Глава I. СТРАННАЯ ВСТРЕЧА

Ladrones! Soccoro! Soccoro!

Этот крик достиг моего слуха, когда я неторопливо возвращался к себе домой. Хотя кричали по-испански, я понял: «Грабители! На помощь!» Подобное – не редкость в столице Мексики.

Солдат всегда должен откликаться на подобный призыв. Обнажив саблю, я бросился по направлению, откуда слышался крик. Казалось, он доносится с боковой улочки, узкой и совершенно темной. Час был уже поздний, и только вдалеке на большом расстоянии друг от друга горели масляные фонари. Свернув в проулок, я остановился и прислушался, ожидая услышать повторный крик. Но ничто не нарушало тишину. Наверное, грабители заткнули жертве рот или вообще прикончили ее!

Но нет! Тишина оказалась недолгой, она вновь сменилась гневными выкриками; потом послышался топот и звон стали.

Руководствуясь этими звуками, я вновь побежал и вскоре добрался до ближайшего фонаря. В его свете я увидел дуэлянтов, скрестивших клинки. Они были полностью поглощены своей смертельной схваткой, и это мешало им говорить и даже кричать. Судя по одежде, это были мексиканцы. Один был вооружен рапирой, другой – обычным мачете. Было ясно также, что они задели друг друга: у одного рука была обернута плащом, у другого – мексиканским серапе.

Вдруг тот, что был вооружен мачете, поскользнулся, и рапира уже готова была пробить ему ребра, когда я ударом своей кавалерийской сабли сверху вниз разрубил тонкое лезвие надвое.

Человек, которого я спас от верной гибели, теперь должен был объясниться. Так я считал. Но он, восстановив равновесие, облегченно вздохнул и исчез в темноте, оставив меня наедине со своим противником.

Поскольку тот выигрывал схватку, я решил, что он и есть нападающий. Глядя ему в лицо и угрожая саблей, я воскликнул:

– Сдавайтесь, или я зарублю вас!

– Вам, сеньор капитан, сдаюсь добровольно, тем более, что вы меня обезоружили, и я не могу больше защищаться. Позвольте, однако, заметить вам, что вы ошиблись и приняли не ту сторону в этом маленьком дельце. И я надеюсь, вы возместите мне стоимость золотых часов, которые унес с собой этот мошенник. На вашем месте я постарался бы вернуть их и к тому же отправить того парня в такое место, где у него не будет больше возможности шарить по чужим карманам.

– Значит, не вы нападали! Вы кричали «На помощь!»?

– Конечно. Когда почувствовал, что кто-то потянул за цепочку моих часов, я стал звать на помощь. В темноте мне показалось, что меня окружило полдюжины головорезов. Но потом понял, что вор только один. Я не мог стерпеть, чтобы меня ограбил какой-то pelado-бродяга, поэтому обнажил оружие, чтобы защитить свою собственность. К несчастью, еще до обмена ударами мои часы оказались у него в руках, и теперь, из-за вашего вмешательства – не сомневаюсь, что намерения у вас были благородные, – так у него и остались. Поэтому, сеньор капитан, как офицер и джентльмен, вы должны позаботиться, чтобы они ко мне вернулись, или возместить мне их стоимость. Они из лучших образцов работы Лосадо и стоили мне двадцать дублонов.

Мое удивление и так было велико, а теперь оно еще больше возросло от этих странных слов. Вначале мне бросилась в глаза нелепость происшедшего, и я подумал, не отнестись ли мне ко всему как к шутке. В то же время поведение незнакомца показалось мне до крайности наглым. Но потом, когда мы вышли на главную улицу, гораздо лучше освещенную, обменялись несколькими словами, и когда я лучше рассмотрел своего случайного собеседника, я изменил свое мнение.

Я мельком видел этого человека раньше и узнал в нем офицера мексиканской армии, одного из тех, кого мы захватили в плен во время короткой кампании в Мексиканской долине, еще до того, как капитулировала сама столица. Стоит упомянуть, что я принадлежу к армии Соединенных Штатов, что мы – захватчики, завоеватели, победители и что сейчас мы квартируем в столице врага. Здесь же живет много наших пленных, отпущенных под честное слово. Они вполне нормально общаются с нами, своими пленителями: одни действительно по-дружески, другие сохраняют надменность и подозрительность. Мы встречаемся с ними за игорными столами, сидим рядом в театрах, вместе выпиваем в салунах, которые под покровительством янки, как грибы, выросли по всему городу. Случайно я знал именно этого офицера – и по имени, и по званию. Это был капитан Рафаэль Морено, военный с хорошей репутацией, всегда готовый драться на дуэли. Так что, если я не верну ему часы или не заплачу за них, мне следует ожидать вызова; и хоть он пленник, я не смогу ему отказать.

Могу с чистой совестью сказать, что не эта мысль и не страх побудили меня согласиться на его предложение. Я сделал это, когда помял, что он говорит правду, и что я имею дело с джентльменом. Мною руководили два соображения. Во-первых, требование его было справедливо. Я явно помешал ему вернуть свои часы на цепочке стоимостью в двадцать дублонов, поэтому совершенно очевидно, что я должен помочь ему вернуть их. А второе – было совершенно другого типа. Я знал не только имя и репутацию капитана Морено, но также и то, что он один из тех мексиканцев, которые настроены к нам по-дружески. Таких немало оказалось среди высших сословий. Уставшие от постоянных революций, они с радостью приняли бы гражданство под звездно-полосатым флагом Соединенных Штатов. Соотечественники презрительно называли таких людей «янкиадос».

Обдумав все это, я без дальнейших колебаний заявил:

– Что ж, сеньор, двадцать дублонов – большая сумма. Неприятно расстаться с ней из-за досадной ошибки, особенно если учесть, что я действовал из лучших побуждений. Вы говорите, что часы стоят двадцать дублонов, я вам верю на слово и согласен вернуть вам часы или заплатить их стоимость.

Я мог бы сразу заплатить ему наличными, не упоминая в разговоре о возврате часов, потому что найти карманника, конечно, не было никакой надежды. В Мехико в это время воришек было как черной смородины.

– Иного я от вас и не ожидал! – ответил мексиканец. – Хотя я не имел удовольствия лично познакомиться с капитаном Мейнардом, но, как видите, я знаю ваше имя. Знаю кое-что еще, о чем сейчас нет необходимости говорить.. Если не ошибаюсь, мы несколько раз встречались на Фонда де Эспириту Санту.

– Действительно. Я хорошо вас помню.

– Отлично, капитан. У меня появилось другое предложение. Надеюсь, вы его примете, а для этого давайте снова встретимся и на этот раз более дружески.

– С такими предисловиями я соглашаюсь, даже не зная сути предложения.

– А предложение таково: если вы не найдете вора и не отыщете мои часы – и то и другое весьма маловероятно, – я все же буду настаивать, чтобы вы заплатили. Но не наличными, если, конечно, вы не предпочтете расплатиться именно так. Мне было бы более приятно получить в качестве расплаты ужин – на шестерых джентльменов, половина из них ваши друзья, другая половина – мои.

– Принято! – воскликнул я, немедленно соглашаясь на его условия, великодушие которых вполне соответствовало тому, что я прежде слышал об этом человеке.

– Прекрасно! Значит, решено, и мне это доставит большое удовольствие. А теперь, сеньор, позвольте вручить вам свою карточку.

Мы обменялись визитками, а также еще несколькими теплыми словами, закрепив только что обретенную дружбу. После чего, пожелав друг другу доброй ночи, разошлись. Морено повернул к центру города, а я пошел к себе на квартиру – пригородный пост, расположенный вблизи Пасео де Лас Вигас.

 

Глава II. ВИДЕНИЕ НА ПАСЕО ДЕ ЛАС ВИГАС

Живя в мексиканской столице, я часто прогуливался по пасео, то есть бульвару, который называется Лас Вигас и находится на восточной окраине города. Здесь принято гулять, ходить пешком или ездить верхом – как угод. но; но хотя это очень приятное место, оно не самое фешенебельное. Самым модным местом для прогулок в Мехико считается Пасео Нуэво, которое называют также Де Букарелли – по имени итальянца, проложившего этот бульвар. Он находится на противоположном, западном краю города; в Мехико, как и в Лондоне, западный район считается богатым, а в восточном живет простой народ. Но, как и в Лондоне, в самом центре города можно найти самые настоящие трущобы и злачные притоны.

Однако в определенное время года, весной, в период, который называется гуаресма, или великий пост, Пасео Нуэво оказывается забытым. Все высшее общество перемещается на Пасео де Лас Вигас. И тогда бульвар оказывается забит красивыми экипажами, кавалерами верхом на лошадях и прогуливающимися пешеходами. Но такое вторжение высшего света продолжается всего несколько дней, и роскошно разодетая толпа исчезает так же внезапно, как появилась, оставляя Лас Вигас во владении тех, кому он принадлежит по праву: жителей восточных пригородов, хозяев магазинчиков и нищих.

В таком – нормальном – состоянии Лас Вигас нравился мне гораздо больше. Ведь только тогда здесь можно увидеть настоящих мексиканцев; их обычаи и манеры не испытали иностранного влияния, а национальные костюмы не поддались влиянию чуждой моды.

И какие товары! Подумайте о древних богинях плодородия со всем их богатством – о Церере с ее изобилием, о Флоре с ее очарованием, о Помоне с ее сокровищами – все это вы можете увидеть здесь. На лодках грудами лежат золотые початки маиса с равнины Чалько; или перец, фасоль и турецкие бобы; или продукты тропического климата, фрукты бесчисленных разновидностей и цветов, которые привозят на спинах мулов или людей с южных предгорий, прежде чем перегружают на озерные суда; везут и плоды самой долины, овощи, фрукты и цветы; иные из них выращивают в садах, которые плавают по поверхности воды!

Стоять на берегу Санта Аниты, смотреть на лодки, плывущие на рынок Сан-Доминго; любоваться на смуглых девушек, у которых розы, вплетенные в черные пряди, соседствуют с другими розами – у них на щеках, а губы, алые, как цветы граната, раскрываются в улыбке, обнажая белоснежные ровные зубки; слушать их веселый смех или песни, наслаждаться их танцами под треньканье гитары или джараны, – тот, кто видел все это, не удивится тому, что я предпочитал Пасео де Лас Вигас.

К счастью для меня, это место располагалось совсем близко от моей квартиры, то есть старых полуразрушенных казарм мексиканской кавалерии, в которых я обречен был провести четыре смертельно скучных месяца. Отряд конных стрелков армии США, которым я командовал, был направлен сюда, и я поневоле вынужден был здесь жить.

Вначале жилище мне нисколько не понравилось, и должен сознаться, что на какое-то время я совсем забросил свои обязанности. Гораздо приятнее было бродить по Пласа Гранде или по «улице Среброкузнецов», чему я обычно и предавался как днем, так и поздно вечером. Но это продолжалось только первые три недели, потом мои склонности изменились. Однажды утром, отпустив своих людей после смотра, я прогуливался по Пасео, время от времени поглядывая на канал, по которому проплывали лодки. Как обычно, во многих из них сидели женщины и молодые девушки, присматривавшие за овощами, фруктами и цветами; некоторые даже гребли. На рынке они будут продавать свои товары, как это делают хорошенькие еврейки на Ковент Гарден в Лондоне.

Большинство этих женщин я неоднократно видел и раньше и бросал на них лишь поверхностный взгляд. Однако одна оказалась для меня незнакомой и призывала к чему-то большему – нет, требовала этого. Это была юная девушка, еще недавно вступившая во второй десяток лет, но вместе с этим в ней было что-то от холодной северянки, уже миновавшей этот рубеж. Ее грудь в глубоком декольте, прикрытая тонкой рубашкой, свидетельствовала о зрелости; шея, гладкая, как у перепелочки; голова классической формы, прекрасное лицо… Длинные черные волосы, заплетенные в косы и уложенные на голове в виде короны, увенчивались белыми цветами. Это была блумерия – любимый цветок индейцев ацтеков.

Мне приходилось видеть королев, носящих драгоценные короны, и герцогинь с дорогими ожерельями, но ни одна из них по достоинству и грациозности не сравнилась бы с этой простой дочерью южных земель, голову которой украшали непритязательные цветы ее родины. Она казалась видением, эфемерным существом; а если земным, то таким, к которому природа приложила все свое мастерство.

Прошло несколько секунд, прежде чем я смог оторвать от нее взор. Лодка продолжала двигаться, и я перевел взгляд, чтобы посмотреть, кто сопровождает девушку. Этот взгляд не принес мне удовлетворения.

В лодке – она походила на небольшой скиф – греб красивый, юноша. Подобно девушке, это был индеец, и, как и она, очень примечательной наружности. Брат это или муж? Он еще совсем молод, но в Мексике я уже видел таких же молодых мужей, а жен – моложе девушки. Видел их сотнями! Каковы бы ни были их взаимоотношения, юноше можно позавидовать.

– Кто она такая? – спросил я у хорошо одетого мужчины, который стоял рядом и, как и я, смотрел на девушку.

– Сеньора! А вам какое дело? – был ответ на мексиканском варианте испанского языка. Мужчина, сказавший это, завернулся в плащ и с мрачным видом отошел.

Вначале я хотел последовать за ним и потребовать ответа за грубость, но потом мне пришло в голову, что такой вопрос не следует делать основой ссоры. Тем более, что другой зевака решил удовлетворить мое любопытство.

– Это una chinampera, сеньор капитан, – сказал он, приподнимая шляпу и вежливо приветствуя меня.

– Спасибо, – ответил я незнакомцу, чья поношенная одежда не соответствовала такому вежливому обращению. – Я признателен вам за ответ, хотя мне он ничего не прояснил: я понятия не имею, кто такая chinampera. Может, вы мне объясните?

– С удовольствием, сеньор. Chinampero – или chinampera, если речь идет о женщине – это те, кто обрабатывает chinampas, которые еще называются плавучими садами.

– А, теперь понимаю. И она это делает?

– Ну, она не возделывает сады. Это дело ее отца, которому помогает ее брат – muchacho, которого вы видели в лодке.

Значит, это ее брат! Я облегченно вздохнул.

– А ее дело, – продолжал мой собеседник, – продавать цветы на Меркадо де Сан Доминго, куда они как раз и плывут. Ну, она их быстро продаст. У ее прилавка всегда много молодых рико – богачей, готовых заплатить любую цену. Carrai! Я и сам хотел бы зарабатывать деньги так легко и быстро, как la chinampera bella!

– О, значит, ее зовут прекрасной чинамперой!

– Да – в городе. Дома, среди своего народа, она больше известна как la Reina de los Lagos.

– Королева озер! Какое поэтическое и прекрасное прозвище! Но почему ее так называют?

– Ну, это не такая уж ошибка, как может показаться. Немного найдется королев, сидящих на троне, у которых на это столько же прав, как у нее. Она королевской крови, происходит от какого-то древнего ацтекского короля или принца, так я слышал. Но королевой ее зовут не столько за это, сколько за достоинство и красоту. Она прекрасна. Вы с этим согласны, капитан?

– Конечно, она замечательно выглядит, – ответил я с равнодушным видом. Мне не хотелось, чтобы он понял, какой интерес вызвала у меня эта девушка. Потом таким же небрежным тоном продолжал: – И где же живет ее озерное величество?

– С отцом на их чинампе. На озере Чалько.

– Полагаю, у ее отца есть имя. Какое-нибудь типично ацтекское?

– О, да, думаю, есть – среди его народа. Он там что-то вроде главы, или касика. Но, как вы, несомненно, знаете, наши индейцы крещены. Все они добрые католики. Он – не исключение, поэтому в городе мы называем его дон Тито, алькальд – староста, он занимает эту должность на плавучих островах.

– Значит, там целая деревня этих чинамп?

– Конечно, сеньор. На нескольких озерах в разных местах множество таких деревень. Та, в которой дон Тито старостой, самая большая. Huertas – сады – тянутся больше, чем на милю.

– Правда? Должно быть, интересное зрелище.

– Вы верно говорите! Не хочет ли ваше превосходительство посетить эту деревню? Если хотите…

– О, нет, нет, – ответил я, решительно отказываясь от предложения. Что-то в его манерах мне не понравилось, к тому же я получил все необходимые сведения. Но, чтобы не показаться грубым, добавил: – Позвольте еще раз поблагодарить за вашу любезность. Это такой контраст по сравнению с тем, что я получил от того угрюмого типа в роскошном наряде.

– A, caballero! Но дорогой плащ не всегда означает достойного человека, как ваше превосходительство, наверное, не раз имели возможность убедиться. Я хоть и бедный человек, но знаю, как нужно вести себя.

Как свидетельствовала его одежда, этот человек принадлежал к тем, кого в Мексике называют leperos или pelados. Это мексиканские лаццарони – нищие и воры, которые тем не менее умеют бойко разговаривать и обладают манерами, которыми могли бы гордиться многие джентльмены.

– А что касается его, – продолжал он, имея в виду человека в пурпурном плаще, – то его грубость по отношению к вам, сеньор капитан, легко объяснима.

– Каким образом?

– Старая история. Он enamorado – влюбленный.

– Значит, вы его знаете?

– Не очень близко. Но я знаю вот что: он до кончиков волос влюблен в красавицу и не может вынести, когда кто-нибудь другой смотрит на нее.

– Еще бы! Ну, мой добрый друг, я в долгу у вас за сведения. Позвольте отблагодарить вас этим.

Я протянул ему серебряную монету, думая в ответ увидеть хищный блеск в глазах и с готовностью протянутую руку. Однако ничего подобного. Напротив, приподняв свое потрепанное сомбреро и изящно взмахнув им над головой, он ответил:

– Muchos gracias, caballero! Но я не могу принять ваши деньги, не позволяет чувство благодарности.

– Благодарности? За что?

– За услугу, оказанную мне.

– Я вам оказал услугу? Вы, должно быть, ошибаетесь, мой добрый друг. Насколько могу припомнить, я вас раньше никогда не видел.

– Видели, сеньор капитан, и оказали мне услугу, которую можно оценить не меньше чем в триста песо. Ах, в определенном смысле – гораздо больше!

– Когда и где?

– Это неважно. Но знайте, что ваш покорный слуга вам благодарен.

– Похоже, что так, но…

– Но, – прервал он, – но если вас не удовлетворяют слова, дайте мне возможность проявить свою благодарность на деле.

– Каким образом?

– Я думаю, сеньор, это вам понравится.

Говоря это, он подошел ближе и с многозначительной усмешкой на смуглом лице добавил:

– Конечно, caballero, я заметил, как вы восхищаетесь la bella. Любой заметил бы, как вы глазели на нее, когда она проплывала в лодке. И хоть я и нищий и одет в рваные тряпки, я кое-что знаю. К тому же я имею честь быть лично знакомым с Королевой озер. И если ваше превосходительство желает немного поволочиться и развлечься – una cosita de amor, – я готов вам служить.

– Негодяй! – воскликнул я, испытывая отвращение к его предложению, повернулся к нему спиной и ушел.

Но отойдя на некоторое расстояние, оглянулся. Мой собеседник стоял на прежнем месте, и на лице его было выражение скорее удивления, чем гнева. Вероятно, за всю свою практику alcahuete – сводника – я решил, что именно такова его профессия, – он ни разу не встречал такую отповедь.

 

Глава III. ПОД ВЗГЛЯДОМ КОРОЛЕВЫ

С этого дня эта часть города потеряла для меня всякую привлекательность, меня постоянно тянуло на Пасео де Лас Вигас. Каждое утро в определенный час я приходил на берег канала, смотрел на нагруженные цветами лодки, стараясь отыскать среди них самый прекрасный цветок – Королеву.

И искал не напрасно. Очень скоро я понял, что она появляется дважды в неделю, и узнал также время, когда ее можно было увидеть. Ее всегда сопровождал брат. Красивый юноша, как я уже заметил, с лицом, совсем не похожим на лица обычных представителей своего народа. Благодаря расспросам я выяснил, что рассказ pelado – правда. Брат и сестра были благородной, даже королевской крови, они происходили от одного из ацтекских вельмож при дворе Монтесумы, который погиб вместе с Куаутемоком. Таких в Мексике немало. Так что ее прозвище «Королева» – не так уж ошибочно.

С тех пор я видел ее несколько раз, и с каждой встречей мое восхищение девушкой возрастало. Наконец, она совсем поглотила мои мысли, и я ни о чем не мог думать, кроме того, как привлечь ее внимание.

Это оказалось чрезвычайно трудной задачей. Часто мне казалось, что это вообще невозможно. Не могу перечислить, сколько раз я останавливал их лодку и покупал самые дорогие букеты. Все напрасно: к Королеве озер было не подступиться. Я только зря тратил время и деньги.

Наконец я уже совсем отчаялся в успехе, но тут произошло событие, которое оживило мои слабые надежды. В нашей армии существует строгое правило проводить ежедневно утренние и вечерние смотры – даже во время караульной службы и с маленькими отрядами. Это делается для поддержания дисциплины и воинского духа, и, конечно, я строго соблюдал это правило. Смотры и учения своего отряда я проводил в верхнем конце Пасео – там нашлась широкая открытая площадка, очень подходящая для такой цели. Однажды, когда я только распустил своих людей после сложных учений – это была вечерняя тренировка – и уже повернул лошадь, собираясь уезжать, как приметил две фигуры. Они виднелись над берегом канала. Стоит ли упоминать, что они сразу приковали мое внимание – ведь это были красавица и ее брат. Я понял, что они оба стоят в лодке, а скиф стоит в воде неподвижно. Очевидно, они наблюдали за нашим смотром: на их лицах еще сохранилось удивленное выражение. Должно быть, им раньше не доводилось видеть кавалерийские упражнения на таких больших лошадях. В их глазах мои драгуны должны были казаться им гигантами, в отличие от мексиканцев на их маленьких мустангах.

Видя, что смотр закончился, юноша сел на среднюю банку лодки и собирался оттолкнуться от берега, но девушка продолжала стоять и, как мне показалось, с интересом смотрела на меня. Я догадался о причине такого интереса. Многих женщин можно покорить, если предстать перед ними в облике бога войны, в доспехах и военном обмундировании. То, что я в глазах индейской девушки олицетворял такого бога, можно было признать без лишней скромности. До сих пор она знала меня только как одного из покупателей, которые брали у нее цветы и вместе с монетами одаривали комплиментами. Теперь она увидела меня во главе целого отряда – полусотни великолепных всадников в ярких мундирах, которые беспрекословно повиновались, выполняя мои приказы. Именно это вызвало ее интерес и, возможно, восхищение. Я вдруг почувствовал, что одержал победу.

Направив лошадь к берегу канала, я приподнял шляпу в знак приветствия. В скифе уже не было цветов, так как все уже было продано. Поэтому я немного растерялся и не мог найти тему для разговора. Возможно, не будь здесь брата девушки, я бы скорее нашелся. К тому же он как будто торопился уплыть, и это еще больше расстраивало меня. Неблагодарный молодой наглец! После стольких дорогих букетов и такого количества уплаченных песо! Но наконец я набрел на тему, которая, как мне показалось, может их задержать. Обращаясь к его сестре, как к старшей из них, я сказал:

– Сеньорита, завидую вашему дому. Мне рассказали, что вы живете в плавучем саду, где прямо на воде распускаются прекрасные цветы. Должно быть, это настоящий рай!

– О, сеньор, – ответила она, как будто с трудом поняв мою приукрашенную речь, – мы живем на чинампе.

– Вот именно. И я очень бы хотел взглянуть на ваш плавучий остров. Эти сады вдоль канала, конечно, не чинампы? Они ведь не плавают.

Я имел в виду прямоугольные участки, разделенные каналами, наполненными водой. На таких участках выращивают овощи. Они, как достопримечательности, демонстрируются в Мехико иностранцам в качестве «chinamperas».

– Конечно, нет, – презрительно сказал брат девушки, впервые как будто заинтересовавшись разговором. – Chinamperas! – добавил он пренебрежительно.

Очевидно, была затронута его профессиональная гордость.

– Я так и думал, – учтиво ответил я, чтобы еще больше успокоить его. – Именно поэтому мне хочется посмотреть подлинные chinamperas.

– Ну, еще бы, caballero, – ответил юноша, который, подобно большинству обитателей Мексиканской долины, свободно владел испанским, – но для этого нужно проделать немалый путь. Ближе Хочимилько их нет, да и там немного. Поверьте, лучшие chinamperas – наши, и находятся они в лагуне де Чалько, довольно далеко отсюда. Мой бог, Лорита, это напомнило мне, что нам пора двигаться, иначе нас застанет ночь. Buenos tardes, сеньор – доброго вам вечера!

Говоря это, он оттолкнулся, и вскоре они оказались на таком расстоянии, что разговор стал невозможен.

Я чувствовал некоторое разочарование таким внезапным расставанием. Мне казалось, что я могу рассчитывать на приглашение посетить водную деревню, «в которой дон Тито алькальдом». Но мое разочарование смягчилось, когда я увидел, как девушка оглядывается – раз, два и три, пока густые ветви перуанского перечного дерева, растущего на берегу канала, не скрыли ее от моего взгляда.

– Наконец… наконец я затронул ее сердце!

Так сказал я себе, переполняясь неожиданным ощущением счастья.

 

Глава IV. НЕГОДЯЙ ЭТО ЗАСЛУЖИЛ

С таким веселым настроением я направился домой. Но мое радостное возбуждение оказалось недолгим и вскоре сменилось совсем иным чувством. Что я делаю? Стараюсь изо всех сил очаровать невинную девушку, не подозревающую о моих намерениях. И с какой целью? Благородные ли у меня помыслы?

До этого момента я ни разу не задавал себе такие вопросы. Поскольку не верил в успех, подобные мысли не имели значения. Но теперь, когда ожили надежды, все эти вопросы возникли передо мной, как капли желчи в стакане со сладким напитком. Если бы девушка была кокеткой, склонной к флирту, я, возможно, нашел бы для себя оправдание. Но она казалась полной противоположностью и, судя по тому, что я видел, действительно была самим воплощением невинности. Правда, мой возможный сводник делал намеки, но я решительно отказывался им верить. Для таких, как он, чистота самой Лукреции показалась бы напускной скромностью и притворством.

Эти рассуждения не только причинили мне боль, но и заставили принять решение никогда больше не искать взглядом цветастую юбку Королевы озер и, если возможно, подавить всякий интерес, который доселе она у меня вызывала.

Мои размышления неожиданно прервал женский возглас, полный ужаса и отчаяния. И еще выкрики мужчин. К тому времени я уже достиг верхнего конца Пасео. Крики доносились с противоположной стороны, куда поплыл скиф. Я, повернув лошадь, поскакал назад и снова увидел лодку. Но теперь она была не одна. Рядом, вернее, чуть позади, видна была еще одна лодка, и в ней трое мужчин. Обе лодки двигались по воде быстро, как только могли их разогнать гребцы. Было ясно, что за скифом гонятся. Одного взгляда было достаточно, чтобы установить принадлежность преследователей к определенному сословию. Все они были одеты в костюмы rancheros, пестрые и эксцентричные, но главная особенность заключалась в широкой красной полосе, полуприкрытой полями сомбреро. Я сразу понял, что они принадлежат к так называемым «красным шляпам» – банде разбойников, которая в свое время служила нашей армии в качестве разведчиков.

В тот момент я подумал, что трое в лодке слишком много выпили и хотят поразвлечься с девушкой.

Очевидно, молодой индеец, завидев их, повернул лодку и пытался уйти по каналу в сторону Пасео, чтобы спастись. Когда я их увидел, обе лодки достигли широкого места, чего-то вроде пруда, через который проходит канал. Девушка продолжала в страхе звать на помощь. Юноша тоже кричал, но гневно и протестующе. Однако ни ее крики ужаса, ни его возмущенные возгласы не оказывали никакого воздействия на «красные шляпы», которые мгновение спустя догнали скиф и ухватились за его борт. Один из бандитов встал и попытался схватить девушку. Если бы она продолжала сидеть, это ему удалось бы. Но она неожиданно вскочила и прыгнула в воду! Молодой индеец, выпустив весла, прыгнул вслед за сестрой. Я решил, что обоих охватила паника.

Две или три секунды они оставались под водой. Но хотя это продолжалось очень недолго, я испытал невероятную тревогу, испугавшись, что они утонули.

Но ничего подобного! Вскоре я увидел, как оба показались на поверхности и бок о бок, как пара выдр, поплыли к берегу.

Однако они еще не избавились от «красных шляп». Тот, который пытался схватить девушку, перепрыгнул в ее скиф, схватил брошенные весла и стал грести, по-видимому не собираясь отказываться от своего намерения. Ему почти удалось догнать девушку, но она к этому времени уже выбралась из воды и стояла на берегу, тяжело дыша. Преследователь с грубым проклятием вслед за ней перескочил на берег. Снова уклонившись от него, девушка попыталась убежать, но мокрая юбка прилипала к ее ногам, она споткнулась и упала.

Однако, дальше убегать не было необходимости: подняв голову, девушка поняла, что она в безопасности. К этому времени подоспел я и схватил наглеца за воротник.

Вначале я думал задержать его и отправить в нашу гарнизонную тюрьму. По потом, по-прежнему считая, что это всего лишь выходка пьяного солдата, я решил, что могу наказать его сам, причем таким образом, чтобы наказание искупало проступок. Тут меня охватило веселье от неожиданного каламбура: чтобы наказание искупало проступок, я решил искупать виновника! Я по-прежнему сидел в седле, лошадь моя стояла у самой воды, а «красная шляпа» – у правого стремени.

– Приятель, – со смехом сказал я, – ты слишком много выпил, и тебе не помешает смешать вино с водой.

С этими словами я приподнял его и рывком швырнул в канал. Все это заняло не больше минуты, а еще через минуту я увидел, как он добрался до противоположного берега. Здесь он отряхнулся и бросил на меня злобный взгляд. К этому времени к нему присоединились и его сообщники, которые выбрались из лодки. Все втроем скрылись за кустами.

И только тут я понял, что допустил ошибку. В спешке и возбуждении мне не пришло в голову внимательно рассмотреть его. Теперь же, когда я увидел перекошенное злобой лицо с противоположного берега канала, мне показалось, что я встречал уже этого человека и раньше.

Нет, не показалось.

Воспоминание было четким и ясным. Это тот самый щеголь, который так грубо ответил на мой вопрос о чинампере. Конечно, на этот раз он был одет совсем по-другому, не так элегантно, но это, несомненно, был тот же самый человек. Я пожалел, что так легко отпустил его. Припомнив, что говорил pelado и что я видел собственными глазами, я подумал, что у этого человека более серьезные намерения, чем просто беглый поцелуй. Однако, сейчас уже слишком поздно пытаться исправить ошибку. Но я знал, где расквартированы «красные шляпы», и решил, что смогу отыскать его там.

Глядя вслед удалявшимся негодяям, я почувствовал, как меня коснулись пальцы, мягкие, словно, в шелковых перчатках, и что-то еще более нежное и теплое прижалось к руке. Губы девушки, она целует мне руку.

– Спасибо, мой спаситель! – воскликнула она. – Тысячу благодарностей! Я никогда не смогу вас отблагодарить! Никогда!

– Не нужно говорить о благодарности, – сказал я им обоим, потому что ее брат тоже стал меня благодарить. – Мне жаль только, что я дал этому негодяю уйти. Если бы я знал, кто это…

– О, сеньор, – прервал меня молодой индеец, – это плохой, очень плохой человек, un ladron – разбойник. Они все разбойники, с красными лентами на сомбреро. Мы не знали, что он один из них, потому что видели его раньше и он был одет совсем по-другому. И он не в первый раз пристает к моей сестре. Он делал это и раньше – на базаре, на улицах. О, сеньор! Я рад, что вы бросили его в канал. Он заслуживает этого, и гораздо большего!

– И получит в свое время, можете на это рассчитывать. Но как вы оказались здесь? Вы встретили его дальше по каналу?

– Да, сеньор. Они показались со стороны в большой лодке и направились прямо к нам. Я сразу узнал его, как только увидел, несмотря на то, что он был по-другому одет. Заподозрив неладное, я повернул скиф и начал грести назад. Ах, caballero, как нам повезло, что вы оказались здесь! Santissima! Мы больше не покажемся в городе, пока…

– О, пусть это вас не останавливает, можете больше не опасаться этого негодяя. Я о нем позабочусь – посажу его в такое место, откуда он не сможет к вам приставать. А теперь, сеньорита, – сказал я, обращаясь к девушке, которая, в мокром платье, облегающем прекрасную фигуру, напоминала статую купающейся нереиды, – вам надо позаботиться о себе: вы можете простудиться. Если пройдете ко мне, я смогу найти что-нибудь сухое для вас.

В ответ оба удивленно посмотрели на меня, а потом брат со смехом ответил:

– Ей это не нужно, сеньор. Лорита не боится промокнуть, и я тоже. Вы ведь знаете, мы живем на озерах и в воде бываем так же часто, как на суше. Простудиться! Нет, нет, не от такого купанья.

– Ну, тогда я позову кого-нибудь из своих людей и пошлю его привести вашу лодку.

Скиф, проплывший без хозяев немного по каналу, уткнулся в противоположный берег.

И опять молодой индеец засмеялся, а его сестра улыбнулась.

– Как, caballero! – удивленно воскликнул юноша. – Посылать человека кругом, чтобы привести лодку! Вы увидите: в этом нет никакой необходимости. Пошли, Лорита! Nos vamos!

С этими словами он прыгнул в воду. Девушка же опять взяла мою руку и поцеловала. Потом, со словом «Adios!», которое звучало как сожаление, она бесстрашно последовала за братом.

Я удивленно следил, как они плывут к лодке. Оба казались земноводными существами: она, с длинными черными прядями, которые теперь высвободились и плыли за ней по поверхности воды – настоящая ундина или какая-нибудь морская сирена!

Вскоре оба уже сидели в лодке, и суденышко под ударами весел быстро понеслось по воде. И вновь, сворачивая в узкий канал, девушка оглянулась – но теперь смотрела она на меня долго и пристально. Вся моя решительность растаяла, как снег на летнем солнце. Я поехал к себе на квартиру, решив продолжить знакомство, но без расчета на легкий флирт.

 

Глава V. ПАРАД РАЗБОЙНИКОВ

Как уже говорилось, «красные шляпы» – это банда разбойников, которая поступила к нам на службу и исполняла обязанности разведчиков, а иногда выполняла и другие поручения – по принципу: вор ловит вора. Это была идея нашего главнокомандующего генерала Скотта, у которого есть склонность к буффонаде.

Но, подобно натаскиванию кровожадных собак, это ничего, кроме зла, не принесло. «Красные шляпы» оказались настоящими грабителями – «salteadores a cavallo», то есть конными разбойниками с большой дороги. Их была целая partida – шайка. Все верхом, вооруженные пиками, саблями, карабинами и пистолетами, пестро одетые, единственное общее в одежде – красная лента на шляпе. Да и это отличие было не их собственного изобретения и не служило украшением. Они носили ленты по приказу, ради собственной безопасности, чтобы наши солдаты, по ошибке приняв за вражеских guerilleros – партизан, не застрелили бы их на месте. Конечно, все они неисправимые бандиты, забытые Богом и своей страной – по крайней мере, они сами ее бросили, дважды предав. Их предводитель, некто Домингес, носивший звание полковника (он на самом деле был полковником мексиканской армии), был запоминающимся человеком – небольшого роста, плотным, но очень живым и подвижным, смуглым, с полным лицом. У него был целый список грехов, заставивших его встать на службу нам; но, с другой стороны – и я сам могу это подтвердить, – были у него и несомненные достоинства, например, исключительная храбрость.

Я был знаком с вожаком разбойников, потому что мои обязанности не один раз заставляли меня действовать с ним вместе.

Посчитав, что он не откажет мне в помощи, я собирался осмотреть его подчиненных и найти того, который обидел девушку. Арестовать его, судить и наказать за этот проступок.

Сегодня было еще не поздно заняться этим делом – чем скорей, тем лучше. Я даже мог рассчитывать поймать негодяя, прежде чем он успеет переодеться, а мокрая одежда станет несомненной уликой. Поэтому, прихватив с собой сержанта, я поехал туда, где расположились «красные шляпы», – в северный пригород Мехико.

Домингес принял меня с должной вежливостью – такую любезность мог демонстрировать Дюваль, вынимая серьги из ушей герцогини. В ответ на мою просьбу он сказал:

– С превеликим удовольствием, капитан. Мне доставит огромное наслаждение продемонстрировать вам моих красавцев. Но, боюсь, того, кого вы ищете, среди них не найдете.

– Почему вы так считаете?

– Потому что ваше описание никому в моей partida не соответствует.

– Но он был одет точно как ваши, и с красной лентой на шляпе. Да и двое других были одеты так же.

– Вполне вероятно, но это ничего не значит. Как вы знаете, капитан, под знаменами вашей армии мои «красные шляпы» пользуются небольшими привилегиями, которые не распространяются на других представителей этой профессии. По этой причине по стране бродит множество поддельных «красных шляп», которые создают моим честным парням дурную репутацию.

Отпустив эту шутку, бандит громко рассмеялся, и я тоже не смог сдержать улыбку.

– Однако, – продолжал Домингес, – мы все же посмотрим, есть ли среди моих людей тот, на кого вы жалуетесь, или это самозванец. Эй, Раймундо, дай сигнал сбора!

Трубач протрубил сигнал, и быстрее, чем я смог бы собрать своих людей, salteadores высыпали на плац. По приказу командира они построились. Их было около шестидесяти. Не менее двух третей имели такие отталкивающие физиономии, какие редко захочешь видеть рядом.

Здесь были представлены все типы мошенников и негодяев: от трусливых воришек с бегающими глазами до отчаянных головорезов, способных смотреть жертве прямо в лицо.

– Ну, как, caballero, – спросил их вожак, когда я прошел вдоль всего ряда, – узнаете своего знакомого?

– Нет, – ответил я, – его среди них нет. Это весь ваш отряд, полковник?

– Все грешники до одного, за исключением больных и раненых – к вашим услугам, сеньор капитан. Может, хотите заглянуть в наш госпиталь, но уверяю вас, вы и там не найдете человека, которого ищете.

– В этом нет необходимости, – ответил я. – Верю вам на слово, полковник.

Теперь я пришел к убеждению – не со слов полковника, а по другим признакам, – что тот, кого я сбросил в канал, и два его помощника не принадлежат к «красным шляпам». Уходя из казарм «красных шляп», я подумал, что больше никогда не увижу негодяя.

 

Глава VI. ШТРАФНОЙ УЖИН И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ

Если было маловероятно, что я когда-нибудь еще встречусь с разбойником в «красной шляпе», еще менее вероятной мне представлялась встреча с грабителем, который унес часы капитана Морено.

Даже если бы я и встретился с вором лицом к лицу при дневном свете, сомнительно, что я смог бы его узнать.

В это время в столице Мексики не было полицейских, способных отыскивать и возвращать украденную собственность. Национальная полиция по определенным причинам была распущена, и ее обязанности исполняли наши солдаты, а попросить их отыскать часы все равно, что пустить изнеженную домашнюю болонку по следу лисицы.

Именно потому я согласился удовлетворить другое условие мексиканского офицера и послал ему приглашение на ужин. К этому времени я лучше познакомился с капитаном Морено и был рад оказать ему гостеприимство.

Встреча назначалась на тот же вечер, когда со мной произошли вышеописанные события, и, оставив казармы «красных шляп», я сразу поехал туда, где нам предстояло ужинать, – на Фонда де Эспириту Санту.

Как мы договорились, нас должно было быть шестеро. Приехав в отель, я обнаружил, что пятеро приглашенных уже ждут меня. Странная собралась компания: три американских офицера (потому что я пригласил двоих своих товарищей) и три мексиканца. Друзья Морено тоже оказались военными, все были нашими пленниками под честное слово! По всей вероятности, несколько недель назад мы встречались на поле битвы и делали все возможное, чтобы убить друг друга. Теперь же мы сидели за одним столом и опять делали все возможное – но не для того, чтобы отнять друг у друга жизнь, а чтобы сделать ее как можно более приятной. Садясь за стол, мы, видимо, все подумали об этой нелепой перемене и рассмеялись.

Какой это был великолепный ужин! Должен отметить, что испанская cocina – кухня – превосходит французскую, но обе они уступают мексиканской. Дело в том, что мексиканская кухня содержит множество блюд ацтекского происхождения, дошедших до наших дней, но неизвестных поваренным книгам Европы. Блюда первоклассного мексиканского ресторана, с их неповторимой комбинацией пряностей, чеснока и перца, не имеют себе равных.

Какое-то время разговор шел на общие темы, главным образом серьезные. Но потом начало действовать вино, мы повеселели и перешли на более легкие предметы обсуждения. В конце концов, разумеется, заговорили о женщинах, в частности об их личных качествах и чарах, сравнивая представительниц разных народов. Мы, чужестранцы, конечно, в один голос хвалили сеньорит, а наши мексиканские друзья, которые не хотели, чтобы их превзошли в вежливости, заявляли, что не видели женщин прекрасней «Las Americanas». Морено, который знал, что я не американец, добавил: «И Las Irlandeses».

Вполне естественно, что разговор зашел и об индианках.

– Feas todas! (все уродливы) – провозгласил один из мексиканских офицеров, полковник Эспиноса. – Ни разу не встречал чистокровную индейскую девушку, которую, можно было бы назвать красавицей.

– Значит, вы никогда не бывали на цветочном рынке Сан Доминго, – возразил Морено.

– Нет, был. И много раз. А чего я там не увидел?

– Ну, если вы не заметили ее сами, нет смысла вам ее показывать.

– А, вы, наверно, имеете в виду la chinampera bella – девушку, которую называют Королевой озер!

– Вы правы, Эспиноса, именно ее я имею в виду. Но ваш насмешливый тон не к месту. Королева озер – девушка безупречной репутации, и я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь в этом усомнился.

– Ага, вы, кажется, хорошо с ней знакомы! – ответил Эспиноса со смехом.

– Да, – согласился Морено, – знаком и с ней, и с ее характером. Так случилось, что мой дядя владеет землями на берегу озера, в котором расположена чинампа ее отца. Более того, можно сказать, что чинампы – тоже его земли. Так что, как видите, джентльмены, у меня есть основания знать эту девушку, и могу вас заверить, что она чиста, как снега на Попокатепетле.

В начале этого разговора я испытывал не только боль, но и обиду. Мне хотелось схватить за горло того, кто задавал вопросы. Однако мне удалось сдержаться. Слушая продолжение разговора, я совсем успокоился.

– То, что вы говорите, Морено, – сказал третий мексиканский офицер, спокойный и сдержанный человек, – подтверждается поведением девушки. Я сам покупал у нее букеты, да и кто не покупал? Девушки на рынках окружены такой лестью, но ее поведение безупречно, и вполне может сравниться с ее красотой. Мне кажется, это не стал бы оспаривать и сам полковник Эспиноса.

– Настоящая краснокожая Венера! И Лукреция! – воскликнул тот.

– Может, она и Венера, – сказал Морено, – но вы называете ее краснокожей, а это неправильно. Мне кажется, она действительно чистокровная индианка. Так мне говорили. Но я мог бы назвать некоторых наших леди, которых называют «blancos» – белыми и которые хвастают своей «sangre azul» – голубой кровью; они ничуть не белее этой девушки. Единственное красное у нее – это коралл губ и кармин щек.

– Браво! Брависсимо! – воскликнул полковник, аплодируя, как будто приветствовал актера на сцене. – Как вы красноречивы, капитан Морено, описывая достоинства этой туземной дамы! Если бы я повторил ваши речи в одном доме – доме некой темнокожей сеньориты с голубой кровью, вас могли бы призвать к ответу, и вам бы это не понравилось. Ха-ха-ха!

Второй офицер присоединился к этому смеху. Очевидно, у Морено была amante – возлюбленная, о которой оба кое-что знали.

– О, пожалуйста, рассказывайте, amigo mio – друг мой! – ответил капитан. Говорил он очень уверенно. – Благодаря Богу и моей удаче, в делах любви у меня чистая совесть, и мне нечего бояться. А что касается индейской девушки, могу признаться, что немного знаком с нею. И верю, что она такова, как мне о ней говорили: неподкупна и достойна титула королевы.

– В этом я с вами не согласен, – возразил полковник. – Я много раз покупал у нее цветы для бутоньерки, и мне ничего не рассказывали. Зато я кое-что видел, и увиденное противоречит вашим возвышенным представлениям о ней.

– Что? – в один голос спросили все, включая меня самого. Я больше других ждал ответа, дрожа внутренней дрожью. – Что вы видели, полковник Эспиноса?

– Королева озер, эта скромная, образцовая девушка, как изобразил ее наш друг Морено, оживленно беседовала с одним из самых известных преступных типов Мехико.

– С кем? – спросил Морено.

Его тон явно свидетельствовал, что он не верит обвинениям против индианки.

– Вы его можете не знать, – ответил полковник. – Вероятно, никто из вас его не знает. Его почти не увидишь на улицах при свете дня, зато по ночам он часто бывает в одном casa – доме – за собором. Я сам его, к сожалению, не раз там встречал. Он так же ловко бросает кости, как и обманывает девочек-muchachitas.

– Все равно, скажите, как его зовут.

– Я слышал, как его называют разными именами. У него их несколько, и это, несомненно, соответствует его занятиям. В игорном доме его называют просто сеньор Иларио, конечно, приставляя «дон». Он одевается очень изысканно и умеет вести себя, как джентльмен, поэтому товарищи прозвали его «Эль Гуапо» – щеголь. Обычно он бывает в костюме lа rahchero, с ниткой жемчуга на шляпе, в плаще из лучшей шерсти на плечах. Плащ у него пурпурного цвета.

Я вздрогнул так, словно ко мне на стул заползла гадюка, и невольно повторил слова «пурпурный плащ».

– Ага! Вы знаете этого джентльмена, сеньор, – повернулся ко мне полковник. – Ну, надеюсь, ваше знакомство с ним оказалось приятней моего и вы не стали жертвой его крапленых карт или фальшивых костей.

– Нет, полковник Эспиноса, – ответил я, пытаясь скрыть свои чувства. – Я не знаком с человеком, о котором вы говорите. Но вы упомянули о пурпурном плаще, и я вспомнил человека, которого встретил при очень странных обстоятельствах.

Я замолчал, не желая рассказывать дальше.

– Что ж, – заметил полковник, – если когда-нибудь встретитесь с ним, знайте, что перед вами один из самых коварных и искусных негодяев Мехико. Будучи сам мексиканцем, я могу признать, что в Мексике таких хватает. Но я еще не все рассказал о нем. Вдобавок к другим своим достоинствам, он, говорят, иногда занимается разбоем на дорогах. Короче, он разбойник-salteador, и действует на горных тропах вблизи старой пирамиды Сан Хуан де Теотиуакан; А теперь, джентльмены, судите сами, слишком ли вольно я говорил о la chinampera bella – красавице с озер, образце скромности, по словам капитана Морено, если видел ее в обществе такого типа.

– Вы сами это видели? Когда? Где?

Вопросы эти задавал сам Морено.

– Дважды у ее прилавка на рынке Сан Доминго, однажды на соседней улице и однажды на канале у Пасео де Лас Вигас, когда она в лодке возвращалась домой. Правда, с ней всегда находился ее брат. Впрочем, она не обращала внимания на его присутствие: ведь она старше его, и он ее слушается. Похоже, она в неплохих отношениях с этим Эль Гуапо.

– Ей-богу, ни за что бы не поверил! – сказал Морено. Рассказ полковника его явно огорчил. – Люди моего дяди хорошо знают девушку и очень высокого мнения о ней. Но, конечно, они могут ошибаться; да это и неудивительно. Такая красавица должна подвергаться ухаживаниям со всех сторон. Послушайте, amigos mios! Давайте оставим эту тему и выпьем за хозяина вечера! Пью за его здоровье!

– За хозяина вечера! – воскликнули все, поднимая бокалы.

– Наверно, вы ждете, что я подкреплю свой тост речью, – продолжал Морено. – Ну, она будет короткой. Я скажу только, что готов ежегодно терять часы работы Лосады, если за этим последует приобретение дружбы и такого приятного вечера. Caballeros! Salud al Capitan Мейнард!

 

Глава VII. МАСКАРАД В «МАЛЕНЬКОЙ СОВЕ»

Несмотря на теплые, непринужденные отношения, которые установились между гостями, несмотря на выпитое вино, весь остаток вечера мне было не по себе. Услышанное давало повод для горьких мыслей, и я был рад, когда ужин закончился.

Пожелав друг другу «buenas noches», мы вышли на, улицу.

Я распрощался с двумя американскими офицерами, квартиры которых находились в другой части города.

Сам я собирался идти домой пешком, потому что лошадь отослал с сержантом. Тут я заметил, что Эспиноса идет в том же направлении и тоже в одиночку.

Мне пришла в голову мысль, и, ускорив шаг, я догнал его.

– Сеньор полковник! Прошу прощения за вопрос, но вы отправляетесь домой спать?

Несмотря на свои циничные замечания относительно женщин, Эспиноса был серьезным и сдержанным человеком, и я знал, что мое любопытство не оскорбит его.

– Или вы хотите еще раз попытать счастья в том каса – игорном доме, который упоминали? – продолжал я, не дожидаясь ответа.

Вопрос застал его врасплох, но Эспиноса – старый солдат, привыкший к неожиданностям, он сразу же пришел в себя и со смехом ответил:

– Ну, caballero, своим вторым выстрелом вы попали точно в цель. Я иду как раз в то место, о котором вы говорите. Но почему вы спрашиваете? Хотите пойти со мной?

– Если не возражаете.

– Напротив, мне доставит огромное удовольствие познакомить вас с «Маленькой совой», одним из самых известных притонов мексиканской столицы. Кстати, не стоит благодарить меня. Но между прочим, – добавил он, неожиданно остановившись и разглядывая меня, – вы в мундире! Santos Dios! Я об этом не подумал!

– А какая разница?

– Caramba! Разница огромная! Место, о котором мы говорим, довольно странное, и там можно встретить самые фантастические наряды, но ваш синий мундир с желтыми нашивками вызовет бурю. Вы должны знать, сеньор капитан, что постоянные посетители «Маленькой совы» все отъявленные патриоты, и американцев туда не допускают.

– В таком случае, вероятно, я не могу идти с вами.

Он на несколько секунд задумался, потом сказал:

– Не возражаете против небольшого маскарада?

– Нисколько. Подчиняюсь вашему руководству и сделаю все, что вы скажете.

– В таком случае я без труда вам помогу. Мы как раз проходим мимо дома вашего покорного слуги. И здесь я смогу сделать вас подходящим для общества, с которым нам предстоит встреча.

С этими словами мы достигли узкой улицы, в которую свернул мой спутник. Миновав несколько домов, мы остановились у входа. Полковник своим ключом открыл дверь. Было уже за полночь, все спали, во всех окнах было темно. Мой спутник зажег спичку, засветил лампу и провел меня по лестнице в комнату, очень просторную, но с низким потолком. Я понял, что нахожусь на entresuelo – на антресолях: в Мехико, как и в Париже, второй этаж отводился низшим классам.

– Как видите, caballero, – со смехом сказал полковник, заметив, что я разглядываю комнату, почти лишенную мебели, – мы, мексиканские офицеры, живем совсем не во дворцах. А сейчас, в результате вашего завоевания, мы в еще худшем положении, потому что уже несколько месяцев нам не платят жалованье. Поэтому не могу предложить вам ничего съесть или выпить. Впрочем, если хотите, есть немного каталонского коньяку. Он подкрепит вас перед маленьким приключением, которое нам предстоит. Коньяк у меня лучшего сорта.

– Спасибо, полковник, именно это мне и нужно.

Пока он доставал бутылку и стаканы, я продолжал разглядывать комнату, которая служила одновременно столовой, кабинетом и спальней. В одном углу стояла раскладная походная кровать, в другом у стены лежало военное седло и стояла пика (полковник командовал отрядом «lanzeros» – всадников, вооруженных пиками). На стене висели сабля, пистолеты, пояса и другие предметы снаряжения. На единственном столе стояла глиняная посуда с остатками очень скромного обеда. С усмешкой кивнув на эти остатки, полковник налил мне коньяка, а сам отправился рыться в большом кожаном саквояже, который вытащил из-под кровати. Он достал оттуда бархатный жакет, брюки-calzoneras, пояс и все прочее. Все эти предметы, включая широкополое сомбреро, составили наряд, в котором мне предстояло явиться в игорный дом. Мне приходилось пользоваться такой одеждой, поэтому никаких указаний не потребовалось, и через несколько мгновений я уже был облачен в красочный мексиканский костюм гаnchero.

– Роr Dios (ей-богу), сеньор! – воскликнул полковник, осмотрев меня. – Вы так же похожи на мексиканца, как я! К счастью, ваша кожа и волосы темнее, чем у большинства ваших соотечественников. А так как вы говорите на нашем языке, как на родном, сомневаюсь, чтобы кто-нибудь вас раскрыл. Вы, американцы, жестикулируете не так, как мы; поэтому позвольте закрыть вам руки.

С этими словами он взял с походной постели серапе, которым пользовался, как одеялом, и надел мне через голову на плечи.

– А теперь в «Маленькую сову»!

«Маленькая сова» по виду могла бы сойти за гостиницу, но на ней не было ни вывески, ни какого другого обозначения. Окна отсутствовали, а большая входная дверь, напоминавшая тюремные ворота, была закрыта наглухо. Несмотря на темноту, мой проводник легко находил дорогу. Подойдя к двери, он постучал. Стукнул всего один раз и очень осторожно. Услышать такой звук можно было, только если постоянно внимательно прислушиваешься. Но я сразу услышал внутри шаги и осторожный вопрос:

– Quien es? (Кто там?)

– Amigo de la patria (Друг общества), – ответил мой спутник.

Наступила короткая тишина, стоявший за дверью, казалось, не решался открыть. Полковник, потеряв терпение, сказал более требовательно:

– Presto, muchacho! Abre la puerta! Soy el Coronel Espinosa! (Быстрей, парень! Открывай дверь! Я полковник Эспиноса!)

– Bueno! – ответил голос.

С этими словами приоткрылась калитка в центре большой двери, и мы вошли внутрь.

– Прошу прощения за то, что задержал вас, сеньор полковник! – сказал, привратник, когда мы проходили мимо него. – Но сами знаете, в наше время нужно быть осторожным.

– Caramba! Ты совершенно прав, – со смехом ответил офицер. – В «Маленькую сову» в любое время нужно пускать осторожно.

Привратник, оценив шутку полковника, тоже засмеялся, и мы пошли дальше. Ни ламп, ни свечей не было, но, похоже, мой спутник знал каждый камень и в коридоре, и во дворе, а я шел по звуку его шагов. Мы пересекли патио и оказались на покосившейся деревянной веранде, которая с трех сторон огибала внутренний дворик. Пройдя по ней еще несколько шагов, мы увидели дверь, через замочную скважину которой лился свет.

Не входя, мой проводник приблизил губы к моему уху и еле слышно прошептал:

– А теперь, caballero, последнее предупреждение. Я доверяю вашей способности сохранить инкогнито. Если кто-нибудь обвинит вас в том, что вы американец, вы должны отказываться до последнего. Клянитесь, что вы не тот, за кого вас принимают; вы дон Элесарио Трес Виллас, haciendado из штата Гвадалахара. К счастью, у меня есть карточка этого дона Элесарио, она вам поможет. Держите!

Сунув мне в руку квадратик картона, он толкнул дверь и открыл ее.

Поток света вырвался из двери и осветил весь двор до последних уголков. Внутри помещения слышались громкие голоса. Отдельные фразы произносились громче других: «Caballo en la puerta», «Soto mozo» и тому подобное. Иностранцу они ничего не сказали бы, но я узнал условные обозначения в игре «monte».

Когда мы вошли, шум стих, и все посмотрели на нас. Но тишина продолжалась только секунду; затем гомон возобновился, заглушая монотонные возгласы крупье.

Невозможно было ошибиться в назначении этого заведения. Это был самый настоящий игорный притон, и я лично убедился в справедливости предосторожностей, принятых моим спутником. В просторном, ярко освещенном многочисленными лампами зале собралось не менее пятидесяти человек. Присутствующие были одеты в самые разнообразные костюмы, какие только можно представить себе на мексиканце. Я увидел мундиры всех родов войск, нашивки и обозначения всех рангов, от генерала до сублейтенанта. Но большинство были в штатском: некоторые, как и я, в одежде ranchero; другие в обычных костюмах; у многих на плечи накинута frezada – мексиканская плюшевая накидка, напоминающая одеяло; у всех на голове сомбреро из войлока или соломы.

Мне никогда не приходилось видеть сразу столько зловещих лиц, за исключением того случая, когда я осматривал «красных шляп», и никакой разницы между теми и этими не было. Почти всех присутствующих можно было принять за бандитов, и при этом не ошибиться, потому что, как я узнал впоследствии, здесь собирались профессиональные грабители, разбойники и воры. Это объясняло их пылкий патриотизм или его видимость: он давал им защиту от закона, который они нарушали, и даже на время избавлял от клейма преступника. И кто мог бы обвинить мексиканские власти в том, что они допускают подобное? Уж никак не мы, американцы: у нас самих на службе состоит банда таких salteadores, они получают жалованье, и наш командующий их даже хвалит.

Я так и не сказал об этом полковнику, вслед за ним входя в «Маленькую сову». И, казалось, это его ничуть не занимало. Войдя в зал и обменявшись рукопожатием с десятком присутствующих, старых армейских camarados, которые поднялись ему навстречу, Эспиноса занял место за столом monte и начал делать ставки. Мне играть не хотелось, да и не за этим я пришел сюда. Мне нужно было выяснить, являлся ли человек, которого я бросил в канал, доном Иларио, или Эль Гуапо.

Бродя по салуну, небрежно покуривая сигарету, словно постоянный посетитель этого заведения, я пристально заглядывал всем в лица. Некоторых игроков я встречал раньше в кафе и на улицах. К счастью, ни с одним из них я не был знаком близко и меня вряд ли кто-нибудь мог узнать. Ни один из них не напоминал того, кого я ищу.

Потеряв всякую надежду, я уже подумывал о том, чтобы попросить полковника прервать игру и проводить меня на улицу, когда дверь зала отворилась и вошел новый посетитель. Это был, несомненно, тот самый человек. Но теперь ни красная лента на сомбреро, ни другие признаки не указывали, что он принадлежит к «красным шляпам». Напротив, он одет был так, каким я его впервые увидел на Пасео де Лас Вигас. Мне не было необходимости спрашивать Эспиносу, это ли дон Иларио, потому что в зале сразу наступила тишина, и я услышал, как кто-то воскликнул:

– Mira! (смотрите!) Эль Гуапо!

Направившись прямо к столу monte, тот прошел рядом со мной, но, слава Богу, меня не узнал. Для меня в тот момент это было бы очень некстати, и карточка дона Элесарио мне не помогла бы. Эль Гуапо слишком хорошо знал меня в лицо, чтобы принять за hasiendado из Гвадалахары.

Достигнув цели, я хотел немедленно покинуть притон, но решил дождаться того, кто привел меня сюда. Этого требовала обычная вежливость.

К счастью – по крайней мере для меня, – в эту ночь полковнику не везло, и вскоре все его фишки оказались в безжалостных руках крупье. Я с радостью наблюдал, как туда же отправились несколько золотых монет, которые полковник занял у меня. Потом, выслушав мое извинение, что у меня с собой больше нет ни песо, Эспиноса неохотно встал из-за игорного стола, и мы вышли из «Маленькой совы».

Возвращаясь в свою квартиру, он впервые спросил меня, почему мне так хотелось побывать в игорном доме. Ведь я не поставил ни песеты! Я ответил уклончиво:

– Любопытство, сеньор полковник, – любопытство и любовь к приключениям.

– Caspita! (черт возьми!) – воскликнул он. – Опасное для вас приключение могло получиться! Позвольте сказать вам, сеньор, что если бы в вас узнали офицера американской армии, не менее десятка мачете пробили бы вам ребра, и я не смог бы вас защитить. Santissima! Да там собрались волки, которые с радостью разорвали бы вас на части! Возблагодарите Господа, что ушли невредимым! Вы искренне можете повторить за мной: «Gracias a Dios!» (Слава Богу!)

Мое посещение «Маленькой совы» дало мне меньше, чем я надеялся. Я узнал, что дон Иларио и поддельная «красная шляпа» – один и тот же человек. Но что из этого?

Я приказал следить за «Маленькой совой», и несколько ночей мои люди наблюдали за притоном. Но дон Иларио больше не появился.

 

Глава VIII. СТРАННОЕ ПИСЬМО И АРЕСТ

Как уже говорилось, во время американской оккупации мексиканской столицы работу полиции выполняли наши солдаты. Для этого выделялись определенные соединения, и первое место среди них занимали «конные стрелки», отборные солдаты, более умные, образованные и потому более надежные. Конечно, и мы, офицеры конных стрелков, по очереди сутками дежурили, патрулируя город.

Через неделю после нашего ужина в Эспириту Санту мне как раз выпало дежурство. Наступил вечер, и так как я не был ограничен местом пребывания, то провел несколько часов там, где счел наиболее приятным, – в «Национальном театре». Мексиканский театр называют одним из лучших в мире, наравне с миланским «Ла Скала» или гаванским «Таконом». В ложах сидят важные сеньоры в самых модных мексиканских нарядах; прекрасные черноглазые смуглые сеньориты блистают в великолепных шелках и сверкающих бриллиантах, – сомневаюсь, чтобы какой-нибудь другой драматический или оперный театр мог похвастаться более прекрасным обществом.

Испанская труппа (большинство артистов в Мексике испанцы) давала «Дона Хуана Тенорио» – родоначальника всех Донов Жуанов, Джиованни и Сезаров де Базанов. Пьеса, как ее ставят в испанском театре, занимает два вечера (и если в первый вечер сбор полный, импресарио уверен в успехе и второго). В перерыве между многочисленными действиями я вышел из театра, чтобы дать указания расположенным здесь нашим часовым. Закончив, я уже собрался возвращаться, как услышал голос:

– Сеньор капитан! Нельзя ли поговорить с вашим превосходительством?

Я обернулся и увидел говорящего – какого-то оборванца.

Приглядевшись, я узнал его. Это был тот самый pelado, который отвечал на мои вопросы на Пасео де Лас Вигас и чьи предложения дальнейших услуг я с негодованием отверг.

На этот раз я собирался прогнать его, но меня остановило одно соображение – относительно индейской девушки. С того дня, как она поцеловала мне руку – как приятно вспоминать об этом! – я ее не видел. Ее брата тоже. Их лодка больше не приходила на рынок. Вспоминая слова юноши, я уже отчаивался увидеть их снова. А тут передо мной человек, который утверждает, что знаком с ними. Он может сообщить мне что-нибудь полезное. Поэтому, отказавшись от первоначального намерения, я ответил:

– Конечно, мой добрый друг. Что вы хотите мне сказать?

– Не очень многое, сеньор, но вначале позвольте поблагодарить вас за снисходительность. При нашей предыдущей встрече, если ваше превосходительство помнит, вы меня оборвали. Я чувствовал себя оскорбленным и не стал бы к вам обращаться, если бы дело шло только обо мне. Но это не так.

– О ком же? – спросил я, и при этом сердце мое забилось чаще.

– О том, кто высоко ценит ваше превосходительство. Более того – восхищается вами!

Я с беспокойством переспросил:

– Кто же это?

И ни один мужчина не чувствовал бы себя счастливее, чем я, когда услышал ответ:

– Королева озер.

Такие слова заставили забыть о недоверии, которое вызывал у меня этот человек, и я с радостью приготовился слушать, что еще он скажет.

– Ваше превосходительство, – продолжал он, очевидно, заметив мое возбуждение, – мне поручено передать вам кое-что. Я исполняю роль почтальона. Так что пусть muehachita говорит сама. Наверно, ее вы выслушаете с большим желанием, чем меня. – С этими словами он достал письмо и протянул мне.

Я подошел к фонарю и прочитал сделанную от руки надпись, занимавшую весь конверт. На конверте было написано:

Роr el Capitan, Commandante de los dragones, en cuartel acerco el Paseo le las Vigos (Капитану, командиру драгун, расквартированных вблизи Пасео де Лас Вигас).

Мои люди не драгуны, но ошибка вполне понятна, и письмо было адресовано именно мне. Распечатав конверт, я прочел:

Senor muy estimado (Уважаемый сеньор), когда мы виделись в последний раз, вы сказали, что вам интересно было бы увидеть чинампы. Если не передумали, возможно, вы захотите увидеть нашу. Отец и брат примут вас с радостью. Нет необходимости говорить, что и я тоже. Ах, сеньор, думая о том, что вы сделали, могу ли я поступить иначе? Salvador mio (мой спаситель), я всегда буду вспоминать вас с благодарностью и рада буду снова увидеться с вами. Но это невозможно, если вы не приедете ко мне, потому что отец больше не отпускает меня в город. Скажите, что приедете – ради меня!

Лорита

P. S. Наша чинампа на озере Чалько, за Тлалхуаком. Но вам не понадобится проводник. Тот, кто доставит письмо, старый друг моего отца и знает дорогу. Он привезет вас в своей лодке.

Я прочел письмо со смешанным чувством удивления, радости и боли. Меня удивило то, что оно вообще было написано. Радовали выраженные в нем чувства. А боль причинили бойкость и смелость. Я вспомнил намеки этого человека при первой нашей встрече о том, как легко мне достичь цели, вспомнил слова полковника Эспиносы о том, чему он сам был, свидетелем. Письмо, казалось, все это подтверждает. «Ради меня! – Лорита»… Несомненно, странное выражение, учитывая, что я никогда не говорил с нею о любви, даже не льстил ей. А ведь она, наверно, привыкла к лести! И после того, что видел полковник Эспиноса, после ее встреч с тем человеком, она называет меня спасителем. Неужели это обман? Я почти готов был поверить, что она поцеловала мне руку совсем с иной целью, далекой от той, что я ей приписывал! Неудивительно, что содержание письма причинило мне не только радость, но и разочарование.

Но, может быть, я ошибаюсь, неверно сужу о ней. Должно быть, так и есть, и все объяснится. Письмо написано мужским почерком, значит, писала не она сама. Скорее всего, она вообще не умеет писать. Несомненно, писал один из писцов, которого она наняла. В общих словах передала, что хочет сказать, а он облек послание в сентиментальные выражения, какие, по его мнению, обрадуют получателя. Я знал, что у писцов есть такая привычка.

Думая о письме в таком свете, я находил в нем меньше недостатков и был склонен принять столь неожиданно пришедшее приглашение. Я решил, что, встретившись с ней лицом к лицу, смогу понять, действительно ли она чистая, невинная девушка, какой мне показалась при первой встрече.

Все эти мысли меньше чем за минуту промелькнули у меня в голове. Вернувшись к посыльному, который стоял в ожидании и, как я видел, внимательно наблюдал за мной, я сказал:

– В письме говорится, что у вас есть лодка.

– Si, сеньор. Ваше превосходительство, наверно, не знает, что я pescador.

– А, так, значит, вы рыбак? – Он совсем не походил на рыбака. – Могу я нанять вашу лодку на завтрашнее утро?

– Несомненно, сеньор. И лодку, и вашего покорного слугу, чтобы грести. Где и в котором часу прикажете ждать вас?

Я ненадолго задумался. Утренний смотр кончится к десяти. Но для уверенности я назначил одиннадцать часов и указал место у моста через канал, рядом со своей квартирой. Дальнейшее размышление подсказало, что благоразумно задать еще один вопрос.

– Сколько я должен буду заплатить за проезд к чинампам? Я хочу сказать, туда, где…

– О, ваше превосходительство! – прервал он, видя, что я затрудняюсь назвать место. – Я все понял.

– Так сколько?

– Нисколько!

– Ерунда, любезный! Вы не очень богаты, как мне кажется, и не должны зря тратить свое время.

– Я беден, как святой Лазарь, сеньор капитан. Но могу позволить себе услужить вам бесплатно. Как я уже говорил, я у вас в большом долгу.

Я снова посмотрел ему в лицо, но так и не смог вспомнить, где видел его раньше, кроме той встречи на Пасео де Лас Вигас. Тем более не мог понять, за какую услугу он так хочет мне отплатить. Я снова попросил его объяснить, в чем дело, но он опять ответил:

– Это неважно, сеньор. Я предпочел бы не говорить об этом. Завтра, на пути к чинампам или на обратном пути я обещаю быть разговорчивей.

– Пусть будет так. Но вы должны назвать сумму уплаты за лодку. Не могу пользоваться ею целый день, не заплатив.

– Нисколько! – повторил он, на этот раз с твердостью. – Можете считать меня излишне благодарным или слишком щедрым. Но ваше превосходительство не понимает, что на этот счет может высказать свое мнение и кое-кто другой. Что подумает обо мне la bella, если я буду брать деньги за то, чего она так страстно желает?..

– Хватит! – прервал я его. – Будьте на канале у моста в одиннадцать. Я могу на вас рассчитывать?

– Буду точен, как кафедральные часы, сеньор капитан. Найдете меня в лодке. Buenas noches, Excellenza! Hasta la manana! (До завтра!)

Приподняв шляпу и взмахнув ею так, что позавидовал бы сам Честерфилд, он исчез.

Эта ночь была для меня полна сюрпризов. Почти сразу меня ждало еще одно происшествие. Не успел я вернуться в театр, как ко мне подбежал молодой человек, из класса состоятельных мексиканцев, и воскликнул:

– О, сеньор! Идемте со мной! Идемте со мной!

– Куда и зачем?

– В нашу ложу! Там один человек грубо пристает к моим сестрам.

– Что за человек?

– Un official Americano (Американский офицер).

– Американский офицер оскорбляет дам! Вы, должно быть, ошиблись, muchachito!

– Нет, сеньор, все, как я говорю. О, caballero, идемте быстрей!

Мы прошли коридором за ложами. На ходу я раздумывал о том, кто бы это мог приставать к девушкам. Скорее всего, какой-нибудь пьяный солдат забрел из партера в ложу. Мне казалось невероятным, чтобы так вел себя офицер.

Дверь ложи была открытой. Внутри находились четверо, из них две молодые женщины, красоту которых не мог скрыть даже полумрак ложи. Девушки сошли со своих кресел и жались друг к другу. Пожилой джентльмен стоял между ними и человеком в мундире, пытаясь защитить девушек. Весь театр – партер и ложи – шумел, слышались крики «Verguenza! Guardia!» (Позор! Полиция!)

К своему удивлению и досаде, я увидел, что мундир действительно принадлежит нашей армии – синий камзол, серебряные нашивки, погоны без полос – второй лейтенант инфантерии! Но мне не нужны были эти знаки различия, чтобы определить его звание и род войск. Бросив взгляд на его лицо, я сразу его узнал. Лейтенант Салливан из четвертого пехотного полка, молодой ирландец, недавно произведенный в это звание за доблесть на поле битвы. Смелый человек, но пьяница и хулиган; повышение не заставило его образумиться, а привело только к большему пьянству со всеми его последствиями. Сейчас он был пьян до такой степени, что с трудом держался на ногах. Однако это не оправдывало его поведения. Я не стал ждать его объяснений. Видя, что что-то происходит, за мной последовало несколько караульных солдат. Я приказал им немедленно арестовать лейтенанта без всяких церемоний и невзирая на его новообретенные нашивки. Караульные схватили его, но он попытался вырваться и начал грязно ругаться. Тем не менее его вытащили из ложи и отвели на гауптвахту, где ему предстояло провести остаток ночи.

Я мог бы еще задержаться в ложе, слушая многочисленные слова благодарности, если бы не необходимость присмотреть за Салливаном. Сославшись на это, я поклонился и вышел, не спросив ни имени, ни адреса джентльмена, которому принадлежала ложа. Наверно, если бы не письмо в нагрудном кармане и не мысли о завтрашнем дне, я не отнесся бы так безразлично к новому знакомству.

 

Глава IX. ПРЕДАТЕЛЬСТВО ИЛИ ОБМАН?

На плоскогорье, известном как Мексиканская долина и расположенном на высоте семи тысяч футов над уровнем моря, находится шесть больших озер. Гумбольдт и другие путешественники говорят о пяти, тем не менее их шесть. Четыре озера – в северной части долины, и наиболее значительное из них – Тескоко – занимает площадь в сто квадратных миль. Воды этих северных озер в большей или меньшей степени насыщены солью. Тескоко является и самым соленым из них, купание в нем приводит к тому, что кожа покрывается беловатым налетом, напоминающим иней. Часто дикие птицы садятся на воду и не могут взлететь, потому что перья их крыльев слипаются.

На берегах этих соленых озер все безжизненно, как на берегу Мертвого моря. Растительность, если вообще она есть, чахлая, и процветают только те растения, которые предпочитают просоленную почву.

Озера Чалько и Хочимилько, которые находятся в южной части долины, по размерам не превышают Тескоко. В сущности их можно было бы считать одним озером, если бы не узкий кусочек суши, разделяющий их, – так называемый calsada Тлалхуак, по которому конкистадоры впервые прошли к Теночтитлану. Тогда этот полуостров был еще более узким, чем теперь; известно, что со времен конкистадоров очертания местности сильно изменились, вода насытилась солью, дно поднялось. В наши дни глубина озера Тескоко нигде не превышает шести футов.

Собственно, Чалько и Хочимилько нельзя назвать озерами в подлинном смысле этого слова. Оба они покрыты густым тростником, так что редко можно встретить полоску чистой воды. Но, в отличие от Тескоко, вода в них пресная, и нет надобности говорить, что здесь, под небом вечного лета, растительность роскошная. Она состоит из множества видов водных растений: сыти, водяных бобов и тростника, который мексиканцы называют tulares. Но хотя озера эти неглубокие – глубина редко достигает пяти или шести футов, – корни всех названных растений не в почве. Они коренятся в слое, плавающем в воде, который в свою очередь состоит из самих корней и остатков разлагающейся листвы, перемешанных со стеблями; все вместе образует губчатую массу, напоминающую матрац. На языке туземцев эта масса называется cinta, и, как мы увидим, именно ей обязаны своим существованием «плавучие острова», которые Гумбольдт, Прескотт и последующие путешественники описывали неверно. Да и сегодня они для европейцев представляют совершенную загадку. Даже мексиканцы, живущие в городах, понимают принципы их устройства не лучше. Насколько мне известно, никакой путешественник, ни в старину, ни в наши дни, не обследовал эти обширные дикие болота, занимающие юго-восточную часть Мексиканской долины, которая и для самих обитателей столицы Мексики остается «терра инкогнита» – неизвестной землей.

Тем более мне хотелось ее осмотреть, и больше всего – знаменитые плавучие острова. А теперь обстоятельства придали им новый интерес, и мое желание посетить острова стало гораздо сильнее. Поэтому я явился на встречу с рыбаком и его лодкой с точностью до минуты.

Мне показалось, что он был недоволен тем, что я пришел не один. Я пригласил с собой другого офицера – драгуна, лейтенанта Криттендена. Какова бы ни была причина его недовольства, лодочник постарался ее скрыть и принял предложенную пачку сигарет с «muchas gracias». Закурив сигарету, он взялся за весла, и мы отплыли.

Первые четыре-пять миль мы плыли вдоль низкого берега, на котором расположены pueblos – деревни Истакалео, Мексикалзинго и Кулхуакан. За Хоматланом канал соединяется с озером Хочимилько и проходит по озеру до его южной оконечности. Но, не доходя до самого конца, резко поворачивает на восток, следует искусственно проложенным руслом до соседнего озера Чалько, в которое впадает на его восточном берегу. Болото пересекают и другие, более узкие водные протоки, позволяющие проплыть в многочисленные деревни, расположенные по берегам, а также в несколько поселков на островах, таких, как Ксико и Мескито. Эти ответвления, которые называются acalotes, все очень узкие, и открытыми их держит только постоянное движение лодок, на некоторых очень напряженное. Но иногда, из-за сильных бурь или по другим причинам, участки плавучих болот отрываются, плывут по воде и закрывают каналы или так меняют их направление, что плыть по ним становится невозможно.

Войдя в заросли, мы почти полностью игнорировали лодочника, а смотрели только на окружающую местность. Растительность была нам совершенно незнакома, дикие птицы, встревоженные нашим появлением, с криками поднимались вверх и целыми стаями летали вокруг.

Но постепенно это зрелище нам надоело, и мы обратили внимание, что рыбак-pescador продвигается очень медленно, ведет лодку неловко, словно не очень хорошо умеет обращаться с веслами. Как он может быть рыбаком? Но, возможно, он занялся этим ремеслом недавно и еще не освоился с греблей? Придя к такому выводу, мы не стали ни о чем расспрашивать нашего проводника.

Поскольку лодка двигалась очень медленно, только к двум часам мы достигли Тлалхуака и вошли в ту часть канала, что по суше идет к озеру Чалько. На берегу, совсем рядом, располагалась деревня, населенная, судя по виду хижин, индейцами. Но, глядя с лодки, я заметил нескольких человек, одетых совсем не так, как одеваются индейцы с озер, это были белые или метисы. В самом узком месте на берегу стоял человек, явно не индеец, и он обменялся понимающим взглядом с нашим лодочником.

В этом как будто не было ничего необычного. Рыбак, естественно, должен быть знаком с жителями Тлалхуака, поэтому он мог знать человека на берегу. Однако странно, что они даже не обменялись традиционным «buenas dios» – приветствием, принятым даже среди незнакомых мексиканцев. Эти же двое ни словом, ни жестом не поздоровались друг с другом. Хотя, конечно, они могут быть знакомы, но не дружить.

Следует объяснить, почему мой товарищ и я испытывали определенные опасения.

Понять это легко. Хотя наша армия захватила почти всю страну и несколько бригад были расположены в столице, мексиканцы сохранили нечто вроде собственного правительства, которое располагалось в городе Керетаро вместе с немногочисленной армией. Повсюду было множество банд guerilleros – повстанцев. Большинство из них ничем не отличались от грабителей, и тем хуже для наших солдат, попадись они к ним в руки. Их безжалостно убивали, а во многих случаях и уродовали трупы. Часто это происходило вблизи наших казарм, на расстоянии выстрела от часовых. Бедняга из моего отряда, прогуливаясь в одиночку по пригороду столицы, был убит в шестистах ярдах от товарищей. Его нашли с вырезанным на лбу крестом.

Неудивительно, что теперь мы начинали беспокоиться и даже сожалеть, что вообще решились на эту экскурсию. Собираясь в путешествие, мы оба приняли меры предосторожности, переодевшись в мексиканские наряды, и так как я знал, что похож на мексиканца, о чем мне не раз говорили, то за себя не опасался. Но вот Криттенден таким сходством не мог похвастать. У него было румяное лицо и волосы рыжие, как морковь.

Мы находились в глубине болотного лабиринта, посреди тростников и других водных растений, которые высоко поднимались над нашими головами, вез нас человек с совсем не дружелюбной наружностью, совершенно нам не знакомый! Он может отвезти нас куда угодно, даже в логово разбойников, и там нас убьют без малейшего сожаления!

Но зачем ему так поступать?

Именно это нас немного успокаивало. Если не считать некоторой грубости при нашей первой встрече, я ничем его не оскорбил; он же со своей стороны неоднократно говорил о какой-то услуге, которую я ему оказал. Эту загадку еще предстояло разрешить, и поскольку гребец обещал по пути рассказать, в чем дело, я решил, что пора воспользоваться его обещанием. Возможно, это развеет наши опасения.

– Я бы с радостью, сеньор капитан, – ответил рыбак на мою просьбу. – Но дело в том, – продолжал он, бросив взгляд на Криттендена, – что услуга, оказанная вашим превосходительством, носит личный характер и я могу говорить о ней только с вами наедине. Надеюсь, вы не станете настаивать и подождете другой возможности.

Конечно, я не стал настаивать, хотя его отказ еще больше обострил мое любопытство. К тому же его ответ не развеял наши опасения, напротив, лишь усилил их.

Хуже всего было то, что мы не могли открыто разговаривать друг с другом, даже знаками. Потому что лодочник сидел на корме лицом к нам и все время смотрел на нас. Правда, возможно, он не понимал языка, на котором мы говорим. Но мошенник казался очень сметливым и, вполне вероятно, нахватался английских слов от наших солдат.

К этому времени мы оставили главный канал, по которому добрались до озера Чалько, и свернули на север по одному из меньших acalotes. Лодочник сказал, что этот путь ведет нас к нужному месту. Проток извивался, поворачивал во все стороны, как мы могли судить по солнцу, которое вначале светило нам в лица, а потом – в спины.

Уже три часа мы пробирались зарослями, и это усиливало сомнения. Я помнил, что молодой индеец говорил, будто их жилище недалеко от Тлалхуака. А мы проплыли уже три или четыре лиги, миновав поселок, и по-прежнему ни следа чинамп!

Повторив лодочнику слова индейца, я в ответ услышал шепот, предназначенный только мне:

– Ах! Сеньор капитан, этот muchachito вас обманул. Конечно, ему так велела сестра. Она хочет, чтобы вы пришли, и потому сказала, что расстояние небольшое. – Потом громче, словно обращаясь к нам обоим, добавил: – Осталось недолго. Через час наше путешествие кончится.

– Еще час?!

– Si, сеньор. Ведь это совсем немного!

– Но у нас останется совсем мало времени, чтобы до ночи вернуться в город.

– Неужели ваши превосходительства хотят сегодня вернуться?

– Конечно!

– Caramba! Я этого не знал. Я думал, вы проведете ночь с семейством на чинампах.

– Ничего подобного мы не думали и сейчас не собираемся.

– Что ж, caballeros, мы сможем вернуться сегодня в город, хотя и поздно. Если ваши превосходительства обещают не задерживаться, в плавучих садах, я сумею отвезти вас назад. Но среди цветов так хорошо, особенно в обществе очаровательной muchacha. Оказавшись там, El Capitan, я считаю, вы передумаете и останетесь до утра, алькальд, очень гостеприимен, а Королева…

– Гребите! Побыстрей! – гневно прикрикнул я, рассерженный его неоднократными намеками, которые вызывали у меня отвращение.

– О, конечно, – ответил он, бросив на меня взгляд, скорее сердитый, чем послушный, и делая вид, что усердно берется за весла.

Полдень давно миновал, и мы с товарищем начинали думать, что придется провести ночь вне города. Маловероятно, что мы до утра сумеем вернуться. Тем более, что небо все затянулось тучами. Будет нехорошо, если мы не явимся на службу вечером. Что касается меня, то будучи старшим офицером части, расквартированной на Лас Вигас, я занимал независимое положение. Но вот Криттенден, не рассчитывавший на долгое отсутствие, даже не подумал получить у своего командира разрешения на отлучку. А его командир был строгим поборником дисциплины и мог очень рассердиться. Однако сейчас уже ничего нельзя было сделать, и мы приняли решение больше об этом не думать.

– Mira! Las Chinampas! (Смотрите! Чинампы!) – воскликнул наш лодочник. Посмотрев вперед, мы наконец увидели знаменитые «плавучие сады».

 

Глава X. ПЛАВУЧИЕ САДЫ

Зрелище было необыкновенным. Лодка оказалась на полукруглой водяной улице диаметром примерно в милю. Вдоль всей улицы на почти равных расстояниях располагалось два десятка тростниковых хижин, или чозас, очевидно, обитаемых, потому что над большинством поднимались столбы дыма.

Подплыв ближе, мы увидели, что каждая хижина стоит на собственном участке, и перед каждым домом расположен сад. Сады разграничены каналами. Перед каждым домом большая плоскодонка и, кроме того, почти везде еще одна лодка, поменьше, скиф или каноэ. Владельцы суетятся возле лодок или плавают в них между садами, некоторые возделывают участки. У дверей хижин стоят или сидят смуглые черноволосые женщины всех возрастов, большинство в свободных рубашках или сорочках, едва прикрывающих грудь. Рядом играют дети; гладкая коричневая кожа придает им сходство с маленькими бронзовыми только что отлитыми статуэтками.

Наш лодочник уже сообщил, что чинампа дона Тито находится в дальнем конце ряда и нам придется миновать все остальные, чтобы добраться до нее. Легкие волны, поднимаемые нашим скифом, заставляли покачиваться весь ряд садов, а самые близкие поднимались и опускались, как лодки на волне большого корабля.

При виде нас обитатели островков – мужчины, женщины и дети – подбегали к самому краю участков и удивленно рассматривали нас, как будто незнакомцы здесь – редкое зрелище. А мне многие из этих людей показались знакомыми, что вполне вероятно. Ведь большинство садовников продавали свои цветы на рынке и должны были неоднократно проплывать мимо Лас Вигас по пути на Меркадо де Сан Доминго. Впрочем, они сохраняли молчание, да и мы не заговаривали с жителями этой трансатлантической Венеции, предварительно не встретившись с их дожем. Вскоре мы увидели чинампу большего размера, чем остальные, с внешне более респектабельной хижиной – явно жилищем местного алькальда.

– Вот куда мы направлялись, caballeros, – сказал лодочник, указывая через плечо. – Сейчас я вас высажу; а потом попрошу разрешения у ваших превосходительств ненадолго отлучиться. На другой стороне живет мой старый друг, и я хочу с ним немного поболтать. На чинампе я вам не нужен, – с усмешкой добавил он. – Капитан, конечно, предпочтет обойтись без меня.

– Можете идти, куда хотите, любезный! – ответил я, разозленный его непристойными намеками. И едва не добавил, что больше не хочу его видеть, но мысль о необходимости возвращаться остановила меня. К тому же мы приближались к дворцу, в котором живет Королева озер, и это смягчало мое раздражение.

– Gracias! – улыбнулся он. – Я воспользуюсь вашим великодушным разрешением.

– Но обязательно возвращайтесь… скажем, через час. Дольше мы не сможем остаться.

– Часа мне вполне хватит; даже меньше, если прикажут ваши превосходительства.

– О, на час можете рассчитывать.

К этому времени мы причалили к чинампе, лодка встала бортом к берегу, мы вышли на неустойчивую сушу, которая заметно дрожала у нас под ногами.

Как только мы вышли, наш pescador, сняв шляпу и сказав: «Hasta luego!» (до встречи!), принялся грести.

Радуясь избавлению от него, пусть на время, мы не смотрели ему вслед и не заметили, куда он поплыл. Взгляды наши обратились в противоположном направлении, изучая остров, на который мы высадились. Видна была только верхняя часть хижины, потому что ее заслоняли какие-то высокие растения. Никого не было видно. То, что мы приняли вначале за человеческий голос, оказалось речью ручного попугая, который, наряду с другими восклицаниями, время от времени произносил: «Лора! Лора! Лорита!» Нам показалась странной эта тишина и то, что никто не вышел нам навстречу. Но наш лодочник греб бесшумно, и возможно, те, кто находился в хижине, просто не слышали нашего приближения.

От того места, где мы высадились, между цветущими кустами шла тропинка, и мы, больше не раздумывая, двинулись по ней. В воздухе носился густой аромат цветов. Когда мы подходили, попугай снова крикнул: «Лора! Лорита… ита… ита!», и тут из дверей хижины выскочила безволосая собачка, увидела нас, зарычала и снова убежала внутрь. Опять птица в клетке произнесла знакомое имя, но на этот раз громче, а за именем последовало щелканье. Однако теперь к резкому птичьему крику и лаю собаки добавился мягкий женский голос:

– Что тебя испугало, guacamaya mia (мой попугай)? А тебя, perro (собака)? Почему ты так рычишь? Должно быть, отец и брат возвращаются домой, мне показалось, я слышу звук весел. Да, это они!

К этому времени мы с товарищем подошли к открытой двери и, разведя вьющиеся растения, увидели хижину вблизи. Глазам нашим предстала интересная картина, соответствующая окружающей обстановке. В гамаке, подвешенном к двум столбикам, которые поддерживали крышу, полулежала молодая индианка. Услышав наши шаги, она приподнялась, свесив одну голую ножку. Еще мгновение, и она, увидев нас, вскочила с удивленным и слегка испуганным видом. Это меня смутило, потому что я ожидал совсем другого приема. Но я совершенно забыл о своей маскировке. Может, она меня не узнала? И не узнает, пока я не заговорю.

– Сеньорита, надеюсь, вы не сочтете невежливым, что мы появились, не предупредив вас. Но…

– О, caballero! – прервала она меня. – Это действительно вы!

Изменившееся выражение ее лица более красноречиво говорило о приветствии, чем любые слова. В глазах ее еще оставалась тень удивления, но тревога совсем исчезла. Тем не менее я по-прежнему был в недоумении. Ее прием все же не соответствовал содержанию письма. Впрочем, я решил, что причиной мой попутчик, который ей совсем не знаком.

Я собирался продолжать извинения, когда нашего слуха достиг скрип весел в уключинах. Девушка тоже услышала и воскликнула:

– Это отец и брат! О, сеньор! Я так рада, что они дома! Иначе как бы я могла занять вас?

И она мимо нас пробежала на причал.

Она убежала, а я по-прежнему ничего не понимал. Рада возвращению отца и брата! Помня содержание ее письма, я решил, что это странно.

Как оказалось, вернулся только отец девушки; брат ее задержался на озере Чалько, куда они отправлялись по какому-то делу.

Последовало представление отцу. Он знал о происшествии на Лас Вигас и тоже выразил свою глубокую благодарность. Потом выслушал объяснение причины нашего прибытия и извинения, которые прервало его появление.

Индеец, человек средних лет, действительно имел внешность и манеры, свойственные касику. После первых минут замешательства он вежливо пригласил нас разделить скромную еду, которую может предложить его дом. Мы с радостью приняли его приглашение, потому что оба были голодны, как гиены.

На стол поставили различную еду. Ее принесли из второй хижины, поменьше, которая выполняла роль кухни, и где полновластно правила пожилая индианка – cocinera (кухарка).

Пока мы сидели за столом, уставленным многочисленными блюдами ацтекской кухни, разговор шел о том, что послужило поводом для нашего приезда, – о чинампах.

– Как они сооружены? – спросил я у дона Тито, который сидел с нами за столом, хотя и не ел. Девушка куда-то вышла.

– Нет ничего легче, caballero, – ответил дон Тито. – Их просто нужно выпилить из синты. Когда кто-то хочет соорудить чинампу, он должен обкопать участок канавой, такой, как у меня. Убирая высвободившиеся куски, постепенно доходишь до дна, где всегда много грязи. Грязь извлекают и укладывают толстым слоем поверх кустов и травы, чтобы убить их. Когда грязь подсохнет, ее можно легко разломать, и она образует самую лучшую почву. На такой почве растёт все: овощи, фрукты и цветы.

– Но разве вы вначале не выкладываете фундамент из кирпича или бревен?

Я вспомнил описания подобных сооружений, данные некоторыми путешественниками и историками, в истинности которых давно сомневался.

– Конечно, нет, – ответил индеец, удивленно посмотрев на меня. – Всякий, кто так сделает, понесет большие затраты, потому что дерево у нас – большая редкость. И толку от этого никакого не будет. Чинампа на таком основании скоро пойдет ко дну, со всем, что на ней есть.

– А почему же тогда ваша остается на плаву?

– Потому что она не на столбах, а на самом веществе, из которого образуется синта.

– А что это?

– Корни растений, которые остаются, когда отмирают стебли и листья. Все они переплетены и образуют слой толщиной в три фута, иногда и больше. Я могу показать вам срезы, которые уходят на четыре фута. Мы используем синту для защиты молодых растений от солнца, а иногда и от града. Вещество легкое, как корка, поэтому оно и выдерживает такой вес. К тому же оно никогда не гниет – а плот из бревен сгнил бы.

– Но почему ваши чинампы такие маленькие и зачем вокруг них канавы? Разве не лучше было бы делать их больше и на самой синте?

– Ничего не выйдет, сеньор. Где бы мы тогда взяли для них почву? И где брать воду для растений, когда много месяцев не бывает дождей? А так мы всегда можем поливать растения водой из канав и брать со дна грязь. Она бывает нужна для починки и добавки. Если бы чинампы были очень велики, их труднее было бы обрабатывать.

Впервые ясно понял я философию этих «плавучих садов». Вопрос этот давно занимал ученых, с того самого дня, когда триста пятьдесят лет назад Кортес и его товарищи впервые увидели чинампы во время завоевания Теночтитлана.

 

Глава XI. ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Я всегда интересовался чужими обычаями и образом жизни, поэтому с интересом слушал объяснения индейца. Но в теперешних обстоятельствах мое настроение омрачалось нетерпением и тревогой. По тому, как ерзал мой товарищ, я видел, что и он испытывает схожие чувства. Прошел час, который попросил у нас лодочник, но его не было видно. Наши опасения усиливались. А когда миновали еще полчаса, а лодочник по-прежнему не показывался, к нам с новой силой вернулись прежние дурные предчувствия. Что, если он вообще не появится? Может быть, пьет сейчас со старым приятелем, совсем позабыв о нас. Как мы вернемся в город? Конечно, можно занять лодку у хозяина и попросить кого-нибудь грести, впрочем, грести мы можем и сами. Что касается лодки, то мы за нее заплатим. В конце концов, ничего серьезного не произойдет, просто чуть опоздаем.

Солнце садилось, а наш лодочник так и не появился. На ум опять пришли подозрительные события этого дня, которые могли заставить нас усомниться в его верности. Я вспоминал и другие происшествия, известные только мне.

Наш ужин давно закончился, и мы вышли прогуляться среди цветов. Мне хотелось обменяться с девушкой несколькими словами наедине, но я не мог найти такую возможность, потому что ее отец все время следовал за нами. Но что казалось мне особенно странным, сама девушка не делала таких попыток или не показывала виду. Думая о всем происшедшем, я никак не мог понять ее равнодушия. Раздраженный, я уже подумывал об уходе, когда наконец оказался с нею наедине. Криттенден и алькальд ушли за кухню. Мне показалось, что как только отец скрылся из виду, на лице девушки появилось новое выражение. Повернувшись ко мне, она сказала:

– Вы как будто очень интересуетесь нашими чинампами? Почему?

– Потому что они замечательные.

– Но неужели вы раньше их не видели? Кажется, вы так сказали.

– Никогда.

– А ведь вы были во многих странах, не только в Мексике?

– Да, во многих. Но чинампы есть только в Мексике.

– Правда? Мне казалось, они есть повсюду.

– О, нет, только здесь. Говорят, что что-то похожее есть в других местах, но это не настоящие плавучие сады.

– Поэтому вам так хотелось приехать сюда. Теперь я понимаю.

– Не совсем. Была и другая причина, почему мне хотелось здесь побывать.

Она, как я и надеялся, вопросительно посмотрела на меня и оживленно спросила:

– Какая, сеньор?

Вопрос заставил меня заколебаться. Я не смел ответить прямо. Прямой ответ был бы – она сама. Но для этого мы еще недостаточно знакомы.

– Ну, во-первых, сеньорита, – решился я на кружной путь, – я хотел убедиться, что вы не пострадали от купания в канале, не простудились или что-то в этом роде.

Она рассмеялась, как ее брат, когда я сказал о том, что пошлю человека за лодкой.

– Нет, нет. Не нужно бояться, что я простужусь. Только горожане простужаются, мы здесь – никогда.

– А этот испуг не причинил вам вреда?

– Нет, сеньор. Мог бы, если бы не вы, Я знала, что вы еще близко, и потому стала кричать. Потом увидела, как вы скачете по Пасео, и больше не боялась.

– Вы больше не видели того негодяя?

– Как я могла его увидеть, сеньор? С тех пор мы ни разу не приезжали в город, ни я, ни брат. Я боялась… я думала… – На щеках ее появилась краска, и она торопливо поправилась: – Мы думали, что больше никогда вас не увидим. Вы очень добры, что пришли сюда.

Меня обрадовала полная невинность, с которой она говорила. Она соответствовала наивности письма, которую я принял за чрезмерную смелость.

Вспомнив о письме, я сказал:

– Вы гораздо добрее, потому что захотели, чтобы я пришел. А я еще не поблагодарил вас за приглашение.

Она изумленно посмотрела на меня и переспросила:

– Приглашение?

– Да, письмо, которое вы мне написали вчера. Вернее, я получил его вчера, и, как видите, явился лично, как только смог.

Она широко раскрыла глаза и проговорила:

– Я послала вам письмо, сеньор? Увы, я не умею писать.

– И ничего не знаете об этом?

Я прихватил письмо с собой, и теперь достал и показал его ей.

– Но я не умею и читать. Что это? Что здесь говорится, сеньор?

Настала моя очередь удивляться. Невозможно усомниться в ее искренности. Письмо было кем-то состряпано, но с какой целью, на что оно намекает? Теперь я был уверен, что моя жизнь и жизнь моего товарища в опасности.

– Неважно, сеньорита, – ответил я, торопливо пряча письмо в карман и пытаясь рассмеяться, – всего лишь небольшой розыгрыш одного друга. Но я ему за это отплачу. Однако, – добавил я, взглянув на заходящее солнце, – нам пора возвращаться, и так как наш лодочник не появился, я должен попросить вашего отца дать нам какую-нибудь лодку…

– О, он сделает это с радостью, – прервала она меня. – У нас есть скиф. Хорошо бы, вернулся брат и отвез вас.

В это время к нам присоединились Криттенден и алькальд, и я спросил, можно ли послать кого-нибудь за нашим задержавшимся лодочником.

Алькальд окликнул юношу, проплывавшего в этот момент мимо чинампы в каноэ, и велел ему подплыть.

– Пепе, – обратился к нему дон Тито, – проплыви вдоль всего ряда чинамп и отыщи лодочника, который привез сюда этих джентльменов. Кстати, сеньоры, как его имя? Если бы я знал его имя, я мог бы сказать, у кого он в гостях.

Его имя! Вот это да! Ни я, ни мой товарищ не подумали спросить, как зовут нашего проводника.

– Сеньор алькальд, – ответил я, – мы не знаем его имени.

– Неважно, – ответил индеец. – Отправляйся, Пепе. Отыщи его поскорее. Скажи, что джентльмены ждут его лодку.

Пепе начал грести, стрелой пустив свое каноэ по воде.

Как только он исчез, я, решив, что сдержанность больше не нужна, повернулся к нашему хозяину и сказал:

– Сеньор алькальд, хотя мы и не знаем имя нашего лодочника, я думаю, вы узнаете его по описанию, потому что он ваш старый друг.

– Мой старый друг?

– Так он сам сказал.

– Индеец?

– Нет, метис, и сказал, что он рыбак.

– Рыбак! Странно. Я не знаю никаких рыбаков, только тех, кто из наших. И не могу вспомнить метиса, которого назвал бы своим другом. Должно быть, какая-то ошибка.

Во время разговора я не отрывал взгляда от лица девушки, но не обнаружил никаких признаков, что она знает этого человека. Не могла же она так искусно притворяться!

Все это заставило нас с товарищем еще больше встревожиться. Теперь мы были совершенно уверены, что нас сюда заманили специально, и что нашей жизни угрожает опасность.

– Ловушка, клянусь небом! – воскликнул Криттенден. – Да, старина, попали мы в переплет!

Наша уверенность еще больше окрепла, когда немного погодя вернулся Пепе и сказал:

– Никого чужого в чинампах нет, сеньор Тито. Я расспросил всех до одного.

Секунду или две алькальд стоял молча, задумавшись, потом ответил:

– Пепе, возвращайся. Поищи в канале на Тлалхуак: возможно, он там.

Парень снова начал быстро грести и сразу скрылся из виду. Солнце село, и начинало темнеть. Дон Тито, повернувшись к нам, продолжал:

– Вы говорите, сеньоры, что он рыбак. Может, решил порыбачить. В канале на глубине, в том месте, где он соединяется с озером, встречается крупная рыба.

Маловероятное предположение, так мы и сказали хозяину. Теперь, когда положение становилось все более неприятным, мы рассказали ему все, что нам известно о лодочнике, и почему мы с ним приплыли. Впрочем, о письме с приглашением я не стал рассказывать. Конечно, оно поддельное, но наведет на размышления, которых я хотел бы избежать.

Алькальд все же не думал, что нам грозит опасность. По соседству нет guerilleros; он, во всяком случае, ни о чем таком не слышал. И лодочник просто сыграл с нами злую шутку по какой-то неизвестной причине.

– В конце концов, – успокаивал он нас, – это не так уж важно, сеньоры. Я дам вам скиф, или Пепе отвезет вас в своем каноэ. Жаль, что здесь нет моего сына. Он сам отвез бы вас.

Мы начали благодарить его за это предложение, и в этот момент вернулся Пепе. На этот раз он гнал свое суденышко, словно на регате. И как только оказался на расстоянии слышимости, закричал:

– Сеньор алькальд! Сеньор алькальд!

– В чем дело, Пепе?

– Сюда плывут три большие лодки, полные людей!

– Что за люди?

– Я их не очень хорошо рассмотрел, ваша честь. Но они все чужие, не из наших, а белые. Я думаю, это солдаты, потому что они вооружены. У них ружья и пики!

Еще до того, как Пепе закончил свой рассказ, мы все поняли.

Теперь мы были совершенно убеждены, что лодочник нас предал и что люди в лодках те самые, которых мы видели возле домов Тлалхуака. Возможно, это guerilleros, но скорее всего, просто шайка разбойников, которые хотят захватить нас и потребовать выкуп. Такая практика распространена среди бандитов Мехико не меньше, чем в Неаполе или Абруццо.

– Я вам говорил, что у нас неприятности, – сказал Криттенден с тревогой. Но выглядел он решительно. Он не из тех, кто легко пугается.

– Ваш револьвер заряжен? – спросил я.

– Конечно, зарядов хватит на шестерых.

– У меня также. Если их не слишком много и нам повезет, мы сможем спастись. Мексиканцы не знают, на что способны шестизарядные револьверы. Во всяком случае, мы дорого продадим свою жизнь. Пока мы обменивались этими замечаниями, дон Тито подошел к самому краю воды и торопливо о чем-то шептался с Пепе. Если бы я не поверил твердо в его дружбу и благодарность за услугу, которую ему оказал, то мог бы подумать, что он участвует в заговоре против нас. Однако, как показало его последующее поведение, такая мысль была бы совершенно несправедливой.

Затем дон Тито поспешно подошел к нам и сказал:

– Caballeros, боюсь все же, что вам угрожает опасность. Не могу сказать, кто эти вооруженные люди. В наших чинампах таких никогда не было, и я думаю, что они пришли за вами.

– Мы тоже так думаем. Мы в этом просто уверены.

– Ах, значит, вы что-то о них знаете!

– У нас есть подозрения.

– И вы не хотели бы с ними встретиться?

– Конечно, нам лучше бы избежать этой встречи.

– Ну, что ж, сеньоры. Время у нас еще есть. Пепе – искусный гребец. Нам повезло, что он увидел их издали и сразу сказал мне. Вы должны сесть в его каноэ, и он увезет вас. Их лодки вот-вот покажутся. В каноэ, caballeros!

– Но вы сами… и ваша дочь!

Я посмотрел на стоявшую рядом девушку. На ее лице было выражение не страха, а тревоги. И все из-за нас.

Она горячо принялась вместе с отцом уговаривать нас немедленно бежать.

– О, сеньор! – умоляюще обратилась она ко мне полушепотом. – Это может быть опасно. Поспешите!

– О нас не тревожьтесь, – ответил на мой вопрос алькальд. – Кто бы ни были эти чужаки, у нас нет с ними вражды, и у них нет причин враждовать с нами, бедными чинамперос. Даже если это грабители, как вы считаете, здесь их ничего не привлечет.

Он как будто забыл о бесценном сокровище, стоявшем рядом. Но я не забыл и потому сказал:

– Они могут обойтись с вами грубо.

– Никакой опасности, caballero, – заверил он. – Если они попытаются высадиться на нашей чинампе и я увижу, что они опасны, они нас не поймают. Сзади у нас есть лодка, и есть пути в синте, известные только индейцам озер. А теперь… теперь вы должны исчезнуть.

И он подтолкнул нас к каноэ.

В следующее мгновение мы уже были в лодке, и Пепе начал усиленно грести.

Отплывая от чинампы, я в последний раз увидел девушку. Мне казалось, что хоть она и не посылала письмо с приглашением, все же была рада моему появлению.

 

Глава XII. БУРЯ НА БОЛОТЕ

Наступила ночь, и небо сплошь затянули тучи, предвещая одну из тех бурь, которые внезапно обрушиваются на плоскогорье. В отдалении уже слышались раскаты грома, изредка небо освещалось вспышками молний. На пока еще гладкую поверхность воды падали первые капли дождя, крупные, как пистолетные пули. Со стороны гор доносились сильные порывы ветра.

Мы отплыли от чинампы, и наш гребец направил каноэ в сторону, противоположную той, с которой мы приплыли, двигаясь в другой конец открытого водного пространства. До него было несколько сотен ярдов; добравшись туда, гребец повернул каноэ.

Еще через пятьдесят ярдов проток разделился надвое, и мы направились по правому, более узкому каналу.

Я сидел на корме, и мне были еще видны плавучие сады, с множеством огоньков, похожих на ряд уличных фонарей. Я думал о девушке, оставленной где-то там, вдалеке. В этот момент вспыхнула молния, сделав все вокруг видимым и отчетливым, как днем. Я смог разглядеть ближайшую крытую тростником крышу среди окружающих ее кустов и деревьев. Но смотрел я не на нее, а на три лодки, набитые людьми и направлявшиеся к тому месту, которое мы только что покинули! В следующее мгновение нас снова поглотили темнота и тишина. Раздавался только негромкий, размеренный плеск весла, его двойные лопасти попеременно опускались в воду то по одну, то по другую сторону каноэ.

Судя по скорости, с которой мы двигались, мы могли не опасаться преследования со стороны тех трех лодок. Да я думал не о собственном спасении. У меня не развеялась тревога за судьбу тех, кто недавно оказывал нам гостеприимство. Я не разделял уверенности индейца-отца. Напротив, мне казалось, что если не он сам, то его дочь подвергаются серьезной опасности. Но какой толк думать об этом? Мы все равно ничего не можем сделать.

Поэтому я попытался сосредоточиться на чем-нибудь другом.

– Куда вы гребете, сеньор Пепе? – спросил я молодого индейца.

Дон Тито сообщил нам его имя, и я знал, что такое обращение должно расположить его к нам. Мексиканским индейцам всегда лестно, когда их называют «сеньор».

– В Сан-Исидро, ваше превосходительство. Алькальд велел мне доставить вас туда.

– Это далеко?

– Нет, близко. Меньше трех лиг. Если бы не темнота, мы добрались бы за полтора часа, самое большее – за два. Есть другой путь, который мы могли бы использовать, – по главному каналу. Но его милость велел мне плыть этим. Я мог бы дать им милю на их две, и они все равно не увидели бы следа моего каноэ. Caramba, ни за что не увидели бы!

– Но что мы будем делать, добравшись до Сан-Исидро? Если не ошибаюсь, это вблизи дороги на Веракрус, в пятнадцати милях от столицы.

Вопрос этот задал Криттенден, думавший, конечно, о выговоре, который получит от своего строгого начальника.

– Вы правы, caballero, – подтвердил индеец. – Сан-Исидро в пятнадцати милях от въезда в город.

– И как же мы доберемся до города? – снова спросил лейтенант драгун. – Пешком? Любезный, мы кавалеристы и не привыкли к таким переходам. Пятнадцать миль пешком, учитывая все «прелести» дороги на Веракрус! У нас будут такие волдыри, что завтра мы не сможем поставить ногу в стремя.

– Но, caballero, – возразил проводник, – вам незачем идти пешком.

– Вы считаете, что мы сможем раздобыть в Сан-Исидро лошадей?

– Я в этом уверен, сеньор. У дона Тито там есть друг, который снабдит вас лошадьми. Его милость приказал мне позаботиться об этом.

– Как предусмотрительно и любезно со стороны дона Тито, – сказал Криттенден, обращаясь ко мне на языке, который индеец, вероятно, не понимал. Потом добавил: – Он истинный джентльмен, несмотря на медную кожу. А что касается дочери, то, будь она нашей расы, я сам мог бы предложить ей любовь самым достойным образом.

– Думаю, никаким другим образом вы не достигли бы успеха, как бы ни старались. И даже таким способом не обязательно преуспели бы.

В моем голосе звучала насмешка, но скорее всего лейтенант мой ответ не расслышал, да это и к лучшему.

Громовой удар обрушился на трясину, заставив ее задрожать. Казалось, этот удар высвободил ветер, и тот устремился на тростники, приводя их в хаос, разламывая пополам, а более прочные стебли со свистом раскачивались, подобно тысячам хлыстов. Но это были только предвестники грозы – ее авангард. Вскоре вся мощь бури ударила на нас, все ее многочисленные батальоны с самым разнообразным вооружением – дождем, ветром, громом и молниями, и все они словно пытались превзойти друг друга в гневе. Под этими ударами толстый слой водорослей на воде вздымался, как морские волны.

– Вы сможете пройти через это? – крикнул я нашему лодочнику.

Он ответил не сразу, и поэтому я понял, что дело плохо.

– Мог бы, сеньор, если бы ветер немного стих и стало чуть светлее. Но сейчас, сами видите, так темно, что сова не отличит сушу от воды. В такой извилистой протоке нельзя продвигаться наощупь. Теперь я жалею, что мы не пошли другим каналом.

– Но какая разница?

– Большая. Тот проток прямее и шире. К тому же я с ним лучше знаком. Немногие пользуются этим. Что же касается меня самого, то я бывал в нем два или три раза. Хотя, если бы не темнота, мы бы легко прошли здесь.

– Значит, пока продолжается ветер, мы не сможем двигаться вперед?

Пепе перестал грести, и лодка покачивалась на воде.

– Ветер не помешал бы, главное, чтобы было светло. Если будем плыть сейчас, я могу заблудиться: тут множество ответвлений вправо и влево. И если мы свернем не туда…

– Что тогда?

– Вот тогда мы будем в опасности.

– В опасности? В какой?

– Ах, сеньор, вы не знаете синту. Если бы провели здесь всю жизнь, знали бы.

Криттенден рассмеялся, и я был склонен к тому же. Опасность заводей, населенных крокодилами – это мы еще могли понять. Но мы отлично знали, что в окрестностях Мехико аллигаторы не водятся. О чем же тогда говорит наш проводник?

Я задал ему этот вопрос, но не расслышал ответ, потому что ветер усилился и заглушил все звуки.

Небо над головой на мгновение вновь вспыхнуло ослепительным сине-желтым блеском, затем вернулась полная темнота, рассекаемая разветвленными молниями, похожими на раскаленные добела копья. Ветер ударил с траверза, и лодка грозила перевернуться. Хотя пролив был не шире обычной канавы и по обеим сторонам располагались как будто бы прочные берега, мы знали, что это предательская трясина, которая не выдержит и кошки. Прочная почва теперь осталась за мили от нас. Так сказал нам индеец. Сам он легко добрался бы до чинампы вплавь, но мне и моему собрату офицеру такой подвиг был не под силу.

Теперь и мы осознали опасность и больше не были настроены смеяться над страха;ми гребца.

Наше суденышко продолжало мужественно плыть. И постепенно буря начала слабеть, а потом прекратилась почти так же внезапно, как началась. Ветер стих, дождь перестал, темные тучи ушли с неба. Показалась луна, ее свет озарил белый конус Попокатепетля, который, словно гигантская сахарная голова, стал виден на фоне темно-синего неба.

 

Глава XIII. «LOS BANDOLEROS!»

– Слава Богу! Похоже, нам теперь не о чем беспокоиться. Опасности нет. Но кто бы мог подумать! Рисковать жизнью во время кораблекрушения в болоте! В канаве шириной в шесть ярдов! Ха-ха-ха!

Говорил и смеялся Криттенден; я не смог удержаться и присоединился к его веселью. Теперь, когда опасность миновала, все происшедшее казалось таким нелепым. Нам оставалось только добраться до Сан-Исидро, а оттуда – до города. Конечно, будет уже день, когда мы, вероятно, доберемся до своих казарм. Но радостное ощущение того, что мы избежали беды, делало все остальное незначительным.

Наше беззаботное веселье длилось недолго. Еще когда мы поздравляли друг друга, я заметил, что на бронзовом лице нашего лодочника по-прежнему сохраняется встревоженное выражение. Индеец снова греб, но почему-то медленно и осторожно. Руки его двигались неторопливо. Время от времени он останавливался, держа весло на весу, в то же время внимательно вглядываясь в воду впереди и по сторонам.

– В чем дело, Пепито? – спросил я. – Надеюсь, нам не грозит новая беда?

– Я тоже на это надеюсь, сеньор. Но опасения у меня есть.

– Опасения? Но какие? Буря ведь кончилась.

– Буря – да. Но не то, что может последовать за ней.

– Вы имеете в виду людей в лодках?

– О, нет, сеньор! Можно не бояться, что они нас преследуют. Им тоже есть теперь о чем позаботиться!

– Тогда что же нам может угрожать?

– Los bandoleros!

– Грабители! Но ведь мы считали, что они в тех лодках?

– Это совсем не то! В лодках – разбойники с большой дороги, которых называют salteadores. Bandoleros гораздо опасней. Когда salteadores поймают беднягу и видят, что у него нечего взять, они его отпускают. Богатых тоже отпускают, предварительно ограбив. Но bandoleros с озер, которые подстерегают индейцев, – от них не так легко уйти. Ах! Это вообще невозможно. Это верная смерть. Ay Dios! Жестокие пытки ожидают того, кто попадет в их ловушку! Я знал одного такого, рыбака из нашего племени. Нашли его скелет. Грифы склевали все его мясо до костей, и наверно, еще до того, как душа покинула тело. Oh, Virgen Santissima! (О, святая дева!) Избавь меня от такой участи!

Мы с товарищем с готовностью присоединились к этой мольбе, но не понимали, как может выпасть такая ужасная участь.

Я только сейчас начинал понимать, что именно подразумевает Пепе под словом «bandolero». Это не кто-то, а что-то. Bandolero – кусок, оторвавшийся от «берега», – и я собирался потребовать более подробных объяснений, когда индеец энергичней заработал веслами:

– Если впереди bandolero и канал закрыт, то чем быстрей мы это узнаем, тем лучше. В такой ураган могут оторваться большие куски.

Видя, что все его внимание занимает гребля, мы отказались от дальнейших расспросов, и каноэ быстро помчалось вперед. Но вскоре движение лодки замедлилось, а выражение тревоги на лице лодочника усилилось.

– Madre de Dios! (Матерь божья!) – воскликнул он наконец. – Протока становится все уже и уже. Mira, caballeros! (Смотрите!)

Ему не требовалось указывать нам. Мы и сами видели, что полоска воды, блестевшая серебром при лунном свете, все более сужается и в конце концов вообще исчезает.

Мы надеялись, что это обман зрения, вызванный тем, что смотрим с некоторого расстояния. Но нет. Еще несколько ударов весла, и мы оказались достаточно близко, чтобы убедиться, что вода заканчивается острым углом. Теперь края болота задевали лодку с обоих бортов.

Каноэ продиралось между сужающимися краями, пока окончательно не застряло. Тогда индеец встал и посмотрел вперед поверх тростников. Через мгновение он воскликнул:

– Carrai! Так я и думал! Впереди bandolero, и путь закрыт!

Буря оторвала участок плавающей трясины, он поплыл по открытой воде и заткнул проход так, словно его никогда и не существовало.

Если бы мы с Криттенденом были здесь одни, вероятно, мы бы еще долго оставались на месте, пытаясь отыскать щель, через которую могло бы пройти каноэ. Но индеец этого не сделал. Лучше знакомый с природой произошедшей перемены, он тут же заработал веслом и направил лодку назад, работая изо всех сил. Вскоре она снова оказалась на открытой воде, и Пепе озабоченно произнес:

– Если сзади тоже bandolero, только Богоматерь может нас спасти!

К этому времени мы уже поняли, какая опасность нам угрожает. Возбужденный вид лодочника и все его действия не на шутку встревожили нас. Но, помимо этого, еще одно обстоятельство усиливало наш страх, нечто такое, что мы заметили сами. Проходя место, в котором наше каноэ пережидало бурю, мы заметили, что и здесь канал стал гораздо уже.

И это не было игрой нашего воображения, как мы скоро убедились. Не прошли мы и трехсот ярдов в обратном направлении, как увидели аналогичное зрелище: длинная, узкая полоска воды, блестевшая под луной, сужалась, превращаясь в нить! Тростники по обеим сторонам цеплялись за борта. Индеец воскликнул:

– Dios Santos! (Боже святый!) Протока закрыта с обеих сторон! Мы погибли!

Он бросил весло и застыл, словно признав неизбежность гибели и парализованный отчаянием.

Теперь не было ни тени сомнения, что мы в серьезной, даже смертельной опасности, хотя, вероятно, ни я, ни мой товарищ не могли полностью осознать это. Наш проводник продолжал сидеть на банке, время от времени испуская набожное восклицание или начиная молиться: такие молитвы всегда на устах у каждого мексиканского индейца.

Мы попытались вывести его из оцепенения и заставить вернуться к жизни. Со временем это нам удалось. Подведя лодку к самому концу канала, мы внимательно его осмотрели, но так и не нашли никакого прохода. Канал сужался, но непосредственной опасности пока не было. Даже если каноэ окажется на поверхности болота, наше положение не станет хуже, чем на воде.

Но протиснуться сквозь густо растущие тростники практически совершенно невозможно. Так сказал индеец, да мы видели это и сами, и поэтому даже не предпринимали подобных попыток. Не думали мы и о том, чтобы покинуть бесполезную теперь лодку и перебраться на саму синту. По ней невозможно ни ползти, ни плыть. Стоит ступить на нее, как она проломится и мы пойдем ко дну без всякой надежды вынырнуть. Никогда еще трясина не казалась такой обманчивой: она слишком тонка, чтобы выдержать нашу тяжесть, и в то же время на ней растет такой частый тростник, что ни человеку, ни лодке не пробраться.

Несколько раз мы вставали в лодке на цыпочки и пытались осмотреться. Нигде не видно было открытой воды. Ничего, кроме камышей и тростника, кажущихся серебристо-серыми под ярким лунным светом. Конечно, мы видели и горы: Попокатепетль и Истаксиуатль к востоку от него, а с противоположной стороны – темный Ахуско. Тут и там мы могли разглядеть также и другие одиночные вершины. Они казались такими близкими, но для нас они были недостижимы.

Наше положение было хуже, чем если бы мы оказались на пустынном острове, ведь тогда бы у нас оставался какой-то шанс добраться до земли. А здесь никакой надежды не существовало. Снова и снова Пепе рассказывал о рыбаке, превратившемся в скелет, рассказывал и другие легенды озер. Казалось, он повредился рассудком, и мы перестали обращать внимание и на него, и на его рассказы.

О, как это было мучительно! Земля не только видна: ее подобие так близко, что стоит только протянуть руку, и коснешься ее, но это только подобие земли. И мы знали, что мы так же далеко от terra firma – от твердой земли, как будто наша лодочка находится посреди безбрежного океана!

 

Глава XIV. ДОЛГОЖДАННЫЙ ОТВЕТ

За всю свою полную приключений жизнь не могу вспомнить более неприятной ночи, чем проведенная нами на озере Чалько. Как-то я заблудился в прериях севера и едва не умер от голода и жажды; был случай, когда я рисковал оставить свой скальп в руках краснокожих; пролежал целую ночь на поле битвы с раной, которую считал смертельной, – я тогда потерял очень много крови; дважды побывал в кораблекрушениях и спасался на плоту. Но когда я оглядываюсь назад, все эти случаи кажутся мне пустяковыми, по сравнению с воспоминаниями о страшной ночи, проведенной посредине болота. Правда, со мной был товарищ, если это можно считать утешением. Лейтенант драгун был хорошим, добродушным парнем, но не слишком умным, и он не смог понять весь ужас нашей ситуации. Он смеялся над рассказами нашего проводника, воспринимая их как шутку или как преувеличение, вызванное страхами молодого человека, Я знал, что это не так, слишком хорошо знал, и поэтому чувствовал себя весьма угнетенным. Вероятно, нас ожидала судьба того рыбака. Посреди страшной трясины, запертые так же надежно, как за стенами самой мрачной темницы, мы были обречены проводить дни и ночи в бесцельном и утомительном ожидании. Жажды нам опасаться нечего, но зато нас будет мучить голод. Но хуже всего черные стервятники, которые слетятся отовсюду, будут парить над нами, распластав свои огромные крылья, протягивать свои кровожадные клювы, а мы будем слишком слабы, чтобы отогнать их.

Такие мрачные картины постоянно возникали у меня перед мысленным взором в ту ночь, не во сне, потому что я не спал, но в воображении, которое вполне могло стать реальностью.

Было кое-что еще, еще одна цепочка мыслей, которая усугубляла мое жалкое положение. Я не мог не думать о том, что, может быть, в эту минуту происходит с индейской девушкой, и сожалел, что покинул ее, не остался и не рискнул встретиться с людьми в лодках, кем бы они ни были.

– Как бы я хотел оказаться там! – не раз говорил я товарищу, и он со мной соглашался. Как жаль, что мы не подождали разбойников и не испробовали на них действие своих шестизарядных пистолетов! Последствия все равно не могли быть более серьезными.

Как жертвы кораблекрушения, которые всю ночь цепляются за обломки и ждут первых проблесков зари, так ждали утра и мы.

Наконец, оно наступило, но не принесло ничего обнадеживающего. Напротив, настроение наше ухудшилось. Ночью мы слышали крики выпи, резкие и скорбные, казалось, предвещающие нашу смерть. Утром, вместе с восходом солнца, которое, казалось, должно было вызвать прилив бодрости, появились стервятники – грифы и гарпии. Птицы-трупоеды заметили нас и, похоже, поняли, что мы скоро станем их жертвами!

Мы вновь принялись смотреть во все стороны поверх синты. При свете луны она казалась страшной и приносящей горе, но не стала веселей и под лучами солнца. Напротив: теперь мы ясно видели дикие заросли, которые тянутся до самых оснований гор, и лучше понимали безвыходность нашего положения.

Ближайшая суша находилась в нескольких милях от нас, хотя, если бы она была всего в нескольких сотнях метров, все равно добраться до нее было бы так же невозможно.

Но надежда еще не покинула нас, как бывает со всеми, даже на смертном одре. Мы стали громко кричать, звали на помощь и время от времени стреляли из пистолетов, подавая сигналы бедствия. Выстрелы могли услышать, но вряд ли кто-нибудь смог бы понять их значение. Скорее всего их приняли бы за охотничьи залпы, которые поднимают суматоху среди многочисленных птиц, населяющих озера. Но мы продолжали стрелять, пока не истратили все патроны, и кричали до хрипоты. Но ни то, ни другое не принесло никакого ответа.

Как последнее средство, мы привязали к шесту, который оказался в каноэ, носовой платок, и прикрепили шест к поперечине лодки. Больше мы ничего не могли сделать – только ждать.

Все это время индеец ничем нам не помогал и, казалось, вообще не интересовался нашими действиями. Вероятно, считал их напрасными и с характерным для его народа фатализмом просто ждал конца. Какова бы ни была причина, он сидел молча и покорно. Настоящее воплощение отчаяния – самый подходящий спутник для смерти…

Криттенден наконец понял всю безвыходность нашего положения. Мы были обречены, никто не придет нам на помощь, и мы должны отказаться от всяческих надежд.

Так сидели мы, думая о смерти – медленной, мучительной. Мы почти не разговаривали. Все необходимое было уже сказано, и мы понимали друг друга без слов. Мы не видели ничего живого, кроме зловещих птиц над головой, и ничего не слышали, кроме их криков, предвещающих несчастье. А потом наступила еще одна, еще более тяжелая ночь. Мы слушали далекие ухающие крики совы, пронзительные возгласы болотного журавля и печальные вопли козодоя. Такой концерт аккомпанировал нашему подавленному настроению.

И однако на второе утро, когда мы снова увидели снежные вершины двух огромных гор, порозовевшие от лучей восходящего солнца, мы вновь ощутили надежду, вернее, желание жить.

Приободрившись, мы снова принялись кричать. Кричали мы по очереди, изо всех сил и с таким отчаянием, что в смысле крика нельзя было ошибиться. А в перерывах внимательно прислушивались.

И вдруг услышали человеческий голос – крик – ответный призыв! Слава небу и милостивому Богу!

Никакое перо не в силах описать, никакие слова не могут передать, какую радость ощутили мы, услышав этот крик. Всё равно что объявление: «Помилован!», которое слышит осужденный, стоя у подножия виселицы.

Крик, такой сладкий для нашего слуха, повторился. Мы ответили. Потом послышался хор из нескольких голосов, и один из них наш лодочник узнал. Теперь и он очнулся от своей апатии и стал самим собой.

– Хвала деве Марии! Слава доброй святой Мерседес! – воскликнул он и радостно замахал руками. – Слышите, caballeros? Это кричит дон Тито!

И действительно, это был дон Тито. Появился он здесь, конечно, не случайно. Вряд ли стоит объяснять, откуда он узнал, что мы заблудились. Просто наш лодочник вовремя не вернулся. Достойный алькальд заподозрил неладное и послал сына, к этому времени вернувшегося домой, в Сан-Исидро. Там от друга отца тот узнал, что мы не обратились за приготовленными для нас лошадьми. Когда юноша вернулся с этим известием на чинампы, там сразу сообразили, что с нами произошло. Сильная буря, разразившаяся сразу после нашего отплытия, заставила дона Тито предположить, что нас подстерегли bandoleros. Поэтому, собрав два десятка человек с лодками и возглавив их, достойный алькальд отправился на поиски. Он знал, каким маршрутом мы должны были следовать, и обнаружил наш канал закрытым. Но, к счастью, мы были всего в нескольких сотнях ярдов от открытой воды, и чинамперос своими широкими ножами, похожими на косы и предназначенными для разрезания синты, вскоре прорубили проход для нашего каноэ и освободили нас.

Буря причинила ущерб и чинампам. Некоторые оторвались от основания и теперь плавали в воде. И, кроме того, дона Тито посетили настоящие грабители с большой дороги. Как я и предполагал, бандиты направились прямо к чинампе алькальда, но нашли ее брошенной, а кухню – опустевшей. Предвидя возможные последствия, алькальд еще до того, как они высадились, воспользовался средствами спасения, о которых говорил мне, скрылся в синте и вернулся только после того, как чужаки удалились. Разбойники уплыли вскоре после окончания бури, которая и им принесла немало вреда. Разочарованные тем, что не добрались до меня с товарищем, они все же не тронули обитателей чинамп.

Все это мы узнали от дона Тито во время освобождения из болотной тюрьмы. На чинампы мы с ним не вернулись. Он предложил сразу отвезти нас в город в лодке по большому каналу, но мы не без оснований отклонили это предложение. Бандиты могут все еще находиться в Тлалхуаке, а наши револьверы пусты, и нам нечем их зарядить. Нам еще повезло, что мы вообще прихватили с собой оружие. Поддельный рыбак видел у нас пистолеты, и этому мы, вероятно, обязаны своей жизнью. Мексиканцы испытывают ужас перед таким оружием, и поэтому разбойники не напали на нас в Тлалхуаке. Они пересмотрели свой план и решили захватить нас врасплох под покровом ночи.

Поэтому сын дона Тито отвез нас в Сан-Исидро, а там мы нашли лошадей, как и было намечено с самого начала.

Благополучно вернувшись в казармы, я дал себе слово никогда не отлучаться из города без сопровождения нескольких солдат.

 

Глава XV. ПРИГЛАШЕНИЕ НА КАНУН РОЖДЕСТВА

Теперь в Мехико было три человека, которых я обязательно хотел бы увидеть снова: вор, укравший часы у капитана Морено, наш ложный рыбак-проводник и элегантный джентльмен по прозвищу Эль Гуапо.

Я называю их не в том порядке, в каком хотел бы с ними встретиться, а в обратном. Как я уже говорил, встреча с первым вряд ли дала бы мне что-нибудь, так как я бы его не узнал. К тому же из-за него я всего лишь потерял немного денег, приобретя взамен крепкую дружбу достойного человека. Что касается второго, его я бы сразу узнал, и был полон решимости заставить его расплатиться за предательство. Я не сомневался в его намерениях: заманить нас в ловушку в Тлалхуаке или где-нибудь в канале. Но мотивы его поступков не были мне ясны. Неужели наша первая встреча, которая окончилась такой отповедью, была для него оскорбительной и он решил отомстить? Я знал такие случаи среди мексиканцев его круга; они не хуже корсиканцев способны заниматься вендеттой. Но все же этот мотив недостаточен, чтобы объяснить многочисленные и сложные приготовления, которые приходилось ему делать, чтобы захватить меня. Более вероятно, что он и его сообщники – простые грабители, которые решили захватить меня и потребовать выкуп. Как бы то ни было, я вряд ли снова его увижу, и он больше никогда не напомнит мне о загадочной услуге.

Из всех троих больше всего мне хотелось лицом к лицу встретиться с сеньором доном Иларио. Пока он на свободе, я опасался за судьбу индейской девушки. Ибо если, как намекнул Эспиноса, он вожак разбойничьей шайки, он сможет отыскать ее почти повсюду.

Мне приходило в голову, что, возможно, это тот самый человек, которого мы видели в Тлалхуаке и который последовал за нами на чинампы, возглавляя бандитов. А проводником ему служил наш лодочник. Потому что эти двое в моем представлении всегда связывались друг с другом: ведь впервые я их обоих увидел вместе. Единственной причиной, почему я сразу не заподозрил их дружбу, было явное различие в положении. Но если они грабители, это ничего не значит: оборванец мог одеться так для маскировки, так же, как щеголь наряжался в костюм «красной шляпы». Теперь у меня были все основания подозревать нашего проводника в соучастии. Разумеется, никакой он не рыбак.

В то же время у меня оставались сомнения в том, что во главе разбойников, которые хотели напасть на нас, стоял сеньор дон Иларио. Если бы это было так, почему он не давал о себе знать после того, как я бросил его в канал? Ведь у него были все основания надеяться на успех, если бы он решил взять реванш.

Но проходило время, а ни с одним из этих трех людей я так и не встретился. Я исходил все улицы столицы, постоянно ездил верхом один или в сопровождении своих солдат, посещал кафе, рестораны, рынки, театр – и всюду искал, рассматривал все уголки и закоулки, но ни одного из троих так и не встретил.

Разочарованный, я наконец пришел к заключению, что двоих из них вообще нет в городе, что если мне и суждено их встретить, то только в горах, у пирамиды Сан Хуан де Теотиуакан.

Что же касается Лориты, о которой я часто вспоминал, теперь меня даже не расстраивало то, что я не встречаю ее на Пасео де Лас Вигас. Я знал, что ей грозит опасность, и предпочитал думать, что она находится дома, под защитой отца и брата. Я верил, что мы еще встретимся в будущем.

Все это время я постоянно виделся с капитаном Морено. Мы стали настоящими друзьями и привязались друг к другу, несмотря на разницу в национальности и воспитании. Не проходило дня, чтобы мы не встретились – либо он приходил к нам в казарму, либо я навещал его в его жилище – меблированной квартире, гораздо лучшей, чем у полковника Эспиносы. Морено принадлежал к высшему сословию Мексики. Его отец был богатым hasiendado, и потому Морено не зависел от офицерского жалованья.

Мы вместе часто обедали или ужинали в Эспириту Санту и обычно смеялись и шутили над тем странным случаем, который нас свел. Я давно возместил затраты на тот первый ужин и получил взамен гораздо больше. Потому что молодой мексиканец оказался не только богатым, но и щедрым и настаивал на том, чтобы платить за все. Он не занимал у меня дублоны, как Эспиноса, который никогда не возвращал долги. Но я знал, что полковник не мог их отдать: он был нищим и целиком зависел от жалованья. «Гол, как конец моей, пики» – так он обычно сам о себе говорил.

Однажды утром мы с Морено прогуливались по Калла де Платерос. Я бывал на улице Среброкузнецов реже, чем на Пасео де Лас Вигас.

Подойдя ко мне с загадочным видом и церемонными манерами, Морено сказал:

– Amigo mio! Знаете ли вы, что на следующей неделе начинается Pascuas de Navidad (Рождество)?

– Конечно, знаю, капитан Морено. Ведь я происхожу из страны, где Рождество – один из самых больших праздников. Но почему вы мне об этом напоминаете?

– Только для того, чтобы узнать – есть ли у вас какие-нибудь намерения на Noche Buena?

Я хорошо понял, что он имеет в виду: Noche Buena – это канун Рождества.

– Это в следующий четверг, – добавил он, пока я обдумывал ответ и решал, что может мне помешать отпраздновать Рождество. – Надеюсь, вы свободны?

– Да, – ответил я, – по крайней мере на этот вечер.

– Тогда могу я попросить вас провести его со мной?

– С величайшим удовольствием. Но где? В вашей квартире или в Эспириту Санту?

– Не там и не там, и вообще не в городе. Я хочу, чтобы вы отправились со мной в деревню и насладились настоящим dia de campo (день в деревне); увидите деревенских жителей, их развлечения, сможете сами принять в них участие.

– Ничто не обрадовало бы меня больше.

Я говорил искренне. Мы завоевали Мексику и располагались в ее столице, но оставались чуждыми ее повседневной жизни, особенно той, которую можно увидеть в отдаленных сельских районах, куда мы не решались ходить.

– Pues (итак), сеньор, – продолжал он, – я думаю, что смогу пообещать вам совершенно новые и незабываемые впечатления. Как вы знаете, мы, мексиканцы, будучи добрыми католиками, смотрим на Рождество совсем не так, как вы, еретики с севера. Мы считаем, что это не только религиозный праздник, хотя проводим его во многом так же, как и вы. Для нас Noche Buena – большое событие. В эту ночь, которая занимает также и весь день, и бедные и богатые стараются развлекаться. Богатые устраивают большие приемы – не обед, а ужин. А ужин, amigo mio, я всегда буду считать своим любимым временем для еды, так как за ужином мы с вами сдружились.

Я прервал его, чтобы ответить комплиментом.

– А бедные, – продолжал он, – как бы ни были бедны, стараются тоже приодеться, наряжаются во все самое лучшее и ставят на стол праздничные блюда, сколько бы они ни стоили. Даже если у них весь год не бывает мяса, оно обязательно будет в рождественский ужин. Чтобы обеспечить это, они за многие недели до праздника – и после него тоже – начинают себя ограничивать. Но вы сами увидите, как мы встречаем Рождество, и не среди бедняков, а в доме rico (богача), где я собираюсь вас представить.

– Могу я спросить, кто этот джентльмен?

– Конечно. Это мой дядя. Он hasiendado и владелец большой magueyal (плантации агавы), которая приносит ему немало тысяч ежегодно. При этом он прилагает столько же труда, как если бы просто брал эти деньги в банке. Я бы хотел владеть такой плантацией. Его hasienda в Ла Соледад находится в пяти-шести лигах от города, на берегу озера Чалько, вблизи Сан-Исидро. Я рад, что вы согласились пойти со мной, и надеюсь, вы не откажетесь, узнав, что приглашение исходит не от меня.

– Значит, я знаком с вашим дядей? Как его зовут?

– Дон Хоакин Коварубио.

– Я слышал это имя. Коварубио – один из самых богатых землевладельцев Мексиканской долины. Но не могу вспомнить, когда встречался с доном Хоакином.

– Неважно. Не он выбрал меня посредником в этом деле.

– Кто же тогда?

– Мои кузины. Две хорошенькие muchachitas, которые очень хотят с вами познакомиться, и о прелести которых я бы хотел услышать ваше мнение. Я знаю, что вы понимаете толк в таких вещах.

Я с удивлением слушал его слова. Мне приходилось слышать немало разговоров о красоте сестер Коварубио, и я знал, что многие офицеры были бы рады знакомству с ними. Поэтому, конечно, я был польщен приглашением.

– Значит, решено. Я заеду за вами в четверг утром. В котором часу?

– Назначайте сами: любой час после утреннего смотра. Я буду ждать вас у себя на квартире.

– Bueno (хорошо). Я буду у вас в одиннадцать. Мы как раз успеем в Да Соледад к началу праздника. Забавы начнутся после полудня. У моего дяди будет большой прием. Соберутся все сельские жители за много миль. У вас будет возможность изучить costumbres de Mexico (мексиканские обычаи). Возможно, – добавил он с многозначительной улыбкой, – вы встретите там того, кто доставит вам большую радость. Кого-то, кто прекрасней даже моих прекрасных кузин.

– Кого же? – небрежно спросил я, хотя не смог скрыть от Морено своего волнения. Он упомянул Сан-Исидро. К тому же я помнил, что его дядя живет на берегу озера. И был почти уверен в том, какой ответ получу. И действительно, услышал то, что надеялся услышать:

– Королеву озер.

И он снова с многозначительной улыбкой посмотрел на меня.

– О! – сказал я, стараясь скрыть свои чувства, хотя и безуспешно. – Вы имеете в виду индейскую девушку, которая продает цветы на рынке Сан Доминго?

– Да, я имею в виду индейскую девушку, которая продает цветы на рынке Сан Доминго, – повторил он, подражая моему делано небрежному тону, – ту самую, у которой некий офицер конных стрелков много раз покупал самые дорогие букеты и…

– Ерунда! – выпалил я, прервав его и чувствуя, что краснею.

– Ту самую, – продолжал он, не обращая внимания на мои слова, – чьи плавучие сады так стремился посетить этот офицер, что это едва не стоило ему жизни. Вы знаете, amigo mio, этого офицера?

Не помню, что я ответил, запинаясь, но все кончилось нашим общим смехом.

– А теперь, сеньор капитан, – сказал Морено, заканчивая разговор, – думаю, я обеспечил ваше участие в Noche Buena. Верно?

Конечно. Он даже не стал дожидаться ответа.

 

Глава XVI. ДОРОГА НА ПРАЗДНИК

В четверг утром, как мы и договаривались, капитан Морено явился ко мне верхом, готовый в путь. Я уже ждал его. Со мной был лейтенант Криттенден, которого я недавно познакомил с Морено и который тоже получил приглашение.

Оба мы были в мундирах, в сапогах со шпорами. Недавний опыт с костюмами rahchero привил нам неприязнь к таким экспериментам. Мы решили явиться в Ла Соледад в одежде, к которой более всего привыкли. А чтобы избежать опасных встреч с грабителями или guerilleros, я решил прихватить с собой с десяток своих людей. Это я мог сделать, не обращаясь к командованию из-за подобной мелочи, и заранее договорился с представителем нашего будущего хозяина.

– Чем больше, тем лучше, – сказал Морено, осмотрев конный эскорт, ожидающий нас. – Ваши солдаты отлично выглядят и прибавят величия празднику. Я уверен, мой дядя с радостью их примет, да и местные жители обрадуются новшеству, если они примут участие в развлечениях. Я счастлив вам сказать, caballeros, что сейчас к вам не относятся враждебно, как при первом вашем появлении. Вы пришли как завоеватели и захватчики, а таких наш народ не любит. Но теперь они считают вас джентльменами и благодарны за то, что вы избавили их от разбойников. До вашего появления наши дороги были очень опасным местом.

Это правда. Мы старательно искореняли бандитизм, и нам удалось покончить с несколькими большими шайками, захватив и казнив их вожаков. Но на свободе оставались другие, время от времени появляющиеся в долине. Поэтому эскорт был нелишней предосторожностью. Этого требовало простое благоразумие.

Мы с Криттенденом выразили благодарность в ответ на слова мексиканца. Убедившись, что все готово, мы сели в седла, я скомандовал «Марш!», и мы поскакали.

Миновав garita (сторожевой пост) Сан Лазаро, мы свернули на большую Национальную дорогу, которая ведет из столицы в Веракрус.

Утро было, как обычно, прекрасным в этой изумительной долине, где всегда царит весна. Вокруг нас расстилались луга, которые иногда прерывались кукурузными полями, по углам и в центре полей росли агавы. Впереди синело огромное озеро Тескоко. В нем, как в гигантском зеркале, отражались горы, образующие раму этой изысканной картины. Южнее начиналась часть мексиканских Анд, известная как Сьерра Мадре. Бросался в глаза Истаксиуатль – «Белая Женщина», как его еще называют. Он действительно напоминает лежащую на спине женщину: колени ее слегка приподняты, груди вздымаются кверху, а голова покоится на снежной подушке. Еще южнее, но в том же хребте, возвышается Попокатепетль – «гора, которая курит». Это ацтекское название говорит о том, что когда-то Попокатепетль был действующим вулканом, он и сейчас время от времени дымится. За нашими спинами находились западные Кордильеры, и среди них выделялся одинокий снежный конус Толуки. Справа и слева находятся горы меньшей высоты, хотя многие из них достигают высоты Монблана. Они соединяют две горные цепи, находясь на периферии этой замечательной горной страны. Трудно себе представить более прекрасный ландшафт, чем тот, что окружал нас.

Если пересекать эту местность с востока на запад или с севера на юг, обязательно увидишь отдельные вершины, скорее холмы, чем горы, которые неожиданно вырастают прямо посреди равнины, и многие вершины венчает кратер. Даже в самом озере Чалько прямо из трясины поднимаются два или три таких маленьких вулкана, и их склоны из темной лавы и базальта представляют собой резкий контраст с роскошной зеленью окружающих зарослей.

Исполняя свой долг, я участвовал в нескольких разведывательных экспедициях на Мексиканской долине и с интересом объезжал и разглядывал эти необычные вершины. Но в это утро я на них не смотрел и не думал о них. Мысли мои были заняты людьми, с которыми мне предстояло встретиться в Ла Соледад, но должен признаться, что больше всего я думал об одной из них.

Будет ли она там? Обрадуется ли мне? Я не мог ответить на эти вопросы. Морено сказал – «возможно», но не объяснил, почему считает ее присутствие только вероятным, а я ни за что не стал бы его расспрашивать. Похоже, он и так слишком много знает о моих делах, хотя откуда ему это известно, я даже догадаться не мог. Я никому не говорил о своих чувствах, даже Криттендену, и втайне поздравлял себя, что сохранил тайну. Оказывается, я ошибался и, как дурак, обманывал себя.

А если Королева озер появится на fiesta (празднике), как поведет себя? Я мог заранее сказать, что с достоинством и изяществом. Я мог зримо представить ее себе, королеву не только озер, но и земли. Но я думал не об этом, а о ее поведении в других отношениях. Будет ли она играть роль кокетки и тем подтвердит намеки Эспиносы, или же останется такой, какой я ее видел, – олицетворением невинности и скромности?

Но я не испытывал ревности. Моя боль объяснялась намеками нашего ложного проводника и полковника копейщиков. Соперник, конечно, мог существовать, какой-нибудь юноша, которого я еще не видел. Если это так, я обязательно встречусь с ним в Ла Соледад. Каким он будет? Молодой представитель ее народа? Абсурдный вопрос, сама мысль абсурдна. Девушка происходит прямиком от ацтекских императоров, и во всей долине не найдется пары моей королеве. В этом я был уверен.

Но кто тогда может пытаться завоевать ее сердце? Какая нелепая мысль! Таких претендентов должно быть множество! Более разумен вопрос, удалось ли кому-нибудь из них достичь успеха. И если удалось, то кому именно?

Я представлял ее себе на фиесте, окруженную льстивыми поклонниками. Если она там, я обязательно увижу такое зрелище. Как я мог верить, что она до сих пор устояла перед щеголями-сердцеедами?

Будет чудом, если она устояла, и еще большим чудом, если мне удастся завоевать ее!

 

Глава XVII. СТРАННЫЕ ВОПРОСЫ

Так рассуждал я про себя, когда услышал голос:

– Amigo mio! О чем вы мечтаете? Какой же вы капитан кавалерии, если отстали на двести ярдов от своего отряда? Мы должны держаться вместе на случай неожиданного нападения guerilleros или отряда salteadores. Клянусь, капитан Мейнард, я почти стыжусь вас! Кажется, вы не тот опытный солдат, который всегда начеку, как об этом обычно говорят.

Так иронически обратился ко мне Морено, и его вопросы сопровождались громким смехом.

И у него были основания так сказать. После выступления мы немного поговорили, но потом я отпустил узду, постепенно отстал и предался размышлениям, которые описаны выше. Морено ехал впереди вместе с Криттенденом. Теперь он остановил отряд и ждал, пока я не подъехал.

Неожиданно мне в голову пришла мысль, что среди соперников, представших моему воображению, он был самым подозрительным. Трудно представить себе более привлекательного мужчину, чем капитан Рафаэль Морено: и лицо, и фигура у него были хороши. Именно такой мужчина способен пленить ее сердце. К тому же у него были для этого все возможности. Наверняка он не остался слеп к ее красоте, или она сама не была бы привлечена его внешностью и высоким положением. Ее отец может быть потомком королей этой земли, а его дядя сейчас этой землей владеет. Отец девушки лишь возделывает землю, он скромный садовник, продающий на рынке плоды своего труда. Капитан же Морено в глазах индианки – все равно что английский сквайр в представлении деревенской девушки. Он ослепителен и неотразим.

Эти и другие мысли промелькнули у меня в голове. Я вспоминал, как Морено защищал девушку от нападок полковника Эспиносы, вспоминал выражение на его лице, явное выражение гнева.

Потом вспомнил нашу недавнюю встречу на Калле де Платерос, когда он передал мне приглашение, которое я с такой готовностью принял. Мы тогда подшучивали друг над другом и смеялись. Может быть, он тогда только прощупывал меня, а думал не о своих кузинах Коварубио, а о Королеве озер? Так ли это или нет, но в тот момент я весь был охвачен подозрениями.

Меня задели его насмешки. Я не мог отделаться от тревоги, что он разгадал мои мысли. А они слишком серьезны и болезненны, чтобы над ними смеяться. Однако, нельзя проявлять свое раздражение. Поэтому я что-то небрежно ответил, стараясь показать, что смеюсь вместе с ним. Не очень удачная получилась попытка.

Он, казалось, не заметил моей досады, но продолжал тем же легким, веселым тоном:

– Кстати, caballero, вы так и не сказали мне, что думаете о моих кузинах.

– О ваших кузинах? О ком вы говорите, капитан Морено?

– Конечно, о сеньоритах Коварубио.

– Что я могу о них думать, если никогда их не видел?

– Но вы их видели. И не только видели, но и говорили с ними. И мне рассказывали, хотя это только слухи, что вы произвели на них очень благоприятное впечатление, особенно на Игнасию. Могу честно сказать, хотя я и ее кузен, что она очень красива. Хотя все больше восхищаются Марианитой. Но, наверно, не из-за красоты, а потому, что она кокетка. Скажите мне откровенно, caballero, кого из них вы предпочитаете?

Я так удивился, что почти потерял дар речи. Мне показалось, что Морено лишился рассудка.

– Вы, конечно, шутите надо мной, капитан Морено?

– Нисколько, я говорю совершенно серьезно. Но неважно, не буду сейчас настаивать. Когда немного получше познакомитесь с юными леди, я надеюсь, вы поделитесь со мной своим решением. Но смотрите, вот и наша цель – дом с круглым куполом и часовней, за группой смоковниц. Прошу разрешения проехать вперед в качестве вестника, чтобы сообщить о вашем прибытии! Конюшни Ла Соледад, наверно, нуждаются в очистке, чтобы принять лошадей вашего отряда.

Конечно, он получил такое разрешение и ускакал вперед, оставив меня в недоумении.

А мы поехали дальше, и я напрягал мозг, пытаясь вспомнить, где и когда мог видеться с сеньоритами Коварубио. Видел их и даже говорил с ними! Больше того, понравился одной из них, Игнасии! Ничего подобного. Если Морено не шутит, он, должно быть, спятил или самым загадочным образом заблуждается!

Конечно, я встречался с несколькими мексиканскими сеньоритами, не зная их имен, встречался на Пасео и на Аламеда. С некоторыми здоровался и даже разговаривал. Может, среди них были сестры Коварубио? Если это так, то рассказы о всеобщем восхищении ими – всего лишь миф. Не могу вспомнить такую, которой я восхитился бы. Но тут мне пришла в голову другая мысль. Может, кто-то другой в мундире конных стрелков познакомился с девушками, был по ошибке принят за меня, и это ему адресовано приглашение провести канун Рождества в Ла Соледад.

Размышляя таким образом, я уже начал опасаться, что попал не в свои сани, вернее, меня посадил в них Морено. Если действительно произошла ошибка, а кажется, что так оно и есть, я буду глупо выглядеть на празднике. Ведь я вызову разочарование, а может, даже досаду у Игнасии и Марианиты, той самой, которой восхищаются больше.

Однако я в этом не виноват. Вся вина падает на кузена Рафаэля, и ему придется извиняться перед расстроенными дамами. Успокоив себя этой мыслью и другой, гораздо более приятной, я больше не сожалел об ошибке, которая привела меня в дом дона Хоакина Коварубио.

Мы были теперь совсем близко к дому и видели, что это массивное прямоугольное сооружение в мавританском архитектурном стиле, с плоской крышей, окруженное оградой, в которой находился большой центральный вход. Через него можно было попасть во двор. Рядом с домом, частично соединяясь с ним, стояла capilla, или часовня, под куполом из блестящей плитки. В глубине располагались пристройки, а еще дальше ranchitas (дома для батраков), в которых живут работники поместья. Повсюду росли агавы. Судя по всему, дон Хуанито действительно, как назвал его Морено, владелец magueyal (плантации агавы). Большое строение в глубине, напоминающее амбар, несомненно, tinacal – фабрика, на которой путем брожения сока гигантского алоэ производят местный спиртной напиток – pulque.

На площадке перед главным зданием были заметны следы приготовлений к большому празднику. Был воздвигнут большой навес. Столбы, его поддерживающие, украшены цветами и зеленью, а под навесом множество прилавков, на которые торговцы выкладывали разнообразные продукты, напитки, косметику.

Было еще слишком рано, и те, кто должен был участвовать в празднике, еще не собрались. Минуя эти временные сооружения, мы подъехали к дому.

В дверях дома стоял, встречая нас, почтенный пожилой джентльмен. Мне показалось, что я его уже где-то видел. Взглянув на балкон, я еще больше убедился в этом. Там над парапетом виднелись два хорошеньких женских личика, а за ними – несколько мужских.

– Ну что, caballero, – крикнул со смехом сверху капитан Морено, – по-прежнему будете говорить, что никогда не видели моих кузин Коварубио? Позвольте мне представить их. Это Марианита, а это Игнасия, которая… ну, не буду повторять все, что уже говорил. Спешивайтесь и поднимайтесь к нам.

Я сразу все понял. Я вспомнил, где видел эти две пары черных глаз. Они с благодарностью смотрели на меня в Национальном театре!

 

Глава XVIII. ДЕВУШКИ КОВАРУБИО

От города до Ла Соледад около пятнадцати миль, поэтому, когда мы добрались до hasienda, у нас разыгрался аппетит. Но хозяин предусмотрел это, и мы обнаружили в зале элегантно накрытый стол. Мексиканцы не признают плотных завтраков. День они начинают с desayuna, что означает просто чашку кофе или шоколада с печеньем или бисквитом. Завтракают они очень рано; мексиканцы обычно встают еще затемно, а их женщины ревностно посещают церковь между шестью и семью часами утра, что не мешает им соединять молитвы с легким флиртом, а потом они возвращаются, снова ложатся и спят до одиннадцати. После второго подъема они завтракают по-настоящему. Этот второй завтрак – almuerzo, как и французский dejuner a la fourchette – состоит из различных мясных блюд и вина, и скорее похож на обед. Обед – comida – это очень сложная процедура и совершается ближе к вечеру, а ужин – сепа – как раз бывает легким, кроме специальных случаев, как в эту Noche Buena.

За столом собрались все члены семьи. Их оказалось немного: сам дон Хоакин, его две дочери и юноша, их брат. Присутствовал также капеллан, приход которого составляли все работники плантации агавы. Именно для него была выстроена часовня, примыкавшая к дому. Были также кузен Рафаэль, Криттенден и я.

Вполне естественно, что разговор зашел о происшествии в театре. Почти сразу заговорили об этом. А начала его младшая из девушек – Марианита.

– Что с ним сделают? – спросила она, обращаясь ко мне. – Надеюсь, беднягу не накажут серьезно.

– Бедняга! – возмущенно воскликнул капитан Морено, слышавший вопрос. – Странное название для человека, который вел себя так плохо. А я надеюсь, его накажут со всей строгостью.

– Как жестоко! – воскликнула та, которую Морено охарактеризовал как немного кокетку. – В конце концов, что он сделал?

– Пытался поцеловать вас, и только вас, – ответил ее кузен и болезненным тоном добавил: – Наверно, именно поэтому вы хотите для него легкого наказания.

Удар попал в цель. Именно младшую из сестер Салливан пытался удержать, когда я вошел в ложу. Насколько я помнил, на вторую сестру, которая гораздо выше ростом, лейтенант не обращал внимания.

В ответ кузен получил по щеке кусочком печенья, которое перелетело через стол, со словами:

– Это вам за дерзость, сеньор!

Все рассмеялись. Молодая леди, глаза которой гневно вспыхнули, тут же взяла себя в руки и присоединилась к общему смеху.

– Вы ведь знаете, – вызывающе сказала она, – что этот человек был embriaguado (пьян)?

– Это означает, вероятно, что, не будь он пьян, не стал бы вас целовать.

На это капитан Морено – именно он произнес эти слова – получил апельсином в лицо и от силы удара даже поморщился.

Хороший выстрел и заслуженный! – как со смехом согласились все, кроме доньи Игнасии.

Донья Игнасия только слегка улыбалась молча, и мне пришло в голову, что она испытывает к своему кузену нечто большее, чем просто симпатию. Как я впоследствии узнал, это предположение было очень далеко от истины.

Происходящее за столом могло показаться несколько странным. Но не забудьте, что был канун Рождества, когда в Мексике позволено все – даже в лучшем обществе, каким, несомненно, было это. Однако брошенный апельсин, хотя и вызвал бурю смеха, привел к концу эту веселую перепалку. На этот раз сам дон Хоакин, уже более серьезно, спросил, что сделали с провинившимся офицером.

– Пока ничего, – ответил я. – Его будет судить трибунал. Скорее всего, он будет признан виновным и уволен со службы.

Хотя это никак не связано с моей историей, читатель простит меня, если я расскажу о дальнейшей судьбе этого несчастного. Потому что именно такова была его судьба – он был наказан гораздо суровее, чем заслуживал.

Все произошло, как я и предсказывал. Его уволили, должность, которую он занял благодаря своей храбрости и исполнял совсем недолго, у него отняли, нашивки с его мундира сорвали, а самого выгнали. Он был свободен, мог идти куда угодно, но на его имени лежало несмываемое пятно. Он был обесчещен, даже товарищи по оружию его сторонились. Кто стал бы винить его за то, что он бежал от них и перешел на сторону врага? Что он и сделал, отправившись в Сан-Керетаро, в город, где сохранилось мексиканское правительство и остатки армии. Он предложил свои услуги, и они были приняты. А сам он повышен в звании и занял гораздо более высокое положение, чем имел в той армии, которую покинул не по своей воле. Короче, он прямо на месте был произведен в полковники и получил под свое начало большой отряд.

Но опять ему не повезло, и удача его оказалась недолгой. Потому что очень скоро был подписан договор, известный как Гвадалупский, по названию города, в котором встретились делегации. Воюющие заключили мир, и наша армия покинула Мексику.

Не успело это произойти, как случился один из своеобразных феноменов мексиканской жизни, который сами мексиканцы называют grito, иными словами – мексиканская революция. Эту революцию возглавил знаменитый партизанский вожак, испанец, священник по имени падре Хараута. Салливан присоединился к нему. Они выступили против законного правительства страны, которое тогда еще чувствовало себя очень неустойчиво. Но оказалось достаточно сильным, чтобы выдержать нападение священника-партизана. Он был захвачен в плен и без суда и следствия, прямо на месте расстрелян. Вместе с ним расстреляли и несчастного лейтенанта, недолгое время пробывшего полковником.

Вернемся теперь к веселому и счастливому кружку, потому что мы в своем рассказе забежали вперед.

– Буду рад слышать, что этот джентльмен получил по заслугам, – заявил капитан Морено. – Его должны сурово наказать. Если он легко отделается, у меня самого найдется, что ему сказать.

При этой угрозе та, которую едва не поцеловали в театре и которая только что бросила апельсин, посмотрела на Морено так умоляюще, словно воскликнула:

– О, дорогой Рафаэль, не нужно! Вы не должны его вызывать! Даже не думайте об этом!

Во всяком случае, так я истолковал выражение ее лица, которое удивило и озадачило меня. Если бы такое выражение появилось на лице ее сестры, я бы его лучше понял. Но донья Игнасия оставалась спокойной и невозмутимой. А глаза ее сестры гордо сверкнули, когда она услышала, что Морено готов рискнуть жизнью, защищая ее честь.

Очень скоро я понял, что кусок печенья и апельсин, брошенные через стол, не что иное, как стрелы Купидона, которые посылает этот бог любви в сердца влюбленных. То, что я принял за враждебность, оказалось «ложным гневом» влюбленных. Но этот гнев капитана Рафаэля Морено и Марианиты Коварубио не смог меня обмануть. Я знал, что вскоре их отношения станут гораздо более близкими, чем у двоюродных брата и сестры. Мне помогло догадаться замечание, которое раньше сделал Морено: «Больше восхищаются Марианитой». Это он больше восхищался Марианитой. Я же не мог про себя не подумать: «Где его глаза?»

Но сделанное мною открытие принесло и другую, гораздо более приятную мысль. Мужчина не может быть одновременно влюблен в двух женщин. Тщеславие или злые намерения могут заставить его изобразить такое состояние. Но я знал, что Рафаэль Морено не тщеславен и не зол, и это убедило меня, что я допустил в его отношении и другую ошибку, решив, что ему приглянулась индейская девушка. Нужно ли добавлять, как меня обрадовало такое умозаключение?

Прежде чем мы покинули стол, я увидел зарождение другой «страсти», во всяком случае увидел, как на глазах у всех влюбляется мужчина. Криттендена явно поразила вторая сестра. Он постоянно, хотя и украдкой посматривал на нее. Он так увлекся, что совсем потерял аппетит. Едва прикоснулся к многочисленным вкусным блюдам. А ведь я знал, что мой собрат офицер все, что угодно, только не аскет.

Мне было интересно узнать, ответит ли девушка ему взаимностью. Вероятно, ответит, если сердце доньи Игнасии еще не занято. Я знал, что темноглазые сеньориты питают слабость к «Los Gueros», как называются светлокожие и светловолосые мужчины. И драгуну, с его красивым лицом и огненно-рыжими волосами, нетрудно вызвать ответное чувство даже у признанной красавицы.

Девушка была явно довольна восхищенными взглядами Криттендена, которые не могла не заметить.

– А теперь, amigo mio, – сказал дон Рафаэль, отводя меня в сторону, когда девушки вышли из-за стола, – я напоминаю вам о вашем обещании. Что вы думаете о моих кузинах? Разве они не muy lindas (красивы)?

– Lindissimas (прекрасны)! Обе очень хороши!

– И какую вы считаете более красивой?

– Я знаю, какую считаете вы.

– Игнасию?

– Нет, будущую сеньору Морено.

– О, вздор! – со смехом ответил он, но выглядел при этом чуть глуповато. – Идемте, – добавил он, не желая, чтобы я продолжал говорить. – Выйдем из дома и посмотрим на забавы. Они уже должны начаться.

 

Глава XIX. МЕКСИКАНСКИЙ ПРАЗДНИК

Ни в одной стране мира не бывает столько праздничных дней, как в Мексике. Каждую неделю устраивается праздник – религиозный или просто народный, и все они очень веселые. И ни в одной стране не увидишь такого разнообразия костюмов, как на этих праздниках.

Когда я в сопровождении капитана Морено вышел из дома, глазам моим предстало незабываемое зрелище. Да, на это стоило посмотреть! За час, что мы провели за столом, у навеса собралось множество празднично настроенного народа. Люди стояли группами или прогуливались взад и вперед. Это были ranchero в своих пестрых костюмах, в сомбреро, обильно украшенных золотыми и серебряными лентами, в сапогах со шпорами (колесики этих шпор достигали дюйма в диаметре!). Были здесь и arriero – погонщики, но не в повседневных куртках и передниках из грубой кожи, в которых они погоняют упрямых мулов, а в нарядной одежде, по пестроте не уступающей костюмам ranchero, но совсем другого покроя.

Были здесь и метисы из поселков и деревень в широких бархатных брюках, с пуговицами по бокам от бедра до лодыжек; без жакетов или курток, но в тонких рубашках, богато вышитых на груди; обязательное серапе свисало у всех с плеча.

Часть общества составляли представители низших сословий города, тоже красочно одетые, – так называемые leperos и pelados; их можно было узнать по дешевому шарфу поверх грубых хлопчатобумажных рубах.

Последними из gente de razon – так называют белых мексиканцев любого происхождения – появились hasiendados – местные землевладельцы. Они, хоть и принадлежали к высшему сословию, меньше всего бросались в глаза своими костюмами. Большинство джентльменов были в повседневных пиджаках из дорогой ткани, в рубашках и брюках последних парижских фасонов, в патентованных кожаных сапогах и с неизменным шелковым галстуком.

Женская часть общества была представлена меньшим разнообразием нарядов, хотя можно было отметить несколько различных стилей. И здесь, как и среди мужчин, muchachas из средних и даже низших классов имели преимущество перед леди из элиты: короткие, яркие нижние юбки, кофточки, богато расшитые, но без рукавов, голые ножки в маленьких сатиновых туфельках давали им возможность продемонстрировать свои прелести. А дамы из высшего света, усвоившие европейскую моду, не могли этого сделать. Но даже среди них никто не носил замысловатые шляпки с цветами. Большинство было в наброшенных на голову, а не на плечи шелковых шалях. А некоторые были в самых привлекательных костюмах – в мантильях, с черепаховым гребнем в высокой прическе и в черной кружевной вуали.

Все это было мне знакомо, хотя не поэтому я смотрел на собравшихся без особого любопытства. Мое внимание больше привлекали присутствующие здесь индейцы. Они обычно держатся в стороне от завоевателей, но здесь их было больше сотни.

Ничто не может быть проще, чем повседневный костюм мексиканского индейца.

Мужские костюмы мало отличаются от тех, что носили предки этих людей, когда эта страна еще называлась Астлан. Длинная рубашка без рукавов, напоминающая халат, с отверстием для головы и с двумя отверстиями для рук. Широкие, но короткие брюки из жесткого миткаля или дубленой овечьей шкуры, плоская соломенная шляпа на голове, пара грубых сандалий – таков наряд мексиканского индейца мужского пола.

Его подруга в повседневной одежде выглядит ненамного элегантней.

Грубая нижняя юбка из домотканого материала, домашней окраски, почти обязательно темно-синяя, белая сорочка и иногда серый шарфик из самой дешевой ткани – таков обычный наряд мексиканской индианки. Если у нее что-нибудь надето на голове, то точно такая же шляпа, как у мужчин. Но, как правило, женщины ходят простоволосыми, их длинные черные волосы разделены на две пряди, они свисают на спину, и в них никогда не вплетают яркие ленты.

Но бывают и исключения. Среди мексиканских индейцев тоже есть свои сословия и классы, как и среди так называемой «высшей расы» – есть свое дворянство, свои знатные люди, их привилегии признаются и принимаются их народом, как признавались бы англичанами, если бы они были занесены в книгу пэров.

Именно среди этого класса встречаются хорошенькие индейские девушки, о которых часто пишут путешественники. И костюмы у них, хотя тоже простые, отличаются красотой и изяществом. Они отчасти заимствовали наряды своих белых сестер, в основном пестрые нижние юбки и цветастые расшитые кофточки. Но вдобавок носят свободные плащи – huipile, грациозно окутывающие тело, и белый шарф, надетый на голову, со свисающими назад концами.

Та, которую я искал, должна быть одета во что-то подобное.

Большинство собравшихся женщин надеялись извлечь из праздника выгоду. Сидя под навесом, они резкими голосами расхваливали свои товары.

Но были на празднике и другие женщины, в своих лучших нарядах, – именно к их рядам неизменно устремлялся мой взгляд.

Но все напрасно. Той, которую я искал, среди них не было!

Я не успел закончить рассматривать собравшихся, как начались праздничные забавы. Они были обычного типа: дразнили быка, устраивали гонки и бои петухов и, конечно, соревновались в верховой езде. Некоторые всадники проявляли чудеса мастерства. Например, на полном скаку, наклоняясь с лошади, подбирали серебряный доллар; монета доставалась в качестве приза.

На все эти соревнования я смотрел не очень внимательно, продолжая искать Королеву озер. Я бродил по полю, мечтая увидеть ее среди индейских девушек. Мне незачем было вглядываться им в лица. В этом не было необходимости. Будь среди них та, кого я ищу, она так же бросалась бы в глаза, как луна среди звезд.

 

Глава XX. ПОЗДНЕЕ ПОЯВЛЕНИЕ

Спутники оставили меня, я был предоставлен самому себе. Морено притягивала его кузина Марианита. Что касается Криттендена, то его я почти не видел. Казалось, меня ждет скучный канун Рождества, а ведь я так его ожидал и надеялся совсем на другое! Не чувствовал я и никакой радости от предстоящего грандиозного ужина. Знал, что даже если «La Bella» появится, в этом ужине она не будет принимать участия: он предназначался исключительно для друзей семьи, а это круг, который гораздо выше ее класса.

Я продолжал свою одинокую прогулку, стараясь проявить интерес к играм, когда услышал приятный музыкальный голос, произносящий:

– Вы кажетесь странно задумчивым, сеньор, капитан. Боюсь, наши деревенские забавы вам не по вкусу.

Кто-то проявляет ко мне сочувствие. Повернувшись, я увидел, что это донья Игнасия!

Я вздрогнул, словно пойманный на месте преступления. Что-то в ее голосе и тоне подсказало мне, что она знает причину моей рассеянности. Она была одна, явно отделавшись от Криттендена, который захватил все ее внимание после того, как кончился завтрак. Я заметил, что она слегка возбуждена, лицо у нее раскраснелось, и это делало ее внешность еще более пикантной и впечатляющей. Прекрасная женщина, настоящая андалузская красавица. Такую любой художник хотел бы иметь в качестве модели. Не будь мое сердце занято другой, я бы, вероятно, радовался этой встрече, и, наверно, льстил бы себе мыслью, что эта встреча не случайна. Но я лишь неловко посмотрел на девушку и мысленно пожелал, чтобы она оставалась в обществе влюбленного драгуна, с которым рассталась, чтобы разделить мое одиночество.

Все эти мысли мгновенно пронеслись у меня в голове, пока я, запинаясь, говорил:

– Напротив, сеньорита, они мне очень нравятся. Они чрезвычайно интересны. Но, конечно, что-то подобное я уже видел…

– Конечно, и предпочитаете увидеть кое-что другое, – ответила она, попав точно в цель. – Точнее, кого-то другого, кого, в отличие от игр, очень желаете увидеть снова. Права ли я в своей догадке?

Если я и раньше испытывал смущение, то теперь совсем растерялся – едва не лишился дара речи. Женщина, мне почти не знакомая, казалось, точно знает, зачем я брожу по полю!

Она это действительно знала, в чем меня убедили ее следующие слова.

– Можете не отвечать, – продолжала она, не дожидаясь ответа. – Я знаю вашу тайну, сеньор. Могу сказать, что вас не ждет разочарование. Рано или поздно она здесь появится. Эта lepera (невоспитанный человек, пройдоха) не упускает случая покрасоваться, если ей кажется, что найдется, кому ею восхищаться, особенно если предстоят танцы.

Когда я услышал эти слова, мое удивление перешло в глубочайшее изумление.

Тон, наклон головы, подергивание прелестных губок с усиками – ибо сеньорита Игнасия Коварубио обладала этой мужской особенностью, свойственной испанкам юга, которую многие считают прелестной, – все это еще больше усилило мою растерянность и недоумение.

Я не сомневался в том, кого она имеет в виду. Та, кого она презрительно именовала lepera, конечно, Королева озер.

Совпадение казалось странным и вряд ли случайным. Не успел я собраться с мыслями, чтобы ответить на эту речь, не только удивившую меня, но и вызвавшую раздражение, все стихло, и мужчина, стоявший рядом со мной, воскликнул:

– Mira! La Reina de los Lagos! (Смотрите! Королева озер!)

И действительно, она в сопровождении брата появилась на огороженной территории, где проходили рождественские забавы. На ней был праздничный наряд, какой носят poblanas – сельские жители: короткая юбка с кружевами по подолу, шелковые чулки и сатиновые туфельки, а сверху – белоснежная сорочка из тончайшей ткани, без рукавов, с кружевами на плечах, затем свободное цветастое платье, очень характерное для представительниц ее народа; оно называется huipile и шьется из индийского или китайского шелка; эти ткани доставляются в мексиканский порт Акапулько по Тихому океану. Ее черные, как вороново крыло, волосы были уложены в высокую прическу в виде короны и в них со вкусом были вплетены цветы, напоминающие флёрдоранж. Поверх цветов был наброшен белый шарф, концы которого, украшенные серебряными булавками, падали ей на спину. Все это, вместе с крупными золотыми серьгами и ниткой кораллов на шее, свисающей на полную грудь, делало ее похожей на итальянскую contadina (крестьянку); смуглая кожа и алые розы на щеках усиливали сходство.

Когда она показалась на поле, прошла своей грациозной походкой, свойственной американским индейцам, все взгляды устремились к ней. Никто не усомнился в справедливости по крайней мере одного из ее титулов – прекрасная чинампера. Назвать такое изящное, прелестное существо lepera – настоящее извращение!

Заметив Королеву, я забыл обо всем на свете, и в том числе о знатной девушке, стоявшей рядом со мной. Конечно, это нарушение приличий. Я повернулся, собираясь извиниться, и увидел, что ее нет!

 

Глава XXI. В РОЛИ ШПИОНА

Донья Игнасия ушла, оставив меня в одиночестве. Глядя ей вслед, я заметил, что она снова присоединилась к обществу, и подумал, что надо пойти за ней и извиниться. Но тут я заметил кое-что, убедившее меня, что таким образом могу еще больше ухудшить положение. Хотя она стояла спиной ко мне, по ее походке и позе я понял, что она оскорблена. Что-то в ее манерах говорило: «Негодяй! Я с радостью растоптала бы его!»

Совершенно очевидно, что я опять попал в неловкое положение. Потребуется нечто большее, чем простое извинение, чтобы вернуть себе расположение Игнасии Коварубио. До конца дня, если не навсегда я его лишился.

Возможно, в другое время я пожалел бы об этой небольшой ссоре, но тогда она меня не очень расстроила. По правде сказать, гораздо сильнее расстроили и рассердили меня ее слова об индейской девушке, и к тому же заставили думать, что у доньи Игнасии существовали свои мотивы. У мексиканцев слово lepera синонимично другому слову – canaille (мошенник, пройдоха). Когда его произносит презрительным тоном знатная дама, да еще сопровождает другими словами, оно приобретает особое значение. Если бы дело было в ревности, я мог бы еще понять. Но ведь до того момента я не обменялся с этой дамой и десятком слов. Если бы это Криттенден, который явно восхищался доньей Игнасией, вдруг бы засмотрелся на индианку, тогда у нее были бы основания ревновать. Но почему же я стал мишенью ее злобы? И почему она так презрительно отозвалась об индейской девушке?

Возможно, все объясняется гордостью. Положение и происхождение доньи Игнасии заставило ее гневно протестовать против попытки сравнения, пусть даже воображаемого, с представительницей презираемого племени. Мне пришло в голову, что Морено, каким-то образом проникнувший в мою тайну, должно быть, поделился ею с кузиной. Поэтому я и вызвал неудовольствие доньи Игнасии – не из ревности, а просто от возмущения по поводу оскорбления ее касты.

Если бы я не нарушил приличия (а должен признать, что действительно слишком долго простоял, повернувшись к ней спиной), мне было бы все равно, что она и «общество» думают о моем восхищении индейской девушкой. Слишком оно искреннее и сильное, слишком далеко зашло мое сердце, чтобы я заботился о последствиях, особенно о капризах и язвительных женских словах.

Вообще я не имел желания находиться в обществе знатной дамы и даже обрадовался бы ее неудовольствию, если бы это произошло в других обстоятельствах. Но я сожалел о происшествии и, вероятно, буду сожалеть еще сильнее.

Но нет смысла бесконечно рассуждать о допущенной ошибке. Рядом находилась та, из-за которой я готов был забыть все, и действительно забыл, как только Игнасия Коварубио скрылась из виду.

У меня была цель, и я немедленно приступил к ее выполнению, цель весьма сомнительного характера. Ибо я решил шпионить за чинамперой! Если может быть извинительным подобное поведение, то, конечно, в моем случае. Я отдал ей всю любовь своего сердца, теперь я это знал. Но если она недостойна ее принять, для меня это было бы настоящим крушением. Поэтому я должен узнать больше, чем знаю сейчас.

Иным способом мне такие знания не раздобыть. Расспрашивать капитана Морено я не решался. Да и вряд ли он сможет сообщить мне то, что я хочу знать. Знакомство его с девушкой очень беглое, знания ограничиваются тем, что говорили ему кузины. А одна из этих кузин только что презрительно отозвалась о девушке, даже открыто обвинила ее!

«Эта lepera не упускает случая покрасоваться, если ей кажется, что найдется, кому ею восхищаться, особенно если предстоят танцы».

Горько звучали для меня эти слова, в них намек на тщеславие, легкомыслие и кое-что гораздо худшее. Эти слова возродили мучительные мысли, которые приходили мне в голову, когда я слушал оскорбительные намеки pelado и полковника Эспиносы. До сих пор у меня не было возможности проверить, насколько они справедливы. Однако теперь такая возможность представилась, и я был намерен ею воспользоваться.

Никакого заранее намеченного плана у меня не было. До настоящего момента я об этом вообще не думал. И просто собирался следить за поведением девушки весь остаток дня и вечер.

Я попытался отыскать место для своеобразной засады, где она не смогла бы меня увидеть. Возможно, она не знает, что я здесь. Впрочем, присутствие моих людей, смешавшихся с толпой, предупредит ее о том, что здесь есть военные. Я знал, что она узнает мундир, но, может, не станет расспрашивать, кто командует этими солдатами. Высокий рыжеволосый драгун, Криттенден, шести футов росту без обуви, гораздо заметнее меня. Но она видела нас вместе на чинампе и может догадаться, что мы здесь оба.

Тем не менее, я скрылся за одной из стоек, где продавали pulque, фруктовую воду и другие легкие напитки. Оттуда открывался вид на все поле, усеянное зрителями. Но ничего неожиданного я не увидел. Напротив, увиденное меня обрадовало. Куда бы ни прошла чинампера, она ходила повсюду, все время в сопровождении брата, и ее везде встречали почтительно, с должным уважением. Причем люди всех положений и слоев общества. Rancheros, arrieros, даже оборванные pelados снимали при виде ее шляпы. Ricos вежливо ее приветствовали, некоторые молодые представители богатых семейств пытались заговорить с нею, однако она вежливо, но решительно пресекала эти попытки.

Но больше всего внимания уделяли ей индейцы. Когда она проходила мимо, они обнажали головы и приветствовали ее почти униженно. Казалось, они гордятся ею как представительницей своего народа. Все присутствующие знали, что в жилах девушки королевская кровь Теночтитлана, знали, что она принцесса и что у нее есть полное право называться Королевой озер.

Нужно ли говорить, как я радовался, видя все это?

Но я заметил кое-что еще, доставившее мне еще большую радость. Прогуливаясь, брат с сестрой приблизились к стойке, за которой группа мужчин пила анисовую, а может, каталонский коньяк. Скорее последнее, потому что все они были в мундирах конных стрелков американской армии. Увидев их, девушка вздрогнула, но не стала смотреть на солдат, а принялась напряженно вглядываться, как будто кого-то искала. Опять и опять смотрела во всех направлениях!

Как затрепетало мое сердце, какое блаженство я испытал, решив, что она ищет меня!

 

Глава XXII. НЕЛОВКИЙ РАЗГОВОР

Солнце в последний раз поцеловало снежный лоб «Белой Женщины», и та в его заходящих лучах зарделась, словно в ответ на поцелуй. Тень с высочайших вершин Кордильер упала на долину и скоро смешалась с пурпуром сумерек.

Интервал между днем и ночью на этом плоскогорье очень короток, он позволяет только подстричь фитили ламп и подготовить их к зажиганию. Если ночь лунная, то для отдыха на открытом воздухе никакие фонари и лампы не зажигаются. Луна здесь редко закрывается облаками и освещает небо и землю достаточно ярким светом.

Однако этим вечером танцы должны были проходить под навесом, и поэтому вокруг были уже приготовлены ряды ламп с восковыми свечами.

Во время коротких сумерек наступил перерыв в развлечениях. Почетных гостей пригласили в дом на шампанское и прочие освежающие напитки, а люди попроще разошлись по стойкам и столикам, чтобы выпить анисовой настойки, бренди или aguardiente (водки).

Я бы предпочел остаться снаружи, но Морено отыскал меня, и я не мог не пойти с ним. Я опасался, что он сведет меня лицом к лицу с доньей Игнасией, разговор с которой оказался для нас обоих таким неприятным. Однако, когда мы вошли в зал, где подавались вина, то увидели только мужчин. Женщины удалились в гардеробные, чтобы привести в порядок свои туалеты перед балом.

– Кстати, caballero, – сказал Морено, когда мы стояли, держа в руках стаканы с рейнвейном, – кажется, у вас не очень получаются разговоры с кузиной Игнасией. Вы предоставляете вести беседы вашему другу лейтенанту. Признаете ли вы, что она очень красива?

– Никто не станет отрицать этого.

– Я считал, что именно такая женщина способна вас пленить. Вам не кажется, что она подцепила драгуна? – добавил он со смехом.

– Подцепила и крепко держит. Я бы сказал, что если только захочет, то на всю жизнь.

– Ах, не думаю, чтобы она этого захотела. Может быть, – продолжал он, бросив на меня странный взгляд, – если бы на его месте был кто-то другой, она согласилась бы стать его подругой на всю жизнь.

– Счастлив будет мужчина, который получит от нее такое согласие.

– Вы правы, hombre (человек). Хоть она моя кузина, честно скажу, что во всей Мексике нет более красивой женщины, – правда, за одним исключением.

Я тоже так считал, хотя думал не о той же женщине, что Морено.

– Кто она, я могу не держать в тайне после того, что вы сегодня видели, – продолжал он. – Могу сказать вам, что мы обручены с моей другой кузиной. Так что прочь от нее руки, caballero! – закончил он со смехом.

– Можете не опасаться. После всего, что видел сегодня, могу сказать, что вы совершенно правы: нет такого мужчины в Мексике, да и во всем мире, у которого был хоть малейший шанс на успех у доньи Марианиты Коварубио, кроме дона Рафаэля Морено.

– Браво! Хорошо сказано, и спасибо! Из двух своих кузин я ее считаю более красивой, хотя вы с этим не согласны. Я знаю, что раньше вы высказывали свое мнение по этому поводу.

Это было правдой, хотя, как он это услышал, я не мог себе объяснить. Помню, что говорил одному из знакомых офицеров, рассказывая о происшествии в театре, что из двух леди в ложе высокая показалась мне гораздо привлекательней. Я по-прежнему так считал. Но говорить об этом Морено не стоит: ведь час назад я ответил на его вопрос прямо противоположное. В данных обстоятельствах ложь была простительна.

– Может быть, – ответил я, – но вы ведь знаете, что у меня тогда не было настоящей возможности судить о них.

– А теперь, когда она у вас есть, ваше мнение осталось неизменным? Давайте, amigo mio, признавайтесь!

Все это было очень неловко, и я с радостью закончил бы разговор, но по какой-то непонятной причине Морено упорно его продолжал.

– Ни в чем подобном не могу сознаться, – сказал я уклончиво. – И если бы сознался, это могло бы быть неправдой.

– Но могло быть и правдой. Думаю, что было бы. Моя кузина Игнасия любит, когда ею восхищаются, и это ее единственный недостаток. Она старшая и считает себя хозяйкой поместья. Кстати, именно она одобрила ваше приглашение, я решил немного подыграть ее тщеславию и сказал, что вы предпочли ее. Для меня это всегда забавно.

– Но мне показалось, вы говорили, что вторая кузина – кокетка.

– Это была шутка. Если бы она была… ну, не стоит продолжать. Но вижу, что вы не решаетесь высказать свое мнение об Игнасии – хорошее или плохое, и, кажется, знаю причину. Я видел одно прелестное создание среди гуляющих, и видел, как некий мужчина весь день не отрывал от нее взгляда и больше никого не замечал. Ха-ха-ха!

– Послушайте, капитан Морено! Надеюсь, вы больше не будете шутить на эту тему! Это все ваше воображение!

– Скорее ваше. Но пусть будет по-вашему, amigo.

Я хотел, чтобы получилось по-другому. Но старая поговорка против меня: «Чтобы отвести коня на водопой, нужен один человек, но даже двадцать не могут заставить его пить».

В этот момент, к моему величайшему облегчению, появился молодой Коварубио, брат девушек, и сообщил, что начинаются танцы. Дона Рафаэля, который будет одним из распорядителей танцев, ждут под навесом, чтобы он руководил подготовкой.

– Найдете меня там, – сказал мне Морено, – и я с радостью представлю вас такому количеству партнерш, какое только захотите. Хотя, если не ошибаюсь, – добавил он с многозначительной улыбкой, – вам нужна только одна. Hasta luego (До встречи).

 

Глава XXIII. ВАЛЬС

Я еще несколько минут оставался в зале, допивая вино, которое мне налила одна из девушек. Все это время мысленно возвращался к нашему разговору.

Странный разговор, и я не знал, что о нем думать. Казалось, капитан Морено хотел бы, чтобы я стал членом семьи, он почти сказал об этом. Но почему? Мне было непонятно. Его желание мне льстило, но я не понимал его мотивов.

В конце концов, возможно, все объясняется просто его дружеским расположением ко мне (как я уже говорил, наша дружба очень окрепла). Или разговор был просто легкой, ничего не значащей болтовней.

Впрочем, вскоре я отказался от размышлений на эту тему. Меня занимало кое-что другое, и, прикончив вино, я вышел наружу.

Там все изменилось, словно на сцене театра. Зажгли лампы, и все пространство под навесом ярко осветилось. В ожидании танцев люди группами прогуливались под звуки настраиваемых гитар, скрипок и арф. В сущности, все ждали только появления знатных дам. Вскоре они появились в своих роскошных туалетах. Зазвучала музыка, и начался бал.

Наверно, нет в мире другой страны, где бы классы разграничивались такой тонкой и незаметной перегородкой, как в Мексике. Даже в соседних Соединенных Штатах по-прежнему существует множество сословий, разделенных строгими границами (наследие, полученное от матери-Англии, от которого не удалось избавиться даже после столетия демократии). Но более экспансивные мексиканцы давно от него отказались, и, как и в других южноамериканских государствах, здесь можно увидеть скотовода или погонщика мулов, танцующего с дочерью hasiendado, или самого низкооплачиваемого рабочего рядом с нанимателем. Они могут вместе пить и курить и, если не сидят за одним обеденным столом, то уж вместе – за столом, на котором стучат кости или разлетаются карты. В игорных заведениях и салунах, за столом monte все мексиканцы равны – точно так же, как на общественных балах, известных как фанданго.

Так было и сегодня. Несколько rancheros, в своих ярких костюмах, с абсолютно естественным видом пригласили на танец дам в сатине и драгоценностях. Но сам я испытывал гораздо большую неловкость, когда, осмотрев толпу, отыскал индейскую красавицу (ее трудно было не увидеть), поклонился ей и сказал:

– Сеньорита, вы меня помните?

Меня обрадовал ее ответный взгляд, а еще больше слова:

– Помню ли вас, caballero? Что за вопрос! Конечно, помню и всегда буду помнить!

– Вы очень добры, говоря так. Я польщен тем, что вы меня не забыли.

– Как я могла забыть, сеньор? Вы спасли меня. Если бы не вы…

– Прошу вас, не говорите больше о такой мелочи. Мне только жаль, что это помешало вам приезжать в город, как обычно. Но, может, вам это все равно?

Задавая этот вопрос, я смотрел ей в лицо.

– Конечно, не все равно. Дома так скучно и одиноко – иногда.

– Одиноко? Но вы можете разговаривать со своим замечательным попугаем!

Она в ответ рассмеялась.

– Попугай – слишком скучное общество.

– В этом я с вами не согласен. Мне бы он точно не наскучил. Я согласен слушать его всю жизнь.

Она посмотрела на меня слегка удивленно и вопросительно.

– Если он вам так нужен, сеньор, можете его взять. Когда брат в следующий раз поедет на рынок, он привезет его.

– Ах, сеньорита, для меня главное не сам попугай, а то, что он говорит…

В ее взгляде по-прежнему сквозило удивление.

– «Не попугай, а что он говорит»? Что вы имеете в виду?

У меня на языке было «Лорита», но я удержался. Наша дружба еще недостаточно крепка для такой фамильярности, и девушка может принять мой ответ за грубость. Но мне нужно было что-то ответить.

Поэтому, запинаясь, я проговорил:

– Неважно, не имеет значения… не сейчас… Когда встретимся снова… но… – Я замолчал, думая о том, как маловероятна наша новая встреча. Эта мысль, словно темная завеса, отделила нас друг от друга. – Вы ведь не все время будете держаться подальше от города?

– Надеюсь. Мне так хочется снова увидеть ваших храбрых солдат, как они одновременно поворачивают и съезжаются. О, какое это было великолепное зрелище!

– Я рад, что оно вам понравилось. Надеюсь, вы увидите его еще – много раз.

– Я бы с радостью, если отец позволит. Но эти «красные шляпы»…

Она внезапно замолкла, глядя в темноту, и я увидел на ее лице выражение, похожее на страх.

– В чем дело? – спросил я.

– Мужчина, похожий на него.

– На кого?

– На «красную шляпу», того самого, который гнался за нами на канале.

– Где вы его увидели?

– Он стоял вон там. – Она указала на один из увитых зеленью столбов, поддерживающих навес. – Но сейчас его уже там нет.

– У него была красная лента на шляпе?

– Нет, сеньор. Мне показалось, что я узнала его лицо. Как вам говорил мой брат, мы видели его несколько раз, но он всегда бывает одет по-разному. И сейчас он в другом платье, если это тот самый человек. Надеюсь, это не так.

– Я тоже надеюсь. Вы простите, если я оставлю вас ненадолго?

Она, по-видимому, не очень обрадовалась моему желанию отойти, но ответила:

– Si, сеньор.

– С вашего разрешения, я вскоре снова отыщу вас и попрошу быть моей партнершей в танце.

Получив такое разрешение, я повернулся и отошел.

Прошло не менее получаса, прежде чем я снова присоединился к ней. Все это время я бродил в толпе, всматриваясь в лица всех мужчин. Но все бесполезно. Никто из встречных не был похож на сеньора дона Иларио. Нужно ли объяснять, что я искал именно его?

Должно быть, она ошиблась. После всего случившегося, наверное, она боится и ей всюду мерещится этот человек. Именно в этом дело.

Придя к такому заключению, я прекратил поиски и вернулся к ней.

Я видел, что она за это время танцевала несколько раз и с разными кавалерами. Мысли мои были заняты Эль Гуапо, и поэтому я не обращал внимания на ее партнеров. Только изредка поглядывал в ее сторону, восхищаясь ее грациозностью. Для меня смотреть на нее и восхищаться означало одно и то же. Никого из танцующих нельзя было сравнить с нею. La Bella казалась самой баядерой!

Наконец я пригласил ее на вальс!

Танец был в старинном стиле, который Байрон назвал бы «поэзией движения». Вальсы в это время были в моде в Мексике, впрочем, как и в других частях западного мира. Я не сделал еще и круга, как понял, что в моих объятиях настоящая лесная нимфа. Она была такой легкой и гибкой, словно Серито или Тальони.

Когда музыка смолкла и вальс кончился, я предложил ей руку, и мы вышли в ночь. Мне было все равно, что скажут в «обществе», где, конечно, развязались языки. Я мог бы идти с ней и при самом ярком свете – не вызывающе, а с полным равнодушием к тому, что могут обо мне подумать, Пусть даже поверят, что мы обручились.

И мы действительно вскоре обручились.

Именно по этой причине отделились мы от шумной толпы. Нам надо было объясниться друг с другом – не словами, а чувствами. Нам одновременно захотелось побыть наедине. Только нам двоим светила луна. В канун Рождества мы обменялись клятвами, которые никогда не будут нарушены. Нашими свидетелями были только чистые снега Попокатепетля и Белой Женщины…

 

Глава XXIV. УЖИН

Было еще не поздно, когда бал закончился. Сегодня в полночь предстояла еще так называемая «петушиная месса» (название происходит от того времени, когда не было часов, и крик петуха возвещал начало церемонии).

Большинство собравшихся разошлись по своим домам, намереваясь к полуночи вернуться на мессу в капелле hasienda. В Мексике, где мужчины и женщины отлично ездят верхом, несколько миль или лиг не считаются расстоянием.

А приглашенные семьей Коварубио гости, в том числе и я, остались на праздничный ужин.

Я вошел не со всеми, а несколько минут спустя: меня задержало нежное прощание. Лорита с братом возвращались домой, в свое жилище на воде. Им сначала нужно было добраться до Сан-Исидро, это около полулиги, а оттуда до чинамп каналом, которым мы с Криттенденом добрались до берега.

Нам нужно было договориться, когда и где мы снова встретимся. Затем, пожав руки, соединившись губами, не желая произносить «Adios», мы расстались. Лорита направилась вслед за братом, который уже отошел, а я вернулся к веселой толпе, усаживавшейся за столы.

Ужин был великолепный. Предлагались все самые редкие и дорогие блюда, какими может похвастать Мексиканская долина: разнообразная дичь, свежие фрукты, вина Старого и Нового света, для охлаждения погруженные в снег с ближайшей sierras nevadas (горы, покрытые вечным снегом). И было очень весело; трудно представить себе, что через час все эти люди будут стоять на коленях на холодном каменном полу часовни и возносить молитвы! Сейчас праздник достиг своей кульминации, воцарился настоящий хаос, рождественские хлопушки трещали, как пистолетные выстрелы, всюду слышались остроумные замечания и взрывы хохота.

Но я, который должен был быть счастливейшим из всех, кто только что завоевал сердце прекраснейшей из женщин, я не был счастлив! Какое-то тяжелое предчувствие закралось мне в душу, и его не могли снять ни окружающее веселье, ни выпитое вино.

Я пытался понять, в чем причина, но не мог. Эта тяжесть не имела никакого отношения к легкой неприятности, происшедшей у меня с кузиной Игнасией; хотя по тому, что она избегала меня весь остаток вечера, я видел, что она по-прежнему на меня сердится. Но я об этом не думал, во всяком случае не придавал серьезного значения. Это никак не могло объяснить гнетущее чувство, завладевшее мной, словно кошмар.

Чем бы оно могло объясняться? Я долго не мог понять, даже не мог высказать ни одного предположения, но как будто знал, что приближается беда. Наконец, предчувствие начало приобретать более ясные очертания, и они оказались ужасны. В тот благословенный час наших взаимных признаний я не думал о том, что ему предшествовало. Я совершенно забыл о том, что говорила Лорита – что она видела негодяя, пристававшего к ней. Но теперь я это вспомнил, вспомнил настолько отчетливо, что едва не вскрикнул. Эта темная туча, которая затмевала горизонт, теперь нависла над самой головой. Она, моя возлюбленная, в опасности! Я сразу поверил в это.

И в тот же момент, подтверждая мои опасения, произошло странное совпадение. Женщины удалились, чтобы привести свои наряды в соответствие с предстоящей религиозной церемонией, а Криттенден, который до того времени был занят, подошел ко мне и сел рядом. И я услышал его слова:

– Кстати, старина, вы не заметили здесь одного вашего старого знакомого?

Я почувствовал раздражение, решив, что он имеет в виду чинамперу и собирается подшучивать надо мной, а я был в неподходящем настроении для шуток. И так как лучше всего в таком случае прямой ответ, я ответил, скрывая досаду:

– Конечно, заметил. И если бы ваши глаза не ослепила одна красотка, вы бы видели, что не только заметил, но и танцевал с нею.

– А, вы говорите об индейской девушке.

– А вы о ком? – спросил я, сразу забыв о своем раздражении.

– О том мошеннике, который от нас ускользнул, о лодочнике. Том, что бросил нас на чинампах.

– Великое небо! – воскликнул я, вздрогнув. – Вы его видели, Криттенден? Видели сегодня?

– Его или его призрак. Хотя если это призрак, то у него лучший вкус в одежде. Парень был не в лохмотьях, а в дорогом костюме из синего бархата, со множеством пуговиц, и на плече у него было серапе высшего качества. Но я совершенно уверен, что это наш бывший лодочник.

– Но почему вы его не задержали? Или не сказали мне? У нас есть все основания арестовать этого негодяя! Или даже повесить его или застрелить на месте! Что вам помешало?

– Могу вас заверить, не отсутствие желания. Возможности не было. Я не сразу понял, что это он. А когда убедился, что не ошибаюсь, было уже поздно. Я осмотрел окрестности, прихватив с собой вашего сержанта и сигнальщика, но больше костюм из синего бархата не увидел. Должно быть, он заметил, что я его узнал, и поспешил скрыться.

Итак, если Криттенден видел нашего pelado – a он в этом совершенно уверен, – значит, и Эль Гуапо тоже был здесь. Я давно уже пришел к заключению, что эти двое – сообщники, salteadores из одной банды.

И где они оба сейчас? Где «La Bella»? Добралась ли благополучно до дома?

Я задавал себе эти вопросы, охваченный холодной дрожью.

Но тут же произошло еще одно, не менее странное совпадение. Я рассказывал Криттендену о появлении здесь второго подозрительного человека, когда наш разговор прервал шум во дворе. Слышались возбужденные голоса, затем в столовую вбежал, запыхавшись, молодой индеец.

– Брат прекрасной чинамперы! – услышал я несколько восклицаний.

– В чем дело? – спросил я, вскочив с места.

Почти лишний вопрос, потому что я предвидел ответ. Юноша с трудом ответил:

– Моя сестра! Ее похитили! Милостивый боже, помилуй нас!

 

Глава XXV. КУДА?

– Твою сестру похитили? Кто похитил?

Еще один ненужный вопрос. Я сам мог бы назвать этих людей или описать их.

– Разбойники, – ответил юноша, – salteadores. Я знаю, потому что у них лошади и оружие. Их было несколько. И, сеньор капитан, – продолжал он, узнав меня, – одного вы сами знаете. Это «красная шляпа», который гнался за нами на канале.

Я больше не слушал его. Выбежал из комнаты, громко подзывая сигнальщика. Криттенден последовал за мной. К счастью, сигнальщик еще не лег спать; вместе с двумя товарищами он задержался на кухне, флиртуя с девушками-служанками.

– Тревога, сигнальщик! Быстрее!

Солдаты удивились – не столько неожиданному приказу, сколько моему возбужденному виду. Но все бросились к конюшне, и вскоре в стенах hasienda послышался боевой клич «По коням!».

Пока готовили лошадей, я расспрашивал молодого индейца, пытаясь извлечь из него максимум информации. Как выяснилось, они с сестрой миновали Сан-Исидро и садились в скиф, когда из кустов показались два человека, схватили девушку и потащили прочь. Потом подняли на руки и понесли.

– Она сопротивлялась, сеньор, изо всех сил, но кричать не могла, потому что негодяи набросили серапе ей на голову и заглушили голос.

– А что делал ты?

– Я выпрыгнул из лодки и побежал за ними. Но прежде, чем догнал, к ним присоединилось много других, все верхом, и с ними были еще две лошади без всадников, но оседланные. На одну посадили мою сестру – будь они прокляты! Тот, что держал ее, посадил ее перед собой, и все ускакали.

– Но как ты узнал, что там «красная шляпа»?

– Я хорошо рассмотрел его лицо, сеньор. Я почти настиг их, когда они ускакали, и луна светила ему в лицо. Он был не из тех двоих, которые ее схватили, а подъехал позже с остальными. Он отдавал приказы, и все его слушались. О, да, я уверен, что это он, сеньор! Я часто видел его, и сестра тоже. Ей показалось, что он был на празднике, во время танцев. Она как раз рассказывала мне об этом, когда мы возвращались к лодке, и она боялась. Боже, ее похитили! Что они с ней сделают?

Его отчаяние казалось беспредельным, но оно было ничто по сравнению с моим. Его слова сводили меня с ума, и с огромным облегчением я услышал конский топот и звон упряжи снаружи. Мои люди уже в седлах! Я решил преследовать похитителя до самого его логова и сделать все, чтобы освободить девушку, даже если придется отдать свою жизнь.

Конечно, Криттенден и Морено с нами. Мексиканский офицер не пожелал оставаться, напротив, казалось, он с радостью принял решение вернуться к боевым действиям. Доблестный военный, он чувствовал раздражение от того, что его сабля так долго ржавеет в ножнах. Но мне нужно было нечто большее, чем его сабля, – его совет и руководство. Без его опыта наша поездка напоминала бы погоню слепцов.

Морено оказался нужным человеком в нужном месте. Ему были знакомы все дороги и тропы Мексиканской долины, все окружающие ее горы. Но что еще важнее, он знал привычки Эль Гуапо, знал, где обычно скрывался этот веселый Лотарио, исполняющий роль грабителя. Все эти сведения он получил в свое время от полковника Эспиносы.

Сев в седла, мы сразу спросили у Морено: «Куда?» Он задумался. Сан-Исидро на самом берегу озера; Ла Соледад находится на полпути между ним и Большой национальной дорогой, по которой мы добирались до hasienda. Эспиноса говорил, что логово бандита где-то вблизи пирамиды Сан Хуана де Теотиуакан. Прямой путь туда проходит из Сан-Исидро через Ла Соледад. Но можно воспользоваться и другой дорогой; эта дорога кружная, потому что ей приходится огибать cerro – небольшой вулкан, о котором уже говорилось. И она длиннее.

Мы были уверены, что бандит, завладев добычей, будет торопиться в свое убежище. Но не знали, какой именно дорогой он воспользуется. Однако долго сомневаться нам не пришлось. В моем отряде был старый солдат, очень хороший следопыт. Как только мы отъехали на триста-четыреста ярдов от hasienda, я приказал ему спешиться и искать следы.

Он слез с седла, присел и принялся осматривать землю. К счастью, ярко светила луна, и это облегчало его задачу.

– Тут много лошадиных следов, капитан, но все идут от Веракрус – это те, кто съезжался на праздник.

– Вернись немного назад, к озеру. Посмотри там.

Он выполнил приказ, миновал въезд в hasienda, прошел еще десятка два ярдов и нагнулся.

– Ну, что, они были здесь?

– Да, капитан, дюжина или около того. Две лошади кажутся свежими, остальные, должно быть, с утра в пути.

– Есть ли следы, ведущие от озера?

– Один. Остальные ведут к озеру.

– Это наше преимущество, – заметил мексиканский офицер, когда мы повернули лошадей в сторону дороги на Веракрус. – Чтобы добраться до пирамиды Сан Хуана, они должны пересечь Camino Nacional (Национальную дорогу) в районе деревни Лос Рейес. Мы двинемся к Тлаписахуа, а оттуда – к Лос Рейес. У нас в запасе не менее двадцати минут, мы можем догнать их и даже перегнать, прежде чем…

– Вперед! Галопом! – закричал я, не дожидаясь, пока он докончит фразу, и мы поскакали, пришпоривая лошадей. Луна позволяла легко различать белую дорогу, поэтому не нужно было ни на мгновение натягивать узду. И мы скакали безостановочно, пока не добрались до главной мексиканской дороги. Повернув к городу, на огромной скорости мы промчались через Тлаписахуа. Гром копыт наверняка разбудил жителей местечка, которые давным-давно легли спать.

Точно так же проскакали мы через Лос Рейес, но здесь уже никого не разбудили: жителей деревушки разбудил предыдущий отряд. И мы, проезжая между двумя рядами домов, видели в окнах встревоженные лица.

Примерно в миле за Лос Рейес – если двигаться в сторону города, как мы и делали, – дорога на Сан Хуан де Теотйуакан резко сворачивает направо и идет по берегу большого соленого озера Тескоко. Мы не знали, где те, кого мы преследуем, впереди нас или еще позади, и, чтобы понять это, направились к пересечению дорог. Когда мы проезжали небольшую pueblita – деревеньку, ехавший со мной рядом старый следопыт негромко сказал:

– Свежие следы, капитан. Десять или двенадцать лошадей недавно проходили этой дорогой; и скакали они быстро.

Не успел он это договорить, как все убедились в его правоте. Обогнув несколько кустов, закрывавших поле зрения, мы увидели впереди на дороге, примерно в полумиле от нас, темное пятно. Это пятно двигалось, и в нем поблескивали металлические искорки-отражения.

– Salteadores, рог cierto (точно)! – воскликнул Морено, догоняя меня. – Смотрите! Они свернули с главной дороги и направляются к Тескоко.

Он был прав: темное пятно свернуло с дороги и двинулось направо, разделившись на шесть частей. Грабители скакали строем по двое. Очевидно, нас они еще не заметили, потому что двигались шагом, словно не опасаясь погони. Услышать нас они не могли, потому что дорога была покрыта толстым слоем пыли, заглушающей топот копыт.

Увидев бандитов, я тут же натянул повод и приказал остановиться. Необходимо было получше разглядеть противника и принять решение, как действовать дальше. Было хорошо видно, как они движутся по отходящей вправо тропе, держа в руках пики (именно блеск их наконечников мы и заметили). Их человек двенадцать – меньше, чем нас. Но даже если бы их было в несколько раз больше, я продолжал бы преследование и знал, что все мои люди пошли бы за мной.

Задержались мы лишь на несколько секунд. Мексиканский офицер сказал:

– Как раз удобное место, чтобы их догнать. На протяжении трех лиг нет ни одного куста: даже мыши здесь негде спрятаться.

– Галопом – вперед! – приказал я, и мы снова поскакали.

 

Глава XXVI. ОКОНЧАНИЕ РОЖДЕСТВЕНСКОГО УЖИНА

Больше мы не делали попыток скрывать свое присутствие от разбойников. В ярком лунном свете это стало невозможно, и как только мы выехали из-за кустов, они нас увидели. Мы могли судить об этом, потому что они сразу пришпорили своих коней. Судя по тону их восклицаний, которые теперь доносились до нас, они были испуганы.

Мы продолжали погоню. Скоро мы тоже свернули на дорогу, ведущую к Тескоко, а бандиты теперь были прямо перед нами.

Отныне вопрос просто в том, чьи кони быстрее, но я не сомневался в результате. С собой я отобрал своих лучших людей, все они великолепные всадники. А американские лошади, мощные и длинноногие, не раз уже показывали свое преимущество перед маленькими мексиканскими мустангами. Но если я не опасался за результат гонки, то боялся того, что может случиться, когда мы догоним разбойников. Отчаянные мексиканские головорезы, зная, что их ожидает смерть, отказываются сдаваться, сражаются до последнего, а предварительно убивают пленных. Не раз слышал я рассказы о том, как прекрасная девушка получала удар мачете в сердце в тот момент, когда отец, брат или возлюбленный находил ее и готов был освободить! Что, если такова же судьба моей суженой?

Я испытывал острую боль и страх. Но, к счастью, у меня не было времени долго раздумывать об этом. Через десять минут все решится.

Мы видели, что разбойники предпринимают крайние усилия, чтобы уйти от погони. Размахивая пиками, они настегивали лошадей. Наши кони шли на огромной скорости, они тяжело дышали, и пена срывалась с их губ. Мы все молчали, никто не произнес ни слова, слышался только гром копыт и звон пустых ножен, потому что мы извлекли сабли.

Вскоре разделявшие нас полмили сократились до четверти. Еще один рывок – и все будет кончено.

– Рубите каждого, кто будет сопротивляться! – крикнул я своим людям. – Но не повредите девушке, ради бога и ради меня!

Мне показалось, что они поняли причину моей мольбы и сделают все, что только будет в их силах. Так или иначе, это были последние слова, пока морды наших мчащихся лошадей почти не коснулись хвостов мустангов.

И тогда раздались голоса наших врагов, но не воинственный крик, не клич, призывающий к атаке. Это были трусливые возгласы:

– Nos rendamos! (Сдаемся!)

Мы страшно удивились, увидев, как разбойники бросают пики на дорогу и униженно умоляют сохранить им жизнь.

Только двое попытались сопротивляться, и тут же (в соответствии с моим приказом, который слишком поздно было отменять) замертво упали с седел.

Человек, который вез пленницу, подъехал ко мне. Девушка сидела перед ним в седле, с серапе на голове и со связанными руками.

– Сеньор генерал, – сказал разбойник, – отдаю вам пленницу. Я рад, что все так закончилось. Caramba! Никогда бы не взялся за такое дело, если бы не наш вожак. Он убил бы меня, если бы я ослушался. Вот за что нужно быть благодарным! – добавил он, глядя на одного из убитых. – Эль Гуапо больше никогда не сможет отдавать мне такие приказы!

Я не слушал его. Мысли мои были целиком поглощены девушкой. Я освободил ее от пут. Разбойник с усердием помогал мне. Наконец с ее головы сняли серапе и лунный свет упал на ее лицо. Длинные черные волосы девушки были распущены и растрепались, лицо побледнело, но глаза оставались такими же яркими и прекрасными, так же сверкали жизнью, как всегда.

Бросив дикий взгляд, она сразу узнала меня и кинулась мне на грудь, воскликнув:

– Это вы, amante mio (мой любимый)!

– Да, Lorita querida (возлюбленная)! И вы можете больше не бояться этого человека! Вот он.

Я указал на мертвого бандита, лежащего лицом кверху. Красивое лицо, искаженное гневом, который он, должно быть, испытывал в свои последние мгновения.

Она бросила на него один взгляд, вздрогнула и крепче прижалась ко мне, воскликнув:

– Уведите меня! О, уведите меня!

Я отвел ее в сторону, и к нам подошли Криттенден и Морено. Поздравив чинамперу со спасением, последний повернулся ко мне и со смехом сказал:

– Caballero, я должен вам ужин на шестерых. С радостью отдам этот долг завтра, в рождественскую ночь, в ресторане Эспириту Санту, если вам это удобно.

Я с удивлением посмотрел на него. Подобное предложение в таком месте и в такое время!

– Не понимаю вас, капитан Морено.

– Вероятно, поймете, взглянув на это.

Он протянул руку, и я увидел у него на ладони какой-то круглый, блестящий предмет. Это были золотые часы.

– Это reloja (часы), – сказал Морено. – Именно их вы помогли унести вору в нашу первую встречу. Как видите, лучшие часы работы Лосада, как я вам и говорил, они обошлись мне в двадцать дублонов. Так что я не преувеличивал, когда заставил потратиться на ужин на шестерых.

– Но как… где… каким образом вам удалось их вернуть?

– А! Я совсем забыл! Только что – и непосредственно у самого вора. Вот он лежит. Больше ему ничего не украсть в этом мире, так что не знаю, что он будет делать в том. Mira (Смотрите)!

Я посмотрел в ту сторону. Морено показывал на тело второго убитого разбойника, в котором я сразу узнал предавшего нас лодочника!

Теперь я понял, о какой услуге стоимостью в несколько сотен долларов все время твердил pelado. Вор, лодочник и разбойник оказались одним и тем же человеком!

Наше преследование бандитов так быстро и неожиданно завершилось, что мы успели вернуться в Ла Соледад к полуночной мессе. Но я не принял в ней участие, а заглянул на hasjenda только для того, чтобы прихватить брата моей невесты, который ожидал нас там.

Я проводил моих будущих родственников до Сан-Исидро, усадил в лодку и вернулся в Ла Соледад. Было уже слишком поздно, чтобы пожелать дамам Коварубио спокойной ночи. Обе сестры легли спать, и, вероятно, донье Игнасии снился человек в мундире с желтыми нашивками, чьи низменные вкусы и пристрастия относительно женщин сделали его в ее глазах чудовищем.

Опасаясь ее нерасположения, я постарался уехать из Ла Соледад с первыми лучами солнца. К счастью, у меня было правдоподобное объяснение такого раннего отъезда: надо было конвоировать захваченных разбойников в городскую тюрьму.

Поэтому, поручив капитану Морено попрощаться от моего имени с кузинами, – дядя сам проводил меня, – я уехал задолго до начала almuerzo (второй завтрак). Конечно, Криттенден поехал со мной, хотя и не без сожаления. Он, конечно, предпочел бы остаться.

В этот день Рождества нам с Морено не довелось вместе позавтракать, но зато мы поужинали с ним в Эспириту Санту. Кроме прежних шестерых, к нам присоединился Криттенден. Ужин был гораздо веселее первого, во всяком случае я так считаю. Потому что в этот вечер не говорилось ничего такого, что могло опечалить или рассердить меня. Даже полковник Эспиноса воздерживался: должно быть, слышал от своего друга Морено, что со временем та, кого он назвал Королевой озер, стала навсегда королевой моего сердца.