Роман

 

Глава I. ДВЕ ПУСТЫНИ

Мореплаватели всех стран знают и больше всего боятся опасностей, грозящих им около западных берегов Африки, между Сузом и Сенегалом. Но, несмотря на все предосторожности, здесь чаще всего и случаются кораблекрушения.

Две необъятные пустыни, из которых одна — Сахара, а другая — Атлантический океан, идут бок о бок на протяжении целых десяти градусов широты. Пустыни эти разделяет только одна воображаемая линия. Водная пустыня обнимает песчаную, которая также опасна, как и первая, для тех, кто потерпел крушение около этого негостеприимного берега, справедливо называемого Варварийским.

Частые кораблекрушения объясняются тем, что здесь проходит одно из течений Атлантического океана, настоящий Мальстрем для тех, кто, по несчастью, оказался в этом районе.

Образовалось это течение под влиянием страшной тропической жары Сахары, иссушающей всякую влагу и убивающей растительность, присутствие которой безусловно умерило бы нестерпимый зной на поверхности земли. Но зелень здесь видна только в оазисах. Раскаленный воздух беспрепятственно поднимается в более холодные слои атмосферы, и в то же время к земле устремляются влекомые непреодолимой силой воды океана.

Между Боядером и Бланко, этими двумя хорошо известными каждому моряку мысами, на несколько миль в море выдается узкая песчаная коса земли, высохшая, побелевшая под тропическим солнцем и похожая на длинный язык змеи, стремящейся утолить свою жажду в море.

В один июльский вечер четверо потерпевших кораблекрушение плыли к этой песчаной полоске земли; все они держались на довольно большом обломке мачты. Их едва ли можно было бы рассмотреть с берега даже и в очень сильную зрительную трубу: так ничтожна была эта черная точка, подвигавшаяся к берегу, и так мало выделялась она из окружавшей ее почти такой же темной массы воды.

Что касается самих потерпевших крушение, то, как ни напрягали они свое зрение, они видели только воду.

Трое из плывших на обломке мачты были одеты совершенно одинаково: голубого сукна куртки, украшенные медными полированными пуговицами, воротники с вышитыми на них короной и якорем. Одного взгляда на эту форму было достаточно, чтобы сказать, что потерпевшие кораблекрушение — мичманы английского флота. На вид они были ровесники: самому младшему могло быть приблизительно лет семнадцать.

По первому же взгляду можно было узнать в одном из них англичанина, в другом ирландца и в третьем шотландца. Каждый из них был настолько типичен, что во всем Соединенном королевстве нельзя было бы найти более подходящих представителей для каждой из этих наций.

Звали их Гарри Блаунт, Теренс О’Коннор и Колин Макферсон.

Что касается четвертого из пловцов, то лета всех троих его товарищей все-таки не составили бы еще числа его лет.

Ни по каким признакам положительно нельзя было угадать, какой именно из этих трех наций принадлежит честь считать его своим. На нем была надета обыкновенная матросская одежда и звали его Биллом; но на погибшем фрегате его все называли не иначе, как старый Билл.

Все четверо были с потерпевшего крушение фрегата, крейсировавшего около Гвинейских берегов. Застигнутый бурей, он получил пробоину и стал быстро погружаться в воду. Многие искали спасения вплавь, хватаясь за сброшенные за борт шлюпки, за обломки мачт или просто за доски. Кто из экипажа спасся, — не знал ни один из четверых моряков, добиравшихся теперь к берегу.

Наверняка они знали только то, что фрегат пошел ко дну.

Весь остаток этой долгой ночи они носились по волнам. Не раз волны почти вырывали у них из рук ненадежную опору, не раз за эту ночь они с головой погружались в морскую пучину. Когда же, наконец, настало утро, их взорам предстали только бескрайние просторы океана.

Буря стихла, и, судя по восходу, день предстоял солнечный и спокойный; впрочем, волнение моря еще продолжалось и потерпевшие крушение, чтобы добраться до берега, энергично стали работать руками, наудачу подвигаясь вперед.

Весь день они видели лишь море и небо. Еще с утра они решили плыть все время на восток, потому что только там надеялись найти землю. Закат помог им скорректировать направление, которого следовало держаться.

Когда солнце зашло и наступила ночь, звезды заменили им компас.

Снова настал день, но желанной земли все еще не было видно. Страдая от голода и жажды, истомленные непрестанными усилиями, они готовы были впасть в отчаяние, когда вдруг заметили под собой отблеск солнечных лучей. Морское дно было совсем близко, белый песок отражал солнечный свет.

Такое мелководье предвещало близость берега; ободренные надеждой скоро ступить на твердую землю, моряки удвоили усилия.

Но еще до наступления полудня им пришлось на время прекратить работу. Они находились почти под самой линией тропика Рака. Стояла как раз середина лета и в полдень тропическое солнце с зенита невыносимо палило им головы.

Несколько часов провели они в безмолвии и бездействии, отдаваясь на волю течения, гнавшего их потихоньку к берегу. Они не могли сделать ничего больше для улучшения своего положения. Оставалось только ждать.

Когда солнце стало склоняться к горизонту и жара спала, моряки опять принялись грести руками, направляя обломок мачты к востоку. Вдруг при последних лучах светила они заметили несколько белых вершин, которые точно поднимались из океана.

Линии вершин были ясно обрисованы на тускнеющем фоне неба.

Крик «Земля!» одновременно сорвался со всех уст. Руки стали работать энергичнее, обломок мачты быстрее заскользил по воде. Голод, жажда, утомление — все было забыто!

Моряки полагали, что остается преодолеть еще несколько миль, прежде, чем они достигнут берега, но старый Билл, подняв глаза, издал веселый возглас, который тотчас же повторили его спутники: они увидели длинную песчаную косу, точно дружественную руку, протянутую им в виде радушного приветствия.

Почти тотчас же они вдруг почувствовали, к великой своей радости, что ноги их скользят по песку.

В ту же минуту все четверо оттолкнули мачту, погрузились в воду и побежали к берегу. Они остановились только тогда, когда достигли крайней точки полуострова.

Выбравшись на берег, они, казалось, забыли, что больше двух суток во рту у них не было ни крошки, ни маковой росинки. Да это и понятно: страшное напряжение физических сил и долгая бессонница, — а бодрствовать они должны были поневоле, чтобы не сорваться с мачты, — требовали прежде всего отдыха. И все четверо, шатаясь, едва-едва смогли пройти несколько шагов по песку, а затем улеглись и заснули как убитые.

Оконечность косы всего на несколько футов поднималась над уровнем моря, а середина ее, несмотря на то, что находилась ближе к земле, едва возвышалась над поверхностью воды.

Моряки спали уже около двух часов, когда их разбудило ощущение холода: вода заливала их песчаное ложе, кипела и пенилась вокруг них.

Умирая от усталости и больше всего на свете желая уснуть, они совсем забыли про прилив, который теперь так неприятно вывел их из оцепенения.

Оставаться там, где они находились, было верной погибелью — следовало как можно скорей искать другого убежища. Они решили идти за волнами спиной к ветру, но скоро увидели, что вода быстро поднимается и доходит им почти до плеч.

Несчастные повернули в другую сторону и, после некоторых усилий, нашли более мелкое место; но как только они опять попытались идти навстречу волнам, то снова погрузились до плеч.

Скоро валы стали разбиваться уже над их головами. Времени для раздумий не оставалось — надо было вооружиться храбростью и плыть до берега.

Из четверых моряков только трое умели плавать!

Для того, чтобы спастись этим троим, надо было покинуть четвертого…

 

Глава II. РАЗЛУКА ПОНЕВОЛЕ

Из четверых потерпевших крушение не умел плавать только один. Старый морской волк не обладал искусством, которое, казалось бы, должно быть чуть ли не врожденным у каждого моряка.

Только одно великодушие так долго удерживало при нем трех его молодых спутников. Будучи отличными пловцами, они еще в самом начале прилива, если бы смело бросились в воду, могли бы без труда достигнуть берега.

Вдруг громадная волна, каких еще не налетало до сих пор, прокатилась над их головами и отнесла трех мичманов далеко от того места, где они находились.

Все их попытки стать на ноги не увенчались успехом: вода поднялась слишком высоко. Несколько секунд побарахтались они, пытаясь разглядеть в темноте то место, откуда их снесло, и где, как им казалось, черной точкой поднималась над водой голова Билла.

— Эй! Молодцы! — донесся до них голос старого моряка. — И не думайте возвращаться сюда… это все равно ни к чему… меня вам все равно не спасти!.. подумайте лучше о себе!.. Держитесь крепче, и прилив отнесет вас к берегу. Прощайте, друзья!

После минуты борьбы и колебаний мичманы с грустью поплыли к берегу.

Не успели они проплыть по бухте полмили, как Теренс, плававший хуже остальных своих товарищей, почувствовал, что ноги его задевают за что-то твердое.

— Мне кажется, — крикнул он прерывающимся голосом, — что я достал до дна. Слава Тебе, Пресвятая Дева, я не ошибся! — Он встал на ноги, и голова и плечи его остались над поверхностью воды.

— Верно, — подтвердил Гарри, становясь рядом с ним. — Слава Богу! Это — берег.

— Слава Богу! — повторил Колин, подплывая в это время к ним.

Потом все трое инстинктивно повернулись к морю, и одно и то же восклицание сорвалось с их уст: «Бедняга старый Билл!»

— Право, нам бы следовало захватить его с собой, — проговорил Теренс, с трудом переводя дыхание. — Неужели мы не могли бы спасти и его?

— Конечно, могли бы, — отвечал Гарри, — если бы только знали, что нам придется так мало плыть.

— Ну, а что если бы нам попробовать вернуться… может быть, нам и удалось бы еще…

— Нечего и думать! — перебил Колин.

— И это говоришь ты, Колин?! А еще считаешь себя самым лучшим пловцом из всех нас… Не стыдно тебе… — послышались восклицания двух остальных мичманов, желавших во что бы то ни стало спасти старого матроса.

— Если бы я надеялся спасти его, я сам первый бросился бы сейчас к нему, — отвечал Колин, — но только это ни к чему не приведет! Ведь в темноте ничего не увидишь. Идемте!..

Печально опустив головы, побрели они к берегу, не переставая оплакивать своего товарища, покинутого ими только потому, что они не знали, что берег так близко. Теперь он уж наверное потонул и погребен под волнами прилива.

Они остановились, хотя воды было еще по колено. Так простояли они больше двадцати минут, смотря сквозь темноту на кипевшее вокруг них море и с грустью замечая, что прилив продолжает расти. Вода должна была подняться, по крайней мере, на один метр со времени отплытия их с отмели. На этом основании они вывели печальное заключение, что старый моряк, должно быть, уже утонул.

Затем они вновь потихоньку направились к берегу, все еще озабоченные участью своего спутника больше, чем своей собственной.

Не успели они сделать и десятка шагов, как вдруг крик позади них заставил их поспешно обернуться.

— Эй! Подождите! — донеслось словно из глубины океана.

— Это Билл! — воскликнули одновременно все три мичмана.

— Это я, детки, я! Я страшно устал и теперь немножко передохну. Потерпите немножко, и я через пять минут подойду к вам! Дайте мне только взять рифы моего марселя.

Мичманы были очень обрадованы и очень удивлены внезапным появлением того, кого они считали уже мертвым. Между тем, все сомнения рассеялись при виде темной фигуры, выходящей из воды.

— Билл! — вскричали мичманы.

— Ну, конечно! А кого же еще думали вы увидеть? Быть может, старого Нептуна или морскую сирену? Ну, давайте руку, друзья! Биллу, видно, на роду написано не утонуть.

— Но как это тебе удалось, Билл? Вода ведь еще прибывает…

— Я приплыл на плоту, который и вы все отлично знаете. Это тот самый обломок мачты, который донес нас до песчаной косы.

— Наша мачта? — воскликнул Гарри.

— Она самая. Как раз в ту самую минуту, когда я готовился испустить последний вздох, что-то ударило меня по голове, да так сильно, что я чуть не пошел ко дну. Это «что-то» оказалось нашей брамреей. Я, само собою разумеется, недолго думая взобрался на нее и просидел на ней до тех пор, пока не почувствовал, что ноги мои достают до дна.

Мичманы крепко обняли старого моряка, поздравляя его с чудесным спасением, а затем все четверо продолжили путь к берегу.

Не больше как минут через двадцать выбрались они, наконец, на песчаное побережье, но продолжали идти все вперед для того, чтобы быть совершенно вне опасности на случай, если бы прилив поднялся еще выше.

Но прежде, чем им удалось найти такое место, они преодолели огромное пространство мокрого песка. Зато теперь, взобравшись на холм, они могли уже не бояться прилива и решили остановиться на ночлег.

Становилось все холодней, и конечно было бы очень и очень кстати развести огонь, чтобы обогреться около него и просушить мокрое платье. У Билла, как оказалось, отлично сохранились трут и огниво, которые он держал в герметически закрытом оловянном ящичке, но недоставало самого главного — дров. Обломок брамреи, который отлично им пригодился бы теперь, плавал от них за целую милю.

Поняв, что приходится отказаться от надежды развести огонь, они сняли с себя одежду и изо всех сил выжали её, а затем снова надели все на себя.

Луна вдруг выплыла из-за туч, и при ее бледном свете они ясно могли разглядеть берег, к которому пристали.

Песчаный берег был не гладкой поверхностью, а состоял из целого ряда холмов, образующих лабиринт, который, казалось, тянулся до бесконечности. Они решили подняться на самый высокий холм и оттуда осмотреть все побережье, заодно выбрать местечко, где можно было бы на первое время надежно приютиться.

Скоро они поняли, пытаясь взобраться на вершину холма, что они еще не достигли конца своих мучений; с каждым шагом их ноги все глубже погружались в сыпучий песок.

Поэтому восхождение показалось им чрезвычайно тяжелым, хотя холм возвышался не больше как на сотню футов. Наконец, они достигли вершины холма. Но куда они не смотрели, везде видели только дюны. Песок блестел как серебро под бледными лучами луны и можно было подумать, что находишься в заснеженной Швеции или в Лапландии.

Спустившись вниз, моряки очутились в узком овраге. Вершина, которую они только что покинули, была самой высокой точкой в этой длинной цепи дюн, примыкавших к берегу. Другая цепь холмов пролегала параллельно первой дальше по берегу. Подошвы холмов каждой гряды сходились так близко, что образовали острый угол.

При виде этого неуютного узкого прохода моряки были неприятно удивлены, но усталость брала свое, и они решились провести здесь остаток ночи.

Они устроились в полувертикальном положении, опершись спиной об одну дюну и ногами о другую.

Но скоро пришлось убедиться, что при этих условиях им не удастся уснуть. Теренс, более других нетерпеливый, объявил, что немедленно отправится искать себе другое ложе. С этими словами он встал, но Гарри Блаунт остановил его:

— Мы поступим очень неблагоразумно, если будем расходиться в разные стороны, — внушительно проговорил он. — Разойдясь, мы легко можем потерять друг друга.

— В этих словах есть доля истины, — согласился молодой шотландец. — Мне тоже кажется очень неосторожным удаляться одному от другого. А как считает наш мудрый Билл?

— Я думаю, что нам следует остаться здесь, — не колеблясь ответил старый моряк.

— Но какой черт сможет здесь заснуть! — отвечал сын Эрина . — Разве лошадь или слон; а что касается меня, то я предпочитаю шесть футов в длину даже на голом камне, чем в этой проклятой яме из мягкого песка.

— Постойте, Терри, — крикнул Колин, — у меня явилась мысль!

— Послушаем, что придумал твой шотландский мозг. Ну говори скорее, в чем дело…

— Да, да, Колин, говори, — вмешался и Гарри Блаунт.

— Объявляю вам, что вы можете совершенно спокойно провести ночь до утра; смотрите и учитесь, — покойной ночи! — И Колин соскользнул на дно овражка, где и растянулся во всю длину.

Товарищи последовали его примеру, и скоро все спали так крепко, что их не могли бы разбудить даже пушечные выстрелы.

 

Глава III. САМУМ

Так как ущелье было слишком узко, чтобы позволить им улечься рядком, то они вытянулись один за другим, начиная с Колина и кончая старым моряком. Билл заснул последним; товарищи его уже мирно посапывали, а он еще долго прислушивался к реву моря и жалобному вою ветра. «Это начинается буря, и она разыграется в самом скором времени, — сказал он сам себе, — но здесь, слава Богу, нам нечего бояться.»

Едва старый морской волк закрыл свои глаза, как предсказание его сбылось: ветер африканских пустынь — ужасный самум, приблизился.

Туманный пар, некоторое время висевший в атмосфере, унесло первым порывом ветра, и туман заменило облако белого песка, которое, крутясь, поднималось к небу и даже неслось над океаном.

Если бы не ночь, то можно было бы увидеть, как огромные песчаные облака завивались над дюнами и, превращаясь в столбы, гордо шествовали по вершинам холмов для того, чтобы вдруг разбиться и распасться белой массой песка.

Потерпевшие крушение продолжали спать, несмотря на вой бури и на засыпавший их песок.

Над ними уже носилось дуновение смерти, а они так и лежали неподвижно, как разбитые параличом. Они не слышали завывания ветра, не чувствовали пыли, набивавшейся им в рот, в ноздри и в уши и грозившей задушить их.

Не прошло еще часа с начала бури, а уже над телами спавших было несколько дюймов песку.

Головы их, лежавшие выше тела, были, впрочем, не совсем еще засыпаны; песчаная пыль слегка только прикрывала их и давала еще доступ воздуху.

Вдруг все четверо были разбужены далеко не обыкновенным образом: им показалось, что по их телам ступали ногами, что их давила какая-то огромная масса.

Так как это давление повторилось два раза с промежутками не больше, как в одну секунду, то этого было достаточно, чтобы привести моряков в чувство. Они скорей инстинктивно, чем сознательно поняли, что наверное будут раздавлены, если не сделают отчаянных усилий, чтобы выйти из этого положения.

Прошло, однако, еще несколько времени, прежде, чем кто-либо из них смог произнести хоть слово, и тогда оказалось, что каждый рассказал одну и ту же историю. Каждый чувствовал, что его чем-то давило сверху, и видел, хотя и неясно, как над ним прошла какая-то огромная масса, без сомнения, какое-то животное… Весь вопрос заключался только в том, какое это животное. Ответить на это никто не мог. Они знали только одно, что это было гигантское животное, странное, с тонкой шеей и таким же туловищем, длинными ногами и огромными ступнями, которыми оно, тяжело ступая, причиняло им болезненное ощущение.

Едва оправившись от кошмара и все еще смутно соображая, что такое с ними случилось, они стали гадать, какое это было животное. Они делали самые странные предположения, не догадываясь, от какой опасности их избавило появление зверя, если это даже и дикий зверь, и как они должны быть ему благодарны за это. Когда прошли первые минуты удивления и разговоры смолкли, все стали с дрожью прислушиваться. Рокот моря, стоны ветра, шелест падающего песка — были единственными звуками, которые они сначала услышали.

Но вскоре, однако, они расслышали продолжительный топот, а через некоторое время к нему примешалось всхрапывание и крики на совершенно незнакомом языке. Старый Билл, уверявший, что знает крики животных всего мира, и тот не мог объяснить их.

— Пусть меня повесят, — прошептал он своим спутникам, — если я что-нибудь тут понимаю.

— Тс! — проговорил Гарри Блаунт.

— Ай! — крикнул Теренс.

— Тс! — прошептал Колин. — Что бы это ни было, оно приближается, будьте внимательны!

Молодой шотландец был прав — шум шагов, храп и крики приближались, хотя производившее их существо все еще оставалось невидимым в песчаном тумане. Казалось, что чье-то огромное тело быстро спускается по склону ущелья и притом несется с такой необузданной быстротой, что следовало как можно скорее убираться с дороги, по которой бежит зверь.

Потерпевшие крушение стали инстинктивно, как могли, искать защиты на склоне песчаного ущелья.

Едва они успели переменить позицию, как совсем близко от них пронеслась огромная масса.

Если бы моряки не знали, что находятся на берегах Африки, изобилующей странными животными, они подумали бы, что это некое сверхъестественное существо. Но по мере того, как к ним возвращались способность мыслить и хладнокровие, они решили, что перед ними пронесся не дикий зверь, а самое обыкновенное, хотя и очень большое четвероногое животное.

Прежде всего обращало на себя внимание наблюдателя ничем не объяснимое странное поведение животного. Зачем уходило оно сначала к самому верху прохода, а потом спустилось вниз и понеслось по ущелью, точно спасаясь от преследования?

Чтобы ответить на эти вопросы, нужно было ждать, пока хоть немного станет светлее.

К рассвету самум прекратился, и наконец потерпевшие крушение узнали, с кем они имели дело.

Это действительно было четвероногое животное, и если оно показалось им странным в темноте, то не менее странным оно выглядело и теперь. У него была длинная шея, голова почти совсем без ушей, ноги, оканчивавшиеся широкими раздвоенными ступнями, худой и тонкий хвост, большой горб, возвышавшийся на спине.

— Ба! Да это ни кто иной, как верблюд! — сказал Билл, как только свет дал ему возможность хорошо рассмотреть животное. — За каким чертом он сюда забрался?

— Наверное, — высказал предположение Теренс, — он-то и ходил по нашим телам, пока мы спали. Я чуть не задохнулся, когда он наступил мне на живот.

— И я также, — сказал Колин. — Он на целый фут втоптал меня в песок. Ах! Хорошо еще, что на нас лежал толстый слой песка; мы ему обязаны спасением жизни: не будь песка, эта крупная скотина растоптала бы нас в лепешку.

Моряки подошли к животному. Оно лежало вовсе не так, как ложатся животные, собираясь отдохнуть; видно было, что эту позу верблюд выбрал не по доброй воле. Длинная его шея словно запуталась в передних ногах, а голова лежала ниже, уже наполовину засыпанная песком. Так как верблюд лежал неподвижно, то моряки предположили, что он убился насмерть во время падения. Это могло объяснить его скачки, происходившие, без сомнения, от предсмертных конвульсий.

Однако, осмотрев верблюда хорошенько, они увидели, что он не только жив, но даже находится в добром здравии, и поняли причину его странных движений: крепкий недоуздок, обвязанный вокруг его головы, запутался в передних ногах, и, благодаря этому, верблюд упал. Длинный конец веревки крепко был замотан вокруг его ног.

Меланхолическая поза верблюда развеселила смотревших на него моряков. Они были очень голодны и мясо верблюда, не особенно лакомое кушанье в обыкновенное время, теперь казалось роскошью. Кроме того, они знали, что внутри верблюжьего горба они найдут запас воды, который даст им возможность утолить снедавшую их жажду.

Но, осматривая верблюда, они сделали открытие, что вовсе нет надобности убивать животное для того, чтобы утолить мучительную жажду: на верхушке его горба находилась небольшая плоская подушка, крепко привязанная толстым кожаным ремнем, проходившим под животом. Это был мехари, или верховой верблюд, одно из тех быстроходных животных, которых используют арабы при своих продолжительных поездках по пустыне Сахаре.

Но не седло привлекало внимание моряков, а нечто вроде мешка, висевшего за горбом мехари. Мешок был из козьей кожи, и после осмотра оказалось, что он наполовину полон воды. Это действительно была «ля герба», принадлежавшая хозяину животного, составлявшая часть вьюка и более необходимая, чем само седло.

Четверо потерпевших крушение, страдая от жажды, не задумываясь присвоили себе содержимое мешка. Они отстегнули его, вырвали пробку и, по очереди передавая друг другу драгоценную влагу, жадно выпили все до последней капли.

Утолив жажду, они стали советоваться, каким бы образом утолить им также и мучивший их голод, который сильно начинал давать себя знать. Убить им верблюда, или нет.

Убийство, по-видимому, было единственным средством утолить голод, и горячий Теренс уже вытащил из ножен свой кортик, чтобы вонзить его в шею верблюда.

Колин, более спокойный, посоветовал ему подождать по крайней мере до тех пор, пока они решат окончательно этот вопрос.

Мнения по этому вопросу разделились. Теренс и Гарри Блаунт предлагали, не раздумывая долго, немедленно убить верблюда и позавтракать. Старый Билл присоединился к мнению Колина.

— Сначала употребим его на то, чтобы он нас куда-нибудь перенес, — проговорил молодой шотландец. — Мы можем еще один день пробыть без пищи, и тогда уже, если ничего не найдем, мы изрежем животное на куски.

— Ну, на что можно надеяться в подобной стране? — спросил Гарри Блаунт. — Посмотрите кругом себя: ни малейшего клочка зелени, кроме моря, в какую бы сторону ни повернуться… не видно ничего, из чего можно было бы приготовить обед хотя бы для сурка!

— Быть может, — возразил Колин, — пройдя несколько миль, мы встретим другую природу. Мы можем идти вдоль берега. Может быть нам удастся найти каких-нибудь раковин, которыми мы еще лучше, чем верблюжьим мясом, подкрепим наши силы? Посмотрите туда, я вижу темное место на побережье. Я положительно уверен, что мы там непременно найдем раковины.

В ту же минуту все глаза направились в ту сторону, за исключением взгляда Билла. Старого моряка заинтересовало совсем другое. Вдруг послышалось его радостное восклицание, привлекшее внимание его товарищей.

— Это самка, — объявил Билл. — У нее был детеныш недавно. Смотрите, у нее есть молоко; его хватит на всех нас, за это я ручаюсь.

И точно желая доказать, что он говорит правду, старый моряк стал на колени около все еще лежавшего животного и, приблизив свою голову к его вымени, начал сосать.

Верблюдица не оказывала ни малейшего сопротивления; если она и удивилась странному виду детеныша, то только благодаря цвету его кожи и странному костюму, потому что, без всякого сомнения, верблюдица была приучена оказывать такую же услугу своему африканскому владельцу.

— Превосходно! Первый сорт! — крикнул Билл, отодвигаясь, чтобы передохнуть. — Подходите!… каждому свой черед; хватит на всех!

Молодые люди стали на колени, как это уже делал моряк, один за другим и всласть напились из «фонтана пустыни».

Когда каждый выпил приблизительно около пинты этой питательной жидкости, опавшее вымя верблюдицы дало им знать, что запас молока истощился.

 

Глава IV. КОРАБЛЬ ПУСТЫНИ

Больше никто уже и не заговаривал о том, чтобы убить верблюда: это значило бы убить курицу, которая несла золотые яйца.

Весь вопрос теперь заключался в том, в какую сторону следует направиться.

Верблюд был оседлан и взнуздан, — значит животное убежало от своего хозяина очень недавно, наверное во время бури, и просто-напросто заблудилось. Это-то больше всего и беспокоило потерпевших крушение.

Они понимали, что хозяином заблудившегося верблюда должен быть какой-нибудь араб, и, если они станут искать его, то найдут его не в доме, не в городе, а в палатке и, по всей вероятности, в обществе других таких же арабов.

Теренс все же предложил поискать хозяина верблюда. Молодой ирландец не слышал ничего о страшной репутации жителей Варварийского берега. Билл, хорошо знавший, с кем бы пришлось иметь дело, наоборот, боялся встречи с хозяином верблюда.

— Увы, Терри! — вздохнув, проговорил старый моряк, становясь таким серьезным, каким молодые товарищи его еще никогда не видели. — Нас ждет печальная участь, если, не дай Бог, мы попадем в руки этих разбойников.

— Что же ты нам советуешь?

— И сам не знаю, — отвечал старый моряк, — но думаю, что всего лучше будет держаться поближе к берегу и не терять из виду воды. Если мы повернем внутрь страны, мы можем быть уверены, что так или иначе, а пропадем; а если будем идти все к югу, то можем дойти до какого-нибудь торгового порта, находящегося в сношениях с Португалией. А пока нам лучше затаиться и осмотреться.

По совету старого моряка, который, по-видимому, знал пустыню так же хорошо, как и море, потерпевшие крушение улеглись таким образом, чтобы их не было видно с побережья.

Едва успели они принять это положение, как старый Билл, все время бывший настороже, объявил, что он видит какие-то предметы.

Две темные тени подвигались вдоль берега с юга, но они были еще на таком далеком расстоянии, что нельзя было даже сказать, кто это: животные или люди.

— Дайте мне посмотреть, — предложил Колин, — к счастью, со мной моя зрительная трубка. Она была у меня в кармане, когда нам пришлось покинуть корабль.

Сказав это, молодой шотландец вытащил из кармана куртки маленькую подзорную трубу и навел ее на указанную точку, стараясь держать голову как можно ниже.

— Это люди, — объявил, наконец, Колин. — Я вижу ярких цветов шали, красные головные уборы и полосатые плащи. Один сидит на лошади, другой — на верблюде, на таком же точно, как и наш. Они едут тихо и точно осматриваются кругом.

— Ах, этого-то я и боялся! — сказал Билл. — Это хозяева нашего верблюда; они его ищут. Хорошо еще, что песком занесло его следы, иначе они приблизились бы прямо к нам. Нагнитесь, нагнитесь, Колин! Не надо показывать им наших голов: у этих разбойников глаза острые, они за целую милю увидят даже шестипенсовую монету.

Колин понял правдивость замечания моряка и тотчас же еще больше нагнул голову.

Случай этот ставил потерпевших крушение в положение и утомительное и тревожное в одно и то же время. Любопытство вызвало в них желание наблюдать за движениями приближающихся кочевников. Наблюдать было необходимо и для того, чтобы знать, когда, наконец, можно будет поднять головы, при этом не рискуя быть замеченными всадниками.

К счастью, Колин нашел средство выйти из затруднения.

— Ах! — объявил он. — Мне пришла в голову хорошая мысль. Я буду наблюдать за этими разбойниками и в то же время лишу их возможности видеть нас, ручаюсь вам в том.

— Каким образом? — спросили остальные.

Колин ничего не ответил им на это; он просунул свою трубку сквозь верхний гребень песка таким образом, что конец трубки вышел по ту сторону. Как только все приготовления были окончены, шотландец приложил глаз к стеклу и затем сообщил своим товарищам шепотом, что видит.

— Я могу вам даже сказать, какие у них лица, — прошептал Колин. — Сказать правду — физиономии не из особенно красивых. У одного лицо желтого цвета, а другой — весь черный. Последний, должно быть, негр, потому что у него курчавые волосы; он сидит на верблюде, на таком же, как этот. Желтолицый человек сидит на лошади… у него довольно большая борода клином. Я думаю, что это араб. Это, должно быть, хозяин негра. Вот он делает какие-то жесты, точно отдает ему приказание. Ага! Они остановились и смотрят в нашу сторону.

— Спаси, Господи! — прошептал Билл — они увидели трубку.

— В этом нет ничего невозможного, — подтвердил и Теренс, — стекло должно блестеть на солнце, и глаза араба наверное заметили его.

— Не лучше ли будет убрать сейчас же трубку? — спросил Билл.

— Совершенно верно, — отвечал Колин, — но я думаю, что теперь уже слишком поздно: если они остановились потому, что их внимание привлекла трубка, — нам пришел конец.

— Все-таки отодвиньте ее потихоньку; если они не будут ее видеть, то могут и не дойти до нас.

Колин хотел последовать этому совету, когда, бросив последний взгляд, заметил, что путешественники направились вдоль берега, как будто не видели ничего, что могло бы их заставить свернуть с дороги.

К счастью для потерпевших кораблекрушение, не блеск стекла заставил остановиться араба и негра. Другой овражек, пролегавший через всю цепь дюн, гораздо более широкий, чем тот, в котором скрывались наши моряки, выходил на побережье немного пониже. Это-то именно и привлекло внимание обоих всадников, и, судя по их жестам, Колин мог сказать, что именно об этом они и совещались, так как, по всей вероятности, находились в нерешительности — идти ли им в эту сторону, или продолжать свой путь к берегу. Разговор их кончился. Желтый человек пустил лошадь в галоп, а черный последовал за ним.

Было очевидно по взглядам, которые они бросали во все стороны, что они чего-то искали.

— Ну, этак они долго будут ездить, — сказал Колин, как только увидел, что всадники скрылись за дюной, — иначе плохо бы нам было.

Когда всадники удалились, берег опять сделался пустынным.

Хотя моряки не видели уже более ни малейших следов живых существ, они считали необходимым не выходить из своего убежища и даже не поднимали голов иначе, как через промежутки, для того, чтобы увериться, что берег все еще продолжал оставаться свободным, и, только уже окончательно успокоившись на этот счет, они опять спрятались, и до того часа, когда закат стал обагрять море, никто не сделал шагу из тайника.

Верблюд не шелохнулся; впрочем, они приняли меры, чтобы он не мог удалиться от них в случае, если бы ему пришла на то фантазия, крепко связав ему ноги. Под вечер животное подоили так же, как и утром, и, освежившись питательным молоком, моряки приготовились покинуть убежище, ужасно им наскучившее.

Они быстро собрались. Им оставалось только развязать верблюда и вывести его на дорогу или, как сказал Гарри смеясь, снять корабль пустыни и начать путешествие.

Когда последние лучи дня скрылись за белыми гребнями дюн, они вышли из своего убежища и начали путешествие, продолжительность и исход которого были им неизвестны.

Посоветовавшись, они решили ехать на верблюде поочередно, но скоро вынуждены были отказаться от этого удовольствия: качка слишком сильно давала себя знать. Мехари опять был свободен и предоставлен в распоряжение старого Билла, все время не выпускавшего из рук повода.

 

Глава V. ПРЕРВАННЫЙ ТАНЕЦ

Бесплодные попытки молодых мичманов должны были заставить и старого моряка отказаться от попытки проехать на верблюде, тем более, что он сам признавался, что никогда в своей жизни не садился в седло. Но ходьба по зыбучему песку для человека, не любившего много ходить, вынудила Билла рискнуть и испытать иной способ передвижения.

Ему не пришлось делать много усилий, чтобы взобраться в седло, так как хорошо дрессированный мехари становился на колени всякий раз, когда чувствовал, что на него желали сесть. Моряк только укрепился в седле, как взошла луна и засияла с блеском, который почти соперничал с дневным светом. Посреди этого пейзажа, на белом песке, тени верблюда и седока как-то странно удлинялись; и хотя один был в переносном смысле корабль, а другой — старый морской волк, вид их представлял самый комичный из контрастов.

Верблюд быстро побежал вперед. Некоторое время товарищи Билла могли следовать за ним, делая усилия, но скоро расстояние между ними заметно увеличилось. Старому моряку стало очевидно, что он должен укротить пыл животного, или скоро он будет разлучен с следовавшими за ним пешком друзьями.

Но уменьшить ход животного было делом трудным, и Билл чувствовал себя положительно неспособным на это. Правда, он держал повод, но это давало ему мало власти над верблюдом.

Вдруг животное издало странный крик, нечто вроде храпа, и после крика так усилило свой бег, что оставило далеко позади себя мичманов, которые через несколько минут видели только тень человека и животного, да и эта тень вскоре совершенно исчезла за дюнами.

Осознав свое положение, Билл стал думать только о том, как бы изо всей силы уцепиться за седло.

Куда привезет его верблюд? — Этот вопрос больше всего волновал моряка.

Ему не долго пришлось раздумывать над решением этого вопроса, потому что мехари достиг вершины холма, и глазам Билла представилось зрелище, оправдавшее все худшие опасения.

Через несколько секунд он мог хорошо видеть открывшуюся перед ним картину. В долине, куда нес его мехари, виднелся освещенный круг метров двадцать в диаметре, посреди которого взволнованно двигались мужчины, женщины и дети. Вокруг них Билл заметил различных животных: лошадей, верблюдов, овец, коз и собак. Слышались голоса, крики, песни и странная музыка — играли на каком-то грубом инструменте. Мехари во весь дух рванулся к этому кружку. Лагерь был расположен у подошвы горы. Билл собрался было соскочить во что бы то ни стало на землю, но не успел: прежде чем он мог сделать движение, он понял, что его увидели. Крики, поднявшиеся из палаток, не оставили ему никакого сомнения в этом отношении. Было уже слишком поздно, чтобы пытаться бежать, и он остался, точно приклеенный к седлу и пораженный столбняком. Верблюд отвечал диким криком на призыв своих товарищей и ринулся прямо в круг танцующих. Там, посреди восклицаний мужчин, визга женщин, криков детей, ржанья лошадей, блеяния овец и коз и лая не менее двадцати собак, верблюд остановился так круто, что его седок сделал головоломный скачок и упал наземь, подняв кверху все четыре конечности. Вот таким образом Билл вступил в арабский лагерь.

Билл, по воле Провидения, поднялся без серьезных ушибов, несколько ошеломленный падением, но, сделав всего несколько шагов, совершенно пришел в себя и ясно понял свое положение: он стал пленником шайки бедуинов. Моряк был очень удивлен, увидя у входа в одну из палаток, самую большую из всех, ворох вещей, подобранных с потерпевшего крушение корабля.

Билл не имел ни малейшего сомнения относительно корабля, которому все это принадлежало. Он узнал многие вещи, бывшие его собственными. С другой стороны лагеря он заметил вторую кучу морской экипировки, охраняемую, как и первая, стражей. Билл осмотрелся кругом в надежде увидеть кого-нибудь из экипажа; может быть, кому-нибудь удалось, как и ему и его троим товарищам, добраться до берега на бочонках или обломках мачт. Но кроме бедуинов в лагере никого не было.

Скорей всего они утонули, — решил он, — или же их постигла гораздо более горькая участь после того, как они попали в руки береговых грабителей.

Обстоятельства, при которых Билл делал эти предположения, должны были заставить его считать второе более вероятным. Его схватили два человека, вооруженные длинными кривыми саблями, споря, по-видимому, только о том, кому должна принадлежать честь отрубить ему голову.

Эти двое, по всей вероятности, были шейхи племени, и оба, казалось, очень спешили его обезглавить. Билл считал свою голову в такой опасности, что после того, как его выпустили, он несколько секунд не мог поверить, что она держится еще на плечах. Он не понимал ни слова из того, что говорилось между соперничающими сторонами, хотя сказанного было достаточно для того, чтобы заполнить заседание парламента.

Спустя несколько времени моряк угадал — не по речам, а по жестам — что именно происходило между ними: длинные сабли были взяты не для того, чтобы срубить ему голову — их хозяева грозили ими друг другу.

Билл понял, что лагерь состоял из двух племен, по всей вероятности, соединившихся с целью грабежа.

Было очевидно по двум частям добычи, тщательно разделенным и охраняемым перед палаткой каждого из начальников, что они поделили между собою выброшенные на берег остатки корвета. Положение Билла было, действительно, весьма серьезным.

Между обоими начальниками, спорившими из-за Билла, существовало громадное внешнее различие. Один был маленький человечек с желтым лицом, с жесткими и угловатыми чертами, в которых нетрудно было узнать арабское происхождение. У другого кожа была цвета черного дерева, геркулесовское сложение, широкое лицо, курносый нос и толстые губы, огромная голова с густой копной торчащих и лоснящихся волос.

Арабский шейх хотел захватить моряка, потому что знал, что, уведя его на север, он может выгодно продать его или европейским купцам в Мединуане, или европейским консулам в Могадоре. Это был не первый из потерпевших крушение у берегов Сахары, возвращенный таким образом своим друзьям и своей родине, как нетрудно угадать, вовсе не из чувства человеколюбия.

Его черный соперник мечтал примерно о том же. Только он намеревался отвести Билла в Тимбукту. Он знал, что на юге Сахары за раба дадут хорошую цену.

После нескольких минут, проведенных в перебранке и угрозах, оба соперника перестали размахивать своими саблями.

Однако спор был еще не кончен. Оба вождя говорили поочередно, и хотя Билл не понял ни одного слова из их перебранки, но ему показалось, что маленький араб основывал свое право на том, что ему принадлежал верблюд, на котором прибыл пленник.

Черный показывал на обе кучи обломков и, по-видимому, доказывал, что на его долю при дележе досталось меньше.

В эту минуту появилась новая личность: молодой человек, который, насколько мог заключить Билл, пользовался у бедуинов особым уважением. Билл подумал, что это был посредник. Сделанное им предложение, казалось, удовлетворило обе враждующие стороны и они, по-видимому, приготовились разрешить спор другим способом.

Оба шейха направились в сопровождении своих сторонников к ровному и песчаному месту возле лагеря. На песке был начерчен четырехугольник, в котором сделали несколько рядов маленьких длинненьких дырочек. Потом оба соперника сели каждый на своей стороне. В руках у них были маленькие комочки, скатанные из верблюжьего помета, которые были помещены в дырочки, и началась игра.

Ставкой, как понял Билл, был он сам.

Игра состояла в перемещении шариков из одной дырочки в другую. Противники не обменивались ни одним словом. Они сидели на корточках один против другого с такими же серьезными лицами, как два игрока в шахматы. Когда партия была окончена, снова поднялся шум. Послышались восклицания торжества со стороны победителя и его сторонников и проклятия среди сторонников проигравшего. Таким образом Билл узнал, что он принадлежит черному шейху. Впрочем, последний тотчас же за ним пришел.

Но, вероятно, на моряка сделали ставку без одежды, потому что его в ту же минуту раздели до рубашки, и все это было отдано другому шейху.

Потом старого моряка повели в палатку его хозяина.

 

Глава VI. СЛЕДЫ БИЛЛА

Во время игры Билл служил предметом любопытства для женщин и в особенности для детей. Моряк, полумертвый от голода, напрасно выражал знаками свое страдание. Впрочем, равнодушие толпы его не особенно удивляло: он слишком хорошо знал характер этих сирен Сахары и манеру их обращения с несчастными, попадающими к ним в руки.

После окончания игры на голову Билла посыпались всевозможные ругательства женщин. Ему засыпали глаза пылью и плевали в лицо, более жестокие били его палками, царапали и кололи, дергали его баки так сильно, что чуть не вывихнули ему челюстей, и пучками вырывали волосы из головы.

Напрасно старый морской волк отвечал им самой энергичной руганью, напрасно кричал им: «Оставьте меня!» Его яростные крики, его призывы только возбуждали палачей. Одна женщина между всеми остальными особенно выделялась своим остервенением. Ее звали Фатима. Несмотря на такое поэтическое имя, это была одна из самых страшных тварей, когда-либо виденных моряком. Ее два глазных зуба торчали так сильно вперед, что она почти не могла закрыть рта, и притом видны были обнаженные зубы верхней челюсти. Судя по ее костюму и манерам, можно было угадать в ней жену властелина, султаншу или королеву.

И действительно, когда черный шейх вырвал Билла, чтобы избавить от возможной порчи свою новую собственность, Фатима последовала за ним в его палатку с таким видом, который говорил, что она если и не любимая, то во всяком случае старшая жена в гареме шейха.

Что касается оставшихся на берегу мичманов, то их веселость была непродолжительной: она прекратилась с исчезновением Билла.

Было ясно, что мехари понес Билла. Крики и призывы моряка доказывали, что «корабль пустыни» не слушался своего вожака.

Нужно было решить главное — дожидаться ли возвращения Билла или же идти по его следам, чтобы попытаться его догнать. Если мехари увез его в лагерь дикарей, то, естественно, его схватят, как пленника. Но вряд ли старый моряк позволит мехари увезти себя к своим врагам.

Трое молодых людей устремили взгляды на ущелье, через которое исчез мехари. Светлые лучи месяца скользили по белому песку. Вдруг им показалось, что они слышат голоса и крики животных. Если бы не беспрерывный шум волн, докатывавшихся почти до того места, где они находились, то у них не могло бы возникнуть ни малейшего сомнения на этот счет. Колин поднял руку, прислушался, а затем объявил, что эти нестройные звуки несутся с той стороны, куда умчался верблюд. Товарищи, знавшие тонкий музыкальный слух Колина, поверили его словам.

Стало ясно, что оставаться на месте нельзя. Долг обязывал их идти искать своего старшего товарища. И трое мичманов пустились в путь по направлению, откуда донеслись голоса и крики животных.

Они двинулись вперед с осторожностью. Колин заменил собою подозрительного Билла. У молодого англичанина не было столько недоверия к «туземцам», как у Колина, а что касается О’Коннора, то он упорно продолжал твердить, что большой опасности при встречи с людьми быть не могло.

— Колин предполагает, — проговорил Теренс, — что слышал голоса женщин и детей; наверное рассказ о жестокостях, которые им приписывают, не больше, как россказни моряков. Если недалеко лагерь, пойдемте туда и попросим гостеприимства. Разве вы ничего не слыхали об восточном гостеприимстве?

— Он прав, — согласился Гарри.

— Вы не знаете того, что я читал и слыхал об этом от очевидцев, — бросил Колин, — не знаете даже того, о чем мог судить немного я сам. Тсс! Слушайте…

Молодой ирландец остановился. Его товарищи сделали то же самое. Крики женщин, детей и животных послышались совершенно отчетливо. Они не предполагали, что это было то самое время, когда оба шейха решали судьбу Билла. Но вслед за этим всплеском шума наступила глубокая тишина.

Во время этой минуты затишья друзья двинулись вперед по оврагу и проползли между холмами, окружавшими лагерь. Скрытые ветвями какого-то сухого кустарника, они смогли видеть все, что происходило в лагере посреди палаток.

Тут они признали вполне справедливыми опасения Колина. Билл предстал перед ними посреди женщин, которые не знали границ в выражении своей ярости против него.

Молодые люди поняли, что оставить старого товарища в руках разъяренной толпы значило то же, что и покинуть его на песчаной косе под угрозой утонуть во время прилива. Даже хуже, потому что волны теперь казались менее страшными, чем эти арабские ведьмы.

Но что они могли сделать, вооруженные своими маленькими кортиками, против такого большого количества врагов? У туземцев были ружья, мечи. Было бы безумием пытаться освободить Билла.

А потому молодые люди могли только молиться за него и, к сожалению, ничего больше!

Теперь они думали только о том, чтобы быстрее увеличить расстояние между собой и арабским лагерем.

Было ясно, что они ничего не выиграют, возвращаясь назад, как не выиграют ничего, уклоняясь направо или налево. Другой дороги не было, другого решения нельзя было принять, оставалось одно — взобраться на гору, бывшую перед ними, и проползти возможно быстрее по выемке.

Но прежде следовало подождать, пока скроется луна. Эту мысль высказал осторожный шотландец, и его спутники хорошо бы сделали, если бы прислушались к ней. Но прием, оказанный Биллу в лагере арабов, внушал им слишком сильное желание удалиться как можно скорее от опасного соседства.

Колин не стал спорить. Он взял назад свое предложение и все трое начали взбираться на холм.

 

Глава VII. СТРАННОЕ ЖИВОТНОЕ

На полдороге они остановились, пораженные: на вершине они увидели странное животное, какого ни один из них не встречал. Оно было не больше сенбернарской собаки, но казалось длиннее. Оно имело собачьи формы, но голова его была какая-то странная, широкая и четырехугольная. Передние ноги животного были гораздо выше задних, отчего вся спина его шла покато к хвосту.

Молодые мичманы отлично могли наблюдать животное: луна сияла сверху и ни одно из его движений не ускользало от них.

Оно ходило вдоль и поперек, подобно бдительному часовому, ни на один фут не отдаляясь от вершины дюны.

Завороженные видом животного, молодые люди притаились.

Нельзя отрицать, чтобы здесь не о чем было подумать. Животное, которое от лунного света, а также, быть может, и от страха, «у которого глаза велики», представлялось им величиной с быка, вовсе не было препятствием, которым можно было пренебрегать, в особенности если оно, как это казалось, не намерено было добровольно уступить им дорогу. Даже сам Гарри Блаунт почувствовал себя смущенным.

Если бы не было опасности в возвращении назад, быть может, наши смельчаки снова повернули бы в долину; но надо было принять решение. Мичманы вытащили свои кортики и боевым строем двинулись к дюне.

Странное животное тотчас же исчезло, приветствовав их таким страшным хохотом, что не могло уже оставаться сомнения, какого именно зверя видят они перед собой.

Когда странное животное, угрожавшее им преградить дорогу, спряталось, мичманы перестали о нем думать и стали заботиться только о том, чтобы пробраться через дюну не будучи замеченными из лагеря.

Они вложили кортики в ножны и продолжали осторожно продвигаться вперед.

Быть может, они выполнили бы свой замысел, не случись обстоятельства, которого они не могли предусмотреть: хохот странного четвероногого был услышан арабами и произвел большое волнение в лагере. Многие из мужчин, узнав голос смеющейся гиены, схватили ружья в надежде на охотничью удачу. Каждый из них рассчитывал добыть шкуру, считавшуюся украшением любой палатки.

Они бежали в ту сторону, откуда донесся хохот, но увидели не гиену, а три человеческих существа, освещенных полным светом луны. По их одежде и блестящим пуговицам арабы с первого же взгляда узнали в них моряков: не колеблясь ни секунды, все мужчины кинулись из лагеря, испуская крики радости и удивления.

Бесполезно говорить, что теперь мичманы прекрасно знали, что им грозило. Они слышали крики арабов и видели, что те бегут и потрясают руками как сумасшедшие.

Они не стали больше смотреть на бегущую толпу, и все трое повернулись спиной к лагерю и прыгнули в овражек, из которого так неосторожно удалились.

Так как ущелье было не очень длинно, то они быстро спустились с холма, перебежали через дюны и снова очутились на берегу.

Предполагая, что им более нечего бояться, молодые моряки остановились, чтобы решить о дальнейших действиях. Идти берегом и держаться как только возможно далее от арабских палаток, — таково было мнение всех троих.

Сказано — сделано, они направились к югу с такой быстротой, какую допускали их дрожавшие ноги и мокрая одежда.

Едва прошли они несколько десятков метров, как были вынуждены остановиться, так как они услыхали шум в стороне овражка. То был храп, который издавало какое-то животное, и они предположили, что это опять была гиена, укрывшаяся в ущелье при их приближении. Огромное животное выходило из-за дюн и по его неуклюжим формам они узнали верблюда, а на его спине человека, вооруженного длинным ружьем. У человека было разъяренное лицо и он направлял своего верблюда прямо на них.

Мичманы сразу поняли, что пропала всякая надежда ускользнуть от этого врага. Усталые, путаясь в мокрой одежде, они не могли бы состязаться в быстроте даже с хромой уткой. Решив покориться своей судьбе, они стали ждать, не шевелясь, приближения седока.

 

Глава VIII. ХИТРЫЙ ШЕЙХ

У ехавшего на мехари всадника были угловатые черты лица и желтая кожа, сморщенная, как пергамент.

Ему, по-видимому, было лет около шестидесяти. Его костюм и в особенности манера держать себя — что-то гордое и властное виднелось во всей его наружности — указывали на его высокое положение среди соплеменников. Это был владелец найденного накануне моряками мехари. Он был в отчаянии, когда проиграл Билла и теперь был рад восполнить потерю, забрав в плен вместо одного троих моряков.

В несколько секунд старый шейх был возле мичманов. Вместо приветствия он начал грозить молодым людям. Он поочередно направлял дуло своего длинного ружья и знаками приказывал им следовать за собой в лагерь.

Первым движением измученных усталостью юношей было повиноваться. Теренс и Колин уже сделали знак согласия, но Блаунт взбунтовался.

— С какой это стати стану я слушаться приказаний этой старой обезьяны? — крикнул он. — Позорно идти за ним следом! Никогда ничего подобного не будет. Если меня и возьмут в плен, то уж не без борьбы!

Теренс, стыдясь того, что так легко готов был подчиниться, перешел от одной крайности к другой.

— Клянусь святым Патриком, — крикнул он, — и я с тобой, Гарри!.. Лучше умрем, чем сдаваться!..

Колин, прежде чем высказаться, посмотрел вокруг себя и на устье овражка, чтобы удостовериться, что араб действительно был один.

— Черт его побери! — вскричал он после осмотра. — Если он нас возьмет, то для этого нужно, чтобы он с нами подрался. Ну, слезай, старый кремень! Ты встретишь настоящих британских морских волков, готовых сразиться с двадцатью такими, как ты!

Молодые люди выстроились треугольником для того, чтобы окружить мехари.

Шейх, не ожидавший ничего подобного, казалось, не знал, что ему делать. Потом вне себя от ярости, не будучи в состоянии дольше пересиливать своего раздражения, он поднял ружье и прицелился в Гарри Блаунта, первого угрожавшего ему.

На одну минуту облако дыма окутало молодого человека.

— Промах! — спокойным голосом проговорил Гарри.

— Слава Богу! — вскричали Теренс и Колин. — Теперь он наш! Он не успеет снова зарядить ружье. Валяй на него все разом!

И трое товарищей кинулись на мехари.

Араб, несмотря на свой возраст, казалось, ни в чем им не уступал.

Ловкий, как кошка, он бросил наземь свое ружье, ставшее бесполезным, так как он не мог его снова зарядить, и начал размахивать вокруг себя саблей, которую держал в судорожно стиснутой руке.

Вооруженный таким образом, он имел преимущество над нападающими: в то время, как он мог достать того или другого одним движением, они не могли подойти ближе из боязни, что шейх выбьет у них кортики, а то и снесет голову. Благодаря этому, юноши все время должны были держаться на известном расстоянии от шейха, и оружие их не приносило им никакой пользы.

Шейх, сидя на верблюде, само собой разумеется, мог не бояться своих противников, тогда как каждый из его ударов мог сделать одного из молодых людей негодными к битве.

— Убьем верблюда, — крикнул Гарри Блаунт. — Тогда старый мошенник будет к нам ближе, а там…

Но Теренс придумал нечто другое и теперь готовился выполнить задуманное.

Еще учась он славился своим искусством прыгать при игре в чехарду. И теперь только и ждал возможности им воспользоваться. Наконец он выбрал минуту, когда мехари повернулся к нему задом, и в ту же минуту он сделал отчаянный прыжок и опустился на спину верблюда.

К счастью для шейха, молодой наездник-гаер уронил при прыжке свое оружие, иначе мехари не долго нес бы на себе двойной груз.

Оба противника помещались на спине мехари таким образом, что можно было принять их за одного седока. Худой как кощей араб совершенно исчезал в объятиях Теренса — так сильно последний сжимал его, а сабля, недавно еще такая грозная, валялась на песке у ног мичманов.

Борьба продолжалась на спине мехари.

Араб сидел крепко, зная, что если только он очутится на земле, то будет во власти молодых людей, с которыми еще недавно полагал легко справиться Он понимал, что бегство было единственным шансом на спасение, так как во что бы то ни стало надо разлучить своего врага с его двумя компаньонами.

И он издал крик. Услышав голос хозяина, мехари, хорошо выдрессированный, завертелся на месте, как волчок, а затем быстрым аллюром помчался в сторону овражка.

Молодой ирландец был так занят желанием сбить с верблюда своего противника, что не обратил внимания на сигнал. Когда он увидел опасность, то решил отказаться от борьбы с арабом и уже не думал о том, чтобы стащить шейха со спины мехари, а желал только сам убраться поскорее. Все его усилия остались бы бесполезными, не случись обстоятельства, совершенно неожиданно поблагоприятствовавшего исполнению его намерения.

Повод животного тащился по земле, потому что араб, занятый борьбой с врагом, выпустил его из рук. Недоуздок запутался между раздвоенными пальцами мехари, и верблюд упал на песок. Груз его был опрокинут этим ударом; оба противника, ошеломленные падением, оставались несколько мгновений без чувств.

Они еще не пришли в себя, когда Гарри Блаунт и Колин подбежали к ним. Но в это время, испуская адские крики, из-за дюн появился целый отряд странных созданий, которые окружили их.

Выстрел, сделанный шейхом, был услышан в лагере, и арабы тотчас же поспешили к берегу. Таким образом, сопротивление стало невозможным. Мичманы, захваченные врасплох, дали себя связать и увезти в палатки.

Они приблизились к дуару с таким же отвращением, как и Билл час тому назад. С них прежде всего сняли одежды, оставив им только рубашки, да и то они предпочли бы быть от них избавленными — до такой степени они были мокры. Но когда одежды их были розданы отряду, согласно обычаю, шейх потребовал троих своих пленников и их рубашки, как часть их кожи, и после некоторого пререкания его требование было удовлетворено.

Вот в таком-то смешном наряде мичманы снова очутились перед Биллом, одеяние которого было не лучше. Его молодым товарищам не было дозволено приблизиться к нему. Хотя они принадлежали другому арабскому вождю, но им пришлось испытать на себе, подобно старому моряку, ярость женщин и детей до той минуты, когда, боясь за порчу своей добычи, хозяин, наконец, пришел за ними, чтобы укрыть их в своей палатке. Остальная часть ночи прошла довольно спокойно.

В ту минуту, когда Билл явился верхом на верблюде в лагерь, оба шейха, с общего согласия, собирались снять свои палатки. Сын Иафета направлялся на север к марокканским рынкам, а потомок Хама шел на юг в Тимбукту.

Неожиданное пленение моряка и троих мичманов изменяло их планы; они отложили свой отъезд до следующего дня и удалились в свои палатки для отдыха.

Лагерь безмолвствовал. Крики женщин и детей прекратились. Слышен был только лай собак, ржание лошадей или храп мехари.

Трое мичманов говорили между собой, временами повышая голос, чтобы их мог слышать Билл, которого стерегли на другом конце лагеря, а они так нуждались в его советах.

Арабы не понимали ни слова из того, что говорили молодые люди, и поэтому не мешали им продолжать беседу.

— Что они с тобой делали, Билл? — спросили молодые люди своего старого товарища.

— Все, что могли придумать, чтобы сделать старого морского волка как можно несчастнее; на моем теле нет ни одного местечка, которое не было бы изранено. Мой худой остов должен походить теперь на старую цедилку. Лагерь разделен между двумя вождями, и один из них — тот старый плут цвета копченой селедки. Они долго ссорились из-за меня и, наконец, разыграли меня.

— Как ты думаешь, куда они поведут нас, Билл?

— Бог один знает. Я же уверен только, что нас далеко увезут отсюда!

— Значит, нас разлучат? — поинтересовался Колин.

— Клянусь кровью, Колин, я этого очень боюсь.

— Почему ты думаешь, что это будет именно так?

— Потому, что я это слышал и видел. Мне кажется, они хотят идти по разным дорогам. Я не много понимал из того, что они говорили, но все время слышал, что они говорили про Тимбукту и про Сок-Атоо, два больших негритянских города, и я думаю, что мой хозяин направится к одному или к другому из этих портов.

— Но почему же ты думаешь, что нас не поведут в ту же сторону?

— Потому, что вы принадлежите старому шейху, который, конечно, араб; он собирается направиться на север.

— Это довольно правдоподобно, — сказал Колин.

— Видите ли, нас поймали две акулы, и мы можем быть уверены, что они продадут нас тем, кто пожелает нас купить…

— Надеюсь, — перебил Теренс, — что ты ошибаешься. Неволю было бы очень тяжело переносить одному. Вместе какое бы то ни было горе мы перенесем гораздо легче. Я все-таки надеюсь, что нас не разлучат.

Разговор окончился на этом пожелании, и, невзирая на свое печальное положение, они вскоре заснули.

 

Глава IX. ДУАР НА РАССВЕТЕ

C первыми лучами утреннего солнца весь дуар был уже на ногах.

Женщины поднялись первыми и теперь готовили завтрак, состоявший из просяной похлебки.

Там и сям виднелись мужчины, доившие верблюдиц; некоторые же из более нетерпеливых просто-напросто высасывали молоко из полного вымени верблюдицы. Остальной народ занят был разбиранием палаток, так как предстоял переезд на новое место.

Трое мичманов, дрожа от холода, с любопытством смотрели на это зрелище. Старый моряк тоже весь дрожал от ночного холода. Разбойники-арабы оставили на нем только рваные бумажные панталоны.

Причина, почему все четверо отчаянно мерзли, была в том, что в Сахаре, после знойного дня, ночью и утром температура бывает до того низка, что кажется, будто наступил зимний холод.

Это не мешало, впрочем, молодым людям видеть все, что происходит вокруг них, делиться друг с другом своими наблюдениями.

Но им не долго пришлось разговаривать: арабы не замедлили со свойственной им грубостью напомнить пленникам о себе и приказали им помогать хозяевам при сборах к отъезду.

Билла его хозяин призвал к работе пинком ноги. Моряк нехотя поднялся, покорно принялся за исполнение своих новых обязанностей раба.

Как мало понадобилось времени на приготовление завтрака, так же скоро он был уничтожен. Скудость завтрака удивила молодых мичманов. Самые важные лица из шайки получили на свою долю лишь маленькую порцию молока и похлебки. Одним только шейхам подали нечто похожее на завтрак. Все же остальные и в том числе и черные невольники должны были довольствоваться менее чем пинтой кислого молока, наполовину разбавленного водой. Арабы называли это блюдо «шени».

Ну, а что же дадут пленникам? Вопрос этот сильно занимал как молодых мичманов, так и старого Билла. Они были голодны как гиены, а им ничего не давали есть. Наконец они стали знаками выражать свою просьбу, но их жалобные призывы только вызвали смех арабов. Арабы не рассчитывали дать работу их желудкам, зато руки и ноги пленников, по их мнению, не должны были оставаться в бездействии. Как только все было готово к отъезду, пленников нагрузили тяжелыми ношами, с угрозами, заставившими их понять, что всякое сопротивление будет бесполезно. Теперь моряки явственно осознали, что они стали рабами.

Еще убирая палатки, пленники заметили разницу между двумя шейхами, в руки которых они так несчастливо попались. Как уже было сказано, черный шейх представлял собой истинно африканский тип, и большая часть его подчиненных принадлежала к той же расе; лишь некоторые, должно быть, были из другого племени, да и те, по всей видимости, были невольниками.

Шайка другого шейха состояла из таких же арабов, как и он сам, лишь за немногими исключениями.

Покончив все приготовления, обоим шейхам оставалось только обменяться прощальными приветствиями, но эти приветствия все не произносили. Можно было подумать, что шейхам не хотелось расставаться и что их взаимные чувства были самые сердечные.

И действительно черный шейх вместо того, чтобы сказать арабу «селям алейкюм», возвысил голос и потребовал у него разговора наедине по важному делу.

 

Глава X. ГОЛАХ

Само собою разумеется, мичманы ничего не поняли из разговора обоих шейхов, но взгляды, которые бросали на них араб и негр, их оживленные жесты лучше всяких слов давали им понять, что предметом разговора служили именно молодые пленники.

Через полчаса им показалось, что разговаривающие пришли к соглашению. Араб направился к месту, где были собраны невольники черного вождя и, тщательно их осмотрев, выбрал троих самых сильных, самых толстых, самых молодых негров из всей толпы и велел им стать отдельно.

— Нас, очевидно, будут менять… — прошептал Теренс. — Мы будем принадлежать негру и, вероятно, будем путешествовать вместе с Биллом.

— Погодите немного, — сказал Колин, — мне кажется, не все еще кончено.

В эту минуту черный шейх двинулся вперед к троим невольникам и прервал их разговор.

Чего он хотел? Вероятно, взять с собой, как это сделал араб с тремя неграми.

К их великому огорчению, только один О’Коннор был уведен африканцем, а что касается двух остальных, то им угрожающими жестами было приказано оставаться там, где они были. Итак, значит, условия обмена были трое черных за одного белого.

Теренса отвел его новый хозяин и поставил возле троих черных.

Но этим дело не кончилось. Старый Билл, судя по тому, что он уже раньше видел, и по делаемым опять приготовлениям, крикнул своим товарищам:

— Мы будем тут ставкой, Терри, вот посмотрим! Вы пойдете со мной, потому что чернокожий побьет желтокожего, это верно!

Дырочки, в которых играли в хельгу накануне вечером, были снова проделаны, и игра началась.

Предсказание Билла оказалось верным: черный шейх выиграл Теренса О’Коннора.

Араб казался очень недовольным, и видно было по его беспокойным движениям, что он на этом не остановится.

У него оставалось еще двое белых — с ними он мог еще отыграться. Игра началась снова, но с тем же результатом.

Трое мичманов присоединились к Биллу и стали возле черного шейха. Не прошло после этого и двадцати минут, как все четверо уже продвигались через пустыню к Тимбукту.

Четверо моряков входили в состав каравана из шестнадцати взрослых и шести или семи детей.

Все они сделались собственностью черного шейха.

Пленники скоро узнали, что негра звали Голахом — имя, без сомнения, происходившее от испорченного «Голиаф».

Конечно, Голах был человек умный, созданный для того, чтобы повелевать. У него было три жены, владевшие даром замечательной говорливости; но одного слова, взгляда, движения вождя достаточно было, чтобы их остановить.

У Голаха было семь верблюдов, четверо из которых несли на себе его самого с женами, детьми, палатками и багажом.

Три остальных верблюда были нагружены добычей, собранной после кораблекрушения.

Двенадцать человек взрослых из всего отряда были принуждены идти пешком и поспевать за большими шагами верблюдов.

Один из черных мужчин был сын Голаха, молодой человек лет восемнадцати. Он был вооружен длинным мавританским мушкетом, тяжелой испанской шпагой и кортиком, отнятым у Колина.

Главным его занятием, казалось, было стеречь невольников с помощью другого молодого мальчика — как мичманы позднее узнали — брата одной из жен Голаха. Последний тоже был вооружен мушкетом и саблей. Рабов было еще шестеро, кроме Билла и его спутников.

Билл решил, что двое из этих шести невольников должны быть круменами. Он часто встречал похожих на них в качестве матросов на кораблях, возвращавшихся от африканских берегов.

Другие были гораздо менее темнокожими; старый моряк называл их «черными португальцами». Все они, по-видимому, только с недавнего времени сделались невольниками.

Моряки чувствовали сильное негодование против своих поработителей. К этому чувству присоединялись страдания голода, жажды, утомление, испытываемое ими от ходьбы по горячему песку равнины под жгучим солнцем, палившим над их головами.

— С меня довольно, — сказал Гарри Блаунт своим спутникам. — Мы можем потерпеть еще несколько дней, но я не вижу цели делать опыт, сколько именно дней я выдержу без воды, еды и одежды.

— Продолжай. Ты думаешь и говоришь за меня, Гарри, — перебил Теренс.

— Нас четверо, — продолжал Гарри. — Все мы принадлежим к той нации, которая хвалится, что никогда не знала гнусного рабства; кроме того, у нас еще шесть товарищей по плену, а они тоже могут значить кое-что в стычке; неужели мы так и останемся безропотными слугами трех черных скотов?

— Я именно это и думал, — сказал Теренс. — Если мы не убьем старого Голаха и не бежим с его верблюдами, то заслуживаем, чтобы окончить дни наши в неволе.

— Хорошо сказано. Когда же мы начнем? — спросил Гарри. — Я жду.

Во время этого разговора потерпевшие крушение заметили, что один из круменов старается держаться возле них и, по-видимому, внимательно прислушивается к разговору. Его блестящие глаза выдавали самое живое любопытство.

— Разве вы нас понимаете? — строго спросил его Билл, повертываясь к нему.

— Да, сэр, немного, — отвечал африканец, словно не замечая гнева моряка.

— А зачем вы подслушиваете?

— Чтобы слышать, что вы говорите, — мне хотелось бы бежать с вами.

Билл и его товарищи с большим трудом понимали язык крумена и все же поняли из его рассказа, что он служил на английских кораблях и там немного научился английскому языку, и что он был в плену уже четыре года и тоже вследствие кораблекрушения.

Крумен успокоил моряков, сказав им, что так как Голах не имеет средств содержать невольников, то они, вероятно, скоро будут проданы какому-нибудь береговому английскому консулу.

Крумен еще прибавил, что у него нет надежды даже и на это, потому что его родина не выкупает подданных, попавших в неволю. Когда он увидел, что у Голаха есть невольники англичане, он порадовался, что, может быть, и его выкупят вместе с ними, потому что он раньше служил на английских кораблях.

Дорога через пустыню казалась бесконечной.

Черные невольники, хорошо зная свои обязанности, подбирали куски сухого верблюжьего помета, который служил топливом на бивуаках.

Голах приказал остановиться только на закате. Верблюды были быстро развьючены, палатки расставлены, огонь для приготовления пищи разведен. Около четверти всей похлебки, которой едва хватило бы на одного человека, было роздано невольникам на обед, а так как они ничего не ели с самого утра, то пища эта показалась им прелестной.

Осмотрев невольников, Голах удалился в свою палатку, из которой через несколько минут послышались звуки, походившие на раскаты грома.

Сторожить лагерь и пленников остались сын и шурин Голаха.

Но их дежурство было напрасно: измученные, истомленные, умирающие от голода и усталости белые пленники думали только об отдыхе, который им, наконец, позволено было вкусить.

На рассвете следующего утра невольникам дали выпить немного шени и затем караван снова отправился в путь.

Солнце, поднимаясь на безоблачном небе, палило, казалось, еще сильнее, чем накануне; ни одного дыхания ветра не проносилось по бесплодной пустыне. Атмосфера была так же горяча и неподвижна, как и песок под ногами. Пленники уже не чувствовали голода: жажда неутолимая, палящая заглушала всякое другое чувство.

— Скажите им, чтобы мне дали напиться, или я умру, — прошептал Гарри крумену сдавленным голосом. — Я стою денег и, если Голах даст мне умереть из-за капли воды, то он безумец.

Крумен отказался передать эти слова начальнику.

— Это кончится только тем, — объявил он, — что навлечете на себя гнев шейха, и он вас прибьет.

Колин обратился к сыну Голаха и знаками дал ему понять, чего он просит. Черный юноша, вместо всякого ответа, состроил ему насмешливую гримасу.

Отряд неутомимо двигался вперед.

У одной из жен шейха было трое детей, а так как каждая мать сама должна смотреть за своим потомством, то ей приходилось дорогой сильнее утомляться, чем ее товаркам. От нее требовалась большая бдительность, чтобы трое ее непослушных малышей, качавшихся на спине мехари, не слетели на землю. Путешествовать, таким образом, ей казалось очень утомительным, и она не прочь была бы найти себе помощника или няньку.

Ей хотелось заставить кого-нибудь из невольников нести старшего ребенка, мальчика четырех лет.

Колину суждено было поступить в услужение к негритянке. Все усилия молодого шотландца избавиться от ответственности, угрожавшей ему, были напрасны. Женщина действовала решительно, и Колин должен был повиноваться, хотя он сопротивлялся до тех пор, пока она не погрозилась позвать Голаха. Этот аргумент показался мичману убедительным, и молодую обезьяну посадили ему на плечи. Негритенок ногами обвил шею моряка, а руками крепко держал его за волосы.

В то время, как Колин вступал в новую должность, начинало темнеть, и двое черных, служившие сторожами, пошли вперед с намерением выбрать место для постановки палаток.

Нечего было бояться, что кто-нибудь из невольников попытается бежать: они все слишком желали получить то маленькое количество пищи, которое обещала им вечерняя остановка.

Изнемогавший от усталости и к тому же обязанный тащить ребенка, Колин остался позади. Мать ребенка, внимательно следившая за своим первенцем, умерила шаг своего мехари и направила его к молодому шотландцу.

После того, как верблюды были развьючены и палатки поставлены, Голах занялся распределением ужина. Порции были еще меньше, но они были уничтожены пленниками еще с большим удовольствием, чем прежде.

Билл объявил, что то краткое мгновение, в которое он съедал свою порцию похлебки, вполне вознаграждало его за все перенесенные страдания в течение дня.

На следующее утро, когда караван выступил в путь, черный мальчуган был опять поручен Колину, впрочем, ему не все время приходилось его нести: малыш часто шагал рядом с ним.

В продолжение первой части дня шотландец и его ноша довольно удачно шли рядом со всем караваном. Иногда они даже бывали впереди. Внимание мичмана к ребенку было замечено Голахом, лицо которого высказало немного человеческого чувства гримасой, долженствовавшей изображать улыбку.

Около половины дня Колин, казалось, утомился своим дневным путешествием и начал отставать, как и накануне. Мать, обеспокоенная, остановила своего верблюда и дождалась, пока шотландец и ребенок догнали ее.

Билл был очень удивлен поведением Колина в предыдущий вечер, особенно терпением, с которым он подчинился обязанности нянчиться с ребенком. Здесь была тайна, которой он не мог понять и которая также интриговала Гарри и Теренса, несмотря на их личные заботы.

Спустя немного после полудня негритянка пригнала Колина к каравану, заставляя его идти впереди себя резкими криками и нанося ему удары сплетенным концом веревки, которая ей служила для понукания верблюда.

Гарри, шагая рядом с круменом, попросил его объяснить значение слов, выкрикиваемых негритянкой по адресу шотландца.

Крумен сказал, что она называла его свиньей, лентяем, христианской собакой и неверным и грозила убить его, если он будет отставать от каравана.

Гарри и Теренс продолжали свой путь, огорченные за своего друга, которому и в этот день могло грозить такое же обхождение негритянки, как и накануне. Билл даже убавил шагу, чтобы лучше все видеть и слышать…

— Я теперь нисколько не удивлюсь, — сказал Билл, догоняя обоих мичманов, — почему Колин так интересуется маленькой обезьянкой.

— Что такое, Билл? Что ты узнал? — спросили Гарри и Теренс.

— Ярость негритянки и все эти крики и удары — одно притворство.

— Ошибаешься, Билл, это все твои выдумки, — сказал Колин, который с ребенком на спине шагал теперь рядом со своими спутниками.

— Нет, нет, я не ошибся, женщина к тебе благоволит, Колин… Ну-ка, скажите, что она дает вам есть?

Видя, что бесполезно скрывать свою удачу, Колин сознался, что негритянка, как только ей удавалось не быть замеченной, давала ему сухие финики и молоко, хранившееся в кожаной бутылке, которую она носила под плащом.

Товарищи Колина открыто позавидовали его удаче и сказали, что готовы целыми днями таскать какого угодно негритенка, только бы получать за это молоко и финики.

Но они и не подозревали в эту минуту, что скоро придется им переменить свое мнение и что предполагаемое счастье Колина будет скоро источником несчастья для всех них.

 

Глава XI. ВЫСОХШИЙ КОЛОДЕЦ

В этот день после полудня сделалось особенно жарко, а Голах как нарочно пустил своего верблюда таким быстрым ходом, что невольники с большим трудом могли за ним поспевать.

Билл устал первыми и, наконец, решил, что не в силах будет идти дальше. Если он и не падал еще от усталости, то во всяком случае терпению его настал конец.

Он сел на землю и объявил, что дальше не пойдет. Целый поток ударов посыпался на него. Но они не заставили его изменить решения. Оба молодых негра, родственники Голаха, не зная, какие бы средства пустить в ход, обратились за помощью к шейху.

Последний немедленно повернул своего мехари к строптивому невольнику.

Прежде чем он достиг места, где лежал Билл, трое мичманов употребили все свое влияние на своего товарища, стараясь убедить его встать до прибытия тирана.

— Ради Бога, — вскричал Гарри, — если ты только в силах, поднимись и пройди хоть немного!

— По крайней мере, попробуй, — советовал Теренс, — мы тебе поможем. Ну, же, Билл, сделай это усилие из дружбы к нам, вот Голах уже близко.

Говоря таким образом, Теренс и Гарри, с помощью Колина, схватили несчастного Билла и пытались поставить его на ноги, но старый моряк упрямо опускался на песок.

— Быть может, я и могу пройти еще немного, — сказал он, — но я не хочу. Довольно с меня! Я хочу ехать на верблюде, а Голах пускай пойдет в свою очередь пешком. Он способнее меня на это. А вы, мальчики, будьте благоразумнее и не беспокойтесь очень за меня. Все, что вам следует делать, это смотреть на меня: вы научитесь кой-чему. Если у меня нет молодости и красоты, как у Колина, чтобы составить мне счастье, я зато больше его прожил на свете и приобрел опытность, а моя ловкость заменит мне остальное.

Доехав до места, где сидел моряк, Голах узнал, что произошло и что обычное средство не достигло своей цели.

Он вовсе не казался недовольным этим сообщением: его лицо даже выразило некоторое удовольствие. Он спокойно приказал невольнику встать и продолжать свой путь.

Моряк, истомленный усталостью, умирая от голода и жажды, дошел до крайнего отчаяния. Он сказал крумену, чтобы тот передал шейху, что он готов продолжать путь, но не иначе, как сидя на одном из верблюдов.

— Значит, ты хочешь, чтобы я тебя убил? — крикнул Голах, когда слова моряка были ему переданы. — Ты хочешь украсть у меня то, что я отдал за тебя? Этого не будет. Ты меня еще не знаешь.

Билл с клятвою повторил, что не двинется с места и что его не принудят двигаться иначе, как верхом на верблюде.

Этот ответ, переданный круменом, заставил шейха задуматься.

Он размышлял одну минуту, отвратительная улыбка искривила его черты.

Взяв повод от своего верблюда, он привязал его одним концом за свое седло, а другим концом обвязал кисти рук моряка. Тщетно пытался Билл сопротивляться: он был точно ребенок в могучих руках черного шейха.

Сын и зять Голаха стояли возле него с заряженными ружьями, готовые выстрелить при первом же движении товарищей моряка. Когда последний был связан, начальник приказал своему сыну провести верблюда вперед, и Билл потащился следом за животным по песку.

— Теперь ты идешь вперед! — кричал Голах победоносно. — Вот новый способ путешествовать на верблюдах. Бисмиллях! Я остался победителем!

Путешествовать таким образом было слишком великим мучением, чтобы возможно было терпеть долго. Билл решился встать на ноги и идти. Он был побежден, но в наказание за его возмущение, шейх продержал его привязанным у седла верблюда весь остаток дня.

Никто из белых невольников не поверил бы, что они будут в состоянии переносить такое обращение с собой и позволят товарищу терпеть подобное унижение.

Между тем ни у одного из них не было недостатка в истинной храбрости; но их гордость уступала перед высшими силами голода и жажды. Голах рассчитывал именно этим путем подчинить себе своих невольников и вот таким образом он торжествовал над теми, которые при других обстоятельствах оспаривали бы свою свободу до последней крайности.

На следующее утро Голах сказал своим пленникам, что они пойдут к источнику и остановятся там на целый день.

Это известие было передано Гарри круменом, и все были в восторге, что наконец-то отдохнут и, кроме того, будут иметь воды вволю.

Гарри довольно долгое время разговаривал с круменом, и последний выразил свое удивление, что белые пленники так легко подчиняются неволе. Он сообщил, что дорога, по которой они идут, если продолжать держаться все в том же направлении, поведет в глубь страны, по всей вероятности, в Тимбукту. Поэтому крумен советовал просить Голаха отвести их скорей в какой-нибудь береговой порт, где их мог бы выкупить английский консул.

Крумен обещал действовать в качестве переводчика при Голахе и сделать все, что будет в его силах, чтобы содействовать удачному окончанию переговоров. Он пообещал убедить шейха изменить направление пути, сказав ему, что он сможет гораздо выгоднее продать свой «товар», если поведет своих пленников в такое место, куда приходят корабли, капитаны которых охотно выкупают пленников.

В заключение крумен прибавил таинственно, что есть еще один предмет, относительно которого он хотел сделать им предостережение. На предложение объясниться крумен долго молчал и видимо находился в сильном замешательстве. Наконец он кончил тем, что сказал, что их друг Колин никогда не покинет пустыни.

— Почему? — спросил Гарри.

— Потому что шейх убьет его.

Гарри попросил его определенно высказать свое мнение и объяснить, на чем оно основано.

— Если Голах заметит, что мать ребенка дает вашему товарищу хотя бы только по одному финику в день или по капле воды, он убьет их обоих, это верно. Голах вовсе не дурак — он все видит.

Гарри обещал предупредить своего товарища о грозящей ему опасности, чтобы спасти его прежде, чем пробудятся подозрения Голаха.

— Ничего хорошего, ничего хорошего, — добавил крумен.

Для того, чтобы объяснить эти слова, переводчик сказал Гарри, что если молодой шотландец откажет женщине в какой бы то ни было просьбе, оскорбленное самолюбие негритянки превратит ее симпатию в ненависть, и тогда она постарается возбудить против него гнев Голаха, что, конечно, будет иметь роковое значение для его жертвы.

— Что же тогда делать, чтобы спасти его? — спросил Гарри.

— Ничего, — отвечал крумен, — вы ничего не можете сделать. Любимая жена Голаха любит его, и он умрет — это верно.

Гарри передал Биллу и Теренсу весь разговор с круменом, и все трое стали советоваться.

— Мне кажется, черномазый прав, — сказал, наконец, Билл. — Если Голах заметит, что одна из его жен оказывает предпочтение мистеру Колину, — бедный малый пропал.

— В этом нет ничего невозможного, — добавил Теренс. — Я вижу, что с какой стороны ни взгляни, Колин попал в плохое положение: непременно надо его предупредить, как только он к нам присоединится.

Вскоре Колин нагнал своих друзей.

- Послушай, — сказал Гарри, — держись подальше от этой негритянки. Тебя уже заметили; крумен только что предупредил нас, и, если Голах увидит, что она тебе дает что-нибудь есть, ты погибший человек.

— Но что я могу сделать? — ответил молодой мичман. — Если бы эта женщина предлагала вам молока и фиников, когда вы умираете от голода и жажды, могли ли бы вы отказаться от них?

— Нет, признаюсь, и желал бы только, чтобы поскорей случилась подобная перемена; устраивай только так, чтобы держаться от нее подальше. Ты не должен отставать от нас и все время иди рядом с другими.

Между тем караван приближался к тому месту, где Голах рассчитывал найти известный ему источник и сделать долгожданный для всех привал.

 

Глава XII. ЗАЖИВО ПОГРЕБЕННЫЕ

Прошло еще два дня утомительного путешествия, прежде чем караван, наконец, дошел до источника.

Четверо белых невольников к этому времени находились уже в самом печальном положении. Тропическое солнце немилосердно жгло их своими знойными лучами; рот высох, кожа потрескалась, а израненные от долгой ходьбы по горячему крупному песку ноги отказывались служить.

Голодные, снедаемые мучительной жаждой, обессиленные, еле тащились пленники за своим хозяином, восседавшим на верблюде.

Увидев издали небольшой холмик, покрытый довольно густым кустарником, Голах обернулся и жестом указал невольникам на чахлую зеленую листву.

Все поняли значение этого сигнала, и у них вдруг явилась надежда на спасение. Силы прибавилось точно чудом, и каждый без всякого принуждения удвоил шаг и немного спустя караван был уже у подошвы холма.

Нечеловеческие усилия, которые употребили изнемогавшие от жажды невольники, чтобы поскорее достигнуть источника, должны были бы вызвать к ним сострадание черного шейха, но не такой он был человек. Чужие страдания его, по-видимому, только забавляли.

Сначала он приказал развьючить верблюдов и поставить палатки. Пока одни невольники занимались этим, другие отправились на поиски топлива.

Покончив с устройством лагеря, шейх собрал все имевшиеся меха и сосуды для воды и разместил их возле колодца.

Медленно, точно нарочно испытывая терпение остальных, привязал он затем на веревку кожаное ведро и, доставая им воду из колодца, начал наполнять все расположенные кругом сосуды, стараясь не пролить ни капли драгоценной влаги.

Когда все сосуды были наполнены водой, шейх велел подойти к себе женам и детям и дал каждому из них почти по целой пинте воды. После этого всем им приказано было отойти и дать дорогу невольникам.

Женщины и дети безропотно покорились суровому голосу владыки.

Только после этого уже подошли невольники, и тут началась настоящая сумятица: вырывали друг у друга сосуды, наскоро наполняли их водой, залпом осушали по целой кружке и тянулись к воде, радуясь утолить так долго мучившую их жажду.

Шейх с усмешкой наблюдал за толчеей у колодца.

Часа через два после прибытия этого каравана к источнику подошел другой караван. Голах встретил прибывших настороженно. И, несмотря на традиционные приветствия, выставил на ночь охрану.

На следующее утро у Голаха состоялся длинный разговор с хозяином каравана, после чего все заметили, что он вернулся в свою палатку с недовольным видом.

Новоприбывший караван состоял из одиннадцати человек, восьми верблюдов и трех лошадей. Они шли с северо-запада. Кто они были и куда шли — Голах так и не узнал, а объяснения, полученные им от шейха, его не удовлетворили.

Несмотря на то, что Голах сильно нуждался в провизии и ему необходимо было как можно скорее возобновить истощившиеся запасы, он решился провести весь этот день у источника. Крумену удалось узнать, что шейх решился поступить таким образом, боясь неприязненных действий со стороны новоприбывших.

— Если он их боится, — заметил Гарри, выслушав соображения крумена, — так, по-моему, он должен уходить отсюда как можно скорее.

Крумен отвечал на это, что если предположение Голаха верно, и пришельцы действительно занимаются грабежом в пустыне, то они не тронут Голаха, пока он будет стоять у колодца.

Билл подтвердил, что крумен говорил правду: разбойники никогда не нападают на свои жертвы в харчевне, а всегда на больших дорогах, пираты не грабят кораблей в гавани, а непременно в открытом море. То же самое повторяется и на великом песчаном океане — Сахаре.

— Я бы очень желал, чтобы эти арабы оказались разбойниками и чтобы они отбили нас у Голаха, — проговорил Колин. — Может быть, они согласятся отвести нас к северу, где рано или поздно за нас заплатят выкуп. Если же нас поведут в Тимбукту, как заявил нам Голах, то мы никогда не выберемся из Африки.

— Об этом следует подумать теперь же, — сказал после некоторого раздумья Гарри. — Каждый день пути к югу удаляет нас от нашей родины и все уменьшает надежду возвратиться в нее когда-нибудь. Может быть, эти арабы могут нас купить и отвести на север. Что, если мы попросим крумена поговорить с ними об этом?

Все с этим согласились. Подозвали крумена и сообщили ему свои намерения. Он молча выслушал пленников и сказал, что никто из каравана не должен видеть, когда он будет говорить с арабами. Он подтвердил то, что заметили и сами мичманы еще раньше: Голах и его сын не теряли их из виду. И потому найти случай поговорить с арабским шейхом будет нелегко.

Вскоре невольники увидели, что арабский шейх направился к колодцу. Невольник встал и осторожно стал приближаться к нему. Но Голах его увидел и с угрозой приказал ему вернуться назад. Крумен согласно кивнул, но не особенно торопился повиноваться и сделал знак, что замучился от жажды. Остановившись рядом с шейхом спиной к Голаху, он принялся жадно пить.

Вернувшись назад, крумен передал Гарри, что ему все-таки удалось поговорить с новоприбывшим шейхом и сказать ему: «Купите нас, вы возьмете за нас потом хорошие выкупы.» На это шейх отвечал: «Белые невольники — собаки, они не стоят того, чтобы их покупать.»

— Значит, с этой стороны у нас нет никакой надежды! — грустно заключил Теренс.

Крумен покачал головой, как будто не разделяя мнения, только что высказанного молодым моряком.

— Как! Вы думаете, что еще есть какая-нибудь надежда?

Невольник сделал утвердительный знак.

— Как? Каким образом?

Крумен отошел от них, не дав другого объяснения.

Когда солнце собиралось садиться, арабы сняли свои палатки и ушли по направлению к высохшему колодцу, который Голах и его караван недавно миновали. Как только они исчезли за холмом, сын Голаха взобрался на вершину холма и оттуда следил за арабами, пока женщины и дети навьючивали верблюдов и складывали палатки.

Дождавшись, пока последние тени ночи спустились на землю, Голах отдал приказ продолжать путь по направлению к юго-востоку. Этим путем он удалялся от берега и отнимал у невольников всякую надежду когда-нибудь вернуть себе свободу.

Крумен, напротив, был по-видимому, рад, видя, что они едут этой дорогой.

Несмотря на ночное путешествие, Голах все еще боялся, что его нагонят арабы, и так велико было его желание насколько возможно увеличить между ними расстояние, что он сделал привал только тогда, когда солнце уже часа два стояло над горизонтом. Фатима, его любимица, несколько времени шла около него и говорила с ним очень оживленно. По жестам и поморщиванию бровей хозяина видно было, что он выслушивал важное известие.

Как только палатки были расставлены, он приказал негритянке, матери ребенка, которого нес Колин, подать ему мешок с финиками, которые ей поручено было сохранять.

Женщина встала и повиновалась, но при этом дрожала всем телом. Крумен бросил на белых невольников взгляд ужаса, и хотя последние не поняли приказа Голаха, но почувствовали, что произойдет что-то ужасное.

Женщина подала мешок, оказавшийся наполовину пустым.

Финики, которые раздавались невольникам три дня тому назад еще возле иссохшего колодца, были взяты из другого мешка, хранившегося у Фатимы.

Значит, мешок, который в эту минуту подавала Голаху вторая жена, должен быть нетронутым, и Голах спросил, почему мешок наполовину пуст.

Негритянка с дрожью отвечала, что она и ее дети ели финики.

Услышав этот ответ, Фатима насмешливо засмеялась и произнесла несколько слов, заставивших задрожать негритянку.

— Я переведу вам, — сказал крумен, сидевший возле мичманов, — что сказала Фатима Голаху: «Собака-христианин поел финики.» Голах убьет как его, так и жену.

Затем крумен пояснил морякам, что по законам пустыни нет большего преступления, чем похищение у путешественника пищи или воды или же, путешествуя с другими, есть или пить потихоньку от своих спутников. Неумолимый закон пустыни — строго наказывать виновных.

Провизия, которую отдают на сохранение кому-нибудь, должна быть сохранена даже в том случае, если бы для этого пришлось пожертвовать жизнью.

Ни в каком случае такое доверенное лицо не имеет права располагать ни малейшей частицей пищи без общего согласия всех, и все должно быть разделено поровну.

Если Фатима сказала правду, то преступление, совершенное негритянкой, само по себе было настолько велико, что она могла быть осуждена на смерть, но, как оказалось, вина ее была еще больше.

Она покровительствовала невольнику, собаке-христианину и возбудила ревность своего повелителя.

Фатима казалась счастливой, потому что знала — по меньшей мере надо было случиться чуду, чтобы спасти жизнь второй жены, ненавистной соперницы.

Вытащив свою саблю и зарядив ружье, Голах приказал невольникам сесть на землю в одну линию. Этот приказ был немедленно выполнен.

Сын Голаха и другой страж стали против них тоже с заряженными ружьями. Им было приказано стрелять во всякого, кто встанет. Тогда шейх направился к Колину и, схватив его за темно-русые кудри, оттащил в сторону и тут оставил его одного.

Голах роздал затем порцию шени всему каравану, за исключением негритянки и Колина.

Шейх считал излишним давать пищу тем, которые должны умереть. Между тем видно было, что он еще не решил, каким образом предать их смерти.

Оба стража, с ружьями в руках, зорко следили за белыми невольниками, пока Голах разговаривал с Фатимой.

— Что же нам теперь делать? — спросил Теренс. — Старый негодяй придумывает какую-нибудь мерзкую штуку, но как ему помешать исполнить то, что он задумал? Не можем же мы позволить ему убить бедного Колина?

— Надо действовать немедленно, — сказал Гарри, — мы и так слишком долго ждали, скверно только, что мы отделены от остальных невольников!.. Билл, что ты нам посоветуешь?..

— И сам не знаю, что вам сказать, — тихо отвечал моряк. — Если мы кинемся на них дружно, пожалуй нам удастся убить человека два или даже три при первом натиске и, пожалуй, все бы кончилось отлично, если бы остальные черные невольники согласились к нам присоединиться.

Крумен, услышав слова старого Билла, сообщил, что готов присоединиться к ним. Еще он прибавил, что уверен — его соотечественник тоже готов помогать. Что же касается остальных черных, то он за них не отвечает.

— Тогда отлично, — объявил Гарри, — нас было бы шестеро против троих; ну, что же, подавать сигнал?

Это был отчаянный план, но, по-видимому, все были согласны сделать смелую попытку. Со времени своего ухода от колодца они были убеждены, что не могут иначе избавиться от рабства, как вступив в бой с поработителями.

— Ну, все согласны? Я начинаю, — прошептал Гарри, стараясь не возбуждать внимания стражи. — Раз!

— Остановись! — вскричал Колин, внимательно прислушивавшийся к тому, что затевалось. — Двое или трое будут немедленно убиты, а остальных шейх докончит своей саблей. Лучше пусть он убьет меня одного, если уж он так решил, чем вам жертвовать собою всем четверым в надежде меня спасти.

— Мы хлопочем не об одном тебе, — отвечал Гарри, — у нас тоже не хватает больше терпения подчиняться этому дикарю.

— Ну, в таком случае бунтуйте тогда, когда у вас будут хоть какие-нибудь шансы на успех, — возразил Колин. — Вы все равно не можете спасти меня и только рискуете поплатиться за это жизнью.

— Голах наверняка собирается кого-нибудь убить, — сказал крумен, устремив глаза на шейха.

Последний в это время все еще говорил с Фатимой и на лице его читалось выражение страшной жестокости.

Женщина, судьбу которой они в эту минуту решали, ласкала своих детей, без сомнения предчувствуя, что ей осталось лишь несколько минут, чтобы сказать им последнее «прости». Ее черты носили странный отпечаток спокойствия и покорности. Третья жена удалилась в сторону. Держа своих детей на руках, она смотрела на все происходившее с любопытством, смешанным с удивлением и сожалением.

— Колин, — вскричал Теренс, — мы положительно не в силах оставаться здесь спокойными зрителями твоей смерти на наших глазах! Не лучше ли нам сделать попытку освободить тебя и себя, пока еще имеются некоторые шансы на успех. Пусть Гарри подаст сигнал.

— Но ведь это безумие! — возразил опять Колин. — Подождите, по крайней мере, пока мы не узнаем, что он думает делать. Быть может, он решит сохранить меня для будущей мести, и вы тогда будете иметь возможность предпринять что-нибудь в удобную минуту, а не так, как теперь, когда перед вами стоят два человека настороже, готовые всадить вам пулю в лоб.

Мичманы сознавали, что товарищ их говорит правду, и они решили ждать молча, устремив глаза на палатку шейха.

Вскоре Голах двинулся в их сторону. Скверная улыбка играла на его лице.

Прежде всего он достал кожаные ремни, которые были привязаны у седла его верблюда, потом повернулся к обоим сторожам и оживленно с ними заговорил, приказывая, по всей вероятности, им хорошенько сторожить, потому что они тотчас же направили свои мушкеты на пленников и, казалось, только ждали приказа стрелять.

Затем шейх сделал Теренсу знак приблизиться к нему. Последний колебался.

— Ступай, товарищ, — сказал Гарри, — он тебе не желает зла.

В эту минуту Фатима вышла из палатки своего мужа, вооруженная саблей и, по-видимому, очень желавшая иметь случай пустить ее в дело.

Теренс, повинуясь знаку начальника, приподнялся. Затем крумен получил точно такой же приказ, и Голах увел их обоих в палатку. Фатима последовала за ними.

Тогда шейх сказал несколько слов африканцу. Последний перевел их молодому мичману:

— Голах велел передать тебе, — сказал крумен, — что одно только может спасти тебя — полное повиновение. Тебе свяжут руки и он советует тебе, если ты дорожишь своей жизнью, не звать на помощь своих товарищей. Если ты останешься спокойным, то тебе нечего бояться, но малейшее сопротивление с твоей стороны будет сигналом смерти для всех белых.

Теренс был одарен редкой для своего возраста силой, но он понимал, что в борьбе с африканским колоссом был бы неизбежно побежден. И он решил, что было бы безумием рисковать сражаться с ним одному. А не дать ли своим товарищам условленный сигнал? А что, если это подвергнет их немедленной смерти? Их стражи уж наверное не промахнутся при первой же попытке возмущения.

И он подчинился.

Голах вышел из палатки и тотчас же вернулся с Гарри Блаунтом. Увидев Теренса и крумена связанными, молодой человек бросился к выходу и стал бороться, желая высвободиться из объятий негра. Но усилия его были напрасны. Побежденный своим страшным соперником, который в то же время ограждал его от ярости Фатимы, он тоже должен был позволить себя связать.

Затем Теренс, Гарри и крумен были выведены наружу на то место, которое ранее занимали.

Билла и Колина ожидала такая же участь.

— Чего этому черту от нас надо? — спросил старый моряк, пока Голах связывал ему руки. — Уж не собирается ли он нас убить?

— Нет, — отвечал крумен, — он убьет только одного.

И глаза его обратились на Колина.

— Колин! Колин! — крикнул Гарри. — Видишь, что ты наделал… Ты не хотел нашей помощи вовремя, а теперь мы уже и не можем помочь тебе.

— Тем лучше для вас! — ответил последний. — По крайней мере, с вами не случится ничего дурного.

— Но если у него нет дурных намерений, зачем он нас так связал? — спросил моряк. — Странная манера доказывать свою дружбу.

— Да, зато этот способ самый надежный. В этом виде вы не можете подвергать себя опасности безумным сопротивлением его воле.

Теренс и Гарри поняли, что хотел сказать Колину, и почему с ними так поступил начальник: он хотел лишить их возможности вмешаться, когда он будет расправляться с осужденными на смерть.

Как только Голаху удалось так хорошо устроить дело с белыми невольниками, а остальных ему нечего было бояться, он и оба сторожа удалились в палатку закусить.

Через некоторое время Голах вышел из палатки и направился к одному из верблюдов. Он достал из вьюков две лопаты и передал их двоим черным невольникам, которые тотчас же принялись копать яму в песке.

— Они копают могилу для меня или для этой бедной женщины, а может быть, и для нас обоих, — сказал Колин, смотря на них спокойно.

Трое остальных европейцев согласились со словами своего товарища, но промолчали.

Тем временем Голах активно занялся приготовлениями к отъезду.

Когда невольники вырыли в мягком песке яму глубиною около четырех футов, шейх приказал им копать другую.

— Будут две жертвы, — сказал Колин.

— Ему следовало бы убить всех нас! — вскричал Теренс. — Мы подлые трусы потому, что не боролись за нашу свободу.

— Да, — согласился Гарри, — безумцы и трусы! Мы не заслуживаем сожаления ни в этом мире, ни в будущем. Колин, друг мой, если с тобой случится несчастье, клянусь отомстить за тебя, как только мои руки будут свободны.

— И я клянусь вместе с тобой, — добавил Теренс.

— Не заботьтесь обо мне, товарищи, — сказал Колин, бывший спокойнее остальных. — Но как только вы будете иметь возможность, постарайтесь отделаться от этого чудовища.

В эту минуту внимание Гарри привлек Билл. Старый моряк сделал знак одному невольнику развязать ему руки, но последний, вероятно, боясь, что его увидит Голах, отказался.

Второй крумен, оставшийся связанным, предложил своему соотечественнику развязать его, но тот также отказался.

Несчастная женщина, которой грозила месть Голаха, оставалась все такой же спокойной. Дети ее с плачем прижимались к ней, а мичманы, вне себя от ярости и стыда, хранили гробовое молчание.

Одна Фатима казалась торжествующей.

Вторая яма была вырыта на небольшом расстоянии от первой и, когда она достигла той же глубины, Голах приказал неграм прекратить работу.

Тем временем палатки были опять сложены, верблюды навьючены. Все было готово к отъезду.

Оба стража снова заняли свой пост перед белыми невольниками. Тогда Голах направился к негритянке, которая освободилась от своих детей и встала при его приближении.

В лагере воцарилась глубокая тишина.

Но тишина и неизвестность длились недолго.

Голах схватил женщину за руки, приволок ее к одной из ям и бросил в нее. Потом невольникам было приказано засыпать яму, оставив снаружи только голову несчастной.

— Бог да сжалится над ней! — закричал Теренс с ужасом. — Чудовище зарывает ее живой в землю! Нельзя ли нам ее спасти?

— Мы будем недостойны называться мужчинами, если не попытаемся спасти ее, — сказал Гарри, поднимаясь на ноги.

Его примеру тотчас же последовали его товарищи.

Сторожа подняли ружья и прицелились, но быстрый жест Голаха остановил выстрел.

Сын шейха, по приказу своего отца, кинулся к яме, где стояла женщина, в то время, как Голах сам шел навстречу мятежникам.

В одну минуту бунтовщики были укрощены: он схватил двоих, Гарри и Теренса, за волосы и оттащил их на то место, где они лежали раньше.

Затем Голах направился к яме, в которую была опущена негритянка, уже наполовину засыпанная песком.

Она не пробовала сопротивляться и даже не издала ни одного стона, казалось, покорившаяся своей участи. Одна только ее голова виднелась над могилой, где она была осуждена умирать. В ту минуту, когда шейх уходил, она сказала ему несколько слов, не тронувших этого бесчувственного варвара, зато слезы наполнили глаза крумена и покатились по его щекам медного цвета.

— Что она говорит? — спросил Колин.

— Она просит его быть добрым к ее детям, — отвечал тот дрожащим голосом.

Оставив свою жену, Голах направился к Колину. Сомневаться в его намерениях было невозможно: оба человека, навлекшие на себя его гнев, должны умереть одинаково.

— Колин! Колин! Что можем мы сделать, чтобы тебя спасти? — с отчаянием закричал Гарри.

— Ничего, — отвечал последний. — И не пробуйте даже — это ни к чему бы не повело. Предоставьте меня моей судьбе.

В эту минуту несчастный Колин также был опущен в яму и сам Голах держал его в вертикальном положении до тех пор, пока невольники не наполнили всей ямы песком.

Колин, следуя примеру женщины, не сделал ни одного движения, не произнес ни одной жалобы и скоро был зарыт по плечи. Товарищи его были поражены.

Затем шейх объявил, что он готов к отъезду. Он приказал одному из невольников сесть на верблюда, на котором ездила зарытая женщина, и трое детей несчастной были помещены вместе с ним.

Голаху оставалось только отдать еще приказание, вполне достойное той, которая его ему внушила, а именно Фатимы.

Наполнив сосуд водой, он поставил его между двумя ямами, но на таком расстоянии, что ни той ни другой жертве невозможно было до него дотянуться. Возле сосуда он положил также несколько фиников. Эта сатанинская мысль имела целью возбуждать их страдания видом того, что могло бы их облегчить. Затем он приказал трогаться в путь.

— Не трогайтесь с места! — сказал Теренс. — Мы еще дадим ему работу.

Голах взобрался на своего верблюда и стал во главе каравана, когда невольники пришли известить его, что белые пленники отказываются идти.

Шейх вернулся назад в страшном бешенстве. Он стал действовать прикладом и, кинувшись на Теренса, который был к нему ближе всех, начал бить его изо всей силы.

— Встаньте! Повинуйтесь! — кричал Колин. — Ради Бога, уходите и оставьте меня! Вы ничего не можете сделать, чтобы меня спасти!

Ни просьбы Колина, ни удары Голаха не могли заставить мичманов покинуть своего товарища.

Затем шейх кинулся на Билла и Гарри, схватил их обоих и бросил возле Теренса. Соединив их всех троих таким образом, он послал за верблюдом. Приказ был немедленно исполнен. Шейх взял в руку уздечку.

— Нечего делать, нам придется идти, — сказал Билл. — Он опять начинает ту же игру, которая удалась ему со мной недавно. Я не дам ему повода вторично беспокоиться.

Пока Голах привязывал веревку к рукам Гарри, пронзительный голос Фатимы привлек его внимание. Обе женщины, правившие верблюдами, навьюченными добычей с корабля, отошли вперед почти на двести ярдов от того места, где находился хозяин, и теперь были окружены, равно как и черные невольники, кучкой людей, сидевших на верблюдах и на лошадях.

 

Глава XIII. НОВОЕ РАБСТВО

Не без причины боялся Голах арабов, с которыми встретился у колодца и приказал своему отряду идти ускоренным маршем всю ночь.

Забыв на время о невольниках, черный шейх схватил свой мушкет и в сопровождении сына и шурина кинулся вперед защищать своих жен. Он опоздал. Прежде, чем Голах успел подойти к ним, женщины, невольники и вся добыча были уже во власти врагов. Грабители-арабы навели на него целую дюжину ружей.

Голах благоразумно покорился силе.

Пробормотав что-то, он сед и предложил победителям установить ему условия сдачи.

Видя, что караваном завладели теперь арабы, крумен крикнул своим товарищам, чтобы они развязали ему руки, после чего сейчас же побежал на помощь к белым невольникам.

— Голах больше не наш хозяин, — сказал он, развязывая руки Гарри.

В одну минуту веревки были развязаны, и мичманы, став свободными, принялись откапывать из земли Колина и несчастную негритянку. Билл, Гарри и крумен принялись за дело с таким рвением, что через несколько минут Колин и негритянка были уже освобождены. Радость матери, целовавшей своих детей, была так трогательна, что у крумена на глазах показались слезы.

Между тем, переговоры Голаха с арабами окончились не так, как он рассчитывал.

Арабы предлагали ему двух верблюдов и одну из его жен на выбор с условием, что он вернется на свою родину и даст клятвенное обещание никогда больше не возвращаться в пустыню.

Черный шейх с гневом отказался подчиниться этим условиям и объявил, что скорее умрет, чем поступится хоть чем-нибудь из того, что ему принадлежит.

Отказ был выражен так категорично и таким угрожающим тоном, что арабы сочли нужным обезоружить непокорного черного шейха и затем даже связать его.

Как только белые невольники увидели Голаха на земле, в ту же минуту они добровольно передались арабам.

В ту же ночь Голах и его сын с зятем бежали, захватив несколько верблюдов и убив четырех арабов из одиннадцати. Утром было найдено также тело второй жены Голаха — с отрубленной головой.

 

Глава XIV. МЕСТЬ ГОЛАХА

К вечеру того же дня моряки своими глазами увидели, что солнце заходит за блестящий горизонт, который вовсе не походил на горизонт песчаной пустыни, по которой они уже так давно тащились.

Отдаленное появление любимой стихии больше всех обрадовало старого Билла.

— Это наша родина! — вскричал он. — Мы не будем зарыты в песке! Теперь я уже больше не хочу терять море из виду, хочу окончить жизнь свою под водой, как христианин!

Мичманы были так же счастливы, как Билл. Но море было еще слишком далеко и они не могли подойти к нему в тот же вечер. Лагерь устроили в пяти милях от берега. Ночью трое арабов постоянно стояли на страже и на следующее утро все пустились в путь — некоторые с надеждой, а другие напротив, с боязнью, что Голах больше не покажется.

Арабы желали встретить его днем, надеясь отнять при этом похищенных животных, и так как они хорошо знали эту часть берега, то были почти уверены, что желание их исполнится. В двух днях пути находилось единственное место, где можно найти воду, и, если они дойдут туда раньше Голаха, им придется только дожидаться его там. Он наверняка должен будет прийти туда, чтобы не дать животным умереть от жажды.

В полдень они сделали короткую остановку недалеко от берега: старому шейху хотелось добраться до колодца как можно скорее. Мичманы воспользовались остановкой, чтобы выкупаться в море и кстати набрать раковин — и пополнить свой скудный рацион моллюсками.

Освеженные купанием и подкрепившись сытной пищей, белые невольники переносили трудности пути гораздо легче. Благодаря этому караван достиг колодца задолго до захода солнца.

Старый шейх и другой араб предусмотрительно сошли на землю, чтобы осмотреть следы, оставленные теми, кто побывал раньше на этом месте. Им пришлось сильно разочароваться: Голах уже побывал здесь, и — в этом не было никакого сомнения — прошло не больше двух часов со времени его отъезда, потому что следы казались совершенно свежими. По всей вероятности, черный шейх был недалеко и только выжидал удобный случай для ночного визита к своим врагам.

Страх арабов был велик. Они положительно не знали, как им быть и что предпринять. Мнения разделились. Одни советовали пробыть несколько дней у колодца, пока запас воды, взятый с собой врагами, истощится и тогда Голах будет вынужден прийти за новым. Мысль была недурная, но, к несчастью, запасы провизии не дозволяли такой долгой остановки и решено было уйти немедленно.

В ту минуту, когда они снимались с лагеря, с юга прибыл караван купцов и старый шейх спросил их, не встречали ли они кого-нибудь дорогой. Купцы отвечали, что дорогой у них купили провизии три человека, и, судя по описанию наружности этих людей, это были именно те негры, о которых расспрашивал старый шейх.

Неужели арабы могли предполагать, что Голах откажется от мести? На это нечего было и рассчитывать.

Старый шейх объявил, что имущество погибших будет разделено между оставшимися в живых, затем караван тронулся в путь.

После небольшого перехода опять остановились отдыхать, и невольники получили позволение собирать раковины, но уже не для себя исключительно, а и для всего каравана. Большинство арабов думало, что черный шейх ушел, наконец, в свою страну, удовольствовавшись местью. Они даже считали, что на будущее время незачем будет ставить стражу на ночь.

Крумен не разделял этого мнения и сделал все, что мог, чтобы убедить своих новых хозяев, что им в эту ночь, точно так же, как и в предыдущие, грозит посещение Голаха.

Он всеми силами старался доказать им, что, если Голах для удовлетворения жажды мщения убивал у них людей даже в то время, когда он был один и почти безоружный, то теперь, отлично вооруженный, истребив почти половину своих врагов, он, конечно, уже не оставит их в покое, тем более, что к нему присоединилось еще двое: сын и шурин.

— Скажите арабам, — вмешался Гарри, — что если они не хотят сторожить, тогда мы сами об этом позаботимся, с условием, что они дадут нам какое-нибудь оружие.

Крумен передал это предложение шейху, который только улыбнулся вместо ответа. Мысль доверить охрану дуара невольникам и особенно дать им оружие казалась ему очень забавной.

Гарри понял значение этой улыбки: это был отказ.

— Шейх — старый дурак, — сказал он переводчику. — Уверь его, что мы так же боимся попасть в руки Голаха, как и он. Дай ему понять, что мы желаем идти на север, где, надеемся, нас выкупят, и уже по этой причине будем сторожить лагерь с такой же тщательностью и верностью, как и сами арабы.

Эти доводы, казалось, поразили вождя. Убежденный аргументами крумена, что Голах может напасть на них в эту ночь, как и в предыдущие, он приказал, чтобы дуар и в эту ночь тщательно охраняла стража, к которой присоединятся и белые невольники.

— Вы пойдете на север и будете проданы вашим соотечественникам, — пообещал он, — если сдержите слово. Теперь нас немного, нам тяжело путешествовать весь день и сторожить еще ночью. Если вы действительно бойтесь снова попасть во власть этого проклятого дикаря, если вы хотите помочь нам защищаться от его нападений — милости просим. Но если хоть один из вас вздумает нас обмануть, вам всем четверым тотчас же отрежут головы. Клянусь бородой пророка.

Итак, шейх согласился, наконец, назначить стражу, но он все еще слишком не доверял белым невольникам, чтобы позволить им сторожить вместе.

Он спросил у крумена, кто из белых больше всего пострадал от жестокого обращения Голаха. Крумен указал на Билла.

— Бисмиллях! — вскричал старый араб, когда узнал, что вытерпел моряк. — Я теперь не боюсь, что он нам изменит. Пусть он сторожит первым, и после всего, что ты мне сказал, я легко поверю, что его желание отомстить помешает ему закрыть глаза в течение целого месяца!

Один из часовых был поставлен на берегу в сотне шагов к северу от дуара. Ему было приказано проходить пространство около ста шагов. Другой был поставлен на таком же расстоянии к югу от лагеря, а Билл должен был прогуливаться между двумя арабскими часовыми. Каждый из них, встречая его в конце назначенного ему обхода, должен был произносить слово: «акка».

Что касается арабов, то предполагалось, что они достаточно опытны, чтобы отличить врага от друга, не имея надобности прибегать к паролю.

Шейх пошел в одну из палаток и затем вынес оттуда огромный пистолет, или, скорее, мушкетон. Он отдал его моряку, советуя ему через толмача стрелять только тогда, когда он будет уверен, что убьет Голаха или одного из его спутников.

Билл питал такой страх к своему бывшему тирану, что с радостью дал обещание, несмотря на свою усталость, ходить всю ночь и не терять из виду прибоя.

Оба араба, которым было поручено сторожить вместе с Биллом, знали по опыту, что если на караван будет сделано нападение, то они первые подвергнутся наибольшей опасности, и одного этого достаточно было, чтобы заставить их неусыпно бодрствовать на своих постах.

Оба они ходили как им было указано, и каждый раз, как Билл приближался к концу назначенной дистанции, он ясно слышал условный сигнал — «акка».

Один из арабов, тот самый, который стоял к югу от дуара, внимательно осматривал только окружающую его пустыню, предполагая, что лагерь вполне защищен со стороны моря.

Он ошибался. Враг приблизился к лагерю со стороны моря.

Голах решил повторить проделку мичманов. Он вошел в воду, выставив из нее только свою волосатую голову. Таким образом он наблюдал за малейшими движениями часовых, не будучи видим ими.

Если бы стоявший у берега более внимательно осматривал и морской берег, ему, вероятно, было бы легко открыть врага, но все его внимание было направлено в сторону бескрайнего песчаного океана.

Он уже в сотый раз начинал свой обход, когда Голах, воспользовавшись тем, что часовой шел, повернувшись спиной к берегу, подкрался к нему. Шум его шагов терялся в рокоте волн, разбивавшихся о валуны.

У Голаха была только одна сабля, но в его руках это было очень опасное оружие. Он близко подошел к часовому, поднял над ним свою могучую руку, и араб рухнул, издав вздох, которого никто не слыхал.

Убийца взял ружье убитого и пошел в направлении движения часового. Он шел смело навстречу новому противнику, потому что предполагал, что шум его шагов будет приписан его жертве, но никого не встретил. Негр остановился, стараясь вглядеться в окружающий мрак и, не видя ничего, прилег на землю, прислушиваясь.

Затем, приподнявшись, он заметил впереди какой-то темный предмет. Не зная, что бы это могло быть, он двинулся вперед ползком, пока не увидел человека, лежавшего на земле, который, по-видимому, также прислушивался, как и он сам. К чему? Конечно, не к приближающимся шагам товарища, которого ему не было надобности остерегаться. И Голах решил, что второй охранник спит.

А если это так, значит, случай ему благоприятствует, и с этой мыслью негр продолжал ползти к лежавшему человеку.

Хотя последний не делал ни малейшего движения, у Голаха возникло сомнение в том, что он спит. Он сделал новую паузу и тогда его пронзительные глаза устремились на видневшееся впереди тело с удвоенным вниманием. Если этот человек не спит, зачем позволяет он врагу подходить к себе так близко? Чем объяснить эту неподвижность? Почему не поднимает он тревоги? Голах подумал, что если ему удастся отделаться от этого стража, как и от того, без шума, то ему можно будет с двумя его товарищами, ждавшими результата его вылазки, проскользнуть затем в дуар и взять обратно все, что он потерял.

Негр подвинулся еще немного и увидел, что человек лежал на боку, повернув к нему лицо, наполовину закрытое согнутой рукой.

Шейх не заметил в руках этого человека ружья — следовательно, ничего опасного нет. Голах взял свою саблю в правую руку, рассчитывая убить эту вторую жертву, как и первую, одним ударом.

Стальной клинок сверкнул в темноте, и могучая рука шейха с силой сжала рукоятку оружия.

Билл! Старый моряк! Неужели ты изменил своему слову? Разве ты забыл свою обязанность? Берегись! Голах приближается, его рука занесена над тобой и в мыслях он уже видит тебя мертвым.

 

Глава XV. СМЕРТЬ ГОЛАХА

Проходив два часа взад и вперед и не слыша ничего другого, кроме слова «акка», и ничего не видя, кроме серого песка, Билл начал чувствовать усталость и очень сожалел, что старый шейх почтил его своим доверием.

В продолжение первого часа своего караула он внимательно осматривал восточную сторону горизонта, свято исполняя взятые на себя обязанности часового, но затем, не видя нигде и следов неприятеля, он постепенно стал забывать о грозящей ему опасности и — что случалось с ним очень редко — начал вспоминать прошедшее и мечтать о будущем. Но скоро и это ему надоело и, не зная, чем развлечься, он принялся осматривать врученное ему шейхом оружие.

«Вот знатный мушкетон, — подумал он. — Надеюсь, мне не придется пускать его в дело. Ствол такой тоненький, а пуля должна быть величиной с куриное яйцо. Вот раздастся грохот, если выстрелить… А что, как арабы забыли его зарядить… Как это не пришло мне в голову удостовериться с самого начала?»

Осмотревшись кругом, старый моряк заметил валявшуюся на земле небольшую палочку, поднял ее и измерил длину ствола снаружи, потом, опустив палочку в дуло пистолета, увидел, что снаружи ствол длиннее, чем внутри.

Значит, пистолет заряжен, но, судя по незначительности места, занятого зарядом, пули быть не должно. Затем старый матрос осмотрел затравку и нашел все в полном порядке.

— Понимаю, — пробормотал он, — старый шейх хочет, чтобы я только побольше нашумел, в случае если увижу что-нибудь подозрительное. Он не зарядил пистолета пулей из боязни, чтобы я не употребил оружия против них. Нельзя сказать, чтобы он мне особенно доверял! Они хотят, чтобы я только залаял в нужную минуту, не имея возможности укусить! Ну, это мне совсем не по нутру. Честное слово! Я отыщу себе хорошенький камешек и опущу его в дуло вместо пули!

Рассуждая таким образом, Билл стал искать по берегу камешек подходящей величины, но нигде не мог найти ничего подходящего: под руку попадался только мелкий песок.

Пока моряк разыскивал пулю для своего пистолета, ему показалось, что он слышит шаги человека, идущего совсем не с той стороны, откуда он должен был услышать обычное «акка».

Билл остановился и стал внимательно присматриваться, но впереди не было ничего подозрительного.

Со времени своих невольных странствований по пустыне Билл много раз замечал, что арабы ложатся на землю, когда хотят прислушаться. Он употребил тот же способ.

Опустившись на землю, Билл сделал еще одно открытие: в этой позе он мог видеть на гораздо большее расстояние, чем стоя. Земля казалась ему больше освещенной, чем в то время, когда он смотрел на нее с высоты четырех или пяти футов, и отдаленные предметы яснее выделялись на горизонте.

Вдруг он услышал шум шагов, как будто кто-то шел со стороны побережья, но убежденный, что это были шаги часового, моряк не обратил на это особого внимания. Он лежал прислушиваясь, не повторится ли шум шагов, который, как ему показалось, доносился с противоположной стороны.

Но больше ничего не было слышно, и моряк решил, что он ошибся.

Но вот странное обстоятельство. Часовой с левой стороны подошел к нему ближе обыкновенного и до сих пор еще не произнес условленного «акка».

Билл повернул голову и стал смотреть в эту сторону. Шум шагов прекратился, но зато моряк увидел на небольшом расстоянии от себя фигуру человека, который стоял выпрямившись и внимательно осматривался кругом.

Этот человек не мог быть часовым.

Араб был маленького роста и худощав, а стоявший перед Биллом был чуть ли не великан.

Вместо того, чтобы, остановившись, произнести условленный пароль, незнакомец пригнулся, приложив ухо к земле, и стал слушать.

Старый матрос воспользовался этим временем, чтобы набить песком дуло своего пистолета.

Что ему теперь делать? Выстрелить, поднять тревогу и затем бежать в лагерь?

Нет! Может быть, это все напрасные страхи. Человек, который в эту минуту слушает, пригнувшись к земле, может быть, не кто иной, как араб-часовой, по своей привычке проверяющий, все ли спокойно кругом.

Пока Билл раздумывал в нерешительности, Голах приближался к нему ползком. Он подполз шагов на десять к моряку и вдруг поднялся.

Тут Билл уже с уверенностью мог сказать, что перед ним не араб-часовой, а сам черный шейх!

Во всю свою жизнь не испытывал старый моряк такого страха, как в эту минуту. С испугу он хотел было уже разрядить свой пистолет и затем бежать к дуару, но подумал, что раньше, чем успеет подняться, шейх убьет его ударом сабли, и, весь дрожа от страха, остался лежать неподвижно.

Голах подошел еще ближе, и моряк решился, наконец, действовать.

Он навел свой пистолет на черного шейха, спустил курок и в ту же минуту вскочил на ноги.

Раздался громкий выстрел, за которым последовал ужасающий крик.

Билл не дождался результатов своего удачного выстрела: он стрелой летел к лагерю, где его встретили перепуганные арабы.

Поднялся страшный крик. Кричали все: мужчины, женщины и дети.

С той стороны, куда выстрелил Билл, слышно было, как кто-то кричал: «Мулей! Мулей!»

— Это голос Голаха! — сказал крумен по-арабски. — Он кличет своего сына, а того зовут Мулей.

— Они нападут на дуар! — сказал арабский шейх.

Слова шейха еще больше увеличили смятение арабов.

В то время, пока арабы в испуге метались по дуару, обе жены Голаха, забрав своих детей, убежали из лагеря. Никто этого даже не заметил.

Женщины услышали тревожный крик тирана-властелина, которого они боялись в дни его могущества и к которому теперь чувствовали жалость.

Арабы приготовились встретить страшного шейха, но время шло, а враг не показывался. Вслед за страшным шумом наступила тишина, и можно было подумать, что тревога, поднявшая на ноги весь дуар, была лишь беспричинной паникой.

Заря начинала уже заниматься на востоке, когда арабский шейх, оправившись от своего страха, решил осмотреть дуар и проверить число людей.

Два важных факта не позволяли думать, что тревога была неосновательна: часовой, поставленный к югу от дуара для его охраны, исчез, исчезли также и обе жены Голаха.

Исчезновение женщин не требовало никаких особенных объяснений: они убежали, желая присоединиться к человеку, звавшему Мулея.

Но куда девался араб?

Неужели и он пал жертвой кровожадного Голаха?

Билл, считая свои обязанности часового оконченными, отправился спать. Шейх велел крумену разбудить его.

— Спроси его, — сказал шейх крумену, — зачем он стрелял.

— Зачем? Затем, чтобы убить черномазого Голаха и, если не ошибаюсь, я, кажется, хорошо исполнил свои обязанности часового.

Когда этот ответ был переведен шейху, на его устах показалась улыбка недоверия. Затем он велел спросить Билла, видел ли он черного шейха?

— Он спрашивает, видел ли я Голаха? Конечно! — отвечал моряк. Он был всего в четырех шагах от меня, когда я выстрелил в него. — Говорю вам, что он ушел и больше уже никогда не вернется.

Шейх покачал головой и та же улыбка недоверия снова появилась на его губах.

Эти вопросы были прерваны известием, что нашли труп часового, который все тотчас же окружили.

Голова у трупа была почти совсем отрезана от его туловища. Нанесенный ему удар, очевидно, был делом рук черного шейха. Около трупа виднелись следы ног, которые могли оставить только громадные ступни Голаха.

Теперь было совершенно светло, и арабы, осматривая южную сторону берега, сделали еще другое открытие: они увидели в полумиле от себя двух верблюдов и лошадь. Оставив одного араба стеречь дуар, шейх, в сопровождении всех остальных мужчин, тотчас же отправился в ту сторону, в надежде захватить пропавших животных.

Дойдя до места, где виднелись верблюды, арабы нашли зятя Голаха, который караулил животных. Он лежал на песке, но при приближении арабов вдруг поднялся, протягивая им обе руки.

Он не был вооружен и жест его означал: «Мир!»

Обе женщины, окруженные своими детьми, стояли возле него и, казалось, были очень огорчены. Они даже не подняли глаз при приближении старого шейха.

Ружья и другое оружие валялись кругом на земле. Один из верблюдов был убит, и молодой негр пожирал кусок сырого мяса, вырезанный из горба животного.

Арабский шейх спросил негра про Голаха. Негр в ответ на этот вопрос молча показал рукой на море, где два тела бились в волнах прибоя.

По приказанию шейха трое мичманов отправились вытаскивать трупы.

В мертвых признали Голаха и его сына Мулея. Лицо черного шейха, по-видимому, было сильно изуродовано, а глаза чем-то выбиты.

Снова принялись за зятя Голаха и потребовали от него объяснения того, что здесь произошло.

— Я услышал, как вождь стал звать Мулея после выстрела, и поэтому решил, что он ранен. Мулей побежал сейчас же к нему на помощь, а я на это время остался стеречь животных… Я голоден! Мулей недолго проходил и скоро вернулся с отцом, который бесновался, как одержимый злым духом. Он бегал туда и сюда, размахивая своим мечом во все стороны, точно желая убить и нас обоих, и верблюдов. Он ничего не видел и только поэтому нам удалось от него увернуться… Я голоден!

Молодой негр на этом окончил свой рассказ и, откусив кусок сырого мяса верблюда, стал пожирать его с быстротой, доказывавшей истину его слов.

— Поросенок, — вскричал шейх, — прежде расскажи все, а потом поешь!

— Хвала Аллаху! — сказал негр, продолжая свой рассказ. — Голах набежал на одного из верблюдов и убил его. После этого шейх успокоился. Злой дух покинул его, и он сел на песок. Тогда жены его подошли к нему. Он ласково с ними говорил и, положив руки на головы детей, называл их по имени. Дети, подняв на него глаза, вдруг закричали, но Голах сказал им, чтобы они не пугались, что он вымоет лицо и тогда уже не будет таким страшным. Один из самых маленьких мальчиков повел его к морю, и он вошел в воду чуть не по самую шею. Он шел туда умирать. Мулей побежал остановить его и спасти, но течение увлекло их, и они оба утонули. Я не мог им помочь — я был голоден!

Донельзя истощенные лицо и тело негра подтверждали истину его рассказа. Он шел день и ночь в течение почти целой недели и теперь изнемогал от голода и усталости.

Невольники, по приказанию шейха, похоронили трупы. Избавившись, наконец, навсегда от ужасного врага, арабский шейх решил дать себе отдых на целый день к великой радости невольников, которым разделили мясо верблюда.

Оставалось только разъяснить еще одну тайну по поводу смерти Голаха. Снова потребовали крумена, который, впрочем, должен был служить только переводчиком. Когда шейх узнал, каким образом Билл сделал из своего пистолета смертоносное оружие, зарядив его песком, он выразил большое удовольствие моряку за такое добросовестное исполнение своего долга.

В награду за оказанную им услугу он обещал, что не только сам Билл, но и все остальные его товарищи будут отведены в Могадор и возвращены их друзьям.

 

Глава XVI. БЕРЕГОВЫЕ ГРАБИТЕЛИ

Еще два дня утомительного пути показались невольникам целым веком страданий: голод, жажда, утомление и удушающая жара довели их до такого состояния, что они сами начинали просить смерти. Но все это было забыто, когда, наконец, подошли к источнику. Моряки с первого же взгляда узнали место, где они попали в руки Голаха.

— Храни нас Бог! — проговорил Гарри Блаунт, — мы здесь уже были. Я боюсь, что мы не найдем здесь воды: мы оставили здесь ровно столько, чтобы наполнить два ведра, а так как дождя с тех пор не было, то источник должен высохнуть.

Отчаяние изобразилось на лицах его товарищей, но беспокойство их было непродолжительно, и они могли вволю утолить свою жажду, потому что воды нашли в изобилии: довольно сильная гроза прогремела несколько дней тому назад над этой маленькой долиной.

На следующее утро караван снова тронулся в путь.

Арабы не питали никакой злобы против молодого человека, помогавшего Голаху убивать их товарищей.

Теперь негр состоял в числе невольников и, насколько можно было судить по его внешности, вполне примирился со своей участью — он только сменил хозяина.

Еще целых восемь дней шел караван по направлению к северо-востоку.

Вечером на восьмой день караван подошел к ложу недавно высохшего потока. Хотя ручей и высох, но в нем еще оставались кое-где лужи стоячей воды. Около одной из этих луж и раскинули палатки.

К северу на холме росло несколько деревьев. Туда и отвели верблюдов. Листья, и даже тонкие стволы были тотчас же съедены голодными животными.

Палатки раскинули в сумерках и в эту минуту все увидели двух людей, шедших к лагерю. Они вели верблюда и несли меха из козьей кожи, без сомнения, с целью набрать воды. Они, по-видимому, были удивлены и раздосадованы, встретив около лужи чужестранцев.

Видя, что они не могут убежать незамеченными, вновь прибывшие смело пошли вперед и стали наполнять свои мехи.

Тем временем они сказали старому шейху, что составляют часть каравана, расположившегося невдалеке отсюда, что они идут на юг и завтра утром отправятся дальше.

После их ухода арабы стали совещаться.

— Они нам сказали ложь, — проговорил старый шейх. — Они не путешествуют, иначе они сделали бы привал здесь, около воды. Клянусь бородой пророка, они солгали!

Все были того же мнения и решили, что оба этих человека принадлежат к каравану, расположившемуся возле берега и занимавшемуся собиранием добычи с какого-нибудь разбитого корабля.

Это был случай, который не следовало упускать. Арабы решились получить свою долю из находки, выпавшей на долю их соседей.

Рано утром на следующий день караван уже шел к морскому берегу, отстоявшему очень недалеко. Дуар из семи палаток виднелся почти на самом берегу. Несколько человек вышли вперед встретить прибывших.

Произошел обмен обычными приветствиями и новоприбывшие стали осматриваться вокруг. Несколько куч деревянных обломков, разбросанных на берегу, доказывали, что арабы не ошибались, предполагая, что здесь недавно произошло кораблекрушение.

— Бог един и равно добр ко всем, — сказал старый шейх. — Он выбрасывает корабли неверных на наши берега и мы пришли требовать нашу долю от Его щедрот.

— Мы охотно готовы уступить вам все, что вы имеете право от нас требовать, — отвечал человек высокого роста, по-видимому, начальник. — Магомет — пророк Того, кто посылает нам добро и зло. Осмотрите берег и постарайтесь найти что-нибудь.

На основании такого любезного приглашения верблюды были развьючены и арабы разбили палатки.

После этого новоприбывшие немедленно принялись за поиски остатков от кораблекрушения.

Но, к их удивлению, вся добыча ограничивалась несколькими обломками мачт и досок, не имевших для арабов никакой цены.

Сиди-Ахмет — так звали начальника — сказал, что они работают уже целых четырнадцать дней, вытаскивая груз, а между тем работа их еще и наполовину не кончена, так как вытаскивать грузы из корабля очень трудно. Старый шейх спросил, в чем состоит этот груз, но не получил ответа.

Тут была какая-то тайна. Семнадцать человек работали четырнадцать дней над разгрузкой разбившегося корабля, а нигде не видно и следов собранного товара!

Новоприбывшие решили ждать и во что бы то ни стало узнать правду, а затем потребовать своей доли, если окажется, что найденный груз этого стоит.

Оказалось, что арабы таскают на берег огромные камни-песчаники в несколько пудов весом каждый.

Удивление, выразившееся на лицах Билла и его товарищей, укрепило грабителей в убеждении, что они открыли нечто очень ценное. Это открытие только еще больше увеличило рвение арабов и они работали на славу.

Крумен попытался было объяснить своему хозяину, что эти камни, которым все придают, по-видимому, такую ценность, не что иное, как простой балласт.

Слова крумена были встречены улыбкой недоверия. Остальные арабы также не верили этому.

Люди Сиди-Ахмета решили, что крумен или лжец, или безумец, и продолжали свою работу с тем же усердием.

Старый шейх, услышав, что крумен настаивает на своем; покачал головой.

— Не могут же люди быть такими безумцами, — рассуждал шейх, — чтобы предпринять длинное морское путешествие только для того, чтобы перевозить ничего не стоящие камни.

А так как на корабле нет ничего похожего на груз, то камни должны быть ценные.

Пока крумен старался объяснить шейху, зачем иногда нагружают корабли камнями, подошел один из грабителей и сказал, что один белый больной лежит в одной из палаток и желает поговорить с неверными невольниками, о прибытии которых он только что узнал.

Крумен сообщил эту новость морякам и они поспешно направились к больному в надежде увидеть, может быть, даже соотечественника, который, как и они, имел несчастье быть выброшенным на негостеприимный берег Сахары.

Войдя в указанную им палатку, моряки нашли там лежавшего на земле человека лет около сорока. Он страшно исхудал — кожа да кости — но вовсе не казался больным и во всяком другом месте кроме Африки он никогда бы не мог считаться белым.

— Вы — первые англичане, которых я вижу за целые тридцать лет, — сказал он им, — а я уверен, судя по вашим чертам, что вы именно из Англии. Вы — мои соотечественники. Я также был прежде белым, но и вы станете такими же черными, каким сделался я, если, как меня, вас будет сжигать африканское солнце в течение целых сорока трех лет.

— Как! — вскричал Теренс. — Неужели вы так долго невольником в Сахаре? В таком случае да хранит нас Господь! Какую же можем мы питать надежду хоть когда-нибудь вырваться на свободу?

Голос молодого ирландца звучал отчаянием.

— Вероятнее всего, что вы никогда не увидите вашей родины, милый мальчик, — продолжал больной. — Однако же, теперь у меня есть некоторая надежда вырваться из неволи, а также выручить и вас, если только вы сами не испортите всего дела. Все зависит от вас и ваших товарищей. Ради самого неба не говорите арабам, что они безумствуют, собирая, словно какое-нибудь сокровище, балласт с погибшего корабля. Если вы это сделаете — я погиб, потому что я уверил их, что эти камни имеют большую ценность. Сделал я это для того, чтобы заставить их отвезти камни в какое-нибудь такое место, откуда я мог бы бежать. Это единственный случай, представляющийся мне за все эти годы. Не лишайте же меня этой надежды, если только у вас есть хотя капля жалости к соотечественнику!

Невольник рассказал затем, как он странствовал по пустыне более сорока раз с пятьюдесятью различными хозяевами.

— Неужели вы действительно надеетесь, — спросил Гарри Блаунт, — что они повезут балласт так далеко, как вы советуете, не справившись о его действительной ценности?

— Да, я уверен, что они перевезут его в Могадор, и на этом-то я основываю свою надежду.

Пока мнимый больной говорил таким образом, Билл смотрел на него с необычайным интересом.

— Извините, если я перебью вас и скажу вам, что считаю вас гораздо моложе, чем вы думаете, дорогой товарищ, — сказал Билл, — и я никогда не поверю, что вы в самом деле уже сорок лет разгуливаете по пустыне; наверное, не так давно!

Оба разговаривавшие, посмотрев друг на друга некоторое время, кинулись затем с распростертыми объятиями.

— Билл!

— Джим!

Старые друзья нашли, наконец, друг друга.

Эта сцена не требовала объяснения. Оставив старых друзей, мичманы вернулись к крумену. Последнему, наконец, удалось доказать старому шейху, зачем именно нагружают таким камнем корабли. Но Сиди-Ахмет и его товарищи все еще не хотели этому верить.

Они передали другу Билла мнение, выраженное новоприбывшими относительно стоимости их добычи.

— Само собой разумеется, — отвечал на это Джим, — что они во что бы то ни стало будут уверять вас, что груз не имеет цены. Они очень были бы рады, если бы вы его оставили для того, чтобы им завладеть. Разве здравый смысл не доказывает, что это обманщики?

— Который из вас меня выдал? — спросил Джим у мичманов, когда они остались одни.

Ему объяснили, что так как крумен не был предупрежден, то ошибка его невольная.

— Я должен с ним поговорить, — сказал Джим. — Если только эти арабы откроют, что я их обманул, они в ту же минуту меня убьют и, кроме того, ваш хозяин, старый шейх, наверное лишится своей собственности.

Крумена и шейха привели к нему в палатку.

— Не разуверяйте моих хозяев, — сказал Джим старику, — и они будут так заняты, что отпустят вас уйти спокойно. Иначе, если они узнают правду, они отберут у вас все, что вы имеете. Вы уже достаточно наговорили им, чтобы возбудить подозрение. Они ежеминутно могут убедиться, что я их обманул. Жизни моей грозит большая опасность, если я останусь у них. Купите меня и уйдемте вместе как можно скорее.

— Вы больны, — сказал шейх, — и, если я вас куплю, вам нельзя будет идти.

— Позвольте мне сесть на верблюда, пока я буду на глазах у моих хозяев, — торопливо проговорил невольник, — а потом вы увидите, могу ли я ходить. Они очень дешево меня продадут, потому что считают меня больным, а я не болен.

Старый шейх казался расположенным сдаться на этот совет и приказал делать приготовления к отъезду.

Сиди-Ахмет охотно променял Джима на старую рубашку и палатку из верблюжьей шерсти.

Шейх и его товарищи, купив Джима, немедленно тронулись в путь, оставив Сиди-Ахмета со всей шайкой продолжать их бесцельную работу.

 

Глава XVII. АРАБСКАЯ ДЕРЕВНЯ

Караван направился по большой дороге, проложенной в плодородной стране, по обеим сторонам которой тянулись сотни акров, засеянных ячменем.

В этот вечер по какой-то неизвестной причине арабы не делали остановки на ночлег в обычное время. Белые невольники прошли уже через несколько деревень, но арабы не останавливались даже и там, чтобы возобновить сильно истощившиеся запасы воды и съестных продуктов.

Несмотря на жалобы бедных невольников на голод и жажду, в ответ они слышали только приказание идти скорее. Удары подгоняли непокорных и подбадривали изнемогавших от усталости.

К полуночи, когда последние силы стали уже покидать невольников, караван подошел к деревне, окруженной стенами. Арабы остановились, шейх прокричал что-то и ворота раскрылись перед путниками. Старый шейх объявил невольникам, что здесь они напьются досыта. К этому шейх прибавил, что в деревне караван простоит дня два или три.

В деревню они вошли ночью и поэтому, естественно, не могли рассмотреть, куда занесла их судьба. На другой день утром оказалось, что караван стоит в центре квадрата, застроенного двумя десятками домов, окруженных высокой стеной. Здесь же на площади и между домов бродили стада овец и баранов, а также довольно большое количество лошадей, верблюдов и ослов.

Джим объяснил своим спутникам, что арабы Сахары имеют постоянные жилища, где они живут большую часть года в таких же деревнях, окруженных стенами.

Стены строят на случай нечаянного нападения, и для того, чтобы использовать их как изгородь большого скотного двора.

Из этого объяснения белые невольники заключили, что арабы приехали домой, потому что навстречу прибывшим вышли женщины и дети. Теперь стало ясно, почему арабы так быстро подвигались вперед весь предыдущий день.

— Я боюсь, что мы попали в такие руки, из которых нам не скоро удастся освободиться, — сказал Джим. — Если бы эти арабы были купцами, они отвели бы нас на север для продажи. А теперь мне почему-то кажется, что это — фермеры, земледельцы, занимающиеся грабежом только по необходимости. В ожидании пока созреет ячмень, они совершили экспедицию по пустыне в надежде добыть нескольких невольников, которые помогли бы им во время уборки жатвы.

Джим в этом случае не ошибался. Когда он и его спутники спросили у старого шейха, когда он рассчитывал отвести своих невольников в Свеору, араб отвечал:

— Наш ячмень теперь поспел и мы не можем оставить его неубранным. Вы нам поможете во время жатвы и это даст нам возможность отвести вас поскорей в Свеору.

— Вы в самом деле хотите отвести ваших невольников в Могадор? — спросил крумен.

— Конечно, — отвечал шейх. — Разве мы не обещали им этого? Но мы не можем бросить так наши поля. Бисмиллях! Наш ячмень пропадет.

— Этого именно я и боялся, — сказал Джим, выслушав крумена. — Они не имеют никакого намерения вести нас в Могадор. Подобное обещание двадцать раз давали мне различные хозяева.

— Что же нам делать? — спросил Теренс.

— Вы спрашиваете, что делать? А ничего, — отвечал Джим. — Мы никоим образом не должны помогать им. Если мы окажемся им полезными, они не выпустят нас. Я давно был бы свободен, если бы не старался заслужить благосклонность моих хозяев, работая на них. Это была с моей стороны большая ошибка. Мы не должны ни в чем помогать им.

— Но они заставят нас работать силой, — заметил Колин.

— Нет, не заставят, если мы будем твердо стоять на своем. По-моему, уж гораздо лучше быть убитым сразу, чем подчиняться арабам. Если мы станем работать во время жатвы, они заставят нас делать потом что-нибудь другое и лучшие дни вашей жизни пройдут в рабстве, как прошла и моя жизнь. Каждый из нас должен сделаться невыносимым, должен все портить своему хозяину и тогда они нас непременно продадут какому-нибудь купцу из Могадора, который наживет хорошие денежки, получив за нас выкуп. Это, по-моему, единственный исход. Арабы не уверены, что получат деньги за нас в Могадоре и благодаря этому они, конечно, не рискнут на такое далекое путешествие. К тому же они разбойники и уже по одному этому никогда не осмелятся войти в город. Мы должны во что бы то ни стало заставить их продать нас какому-нибудь купцу.

Все белые невольники дали клятву следовать советам Джима, хотя были заранее уверены, что их ждут жестокие страдания за отказ подчиняться требованиям арабов.

Началась борьба. Невольники отказывались работать, арабы стали их морить голодом и жаждой. Так продолжалось два дня. Наконец, арабы, испугавшись, что все невольники перемрут и они останутся в убытке, принесли воду и похлебку. Все это время невольники были заперты в каком-то хлеву.

Действие пищи на этих голодных людей было почти чудесным. Они сразу ожили и стали благодарить Джима за мужество и настойчивость.

— Все идет как по маслу! — вскричал старый моряк. — Мы победили! Нам не придется работать в поле, нам будут давать пищу, откармливать нас и продадут, а может быть, и отведут в Могадор. Возблагодарим Бога, давшего нам силу выждать время!

Так прошло еще два дня, в течение которых белым невольникам давали хорошие порции похлебки, а за водой им было позволено делать несколько шагов до колодца.

На пятый день вечером белых невольников в хлеву посетили трое арабов, которых они еще не видели. Гости были очень хорошо одеты, прекрасно вооружены.

Джим немедленно вступил с ними в разговоры. Он узнал, что это были купцы, путешествовавшие с караваном и попросившие приюта в деревне на ночь.

— Вы и есть те люди, которых мы желали встретить, — выпалил Джим. — Мы хотели бы быть купленными купцами, которые отвели бы нас в Могадор, где наши друзья внесут за нас выкуп.

— Один раз я купил двух невольников, — сказал один из арабов, — и с большими издержками отвел их в Могадор. Они мне сказали, что их консул купит их, но уже слишком поздно я узнал, что в городе у них не было консула. Мне пришлось вести их обратно и я потерял деньги, потраченные на путешествие.

— Это были англичане? — спросил Джим.

— Нет, испанцы.

— Я так и думал. Англичане наверняка выкупили бы.

— Это еще неизвестно, — сказал купец. — Английский консул не всегда бывает в Могадоре и, кто знает, согласится ли он еще внести выкуп за своих соотечественников.

— Как бы там ни было, для нас не имеет никакого значения, — сказал Джим. — У одного из молодых людей, находящихся здесь, есть дядя, богатый купец, живущий в Могадоре, и он заплатит выкуп не только за него, но и за всех его друзей. Трое молодых людей — офицеры английского флота. Отцы их богаты, они все великие шейхи в своей стране, и они служили, чтобы сделаться капитанами, когда их судно потерпело кораблекрушение. Дядя одного из них выкупит нас всех.

— У кого из них богатый дядя? — спросил один из арабов.

Джим указал на Гарри Блаунта.

— Вот у этого, — проговорил он. — У его дяди много кораблей, которые приходят ежегодно в Свеору с богатым грузом.

— Но черный человек не англичанин? — спросил еще араб.

— Нет, но он говорит по-английски. Он плавал на английских судах и будет куплен вместе с нами.

Затем арабы оставили моряков и пообещали вернуться на другой день утром.

После их ухода Джим передал своим товарищам весь разговор с арабами. У каждого из них в душе промелькнул проблеск надежды.

Арабы сдержали слово и на другой день утром пришли. Все невольники встали и позволили себя подробно осмотреть.

Убедившись, что все невольники могут вынести путешествие, один из арабов сказал Джиму:

— Мы купим вас, если вы докажете нам, что не обманываете нас, и если вы примете наши условия. Скажите племяннику английского купца, что мы требуем за каждого из вас выкуп в полтораста испанских долларов.

Джим сообщил об этом Гарри, который немедленно согласился на требуемую сумму. При этом Джим сделал оговорку, что за крумена «дядя» едва согласится дать больше ста долларов.

Несколько минут арабы тихо говорили между собой и затем один из них сказал:

— Хорошо. Мы согласны на сто долларов за негра, а теперь приготовьтесь к отъезду. Завтра утром на рассвете мы отправимся в путь.

Затем арабы ушли от невольников. После их ухода глубокая радость овладела последними: надежда на освобождение снова улыбалась им.

Джим передал свой разговор с предполагаемыми новыми хозяевами.

— Я хорошо знаю характер арабов, — сказал он, — и нарочно не хотел принимать всех их условий, не поторговавшись немного. Иначе они подумали бы, что мы обманываем их. К тому же, в виду того, что крумен не английский подданный, для получения выкупа за него могут встретиться большие затруднения и поэтому следовало во всяком случае условиться о возможно меньшей цене.

Вечером им принесли добавочную порцию пищи. По ее изобилию они заключили, что она была приготовлена на счет их новых хозяев, что предвещало хорошее будущее.

Они легли спать и наверное в первый раз со времени кораблекрушения провели превосходную ночь.

 

Глава XVIII. НОВЫЕ МУЧЕНИЯ

На следующий день утром арабы привели трех ослов, на которых во время путешествия по очереди могли садиться белые невольники. В качестве племянника богатого купца Гарри Блаунт пользовался наибольшей благосклонностью своих новых хозяев: в его личное распоряжение дали особого верблюда.

Гарри всеми силами старался отклонить такое ничем не заслуженное преимущество. Арабы не обратили внимания на его возражения, а несколько слов Джима заставили его скоро умолкнуть.

— Они рассчитывают, что вместе с вами выкупит и нас ваш богатый родственник. Вы ни в коем случае не должны поэтому отказываться от верблюда, иначе это может возбудить в них известные подозрения и тогда пропало все наше дело.

Кроме того, разве вы забыли, что в случае неудачи на вас ляжет вся ответственность и вы должны будете жизнью заплатить за обман, если на наше несчастье в Могадоре никто не согласится внести за нас выкуп. Принимайте же смело теперь награду за тот риск, которым грозит вам это путешествие. Ведь они обещали отрубить вам голову, если то, что мы им наговорили, окажется обманом.

Гарри не пришлось больше уговаривать — он с удовольствием оседлал верблюда.

Сделав около двенадцати миль, арабские купцы подошли к водоему, вокруг которого они и решили расположиться лагерем на ночлег. Ночь прошла спокойно и рано утром маленький караван отправился в путь.

К вечеру подошли к колодцу, вокруг которого уже стоял лагерем пришедший еще раньше большой арабский караван. Хозяева моряков решили устроится рядом. Невольники быстро поставили палатки, а женщины принялись за приготовление пищи. Предоставленные самим себе моряки с любопытством наблюдали нравы и жизнь большого каравана. У одной из палаток они в первый раз увидели приготовление масла арабским способом. Козий мех, наполненный смешанным ослиным, верблюжьим, овечьим и козьим молоком, был подвешен при входе в палатку. Две женщины мерно раскачивали этот кожаный мешок. Раскачивали до тех пор, пока масло не сбивалось. Затем женщины вытаскивали его своими черными пальцами.

По словам Билла, арабы с гордостью говорят, что именно им первым принадлежит открытие способа делать масло.

— Заслуга, надо сказать правду, не из особенно важных, — заметил Колин. — Необходимость наливать молоко в козьи меха и раскачивание их во время переезда на спине верблюдов должны были сами по себе внушить им мысль о возможности получить масло именно таким способом.

На этой стоянке невольникам раздали несколько ячменных лепешек и немного масла. Оно показалось им восхитительным, несмотря на не совсем опрятный способ приготовления.

После еды три купца и несколько арабов из большого каравана уселись в кружок. Они закурили большую трубку и каждый, сильно затянувшись, передавал ее своему соседу. Пропустив трубку пару раз по кругу, арабы оживились.

Они стали громко говорить между собой, причем часто упоминать Свеору, то есть Могадор.

— Разговор, видимо, идет о нас, — заметил Джим. — Нужно узнать, о чем именно они толкуют. Боюсь, как бы не случилось чего.

— Да, узнать надо, — согласился Билл.

— Крумен, — обратился он к африканцу, — они не знают, что ты говоришь на их языке. Ложись поближе к ним и притворись спящим, и не пропускай ни одного слова.

Крумен согласно кивнул и, сделав вид, что ищет, где бы поудобнее улечься на ночь, подошел к арабам и растянулся вблизи кружка.

— Меня так часто обманывала надежда получить свободу, — сказал Джим, не отрывая глаз от крумена, — что я каждую минуту боюсь, что какое-нибудь непредвиденное обстоятельство расстроит все дело. Эти люди говорят о Могадоре и мне не нравятся их взгляды. Смотрите-ка! — он кивнул в сторону сидевших кружком арабов. — Что это они хотят делать? Мне кажется, что эти арабы делают предложение нашим хозяевам на наш счет. Да ниспошлет на них проклятье их пророк, если это так!

Разговор арабов затянулся до позднего вечера. Белые невольники с понятным нетерпением ожидали возвращения крумена.

Наконец он пришел и все окружили его.

— Я все понял, отлично понял, но, к сожалению, не узнал ничего хорошего, — сказал крумен.

— В чем дело? — спросил Джим.

— Двух из вас продадут завтра утром!

— А кого именно? — поинтересовался Гарри.

— Не знаю.

Затем крумен сообщил, что, как ему удалось выяснить, один из вновь прибывших арабов был богатый скотовод, и совсем недавно он вернулся из Свеоры. Этот скотовод уверял купцов, что они не получат ожидаемого большого выкупа за своих невольников в этом городе и даже не покроют издержек, которые они понесут во время такого далекого путешествия. Затем он еще прибавил, что никогда христианский консул или иностранный купец в Могадоре не согласится уплатить большого выкупа, а если и уплатит, то только за двоих или троих невольников, а отнюдь не за шестерых. Кроме того, консулы в этих случаях уплачивают только расходы по путешествию и платят одинаково как за знатного человека, так и за последнего бедняка.

После долгих переговоров купцы решились продать скотоводу двух своих невольников. Последний должен был выбрать, кого именно он желает купить завтра утром.

— Я так и чувствовал, что они что-то затевают, — сокрушался Джим, — но мы не должны соглашаться добровольно на разлуку, хотя бы за это нам грозила смерть или вечное рабство. Надо будет постараться, чтобы наши хозяева отвезли нас всех в Могадор, конечно, за это нам придется вытерпеть немало мучений, но будем тверды и тогда все перенесем. Помните, сила воли уже спасла нас однажды.

Все обещали повиноваться Джиму и спустя несколько минут заснули глубоким сном, растянувшись один возле другого.

На другой день во время завтрака к палатке подошел скотовод, о котором рассказывал крумен.

— Кто из них говорит по-арабски? — спросил он у купцов, кивнув на белых невольников.

Купцы указали на Джима, и араб немедленно выбрал его в число двух невольников, назначенных в продажу.

— Скажи им, чтобы они купили вместе с тобой и меня, — проговорил Билл. — Мы должны плыть вместе, хотя мне очень жаль расставаться с молодыми джентльменами.

— Мы сделаем все возможное, чтобы воспротивиться этому, — отвечал Джим, — только нам придется много выстрадать. Покажем себя настоящими мужчинами — это наше единственное спасение.

Затем скотовод, уже не спрашивая ничего у купцов, выбрал Теренса. Сделав выбор, он начал переговоры с купцами. Торг достиг своего высшего накала, когда с ними заговорил Джим.

Он стал их уверять, что он и его спутники решили лучше умереть, чем расстаться, что ни один из них не согласится ни на какую работу, пока они будут в неволе: все они хотят идти в Свеору.

Арабы только улыбались, слушая Джима, и продолжали толковать о цене.

Джим попробовал тогда сыграть на их жадности и сказал купцу, что дядя даст гораздо большую цену, чем скотовод.

Но все было напрасно: его и Теренса отвели в сторону.

Оставшимся четверым невольникам купцы приказали следовать за собой. Гарри Блаунт, Колин, Билл и крумен в ответ на это спокойно уселись на песке.

Арабы во второй раз повторили то же самое приказание, но на этот раз угрожающим тоном.

— Повинуйтесь, — крикнул Джим. — Мы скоро последуем за вами. Они не удержат нас здесь!

Колин и Билл сели на ослов, а Гарри вскарабкался на верблюда. Арабские купцы казались удовлетворенными поведением своих невольников.

Джим и Теренс, словно ничего не произошло, решили последовать их примеру. Но их новые хозяева были готовы к этому и по их приказу несколько арабов бросились на невольников и крепко их связали.

Гарри, Колин и Билл повернули поводья, соскочили с животных и снова уселись на землю, выражая своим видом твердое намерение остаться со своими спутниками.

Арабы понимали, что оставался только один выход из этого затруднительного положения: разлучить невольников силой — четверых, принадлежащих купцам, увезти с собой, а двух остальных оставить тем, кто согласился их купить.

И арабы решили действовать. Гарри схватили и силой посадили на спину верблюда, крепко привязав веревками ноги.

Точно так же поступили с Колином, Биллом и круменом. Их силой посадили на ослов и связали им ноги, пропустив веревки под брюхом животных.

Затем купцы за небольшую сумму заручились помощью нескольких арабов, чтобы они присматривали за невольниками в течение первых двух дней, пока доставят их до марокканской границы.

При отъезде один из купцов сказал Джиму:

— Передай племяннику богатого английского купца, что мы отправляемся в Свеору в уверенности, что он нам говорил правду, и поэтому мы теперь уводим его туда силой, а если только он каким-нибудь образом обманул нас, ему за это придется поплатиться жизнью.

— Он не обманул вас, — сказал Джим. — Отведите его и вы непременно получите богатый выкуп.

— Так почему же не идут они добровольно?

— Потому что не хотят расставаться с нами.

— Неблагодарные собаки! — крикнул купец. — Они должны благодарить судьбу, которая так счастливо свела их с нами. Может быть, они считают нас жалкими рабами и хотят заставить нас подчиняться их воле?

Джим ничего не ответил купцу. И скоро купцы вывели на дорогу свой караван, и минуту спустя Гарри Блаунт, Колин и Билл расстались со своими товарищами, не имея надежды когда-нибудь увидеть их снова.

 

Глава XIX. ХАДЖИ

Целый час Гарри, Колин и Билл ехали привязанные.

Этот способ передвижения оказался таким неприятным, что они были вынуждены попросить крумена сказать арабам, что они беспрекословно последуют за ними, если их развяжут. До этого времени африканец никогда не говорил с арабами.

Узнав, что крумен говорит по-арабски и до сих пор скрывал это, арабы страшно разозлились и жестоко избили его, наградив предварительно целым градом ругательств. Затем они развязали невольников и пустили их во главе каравана. Двое людей, нанятые для присмотра за невольниками, следовали за ними по пятам.

Поздно ночью путешественники подошли к высокой стене, окружавшей небольшой городок.

Пропустив вперед невольников, арабские купцы вошли последними и, сделав нужные распоряжения о помещении невольников на ночь и приказав дать им поесть, сами отправились к шейху, который передал приглашение отдохнуть после утомительного перехода.

Невольникам подан был ужин, состоявший из одних только ячменных лепешек и молока. Затем их отвели в большой хлев, где они провели остаток ночи, все время сражаясь с насекомыми.

Никогда еще ни одному из них не приходилось проводить ночь в помещении, где была бы такая масса насекомых, обладавших, к тому же, самым ненасытным аппетитом.

Кончилось, однако, это тем, что они все-таки заснули, устав телом и душой, и на другой день проснулись уже тогда, когда им принесли завтрак.

Солнце в это время уже высоко стояло на небе. Невольники недоумевали, почему до сих пор не делалось никаких приготовлений к отъезду. Им начинало казаться, что их ожидает какая-нибудь новая неудача. Часы шли за часами, а арабы и не думали показываться.

Волнуясь, они обсуждали, что могло бы это значить. Ничем не объяснимая медлительность была тем более странна, что купцы обещали им как можно скорее отвести их в Могадор. Эта новая отсрочка сулила впереди новые препятствия, и они начинали бояться, что их заветным мечтам грозит какая-то страшная опасность.

Только уже к вечеру арабы дали им возможность разрешить загадку.

Они сказали крумену, что Гарри обманул их. Шейх, гостеприимством которого они пользовались, отлично знал Свеору и всех живущих в ней иностранцев и клятвенно уверял, что у Гарри там не было и не могло быть никакого дяди.

— Мы вас не убьем, — сказал один из арабов Гарри, — потому что решили не делать ради этого такого далекого путешествия. И, кроме того, мы не хотим сами себе причинять убыток. Вместо этого мы отведем вас опять в пустыню и там продадим кому придется.

Затем купцы сообщили, что узнали о ситуации с невольниками, приведенными из пустыни в Марокко. Оказавшись в Марокко невольники могли отдать себя под покровительство местного правительства, что нередко и случалось. Тогда их отпускали на волю, не заплатив выкупа, и арабы, которые брали на себя труд приводить невольников, должны были возвращаться назад, не получив даже благодарности за свои труды.

Один из купцов по имени Бо-Музем по-видимому больше остальных своих товарищей был расположен благосклонно выслушать объяснения Гарри. Но ему помешали другие арабы. Благодаря этому все уверения молодого англичанина о богатстве своих родственников, о своей ценности и ценности своих товарищей как флотских офицеров не имели никакого успеха.

Наконец арабы удалились, оставив Гарри и Колина в глубоком отчаянии. Билл и крумен тоже потеряли всякую надежду на успех и теперь сидели убитые горем. Перспектива вернуться в пустыню отняла у них способность мыслить и чувствовать. Старый моряк, всегда энергично выражавший свои чувства, точно лишился дара слова и не произносил обычных для него в такие минуты проклятий.

Вечером на другой день после прибытия каравана в деревню двое путешественников довольно поздно постучались в ворота, прося гостеприимства на ночь. И как только один из них произнес свое имя, его тотчас приняли с большим почетом.

Купцы далеко за полночь просидели вместе с новоприбывшими в палатке местного шейха. Но это, впрочем, им не помешало подняться на другой день на рассвете, чтобы заняться приготовлениями к отъезду.

Всем невольникам дали позавтракать, приказав торопиться, чтобы помочь навьючить верблюдов.

Мичманы теперь окончательно узнали, что возвращаются в Сахару, где будут проданы первому встречному.

— Как же нам теперь быть? — спросил Колин у своих спутников. — Что, по-вашему лучше: смерть или рабство?

Никто не отвечал. Глубокое отчаяние овладело всеми.

Купцам пришлось самим делать все приготовления к отъезду и вьючить верблюдов. В ту минуту, когда они хотели употребить жестокие меры, чтобы заставить невольников подняться идти с караваном, им пришли сказать, что Эль-Хаджи хочет говорить с христианами.

Через несколько минут к мичманам подошел один из прибывших накануне странников.

Это был древний старец, почтенного вида, с длинной седой бородой, ниспадавшей на грудь. Он только что совершил путешествие в Мекку на поклонение святыне магометан и с титулом «хаджи» приобрел право на уважение и гостеприимство каждого истинного мусульманина.

При посредничестве крумена, исполнявшего обязанности переводчика, Эль-Хаджи задал несколько вопросов невольникам и, казалось, был очень тронут их ответами.

Он узнал от них название корабля, потерпевшего крушение, сколько времени они находились в неволе и какие им пришлось перенести с тех пор страдания.

Гарри сказал ему, что у него и у Колина есть отец и мать, братья и сестры, которые наверное оплакивают их как мертвых, что он и его спутники уверены, что их выкупят, если бы только их отвели в Могадор. Затем он прибавил, что хотя теперешние их хозяева дали им слово отвести их в Могадор, но отказываются исполнить свое обещание из боязни не получить вознаграждение за свои труды.

— Я сделаю все, что только могу, чтобы помочь вам, — отвечал Эль-Хаджи, когда крумен передал ему слова Гарри. — Я обязан это сделать, чтобы уплатить долг благодарности одному из ваших соотечественников. И я заплачу этот долг, если только это в моей власти. Я заболел в Каире и умирал от голода. Один английский морской офицер подал мне золотую монету. Эти деньги спасли мне жизнь, и я мог продолжать свое путешествие и снова увидеть родственников и друзей. Мы все — дети единого Бога, и наш долг — помогать друг другу. Я поговорю с вашими хозяевами.

Затем старый пилигрим обернулся к стоявшим невдалеке арабам.

Крумен переводил своим товарищам слова старца.

— Друзья мои, сказал он им, — вы дали обещание этим невольникам-христианам отвести их в Свеору, где друзья могли бы их выкупить. Разве вы не боитесь Бога, что отказываетесь исполнить свое обещание?

— Мы думаем, что они нас обманули, — ответил один из купцов. — Мы боимся вести их в Марокко, где они могут уйти от нас без выкупа. Мы — люди бедные и уже много потратили на этих невольников. Потеря их нас разорит окончательно.

— Вам нечего бояться ничего подобного, — отвечал старый Хаджи, — они принадлежат к нации, которая не оставляет в рабстве своих соотечественников. Ни один английский купец не откажется выкупить их. А если бы и нашелся такой человек, он бы потом не осмелился вернуться в свою страну. В ваших же интересах, по-моему, отвести их в Свеору.

— А что если по прибытии туда они пожалуются на нас губернатору? Тогда нас сейчас же вышлют из города и не дадут ничего. Это часто случалось. Здешний шейх знает купца, с которым поступили таким же образом. Он потерял все, а губернатор взял выкуп и положил его в свой карман.

Эль-Хаджи не знал, что и ответить на это, но, подумав, сумел найти выход из затруднительного положения.

— Не отводите их в Марокко, — сказал он, — пока вам не уплатят выкупа. Двое из вас могут остаться здесь с ними, а третий отправиться в Свеору с письмом от этого молодого человека к его друзьям. Вы ведь до сих пор еще не имеете никакого доказательства, что он хочет вас обмануть, и поэтому вы ничем не можете объяснить причину, почему отказываетесь исполнить свое обещание. Отвезите письмо в Свеору. Если вы не получите денег, тогда будете иметь право не вести туда невольников и можете делать с ними, что захотите. Так вы будете правы и никому не удастся вас обмануть.

Бо-Музем, самый молодой из купцов, первый одобрил предложение пилигрима и стал энергично поддерживать его.

— Нужен только один день, — сказал он, — чтобы достигнуть Агадэца, пограничного города государства Марокко, а оттуда до Свеоры не больше трех дней езды.

Двое остальных купцов совещались несколько минут и затем объявили, что готовы последовать совету мудрого Эль-Хаджи. Бо-Музем отвезет в Свеору письмо от Гарри к его дяде.

— Скажите молодому человеку, — сказал один из купцов переводчику, — скажите ему от меня, что если там не заплатят выкупа, то он непременно умрет по возвращении Бо-Музема.

Крумен перевел эти слова, но Гарри, не задумываясь, принял условие.

Вскоре Гарри принесли кусок грязной бумаги, заржавленное перо и немного чернил.

В то время, как он писал, Бо-Музем приготовлялся к отъезду.

Зная, что единственная надежда на спасение состояла в сообщении их положения какому-нибудь соотечественнику, живущему в Могадоре, Гарри взял перо и написал следующие строки:

«Сэр!

Гарри Блаунт.»

Два мичмана с английского военного корабля, потерпевшего крушение несколько недель тому назад у мыса Бланко, и два матроса в настоящее время находятся в неволе в небольшой деревушке на расстоянии одного дня пути от Агадэца. Податель этой записки — один из наших хозяев. Цель его путешествия в Могадор — узнать, будет ли заплачен за нас выкуп. Если он не найдет лица, которое согласилось бы заплатить за нас выкуп, пишущий вам это письмо будет убит по возвращении посланного. Если вы не можете или не хотите заплатить суммы, назначенной за наше освобождение (сто пятьдесят долларов за каждого из нас), то будьте добры указать подателю письма кого-нибудь из европейцев, который согласится дать эту сумму.

Другой мичман и матрос находятся также в рабстве на расстоянии двух дней пути к югу от этой деревушки.

Может быть, податель этого письма Бо-Музем выкупит также и их, если он будет уверен, что получит выкуп и за них.

Молодой англичанин адресовал это письмо: «Английскому купцу в Могадоре».

Бо-Музем быстро собрался. Перед отъездом он велел передать Гарри, что если его путешествие в Свеору будет неудачно, то только смерть молодого собаки-христианина в состоянии будет вознаградить его за это.

Затем он сел на верблюда и, обещая вернуться не позже, как через неделю, уехал.

 

Глава XX. ПУТЕШЕСТВИЕ БО-МУЗЕМА

Бо-Музем, несмотря на свою профессию полу-купца полу-разбойника, был человек относительно честный и теперь, хотя и ехал в Могадор, но в душе почти вовсе не верил в трогательную историю про богатого родственника, рассказанную молодым англичанином. Сам он вполне разделял мнение, высказанное шейхом. Но после разговора с престарелым Эль-Хаджи он считал необходимым совершить это путешествие, чтобы сдержать данное обещание. Они дали слово белым собакам-христианам и прежде, чем отказаться вести их в Могадор, они должны убедиться, что за них действительно не дадут никакого выкупа.

Он спешил, как только мог и, перебравшись через Атласские горы, вечером на третий день подъехал уже к небольшому городку, также окруженному стенами, всего в трех часах пути от знаменитого морского порта Могадора.

На ночь он решил остановиться в этом городке, чтобы на рассвете снова пуститься в путь. Зайдя в город, Бо-Музем прежде всего наткнулся на своего знакомого. Это был тот самый скотовод, которому он несколько дней тому назад продал Теренса и Джима.

— А! Друг мой, ты разорил меня, — сказал скотовод, подойдя к Бо-Музему. — Я лишился этих двух бездельников-христиан, которых ты продал мне. Я теперь несчастный человек!

Бо-Музем просил его объясниться.

— После твоего отъезда, — начал скотовод, — я пытался заставить их немного поработать, этих неверных собак, но они и слышать не хотели о работе, говоря, что готовы лучше умереть, чем согласиться приняться за работу. Я — бедный человек и не мог кормить их, если они не будут работать. Не мог я также, к несчастью, доставить себе удовольствие убить их, хотя, признаюсь тебе, мне этого очень хотелось. На другой день после твоего отъезда я получил известие из Свеоры, куда меня немедленно просили приехать по важным делам. Рассчитывая найти в этом городе какого-нибудь сумасшедшего христианина, который согласился бы что-нибудь сделать для своих соотечественников, я взял и их с собой. Они уверяли меня, что если я отведу их к английскому консулу, он даст за них большой выкуп. Мы пришли в Могадор и отправились в дом консула. Тогда собаки-христиане объявили мне, что они свободны, и с презрением отвечали на мое приказание идти за мной из города. За все мои труды и расходы я не получил ни одной монеты. Губернатор Свеоры и император Марокко состоят в дружественных отношениях с правительством неверных и точно так же относятся с презрением к бедным арабам пустыни. Для нас нет справедливости в Могадоре. Если вы поведете своих невольников в город, можете быть уверены, что они улизнут от вас.

— Я ни за что не поведу их туда, — отвечал Бо-Музем, — пока не буду уверен, что за них заплатят выкуп.

— Вы никогда не получите его в Свеоре. Их консул не даст ни одного доллара, а вместо того постарается освободить их так же, как и моих невольников.

— Но у меня есть письмо одного из невольников к его дяде, богатому купцу, живущему в Свеоре, который и даст деньги.

— Собака обманул вас. Здесь нет у него дяди. Если ты хочешь, я могу это тебе доказать. Как раз в этом городе есть еврей из Могадора, который знает всех неверных купцов в городе и, кроме того, он понимает их язык. Покажи ему это письмо.

Бо-Музем, горя нетерпением узнать истину, с благодарностью принял это предложение и в сопровождении скотовода направился к дому, где жил еврей. Разбудив его, Бо-Музем попросил перевести письмо.

Еврей взял письмо Гарри и на вопрос араба, желавшего знать, кому оно было адресовано, ответил:

— Английскому купцу в Могадоре.

— Бисмиллях! — вскричал Бо-Музем и вырвал письмо из рук еврея. — Все английские купцы не могут быть дядями собаки-христианина, написавшего это письмо!

— Довольно, — сказал Бо-Музем, — я не пойду дальше, я сейчас же возвращусь назад. Собака, насмеявшаяся над нами, будет предана смерти, а его двух товарищей мы продадим первому встречному за что попало.

На другой день рано утром Бо-Музем выехал из города и направился к деревне, где его возвращения ожидали с нетерпением. Скотовод отправился также вместе с ним, объяснив, что по делам ему нужно было ехать в ту же сторону.

— Я хочу, — сказал последний, когда они уже выехали из города на дорогу, — купить первых попавшихся невольников.

— Бисмиллях! Зачем же это? — удивленно спросил Бо-Музем. — Ты же сам говорил мне, что совсем разорился, лишившись денег, заплаченных за твоих двух невольников?

— Да, — отвечал скотовод, — и именно поэтому-то я и хочу купить неверных, чтобы иметь возможность выместить на них свою неудачу. Невольники, которых я теперь куплю, умрут от работы и с голода. О! Я им покажу!

— Ну, в таком случае и я не прочь помочь тебе, — отвечал Бо-Музем. — У нас ведь еще останется двое товарищей молодого собаки-христианина, которого я поклялся бородой пророка убить. За исключением его, мы с удовольствием продадим тебе остальных.

Скотовод предложил десять долларов за каждого невольника и верблюда. Цена устроила Бо-Музема и они ударили по рукам.

Бо-Музем и не предполагал, что дал себя обмануть. История бегства обоих невольников, Теренса и Джима, была целиком вымышлена.

 

Глава XXI. РАИС-МУРАД

Прошло шесть дней, в течение которых с белыми обходились сравнительно недурно. По крайней мере, они не страдали от голода и жажды.

Под конец этого времени их хозяева посетили их в сопровождении какого-то мавра.

Мавр приказал им встать и поочередно внимательно осмотрел их, как купец, не желающий покупать товар за глаза.

На мавре был надет богатый кафтан, весь вышитый на груди и на рукавах и завязанный вокруг талии роскошным поясом. Широкие сафьяновые сапоги и красный шелковый тюрбан дополняли его костюм.

Судя по тому, с каким почтением относились к нему купцы, мавр, должно быть, являлся знатной особой. Вместе с ним прибыла многочисленная свита на великолепных арабских скакунах.

Осмотрев невольников, мавр ушел, а немного спустя арабы вернулись и объявили, что те перешли в собственность этого знатного чужестранца.

Надежда на освобождение, которую питали в продолжение нескольких дней несчастные молодые люди, разлетелась как дым при этом известии.

— Пойдем к нашим хозяевам, арабским купцам, — вскричал Гарри, — скажем им, чтобы они не продавали нас! Идите все! За мной!

Молодой англичанин опрометью выскочил из хлева в сопровождении своих товарищей. Все они направились к жилищу шейха.

— Зачем вы продали нас? — начали они говорить, когда отыскали купцов. — Разве вы забыли свои обещания? Зачем же в таком случае один из ваших отправился получать за нас выкуп?

Крумен еле успевал переводить вопросы своих друзей.

— Что же из этого? — отвечали арабы. — Если даже Бо-Музем и найдет в Могадоре человека, который согласился бы внести за вас выкуп, какую цену должен он будет получить с этого человека?

— Сто долларов за меня, — отвечал крумен, — и по сто пятьдесят долларов за каждого из моих товарищей.

— Верно. Значит для того, чтобы получить эти деньги, мы должны отвести вас в Свеору и еще тратиться дорогой?

— Да, — согласился крумен.

— Ну так вот, а Раис-Мурад заплатил за каждого из вас по сто пятьдесят долларов. Уж не считаете ли вы нас круглыми дураками, чтобы за ту же цену вести вас в Могадор? А там еще может случиться, что мы и ничего не получим. Но теперь поздно: мы покончили дело с Раис-Мурадом. Отныне вы принадлежите ему.

Получив такой ответ, мичманы увидели, что их судьба бесповоротно изменилась и теперь они стали собственностью мавра. Они попросили крумена попытаться разузнать, куда собирается вести их новый хозяин.

Но как раз в эту минуту им было приказано возвратиться в хлев и поскорей оканчивать свой обед. Билл объявил, что у него пропал аппетит и он не в силах проглотить и куска.

— Не горюй, старина Билл, — сказал Гарри, — надежда еще не вся потеряна!

— А по-моему, теперь все пропало! — заметил Колин.

— Если мы постоянно будем менять хозяев, то, в конце концов, попадем на такого человека, который поведет нас в Могадор.

— Так вот в чем твоя надежда на избавление из плена! — проговорил Колин разочарованным тоном.

— Вспомните бедного Джима, — вмешался в разговор старый моряк, — он переменил по крайней мере целый десяток хозяев и все же до сих пор он еще не вырвался на свободу, да, по всей вероятности, никогда и не вырвется.

— Что же будем повиноваться нашему новому хозяину? — спросил Колин.

— Да, — отвечал Гарри, — моя спина еще не зажила от побоев. Прежде, чем подвергаться новым побоям, надо удостовериться, принесет ли это упорство какую-нибудь пользу.

Раис-Мурад, желая поскорее окончить путешествие, купил четырех лошадей для невольников. Пока седлали лошадей, невольники старались разузнать, куда мавр собирается ехать, но вместо ответа на этот вопрос они услышали следующее:

— Это знает один Бог. Ему угодно, чтобы люди слепо повиновались Ему. Как же мы можем сказать вам вперед, куда мы придем?

В этот момент, когда мавр и его отряд собирались уезжать, Бо-Музем в сопровождении скотовода въезжал в ворота деревушки.

 

Глава XXII. ВОЗВРАЩЕНИЕ БО-МУЗЕМА

Завидя Бо-Музема, белые невольники бросились к нему навстречу.

— Спроси его, — вскричал Гарри, обращаясь к крумену, — дадут ли за нас выкуп, будем ли мы, наконец, свободны!

— Сюда! Сюда! — выпалил Билл, схватив африканца за руку и указывая на скотовода. — Узнай у этого человека, где Джим и мистер Теренс.

Крумену не удалось исполнить просьбы ни того, ни другого, потому что, завидя мичманов, Бо-Музем в ту же минуту дал волю своему гневу.

— Собаки! Обманщики! — завопил он. — Пусть соберутся женщины и дети и пусть все будут свидетелями, как я отомщу собаке-христианину, который осмелился обмануть Бо-Музема!

Но в этот момент в разговор вмешались двое остальных арабов, которые попытались объяснить Бо-Музему, что белые невольники не принадлежат уже им больше.

Если бы Гарри Блаунт не попал в число невольников, проданных мавру, Бо-Музем ничего бы не имел против этой выгодной сделки, но, видя, что намеченная им жертва ускользает, он пришел в бешенство. С проклятиями объявил он, что товарищи его не имели права продавать невольников во время его отсутствия, потому что эти собаки одинаково принадлежат как ему, так и другим.

В это время подъехал Мурад, который тоже вмешался в разговор, отдав предварительно приказание своим слугам окружить белых и немедленно отправляться в путь.

Приказ мавра был выполнен, и караван выехал из деревни, не обращая внимания на раздраженного Бо-Музема. Только один человек симпатизировал Бо-Музему: это был хитрый скотовод, который дорогой договорился относительно продажи невольников.

Как лицо заинтересованное, он вмешался в спор и, подойдя к мавру, сказал, что невольники были куплены им еще вчера. Он принялся горько жаловаться, что раз уже потерпел убыток и теперь его опять обманывают, и грозил привести, если понадобится, хоть двести человек, чтобы отстоять свои права.

Но Мурад не обращал никакого внимания на его требования. Он развернул своего скакуна и догнал свой отряд. Подъехав, он приказал отряду ехать по дороге в Агадэц.

Повернувшись, он увидел скотовода, галопом направлявшегося в противоположную сторону.

— Мне хотелось узнать от этого человека, что сталось с Джимом и Теренсом, — сказал Колин, кивнув на удалявшуюся фигуру скотовода, — но теперь слишком поздно.

— Да, слишком поздно, — повторил за ним Гарри. — Какое несчастье, что он не купил также и нас — мы бы, по крайней мере, были все вместе.

— А я об этом ни капельки не горюю, — вмешался Колин. — Несколько минут тому назад мы были в отчаянии, что нас уступили мавру, а теперь он спас жизнь Гарри.

— Билл, о чем ты мечтаешь, старина? — спросил молодой шотландец у моряка.

— Ни о чем. Я не хочу и не буду ни мечтать, ни думать.

— Мы идем по дороге в Свеору, — сказал крумен, подъехав в это время к белым.

— Неужели это правда? — вскричал Гарри. — Значит, несмотря ни на что, мы все-таки идем в Могадор?

— Э! Теперь и это меня не радует! — грустным тоном проговорил Колин. — Разве не при вас говорил Бо-Музем, что не нашел там охотника внести за нас выкуп?

— Он не был в Могадоре, — вмешался крумен. — Он не мог в такой короткий срок съездить туда и обратно.

— Я думаю, что африканец прав, — заметил Гарри. — Я хорошо помню, как говорили арабы, что для того, чтобы добраться только туда, нужно ехать четыре дня, а он успел даже вернуться назад всего на шестой день.

Дальнейшему разговору невольников помешали мавры, которые приказали им подгонять лошадей.

Сумерки быстро спустились, и накатила темная южная ночь. Они проехали достаточно долго в полной темноте, когда Билл вдруг заявил, что не в состоянии управлять сухопутной шлюпкой. Он, по его словам, и так с большим трудом сидел на лошади. Неожиданно для всех он слез с лошади и отказался ехать дальше, объявив, что он не желает сломать себе шею, что непременно случится, если он сядет на «шлюпку» в такой кромешной тьме. Об этом доложили Раис-Мураду, который сперва страшно рассердился, но потом скоро успокоился, узнав, что один из невольников говорит по-арабски.

— Ты и твои товарищи желаете получить свободу? — спросил он, подъехав к крумену.

— В этом заключается вся наша надежда, — ответил тот.

— Ну так скажи этому человеку, что свобода не здесь, а со мной. Пусть он немедленно следует за мной.

Крумен перевел эти слова Биллу.

— Я не хочу слышать больше о свободе, — возразил последний. — Я слишком много наслышался подобных обещаний и отлично знаю им цену.

Ни просьбы, ни угрозы не могли заставить моряка двинуться вперед.

Тогда Раис-Мурад отдал приказание остановиться, сказав, что остаток ночи они проведут на этом месте.

При первых проблесках наступающего дня отряд снова тронулся в путь. Взошло солнце, и с вершины высокого холма, на который поднялся отряд, на расстоянии не более четырех миль все увидели белые стены города Санта-Круца, или Агадэца, как называют его арабы.

Кавалькада приближалась к плодородной равнине. Там и сям виднелись небольшие поселения, окруженные виноградниками и рощами финиковых пальм. Путники остановились около одного из таких поселений.

Белые невольники, выбрав тенистое местечко под густой купой пальм, опустились на землю и почти в ту же минуту заснули.

Через три часа их разбудили и подали завтрак, состоявший из ячменных лепешек и меда.

К концу завтрака Раис-Мурад вступил в разговор с круменом.

— Что говорит мавр? — спросил Гарри у крумена.

— Он говорит, что отведет нас в Свеору к английскому консулу, если мы обещаем хорошо вести себя.

— Скажи ему, что мы согласны, и скажи еще, что ему заплатят хороший выкуп.

Мавр кивнул и заявил, что желал бы иметь от пленников письменное обязательство, что ему заплатят известную сумму. Он требовал по двести долларов за каждого и, достав письменный прибор, сам написал на арабском языке расписку от имени белых невольников. Затем он приказал крумену слово в слово перевести содержание расписки товарищам. Последний повиновался и прочел следующее:

«Английскому консулу

Мы — четыре невольника-христианина. Раис-Мурад купил нас у арабов. Мы обязуемся уплатить ему по двести долларов за каждого из нас, то есть, восемьсот долларов за нас четверых, если он отведет нас в Свеору.

Будьте добры заплатить немедленно.»

Гарри и Колин подписали без размышлений. Билл взял бумагу и торжественно приготовился начертать свое имя. Его рука несколько минут раскачивалась из стороны в строну и, когда ему удалось изобразить несколько иероглифов, которые, по его мнению, означали «Вилльям Мак-Нил», он протянул расписку Гарри. Последний написал на другой стороне по-английски принятое всеми ими обязательство.

Спустя два часа все снова были уже на лошадях и рысью ехали по дороге в Санта-Круц.

Отъехав немного, они обернулись и увидели отряд человек в тридцать всадников, которые неслись за ними крупным галопом.

Раис-Мурад вспомнил об угрозе скотовода и приказал своим людям ехать быстрее.

Но плохие лошади, на которых сидели невольники, не могли взбираться галопом по склону горы.

Отряд арабов с каждой минутой все ближе и ближе приближался к ним. Между двумя отрядами было уже не более полумили.

Мавр, как мог, торопил своих спутников. До стен города оставалось еще около мили.

В тот момент, когда Раис-Мурад и его люди приближались к цели своего путешествия, головы лошадей их врагов показались на вершине холма позади них. Пять минут спустя белые невольники слезали с лошадей и благодарили Бога за избавление их от опасности.

Бо-Музем, скотовод и их друзья прибыли на четверть часа позднее и рысью проскакали мимо часовых. Казалось, они хотели разорвать Гарри, который особенно возбуждал в них злобу.

Но Раис-Мурад подозвал стражу и объявил Бо-Музему, что он не имеет права нападать на него в стенах города. Кроме того, он должен дать слово вести себя тихо. Арабы поняли, что они находятся в марокканском городе, и принуждены были уступить. Оба отряда были размещены в различных кварталах.

 

Глава XXIII. «ПРЫЖОК ИУДЕЯ»

На другой день утром Раис-Мурада и его невольников потребовали к губернатору города. Мавр беспрекословно повиновался этому приказанию и вслед за солдатом отправился в дом губернатора.

Бо-Музем и скотовод были уже там. Через несколько минут в зал вошел губернатор. Это был пожилой человек с очень симпатичной наружностью. Гарри и Колин безбоязненно ожидали теперь приговора, как бы заранее уверенные, что он будет и справедливым, и благоприятным для них.

Бо-Музем заговорил первый. Он объяснил, что в компании с двумя другими купцами купил стоящих здесь невольников и совсем не согласен на продажу всех их мавру, потому что вовсе не желает продавать одного из невольников, которого он считает своей собственностью. Что же касается двух остальных невольников, то они принадлежат Магомету, его другу-скотоводу, которому он их продал во время своей поездки в Свеору, которую он совершал с согласия своих товарищей.

Заявив свои требования, Бо-Музем умолк, и заговорил Магомет. Он сказал, что купил троих христианских невольников у своего друга Бо-Музема, заплатив ему по двести долларов и по четыре верблюда за каждого.

Невольники эти силой уведены Раис-Мурадом, но он считает их своей собственностью.

Губернатор спросил мавра, на каком основании он удерживает у себя чужую собственность.

Раис-Мурад ответил, что двое арабских купцов продали ему невольников, за которых он уплатил наличными деньгами по сто пятьдесят долларов за каждого.

Губернатор молча сидел несколько минут, а затем повернулся к Бо-Музему.

— Твои товарищи, — спросил он его, — предлагали ли тебе разделить деньги, полученные за невольников?

— Да, — отвечал купец, — но я не взял их.

— Ты и твои товарищи получили ли от человека, который заявляет права на троих невольников, двенадцать верблюдов и тридцать долларов?

После некоторого размышления Бо-Музем отвечал отрицательно.

— Невольники принадлежат Раис-Мураду, — объявил губернатор, — идите!

Все отправились к выходу. Магомет и Бо-Музем, выходя из дома губернатора, нарочито громко жаловались, что в Марокко нечего искать справедливости для бедных арабов.

Мавр отдал приказание собираться в дорогу и неожиданно для всех предложил Бо-Музему проводить его за городские ворота. Последний согласился, но с тем условием, что возьмет Магомета с собой.

Странная улыбка появилась на губах Раис-Мурада, когда он согласился на это предложение.

— Милый друг, — сказал он покровительственным тоном Бо-Музему, когда они выехали за городские ворота, — тебя обманули. Если бы вы отвели, как обещали, этих невольников в Свеору, вы не только бы с излишком вернули свои расходы, но у вас остался бы еще и хороший барыш. К счастью, я встретил твоих товарищей и, благодаря им, я обделал выгодное дельце. Тот, кого ты называешь своим другом, а именно Магомет, купил у вас двух других христиан и продал их английскому консулу, с которого получил за них двести пиастров. Для этой же цели он хотел купить, и этих невольников. Он обманул тебя. Нет Бога, кроме Бога, и Магомет Его пророк, а Бо-Музем — простофиля.

Бо-Музем тотчас же сообразил всю справедливость этих слов. Он понял вероломство скотовода и, недолго думая, бросился на него. Скотовод, наблюдавший за разговором мавра и Бо-Музема, ожидал нападения. Он понял, что его хитрость раскрыта. Он спрыгнул на землю и выхватил саблю.

Белые невольники равнодушно смотрели на схватку, не сочувствуя ни одному, ни другому.

В борьбе мусульманин больше полагается на справедливость своего дела, чем на свою силу и ловкость, и когда он чувствует себя виноватым, то теряет значительную долю мужества.

В виду доказанной измены Бо-Музем сражался смело и почти был уверен в победе: он дрался, не сомневаясь в исходе борьбы.

Совсем иначе сражался скотовод, обуреваемый противоположным чувством: он отступал с каждой минутой. Наконец он упал мертвым к ногам своего противника.

— Честное слово, одним мошенником меньше! — сказал Билл. — Как жаль, что он не привел с собой сюда Джима и Теренса! Что он с ними сделал?

— Спроси у мавра, — отвечал Гарри, — он должен это знать и, может быть, купит и их.

Крумен по просьбе Гарри подошел было спросить об этом мавра, но Раис-Мурад решительным тоном приказал невольникам занять свои места для отправления в путь.

Дав совет Бо-Музему остерегаться отряда, приведенного Магометом, мавр стал во главе каравана, и все тронулись по дороге в Могадор.

Дорога, по которой ехал Раис-Мурад, шла по холмистой стране. Приходилось то двигаться по узкой долине вдоль берега моря, то взбираться по тропинке, выбитой в крутой горе. По тропинке приходилось ехать поодиночке, и всадники должны были пускать в ход все свое искусство, чтобы вместе с лошадью не слететь в пропасть.

Во время очередной стоянки крумен нашел под плоским камнем огромного скорпиона. Он вырыл яму в песке и бросил туда насекомое. Затем он начал искать других тварей, чтобы составить компанию пленнику. Он обнаруживал их почти под каждым перевертываемым камнем. Когда в яме их собралось около дюжины, он принялся дразнить их палкой.

Скорпионы, выведенные из себя таким обращением, вступили в смертельную борьбу между собой, на которую мичманы смотрели с таким же холодным любопытством, как и на битву Бо-Музема и Магомета.

Борьба между врагами подобного рода начинается горячей стычкой, каждый старается схватить другого своими клещами.

Когда одному из них удается крепко схватить противника, последний, по-видимому, расположен сдаться, но ему нет помилования, и он скоро издыхает от смертельных уколов своего врага.

Последнего скорпиона крумен прикончил сам.

Когда Гарри стал упрекать африканца за его бесполезную жестокость, последний ответил, что каждый порядочный человек должен уничтожать скорпионов, как только к этому представится случай.

После полудня караван достиг местности, называемой «Прыжок иудея». Это была узкая тропинка, поднимавшаяся по склону горы, подошва которой омывается морем. В длину она была около мили, а в ширину от четырех до пяти футов. Направо возвышалась скалистая стена, а налево клокотало море.

Если случалось кому-нибудь срываться тут вниз, он погибал в волнах бушующего прибоя.

Ни кустика, ни деревца — ничего, за что бы мог ухватиться падающий человек.

Крумен знал эту дорогу. Он сообщил своим товарищам, что никто не решается ездить по ней в дождливое время года и что вообще эту тропинку считают чрезвычайно опасной, но она сокращает путь на семь миль в горах и поэтому по ней часто ездят. Она называлась «Прыжок иудея» потому, что мавры при встрече здесь с иудеями обыкновенно сбрасывали последних в море.

Прежде чем пуститься в этот опасный путь, Раис-Мурад заботливо убедился, что никто не едет навстречу с противоположной стороны. Он несколько раз громко крикнул, спрашивая, нет ли кого впереди, и только тогда уже приказал своему отряду следовать за собой, дав совет невольникам полагаться больше на лошадей, чем на себя. Два мавра ехали в арьергарде в виде охраны.

Не успели они сделать и половины дороги, как лошадь Гарри Блаунта вдруг чего-то испугалась и стала нервно дергать головой. Это было молодое животное, привыкшее к равнинам пустыни и совсем не знакомое с горными дорогами. Пройдя еще несколько метров, лошадь вдруг остановилась.

При других условиях Гарри, конечно, постарался бы принудить ее к повиновению, но тут об этом нечего было и думать. Оставалось только одно — слезть с лошади. Но вместо того, чтобы слушать приказание хозяина и стоять, испуганное животное неожиданно подалось назад. А за молодым англичанином ехал мавр. Испугавшись за свою безопасность, мавр ударил упрямое животное, чтобы заставить его идти вперед.

В одно мгновение лошадь осела на задние ноги и, казалось, готова была свалиться вместе со своим всадником в бездну, хотя и старалась из последних сил сохранить равновесие. Тогда Гарри схватил лошадь за уши и, сделав отчаянное усилие, благополучно перескочил через ее голову.

Несчастная лошадь, предоставленная своей участи, свалилась в море, и ее тело с глухим шумом упало в воду.

Когда опасный проход остался позади, спутники Гарри стали хвалить его за хладнокровие и ловкость.

Молодой человек молчал.

Его душа была слишком полна признательностью к Богу, чтобы выслушивать слова людей.

 

Глава XXIV. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

На другой день Раис-Мурад вместе со своими спутниками благополучно подъехал к Могадору, но так как было уже слишком поздно, то стража не впустила их в город.

Гарри, Колин и Билл не спали всю ночь. На этот раз они были почти уверены, что не позже утра следующего дня получат свободу.

Они поднялись с рассветом, сгорая нетерпением узнать свою судьбу. Но мавр, зная, что раньше полудня ничего не сделаешь, не позволил им идти в город.

В страшной тревоге ожидали они наступления этого момента. Наконец Раис-Мурад позвал их и направился с ними к воротам, с которых они не сводили глаз с самого утра.

Пройдя несколько улиц, белые невольники увидели дом, на котором развевался флаг. При виде этого флага у них забилось сердце: то было знамя старой Англии!

Они подошли к жилищу консула. Раис-Мурад смело шел впереди, приказав им следовать за собой. Проходя по двору, они увидели двух человек, бежавших к ним навстречу: это были Теренс и Джим!

Вслед за тем европеец почтенной наружности подошел к Гарри, Колину и Биллу, пожал им руки и сердечно поздравил с благополучным прибытием.

Присутствие Теренса и Джима в могадорском консульстве вскоре же объяснилось. Скотовод, купив их, отвел их в Свеору. Консул тотчас же уплатил выкуп, назначенный Магометом. Магомет же в свою очередь пообещал выкупить остальных трех невольников и привести их в Могадор.

Раис-Мураду консул тоже без всяких проволочек выдал сумму, обещанную Гарри, Колином и Биллом. Но он не считал себя вправе тратить деньги правительства на выкуп крумена, который не был английским подданным.

Услышав эти слова, бедный негр впал в глубокое отчаяние.

Его товарищи по несчастью не могли оставаться равнодушными. Они пообещали сделать все возможное, чтобы его освободить. У них у всех были богатые родители и они надеялись найти какого-нибудь английского купца в Могадоре, который согласился бы дать им взаймы нужную сумму.

Они не ошиблись. На другой же день крумен был выкуплен и освобожден.

Спустя несколько дней высокие мачты корабля с развевающимся британским флагом отбросили тень на воды Могадорской бухты.

Трое молодых людей встретили радушный прием в офицерской кают-компании, где в их честь был произнесен не один тост, а Билл, Джим и крумен так же хорошо устроились на баке.

Все они потом отличились на службе и заняли видные места. Но когда им удавалось сходиться вместе, они любили вспоминать то время, когда они невольниками бродили по пескам Сахары.