Когда я проснулся, вокруг меня стоял непроницаемый мрак. Я протянул руки и раздвинул занавес алькова. Ни один луч света не проникал в комнату. Я чувствовал себя свежим и бодрым, - вероятно, я спал долго.
Я пошарил на столике, ища часы. В это время кто-то постучал в дверь.
- Войдите! - крикнул я.
Вошел слуга-негр с лампой.
- Который час? - спросил я.
- Девять часов, сеньор!
Он поставил лампу и вышел. За ним появился другой, неся на подносе золотую чашку.
- Что это такое?
- Chocolate, сеньор! От доньи Хоакины.
Я выпил шоколад и поспешил одеться. Меня беспокоил вопрос, следует ли мне уехать, не простившись. Но все же на сердце стало легче. Утро всегда приносит облегчение страданию как физическому, так и нравственному. Я часто испытывал на себе этот закон природы. Утренний воздух успокаивает тревогу. Восходит солнце, и возникают новые планы, появляется новая надежда…
Я избегал зеркала, не смел подойти к нему.
«Нет, не буду смотреть на того, кого я ненавидел всей душой, на ту, которую любил всем сердцем! Скорее в лагерь!…»
- Мой друг уже встал? - спросил я негра.
- Да, сеньор, он давно встал.
- А! Где же он?
- В саду, сеньор!
- Один?
- Нет, сеньор, ninas (девушки) тоже там.
«Счастливый, беззаботный Клейли: его не мучают ревнивые мысли», - думал я, заканчивая свой туалет.
Я уже говорил, что Клейли и Мария де Люс вполне подходили друг к другу. Оба были веселы, беззаботны. Встретившись, они сразу почувствовали взаимную симпатию, поняли, что вместе они могут хохотать, танцевать и дурачиться, сколько им вздумается. Они способны дать друг другу слово и затем спокойно расстаться на целый год. Поженятся и заживут беззаботно; встретятся неодолимые препятствия - простятся и расстанутся, не разбивая друг другу сердца. Для таких людей любовь - легкая забава: они обмениваются записочками, смеются над прошедшим, не заботятся о будущем. Такова их любовь.
- Скажи моему другу, когда он возвратится из сада, что я хочу говорить с ним.
- Слушаю, сеньор!
Слуга поклонился и вышел.
Вскоре явился Клейли, веселый и беззаботный, как кузнечик.
- Однако вы, мой храбрый лейтенант, как я слышал, недурно проводите время, - сказал я.
- Я чудесно прогулялся. Этот сад - настоящий рай.
- Что же вы делали?
- Кормил лебедей, - засмеялся Клейли. - Между прочим, ваша красотка что-то не в духе сегодня. Вероятно, потому, что не было вас. Она то и дело оглядывалась на веранду…
- Клейли, потрудитесь приказать людям седлать лошадей…
- Как! Ехать так скоро? И без завтрака?…
- Через пять минут мы выступаем…
- Что случилось, капитан? - забеспокоился лейтенант. - Как же ехать без завтрака? Нет, дон Косме не захочет и слышать об этом!…
- Дон Косме…
Появление самого дона Косме помешало мне договорить фразу. И все же, по его настоянию, я решился остаться.
В столовой я раскланялся с дамами со всевозможной вежливостью, но холодно и сдержанно. Я заметил, что это не ускользнуло от Гвадалупе. Мы сели за стол. Горечь, отравляющая мое сердце, отнимала у меня аппетит, я едва притронулся к кушаньям.
- Вы ничего не едите, капитан? Надеюсь, вы здоровы? - спросил дон Косме, видимо, обеспокоенный странностью моего поведения.
- Благодарю, сеньор, я чувствую себя отлично…
Я избегал смотреть на Гвадалупе, притворяясь, что очень заинтересован сестрою, -обычная уловка обиженных влюбленных. Раза два я, впрочем, взглянул на нее украдкой и каждый раз встречал ее тревожный, вопросительный взгляд. Глаза у нее были заплаканные… Не мудрено - она беспокоилась о брате…
Но, кажется, на ее лице выражается упрек? Ведь вечером я относился к ней совсем иначе, - быть может, ей непонятна причина внезапной перемены в обращении… Неужели и она страдает, как страдаю я?
Встав из-за стола, я вызвал Линкольна и приказал готовиться в дорогу. Вслед за мной в сад вышли сестры в сопровождении Клейли. Дон Косме и его супруга остались в столовой.
Как бы повинуясь инстинкту, Гваделупе и я незаметно приблизились друг к другу. Клейли и Люс оставили нас одних.
Мне очень хотелось заговорить с Люпе, но я не решался начать, приготовившись к самому худшему. Мной овладело такое чувство, точно я стоял на краю бездонной пропасти и заглядывал в нее.
Что может быть хуже неизвестности, которая томит и гложет?
Я обернулся к Люпе. Голова ее склонилась на плечо: в руках она держала цветок апельсинного дерева, обрывая лепестки.
Как прекрасна была она в эту минуту!
- Художник не польстил вам! - заговорил наконец я.
Она с изумлением взглянула на меня.
О, эти слезы на чудных затуманенных глазах!
- Сеньор капитан, что вы хотите сказать? - тихо спросила она.
- Я говорю, что художник отнесся к вам несправедливо. Он верно передал ваши черты, но изобразил вас много старше…
- Художник? Какой художник? Я не понимаю вас!
- Я говорю о вашем портрете, который висит в моей комнате.
- А, о том, что висит у зеркала?
- Да, у зеркала, - нетерпеливо ответил я.
- Но это вовсе не мой портрет, сеньор капитан!
- Как, не ваш?!
- Это - портрет моей кузины Марии де Мерсед. Говорят, мы очень похожи друг на друга.
Мое сердце забилось от радости.
- А что это за джентльмен, портрет которого висит рядом?
- Это дон Эмилио… жених моей кузины… Они… они… huyron… (убежали).
Последние слова она проговорила, отвернувшись. Очевидно, ей было трудно говорить об этом.
- Это - комната кузины. Мы ничего не трогаем в ней, - заговорила она снова.
- А где же теперь ваша кузина?
- Никто не знает…
«Тут кроется какая-то тайна», - подумал я и не стал допытываться. Мне было довольно того, что я узнал. Я снова повеселел.
- Пройдемся дальше, Люпита, - предложил я.
Она опять взглянула на меня с выражением глубокого удивления. Ей трудно было понять такие внезапные перемены в моем обращении с нею.
Мне хотелось встать перед ней на колени, рассказать ей все, что было у меня на душе. Я снова верил и любил…
Мы шли вдоль guardaraya. Вся природа, казалось нам, говорила лишь о нашей любви. О ней пели птицы, о ней жужжали пчелы. Солнце выглянуло из-за облачка, стало еще светлей и кругом, и в наших сердцах. Все дальше шли мы по аллее. Ее рука сжимала мою руку. Мы были счастливы…
Мы подошли к группе деревьев какао. Одно из них, сломанное бурей, лежало на земле. Мы сели в тени на его толстом стволе. Я не задумывался о будущем. Расчет и колебание не вмешивались в нашу любовь. «Теперь я задам решительный вопрос, - подумал я, - пусть сейчас же решится моя судьба»!
В жизни солдата, полной перемен, нет времени для скучных формальностей, для сложных тонкостей «ухаживания», флирта…
И не задумываясь, не колеблясь, я склонился к моей спутнице и прошептал на ее языке, словно созданном быть языком любви:
- Guadalupe, tu me annas? (Гвадалупе, любишь ли ты меня?)
- Yo te amo! (Я люблю тебя!) - ответила она просто.
Разве нужно описывать то, что я испытывал в этот момент. Мое сердце было переполнено счастьем!
Мы сидели молча: тот, кто любил чистой любовью, поймет нас…
Послышался топот копыт. Это подъезжал Клейли в сопровождении нашего маленького отряда и дона Косме, сидевшего на белом муле. Последний нетерпеливо махал мне рукой, приглашая присоединиться к нему. Я понимал причину его нетерпения и вполне сочувствовал ему.
- Поезжайте вперед! Я догоню вас! - крикнул я.
- Ты скоро вернешься, Энрике?
- Я не упущу случая увидать тебя, моя дорогая! Разлука невыносимее для меня, чем для тебя!
- О, нет, нет!
- Ну, повтори мне еще раз, что ты не перестанешь любить меня, Люпита!
- Никогда, никогда! Tuya, tuya hasta la muerte! (Твоя, твоя до самой смерти!)