– Ты кому-то сказал, что я здесь? – сухо бросила ему Гита вместо приветствия.

– Нет.

– Тогда, наверное, Синди сказала. Хотя зачем это ей? – нахмурилась она. – Ведь смысл моего бегства сюда и заключался в том, что никто не будет знать где я нахожусь.

– Но может быть, она и не говорила. Может быть, этот человек сам проследил, куда ты направляешься, – негромко и рассудительно сказал Генри. – Ты смотрела в зеркальце заднего вида, когда ехала сюда?

– Нет, не смотрела.

Он молча подобрал рассыпанные фотографии, явно для того, чтобы взглянуть на них, затем подошел к столу и аккуратно положил их обратно в конверт.

– Отпечатаны непрофессионально, – сказал он. – Имея оборудование, вполне можно сделать это самому, не прибегая к услугам фотостудии. И негативов нет, – добавил он тихо.

Она не ответила.

– Как они здесь оказались?

– Фотографии лежали на столе, когда я вошла, – сказала она ровным голосом. – Это означает, что он заходил в дом, пока меня не было. То есть он… – Не договорив, она ударила рукой по подоконнику. – Он мог…

– Но не сделал этого.

– Нет. Но он где-то рядом, так ведь? Сидел в кустах, поджидая, наблюдая за мной. Но почему? – Развернувшись, она в отчаянии глянула на него. – Почему? За что? – прошептала она.

– Я не знаю.

– И он проколол мне глаза на снимках… – Ее голос сорвался, она отвернулась.

Генри подошел к ней и привлек к себе.

– Как же он попал внутрь?

– Внутрь?.. – приглушенным эхом отозвалась Гита, уткнувшись лицом в его свитер. Подняв голову, она растерянно оглянулась по сторонам, словно пытаясь обнаружить какую-нибудь подсказку.

– Долго тебя не было дома?

– Я прогулялась по лесу, искала ветки для камина.

– Ты запирала дверь?

– Нет, – призналась Гита.

Он глянул на конверт.

– Ты хочешь, чтобы я их уничтожил?

– Нет. Полицейские велели мне сохранить, что годится для улик, – горько сказала она, – на тот случай, если они поймают этого мерзавца.

– Все началось, когда ты заключила контракт с «Верлейн»?

– Не допрашивай меня, ладно, Генри? – Оттолкнув его в сторону, она снова отошла к окну и повернулась спиной.

– Но ведь так? – настаивал он с той же упрямой интонацией.

– Да! – резко бросила она.

– А ты не думала, что это может быть женщина? Кто-то из тех, кто хотел, но не получил эту работу? Из тех, кто очень к этому стремился?

– Конечно, думала! Ни о чем другом я не думала так много за последние три месяца! Но сотрудники «Верлейн» проверили всех остальных претенденток и не нашли ничего подозрительного.

Генри задумчиво глянул на нее.

– Собирай свои вещи, – приказал он негромко. – Я выйду и на всякий случай осмотрю все вокруг.

– Не приказывай мне, Генри!

Он резко остановился и посмотрел на нее. Молча и выжидательно.

– Прости, – пробормотала она. – Но я очень зла. И я не собираюсь спасаться от него бегством.

– Но ты не можешь оставаться здесь одна.

– Разумеется, могу! Я…

– Что? Найдешь его? Вступишь с ним в борьбу?

– Да прекрати же меня пугать!

Бесшумно приблизившись к ней, он мягко дотронулся до ее лица своими длинными, красивой формы пальцами.

– Ты не должна здесь оставаться, – ласково повторил он. – Ведь я не смогу все время быть с тобой.

– Но я и не хочу, чтобы ты все время был со мной!

– Гита…

Резко отвернувшись от него, она пробормотала с вызовом:

– Он не станет нападать на меня в открытую.

– Не станет? Ты уверена?

Ее глаза испуганно расширились, и она почувствовала, что сейчас заплачет.

– Это мог быть и ты, – сказала она неуверенно и робко.

– Мог, – тихо согласился он. – Но это не я.

– Я имею в виду, что ты ворвался в мою жизнь совершенно неожиданно. Вдруг приехал сюда… Я просто не знаю, что мне делать, Генри!

– Зато я знаю. Ступай, собери свои вещи. – Он ждал, глядя на нее, и она, наконец, сдалась и кивнула.

– Но это так несправедливо!

– Несправедливо, – согласился он и вышел из дома.

– Только не уходи далеко! – крикнула она ему вслед.

– Хорошо! – донеслось уже со двора.

Стоя там, где он оставил ее, она взглянула на конверт. Схватила его и снова перебрала фотографии, пытаясь определить, когда была снята каждая из них. И тут наткнулась на один из снимков: она почти в полный рост, обнаженная. Очевидно, снимок был сделан через окно, когда она выходила из ванной комнаты, и, вероятно, утром: на теле ее виднелись приглушенные солнечные блики. Лицо Гиты исказила гримаса, и она быстро разорвала фотографию на мелкие клочки. Это уж точно никогда не будет представлено в качестве улики! Никто и никогда не будет хихикать над этим снимком!

Внезапно ощутив тошноту, потрясенная до глубины души, несмотря на браваду, она снова аккуратно собрала фотографии и вложила их в конверт. Почему Генри никого не заметил, он же выгуливал собак! Ведь должен он был увидеть хоть что-то! А собаки? Собаки ведь чуют незнакомых, всех, кто кажется им подозрительным.

Что-то вынудило ее снова вытащить фотографии, словно они могли вдруг волшебным образом превратиться в нечто невинное – в чужие фотографии, снятые во время летнего отпуска. Снимки были сделаны с небольшой высоты – с задней стороны дома, с холма, если идти вверх по дороге к поместью Генри. Может быть, с дерева? И потому ни она, ни он не заметили никого постороннего поблизости.

Шлепнув фотографии на стол, до боли сжав кулаки, она смотрела перед собой ничего не видящими глазами. Ее обесчестили, над ней надругались – это ощущение разрасталось в ней. Где же негативы снимков? Неужели их собираются использовать еще для чего-то? Неужели этот человек все еще наблюдает за ней? Наблюдает за ее реакцией, за ее потрясением?

– Ну что ж, смотри, ради Бога! Наслаждайся! – закричала она, но ее голос сорвался в сдавленное рыдание. Сжав зубы, чтобы не расплакаться, она расправила плечи и отправилась наверх собирать чемодан. Оказавшись в спальне, она сначала плотно задернула все занавески. И начала собираться очень быстро, просто на всякий случай…

Нарушение ее права на частную жизнь, наглое подсматривание в замочную скважину – вот что так злило Гиту и выводило ее из равновесия… Слава Богу, у него хотя бы нет фотографий, на которых она вместе с Генри… Или есть? А вдруг он пошлет их в качестве следующего «подарка»? Или таких фотографий быть не может, поскольку фотограф – сам Генри? Дурацкая мысль, но… Нет, невозможно. Это же абсурд, Гита. Генри нет нужды присылать тебе снимки.

Когда он вернулся, она была готова и ждала его. Разозленная.

– Никого? – спросила она тихо.

Он помотал головой и посмотрел на нее мрачными, потемневшими глазами.

– И ты ничего и никого не видел, когда в тот день я уходила из поместья?

– Нет.

– Хороши же у тебя собаки, если они даже не могут учуять постороннего!

– Да уж, хороши, – согласился он. – Холодильник выключен? Дверца посудомоечной машины открыта?

– Все сделано, – натянуто сказала она. – Я уже заперла черный ход и все окна.

Он кивнул, подхватил ее чемодан, подождал, пока она возьмет со стола коробку с продуктами, и пошел к выходу. Включил сигнализацию, закрыл и запер входную дверь и отнес ее чемодан к машине.

– Ты знаешь код, – негромко произнесла она. – Что?

– Ты знаешь код сигнализации!

Он остановился, внимательно посмотрел на нее и терпеливо объяснил:

– Разумеется, я знаю номер. Когда Синди здесь нет, мы всегда присматриваем за ее коттеджем. Ты хочешь, чтобы я вел машину?

Она безразлично кивнула.

– Прости. А как быть с твоей машиной? Он взглянул на нее, не скрывая удивления.

– А при чем тут моя машина?

Раздраженная, она не выдержала:

– Но она остается здесь, а ты уезжаешь!

– Куда уезжаю?

– В Лондон!

– Мы вовсе не собираемся в Лондон, – сообщил он ей, укладывая чемодан и коробку с продуктами в багажник.

– А куда же мы тогда едем?

– В усадьбу.

– В твою усадьбу?

– Конечно, в мою усадьбу. Садись в машину, Гита.

– Нет, не сяду. И мы не поедем в усадьбу. Ты же сам хочешь, чтобы наши отношения оставались свободными. Ты сам так говорил! А наши отношения вряд ли можно будет назвать свободными, если я буду жить в твоем доме.

Вздохнув, он обошел машину, открыл переднюю дверцу со стороны пассажирского сиденья и мягко толкнул Гиту внутрь.

– Пристегнись.

– Генри!..

Он снова обошел машину, сел на место водителя и включил зажигание.

Он выехал на дорогу, повернул налево, и еще раз налево, к въезду на территорию усадьбы, и все это время она обыскивала настороженным взглядом деревья вдоль дороги, поля, каждую машину, проезжающую мимо. Обыскивала – и ощущала внутри себя тревогу, злость, готовность и желание дать отпор.

– Раньше здесь был парадный въезд для карет, – сказал он. – Ажурные ворота из литого чугуна. Парк с дикими оленями.

– Что?

– Ничего. Повнимательнее, Гита.

– Я пыталась увидеть…

– Знаю.

Повернувшись, она взглянула на него, а затем снова уставилась на дорогу, на пастбища и овец и вздохнула.

– Парк с оленями?

– Да.

– А сейчас ничего этого нет?

– Да, к сожалению, ничего нет. В течение нескольких прошедших столетий владельцы этой усадьбы нуждались в деньгах – причем довольно часто – и клочок за клочком продавали свои владения. Так что теперь от былой роскоши осталась только усадьба Блэйкборо-Холл.

– Блэйкборо?

– Да. Майлс Блэйкборо был ее первоначальным хозяином. – Генри снял руку с руля управления и сжал ее ладони. – Не сдавайся, Гита, – попросил он тихо.

– Не собираюсь. – Но как долго будет это все продолжаться? Всегда? Всю ее жизнь? – Твоя семья не будет против, если я поживу здесь?

– Нет.

– А когда они возвращаются?

– Через несколько дней.

Она вздохнула, посмотрела на приближающуюся усадьбу Блэйкборо-Холл. С фасада она выглядела еще более обветшавшей, чем с обратной стороны, но, тем не менее, казалась уютной и спокойной. Усадьба простояла здесь так много времени – видела немало мятежей, революций, гражданскую войну, – но пронеслись столетия, а Блэйкборо-Холл как стояла, так и стоит на своем месте. Сейчас усадьба показалась Гите своего рода СИМВОЛОМ стойкости и выносливости.

– Именно сюда Синди постоянно прибегала в детстве?

– И все еще продолжает это делать, – сказал он.

– Я не знала, – равнодушно пробормотала она, – что она выросла здесь.

Странно вообще-то. Они были подругами так много лет, а она даже понятия не имела, где прошло детство Синди.

Он въехал под арку и остановил машину около конюшен, где сейчас помещался трактор.

– А зачем тебе нужен трактор?

– Том использует его, чтобы таскать бревна для дров. Вроде грузоподъемника. – Он улыбнулся. – Носится на нем по лесам, как Индиана Джонс по джунглям.

– Твой отчим?

– Да.

– Тебе он нравится?

– Очень нравится. – Выключив двигатель, Генри повернулся и всмотрелся в ее лицо. – Представь себе, как этот твой преследователь может поступить с тобой в самом худшем случае, – сказал он тихо, – а затем подумай, сможешь ли ты этому помешать. Помни, он трус, Гита. А ты нет.

– Что меня поддерживает сейчас, так это злость, – призналась она.

– Тогда оставайся злой.

– Но когда я думаю, что он следил за мной, видел меня…

– Тогда не думай, – посоветовал он.

– Но это все так бессмысленно!

– Вовсе нет. Его действия причиняют тебе вред, пугают тебя, выбивают почву из-под ног, а именно к этому он и стремится.

– Но я не знаю почему. А я должна знать.

– Возможно, что причины нет – во всяком случае, той, что казалась бы логичной тебе или мне или любому нормальному человеку. Может быть, этот тип ведет себя так потому, что завидует тебе или одержим чем-то или у него больное воображение – словом, действует, подчиняясь каким-то своим бредовым фантазиям. Ты сказала, что получала от него письма. Что в них было?

Глубоко вздохнув, она откинулась на сиденье, невидящим взглядом уставилась на деревья.

– Он сейчас где-то там, как ты думаешь?

– Может быть. Так что было в этих письмах?

– Он писал, что я дрянь и заслужила все то, что он со мной проделывает… О, я не знаю, – охваченная усталостью и отчаянием, прошептала она. – В основном он просто обливал меня грязью.

– Но он не угрожал тебе напрямую?

– Нет, просто посылал мне мерзкие письма со словами, вырезанными из газетной страницы и наклеенными на листок. Иногда в них вообще не было никакого смысла. Но его ненависть была очевидной. Что бы он ни писал, его послания всегда были полны ненависти. Вот это меня и пугает. Что же я сделала такого, что этот человек так меня ненавидит? Я думала, думала…

Притянув к себе ее голову, он нежно поцеловал Гиту в губы.

– Только не начинай обвинять себя в чьих-то чужих проблемах. Ладно, пойдем в дом.

Собаки сидели, как и в первый раз, с тем же виноватым выражением на мордах, и она не смогла не улыбнуться им. Поставив коробку с продуктами на кухонный стол, она наклонилась, потрепала псов за ушами и оглянулась по сторонам. В тот первый раз она ничего толком не успела рассмотреть, увидела только старую мебель, сосновый стол и такие же стулья, нарядные веселые занавески. Апрельское солнце даже сквозь оконные стекла, и ткань занавесок казалось теплым и ярким. Приветствующим.

– Оставь коробку здесь. Пойдем, я покажу тебе свою комнату.

– Твою? – тихо переспросила она, и он остановился и взглянул на нее из-под чуть опущенных век.

– Ты предпочла бы свою, отдельную?

Она пожала плечами.

– Я не знаю. Твоей семье может не понравиться…

– Что у меня в комнате живет любовница? А я уверен, что они будут просто в восторге, – мрачновато поддразнил он ее. – Пойдем.

Следуя за ним по широкой, очень старой лестнице, истертой тысячами ног, она ощущала такую беспомощность, словно никогда больше ей уже не суждено принимать собственные решения. А это было так на нее не похоже.

Генри провел ее в глубину дома, мимо старинных портретов на стенах, многочисленных тяжелых дверей, свернул еще в один коридор и остановился перед древней дубовой дверью в самом конце. Он взглянул на Гиту, улыбнулся слабой, непонятной какой-то улыбкой, толкнул дверь, и девушка невольно ахнула. Комната за дверью оказалась огромной – в ней можно было поместить целую квартиру. На самом видном месте стояла широченная кровать под темно-красным парчовым балдахином с золотыми кистями. Гита в шоке смотрела на все это великолепие.

– Не иначе, как здесь останавливался Карл Первый!

Он хмыкнул, оценив похвалу, вошел в комнату и поставил ее чемодан около кровати.

– Ну тогда хотя бы роялисты2 или «круглоголовые»3.

– Нет, насколько мне известно, но вообще-то вполне возможно. У нас даже есть своя часовня.

– Разумеется. А подземные темницы?

– Только погреб, – словно извиняясь, сказал он.

1 Карл Первый (1600–1649) – английский король из династии Стюартов, низложен во время Английской буржуазной революции XVII века и казнен. – Здесь и далее примечания переводчика.

2 Роялисты – сторонники королевской власти.

3 «Круглоголовые» – презрительная кличка сторонников парламента в период Английской буржуазной революции XVII века (по характерной форме стрижки).

Глянув на него, а затем на гигантскую постель, Гита улыбнулась и, не выдержав, рассмеялась.

– О, Генри…

– Мда…

В комнате было два высоких, широких окна со встроенными под ними сиденьями. Снаружи окна были прикрыты деревянными ставнями. Письменное бюро – явно драгоценный антиквариат, два потертых кресла, стоящие по обе стороны огромного камина, и даже колокольчик с кисточкой для вызова слуг.

Все еще улыбаясь, радостно возбужденная, она подошла к колокольчику и перевела вопросительный взгляд на Генри.

– Он работает?

– Нет. Провода оборвались уже много-много лет тому назад.

– Жалко. А обязательного старого верного слуги у вас не имеется?

– Увы, нет, – покачал он головой.

Повернувшись спиной к камину, она оглядела эту необыкновенную комнату.

– Здесь чудесно.

– Да.

– И все это когда-нибудь будет твоим?

– Ну, да.

– Тогда, мне кажется, ты должен на мне жениться. Просто мечтаю стать владелицей всего этого.

– В самом деле?

– Да.

– Но у дома протекает крыша.

– О…

– Водосток нужно заменить, стены покрасить, зимой здесь страшно холодно, летом холодно тоже…

– К тому же ты не хочешь обзаводиться женой, – закончила она печально.

– Не хочу.

Чуть улыбаясь одними глазами, она подошла к нему и нежно обвила руками его шею.

– Тогда мне лучше примириться с ролью любовницы, не так ли?

– Да.

Он привлек ее к себе, удобно прижался всем своим длинным телом к ее телу и взглянул сверху вниз на ее очаровательное лицо. Наклонился и нежно ее поцеловал.

– Генри, почему ты привез меня сюда?

– Ты знаешь почему.

– Да, но ты говорил…

– О других, но не о тебе. И еще я убеждал тебя наслаждаться этим. Чтобы ты получала максимум удовольствия. И я собираюсь проследить, чтобы так оно и было. Но сперва нам нужно выгулять собак.

– Собак?

– Да. У меня не было времени выгулять их с тех пор, как я вернулся.

– Неужели?

– Да. – В уголках его глаз появились крошечные морщинки. – Слишком не терпелось увидеть тебя. Я по тебе соскучился.

– Правда? Как приятно это слышать.

– А мама убьет меня на месте, если собаки будут иметь неважный вид.

– Значит, ты ее боишься?

– Безумно.

– А где она сейчас?

– В Шотландии. Поехала навестить свою старинную приятельницу.

– И попросила тебя приехать и пожить здесь, чтобы присматривать за собаками?

– Ммм.

– Удивительное совпадение со временем моего пребывания в коттедже Синди, – пробормотала она с чуть насмешливой улыбкой.

– Ммм.

– А ты случайно не сам посоветовал твоей матери уехать именно на эти дни?

– Ммм.

– И неужели она ничего не заподозрила?

– Моя мама вообще отличается редкой подозрительностью.

– О Господи. – Опустив длинные, пушистые ресницы, она посмотрела на его грудь и медленно, лукаво улыбнулась. – А если бы Синди не предложила мне коттедж?

– Мы бы тогда остались в Лондоне.

Прижавшись к нему еще теснее, она пробормотала без особого интереса:

– Я даже не знаю их имена.

– Чьи имена?

– Собак!

– А-а, Бен и Лютер.

Поднимая на него взгляд зеленовато-карих глаз, чувствуя себя в тепле и безопасности, она задумалась.

– Лютер – это, должно быть, овчарка?

– Ммм.

– В честь Мартина Лютера Кинга?

– Умная девочка Гита.

– Потому, что он…

– Черный, разумеется, и потому что он сильный, преисполненный достоинства, честный и невероятно лояльный.

– Кто его так назвал?

– Мама. Она сказала, что пес выглядит прирожденным лидером. Она хотела назвать его либо в честь Мартина Лютера Кинга, либо в честь Отелло, но Том решительно отказался орать «Отелло!» из черного хода.

– Мы должны идти с ними прямо сейчас? – тихо спросила она.

Веселые искорки сверкнули в его глазах. И еще какое-то непонятное ей выражение.

– Я не думаю, что лишние, пять минут имеют особое значение.

– Мне может понадобиться больше, чем пять минут.

– В самом деле?

Скользнув ладонями к затылку Генри, она встала на цыпочки и поцеловала его медленным, долгим поцелуем, однако теперь одного лишь поцелуя, ощущения его губ на своих губах ей стало недостаточно.

– Задерни занавески, – прерывисто прошептала она, чуть оторвавшись от его губ.

– Нет нужды, – сказал он ей таким же нетвердым голосом. Подняв Гиту на руки, он понес ее через комнату к постели, уложил на мягкие одеяла, дернул за золотую кисточку, и вокруг них тут же сомкнулся полог кровати. – Но теперь и я не могу тебя видеть, – пробормотал он, проводя губами по ее щеке, подбородку, спускаясь ниже, к теплой шее. Его рука начала расстегивать пуговки рубашки на ее груди, затем скользнула к талии.

– Твои прикосновения просто чудесны, Генри.

– Да, – сказал он ей в плечо, – на ощупь, почти в темноте, так эротично…

– В темноте тепло и безопасно.

Она раздела его, пока он раздевал ее, медленно и с удовольствием. Их дыхание стало прерывистым, они оказались полностью обнаженными, и теплая, гладкая плоть коснулась такой же теплой плоти. В сгустившихся тенях от полога было проще и легче отбросить в сторону все приличия и стать какой-то совершенно иной женщиной. Женщиной, преисполненной страсти, сексуальной и дерзкой в любви.

Это были самые волшебные минуты за всю ее жизнь. Самые необыкновенные, потому что он не мог видеть ее, не мог читать выражение ее лица.

А потом, они лежали, прижавшись, друг к другу, дожидаясь, пока дыхание не придет в норму, и не говорили ни слова, они просто дышали, как единое целое. Она не знала, о чем он думает, только знала, чего хотелось ей. Ей хотелось, чтобы время остановилось, чтобы она навсегда смогла остаться в коконе тепла и темноты с мужчиной, который сделал ее жизнь особенной, чудесной – и печальной. Я могла бы любить тебя, сказала она ему молча. Я могла бы.

Осторожно приподняв голову, она посмотрела на его едва различимое в темных тенях лицо и мягким прикосновением кончика пальца обвела твердую линию рта. Он приоткрыл губы, чуть куснул ее за ноготь. Возбуждение снова охватило ее, жаркое, трепетное чувство: жажда, желание, страсть.

– Генри, – прошептала она, и он повернулся, перекатился на нее и поцеловал с той же страстью, что эхом отдавалась в ее голове, во всем ее теле.

Она прижала его к себе почти в отчаянии. Дико, безумно и почти агрессивно наслаждалась удовольствием столь же древним, как само время. И когда все закончилось, когда они оба лежали охваченные невероятной слабостью, он снова раздвинул полог вокруг кровати.

– А вдруг кто-нибудь подглядывает?

– Я хочу тебя видеть.

– Хочешь? – глухо переспросила она.

– Да. И если только этот тип не сидит в вертолете, зависшем у окна, то он не сможет увидеть тех, кто лежит в постели.

Встав на колени, он медленно провел ладонями по ее обнаженной коже. Она снова задрожала от нетерпения, и это возбудило его самого. Кончиками больших пальцев он коснулся самых интимных частей ее тела.

– Мы могли бы провести здесь весь день, – хрипло сказал он.

– Да, – согласилась она едва слышным шепотом. – Генри… Генри… – Она застонала, выгнув дугой спину. Я не знала, что могу… так много раз… – И с последним слабым, затихающим стоном свернулась в клубочек, обхватила себя руками, стараясь восстановить дыхание. Но он все еще не прекращал сводящих ее с ума ласк. – Генри, нет, – умоляюще и хрипло выдохнула она.

– Да.

– Нет.

Она толкнула его, и он упал рядом с ней. Гита смотрела на лежащего мужчину. Его глаза были темного, дремотного серого цвета, а губы слегка приоткрылись, словно дыхание давалось ему с трудом. И вид его так ее взволновал, что она потянулась к нему, ждущему ответных ласк, и Генри застонал от наслаждения.

Дрожащими руками он отвел темные вьющиеся волосы от ее лба, вгляделся в черты лица. Дыша еще чуть прерывисто, он хрипло спросил:

– Надеюсь, никакого чувства вины?

Она помотала головой. Но вместо вины в ней все росла мучительная потребность быть любимой и нужной ему.

– Как насчет душа?

– Вместе? – ахнула она.

– Угу.

– А тебе не кажется, что это может быть опасным?

– А кому нужна безопасность?

– Это безумие, Генри.

– Да, но мне нравится подобное безумие, и я не хочу, чтобы оно заканчивалось.

Когда-нибудь этому безумию, всему этому придет конец, подумала она и сказала:

– Мне кажется, я не могу двигаться.

Он улыбнулся. И доказал ей обратное.

Затем они приняли душ, и, пока она одевалась – на всякий случай подальше от окна, – Генри попросил ее снова дать ему те фотографии.

– Но зачем?

– Хочу попытаться определить, с какого места он снимал.

Вытащив конверт из чемодана, она передала его Генри.

– Только сначала оденься.

– Сейчас, – пробормотал он, перебирая снимки. – Одного не хватает.

– Я знаю, – сказала она, с вызовом глядя на него.

– Ты его уничтожила?

– Да.

Он кивнул. Поднявшись на ноги, все еще бесстыдно обнаженный, подошел к окну, держа фотографии в руке.

Длинная, мускулистая спина, длинные, безупречной формы ноги, широкие, сильные плечи и узкая талия. Замечательно стройный мужчина, с прекрасно развитой мускулатурой. Несмотря на то, что в комнате было прохладно, его золотистая кожа казалась теплой, пронизанной солнечным светом, к ней так и тянуло прикоснуться.

– Те фотографии, на которых ты выходишь из Блэйкборо-Холл, были сделаны откуда-то с высоты.

– Да, – согласилась она, подходя к нему и пристально оглядывая вековые деревья за окном.

– Под этим же углом или где-то, совсем рядом.

Положив ладонь на обнаженную гладкую спину Генри, она поверх его плеча вгляделась в фотографию, затем перевела взгляд на тропинку, по которой шла в тот день. Она смотрела, но ничего не видела; ощущение теплой плоти под пальцами – вот что целиком захватило ее сейчас. Припав к его спине щекой, она легко коснулась губами его кожи.

– Веди себя прилично, – мягко приказал он.

– Не хочу.

Генри бросил на нее откровенно поддразнивающий взгляд, передал ей фотографии и отошел, чтобы одеться.

Она вздохнула и снова посмотрела в окно.

– Вон то дерево около окна, тебе не кажется?

– Возможно, – пробормотал он за ее спиной. – Надень свитер – на улице холодно.

Рассеянно кивнув, она вложила снимки обратно в конверт и направилась к своему чемодану, чтобы взять из него теплый свитер.

– Мы выгуляем собак, а потом поедем в Ладлоу и поедим там.

– Отлично.

Он усмехнулся.

– Ты вдруг стала поразительно послушной.

– Я всегда послушна. Я вообще очень восприимчивая леди.

– Да, – согласился он негромко, и она порозовела.

– Я не это имела в виду!

– Вот как? Пойдем, я проголодался. Мы же сегодня не обедали.

– Мне нужно намазать лицо защитным кремом.

– Гита, но солнца же нет!

– Зато есть ветер. – Она переняла у него чуть поддразнивающий тон и легкую ироническую улыбку. – Красивая кожа должна быть постоянно защищена. Это одно из условий моего контракта, – добавила она мягко.

– Тогда иди и защити ее скорее.

Прежде чем покинуть усадьбу, Генри пошел взглянуть на дерево, росшее рядом с окном его спальни. Он осмотрел ствол, ветви, корни, выискивая какие-нибудь признаки того, что кто-то влезал на него, затем попробовал влезть сам.

– Ничего?

– Нет.

– Думаю, нам следует обратиться к местной полиции…

– Я уже это сделал. Я позвонил с фермы, когда ходил осматривать окрестности. И попросил Джона докладывать обо всех посторонних, если он кого-нибудь заметит.

– Спасибо.

– Пойдем.

Они прогулялись с собаками вокруг дома, а когда начало смеркаться, поехали в Ладлоу.

Оставив машину около супермаркета, они пошли по улице, поднимающейся на холм.

– Можно поужинать в «Перышках». Гита улыбнулась.

– В «Перышках»?

Он указал на гостиницу, построенную в семнадцатом веке.

– Вы не изучили окрестности должным образом, мисс Джеймс. А я ожидал, что…

– Мистер Шеддрэйк!

Они остановились, оглянулись и увидели запыхавшегося молодого человека, бегущего к ним с озабоченным выражением лица.

– Мистер Шеддрэйк!

– Да, – ответил Генри с такой холодностью, что даже Гита была поражена. Таким она его не видела с того самого первого дня в студии.

– Я написал отличную книгу…

– Можете отослать ее ко мне в офис, – решительно прервал его Генри. Повернувшись к Гите, он снова взял ее под руку и сделал шаг в сторону отеля.

– Но она у меня с собой!

Генри не обратил на него ни малейшего внимания.

– Мистер Шелдрэйк!

Генри снова остановился и посмотрел на молодого человека с редеющими каштановыми волосами и взволнованным лицом.

– Вам очень понравится моя книга! Она действительно отличная!

– В таком случае очень жаль, что у меня не будет шанса ее прочесть, – прорычал Генри.

– Как?!

– Мне не нравится, когда ко мне пристают на улице. Мне не нравится, когда со мной спорят. И мне определенно очень не нравятся люди, которые пренебрегают моими указаниями. Я предложил вам отослать ее на рассмотрение в мой офис; но сейчас беру свое предложение обратно.

– Но, как вы можете! Вы же литературный агент!

– Но, не публичный! – Спокойно отвернувшись от взъерошенного молодого человека, Генри взял стоящую в стороне Гиту под руку и решительно направился к отелю.

– В таком случае я пошлю ее кому-нибудь другому! – прокричал вслед незадачливый писатель.

– Валяйте, – пробормотал Генри себе под нос. – И если от тебя, Гита, сейчас волнами исходит неодобрение, то не лучше ли тебе поесть одной?

Она широко улыбнулась.

– Нет. Вовсе нет. Напротив. Это одобрение. Просто никто, кроме, пожалуй, Уинстона Черчилля, не мог бы отказать столь же внушительно.

Он глянул на нее, приподнял брови, и ее улыбка стала еще шире.

– Я тоже не люблю, когда ко мне пристают на улице, – сказала она мягко. – Ведь никому не придет в голову, так запросто подойти к хирургу и предложить ему провести небольшую операцию, когда хирург идет с дамой на ужин, верно?

– Верно, если только больному не хочется, чтобы этот хирург забыл свой скальпель там, где ему вовсе не место, – согласился Генри. Его лицо прояснилось, и они вошли в ресторан, где официант тут же предложил им уютный столик в углу.

– А вдруг книга этого парня действительно станет бестселлером? – лукаво поддразнила она его.

– Все возможно.

– И ты не станешь тогда скрежетать зубами и притворяться, что это тебя абсолютно не волнует?

Он пристально посмотрел на нее и произнес негромко:

– Я никогда в жизни не скрежетал зубами.

Он заказал вино и поглядел на нее, чуть приподняв одну бровь: мол, одобряет ли она его выбор?

– Ну, как, ты уже успела осмотреть городок? – спросил он.

Ее улыбка слегка увяла.

– Не слишком, – пробормотала она сокрушенно.

– И как он тебе?

– Очарователен. И здесь живут очень приятные люди.

– Да, так оно и есть.

– Расскажи мне о нем, – попросила она, принимая из рук официанта меню.

– Обязательно. Городок вырос вокруг замка, а замок построили, чтобы отражать нападения валлийцев. В основном здесь занимались продажей шерсти и перчатками.

– Перчатками?

– Да, насколько я знаю. В прошлом столетии изготовление перчаток было здесь очень в ходу. Может быть, даже до сих пор. Ну, читай меню.

С легкой улыбкой она углубилась в изучение меню, краешком глаза наблюдая, как он тоже читает и как на него смотрят другие посетители, особенно посетительницы, и ощущая себя ревнивой собственницей.

– Ты выглядишь очень самодовольной, – вдруг прокомментировал он мягко.

– Правда?

– Да. Почему?

– Потому что мне нравится быть с тобой вместе. Я буду, есть лосося.

Генри улыбнулся, закрыл меню и сделал заказ.

Когда они закончили ужинать и лениво наслаждались кофе, женщина, сидящая за столиком позади Гиты, начала ужасно кашлять, хрипло и надрывно. Обеспокоенная, Гита повернулась к ней и предложила стакан воды.

– Все в порядке? – заботливо спросила она, когда женщине, наконец, удалось справиться с приступом кашля и передохнуть.

– О да, дорогая. С того самого дня, как я бросила курить, я впервые чувствую себя лучше.

Гита услышала, как Генри с трудом подавил смех, и прикусила губу, быстро отвернувшись от посетительницы.

Оставив деньги за ужин на столе, он помог ей встать. Они вышли из ресторана и медленно направились к машине. Подняв глаза, Гита взглянула на небо.

– Удивительно, здесь даже можно увидеть звезды.

– Да, но все-таки лучше смотреть себе под ноги.

Она весело взглянула на него и снова стала изучать темное вечернее небо.

– В Лондоне звезд почти никогда не видно.

– Не видно. – Он галантно отвел нависшие над тротуаром ветви раскидистого дерева, чтобы они не задели Гиту, но одна ветка вырвалась из его руки.

– Осторожно, мое лицо! – вскрикнула она испуганно и быстро наклонила голову. – Она меня не оцарапала?

– Нет.

Он холодно посмотрел на нее и пошел дальше.

– Понимаешь, через несколько дней фирма запускает новые духи, – тихо сказала она, и он остановился и повернулся, чтобы взглянуть на нее. – Им не очень понравится, если я заявлюсь с оцарапанным лицом.

– Согласен, – медленно произнес он. – Им бы это не понравилось еще больше, чем, если бы ты заявилась, с обветренным или покрасневшим лицом. Прости.

– Ты подумал, что я просто тщеславна, правильно?

– Да. Я ошибся. В очередной раз.

– В очередной раз?.. – удивленная, эхом отозвалась она.

– Да. – С внезапной, полной сожаления улыбкой он осторожно дотронулся до ее лица и вдруг замер, переведя взгляд на ее губы. – Это становится нелепым, – пробормотал он тихо. – Совершенно, невозможно нелепым.

– Что? – прошептала она, в душе уже зная ответ. Их обоюдное влечение выходило из-под контроля.

Глядя на него, стоящего перед ней на узком тротуаре, она вновь ощутила слабость и желание.

– Ты меня возбуждаешь, – сказал он, как бы себе самому. – Бесконечно.

Отступив на шаг, он криво улыбнулся.

– Нам лучше поспешить, прежде чем нас арестуют за неподобающее поведение на улице.

С трудом глотнув, она отвернулась.

– Куда?

– Обратно в Блэйкборо-Холл, мне нужно еще успеть кое-что прочитать.

Она кивнула. Было ли чтение лишь предлогом?

Оказалось, что нет.

Генри остался сидеть в уютной гостиной. Задрав ноги на кофейный столик, он положил на колени рукопись, которую, как ей показалось, не слишком спешил читать, а собаки лежали перед пылающим камином. Гита прошла на кухню, чтобы сделать себе чашку чая.

На кухонном столе она заметила газету, поглядела на заголовки и медленно уселась, пробегая взглядом статью. И вдруг заплакала. Что именно заставило ее плакать в статье, описывающей то, как маленькая девочка спасла жизнь своей матери, Гита и сама толком не понимала. Но дети, в какой бы они ни оказались ситуации, всегда вызывали у нее такую реакцию. Горло сжималось, слезы наворачивались на глаза, и она вдруг сознавала, что плачет, без всякого видимого повода, совершенно неожиданно для себя.

Она не слышала, как Генри зашел на кухню, шмыгнула носом и лихорадочно пошарила по столу в поисках салфетки.

– Гита!

Виновато оглянувшись, она шмыгнула еще раз и быстро отвернула от него залитое слезами лицо.

Подойдя к ней, Генри мягко опустил руку на ее плечо, заглянул во влажные и блестящие от слез глаза.

– Ну-ну, перестань. Он того не стоит.

Снова всхлипнув, Гита посмотрела на него в невольном удивлении.

– Что? О чем ты? У тебя есть носовой платок? Он смешался, оглянулся по сторонам, выдвинул ящик, вытащил из него коробку с салфетками и передал Гите.

Вытянув одну салфетку из прорези, она высморкалась.

Поглаживая теплой успокаивающей ладонью ее затылок, он повторил:

– Он того не стоит, Гита.

– Кто не стоит?

– Тот человек, который тебя преследует!

– Что? Ох, нет, я плакала совсем не из-за него!

– А из-за чего тогда?

Она молча указала на газету.

Генри взглянул на заголовок, потом на Гиту.

Смущенная, она отвела взгляд.

– Я ничего не могу с собой поделать, – выдавила она. – Так вот реагирую на детей. А этой девчушке всего четыре года!

– Да, вижу, – подтвердил он сухо.

– Понимаешь, Генри, вызвать «скорую помощь», приготовить матери раствор инсулина… – пояснила она глупо и снова шмыгнула носом. – Из меня получится отвратительная мать.

– Плаксивая мать, это абсолютно точно. И если тебя это так расстраивает, зачем читаешь?

– Наверное, потому, что я глупая. Ты чего-то хотел?

– Да, – сказал он тихо, – тебя. Но пока я могу ограничиться чашкой кофе. Тебе тоже сделать?

Она помогала головой.

– Тогда осмотри дом или еще чем-нибудь займись. Поиграй с собаками. Но только не выходи из дома одна.

– Да, сэр, нет, сэр.

Он хмуро улыбнулся, сложил газету и отошел наполнить чайник водой.

Глядя на его вдруг замкнувшееся лицо, она вздохнула. Была ли мягкая забота о ней всего лишь мгновенной вспышкой слабости? Она могла только гадать. Снова вернулись его отстраненность и поглощенность своими мыслями. Она хотела его, но совсем его не знала. Вздохнув, она встала и быстро вышла, боясь не удержаться и дотронуться до него, начиная все заново.

Проходя по темному коридору, Гита наугад толкнула одну из дверей, заглянула в довольно официальную и величественную столовую, заставленную, как и все остальные комнаты, чудесной старинной мебелью. Потом прошла к следующей двери, открыла ее и вошла внутрь. Сквозь стеклянные французские раздвижные двери она увидела снаружи сад, о существовании которого даже не подозревала. Отперев двери, она вышла из дома, посмотрела на неясные в полумраке очертания кустов роз, декоративные подстриженные кустарники и на широкую лужайку, простирающуюся перед домом.

Ощутив прохладный ночной воздух, Гита развязала рукава свитера, наброшенного на плечи, натянула его и пошла в обход дома, направляясь в торец Блэйкборо-Холл. Налетевший холодный ветер с долины заставил ее поежиться; она подняла голову и посмотрела в небо, как делала это в Ладлоу. В созерцании звезд действительно было нечто успокаивающее. Сотни и сотни звезд. Удалось найти Большую Медведицу и что-то еще, но очень мало, подумала она с сокрушенной улыбкой.

Завернув за угол, Гита толкнула ажурную калитку из литого чугуна, попала на участок земли, похожий на огород, и уже направилась к следующей калитке, возле старых конюшен, когда вдруг увидела кого-то среди деревьев.