По слухам, странные вещи происходили в Дириомо постоянно: то в церкви снова танцевали призраки, то сами собой вспыхивали свечи, а на безлюдных улицах слышалась дивная музыка, доносившаяся неведомо откуда. Со мной, однако, до той ночи чудес не случалось.

— Не отрицаю, я больше всех подходил на роль главного подозреваемого, — сказал Мак-Коннел, прямо глядя мне в лицо. — Но это не означает, что я виновен.

Он не дрогнул, не отвел глаз.

— У вас был роман с моей сестрой.

— Да, я так и сказал полиции.

— Но только после того, как они сами докопались. После того, как вышла книга. А сначала вы им ничего не рассказывали.

— Маргарет заставила молчать. Когда узнала про нас с Лилой, она была вне себя, но еще больше ее пугало, что будет, если меня заподозрят. Теперь, конечно, понятно, что дурацкое было решение. Но в тех обстоятельствах я не имел права ей отказать.

— В тот вечер, когда Лила пропала, вы вместе ужинали. Вас опознала хозяйка гриль-бара «У Сэма», сразу после выхода книги.

— Я не отрицаю.

— И из ресторана вы ушли вместе.

— Верно.

— В десять вы проводили ее до остановки.

Он кивнул.

— Значит, вы последний, кто ее видел. Хозяйка заявила, что Лила была расстроена, когда вы уходили из ресторана. А в то утро она плакала.

Мак-Коннел снова кивнул.

— Итак? — Прежний гнев закипал во мне. — Все у нее шло прекрасно: доклад в Колумбийском университете приняли на ура, Гильбертовская премия, считай, была в кармане. Все знали, что дела у нее на подъеме. Мучиться она могла только из-за вас. Больше не из-за чего.

— Вы помните, что Торп выдвинул в качестве моего мотива? — спросил Мак-Коннел.

— Он утверждал, что тогда, в ресторане, вы решили порвать с Лилой, а она пригрозила выложить все вашей жене.

Мак-Коннел молча смотрел на меня.

— И что? — не выдержала я.

— Скажите, похоже это на Лилу?

Он был прав. Я, разумеется, и не думала признаваться Мак-Коннелу, но эта часть доказательств Торпа не давала мне покоя, саднила вечной занозой. Это было совершенно не в характере Лилы. Никогда в жизни не стала бы она угрожать открыть все жене Мак-Коннела, и уж тем более не пошла бы к ней. Долгие годы я пыталась избавиться от засевшей в душе занозы, уверяя себя, что знала Лилу не настолько хорошо, как мне казалось.

— Вы собирались порвать с ней?

— Как раз наоборот. Несколькими днями раньше я признался во всем жене.

Мария вышла из кухни и показала на часы на стене: два часа ночи.

— Cerrado, — объявила она.

— Еще пару минуток! — взмолилась я. Немыслимо прервать разговор прямо сейчас. Мне еще так много надо выяснить.

— Cerrado! — повторила она, показывая жестами, что пора спать.

— Por favor! — Я умоляюще сложила руки. Бесполезно.

Мы поднялись и направились к двери, Мария ухмыльнулась и подмигнула мне, полагая, должно быть, что облагодетельствовала меня. Ну еще бы, отправила в ночь с таким красивым американцем.

И вот мы уже стоим на тропинке перед кафе. Мак-Коннел снова натянул на лоб свою бейсболку и от этого словно помолодел. Он на семь лет старше Лилы, значит, ему около пятидесяти. Из-под мышки торчит книга, которую он читал в кафе. Когда мы уходили, я мельком глянула на обложку: Фарадей, «История свечи».

Тихо, ни души вокруг. Под луной белеют домики.

— Вам не следует разгуливать одной в такой час, — заметил он. — Я провожу вас до отеля.

Если б мне не было так страшно, я бы расхохоталась — ситуация абсурднейшая!

— Шутить изволите? — Я оглянулась на запертую дверь кафе. — И потом, мне не впервой. Я часто гуляю по ночам.

— И напрасно.

Я нащупала в сумке пробник, главный инструмент в кофейном деле, — длинный металлический прут, высверленный внутри, с острым концом с одной стороны и маленьким цилиндриком, заканчивающимся ручкой, с другой. Чтобы сделать выборочную пробу, втыкаешь острый конец в мешок с кофе, и зерна скатываются по желобку в цилиндрик. Я потихоньку извлекла пробник из кожаного чехла.

Руки дрожали, сердце колотилось. Столько лет я считала Мак-Коннела чудовищем, способным на самые жуткие преступления. Но все это время я еще и мечтала встретиться с ним лицом к лицу, чтобы выпытать правду о смерти Лилы, как бы мучительна она ни была. Я не желала бродить в тумане до конца дней своих. И в тот момент единственное, что мне было нужно, это продолжать разговор, вызвать Мак-Коннела на откровенность. Желание все выяснить пересилило страх.

Мы зашагали по узкой тропинке к главной дороге, вокруг ног заклубилась пыль. Всякий раз, как он подходил ближе, я шарахалась в сторону.

— Если вы не собирались бросить Лилу, отчего она грустила?

— Вы же знаете, какой она была. Все время, пока мы с ней были вместе, она чувствовала себя ужасно виноватой. Не хотела, чтобы я рассказал о нас Маргарет, не хотела, чтобы из-за нее мы с женой разошлись. Я пытался ей втолковать, что вина здесь не ее, а моя, что нашему браку с Маргарет давно пришел конец.

Мы подошли к перекрестку, где несла караул маленькая белая церквушка. С придорожного алтаря на нас взирала Дева Мария с разбитым стеклянным глазом. В лунном свете могильные камни выглядели большущими кусками белого мыла.

Внезапно Мак-Коннел схватил меня за локоть и дернул к себе. Я вырвалась, отпрыгнула на два шага и, выхватив пробник, выставила перед собой. Закричать? Но горло перехватило, да и кто бы меня услышал? И тут Мак-Коннел ткнул пальцем вниз — на тропинке в нескольких сантиметрах от его ноги замерла змея. Длинная, в темно-зеленых бриллиантовых искрах.

— Ямкоголовая гадюка, — шепнул он, протягивая ко мне руку. — Дайте-ка мне эту штуковину.

Мне оставалось только поверить. Я отдала пробник. Крепко взяв его за ручку, одним быстрым, мощным движением Мак-Коннел рубанул острием по змеиной шее. Несколько мгновений длинное зеленое тело извивалось, потом затихло.

Сам потрясенный случившимся, Мак-Коннел вытер пробник о штаны и вернул мне.

— Если эта тварь укусит, умрешь от потери крови.

— Простите, я…

— Ничего, все в порядке. — Он перешагнул через мертвую змею и оглянулся на меня: — Если хотите, я могу прямо сейчас повернуть назад. Здесь вам уже ничего не грозит.

— Почему именно Лила? — спросила я. — Вы же знали, она совсем еще неопытная. Ну захотелось вам завести интрижку на стороне, почему не выбрать кого-нибудь другого?

— Все было не так. Мы с Маргарет хорошо жили, в сыне я души не чаял. Но моей работы Маргарет не понимала. И не придавала ей никакого значения. Шагаю я по служебной лестнице — и слава богу. Когда мы только познакомились, мне это даже нравилось. Она была вся в искусстве, в танцах, а я в этом ничего не смыслил. В общем, одно уравновешивало другое. Вот, думал я, женщина, которая возьмет на себя дом, окружит любовью детей, а я спокойно займусь работой. Но потом я встретил вашу сестру и понял, что мне нужно кое-что еще.

— А как вы с ней познакомились?

Когда-то, давным-давно, я пыталась вытянуть ответ из самой Лилы. Я-то всегда все ей рассказывала о парнях, с которыми встречалась. Ее развлекали мои похождения, и не раз она уверяла, что благодаря мне у нее словно две жизни. Можно представить, как я разобиделась, когда и в ее жизни наконец появился кто-то, а она только отмалчивалась.

— Я был на четвертом курсе аспирантуры, — начал Мак-Коннел. — Отцовство штука хорошая, но требует жертв. Диссертация продвигалась гораздо медленнее, чем я ожидал, и какое-то время я с соавтором пытался накропать одну никчемную статейку.

В ночной тиши гулко рокотал его голос, неторопливый, успокаивающий голос. Я представила Лилу вместе с ним в кабинке «У Сэма». Последняя ночь ее жизни. Это его голос она слышала перед смертью или был еще кто-то, о ком я запрещала себе думать, — таксист, прохожий на улице?

В память врезалось одно число из книги Торпа — 23 370. Столько людей было убито в Соединенных Штатах за 1989 год, год смерти Лилы. «Только 13 процентов жертв не знали своих душегубов, — писал Торп. — Убийство редко бывает случайным». Помню, я еще тогда подумала, что слово подобрано неверно. 13 процентов — это не редко. 13 процентов из 23 370 — это очень много. Всю главку процитировать я не смогла бы, но одно запомнила дословно: Торп упрекал Лилу в том, что она «прискорбно плохо разбиралась в людях». Манера Торпа манипулировать словами взбесила меня: можно подумать, Лила сама была виновата в собственной гибели, как будто истинно невинны только жертвы «случайного» насилия!

— А потом появилась Лила, — говорил Мак-Коннел. — Помню, как она пожаловала в редакцию «Стэнфордского математического журнала»: оранжевое платье, фиолетовые кеды, а прическа — будто только что вылезла из постели.

— Я помню это платье, — откликнулась я, с удивлением обнаружив, что способна принимать участие в его рассказе и к его воспоминаниям могу добавить свои. — Она его сама сшила. Она все себе сама шила. И не пользовалась готовыми выкройками. Просто снимала мерки, набрасывала эскиз на линованной бумаге, а потом по ходу дела производила расчет.

— Предиковинный был наряд.

Я смотрела прямо перед собой, но по тому, как чуть заметно дрогнул его голос, догадалась, что он улыбается. Странно было думать, что мужчина, идущий рядом со мной, был близок с моей сестрой, что она любила его. Не стану отрицать, было в нем нечто притягательное — в тембре голоса, в прямом, спокойном взгляде. Что-то определенно чувственное, чего прежде, во время слежки у «Энрико», я не замечала.

— Как она была хороша!.. — продолжал он. — Редактор — толстый, неповоротливый старина Брюс — глянул на нее и спрашивает: чем, мол, могу помочь, барышня? Решил, что она заблудилась. А Лила сует ему в руки папку. Это была статья о вычислении специальных функций. Она хотела, чтобы ее опубликовали. Брюс вылупился на нее как на сумасшедшую. Журнал уважаемый, печатает труды признанных математиков, а тут заявляется лохматая красотка, у которой молоко на губах не обсохло, и предлагает опубликовать свою статейку. Неслыханно! Я вмиг влюбился. Взял статью домой, и у меня аж дух захватило. Тем же вечером позвонил Лиле и пригласил на обед.

Мы дошли до следующего перекрестка. Без малейшего намека с моей стороны Мак-Коннел свернул направо, в переулок, ведущий к моему pensión. «И что ты будешь делать, если он приведет тебя прямехонько к отелю? — спросила я себя. — Не пора ли одуматься?»

Еще минута — и мы уже перед небольшим желтым зданием, которое с двух сторон обступили высокие деревья с кривыми, узловатыми стволами. На ветках помаргивали белые рождественские лампочки, от них к отелю тянулся толстый оранжевый провод.

— Вот и пришли, — сказал Мак-Коннел.

И снова я попятилась.

— Откуда вы…

— У нас маленький городок.

Что же, конец разговора? Но мне еще так много надо выяснить! Я припомнила кое-что, чем в свое время поделилась с Торпом, а тот процитировал в книге. «Хочу, хочу верить, что это был не тот, кого она знала, кому доверяла!» — не раз говорила я ему. Теперь, после стольких лет, Мак-Коннел предлагал версию событий, в которой душегуб не был вдобавок еще и любовником Лилы. Я должна была выяснить всю правду!

Мне на руку упала теплая капля, потом еще одна. Мак-Коннел поднял лицо к небу.

— Не могли бы мы еще поговорить завтра? — спросила я.

Он ковырнул носком башмака землю.

— Больше вы меня не увидите. Я просто хотел встретиться с вами, чтобы высказаться. Столько лет прошло… Не знаю, что, по-вашему, тогда произошло, не знаю, что вы думаете обо мне и об этой отвратительной книге. Не знаю даже, думаете ли вообще обо всем этом. Но хочу сказать вам, Элли, — и это очень важно для меня, — я не делал этого. И никогда в жизни не смог бы сделать. Я любил вашу сестру. Любил больше, чем вы или даже она сама можете представить. Много воды с тех пор утекло, мне совершенно безразлично, что думают другие, но ваше мнение много значит для меня, потому что Лила постоянно говорила о вас. Ближе вас у нее никого на свете не было.

Здесь он ошибался. Я любила сестру, но мы никогда не были так близки, как мне хотелось бы. Не рассказала же она мне о нем. Не захотела сказать в то утро, отчего плакала. Нет, не я, а Питер Мак-Коннел — тот человек, от которого у нее не было секретов.

Дождь припустил не на шутку, зашлепал по листьям деревьев, изрешетил пыль на дороге. Неожиданно для самой себя я выпалила: «Не уходите!» — и шагнула под навес отеля. Мак-Коннел шагнул следом.

— Вы меня приглашаете?

— Да.

В полночь Хосе, хозяин отеля, обычно запирал двери, но, приученный к моим поздним прогулкам, выдал мне ключ. Дверь я нарочно отворила с грохотом и треском — пусть знает, что я вернулась. Мы пересекли пустой вестибюль. Свечи у образа Девы Марии, в нише за конторкой, догорели. Поднялись на один пролет лестницы — я первая, Мак-Коннел за мной, а впереди прыгала по ступенькам его длинная тень. Проходя мимо комнаты Хосе, я что-то громко сказала, чтобы в случае чего хоть кто-нибудь был в курсе, что я пришла не одна. За дверью заскрипели матрасные пружины, послышалось шарканье ног, приоткрылся дверной глазок.

Я отперла дверь своего номера в самом конце коридора и впустила Мак-Коннела. Верхнего света у меня не было, только маленькая лампа под ветхим абажуром с трудом разгоняла ночные тени.