Этот день в истории Парижа запомнится как самый позорный, отмеченный горем и гневом.

И не только парижанам, но и всем французам — тем, кто в этот день потерял свободу.

Для парижан этот день стал днем слез; и теперь каждая его годовщина никогда не проходит для французов без того, чтобы не услышать плач в каждом доме, плач, идущий из глубины сердца.

Это было второго декабря 1851 года.

Утром этого дня пять человек встретились во дворце Тюильри. Это была та же самая комната, о которой мы уже писали, где собрались заговорщики несколько месяцев назад.

Настоящая встреча имела ту же самую цель, но, несмотря на то же число собравшихся, как и в прошлый раз, только один из них был участником также и предыдущей встречи. Это был президент страны-хозяина — Президент Франции!

И еще одно достаточно странное совпадение — в титулах собравшихся: там были граф, фельдмаршал, дипломат и герцог, — с той только разницей, что все они представляли только одну нацию — французов.

Это были граф де М., маршал Ст. А., дипломат ля Ж. и герцог С.

Хотя, как было сказано, цель собрания была та же, люди сильно отличались, как по составу, так и по характеру обсуждения. Прежняя пятерка была похожа на банду грабителей, которые занимались приготовлениями к очередному ограблению. К собравшимся теперь больше бы подошло сравнение с подельниками, уже приступившими к своей «работе».

Предыдущие заговорщики вступили в сговор с целью осуществления тщательно разработанного плана — подавления Свободы во всей Европе. Нынешние собрались с аналогичной целью, только речь шла на этот раз о свободе Франции.

В прошлый раз компания только намечалась и должна была быть проведена храбрыми солдатами на поле битвы. На этот раз действия должны были последовать немедленно, и их осуществление было поручено жалким трусам, специально подобранным для этих целей.

Способ осуществления их грязных дел станет понятен, если мы прислушаемся к беседам участников этого сговора.

Не было слышно ни одной шутки или легких и веселых разговоров, как в предыдущем собрании, которое развлекали речи английского виконта. В этот момент было не до шуток; приближалось время насилия и убийств.

Не наблюдалось также в компании спокойствия, подобного предыдущему собранию. Люди входили и выходили; офицеры были в полной униформе и вооружены. Генералы, полковники и капитаны допускались сюда, как если бы они были свободными гражданами, однако они заходили только для того, чтобы отдать рапорт или получить задание, и затем покидали комнату.

Тот, кто отдавал эти приказы, был не Президентом Франции и главнокомандующим ее армией. Это был другой человек из пятерки, и в этот момент он был важнее Президента!

Этого человека звали Граф де М.

Ему, как казалось, не удавалось осуществить этот дьявольский заговор, и Франция могла остаться свободной!

Это был странный, непонятный кризис, и человек, на которого была возложена эта миссия, стоял спиной к огню, в расстегнутом мундире и имел весьма подавленный вид. Несмотря на неоднократный прием крепких напитков и беспрерывное выкуривание сигар, он не мог скрыть дрожь, которая охватила его.

Де М. понимал серьезность момента, поэтому он взял пример с убийцы алжирских арабов, бродячего актера, а ныне фельдмаршала Франции.

— Имейте в виду! — крикнул грешный, но храбрый Граф. — Никаких полумер — никаких, даже малейших послаблений! Мы должны покончить с этим делом, и мы пройдем через это! Кто-нибудь из вас сомневается и трусит?

— Только не я, — ответил Ст. А.

— И не я, — сказал ля Ж., бывший биллиардный шулер Лестер-сквера в Лондоне.

— Я не боюсь, — сказал герцог. — Но вы уверены, что это правильный шаг?

Он был единственным из всей пятерки, в чьем сердце еще оставались некоторые искры человечности. Его связывали с остальными только тесные дружеские отношения, сам же он был скромным и нерешительным человеком.

— Правильный шаг? — отозвался ля Ж. — Что здесь может быть неправильным? Может быть, будет правильным допустить, чтобы это сборище демагогов, эти канальи взяли власть в Париже и во всей Франции? Вот что произойдет, если мы не будем действовать. Сейчас или никогда — говорю я!

— И я!

— И каждый из нас!

— Мы должны сделать даже больше, чем говорим, — сказал де М., и в его орлиных глазах сверкнула молния, что было полной противоположностью герцогу, смотревшему растерянно и нерешительно. — Мы должны поклясться в этом.

— Ну, Луи! — продолжил он, обращаясь непосредственно к Принцу-Президенту. — Мы все здесь в одной лодке. Это вопрос жизни и смерти, и мы должны быть откровенны друг перед другом. Я предлагаю произнести клятву.

— Я не возражаю, — сказал племянник Наполеона, про которого было известно, что он во всем слушается своего великого дядю. — Я дам любую клятву, какая вам будет угодна.

— Довольно! — вскричал де М., доставая с каминной полки пару дуэльных пистолетов и кладя их крест-накрест на стол, один на другой. — Сюда, господа! Здесь есть настоящий христианский крест, и на нем мы сможем принести присягу, что мы сделаем эту работу или умрем вместе.

— Клянемся этим на Кресте!

— Клянемся Крестом и Святой девой!

— Клянемся Крестом и Святой девой!

Едва слова клятвы слетели с их уст, как дверь открылась, и вошел курьер в униформе, один из тех, кто постоянно входил и выходил от них.

Все они были офицерами высокого ранга, мужчинами с бесстрашными зловещими лицами.

— Ну, полковник Гардотт! — спросил его де М., не дожидаясь, пока Президент заговорит первым. — Что нового происходит на Бульваре Бастилия?

— Все замечательно! — ответил полковник. — Еще один круг шампанского, и мои друзья будут готовы — готовы к любому делу!

— Дайте им это! Дважды, если потребуется. Вот вам для оплаты владельцам кабаре. Если этого не достаточно, дайте им слово офицера оплатить выпивку. Или скажите, что это за счет… ха! за счет Лориаларда!

Полковник Гардотт, в великолепной зуав-униформе, был вскоре забыт, или, во всяком случае, оставлен на время, для того, чтобы обратить внимание на крупного бородатого человека в грязной блузе, в этот момент вошедшего в комнату.

— Что с тобой, храбрый малый?

— Я пришел узнать, когда мы можем начинать стрелять на баррикадах? Все уже готово и мы только ждем сигнала.

Лориалард говорил вполголоса, хриплым торопливым шепотом.

— Терпение, славный Лориалард! — отвечали ему. — Дай своим товарищам еще по стаканчику и жди, пока не услышишь, как орудие выстрелит по Мадлен. Но будьте осторожны, не опьянейте настолько, чтобы не услышать этот сигнал. А также будьте осторожны и не стреляйте в солдат, которые будут атаковать вас, или дайте им стрелять в вас!

— Я буду особенно осторожен насчет последнего, мой граф. Так вы говорите, орудие выстрелит по Мадлен?

— Да, выстрелит дважды для надежности — но вы не должны дожидаться второго выстрела. Во-первых, стреляйте вашими холостыми патронами и не принесите вреда нашим дорогим зуавам. Здесь есть кое-что лично для тебя, Лориалард! Это только задаток, остальное получишь, когда перестрелка закончится.

Мнимый баррикадный борец взял золотые монеты, положенные на его в ладонь; с приветствием, более похожим на салют пирата боцману, он протиснулся в полуоткрытую дверь и исчез.

Входили и выходили другие курьеры, большинство из которых в военной форме, доставляя различные донесения и отчеты — некоторые из них устно, другие — таинственным полушепотом, причем многие из курьеров были под влиянием крепких напитков.

В тот день армия в Париже была в состоянии опьянения — она была готова не просто к подавлению восстания, что от нее требовали; — армия была готова на все, включая массовое убийство парижан.

В три часа пополудни все уже было готово. Шампанское было выпито, колбаса съедена. Солдаты снова были голодны и мучимы жаждой, но это были голод злой охотничьей собаки и жажда крови.

— Время пришло! — сказал де М. своим товарищам по заговору. — Теперь можно спустить их с цепи! Зарядить пушку!