Она резко обернулась – и упала бы, если бы Генри не подхватил ее. Он кинулся к ней с поразившей ее быстротой, уронил банку с кофе и газету, которые держал в руках.

Осторожно прислонив Гиту к стенке дровяного сарая, он посмотрел на нее сверху вниз. Его дыхание даже не участилось.

– Вы меня напугали, – прошептала она, чувствуя, что еще никогда в жизни не ощущала так остро близость сильного мужского тела и тепло рук, все еще держащих ее за плечи.

– Простите, – пробормотал он, не отрывая глаз от ее порозовевшего лица.

– Но что вы здесь делаете? – судорожно глотнув, прерывисто выдохнула она. – Вы же сами сказали, что мы поговорим, когда я вернусь в Лондон!

– В самом деле?

– Да! Надеюсь, вы не собираетесь поселиться в этом коттедже? – в ужасе спросила Гита.

– Не собираюсь?..

– Нет! – простонала Гита в отчаянии. Как могла она так попасться!

Он легко, насмешливо улыбнулся.

– Нет, – согласился он, – я остановился в усадьбе.

– Где? – прошептала она.

Он указал в сторону старого поместья на холме.

– Только не говорите, что вы еще не успели его увидеть! – поддразнил он ее.

– Ну, да… нет… То есть я знаю, что здесь есть старое поместье, но я не подходила к нему близко. Я не знала, что там кто-то живет.

– Я живу. Со вчерашнего вечера.

– Вы?

– Да. Но имейте в виду: я не даю соседям молоко или сахар взаймы, – предупредил он.

– Генри!

Он улыбнулся, а затем медленно отвел прядку влажных волос с ее лба.

От прикосновения его пальцев Гиту невольно пробила дрожь.

– Почему не было слышно вашей машины?

– Я не стал заводить машину. От деревни просто прошел пешком.

– Прошел пешком? Но это четыре мили!

– Восемь, – поправил он, – четыре мили до деревни и четыре мили до деревни сюда.

Должно быть, он в отличной физической форме, подумала она, продолжая глядеть, словно загипнотизированная, в его серые глаза. Но он не сказал, что тоже собирается сюда приехать!

Все еще встревоженная, с громко бьющимся сердцем, не в состоянии отодвинуться, не в состоянии хоть что-нибудь сделать, она смотрела на него. Старые джинсы, старая рубашка, ни пальто, ни куртки. Но даже в такой простой одежде он выглядел элегантным. Заставляющим осознать, что она вспотевшая, неприбранная, взлохмаченная.

– Чем это вы занимались? – спросил он мягко.

– Занималась?

– Ну да.

– О, пилила дрова. Согласно инструкции Синди, мне надлежит следить, чтобы в поленнице всегда было достаточно дров.

– Ага, – медленно произнес он.

– Вы от меня такого не ожидали?

– Не ожидал, что вы сможете, – поправил он после маленькой паузы.

Понимая, что он наверняка заметил, как неровно, прерывисто она дышит, Гита попыталась изобразить беззаботность, но безуспешно.

– Я умею делать много разных вещей.

– Да, – протянул он негромко, – готов поверить, что так оно и есть. Бросьте пилу.

И пила послушно вывалилась из ее внезапно онемевших пальцев.

– И полено.

Она едва расслышала негромкий удар полена о землю, так, как ее уши наполнил громкий пульсирующий гул крови.

– Я вся потная, – выдавила она глухо.

Он ничего не ответил, просто перевел взгляд на ее губы – и она вдруг ощутила страшную слабость.

– Я виделась с Синди, – пролепетала она непослушными губами.

– Здесь?

– Что? Нет. В то утро, когда уезжала. Я подвезла ее до аэропорта.

– Как мило с вашей стороны, – отсутствующе пробормотал он, не отрывая взгляда от ее рта.

– Ну, да.

Он еле заметно улыбнулся, протянул руку и начал медленно, как гипнотизер, поглаживать ее нижнюю губу кончиком большого пальца.

– Генри…

– Помолчите.

Внезапно он прильнул к ней всем телом, а она, тупо глядя на его шею, чувствуя, что сердце стучит, как отбойный молоток, пробормотала что-то невнятное, скорее чувствуя, чем, слыша, как скрипнула деревянная стена за ее спиной от возросшего давления на нее двух тел.

И затем он поцеловал ее. Опустив голову, нашел ее губы и медленно поцеловал, наслаждаясь их вкусом.

Вцепившись пальцами в его рубашку, Гита вздрогнула и невольно всхлипнула.

Оторвавшись от нее, он заглянул ей в лицо; глаза его вдруг приобрели странное, чуть ли не сонное выражение.

– Удивлены? – мягко спросил он.

Отвернувшись, она судорожно кивнула.

– Думали, это будет неприятно?

– Неприятно? – как в тумане переспросила она. – Нет, не думала. – И, едва осознавая, что говорит, спросила: – А вы?

– Я-то был уверен, что будет замечательно.

Она бросила на него взгляд и тут же быстро отвела глаза.

– Уверены? – прошептала она.

– Да.

– Но вы же так мало меня знаете!

– О, я думаю, что знаю.

Генри вытянул ее рубашку из джинсов, положил теплые ладони на ее талию, и она лихорадочно глотнула воздуха. И забыла выдохнуть обратно.

– Вы вся дрожите.

– Да, – простонала она. – Вы заставляете меня нервничать.

– Я знаю. Поцелуйте меня.

В ее животе что-то болезненно дрогнуло, глаза в панике расширились, и, тщательно избегая смотреть на него, она умоляюще прошептала:

– Генри…

– Ты знала, что так будет. С самой первой секунды ты это знала. Так что прекрати играть в эти игры. Прекрати строить из себя недотрогу. Поцелуй меня.

– Я не хотела… не могла… О Господи…

Все еще цепляясь за мягкую ткань рубашки на его груди, чувствуя, что не в силах разнять пальцы, она задрожала, подняла глаза на его губы – и слабый стон сорвался с ее уст.

– О, Генри, ты хоть понимаешь, что со мной сейчас происходит?

– Да.

Я ведь не такая, подумала она в полной растерянности. Не такая скованная. Не такая робкая. Но ей действительно хотелось его поцеловать. Хотелось раствориться в его объятиях, вообще полностью раствориться в нем. Хотелось ощутить то, чего она никогда еще не ощущала. Хотелось почувствовать эти великолепные губы на своих губах.

Невольно приоткрыв рот от нетерпения, Гита медленно качнулась в его сторону, прижалась к нему всем телом и коснулась его рта своими губами.

Чувствуя себя непривычно и странно, она медленно, поддаваясь какому-то инстинкту, потерлась о него своим телом. Разжав, наконец, пальцы, она подняла руки, скользнула ладонями по его шее, затылку, с наслаждением запустила пальцы в его шелковистые волосы, погладила голову. Ее груди прижались к его груди, и соски, уже тугие и твердые под тканью рубашки, заныли от нетерпения. Прижимаясь к нему все теснее, понимая, что возбуждение охватывает все ее тело, она почувствовала его сильные бедра и осознала, что уже хочет большего.

Он с готовностью отозвался на ласки и прижался бедрами к ее бедрам. Крепко и интимно.

Ослабевшая, загипнотизированная, возбужденная, окутанная его теплом, его силой, не чувствуя холодного ветра, что дул с холма, не слыша ни отдаленного блеяния овец, ни пения птиц, она целовала его и позволяла целовать себя, прижималась все теснее и теснее. Нетерпение и желание властно заявляли о себе. Она наслаждалась теплом и ноющим, необъяснимо томительным ощущением внутри себя. По ее спине побежала дрожь.

Руки Генри скользнули к ее спине, он прижимал ее к себе до тех, пор, пока она не ощутила его растущее возбуждение.

– Сними это, – хрипло сказал он, не отрывая рта от ее губ.

В полуобморочном состоянии она непонимающе взглянула ему в глаза.

– Что снять?

– Рубашку. Сними ее.

– Но я не надела…

– Я знаю.

Охваченная нерешительностью, она только чуть поежилась, и он сам разжал объятия и начал расстегивать пуговицы на ее груди. Он не торопился, хотя и был охвачен возбуждением, и его дыхание участилось. Не обращая внимания на ее слабые протесты и неискренние попытки остановить его, он расстегнул последнюю пуговицу.

Гита вцепилась в свою рубашку, удерживая ее полы на груди. Он мягко попробовал разнять ее руки.

Глядя в его глаза и дерзко, и испуганно, она спросила нетвердым голосом:

– Утонченный, элегантный Генри намерен предаться любви у дровяного сарая?

– Почему бы и нет? У каждого из нас есть свои фантазии. – Его голос звучал скучающе.

– Новые фантазии?

– Да. – Не отрывая взгляда от ее лица, он взялся за полы ее рубашки и широко распахнул их на груди Гиты.

Затем опустил взгляд ниже, а она, с безумно колотящимся сердцем, чувствуя прохладу на обнаженных сосках, судорожно вздохнула. И тут неожиданно с дороги раздался чей-то голос:

– Генри!

Все его тело словно застыло. Откинув назад голову, он закрыл глаза, глубоко втянул в себя воздух и медленно выдохнул.

– Генри!

Аккуратно прикрыв ее обнаженную грудь полами рубашки, он повернулся и пошел прочь.

Вся, дрожа, прислонившись к стенке сарая, Гита заставила себя несколько раз глубоко вздохнуть и торопливо принялась застегивать пуговицы. Мучаясь от напряжения, раздражения и страсти, раздирающей ее изнутри, она никак не могла взять в толк, как же она позволила себе то, что только что произошло между ними. Легко можно было представить, как развивались бы события, не окликни его кто-то посторонний. И при этой мысли она снова почувствовала волнение. Не было бы ни возражений, ни отказа с ее стороны – Гита знала это твердо. Потому что она тоже его хотела.

Поежившись, не понимая, что творится в ее душе, Гита побрела прочь. Поднялась к деревьям, растущим на холме, и пошла дальше. Увидев поваленное дерево, она опустилась на него так, словно силы разом покинули ее, и спрятала лицо в ладонях. Она ощущала себя усталой, липкой и не совсем здоровой.

Когда Генри оказался рядом, она сразу это поняла. Ни звуком, ни каким-либо другим образом он не дал о себе знать, но она сразу почувствовала его присутствие.

– Кто это был? – спросила Гита, не в силах сдержать любопытство. Он не ответил, и она повернула голову: он стоял, опершись плечами о ствол дерева, в нескольких метрах от нее. – Вы напугали меня, – прошептала она. – Обычно встречаешь человека, он тебе нравится, потом вы знакомитесь поближе, все это происходит постепенно, медленно. Не так, как сейчас. Не так неистово. Я не знаю, как мне вести себя с вами, Генри.

Он криво улыбнулся.

– Я не уверен, что сам знаю, как мне себя вести.

– Не понимаю…

Он подошел к ней и уселся рядом на поваленное дерево.

– Вы стали чем-то вроде наваждения, мисс Джеймс. С того самого момента, когда Люсинда сказала мне, кто вы такая, я словно… словно околдован. Смотрю на ваше лицо на рекламных щитах, на экране телевизора и называю себя круглым дураком. Потом я как-то увидел вас в книжном магазине…

– Но вы же не смотрели…

– Смотрел.

– Но вы сказали…

– Да. А потом я увидел вас в студии и понял, что мне не удастся избавиться от своих чувств к вам.

– Но я совсем не такая, какой кажусь на рекламных плакатах, – напомнила она в растерянности.

– Нет, вы возбуждающая и агрессивная…

– Я совсем не агрессивна, – возразила она. Генри приподнял одну бровь, и она покраснела. – Во всяком случае, обычно! Просто последние несколько месяцев, оказались для меня слишком стрессовыми. – И я совсем не та женщина, какую видят в рекламном телевизионном ролике…

– Передо мною вы, – сказал он негромко, – а вовсе не «та женщина».

– Нет, не я! Я совсем не такая!

– В самом деле? Тогда почему ваши глаза обещают то, что отрицает ваше тело?

– Они ничего не обещают! – воскликнула Гита.

– Нет, обещают. Я смотрю на вас, и я вас хочу. Это очень просто. Это очень сложно. И даже если не смотрю, я все равно вас хочу. Так же, как вы меня. Вы ведь хотите, не так ли? – спросил он мягко.

– Я не знаю… Я не очень хорошо себя чувствую.

– Из-за меня?

– Нет… Наверное, я что-нибудь съела. Я чувствую себя… больной и разбитой. – Наклонив голову, она с трудом сглотнула и уткнулась лбом в колени.

– Обычно я произвожу на женщин совершенно иной эффект, – протянул он, и она слабо усмехнулась.

– Да уж, – согласилась она. – Скорее всего, не такой. Та девушка в студии, потом Дженни…

Он дотронулся до ее лба и нахмурился.

– Вставайте, я отведу вас домой.

Он помог ей подняться на ноги и обнял одной рукой для поддержки.

– Вы можете идти?

Она понятия не имела. И он выглядел не слишком озабоченным. Скорее отстраненным и вежливым.

– Мы идем не туда, куда надо, – запротестовала она несколько минут спустя.

– Все правильно, – сказал он.

Сильно занервничав, она остановилась и посмотрела на него.

– Я вовсе не хочу идти к вам домой.

– Но ведь именно там мы исполним свои желания.

– Я не могу иметь с вами никаких отношений, – слабо воспротивилась она. – Я не имею права, пока не закончится мой контракт с «Верлейн». В договоре есть пункты…

– Но кто об этом узнает?

– Я.

Глядя сверху вниз на ее обеспокоенное лицо, он протянул руку и провел кончиками пальцев по ее носику, по ее губам.

– Насколько я понимаю, в договоре есть пункты о недопустимости разглашения близких отношений, о необходимости быть сдержанной, не давать повода для сплетен, но нет такого пункта, который запрещал бы вам иметь связь с мужчиной. Я немного знаю о контрактах, Гита, и могу быть очень осторожным. Идем.

В его власти над ней было что-то гипнотическое; больше она не протестовала, а позволила ему отвести себя к поместью. Но всю дорогу продолжала размышлять об этой власти, и тревога не покидала ее.

Мельком она глянула на его профиль, в надежде уловить какое-нибудь более мягкое, нежное выражение в его лице, но ничего не обнаружила. Он казался почти суровым. Неприступным. Совсем не так, как должен выглядеть влюбленный мужчина. Отведя от него глаза, она стала смотреть на дорогу, на усадьбу, видневшуюся вдалеке. С расстояния она казалась настоящими руинами. Старыми развалинами. А вблизи старинное поместье выглядело по-своему привлекательным.

Все еще ощущая дурноту, она прошептала, пораженная:

– Как давно оно было построено?

– Строительство начали еще в 1241 году, – произнес он небрежно. – Думаю, его так и не закончили, хотя, насколько мне известно, первоначальный владелец получил право на возведение зубчатой стены вокруг дома в 1291-м.

– Зубчатая стена, ну да, конечно, – слабо кивнула она, и он улыбнулся.

– Но, как видишь, ее так и не возвели, а если и возвели, то она, скорее всего, развалилась. В семнадцатом веке здание было перестроено, с тех самых пор мы его постоянно достраиваем и перестраиваем.

Ну конечно, почему бы им этого не делать? Он же принадлежит к совершенно иному миру, не так ли? Богат ли он? Впрочем, это не имело для нее никакого значения.

– Сколько лет живет здесь твое семейство?

– Начиная с тысяча семьсот какого-то.

Она подозревала, что на самом деле он знает точную дату. Может быть, это некая игра? И отсутствие хвастовства. И нарочитая небрежность.

– Моя семья жила в своем доме около семи лет, – пробормотала она. – У нашего дома тоже не было зубчатой стены. Впрочем, я думаю, что и прав на ее возведение у нас тоже не было.

Он остановился, посмотрел на нее и усмехнулся. Гита кисло улыбнулась в ответ.

– Но у вашего дома наверняка не обваливались сточные желоба, не крошилась кирпичная кладка, да и водопроводная система вряд ли была настолько плоха, чтобы доводить до слез цивилизованного человека, не так ли?

– Да, такого там не было, – согласилась она.

– Тебе все еще нехорошо?

– Чуть-чуть. Скорее всего, это просто приступ паники.

В его серых глазах огоньком сверкнуло удивление. Они прошли еще несколько метров, и по изрытой дороге Генри провел ее во двор поместья.

По пути она увидела полуразвалившиеся конюшни.

– Там стоит трактор, – коротко сказал он.

Потом покосившуюся оранжерею.

– Дожидается ремонта, – пробормотал он.

Девушка споткнулась о разбитый булыжник, метнула на Генри косой взгляд, и он посмотрел на нее с невинным выражением простачка.

Вдруг в доме завыла собака. Завыла горестно и протяжно.

– Собака Баскервилей, – вырвалось у Гиты, и она слегка передернула плечами.

Вой сменился возбужденным лаем, и она вдруг подумала о том, что судьба каждого человека, возможно, действительно предопределена заранее. В тот самый день, когда она родилась, в небесной книге судеб, вероятно, была расписана вся ее будущая жизнь. И то, что в такой-то день такого-то года она встретится с Генри Шелдрэйком. И то, что вскоре после знакомства она позволит отвести себя к нему домой. И соблазнить.

– У тебя вид испуганной девочки.

– Но я и вправду напугана! – воскликнула она. Он только улыбнулся и открыл дверь черного хода дома, оставленную незапертой.

– Красть все равно нечего, – объяснил он с непроницаемым лицом.

Проведя ее через нагромождение резиновых сапог и садовых инструментов, он поднял упавшую с вешалки куртку и открыл еще одну дверь, ведущую в кухню.

– Не бойся, собаки тебя не тронут.

Она остановилась и посмотрела на него.

– Собаки? Во множественном числе?

– Их две. Моя семья уехала на несколько дней.

– Семья… это кто?

– Моя мать и ее муж, то есть мой отчим.

– И ты живешь здесь и кормишь собак?

– Да. – И соблазняю соседку, казалось, говорило выражение его глаз.

Жарко вспыхнув, она проследовала за ним на кухню. И собаки тут же умолкли.

Застыв на месте, она посмотрела на двух сидящих посередине комнаты псов – навострившую уши, черную немецкую овчарку, явно не чистопородную, но с выражением армейского сержанта на посту, бдительного и готового к отпору, и другую собаку, похожую на колли, которая была взволнована и возбуждена.

– Они, кажется, провинились, – пробормотала Гита.

– Скорее всего, что-нибудь натворили с мебелью.

Он щелкнул пальцами. Овчарка тут же легла, а колли кинулась к Генри и, бешено виляя хвостом, завертелась вокруг его ног в ожидании ласки. Гита засмеялась.

Он посмотрел на девушку оценивающим взглядом серых глаз, прикрытых тяжелыми веками, и она снова порозовела.

– Можешь получить чашку чая без молока и сахара, – проговорил он неторопливо. – Или чашку кофе без молока и сахара.

– Твоя банка с кофе до сих пор валяется в кустах, – напомнила она.

– Значит, увы, кофе отменяется.

– И ты не даешь взаймы молоко и сахар потому, что их у тебя нет?

– Именно. Мне нужно покормить псов и вывести их на прогулку. Ты хочешь есть?

Она отрицательно качнула головой.

– А пить?

– Стакана воды будет достаточно.

Он кивнул, вынул бутылку минеральной воды из холодильника и передал ее Гите.

– Чувствуй себя как дома. Если хочешь, можешь принять душ. Первая комната, как поднимешься по лестнице. Гостиная – за этой дверью.

Ощущая неловкость, смущение, растерянность, Гита, нервничая, прошла в гостиную, отличающуюся старомодным великолепием. Все здесь было для удобства, не для стиля. Все было древним. Телевизор в углу комнаты казался совершенно неуместным, словно пришелец из другого мира. Огонь в большом камине почти угас, и она подошла, подкинула в него еще поленьев и пошевелила тлеющие угли кочергой. Множество фотографий в рамках украшали каминную полку, рояль – каждую поверхность, как показалось Гите. Огромная комната – но какая заполненная, какая уютная!

Опустившись без сил на мягкий диван, она смотрела на огонь и пила воду. Почему он хочет, чтобы она приняла душ? Потому, что собирается продолжить то, чем занимался с ней у сарая, прежде чем кто-то его позвал? Иди домой, Гита, сказал ей тихий внутренний голос. Когда он поведет собак на прогулку, уходи домой. Возвращайся к себе в коттедж.

Но она хотела его. Хотела со жгучим нетерпением, какого никогда до этого не испытывала. Хотела ощущать его внутри себя, и при одной мысли об этом все ее тело охватил огонь. Но это не было любовью или даже симпатией. Просто – животным желанием. Влечением. Она не знала этого мужчину, так же как и он не знал ее. Она не была девственницей, но никогда раньше не чувствовала ничего подобного. Она была не готова. Но все равно хотела его.

С глубоким, тревожным вздохом она завинтила крышку бутылки, поднялась с дивана, удостоверилась, что защитный экран надежно предохраняет ярко запылавший огонь в камине, и решительно вышла из дома.

Что он подумает, когда увидит, что она ушла? Ничего. Скорее всего, ничего. Но, даже оказавшись в коттедже, она ощущала себя взволнованной, неуверенной. Сделав себе чашку чая, она отправилась наверх принять душ. После душа, переодевшись в теплый махровый халат, она вошла в спальню – и увидела Генри.

Пораженная, настороженная, с гулко застучавшим сердцем, она, молча растерянно смотрела на него.

А он – на нее.

– Значит, ты убежала.

– Я…

– Иди сюда, – мягко приказал он.

Не трогаясь с места, она лишь покачала головой.

С неподвижным, бесстрастным лицом он направился к ней.

– Как ты себя чувствуешь?

– Гораздо л-лучше, благодарю, – нервно проговорила она.

– Почему так официально?

– Генри…

– Шшш. Ты слишком много говоришь.

Протянув к ней руки, он мягко привлек Гиту к себе и посмотрел в ее взволнованное лицо.

– Я хочу тебя, – просто сказал он. Развязав узел ее пояса, он скользнул ладонями внутрь, прижал к себе теплое, еще чуть влажное после душа тело и заметил в ее глазах огонек смятения, сомнений, страха. – Ты меня возбуждаешь, – негромко сказал он. – Сама мысль о тебе возбуждает меня. Я видел, как ты, словно воришка, убегала из поместья. Я мечтал увидеть тебя обнаженной и смотреть в эти поразительно прекрасные глаза, в которых отражается каждая твоя мысль, каждое чувство. Сними с меня одежду, Гита.

Разгоряченная, одурманенная, она слабо запротестовала и попробовала отстраниться.

– Генри…

– Твое тело такое теплое, мягкое, гибкое, и я хочу чувствовать его своей кожей, а не одеждой.

– Генри, но мы совсем не знаем друг друга!

– Не знаем, – согласился он, продолжая смотреть в ее удивительные глаза. – Но не думай, что я неразборчив, я вообще не большой охотник до женщин. Честно говоря, – добавил он с прохладной неторопливостью, – уже довольно долгое время я прекрасно обходился без них. Но иногда на моем пути появляется женщина, которая мне интересна. Женщина, которая меня волнует. Так, как волнуешь ты. И я хочу предаться с тобой любви. Сейчас. И ты тоже этого хочешь. Ведь так?

– Я не знаю, – призналась она слабо, но все ее тело словно таяло в его объятиях, пронизанное непреодолимым желанием. – Ты заставляешь меня испытывать неведомые мне чувства. Твой голос такой мягкий, он меня гипнотизирует, и я веду себя так, как никогда не поступала до этого. Ты заставляешь ощущать себя особенной и желанной. И глупой.

– Правда?

– Да.

– А ты знаешь, каким заставляешь чувствовать меня?

Она помотала головой.

– Потерявшим контроль над собой. Раздень меня, Гита, – сказал он, и в его голосе зазвучали хриплые, более теплые, просящие нотки. – Расстегни одну пуговицу, затем другую, потом пояс, молнию. Я успел наспех принять душ, – добавил он с волнующей улыбкой. – Ты употребляешь таблетки?

Она кивнула.

– И ты хочешь этого так же сильно, как хочу я, да? Скажи, хочешь?

– Да, – прошептала она.

Прерывисто дыша, ощущая себя слабой и словно бескостной, она перевела взгляд на его верхнюю пуговицу, и ее руки поднялись, чтобы подчиниться приказу. Расстегнуть одну пуговицу за другой.

– Приятно видеть, что ты далеко не так спокоен, как кажешься, – пробормотала она, дрожа. – Твое сердце стучит как сумасшедшее.

– Да, – согласился он, касаясь губами ее лба, ее волос. – Ты пахнешь дымом.

– Это от огня в камине.

– Я знаю.

Все мускулы его тела напряглись. И ее тоже.

Расстегнув последнюю пуговицу, она вытянула его рубашку наружу, посмотрела на грудь, судорожно перевела дыхание и прижалась к нему своей обнаженной грудью. Подняв голову, она заглянула в его глаза, взялась за пряжку пояса и почувствовала его легкий вздох, когда ее пальцы нечаянно коснулись его живота.

– Нарочито медленно, Гита? – спросил он глухо. – Или ты просто напугана?

– Не напугана, – возразила Гита, – просто… О Господи, Генри, – выдохнула она, – между нами все происходит слишком быстро! И я тебя даже не знаю.

– Притворись, будто знаешь, – прошептал он. – Притворись, будто мы любовники уже очень долгое время. Ты хочешь, чтобы я предохранялся?

Что же ответить? – подумала Гита как в бреду. Она понятия не имела.

– Хочешь или нет? – мягко настаивал он. – Сколько мужчин у тебя было, Гита?

– Один, – сказала она нетвердо. – Два года тому назад. Сейчас он женат, – добавила она непонятно зачем. – У него маленькая дочка.

Ее груди ныли, в животе поднималась тянущая боль, голова горела как в огне. Подняв глаза и встретившись с ним взглядом, она не знала, что должна еще сказать.

– Теперь молнию, – подбодрил он ее.

Не отрывая от него взгляда, она нащупала язычок молнии на его брюках, быстро потянула его вниз, и сила земного притяжения сама завершила ее действия. Он сбросил ботинки, откинул ногой брюки и вновь притянул ее к себе.

Тихо охнув, с расширенными глазами, она ощутила силу его возбуждения и в последний раз попробовала призвать на помощь свой здравый смысл

– Генри…

Не обращая внимания на мольбу Гиты, он запустил руку в ее пышные волосы, властно приподнял лицо девушки и прижался губами к ее губам. На этот раз не мягко, а жадно, требовательно, и его сердце бешено забилось у ее груди.

Генри целовал ее со страстью, на которую, казалось, был неспособен. Он гладил ее спину, талию, ягодицы горячими ладонями, и, вдохновленная силой его желания, она сама обвила руками его шею, прижалась к нему и ответила на поцелуй с лихорадочной жаждой, о которой никогда даже не подозревала.

Но вот ее руки скользнули по мускулистой спине, и она коснулась ладонями краешка черных плавок, проникла большими пальцами за резинку и медленно потянула плавки вниз так, словно была опытной женщиной, привыкшей, к такого рода действиям, то есть той, кем она не была. «Притворись, будто мы любовники уже долгое время», – сказал он. И она сама этого хотела. Хотела быть опытной. Хотела делать все правильно.

Когда его возбужденная плоть прикоснулась к ее обнаженной коже, Гита судорожно выдохнула, отдернула свои губы от его рта, задержала дыхание в груди, и он положил одну ладонь на ее затылок, другую на ягодицы, прижал ее, неподвижную, к себе и заглянул в глаза. И молчание, ожидание, казалось, продолжались до бесконечности. Стоило ей подавить в себе последнее легкое сопротивление, как он слегка потерся своим телом о нее.

– Мир был создан для этого, – сказал он хрипло, продолжая смотреть ей в глаза и прижимать к себе.

И она не смогла ответить ни слова. Только крепко сжала руками его плечи, цепляясь за него. Онемевшая, потерявшая рассудок…

Его ладонь соскользнула с затылка Гиты и присоединилась к другой; он приподнял ее так, что ноги ее оторвались от пола, и устроил в позиции, которая потрясла Гиту своей откровенной интимностью.

Ничего, не слыша, без малейших мыслей в голове, загипнотизированная его серебристыми глазами, она обвила ногами его талию. Он легко скользнул внутрь ее, и она слабо охнула, скованная его объятиями.

– О, Генри…

– Да, – согласился он. – Поцелуй меня.

Она посмотрела на его рот, на полураскрытые губы, застонала, коснулась его губ своими, ощущая, как тела их реагируют на каждое новое движение, на новую близость, и он мягко опустил ее на постель. И слился с ее телом с такой сладостной агрессией, что она чуть не лишилась сознания.

Яростно, неистово, так, что это казалось почти сражением с целью достигнуть наивысшей точки, преодолеть последний барьер, дрожа в упоенье этой битвы, они достигли пика блаженства вместе, крепко цепляясь друг за друга.

Зажмурив глаза, она, не желая отпускать его, судорожно втягивала воздух в свои опустевшие вдруг легкие.

Он пошевелился, устроился поудобнее рядом с ней, приподнялся на локте и легонько подул на ее сомкнутые веки.

– Гита…

Она отчаянно помотала головой. Отказываясь смотреть на него, она упорно молчала; но вот он погладил ее напряженные, чувствительные груди, дотронулся до твердых их кончиков. Гита открыла глаза и встретила его взгляд.

– Ты же не будешь спрашивать, удовлетворен ли я, не будешь? – спросил он.

И не дождался ответа. Без любви, без привязанности все действо казалось ей унижающим. Он любит ее не больше, чем она его. Это слишком по плотски, слишком примитивно.

– Не спрашивай, что будет дальше, – продолжал он тем же мягким, тягучим голосом. – Потому что я собираюсь тебе показать.

И показал.

Гита не могла, да и не хотела его останавливать. Требования и позывы собственного тела держали ее в плену. Он смог заставить ее кровь петь, смог вызвать в ней ощущения, о существовании которых она даже не подозревала. И она, кажется, отвечала ему тем же. Она понятия не имела, что любви можно предаваться так долго. По своей неопытности Гита полагала, что дело уже сделано, теперь нужно пить чай, вести беседу…

Он касался ее с нежностью, почти с благоговением, изучал каждый сантиметр ее тела, но не любовь светилась в его глазах. Это было желание. И почти невероятное поглощение ею, Гитой.

Поразительно искусный любовник, в последующие два дня он научил ее наслаждаться ощущениями, о которых она до этого знала только из книг. И она стала желать этих ощущений, как наркотиков. Но порой ее вдруг охватывал стыд.

Когда его не было с ней – когда ему нужно было вернуться в поместье, чтобы переодеться, накормить и выгулять собак, прочитать хоть несколько страниц рукописей, которые он привез с собой, – она приходила в себя и испытывала ужас от своего поведения. Но когда его отсутствие затягивалось, она начинала дергаться, чувствовала себя брошенной, опустошенной. И ненавидела себя. Ненавидела эту зависимость. Он командовал, хотя и мягко, а она подчинялась. С готовностью. А подчинится ли он ей, если она попробует командовать? – размышляла Гита, оставаясь в одиночестве.

Что за рабская преданность, думала она вяло, раньше никогда бы не поверила, что способна на такое. Между мужчиной и женщиной должны быть улыбки, нежность и… любовь. Но здесь ничего этого не было. Несмотря на интимную близость, какая-то часть его все равно оставалась для нее наглухо закрытой. Впрочем, это было взаимно.

Когда в очередной раз он вошел на кухню с едва заметной улыбкой на лице и вопросительным выражением в серых глазах, Гита строго взглянула на него.

Он выжидающе приподнял бровь.

– Чего же ты все-таки хочешь от меня, Генри? – спросила она прямо. – В конечном итоге, я имею в виду?

Опершись о шкафчик, Генри сложил на груди руки и посмотрел ей в лицо.

– Я об этом не думал, – ответил он с такой же прямотой. – А чего от меня хочешь ты?

– Не знаю, – призналась она. – Я даже не знаю, нравишься ли ты мне. Я тебя вообще не знаю.

– Поговорим начистоту? – спросил он мягко. Оторвавшись от шкафчика, он подошел к столу и уселся за него. – Кофе?

Автоматически направившись к чайнику, Гита внезапно остановилась.

– Нет. Сделай сам, – неприязненно сказала она. – Ты приказываешь, а я подчиняюсь, но я не хочу, чтобы все было так!

– А чего же ты хочешь? – спросил он все так же мягко, все так же ровно.

– Не знаю!

Он улыбнулся, встал из-за стола, подошел к чайнику и включил его.

– Ты даже не проверил, есть ли в нем вода, – пробормотала она сварливо.

Бросив на нее насмешливый взгляд, он приподнял чайник, потряс его и поставил на место.

С раздраженным возгласом она уселась за стол и уткнулась подбородком в сложенные руки.

– Кофе? – мягко поинтересовался он.

– Да.

– Пожалуйста, – напомнил он.

– Пожалуйста. Не очень крепкий.

Он улыбнулся, потом занялся приготовлением кофе и вскоре поставил перед ней полную чашку. Затем он тоже сел за стол со своей чашкой и посмотрел на нее.

– Есть еще приказания, Гита?

– Пока все, – проворчала она.

Он продолжал наблюдать за ней неподвижными глазами.

– Ожидаешь признаний в вечной, неумирающей любви?

– Нет.

– Но ты не хотела бы чувствовать себя использованной, не так ли?

– Не то чтобы использованной, если быть точной, – вздохнула она. – Я хотела бы чувствовать себя ценимой. А я чувствую себя немного униженной. Словно у меня нет своих собственной воли, нет мозгов.

– Но при этом ты вовсе не желаешь прекратить наши отношения. В этом вся проблема, не так ли?

Взволнованная, несчастная, она обхватила ладонями свою чашку, затем подняла на него глаза.

– Да. Между нами нет смеха, нет шуток, нет счастья. А так не должно быть! Или должно?

– Нет, – согласился он. – Я еще ни разу не видел, чтобы ты смеялась.

Но и сам он либо занимался с ней любовью, либо ввергал ее в замешательство – и ничего кроме этого.

– Я вообще мало смеюсь, – произнес он с мягкой улыбкой. – Расскажи мне о своей работе в авиакомпании. О том, каково быть стюардессой. О привлекательных пилотах.

Гита фыркнула.

– Твой единственный возлюбленный был пилотом?

Она помотала головой.

– Большинство летчиков – женатые люди.

– Но это не мешает им заводить интрижки.

– Да, не мешает, – согласилась она, припомнив, что некоторые из них откровенно изменяли своим женам. – Но мы обычно не очень общались с пилотами – вне работы.

– И ни один из них тебе не нравился, Гита?

– Нет, – коротко ответила она.

– А когда ты стала знаменитой, они начали тебя немного побаиваться.

Удивленная, она посмотрела на него.

– Не говори ерунды. Я всего лишь появилась в рекламной кампании тех же авиалиний.

– И только? Но тебе выпала редкая возможность сделать себе имя.

– Да, однако, все получилось вовсе не так, как я хотела.

– В самом деле? – спросил он с легкой насмешкой в голосе.

– Да! Ты, очевидно, полагаешь, что я поступила расчетливо, а это совсем не так. Все произошло совершенно случайно. Они опросили всех стюардесс, кто хотел бы принять участие в пробах, так как они желали увидеть на экране одну из своих сотрудниц, а не какую-нибудь профессиональную модель.

– Значит, ты приняла участие в этих пробах? – мягко поддразнил он. – Наверное, стояла в очереди самой первой?

– Нет! Я вовсе не хотела стать моделью, я была вполне довольна своей работой. – Слегка нахмурившись, она продолжала: – В твоем представлении я все распланировала, этак нагло, цинично… Но я совсем не такая, Генри. Мне не очень-то нравится быть центром внимания.

– Но если ты не принимала участия в пробах, как же тебе удалось стать самой красивой девушкой авиалинии?

– Потому что я случайно попала в кадр, когда они снимали внешний вид самолета! А я и понятия не имела, что где-то рядом находится оператор с камерой.

– Преднамеренная случайность?

– Нет! Почему ты так упорно отказываешься мне верить? Неужели я действительно кажусь такой расчетливой?

– Нет, не кажешься, – признал он, но уверенности в его голосе не было. – А потом?

Она пожала плечами.

– А потом они просмотрели запись и «открыли» меня, – сказала Гита с искренним смущением. – Но, увидев меня воочию и сравнив с той, что в фильме, решили, что я все же не подхожу, и отстали. Найди они достойную модель, обо мне бы вообще не вспомнили. Но никого подходящего найти не удалось, и тогда они снова сняли меня – но в этот раз я уже знала, что меня снимают, – и сразу попросили стать лицом рекламной кампании. Я отказалась. Тогда поговорить со мной пришел сам главный босс. Я все равно не хотела сниматься, но он заявил мне, что таков мой долг служащей авиалинии. Пришлось согласиться.

– А потом косметический гигант «Верлейн» увидел тот рекламный ролик и возжелал сделать тебя своим Лицом Года.

– Да.

– Так запросто, Гита?

– Ты говоришь так, словно я должна этого стыдиться, но я не стыжусь. Это была удача, чистая, настоящая удача. Просто я оказалась в нужном месте в нужный момент.

– И еще оказалась фотогеничной.

– Да.

– И никакой безумной страсти к пилоту?

– Нет. Никакой безумной страсти. Даже никакого легкого флирта. С Мэттью, моим единственным до тебя любовником, мы познакомились на вечеринке. Год были вместе. А потом разлюбили друг друга, – просто добавила она. Все еще ощущая необходимость защитить себя и оттого невольно злясь, она дерзко спросила: – А как все происходило у тебя?

– Женщины были, но страсти не было никогда. Думаю, я даже не верил в само ее существование – пока не встретил тебя. И это действительно великая страсть, не так ли, Гита? – спросил он мягко.

Покраснев, она опустила глаза и вздохнула. Он прав.

– Великая страсть – да, – сказала она тихо. – Но насчет всего остального я не знаю. Я не знаю, что ты любишь, чего не любишь, не знаю, что ты чувствуешь, как думаешь. Ты держишься на расстоянии, а твоя великосветская манера растягивать слова наводит на мысль, что ты считаешь себя существом высшего порядка, – выдавила она.

– Так оно и есть.

В шоке она уставилась на него.

– Почему?

– Потому что так оно и есть, – повторил он и улыбнулся медленной, открыто поддразнивающей улыбкой.

– Но тогда ты хотя бы не должен в этом признаваться! – сказала она с укором.

Он рассмеялся.

– Какая же ты наивная, Гита.

– Я и без тебя знаю, что я наивная! К тому же, глупая и растерянная!

И хочу влюбиться в тебя, но не знаю как, добавила она про себя. Я хочу, чтобы это стало чем-то особенным и чудесным, не таким, как сейчас.

– Я всегда держался особняком, – задумчиво сказал он. – Я не стадное животное, Гита. Самовлюбленный? Надменный? Возможно. – С мрачным видом, пожав плечами, он откинулся на стуле и сделал глоток кофе. – Не люблю врунов и ловкачей… – И, рассмеявшись, добавил: – Думаю, что я вообще не очень люблю людей. Предпочитаю свою собственную компанию. Люблю свои собственные мысли. Были люди, которые мне нравились, но я никогда ни в кого не влюблялся. Я помогу другу, но никому не позволю себя обмануть. И я очень люблю заниматься с тобой любовью. Вот и все, что я о себе знаю.

– Но ты не станешь сильно расстраиваться, если наши отношения закончатся, верно? – тускло спросила она. – Не станешь просить меня вернуться, если я захочу уйти?

Пристально глядя, как эмоции сменяют друг друга на ее очаровательном лице, он ответил негромко и честно:

– Нет, просить я не стану. А ты, Гита, стала бы просить?

– Нет. Думаю, я не из тех, кто просит.

Но мне будет тебя не хватать, подумала она. И мне будет больно. И я буду мучиться от мыслей о том, во что могли бы перерасти наши отношения.

– Чтобы просьбы возымели действие, – сказала она грустно, – думаю, нужно сильно любить.

– А ты в меня не влюблена, не так ли? – мягко спросил он.

– Нет. Я считаю тебя привлекательным, при виде тебя мое сердце бьется сильнее, я теряю голову и начинаю сходить с ума от желания. Когда ты касаешься меня, я словно таю внутри. Но ведь это не любовь, да, Генри?

Он посмотрел на свою чашку с кофе и поставил ее на стол.

– Ты хочешь, чтобы я ушел?

– Нет, – беспомощно сказала она. – Я хочу знать, как мне в тебя влюбиться. Как сделать, чтобы и ты полюбил меня.

– И тогда все будет в порядке?

С легкой улыбкой она покачала головой.

– Не знаю. Возможно, я слишком много думаю. Слишком многого хочу.

– Но это лучше, чем, хотеть слишком малого.

– Да.

Посмотрев на него через стол, заглянув в его глаза, которые отказывались говорить с ней, она ощутила, как желание и тяга к нему снова зашевелились у нее в груди. Жажда, которую, казалось, она никогда не сможет утолить.

– Люби меня сейчас, Генри.

Его глаза потемнели, сверкнули, он усмехнулся.

– Потому, что секс – это все, что от меня можно поиметь?

– Нет, потому что… потому что это все, что у нас есть. Впрочем, неважно…

Порывисто поднявшись на ноги, она повернулась, чтобы уйти. Он встал, поймал ее за плечи, развернул и привлек к себе. Крепко и жадно.