Двадцать второе сентября. Два месяца прошло с того дня, как пропала Эмма.

Благодаря старому приятелю из колледжа, работающему теперь в телекомпании Эн-би-си, Джейк урвал себе несколько минут на шоу «Сегодня». Вчера вечером он улетел в Нью-Йорк. На экране Болфаур кажется иным, нежели в жизни, хотя никак не пойму почему. Делится с ведущей деталями исчезновения ребенка, сообщает особые приметы девочки — маленький шрам на левом предплечье, родинка рядом с носом, — и до меня вдруг доходит, что ему наложили грим. Немного тонального крема, несколько штрихов под глазами. Еще одно изменение, по мере того как близкий человек становится все менее и менее узнаваемым.

Показывают домашнее видео — Эмма катится по тротуару на роликах и машет рукой, приближаясь к камере. После этого ролика в глазах ведущей появляется характерный блеск, и объявляется перерыв.

— Мы ищем мать Эммы, — проникновенно говорит Джейк в какой-то момент и смотрит прямо в камеру. — Лизбет, если ты сейчас сидишь у телевизора… мне очень нужно с тобой поговорить.

В его голосе звучит что-то очень интимное, пусть даже эти слова произносятся перед многомиллионной аудиторией и сами собой лезут мысли, что именно он, а не я, хватается за соломинку. Если бы Лизбет хотела, чтобы ее нашли, она бы, разумеется, уже появилась. На экране мелькает фотография: экс-миссис Болфаур крупным планом; тот самый снимок, который Джейк отдал Шербурну в начале расследования.

— Одна из немногих, которые храню. Выкинул бы их все, но, боюсь, дочь однажды захочет узнать, как выглядела ее мать.

У Лизбет на фотографии длинные темные волосы и худое лицо. Улыбается, но не слишком убедительно. Снимок обрезан. Вспоминаю его изначальный вид, тогда жертвой ножниц пала коляска с маленькой Эммой. Когда я впервые увидела фото, меня поразило то, что Лизбет не смотрит на малышку и не притрагивается к ней. Снимок сделали на улице, в тумане; мать от дочери отделяла тонкая полоска белого света.

Сочувствую женщине, изображенной на фотографии. У нее темные мешки под глазами, а футболка в тех местах, где облегает набухшую грудь, промокла от молока. Судя по глазам и позе, Лизбет по-прежнему страдает от последствий тяжелых родов, завершившихся экстренным кесаревым сечением; боль, которую не могу себе вообразить.

В полдень Джейк звонит и говорит, что вылетает следующим же рейсом.

— Может быть, это и есть тот перерыв, который был нам нужен. — В его голосе явственно слышится оптимизм.

В течение дня на приходят сотни писем. На следующее утро, сидя за пиццей в закусочной неподалеку от штаба, Джейк болтает о том, что мы сделаем, когда Эмма вернется: поедем в Диснейленд, отправимся на Аляску. Не напоминаю, что всего несколько дней назад он буквально сочился манящей уверенностью в печальном конце Эммы на дне морском. Этот большой парень самый уравновешенный человек из всех, кого я знала; ему не были свойственны внезапные перемены настроения или категорический отказ от собственных суждений. Теперь же мистер Собранность меняется что ни день, и невозможно предугадать, в каком настроении он окажется на этот раз.

Прежде столь аккуратный, Джейк дважды роняет вилку на пол и засыпает крошками всю рубашку.

— Ты в порядке?

— Я не спал. Уже давно. Может быть, неделю. На прошлых выходных прибирался в гараже. Представляешь? Делал уборку в гараже, как будто это важно. Обыскал каждый угол, каждую щелку в городе по сто раз подряд, опросил всех, кто только попался на глаза. Не мог заснуть, то и дело направлялся в комнату Эммы, но всякий раз мне недоставало смелости туда зайти. Нужно было чем-нибудь занять полночные часы. Наведение порядка в гараже показалось очень стоящим делом.

Я знаю, что имеется в виду насчет заполнения часов. Дэвид, отец Джонатана, убеждает меня снова заняться работой. «Вовсе не обязательно работать в полную силу. Просто делай что-нибудь там и сям, чтобы не утратить навык, пока не будешь готова». Он утверждает, будто какое-нибудь занятие — первая стадия возвращения к нормальной жизни.

— Как можно вернуться к нормальной жизни, если недостает самого главного?

— Если не получается сделать это ради себя, сделай ради Джейка. Работа поможет успокоиться. Поверь, меня только работа и спасла, когда Джонатан пропал.

Не сразу, но доходит, что он, возможно, прав. А даже если нет — я и так уже заняла много денег у Аннабель. И потому на минувшей неделе неохотно перезвонила потенциальному клиенту. Решила начать с чего-нибудь попроще. Не свадьба, не день рождения — всего лишь открытие ресторана.

После ленча захожу в свой любимый фотомагазин «Адольф Гассер». Магазин ничуть не изменился — изобилие техники, дорогие фотоаппараты, запертые в стеклянных витринах, книги и принтеры. Единственная разница — фотография Эммы в окне. Объявления по-прежнему расклеены на телефонных столбах и витринах по всему городу, но, кажется, прохожие больше не обращают на объявления внимания: для них это всего лишь фотография девочки, которая пропала пару месяцев назад, — грустно, но тем не менее такова жизнь.

Марли стоит за высоким деревянным прилавком — точно так же, как за день до исчезновения Эммы; под тридцать, очень рослая, сплошь покрытая татуировками. Она учится в Калифорнийской академии искусств. За шесть лет, в течение которых я наведывалась в «Гассер», за прилавком сменилась целая череда студентов.

Беру пленку, батарейки, фотобумагу, кладу на прилавок и протягиваю Марли кредитку.

— А мы по тебе скучали. Соболезную.

— Спасибо.

В моих руках бумажный пакет с покупками кажется бутафорским атрибутом какой-то пьесы, что давно снята с репертуара.

Возвращаясь к машине, миную длинную вереницу телеэкранов на витрине магазина. Все настроены на один канал. На экранах мелькает лицо Эммы: черные волосы, лучезарная улыбка, челка — бесчисленное количество раз. Затем появляется шериф. Он стоит за кафедрой у большого микрофона, в окружении прессы и толпы зевак. У меня перехватывает горло, а в голове мелькают самые жуткие картины: Эмму нашли, она мертва.

На остановке со скрежетом останавливается автобус, мимо катится толпа. Кто-то пребольно толкает меня в спину. У витрины останавливаются женщина с девочкой. Девочке лет четырнадцать, на ней узкие джинсы и коротенькая блузка.

— Есть новости об Эмме? — спрашивает она.

— Не знаю.

— Просто позор, — отзывается мать. — Каждый день на Среднем Востоке умирают сотни детей, а здесь твердят об одной этой девочке, и все потому, что малышка хорошенькая и вдобавок американка.

Качает головой и берет дочь под руку. Обе идут прочь, помахивая сумками.

Захожу в магазин и включаю звук одного из телевизоров. Шериф находится в Морро-Бэй, в четырех часах езды к югу отсюда. За ним стоит живая цепь полицейских, которые стараются держаться за рамками кадра. Какой-то краснолицый мужчина с редкими прядями волос, зачесанными поперек лысины, делает шаг вперед, якобы поправить микрофон, но даже дураку ясно, что он просто хочет подойти ближе к камере.

— Поступила новая информация по делу об исчезновении Эммы Болфаур, — объявляет шериф. Меня охватывает ужас, потом паника — сердце колотится, под черепом нарастает тяжесть, — затем появляется робкая надежда, и все это за одно мгновение, пока я стою и жду продолжения.

— Сегодня в полдень в полицейский участок пришла женщина, назвавшая себя Лизбет Болфаур, мать пропавшей девочки. У нас есть доказательства того, что она действительно та, за кого себя выдает. Послушайте обращение Лизбет, а затем я отвечу на вопросы.

Уходит несколько секунд на то, чтобы это переварить. Сначала накатывает радость, а потом сомнение. Почему сейчас? Почему по истечении столького времени Лизбет выбрала этот момент для эффектного появления?

Шериф откашливается и отступает. Люди в форме сдают в сторону, и к микрофону выходит женщина. Нет, не так я представляла себе мать Эммы. Она мало похожа на свою фотографию, сделанную почти семь лет назад. Опираясь на рассказы Джейка, я ожидала увидеть наркоманку с запавшими глазами, невнятной речью, спутанными волосами и следами бурной ночи на лице. Ничего подобного. Она среднего роста, полноватая, одета в стильное синее платье, темные волосы со вкусом уложены.

— Меня зовут Лизбет Далтон, — произнесено отчетливо, с паузой и явно отрепетированной улыбкой.

Красная губная помада, жемчужные серьги, нитка бус, которая не сочетается ни с платьем, ни с сережками. Это типичная домохозяйка из пригорода, смуглая, по-своему привлекательная, маленькая, с прямым носом. Пытаюсь вообразить Джейка рядом с ней, но тщетно. Что он в ней нашел? Что у них могло быть общего?

— Я мать Эммы. Узнала об этой ужасной трагедии только вчера, когда мне сказали, что мой муж… прошу прощения, бывший муж… участвовал в ток-шоу «Сегодня».

Знаю, она лжет. Исключено. Невозможно все это время жить в Морро-Бэй и ничего не слышать об Эмме. Все телеканалы только это и передавали.

Лизбет щупает сережку. Вдруг вспоминаю, что у меня есть точно такие же — Джейк преподнес, когда минуло полгода со дня нашего знакомства. Очень милый подарок, но я редко их носила; подобного рода украшения — символ женственности — всегда предпочитала моя мать. А если Джейк подарил такие серьги и Лизбет? Чувствую себя дурой. Интересно, какие еще подарки он продублировал?

Ишь ты, улыбается; на щеках появляются ямочки. Сходство между ней и Эммой потрясающее — та же форма носа и губ.

— И тогда я решила прийти сюда и попросить похитителя, кто бы он ни был, вернуть Эмму. Пожалуйста. Эмма, если ты меня слышишь, знай, мама любит тебя, золотце, и молится. Мы все хотим, чтобы ты вернулась.

Это говорит женщина, которая некогда уехала на курорт, одна, оставив пятимесячную дочь. Женщина, три года назад бросившая мужа и ребенка и с тех пор не удосужившаяся хотя бы позвонить.

— После развода вы общались со своей дочерью? — спрашивает репортер.

— Да, — лжет Лизбет.

— Если бы могли поговорить с Эбигейл Мейсон, невестой Джейка, что бы вы сказали?

Она снова щупает сережку и смотрит прямо в камеру.

— Случившееся разбило мне сердце. Но пусть эта женщина знает, что я ее прощаю.

— Учитывая обстоятельства — хотели бы, чтобы Эмма находилась на вашем попечении?

— Конечно, но разве можно такое предугадать?.. Что случилось, то случилось. Теперь остается принять все как есть и просто найти моего ребенка.

В поведении Лизбет перед камерами не видно ни отчаяния, ни безысходности. Каждое слово, каждый жест обдуманы заранее.

— Если Эмму найдут, потребуете прав опеки? — спрашивает другой репортер.

— Не исключено. В конце концов, я ее мать. У нас с Джейком в прошлом были разногласия, но теперь мы должны обо всем этом забыть и найти нашу девочку.

«Нашу девочку»? Накатывает волна гнева. И не подозревала, что у меня столь сильно развито чувство собственности.

Звоню Джейку на мобильник, но он не отвечает. Сквозь толпу продираюсь на Юнион-сквер, такая сердитая, что с трудом удается сосредоточиться на самых простых вещах.

Снова пытаюсь связаться с Болфауром и звоню в штаб. Отвечает Брайан. На заднем фоне работает телевизор, раздаются звонки, слышны голоса.

— Ты видел пресс-конференцию? — спрашиваю, когда Джейк берет трубку.

— Да. Я в шоке.

— Как думаешь, чего она хочет?

— Трудно сказать… Вечером Шербурн с ней побеседует. Лизбет согласилась пройти обследование на детекторе лжи. Все еще не теряю надежды…

— Знаю.

Все это время он питал слабую надежду на то, что Эмма может находиться у матери, и, пожалуй, правильно было не сбрасывать миссис Далтон со счетов. В этом случае для девочки оставались все шансы на жизнь и относительную безопасность. Но окажись Лизбет причастна к похищению, она, разумеется, не стала бы выступать перед камерами.

Это открытие — очередное поражение. Еще один тупик. Еще одна несбывшаяся надежда. Окружность поиска снова расширяется.

— Сейчас приду, подождешь?

— Некогда. Я еду на радио. Встретимся у меня.

Связь обрывается. В последнее время почти все наши беседы таковы. Просто не успеваем поговорить.

Приезжаю к Джейку в семь часов и поначалу не обращаю внимания на красную машину, стоящую на подъездной дорожке. Дергаю входную дверь, она оказывается заперта, и какое-то предчувствие мешает мне воспользоваться своим ключом. Поэтому стучу. Тишина. Звоню. Джейк открывает, и я понимаю — что-то не так. Он не целует меня в губы, как обычно. Что бы ни случилось — легкий поцелуй при встрече оставался его неизменной привычкой, на которую всегда можно было рассчитывать.

— Ты не один?

Кивает и отходит в сторону, давая пройти.

— Здесь Лизбет.

Не успеваю приготовиться и скрыть изумление. Звезда телеэкрана сидит на кушетке в гостиной и держит на коленях чашку кофе.

— Привет. — Она улыбается.

— Я Эбби.

— О, — оглядывает меня с головы до ног, — невеста.

Очень хочется спросить, как у нее хватило смелости прийти сюда и рассесться на кушетке, словно все в порядке вещей и не было этих трех лет. Но вместо этого говорю:

— Видела тебя по телевизору.

— Правда? Я жутко нервничала. Всегда теряюсь перед камерой.

Джейк указывает на кресло у окна:

— Садись.

Как будто Эбби Мейсон — забежавшая на минуту соседка.

— Кофе?

— Да.

— Я заварю свежий. — Он скрывается на кухне.

На Лизбет то же темно-синее платье, что было во время пресс-конференции, но сейчас две верхние пуговицы расстегнуты.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю.

Мне кажется, это самый уместный вопрос, который можно задать постороннему из ниоткуда.

Она прихлебывает кофе.

— Прошу прощения?

— Что тебе от него нужно?

— Не понимаю…

— Ты его бросила. Что еще хуже, бросила Эмму и не прислала ни единой весточки с тех пор, как смылась. А потом появляешься перед камерами и разыгрываешь безутешную мать.

Незваная гостья ставит чашку на стол и забрасывает ногу на ногу. Платье обнажает колени, на одной — большая овальная родинка.

— Думаешь, я ничего не чувствую? Думаешь, не люблю девочку?

У нее красивые темно-зеленые глаза, как у Эммы. Лизбет подается вперед, закатывает рукава и вытягивает руки ладонями кверху. Увядшая кожа покрыта точками и пятнами от уколов. Инстинктивно отвожу глаза.

— Ни одной матери, которая подсела на иглу, не следует находиться вблизи своего ребенка, — говорит она, опуская рукава. — Если ты когда-нибудь пробовала наркотики, меня поймешь. Растить детей в таком состоянии нельзя.

Хочется поверить Лизбет, но это всего лишь секундный порыв. Почему у меня нет к этой женщине того же сочувствия, какое испытываю к бездомным попрошайкам в Тендерлойне? Почему ощущаю только гнев, глядя на нее? Я стараюсь говорить спокойно.

— Ты ни разу не позвонила узнать, как у нее дела. Ни разу не поздравила с днем рождения.

— Я хреново жила, — отзывается Лизбет. — Сначала надо было разобраться со своими проблемами.

— Но ведь наверняка знала, что она исчезла. Не могла не знать!

— Если бы смотрела телевизор — знала. Не слежу за новостями. О том, что Болфаур участвовал в ток-шоу, мне рассказали знакомые.

— Ну разумеется.

Джейк возвращается в комнату и протягивает мне чашку кофе. В прежнее время, когда мы изображали этакую пасторальную парочку, я обычно подпускала шпильку о том, какой он скверный хозяин, после чего начинался шутливый спор. Но сейчас ничего смешного нет.

— Джейк рассказывал мне о результатах следствия, — спокойно говорит Лизбет, как будто никакого неприятного обмена репликами не было.

Он садится на кушетку рядом с ней. Эти двое выглядят как настоящая парочка; словно вижу семейный портрет, который мне прежде никогда не показывали. В доме не было фотографий Лизбет, не осталось их совместных снимков с Эммой. Джейк редко говорил о своей бывшей. Все время, что мы знакомы, существовали только отец и дочь — вполне счастливая, но в чем-то ущербная семья. Рядом с ними я видела пустое место, которое очень хотела занять, и всегда чувствовала, будто им чего-то недостает, но кто бы мог подумать, что это некто из прошлого? Доставляла наслаждение сама мысль войти в эту маленькую семью и сделать картину полной. Наблюдая за Джейком и Лизбет, почувствовала нечто непринужденное и осмысленное между ними. Пусть даже с последней встречи и прошло несколько лет, эти люди ведут себя очень естественно. То, как он откидывается на спинку кушетки рядом с Лизбет, то, как она расправляет платье.

Болфаур закрывает глаза. Понятно — устал, измучен. Мне хочется подойти и обнять, погладить по голове, как обычно это делала, когда у него выдавался трудный день на работе. Очень хочется заявить о своих правах, но Лизбет первая тянется к нему и берет за руку. Уму непостижимо: в ответ «телезвезда» получает такое же рукопожатие.

Потом, когда Лизбет уходит, не могу удержаться и задаю самый очевидный вопрос:

— Почему Лизбет вдруг вспомнила об Эмме?

Опять чувствую собственнический порыв. Эмма не моя дочь, но любовь, что я к ней испытываю, просто не вписывается в рамки наших взаимоотношений. В этой любви нет ничего от мачехи и падчерицы, ничего, что можно было сдвинуть на второй план в ту минуту, когда на сцене появилась родная мать. Когда мы с Джейком решили пожениться, он первым заговорил об удочерении. «Не прямо сейчас, но мы обязательно подумаем об этом в будущем». Сначала я испугалась, потом воодушевилась и постаралась запечатлеть эту минуту в памяти. А теперь не знаю, как сочетать все с присутствием Лизбет.

— Она в самом деле очень беспокоится, — говорит Джейк. — Тут нет притворства.

— Да брось. Только подумай. Если мамаша жила в Морро-Бэй, то наверняка с самого начала знала об исчезновении Эммы. Так почему же прождала целых два месяца, прежде чем появиться? По-моему, ответ очевиден. Появилась, потому что не осталось выбора. Фото показали по телевизору, узнают со дня на день… Лизбет появилась не ради Эммы, а ради самой себя. Ты сам говорил, что твоя бывшая эгоистка.

— Я не всепрощенец, Эбби, и никогда не делал вид, будто мне понятны ее мотивы. Если честно, вообще привык считать, что это существо с другой планеты. Она… — Джейк обрывает фразу и смотрит в сторону.

— Что?

— У нее хватило наглости попросить второй шанс…

— Какой шанс?! О чем ты?

— Если… когда Эмму найдут. Спросила, нельзя ли нам сделать еще одну попытку. Создать семью.

Чувствую, как земля уходит из-под ног, и стараюсь не поддаваться этому ощущению. Иллюзия абсолютно физическая, точь-в-точь как при землетрясении. Понимаю, что становлюсь игрушкой неподвластных мне сил.

— Настоящее безумие.

Он прикусывает нижнюю губу, и на память приходит день, когда мы познакомились.

— Да.

И все же какая-то крошечная часть сознания Джейка упорно сомневается в том, такая ли уж это безумная идея. Ничего не поделать — его крест: Джейк всегда готов простить. Даже меня старается простить. Знаю, что старается.