Теперь в Мехико было три человека, которых я обязательно хотел бы увидеть снова: вор, укравший часы у капитана Морено, наш ложный рыбак-проводник и элегантный джентльмен по прозвищу Эль Гуапо.

Я называю их не в том порядке, в каком хотел бы с ними встретиться, а в обратном. Как я уже говорил, встреча с первым вряд ли дала бы мне что-нибудь, так как я бы его не узнал. К тому же из-за него я всего лишь потерял немного денег, приобретя взамен крепкую дружбу достойного человека. Что касается второго, его я бы сразу узнал, и был полон решимости заставить его расплатиться за предательство. Я не сомневался в его намерениях: заманить нас в ловушку в Тлалхуаке или где-нибудь в канале. Но мотивы его поступков не были мне ясны. Неужели наша первая встреча, которая окончилась такой отповедью, была для него оскорбительной и он решил отомстить? Я знал такие случаи среди мексиканцев его круга; они не хуже корсиканцев способны заниматься вендеттой. Но все же этот мотив недостаточен, чтобы объяснить многочисленные и сложные приготовления, которые приходилось ему делать, чтобы захватить меня. Более вероятно, что он и его сообщники — простые грабители, которые решили захватить меня и потребовать выкуп. Как бы то ни было, я вряд ли снова его увижу, и он больше никогда не напомнит мне о загадочной услуге.

Из всех троих больше всего мне хотелось лицом к лицу встретиться с сеньором доном Иларио. Пока он на свободе, я опасался за судьбу индейской девушки. Ибо если, как намекнул Эспиноса, он вожак разбойничьей шайки, он сможет отыскать ее почти повсюду.

Мне приходило в голову, что, возможно, это тот самый человек, которого мы видели в Тлалхуаке и который последовал за нами на чинампы, возглавляя бандитов. А проводником ему служил наш лодочник. Потому что эти двое в моем представлении всегда связывались друг с другом: ведь впервые я их обоих увидел вместе. Единственной причиной, почему я сразу не заподозрил их дружбу, было явное различие в положении. Но если они грабители, это ничего не значит: оборванец мог одеться так для маскировки, так же, как щеголь наряжался в костюм «красной шляпы». Теперь у меня были все основания подозревать нашего проводника в соучастии. Разумеется, никакой он не рыбак.

В то же время у меня оставались сомнения в том, что во главе разбойников, которые хотели напасть на нас, стоял сеньор дон Иларио. Если бы это было так, почему он не давал о себе знать после того, как я бросил его в канал? Ведь у него были все основания надеяться на успех, если бы он решил взять реванш.

Но проходило время, а ни с одним из этих трех людей я так и не встретился. Я исходил все улицы столицы, постоянно ездил верхом один или в сопровождении своих солдат, посещал кафе, рестораны, рынки, театр — и всюду искал, рассматривал все уголки и закоулки, но ни одного из троих так и не встретил.

Разочарованный, я наконец пришел к заключению, что двоих из них вообще нет в городе, что если мне и суждено их встретить, то только в горах, у пирамиды Сан Хуан де Теотиуакан .

Что же касается Лориты, о которой я часто вспоминал, теперь меня даже не расстраивало то, что я не встречаю ее на Пасео де Лас Вигас. Я знал, что ей грозит опасность, и предпочитал думать, что она находится дома, под защитой отца и брата. Я верил, что мы еще встретимся в будущем.

Все это время я постоянно виделся с капитаном Морено. Мы стали настоящими друзьями и привязались друг к другу, несмотря на разницу в национальности и воспитании. Не проходило дня, чтобы мы не встретились — либо он приходил к нам в казарму, либо я навещал его в его жилище — меблированной квартире, гораздо лучшей, чем у полковника Эспиносы. Морено принадлежал к высшему сословию Мексики. Его отец был богатым hasiendado, и потому Морено не зависел от офицерского жалованья.

Мы вместе часто обедали или ужинали в Эспириту Санту и обычно смеялись и шутили над тем странным случаем, который нас свел. Я давно возместил затраты на тот первый ужин и получил взамен гораздо больше. Потому что молодой мексиканец оказался не только богатым, но и щедрым и настаивал на том, чтобы платить за все. Он не занимал у меня дублоны, как Эспиноса, который никогда не возвращал долги. Но я знал, что полковник не мог их отдать: он был нищим и целиком зависел от жалованья. «Гол, как конец моей, пики» — так он обычно сам о себе говорил.

Однажды утром мы с Морено прогуливались по Калла де Платерос. Я бывал на улице Среброкузнецов реже, чем на Пасео де Лас Вигас.

Подойдя ко мне с загадочным видом и церемонными манерами, Морено сказал:

— Amigo mio! Знаете ли вы, что на следующей неделе начинается Pascuas de Navidad (Рождество)?

— Конечно, знаю, капитан Морено. Ведь я происхожу из страны, где Рождество — один из самых больших праздников. Но почему вы мне об этом напоминаете?

— Только для того, чтобы узнать — есть ли у вас какие-нибудь намерения на Noche Buena?

Я хорошо понял, что он имеет в виду: Noche Buena — это канун Рождества.

— Это в следующий четверг, — добавил он, пока я обдумывал ответ и решал, что может мне помешать отпраздновать Рождество. — Надеюсь, вы свободны?

— Да, — ответил я, — по крайней мере на этот вечер.

— Тогда могу я попросить вас провести его со мной?

— С величайшим удовольствием. Но где? В вашей квартире или в Эспириту Санту?

— Не там и не там, и вообще не в городе. Я хочу, чтобы вы отправились со мной в деревню и насладились настоящим dia de campo (день в деревне); увидите деревенских жителей, их развлечения, сможете сами принять в них участие.

— Ничто не обрадовало бы меня больше.

Я говорил искренне. Мы завоевали Мексику и располагались в ее столице, но оставались чуждыми ее повседневной жизни, особенно той, которую можно увидеть в отдаленных сельских районах, куда мы не решались ходить.

— Pues (итак), сеньор, — продолжал он, — я думаю, что смогу пообещать вам совершенно новые и незабываемые впечатления. Как вы знаете, мы, мексиканцы, будучи добрыми католиками, смотрим на Рождество совсем не так, как вы, еретики с севера. Мы считаем, что это не только религиозный праздник, хотя проводим его во многом так же, как и вы. Для нас Noche Buena — большое событие. В эту ночь, которая занимает также и весь день, и бедные и богатые стараются развлекаться. Богатые устраивают большие приемы — не обед, а ужин. А ужин, amigo mio, я всегда буду считать своим любимым временем для еды, так как за ужином мы с вами сдружились.

Я прервал его, чтобы ответить комплиментом.

— А бедные, — продолжал он, — как бы ни были бедны, стараются тоже приодеться, наряжаются во все самое лучшее и ставят на стол праздничные блюда, сколько бы они ни стоили. Даже если у них весь год не бывает мяса, оно обязательно будет в рождественский ужин. Чтобы обеспечить это, они за многие недели до праздника — и после него тоже — начинают себя ограничивать. Но вы сами увидите, как мы встречаем Рождество, и не среди бедняков, а в доме rico (богача), где я собираюсь вас представить.

— Могу я спросить, кто этот джентльмен?

— Конечно. Это мой дядя. Он hasiendado и владелец большой magueyal (плантации агавы), которая приносит ему немало тысяч ежегодно. При этом он прилагает столько же труда, как если бы просто брал эти деньги в банке. Я бы хотел владеть такой плантацией. Его hasienda в Ла Соледад находится в пяти-шести лигах от города, на берегу озера Чалько, вблизи Сан-Исидро. Я рад, что вы согласились пойти со мной, и надеюсь, вы не откажетесь, узнав, что приглашение исходит не от меня.

— Значит, я знаком с вашим дядей? Как его зовут?

— Дон Хоакин Коварубио.

— Я слышал это имя. Коварубио — один из самых богатых землевладельцев Мексиканской долины. Но не могу вспомнить, когда встречался с доном Хоакином.

— Неважно. Не он выбрал меня посредником в этом деле.

— Кто же тогда?

— Мои кузины. Две хорошенькие muchachitas, которые очень хотят с вами познакомиться, и о прелести которых я бы хотел услышать ваше мнение. Я знаю, что вы понимаете толк в таких вещах.

Я с удивлением слушал его слова. Мне приходилось слышать немало разговоров о красоте сестер Коварубио, и я знал, что многие офицеры были бы рады знакомству с ними. Поэтому, конечно, я был польщен приглашением.

— Значит, решено. Я заеду за вами в четверг утром. В котором часу?

— Назначайте сами: любой час после утреннего смотра. Я буду ждать вас у себя на квартире.

— Bueno (хорошо). Я буду у вас в одиннадцать. Мы как раз успеем в Да Соледад к началу праздника. Забавы начнутся после полудня. У моего дяди будет большой прием. Соберутся все сельские жители за много миль. У вас будет возможность изучить costumbres de Mexico (мексиканские обычаи). Возможно, — добавил он с многозначительной улыбкой, — вы встретите там того, кто доставит вам большую радость. Кого-то, кто прекрасней даже моих прекрасных кузин.

— Кого же? — небрежно спросил я, хотя не смог скрыть от Морено своего волнения. Он упомянул Сан-Исидро. К тому же я помнил, что его дядя живет на берегу озера. И был почти уверен в том, какой ответ получу. И действительно, услышал то, что надеялся услышать:

— Королеву озер.

И он снова с многозначительной улыбкой посмотрел на меня.

— О! — сказал я, стараясь скрыть свои чувства, хотя и безуспешно. — Вы имеете в виду индейскую девушку, которая продает цветы на рынке Сан Доминго?

— Да, я имею в виду индейскую девушку, которая продает цветы на рынке Сан Доминго, — повторил он, подражая моему делано небрежному тону, — ту самую, у которой некий офицер конных стрелков много раз покупал самые дорогие букеты и…

— Ерунда! — выпалил я, прервав его и чувствуя, что краснею.

— Ту самую, — продолжал он, не обращая внимания на мои слова, — чьи плавучие сады так стремился посетить этот офицер, что это едва не стоило ему жизни. Вы знаете, amigo mio, этого офицера?

Не помню, что я ответил, запинаясь, но все кончилось нашим общим смехом.

— А теперь, сеньор капитан, — сказал Морено, заканчивая разговор, — думаю, я обеспечил ваше участие в Noche Buena. Верно?

Конечно. Он даже не стал дожидаться ответа.