Отреагировала Гита молниеносно, не раздумывая ни секунды. Бросившись через выложенный неровной каменной кладкой двор, она перепрыгнула через декоративную альпийскую горку и понеслась к деревьям, практически ничего не видя вокруг. Она привыкла, что в городе даже в самые темные ночи все видно на улице. Здесь же, в сельской местности, стоило ей отойти от дома, ее тут же окутала кромешная тьма.

Внезапно испугавшись, она остановилась, прислушалась, посмотрела назад, на освещенные окна Блэйкборо-Холл. Если здесь кто-то есть, если на нее кто-нибудь нападет, помощи ей ждать неоткуда. Но мысль просто вернуться обратно показалась ей совсем уж невозможной. Стиснув зубы, глубоко вдохнув для храбрости, она осторожно сделала шажок вперед.

Навострив уши, пристально глядя в темноту, она пыталась уловить хоть малейший звук, но ничего не слышала. И вдруг где-то позади нее хрустнула ветка. Стремительно развернувшись, прищурив глаза, она схватила с земли толстый сук.

– Эй, ну давай, выходи! – прерывисто выдохнула она. – Давай посмотрим, какой ты смелый лицом к лицу!

– Гита! Гита!

– Генри! Здесь кто-то есть!

Не дожидаясь его, чувствуя себя гораздо смелее оттого, что Генри где-то здесь недалеко, она поспешила в направлении звука и услышала лай одной из собак. Она кинулась вперед, внезапно налетела на кого-то и закричала от ужаса.

– Что, черт возьми, ты тут делаешь? – грубо спросил Генри.

– Ради Бога, Генри, ты напугал меня до смерти! Я думала…

– Да, я знаю, что ты думала! – произнес он мрачно. – И что бы ты тогда, интересно, делала?

– Но ты был рядом…

– Но, может быть, недостаточно рядом! Я же сказал тебе: не выходи из дома одна!

– Но я видела кого-то! Господи, Генри, да пусти меня! Он же убежит!

– Если поблизости чужак, Лютер его найдет.

– Да, но…

– Не спорь. – Слегка подтолкнув ее в направлении дома, он в ярости продолжил: – На тебя могли напасть, убить, а я бы даже не знал, что происходит, совсем рядом!

– Но я увидела…

– И тут же помчалась расследовать. Как разумно!

Ухватившись за дерево на крутом подъеме, она сердито запротестовала:

– Послушай, но мне же не четыре года! И мне до смерти надоело постоянно служить объектом нападений неизвестного психа!

Он не ответил, лишь снова подтолкнул ее вперед.

Упрямо не трогаясь с места, она попросила:

– Генри, пожалуйста, пойди и проверь сам.

– И не собираюсь, пока ты не окажешься в безопасности за запертыми дверьми.

– Но он же скроется!

– Нет, не скроется. Если там действительно кто-то есть, не беспокойся, Лютер его схватит.

– Что значит «если»? Я слышала, как хрустнула ветка…

– Ну и что? Здесь водятся лисы и барсуки…

– Это был не барсук. Это был человек! Ну, не знаю… – пробормотала она честно, перепрыгивая через альпийскую каменную горку, – словом, это было нечто.

– Или некто, – завершил он решительно, перепрыгивая вслед за ней. – Некто, вероятно, вооруженный, опасный, затаившийся рядом и дожидающийся именно такой вот возможности!

– Мне все равно! Ты хоть можешь понять, какой грязной я себя ощущаю из-за него? Ведь он наблюдал за мной, когда я была голая! Только представь похотливую улыбку на его роже! Этакую злобную, сладострастную улыбочку! Генри, я больше не могу с этим мириться! Не могу! Я изо всех сил пыталась сопротивляться, не реагировать! Но я не могу! Он все равно воздействует на мои нервы, выводит меня из себя! Он…

Протянув к ней руки, Генри привлек ее к себе.

– Я знаю, – произнес он тихо.

Прислонившись лбом к его плечу, Гита почувствовала, как по спине пробежала мелкая, противная дрожь, и поежилась.

– Я испугалась до смерти, – призналась она.

– Могу представить. Пойдем в дом, а потом я вернусь и сам все вокруг осмотрю.

Но она уже передумала. Теперь, когда злость прошла, ей больше не хотелось, чтобы он уходил и оставлял ее одну.

– Нет, не надо.

Глядя на нее в приглушенном свете, льющемся из окна кухни, он спросил:

– Почему?

– Потому что я буду волноваться. А что, если он ворвется в дом, когда тебя там не будет? Может быть, мне привиделось. Может быть, это действительно был барсук. А если там кто-то есть, вдруг он нападет на тебя, или выстрелит, или… Генри, не уходи, – попросила она умоляюще.

Несколько мгновений он молча смотрел ей в лицо, а затем они оба услышали, как собака бежит обратно. Тяжело дыша, с высунутым языком, пес Лютер казался довольным самим собой.

– Никого не нашел, – сказала она ровно и бесстрастно.

– Похоже на то.

– Очень жаль.

– И правильно.

– Ты уже закончил чтение рукописей? – с вымученной улыбкой спросила она.

– Нет.

– Не злись на меня.

– Я и не злюсь.

– По голосу слышу, что злишься.

– У страха, как известно, глаза велики, – сухо сказал он. – Никогда больше так не делай.

Она поморщилась и сочла за благо переменить тему:

– Через пару дней я должна буду улететь и Париж.

– Я знаю.

И что тогда? – подумала Гита. Не закончится ли на этом их мимолетная связь?

– Я увижу тебя, когда вернусь? – спросила она со всей легкостью, какую сумела изобразить.

– А ты хотела бы?

– Да, – просто отозвалась она.

– Тогда увидишь. Я отвезу тебя в аэропорт и встречу, когда вернешься.

– Спасибо.

– Только прекрати киснуть.

– Я не…

Он улыбнулся, и в его глазах мелькнул слабый насмешливый огонек.

– Пойдем, ты вся дрожишь.

По-дружески обняв ее за плечи, он коротко и резко подозвал собаку и повел Гиту к двери черного хода.

– Он не гоняется за овцами?

– Пусть только попробует.

– Это не ответ.

Генри снова улыбнулся.

– Нет, – сказал он ласково. – Он не гоняется за овцами.

Открыв дверь, он ввел ее внутрь, подождал, пока собака войдет следом, закрыл дверь и запер изнутри.

Потом взял Гиту за руку, потянул в сторону гостиной, но вдруг остановился и посмотрел на нее.

– Пойдем лучше в постель.

– Еще рано ложиться.

– А когда нас это останавливало? – Держа ее в кольце своих рук, он пробормотал: – Я не понял ни слова из того, что пытался читать с той минуты, как мы вернулись из Ладлоу. Я лишь возбуждался все больше и больше, в голову постоянно лезли мысли о тебе, фантазии, а теперь я хочу в постель.

Все внутри у нее задрожало; с ощущением, что кости начинают плавиться и таять, она смотрела в его глаза, чувствуя, что с каждой секундой все больше подпадает под власть его гипнотического голоса и взгляда серебристых глаз.

Запустив пальцы в ее густые волосы, он склонился к Гите и поцеловал. Долгим и нежным поцелуем. Наслаждаясь вкусом ее губ, он ощутил, как ему передается трепет ее тела. Она притянула его к себе.

Возбуждение нарастало медленно, постепенно. Дыхание стало тяжелее, прерывистее, ладони девушки, словно сами по себе начали поглаживать его затылок, потом спину, затем опустились вниз. Легкие судорожные движения ясно говорили о ее растущей жажде, растущей страсти. Губы Генри продолжали жечь ее губы с нетерпением, пока одним резким, сильным движением он не прижал ее бедра так крепко к себе, что их тела словно стали одним целым. Прикусив его нижнюю губу, она почувствовала вкус крови и испугалась.

– Не здесь, – хрипло выговорила она.

– Здесь.

– Нет.

Он глубоко втянул в себя воздух, чтобы восстановить дыхание, и поднял голову.

– Нет? – темными дремотными глазами глядя в ее раскрасневшееся лицо, глухо спросил он.

– Нет, – слабо прошептала она.

– Тогда иди. Быстро.

На один безумный момент ей показалось, что он велит ей уходить, велит покинуть его дом, и по ее телу пробежала дрожь, но она тут же вздохнула и слабо улыбнулась. Оторвавшись от него, она кинулась к двери, распахнула ее настежь и устремилась вверх по лестнице к его комнате.

Он опередил ее, втащил в спальню и кинул на огромную кровать.

Тихо смеясь, пытаясь перевести дыхание, она взглянула на него и почувствовала, как все ее тело разгорается и тает под тем взглядом, каким он смотрит на нее.

– Сними одежду.

Заключенная в плен его глаз, она начала покорно раздеваться. Он не помогал ей. Просто смотрел.

– Задерни полог.

Он включил ночную лампу около кровати, потянул за золотую кисть слева от изголовья. Мягкие темные складки сомкнулись вокруг них, отгораживая от окружающего мира. И любого, кто мог наблюдать за ними.

– Ты бы лучше проверил дом, все двери, прежде чем мы… – Она улыбнулась, вспомнив, с какой скоростью они поднялись по лестнице, и забавно передернула плечами. – Я оставила двери в сад открытыми…

– Знаю. Я их закрыл. И запер.

– Отлично. А почему ты сам не раздеваешься?

– Потому, что я занят, наблюдая за тобой. И потому, что есть нечто исключительно возбуждающее в том, чтобы оставаться полностью одетым и смотреть, как твой партнер снимает с себя всю одежду.

– В самом деле?

– Да.

– Не уверена, что мне это нравится.

Он смотрел ей в глаза, проводя пальцем по ложбинке между ее обнаженными грудями.

– Тебе нравится все, что я с тобой делаю.

Да, ей нравилось все, кроме того, как мгновенно он отстранялся, удалялся от нее, когда они не предавались любви. Словно это было единственное, что их связывало. Впрочем, вполне возможно, так оно и было. Но она не хотела сейчас об этом думать, в этом было что-то очень постыдное: она была объектом желания. Но не человеком.

– Разденься, Генри.

– Через минуту.

– Нет, сейчас. Пожалуйста. Ну, пожалуйста, – умоляюще повторяла она. – Мне не нравится быть такой… беззащитной.

Еще несколько секунд он смотрел ей в лицо, а затем кивнул и начал раздеваться. Сбросив с себя всю одежду, он лег рядом с ней и привлек ее к себе. Нетерпение прошло, и ей показалось, что гораздо лучше, приятнее и гораздо спокойнее, именно так предаваться любви – нежно и неторопливо. Ей казалось, что это каким-то образом их сближает.

Когда он заснул, она еще долгое время лежала без сна, просто думая, размышляя, пытаясь догадаться, ощущали ли другие женщины себя так же, как ощущает себя она, – послушной рабыней своих эмоций. Повернув на подушке голову, она посмотрела на спящего Генри и пожалела, что не может заглянуть в его мысли. Пожалела, что не знает того, что он на самом деле думает о ней.

Он сказал, что избегает эмоций; но если это так, то почему? Еще он сказал, что не собирался привязываться к ней. Означает ли это, что он все-таки к ней привязался? Наперекор своим ожиданиям, желаниям, наперекор своей воле? Возможно, он так же растерян, как и она сама. Но тут же она с горечью усмехнулась. Нет, вряд ли Генри Шелдрэйк хоть раз в жизни ощущал себя растерянным.

Протянув руку, она выключила лампу на прикроватном столике и поуютнее устроилась рядом с теплым телом спящего мужчины. Он что-то промычал, заворочался, и вскоре, после неясного ощущения тревоги, когда ей показалось, что она слышит какой-то шум возле дома, Гита тоже задремала.

Но моментально проснулась, когда дверь спальни распахнулась, и неожиданно зажегся верхний свет.

С легким вскриком испуга она села на кровати, приоткрыла полог и, сощурившись от яркою света, увидела чью-то фигуру, стоящую в проеме двери.

– О Господи! – воскликнул кто-то. – Это женщина!

– Тогда закрой дверь, – послышался раздраженный низкий голос, явно принадлежащий пожилому мужчине.

– Но Генри никогда не…

– Элизабет! Закрой же эту чертову дверь!

Генри пошевелился на кровати и приподнялся на локте.

– Привет, мам, – проворчал он сонно. – Том совершенно прав: пожалуйста, закрой дверь.

Дверь громко хлопнула.

– Это мама, – лаконично пробормотал он, снова улегся и закрыл глаза.

– Генри! – ахнула Гита. – Господи, только не смей засыпать снова, Генри!

– Почему нет?

– Но это же была твоя мать!

– Ну и что с того?

– Но ведь я в одной постели с тобой! Она, должно быть, подумала…

– Что мы любовники?

– Еще ни разу за всю свою жизнь я не чувствовала себя такой униженной!

– Тогда считай, что тебе повезло. Если это самая унизительная ситуация в твоей жизни… – Он широко зевнул, натянул одеяло на свои обнаженные плечи и уткнулся лицом в подушку.

– Генри!

Он глухо застонал.

– Я сейчас же еду домой!

– Не говори глупостей.

– Это не глупости. Боже мой, как же я смогу с ней встретиться завтра утром?

– Может быть, просто скажешь ей «Доброе утро»? – протянул он с иронией. – Ложись и спи.

– Но я не могу спать! Как я теперь засну?! – взвыла она в отчаянии.

Он глубоко вздохнул и перевернулся на спину.

– Гита, – терпеливо и внушительно произнес он, – мне тридцать шесть лет, и, насколько я понимаю, моя мать прекрасно знает, что я перестал быть девственником еще в шестнадцать лет.

– В шестнадцать? – воскликнула она, на секунду невольно, забыв о случившемся.

– Да, приблизительно. А теперь ложись и спи.

Прошлой ночью он не приказывал ей спать.

Прошлой ночью он предавался с ней любви чуть ли не до самого утра. Несомненно, сейчас он был очень уставшим. Как полагалось быть и ей. Приглушенно фыркнув, она отвернулась от него, потянула на себя одеяло и решительно закрыла глаза.

Генри потянул одеяло обратно, улегся так, что ее спина прижалась к его животу, обнял ее и положил руку ей на грудь. Она подчеркнутым движением скинула ее.

– Ты же сказал, чтобы я спала.

Он прижался губами к ее плечу.

Она отодвинулась от него подальше. Он рассмеялся и властно повернул ее к себе.

– Я уже проснулся.

– А я не хочу, чтобы ты просыпался.

– Ага, значит, у милой леди норов? Что ж, что только придает тебе изюминку.

– Не нужны мне никакие изюминки, и вообще, отпусти меня.

Улыбка Генри стала еще шире, сильные руки обняли ее, и он привлек Гиту к своей обнаженной груди.

– Не будь занудой, Гита.

– Почему? – вскинулась она задиристо. – Это что, не разрешается?

– Нет.

– Тогда, я уезжаю.

Заставив себя отстраниться от него, она уселась, спустила ноги с кровати, но он потянул ее к себе и улегся сверху, прижав к постели всем своим длинным телом. И начал целовать ее, пока она не перестала сопротивляться. Целовать, пока его колдовство снова не одержало над ней верх.

– Я ненавижу тебя, – спустя некоторое время сообщила она, с трудом переводя дыхание и чувствуя приятное утомление во всем теле.

– Отлично, – заявил он со смехом в голосе. – Я тебя тоже.

– Никогда в жизни я не смогу повстречаться лицом к лицу с твоей матерью.

– Нет, сможешь. Она просто деликатно сделает вид, что ничего не случилось.

– Правда?

– Ммм. – Притянув ее к себе, он поцеловал Гиту в плечо и моментально заснул.

Однако утром его мать не только не стала деликатно делать вид, что ничего не случилось, но и отнеслась к Гите, с такой ледяной холодностью, что нагнала бы страху даже на айсберг. И Генри не подумал прийти на помощь.

Он успел только представить Гиту высокой, величественной женщине с идеально уложенными седыми волосами, коротко объяснил ее присутствие здесь, а затем его позвал Том, нуждающийся в помощи Генри при разгрузке багажа или просто жаждущий узнать, каким образом Гита оказалась в усадьбе и кто она такая. Генри только уныло улыбнулся, кинул на мать долгий, предостерегающий взгляд и вышел.

– Мне очень жаль… – начала Гита.

– Да. – Мать Генри прервала ее с разящей наповал ледяной вежливостью. Ее тон был таким уничижительным и колким, каким зачастую бывал у ее сына, и напомнил Гите битое стекло. – Это во многом объясняет, почему он предложил мне уехать именно на эти дни. И почему сам вызвался пожить здесь. Якобы ради собак. Я несколько удивилась, ведь Генри никогда и ни для кого не стал бы жертвовать собой. Даже ради меня. Он так же эгоистичен, как был эгоистичен его отец. Впрочем, можете позавтракать – я уверена, что вы уже прекрасно знаете, где что лежит.

И она вышла с крайне неприязненным выражением лица, а Гита осталась стоять там, где стояла, чувствуя себя страшно униженной.

Растерянная, сердитая, обиженная, она повернулась, наконец, на каблуках и решительно направилась в комнату Генри, чтобы уложить свои вещи. Он вошел как раз тогда, когда Гита уже закончила и закрывала замочки чемодана.

– Что она сказала?

– Ничего.

– Гита…

– Почему ты не предупредил, какой прием ожидает меня сегодня утром? – развернувшись к нему, требовательно спросила она.

– И что же это был за прием? – спокойно поинтересовался он. – Что она тебе сказала?

– Дело не в том, что она сказала, дело в том, как она это сказала! Так, словно я какая-то шлюха! Но почему? – воскликнула Гита. – Твоя мать ведь даже не знает меня! Она ни разу в жизни меня не встречала!

– Она знает о тебе, – медленно сказал он.

– Ну и что? Я не сделала ничего такого, что могло бы вызвать ее ненависть! – Гита резко вскинула оскорбленное лицо. – Ты сам прекрасно это знаешь! И что должен был означать тот долгий многозначительный взгляд, которым ты на нее посмотрел? Что, Генри?

– Предостережение.

– Предостережение не говорить со мной, как с уличной девкой?

– Да.

В гневе, отвернувшись от него, она сумела стащить свой чемодан с кровати, но он остановил ее, накрыл ее руки своими, оторвал ее пальцы от ручки чемодана.

Развернув Гиту лицом к себе, он сверху вниз посмотрел в ее раскрасневшееся лицо со сверкающими от гнева зеленоватыми глазами.

– Ты слишком болезненно все воспринимаешь, Гита.

– Нет, ничего подобного! Ничуть не слишком! Что происходит, Генри? Ведь что-то происходит, не так ли? Почему твоя мать так сразу меня невзлюбила? Или она автоматически проникается неприязнью к каждой женщине, которую ты сюда привозишь?

– Я не привозил сюда женщин. Никогда.

– Тогда почему привез меня?

– Потому что я не мог оставить тебя одну, – после короткого молчания произнес он.

– Но ведь хотел бы? Хотел бы оставить меня одну?

– Я не знаю, – тихо признался он. – Пойдем, я отвезу тебя домой.

Тебе не нужно везти меня домой. У меня здесь своя машина, и я вполне могу доехать сама.

– Я не говорил, что ты не можешь, Гита. А моя мать не очень-то умеет скрывать свои чувства и притворяться, – объяснил он негромко.

– И какие такие чувства ко мне ей следует скрывать? Почему она должна притворяться? Но ведь ответа я не получу, не так ли? – с горькой усмешкой произнесла она. – Почему? Потому что ты не знаешь? Или тебе просто наплевать? Или ты не хочешь знать?

– Потому что не могу. Пойдем, – он поднял ее чемодан, – я провожу тебя до машины.

Да, понятно, горько подумала она. На самом деле он, наверное, просто не может дождаться ее отъезда. Даже ни разу не попросил ее остаться… Ничего, не понимая, ненавидя его, ненавидя себя, она последовала за ним, молясь по дороге, чтобы не встретить его мать.

Положив ее чемодан в багажник, он остановил Гиту прежде, чем она успела сесть на место водителя и захлопнуть дверцу машины.

– Дай мне пять минут, и я поеду вслед за тобой.

– Мне не нужен сопровождающий, – зло бросила она. – Я вожу машину уже много лет!

– Да, но ведь за эти много лет тебя впервые преследует маньяк. Подожди меня.

Сердито мотнув головой, она села в машину. И стала ждать.

Через пять минут он вернулся с толстой папкой под мышкой, пиджак был небрежно наброшен на одно плечо. Он положил папку и пиджак на сиденье своей машины и подошел к Гите. Наклонившись, подождал, пока она раздраженно не опустила боковое стекло.

– Никогда не злись, сидя за рулем и ведя машину.

– Тебе легко говорить! – резко бросила она.

– Да. – И, вздохнув, он добавил: – Это все очень сложно, Гита. Как-нибудь я тебе объясню.

– Вот уж благодарю!

– Я поеду следом, а утром заеду за тобой и от везу в аэропорт.

– Я возьму такси.

Если она ожидала, что он начнет спорить, то ошибалась. Он посмотрел на нее долгим непроницаемым взглядом, затем кивнул:

– Очень хорошо. Увидимся, когда ты вернешься.

– Увидимся? – мрачно и нехотя спросила она.

– Да. – Просунув голову в окошко, он поцеловал ее.

Но она не ответила на поцелуй, и ее взгляд стал еще холоднее.

– Тебе ведь на самом деле все равно, не так ли?

– Ты думаешь? Между нами возникли отношения, Гита, – сказал он негромко. – Не просто любовная интрижка.

Бросив на него сердитый взгляд, она включила зажигание, с холодным выражением лица подождала, пока он не отойдет от ее машины, и медленно выехала со двора через узорчатые арочные ворота. Она держала путь в Лондон, возвращаясь к реальности и здравому смыслу.

Следуя за ней в своей машине, Генри проводил ее до самой двери ее дома и тут же отъехал, не задержавшись ни на секунду и даже не пытаясь возобновить разговор.

Она провела бессонную, наполненную переживаниями ночь, а утром, чувствуя себя не выспавшейся и утомленной, приняла душ, уложила вещи и вызвала такси, чтобы поехать в аэропорт. С самого утра шел мелкий унылый дождь, и от этого ее настроение стало еще хуже.

Париж встретил ее таким же моросящим серым дождем.

Клэр, ассистентка Этьена Верлейна, встречала ее в аэропорту. Завидев Гиту в толпе прибывших, она радостно улыбнулась, с истинно галльской сердечностью расцеловала девушку в обе щеки и повела к ожидающей их машине.

– Ты не будешь против, если мы сразу поедем к Этьену? – спросила она. – Прежде чем отправиться в гостиницу. – И, как бы извиняясь, добавила: – Он очень настаивал.

– Нет, разумеется, я не против. – Гита смотрела на мокрые, блестевшие от дождя улицы Парижа, на море разноцветных зонтов, и ее мысли гораздо больше занимал Генри, чем могущественный босс «Верлейн косметике».

Но когда Этьен приветствовал ее с вежливой отчужденностью вместо обычного бурного восторга, она была озадачена. В чем дело?

– Садись, Гита, – сказал он и повернулся к ассистентке: – Клэр, будь добра, проследи, чтобы никто нас не беспокоил.

Та кивнула, за его спиной состроила Гите забавную гримаску и вышла.

Сидя за своим столом, Этьен Верлейн подтолкнул к ней через стол небольшой пакет.

– Я получил это несколько дней тому назад. Можешь его открыть.

С противным ноющим ощущением где-то в желудке она открыла – и поняла, почему в подкинутом ей конверте не было негативов. По крайней мере, негатив той, на которой она была снята обнаженной, пригодился: точно такой же снимок теперь лежал перед Этьеном Верлейном.

– Ты уже видела его, – твердо сказал он.

– Да, – кивнула она, разрывая фотографию на множество мелких кусочков и отправляя в корзину для мусора.

– Прочитай записку, Гита.

Глубоко вздохнув, она развернула листок бумаги, приложенный к фотографии, и уставилась на него с выражением отвращения на лице. Как и в предыдущих посланиях, все буквы были вырезаны из газеты.

– «Если Вы ее не уволите, – по памяти процитировал Этьен, – эта фотография будет отправлена в газеты. Во Франции и в Англии».

– Ни одна из газет не опустится до такой низости, – запротестовала Гита, сама, впрочем, не слишком в это веря. – Не станет публиковать снимок, отправленный анонимно.

– Ты так считаешь? А я не столь оптимистичен. Бульварная пресса напечатает все, что угодно. Иногда мне кажется, что она вообще существует только ради того, чтобы обливать грязью известных людей.

– Я не так уж известна, – тупо возразила она.

– Зато я известен.

– Да. – Ей стало тошно. Подняв на него глаза, она глухо спросила: – Вы меня увольняете?

– Нет. Пока нет. Но я очень зол. Я предложил тебе номер в гостинице, где ты была бы в безопасности, персонал, который мог бы позаботиться о тебе, но ты предпочла туда не ехать.

– Да, – прошептала она. – Моя подруга предоставила мне свой коттедж.

– И там была сделана эта фотография?

– Да. И не только эта, – призналась она.

– Понятно. Вот результат твоего неповиновения. У нас есть опыт с преследователями, и мы знаем, как защитить своих людей. Но если эти люди не желают следовать нашим советам, желают все делать по-своему, то… Мы вложили в тебя очень много денег, Гита, и, хотя я тебе сочувствую, интересы бизнеса превыше всего. В твоем контракте существует раздел, касающийся неблагоприятной шумихи вокруг твоего имени, и, хотя в данном случае это не совсем то и в происшедшем, несомненно, мало твоей собственной вины, все же, если этот снимок опубликуют, – пробормотал он с отвращением, – престижу моей компании будет нанесен урон. Мы выбрали тебя, так как ты выглядишь волнующей, утонченной женщиной, на которую все прочие женщины хотели бы походить, которой они хотели бы подражать…

– Да, – горько согласилась она, не поднимая глаз. – А вовсе не женщиной, чья фотография в голом виде красуется на первых страницах бульварных газетенок.

– Именно. Ты сама все понимаешь. И поэтому нам пришлось принять решение воспользоваться услугами другой модели для запуска новых духов, который состоится завтра. Нам придется выдать это, за свежую идею: новая девушка для новой марки духов, ежегодно – новое лицо для линии декоративной косметики. Но ты тоже будешь присутствовать завтра при запуске духов. И ты будешь улыбаться, – велел он.

– Да, – согласилась она тихо.

– Мне жаль, Гита.

– Мне тоже.

– Найди его, Гита. Найди его, останови, или…

– У вас не будет другой альтернативы, кроме, как уволить меня совсем.

– Ох. – Глядя ей в лицо, Этьен позвал Клэр и велел ей принести кофе. – Может быть, ты знаешь или догадываешься, кто мог бы это сделать?

– Нет.

– А полиция была проинформирована насчет последних событий?

– Да, Ген… – Резко замолчав, она прикусила губу.

– Ген?.. – приподнял брови Этьен.

– Генри, – вздохнула Гита. – Мой приятель.

– Он был вместе с тобой в том коттедже?

Врать и изворачиваться, не было смысла.

– Да, – призналась она неохотно.

– Ну, так расскажи мне. Расскажи мне об этом Генри. О фотографиях. О коттедже. Расскажи мне все, что ты знаешь, и, вполне вероятно, мы вдвоем сможем догадаться.

И она рассказала ему обо всем, что произошло с ней за последнее время: о Генри, о коттедже в Шропшире, о надписи на стенах ее дома в Кенсингтоне. Обо всех остальных инцидентах он уже знал.

– Так ты знакома с тем декоратором?

– Нет. Генри сам договорился, чтобы он приехал.

– И ты ему поверила? Мужчине, с которым только что познакомилась?

– Да, – сказала она натянуто.

– И теперь он твой любовник?

– Да.

– Так скоро?

– Да, – сказала она сквозь зубы. Но ведь Генри было невозможно противиться. Как объяснить это Этьену? Как объяснить, что в мире существуют мужчины, перед которыми женщины просто не могут устоять, в чьем присутствии все разумные мысли моментально улетучиваются из головы! Мужчины, которые умеют заставить вас почувствовать себя желанной и особенной, потому результат неизбежен и предопределен.

– Значит, ты была неосторожной, – осуждающе сказал Этьен.

– Нет! Никто не знал, что я еду в коттедж! – упорствовала она.

– За исключением этого Генри, – сказал он мягко, – то есть друга Синди, которая работает в той же авиакомпании, где раньше работала ты. А она хотела сняться в рекламном ролике этой компании? Она подавала заявку стать нашим «Лицом Года»?

– Нет, – беспомощно ответила Гита.

– Список был только приблизительный. На этот раз я попрошу Клэр проверить его более тщательно.

– Да, но я не думаю, что Синди хотела сняться в той рекламе. Она не говорила…

– Но может быть, она все-таки хотела, а тебе не сказала. Может быть, она была разочарована и оскорблена. Может быть, она сообщила своему другу…

– Нет!

– И, может быть, этот мужчина для нее более чем друг.

– Нет!

– Но почему «нет», Гита? Ведь это возможно! Ты же плохо знаешь его, а он вполне мог узнать, где ты находишься, все от той же Синди, твоей лучшей подруги. Ты болтаешь с ней, делишься своими планами, говоришь, куда едешь…

– Нет, – слабо возразила Гита, прекрасно понимая, что Этьен прав. Впрочем, она ведь не рассказывала Синди о том, что познакомилась с Генри. Но почему? – вдруг пришло ей в голову. Почему она не рассказала о нем своей лучшей подруге? Нет, это не мог быть Генри! У него не было никакого резона так поступать! Чтобы пакостничать и одновременно предаваться с ней любви… Да еще как… Нет, такое невозможно.

– Но если это не Генри, то все же кто-то из твоих знакомых, – настаивал Этьен. – В большинстве случаев именно так оно и бывает.