День двести двадцать девятый. Голос Гуфи в телефонной трубке. Она запыхалась.

— Немедленно приезжай сюда.

— Что?!

— Тут один парень говорит, будто видел доску Розботтома на Ошен-Бич.

— Не выпускай его из виду.

По пути в «Динс фогги» превышаю допустимый лимит скорости на двадцать миль. Гуфи стоит в дверях магазина вместе с двумя мужчинами, которые улыбаются и говорят «привет» — не просто вежливо, но и дружелюбно.

— Это Эбби, — объявляет Тина. — А это Дэррин и Грег.

У Дэррина левая рука в гипсе. Ему за сорок, чисто выбрит; типичная внешность врача, могущего себе позволить жилье на Пасифик-Хейс, а вместо этого осевшего в Сансет, чтобы быть поближе к пляжу. Грег приземист и мускулист, лет тридцать, длинные бакенбарды и нос крючком. Этот человек явно видал виды — учась в старшей школе, я находила таких парней весьма привлекательными.

— Кто из вас видел доску Розботтома на пляже? — спрашиваю.

Грег приподнимает руку, в глаза бросается специальный браслет на запястье. Господи, наш отчаюга под наблюдением полиции.

— Я видел.

— Когда?

— Шесть или семь месяцев назад.

— Правильно, — ощущаю внезапный прилив энергии. — Именно в июле это и произошло. Вы уверены, что видели доску именно работы Розботтома?

— Абсолютно уверен. День был холодный, на пляже почти никого. Я бродил по песку, ждал, пока распогодится, и тут ко мне подошел этот мужик. Спросил, есть ли удобные места южнее. Сразу заметил, какая у него здоровенная доска — двенадцать футов, а потом увидел лягушку. Глазам своим не поверил — фирменный знак Розботтома! Доска из натуральной бальзы, невероятной красоты.

— Какого цвета?

— Красная.

— Парень, а ты уверен? Точно не подделка? — спрашивает Дэррин.

— Я сначала тоже засомневался. — Грег смотрит на меня. — В мире существует всего штук тридцать таких досок, и потому не так-то много шансов увидеть одну из них. Но на ней вдобавок красовалась личная подпись Розботтома. С маленькой «р» и завитушкой на «м». Шикарная штука.

— Как выглядел этот человек?

— Светловолосый, лет тридцати. Может быть, сорока. Не знаю.

Поворачиваюсь к Тине:

— Ты показывала им рисунки?

Кивает — показывала.

— Может, и он, — говорит Грег, — но, честное слово, не уверен. Люди, знаете ли, приходят и уходят. Всех местных знаю, а остальные со временем как-то сливаются…

— Не спросили у него, откуда он?

Серфингист замолкает и задумывается, теребя браслет.

— Нет. Но блондин сказал, что собирается махнуть к друзьям в Тико.

— Куда?

— В Коста-Рику, — объясняет Гуфи.

— Ну да, — добавляет Грег. — Сказал, будто хочет опробовать доску старины Розботтома на Золотом берегу.

— Так называют Коста-Рику из-за желтого песка, — объясняет Тина.

Вспоминаю наклейку на бампере и букву «Т». Одно не пойму — память или воображение услужливо восстановили все слово целиком: «Тико»?

— Что-нибудь еще сказал? — не сдаюсь. — Может быть, обмолвился о семье?

— Нет. Самый обычный парень, ничего особенного.

— Не уточнил, куда именно едет?

— Все, что знаю, сестренка.

Дэррин постукивает костяшками пальцев по своему лубку.

— Полагаю, ваш блондин где-нибудь на Сентрал-Пасифик. Там самые удобные места для катания на длинных досках. Три года назад я целое лето прожил в Плайя-Эрмоса. В тех краях всегда полно серфингистов-американцев.

— Точно, — отзывается Грег. — Если Господь Бог пошлет мне доску Розботтома, сдохну, но испытаю ее в Бока-Барранка. Или в Тамариндо. Эрмоса — отличное место, самое сердце Сентрал-Пасифик. Если остановишься там, всегда будешь в гуще событий. — Складывает руки на груди и говорит: — Удачи.

— Спасибо.

— Да ради Бога. — Грег перехватывает мой взгляд, направленный на браслет. — И вообще, первым серфингистом был Иисус Христос. Говорят, он ходил по воде. Я все же думаю, что не ходил, а катался по волнам на доске.

Смеюсь, искренне смеюсь, преисполнившись надежды, и словно от переизбытка кислорода начинает кружиться голова. Впервые за долгое время я вижу свет впереди. Может быть, это тупик. А может быть, нет.

— Пообедаем вместе? — спрашивает Тина.

— Извини, не сегодня. Пойду собирать вещи.

— Я неплохо потрудилась, а?

— Ты просто молодец. В следующий раз «спецпредложение номер два» за мой счет.

Направляясь домой, начинаю подпевать радио. Наконец-то обозначилась цель: Коста-Рика. Я сдвинулась с мертвой точки. Не нужно больше сидеть и ждать. Хватит безуспешно обыскивать одни и те же улицы. Может быть, я иду не в том направлении, но все-таки есть шанс докопаться до истины.

Думаю о Коста-Рике. Мне всегда хотелось туда попасть. Рамон провел там месяц, когда учился в колледже, и часто рассказывал, как там красиво. Бродить по тропическому лесу — это все равно что исследовать другую планету. «Там все по-другому, — говорил он. — Деревья, цветы, насекомые. А цвета просто потрясающие». Визит в Коста-Рику находился в списке из ста «целей», которые я надеялась «закрыть» до того, как стукнет тридцать. Примерно после двадцати восьми время как будто внезапно ускорилось, месяцы и годы начали мелькать с пугающей быстротой; оглядываясь, вижу это отчетливо. Мои работы свидетельство тому — тысячи фотопленок, настоящие миниатюрные хроники, лица и места, которые, если расставить их в должном порядке, могут поведать историю жизни Эбби Мейсон. И в конце каждого года, подводя итоги, становилось понятно — многие пункты остались невыполненными.

А потом появились Джейк и Эмма, и я вновь обрела смысл жизни. До того дня на Ошен-Бич, когда все вдруг остановилось. Больше никаких фотографий, никакого движения истории. Какой-то жуткий тупик.

Прихожу к Джейку, не предупредив заранее. В доме пахнет яичницей с беконом — его излюбленное блюдо на ужин. Болфаур сидит на кухне и проверяет сочинения.

— Хочешь есть? — между делом спрашивает он, как будто в «Ла Кумбре» не произошло ничего особенного.

— Нет, спасибо.

Сажусь. Джейк нуждается в услугах парикмахера, небрит и все-таки выглядит неплохо. Передо мной вновь, как и в день нашего знакомства, обманчиво небрежный мужчина, который на самом деле все держит под контролем. Но одновременно Джейк изменился. Стал старше. Утратил изрядную долю уверенности. И создается впечатление — чувствует себя слегка не в своей тарелке. Это видно по тому, как он сидит, опустив плечи, как держит ручку — вяло, словно против воли.

— Какая тема? — киваю на стопку сочинений.

— Диалоги Платона. Как примирить отрицание Сократом знания с его смелыми поступками и неординарными утверждениями в области этики.

— И ученикам все понятно?

— Ты удивишься… — Он роется в бумагах, а затем останавливается, как будто внезапно забывает о предмете своих поисков. На столе стоит нетронутая тарелка с яичницей.

— Я еду в Коста-Рику, — говорю.

— Что?

— Это связано с доской Билли Розботтома. Очень много шансов на то, что парочка из желтого «фольксвагена» сейчас в Коста-Рике или по крайней мере недавно там была.

Прежде чем Джейк успевает ответить, передаю свой разговор с Тиной и ее знакомыми. Джейк сидит, скрестив руки на груди, и молча слушает. Когда заканчиваю, встает и подходит к раковине, как будто там нашлось какое-то важное дело. Но Болфаур просто стоит там, спиной ко мне, и рассматривает грязные тарелки.

— Зачем ты это делаешь?

— Должна. Клеймо Розботтома — последняя деталь, которую я смогла вспомнить. Последняя зацепка, которую еще не отследила. Нужно довести дело до конца.

— Какой-то тип — возможно, пьяный или обкуренный — сказал тебе, что видел у кого-то доску с изображением лягушки, и ты готова все бросить и мчаться в Центральную Америку?

— Парень вовсе не был ни пьяным, ни обкуренным и описал ее в подробностях.

— Ну хорошо, предположим, это действительно тот самый человек из «фольксвагена». Но прошло уже много времени. Если в тот день на пляже действительно был он и если действительно уехал в Коста-Рику, шансы отыскать его там невелики.

— Может быть, ты прав. Но если блондин и в самом деле похититель, то вряд ли рвется назад в Штаты. Возможно, наша парочка хочет переждать, исчезнуть из виду. А если тот серфингист достаточно богат для покупки редкой и дорогой доски работы Розботтома, ему как пить дать захочется испробовать ее на самых знаменитых пляжах.

— Слишком много «если». Вспомни слова Шербурна в первый же день. Из 797 500 пропавших детей только 115 удерживались живыми в течение длительного времени. Посчитай сколько процентов.

— Дело не в процентах, — говорю. — И ничего общего с кубиком Рубика здесь тоже нет. Цифры вообще ничего не значат.

— Хотел бы я, чтоб это было так, но ты ошибаешься, Эбби. Не можешь смириться с гибелью Эммы, и поэтому подгоняешь факты, какие удается найти, под теорию.

— А разве это сильно отличается от того, что делаешь ты? Вбил себе в голову, будто Эмма мертва, и поэтому, наоборот, игнорируешь очевидное!

— Оставь все как есть, Эбби.

— Почему бы тебе не поехать со мной?

— В Коста-Рику?

— Да.

Он оборачивается.

— Каждое утро мне кажется, что я не переживу еще одни сутки без Эммы. Но заупокойная служба сделала свое дело, это мне помогло. Теперь я живу дальше, а Эмма больше не страдает. Ты знаешь, о чем я думал каждый день и каждую ночь до того, как нашли ее туфельку? Ты знаешь, какие ужасы себе рисовал?

— Знаю. Я рисовала себе те же самые ужасы. И рисую до сих пор — вот в чем беда.

Джейк вздрагивает словно от удара, но мне уже трудно отступить. На кону слишком многое.

— Если есть хоть один шанс найти ее живой, — говорю, — разве мы можем сидеть здесь сложа руки? Я в состоянии жить лишь потому, что без устали представляю себе, как все будет, когда она к нам вернется. Представляю, как Эмма меня увидит, куда мы поедем, гадаю, насколько девочка изменится.

Джейк прикусывает губу. Его очки покрыты маленькими пятнышками, как будто их давно не протирали.

— Я люблю тебя, Эбби. И все время любил. Но самым серьезным образом предлагаю сделать выбор. Отправляйся в это безумное путешествие — или же давай попробуем жить дальше, вдвоем.

— Почему ты называешь это выбором?

Болфаур отворачивается и начинает разгружать посудомоечную машину. Одну за другой убирает тарелки в шкаф.

Подхожу к нему.

— Помочь?

Джейк говорит, не глядя на меня:

— У меня много дел. Тебе лучше уехать.

— Пожалуйста, не надо. Нужно всего лишь немного времени. Я — все та же Эбби, на которой ты хотел жениться.

— Ошибаешься. Мы оба изменились.

Он прав. Знаю, что прав.

Направляясь домой и вдыхая холодный морской воздух, врывающийся сквозь опущенные стекла, чувствую на плечах всю тяжесть предстоящего выбора. Я вспоминаю, как в день первого свидания, едва вернувшись домой, позвонила Аннабель и в течение часа говорила о Джейке. Рассвет нового дня встретила, сидя на кушетке, глядя в окно и мечтая о совместном будущем с мужчиной, с которым познакомилась не далее чем накануне. Он тоже не остался равнодушным, я знала это, и просто не верила своему счастью. До сих пор отчетливо помню, как в восемь утра зазвонил телефон, и, не успев еще взять трубку, я поняла — это Джейк.

— Не разбудил? — спросил он.

— Нет. Я вообще не ложилась.

— Какое совпадение! Может быть, встретимся вечером?

— Конечно.

По моим тогдашним ощущениям, все встало на свои места.