Отряд всадников, возглавляемый майором, был не единственным, выехавшим из форта Индж в это знаменательное утро.

Гораздо раньше, почти на самом рассвете, по тому же направлению — к реке Нуэсес — проследовал небольшой отряд из четырех человек.

Он вряд ли выехал на поиски трупа Генри Пойндекстера. В тот ранний час еще никто не подозревал, что юноша убит или хотя бы пропал. Лошадь без седока еще не принесла печальную весть. Поселок спал, не зная, что пролита невинная кровь.

Несмотря на то что оба отряда выехали из одного и того же места и в одном и том же направлении, между всадниками этих отрядов не было ничего общего. Те, которые выехали раньше, были испанцы, или, вернее, в их жилах испанская кровь была смешана с ацтекской, — другими словами, это были мексиканцы.

Чтобы заметить это, не требовалось ни особых знаний, ни наблюдательности, достаточно было лишь взглянуть на них. Их манера ездить верхом, узкие бедра, особенно заметные благодаря высоким седлам, накинутые на плечи яркие серапе, бархатные брюки, большие шпоры на сапогах и, наконец, черные сомбреро с широкими полями — все это выдавало в них мексиканцев или же людей, которые переняли обычаи мексиканцев.

Но четыре всадника, бесспорно, были мексиканцами. Смуглая кожа, черные, коротко подстриженные волосы, острые бородки, правильный овал лица — все это характерно для людей испано-ацтекского типа, живущих теперь на древней земле Монтесумы.

Один из всадников был более крепко сложен, чем его спутники. Его лошадь была лучше других, костюм богаче, оружие более тонкой работы, да и по всему остальному было видно, что он предводитель этой четверки. Ему было под сорок, хотя он выглядел моложе благодаря гладкой коже щек и тщательно подстриженным коротким бакенбардам. Его можно было бы, пожалуй, назвать красивым, если бы не холодный, тяжелый взгляд и не угрюмое выражение лица, выдававшее грубость и жестокость его натуры. Даже улыбка красиво очерченного рта с двумя ровными рядами белых зубов не могла сгладить этого впечатления — в ней было что-то сатанинское. Не за наружность назвали его товарищи именем животного, хорошо известного на равнине Техаса. Он получил незавидное прозвище Эль-Койота за свой характер и поведение.

Как случилось, что Эль-Койот ехал по прерии так рано утром — по-видимому, совсем трезвый, да еще во главе отряда? Ведь всего несколько часов назад он лежал в своем хакале пьяным и не только не сумел вежливо принять гостя, но даже, кажется, не понял, что к нему пришли.

Эту внезапную и до некоторой степени странную перемену не так уж трудно объяснить. Достаточно будет рассказать, что произошло с того момента, как Колхаун уехал от него, и до нашей встречи с Эль-Койотом и тремя его соотечественниками.

Уезжая, Колхаун не закрыл дверь хакале, и она оставалась открытой до утра, а Эль-Койот продолжал спать. На рассвете он проснулся от холода и сырости. Это немного протрезвило его. Вскочив с кровати, он начал, шатаясь, ходить по хижине, проклиная холод и дверь, которая этот холод впустила. Можно было подумать, что он тут же закроет ее. Однако он этого не сделал. Дверь была единственным отверстием, дававшим доступ свету, если не считать щелей в старых стенах, — а свет был нужен, чтобы выполнить намерение, ради которого он встал.

Но серый свет раннего утра, проникавший через открытую дверь, еще слабо освещал хижину. Эль-Койот шарил кругом, спотыкаясь и ругаясь, пока, наконец, не нашел того, что искал: большую тыквенную бутыль с двумя отверстиями, посредине перехваченную ремешком, — она служила сосудом для воды, но чаще для спиртных напитков. Запах, который распространился кругом, когда мексиканец откупорил бутыль, говорил о том, что в ней совсем недавно была водка; но из яростной ругани ее владельца стало ясно, что теперь она уже пуста.

— Тысяча чертей! — закричал он, со злобным разочарованием встряхивая бутыль, чтобы окончательно убедиться, что в ней ничего нет. — Ни капли! Блоху и ту не утопишь! А мой язык прилипает к зубам. Глотка горит, точно через нее пропустили целую жаровню горячих углей. Черт побери! Я не могу больше терпеть. Что же делать? Уже светает. Придется отправиться в поселок. Может, сеньор Доффер уже открыл свою западню, чтобы ловить ранних пташек. Если так, то к нему явится койот!

Повесив бутыль на шею и набросив серапе, Эль-Койот отправился в поселок.

Гостиница была на расстоянии всего лишь нескольких сот ярдов от его хакале, на том же берегу реки; эта тропа была так хорошо ему знакома, что он смог бы пройти по ней с завязанными глазами. Через двадцать минут он уже, шатаясь, приближался к вывеске «На привале».

Ему посчастливилось: Обердофер хлопотал в баре, обслуживая ранних гостей — нескольких солдат, которые тайком ушли из казарм, чтобы промочить горло после сна.

— Майн готт, мистер Диас! — сказал хозяин, приветствуя нового гостя и бесцеремонно оставляя шестерых клиентов, пивших в кредит, ради одного, который, как он знал, заплатит наличными. — Майн готт! Вы ли это так рано на ногах? Я знаю, чего вы хотите. Вы хотите, чтобы я наполнил вашу тыквенную бутыль мексиканской водкой аг… аг… Как вы это называете?

— Агвардиенте! Вы угадали, кабальеро. Это как раз то, чего я хочу.

— Один доллар! Это стоит один доллар.

— Карамба! Я платил достаточно часто, чтобы помнить цену. Вот вам монета, а вот посуда. Наполните ее, да поживее!

— Вы торопитесь, герр Диас? Я не заставлю вас ждать. Собираетесь поохотиться в мустанговой прерии? Боюсь, что ирландец опередил вас. Он уехал еще ночью. Он покинул мой дом уже после полуночи — поздний час для путешествия. Странный человек этот мустангер — мистер Морис Джеральд! Никто никогда не знает, чего от него ждать. Но я ничего не могу сказать против него. Он был хорошим постояльцем, расплатился по своему большому счету, как богатый человек, и у него еще много осталось. Майн готт, его карманы были набиты долларами!

Мексиканец живо заинтересовался сообщением о том, что ирландец поехал в «мустанговую прерию», как выразился Обердофер. Свой интерес он выдал сначала легким возгласом удивления, а потом и нетерпением, которое сквозило во всех его жестах, пока он слушал болтовню немца. Однако он постарался скрыть свое волнение. Вместо того чтобы расспрашивать Обердофера, он ответил с небрежным видом:

— Это меня не касается, кабальеро. В прерии достаточно мустангов — хватит для всех, чтобы поохотиться. Поживее, сеньор, давайте мое агвардиенте.

Немного огорченный, что ему не дали посплетничать, немец быстро наполнил тыквенную бутыль. Не пытаясь больше продолжать разговор, он протянул ее мексиканцу, взял доллар, швырнул его в ящик с деньгами и вернулся к солдатам, более разговорчивым, потому что они пили в кредит.

Несмотря на жажду, Диас вышел из бара, не открывая бутылки и как будто даже забыв о ней. Он был теперь взволнован чем-то, что было сильнее желания выпить.

Он не сразу вернулся домой, а зашел сначала в три хижины на окраине поселка, в которых жили такие же любители легкой наживы, и только после этого отправился в свое хакале.

На обратном пути Эль-Койот заметил следы подкованной лошади и увидел, что ее привязывали к дереву вблизи хакале.

— Карамба! Капитан-американец был здесь сегодня ночью. Черт побери! Я что-то смутно вспоминаю, но мне казалось, что я это видел во сне. Догадываюсь, зачем он сюда приезжал. Он узнал об отъезде дона Морисио. Он, верно, еще заедет, когда решит, что я уже проспался. Ха-ха! Все будет сделано и без него. Мне не потребуется его дальнейших указаний. Тысяча долларов! Вот это деньги! Как только я их получу, я поеду на Рио-Гранде и попробую поладить с Исидорой.

Произнеся этот монолог, Эль-Койот остался в своем хакале лишь столько времени, сколько ему понадобилось, чтобы наспех проглотить несколько кусков жареного мяса и запить их хорошим глотком агвардиенте. Затем он поймал и оседлал свою лошадь, надел огромные шпоры, привязал к седлу маленький карабин, сунул в кобуры по револьверу, прицепил к поясу мачете в кожаных ножнах, вскочил в седло и быстро ускакал.

Перед тем как выехать в прерию, он еще раз заехал на окраину поселка и там дождался всадников, которые должны были сопровождать его и которых он уже предупредил, что их помощь понадобится в одном тайном деле.

Трое приятелей Эль-Койота, казалось, уже были посвящены в его планы. Во всяком случае, они знали, что местом действия будет Аламо. Когда в начале пути Диас свернул в сторону, они крикнули ему, что он едет не по той дороге.

— Я хорошо знаю Аламо, — сказал один из них, тоже мустангер. — Не раз я охотился там за лошадьми. Это место лежит на юго-запад отсюда. Самая близкая дорога туда идет вон через ту просеку. Вы взяли слишком на запад, дон Мигуэль.

— Вот как? — презрительно сказал Диас. — Вы, должно быть, американец, сеньор Висенте Барахо. Вы забываете, что наши лошади подкованы. Индейцы не ездят прямо из форта Индж на Аламо, чтобы… Надеюсь, вы понимаете меня?

— Верно! — ответил Барахо. — Прошу прощенья, дон Мигуэль! Карамба! Я об этом и не подумал.

Без дальнейших пререканий трое сообщников Эль-Койота последовали за ним. Они ехали молча, пока, наконец, не достигли лесных зарослей на несколько миль дальше просеки, о которой упомянул Барахо.

Оказавшись под прикрытием леса, все четверо сошли с лошадей и привязали их к деревьям; после этого они приступили к делу, которое можно сравнить только с тем, что происходит за кулисами провинциального театра перед представлением мелодрамы из жизни дикарей.