На другой день Франк Армстронг не успел еще хорошенько проснуться и, лениво потягиваясь, вспоминал происшествия минувшего дня, как вдруг робкий стук в дверь вернул его к действительности.
— Войдите, — сказал он.
Это был слуга судьи Брэнтона.
— Какой-то господин находится внизу и желает вас видеть. Он, кажется, очень спешит и не стал слушать, когда я сказал ему, что вы еще почиваете. Вот его карточка.
«Капитан Бюркэ! — сказал про себя Армстронг, взглянув на карточку. — Что ему нужно от меня? Верно, какое-нибудь новое недоразумение между Мак Дайармидом и Ван Диком».
— Попросите капитана подождать пять минут, — сказал он слуге, — я оденусь и сойду вниз.
Когда Армстронг вошел в маленькую зеленую залу, он был поражен печальным выражением лица своего боевого товарища.
— Дурные вести, любезный Франк, — сказал тот. — Я являюсь вестником несчастья, и мне так трудно справиться с моей задачей, что в помощь себе и господину Брэнтону я и пригласил вас сюда.
Как раз при этих словах показался сам судья.
— Милостивый государь, — сказал капитан, делая шаг к нему навстречу, — мне предстоит печальный долг сообщить вам, что племянник ваш Корнелиус Ван Дик… умер в честном бою…
— Корнелиус?.. умер?.. Не может быть! — вскричал судья, ошеломленный, как будто он еще не вполне очнулся ото сна. — Еще в два часа ночи мы с ним сидели вместе за бутылкой вина!
— Тем не менее, это — печальная истина, — сказал капитан, глядя на часы. — Три четверти часа тому назад Корнелиус испустил дух на моих глазах, сраженный пулею, попавшей ему прямо в сердце; он пал на дуэли.
— Да полноте, вы смеетесь, — бормотал потерявшийся судья. — Корнелиус убит на дуэли?! Да разве дерутся когда-нибудь на дуэли те, у кого за душой полмиллиона долларов и совсем нет долгов… Могу вас уверить, сударь, что пуля, которая убьет Ван Дика, еще не отлита…
— Извините меня, что я настаиваю, — произнес капитан, сбитый с толку этим недоверием, — но я могу удостоверить, что сам лично был в качестве секунданта вашего племянника, и что он действительно убит наповал своим противником!
— Кто этот противник? — спросил судья, несколько поколебленный.
— Господин Мак Дайармид.
— Мак Дайармид! Возможно ли! Да ведь не далее как вчера он уверял меня в своей дружбе.
— Больше вы его уверений не услышите, так как он тоже скончался…
— Скончался! Мак Дайармид? Вы должны сознаться, что ваши известия очень сомнительного свойства! — вскричал судья на этот раз с искренним участием, явно тронутый за живое. — Ведь у меня с ним назначено свидание, деловое свидание… и… очень важное!..
— Он не явится на это свидание, потому что его, как и вашего племянника, я видел распростертым на снегу бездыханным трупом… Я могу в двух словах передать вам эту трагическую историю… У Мак Дайармида с Ван Диком была какая-то старинная ссора и вражда; подлинной причины я не знаю, да это меня и не касается. Когда товарищ приходит ко мне и говорит: «Я должен драться», — не в моих правилах спрашивать о причинах. Видимым поводом было публичное оскорбление — удар хлыстом в присутствии ста человек, — одним словом, такая обида, которая не может кончиться мировой. Ваш племянник просил меня быть его секундантом. И я, его бывший начальник, мог сделать только одно, — не правда ли? — исполнить его желание… Господин Мак Дайармид поручил войти со мной в переговоры своему родственнику Эвану Рою, шотландцу, по правде сказать — настоящему дикарю; впрочем, это меня не касается… Сегодня утром в восемь часов произошла встреча на реке… вон там, у поворота.
Капитан указал в окно на снежной равнине то место, где река огибает холм Брэнтонвиль, и продолжил:
— Условия дуэли были следующие: на шестиствольных револьверах, с пятнадцати шагов, первый выстрел по команде, остальные произвольно. Напрасно я старался сколько-нибудь смягчить эти суровые условия. Проклятый шотландец ни в чем не уступал. Я должен сознаться, что когда увидел этих двух людей, выделявшихся с поразительной отчетливостью на белом снегу своими черными фигурами и приближавшихся друг к другу, я понял, что бедный Ван Дик погиб. Несчастный провел ночь за бутылкой и едва стоял на ногах. Эван Рой подал сигнал. К моему крайнему изумлению, первый же выстрел Корнелиуса совершенно случайно (так как бедняга целиться не мог) поразил противника в живот, и Мак Дайармид как подкошенный свалился на снег. Корнелиус с поднятым пистолетом стоял, сам изумленный своей меткостью. Вместе с другим секундантом я бросился к раненому; тот с трудом приподнялся, оперся на левую руку и крикнул нам, имея на то полное право, чтобы мы не трогали его и оставили в покое. Медленно и спокойно он прицелился в неподвижно стоявшего Корнелиуса. Раздался выстрел, и Корнелиус упал ничком. «Поплывем вместе! Так-то справедливее!» — сказал Мак Дайармид. Ослабев от своего страшного усилия, он испустил последний вздох. Противник его был уже мертв. Люди с соседней станции, привлеченные выстрелами, прибежали и помогли нам поднять трупы… Враги лежат теперь рядом, бок о бок в железнодорожном сарае. Эван Рой повез роковое известие родным своего друга, а мне выпал жребий принести печальную новость вам.
Судья Брэнтон казался более раздосадованным, чем опечаленным. По мере того, как он слушал рассказ капитана, лицо его меняло цвет: из красного оно сделалось кирпичным, потом фиолетовым. Армстронг, и без того в ужасе от услышанного, видел, что им чуть ли не угрожает третий смертельный случай. По счастью, завязанный впопыхах галстук не мешал судье дышать, и, быть может, только благодаря этому с ним не случился апоплексический удар.
— Двойной удар… двойной удар, — повторял судья, казалось, сам не понимая смысла произносимых им слов. — Такие вещи только со мной и случаются. Ну, скажите пожалуйста, не дурак ли Корнелиус: вместо того, чтобы жениться на моей дочери, он идет стреляться? А Мак Дайармид, а? Надуть меня так жестоко! Вот видите, милый мой, — сказал он, обращаясь к Армстронгу, — никогда нельзя рассчитывать на этих индейцев. Их слово не стоит медного гроша, ни одного гроша!..
Вот все, чем Брэнтон помянул двух покойников. Корнелиус так бесцветно прожил на свете, что, действительно, и помянуть его было нечем. Иное дело Мак Дайармид. Не говоря уже о матери и сестре, о преданном Эване Рое, горько оплакивавшем погибшего, сердца Армстронга и Мэггера долго сжимались от боли при мысли, как рано увяла жизнь, столь много обещавшая впереди.
Прошло не более четверти часа после отъезда Бюркэ; Франк и Брэнтон оставались еще в зеленой комнате, как вдруг вбежал испуганный лакей и объявил, что прибыл агент общественной безопасности с полицейскими и желает видеть хозяина дома.
Господин Брэнтон направился в прихожую, где и застал агента.
— Господин судья, я в отчаянии, что вынужден побеспокоить вас в рождественский праздник, — сказал тот, — но я имею предписание арестовать одного из ваших гостей…
— Одного из моих гостей?.. — повторил судья в крайнем изумлении.
Агент вынул из-за пазухи гербовый лист с печатью и прочел:
«Приказываем и повелеваем всем агентам общественной безопасности арестовать и содержать под караулом человека, именуемого Мак Дайармидом».
Франк и Брэнтон выслушали молча. Полицейский офицер предположил, что они собираются отрицать присутствие того, кого ищут, тем самым дав ему время скрыться.
— Бесполезно отрицать его присутствие в этом доме, — сказал он. — Мы были извещены вчера вечером телеграммой со станции Брэнтонвиль.
И он показал телеграмму следующего содержания:
«Вождь Золотой Браслет, организовавший последнее возмущение сиуксов, настоящее имя которого Мак Дайармид, в настоящую минуту гостит в Брэнтонвиле у судьи Брэнтона. Постарайтесь арестовать до семи часов утра, иначе можно упустить его». Подпись: «Корнелиус Ван Дик».
«Этого и следовало ожидать, — сказал себе Франк. — Нельзя было предположить, чтобы человек, не умевший честно жить, сумел честно умереть. Негодяй ухитрился обесчестить самую смерть свою. Он рассчитывал таким способом избежать дуэли…»
— Арестовать его до семи часов, — сказал агент, — было невозможно, так как у нас еще не было необходимого на то разрешения, но мы торопились и времени не теряли…
Судья все молчал под гнетом тяжелого раздумья. Тогда Франк взял на себя рассказ о трагическом конце всей этой драмы.
— Как! — вскричал агент. — Один из этих убитых дуэлянтов…
— Мак Дайармид, — договорил Франк.
— Об этой дуэли нам рассказали на станции, как только мы приехали; но мы так торопились, да и предположить не могли, что один из убитых и есть обвиняемый, которого мы ищем.
Служебное положение судьи Брэнтона и Франка Армстронга, назвавшего себя, исключало всякое сомнение в правдивости их объяснений. А потому, записав все в протокол и заполучив подписи обоих свидетелей, полицейский офицер удалился со своими людьми.
А тем временем печальная новость распространилась по всему дому: из передней перешла в столовую, из столовой через прислугу стала известна в спальнях.
Сказать, что новость произвела особенно сильное впечатление, было бы преувеличением. Жюльета быстро осознала, какую потерю понесла, но так же быстро она сообразила, что не следует этого слишком обнаруживать. Что касается Нетти, то, по ее словам, последнее время она принимала участие в судьбе Корнелиуса, и можно было ожидать, что она будет переживать. На самом же деле она почти не огорчилась, узнав о его трагической кончине.
Всех более казался огорченным судья; он оплакивал одновременно и жениха своей дочери и покупателя своих акций. Но по натуре своей он не был склонен долго предаваться горю. Можно смело сказать, что когда спустя некоторое время он восседал за вкусным завтраком, мысли его были уже далеки ото всей этой истории.
Тем не менее происшествие положило конец всяким приготовлениям к праздникам, — не до рождественских развлечений в доме, где есть покойник. Особенно неловко чувствовали себя полковник Сент-Ор и Франк Армстронг ввиду их сложных отношений с умершим, и их немедленный отъезд был делом решенным.
В полдень уложили вещи, простились, и скорый поезд умчал гостей из этого печального места, куда еще вчера они приехали с намерением весело провести рождественские святки.
Супруги Сент-Ор поехали в Филадельфию; Франк Армстронг, вместе с Мэггером, сказав другу последнее «прости», посетил осиротевших мать и сестру его, стойко переносивших постигшее их горе; они собирались покинуть эти печальные места и поселиться в Канаде.
Затем, простившись со своим новым другом Мэггером, Армстронг поехал в Иллинойс, где жили его родные, с которыми он еще не виделся после летней экспедиции.
Мэггер обещал в течение двух месяцев молчать об истинных приключениях Мак Дайармида. Он был уверен, что и Армстронг сохранит втайне эту только им двоим известную историю, которая впоследствии станет достоянием его газеты.