– Это я? Все это мне снится? Или я в сумасшедшем доме?
Эти странные вопросы задает молодая девушка, прекрасная девушка, с женской фигурой, высокая, со светлым лицом и роскошными золотыми волосами.
Но что ей красота со всеми ее принадлежностями? Как на цветок, обреченный увянуть невидимым, глаза мужчины могут никогда не упасть на нее, хотя ее цветок завянет не в сухости пустынного воздуха, а в стенах монастырской кельи.
Англичанка, хотя находится во французском монастыре, в Булони; том самом, где живет в пансионе и учится сестра майора Магона. Но это не она, потому что Кэйт Магон, тоже прекрасная девушка, не блондинка, совсем наоборот. К тому же девушка с замечательной фигурой не учится в школе: она уже выросла из школьного возраста. Не позволено ей и выходить на улицу; она постоянно содержится в келье за стенами монастыря, и в эту его часть пансионерки не допускаются, кроме одной-двух любимиц настоятельницы.
Молодая девушка занимает маленькое помещение – одновременно спальню и гостиную; короче, это монашеская келья, обставленная в аскетическом ситле: у одной стены кровать с матрацем, у другой простой туалетный столик, раковина умывальника с кувшином и лоханью – размером в чайный котелок и чайную чашку – и пара обычных мягких стульев – вот и все.
Стены побелены, но большая их часть скрыта под изображениями святых, мужчин и женщин; а богородице предоставлена особая ниша в углу.
На столе четыре-пять книг, включая библию и молитвенник; о содержании книг свидетельствует вытисненный на переплете ортодоксальный крест. Эта литература не по вкусу нынешней обитательнице кельи, потому что за несколько дней она не перелистнула ни страницы и даже не брала в руки тома, чтобы взглянуть на них.
О том, что она здесь не по своей воле, а вопреки ей, можно судить по ее словам, по их тону и по манере, с какой они произносятся. Вначале она сидит на кровати, потом вскакивает и начинает расхаживать, размахивая руками. В таком виде ее легко принять за безумную. Это предположение подтверждается неестественным блеском глаз, лихорадочной краской на щеках, не похожей на здоровый цвет. Но скорее она страдает не от физической болезни,, а умственной. К такому выводу пришел бы человек, увидевший ее на короткое мгновение – именно в этот момент. Но ее последующие слова свидетельствуют, что она полностью владеет собой, и ее возбужденное состояние связано с какой-то серьезной бедой.
– Должно быть, я в монастыре! Но как я сюда попала? К тому же во Францию – потому что я во Франции! Женщина, которая приносит мне еду, француженка. Другая тоже, хотя сестра Милосердие – так она себя называет – говорит со мной по-английски. Мебель: кровать, стол, стулья, раковина умывальника – все французского производства. Во всей Англии не найти такого кувшина и лохани!
Разглядывая туалетные принадлежности, такие миниатюрные, что их можно назвать «принадлежащими Гулливеру у лилипутов», если она когда-нибудь читала эту книгу, девушка на мгновение забывает о своих несчастьях при виде такого нелепого и смехотворного зрелища. Однако тут же вспоминает снова, когда ее взгляд останавливается на маленькой статуэтке – не мраморной, а дешевой гипсовой парижской работы. Девушка читает надпись внизу – «La Mere de Dieu» (Богоматерь, фр. – Прим. перев.). Надпись подтверждает, что она в монастыре во Франции.
– О да! – восклицает она. – Это несомненно так! Я больше не на родине, меня отвезли за море!
Это знание или вера не успокаивают ее и не объясняют загадочную ситуацию. Напротив, увеличивают удивление, и девушка снова восклицает:
– Я в себе? Или это сон? Или чувства обманывают меня?
Она прижимает руки ко лбу, дергает белыми пальцами пряди нерасчесанных волос. Прижимает их к вискам, как будто хочет убедиться, что мозг ее невредим.
Но он в порядке, иначе она не могла бы рассуждать.
– Все вокруг свидетельствует, что я во Франции. Но как я здесь оказалась? Кто привез меня? Чем оскорбила я Бога или человека, что меня увезли из дома, с родины и заперли здесь? Я в тюрьме! Дверь постоянно закрыта! Окно так высоко, что я ничего не вижу! Оно пропускает тусклый свет, который не предназначен для веселья. О! Вместо того, чтобы веселить, он меня мучит, пытает!
В отчаянии она снова садится на кровать, закрывает лицо руками и продолжает свой монолог – но теперь говорит не о настоящем, а о прошлом.
– Нужно подумать! Что я могу вспомнить? Вечер, который так счастливо начался и так несчастно закончился! Жизнь моя кончилась, как я могла бы подумать, если бы о чем-то тогда думала. Но это не так, иначе я была бы не здесь, а на небе, как я надеюсь. Была бы я сейчас на небе? Когда вспоминаю его слова – его последние слова – и думаю…
– Твои мысли греховны, дитя!
Эти слова произносит женщина, которая появляется на пороге, распахнув дверь. Женщина зрелого возраста, в черном одеянии монашки, со всеми принадлежностями: вышивкой на поясе, четками и подвеской на груди в виде распятия. Высокая и худая, с кожей, напоминающей сморщенный пергамент, с лицом, которое выглядело бы отвратительным, если бы не монашеская прическа, которая частично закрывает его и делает менее зловещим. Тем не менее смотреть на это лицо неприятно, особенно из-за его показного набожного выражения. Вошедшую зовут сестра Урсула.
Она раскрыла дверь бесшумно – монастырские двери для этого специально так устроены – и стоит между косяками, как силуэт из тени в раме; одной рукой держит дверную ручку, в другой небольшой том, изрядно зачитанный. Она несомненно подслушивала, прижавшись ухом к замочной скважине, о чем свидетельствуют ее слова.
– Да, – продолжает она, – греховны, очень греховны! Ты должна думать о чем-то ином, а не о мире с его грехами и обо всем остальном, о чем ты думала!
Та, к которой она обращается, не вздрагивает от неожиданного вторжения и вообще никак не проявляет своего удивления. Это не первое посещение сестрой Урсулой ее кельи; не впервые слышит она строгую речь из этих тонких губ. Вначале она не слушала нетерпеливо; напротив, возмущалась – отвечала вызывающе и гневно. Но можно смирить самый гордый дух. Даже орел, когда устает биться крыльями о стенки клетки, может подчиниться, хотя окончательно никогда не покорится. Поэтому плененная английская девушка отвечает покорно и умоляюще:
– Сестра Милосердие, как вас называют, смилуйтесь надо мной! Расскажите, почему я здесь?
– Ради спасения твоей души.
– Но кого это касается, кроме меня самой?
– Ах! Вот здесь ты ошибаешься, дитя мое; это показывает, какой образ жизни ты вела до сих пор и какие люди тебя окружали. Они, грешники, считают всех остальных подобными себе. Не могут представить себе, что есть и другие. Те, что считают своим долгом – нет, прямым приказом Господа! – сделать все, что в их силах, для спасения грешников, для врзвращения им милости Божьей. Он всемилосерден.
– Это правда. Мне не нужно напоминать об этом. Но могу ли я узнать, почему эти спасители так заинтересовались мной и как я здесь очутилась?
– Со временем узнаешь, ma fille. Теперь не можешь – не должна – по многим причинам.
– По каким причинам?
– Ну, во-первых, ты была очень больна – почти при смерти.
– Я это знаю, но не понимаю почему.
– Конечно. Случай, едва не лишивший тебя жизни, произошел внезапно, а твои чувства… Но я не должна больше говорить об этом. Врач строго приказал не волновать тебя. Будь довольна, узнав, что те, кто поместил тебя сюда, спасли тебе жизнь и теперь спасают душу от гибели. Я принесла тебе для чтения эту маленькую книгу. Она поможет тебе просветиться.
И она протягивает своими длинными костлявыми пальцами книгу – «Помощник верующего», одну из тех, что пишут апостолы пропаганды.
Девушка машинально берет ее, не глядя и не думая о книге; она по-прежнему размышляет о своих неведомых благодетелях, которые, как ей говорят, так много для нее сделали.
– Как они добры! – недоверчиво произносит она, и тон ее можно принять за насмешку.
– Как ты зла! – отвечает монашка, поняв смысл ее ответа. – Ты лишена всякой благодарности! – добавляет она с резкостью разочарованного миссионера. – – Мне жаль, дитя, что ты не отказываешься от своих греховных мыслей и продолжаешь оставаться неблагодарной, несмотря на все для тебя сделанное. Сейчас я тебя покину и пойду молиться о тебе; надеюсь в следующий раз застану тебя в более подходящем настроении.
Говоря так, сестра Урсула выходит из кельи и закрывает за собой дверь на ключ.
– О Боже! – в отчаянии восклицает девушка, падая на кровать, и в третий раз спрашивает: – Я в себе? Или мне это снится? Или я сошла с ума? Небо, прояви милосердие, скажи, что это значит!