— Лобные доли мозга находятся здесь, — объясняет Нелл, касаясь моего лба кончиками пальцев. — И выполняют организующие функции — самоконтроль, отчет в собственных действиях и так далее.

Нелл исправно приходит раз или два в неделю и кормит меня ужином. Под ее бдительным оком я принуждаю себя поесть, пока соседка делится какими-нибудь любопытными фактами, почерпнутыми из книг. Сегодня в меню бразильская фасоль, пюре и фрикадельки.

— В мозгу есть маленький кровеносный сосуд, который называется передней соединительной артерией, — продолжает библиотекарь. — Если он поврежден, то к лобным долям прекращается приток крови, насыщенной кислородом. Результат — так называемая конфабуляция.

Перемешиваю фасоль с пюре. Надеюсь, Нелл не заметит, что я не ем.

— Интересен случай Джей-Ди, проведшего в клинике семь месяцев. Когда врач спрашивал его, что он делал в прошлые выходные, пациент говорил, будто ходил в кино со своей девушкой, Анной, а потом стриг газон. Воспоминание оказалось невероятно ярким, вплоть до названия фильма и улицы, на которой расположен кинотеатр. Джей-Ди помнил до мельчайших подробностей даже платье Анны. У больного действительно была подруга с таким именем, но, разумеется, он не ходил с ней в кино и не стриг газон, так как все это время находился в клинике.

— Значит, врал?

— Не врал. Джей-Ди, как ему казалось, в точности восстановил события минувших выходных. Конфабуляция — непроизвольное создание ложных воспоминаний. Распространенная ошибка заключается в неверном представлении памяти — якобы это нечто вроде компьютера, хранящего и перерабатывающего информацию. На деле же память способна еще и к реконструкции. Каждый раз, вспоминая то или иное событие, мы складываем воедино эпизоды из собственного жизненного опыта. Человек, у которого лобные доли функционируют нормально, помнил бы, что не покидал клинику, а следовательно, не ходил в кино. Но у пациента, страдающего конфабуляцией, отсутствует механизм, помогающий отделять правду от вымысла.

— Разве все мы не страдаем этим — в какой-то степени?

— Разумеется. Как сказал Марк Твен, «удивительно не то, какое огромное количество вещей я могу припомнить, а то, что могу припомнить огромное количество вещей, которых на самом деле не было».

Вечером, после ухода Нелл, вспоминаю о том, в каких чудных подробностях «воспроизвела» в памяти нашу вымышленную поездку в Гэтлинбург, о которой рассказывала мама. Уж так хотелось поверить в семейную гармонию, что сама создала воспоминание о катании на санках с отцом и о вечере, проведенном с Аннабель в номере мотеля перед телевизором, когда родители отправились ужинать.

После расспросов об этом вечере в мотеле сестра вспомнила. Действительно однажды засиделись допоздна перед крошечным телевизором в номере с виброкроватями, но это было в Чикаго, а не в Гэтлинбурге, и вовсе не на каникулах. В Чикаго приехали все вместе на похороны одного из друзей отца. По словам Аннабель, мать потом проговорилась, отчего тронулись в путь полным составом — просто заподозрила у отца интрижку и не захотела отпускать в Чикаго одного, опасаясь нежелательного развития событий.

Память отчасти схожа с неудачной фотографией. События накладываются одно на другое, так что невозможно провести водораздел между подробностями разных дней. Чем старше мы становимся, тем больше подобных воспоминаний. Рамки делаются подвижными. По мере того как идут годы, жизненный опыт обогащается, отдельные главки прошлого искажаются, и в итоге у каждого получается полувымышленная биография, ложная история собственной жизни.