече (Альфред Хичкок. Коллекция ужасов), ISBN: 5-94538-127-6, 5 000 экз., т/о, 416 с. — с. 323–326, перевод Г. Доновского, М. Савеловой.

2006 — Спаситель — сб. «Могильщик», М.: Вече (Коллекция ужасов Альфреда Хичкока), ISBN: 5-9533-1155-9, 3 000 экз., т/о, 352 с. — перевод Г. Доновского, М. Савеловой.

39. You Can Trust Me, 1961

2002 — Доверчивая душа — сб. «Из моря», М.: Рипол Классик (Дом ужасов), ISBN: 5-7905-1277-1, 7 000 экз., т/о, 416 с. — с. 259–287, перевод И. Зивьевой.

Мне дорого ваше доверие — перевод В.Н. Кондратьева.

40.  ???

2001 – Капкан – ж. «Вокруг света», Киев, № 4 – с. 61-63, перевод Д. Павленко.

41.  ???

На почте.

42.  ???

Похищенный президент.

Ссылки

[1] Перевод: О. Виноградовой, Я. Виноградова

[2] Перевод И. Толмачёва

[3] Перевод Л. Шатовой

[4] Перевод: А. Шарова

[5] Перевод: О. Драчевской

[6] Перевод А. Шарова

[7] Перевод В. Бернацкой

[8] Перевод М. Загота

[9] Перевод: В. Н. Кондратьева

[10] Перевод В. Вебера

[11] IQ (Intelligence Quotient) — коэффициент умственного развития.

[12] Перевод Э. Меленевской

[13] Перевод А. Азарова

[14] По законодательству ряда штатов США для вынесения присяжными оправдательного или обвинительного вердикта требуется их единогласие.

[15] Перевод О. Виноградовой, Я. Виноградова

[16] Перевод С. Манукова

[17] Перевод С. Белостоцких

[18] Перевод А Шарова

[19] Перевод О. Виноградовой, Я. Виноградова

[20] Перевод X. Вернер, А. Шарова

[21] Перевод Ю. Преснякова

[22] Перевод Л. Соколовой, А. Шарова

[23] Перевод Э. Меленевской

[24] Перевод Г. Барбарова

[25] Перевод А. Зубкова

[26] Перевод Ю. Рохлина

[27] Перевод Е. Факторовича

[28] Перевод А. Василькова

[29] Перевод Г. Доновского, М. Савёловой

[30] Перевод В. Кондратьева

[31] Статья размещена на сайте impossible-crimes.ru пользователем Igorei

[32] «Подвиг» № 2, 2004

Содержание