На плоскогорье, известном как Мексиканская долина и расположенном на высоте семи тысяч футов над уровнем моря, находится шесть больших озер. Гумбольдт и другие путешественники говорят о пяти, тем не менее их шесть. Четыре озера – в северной части долины, и наиболее значительное из них – Тескоко – занимает площадь в сто квадратных миль. Воды этих северных озер в большей или меньшей степени насыщены солью. Тескоко является и самым соленым из них, купание в нем приводит к тому, что кожа покрывается беловатым налетом, напоминающим иней. Часто дикие птицы садятся на воду и не могут взлететь, потому что перья их крыльев слипаются.

На берегах этих соленых озер все безжизненно, как на берегу Мертвого моря. Растительность, если вообще она есть, чахлая, и процветают только те растения, которые предпочитают просоленную почву.

Озера Чалько и Хочимилько, которые находятся в южной части долины, по размерам не превышают Тескоко. В сущности их можно было бы считать одним озером, если бы не узкий кусочек суши, разделяющий их, – так называемый calsada Тлалхуак, по которому конкистадоры впервые прошли к Теночтитлану. Тогда этот полуостров был еще более узким, чем теперь; известно, что со времен конкистадоров очертания местности сильно изменились, вода насытилась солью, дно поднялось. В наши дни глубина озера Тескоко нигде не превышает шести футов.

Собственно, Чалько и Хочимилько нельзя назвать озерами в подлинном смысле этого слова. Оба они покрыты густым тростником, так что редко можно встретить полоску чистой воды. Но, в отличие от Тескоко, вода в них пресная, и нет надобности говорить, что здесь, под небом вечного лета, растительность роскошная. Она состоит из множества видов водных растений: сыти, водяных бобов и тростника, который мексиканцы называют tulares. Но хотя озера эти неглубокие – глубина редко достигает пяти или шести футов, – корни всех названных растений не в почве. Они коренятся в слое, плавающем в воде, который в свою очередь состоит из самих корней и остатков разлагающейся листвы, перемешанных со стеблями; все вместе образует губчатую массу, напоминающую матрац. На языке туземцев эта масса называется cinta, и, как мы увидим, именно ей обязаны своим существованием «плавучие острова», которые Гумбольдт, Прескотт и последующие путешественники описывали неверно. Да и сегодня они для европейцев представляют совершенную загадку. Даже мексиканцы, живущие в городах, понимают принципы их устройства не лучше. Насколько мне известно, никакой путешественник, ни в старину, ни в наши дни, не обследовал эти обширные дикие болота, занимающие юго-восточную часть Мексиканской долины, которая и для самих обитателей столицы Мексики остается «терра инкогнита» – неизвестной землей.

Тем более мне хотелось ее осмотреть, и больше всего – знаменитые плавучие острова. А теперь обстоятельства придали им новый интерес, и мое желание посетить острова стало гораздо сильнее. Поэтому я явился на встречу с рыбаком и его лодкой с точностью до минуты.

Мне показалось, что он был недоволен тем, что я пришел не один. Я пригласил с собой другого офицера – драгуна, лейтенанта Криттендена. Какова бы ни была причина его недовольства, лодочник постарался ее скрыть и принял предложенную пачку сигарет с «muchas gracias». Закурив сигарету, он взялся за весла, и мы отплыли.

Первые четыре-пять миль мы плыли вдоль низкого берега, на котором расположены pueblos – деревни Истакалео, Мексикалзинго и Кулхуакан. За Хоматланом канал соединяется с озером Хочимилько и проходит по озеру до его южной оконечности. Но, не доходя до самого конца, резко поворачивает на восток, следует искусственно проложенным руслом до соседнего озера Чалько, в которое впадает на его восточном берегу. Болото пересекают и другие, более узкие водные протоки, позволяющие проплыть в многочисленные деревни, расположенные по берегам, а также в несколько поселков на островах, таких, как Ксико и Мескито. Эти ответвления, которые называются acalotes, все очень узкие, и открытыми их держит только постоянное движение лодок, на некоторых очень напряженное. Но иногда, из-за сильных бурь или по другим причинам, участки плавучих болот отрываются, плывут по воде и закрывают каналы или так меняют их направление, что плыть по ним становится невозможно.

Войдя в заросли, мы почти полностью игнорировали лодочника, а смотрели только на окружающую местность. Растительность была нам совершенно незнакома, дикие птицы, встревоженные нашим появлением, с криками поднимались вверх и целыми стаями летали вокруг.

Но постепенно это зрелище нам надоело, и мы обратили внимание, что рыбак-pescador продвигается очень медленно, ведет лодку неловко, словно не очень хорошо умеет обращаться с веслами. Как он может быть рыбаком? Но, возможно, он занялся этим ремеслом недавно и еще не освоился с греблей? Придя к такому выводу, мы не стали ни о чем расспрашивать нашего проводника.

Поскольку лодка двигалась очень медленно, только к двум часам мы достигли Тлалхуака и вошли в ту часть канала, что по суше идет к озеру Чалько. На берегу, совсем рядом, располагалась деревня, населенная, судя по виду хижин, индейцами. Но, глядя с лодки, я заметил нескольких человек, одетых совсем не так, как одеваются индейцы с озер, это были белые или метисы. В самом узком месте на берегу стоял человек, явно не индеец, и он обменялся понимающим взглядом с нашим лодочником.

В этом как будто не было ничего необычного. Рыбак, естественно, должен быть знаком с жителями Тлалхуака, поэтому он мог знать человека на берегу. Однако странно, что они даже не обменялись традиционным «buenas dios» – приветствием, принятым даже среди незнакомых мексиканцев. Эти же двое ни словом, ни жестом не поздоровались друг с другом. Хотя, конечно, они могут быть знакомы, но не дружить.

Следует объяснить, почему мой товарищ и я испытывали определенные опасения.

Понять это легко. Хотя наша армия захватила почти всю страну и несколько бригад были расположены в столице, мексиканцы сохранили нечто вроде собственного правительства, которое располагалось в городе Керетаро вместе с немногочисленной армией. Повсюду было множество банд guerilleros – повстанцев. Большинство из них ничем не отличались от грабителей, и тем хуже для наших солдат, попадись они к ним в руки. Их безжалостно убивали, а во многих случаях и уродовали трупы. Часто это происходило вблизи наших казарм, на расстоянии выстрела от часовых. Бедняга из моего отряда, прогуливаясь в одиночку по пригороду столицы, был убит в шестистах ярдах от товарищей. Его нашли с вырезанным на лбу крестом.

Неудивительно, что теперь мы начинали беспокоиться и даже сожалеть, что вообще решились на эту экскурсию. Собираясь в путешествие, мы оба приняли меры предосторожности, переодевшись в мексиканские наряды, и так как я знал, что похож на мексиканца, о чем мне не раз говорили, то за себя не опасался. Но вот Криттенден таким сходством не мог похвастать. У него было румяное лицо и волосы рыжие, как морковь.

Мы находились в глубине болотного лабиринта, посреди тростников и других водных растений, которые высоко поднимались над нашими головами, вез нас человек с совсем не дружелюбной наружностью, совершенно нам не знакомый! Он может отвезти нас куда угодно, даже в логово разбойников, и там нас убьют без малейшего сожаления!

Но зачем ему так поступать?

Именно это нас немного успокаивало. Если не считать некоторой грубости при нашей первой встрече, я ничем его не оскорбил; он же со своей стороны неоднократно говорил о какой-то услуге, которую я ему оказал. Эту загадку еще предстояло разрешить, и поскольку гребец обещал по пути рассказать, в чем дело, я решил, что пора воспользоваться его обещанием. Возможно, это развеет наши опасения.

– Я бы с радостью, сеньор капитан, – ответил рыбак на мою просьбу. – Но дело в том, – продолжал он, бросив взгляд на Криттендена, – что услуга, оказанная вашим превосходительством, носит личный характер и я могу говорить о ней только с вами наедине. Надеюсь, вы не станете настаивать и подождете другой возможности.

Конечно, я не стал настаивать, хотя его отказ еще больше обострил мое любопытство. К тому же его ответ не развеял наши опасения, напротив, лишь усилил их.

Хуже всего было то, что мы не могли открыто разговаривать друг с другом, даже знаками. Потому что лодочник сидел на корме лицом к нам и все время смотрел на нас. Правда, возможно, он не понимал языка, на котором мы говорим. Но мошенник казался очень сметливым и, вполне вероятно, нахватался английских слов от наших солдат.

К этому времени мы оставили главный канал, по которому добрались до озера Чалько, и свернули на север по одному из меньших acalotes. Лодочник сказал, что этот путь ведет нас к нужному месту. Проток извивался, поворачивал во все стороны, как мы могли судить по солнцу, которое вначале светило нам в лица, а потом – в спины.

Уже три часа мы пробирались зарослями, и это усиливало сомнения. Я помнил, что молодой индеец говорил, будто их жилище недалеко от Тлалхуака. А мы проплыли уже три или четыре лиги, миновав поселок, и по-прежнему ни следа чинамп!

Повторив лодочнику слова индейца, я в ответ услышал шепот, предназначенный только мне:

– Ах! Сеньор капитан, этот muchachito вас обманул. Конечно, ему так велела сестра. Она хочет, чтобы вы пришли, и потому сказала, что расстояние небольшое. – Потом громче, словно обращаясь к нам обоим, добавил: – Осталось недолго. Через час наше путешествие кончится.

– Еще час?!

– Si, сеньор. Ведь это совсем немного!

– Но у нас останется совсем мало времени, чтобы до ночи вернуться в город.

– Неужели ваши превосходительства хотят сегодня вернуться?

– Конечно!

– Caramba! Я этого не знал. Я думал, вы проведете ночь с семейством на чинампах.

– Ничего подобного мы не думали и сейчас не собираемся.

– Что ж, caballeros, мы сможем вернуться сегодня в город, хотя и поздно. Если ваши превосходительства обещают не задерживаться, в плавучих садах, я сумею отвезти вас назад. Но среди цветов так хорошо, особенно в обществе очаровательной muchacha. Оказавшись там, El Capitan, я считаю, вы передумаете и останетесь до утра, алькальд, очень гостеприимен, а Королева…

– Гребите! Побыстрей! – гневно прикрикнул я, рассерженный его неоднократными намеками, которые вызывали у меня отвращение.

– О, конечно, – ответил он, бросив на меня взгляд, скорее сердитый, чем послушный, и делая вид, что усердно берется за весла.

Полдень давно миновал, и мы с товарищем начинали думать, что придется провести ночь вне города. Маловероятно, что мы до утра сумеем вернуться. Тем более, что небо все затянулось тучами. Будет нехорошо, если мы не явимся на службу вечером. Что касается меня, то будучи старшим офицером части, расквартированной на Лас Вигас, я занимал независимое положение. Но вот Криттенден, не рассчитывавший на долгое отсутствие, даже не подумал получить у своего командира разрешения на отлучку. А его командир был строгим поборником дисциплины и мог очень рассердиться. Однако сейчас уже ничего нельзя было сделать, и мы приняли решение больше об этом не думать.

– Mira! Las Chinampas! (Смотрите! Чинампы!) – воскликнул наш лодочник. Посмотрев вперед, мы наконец увидели знаменитые «плавучие сады».