Сейчас чуть позже двух ночи, и бал заканчивается. Не очень поздно, но многие живут далеко и им придется еще долго ехать по дорогам в холмах.

По обычаю танцы завершаются галопом. Музыканты, спрятав инструменты в чехлы, уходят из зала; вскоре зал совершенно пустеет, лишь двое слуг гасят в нем лампы, поглядывая, не обронил ли кто из гостей ленту или другое украшение.

Гости джентльмены дольше задерживаются в столовой за кларетом и шампанским; а в прихожей стоит шум, и на лестнице поток леди, в плащах и капюшонах, спускающихся к выходу.

Вскоре толпа редеет, гости усаживаются в поджидающие экипажи и разъезжаются.

Среди них и сквайр Пауэлл; и капитан Райкрофт, не без внимания многих, провожает девушку, с которой так часто танцевал, до самых дверей.

После обычных церемоний прощания он остается на крыльце. Это большой портик, с коринфскими колоннами, и капитан стоит в тени одной из таких колонн. На лице у него еще более глубокая тень, а в сердце тьма, какой он никогда в жизни не испытывал. Он чувствует, что погубил себя, но не испытывает ни сожаления, ни раскаяния. Напротив, в груди его кипит гнев. И он считает этот гнев оправданным. Вот женщина – не мисс Пауэлл, а Гвен Винн, – женщина, которой он отдал сердце и в ответ получил ее признание; и не только признание в любви; он сделал ей предложение, и она приняла его; он сам одел ей на палец кольцо; и теперь, после всего этого, она откровенно, в его присутствии, флиртует!

Не в первый раз замечает он флирт между нею и сыном сэра Джорджа Шенстона; правда, все это мелочи, но они заставляли его тревожиться. Однако сегодня дело обернулось серьезно и причиняет ему всепроникающую боль.

Сейчас он не думает о своем собственном поведении. Ибо к влюбленным прежде всего относится поговорка о бревне в собственном глазу. Он думает только о ее неподобающем поведении, не помня о своем. Если она просто дразнит его, кокетничает, то и это достойно осуждения. Но ему ее поведение кажется бессердечным, зловещим, чем-то гораздо хуже обмана. Флиртовать, будучи обрученной, – что же она будет делать, выйдя замуж?

Он не оскорбляет ее прямыми обвинениями. Подозрения недостойны и его и ее; он еще не вполне им поддался. Тем не менее ее поведение кажется ему непростительным и необъяснимым; но он все же хочет получить объяснение, и потому медлит, когда все остальные разъезжаются.

Но он в нерешительности. Помимо полупечального, полунегодующего выражения, на лице его также выражение неуверенности. Он колеблется, спорит с самим собой, как действовать дальше; может быть, уйти не попрощавшись? Он настолько рассержен, что готов вести себя неприлично; и если бы дело было только в вежливости, он не остался бы. Но дело не только в этом. Он считает, что имеет право знать причину.

И вот, когда он приходит к такому решению, ему предоставляется возможность. Попрощавшись с миссис Линтон, он возвращается к двери и стоит здесь со шляпой в руке, уже надев пальто. Мисс Винн тоже здесь, прощается с гостями, своими близкими друзьями, которые оставались в числе последних. Когда они уходят, он приближается к ней; она словно случайно задерживается у входа. Но это все притворство с ее стороны; на самом деле она заметила, что он задерживается, и несколько раз посматривала в его сторону, прощаясь с друзьями. И ее удивление тоже притворно, когда, отвечая на его приветствие, она говорит:

– Капитан Райкрофт! Я думала, вы уже час как уехали!

– Мне жаль, мисс Винн, что вы считаете меня способным на такую невежливость.

«Капитан Райкрофт» и «мисс Винн» вместо «Вивиана» и «Гвен»! Плохое начало, предвещающее еще более плохой конец.

Его ответ, почти исповедь, лишает ее преимущества, и она почти смущенно отвечает:

– О, конечно, нет, сэр. Но тут было так много народу, и в таком случае можно не обращать внимания на формальности.

– Верно. И, рассчитывая на это, я давно мог бы уйти, как вы и предполагали, если бы не…

– Если бы не что?

– Если бы не хотел поговорить с вами – наедине. Можно?

– О, конечно.

– Не здесь? – спросил он с намеком.

Она осмотрелась. Вокруг суетились слуги, ходили взад и вперед, из столовой выходили музыканты: там их кормили холодной дичью, ветчиной и поили остатками вина.

Приняв быстрое решение, но ничего не говоря, она спускается с крыльца; он следует за ней. Она не хочет оставаться здесь, где их все видят и многие могут услышать. У нее на руке индийская шаль – для прогулок вечером в саду; набросив ее на плечи, Гвин идет по гравийной тропинке.

Рядом проходят они в направлении садового домика, как ходили много раз раньше, хотя никогда не были в таком настроении; никогда не были так напряжены и молчаливы: ни словом не обмениваются, пока не доходят до павильона.

В павильоне есть свет. Отсюда до дома несколько сотен ярдов, но и здесь развесили лампы иллюминации; только горят они уже слабо.

Она заходит первой, он первым возобновляет речь, говоря:

– Был день, мисс Винн, когда я, стоя на этом самом месте, считал себя счастливейшим мужчиной в Хересфорде. Теперь я знаю, что это был обман, всего лишь печальная галлюцинация.

– Я вас не понимаю, капитан Райкрофт!

– О, нет, понимаете. Прошу прощения за то, что возражаю вам: но вы сами дали мне основания.

– Правда? Каким же образом? Прошу, нет, требую объяснения.

– Вы его получите; хотя вряд ли оно необходимо после сегодняшнего вечера.

– О, сегодняшний вечер! Мне кажется, вы так были заняты мисс Пауэлл, что вряд ли могли еще что-нибудь заметить. Так что же это?

– Не заставляйте меня вдаваться в подробности. Вы и так понимаете.

– Нет, не понимаю. Вы говорите о моих танцах с Джорджем Шенстоном?

– Не только о танцах – вы весь вечер провели с ним!

– Неудивительно: я видела, что вы предоставили мне свободу! К тому же вы, вероятно, знаете, что мой отец был старинным и близким другом его отца.

Она говорит это успокаивающим тоном, видя, что он действительно расстроен, и думая, что игра противоречий зашла слишком далеко. Он показал ей свои карты, и с быстрым женским инстинктом она видит, что мисс Пауэлл среди них не козырная карта. Будь его проницательность так же остра, как ее, ревнивая ссора тут же кончилась бы, и между ними восстановились бы доверие и дружба крепче, чем раньше.

К несчастью, это не так. Все еще не понимая ее и не сдаваясь, он насмешливо отвечает:

– Полагаю, дочь вашего отца намерена продолжить близкое знакомство с сыном его отца; но это не очень приятно тому, кто должен стать вашим мужем! Если бы я думал так, когда одевал вам кольцо на палец…

Прежде чем он успел закончить, она срывает кольцо с пальца и, выпрямившись во весь рост, с горечью говорит:

– Вы оскорбляете меня, сэр! Возмите его назад!

С этими словами она бросает кольцо с бриллиантами на старый расшатанный стол, а со стола оно падает на пол.

Он не готов к такому повороту, который вызван его собственной резкой речью. Испытывая сожаление, но одновременно слишком раздраженный, чтобы сдерживаться, он вызывающе отвечает:

– Если вы хотите конца, пусть так и будет!

– Да, пусть будет!

И они расстаются без дальнейших слов. Он, будучи ближе к двери, выходит первым, не обращая внимания на кольцо с бриллиантами на полу.

Она тоже о нем не думает и не притрагивается к нему. Даже если бы это был Кохинор, ей было бы все равно. Большая драгоценность – единственная любовь жизни – грубо раздавлена, и с разрывающимся сердцем она опускается на скамью, закрывает лицо шалью и плачет, пока ткань шали не пропитывается слезами.

Приступ проходит, она встает и стоит, опираясь на перила, глядя наружу и прислушиваясь. В темноте она ничего не видит, но слышит скрип весел в уключинах; они поднимаются и опускаются регулярно; она слушает, пока звуки становятся неразличимы, сливаются с вздохами реки, дыханием ветерка и голосами ночной природы.

Она может никогда больше не услышать его голос, не увидеть его лицо!

При этой мысли она с болью восклицает:

– Такой конец! Это слишком…

Но не заканчивает. Дальнейшие ее слова сменяются вскриком, но рот ей тут же зажимают, и она замолкает, словно онемевшая или мертвая!

Но не по воле Господа. Теряя сознание, она чувствует, как ее охватывают сильные руки, и знает, что стала жертвой насилия.