Для охотника, которому нравятся новые живописные картины природы, который к тому же интересуется естественной историей, мало какой район представляет такой же интерес, как низовья Миссисипи , та их часть, которая расположена в штате Луизиана. Хотя местность здесь ровная, как поверхность океана, она совсем не монотонна. Ее обширные поросшие осокой болота, прерываемые полосками чистой воды: ручьями, озерами и бийу (заболоченная часть озера или пруда); ее обширные зеленые саванны, усеянные рощицами и окаймленные первобытными лесами, – все это предлагает взору необыкновенное разнообразие ландшафтов. Здесь много дичи для охоты с ружьем и собакой, дичь эта разнообразна; здесь можно удовлетворить стремление к добыче, а значительный риск для здоровья и даже жизни придает охоте здесь особую остроту. Обширные безлесные болота, неисследованные и покрывающие сотни квадратных миль, служат жильем для почти всех болотных птиц и водной дичи, известной на Североамериканском континенте; воды, блестящие под изобильной растительностью, и стоячие, и проточные, изобилуют жизнью; здесь водится множество видов рыбы, в том числе и очень необычные ее разновидности, такие, как рыба-кошка, рыба-бык и саргон, или морская щука; эта последняя опасна, как акула; здесь же бесконечное разнообразие рептилий: огромные черепахи, в твердых панцирях и в мягких раковинах; лягушки и тритоны невероятных размеров; ядовитые мокассиновые змеи и водные гадюки; и наконец короли или тираны этого мира – уродливые аллигаторы, которые в этой безлюдной местности, где их никто не беспокоит, достигают длины в семь или восемь ярдов. Охотник, проходящий по местности, где живут эти гигантские пресмыкающиеся, должен постоянно держать собаку под контролем, не отпуская от себя; в противном случае он рискует потерять ее и узнает о своей утрате только по визгу, когда собака, зажатая в челюстях рептилии, уходит под воду и больше никогда не покажется на поверхности. Эти чудовища особенно любят собачье мясо и могут даже нарушить свои привычки, чтобы раздобыть его.
Обширные луизианские леса, которые в определенное время года затопляются, называются «кипарисовыми болотами» – из-за болотного листопадного кипариса (Cypressus disticha); это самое распространенное здесь дерево. Кипарис здесь достигает большого размера, ствол его, на подпорках, и ветви покрыты своеобразным древесным паразитом, который обычно называют испанским мхом (Tillandsia usneoides), который рваными клочьями свисает отовсюду, придавая лесу причудливый призрачный облик. Местами, там, где наводнение покрывает не всю поверхность, растет вечнозеленый подлесок, состоящий главным образом из пальметт — это особая разновидность пальм без ствола; веерообразные листья растут прямо из земли на черенках длиной от фута до ярда; местами они создают колючие непроходимые заросли.
Тем не менее именно в такую заросль ушел олень, которого я выследил и подстрелил. Я ранил животное, и ранил тяжело; об этом я мог судить по его походке, когда олень исчезал в кустах. К тому же он оставил кровавый след на траве; крови было столько, что, казалось, ее не должно остаться в его теле. Конечно, я ранил его смертельно; ослабев, он скоро упадет. Так подумал я и, раздвигая листья пальметт, пошел по следу оленя.
Находить его след было нетрудно. Зеленые веерообразные листья росли из толстого слоя грязи, в которой острые копыта оленя оставляли отчетливые отпечатки. К тому же моя собака, с острым чутьем, могла взять след и без этого. Но поскольку помощь собаки мне не была нужна, я держал ее рядом с собой.
Сто ярдов через подлесок, потом двести и триста ярдов, а добычи не видно – ни на ногах, ни лежащей! Однако тут и там на листьях пальметт по-прежнему видны пятна крови. Олень должен уже потерять всю кровь.
Я уже начинал думать, что все это происшествие – lusus nature (Игра природы, латин. – Прим. перев.) или сон. Но в грязи по-прежнему видны следы, а собака возбужденно лает и тянет меня вперед. Я мог бы спустить ее, но в этом по-прежнему не было необходимости: еще шаг-другой, и я остановлюсь над тушей погибшего самца. Потому что это был самец, причем десятилетнего возраста, насколько я мог судить по отросткам рогов в тот момент, когда целился и стрелял. Именно по этой причине мне особенно хотелось заполучить его и отнести в дом, в котором я гостил. Это был дом моего дяди, шотландца по национальности, давно поселившегося в Луизиане и женившегося на богатой креолке. Таким образом дядя стал владельцем обширной сахарной плантации. Были здесь и мои двоюродные братья и сестры, и одна из сестер такая очаровательная, что, возможно, именно этим и объясняется моя охотничья страсть. Я был еще совсем мальчишкой, родился в Англии, за океаном появился совсем недавно, и мои кузены считали, что в охотничьих делах я еще совсем зеленый. Именно для того, чтобы убедить их в обратном, я в тот день пошел на охоту один; и если принесу рога десятилетнего оленя, это докажет мое охотничье мастерство – и, может, завоюет улыбку Эжени, как звали мою любимицу в этой семье.
Вдохновляемый такими мыслями, я шел вперед, и с каждым шагом мое удивление от того, что олень не падает, все усиливалось. То, что он держится, говорили следы, еще более четкие и ясные, потому что почва становилась все мягче. Я заключил, что впереди должна быть вода, к которой направляется животное, руководствуясь инстинктом.
Так и оказалось, в чем я убедился, заглянув в просвет в листве, через который проходили солнечные лучи. Просвет означает, что впереди лес прерывается; должно быть, пруд или бийу. К несчастью, как я опасался и предвидел, оказалось, что это именно бийу – заболоченный ручей с медленным течением; след располагался перпендикулярно к ручью. Вода под лучами заходящего солнца блестела, как золото. Бросив один взгляд на нее, я убедился, что здесь слишком глубоко, чтобы переходить вброд. Так что если оленю удалось переправиться на ту сторону, я могу отказаться от преследования и уходить домой.
В унынии, хотя и осторожно я приблизился к блестящей полоске; собака, приученная к молчаливому охотничьему поиску, оставалась рядом со мной. Мне пришло в голову, что, лишившись четвероногой добычи, я могу подстрелить какую-нибудь редкую птицу, может быть, орла. Белоголовый орел питается рыбой, и его часто можно увидеть на сухой ветке над прудом или бийу, готовым нырнуть за показавшейся в воде добычей. Хотя и нередкая в Луизиане, эта царственная птица считается достойным охотничьим трофеем, равным сумке, набитой пернатой дичью; и если мне удастся сбить орла, я не буду испытывать разочарования от неудачи при охоте на оленя. Я продвигался вперед, но здесь мне не нужно было пригибаться: пальметты росли реже и стали выше, вершины их касались моего плеча; поэтому я мог идти, слегка наклонившись, оставаясь скрытым ими. Наконец я оказался на краю бийу и остановился, чтобы осмотреться. Полоска воды неширокая, не больше пятидесяти ярдов, но уходит направо и налево, насколько хватает глаз. И, очевидно, настолько глубокая, что всякие мысли о переправе вброд надо оставить. Конечно, я могу и переплыть, но в бийу встречаются аллигаторы, чудовищные по размеру; к тому же я знал, что тут водится и щука-саргон, настоящая акула по прожорливости и любви к человеческому мясу. Так что переправа вплавь невозможна.
Посмотрев на противоположный берег, потом направо и налево, я не увидел ни орла, ни другой птицы, достойной выстрела. Конечно, это олень, перебираясь через ручей, распугал птиц.
Раздраженный невезением – а ведь начиналось все так удачно, – я уже готов был повернуть назад, когда заметил кое-что, заставившее меня остановиться. Среди зеленых листьев пальметт на противоположном берегу что-то блеснуло. Заслонив глаза от солнца ладонью, я разглядел ствол ружья и в то же время увидел, что оружие держат руки человека. Но человека необычного и знакомого мне; я был знаком с его историей и прошлыми делами. Только сегодня утром за завтраком дядя говорил об одном из своих рабов – о сбежавшем мулате, который, как предполагалось, скрылся в болотах – «в месте, куда уходят плохие негры», как шутливо объяснил мне один из моих кузенов. Я до этого раз или два видел беглеца – «Желтого Джерри», как его называли – на плантации и слышал о нем много толков: что он смелый и отчаянный человек, который не остается в помещениях для негров на ночь, а умудряется уходить из-под замка и бродит по окрестностям, внушая ужас робким. Его смуглое лицо, с желтым оттенком, усатое и бородатое, нелегко забыть; поэтому, увидев его в рамке из листьев пальметт, я сразу убедился, что это он.
До сих пор он, очевидно, меня не заметил и вообще не подозревал о моем присутствии. Мы с собакой шли неслышно, словно по свежевыпавшему снегу, и прикрывались при этом листвой. Мулат сидел задумчиво, словно погруженный в какие-то размышления; верхняя часть его тела была накрыта пестрым одеялом, голова обвязана платком; длинное одноствольное ружье, которое он держал в левой руке, лежало на плече. По всей видимости, негр не подозревает, что кто-то находится рядом. Это меня удивило: ведь олень, переправляясь через ручей, должен был насторожить его; видя, что животное ранено, он либо должен был попытаться поймать его, либо встревожиться и насторожиться. Возможно, в конце концов олень и не пересекал ручей; он не мог этого сделать, не привлекая внимания беглеца с плантации.
Я задумался, как мне поступить. Обнаружить свое присутствие и сказать ему, кто я такой, – впрочем, это он и так узнает? Но это может быть опасно: ведь я наткнулся на его укрытие, и он естественно будет считать меня врагом, способным его выдать. Больше того, он пользуется репутацией первоклассного стрелка, способного застрелить енота или опоссума даже при слабом лунном свете; мне не хотелось, чтобы этот блестящий ствол нацеливался на меня; в то же время застрелить его самого – допустим, что я решусь на это или такой исход будет необходим, – вряд ли это удовлетворительное окончание приключения. К тому же, хоть я тогда был и молод, я уже усвоил принципы свободного общества и беглый раб мог меня не опасаться.
Все эти рассуждения занимали меня совсем недолго, и я готов был уже удалиться так же бесшумно, как пришел, когда в осоке поблизости от меня послышался звук – полуфырканье-полурев, за ним последовал шум конвульсивных движений. Собака, которую невозможно было удержать, проскочила мимо меня и скрылась в осоке; я увидел, что в грязи лежит подстреленный мной олень. Забыв о мулате, я с ножом в руке бросился к добыче и перерезал оленю горло.
А когда распрямился и снова взглянул на противоположный берег бийу, увидел Желтого Джерри: он стоял и целился в меня из ружья!
– Подожди! – закричал я. – Зачем тебе стрелять в меня? Я не причиню тебе вреда.
– Я и не думаю, что причините, молодой масса: вы ведь англичанин. И если пообещаете, что ничего не скажете обо мне в большом доме, я и волосок на вашей голове не трону. Но вы должны пообещать мне это – поклясться. Если не станете, упадете!
Угроза вызвала у меня раздражение; впрочем, я не думал, что он говорит серьезно – только чтобы получить мое согласие. Я готов был дать его и без принуждения: что мне за дело до сбежавшего раба? Я скорее помог бы ему сбежать, несмотря на ущерб, который это причинит дядюшке. Я так ему и сказал, добавив:
– Мне незачем давать клятву; ты меня достаточно знаешь; хватит и слова.
– Конечно, молодой масса, – сказал беглец, опуская ружье. – Вы обещаете, и мне нечего вас бояться. Я вам верю. Но нужно что-то сделать с вашей добычей. Вы не сможете утащить ее отсюда на сухое место. И лошадь сюда нельзя привести. Поэтому Желтый Джерри вам поможет.
Насчет лошади он был совершенно прав: начинал я охотиться верхом и, только начав преследовать оленя, привязал лошадь к дереву.
И прежде чем я смог ответить на это неожиданное предложение, он отложил ружье, сбросил одеяло, вошел в воду и поплыл ко мне.
Потом взвалил оленя на плечи – иначе мне пришлось бы оставить его на месте, – и двинулся по тропе, по которой я сюда пришел.
Вскоре мы подошли к месту, где меня ждала лошадь; мулат, положив тушу ей на круп и привязав, ушел, сказав мне на прощание:
– Теперь, молодой масса, я рассчитываю на ваше обещание, но прошу вас держать его только несколько дней. После этого мне все равно, даже если вся плантация узнает о том, что мы встретились. Я думаю, что тогда буду далеко отсюда.
Мы расстались, не обменявшись больше ни словом, я вернулся домой со своим трофеем, который, как я и надеялся, вызвал всеобщий восторг и улыбку кузины. А Желтый Джерри пошел своим путем, каким бы он ни был.
Я больше ничего о нем не слышал; насколько мне известно, хозяин раба, мой дядя, тоже ничего о нем не знал. Вскоре началось восстание «сесешей», которое кончилось отменой рабства; несомненно, и Желтый Джерри оказался среди миллионов освобожденных.