Коракл Дик живет один. Если у него и есть родственники, они далеко, и никто из соседей о них не знает. Ходят только слухи о том, что отец у него где-то в колонии, куда отправился вопреки своей воле, а мать его считают мертвой.

Дом Коракла стоит одиноко. Он расположен в долине с густо заросшими склонами и не виден снаружи. Поблизости нет никакой дороги; подойти к нему можно только по тропе, которая здесь заканчивается, – долина представляет собой тупик. Открытым концом она обращена к реке, но берег здесь крутой, и подойти с этой стороны можно только тогда, когда вода стоит низко.

Дом Коракла – хижина, не лучше лачуги лесного скваттера. Он бревенчатый, но покрыт поверх дерева штукатуркой. Небольшой отвоеванный у леса участок, на котором когда-то был сад, теперь снова зарос и одичал; много лет его не касалась лопата. У нынешнего обитателя дома нет никакой склонности ни к садоводству, ни к огородничеству; он браконьер, чистокровный, насколько известно. И похоже, это занятие выгодней выращивания капусты: фазаны стоят девять шиллингов пара, а лосось – по три шиллинга за фунт. К услугам браконьера река – для рыбы, и суша – для дичи; и то и другое совершенно бесплатно, как для Алана из долины (Герой баллад о Робин Гуде. – Прим. перев.).

Но какова бы ни была цена на рыбу и дичь, как бы она ни падала, у Коракла всегда хватает наличных, чтобы истратить их в «Уэльской арфе» или в другом месте; иногда он тратит деньги так свободно, что подозрительные люди начинают думать: столько ночной охотой и рыбной ловлей не добудешь. Говорят, деньги приходят из других источников, гораздо менее респектабельных, чем простое браконьерство. Но, как уже говорилось, это только слухи, и распространяют их немногие. Вообще мало кто близко знаком с этим человеком. Он всегда молчалив и мрачен, держится особняком; даже выпив, не становится разговорчив. И хотя в «Уэльской арфе» может угостить выпивкой, к себе никогда никого не приглашает; лишь очень редко знакомые одного с ним типа бывают у него в гостях. Тогда одинокая тишина дома нарушается голосами мужчин, и если бы эту речь услышали за переделами дома, гостям Коракла не поздоровилось бы.

Однако обычно дом Коракла пуст, и по ночам чаще, чем днем. Дверь, закрытая на замок, свидетельствует, что обитателя нет дома. И лишь большая охотничья собака, тоже опасное животное, охраняет это место. Впрочем, вряд ли что-нибудь в доме может привлечь вора. То, что в нем находится, не стоит уносить; а снаружи можно найти только коракл, подпертый веслом под навесом. Он тоже не всегда здесь, и когда его нет, можно заключить, что его хоязин отправился по делам вверх или вниз по реке. Собака тоже не всегда дома: ее отсутствие говорит, что хозяин занят сухопутной частью своей профессии – охотится на зайцев или кроликов.

Сегодня вечер того дня, когда останки Мэри Морган упокоились на кладбище у церкви переправы Рага. Вечер темный и ненастный. Осеннее равноденствие позади, и ветер уже сорвал листву с деревьев. Вокруг дома Дика Демпси толстым слоем лежит опавшая листва, покрывая землю словно золотом; временами этот покров разрывает на куски ветер, он вздымает листья в воздух и вертит их там.

Время от времени ветер бросает листья на дверь, закрытую, но не на замок. Петля свисает свободно, замок открыт. Под навесом виден коракл; собаки снаружи нет – она в доме, лежит у весело горящего огня. Тут же сидит и ее хозяин, поглядывая на котелок, висящий над огнем; время от времени он снимает крышку и помешивает содержимое ложкой с длинной металлической ручкой. Что в котелке, можно судить по запаху: жаркое с большим количеством лука. Коракл готовит зайца. Браконьер умеет не только поймать дичь, но и приготовить ее.

Жаркое готово, выложено на тарелку и стоит на столе, пуская пар; здесь уже приготовлены нож и вилка с двумя зубцами. Помимо этого, кувшин с водой, бутылка с бренди и стакан.

Подтащив стул к столу, Коракл принимается есть. Заяц молодой, зайчонок, которого он поймал в стерне, нежный и сочный, вкусный даже без соуса из красной смородины, которого у Коракла нет и о котором он не скучает. Тем не менее еда словно не доставляет ему удовольствия, и он ест, как человек, которому только необходимо утолить голод. Время от времени, поднеся вилку ко рту, он застывает с куском мяса на ее зубцах и прислушивается к звукам снаружи.

В это время у него напряженное и внимательное лицо; когда необычно сильный порыв ветра ударяет веткой о дверь, Коракл вздрагивает: ему кажется, что это стучит своей дубинкой полицейский.

Браконьер боится не того, что его привлекут к ответственности за ночные похождения. Если бы только это, он ел бы зайчонка так спокойно, словно заплатил за него. Но в мыслях у него другое: он боится увидеть предписание судьи и наручники у себя на руках, боится, что его отведут в тюрьму графства, там он предстанет перед судом и будет повешен!

У него есть причины опасаться этого. Несмотря на всю его хитрость, несмотря на то, что он все проделал очень быстро, могли быть свидетели его преступления. Ему показалось, что, помимо шума потока и криков тонущей девушки, были и другие крики – мужские. Голос показался ему знакомым. Это голос отца Роже. Судя по тому, что он узнал с тех пор, он в этом уверен. Не оставило сомнений расследование коронера, на котором он сам не присутствовал, но слышал рассказы о нем. Он не уверен только, видел ли его отец Роже у моста, а если видел, то узнал ли. Правда, священник на следствии ничего о нем не сказал; тем не менее у Коракла сохраняются подозрения, и теперь они мучают его так, словно доказано его вмешательство в состояние моста. Неудивительно, что он ужинает без удовольствия и после каждого куска глотает бренди, чтобы подддержать свой дух.

Тем не менее он не раскаивается. Когда он вспоминает короткий подслушанный на празднике урожая диалог, а потом более продолжительный, под старым вязом, на лице его не раскаяние, а дьявольское удовлетворение сделанным. Но его мщение еще не закончено. И не будет закончено, пока он не отнимет еще одну жизнь – жизнь Джека Уингейта. Он нанес молодому лодочнику удар, который поразил и его самого; только нанеся еще один удар, смертельный, он облегчит свои страдания. Он давно уже планирует убийство своего соперника, но пока не нашел безопасного способа его совершить. И теперь цель кажется не ближе – а сегодня вечером еще дальше, чем обычно. В таком состоянии, страшась виселицы, он рад был бы отступиться и позволить Уингейту жить!

Вздрагивая при каждом порыве ветра, он продолжает есть, торопливо, как зверь, поглощая мясо; покончив с едой, ставит тарелку на пол для собаки. Потом зажигает трубку, придвигает бутылку и сидит некоротое время курит.

Но вскоре он слышит шум у двери – на этот раз не удары ветки от ветра, а стук костяшками пальцев. Хотя звук осторожный и еле слышный, собака знает, что это стук, что видно по ее поведению. Оставив полуобглоданную кость и вскочив на ноги, она начинает сердито рычать.

Хозяин собаки вскочил и теперь стоит дрожа. В доме есть запасной задний выход, через который можно ускользнуть. Он смотрит в ту сторону, как будто собирается воспользоваться выходом. Свечу он может погасить, но с огнем в камине этого не сделать, поленья в нем еще ярко горят.

Испытывая нерешительность, он слышит повторный стук, на этот раз громче, и сопровождающий его голос:

– Откройте дверь, мсье Дик.

Значит не полицейский – всего лишь священник!