ОГОНЬ, ЧТО ПОЖИРАЕТ МИР

Где сжигают книги, там сожгут и людей.

Генрих Гейне, 1820 год

Зти слова выгравированы на ржавой красной металлической табличке, утопленной в булыжники Бебельплац в Берлине. Приезжающие летом туристы проходят мимо площади, расположенной между Бранденбургскими воротами и Музейным островом, по пути к одной из самых грандиозных достопримечательностей города. На площади и сегодня чувствуется символическое напряжение. В одном углу стоит пожилая женщина с взъерошенными седыми волосами. Она завернулась в большой израильский флаг, звезда Давида у нее на спине. В Газе вспыхнула еще одна война. Около тридцати человек собрались на площади, чтобы выступить против антисемитских настроений, которые спустя семьдесят лет после Второй мировой войны вновь пробудились в Европе.

С другой стороны широкой, фешенебельной улицы Унтер-ден-Линден, перед воротами Университета

имени Гумбольдта выставлены простенькие прилавки. За несколько евро здесь можно купить потрепанные томики сочинений Томаса Манна, Курта Тухоль-ского и Стефана Цвейга — всех авторов, чьи работы сжигались здесь в мае 1933 года. Перед столами — несколько металлических пластин размером с булыжник. На каждой начертано имя: Макс Байер, Марион Бютлер, Алиса Виктория Берта — все они когда-то учились в университете. Рядом с каждым именем стоит дата с названием места, которое не требует пояснений: «Маутхаузен — 1941»* «Освенцим — 1942», «Тере-зиенштадт —1945»-

Слова Генриха Гейне, взятые из диалога в пьесе «Альманзор», со времен Второй мировой войны считаются точным пророчеством о том, что произошло здесь, и о случившейся в дальнейшем катастрофе, ю мая 1933 года на Бебельплац, которая в то время называлась Опернплац, была организована самая известная церемония сожжения книг — событие, которое навсегда осталось мощным символом тоталитарного гнета, культурного варварства и беспощадной идеологической войны, ведомой нацистами. Огни книжного костра также стали символом тесной связи между культурным разрушением и холокостом.

Ранее той же весной нацисты взяли власть в Германии с помощью другого огня — случившегося в феврале 1933 года поджога Рейхстага, который они использовали в качестве предлога. Нацисты заявили, что это была работа коммунистов и что Германии угрожал «большевистский заговор», а потому запустили первую масштабную волну террора. Под арест попали коммунисты, социал-демократы, евреи и другие представители политической оппозиции. Обвинения подпитывались газетой национал-социалистической партии Volkischer Beobachter, которая много лет вела агитацию против еврейской, большевистской, пацифистской и космополитической литературы, подготавливая почву для возвышения нацистов.

Нацисты саботировали культурные мероприятия, и до 1933 года нападкам подвергалось все, от показа «нежелательных» фильмов до выставок так называемого дегенеративного искусства. В октябре 1930 года Томас Манн, который годом ранее был удостоен Нобелевской премии, раскритиковал преобладающие настроения на открытых чтениях, состоявшихся в Бетховенском зале Берлина. О готовящемся выступлении сообщили Йозефу Геббельсу, который отправил на чтения двадцать коричневорубашечников из штурмовых отрядов СС, приказав им одеться в строгие костюмы, чтобы не выделяться на фоне других зрителей. В эту группу вошел целый ряд правых интеллектуалов. Речь Манна была встречена аплодисментами из некоторых секций зрительного зала, но саботажники накинулись на него с критикой. В итоге атмосфера так накалилась, что Манн был вынужден покинуть помещение через заднюю дверь.

Еще распространеннее были угрозы. Родственники Манна, а также многие писатели, включая Арнольда Цвейга и Теодора Пливье, беспрестанно получали звонки и письма с угрозами. Дома писателей расписывали граффити. За рядом писателей была установлена слежка силами отрядов CA, которые караулили их дома и следовали за ними, куда бы они ни пошли.

Составлялись списки нежелательной литературы. В августе 1932 года Volkischer Beobachter опубликовал черный список писателей, которых следует запретить, после того как партия придет к власти. В начале того же года в той же газете была опубликована подписанная сорока двумя немецкими профессорами декларация, требующая защиты немецкой литературы от «культурного большевизма». Зимой 1933 года, когда нацисты взяли власть, атаки на нежелательную литературу переместились с улицы на правительственный уровень. В феврале 1933 года президент Пауль фон Гинденбург подписал закон «о защите людей и государства», который налагал ограничения на печатные издания, а весной того же года были приняты дальнейшие поправки, ужесточавшие контроль над свободой самовыражения. Первыми жертвами нового закона стали коммунистические и социал-демократические газеты и издатели. Герман Геринг возглавил борьбу против так называемой грязной литературы: марксистских, еврейских и порнографических книг.

Именно эта атака на литературу привела к майскому сожжению книг, но на самом деле инициатива исходила не от НСДАП, а от Немецкого студенческого союза — объединенной организации немецких студенческих федераций. Некоторые из этих студенческих федераций более или менее открыто поддерживали нацистов с 1920-х годов. Немецкие правые студенты-консерваторы не впервые за межвоенный период организовали сожжение книг. В 1922 году сотни студентов собрались на аэродроме Темпельхоф в Берлине, чтобы сжечь «грязную литературу», а в 1920 году студенты в Гамбурге сожгли копию Версальского договора, оговаривавшего условия капитуляции, которые Германия была вынуждена принять после Первой мировой войны.

Нападение НСДАП на литературу подпитывалось нападениями, которые уже проводились группами правых студентов-консерваторов. Эти студенческие группы считали сожжение книг немецкой традицией неповиновения и сопротивления, восходящей ко временам Мартина Лютера и Реформации. В апреле 1933 года Немецкий студенческий союз объявил о начале борьбы с «негерманской литературой», назвав Адольфа Гитлера новым Лютером. Лютер начал Реформацию с публикации 95 тезисов, а студенческая федерация опубликовала в Volkischer Beobachter собственные «тезисы» — двенадцать тезисов «Wider den undeutschen Geist!» («Против негерманского духа!»).

Назвав язык душой народа, студенты заявили, что в связи с этим немецкая литература должна быть «очищена» и освобождена от иностранного влияния. Они назвали евреев злейшими врагами немецкого языка: «Еврей может думать только по-еврейски. Если он пишет по-немецки, он лжет. Немец, который пишет по-немецки, но думает не по-немецки, предатель». Студенты потребовали, чтобы вся «еврейская литература» публиковалась на иврите, а «негерманский дух был искоренен из публичных библиотек». По мнению студентов, немецкие университеты должны были стать «твердынями традиций немецкого народа».

Провозглашение студенческих тезисов стало началом национального движения по вычищению «негерманской» литературы. Подчиненные Студенческому союзу студенческие ассоциации немецких университетов сформировали «военные комитеты» для организации скоординированного сожжения книг по всей Германии. Сожжение книг должно было позиционироваться как праздник, а комитетам надлежало афишировать грядущие мероприятия, приглашать ораторов, собирать дрова для костров и искать поддержки у других студенческих федераций и местного нацистского руководства. Выступавшие против этого, особенно преподаватели, получали угрозы. Военные комитеты также расклеивали плакаты с лозунгами, такими как «Сегодня писатели, завтра профессора».

Но главная задача военных комитетов заключалась в сборе «нечистой» литературы для сожжения. Студентам было приказано начать очистку с личных библиотек, а затем перейти к публичным библиотекам и местным книжным магазинам, многие из которых охотно соглашались сотрудничать. Весной 1933 года был также составлен более общий черный список книг и авторов. Библиотекарь Вольфганг Херрманн, который участвовал в правых экстремистских студенческих группах еще в 1920-х годах, несколько лет работал над списком литературы, «достойной сожжения». В первом варианте было перечислено всего 12 имен, но вскоре список расширился до 131 писателя из ряда категорий. Среди них были коммунисты, от Троцкого и Ленина до Бертольда Брехта; пацифисты вроде Эриха Марии Ремарка; еврейские интеллектуалы вроде Вальтера Беньямина и многие другие представители интеллигенции и литературные деятели, добившиеся успеха в Веймарской республике.

Помимо критиков национализма, в черный список попали и историки, взгляды которых не совпадали с представлениями нацистов, особенно на тему Первой мировой войны, Советского Союза и Веймарской республики. Были и мыслители, позицию которых нацисты отвергли полностью, в эту категорию попали Зигмунд Фрейд и Альберт Эйнштейн. Они оба подверглись нападкам за развитие «еврейской науки».

Помимо «очистки» собственных библиотек, студенты обратились к публичным библиотекам и книжным магазинам с просьбой внести свой вклад в движение, отказавшись от запасов «грязной литературы». Во многих случаях секретари и преподаватели университетов сотрудничали со студентами при очистке институтских библиотек.

Однако, чтобы добраться до книг, военные комитеты применяли и более жесткие меры при поддержке местной полиции и штурмовиков СА. За несколько дней до сожжения книг, в начале мая, студенты напали на платные библиотеки и коммунистических книготорговцев. Первые были особенно ненавистны консерваторам — Вольфганг Херрманн называл их «литературными борделями», которые распространяют грязную, еврейскую, декадентскую литературу среди приличных людей. Библиотеки стали чрезвычайно популярны после Первой мировой войны. Из-за экономического кризиса и инфляции, которые настигли Германию в межвоенные годы, все меньше и меньше немцев могли позволить себе покупать книги. Традиционные библиотеки не могли обеспечить растущий спрос на книги, что привело к созданию более чем пятнадцати тысяч небольших платных библиотек. Эти библиотеки за небольшую плату выдавали книги на дом, закупая большие объемы бестселлеров того времени, например сочинений Томаса Манна. Эти «народные библиотеки» стали легкой добычей для студентов, в то время как отряды СА разоряли частные библиотеки. Один известный рейд был проведен в берлинском жилом доме, принадлежащем Союзу немецких писателей — организации, которая активно противостояла цензуре и другим формам государственного вмешательства в литературу. В здании проживало около пятисот членов Союза, квартиры которых подверглись обыску и вандализму. Подозрительные книги были конфискованы или сразу же уничтожены, а пойманные с «социалистической» литературой писатели были задержаны.

Самый крупный рейд был проведен всего за несколько дней до сожжения книг: около сотни студентов напало на Институт сексуальных наук, расположенный в берлинском Тиргартене. Основанный врачами Магнусом Хиршфельдом и Артуром Крон-фельдом, институт занимался прорывными исследованиями сексуальности, а также отстаивал права женщин, гомосексуалов и транссексуалов. Три часа студенты громили здание, заливая ковры краской, разбивая окна, расписывая стены граффити и уничтожая картины, фарфор и другие предметы интерьера. Они забрали книги, институтский архив и обширную коллекцию фотографий, а также бюст основателя института Магнуса Хиршфельда.

Уже в 1932 году многие евреи и коммунисты почувствовали, куда дуют политические ветры, а потому принялись вычищать личные библиотеки и уничтожать фотографии, записные книжки, письма и дневники. Коммунисты разослали членам партии предупреждение, что любой, кто имеет при себе «опасные» документы, должен быть готов их проглотить. В результате книги горели не только на площадях — люди сжигали свои библиотеки в печах, в каминах и во дворах. Вскоре они поняли, что это не так-то просто: сожжение книг требует времени. Одни бросали свои книги в лесах, топили в реках и оставляли на пустынных улицах; другие анонимно отправляли их на несуществующие адреса.

После 1933 года большое количество немецких писателей предпочло уехать из страны — по доброй воле или под давлением. Помимо Томаса Манна уехали его брат Генрих Манн, Бертольт Брехт, Альфред Дёблин, Анна Зегерс, Эрих Мария Ремарк и сотни других писателей. К 1939 году нацистскую Германию и Австрию покинуло около двух тысяч писателей и поэтов. Многие из них никогда не вернулись на родину. Но немало писателей решило остаться. Некоторые из них не высказывали политических идей и выбрали так называемое внутреннее изгнание. Одни остались в немецком мире, на родине, но решили больше не публиковаться. Другие выпускали книги, получавшие одобрение совета цензоров: детские книги, сборники стихов, исторические романы. Третьим публиковаться не позволялось, поскольку для этого необходимо было членство в Национальной литературной палате — подразделении Министерства народного просвещения и пропаганды, которым руководил Йозеф Геббельс.

Но была и группа писателей, которые присоединились к режиму. В октябре 1933 года в ряде немецких газет была опубликована прокламация, подписанная восемьюдесятью восемью немецкими писателями и поэтами. Она была озаглавлена «Gelobnis treuester Gefolgschaft» («Клятва верных последователей») и представляла собой своеобразную присягу на верность. В прокламации заявлялось о поддержке недавнего решения Германии выйти из Лиги Наций. Среди подписавшихся были такие писатели, как Вальтер Блём, Ганс Йост и Агнес Мигель, теперь по большей части забытые, поскольку их возвышение и падение оказалось тесно связано с режимом, которому они поклялись в своей верности.

В то время принявшие национал-социализм писатели всячески поощрялись. Им открывалась дорога на ранее недоступные для них позиции в самых уважаемых литературных академиях, фондах и ассоциациях Германии. Как только режим захватил контроль над ведущими книжными клубами страны, они также получили новых читателей. В 1933 году нацистский книжный клуб Buchergilde Gutenberg насчитывал 25 000 членов, а через несколько лет в нем состояло уже 330 000 человек. Опираясь на такие книжные клубы, режим мог эффективно распределять среди миллионов читателей всевозможные книги, от сочинений Гёте и Шиллера до работ националистических, консервативных и нацистских писателей.

Министерство пропаганды стимулировало литературное и политическое движение, которого не видывала история Германии, а возможно, и истории мира. Ежегодно министерство вручало более пятидесяти литературных премий.

На протяжении 1930-х годов Министерство пропаганды Геббельса полностью контролировало немецкую книжную отрасль, включавшую в себя около 2500 издательств и 16 ооо книжных и букинистических магазинов. Первым делом министерство планировало избавиться от «еврейского влияния» в мире книг, постепенно исключая евреев из академий, литературных ассоциаций и профессиональных союзов писателей, издателей, книготорговцев и типографщиков. Еврейские издатели, типографщики и книготорговцы были «ариизированы», то есть переданы во владение арийцам. Некоторые из еврейских издательств входили в число крупнейших в отрасли. К примеру, Springer-Verlag было крупнейшим в мире научным издательством. Поэтапный процесс зачистки продолжался до конца 1930-х годов. Первоначально поглощение еврейских компаний и исключение евреев шло осторожно, чтобы компании не теряли ценность, а международные связи не оказывались под угрозой. Еврейских владельцев просто уговаривали продать свое дело, а если они отказывались, режим прибегал к принуждению, преследованию и угрозам разной степени тяжести. Ариизация издательств принесла партии, государству и индивидуальным предпринимателям огромные прибыли. После 1936 года эта практика была юридически оформлена в Нюрнбергских законах.

Хотя НСДАП уже к 1933 году вынудила многих прославленных писателей покинуть страну, потребовалось гораздо больше времени, чтобы избавиться от их книг. Процесс шел поэтапно — к примеру, новые издания работ Томаса Манна печатались вплоть до 1936 года, пока он не был лишен гражданства. Несложно было заставить немецких издателей избавиться от неугодных авторов и не выпускать дополнительные тиражи, но контролировать рынок подержанной литературы было гораздо проблематичнее, не говоря уже о контроле за книгами, которые стояли на полках немецких домов. Избавиться от этих книг раз и навсегда не представлялось возможным, поэтому сочинения большинства писателей из черного списка оставались доступны и во время войны, пускай и не в свободной продаже. Самым эффективным инструментом режима была самоцензура. Люди сами вычищали собственные библиотеки.

Был и другой способ борьбы с запрещенными книгами — необходимо было предложить немецкому народу новую литературу. На протяжении 1930-х годов ежегодно издавалось около двадцати тысяч новых книг. Книги, которые Министерство пропаганды считало «образовательно полезными для народа», печатались огромными, финансируемыми государством тиражами. Внезапно популярность пришла к тем книгам, которые прежде доходили лишь до ограниченного количества читателей. Только в 1933 году было издано 850 ооо экземпляров «Моей борьбы» Адольфа Гитлера. При первой публикации в 1925 году разошлось всего 9000 ее экземпляров. Крупнейшим покупателем трудов Гитлера было немецкое государство, которое приобрело более шести миллионов книг. Собственное издательство НСДАП, Franz-Eher-Verlag, которое помимо «Моей борьбы» также издало «Миф двадцатого века» Альфреда Розенберга, в конечном итоге стало одним из самых успешных предприятий партии.

Особое внимание в Третьем рейхе уделялось классической немецкой литературе, включая сочинения Райнера Марии Рильке и Иоганна Вольфганга Гёте. Ближе всего нацистской идеологии была проза и поэзия, прославляющая арийскую расу. Порой это прославление было достаточно сдержанным, однако зачастую оно происходило за счет злобных карикатур на евреев, славян, цыган, чернокожих и азиатов. Зачастую эти истории подчеркивали наличие прямых связей между расой и характеристиками личности — иначе говоря, называли всех евреев по природе своей «ненадежными», «хитрыми» и «алчными». Наиболее успешной стала книга Ганса Гримма «Народ без пространства». В своем романе Гримм предположил, что немцы проиграли Первую мировую войну, потому что «у них было слишком мало пространства для жизни». Германия не сможет в полной мере реализовать свой потенциал, пока не захватит больше земель в Европе и больше колоний. Книга разошлась в нацистской Германии тиражом около полумиллиона экземпляров, ее название режим использовал в качестве пропагандистского лозунга.

В и часов вечера ю мая 1933 года берлинские студенты отправились на Опернплац, держа в руках факелы и потрясая бюстом основателя Института сексуальных исследований Магнуса Хиршфельда, который напоминал отрубленную голову свергнутого монарха. Позже бюст был брошен в огонь вместе с книгами из института. В ту же ночь сожжение книг состоялось еще в девяноста городах Германии. Немецкий студенческий союз составил подробные планы по организации и координации сожжения книг. Оно проводилось в центральных, общественных местах, причем во многих городах для усиления эффекта использовались мощные прожектора. Многие костры были сложены за несколько дней и украшены фотографиями Ленина и флагами Веймарской республики.

В одних городах книги из черного списка свозили на площади на навозных телегах, запряженных волами, словно на казнь. В других городах книги прибивали к позорным столбам. Студенты, одетые в парадную форму своих факультетов, украшенную значками региональных студенческих федераций, маршировали вместе с авангардом Гитлерюгенда, СА, СС и консервативной военизированной организации «Стальной шлем». Исполнялись военные марши и песни, включая «Боевую песню национал-социалистов». Пока книги ритуально бросали в огонь, было зачитано девять специально подготовленных «огненных клятв», в которых перечислялись имена ряда осужденных писателей и выдвинутые против них обвинения.

С речами выступали студенты, преподаватели, ректоры университетов и местные нацистские лидеры, что привлекло большое количество людей. Считается, что на берлинской Опернплац собралось около сорока тысяч человек, а в других городах — до пятнадцати тысяч. Еще больше людей собралось у радиоприемников, которые передавали прямую трансляцию из Берлина, где к толпе обратился Йозеф Геббельс. Происходящее снималось на камеру, и позже фильм показывался в кинотеатрах по всей Германии.

Недавно основавший Министерство пропаганды Геббельс втайне поощрял инициативу студентов, хотя черный список Вольфганга Херрманна в то время еще не стал частью официальной культурной политики. В нацистском движении не было единства по вопросу литературной политики: некоторые представители партии были обеспокоены резким международным осуждением сожжения книг. Кроме того, новый режим вполне оправданно боялся потерять контроль над крупным правым революционным движением, охватившим Германию весной 1933 года. Даже Геббельс лишь в последний момент решился открыто высказаться в поддержку сожжения книг.

Сожжение книг было в первую очередь ритуальным — его ни в коем случае нельзя было назвать реальной «зачисткой» немецких библиотек и книжных полок. Геббельс прекрасно понимал символическое значение книжных костров как с исторической, так и с политической точки зрения, ведь эти костры были исступленным крещением возрожденной Германии. Древний ритуал очищения через огонь как нельзя лучше подходил новому режиму. Геббельс подчеркнул это в своем выступлении перед собравшимися в Берлине, провозгласив: «Здесь обращаются в пепел интеллектуальные основы Ноябрьской республики, но из пепла, подобно фениксу, триумфально воспрянет новый дух».

Книги сжигались по всей Германии все лето. В ряде городов, включая Гамбург и Гейдельберг, было организовано несколько сожжений. Но важность этих сожжений оценивалась современниками по-разному. Многие немецкие интеллектуалы, включая Генриха Бёлля и Ханса Майера, не придавали им особенного значения, считая их не более чем студенческими проделками, пускай и весьма неприятными. Они полагали, что сожжение книг было проявлением революционной лихорадки, а со временем новый режим «перерастет» подобные выходки.

Зигмунд Фрейд прокомментировал сожжение книг весьма лаконично: «Только наши книги? В прежние времена вместе с ними сожгли бы и нас самих». Другие были значительно сильнее шокированы тем, насколько быстро менялись политические реалии. Писатель Стефан Цвейг позже описал в своих мемуарах, что все это «казалось непостижимым даже самым дальновидным людям».

Даже на международном уровне высказывались разные мнения о значимости сожжения книг. Одни круги называли его «смехотворным», «бессмысленным» и «инфантильным». Другие, в том числе Хелен Келлер из журнала Newsweek и писатель Людвиг Лью-исон, считали его варварским нападением на саму мысль. Наибольшее сочувствие проявил базирующийся в Нью-Йорке Американский еврейский конгресс, который счел сожжение книг проявлением антисемитизма и одной из мер преследования немецких евреев. В нескольких американских городах прошли демонстрации, ю мая 1933 года около юо ооо человек приняли участие в организованном шествии в Нью-Йорке, которое стало одной из крупнейших демонстраций за всю историю города.

Визуальная сила сожжения книг и его освещения в средствах массовой информации была вполне очевидна и в то время, но из-за символической связи с холокостом она стала еще сильнее в послевоенный период. Хотя в истории человечества книги сжигались не в первый и не в последний раз, немецкие книжные костры в итоге стали самой яркой метафорой цензуры и угнетения — и наказом всем тем, кто сжигает книги. В 1950-х годах параллель была проведена и в США, где вспыхнули протесты против антикоммунистического крестового похода сенатора Джозефа Маккарти, в ходе которого из многих американских библиотек были удалены «провокационные» книги.

Сожжение книг привело к тому, что нацистов стали считать «культурными варварами». Сожжение стало символом интеллектуального упадка, который последовал в 1930-е и 1940-е годы, когда нацисты захватили контроль над всеми средствами лингвистического, культурного и творческого самовыражения людей. Но в то же время оно стало свидетельством того, что нацистский геноцид против врагов режима принимал не только физические, но и культурные формы.

И все же за дымом книжных костров и культурными последствиями сожжения книг скрылось и кое-что еще. Последующие поколения интерпретировали сожжение книг примерно так же, как и сами нацисты, считая костры ритуальными играми и пропагандистскими акциями. Образ горящих книг был слишком эффектен и слишком символичен, чтобы не использовать его при написании истории. Но сожжение книг стало настолько мощной метафорой истребления культуры, что оно затмило собой еще один неприятный аспект истории нацизма. Нацисты не просто уничтожали книги — они с фанатичной одержимостью собирали их.

Пока постепенно остывали угли немецких книжных костров, в интеллектуальных и идеологических кругах национал-социалистической партии начал формироваться план. Этот план не предполагал уничтожение интеллектуального, культурного и литературного наследия нации, а имел другие, гораздо более тревожные цели. В мае 1933 года было сожжено всего несколько десятков тысяч книг, однако в ходе организованных партией рейдов было конфисковано и захвачено, зачастую втайне, гораздо больше книг. После того как студенты разгромили Институт сексуальных наук в Берлине, отряды СА конфисковали большую часть институтской библиотеки — свыше десяти тысяч книг. Однако их отвезли не на Опернплац, а в штаб-квартиру СА.

Нацисты не собирались уничтожать врагов, искореняя литературное и культурное наследие коммунистов, социал-демократов, либералов, гомосексуалистов евреев, цыган и славян. Собственно говоря, нацисты не были «культурными варварами», которыми их принято считать. Их нельзя было назвать и воинствующими антиинтеллектуалами. На самом деле они намеревались создать новый тип интеллектуала, картина мира которого была бы основана не на ценностях либерализма и гуманизма, а на приверженности своему народу и расе.

Нацисты не осуждали профессоров, исследователей, писателей и библиотекарей; они хотели привлечь их к формированию армии интеллектуальных и идеологических воинов, которые своими тезисами и книгами стали бы вести войну против врагов Германии и национал-социализма.

Основанный в Мюнхене в 1936 году Институт изучения еврейского вопроса занимался легитимизацией антиеврейской политики режима. Это был филиал Имперского института истории новой Германии, во главе которого стоял нацистский историк Вальтер Франк. В задачи института входило оправдание стремления Германии к мировому господству, «научное» унижение врагов нации и создание интеллектуальных основ, на которых Третий рейх будет стоять на протяжении тысячи лет. Подобно тому как Римскую империю, пример с которой брали национал-социалисты, создавали не только солдаты и архитекторы, но и историки и поэты, планировалось, что Тысячелетний рейх будет построен не только кровью и камнем, но и словами.

в этой войне книги были бы не столько жертвой, сколько оружием. Нацисты хотели победить своих

врагов не только на поле битвы, но и в мыслях. Эта победа должна была пережить их самих, пережить геноцид и холокост. Нацисты надеялись победить не посредством уничтожения литературного и культурного наследия своих врагов, а посредством похищения, присвоения и искажения этого наследия, а также обращения их библиотек и архивов, их истории и памяти против них самих. Они хотели захватить право писать историю. Именно такая идея лежала в основе самой масштабной кражи книг в истории мира.

 

ПРИЗРАКИ БЕРЛИНСКОЙ

ГОРОДСКОЙ БИБЛИОТЕКИ

Берлин

Меня ведут по длинному пустынному коридору, стены которого выкрашены в бледный горчично-желтый цвет. Тут и там висят картины в тонких рамах, бездушные репродукции, которыми полны больницы и офисы третьеразрядных государственных учреждений. Коридор ведет в комнату, которая словно лишена другой цели, за исключением соединения с другими горчично-желтыми коридорами, которые расходятся в разные стороны. Такое впечатление, что это здание лишено четкой планировки, как средневековый Центр города. Это вполне объяснимо. Центральная и региональная библиотека Берлина, расположенная всего в нескольких минутах ходьбы от Бебельплац, построена на руинах Берлинской городской библиотеки, ее предшественницы. Впечатляющее здание на острове посреди Реки Шпрее было полностью уничтожено при бомбардировке во время войны. После войны библиотека, которая находилась в советской зоне, была заново отстроена из руин. Сегодня это несколько шизофреническое здание с грандиозным неоклассическим фасадом и скромным интерьером времен ГДР резко контрастирует с другими, более благоустроенными зонами.

Себастьян Финстервальдер остановился возле одной из множества серых дверей, которые мы миновали, и вытащил ключ. Себастьян работает в библиотеке научным сотрудником. Ему за тридцать. У него растрепанные волосы до плеч, усыпанный клепками ремень, ботинки с неоново-желтыми подошвами и кожаные перчатки с обрезанными пальцами. Такое впечатление, что он только что вышел из клуба в Кройц-берге. Улыбнувшись мне, Себастьян открыл дверь и демонстративно вдохнул запах заброшенной библиотеки: пыль, сухая кожа, пожелтевшая бумага. Комната так и кишела книгами, которые стояли на полках вплотную друг к другу. Их корешки были основательно потрепаны. Пока мы шли по проходу, мне приходилось поворачиваться боком, чтобы протискиваться между книгами, которые упирались мне в живот.

«Сейчас здесь все аккуратно расставлено. Когда мы впервые сюда пришли, книги стопками лежали повсюду. Прямо на полу, в каком-то старом порядке. Десятки лет их просто швыряли в эту комнату. Здесь было сорок тысяч книг. Чтобы разобрать их, понадобилось много месяцев, — сказал мне Себастьян, показывая полку, на которой все книги были снабжены белыми бумажными ярлыками с номером. — Мы полагаем, что вот эти книги были украдены».

Он протянул руку вдоль полки, которая простиралась на двадцать метров в другой конец комнаты.

Сегодня никто точно не знает, сколько украденных книг хранится в Центральной и региональной библиотеке Берлина. Себастьян Финстервальдер показывал мне комнату за комнатой, и все они были забиты книгами. Украденные книги скрывались во всех уголках этого огромного здания — самой большой публичной библиотеки Германии. Большинство из них по-прежнему оставалось в общем собрании, которое включало в себя более трех миллионов томов. Несколько десятков тысяч украденных книг еще даже не было обнаружено.

Внешне эти книги ничем не отличались от остальных. Среди них были сказки, романы, сборники стихов, книги о грибах, самолетах и инженерии, песенники, словари, религиозные сочинения. Чтобы понять, что эти книги были особенными, нужно было открыть их и заглянуть внутрь. Зачастую их выдавали первые же страницы. Там были красные или черные печати или прекрасные экслибрисы — книжные знаки, которые вклеивали их владельцы. Часто это свидетельствовало о том, что книга входила в более крупное собрание. Иногда на первых страницах обнаруживались посвящения, подписи или добрые пожелания — как, например, в немецком издании книги британского путешественника Генри Стэнли «В дебрях Африки», где посвящение было написано изящным курсивом:

Моему любимому Руди на тринадцатый день рождения.

От мамы.

25.10.1930

Себастьян сказал, что эта книга, вероятно, принадлежала Руди Йоэльсону, родившемуся в 1917 году в Берлине. Пятнадцатого августа 1942 года его депортировали в Ригу, где через три дня казнили.

Если внимательно рассмотреть форзац, можно увидеть также начертанную карандашом загадочную, но многое объясняющую букву: /. Это сокращение выдает происхождение книги и объясняет судьбу ее владельца: ]ийепЬйскег («книги евреев»).

Себастьян провел меня в свой кабинет, где мы встретились с пожилым мужчиной, который напоминал участника старой немецкой панк-группы. Несмотря на июльскую духоту, на нем были толстая флисовая кофта и вязаная шапка. Это был Детлеф Бокенкамм, библиотекарь и специалист по историческим собраниям. Именно он первым принялся копаться в неприятном прошлом библиотеки. Теперь внести ясность и изучить определенные аспекты сложной истории библиотеки пыталась небольшая, но приверженная своему делу команда исследователей. Общими усилиями они отследили и вручную обработали десятки тысяч входящих в собрание книг. Вдоль одной из стен кабинета были выставлены некоторые плоды их труда. На фанерной полке стопками лежали книги, и каждая стопка сопровождалась бумажным листком с именем: Рихард Кобрак, Арно Надель, Фердинанд Нуссбаум, Адель Райфенберг и др. Это были книги, владельцев которых Бокенкамм и Финстервальдер смогли определить.

Я узнал одно имя возле стопки из пяти книг: Аннэ-ус Скьёдт был норвежским адвокатом и борцом движения Сопротивления, который в 1942 году бежал в

Швецию. После войны именно Скьёдт выступил обвинителем по делу Видкуна Квислинга и обеспечил ему смертную казнь. Бокенкамм и Финстервальдер еще не нашли документы, которые пояснили бы, как и когда были похищены эти книги. Но у них были кое-какие догадки. Эти книги были украдены из дома Скьёдта после его побега в ходе рейда гестапо или другой нацистской организации, а затем переправлены в Германию. Скорее всего, они входили в гораздо большее собрание, обнаруженное в доме Скьёдта. В Берлине это собрание было раздроблено, после чего несколько книг пожертвовали или продали Берлинской городской библиотеке. В краже книг Скьёдта не было ничего необычного. На полках в кабинете Бо-кенкамма лежали книги со всех концов Европы — отовсюду, где орудовали нацисты.

В сравнении с кражами предметов искусства кражи книг привлекали гораздо меньше внимания. Этот вопрос заинтересовал немецкую общественность лишь в последние годы. Благодаря стараниям Детлефа Бокенкамма, Центральная и региональная библиотека Берлина одной из первых занялась этой проблемой. В начале 2000-х годов он работал над диссертацией о большой коллекции экслибрисов, обнаруженных в библиотеке. Экслибрисы вырезали из библиотечных книг зачастую при изъятии их из собрания. Обнаружив сотни экслибрисов с еврейскими именами и узорами, Бокенкамм задумался, как эти книги вообще попали в библиотеку. Она также начал находить некоторые книги, значение которых было, мягко говоря, впечатляющим.

В 2002 году он наткнулся на семьдесят пять книг со штампом «Karl-Marx-Haus Trier», основанного Социал-демократической партией Германии, деятельность которой запретили в 1933 году. Ее члены были арестова-ны, убиты или отправлены в ссылку. Бокенкамм понял, что эти книги, вероятно, украли у партии. Он стал ис-кать другие книги подозрительного происхождения. Они были повсюду. Сначала Бокенкамм оценил коли-чество находящихся в собрании библиотеки украденных книг в поразительные юо ооо, однако впоследствии оказалось, что эта оценка была весьма скромной.

Бокенкамм также с горечью осознал, что его предшественники не заблуждались насчет происхождения книг. Напротив, они пытались скрыть и стереть их историю. Форзацы многих книг были вырезаны. На других остались следы вырванных или вымаранных экслибрисов. Кроме того, книгам присваивалось фальшивое происхождение или же они вовсе регистрировались как «не имеющие владельца».

«Я пытался поговорить об этом со старым библиотекарем, который тогда был еще жив и согласился со мной побеседовать. Он признался кое в чем, но не во всем. Большую часть секретов он унес с собой в могилу», — сказал Бокенкамм.

Он положил на стол толстый учетный журнал с обложкой из серой гофрированной бумаги. На маленьком белом ярлыке значилось: «1944–1945 Jagor».

Этот журнал Детлеф Бокенкамм обнаружил в 2005 году. В настоящее время он остается самым важным и показательным свидетельством попыток библиотеки замести следы происхождения книг. В нем было зарегистрировано около двух тысяч книг, которые вошли в собрание библиотеки в последние два года войны. Фамилия Jagor — отсылка к Федору Ягору, немецкому этнологу и исследователю второй половины девятнадцатого века. Именно поэтому все книги помечались буквой /. Однако это было неверно, поскольку на самом деле / обозначала не Jagor, а Judenbucher. Под номером 899 в этом журнале значится принадлежавший Руди Йоэльсону экземпляр «В дебрях Африки».

Две тысячи книг оказались частью гораздо большей коллекции украденных книг, которые библиотека получила в годы войны. Несмотря на то что подробные записи об управлении библиотекой в военные годы оказались утеряны, кое-какая корреспонденция с описанием собрания выжила. В 1943 году библиотека купила около сорока тысяч книг у берлинского ломбарда Stadtische Pfandleihanstalt, куда отправлялось огромное количество книг, конфискованных из берлинских домов депортированных евреев. Самые ценные книги забирали Штаб рейхсляйтера Розенберга (ЭРР), СС и другие нацистские организации. Остатки отправлялись в ломбард, где их затем распродавали. Сначала библиотека связалась с муниципалитетом Берлина, намереваясь забрать книжные коллекции «перемещенных евреев» бесплатно. В просьбе было отказано, поскольку книги принадлежали Третьему рейху, а вырученные с их продажи деньги планировалось использовать на «решение еврейского вопроса», что в 1943 году понималось вполне однозначно. Проект был самоокупаем: конфискация еврейской собственности позволяла оплачивать депортацию, содержание концентрационных лагерей и массовые убийства. В итоге библиотеке пришлось заплатить за книги 45 ооо рейхсмарок.

Последнюю книгу зарегистрировали в журнале 20 апреля 1945 года. В тот же день Красная армия провела масштабную бомбардировку центрального Берлина, а несколько других армий начали прорываться в город. Это было начало последнего наступления на Берлин, а также предупреждение Адольфу Гитлеру, который в этот день отмечал свой день рождения в Рейхсканцелярии.

Иными словами, Берлин уже лежал в руинах, как и Берлинская городская библиотека.

«У меня в голове не укладывается, что библиотекарь по-прежнему сидел здесь в подвале и регистрировал украденные книги», — заметил Себастьян Фин-стервальдер.

Но на самом деле работа не остановилась и после капитуляции. Регистрация приобретенных в 1943 году книг, переживших бомбардировку, как ни в чем не бывало продолжилась и в послевоенные годы. Единственной разницей стало то, что теперь они маркировались не буквой / как Judenbucher, а буквой G как Geschenk («подарок»).

Бокенкамм выяснил, что регистрация книг, приобретенных в ломбарде в 1943 году, шла до 1990-х. Когда несколько лет назад Бокенкамм и Финстервальдер начали изучать складские помещения библиотеки, они нашли тысячи книг из этой коллекции, которые так и не прошли каталогизацию. Но это были не единственные украденные книги, которые без особых сложностей нашли путь на библиотечные полки.

Из-за войны библиотека потеряла массу книг, часть из которых была уничтожена в ходе бомбардировок. К концу войны большая часть собрания была эвакуирована в Польшу и Чехословакию, где она по большей части сохранилась, хоть и подверглась грабежам Красной армии. Коллекцию необходимо было восстанавливать, а в разрушенном до основания Берлине, само собой, было достаточно брошенных книг. После войны библиотечные книги конфисковывались, если принадлежали членам партии, государственным органам, научно-исследовательским институтам и другим организациям Третьего рейха.

Забирались даже книги, которые считались «не имеющими владельца», например обнаруженные на руинах подвергшихся бомбардировке зданий. Предполагалось, что книги будут отправлены на сортировку в Комитете по спасению научных библиотек, который находился через дорогу от Берлинской городской библиотеки. Организация помечала книги номером, в зависимости от того, где они были подобраны, а затем они перераспределялись между библиотеками города.

В списке Комитета спасения было 209 точек сбора, но Финстервальдер, заручившись поддержкой исследователя Питера Прёльса, который считается экспертом в этой области, сумел установить, что на самом деле книги собирались примерно в 130 местах.

«В некоторых районах книг и вовсе не осталось: они были уничтожены, эвакуированы или украдены», — сказал Финстервальдер.

На одной из стен в его кабинете висит карта Берлина 1937 года. Финстервальдер обозначил точки сбора книг флажками разных цветов: зеленым он отметил места, откуда точно взяли книги, красным — места, откуда их не брали, а синим — места, насчет которых он еще не уверен. Финстервальдер вместе с Прёльсом изучает историю Комитета спасения, деятельность которого и сегодня окутана завесой тайны. Подобно детективам, они пытаются выяснить, как распределялись украденные книги. В конечном счете главным получателем «спасенных» книг должна была стать Берлинская городская библиотека.

«Не в последнюю очередь мы получили так много из этих книг, потому что глава Комитета спасения и директор библиотеки были добрыми друзьями. Они оба были коммунистами и во время войны сидели в тюрьме, так что здесь не обошлось без блата».

В то время, похоже, никого не волновало, откуда на самом деле появились эти книги, хотя многие из них были конфискованы у самых опасных организаций Третьего рейха. Книги с пометкой «13» пришли из Министерства пропаганды Йозефа Геббельса, а книги с пометкой «7» — из Министерства авиации Германа Геринга. Книги с пометкой «4» были получены из частной библиотеки архитектора и министра вооружений Альберта Шпеера, а книги с пометкой «5» — из дома немецкого писателя Вальтера Блёма. Один из самых популярных писателей Германии начала 1900-х годов, Блём впоследствии горячо поддержал Адольфа Гитлера и даже опубликовал хвалебную речь фюреру.

Также в списке Комитета спасения был ряд организаций, которые занимались похищением книг в оккупированной Европе. Книги с пометкой «25» поступили из Имперского министерства оккупированных восточных территорий Альфреда Розенберга, которое занималось гражданским управлением оккупированными территориями стран Балтии и Советского Союза.

Альфред Розенберг также использовал это министерство для усиления влияния собственной организации ЭРР, которая открыла на востоке несколько филиалов, чтобы грабить местные библиотеки и архивы. У организации было несколько складов в Берлине, но к концу войны в Берлине оставалась лишь небольшая часть из миллионов украденных книг, большинство из которых было эвакуировано на территорию современной Польши.

Многие точки сбора, которые Комитет спасения считал вероятными книжными складами, уже были разграблены, во многих случаях трофейными бригадами Красной армии, которые конфисковали книги по всей Германии.

После войны глава Комитета спасения Гюнтер Эль-знер посетил заброшенное здание Министерства оккупированных восточных территорий, в подвалах которого обнаружил двести больших деревянных ящиков с книгами. Когда примерно через неделю сотрудники Комитета спасения пришли забрать книги, ящики оказались открыты, а большая часть книг пропала.

Один из самых крупных складов украденных книг, которые попали в Комитет спасения, был обозначен номером «15». Он принадлежал главному конкуренту Розенберга в охоте на европейские библиотеки — Главному управлению имперской безопасности в Берлине, или РСХА. Это был национальный совет безопасности Германии, который координировал полицию и разведывательные службы Третьего рейха — как государственные, так подчиняющиеся напрямую НСДАП. Контролируемое Генрихом Гиммлером РСХА было грозной организацией террора нацистской Германии. На самом пике в нем работало шестьдесят тысяч сотрудников, которые осуществляли надзор и слежку за врагами нации через ряд подведомственных управлений, таких как гестапо и СД (Служба безопасности рейхсфюрера СС).

Седьмое Управление РСХА, Справочно-документальная служба, занималось внимательным изучением деятельности врагов государства. VII Управление основало библиотеку в здании на Айзеннахерштрассе, конфискованном у одной из крупнейших масонских лож Берлина, и наполнило ее книгами, украденными по всей Европе. Вскоре библиотека так разрослась, что пришлось захватить и соседние здания. По оценкам, в Берлин было отправлено свыше трех миллионов книг. После войны на Айзеннахерштрассе было обнаружено около пятисот тысяч этих книг. Большая часть библиотеки была эвакуирована в последние годы войны, а оставшиеся книги были уничтожены в ходе воздушной бомбардировки. Ряд найденных книг был возвращен тем странам, откуда забрали книги, но неизвестное количество томов было также распределено среди берлинских библиотек.

Себастьян Финстервальдер взял одну из последних и показал мне форзац, на котором карандашом был выведен номер «15». Это была светло-голубая, немного потрепанная биография голландского философа

Бенедикта Спинозы, опубликованная в 1790 году. Внутри был также экслибрис владельца с изображением маленькой феи, сидящей на книге. Когда-то эта книга принадлежала немецко-еврейскому писателю и журналисту Эрнсту Федеру, который входил в интеллектуальную элиту Веймарской республики. Когда нацисты взяли власть, Федер бежал в Париж, а затем, после начала войны, уехал в Бразилию, где в итоге вошел в круг Стефана Цвейга в Рио-де-Жанейро. Эта конкретная книга, скорее всего, оказалась в библиотеке не из-за личности ее владельца, а из-за содержания: Спиноза был еврейским философом. Библиотека РСХА собиралась с целью найти книги, публикации и архивы, которые могли бы помочь СС и СД с углубленным изучением врагов нации: евреев, большевиков, масонов, католиков, поляков, гомосексуалистов, цыган, свидетелей Иеговы и других меньшинств.

Поскольку Комитет спасения обозначил книги цифрами на основании их происхождения, Детлеф Бокенкамм и Себастьян Финстервальдер смогли отследить тысячи томов. Но после войны библиотека также приобрела десятки тысяч книг из других источников, и в этих случаях отследить их происхождение не было возможности. До 2002 года, когда Бокенкамм впервые заметил наличие украденных книг, библиотеки покупали литературные собрания, не выясняя их происхождение.

Усилия Бокенкамма и Финстервальдера по поиску украденных книг в собрании Центральной и региональной библиотеки Берлина напоминали сизифов труд как в административном смысле, так и по затратам времени и сил, ведь порой на установление происхождения одной книги уходили целые недели. Библиотека приобретала книжные коллекции из разных источников до войны, во время нее и после, и во всех этих собраниях могли находиться украденные книги.

Берлинская городская библиотека редко получала полные собрания — как правило, в нее стекались остатки коллекций тысяч разных библиотек. По этой причине библиотекарям нелегко отследить судьбу книг тысяч жертв грабежа. Даже если им удается установить, что книга была украдена, не всегда можно выяснить, как именно она попала в библиотеку, кто ее украл и кому она принадлежала раньше. На данный момент они отыскали 203 книги из библиотеки РСХА, но только 127 из них имеют внутри какой-либо знак, позволяющий идентифицировать предыдущих владельцев.

Кроме того, им приходится вести неравную битву против своих бывших коллег, которые на протяжении десятилетий вымарывали надписи, срывали экслибрисы и фальсифицировали происхождение этих книг, чтобы они влились в коллекцию. Тем не менее ни Финстервальдер, ни Бокенкамм не собираются сдаваться: они определяют предыдущих владельцев, изучая фрагменты оторванных экслибрисов и сравнивая их цвет и размер с неповрежденными экслибрисами в других книгах.

В 2010 году Центральная и региональная библиотека Берлина начала систематическое изучение своей коллекции. Вместе с коллегами Бокенкамм и Финстер-вальдер вручную пересмотрели около юо ооо томов. Согласно нынешней оценке Бокенкамма, в библиотеке может храниться более четверти миллиона украденных книг.

Сложнее всего не искать украденные книги, а находить их владельцев или потомков. Только около трети обнаруженных Бокенкаммом и Финстервальдером украденных книг имеет какие-либо экслибрисы, подписи или штампы, которые позволяют установить предыдущих владельцев. Еще труднее разыскать выживших жертв грабежа или их потомков, чтобы вернуть им книги.

Сначала они пытались отслеживать владельцев в каждом случае. Хотя несколько раз им улыбнулась удача, в конце концов они сочли это слишком трудоемкой задачей. Вместо этого в 2012 году они запустили поисковую базу данных, в которую стали вводить данные об украденных книгах и фотографии найденных в них надписей и ярлыков.

«Мы пытаемся сделать так, чтобы потомки пришли к нам сами. База данных доступна для поиска в Google, поэтому нас находят многие люди, которые занимаются исследованиями генеалогии. И это работает — мы возвращаем книги каждый месяц», — сказал Фин-стервальдер.

В настоящее время в базе данных содержится пятнадцать тысяч книг, и все время добавляются новые. На регистрацию всех книг уйдет не один год.

Однако ресурсов недостаточно. Проект поддерживается берлинским муниципалитетом и федеральным Центром по установлению происхождения культурных ценностей. Однако средства на проект выделяются лишь раз в несколько лет.

«Нужна пара лет, чтобы хотя бы начать понимать, с какой стороны подступиться к этой работе. Нам все приходится строить с нуля, потому что никто не знает, как это сделать. Библиотеки редко интересовались происхождением книг, их волновало лишь содержание, поэтому ни метки, ни подписи никогда не регистрировались», — объяснил Финстервальдер.

По его словам, уровень интереса к похищению книг как в местных органах власти, так и в библиотеках по-прежнему довольно низок: большинство библиотек и учреждений Германии, как правило, игнорируют этот вопрос.

«Нет ни политической воли, ни ресурсов, чтобы заняться этим вплотную. Из тысяч библиотек Германии свои коллекции активно проверяют лишь около двадцати. Никто ни с кем не сотрудничает, все библиотеки работают самостоятельно. Люди больше интересуются искусством, ведь его ценность выше», — мрачно заметил Финстервальдер.

За некоторым исключением, попавшие в собрание Берлинской городской библиотеки книги не обладают особенной финансовой ценностью. Это обычные книги, которые когда-то принадлежали обычным людям: романы, детские сказки, песенники, которые можно купить в букинистическом магазине за несколько евро. Но зачастую они обладают огромной личной ценностью для людей, которым их возвращают.

В период с 2009 по 2014 год было возвращено около 500 книг — это просто капля в море, если учесть, что в библиотеке может находиться до 250 ооо украденных книг.

«Мы действительно хотим вернуть эти книги, но нас мало. Мы обнаружили пятнадцать тысяч томов с «подозрительным» прошлым и три тысячи томов, которые точно были украдены. Нам понадобятся десятки лет, чтобы разыскать всех потомков, если кто-то вообще еще остался в живых», — сказал Бокенкамм, выкладывая на стол особенно красивые экслибрисы. Стало совершенно очевидно, что он глубоко привязан к этим книжным знакам. Он знает каждый из них. Именно они сподвигли его к изучению истории библиотеки. Он показал мне экслибрис, на котором ангел с двумя копьями боролся со змеями. На другом был изображен стоящий на задних лапах лев с высунутым языком, на третьем — женщина с гусиным пером, сидящая на крылатом коне. На большинстве экслибрисов также видны звезда Давида и еврейские фамилии — Хирш, Бакенхаймер, Мейер. Это личные произведения искусства, многие из которых иллюстрируют события из жизни их владельцев, а также их отношение к чтению, культуре и литературе. Но они также полны символизма из потерянного мира и потерянных жизней, никто не может более истолковать их смысл. Это мир книг и читателей, которые были уничтожены и разбросаны по всему свету.

«Хуже того, завершить эту работу невозможно. Просто невозможно! Но мы должны стараться», — сказал Бокенкамм.

Многие украденные книги лишены опознавательных знаков. Что будет с этими книгами, не знает ни Бокенкамм, ни Финстервальдер. Возможно, в один прекрасный день владельцы этих книг найдутся, но вероятность этого мала.

«Эти книги — как призраки библиотеки. Мы знаем, что они украдены, но у кого?» — заметил Финстер-вальдер, пожимая плечами.

Хотя вернуть пока получилось лишь небольшую часть от общего количества книг, Бокенкамм считает, что значима каждая возвращенная книга. В нескольких случаях им удалось вернуть книги непосредственно уцелевшим при холокосте. Одним из них был Вальтер Лахман, немецкий еврей из Берлина. В 1942 году, когда он был подростком, его вместе с бабушкой депортировали в концлагерь в Латвии. Его бабушку убили, а его самого перевезли в концлагерь Берген-Бельзен, где он содержался в одно время с Анной Франк. Франк умерла, вероятно от брюшного тифа, всего за месяц до того, как лагерь был освобожден британскими войсками в апреле 1945 года. Лахману удалось выжить, хотя его также лихорадило от брюшного тифа. После войны он эмигрировал в Соединенные Штаты. Шестьдесят семь лет спустя с ним связался друг, который прочитал в немецком журнале Der Spiegel статью об украденных книгах в собрании Центральной и региональной библиотеки. Одна из книг, цитировавшихся в журнале, когда-то принадлежала Лахману, это была книга еврейских сказок, которую подарил ему его учитель.

«Он не смог приехать сам. Но его дочь проделала весь путь из Калифорнии, чтобы забрать книгу. За исключением пары фотографий да шляпы, которую он носил в концлагере, у него не осталось никаких предметов из детства. Его дочь сказала, что отец никогда не говорил о прошлом, но все изменилось, как только ему вернули книгу. Растрогавшись, он начал рассказывать свою историю. Теперь он приходит в школы и рассказывает ее на встречах с детьми», — сказал Себастьян Финстервальдер, который считает, что этот пример прекрасно объясняет, почему их работа так важна.

«Эти книги — хранители памяти, — продолжил Финстервальдер. — В финансовом отношении они не слишком ценны, но могут оказаться бесценными для людей и семей, которые когда-то владели ими, а затем их потеряли. Порой, когда мы возвращали их, дети и внуки впервые слушали рассказы родителей, бабушек и дедушек. Это были очень эмоциональные моменты».

«Когда я занялся историей этих книг и залез в Интернет, чтобы поискать написанные в них имена, результаты поиска снова и снова указывали на Освенцим. В Освенцим вели все следы. Мы не в силах вернуть людям жизнь, но мы можем вернуть им кое-что еще. Книгу, а быть может, и память», — добавил Детлеф Бокенкамм, глядя на экслибрисы, лежащие у него на столе.

Я взглянул на привезенные из Вавилона синие ворота Иштар, которые доходили до самого потолка, однако не успел восхититься золотыми волами, потому что пожилая темноволосая женщина, ведущая меня за собой, быстро прошла дальше. Она видела ворота много раз. В нескольких сотнях метров от Центральной и региональной библиотеки, в одном из крыльев Пергамского музея, расположены офисы Центра по установлению происхождения культурных ценностей — федерального органа, который отвечает за финансирование проводимых музеями, библиотеками, архивами и другими учреждениями исследований происхождения артефактов нацистской эпохи.

Меня привели к искусствоведу Уве Хартманну, который возглавляет этот центр. Хартманн — высокий мужчина средних лет с угловатым лицом и коротко подстриженными седыми волосами. На носу у него очки в полуоправе. Он начал заниматься вопросами происхождения украденных предметов искусства в 1990-х и возглавляет центр с момента его создания в 2008 году. В 2013 году он также был назначен руководителем команды, задачей которой было выявить украденные работы в печально знаменитой коллекции произведений искусства, насчитывающей около тысячи четырехсот работ, недавно обнаруженных в Мюнхене Корнелиусом Гурлиттом, сыном арт-дилера, сотрудничавшего с нацистами.

Хартманн засучил рукава. В его кабинете стояла духота, хотя несколько окон и было открыто нараспашку. Центр по установлению происхождения культурных ценностей помогает финансировать работу, которая ведется в Центральной и региональной библиотеке.

«Мы давно знали, что в наших коллекциях есть такие книги. Мы видели штампы, подписи и экслибрисы. Были разговоры о скелетах в шкафу, но никто ничего не предпринимал», — сказал Хартманн.

Центральная и региональная библиотека — далеко не единичный случай, она даже не относилась к числу библиотек, которые принимали активное участие в грабежах, продолжавшихся по всей Германии. При Третьем рейхе библиотека не получила ни самое большое количество книг, ни самые ценные экземпляры. Нацисты отдавали предпочтение другим библиотекам, особенно более академическим. В отличие от публичных библиотек, таких как Берлинская городская библиотека, университетские и исследовательские библиотеки были закрыты для широкой публики, но при этом также могли принимать похищенную «запретную» литературу.

Одной из библиотек, принявших активное участие в разграблении, была авторитетная Прусская государственная библиотека, теперь известная как Берлинская государственная библиотека, крупнейшая в Германии, история которой восходит к XVII веку. В ее собрании находятся оригинальная рукопись Девятой симфонии Бетховена, львиная доля партитур Иоганна Себастьяна Баха и самый старый в мире иллюстрированный библейский текст, датированный 400 годом нашей эры. В военные годы Прусская государственная библиотека смогла забрать себе гораздо более ценные книги, чем Берлинская городская библиотека. История библиотеки привлекла к себе внимание, когда студент Карстен Зюдов в своей магистерской диссертации 2006 года отметил, что в ее исторической коллекции может содержаться до 20 ооо украденных книг. Исследовав этот вопрос, в библиотеке установили, что около 5500 книг, вне всякого сомнения, было украдено. Это число могло бы быть больше, если бы сама библиотека, в свою очередь, не подверглась разграблению Красной армией. По оценкам, в Советский Союз было отправлено два миллиона книг из собрания библиотеки, включая большую часть еврейских книг и рукописей.

Прусская государственная библиотека также сыграла важную роль в качестве канала распространения украденных книг в Третьем рейхе. Награбленное в тысячах библиотек и архивов Германии и оккупированных территорий распределялось довольно очевидном образом. Самые важные коллекции, которые считались значимыми для идеологической работы, делились между РСХА Генриха Гиммлера и ЭРР Альфреда Розенберга. Зачастую две этих организации вступали в открытую борьбу за самые ценные коллекции.

Помимо этого, за возможность прибрать к рукам украденные книги и создать собственные библиотеки боролись и другие нацистские организации, институты и правительственные органы. За ними в очереди стояли национальные библиотеки, университеты и другие учреждения.

После прихода нацистов к власти Прусскую государственную библиотеку назначили ответственной за распределение книг, которые были украдены у немецких евреев, социалистов, коммунистов и масонов. Позже, в ходе войны, библиотека продолжила заниматься распределением книг, украденных во Франции, Польше, Советском Союзе и на других оккупированных территориях.

Прусская государственная библиотека распределяла книги среди более чем тридцати немецких университетских библиотек. Но немецкие библиотеки приобретали книги и другими способами. Зачастую региональным библиотекам удавалось ухватить свой кусок пирога, когда гестапо и местные отделения партии совершали набеги на запрещенные организации. Книги передавались местным городским библиотекам как «подарок от партии». Обычно библиотекари знали, где находятся все лучшие коллекции в их районе, и не прочь были заполучить их себе. Тем не менее книги также приобретались, как в случае с Берлинской городской библиотекой, в муниципальном ломбарде и на «еврейских аукционах», где бегущим евреям не оставалось ничего иного, кроме как продавать свои вещи за бесценок.

«Сложно оценить, сколько книг перемещалось таким образом, потому что коллекции дробились, а книги отправлялись во множество разных немецких собраний. Например, в 1960-е годы ГДР [Германская Демократическая Республика] продавала большое количество книг Западной Германии по экономическим соображениям, чтобы получать немецкие марки. Впоследствии эти книги передавались новым университетам на Западе. Сегодня в их собраниях можно найти немало книг, украденных у евреев, коммунистов и масонов, — объяснил Уве Хартманн. — Некоторые из крупных немецких библиотек уже начали в определенной мере изучать свои собрания, но у нас восемь тысяч небольших библиотек, и только одна из них подала заявку на получение финансирования для изучения своего каталога. Нам предстоит огромная работа».

Большинство немецких библиотек пока не проявили ни интереса, ни желания начать поиск украденных книг в своих собраниях. Когда эксперт по украденной собственности разослал анкеты в шестьсот библиотек, ответили только десять процентов. Помимо общего нежелания заниматься этим вопросом, существует также проблема ограниченных ресурсов, которая, как правило, останавливает любой прогресс. Кроме того, в Германии нет закона, обязывающего учреждения изучать свои коллекции, хотя его разработка и была предложена. Пока что все делается на добровольной основе.

Первоначально центр Хартманна отвечал за распределение ежегодного бюджета в размере одного миллиона евро, но в 2012 году его увеличили до двух миллионов. Однако эти деньги должны распределяться между всеми культурными институтами, поэтому большая их часть поступает в музеи. До 2013 года центр финансировал 129 проектов, из которых 90 вели музеи и только 26 — библиотеки. Кроме того, центр не обеспечивает полное финансирование, а дает возможность разделить расходы, из-за чего многие мелкие библиотеки приходят к выводу, что не могут себе этого позволить.

«К сожалению, средства массовой информации проявляют гораздо больший интерес к украденным предметам искусства, чем к украденным книгам. Обнаруженный шедевр, возможно стоимостью в несколько миллионов, сразу попадает на первые полосы газет, тогда как одной-единственной книге нечего на это и надеяться, даже в очень трогательных случаях».

Уве Хартманн указал и на другую проблему с книгами:

«Предметы искусства зачастую обладают провенан-сом. Старые работы можно найти в каталогах выставок, аукционных реестрах или в заметках искусствоведов. Их можно отследить. С книгами такое происходит редко. Если на них нет никаких пометок, отследить их очень сложно. В конце концов, книги редко бывают уникальными. Нужна огромная работа».

Никто не может оценить число украденных книг, которые сегодня скрываются в немецких библиотеках.

«Ответить на этот вопрос очень сложно. Тысячи немецких библиотек еще даже не изучили свои собрания. Необходимо вручную пересмотреть миллионы книг».

Также нелегко определить, сколько библиотек было разграблено. Тысячи разоренных библиотек так и не были восстановлены, а их книги так и не были возвращены. Нет ни регистров, ни каталогов, которые могли бы рассказать нам, насколько обширны были эти коллекции и что в них находилось. К примеру, до прихода нацистов к власти в Германии было несколько тысяч «народных библиотек», созданных профсоюзами, социалистическими организациями и немецкими социал-демократами. Всего в этих библиотеках хранилось более одного миллиона книг. Большинство из них так и не было возвращено.

Миллионы книг были украдены в немецких масонски х ложах, которые были вынужденно расформированы после прихода нацистов к власти. К1936 году силами СС было собрано от 500 ооо до боо ооо книг только из немецких масонских орденов. В итоге они оказались в библиотеке РСХА, которое в конце 1930-х годов объединило под своим контролем различные органы безопасности.

Но даже это грабеж был скромен в сравнении с нацистским разорением всей Европы. Только во Франции ЭРР конфисковала собрания 723 библиотек, содержащие более 1,7 миллиона книг. Среди них были десятки тысяч древних и средневековых рукописей, инкунабул и других ценных книг и сочинений.

Сильнее всего, пожалуй, досталось Польше. По оценкам, там было потеряно более 90 процентов собраний институтских и публичных библиотек. Кроме того, исчезло 8о процентов частных и специализированных библиотек страны. Было украдено почти все собрание Польской национальной библиотеки, насчитывающее около 700 ооо томов. По одной оценке, из 22,5 миллиона польских книг было утрачено 15 миллионов, однако неясно, сколько из них было украдено, сколько потеряно, а сколько уничтожено во время войны.

Оценить масштабы грабежа в Советском Союзе сложнее. Согласно большинству имеющихся оценок, потери были астрономическими. По предположению ЮНЕСКО, на территории Советского Союза было украдено или уничтожено до юо миллионов книг.

Далеко не все украденные книги оказались в немецких собраниях после войны. Большая часть огромных книжных коллекций, награбленных нацистами, сами подверглись разграблению, дроблению и уничтожению. Державы-победительницы ни в чем себе не отказывали. Вашингтонская Библиотека Конгресса отправила в Германию специальную делегацию, которая переправила в Америку более одного миллиона книг. Красная армия конфисковала более десяти миллионов книг. Никто не знает, сколько книг было уничтожено в ходе бомбардировок. Расположенные в центре городов библиотеки становились легковоспламеняющимися жертвами авианалетов союзников. Считается, что всего Германия потеряла от трети до половины всех своих книг в результате пожаров, бомбардировок и грабежей.

И все же, несмотря на все эти потери, большое количество украденных книг осталось в немецких библиотеках. Многие, как и Центральная и региональная библиотека, заполняли пробелы в своих собраниях книгами различных нацистских организаций. Немецкий историк Гётц Али в 2008 году подсчитал, что в немецких библиотеках хранится по меньшей мере миллион украденных книг. Это консервативная оценка — вероятно, фактическая цифра намного выше. Как и в случае с Центральной и региональной библиотекой, эти цифры, как правило, разбухают, как только библиотека начинает целенаправленно пересматривать свое собрание. Когда я спросил Уве Хартманна, сколько времени потребуется на пересмотр всех немецких книжных собраний, он с улыбкой ответил: «Читая лекцию студентам, я говорю, что этот процесс не прекратится до конца их жизни. Он будет идти не один десяток лет. Следующему поколению, которое придет на работу в музеи и библиотеки, тоже придется продолжать эту работу. В этих объектах заключена история, игнорировать которую мы не можем».

 

ДУБ ГЁТЕ

Веймар

Монстр в агонии упал на колени. Сдохни, тварь, символ германского рейха. А Гёте? Для нас Гёте больше не существовало. Его уничтожил Гиммлер.

Дневник заключенного № 4935

Густой туман плотным пологом накрыл зеленый лес. В десяти метрах уже мало что было видно. Я шел по растрескавшемуся асфальту. Сквозь туман я с трудом различал своих спутников, которые осторожно продвигались вперед. Перешептываясь. Затем я разглядел ворота лагеря и коричневую деревянную башню, напоминающую колокольню старой деревенской церкви. Железные ворота были украшены словами Jedem das Seine, немецкой версией латинского девиза suum cuique, или «каждому свое». Это идиоматическое выражение глубоко укоренилось в немецкой культуре. Оно появлялось в трудах Мартина Лютера и других мыслителей немецкой Реформации. Оно также было вынесено в заглавие кантаты Иоганна Себастьяна Баха, впервые исполненной в 1715 году всего в шести километрах от того места, где я стоял, в культурно значимом немецком городе Веймаре. Выражение можно интерпретировать по-разному, но на воротах концлагеря Бухенвальд оно означает одно: все получают по заслугам. Несколько часов пути на юг — и я оказался в зеленом сердце Германии, в Тюрингии. Прямо за воротами лагеря находится крематорий, серое бетонное здание с грубо сложенной кирпичной дымовой трубой. Здесь были сожжены многие из десятков тысяч погибших.

Бухенвальд, один из крупнейших концентрационных лагерей Германии, расположен на холме Эттер-сберг, посреди прекрасного лиственного леса, известного своими буками и древними дубами. Писатель и лауреат Нобелевской премии Эли Визель, депортированный сюда в шестнадцатилетнем возрасте, посетил это место через много лет после войны и сказал: «Если бы эти деревья могли говорить». По словам Визе-ля, была определенная ирония в контрасте между прекрасными лесами Эттерсберга и кошмарами, которые творились здесь между 1937 и 1945 годами. Ви-зель не единственный будущий лауреат Нобелевской премии, содержавшийся в этом лагере. Еще одним заключенным был венгерский писатель Имре Кертес, который описал этот период в романе «Без судьбы». Здесь содержались и многие другие писатели, поэты, художники, музыканты, архитекторы, ученые и интеллектуалы. В Бухенвальд было отправлено более 230 ооо заключенных со всей оккупированной Европы: политические и идеологические враги нацизма, евреи, гомосексуалисты, поляки, цыгане, душевнобольные, неполноценные, масоны, католики, преступники и военнопленные. Пятьдесят шесть тысяч из них были убиты. Особенно жестокие методы пыток и казни применялись лагерным надзирателем, гауптшарфюрером СС Мартином Зоммером. Теперь его называют Бухенвальдским вешателем, потому что он подвешивал заключенных за связанные за спиной руки на деревьях в лесу к северу от бараков. Этот метод пытки, называемый подвешиванием на дыбе, также использовался во времена Инквизиции.

Под весом тела руки часто вырывались из плечевых суставов. Рассказывают, что Зоммер и другие надзиратели ходили среди деревьев, деревянными дубинками колотя беспомощных узников по лицу, ногам и гениталиям. «Пытка доводила некоторых узников до безумия. Многие просили эсэсовцев пристрелить их, чтобы только им не приходилось терпеть эту боль», — свидетельствовал выживший Вилли Апель. Несчастные узники мучительно кричали и стонали, из-за чего это место прозвали Поющим лесом.

Одно из деревьев в Эттерсбергском лесу приобрело особое значение. От крематория я пошел вдоль рядов бетонных фундаментов — остатков бараков заключенных. Слева был расположен лагерный блок, где когда-то размещались военнопленные союзных армий, гомосексуалисты, свидетели Иеговы и дезертиры. Рядом с большим кирпичным зданием, где также находились дезинфекционные камеры, между двумя бараками я наконец увидел его — огромный серозеленый пень, корни которого все еще крепко держались за землю. На необработанной каменной плите написано: «Goethe-Eiche» («Дуб Гёте»).

Когда в 1937 году часть леса Эттерсберга была вырублена, чтобы освободить место для будущего концлагеря, надзиратели СС пощадили один из дубов. Ходили слухи, что под этим толстым, мощным дубом сиживал сам Гёте. В Тюрингии были и другие дубы, которые связывали с великим поэтом, но этому дубу суждено было стать особенным символом для лагеря, его охранников и узников. Гёте большую часть жизни провел в Веймаре и на лошади не раз поднимался на Эттерсберг, который в XVIII веке считался весьма популярным местом для романтических конных прогулок. Гёте признавался своему другу и биографу Иоганну Петеру Эккерману, что в этом лесу он чувствовал себя «великодушным и свободным».

Когда постройка Бухенвальда была завершена, его сначала хотели назвать лагерем «Эттерсберг». Однако это вызвало бурный протест буржуазии Веймара, поскольку Эттерсберг был тесно связан с Гёте и веймарским классицизмом. Название сочли неподходящим для концентрационного лагеря. По этой причине Генрих Гиммлер решил дать лагерю выдуманное имя и назвал его Бухенвальд («буковый лес»).

Согласно местной легенде, именно под этим дубом Гёте написал отрывок «Фауста» о Вальпургиевой ночи, в котором Мефистофель ведет Фауста на гору Брокен, чтобы посмотреть на ночной шабаш ведьм. Кроме того, по слухам, Гёте сидел под этим деревом, когда писал «Ночную песню странника», которую в 1776 году отправил своей подруге и возлюбленной Шарлотте фон Штейн с посвящением со «склонов Эттерсберга»:

Возможно, когда-то влюбленные сидели под этим дубом вместе? Но был и еще один миф, связанный с этим деревом: считалось, что этот дуб каким-то мистическим образом связан с судьбой Германии. Пока жив был дуб, Германия должна была стоять. Однако гибель дерева сулила гибель немецкой нации.

В итоге дуб стал двумя совсем разными символами — одним для эсэсовцев-надзирателей, которые решили сохранить дуб, и другим для узников лагеря. Для эсэсовцев дуб был связующим звеном с великой германской культурной традицией, истинными наследниками которой они себя ощущали. Охранявшие лагерь войска СС активно участвовали в культурной жизни Веймара. Лучшие места в Национальном театре, которым когда-то руководил сам Гёте, были зарезервированы для соединений СС «Мертвая голова». Труппа также посещала Бухенвальд, где давала представления для надзирателей. Однажды перед ними была исполнена романтическая оперетта «Страна улыбок», которую по иронии судьбы написал один из заключенных лагеря, австрийский либреттист Фриц Лёнер-Беда. Позднее его перевели в Освенцим, где его до смерти забил надзиратель.

Для многих узников лагеря этот дуб, стоящий посреди сущего ада, олицетворял все мечты, фантазии и надежды, которые не давали им погибнуть. Для узников, воспитанных в немецкой культуре, дерево символизировало другое, более просвещенное государство, чем то, которое держало их в тюрьме. Немецкий писатель и поэт Эрнст Вихерт в романе о лагерной жизни «Лес мертвецов» описал, как дерево дарило утешение его альтер эго, Йоханнесу:

«Когда Йоханнес снова покинул проход между бараками, где они проводили свой вечерний час досуга, уже сгущались сумерки. Через минуту он уже стоял под дубом, тень которого, как говорили, однажды падала на плечи Гёте и Шарлотты фон Штейн. Дуб рос на одной из лагерных дорожек, только от него и можно было беспрепятственно смотреть на землю внизу. Луна взошла над поросшими деревьями холмами, и последние звуки лагеря растворились в тишине. Некоторое время он смотрел в темнеющее небо, такой одинокий, словно он остался один на земле, и пытался вспомнить все знакомые ему стихи того, кто, возможно, стоял здесь сто пятьдесят лет назад. Его величие не было потеряно — оно не было бы потеряно, даже если бы его в пятьдесят лет навечно отправили на каторгу. «Благородный, любезный, хороший…» Нет, даже это не могло никуда пропасть, пока оставался на свете хоть один человек, который повторял эти слова, стараясь сберечь их до самого смертного часа».

Для Вихерта Гёте олицетворял настоящую немецкую культурную традицию, был яркой путеводной

звездой, хотя люди и сбились с пути в темноте. Дуб описывали многие выжившие, прошедшие через этот лагерь. Французский художник и участник движения Сопротивления Леон Деларбр часто сидел под дубом, зарисовывая переплетения его ветвей.

Не все разделяли мнение Вихерта. Многим дуб казался символом присущего немецкой культуре зла, символом угнетения и жестокости. Эти узники поддерживали миф о том, что дуб связан с судьбой Германии. И это давало им надежду. Дуб в лагере стал медленно увядать и умирать. После очередной зимы на нем уже не появились листья, а ствол лишился коры и остался белым, сухим и голым. Но дерево простояло до августа 1944 года, когда бомбардировщики союзников совершили налет на прилегающие к концлагерю заводы. Одна из бомб попала в прачечную, начался пожар. Вскоре пламя перекинулось на иссохший дуб. Польский узник, известный нам только по лагерному номеру, заключенный № 4935> описал это событие следующим образом:

«Трещал огонь, во все стороны летели искры: горящие ветви дуба падали и катились по крытым рубероидом крышам. Я чувствовал запах дыма. Узники выстроились в длинную цепочку и передавали ведра с водой от колодца к пожару. Прачечную спасли, но дуб спасти не удалось. Я увидел на их лицах проблеск тайной радости, молчаливого триумфа: теперь мы не сомневались, что пророчество сбудется. У нас на глазах, где дым сливался с фантазией, горело не дерево, а многорукий монстр. Мы

видели, как отпадали его руки, а ствол становился все тоньше, словно сжимаясь. Монстр в агонии упал на колени. Сдохни, тварь, символ германского рейха. А Гёте? Для нас Гёте больше не существовало. Его уничтожил Гиммлер».

* * *

Перед Национальным театром в Веймаре стоят Гёте и Шиллер, взгляды которых устремлены в бесконечность. Ладонь Гёте лежит на плече друга, а Шиллер протягивает руку, чтобы принять лавровый венок, который Гёте вручает ему. Установленный в 1857 году памятник работы Эрнста Ритшеля был типичен для своего времени и впоследствии использовался в качестве модели для многих других памятников двум литературным гигантам, которые устанавливались по всей стране в середине XIX века. Когда Веймар приобрел культовое значение, статуи Гёте и Шиллера стали символом мощных националистических настроений, охвативших Германию.

Чуть в стороне от центра города находится парк на Ильме, узкие тропинки которого проложены по таким лесистым участкам, что кажутся зелеными тоннелями. Одна ведет к просторному лугу, другая — к садовому капризу, третья — к бьющему из валуна фонтану, а четвертая — к живописным руинам или гроту. Этот парк — настоящая романтическая фантазия. Он не сильно изменился с конца XVIII века, когда был разбит, вдохновленный английскими садами. У кромки луга стоит белый садовый дом поэта, где тот жил в первые годы своего пребывания в Веймаре.

К тому времени Гёте уже прославился на всю Европу после публикации дебютного романа «Страдания юного Вертера», страстный, невероятно эмоциональный язык которого потряс людей столетия, на протяжении которого на первом плане стояли логика, рациональность и просвещенная мысль. Эта романтическая идея восхищения красотой и поклонения природе и поэзии стала важным аспектом немецкого самосознания. Но было в нем и нечто темное. Как могли наследники этой культуры всего через несколько поколений вешать, мучить и убивать людей в тех же лесах, где когда-то писал стихи Гёте? Резкий контраст света и тьмы в самосознании этой нации иногда называют дихотомией Веймара — Бухенвальда. Два противоборствующих аспекта образуют микрокосм немецкой дилеммы и объясняют двуличность Германии. Этот парадокс в полной мере иллюстрируется противоречивыми представлениями о дубе Гёте в Бу-хенвальде.

Одни стремились разделить две эти стороны немецкой культуры, чтобы не омрачать сияние эпохи классицизма. Именно такой подход был характерен для Веймара на протяжении большей части послевоенного периода. Другие утверждают, что это историческое упрощение, даже фальсификация, по той простой причине, что две эти стороны взаимосвязаны друг с другом и имеют общие культурные, философские и литературные корни. Может, национал-социализм и не был напрямую связан с этими идеями, но он взращивал и беспощадно эксплуатировал те из них, которые питались от того же кор-

ня — немецкого национализма и отказа от идеалов Просвещения.

Высокий немецкий романтизм отвергал эмоциональную скупость эпохи Просвещения. Особое значение приобрели идеи, сформировавшиеся в Йенском университете, примерно в двадцати километрах к востоку от Веймара, в первой половине девятнадцатого века, когда мыслители, включая Георга Гегеля, Иоганна Готлиба Фихте и Фридриха Шеллинга, в противовес Просвещению начали формулировать философию, известную сегодня как немецкий идеализм. Они отбросили богатейшее наследие идей, которые в итоге подхватили национал-социалисты XX века. Самым важным из них был акцент на уникальность Германии, на ее духовное величие. Еще большее влияние оказал философ и историк Иоганн Готфрид Гердер, один из великих мыслителей, которых Гёте привез в Веймар. Некоторые даже полагали, что именно он мог быть прототипом Фауста. Идея Гердера об уникальной душе народа и его акцент на патриотизм сыграли решающую роль в возникновении немецкого национализма. Цель Гердера заключалась прежде всего в том, чтобы дистанцировать немецкую культуру от сильного французского влияния того времени, ведь Франция доминировала в европейской культуре XVIII века. Философ Иоганн Готлиб Фихте, которого также часто называют отцом немецкого национализма, полагал, что немецкий народ обладает уникальными характеристиками, а потому немцы должны «положить начало новой эре в истории человечества». Уже Фихте полностью сформулировал основные

принципы антисемитизма: он считал, что немецкий народ пострадает, если евреям предоставят равные гражданские права, как случилось в других странах Европы в ходе политического развития после Великой французской революции. Во Франции евреям были предоставлены гражданские права, что положило начало еврейской эмансипации и позволило европейским евреям наконец выйти из изоляции в гетто и лингвистически и культурно ассимилироваться в европейском обществе.

Цель зарождающегося в первой половине девятнадцатого века немецкого национализма заключалась прежде всего в создании лингвистически и культурно однородной Германии. Националистические настроения достигли пика в 1848 году, когда революционная волна накрыла всю Европу. В Германии либералы, интеллектуалы, студенты и рабочие восстали против старых, деспотичных и жестоких элит в германских государствах, но их восстание было подавлено консервативными княжествами.

Именно после этой революции и последовавшего за ней политического сумрака перед Национальным театром в Веймаре был установлен памятник Гёте и Шиллеру работы Эрнста Ритшеля.

«После того как освободительные войны на германских землях не принесли ни политической свободы, ни национального единства, граждане обратились к культуре, чтобы она заменила им то, чего им так не хватало. Например, они принялись возводить памятники великим мыслителям, которые обычно устанавливались в самом заметном месте города, хотя раньше

такой чести удостаивались лишь князья да военные», — пишет немецкий историк искусства Пауль Цанкер.

До середины XIX века было не принято возводить дорогостоящие памятники людям искусства, но после революции статуи Гёте и Шиллера стали появляться во многих городах как проявление литературного, националистического движения. По словам Цанкера, в этих писателях и поэтах люди видели идеальных немцев, на которых стоило равняться. Изображенные в современной одежде, они были не обнаженными, неприкасаемыми греческими божествами, а гражданами. Вокруг этих памятников возник настоящий культ: в газетах публиковались посвященные им статьи, издавались иллюстрированные книги и роскошные собрания сочинений писателей. Именно в этот деятельный период, пишет Цанкер, немцы и стали считать себя нацией поэтов и мыслителей. Тем не менее, продолжает Цанкер, эти памятники не должны были взывать к новым революциям и протестам — скорее наоборот. Буржуазия возводила эти статуи, чтобы превозносить гражданские добродетели: порядок, послушание и верность начальству. Великие писатели Веймара служили при веймарском дворе, и это считалось примером для подражания.

Гёте, великий поэт, олицетворявший все эти идеалы, в конце XIX века превратился в моральный образец для новой немецкой нации. Все, что не соответствовало этому образу Гёте, было скрыто на задворках архивов и даже уничтожено. Восхищенные письма, которые Гёте посылал Наполеону, оказались сожжены. Гёте открыто высказывался в пользу космополитизма и интернационализма, но после его смерти его идеи были переосмыслены как строго националистические — не в последнюю очередь после объединения Германии в 1871 году. Таким же искажениям подверглись взгляды целого ряда философов, включая Гегеля, Фихте и Гердера, идеи которых неправильно применялись, переоценивались и даже фальсифицировались, чтобы оправдать национализм.

Политическая критика Гёте впоследствии использовалась правыми националистами для противостояния формированию политических партий и демократии. При этом левые считали Гёте сторонником либерализма и парламентаризма. Битва за душу Гёте продолжилась и в следующем столетии. Сильная внутренняя напряженность между светлой и темной стороной Веймара вылилась в открытое столкновение в весьма символическом месте — на сцене Национального театра, расположенного за памятником Гёте и Шиллеру работы Ритшеля.

* * *

Шестого февраля 1919 года в Национальном театре в Веймаре открылся конгресс. Более четырехсот делегатов из десяти политических партий заняли свои места перед сценой, которая когда-то принадлежала Гёте и Шиллеру. Они собрались там, чтобы спасти Германию. Герцогство, которому не было и пятидесяти лет и которое до недавнего времени казалось сильным и даже непобедимым, пребывало в раздрае. Немецкая нация, выкованная Бисмарком «кровью и железом», рассыпалась как карточный домик. Чтобы спасти Германию, они вернулись к своим корням и собрались в Веймаре.

Почти за год до этого, 21 марта, немецкая армия начала весеннее наступление и пошла в атаку на обширных участках Западного фронта с целью переломить ход событий. Фактически эта демонстрация силы была последней отчаянной попыткой выиграть войну. Когда летом союзники предприняли контрнаступление, немецкие линии обороны оказались пробиты. В конце октября 1918 года в Киле началось восстание моряков, и за несколько дней Ноябрьская революция охватила всю Германию. Война закончилась. Но восстание продолжалось, а вместе с ним продолжался и страшный политический хаос, возникший при столкновении конкурирующих группировок и возвращении с фронта миллионов разочарованных немецких солдат. Немецкие коммунисты сформировали советскую республику по образцу российской, и весной 1919 года им даже удалось захватить власть в Баварии. Но немецкие социал-демократы оказали сопротивление, как и фрайкоры (добровольческие корпуса), военизированные группы, сформированные демобилизованными солдатами и офицерами, которые принесли с собой жестокую, бесчеловечную культуру насилия, взращенную в окопах.

Тень этих событий висела над делегатами, которые в феврале 1919 года собрались в Веймаре по инициативе немецких социал-демократов, намеревавшихся положить начало парламентской демократии. После отречения кайзера возглавляемая Фридрихом Эбер-

том партия сформировала временное правительство. Эберт был умеренным и прагматичным политиком, однако у него не оставалось иного выбора, кроме как заключить союз с националистами и реакционными группами фрайкоров, чтобы изолировать радикальных левых. Именно Эберт предложил перевезти всех ключевых политических деятелей в провинциальный Веймар, где планировалось разработать новую конституцию, которая в итоге легла в основу Веймарской республики.

Веймар был выбран из соображений символизма и реальной политики. В Берлине вспыхнуло так называемое Январское восстание, а потому был слишком высок риск государственного переворота против правительства Эберта. Фрайкоры с невероятной жестокостью подавили последнее сопротивление в Берлине и в Мюнхене: сотни человек были убиты на массовых казнях, а коммунисты не смогли противостоять закаленным в боях войскам. В связи с этим, хотя зарождающаяся немецкая демократия и получила крещение кровью, Фридрих Эберт решил очистить ее с помощью Гёте. Таким образом, Эберт выбрал Веймар в качестве колыбели немецкой демократии, чтобы обеспечить этой демократии легитимность, связав ее с возвышенными идеалами веймарского классицизма.

Однако Веймар был выбран столицей не только из ностальгии: этот выбор обозначил новый виток культуры, который в итоге определил и новую республику. Охватившее Веймарскую республику культурное движение, нашедшее наиболее точное отражение в не-

мецком экспрессионизме, возродило к жизни литературу, искусство, музыку, театр, архитектуру и дизайн. Новое поколение во всех сферах отходило от закостенелых принципов прошлого. И все же веймарская культура стала точкой ожесточенного столкновения двух непримиримых аспектов Германии — модернизма, космополитизма и демократии, с одной стороны, и культа красоты, насилия и фашизма — с другой. В литературе появился новый тип экспериментальной прозы, типичными темами которой стали пустые, буржуазные идеалы, патриархальные семейные структуры и подавление чувств. Новое движение могло без ограничений выпускать свою скрытую энергию, находя необходимый для роста кислород в экзистенциальном вакууме, оставшемся после войны. «Проблема не только в том, что мы проиграли войну. Наступил конец света. Мы должны найти радикальное решение наших проблем», — писал немецкий архитектор Вальтер Гропиус, основатель школы Баухаус.

Однако, хотя старый мир и казался поверженным, он так и не был разрушен. Модернистское движение тотчас разделило Веймар и Германию на две части. Модернизму противостояла старая вильгельмовская элита: аристократия, реакционная буржуазия и университеты, которые считали, что стоят на страже традиций. Новое движение казалось порочным и аморальным, некоторым становилось физически плохо от того, что они видели, слышали и читали.

В обществе копилось недовольство. Сопротивление Веймарской республике, ее демократическим идеалам, культуре и модернизму было обречено принять

жестокий характер, ведь его оказывали консерваторы, националисты и правые экстремисты.

В отличие от коммунистов и демократов немецкие правые стремились к истинной консервативной революции. Это был ответ на модернизм, который, по их мнению, ворвался на арену жизни, создавая бездушное массовое общество, лишенное какого бы то ни было волшебства. Встречная волна отвергала материализм, рационализм и капитализм того времени, которые опустошали человеческие отношения и притупляли идеализм. Новый мир уничтожал все аристократические и романтические ценности, которые раньше стояли превыше всего: честь, красоту и культуру. Это движение начало зарождаться еще до войны. Многие верили в консервативное перерождение как следствие Первой мировой войны. Только война могла изменить ход событий, провести нацию через необходимый очистительный ритуал и заставить людей возвыситься над материализмом, поднявшись на более высокий духовный уровень. Для этих консервативных революционеров Первая мировая война была не борьбой за территорию, природные ресурсы или рыночную гегемонию, это была духовная война, в которой французская цивилизация схлестнулась с немецкой культурой. Иными словами, это была война французского Просвещения с немецким романтизмом.

Среди тех, кто разделял эту позицию и высказывался в поддержку консервативной революции, был писатель Томас Манн, который долгое время скептически и даже несколько враждебно относился к демократическому развитию, поскольку оно казалось ему чуж-

дым для немецкого народа. Манн романтизировал войну и полагал, что жестокая окопная жизнь обнажила все лучшее в тех людях, которые ее на себе испытали. Согласно Манну, война наконец заставила «массы» принести себя в жертву во имя высшей цели и тем самым превратиться в «народ». «Война — действенное средство против рационалистического разрушения нашей национальной культуры», — продолжал Манн, который мечтал об авторитарном националистическом государстве, в котором власть была бы интегрирована с культурой, — о Третьем рейхе, как он пророчески его назвал. Эти идеи не исчезли и после войны и всех ее ужасов, хотя Германия и понесла невероятные потери; напротив, сопротивление цеплялось за эти идеалы, чтобы мобилизовать свое отторжение демократического «декаданса» Веймарской республики, а потому именно эти концепции сформировали картину мира крайне правого крыла. Интеллектуалы-консерваторы вроде Томаса Манна отталкивались от других вводных, но их неистовый национализм, интерес к феодальным идеям и романтизация войны как пика духовной борьбы все равно внесли свой вклад в легитимизацию национал-социализма, который характеризовал еще более радикальный взгляд на мир.

Литературное сопротивление модернизму вылилось в особый жанр, получивший название «литература фрайкоров». Добровольческие корпуса, сформированные возвращающимися с фронта солдатами, просуществовали все 1920-е годы и заполнили духовный вакуум, который образовался в обществе, после того как численность немецкой армии была ограничена 1оо ооо человек по условиям Версальского договора. Фрайкоры не вписывались в новый порядок Веймарской республики, где высмеивались и всячески попирались старые военные доблести — честь, послушание, братство. Их жертвы на фронте теперь казались в сущности бессмысленными. Именно в добровольческих корпусах возникла так называемая легенда об ударе ножом в спину, согласно которой Германия потерпела поражение не на Западном фронте, а на внутреннем фронте, где нация получила удар в спину от социал-демократов, социалистов и евреев. Укоренившись в немецком сознании, эта легенда в конце концов стала главным политическим вопросом только что сформированной национал-социалистической партии.

Появившаяся в 1920-х годах литература фрайкоров представляла собой совокупность книг, продававшихся в киосках и подобных местах, где можно было купить недорогое чтиво. В этих книгах идеализировались война, насилие и мужество. Такая литература добилась огромной популярности в межвоенные годы, некоторые книги даже завоевали поистине массовое признание. В этих книгах находили выход горечь, недовольство и ненависть, которые после войны испытывали многие немцы, но также в них было и нечто более глубокое — тоска по потерянному миру.

Как правило, сюжет этих историй вращался вокруг самопознания и духовного развития молодого человека буржуазного происхождения. Озадаченный поверхностным материализмом и духовной нищетой жизни современных городов на «внутреннем фронте», он искал глубокий смысл своего существования. Близость смерти на фронте заставляла его «пробудиться» и увидеть истинную цель жизни, которая заключалась в том, что он должен принять свою судьбу и пожертвовать собой во имя родины, друзей и близких. Полученные на фронте уроки формировали экзистенциальный, почти религиозный опыт. Они также служили источником легенды об ударе ножом в спину, ведь это несведущая масса горожан вонзала кинжал в спину благородных солдат, которые по возвращении с фронта чувствовали лишь презрение да недовольство. Здесь ветераны встречались со всеми омерзительными аспектами зарождающегося модернистского движения: демократизацией, расширением прав рабочих, экспериментальной культурой, сексуальным раскрепощением и женской эмансипацией. Военные идеалы литературы фрайкоров — подавление сексуальности, романтизация жестокости и чувство отвращения к модернистскому миру — в большинстве случаев были тесно связаны и переплетены с нацистской идеологией насилия.

Но были и другие писатели, которые представляли иной взгляд на действительность. В романе «На Западном фронте без перемен» Эрих Мария Ремарк изучил идеалы сражений на передовой и подчеркнул пустоту и неискренность «благородных» жертв. Он также описал близкую дружбу, которая рождалась в постоянном соседстве со смертью, но не сделал акцента на героизме — друзья в романе один за другим встречают нелепую и бессмысленную гибель. Прошедший войну Ремарк своим романом ударил прямо в сердце военного романтизма, в связи с чем после первой публикации в 1928 году эта книга спровоцировала недовольство реакционеров и крайне правых, а потому одной из первых пала жертвой сожжения книг в 1933 году.

В межвоенный период также зародился жанр очевидно расистских, антисемитских романов, ряд которых дошел до массового читателя. Литература стала массовым средством распространения и закрепления фашистских представлений о мире. Немцы любили читать, а потому у них на тумбочках лежали не только «Будденброки» Томаса Манна, но и романы, которые уже не так известны сегодня, включая «Народ без пространства» Ганса Гримма и «Квекса из Гитлерюген-да» Карла Алоиза Шенцингера.

До прихода нацистов к власти модернистские и экспрессионистские идеи сосуществовали с литературой фрайкоров, которая романтизировала жестокость, а также антисемистскими и расистскими романами. В литературной и культурной жизни Веймарской республики постоянно присутствовало напряжение между насилием и прогрессивными идеями. По одну сторону баррикад стояли симпатизирующие левым либеральные писатели и поэты, включая Генриха Манна, Курта Тухольского и Бертольда Брехта, а по другую — правые писатели-экстремисты и националисты вроде Эмиля Штрауса, Ганса Кароссы и Ганса Йоста. Были также писатели, которые занимали промежуточную позицию.

Самые противоречивые взгляды были характерны для буржуазных, консервативных интеллектуалов

вроде Томаса Манна, которые не одобряли демократического развития, но при этом и ужасались вульгарности нацистов. В1922 году, после жестокого убийства немецкого министра иностранных дел Вальтера Рате-нау, Манн счел необходимым пересмотреть свою позицию, что и сделал в произнесенной в Берлине речи «О немецкой республике», которая получила широкое освещение в прессе. В своем выступлении он открыто отверг имперские амбиции вильгельмовской Германии и вместо этого выступил в поддержку Веймарской республики. Манн заявил, что он пришел к выводу, что демократия на самом деле «более свойственна немцам», чем он думал ранее. Его перемена взглядов была обоснована чувством вины за то, что он в некотором роде принял участие в пропаганде политического насилия. Но вполне вероятно, что он также боялся «демона», которого породили насилие, война и военное поражение и который теперь делал первые, нетвердые шаги в качестве радикальной, фашистской партии в Мюнхене.

Старая, иерархически организованная Германия с ее милитаристскими, империалистическими и националистическими идеалами переродилась в новое политическое движение, радикализированное войной и подпитываемое легендой об ударе ножом в спину. В свою очередь, фрайкоры нашли новый выход своей тяге к насилию, отныне работая от имени растущей национал-социалистической партии.

Движению суждено было добиться первых побед на той самой сцене, где родилась Веймарская республика. Национал-социалистическая партия была заново сформирована в 1925 году, после того как несколько лет пребывала под запретом за неудачную попытку «Пивного путча». Всего через четыре года Национал-социалистическая рабочая партия Германии (НСДАП) впервые добилась серьезного успеха на выборах, когда она вошла в коалицию, которая встала во главе Тюрингии. Возглавляемые министром внутренних дел и образования Вильгельмом Фриком нацисты яростно атаковали веймарскую культурную жизнь, предложив бескомпромиссную, институционально расистскую культурную программу, разработанную Альфредом Розенбергом и его приспешниками. Возглавляемый им Союз борьбы за немецкую культуру был основан в 1928 году и стремился объединить многочисленные радикально правые культурные организации страны, чтобы очистить немецкую культуру от еврейского и других «чуждых» влияний. Всего за несколько лет Веймар превратился из свободной зоны модернистских экспериментов в культовый город нацизма. Тюрингия стала тестовым полигоном для апробации радикальной расовой политики, которая вскоре будет развернута на всей территории Германии.

В Тюрингии был запрещен к показу фильм «На Западном фронте без перемен», а из музея в Веймарском замке были убраны работы Василия Кандинского, Франца Марка и Пауля Клее. В черный список попали композиторы вроде Стравинского, а также «черная» музыка, включая джаз.

Если раньше эта земля привлекала прогрессивных людей искусства, то теперь в Тюрингию стекалась более темная интеллигенция. Вильгельм Фрик назначил евгениста Ганса Гюнтера профессором расовой биологии Йенского университета. В то время Гюнтер, которого прозвали Расовым Гюнтером или Расовым Папой, считался ведущим мировым экспертом по исследованию рас. Теории Гюнтера во многом сформировали основу нацистской расовой политики. Еще один расовый теоретик, архитектор и культурный критик Пауль Шульце-Наумбург, был назначен директором Веймарского колледжа искусств, который пришел на смену школы Баухаус Гропиуса. Шульце-Наумбург, который среди прочего написал книгу «Искусство и раса», считал, что истинное искусство могут творить лишь расово чистые художники. Правая рука Фрика — закоренелый нацист и литературный эксперт Ганс Северус Циглер был привлечен к работе в качестве политического эксперта по культуре, искусству и театру. Через несколько лет он стал президентом Ассоциации Шиллера и художественным руководителем веймарского Национального театра.

Также была запущена масштабная программа «на-цификации» Иоганна Вольфганга Гёте, которая требовала немало хитрости и работы. Хотя националисты начали искажать образ Гёте еще в XIX веке, его до сих пор считали гуманистом и интернационалистом, поскольку именно этим ценностям были привержены основатели Веймарской республики. Гёте также имел Целый ряд «неугодных» связей: высказывалось предположение, что он был «другом евреев», а также ходили слухи, что еврейская кровь текла и в его жилах. Более того, Ассоциация Гёте и несколько веймарских

организаций, связанных с поэтом, были «загрязнены» евреями. К примеру, евреем был профессор Юлиус Вале, бывший директор архива Гёте и Шиллера.

К счастью, новый директор архива Ганс Валь был готов заняться «отмыванием» образа Гёте и его подготовкой для национал-социалистического пантеона. Несколькими годами ранее Валь участвовал в создании веймарского отделения Союза борьбы за немецкую культуру.

Валь не жалел сил во имя спасения чести великого сына Веймара. Будучи вице-председателем Ассоциации Гёте, он сделал так, чтобы членство в ней предоставлялось только арийцам, и заявил, что эта ассоциация стала «самой антисемитской из всех литературных ассоциаций Г ермании». На самом деле литературная ассоциация не выгнала своих членов-ев-реев до самого конца 1930-х годов. На страницах своего журнала ассоциация пыталась искоренить гуманистическую «ауру» Гёте, публикуя статьи о том, как поэт предсказал возвышение Третьего рейха. Ганс Валь предположил, что Гёте был антисемитом и противником масонства, хотя это было очевидной ложью, ведь поэт и сам состоял в масонском ордене. Валь грозился, что заставит замолчать любого исследователя, который осмелится сказать, будто Гёте был «другом евреев». Председатель ассоциации Юлиус Петерсен завел процесс еще дальше, когда сравнил Гёте с Гитлером, сказав, что оба они были «великими» политиками и людьми искусства. Когда Томас Манн в 1932 году приехал в Веймар, чтобы принять участие в мероприятиях по случаю столетия со дня смерти поэта,

он с отвращением заметил: «Веймар стал центром гитлеризма».

Венцом трудов Валя стал новый музей Гёте, финансирование которого обеспечил сам Адольф Гитлер. Музей открылся в 1935 году и разместился в здании, прилегающем к дому Гёте. У входа Валь поставил бюст Адольфа Гитлера и прикрепил табличку, в которой рассыпался в благодарностях перед покровителем. На стене музея красовалось «родословное древо» Гёте, которое демонстрировало чистое арийское происхождение поэта.

Сегодня в музее не осталось и упоминания о прошлом покровителе. Бюст убрали, как и родословное древо. Но на одном из камней в фундаменте музея по-прежнему красуется медальон с изображением Адольфа Гитлера.

* * *

«Все началось с пожара», — сказал Микаэль Кнохе, выглядывая в окно. Из комнаты на верхнем этаже дома, который называют Зеленым замком, открывался прекрасный вид на парк на Ильме. Буйная июльская зелень едва ли не врывалась в распахнутое окно. Кнохе, скромный человек в сером клетчатом костюме, возглавляет одну из самых знаменитых библиотек Германии — Библиотеку герцогини Анны Амалии. В 1761 году герцогиня Анна Амалия Брауншвейг-Воль-фенбюттельская превратила свой замок постройки XVI века в библиотеку придворных собраний. Отделанная в стиле рококо библиотека входит в список объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО. Сегодня она

относится к Веймарскому фонду классики, который руководит работой веймарских учреждений культуры.

«Приехав в Веймар в начале 1990-х, я не верил, что здесь существует проблема с украденными предметами. Еврейские организации связывались со мной по этому вопросу, однако я сказал им: «Здесь проблем с этим нет». Так тогда считалось. Однако пожар все изменил», — сказал Кнохе.

Одной ночью в сентябре 2004 года в библиотеке заискрил поврежденный кабель. Искра попала на сухую потолочную балку, и верхний этаж роскошной библиотеки с десятками тысяч сухих, как щепки, книг оказался объят пламенем. Огонь перекинулся и на картины — написанные маслом портреты монарших особ, которые пять столетий правили Германской империей. В огне погибло пятьдесят тысяч книг, включая огромное количество первых изданий XVI века. В Библиотеке Анны Амалии, где работал Гёте, хранилась самая большая в Германии коллекция изданий Шекспира и «Фауста». Тысячи книг также получили повреждения от дыма, жара и воды.

«Одни потери невосполнимы, на восполнение других уйдут десятилетия», — сказал Кнохе, который все равно рад, что ему удалось спасти из огня библиотечную копию Библии Гутенберга.

Библиотеку отстроили заново, но десятки тысяч книг по-прежнему заморожены в ожидании крайне трудоемкой реставрации. Пожар не только уничтожил десятую часть культурного наследия Германии, но и обнажил гораздо менее славные страницы истории библиотеки.

«После пожара мы стали перебирать все книги в библиотеке. Нам необходимо было оценить потери. Мы занялись изучением старых регистрационных журналов, чтобы понять, откуда появились наши книги. В журналах не было прямого указания на какую-либо «незаконную» деятельность, однако мы обнаружили кое-какие пометки, которые возбудили в нас подозрения, что ряд книг попал в собрание не надлежащим образом, если можно так выразиться… Там были штампы, письма и другие свидетельства активности подобного рода».

Проведенное в библиотеке расследование показало, что между 1933 и 1945 годами в коллекцию было добавлено более 35 ооо книг, происхождение которых «вызывало подозрения». Новая информация подтолкнула Библиотеку Анны Амалии и Веймарский фонд классики полностью пересмотреть собственную историю и деятельность библиотеки в ходе войны. Ганса Валя долгое время считали спасителем Веймара, но теперь в нем видят личность противоречивую — настолько противоречивую, что недавно исследованию его деятельности была посвящена целая конференция.

После войны Ганс Валь сумел убедить советскую власть в своей невиновности, хотя и состоял в национал-социалистической партии и не раз заверял всех в своем агрессивном антисемитизме. Валь не только смог сохранить свою должность при новом режиме, но и добился повышения: в 1945 году его назначили вице-председателем только что сформированного культурного органа, который должен был заняться Демократической перестройкой Германии, для чего планировалось первым делом избавить немецкую культуру от фашистского влияния. В 1946 году он также возглавил архив Ницше в Веймаре.

Защитники Валя предполагают, что при нацистах он вел двойную игру, чтобы спасти культурное наследие Веймара. В глубине души, утверждают они, он был демократом, который провел город через самый сложный период истории, зачастую соглашаясь на политические компромиссы, казавшиеся ему необходимыми. После войны Валь твердил, что у него была одна цель — «не позволить очернить Гёте в этот период». С другой стороны, доказать, что Валь действительно был «нацистом поневоле», весьма и весьма сложно. За пять лет до прихода нацистов к власти в Германии он уже участвовал в организации веймарского отделения Союза борьбы за немецкую культуру Альфреда Розенберга.

Появившаяся в последние годы новая информация о собрании Библиотеки Анны Амалии также ослабила позиции Валя. После войны ему все сошло с рук отчасти потому, что новый режим, подобно Веймарской республике и Третьему рейху, также хотел обеспечить себе законность с помощью имени Гёте. И снова образ Гёте необходимо было пересмотреть. Десятью годами ранее Валь превратил Гёте в антисемита, а теперь должен был сделать из поэта героя-социалиста.

Ганс Валь скончался от сердечного приступа в 1949 году — в год Гёте. В знак признания его заслуг по сохранению духовного наследия Гёте его с почестями похоронили рядом с Шиллером и Гёте на Веймарском историческом кладбище. В его честь назвали улицу, которая идет к архиву Гёте и Шиллера по другую сторону парка на Ильме. Она и сегодня носит его имя.

«О нем по-прежнему много говорят в Веймаре. Одни считают его героем, другие… Пожалуй, к нему такие определения неприменимы. Правда в том, что коммунистам нужны были люди вроде Валя. Им нужен был Веймар. Трофейные бригады Красной армии похищали предметы искусства и культуры по всей Германии, но этот город не тронули. Казалось, Веймар был священным местом», — сказал мне Кнохе.

Сегодня в Веймарском фонде классики работают три эксперта по установлению провенанса, которые пересматривают миллионы книг, документов, писем, предметов искусства и других объектов, хранящихся в фонде. Из находящегося на верхнем этаже кабинета Кнохе я спустился на лифте вниз — мимо фойе и подвалов. Под замком, под институтами, библиотекой, пивными и неровными мощеными улицами простиралась сложная сеть подземных катакомб. Они были прекрасны. В полированных полах отражались горящие лампы. Сегодня большая часть собрания библиотеки хранится в этом подземном комплексе, где контролируется уровень освещения, кислорода и температуры.

Два работающих в фонде эксперта по установлению провенанса, Рюдигер Хауфе и Хайке Кроковски, показали мне на полку, идущую вдоль стены очень Длинного коридора. Там лежали их «находки».

Подобно библиотекарям Берлинской городской библиотеки, Ганс Валь не стал отказываться от уникальной возможности расширить свое собрание. Сняв с

полки несколько книг, Хауфе и Кроковски показали мне изящные экслибрисы еврейских семей, которые некогда жили в Веймаре. Одни книги считались «подарками» гестапо или партии. Другие поступили с центральной сортировочной станции, организованной в Прусской государственной библиотеке в Берлине. Несколько крупных партий было приобретено у беспринципных книготорговцев, которые неплохо наживались на евреях, которые бежали из многих городов, включая крупную Вену.

Но Ганс Валь также интересовался конкретными собраниями — в частности, коллекциями еврейского бизнесмена Артура Гольдшмидта, который сколотил состояние на производстве кормов для животных. Однако истинной страстью Гольдсмита были книги. Когда нацисты пришли к власти, в его библиотеке насчитывалось около сорока тысяч книг. Ее бриллиантом была уникальная, весьма известная коллекция старинных альманахов ХУН-Х1Х веков, в которую входило около двух тысяч томов. Гольдшмидта поражало разнообразие иллюстрированных альманахов, которые в ту пору затрагивали любые темы, от балета и карнавалов до насекомых и сельского хозяйства. Альманахи часто были адресованы конкретным группам населения и перечисляли важные праздники или периоды цветения определенных растений. Издавались также литературные альманахи, в которых публиковались стихи и прозаические произведения. Неудивительно, что Гёте тоже заинтересовался этим форматом и сам опубликовал несколько альманахов, первые издания которых сумел раздобыть Гольдшмидт.

В 1932 году Гольдшмидт опубликовал библиографию коллекции под заголовком «Гёте в альманахах». Валь не оставил эту публикацию без внимания. Так случилось, что веймарскому архиву Гёте и Шиллера как раз не хватало этих альманахов в собственной коллекции. Через несколько лет Валь воспользовался шансом, когда государство конфисковало компанию Артура Гольдшмидта. Чтобы выжить, Гольдшмидт вынужден был продать свою коллекцию архиву Гёте и Шиллера. Гольдшмидт оценил свою коллекцию как минимум в 50 ооо рейхсмарок. Валь сообщил ему, что архив не может заплатить более одной рейхсмарки за альманах, и заявил, что Гольдшмидту следует «пойти на жертвы», чтобы его коллекция оказалась в известном архиве. Подобно многим другим евреям в Германии 1930-х, Гольдшмидт не мог торговаться. Вывезти столь знаменитую коллекцию за пределы Германии не представлялось возможным, а денег оставалось все меньше. Гольдшмидту пришлось принять предложение Валя. Во внутреннем отчете Валь удовлетворенно заметил, что все предприятие «было настоящей авантюрой, но в результате бедная коллекция альманахов, собранная в архиве, пополнилась весьма желанными экземплярами». Он также объяснил, как архиву удалось купить коллекцию по столь низкой цене: «Причина очевидна, ведь герр Гольдшмидт — еврей». К концу 1930-х годов семейство Гольдшмидтов сумело покинуть нацистскую Германию и бежать в Южную Америку, где Гольдшмидт и умер в нищете в Боливии.

После войны альманахи переместили из архива Гёте и Шиллера в Библиотеку Анны Амалии. Происхождение этих ценных альманахов было отмечено лишь загадочной буквой А — первой буквой имени бывшего владельца. Только в 2006 году, когда библиотека начала расследование, появились подозрения, что что-то здесь не так.

«С помощью лондонского филиала Европейской комиссии украденного искусства мы сумели разыскать потомков владельца, которые приехали сюда взглянуть на коллекцию», — сказал Рюдигер Хауфе.

После переговоров стороны согласились, что коллекция останется в Веймаре, при условии что фонд компенсирует ее истинную стоимость, и в результате библиотеке пришлось заплатить за нее юо ооо евро.

Дело Г ольдшмидта на сегодняшний день представляет собой самую крупную реституцию, выплаченную немецкой библиотекой. Хотя расследование в Библиотеке Анны Амалии ведется уже около десяти лет, работы еще много. Библиотека сумела вернуть небольшое число украденных книг, однако огромное их количество по-прежнему остается в катакомбах под Веймаром. «К 2018 году мы планируем закончить пересмотр каталогов за период с 1933 по 1945 год. Однако после этого нам придется пересмотреть все книги, которые поступили в библиотеку после войны — вплоть до сегодняшнего дня. Честно говоря, я не знаю, сколько времени это займет, но совершенно очевидно, что этот процесс не завершится в ближайшее десятилетие. Порой высказываются мнения, что это труд целого поколения», — сказал Микаэль Кнохе, прежде чем я вышел из его кабинета.

Внизу Рюдигер Хауфе и Хайке Кроковски показали мне еще немало книг с длинной полки. Как и во многих других библиотеках Германии, которые мне только предстояло посетить, они старались отделить эти книги от остальных даже физически, словно они были загрязнены. Они отрезали их от основного собрания библиотеки и держали в изоляции на особой полке, на безопасном расстоянии от других книг, чтобы избежать заражения. Это были сотни книг сотен коллекционеров.

Хауфе показал мне книгу из библиотеки Артура Гольдшмидта, которую они нашли совсем недавно. Внутри был его экслибрис с изображением солдата, читающего под деревом. На нем стояли даты: 19141918. Солдатом был сам Гольдшмидт, который сражался за Германию на фронтах Первой мировой войны. Возможно, это было напоминание о том, как книги дарили ему утешение в военных окопах, позволяя сбежать от действительности, предавшись мечтам. Каждая из этих книг может рассказать историю о краже, шантаже и печальной судьбе. В лучшем случае это будет история побега, история спасения жизни, но в худшем — история человека, от которого осталась лишь одна эта книга. Я спросил экспертов, что они собираются делать с теми книгами, которые невозможно вернуть домой. Хауфе и Кроковски переглянулись: похоже, эта мысль никогда не приходила им в голову. Они оба пожали плечами, словно говоря: «Как знать? Возможно, они останутся там, где есть сейчас».

 

БИБЛИОТЕКА

ГИММЛЕРА

Мюнхен

На первый взгляд желтый колосс на Людвиг-штрассе в Мюнхене напоминает зловещую крепость с голыми фасадами и узкими окнами-бойницами. Массивное кирпичное здание, в котором находится Баварская государственная библиотека, занимает целый квартал. У входа в него меня встретил мужчина с ежиком черных волос и золотой серьгой в одном ухе — историк Стефан Келлнер.

«Пойдем коротким путем», — сказал он и вывел меня из крепости. Мы обошли здание и пересекли заросший парк за библиотекой. В дальнем его конце я заметил маленький домик, наполовину увитый плющом. По другую сторону от дома виднелся кусочек Английского сада, где в 1937 году Адольф Гитлер открыл свой музей, Дом германского искусства. На протяжении последних десяти лет в этом маленьком домике за Баварской государственной библиотекой Келлнер с коллегами изучал огромное библиотечное собрание, уделяя особое внимание кражам времен

Третьего рейха. В настоящее время в библиотеке хранится около десяти миллионов томов. Она считается прямой преемницей Королевской библиотеки Баварии, которая еще в XVI веке считалась лучшей библиотекой к северу от Альп. Ей принадлежит одна из самых богатых исторических коллекций в мире, а также одна из крупнейших коллекций книг, напечатанных до 1500 года, так называемых инкунабул. Однако, как и многие другие немецкие библиотеки, Баварская тоже хранит в своих фондах немало украденных книг.

«Для меня это не хобби, а своего рода обязанность. Это история моей семьи, ведь мой дед был евреем. Он жил здесь, но был вынужден эмигрировать в Колумбию. Поэтому я чувствую, что обязан этим заниматься», — сказал Келлнер, проводя меня в комнату, где на большом столе были аккуратно разложены книги.

Прежде чем приехать лично, я отправил Келлнеру свой список пожеланий, поскольку в Баварской государственной библиотеке хранится уникальная коллекция, в которую входит ряд книг, украденных нацистами одними из первых. Расположенная в том самом городе, который стал колыбелью национал-социализма и которым с 1936 года руководил нацист Рудольф Буттман, обладатель четвертого членского билета партии, Баварская государственная библиотека обладала особыми возможностями для участия в разграблении. Первые коллекции, полученные ею в 193о-х годах, принадлежали самым видным еврейским семьям Мюнхена. Также здесь хранились книги религиозных групп, масонских орденов и других групп, подвергавшихся преследованию нацистов.

«Малое количество библиотек осело здесь целиком. В основном библиотекари выбирали самые редкие книги, первые издания XVIII века и экземпляры сочинений, которых не хватало библиотеке», — сказал мне Келлнер.

Помимо прочего, в библиотеку попали книги из частной коллекции Томаса Манна. Они были украдены из его дома, который находился в нескольких минутах ходьбы вдоль реки Изар, по другую сторону Английского сада. Весной 1933 года Томас Манн читал серию лекций за границей. Когда он получил известие об арестах интеллектуалов в Германии, близкие посоветовали ему не возвращаться в страну, и Манн временно поселился на Лазурном Берегу Франции. Шесть месяцев спустя дом Манна на Пошингерштрассе был приватизирован.

По окончании войны американская армия передала Баварской государственной библиотеке пеструю коллекцию, в которую входило около тридцати тысяч книг. Некоторые из них теперь лежали передо мной в раскрытом виде, и я впервые смотрел на метки, которые сложно было неправильно истолковать. На форзаце книги «Польские евреи» я заметил черный штамп Имперского института истории новой Германии, который возглавлял историк Вальтер Франк. На штампе также был герб нацистской Германии — орел с раскрытыми крыльями, держащий в лапах венок со свастикой. На форзаце книги «Лицо немецкого народа» тоже красовался германский орел, но он был больше,

а вокруг него овалом шли слова «Библиотека орденс-бурга Зонтхофен», одного из элитных институтов национал-социалистической партии. В этой книге были собраны черно-белые портреты суровых, угрюмых немцев, многие из которых были сфотографированы в профиль, чтобы видна была форма их носа. Последним я заметил штамп попроще — синий прямоугольник с текстом «Политическая библиотека. Баварская политическая полиция».

Книги на столе были лишь фрагментами, первыми осколками амбиций, которые в конечном итоге приведут к самой масштабной краже книг во всем мире. Вероятно, эти книги можно считать археологическими памятниками коварного плана, который не только затронул все исследовательские учреждения и элитные институты, но и запустил идеологическую войну тайной полиции. Их можно назвать «первыми осколками», поскольку эти штампы представляют собой самые ранние попытки режима установить идеологическую программу приобретения знаний, которая предполагала не только изучение врагов, но и строительство новой, идеологически обоснованной культуры исследований и образования в Третьем рейхе.

Со временем на смену этим отдельным мерам пришли более масштабные, более амбициозные проекты. Третий рейх рос и развивался. Характерной чертой его идеологии была безумная одержимость накоплением знаний. Книги на столе представляли собой остатки новых библиотек, которые нацисты открыли в начале 1930-х годов.

По словам Стефана Келлнера, до сих пор остается загадкой, как эти книги из разных организаций оказались вместе и как они попали в Баварскую государственную библиотеку. Скорее всего, они были конфискованы союзниками из большого числа институтов, государственных учреждений и организаций Третьего рейха. Многие книги были переправлены в Соединенные Штаты, но другие были переданы в немецкие библиотеки, чтобы восстановить те фонды, которые уничтожила война.

«В этом собрании множество штампов разных организаций Третьего рейха. За эти книги постоянно шла борьба. В нацистском движении создание собственной библиотеки считалось индикатором статуса. Сбор книг был манией. Все дело в тоталитарной идеологии, которая стремится контролировать все аспекты жизни граждан. Тоталитаризм господствовал и в науке, где делались попытки заново определить каждую область. Все должно было стать национал-социалистическим. Все и всюду. Они не только стремились заменить старые структуры и системы своими, но и хотели создать совершенно новые. Недостаточно было провести «нацификацию» традиционного университета. Им нужно было основать новый, в новом здании, с новым названием, чтобы там учить студентов новой идеологии, — сказал Стефан Келлнер, прежде чем описать значение «Моей борьбы» для немецкого общества. — Это стремление заменить все, построить все с нуля имело некоторые квазирелигиозные аспекты. Раньше молодожены получали в подарок Библию, а теперь им вручали экземпляр «Моей борьбы». Это

прекрасно показывает, насколько далеко они готовы были зайти».

Книги со штампами представляют собой проявление этого тоталитарного стремления. Мое внимание привлек штамп Баварской политической полиции (БПП) на антропологическом исследовании воспитания детей у коренных народов — очевидно, полиция безопасности не ограничивалась изучением коммунистов и экстремистских политических группировок. Эта политическая полиция стала одним из кирпичиков более крупного органа Третьего рейха, который в итоге возвел тоталитарную идеологию в абсолют. Этим органом были охранные отряды, или СС.

Баварская политическая полиция изначально входила в состав децентрализованной полицейской системы Веймарской республики, в рамках которой все земли Германии имели собственные независимые органы тайной полиции. Эта полицейская система подверглась радикальным изменениям в Третьем рейхе. Когда в 1933 году нацисты пришли к власти, у БПП в Мюнхене появился новый начальник — 33-летний агроном по имени Генрих Гиммлер.

Гиммлер вырос в консервативной, истово католической семье в Мюнхене. Его школьные друзья считали его замкнутым и необщительным. Он не отличался хорошим здоровьем и страдал от проблем с желудком, которые преследовали его всю жизнь. Несмотря на это, он пытался построить карьеру в армии. К его большому разочарованию, он не успел попасть на фронт перед капитуляцией и вместо этого пошел изучать агрономию в Мюнхенском техническом университете.

Гиммлер восхищался фрайкорами, которые разгромили коммунистов в Мюнхене. Он увлекся крайне правыми идеями, определяемыми антисемитизмом, милитаризмом и национализмом, а также глубоко заинтересовался религией, оккультизмом и германской мифологией. В 1923 году он вступил в НСДАП по рекомендации Эрнста Рёма, с которым он познакомился в крайне правых кругах города. Отмеченный наградами герой войны, Рём был одним из основателей и руководителем военизированного ответвления партии, штурмовых отрядов, или СА.

После провала «пивного путча» Гиммлер оказался в самой гуще событий. Ему удалось избежать тюрьмы, и он быстро возвысился в том вакууме, который образовался, когда партия оказалась запрещена и ее лидеры либо бежали, либо были отправлены за решетку. Когда в 1925 году НСДАП возродилась, Гиммлер стал членом СС, небольшого элитного охранного отряда в рамках СА, главной целью которого была защита Адольфа Гитлера от угроз, включая и те, что исходили изнутри движения. Первоначально эта небольшая группа включала в себя от силы десять человек. Гиммлер не был солдатом, но проявлял немалый талант к бюрократии, организации и планированию. Казалось, у него уже было четкое видение СС. В 1927 году он сообщил Адольфу Гитлеру о своих планах по превращению СС в расово чистые элитные войска, верное военизированное формирование, идеологически выстроенную организацию, которая подчинялась бы лично Гитлеру. Гитлер счел план Гиммлера способом ограничить власть СА, которые в период

Веймарской республики стали практически неуправляемыми.

С поддержкой Гитлера Гиммлер быстро поднялся по служебной лестнице СС и в 1929 году был назначен рейхсфюрером СС, главой всей организации. На этом этапе численность СС составляла всего 300 человек. К концу 1933 года она превысила 200 ооо.

В отличие от СА, куда вербовали в основном выходцев из рабочей среды, Гиммлер сделал ставку на хорошо образованных представителей среднего класса. Он считал СС расовой и интеллектуальной элитой. Чтобы вступить в ряды СС, необходимо было продемонстрировать безупречно арийское родословное древо, восходящее к 1750 году. Зачастую преимущество давало юридическое образование. Также важны были такие качества, как беспощадность, фанатизм, верность и жестокость.

В СС все было пронизано личным интересом Гиммлера к истории, мифологии и расовой догме. При создании СС учитывался опыт исторических элитных формирований — самураев, Тевтонского рыцарского ордена и иезуитов. Члены СС должны были сформировать новый класс арийских воинов, каждый из которых воплощал в себе «сверхчеловека». В 1931 году Гиммлер начал организацию разведывательного подРазделения СС, Службы безопасности рейхсфюрера СС, или СД.

После захвата власти в 1933 году начался процесс сплавления старого разведывательного аппарата Веймарской республики с собственной сетью партии. Со временем СС получили практически неограниченные

возможности для расширения и проникновения в структуру немецкого общества. Вскоре под контролем Гиммлера оказались все полицейские силы Германии.

Значительное расширение СС в начале 1930-х годов предопределило неизбежность столкновения с головной организацией — СА, которая к 1933 году превратилась в крупнейшую военную силу Германии численностью более з миллионов человек. Подозревая, что Эрнст Рём планирует провести переворот и свергнуть его, Адольф Гитлер тайно вверил Гиммлеру задачу потеснить СА. В конце июня 1934 года СС нанесли удар по руководству СА, продемонстрировав эффективность и жестокость, которые станут отличительной чертой организации. В ходе так называемой «ночи длинных ножей» было арестовано или убито около двухсот человек из высших эшелонов власти СА.

Тайная полиция на государственном уровне стала называться гестапо, как и управление тайной полиции в Берлине, созданное Германом Герингом. К этому времени штаб СД уже переместился из Мюнхена в столицу. В связи с этим была проведена инвентаризация конфискованной литературы, которая показала, что коллекция уже разрослась до более чем 200 ооо книг.

* * *

В 1936 году в новом берлинском штабе СД начала формироваться новая библиотека. После прихода нацистов к власти тайная полиция федеральных земель и СД наблюдали за различными секторами книжного рынка. Под контролем было все — от литературной критики, библиотек, книгоиздания и ввоза книг Д° ареста и преследования писателей, книготорговцев, редакторов и издателей. У врагов режима конфисковывались сотни тысяч книг. С другой стороны, не было единого плана относительно того, что делать с этой литературой. Одни книги передавались библиотекам, другие более или менее структурированным образом собирались различными организациями. Тем не менее в 1936 году СД официально основала в Берлине исследовательскую библиотеку политически нежелательной литературы и привлекла ряд библиотекарей для начала каталогизации коллекции. В то же время Гиммлер отдал всем отделам тайной полиции Германии приказ провести учет конфискованной литературы и незамедлительно отправить результаты в новую Центральную библиотеку литературы о политически нежелательных личностях. Вскоре в эту библиотеку стала стекаться вся литература, связанная с «врагами рейха», — к примеру, сочинения писателей, которые так или иначе противостояли нацистской идеологии. Согласно одному свидетельству, к маю 1936 года в библиотеке уже содержалось от 500 ооо до боо ооо томов.

После 1936 года приток литературы значительно усилился в результате общей интенсификации преследований «внутренних врагов» рейха. В середине *1937 года СД активизировала нападки на церкви и религиозные объединения. Режим ополчился на «политическую деятельность» церкви. Высказывалось мнение, что церковь работает против нацистской идеологии, а потому должна быть запрещена, но Адольф Гитлер не готов был заходить так далеко. Самому серьезному преследованию подверглись католики, евангелические группы и священнослужители, выступавшие против режима. После аннексии Австрии в марте 1938 года СС приступили к повсеместной зачистке от политических и идеологических врагов. Сформированная в СД айнзацкоманда «Австрия» конфисковала библиотеки и архивы организаций, правительственных ведомств, партий, институтов и частных лиц. В мае организация отправила на поезде в Берлин около 130 тонн конфискованных книг и архивных материалов.

В конце 1938 года книжные коллекции существенно пополнились после очередного драматического события — «хрустальной ночи». В ноябре 1938 года по всей стране было разгромлено более тысячи синагог, а более двадцати тысяч евреев было арестовано и отправлено в концентрационные лагеря. Это также вызвало новую волну сожжения книг, на этот раз в костры бросали еврейскую религиозную литературу. В сотнях городов библиотеки синагог были разграблены нацистами и местными жителями, которые тащили свитки Торы, Талмуд и молитвенники на улицы, разрывали их на части, топтали и сжигали. Как и в 1933 году, уничтожение литературы проходило в ритуальной, праздничной атмосфере, которая зачастую привлекала тысячи участников и зевак. В маленьком городке Бадене нацисты маршем прошли по улицам со свитками Торы, прежде чем наконец бросили их в огонь. В еврейском квартале Вены писания и религиозные артефакты из ряда синагог были собраны в большую кучу, а затем сожжены. В Гессене свитки Торы выбрасывались на улицы, где дети из Гитлерюгенда катались на велоси-

педах по священным текстам. В маленьком городке Херфорде в Западной Германии дети вырезали из них конфетти для народного праздника. В других местах еврейскими текстами якобы подтирались вместо туалетной бумаги и играли в дворовый футбол. Во Франкфурте евреев вынуждали рвать и жечь свитки Торы и другие религиозные писания.

Однако, несмотря на огромный масштаб разрушений, многие коллекции были спасены неожиданной рукой. Как и в 1933 году, когда важнейшие фрагменты фондов библиотеки и архива Института сексуальных наук были спасены от пламени силами СА, ряд ценнейших еврейских коллекций уцелел во время «хрустальной ночи». По секретному приказу было перемещено несколько особо ценных архивов и библиотек. Более 300 000 книг семидесяти различных еврейских общин, включая Израильское культурное общество Вены и Еврейскую теологическую семинарию Бреслау, были конфискованы и доставлены в Берлин.

В 1939 году произошла масштабная реорганизация разрастающегося аппарата безопасности режима, что привело к созданию Главного управления имперской безопасности (РСХА) — верховной организации, получившей контроль над всеми полицейскими и разведывательными учреждениями, включая гестапо, СД и криминальную полицию, в задачи которых входила борьба с врагами государства. Библиотека, которую СД начала собирать в Берлине, теперь оказалась во И Управлении РСХА, занимавшемся изучением политических врагов. Во главе управления стоял бригаден-фюрер СС Франц Зикс. Он следующим образом сформулировал назначение библиотеки: «Чтобы понять духовное оружие наших идеологических врагов, необходимо глубоко изучить написанные ими произведения». Однако вскоре эта исследовательская библиотека переместилась в другое управление РСХА, руководителем которого стал Франц Зикс. VII Управление стало специализированным исследовательским подразделением РСХА, которое занималось «идеологическими исследованиями и экспертизой».

С началом войны РСХА получило больше возможностей для кражи книг. К концу 1939 года прибыли первые трофеи — шесть вагонов еврейской литературы из Польши. Все эти книги были украдены всего лишь из одной библиотеки, принадлежащей Большой синагоге Варшавы. В конечном итоге только в Польше будут разграблены многие тысячи библиотек. VII Управление так разрослось, что его пришлось разместить в двух конфискованных масонских ложах на Айзенахерштрассе и Эмзерштрассе в Берлине. Библиотека VII Управления оказалась поделена на несколько фондов, посвященных различным врагам рейха. Богаче всего был фонд еврейской литературы. Был также фонд синдикалистской, анархистской, коммунистической и большевистской литературы, фонд пацифистской и христианской литературы, а также фонды литературы различных сект и меньшинств.

По большому счету библиотека VII Управления отражала интересы самого Гиммлера, охватывая гораздо больше тем, чем просто литература «врагов государства». Фактически она стала воплощением мировоззрения Гиммлера и СС. Наиболее любопытны были

фонды, посвященные оккультизму. Популярная культура зачастую эксплуатирует оккультные связи СС, им посвящают сенсационные документальные фильмы и книги. Тем не менее наличие оккультной литературы в библиотеке РСХА свидетельствует о серьезном интересе СС к этой теме. Первая оккультная библиотека появилась еще в СД, задолго до создания РСХА. Впоследствии она легла в основу специализированной библиотеки — Центральной библиотеки мировой оккультной литературы. В ней среди прочего был специальный фонд Н, посвященный заклинаниям и магии. В нем хранились книги по оккультной науке, а также работы по теософии, сектам и астрологии. Большая часть этой литературы была украдена из разгромленных немецких масонских орденов. Фонд С был посвящен псевдорелигиозным темам, а также содержал большую коллекцию порнографии и литературы по сексологии. Но в СС не ограничивались расхищением книг от имени VII Управления — как ни парадоксально, похищали и людей. Несколько еврейских ученых и интеллектуалов были похищены и доставлены на книжные склады РСХА в Берлине, где они под принуждением работали в библиотеках, иногда разъясняя для СС тексты, написанных на идише и иврите.

Библиотека (а точнее, библиотеки) VII Управления РСХА явно свидетельствовала об огромных тоталитарных стремлениях РСХА и лично Гиммлера. Проводимые в РСХА исследования не только позволяли нацистам лучше узнать врага, чтобы найти его слабые стороны, но и увеличивали объем знаний, использовавшихся для идеологического и интеллектуального развития СС. В СС была объявлена война еврейскому интеллектуализму, модернизму, гуманизму, демократии, Просвещению, христианским ценностям и космополитизму. Но эта война велась не только посредством арестов, казней и заточений в концлагеря. Не случайно Генрих Гиммлер считал свою организацию национал-социалистским эквивалентом иезуитского ордена, который после распространения протестантизма в XVI веке функционировал как главный орган католической контрреформации. Гиммлер полагал, что СС станет подобным бастионом защиты от врагов нацистской идеологии. Однобокий взгляд на взаимоотношения нацистов со знанием опасен тем, что он не позволяет разглядеть кое-что гораздо более зловещее — стремление тоталитарной идеологии управлять не только людьми, но и их мыслями. Нацистов часто считают ненормальными разрушителями знания. Многие библиотеки и архивы действительно были утрачены при нацистской власти — их либо разрушили намеренно, либо они пали жертвами войны. Несмотря на это, существование библиотеки Гиммлера заставляет задуматься: что страшнее — уничтожение знания тоталитаристами или же их стремление к нему?

 

БОРЕЦ С ИЕРУСАЛИМОМ

Озеро Кимзее

Священный нас пробьет для немцев, когда символ их пробуждения — флаг со свастикой — станет единственным истинным выражением веры

в империю.

Альфред Розенберг

Мягко дрогнув, паром отошел от причала в бухте Прин-ам-Кимзее. Я нашел себе место на корме, на прогулочной палубе, откуда открывался прекрасный вид. Палуба быстро заполнялась пенсионерами в яркой одежде и школьниками, которые теснили друг друга, соперничая за освещенные солнцем места. Сотни белых лодочек на озере старались поймать ветерок. В Мюнхене я сел на поезд и час проехал в юго-восточном направлении. Вскоре сельскохозяйственные угодья сменились холмами, Долинами и горами — я приехал в сердце Баварии, где стояли фахверковые дома, зеленели луга и белели пики Альп. На полпути между Мюнхеном и Берхтес-гаденом, где находилась горная резиденция Гитлера Бергхоф, серебрится озеро Кимзее. Огромное, прозрачно-голубое, оно питается талой водой со склонов Альп. Иногда его называют Баварским морем. Стефан Келлнер из Баварской государственной библиотеки отметил на моей карте то место, которое я собрался посетить. Оно находилось на другом берегу Кимзее.

Мы еще не вышли из залива возле Прина, но от красоты уже захватывало дух. К югу от озера виднелись Альпы Химгау, пики которых вздымались более чем на полтора километра. За ними была Австрия. Вскоре паром причалил к острову Херрен, самому большому на острове Кимзее. Пенсионеры и школьники спустились на пристань и пошли к берегу, чтобы скорее добраться до знаменитой достопримечательности острова — дворца Херренкимзее.

Этот дворец был построен в конце XIX века психически неуравновешенным королем Людвигом II Баварским и представляет собой более или менее точную копию Версаля Людовика XIV, но меньших размеров. Людвиг II скончался до завершения строительства, и работы были тотчас приостановлены, поскольку монарх и так потратил фантастические суммы на свои замки. Я же приехал сюда, чтобы увидеть другой безумный проект на озере Кимзее, который тоже так и не был воплощен, ведь постройку этого здания и вовсе не начали. Вероятно, именно поэтому я один остался на пароме, когда все старушки медленно, но решительно направились к Херренкимзее, читая приведенные в путеводителях описания Зеркальной галереи и самой большой в мире люстры из мейсенского фарфора.

Когда паром обогнул остров Херрен, мне открылся вид на противоположный берег озера. В то же время я увидел место невидимого памятника, находящееся на возвышенности между деревушкой Киминг на южном и деревушкой Зеебрюк на северном берегу озера. Место для строительства университетского проекта Альфреда Розенберга, Высшей школы НСДАП, было выбрано не случайно. По северному берегу Кимзее и предгорьям Химгау проложено шоссе, соединяющее восточные и западные регионы Южной Германии. Строительство этой дороги началось в 1934 году в рамках прокладки разветвленной сети автомагистралей, имперского автобана, который должен был соединить всю Германию асфальтовыми дорогами.

После аннексии Австрии в 1938 году автомагистраль решили продлить до Вены, чтобы тем самым связать государства вместе. Все, кто ехал в южную сторону по этой дороге, замечали бы здание, как только впереди показывались бы берега Кимзее. Хотя университет так и не построили, несложно представить, каким он представал бы перед современниками. Наброски архитектора и фотографии модели здания хранятся в Библиотеке Конгресса в Вашингтоне. Розенберг привлек к разработке проекта Германа Гизлера и самого уважаемого архитектора нацистской Германии Альберта Шпеера. Наброски и модели свидетельствуют, что планировалось построить монументальный комплекс из нескольких взаимосвязанных зданий. Сразу обращает на себя внимание вход в главное здание, над которым, подобно небоскребу, возвышается башня, в четыре раза выше каждого из крыльев. Верхушка башни оформлена как античный храм. Это пример господствующего в Третьем рейхе архитектурного стиля — нового классицизма с монументальными, пугающими пропорциями. Здания должны были производить впечатление и подавлять любого, кто их видел.

«Однажды Высшая школа станет центром национал-социалистических и идеологических исследований и учений», — провозгласил Адольф Гитлер.

Хотя здание так и не построили, другой аспект проекта Высшей школы оказался исполнен. В конце концов, партийная школа на восточном берегу Кимзее была просто архитектурным заявлением, физической оболочкой идеологического исследовательского проекта, который был запущен гораздо ранее.

Альфред Розенберг в итоге стал главным соперником Генриха Гиммлера в сфере идеологического производства, исследования и образования. Они сошлись в борьбе за европейские библиотеки и архивы. Во время войны их организации проводили масштабные грабительские операции, для чего были основаны специальные оперативные отделения на местах: они были повсюду — от Атлантического побережья на западе до Сталинграда на востоке, от Шпицбергена на севере до Греции и Италии на юге. Подобно тому как деятельность VII Управления РСХА во многом определялась наклонностями и мировоззрением его руководителя, исследовательские и библиотечные проекты ведомства Розенберга были отражением его личности. Гиммлер и Розенберг соперничали за право стать главным идеологом движения, но их идеи и взгляды в некотором роде различались. В то время как Гиммлера привлекали мифологические и оккультные гипотезы, розенберг был фанатично одержим глобальным еврейским заговором. В сфере идеологического производства амбиции Розенберга были серьезнее амбиций Гиммлера.

Основание Высшей школы НСДАП должно было стать грандиозной попыткой заложить основы совершенно новой науки и нового типа ученых. Планировалось, что все дисциплины будут пропитаны национал-социалистической идеологией и построены с оглядкой на существование уникальной, расовоспецифической «немецкой науки».

Однако самым важным проектом Альфреда Розенберга, пожалуй, стала его попытка снабдить национал-социалистическую идеологию философской основой, которая обеспечила бы движению определенное признание как в Германии, так и на международном уровне. Когда в 1933 году нацисты пришли к власти, их идеология еще не была полностью сформирована — национал-социалистическое движение включало в себя множество различных, зачастую противоречащих друг другу мнений и групп, от консервативных националистов до фанатичных идеологов расизма. Были в нем также прожилки социализма, а в нацистском профсоюзном движении наблюдались и синдикалистские тенденции. В руководстве партии подверженные ностальгии реакционеры соседствовали с людьми, которые обладали сравнительно прогрессивным мировоззрением, предполагавшим определенную степень принятия художественного модернизма.

На пути к власти национал-социалистическая партия поглотила ряд других крайне правых движений и организаций. Многие ее члены ранее состояли в других радикальных правых партиях, но покинули их, когда НСДАП добилась доминирующего положения. Различные силы и группы внутри партии постоянно тянули ее в разные стороны. Национал-социализм покоился на нескольких твердых принципах, однако в целом оставался неразвитым, а следовательно, податливым. На протяжении всего существования Третьего рейха в партии присутствовали политические разногласия, но с течением времени они становились менее значительными, а терпимость к плюрализму мнений снижалась. Неизменным ядром этого беспорядочного политического движения были личность Адольфа Гитлера и принцип лидерства, воплотившийся в фигуре фюрера. Так называемый принцип фюрерства — слепого и беспрекословного повиновения лидеру — стал важнейшим столпом нацистской идеологии.

Этот принцип отталкивался от положения, что без харизматического лидера немцы представляют собой неуправляемую и бесформенную массу, но под властью сильного фюрера превращаются в единый народ, стремящийся к четко обозначенной цели. Согласно этой концепции, лидер получает легитимность как воплощение внутренней воли людей, их духа и души. Демократия между тем руководствуется волей народа, а потому становится властью толпы, подобной стаду овец без пастуха.

В отсутствие принципа лидерства национал-социалистическое движение раздробилось бы из-за внутренних противоречий, если бы вообще смогло объединиться изначально. Фракции, организации и лидеры партии постоянно спорили друг с другом, причем конфликты вспыхивали по любым поводам — от характеризации евреев до проблем немецкого экспрессионизма. В конечном счете споры, как правило, разрешались благодаря Адольфу Гитлеру, а не наличию четко определенной идеологии.

Будучи центральной фигурой культа лидерства, Гитлер превратился в пророка идеологии, но отнюдь не всегда ясно выражал свои взгляды. Зачастую он предпочитал не вмешиваться в идеологические баталии и даже поощрял некоторое соперничество в партии, натравливая фракции друг против друга.

После прихода к власти в 1933 году партии необходимо было превратить свои политические взгляды в практическую политику. Еще одна проблема заключалась в огромном притоке новых членов в партию, вместе с которым широко распространилось опасение, что политическая машина окажется наводнена оппортунистами и лазутчиками. Возникла паранойя, что эти люди обескровят «истинное видение», а потому в начале 1930-х годов остро встала проблема отсутствия стройной идеологии. Рейхсляйтер Роберт Лей, занимавшийся вопросами организации национал-социалистической партии, даже обратился к Альфреду Розенбергу, жалуясь на «серьезную фрагментацию Движения по вопросу о предпочтительном мировоззрении». Адольф Гитлер также признал проблему идеологической фрагментации. Как партии было закрепиться у власти и справиться с притоком новых членов, который исчислялся в сотнях тысяч, не потеряв при этом своей идеологической души? Чтобы решить этот вопрос, в 1934 году Гитлер назначил Альфреда Розенберга ответственным за духовное и идеологическое развитие и воспитание партии. Официально Розенберг стал уполномоченным фюрера по контролю за общим духовным и мировоззренческим воспитанием НСДАП. В том же году в Берлине была создана соответствующая организация — ведомство Розенберга, в рамках которого впоследствии появится немало организаций и будет осуществлено немало проектов Альфреда Розенберга для партии.

Позиция Розенберга как главного идеолога партии подкреплялась его философской работой «Миф XX века», опубликованной в 1930 году. Он также окружил себя исследователями, идеологами, экспертами по вопросам расы и философами, многие из которых были гораздо одареннее его самого. Все они должны были помочь ему создать, укрепить и защитить идеологическое наследие национал-социализма.

Розенберг стал идеологом партии благодаря своему статусу старого вояки движения, которому удалось выжить как в буквальном, так и в политическом смысле. Выживание Розенберга отчасти объяснялось его верностью Гитлеру, а отчасти тем фактом, что он никогда не представлял реальной угрозы для партийного положения последнего. Розенберг не занимался реальной политикой, он был скорее фанатичным идеалистом. «Трагедия Розенберга заключалась в том, что он действительно верил в национал-социализм», — писал немецкий историк Иоахим Фест.

В феврале 1917 года Альфред Розенберг, которому в то время было двадцать четыре года, жил в многоквартирном доме в часе езды от Москвы. Несколькими годами ранее он начал изучать архитектуру в Техническом университете Ревеля, теперь известного как Таллин. Когда в 1915 году линия российского фронта подобралась к Эстонии, университет со всеми студентами и преподавателями в спешном порядке эвакуировали в глубь Российской империи. В 1917 году, накануне выпуска, Альфред Розенберг погрузился в изучение Гёте, Достоевского, Бальзака и индийской философии. Прилежный, несколько замкнутый студент, похоже, совершенно не замечал социальной напряженности, возникшей в имперской России, и не чувствовал приближения жестокой революционной волны, которая вот-вот должна была обрушиться на страну. В конце февраля появились новости о забастовках и бунтах, и однажды это случилось — произошла революция.

Сначала Розенберг был очарован атмосферой происходящего, он даже отправился в Москву и присоединился к сотням тысяч людей, которые толпились на улицах в состоянии всеобщей «истерической радости». В своих мемуарах он писал, какое облегчение испытал, когда наконец пал «прогнивший» царский режим. Но как только на смену радости пришли анархия, раздробленность и большевики, его чувства тоже переменились. Одним летним днем 1917 года, года революции, он сидел в своей комнате, как вдруг вошел совершенно незнакомый человек, который положил ему на стол какую-то книгу. Опубликованная на русском языке, которым Розенберг владел в совершенстве, книга оказалась конспектом тайной еврейской конференции, якобы состоявшейся в 1897 году, — это были «Протоколы сионских мудрецов». Этот документ заставил Розенберга по-новому взглянуть на происходящее. Он пришел к выводу, что в книге описывается реальная подоплека падения царя. Революция не была спровоцирована восстанием рабочих и крестьян против царя-угнетателя, на самом деле она стала частью глобального заговора, спланированного евреями.

В XIX веке состоялось несколько погромов, целью которых было многочисленное еврейское население Российской империи. Царский режим публично осуждал нападения на евреев, но тайно поддерживал и поощрял их как отчаянную политическую меру — антисемитизм использовался, чтобы объединить мультикультурную и этнически многообразную империю, которая стояла на грани распада. Пока вся ненависть была обращена на евреев, оставалась надежда, что реальные проблемы удастся сохранить в тайне. К погромам, как правило, подстрекали антисемитские, националистические группировки, которые считали евреев «революционными» элементами.

Российские крайне правые течения быстро начали эксплуатировать образ «еврейских революционеров» в своей пропаганде, что очень сильно повлияло на становление национал-социализма. К концу века знаменитая имперская секретная служба — охранка — подготовила документ, который в межвоенный период получил широкое распространение в Германии. Это был тот самый документ, который в 1917 году попал в руки молодого Розенберга. «Протоколы сионских мудрецов» якобы были основными положениями состоявшейся в конце XIX века тайной конференции, на которой группа влиятельных евреев, известных как сионские мудрецы, дала клятву захватить контроль над миром. Проникая всюду и подкупая нужных людей, евреи заручились поддержкой капиталистов, либералов, масонов и коммунистов, чтобы править миром, оставаясь вне поля зрения.

Для Розенберга чтение этого документа стало решающим моментом жизни. Он сам был частью правящего меньшинства, которое опасалось революции. Он вырос в Ревеле и происходил из балтийских немцев, которые осели в этом регионе еще во времена Средневековья и господствовали в период существования Тевтонского ордена и Ганзейского союза. Города контролировались немецкой буржуазией, а за городом царили немецкие землевладельцы, которые многие годы контролировали по большей части феодальный класс балтийских и славянских крестьян. Балтийские немцы считали себя носителями более высокой культуры, чем их соседи. Как это часто случается в эмигрантских общинах, заветный образ родины в их представлении был существенно романтизирован. Для Альфреда Розенберга Германия была мечтой, фантазией, обществом идеализированных людей, пропитанных духом Шиллера и Гёте. Веймарский классицизм лежал в самом сердце культурной идентичности балтийских немцев.

Розенберг вырос в многонациональной царской России, и это сыграло решающую роль в формировании его мировоззрения. Продуктами его воспитания стали концепции о превосходстве арийцев, еврейско-болыпевистском заговоре и праве немцев расширяться на восток. Позже, в «Мифе XX века», он напишет, что России следовало за все благодарить своих арийских захватчиков — викингов, Ганзу и балтийских немцев. Без их вмешательства на разных этапах истории Россия гораздо раньше погрузилась бы в анархию и хаос, как это случилось после революции 1917 года.

«Протоколы сионских мудрецов» подтвердили идеи и заблуждения, которыми уже был обременен молодой балтийский немец. Будучи адептом высокой германской культуры, он уже прочитал одно из важнейших сочинений того времени, которое позже даже попытался переписать на национал-социалистический манер, — работу Хьюстона Стюарта Чемберлена «Основы XIX века».

Британский философ и культуролог Чемберлен увлекся германской культурой еще в молодости, во время учебы в Женеве. Поселившись в Байрейте, он женился на падчерице Рихарда Вагнера, Еве фон Бю-лов-Вагнер. В своем фундаментальном труде, опубликованном в двух томах в самом конце девятнадцатого века и занявшем около полутора тысяч страниц, Чемберлен сделал попытку объединить немецкий культурный идеализм с арийским расовым мифом. При этом он ссылался на представления самого влиятельного расового идеолога XIX века, французского графа и дипломата Артюра де Гобино, и его историческую философскую работу «Эссе о неравенстве человеческих рас». Подобно тому как Карл Линней предложил классификацию растительного и животного мира, Го-бино попытался разделить человечество на расы. Он считал, что главной движущей силой истории является не экономика, а расовая борьба.

Согласно Гобино, расы были непримиримы, а наибольшую угрозу западному обществу представляло смешение рас, в ходе которого благородная кровь арийцев разбавлялась кровью людей низшего происхождения. Ему казалось, что звучавшие в XIX веке призывы к социальным реформам, демократии и равенству делали такое развитие событий неизбежным. Он полагал, что человечество вернется в дикое состояние и потеряет способность к созданию утонченной культуры. Апокалиптические представления Гобино о быстро приближающемся падении человечества произвели глубокое впечатление на Чемберлена. Спустя полвека в собственной работе он назвал причиной этого падения евреев, о чем его тесть уже успел написать в брошюре «Иудаизм в музыке», в которой Вагнер предположил, что евреи проникли в западную культуру и начали разрушать истинную культуру, коренящуюся в народе. В «Основах XIX века» Хьюстон Стюарт Чемберлен попытался сплавить расовую теорию Гобино с антисемитизмом Вагнера и развил обе иДеи дальше. Во вселенной Чемберлена немцы и евреи стояли на противоположных полюсах и вели историческую битву добра и зла. Высоким, белокурым и голубоглазым немцам были свойственны идеалы долга, свободы и верности. Евреи были полной их противоположностью и стремились уничтожить всю красоту и чистоту мира.

Альфред Розенберг стал считать себя наследником идей Чемберлена. Он также смог предложить более конкретные решения «еврейского вопроса». По его собственным словам, он начал работу над «Мифом XX века» еще летом 1916 года, когда они с молодой женой Хильдой арендовали дом в подмосковной Сходне.

Как и многие другие балтийские немцы, Розенберг надеялся, что немецкая армия освободит Эстонию от большевиков, и в феврале 1918 года его желание исполнилось. Однако надежды балтийских немцев на воссоединение с родиной оказались тотчас разбиты, когда в ноябре 1918 года Германская империя рухнула. В том же месяце Альфред Розенберг принял решение покинуть родную страну и вернуться на духовную родину. В конце ноября, перед самым отъездом, он впервые выступил в мэрии Ревеля с речью на тему, которая впоследствии определила его как политика, обсудив еврейский вопрос и связь между евреями и марксизмом.

Как и многие другие балтийские эмигранты, Розенберг поселился в Мюнхене, где уже обосновалось несколько его друзей. Крайне правые круги Мюнхена оказались хорошей почвой для теории еврейско-болыпевистского заговора, которую развивал Розенберг. Желая описать свой опыте жизни в России, Розенберг вскоре вступил в контакт с драматургом и журналистом Дитрихом Экхартом, который был ключевой фигурой в крайне правых кругах Мюнхена. Согласно Розенбергу, он первым делом спросил у Экхарта «вам нужен борец с Иерусалимом?»

Вскоре Розенберг присоединился к загадочной политической партии Экхарта, НСДАП, и стал одним из ее первых членов. Кроме того, именно в доме у Экхарта он познакомился с тридцатилетним отставным капралом по имени Адольф Гитлер. По словам Розенберга, они сошлись во мнении, что большевизм влиял на нацию столь же пагубно, как христианство некогда влияло на Римскую империю. Ни один из них так никогда и не признал, что находился под влиянием другого, на протяжении всей своей дружбы два идеолога ни разу не дали друг другу положительной оценки.

Гораздо позже Гитлер сказал, что Розенберг был балтийским немцем с «ужасно сложным» образом мышления, а Розенберг так и не смог заставить себя похвалить «Мою борьбу». И все же Гитлер косвенно признал Розенберга одним из главных архитекторов нацистской идеологии, когда в 1937 году сделал его лауреатом недавно учрежденной Немецкой национальной премии в области искусства и науки. Этой премией нацистская Германия хотела заменить Нобелевскую. Гитлер запретил немцам принимать Нобелевские премии, после того как премия мира в 1935 году была присуждена Карлу фон Осецкому, который находился в немецком концлагере. Розенберг был награжден новой премией, «потому что помог установить и упрочить национал-социалистическое мировоззрение как в научном, так и в интуитивном отношении».

С самого окончания Второй мировой войны историки спорят о масштабе фактического влияния

Розенберга на идеологическое развитие страны. Значение его личности оценивалось по-разному в зависимости от тенденций в сфере исторических исследований. После войны его считали демоническим мозгом, стоявшим за всей идеологией. Позже, в 1960-е годы, его роль была урезана, когда историческая наука стала меньше внимания уделять влиянию личности и больше концентрироваться на анализе структурных и социальных механизмов. В начале XXI века Розенберг снова оказался в центре внимания, не в последнюю очередь из-за трудов немецкого историка Эрнста Пипера, опубликовавшего подробное биографическое исследование «Альфред Розенберг: главный идеолог Гитлера», в котором утверждается, что Розенберг играл решающую роль, распространяя антисемитскую пропаганду, превращая теории заговора в «истины» и развивая теорию о еврейско-болыпевистском заговоре в Германии. По этим причинам Пипер полагает, что есть веские основания считать Розенберга главным идеологом нацистской Германии, хотя другие историки зачастую и ставят это под сомнение.

Историки долгое время считали, что Гитлер был убежденным антисемитом и антимарксистом к тому моменту, когда он отправился в Мюнхен, однако сегодня это мнение подвергается пересмотру. С 1990-х годов все больше и больше историков указывает на духовный и революционный климат Мюнхена и приходит к выводу, что именно он оказал трансформирующее воздействие на Гитлера и превратил его в фанатичного антисемита. К примеру, такое утвержде* ние делает историк Фолькер Ульрих, который в 2013 г0' ду опубликовал книгу «Адольф Гитлер. Восхождение к власти». Отталкиваясь от этого, можно предположить, что более искушенный Розенберг, должно быть, оказал на него большое влияние.

Весьма вероятно, что с «Протоколами сионских мудрецов» Гитлера познакомил либо Розенберг, либо Экхарт. Этот документ сыграл в жизни Гитлера столь же важную роль, какую сыграл несколькими годами ранее в жизни Розенберга. Вскоре Гитлер уже выступил в одной из пивных города с первой речью о еврейско-болыпевистском заговоре.

В то время идея заговора обладала поистине взрывной силой. В российской революции и интернациональном революционном движении рабочих угрозу видели не только крайне правые экстремисты — революция взволновала буржуазию. Назвав революционное движение еврейским заговором, а не проявлением недовольства рабочего класса, который требовал социальных и экономических перемен, нацисты обеспечили себе поддержку далеко за пределами своего узкого круга.

В итоге Адольф Гитлер назначил Розенберга главным редактором партийной газеты Volkischer Beo-bachter, и тот до 1937 года оставался на этом посту.

Обретя смысл жизни, Розенберг с головой погрузился в деятельность мюнхенских крайне правых кругов и работал с фанатичной продуктивностью. На протяжении 1920-х годов он без конца публиковал эссе, антологии и книги, в основном посвящая их одной-единственной теме — евреям. Среди них была книга «Протоколы сионских мудрецов и еврейская мировая политика», которая представляла собой переиздание «Протоколов» с его комментариями. Книга публиковалась на немецком языке не впервые, но пользовалась огромной популярностью: за год пришлось напечатать целых три тиража. Два года спустя Адольф Гитлер использовал этот текст в качестве основы для своих антисемитских выпадов на страницах «Моей борьбы». Уже было доказано, что оригинальный документ является фальшивкой, но Гитлер списал это на влияние еврейской пропаганды: «Совершенно неважно, с губ какого еврея сорвались эти изобличения; главное, что они с ужасающей точностью изобличают саму природу еврейского народа». Йозеф Геббельс, уверенный в поддельном характере «Протоколов», в своих дневниках отразил более прагматичный подход, который впоследствии укоренился в движении: он написал, что верит в «безусловную, но не подкрепленную фактами правдивость «Протоколов»».

В 1930 году была опубликована книга, которая окончательно закрепила Альфреда Розенберга в статусе главного идеолога нацизма, — «Миф XX века». Как и Хьюстон Стюарт Чемберлен несколькими десятилетиями ранее, Розенберг хотел создать философию своего времени. Однако он также пытался решить проблему.

Национал-социализму не хватало реальной философской основы. У нацистов не было ни Карла Маркса, ни «священного текста», который мог лечь в основу их идеологии. Считается, что в нацистской Германии едва ли не библейского статуса достигла «Моя борьба», однако, в отличие от Маркса и Энгельса Гитлер не создал фундаментальной философской системы, которая существовала бы вне времени и была бы вполне применима и через пятьдесят или сто лет после его смерти. Гитлер любил говорить о тысячелетнем рейхе, но в «Моей борьбе» касался в основном насущных проблем: Веймарской республики, евреев, Версальского договора, большевиков и расширения на восток. Все эти политические задачи можно было выполнить при его жизни. Но что же дальше? Розенберг хотел заполнить этот вакуум.

«Миф XX века» не мог сравниться с «Моей борьбой» по силе политического воздействия. Он был написан подробно, изобиловал умными словами и во многих отношениях казался столь же «ужасно сложным», каким был в представлении Гитлера его автор. Его основная мысль была до банальности проста: в мире шла бесконечная война добра (арийцев) со злом (евреями). Эта война красной нитью проходила через всю западную историю. В этом отношении Розенберг не слишком отступал от идей Чемберлена, единственная разница их трудов заключалась в том, что Розенберг сделал расовый миф политически полезным.

Розенберг хотел не столько заложить основы новой философии, сколько создать новую религию. Не случайно он написал свою книгу напыщенным языком, который несколько напоминал язык Ветхого Завета. Розенберг хотел пробудить пророчество, основать расовую теорию на мистицизме, а потому писал: «Сегодня зарождается и пробуждается к жизни новая религия — миф крови; защищать кровь — все равно что защищать божественную природу человека». Согласно Розенбергу, «нордическая кровь» наконец стала победоносной и вскоре заменит «старые святыни».

Как и Чемберлен, Розенберг полагал, что расы обладают различными характеристиками, и любовь к свободе, честь, способности к созиданию и истинное самосознание присущи лишь «нордическим расам». Главной их чертой была «героическая воля». На основании этой идеи и должен был родиться новый немец — герой, которого связывают с родиной кровные узы и который готов принести себя в жертву. Между расовыми крайностями, арийцами и евреями, Розенберг расположил арабов, китайцев, монголов, чернокожих и индейцев, подробно описав их моральные качества и творческие достижения. В частности, арабы создали прекрасные арабески, однако они не были «истинной архитектурой, просто ремесленничеством». Когда «нордические характеристики» проявлялись у других рас, это объяснялось подражанием или смешением с нордической кровью. Евреи, однако, не имели способности создать высокую культуру, «поскольку еврейство во всей своей совокупности лишено души, которая питает высшие добродетели».

Миф о крови не был индивидуалистским — арийская кровь была связана с коллективной «расовой душой». Эта душа объединяла всех арийцев: «Расово взаимосвязанная душа служит мерилом всех наших идей, нашей воли и наших действий». Розенберг считал индивидуализм столь же губительным, как и универсализм. «Сам по себе человек ничто; он обретает личность, только сливаясь душой и разумом с тысячами других представителей собственной расы». Розен-

берг утверждал, что история философии не упоминала о существовании этого мифа о крови, поскольку его невозможно было описать рационально. Понять «расовую душу» рациональным, логическим образом не представлялось возможным, потому что «раса неприкосновенна — это внутренний голос, чувство, воля. Немцам следует пробудиться и прислушаться к голосу собственной крови». Свою книгу Розенберг закончил пророчеством о том, когда это случится: «Священный час пробьет для немцев, когда символ их пробуждения — флаг со свастикой — станет единственным истинным выражением веры в империю».

Примерно через месяц после того, как в 1934 году Розенберг получил приказ заняться «духовным и идеологическим развитием и воспитанием партии», он выступил с речью в берлинской Кролль-опере, куда переехал немецкий парламент после пожара в Рейхстаге. Послушать его собрались все гауляйтеры страны — лидеры раскиданных по всей Германии отделений национал-социалистической партии. Поднявшись на кафедру, Розенберг сказал: «Если бы нам достаточно было контроля над государством, национал-социалистическое движение не добилось бы своей цели. Политическая революция в стране завершена, однако перековка сознания интеллектуального и духовного человека только начинается». Эту цель он сформулировал в «Мифе XX века» и теперь собирался воплотить ее в жизнь: «Великая задача нашего века — на базе нового мифа жизни создать нового человека».

Главным инструментом этой духовной трансформации должна была стать система образования Третьего рейха. Пропаганда влияла на людей, но образование могло изменить саму основу их мировоззрения. После 1933 года началась поэтапная нацификация традиционной системы образования на всех ступенях, от детских садов до университетов. Нацисты отводили системе образования важную роль в идеологическом перевооружении Третьего рейха, однако ее перестройка считалась долгосрочной задачей, к выполнению которой планировалось привлечь целые поколения.

Ряд ранних мер был весьма предсказуем. Одной из них стала «зачистка» системы образования от «еврейского влияния», которая коснулась как преподавателей, так и учеников. Уже 25 апреля 1933 года был принят закон, который ограничивал количество учеников-евреев в государственных школах. Зачистка проводилась в основном естественным образом: еврейским ученикам отказывали при поступлении в школы, а учителей-евреев увольняли без объяснения причин. В университетах профессора-евреи подвергались нападкам пронацистских студенческих союзов, которые требовали их отставки. Не желавшие увольняться преподаватели сталкивались с дискриминацией и унижениями. Помимо прочего, Берлинский студенческий союз требовал, чтобы все «еврейские» исследования публиковались только на иврите, чтобы тем самым исключить евреев из немецкоязычного сообщества и одновременно разоблачить их якобы незаконное внедрение в немецкую среду-Жертвами интеллектуальной травли становились да-все либерально настроенные преподаватели. Однако нацисты не ограничивались исключением евреев и вольнодумцев из системы образования, они также выступали против высшего образования для женщин, опасаясь, что это может привести к требованиям равенства. В нацистском представлении о мире роль женщин в основном сводилась к рождению детей для новой «высшей расы».

В 1936 году еврейским учителям законодательно запретили преподавать в государственных школах, а в 1938 году всех евреев, включая студентов, изгнали из университетов. Преподавательские позиции в большинстве ведущих университетов отошли нацистским и пронацистским идеологам. Многие из них входили в круг Альфреда Розенберга, в котором вращались, к примеру, Эрнст Крик и Альфред Боймлер — два ведущих нацистских педагога Третьего рейха, которые также отвечали за разработку основ новой немецкой системы образования. Легитимности режиму добавил знаменитый философ Мартин Хайдеггер, который в 1933 году вступил в НСДАП и был назначен ректором Фрайбургского университета.

Одной из первых масштабных реформ стала централизация системы образования, которая, как и большинство институтов Германии, до тех пор оставалась в основном децентрализованной. Это была вынужденная мера, которая должна была заставить систему образования служить нацистской догме. Германия никогда не была и не будет такой единой, как во времена тоталитарного Третьего рейха, кото-рый всеми силами стремился создать «народ».

Когда нацисты пришли к власти, немецкая система школ и университетов считалась лучшей в мире. Ни одна другая система образования не давала больше лауреатов Нобелевской премии. К 1933 году Германия получила тридцать три Нобелевские премии, в то время как на счету Соединенных Штатов было всего восемь. Гёттингенский университет, во главе которого стоял Нильс Бор, считался ведущим мировым центром теоретической физики. Однако нацисты видели проблему в том, что непропорционально большое количество Нобелевских премий было вручено немецким евреям, включая Альберта Эйнштейна, Густава Герца и Пауля Хейзе.

Подобно тому как Чемберлен и Розенберг характеризовали народы на основании их врожденных, или расовых, способностей к искусству и архитектуре и даже типичных характеров, каждая раса обладала также собственной уникальной «физикой» и «наукой». Немецкий физик и нацист Филипп Ленард, который удостоился Нобелевской премии в 1905 году, в 1930-е годы развил эту теорию в четырехтомное сочинение. Ленард предположил существование «японской физики», «арабской физики», «черной физики», «английской физики» и «арийской физики», из которых лишь последняя считалась истинной. Хуже всех была «еврейская физика»: «Еврей повсюду сеет раздор и разрывает существующие связи так решительно, что бедный наивный немец не может найти в этом никакого смысла». Считалось, что наука, как и культура, оказалась раздроблена в «фрагментированную реальность», как выразился министр образования Бернгард Руст, и во всем этом виноваты коварные евреи. Иными словами, теория относительности была слишком сложна, чтобы уместиться в тоталитарном мировоззрении нацистов, которые были решительно настроены снова сделать раздробленный мир целым. Неудивительно, что Розенберг был почитателем и покровителем Ленарда. Единственным положительным следствием этих искаженных идей стало замедление нацистских атомных исследований. По иронии судьбы эти исследования в немецких университетах в основном проводили еврейские ученые, такие как Альберт Эйнштейн, Нильс Бор и Роберт Оппенгеймер, которые в конце концов подарили Соединенным Штатам первую атомную бомбу.

Несмотря на международное признание превосходства немецкой системы образования, нацифика-ция почти не получила внутреннего сопротивления. Одной из причин этого была поддержка нацистов преподавателями и студенческими союзами. Считается, что приход нацистов к власти поддержало не менее трети преподавателей — такой огромной поддержки не было больше ни в одной из профессий. Нацисты давно считали преподавателей одной из ключевых групп общества, а потому еще в 1929 году сформировали альтернативную ассоциацию — Национал-социалистический союз учителей (НССУ), в задачи которого входило задавать преподавательскому составу верный идеологический вектор. После *1933 года НССУ стал единственной преподавательской ассоциацией Третьего рейха.

НССУ стал важным инструментом обстоятельной трансформации философского и педагогического

фундамента системы образования, а также ее ценностей. Учебники переписывались, предметы менялись, а головы подвергались идеологической обработке.

Подобно солдатам, преподавателей заставляли давать клятву верности фюреру. Возглавляемый бывшим солдатом фрайкоров Гансом Шеммом НССУ организовал идеологические лагеря, куда учителей отправляли на «переподготовку». К 1937 году в стране действовало более сорока таких лагерей. По свидетельству одного британского наблюдателя, наиболее важными идеологическими источниками, которые использовались для переподготовки, были «Моя борьба» и сочинения Альфреда Розенберга. В школьной программе появились новые предметы, такие как «расовая гигиена». Цель, по мнению Розенберга, состояла в том, чтобы нацистская идеология проникла во все предметы школьной программы, от истории до математики.

В своих классах учителя фактически становились «фюрерами». Многие из них предпочитали ходить в школу в партийной униформе. При нацистском режиме типичный класс превратился в микрокосм тоталитарного государства. На стене всегда висел портрет Адольфа Гитлера, а учебный день начинался и оканчивался салютом фюреру, иногда салютом начинали каждый урок. Система образования Третьего рейха предполагала, что следить будут не только учителя за учениками, но и ученики за учителями. Если учитель озвучивал «негерманские» взгляды, ученики могли донести на него в Гитлерюгенд или в гестапо.

На протяжении 1930-х годов Альфред Розенберг хоть и не возглавлял реформацию науки и образования лично, но постоянно тенью висел над этим процессом, подобно идеологическому духу. Он опубликовал книгу «Идеологические тезисы», в которой были кратко описаны основы национал-социалистического мировоззрения. Эта книга должна была стать базовым руководством для всей немецкой системы образования. Министр образования Бернгард Руст позаботился, чтобы в каждой школьной и университетской библиотеке страны появился экземпляр «Мифа XX века». В период существования Третьего рейха нацифи-кация существующей системы образования так и не была завершена, но все проведенные реформы стоит считать эмбрионами тоталитарной утопии, которую видели нацисты вроде Розенберга. Новый человек мог появиться лишь среди тех, кого не затронул вчерашний упадок, иными словами, среди детей.

Чтобы сформировать поколение, которое поведет Третий рейх в славное будущее, традиционной системы образования было мало. Чтобы создать совершенно нового человека, требовалось основать новую школу. По этой причине в 1930-х годах был заложен фундамент ряда элитных школ: национал-социалистических орденсбургов и школ Адольфа Гитлера. Первая школа Адольфа Гитлера открылась 20 апреля 1937 года, в день рождения фюрера. Чтобы поступить в такую школу, ученики должны были продемонстрировать лидерские качества, а также пройти тщательное расовое и медицинское обследование. Учителями в двенадцати существующих школах Адольфа Гитлера обычно становились сотрудники СС, С А, гестапо или других организаций нацистской машины террора.

Получившие школьное образование мальчики затем готовились для поступления в один ИЗ четырех орденсбургов, куда принимались приверженцы партии в возрасте от двадцати пяти до тридцати лет. Прошедшие отбор студенты проходили тяжелую идеологическую и военную подготовку, в ходе которой студентов регулярно испытывали на храбрость, например организуя прыжки с парашютом, а также отправляли на стажировку в аппарат партии. Как и при отборе в СС, здесь поощрялось сочетание безжалостности и интеллекта. «Для нас сражение при Лейтене в той же мере проверяет характер, как «Фауст» или «Героическая симфония» Бетховена», — провозгласил Альфред Розенберг.

Третьим и последним этапом обучения после школы Адольфа Гитлера и орденсбурга должна была стать Высшая школа НСДАП Альфреда Розенберга. Предполагалось, что ее молодые выпускники в итоге станут лидерами Третьего рейха. Совместное образование должно было сплотить их в идеологическое «братство» или, если угодно, в нацистский рыцарский орден. Создание «правящего класса» считалось необходимым, поскольку именно так планировалось сохранять и оберегать идеологию в тысячелетнем рейхе. В то же время эти школы были способом контролировать наследие текущего руководства.

Как указывали некоторые нацисты, при попытке синтеза физических и интеллектуальных способностей неизбежно возникала проблема; в конце концов последние зачастую доминировали. Мало кто из современного правящего класса мог похвастаться отменными физическими характеристиками — подбородок Гиммлера было не сравнить с подбородками находящихся под его руководством эсэсовцев. Расовая чистота лидеров государства тоже вызывала немало сомнений и часто оставалась тайной за семью печатями. Что ни говори, нацистская элита была довольно хилой. Тучный Геринг имел пристрастие к морфину, Геббельс страдал косолапием, а Гитлера мучили хронические боли в желудке и, вероятно, болезнь Паркинсона, проявившаяся в последние годы его жизни. Нацистские лидеры напоминали скорее не «связанное общими клятвами братство», а стаю волков, которые готовы были разорвать друг друга при первой же возможности. Адольф Гитлер создал дарвинистскую культуру лидерства, которая на удивление хорошо работала в тоталитарной системе наподобие Третьего рейха, где путь наверх прокладывался хитростью, коварством, жестокостью, лестью, вероломством, бюрократической изворотливостью и безжалостностью, а не физической силой и не чистотой крови. Утонувшие в своей арийской утопии о новом человеке, они были не в состоянии разглядеть, что путь к власти в нацистской Германии был каким угодно, но только не героическим.

Триумф Розенберга наступил лишь в конце 1930-х гдов. На заре своего существования Ведомство Розенберга было скромной организацией с маленьким офисом неподалеку от Тиргартена и небольшим количеством сотрудников. Медленно, но верно Розенберг захватывал все больше и больше зон ответственности. Будучи главным идеологом режима, он имел возможность вмешиваться в работу огромного числа учреждений. Стоило ему заметить, что где-то начинает хромать идеологическая составляющая процесса, как он тут же указывал на это соответствующим людям. Поскольку он по-прежнему оставался главным редактором Volkischer Beobachter и с готовностью эксплуатировал газету в своих идеологических битвах, другим нацистским лидерам было сложно полностью игнорировать амбициозного балтийского немца.

Ведомство Розенберга функционировало в качестве лаборатории идей, занимаясь идеологическим наблюдением, лоббированием и анализом. В нем были отделения по изучению церковных вопросов, изобразительных искусств, музыки, образования, театра, литературы, древней истории, евреев и масонов. В1934 году был создан отдел научных вопросов, во главе которого встал Альфред Боймлер, заложивший основы совершенно нового типа ученого. «Наука не продукт поверхностного интеллекта, а порождение глубин интеллекта героического», — сказал Альфред Боймлер на одной из своих лекций. По мнению Боймлера, в науке важны как логика, так и благоразумие, а руководить ими может лишь поистине героический интеллект. Фактически это был тот же самый «героизм», который воспевали АльфреД Розенберг и литература фрайкоров.

Героическая наука была по сути своей политической, что Боймлер проиллюстрировал сравнением нового ученого со старым. Ученый старой школы, которого он называл «теоретиком», характеризовался пассивностью, чистой сознательностью и абсолютной вдумчивостью. Ученый новой школы, «политик», напротив, отличался динамичностью, целеустремленностью и вовлеченностью в процесс. Боймлер полагал, что ученый не должен ограничиваться объективным изучением мира — он должен искать возможности его трансформировать. Он описывал нового ученого, податливый инструмент режима, который был жизненно необходим для придания ауры научной легитимности многочисленным национал-социалистическим мифам, обманам и теориям заговора.

Предложенный Розенбергом проект университета и научно-исследовательского института — Высшей школы НСДАП — в 1937 году получил одобрение Гитлера. Зародыш этого проекта развивался в Ведомстве Розенберга не один год, планы по созданию высшей школы упоминаются в корреспонденции организации еще в 1935-м. Подобно тому как образование будущих лидеров нельзя было доверить традиционной системе образования, будущее науки тоже нуждалось в подобном воспитании. Подготовленные Германом Гизлером наброски и модели новой школы были представлены Адольфу Гитлеру, который одобрил их лично. Именно Гитлер решил, что школу следует построить на восточном берегу Кимзее. Планировалось, что Высшая школа НСДАП, как и другие элитные нацистские Учебные заведения, окажется под непосредственным контролем партии.

В более общем смысле Высшая школа должна была в первую очередь служить цели всей жизни Альфреда Розенберга — созданию философского и научного фундамента национал-социализма. Розенберг полагал, что обнаружил главную слабость движения. Даже если национал-социалистическая партия готова была посвятить себя воспитанию нового правящего класса, который впоследствии встанет у руля, это вовсе не гарантировало движению безоблачное будущее. Розенберг прекрасно понимал, что Третий рейх держался на принципе фюрерства, а не национал-социализме как таковом. Уже в 1934 году Розенберг в своей речи заметил, что Адольф Гитлер не сможет вечно возглавлять движение. Следовательно, сказал он, необходимо, чтобы «национал-социалистическое движение создало структуры, которые сохранят это государство на сотни лет».

Люди развиваются, меняются и умирают, но идеи бессмертны. В конце концов, лишь мощные идеологические основы могли гарантировать стабильность тысячелетнего рейха. Нацистам необходимо было создавать структуры, которые были бы достаточно мощны идеологически, чтобы пережить время, а главное, смерть фюрера. Альфред Розенберг полагал, что Высшая школа НСДАП, которую он называл «важнейшим национал-социалистическим центром исследований, образования и воспитания», станет краеугольным камнем идеологического собора.

 

УТЕШЕНИЕ СТРАДАНИЯМ ИЗРАИЛЕВЫМ

Амстердам

В аут Виссер осторожно поставил на стол небольшую коричневую коробку, снял крышку и вытащил светло-коричневую книгу в потрепанном кожаном переплете.

Украшенная печатным узором с заключенными в прямоугольник растительными мотивами обложка ничего не говорила о содержании книги. Опубликованная на рубеже XIX и XX веков, книга была довольно тонкой и не казалась библиографической редкостью — должно быть, ее несложно было найти в букинистическом магазине. Вот только в верхнем левом углу книги на кожаном переплете зияла дыра диаметром сантиметра полтора. Осторожно открыв книгу» я заметил, что дыра пробивала не только обложку, но и форзац, где она поглотила имя автора — португальского еврея Самуэля Ускэ. Я поднял книгу против света, который лился в комнату сквозь высокие окна, и увидел, что дыра пробила книгу до самой последней страницы, отчего бумага помялась и потрескалась. Искореженная пуля оставила медный след и застряла среди страниц, где и пролежала на боку последние семьдесят лет.

«Эту книгу нацисты украли вместе с остальной библиотекой и переправили в Германию. Мы считаем, что пуля попала в нее именно в Германии», — сказал Ваут Виссер, мужчина за сорок, в подтяжках и со слабым намеком на бородку. Он библиотекарь и научный сотрудник отдела особых коллекций Библиотеки Амстердамского университета, которая находится в трехэтажном кирпичном здании на берегу прекрасного канала Сингел. Мы расположились в читальном зале одного из самых известных фондов университета, Библиотеки Розенталя, которой и принадлежит «книга с пулей», как называет ее Виссер.

Эта книга — легенда фонда. Существует множество теорий о том, кто на самом деле подстрелил эту книгу. Баллистическое исследование лишь добавило вопросов — оказалось, что пуля была выпущена не из немецкой винтовки, а из произведенного в Англии пистолета-пулемета. Удалось даже выяснить, где примерно это произошло: считается, что инцидент случился в двадцати километрах к северу от Франкфурта, в городишке Хунген.

Всего за несколько часов до того как приехать в Библиотеку Розенталя, я вышел из поезда на Центральном вокзале Амстердама, проделав семичасовой путь от Мюнхена через Франкфурт и Кёльн. Меня поразило, как легко поезд пересек границу между Германией и Нидерландами. Здесь не было естественных преград, подобных лесистым горным массивам Арденн и Альп на юге. Фламандские земли ровны, как автобан, что прекрасно знали как сам Гитлер, так и его генералы. Когда в 1939 году началась война, Нидерланды заявили о своем нейтралитете. Страна смогла избежать участия в Первой мировой войне, когда немецкая армия предпочла пройти через Бельгию. Оглядываясь назад, немцы считали это серьезной военной и стратегической ошибкой, потому что серьезное бельгийское сопротивление гораздо дольше, чем ожидалось, задерживало немецкую армию. Гитлер не собирался повторять этой ошибки. Нидерланды лежали на пути вермахта к Парижу, и в мае 1940 года это определило судьбу страны, а также Библиотеки Розенталя и многих других прославленных голландских библиотек.

В библиотеках Амстердама хранилась уникальная культура, сформированная религиозными, интеллектуальными и экономическими свободами, которые характеризовали морской торговый город со времен Средневековья. Кальвинисты, баптисты, квакеры, гугеноты, интеллектуалы и вольнодумцы стекались в вольный город на реке Амстел. Особенное влияние на город и его библиотеки оказали две группы беженцев — евреи-ашкеназы, которые бежали от погромов на востоке, и евреи-сефарды, которых вытесняли с Пиренейского полуострова. В XVI веке Амстердам был одним из немногих городов Западной Европы, где евреи пользовались относительной свободой, в результате чего город даже прозвали Западным Иерусалимом.

Иммигрантам предстояло сыграть важную роль в становлении Голландии на международной арене, которое случилось в XVII веке. Особенно важную роль в городе играла торговля, которая была основой его мощи. Амстердам стал родиной экономической революции. Именно там появились первая мультинациональная компания — Голландская Ост-Индская компания, — а также первая международная биржа в современном понимании и один из первых национальных банков.

Благодаря всем этим новым институтам в XVII веке Нидерланды стали доминировать в мировой торговле, и особенно в торговле специями с Азией. Быстрое возвышение евреев-сефардов в сфере международной торговли объяснялось наличием у них налаженных связей с испаноязычной Америкой, а впоследствии и с Азией. Однако также это было следствием существования гильдейской системы, доступ в которую был ограничен. В связи с этим многие евреи-сефарды обращались к новой экономике, которая вскоре стала значительно более прибыльной. Ряд крупнейших состояний города сколотили именно иммигранты, а потому в их руках оказались и самые богатые библиотеки.

Свободы Амстердама помогали не только меньшинствам, но и книгопечатникам. В XVII веке свобода и торговля превратила Нидерланды в интеллектуальный центр Европы, рассадник новых, интересных и опасных идей, которые распространялись благодаря книгопечатанию. Вольнодумцы, писатели, философы и представители религиозных меньшинств стекались в город, где можно было публиковать труды, издание которых в других частях Европы каралось анафемой и гонениями. Напечатанные в Амстердаме работы затем можно было распространять по всему континенту при помощи крупнейшего в мире торгового флота.

Толерантность голландского правительства объяснялась не столько идеализмом, сколько экономическими факторами. Мало кого заботило, что именно печатается в типографиях, пока за это платили деньги, а продажа идей приносила торговой державе огромный доход. Помимо вольнодумцев, книгопечатники Амстердама обслуживали также тоталитарных правителей и религиозных фанатиков. Российский император Петр I даровал одному амстердамскому печатнику 15летнюю монополию на печать всей русской литературы. Подобно многим другим европейским монархам, он боялся опасных печатников и предпочитал держать их на безопасном расстоянии от России. В XVII веке Амстердам стали называть печатником Европы.

В XVII веке Амстердам также стал центром еврейской литературы, после того как Манассе бен-Израиль, родители которого бежали от португальской инквизиции, основал Нидерландах первую еврейскую типографию. Манассе был не только печатником, но и писателем, раввином и дипломатом с международной сетью контактов. Именно Манассе в 1650-х годах лично убедил Оливера Кромвеля позволить евреям вернуться в Англию, откуда их изгнали в конце XIII века. Он также был наставником философа Бенедикта Спинозы и другом Рембрандта. Типография Манассе бен-Израиля и Другие типографии обеспечивали дешевыми книгами еврейские меньшинства по всей Европе.

«У нас собрана более или менее полная коллекция книг, отпечатанных Манассе бен-Израилем в XVII веке. Кажется, не хватает всего нескольких. Но у нас также есть книги других еврейских печатников Амстердама. Ни одна другая библиотека мира не может похвастаться таким собранием», — сказал Виссер, показывая на стеллажи, стоящие в читальном зале Библиотеки Розенталя. На полках находилась репрезентативная выборка из собрания с уклоном в историю, религию и философию. Но это был лишь фрагмент собрания библиотеки, в которое входит около 1оо ооо книг, а также тысячи еврейских журналов, памфлетов, рукописей и архивных материалов. Самые старые из них — рукописные описания еврейских праздников, религиозных ритуалов и легенд, которые восходят к XIII веку. Среди раритетов коллекции — первая книга, напечатанная в Стамбуле, инкунабула 1493 года «Арбаа Турим» раввина Яакова Бен-Ашера, собрание еврейских законов четырнадцатого века, напечатанное евреями-сефардами, изгнанными в 1492 году и осевшими в Османской империи. Отпечатанные до 1500 года книги считаются инкунабулами, потому что после этого печать стала осуществляться наборным шрифтом. Многие инкунабулы существуют лишь в единственном экземпляре или всего в нескольких экземплярах. Считается, что до 1500 года в этом регионе было отпечатано 150 книг на иврите, из которых 34 хранятся в Библиотеке Розенталя. В собрании библиотеки также находятся датируемые XIII веком рукописные копии комментариев арабского философа Ибн Рушда к научным трудам Аристотеля.

Хотя сегодня собрание библиотеки преимущественно связано с историей евреев в Нидерландах, его корни уходят в Германию.

«Библиотека была основана раввином Лезером Розенталем в середине XIX века. Он родился в Польше и работал на богатые семейства Ганновера, что позволило ему собрать свою коллекцию книг. Он собирал книги по истории немецких евреев, религиозные писания и сочинения эпохи еврейского Просвещения», — сказал мне Виссер.

Еврейское Просвещение, или Хаскала, было интеллектуальным движением, вдохновленным французским Просвещением. Его основателем был немецкий еврей Мозес Мендельсон, который попытался объединить еврейскую религиозную традицию с философским рационализмом того времени. Движение подталкивало евреев отказываться от культурной изоляции и ассимилироваться в европейском обществе, изучая новые языки и овладевая новыми профессиями в сфере науки и искусства.

После смерти Розенталя в 1868 году его коллекция оказалась в Нидерландах, поскольку туда переехал его сын.

«Когда Розенталь умер, его родственники попытались продать коллекцию, но не нашли покупателя. Немецкому канцлеру Отто фон Бисмарку предложили Добавить ее к собранию Королевской библиотеки в Берлине, но он отказался», — сказал Виссер.

В то время коллекция Розенталя считалась одной из лучших частных еврейских коллекций Германии. Б нее входило шесть тысяч книг и целый ряд рукописей. В 1880 году родственники Розенталя решили пожертвовать коллекцию Амстердамскому университету, а также предложили оплатить труд библиотекаря, что исправно и делали до начала Первой мировой войны, когда семья обанкротилась после неудачного вложения в железнодорожную сеть Венгрии.

В Амстердаме коллекция стала быстро разрастаться благодаря вливанию литературы голландских евреев. К началу Второй мировой войны библиотека увеличилась в несколько раз. «Некоторые амстердамские евреи-коллекционеры прятали свои собрания в Библиотеке Розенталя, надеясь, что там они будут в безопасности. Мы полагаем, что некоторые их книги хранятся здесь до сих пор, однако найти их мы не можем», — пояснил Виссер, которого несколько лет назад попросили отследить пропавшие коллекции.

Ответственным за это тайное хранение книг был Герман де ла Фонтейн Верве, который возглавлял библиотеку во время войны и имел связи с амстердамскими коллекционерами.

«Фонтейн Верве записал один случай «пожертвования» частной коллекции библиотеке. Если бы владелец потребовал коллекцию назад, ее бы вернули, но в ином случае она осталась бы в фонде. Но это лишь один случай. Мы не смогли найти подобные соглашения, и я полагаю, что их уничтожили после войны, когда бытовало мнение, что владельцы уже никогда не вернутся».

Из восьмидесяти тысяч амстердамских евреев холокост пережила лишь пятая часть.

«После войны Фонтейн Верве не распространялся на этот счет, поэтому так и не было подтверждено, сколько этих книг навсегда осталось в фондах библиотеки. Должен признать, я тоже не смог ничего разузнать. Он унес секрет с собой в могилу, и теперь он стал частью темных страниц истории библиотеки», — признался Виссер.

Виссер открыл регистрационный журнал 1940 года. После случившегося в мае нацистского вторжения новые книги добавлялись в каталог еще в течение полугода. Восемнадцатого ноября 1940 года в журнале была зарегистрирована книга «Еврейское образование в Палестине» Элиэзера Ригера, одного из основателей Еврейского университета в Иерусалиме. Книгу купили за 2,65 гульдена. Это последняя запись, дальше в журнале пустота. Новые книги не добавлялись в каталог в течение шести лет. В тот день читальный зал Библиотеки Розенталя был закрыт отрядом СД. Работавшие в библиотеке евреи, составлявшие большую часть сотрудников, были незамедлительно уволены. Одним из них был куратор библиотеки Луис Хиршель, который удрученно написал другу: «Славная история Библиотеки Розенталя на время окончена».

В нескольких сотнях метров от Библиотеки Розенталя, на берегу канала Кайзерсграхт, стоит трехэтажный дом из белого камня. Судя по обнаруженным мною черно-белым фотографиям 1930-х годов, этот Дом совсем не изменился за прошедшее время. Сегодня в нем находится Институт искусства и средств массовой информации. Дом номер 264 по каналу Кайзер-сграхт не самый старый и не самый красивый в округе, Но его история наиболее примечательна.

В 1930-е годы этот дом был центром одной из важнейших спасательных операций в истории архивов и исторической науки. Как ни парадоксально, через несколько лет тот же дом стал одним из центров величайшей грабительской операции, организованной с целью похищения архивных материалов и книг.

В июне 1940 года, всего через несколько недель после капитуляции Нидерландов, отряды СД пришли на Кайзерсграхт, чтобы опечатать белый дом. Решение было принято не случайно. В здании располагался Международный институт социальной истории (МИСИ), который был основан в 1935 году Николаа-сом Вильгельмом Постюмусом, первым в стране профессором экономической истории Нидерландской школы торговли. Задача института заключалась в сборе, а точнее в спасении, архивных материалов от левых движений, таких как профсоюзы и социалистические партии, а также извлечении их из важных частных коллекций.

Сегодня МИСИ находится в восточной бухте Амстердама, в современном офисном здании, которое издалека кажется сделанным из картона. У входа меня встретил научный сотрудник института Хууб Сандерс. Он объяснил, что в институт его привело участие в левом студенческом движении 1970-х. «Мне стало интересно, почему архив Карла Маркса находится в Амстердаме», — улыбнувшись, сказал он. Этот вопрос восходит к основанию института в 1930-е годы и его увлеченному директору, Николаасу Вильгельму Постюмусу. «Постюмус всегда искал первоисточники по экономической и социальной истории. Он начал

собирать связанные с экономической сферой материалы еще до Первой мировой войны».

Вполне ожидаемо этот институт стал первой жертвой нацистских грабежей в Голландии. Постюмус основал институт в ответ на распространение фашизма в Европе. В 1930-е годы в Западную Европу хлынул поток беженцев из Советского Союза, Германии и Италии. С собой они привозили ценные документы, архивы и книги. Постюмус полагал, что создание института позволит ему создать тихую гавань для архивов социалистов, профсоюзов и рабочих движений, на которые охотились как фашисты, так и большевики.

«Постюмус, как никто другой, подходил для этой работы. Он сам был социалистом. И у него было множество международных связей в политических и академических кругах. Он хотел спасти историческое наследие рабочего движения», — пояснил Сандерс, когда мы зашли в огромный лифт, который спустил нас в подвалы МИСИ. Там, на тысячах метров темносерых полок, хранится самый крупный в мире архив социальной истории, всего в него входят четыре тысячи отдельных архивов, включая архивы Amnesty International, Гринписа и Европейской конфедерации профсоюзов. Там также хранятся миллионы журналов и газет. На одной из полок, обернутые в коричневую бумагу, лежат стопки номеров шведского журнала Arbetaren («Рабочий») за 1932 год.

Уникальную и особенно ценную часть огромного архива составляют те документы, которые Постюмусу и небольшой группе его соратников удалось собрать в конце 1930-х годов. Сандерс показал мне стеллаж, закрытый светонепроницаемым занавесом, который он театрально отодвинул в сторону. За стеклом на полках лежали документы.

«Это рукопись «Манифеста Коммунистической партии»», — сказал Сандерс, показывая на выцветшие листы, плотно исписанные немного наклонным почерком. Пораженный, я спросил его, действительно ли это «единственный экземпляр».

«Полагаю, другого экземпляра быть не может», — рассмеялся Сандерс.

Испещренный поправками и дополнениями текст казался почти нечитаемым, однако я сумел различить подпись Карла Маркса. За стеклом лежали также несколько рукописных страниц «Капитала», протокол состоявшегося в 1864 году заседания генерального совета Первого интернационала и документы Льва Троцкого.

Материалы архива Карла Маркса и Фридриха Энгельса занимают более пяти стеллажей, там представлены записки, рукописи и обширная корреспонденция, которой они обменивались. Архив был собран Социал-демократической партией Германии и вывезен из нацистской Германии в 1933 году. Немецкие социал-демократы, имущество которых в Германии подверглось конфискации, не имели другого выбора, кроме как продать архив. Более всего в его покупке был заинтересован московский Институт Маркса Энгельса — Ленина, иначе говоря — Иосиф Сталин. В Москве в то время исступленно собирали все архивы основателя идеологии.

«Они готовы были заплатить больше всех. К счастью, партия поняла, что будет позорно продать архив

Сталину. Витоге его сумел приобрести Постюмус», — объяснил Сандерс.

Так были получены документы Первого интернационала, а также архив социал-демократов. Работа По-стюмуса по спасению социалистического исторического наследия Европы имела феноменальный успех. Ему удалось вывезти архив анархо-синдикалистского движения из Испании, прежде чем войска Франко захватили Каталонию. Ряд социалистических архивов также был спасен от нацистов после аннексии Австрии. Частные коллекции были ничуть не менее впечатляющими — институт приобрел архивы анархистов Михаила Бакунина и Макса Неттлау. Более того, в фонд были добавлены и важные архивы русской революции, принадлежавшие эсерам и меньшевикам.

Постюмус открыл отделения своего института в Париже и в Оксфорде. Парижское отделение заполучило ценную коллекцию бумаг Льва Троцкого, которую пожертвовал его сын Лев Седов. В 1936 году стало очевидно, что угрозу архивам представляли не только правые — агенты грозной сталинской службы безопасности, ГПУ, проникли в парижское отделение института на рю Мишле и выкрали немало ценнейших Документов Троцкого. Но эта кража была довольно скромной в сравнении с тем, что ждало парижское отделение впереди. Оно привлекло к себе внимание нацистов, когда институт увел ценнейшие архивы прямо из-под носа режима. «В немецких отчетах институт называется «интеллектуальный центр марксистской борьбы с фашизмом». Поэтому было так важно захва-коллекции института», — сказал Сандерс.

Для нацистов архив Маркса и Энгельса был священным Граалем. Еврей и отец коммунизма, Маркс считался одним из идеологов мирового сионистского заговора. В институте Постюмуса видели порождение этого заговора, поэтому в отчете после его закрытия было написано, что вторжение в Нидерланды помогло предотвратить возникновение «мощной, международной организации».

Миссия Николааса Вильгельма Постюмуса по спасению исторических документов европейского рабочего движения трагически оборвалась летом 1940 года, когда белый дом на канале Кайзерсграхт был опечатан. У Постюмуса не только украли архив, его также лишили профессорской должности. В здание въехала недавно сформированная организация — Штаб рейхсляйтера Розенберга (ЭРР), — которая превратила белый дом в центр грабительских операций Розенберга в Нидерландах. Звание рейхсляйтера было вторым по старшинству в иерархии НСДАП. Рейх-сляйтеры формировали высший эшелон партии и подчинялись напрямую Адольфу Гитлеру.

ЭРР был основан в июне 1940 года и стал отражением успехов военной кампании на западном фронте. Начало войны на время отложило строительство Высшей школы НСДАП на берегу Кимзее, однако подготовительная работа продолжалась и в конце концов даже активизировалась, когда жертв стало больше.

Идеологическая деятельность ведомства Розенберга, которая раньше затрагивала в основном внутренние вопросы, теперь вышла на международный уров вень. До 1939 года нацисты были сосредоточены на

борьбе с внутренними врагами — немецкими евреями

социалистами, коммунистами, либералами, масонами и католиками. Теперь идеологическая борьба началась и в других регионах Европы, захваченных победоносными войсками вермахта.

Нацисты делили войну на два уровня: сначала они воевали традиционным способом, отправляя свои войска на поля сражений, а затем войну вели уже против идеологической оппозиции. Второй конфликт происходил не на поле боя — скорее это была молчаливая война исчезновений, террора, пыток, убийств и депортации, на передовой которой сражались отряды гестапо, СД и других элементов нацистской машины террора. Цель этой войны заключалась не в том, чтобы победить противника, а в том, чтобы его ликвидировать. На Восточном фронте — сначала в Польше, а затем и в Советском Союзе — традиционный и идеологический аспекты войны впервые оказались полностью интегрированными, и это привело к ужасным последствиям.

Идеологическая война велась не только посредством террора, это была также борьба мысли, памяти и идей, направленная на защиту и легитимизацию национал-социалистического представления о мире. На эту войну ЭРР призывал солдатов-академиков. Эта организация не вмешивалась в жестокие, кровавые расправы, которые проводились силами СС. ЭРР вступал в игру, только когда с ними было покончено. ЭРР был создан летом 1940 года, и к этому времени у Альфреда Розенберга уже был намечен десяток академических сфер интереса для будущей Высшей школы. Для него комплекс зданий Высшей школы на берегу Кимзее пред. ставлялся не более чем архитектурным воплощением проекта, цели которого были куда возвышеннее. Подобно гигантскому спруту Третьего рейха, Высшая школа протягивала свои щупальца через расположенные по всей стране научно-исследовательские организации, которые должны были стать отдельными учреждениями под эгидой Высшей школы. Планировалось создание как минимум десяти отдельных институтов различной специализации:

Мюнхен — Институт индоевропейской истории Штутгарт — Институт биологии и расовых исследований

Галле — Институт религиозных исследований Киль — Институт германских исследований Гамбург — Институт идеологических колониальных исследований

Мюнстер и Грац — Институт немецкого фольклора Прага — Институт восточных исследований Рёмхильд — Институт кельтских исследований Страсбург — Институт германистики и галликанства

Франкфурт — Институт изучения еврейского вопроса

Во время войны был открыт лишь Институт изучения еврейского вопроса, самый крупный из всех. Институт во Франкфурте открылся в марте 1941 г0#а проведением конференции по еврейскому вопросу, на которой присутствовал сам Розенберг. Задача ЭРР с0» стояла в сохранении архивов и библиотек на оккупированных территориях для их последующего использования в институтах. Однако были также планы создания грандиозной Центральной библиотеки Высшей школы. В 1939 году Розенберг назначил Вальтера Гроте директором и старшим библиотекарем, дав ему задание составить подходящее собрание. Филолог Гроте до этого работал в Библиотеке Ротшильдов во Франкфурте — ее в конце XIX века основала франкфуртская ветвь семьи Ротшильдов.

В 1931 году он вступил в ряды партии и, помимо прочего, работал рейхсреднером — оратором партии, который прошел подготовку на курсах риторики НСДАП. В документе, датированным октябрем 1941 года, Гроте описал задачу, стоящую перед Центральной библиотекой Высшей школы: «Цель состоит в том, чтобы создать первую великую научную библиотеку национал-социализма, какой еще не видел мир». В январе 1940 года Адольф Гитлер отдал распоряжение относительно того, как работа по созданию Высшей школы должна вестись в период войны:

«Она [Высшая школа] будет построена после войны. Однако, чтобы провести подготовительную работу» я приказываю рейхсляйтеру Альфреду Розербергу инициировать ее проведение и, в частности, запустить исследовательский процесс и начать создание библиотеки. Все государственные и партийные организации, которых коснется этот процесс, должны оказать ему поддержку во всех его начинаниях».

Шесть месяцев спустя Розенбергу дали добро на прошение следующих операций на оккупированных территориях: во-первых, его ведомство получило право забирать и конфисковывать ценные культурные артефакты, которые считались «бесхозной еврейской собственностью»; во-вторых, право обыскивать государственные библиотеки и архивы на предмет ценных для Германии материалов; и, в-третьих, находить и конфисковывать материалы церквей и масонских орденов.

Летом 1940 года ЭРР основал в Париже центральное отделение для оккупированных западных территорий, которое получило название «Ведомство «Запад»». В тот же год в Западной Европе была развернута оперативная сеть с целым рядом местных рабочих групп, которые устраивали рейды, проводили сортировку и конфискацию материалов. Зоны ответственности — Франция, Бельгия и Нидерланды — оказались поделены между главными рабочими группами. Этим группам подчинялись более мелкие отряды, занимавшиеся конкретным типом материалов. Деятельность зондерштабов была посвящена отдельным темам — изобразительному искусству, музыке, церквам, археологии и древней истории. Зондерштаб по музыке собирал музыкальные инструменты, ноты и музыкальную литературу; только во Франции его силами было похищено около восьми тысяч фортепиано. Первым отделом, организованным под эгидой ЭРР, стал зондерштаб библиотеки Высшей школы. Во главе этого штаба встали директор Центральной библиотеки Высшей школы Вальтер Гроте и ректор франкфут» ского института Розенберга Вильгельм Грау. Силами ЭРР будет разграблено более тысячи крупных библиотек Западной Европы.

На канале Кайзерсграхт в Амстердаме ЭРР основал достаточно крупное отделение с несколькими десятками сотрудников. Его возглавил штурмбанфюрер СС Альфред Шмидт-Штелер, который с гордостью писал первые буквы своей фамилии — ББ — стилизованными под эсэсовские руны Зиг. Тот факт, что эсэсовцы работали и в ведомстве Розенберга, служит еще одним свидетельством сложной структуры Третьего рейха. Эсэсовцы присутствовали во всех нацистских государственных и партийных организациях, однако были лояльны в первую очередь к тем, кто платил им жалованье.

Позже, осенью 1940 года, ЭРР было поручено заняться разграблением искусства во Франции, что стало самой масштабной операцией штаба Розенберга в годы войны. Однако сам Альфред Розенберг считал кражу предметов искусства лишь сопутствующей задачей. Большинство конфискованных ЭРР предметов искусства либо продавалось, либо откладывалось для Музея фюрера Адольфа Гитлера в Линце, либо передавалось в частную коллекцию Германа Геринга в Карин-халле. Гитлер привлекал к прибыльным кражам предметов искусства различные организации, но очень часто, хоть и не всегда, эта задача ложилась на плечи ЭРР, поскольку Розенберг не проявлял особенного интереса к тому, чтобы прибрать награбленное к рукам.

Однако в отношении книг, архивных материалов и Документов все было совершенно иначе. ЭРР и Розенберг вступали за них в ожесточенные бюрократические битвы с огромным списком соперников, главными из которых были СС и VII Управление РСХА. Война конкурирующих библиотечных проектов велась всеми доступными средствами, включая уловки ложь, лесть, союзы и торг. Впрочем, как зачастую случалось во всех противоборствах между организациями и лидерами Третьего рейха, это был также вопрос динамики, иными словами, важно было, кто первым попал на место событий. Огромная военная и полицейская мощь СС давала им очевидное преимущество. У организации Розенберга не было собственных войск, но он смягчал этот дисбаланс, заключая огромное количество стратегических союзов, самым важным из которых был союз с Германом Герингом. Этот союз был весьма необычен, поскольку Геринг, пожалуй, меньше всех остальных руководителей рейха интересовался нацистской идеологией, однако соглашение с Розенбергом им обоим играло на руку. Розенберг получал необходимых ему солдат и транспортировку силами люфтваффе, а Герингу доставалось столько предметов искусства, сколько вмещалось в его личный железнодорожный состав.

Невероятный размах и интенсивность нацистских грабительских операций необходимо понимать в таком контексте: они питались бурной внутренней жизнью Третьего рейха. При этом, чтобы соперничество не превращалось в анархию, были установлены определенные нормы и правила. Как следствие этого, СС и ведомство Розенберга заключили коварное соглашение. Гиммлер получал библиотеки и архивы, полезные «в разведывательных целях», иными словами, материалы, которые помогали СД и гестапо в борьбе с врагами государства. Розенберг получал библиотеки и архивы, имеющие ценность для идеологических исследовании.

Проще говоря, одной организации доставался современный, а другой — исторический материал. Однако на самом деле все было далеко не так просто.

Одним из первых серьезных столкновений стала длительная битва за ценный архив МИСИ на канале Кайзерсграхт. Рейнхард Гейдрих пытался забрать архив в РСХА, в то время как рейхскомиссар Нидерландов Артур Зейсс-Инкварт хотел оставить его в Амстердаме. Лидер нацистского трудового фронта Роберт Лей считал, что наследие социалистов должно по праву отойти его организации. Хотя архив и подпадал под юрисдикцию РСХА, битву за него выиграл ЭРР, поскольку Гитлер поддержал Розенберга, а ЭРР успел физически захватить здание МИСИ. Сотрудники ЭРР также первыми проникли в парижское отделение института, где хранился ряд ценных коллекций русских эмигрантов. Отделение разграбили всего за три дня до падения Парижа. И все же, несмотря на упреждающий удар, ЭРР позже проиграл бюрократическую битву за контроль над архивом, который в итоге передали СС

Проведенная ЭРР начальная оценка архива и библиотеки МИСИ подтвердила, что это собрание стало самым крупным голландским трофеем организации. Только в библиотеке института хранилось более юо ооо книг, а архив содержал как минимум 180 стеллажей материалов. Только к 1943 году сотрудники ЭРР сумели упаковать все в девятьсот больших ящиков, которые отправили в Германию на поездах и грузовых судах. И все же ЭРР не обнаружил важнейшей части архива — документов Карла Маркса и Фридриха Энгельса.

«После Мюнхенского соглашения 1938 года, когда западные державы отдали Гитлеру Чехословакию, По-стюмус пришел к выводу, что война неизбежна, а потому переправил архив Маркса и Энгельса в отделение института в Оксфорде. Стоит отдать должное его невероятной прозорливости», — сказал Хууб Сандерс, сидя в своем кабинете.

Сотрудники МИСИ также успели уничтожить наиболее компрометирующие материалы, включая переписку с политическими узниками Германии. Эсэсовцы допросили Постюмуса, но он не проявлял политической активности и считался ученым, а потому сумел освободиться. Потеря МИСИ не помешала Николаасу Вильгельму Постюмусу тотчас начать сбор новой коллекции.

«Невероятно, но он сумел основать новый институт, который начал собирать материал о войне, пока она была еще в разгаре. Такой уж он был человек — постоянно собирал материалы, невзирая на обстоятельства. Этот институт был официально открыт через три дня после освобождения Нидерландов в мае 1945 года и сегодня называется Институтом изучения войны, холокоста и геноцида. Однако, когда после освобождения Нидерландов Постюмус вернулся в дом на канале Кайзерсграхт, там ничего не осталось. Все было украдено, внутри было пусто. Нацисты забрали даже мебель».

* * *

Неподалеку от дома-музея Рембрандта находится Португальская синагога, массивное кирпичное здание постройки XVII века. Эта синагога, которая считается одной из самых красивых в мире, представляет собой памятник присутствию евреев-сефардов в Амстердаме. Возле нее я встретил Фритца Хоогевауда, мужчину за семьдесят, который говорит, размахивая руками на манер дирижера. Сейчас Хоогевауд на пенсии, но до этого он работал старшим библиотекарем Библиотеки Розенталя. Делом всей его жизни было описание еврейских библиотек Амстердама и их судеб в военные годы.

Синагогу огибает невысокое кирпичное здание, которое фактически выполняет функции крепостной стены. Хоогевауд провел меня к одному из стоящих рядом с синагогой домов, где хранится прославленная библиотека Эц Хаим, на которую я и пришел посмотреть. Старейшая из до сих пор существующих еврейская библиотека в мире с XVII века остается культурным и интеллектуальным центром сефардов города.

«Этой библиотеке почти четыреста лет. Она была основана как школа для евреев, бежавших из Испании и Португалии», — сказал Хоогевауд. Свет в трех просторных залах библиотеки приглушен. С пола до потолка они заставлены золотисто-коричневыми, винно-красными и кобальтово-синими книгами. Сквозь Два восьмигранных проема в потолке виден второй этаж библиотеки, куда можно подняться по прекрасной деревянной винтовой лестнице.

«Библиотека совершенно уникальна. Это здание было построено специально таким образом, чтобы внутрь попадал дневной свет. Само собой, было опасно освещать библиотеку открытым пламенем», — пояснил Хоогевауд, показывая на световые фонари.

Уникальной библиотеку Эц Хаим делает то, что она отражает экзистенциальный кризис, с которым многие евреи-сефарды столкнулись, когда приехали в Амстердам. «Многие евреи-сефарды были обращены в христианство, но вдруг снова оказались в городе, где могли исповедовать собственную религию. Это было непросто. Им пришлось заново открывать свою идентичность, и для этого они читали, писали и устраивали дебаты. Кто мы на самом деле? Можно ли сказать, что еврейская вера вернее христианства? Эта библиотека — результат их поисков», — сказал Хоогевауд, когда мы сели в читальном зале.

Сефардская идентичность формировалась в один из поистине золотых веков истории. Испанские и португальские евреи принесли на новое место уникальную культуру образования, которая многие годы оставалась лучшей в Европе.

В начале VIII века Пиренейский полуостров, который арабы называли Аль-Андалус, был захвачен мусульманами Северной Африки. Так началась почти пятисотлетняя эпоха исламской культуры, преуспевшей в искусстве, астрономии, философии, литературе и поэзии и во многом обязанной изобретениям, пришедшим с Востока. Китайцы изобрели бумагу еще во времена империи Хань в 200 году до нашей эры, однако именно мусульмане принесли ее в Европу. Распространение бумаги подстегнуло мусульманское переводное творчество — многие сочинения классического периода стали копироваться и переводиться на арабский. Финансировавший эту работу халифат отправлял мужей по всему миру, чтобы они приносили ему ценные рукописи. Центром этого движения был Дом мудрости в Багдаде — мусульман-ский аналог Александрийской библиотеки, — где переводились, копировались и комментировались сотни тысяч текстов римской, греческой, китайской, персидской и индийской литературы. Существенную долю переводов осуществляли сирийские христиане и евреи, которые в совершенстве владели греческим, латынью и арабским.

Другим центром этого движения стала Кордова. Омейядский халифат Пиренейского полуострова и династия Аббасидов, правившая в Багдаде, соперничали не только в военном, но и в культурном отношении. В десятом веке в Кордове находилась одна из крупнейших в мире библиотек: считается, что в библиотеке Омейядов хранилось около 400 ооо томов. В христианской Европе ничто не могло с ней сравниться, тем более что до повсеместного распространения бумаги оставалось еще несколько веков.

Период арабского владычества также стал золотым веком еврейской культуры. Как и в Багдаде, многие переводчики были еврейскими студентами и учеными. Под мусульманским правлением еврейские общины пользовались большой автономией, а еврейские интеллектуалы посвящали себя философии, медицине, математике, поэзии и теологии. Существование такого огромного числа еврейских интеллектуалов, Переводчиков и ученых в мусульманском мире объяснялось уникальностью еврейской схоластической культуры, история которой уже тогда насчитывала более тысячи лет и которая была основана на интеллектуальных, философских и религиозных установках о том, как следует толковать Тору и жить по ее принципам.

Многие образованные евреи Аль-Андалуса занимали высокое положение при дворе. И все же, хотя они и пользовались большей свободой, чем в христианской Европе, они не избежали преследования полностью. Когда после юоо года нашей эры типичная для Аль-Андалуса политическая стабильность начала рушиться, евреи-сефарды тоже оказались в опасности. Ужасное прозрение наступило в юбб году, когда во время мусульманского погрома было вырезано еврейское население Гранады. Величайшая катастрофа произошла в 1492 году, когда последний оплот мусульман в Гранаде пал под натиском испанцев-христиан. Христианские завоеватели предоставили еврейскому населению города выбор: либо обратиться в католичество и заслужить тем самым право остаться, либо навсегда покинуть Испанию. Если же евреи не хотели ни креститься в другую веру, ни эмигрировать из страны, существовал и третий вариант — смерть. Большинство евреев предпочло уехать на восток и основало новые общины в Венеции, Белграде и Салониках. Некоторые уехали на запад, включая и португальских евреев, которые впоследствии были изгнаны из Португалии.

Однако тысячи евреев-сефардов решили принять католичество, чтобы остаться в стране. Несмотря на обращение, марраны — или обращенные — так и не были приняты обществом. В XVI веке инквизиция неотступно преследовала марранов, тысячи которых пади жертвами пыток и сожжений на костре. В конце концов у большинства марранов не осталось иного выбора, кроме как эмигрировать, только чтобы узнать, что в изгнании их тоже ждали унижения и изоляция, поскольку зачастую еврейские общины их отвергали.

Многие из этих дважды попранных людей осели в Нидерландах, где они встречали больше понимания, чем в большинстве других стран. Именно о них идет речь в простреленной книге, которая хранится в Библиотеке Розенталя. Самуэль Ускэ был португальским евреем-марраном, и его книга «Утешение страданиям Израилевым» была религиозным пособием по самосовершенствованию для евреев-марранов, написанным в 1553 году. В ней излагается история долгих страданий еврейского народа, а утешение предлагается искать в изучении Торы и Невиима. Ускэ утверждает, что марраны только тогда освободятся от боли, когда снова вернутся в еврейскую веру. Большинство приехавших в Амстердам евреев поступило именно так, но при этом и сохранило некоторые аспекты своей уникальной культуры.

«Евреи-сефарды принесли сюда из Испании сплав еврейской, арабской, христианской и даже классической культур. Можно заметить, как каждая из них посияла на прекрасные иллюстрации в хранящихся здесь манускриптах. Поразительно богатые растительные орнаменты вдохновлялись мусульманским искусством. Они были во многом сформированы той Культурой, откуда они пришли. Они явно хотели не только двигаться дальше, но и помнить страну, которую потеряли», — сказала библиотекарь Эц Хаима Хайде Варнке, которая присоединилась к нам в читальном зале.

Библиотека была основана в 1616 году и сегодня содержит около тридцати тысяч книг и более шестисот рукописей, старейшая из которых датируется 1282 годом. Собрание библиотеки покрывает широкий спектр тем: поэзию, грамматику, каллиграфию, философию, мистику и религию. «Библиотека отражает становление сефардской общины в Амстердаме и ее развитие в течение четырехсот лет. Здесь можно проследить духовные, религиозные и культурные перемены, которые происходили в обществе», — заметил Хоогевауд.

Евреи-сефарды, которые прежде были марранами, сформировали собственную общину и культурную идентичность в большом еврейском сообществе. Они оставались меньшинством даже в рамках остальной еврейской популяции. Однако через несколько веков после изгнания из Испании, в 1492 году, черный день настал и для «Западного Иерусалима».

«На самом деле после начала оккупации в 1940 году изменения произошли не сразу. Жизнь шла своим чередом. Продолжалась культурная деятельность, люди писали книги, организовывали семинары, ставили пьесы. Нам сложно это понять, ведь мы знаем, что случилось дальше. Но они так привыкли к свободе и толерантности, в рамках которых жили, что просто не могли представить, что их в одночасье всего этого лишат», — сказала Варнке.

«Все происходило постепенно. Еврейское население изолировалось поэтапно, как нацисты делали и в Германии», — добавил Хоогевауд.

ЭРР не спешил разграбить еврейские библиотеки. Только в августе 1941 года началась операция, целью которой стали самые ценные еврейские коллекции. В течение первого года оккупации основное внимание уделялось политическим оппонентам, включая МИСИ, церковь и масонские ордена. Неудивительно, что еврейскими коллекциями заинтересовались в 1941-м, ведь именно в этот момент политика в отношении еврейского населения ужесточилась. С начала года голландские евреи обязаны были вставать на учет, а в феврале последовали первые депортации в Бухенвальд. В августе отряды СД опечатали несколько еврейских библиотек, включая Эц Хаим и Библиотеку Розенталя, читальные залы которых к тому времени уже были закрыты для публики. Закрыта оказалась и богатая библиотека Бет га-Мидраш, принадлежащая евреям-ашкеназам Амстердама. В библиотеки допускались лишь сотрудники СС и ЭРР. Однако они не знали, что некоторые особенно ценные книги уже были спрятаны.

Шестью месяцами ранее прихожане Португальской синагоги отобрали наиболее ценные предметы искусства, которые отправили в бункер Рейксмюсеума, скрытый под песчаными дюнами побережья. Они также вывезли пять ящиков с книгами и рукописями из библиотеки Эц Хаим, сохранив в том числе пять еврейских инкунабул, шестьдесят манускриптов XVII и XVIII веков и более 150 печатных иллюстраций. Ящики были помещены в хранилище банка «Кас-

Ассошиэйт» на Спуйстраат в Амстердаме. Такие предосторожности объяснялись не риском грабежа, который в тот момент, скорее всего, считался невысоким, а опасением, что библиотека может оказаться повреждена или разрушена в ходе бомбардировки.

Спасательная операция, проведенная в Библиотеке Розенталя Фонтейном Верве, была в большей степени обоснована шаткой политической ситуацией. Бывший куратор библиотеки Луис Хиршель составил тайный список самых ценных сочинений, которые необходимо спасти. Вместе с Фонтейном Верве они проникли в опечатанное здание и вынесли среди прочего около шестидесяти манускриптов, двадцати инкунабул и рисунок Спинозы, датируемый XVII веком. Все это было надежно спрятано в подвалах. Они также спрятали каталог библиотеки, чтобы сотрудники ЭРР не смогли проверить, чего не хватает.

ЭРР не терпелось заполучить фонды Эц Хаим и Библиотеки Розенталя, о чем вполне очевидно сообщается в еженедельном отчете, отправленном из штаб-квартиры ЭРР в Нидерландах в тот же месяц, когда были опечатаны библиотеки:

«Есть вероятность, что здесь можно обнаружить ранее неизвестные источники по истории эры Кромвеля, касающиеся так называемой Славной революции 1668 года и союза Англии и Нидерландов. В частности, могут быть сделаны новые выводы о связи Кромвеля с евреями, а возможно, даже о еврейском влиянии на формирование британской секретной разведывательной службы».

Отчет показывает, насколько идеологически мотивированной была работа ЭРР. Библиотеки и архивы похищались не потому, что они были «еврейской собственностью», а потому, что считалось, будто они смогут предоставить материалы для поддержки теории о мировом еврейском заговоре. Особенно нацистов интересовали британско-еврейские связи. Гитлер и Розенберг восхищались Британской империей и находили весьма любопытным, что столь небольшая нация смогла править Индией, население которой исчислялось сотнями миллионов. Розенберг до последнего надеялся, что нацистская Германия сможет заключить антибольшевистский пакт с Великобританией. Такая мысль посещала и Гитлера. Войну с Великобританией и упорное нежелание державы заключить мирный договор отчасти списывали на «еврейское влияние». Наличие этого влияния доказывали тем, что Кромвель поддался дипломатии Манассе бен-Израиля и позволил евреям вернуться в Англию.

«Это было очень глупое объяснение. Глупо было считать британско-еврейские связи истинным врагом. Но нам важно понимать, что они действительно так думали. Именно так нацисты оправдывали свои действия. В итоге они хотели доказать, что нацизм прав, что в их действиях есть логика», — объяснил Хоогевауд.

В 1942 году Эц Хаим и Библиотеку Розенталя посетил Йоханнес Поль, которого Альфред Розенберг гоДом ранее назначил главой еврейского отделения Института изучения еврейского вопроса во Франкфурте. Ранее Поль был католическим священником, но впоследствии обратился в национал-социализм. В конце 1920-х он был подающим надежды теологом, посвятившим свою докторскую диссертацию пророку Иезекиилю. В начале 1930-х он несколько лет провел в Иерусалиме, где изучал библейскую археологию.

Когда в 1934 году Поль вернулся в Германию, он отказался от сана, чтобы жениться. В то же время он начал публиковать статьи в антисемитских журналах вроде Der Sturmer. Как ни странно, за годы своей научной деятельности он ни разу не высказывал антисемитских идей, что дает основания предположить, что он либо был оппортунистом, либо держал свой антисемитизм в тайне, пока нацисты не пришли к власти. Поль опубликовал предостережение об опасностях Талмуда, о котором он также написал антисемитскую книгу.

Поль был сторонником движения «Еврейская наука без евреев», что привело его в круг Розенберга и во франкфуртский институт, где он впоследствии превратился в главного расхитителя книжных коллекций.

После состоявшейся в 1942 году инспекции Поля было решено, что собрания Эц Хаим и Библиотеки Розенталя следует отправить во франкфуртский институт. Осенью 1941 года ЭРР и РСХА также начали грабить частных еврейских коллекционеров Нидерландов. Одно из известных собраний конфисковали у Исаака Лео Селигмана, сына историка, библиографа и сиониста Зигмунда Селигмана, который скончался в 1940 году. Исаак Лео Селигман унаследовал одну из лучших частных еврейских библиотек Европы. Будучи теологом и преподавателем еврейской истории, он пошел по стопам отца и собрал собственную впечатляющую коллекцию книг. Вместе обе библиотеки насчитывали от 20000 до 25 ооо томов. Коллекция Се-лигмана перешла под контроль РСХА, скорее всего, потому, что его отец был известным сионистом. Еще одна ценная еврейская коллекция, конфискованная ЭРР, принадлежала банкиру Паулю Маю, который вместе с женой совершил самоубийство в тот самый день, когда Нидерланды капитулировали под натиском нацистской Германии.

В 1942 году ЭРР провел операцию «Проект М» (где «М» обозначала «мебель») совместно с Центральным управлением еврейской эмиграции, которое отвечало за депортацию голландских евреев в концентрационные лагеря. В рамках операции были разграблены дома депортируемых евреев, мебель откуда отошла во владение немецких солдат и переселенцев на восток.

Альфред Шмидт-Штелер написал в отчете, что в Нидерландах было проведено 29 ооо успешных рейдов. В большинстве случаев из домов выносилась вся мебель и утварь, которую затем на поездах и кораблях переправляли в Германию и Восточную Европу. В ходе операции также было украдено все литературное наследие голландских евреев — вниманием не обошли ни книжные полки, ни отдельные книги на тумбочках. По оценкам, ЭРР заполучил от 700 ооо до 8оо ооо книг. Одни были отправлены в голландские учебные заведения или переданы местным нацистам. Другие были проданы или переправлены в Германию.

Полностью упаковать Эц Хаим ЭРР сумел лишь к середине 1943 года. Хуже того, сотрудники ЭРР нашли забытый библиотекарями список документов, которые были отправлены в банковское хранилище. Секретарь организации был отправлен в банк в сопровождении сотрудников ЭРР и СД. В итоге большинство книг и рукописей было конфисковано прямо на месте. В августе собрание библиотеки, упакованное в 170 ящиков, было на поезде отправлено во Франкфурт.

Библиотека Розенталя покинула Амстердам лишь через год, поскольку вокруг нее вспыхнули очередные споры. Собрание принадлежало Амстердамскому университету, а потому считалось государственной, а не еврейской собственностью. Даже прогерманский мэр Амстердама вмешался в ситуацию в попытке спасти библиотеку и оставить ее в Нидерландах. Пока шли словесные баталии, Герман де ла Фонтейн Верве улучил момент, чтобы выкрасть документы, которые прежде были спрятаны в подвале. Осенью 1943 года университет начал эвакуировать другие ценные коллекции в бункеры под песчаными дюнами Зандворта, неподалеку от Гаарлема. Спрятав манускрипты из Библиотеки Розенталя среди этих собраний, Фонтейн Верве сумел отправить их в безопасное место. Несмотря на протесты, никто не смог остановить ЭРР, который все же прибрал к рукам Библиотеку Розенталя. «Право собственности не распространяется на еврейские объекты», — заявил Альфред Розенберг амстердамскому мэру. В июне 1944 года библиотека была упакована в 143 ящика и погружена на поезд, идущий на восток.

В середине 1942 года началась массовая депортация голландских евреев. Большинство из них отправлялось в транзитный лагерь Вестерборк. Почти каждый четверг до сентября 1944 года оттуда уходил грузовой состав на восток. Шестьдесят восемь составов увезли 54 930 человек в Освенцим-Биркенау. Девятнадцать составов увезли 34 313 человек в Собибор. Большинство депортированных было убито по прибытии. Другие составы, в вагонах которых было гораздо меньше пассажиров, уходили в концентрационные лагеря Берген-Бельзен и Терезиенштадт. За два года было истреблено три четверти еврейского населения Нидерландов. Из евреев-сефардов уцелело лишь около восьмисот человек.

Куратор Библиотеки Розенталя Луис Хиршель и Исаак Лео Селигман тоже были депортированы; их обоих вместе с семьями отправили в Вестерборк. По словам коллеги, который навестил Хиршеля в бараке, куда его определили, он до последнего работал над библиографией, которая ляжет в основу книги об истории голландских евреев: «В темном бараке, в окружении страданий и тоски, на клочках бумаги он писал свою подробную библиографию, не имея доступа к другой литературе». Хиршеля вместе с женой и четырьмя детьми депортировали в Польшу. Его жена погибла в Собиборе в ноябре 1943 года. Сам Хиршель дожил до марта 1944-го: скорее всего, он был отобран Для рабского труда, что на несколько месяцев продлило его жизнь. Исааку Лео Селигману «повезло» — он попал в список «избранных» евреев, отправленных в нацистский «образцовый лагерь» Терезиенштадт. По Удивительному совпадению Селигман воссоединился со своей библиотекой еще до конца войны.

 

ОХОТА ЗА СЕКРЕТАМИ МАСОНОВ

Гаага

Чтобы понять алхимию, нужно задаться вопросом: что такое золото? Металл ли это или что-то еще? Алхимия — это поиск одного из величайших секретов жизни, а именно секрета вечной жизни».

Як Пипенброк взглянул на меня, словно чтобы убедиться, что я слежу за его мыслью, пока он объясняет мне саму суть алхимии. Я не был уверен, что понимаю его до конца, но все равно кивнул в ответ на молчаливый вопрос.

«Но что есть вечная жизнь? Жизнь здесь, на земле, или вознесение души к вечному свету? Алхимия — это поиск глубочайшего смысла жизни», — продолжил Пипенброк, невысокий масон с гладкими седыми волосами. В руках он держал такую огромную книгу, что работать с ней можно было только вдвоем. Когда Пипенброк открыл фолиант, толщина которого составляла никак не меньше двадцати сантиметров, его коллега Тео Вальтер принялся осторожно перелистывать желтые, даже коричневые страницы. Едва ли не каждая из них была богато иллюстрирована любопытными, пугающими ксилографиями. Там были обвивающие людей змеи. Усыпанное скелетами поле, над которым кружили птицы. Пожирающие друг друга драконы. Толпа с дубинками и пиками, направленными на лежащего ничком человека. Голуби с луками и стрелами. Звезды, ангелы, планеты и знаки, которых я никогда прежде не видел. Эта книга, ВШНо&еса сЬегтса сипоза, представляет собой антологию алхимических трудов, составленную в 1702 году врачом Жан-Жаком Манже. Магическая книга резко контрастировала с интерьером комнаты, в которой мы находились, — тесной камеры без окон с пониженным уровнем кислорода. Уныло-серые металлические стеллажи, которые раздвигали Вальтер и Пипенброк, создавали впечатление, будто мы стоим в архиве забытых бухгалтерских отчетов. Однако на самом деле в этой спартанской обстановке хранилось одно из ценнейших в Европе собраний книг о масонстве, алхимии, магии, загадках древности, вольных каменщиках и рыцарях ордена тамплиеров.

История масонской ложи Великий восток Нидерландов восходит к 1756 году, а ее штаб-квартира расположена за темно-зеленой дверью без вывески в самом центре Гааги. Несколько десятилетий назад, как и многие другие масонские ложи Европы, она начала приоткрывать завесу над своей некогда тайной деятельностью. Сегодня ложа содержит Центр масонской культуры, где функционируют читальный зал и музей масонства. Ложе принадлежит более 25 ооо ценных артефактов, связанных с масонством: древних регалий, предметов искусства, рисунков и гравюр. Но самой знаменитой коллекцией ложи остается Библиотека Клосса — одна из старейших в мире масонских библиотек. Начало коллекции положил немецкий врач, историк и масон Георг Клосс, который начал собирать ее в первой четверти XIX века. «Клосс одержимо собирал книги и манускрипты о масонстве и других сферах интереса лож. Ему удалось составить лучшую коллекцию по этой теме», — сказал Пипен-брок, который работает хранителем библиотеки. После смерти Клосса библиотеку купил принц Фредерик Нидерландский, который, будучи великим магистром ордена, пожертвовал ее Великому востоку Нидерландов. В коллекцию Клосса входило семь тысяч книг и две тысячи манускриптов.

К этой библиотеке впоследствии добавился богатый архив 250-летней истории ордена, а также материалы около восьмидесяти прекративших существование голландских масонских лож. Сегодня коллекция занимает около восьмиста метров полок. «Клосс собирал книги и рукописи, чтобы изучить историю масонства. Он хотел узнать, как создавались ритуалы, когда они впервые были описаны, как они развивались со временем и какие из них можно считать истинными», — сказал Тео Вальтер, библиотекарь ордена.

Нацисты проявляли огромный интерес к масонству, и все же нападки Третьего рейха на масонство до сих пор почти не изучены. После прихода нацистов к власти в Германии немецкие масонские ложи одними из первых оказались под ударом, но при этом преследование масонов, за редким исключением, было не столь систематическим и жестоким, как преследование евреев и политических оппонентов режима. Нацистские нападки на ложи были направлены скорее на дух масонства, который считался идеологической, а не расовой проблемой, как в случае с евреями, цыганами и славянами. Иными словами, нацисты хотели разобраться с масонством как феноменом, в то время как сами масоны интересовали их гораздо меньше.

Герман Геринг довольно рано провозгласил, что «в национал-социалистической Германии нет места масонским орденам». Сначала режим пытался различными способами заставить ложи расформироваться или отказаться от масонства в пользу других вещей. Людям, которые когда-либо состояли в масонских ложах, отказывали в праве вступления в НСДАП. Масоны также подвергались оскорблениям, становились мишенью бойкотов и увольнялись с государственной службы. Однако многие из них впоследствии смогли продолжить карьеру.

В то время масонская активность в Германии была довольно высока — количество масонов доходило до восьмидесяти тысяч. Многие из них занимали высокое положение в немецком обществе. Ряд крупных лож уже в 1933 году пытался адаптироваться к новому режиму, меняя названия: так возникли Национальный христианский орден Фридриха Великого и Немецкий христианский дружественный орден. Чтобы ложи могли продолжать функционирование, режим велел им отказаться от использования слова «масоны», оборвать все международные связи, исключить членов неарийского происхождения, открыть информацию о своей тайной деятельности и прекратить отправлять ритуалы, восходящие к Ветхому Завету.

В 1935 году масонские ордена были полностью запрещены и провозглашены «врагами государства». После этого немецкие масонские организации были распущены, а их собственность конфискована. Генрих Гиммлер, который проявлял огромный интерес к масонству, проследил, чтобы отряды СД и гестапо разграбили масонские библиотеки и архивы. Украденные из них материалы впоследствии сформировали основы оккультной коллекции VII Управления РСХА.

Также в 1930-х был проведен целый ряд кампаний по опорочиванию масонства путем превращения ряда конфискованных масонских лож в музеи, где проводились выставки. Прекрасным примером этого служит печально знаменитая выставка «дегенеративного» искусства, организованная нацистами в 1937 году. Нацисты не раз обращались к «порочащим выставкам» в своей пропаганде. Помимо искусства, осуждению на подобных мероприятиях подвергались джаз и предметы еврейской культуры. Особенной популярностью пользовалась устроенная в 1942 году выставка «Советский рай», на которой демонстрировались предметы, захваченные после вторжения в Советский Союз. Организованная в просторном павильоне, она занимала около девяти тысяч квадратных метров. Ее задача заключалась в том, чтобы подчеркнуть нищету и страдания России под властью большевиков. По официальным данным, выставку посетило около 1,3 миллиона немцев. Предполагалось, что «порочащие выставки» не только бросят тень на их предмет, но и послужат превентивными мерами. На выставках о масонстве желательно было раскрывать все таинства лож, позволяя немецкой публике входить в залы этих загадочных орденов, где показывалось бы, как масоны тайно отправляли извращенные, негерманские и еврейские ритуалы, которые представляли реальную угрозу Германии. Особенное внимание уделялось ритуальным объектам — человеческим черепам, костям, еврейским текстам и другим «восточным» предметам. Сенсацией также становились сообщения о тайных кровавых ритуалах, которые якобы практиковали масоны. Крупнейший из подобных музеев был открыт в конфискованной ложе в Хемнице; по официальным данным, его посетило не менее миллиона немцев.

Масонские ордена никогда не представляли политической угрозы для национал-социалистов. Большинство из них было совершенно аполитично. Однако в апокалиптическом мировоззрении нацистов масонам отводилась особая роль в мировом еврейском заговоре. Тайные общества веками планировали уничтожить Германию.

Когда в 1935 году партийная газета Volkischer Beobachter написала о роспуске масонских лож, в ней было выдвинуто поразительное обвинение: Первую мировую войну развязали масоны. Согласно газете, масоны спланировали совершенное в 1914 году убийство наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца Фердинанда. После этого масоны обманным путем заставили Германию вступить в войну, а затем и обеспечили ее поражение.

В межвоенные годы подобные теории заговора в изобилии циркулировали в крайне правых кругах Германии. Одним из наиболее ожесточенных критиков масонства был немецкий генерал Эрих Люден-дорф, который сыграл решающую роль в последние годы Первой мировой войны. В последний год войны Людендорф был наиболее влиятельным человеком в Германии, именно он в 1918 году спланировал и возглавил финальное наступление на Западном фронте, на которое страна бросила последние силы. Провал наступления и контратака союзников не только привели к прорыву немецкого фронта, но и спровоцировали нервный срыв у самого Людендорфа. Когда осенью 1918 года он не смог договориться о перемирии, германский император отправил его в отставку.

В ноябре того же года в Германии разразилась революция. Воспользовавшись поддельным паспортом, Людендорф бежал в Швецию и переждал революцию в загородном имении шведского землевладельца и наездника Рагнара Олсона в Хеслехольме. Сломленный, огорченный, изгнанный и разочарованный унизительным Версальским договором, Людендорф писал свои воспоминания о войне. Опубликованные в 1919 году, они стали одним из источников легенды об ударе ножом в спину, которая приобрела невероятную важность для национал-социалистов. Не в силах признать собственные ошибки, Людендорф утверждал, что винить за поражение следует действия социал-демократов, социалистов и масонов на домашнем фронте. Без этого «удара ножом в спину» армии Германия одержала бы победу.

Погружение Людендорфа в темный мир теорий заговора не окончилось после публикации воспоминаний. Постепенно он сблизился с праворадикальными кругами Мюнхена и НСДАП. Во время «Пивного путча» 1923 года, когда нацисты сделали первую попытку захватить власть, Людендорф маршировал рядом с Адольфом Гитлером, намереваясь свергнуть правительство. В отличие от Гитлера, он сумел избежать тюремного срока.

В 1920-е годы Людендорф стал считать масонов инициаторами мирового заговора. В 1927 году он опубликовал книгу «Искоренение масонства посредством разоблачения его тайн», в которой развил свои теории заговора. Хотя единственным автором книги значился Людендорф, на самом деле он написал ее в соавторстве со своей женой Матильдой, которая была еще более радикальной противницей масонства, если такое вообще возможно. Позднее она опубликовала собственный памфлет «Жизнь и насильственная смерть Моцарта», в котором заявила, что композитор был убит братьями масонами, поскольку нарушил обет молчания ордена. Она также возлагала на масонов ответственность за смерть Мартина Лютера и Фридриха Шиллера.

Людендорфы были убеждены, что масоны обладали сверхъестественными силами, а потому представляли угрозу для германского государства и его народа. Они также полагали, будто обнаружили свидетельства, что масоны пользовались своими международными связями, чтобы во время войны передавать немецкие военные тайны врагу. В своих воспоминаниях Эрих Людендорф заявил, что масонские ложи находились под контролем Великобритании.

В «Искоренении масонства посредством разоблачения его тайн» вполне ожидаемо упоминалась и другая вражеская фигура — еврей. Все масонское движение на самом деле контролировалось евреями. Согласно Людендорфам, завеса тайны над деятельностью лож должна была скрыть еврейское влияние. Людендорфы называли членов масонские лож «искусственные евреи». По их мнению, хотя официально масоны евреями не были, ложи все равно действовали в еврейских интересах. Супруги также полагали, что евреи вступили в тайный сговор с иезуитами, чтобы вместе взять под контроль мировую экономику.

Книга не получила того признания, на которое рассчитывал Людендорф. Большинство газет отмахнулось от его идей, назвав их эксцентричными и даже несколько жалкими. Бременская Tageblatt и вовсе предположила, что старый генерал стал «психически неуравновешен».

Тем не менее правые круги приняли его книгу гораздо теплее, ведь там обсуждаемая теория заговора уже была хорошо известна. Идея о жидомасонском заговоре была почти столь же авторитетна, как и сами ложи. Согласно популярному мифу, масонство зародилось в гильдиях вольных каменщиков, которые возводили соборы в Средневековье. Хотя эта теория происхождения масонских орденов так и не была однозначно доказана, именно на такой мифологии покоилось масонское движение. Первые ложи появились в начале XVIII века, когда научная революция и Просвещение пробудили новый интерес к вопросам бытия, мистике и духовным началам, а также ко всевозможным обществам. Было по-прежнему рискованно открыто высказывать сомнения в авторитете церкви, а потому в XVII и XVIII веках возникло множество религиозных, духовных и философских обществ, в которых люди обсуждали все эти потенциально опасные идеи за закрытыми дверями.

Великая ложа Англии была основана в 1717 году и обычно считается первой великой масонской ложей. Из Англии масонство распространилось во Францию, а затем разошлось по всему континенту. Масонские ложи старались передать теоретические и духовные знания через философские и религиозные исследования. Многие ложи также испытали на себе влияние вновь пробудившегося в то время интереса к оккультизму, магии и спиритическим сеансам. Однако ложи были не просто духовными разговорными клубами, во многом они представляли собой изолированные ассоциации общественной элиты, куда не было доступа женщинам и людям низкого социального происхождения.

Тайны, ритуалы, эзотерические элементы учения и влиятельное положение многих членов с самого начала породили множество слухов и теорий заговора. Первым масонство официально осудил папа Клемент XII, который в конце 1730-х годов неодобрительно высказался о нем как о практике, противоречащей католической вере. Сначала масонство критиковали в основном с религиозной точки зрения, однако после Великой французской революции добавилась и политическая составляющая. Охота на ведьм в возникшем политическом хаосе привела к тому, что масонов и баварских иллюминатов навали заговорщиками и подстрекателями революции. В XIX веке к критике присоединились и (либеральные) националисты. Поскольку многие ордена входили в международные сети, националисты видели в них угрозу национальному единству.

Мнимая связь масонства с евреями была особенно неправдоподобной, так как во многие ложи, особенно ложи с христианским уклоном, евреев не принимали. Вступать в более гуманистические ордена евреям позволили лишь в 1850-х. По оценкам, в 1933 году в Германии насчитывалось восемьдесят тысяч масонов, однако лишь около трех тысяч из них имело еврейские корни.

В XIX веке в крайне правых и консервативных кругах культивировалась идея, что евреи проникают в ряды масонов, чтобы в собственных целях манипулировать их идеологией. Многие ложи поддерживали идеалы Просвещения — равенство и веру в светлое будущее, — и это считалось поддержкой «еврейских интересов», поскольку прокладывало дорогу к еврейской эмансипации. Бытовало мнение, что масоны и евреи вступили в сговор, чтобы свергнуть церковь и монархию с целью добиться равноправия для евреев.

На рубеже веков вмешательство масонов видели повсюду. Во Франции масоны якобы участвовали в деле Дрейфуса, в котором франко-еврейского артиллерийского офицера Альфреда Дрейфуса признали виновным в шпионаже на основании фальшивых улик. В России масоны якобы стояли за «Протоколами сионских мудрецов», будучи инструментом еврейского завоевания мира. В Англии масонов обвиняли в связях с Джеком Потрошителем.

Особняком стояла опубликованная в 1919 году книга австрийского политика Фридриха Вихтля «Мировое масонство, мировая революция, мировая республика. Анализ истоков Первой мировой войны и ее исхода». Именно Вихтль предложил выражение «искусственный еврей» и представил доказательства, что наследника австро-венгерского престола в 1914 году убили в результате махинаций группы масонов и евреев.

Людендорфы и Вихтль нашли преданного сторонника в лице Альфреда Розенберга, который в 1922 году сам опубликовал книгу на эту тему — «Преступления масонов, евреев, иезуитов и немецкого христианства». В «Мифе XX века» он обвинил масонов в распространении «толерантных и гуманистических принципов — например, о равноправии евреев и турков с христианами», что было просто недопустимо в созданной Розенбергом реальности расового мифа. Он утверждал, что именно масоны «возглавили демократические революции XIX века». Именно гуманизм масонов привел к демократическому, расовому и моральному упадку, при котором «каждый еврей, негр и мулат получил возможность стать равноправным гражданином европейской нации».

Генрих Гиммлер был убежден, что в масонских ложах практиковались кровавые ритуалы. Суть одного из них была подробно описана в отчете Баварской политической полиции, БПП: «Кандидат рассекает себе большой палец и сцеживает кровь в чашу. Затем эту кровь смешивают с вином и кровью других братьев (оставшейся с их первого ритуала). После этого кандидат выпивает эту смесь и вписывает кровь всех масонов, включая евреев. Так еврей и достигает триумфа».

В то же время идеи масонства очаровывали СС. Гиммлер считал ложи не только врагами государства, но и источниками знаний и вдохновения. В связи с этим ни для кого не было секретом, что существенная доля литературы, похищенной в 1930-е годы у масонских орденов, в итоге осела в библиотеке РСХА. Гиммлер проявлял огромный интерес к ритуалом, тайнам и символам масонов, желая создать собственные, во многом похожие ритуалы и ордена в рамках СС.

Нацисты были не первыми, кто запретил масонство в XX веке. Оно подвергалось нападкам большинства зародившихся в межвоенные годы тоталитарных режимов. В Италии Муссолини объявил масонов врагами фашизма и впоследствии запретил деятельность лож; то же самое произошло в Советском Союзе и в Испании при режиме Франко. В нацистской Германии Рейнхард Гейдрих основал в РСХА специальный отдел по делам масонов. Регистрировать немецких масонов вызвался Адольф Эйхман. Сложно оценить, сколько немецких масонов пало жертвами нацистского преследования, поскольку многих членов лож арестовали и отправили в концентрационные лагеря из-за политической деятельности.

Масонство было важным компонентом пропаганды, направленной как против внешних, так и против внутренних врагов. В немецкой пропаганде часто упоминалось, что масонами были и Уинстон Черчилль, и Франклин Рузвельт. Когда немецкий фельдмаршал Фридрих Паулюс вопреки приказу Гитлера капитулировал при Сталинграде, в немецкой пропаганде его назвали «масоном самого высшего ранга». При этом нацисты старались не упоминать, что масонами также были Гёте, Моцарт и Фридрих Великий.

* * *

Летом 1940 года ЭРР в Амстердаме составил карту масонских лож Нидерландов. В списке оказались тридцать одна масонская ложа и десять лож «Право человека», членами которых могли становиться как мужчины, так и женщины. Также в список попали тридцать одно местное отделение ордена «Странные братья» и пятнадцать ротари-клубов. В начале сентября ЭРР начал проводить организованные рейды, важнейшей целью которых был Великий восток Нидерландов в Гааге. Этот орден не только славился своей библиотекой, но и функционировал в качестве вышестоящей организации для длинного списка региональных лож, в которых состояло более четырех тысяч членов. «Четвертого сентября 1940 года всех членов собрали в ложе, велев принести из дома все регалии. Дома тех, кто отказался подчиниться, подверглись обыску», — сказал мне Пипенброк. Всех масонов зарегистрировали, после чего ложи были распущены. Большинство членов отпустили, но великого магистра Великого востока Нидерландов Германнуса ван Тонгерена арестовали и отправили в концлагерь Заксенхаузен, где он и умер.

Вся собственность лож была конфискована, конфискации подверглись здания, регалии и библиотеки. Как и в Германии, многие масонские ложи переоборудовали в штабы, склады и координационные центры различных нацистских организаций.

Из Германии также пришла идея проведения «порочащих выставок», которые использовались оккупантами в попытке завоевать симпатии местного населения в борьбе против масонов, евреев и большевиков. В Париже антимасонская выставка открылась в июне 1940 года, а через год подобное мероприятие прошло и в Брюсселе.

Во Франции ЭРР начал подготовку к разграблению масонских лож раньше, чем в Нидерландах. Не дожидаясь окончания военных действий, Альфред Розенберг отправил сотрудников во Францию, чтобы провести разведку перед будущими рейдами. Восемнадцатого июня 1940 года один из его посланцев, профессор Георг Эберт, сообщил, что занял здание крупнейшей во Франции масонской ложи Великий восток Франции на Рю-Каде в Париже.

Во Франции и Бельгии ложи были разграблены столь же тщательно, как и в Нидерландах. Рейды также были организованы в Бельгии, Норвегии, Польше, Австрии, Греции и на Балканах.

ЭРР и РСХА вели ожесточенную борьбу за право заполучить библиотеки и архивы масонов. Зачастую РСХА одерживало верх, из-за чего ЭРР приходилось передавать конкурентам значительное количество уже конфискованной масонской литературы. Доступ в ложи считался важным с точки зрения обеспечения государственной безопасности, поскольку списки членов орденов, корреспонденция и другие материалы помогали выявить международные связи масонов. Однако было также ясно, что «оккультная литература», находившаяся в собственности лож, представляла огромный интерес для СС. РСХА уже составило богатую коллекцию литературы, конфискованной из немецких масонских орденов, которые до прихода нацистов к власти занимали второе место в мире по количеству членов. Кража книг и архивных материалов из немецких лож приобрела невероятные масштабы, причем большая часть награбленного в итоге осела в библиотеке литературы о врагах рейха, находившейся в VII Управлении РСХА в Берлине.

В немецких масонских коллекциях РСХА уже обнаружило достаточное количество материала, чтобы подпитать фантазии о заговоре и оккультные интересы СС. Одним из архивов стал «Шведский сундук» из масонской ложи «Эрнст-цум-Компас» в Готе. В нем было собрание документов и писем ордена иллюминатов, датируемое концом XVIII века. Тайный ордер, окруженный мифами, был основан немецким философом Адамом Вейсгауптом. Перед ним стояла цель достигнуть консенсуса в отношении фундаментальных ценностей Просвещения среди интеллектуалов и представителей власти и таким образом подтолкнуть рациональные социальные реформы прогрессивного толка. Организация Вейсгаупта тщательно отбирала членов в своей целевой группе, считая орден иллюминатов институтом формирования элиты, где лояльные кадры смогут координировать свои высшие идеалы на благо человечества.

В 1785 году орден был запрещен баварским государством, а ряд его членов арестован. И все же, несмотря на короткую жизнь ордена, иллюминаты скоро стали объектом многочисленных теорий заговора, самой популярной из которых было предположение, что орден продолжил существование втайне.

Шотландский философ и конспиролог Джон Робисон в своей книге «Доказательства тайного заговора» (1797) заявил, что иллюминаты проникли в европейские масонские группы и начали Великую французскую революцию. В 1780 году иллюминаты инициировали сотрудничество с масонами, и это стали считать доказательством, что орден продолжил тайную деятельность под прикрытием масонских лож. В «Шведском сундуке» содержались документы, восходившие к тому времени, когда орден иллюминатов еще функционировал, включая информацию о его членах. Входивший в орден герцог Эрнст II Саксен-Кобург-Готский посчитал эти документы такими важными, что переслал их по своим каналам в Швецию. В Стокгольме архив иллюминатов защищала от публикации шведская королевская семья. Среди членов ордена было и имя Иоганна Вольфганга Гёте. «Шведский сундук» оставался в Швеции до 1883 года, когда его переслали обратно в Германию, и он в итоге оказался в масонской ложе «Эрнст-цум-Компас», где гестапо и обнаружило его в 1930-х годах.

В Европе было мало масонских библиотек, которые по глубине и охвату могли сравниться с Библиотекой Клосса. Для любого, кто интересовался историей масонства, она была важнейшей в мире. В библиотеке также хранились материалы, которые изучали масо-

ны: книги по естественной истории, биологии, философии и истории различных культур — опубликованные в XVII и XVIII веках труды о коренных народах, их ритуалах и религиях. Кроме того, в коллекцию входили классические древнегреческие трагедии. Библиотека играла важнейшую роль в деятельности масонов. Все эти материалы давали им возможность больше узнать о самих себе. «Это был путь к очищению», — пояснил библиотекарь Тео Вальтер.

Помимо книг о магии, теософии, астрологии, алхимии, ритуалах, музыке, песнях и символах, Библиотека Клосса также обладала одной из самых богатых в мире коллекций антимасонской литературы. Однако ценность библиотеки заключалась не только в печатных текстах, но и в огромном собрании иллюстраций, гравюр и рисунков, демонстрирующих механизм проведения тайных ритуалов.

Среди редкостей Библиотеки Клосса пять старейших изданий написанных шотландцем Джеймсом Андерсоном «Конституций масонов», которые датированы началом XVIII века и формируют основу британской масонской системы. В собрании также находится еще один, даже более мифологизированный документ — «Кёльнская хартия», восходящая, как считается, к 1535 году. Этот написанный на латыни документ подтверждает, что в XVI веке масонство уже было повсеместно распространено. Согласно легенде, в середине XVII века этот документ был обнаружен в спящей ложе в Амстердаме, запрятанный в сундук, закрытый на три замка, за тремя отдельными печатями. В XIX веке он широко обсуждался в масонских кругах.

Клосс, который первым наткнулся на документ, впоследствии заключил, что это, вероятно, подделка.

Также нацистов интересовал хранившийся в Великом востоке Нидерландов богатый архив материалов прекративших существование лож, многие из которых имели связи с Ост-Индской компанией. В архиве ложи было кое-что сравнимое по ценности, а именно картотека всех членов масонских орденов Нидерландов с XVIII века.

После рейдов 1940 года отделение ЭРР в Нидерландах сообщило о значительном успехе операции. Были конфискованы сотни тысяч книг и других материалов. С ними также были предметы искусства и ритуальные артефакты, включая золотой молоток великого магистра, обнаруженный в Великом востоке Нидерландов. Ценность золотого молотка ЭРР оценил в 3000 рейхсмарок.

Не приходилось сомневаться, что именно считали главным трофеем. «Чтобы провести оценку Библиотеки Клосса, в которой хранится множество редких трудов, нужно вспомнить, что в 1939 году масоны США предложили Великому востоку Нидерландов пять миллионов долларов за эту библиотеку», — значится в отчете ЭРР. Однако подчеркивалась не только ее финансовая ценность, было сказано, что похищенные книги обладают «исключительной научной ценностью»: «Без сомнения, теперь библиотека Высшей школы без особого труда предложит читателям примечательное число сокровищ, которые обеспечат библиотеке лидирующие позиции в изучении евреев и масонов». Впрочем, одной библиотекой ЭРР не ограничился: «Также из здания были вынесены стальные стеллажи, подходящие для размещения примерно 30 ооо книг».

 

ЗДЕСЬ РАБОТАЛ

ЛЕНИН

Париж

Касаясь корешков книг и тихонько читая названия, Жан-Клод Куперминк медленно продвигался между рядами стеллажей, пока не нашел нужный том. Он снял с полки книгу в бежевом тканевом переплете. В мягком желтом свете ламп прочитать название нелегко. Куперминк раздвинул плотные черные шторы, которые закрывали выходящие во внутренний двор окна, и поднес книгу к свету. Показалось название — «История еврейского народа» российско-еврейского историка Семена Дубнова, который в 1941 году погиб в Риге от руки члена СС. В нижней части корешка был приклеен небольшой ярлык, на котором значилось: «В. z. Erf. d. Jud. Frankfurt a. Main». На форзаце был синий штамп с тем же текстом, но без сокращений: «Библиотека изучения еврейского вопроса. Франкфурт-на-Майне». Я впервые увидел штамп организованного Розенбергом франкфуртского института. Сохранился даже каталожный номер институтской библиотеки: «42/1941». Он был написан наскоро, остро заточенным карандашом, но до сих пор вполне различим на бумаге.

Когда Куперминк поставил книгу на место, я увидел ярлыки института и на других корешках. Одни казались почти новыми, в то время как другие были в разной степени потрепаны. Многие из этих книг хранились там, почти нетронутые, со времен Второй мировой войны.

«У нас здесь тысячи книг с нацистскими штампами», — сказал Куперминк на сбивчивом английском с сильным французским акцентом.

Простившись с масонами Гааги, я на скоростном поезде приехал в Париж. Здесь, во французской столице, ЭРР и РСХА инициировали самую масштабную грабительскую операцию в Западной Европе. Штаб операции ЭРР по похищению предметов искусства был размещен в конфискованном музее Жё-де-Пом в самом центре Парижа. Именно туда свозились десятки тысяч предметов искусства, которые затем сортировались, каталогизировались и отправлялись в Германию. Ряд наиболее дерзких рейдов на библиотеки и архивы произошел именно во Франции. Одной их жертв грабительских операций стал Всемирный еврейский альянс, который занимал дом номер 45 по Рю-ла-Бриер в Париже, к югу от Монмартра. Там я и встретился с Жан-Клодом Ку-перминком, возглавляющим библиотеку и архив организации. Невысокий человек за пятьдесят с редеющими волосами, он многие годы занимался исследованием местонахождения библиотеки в военное время.

Всемирный еврейский альянс был основан отчасти как реакция на так называемый Дамасский кровавый навет — состоявшийся в 1849 году погром, спровоцированный слухами о том, что евреи якобы стояли за ритуальным убийством христианского священника в Дамаске. Толпа атаковала городскую синагогу, и ряд евреев был схвачен и подвергнут садистским пыткам, в ходе которых им вырывали зубы. Эти события привлекли внимание международной общественности, поэтому на переговоры в Дамаск была отправлена еврейская делегация.

«Это было важное событие, поскольку впервые евреи предприняли попытку на международном уровне помочь другим евреям на Ближнем Востоке. Так и возникла идея создания альянса. Его цель заключалась в защите и охране прав еврейских меньшинств по всему миру. Основателями стали дети Великой французской революции. Они принадлежали к первому и второму поколению евреев, которым было позволено стать равноправными гражданами Франции. Организация должна была распространить эти идеалы», — объяснил Куперминк.

Альянс помогал евреям бежать от погромов в имперской России и оседать во Франции или США. Однако главной его задачей было создание международной системы образования для еврейских детей. В начале двадцатого века он руководил почти сотней школ в Северной Африке, на Ближнем Востоке и в Восточной Европе, всего в них обучалось 24 ооо учеников. В основу образовательной программы легли идеалы французского Просвещения: французская культура, язык и цивилизация. Однако альянс всегда Дистанцировался от зарождающегося сионистского движения, которое призывало к созданию еврейского государства в Палестине.

«Альянс помогал евреям ассимилироваться в своих странах. Во Франции речь шла о регенерации — перестройке национальной идентичности на основании современной западной культуры и еврейской культуры и знания», — объяснил Куперминк. Педагогические устремления альянса привели к созданию библиотеки.

«Они хотели собрать информацию обо всем многообразии существующих в мире еврейских культур. И о еврейской истории. К самым ценным манускриптам коллекции относятся рукописи из Каира — еврейские писания IX века. Есть здесь и труды еврейского философа Маймонида, который жил в XII веке. Но прежде всего библиотека известна своими современными собраниями книг, журналов, памфлетов и газет. В ней хранится почти полная коллекция книг и сочинений, опубликованных по еврейскому вопросу в Германии в период с XVIII до XX века, включая и антисемитские публикации. Кроме того, организация собирала работы о знаменитом деле Дрейфуса, которое имело место в 1890-х годах.

В 1930-х это была одна из богатейших еврейских библиотек в Европе, а может, и во всем мире. Ею приобретались и собирались все публикации, касавшиеся еврейских тем любого толка».

Чтобы разместить растущую коллекцию, в конце 1930-х годов на Рю-ла-Бриер построили библиотеку — восьмиэтажную функционалистскую башню, расположенную во внутреннем дворике величественного парижского здания. Низкие потолки и узкие, едва ли не вызывающие клаустрофобию лестницы, ведущие с этажа на этаж, сделали эту библиотеку похожей на многоэтажную парковку для книг. Здание было готово в 1937 году, и вскоре в нем уже разместили около пятидесяти тысяч книг, обширный архив и богатую коллекцию журналов.

Однако новая библиотека просуществовала недолго. Вскоре полки оказались заставлены книгами совершенно другого типа, которые принесли сюда немецкие оккупанты.

В июне 1940 года в Париж с немецкой армией прибыл барон Курт фон Бер, которого назначили руководить работой ЭРР в Западной Европе через ведомство «Запад». Сначала канцелярию разместили в отеле «Коммодор», но затем перенесли в жилой дом на авеню д'Йена, конфискованный у семьи еврейских банкиров Гинцбургов.

Аристократ фон Бер выучил французский, пока был в плену во время Первой мировой войны. Он был едва ли не карикатурным прусским дворянином — по свидетельствам современников, он часто носил корсет, начищенные до блеска ботинки и монокль.

Всемирный еврейский альянс уже принял предосторожности для спасения своего собрания, но в отличие от многих других библиотек, организаций и коллекционеров неправильно оценил источник настоящей угрозы. Альянс построил в подвале бункер, чтобы защитить самые ценные экспонаты коллекции от бомбардировок. Однако от грабителей их в бункере было не спасти. В отчаянной попытке сберечь коллекцию перед самым падением Парижа в 1940 году манускрипты и архивные материалы погрузили в грузовик, который должен был увезти их в Бордо. Но в Бордо он так и не приехал.

«Никто не знает, что случилось с грузовиком, но нам удалось раскопать кое-какие подробности, которые дают основание предположить, что его перехватили немецкие войска».

Когда летом 1940 года ЭРР занял дом номер 45 по Рю-ла-Бриер, большая часть самой богатой во Франции еврейской коллекции по-прежнему нетронутой стояла на полках. Как и с МИСИ в Амстердаме, ЭРР конфисковал не только библиотеку, но и здание на Рю-ла-Бриер. К августу 1940 года библиотеку упаковали в ящики и подготовили для отправки в Германию. Большую ее часть отправили в Институт изучения еврейского вопроса во Франкфурт. Пустые стеллажи библиотеки Всемирного еврейского союза скоро заставили книгами из других разграбленных коллекций — ЭРР превратил здание в хранилище украденных книг.

К сентябрю 1940 года, после семи недель грабежей, Альфред Розенберг удовлетворенно написал в отчете, что значительная доля парижских трофеев попала в его руки. Среди прочего ЭРР конфисковал целый ряд ценных библиотек, принадлежавших членам французской ветви семьи Ротшильдов. Еще более крупную добычу удалось захватить в знаменитом парижском банке Ротшильдов «Ротшильд Фрер», который более сотни лет оставался одним из крупнейших банков мира. Гигантский архив банка заполнил более 760 ящиков. С точки зрения нацистов, это был бесценный материал для «исследований» паутины мирового еврейского капитализма. Помимо Ротшильдов, библиотеки конфисковали и у других влиятельных еврейских интеллектуалов, включая Леона Блюма, Жоржа Манделя, Луизы Вайс и Иды Рубинштейн. Некоторые из этих библиотек обладали огромной исторической и культурной ценностью и содержали первые издания с личными посвящениями от Марселя Пруста, Сальвадора Дали, Андре Жида, Андре Мальро, Поля Валери и Ванды Ландовской.

Десять тысяч книг, включая весьма ценную коллекцию Талмудов, было украдено из парижской раввинской школы, а еще четыре тысячи — из Федерации еврейских общин. Грабежам также подверглись синагоги и еврейские книготорговцы — к примеру, со склада книжного магазина Липшица были вынесены все имевшиеся двадцать тысяч книг.

Сберечь от грабителей удалось лишь несколько коллекций. Так, отряды гестапо не смогли отыскать подвал, в котором были спрятаны написанные на идише книги маленькой Библиотеки Медема, основанной еврейскими иммигрантами из Восточной Европы. Однако это было слабым утешением, поскольку в библиотеке хранилось всего около трех тысяч книг.

Грабительская операция во Франции приобрела невероятный размах: по оценкам, ЭРР разграбило 723 крупные библиотеки, содержащие более 1,7 миллиона книг. Объемы награбленного существенно возросли, когда ЭРР запустил во Франции свой «Проект М», мишенями которого стали дома евреев, которые бежали из страны или были депортированы. Только в Париже было полностью зачищено 29 ооо квартир, после чего все вынесенное из них отправили на поездах на восток.

Было в этой систематической зачистке и полном уничтожении всех свидетельств существования евреев в Европе что-то невероятно зловредное. Все оставленные личные вещи — письма, фотоальбомы, дневники — конфисковывались, выбрасывались, сжигались или уничтожались на бумажных фабриках. После зачистки в дома въезжали новые жильцы. Казалось, евреев, которые там жили, их жизней, воспоминаний, мыслей и вовсе никогда не существовало.

Точно неизвестно, сколько частных библиотек и книг было похищено в ходе операции «Проект М», однако их количество, должно быть, исчислялось миллионами. Операция была столь масштабной, что пришлось открыть три распределительных пункта, где подневольные работники сортировали, ремонтировали и упаковывали конфискованную собственность. Один из них, находившийся на складе в XIII округе Парижа, немцы называли Большим Аустерлицем. Узники, однако, называли его Галереей Аустерлиц, по аналогии с роскошным универмагом Галерея Лафайет. Работа по сортировке конфискованной собственности не прерывалась до самого августа 1944 года, когда войска союзников подступили вплотную к Парижу.

В Эльзасе и Лотарингии, аннексированных нацистской Германией, шла литературная чистка другого толка. Там нацисты забирали всю французскую литературу в попытке германизировать регион и вытеснить французскую культуру и наследие.

Хотя львиная доля французской добычи досталась ЭРР, РСХА тоже не ушло с пустыми руками. Многие библиотеки и архивы политически активных еврейских организаций в итоге оказались переданы РСХА. Там осели и некоторые фрагменты Библиотеки Всемирного еврейского альянса. Когда 26 марта 1941 года состоялось официальное открытие Института изучения еврейского вопроса и началась конференция, многие парижские библиотеки уже прибыли во Франкфурт.

В своей торжественной речи Альфред Розенберг с гордостью провозгласил, что институт теперь обладает лучшей в мире еврейской библиотекой: «Будучи частью Института изучения еврейского вопроса, который сегодня открывает свои двери, эта библиотека уже содержит огромное количество документов, имеющих большую важность для еврейской истории и европейского политического развития. Сегодня это крупнейшая в мире библиотека, посвященная иудаизму. В грядущие годы эта коллекция будет расширяться максимально целенаправленным образом».

Книг со штампом Института изучения еврейского вопроса не так много, они относятся к сравнительно небольшому числу книг, которые успели каталогизировать. Сотрудники не в силах были справиться с притоком похищенной литературы. К 1943 году во Франкфурт поступило уже полмиллиона книг.

Историк Филип Фридман утверждал, что нацистам важно было разграбить еврейские библиотеки и институты, занимающиеся высшим образованием и ведущие научно-исследовательскую и другую интеллектуальную деятельность. Грабительская операция служила двойной цели, отчасти лишая еврейское население культурной основы и образования, а отчасти обогащая идеологические исследования нацистов. С этой точки зрения, Всемирный еврейский союз был основной целью.

Таксист резко остановился и показал на переулок. Я помедлил. Не похоже было, чтобы в этом переулке находилась знаменитая библиотека. Потемневшие от выхлопных газов балконы потрескались; казалось, они могут упасть в любой момент. Я взял адрес из письма и теперь оказался на другом конце города, в южной части Латинского квартала. Здания в переулке напоминали многоквартирные муниципальные дома, но в то же время было в них и что-то от модерна. Позже я узнал, что дома построили после войны, чтобы дать бездомным парижанам крышу над головой.

Сверившись с клочком бумаги, на котором я записал номер дома, я подошел к ничем не примечательной двери, возле которой стояли ходунки. Изучив длинный список жильцов, между фамилиями Миссо и Шовель я нашел немного кривоватый ярлычок Русской библиотеки имени Тургенева. Я видел это название и раньше, в отчетах ЭРР из Парижа, но не знал точно, продолжила ли библиотека свое существование, пока не нашел длинное эссе о ее трагической и удивительной судьбе, написанное историком Патрицией Кеннеди Гримстед.

В квартире на первом этаже я встретился с Элен Каплан, пожилой женщиной с угольно-черными волосами и ярко-красными губами, которая при ходьбе опирается на костыль. Каплан — библиотекарь и глава ассоциации, которая управляет библиотекой.

Мои глаза не сразу привыкли к полумраку — сквозь маленькие, закрытые шторами окна библиотеки внутрь проникало очень мало света. Квартира едва не лопалась от книг, которые стояли на стеллажах, идущих от пола до потолка. Между стеллажами виднелись пожелтевшие бюсты русских писателей, старые чемоданы, мусорные пакеты и сломанные настольные лампы. В углу лежала русская тряпичная кукла и стояла вырезанная из дерева модель православной церкви. Сотни книг, которым не нашлось места на полках, лежали стопками на полу и на столах, прогибавшихся под их тяжестью.

«У нас здесь особый пол, ведь книги очень тяжелые», — сказала Каплан, несколько раз стукнув костылем по паласу.

Русская библиотека имени Тургенева относится к особой категории библиотек, которые во время войны стали жертвами грабительских операций: это эмигрантские библиотеки. Сотни лет в Париж стекались политические беженцы и неугодные на родине интеллектуалы: художники, писатели и другие люди, которые приезжали в этот город в поисках места, которое Даст им свободу мысли и самовыражения. В Париже в разное время обосновывались анархисты, коммунисты, диссиденты, аристократы без гражданства, монархи и диктаторы.

В XIX веке город принял волну политических иммигрантов с востока. Среди первых переселенцев были поляки, которые вынуждены были бежать ИЗ Польши, после того как в ноябре 1830 года в Варшаве разразилось восстание под лозунгом восстановления независимого польского государства, не существовавшего с 1795 года. В Париже в том числе осел и польский князь и политический деятель Адам Чарторыйский. В наполеоновскую эру он занимал пост министра иностранных дел Российской империи, но в 1830 году поддержал восстание и был избран первым президентом Польши. После подавления восстания в 1831 году более шести тысяч офицеров, политиков и интеллектуалов вынуждены были покинуть Польшу. Резиденция Чарторый-ского в отеле «Ламбер» на берегу Сены стала центром польского эмигрантского сообщества и оппозиционного движения, которое хотело вернуть Польше независимость. В 1838 году была основана Польская библиотека, которая вскоре завоевала центральное место на цветистой франко-польской культурной сцене, где творили Фридерик Шопен, Жорж Санд, Зигмунд Кра-синский и польский поэт-романтик Адам Мицкевич. Библиотека стала крупнейшим автономным польским культурным институтом за пределами Польши и важным символом польской борьбы за независимость.

Поляки были не единственной группой изгнанников из Российской империи. В XIX веке в Париж из России также переселялись политические беженцы и изгнанники-интеллектуалы. Уже в 1825 году, после восстания декабристов, российский император выслал за пределы страны большую группу русских писателей. Еще больше иммигрантов прибыло в Париж в конце десятилетия, когда в стране началось политическое брожение. Жесткая цензура царизма вынудила эмигрантов создать независимую литературную среду в Париже. Вскоре центром этой деятельности стала Русская библиотека имени Тургенева. Она была основана в 1875 году русским революционером Германом Лопатиным, которому помогал его соотечественник, писатель Иван Тургенев, в то время проживавший в Париже.

«Герман хотел создать не просто библиотеку, а место встречи революционной молодежи. Библиотека была русской, но совершенно независимой от российского государства. Библиотека остается в таком положении и сейчас», — сказала Элен Каплан, проведя меня в маленький читальный зал. Одна из длинных стен в нем была совершенно голой, если не считать бюста Тургенева.

Лопатин был одним из первых русских революционеров, вдохновленных идеями Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Ранее он был арестован и сослан в Ставрополь, откуда сумел бежать, после чего добрался до Франции и вступил в Первый интернационал.

Основное собрание библиотеки сформировал Тургенев, который предоставил ряд собственных книг, а также организовал в Париже литературный раут, чтобы собрать пожертвования книг и денег. Библиотека, которая получила свое текущее название в 1883 году, после смерти Тургенева, устраивала чтения, концерты, выставки и революционные рождественские вечеринки.

«Она стала одной из крупнейших русских библиотек в Европе. Русские библиотеки были и в других городах, но они не сохранились. Это крупнейшая и старейшая из подобных библиотек, которая существует по сей день. Это весьма примечательно, потому что она никогда не получала финансовой поддержки из России и росла лишь за счет поддержки различных групп русских эмигрантов, зачастую люди жертвовали собственные книги или работали в библиотеке волонтерами».

Библиотека и сложившаяся вокруг нее революционная среда стали колыбелью нескольких поколений российских революционеров. Среди тех революционеров, которые работали в библиотеке до начала Первой мировой войны, был Владимир Ильич Ульянов, впоследствии известный как Ленин. После провала революции 1905 года большевики решили переместить свою деятельность в Париж. Ленин терпеть не мог этот город и называл его «грязной дырой», но в 1908 году был вынужден в него переселиться.

Тургеневская библиотека стала местом встречи обосновавшихся в Париже изгнанников большевиков. Она играла для них такую важную роль, что в 1910 году Ленин лично проследил за переносом в Тургеневскую библиотеку книг и архива Российской социал-демократической партии.

«В библиотеке не господствовала ни одна политическая группа, был представлен весь спектр: большевики, меньшевики, социалисты-революционеры и анархисты. Они были политическими оппонентами, но здесь, в библиотеке, встречались и устраивали дебаты. Библиотека стоял выше их идеологических различий, ведь здесь главенствовала русская культура», — сказала мне Каплан.

Российская революция отрицательно сказалась на Тургеневской библиотеке, когда революционеры покинули Париж, поспешив присоединиться к восстанию. Однако после революции на смену этим российским изгнанникам пришло новое, значительно более крупное российское эмигрантское сообщество, которое исчислялось десятками тысяч человек. Больше всего во французской столице оказалось белых эмигрантов разных судеб, включая аристократов, буржуазию, националистов, реакционеров, интеллектуалов, военных и священников. Их объединяла лишь ненависть к коммунистам. Однако последние тоже были в Париже. Многие из них вернулись в изгнание — те социалисты, коммунисты и социал-демократы, которые присоединились к революции, только чтобы оказаться выдворенными из страны, как только большевики пришли к власти.

Среди них был и отец Элен Каплан, Венедикт Мя-котин. «Мой отец был русским историком и социалистом, одним из тех, кто начал революцию, прежде чем большевики захватили власть. Он отказался присоединяться к большевикам. Но ему повезло: после Гражданской войны Ленин позволил небольшой группе интеллектуалов, людей, которые сыграли важную роль в революции, покинуть Россию. Их было не более двухсот, и случилось такое лишь однажды, — сказала Каплан, которая родилась в Праге, где нашли пристанище Мякотин с женой. — Само собой, его почти полностью вычеркнули из истории советского государства».

В межвоенные годы вокруг Тургеневской библиотеки собрался новый круг изгнанных российских интеллектуалов, многие из которых были писателями, журналистами и художниками, попавшими в немилость при Советах. Звездный час библиотеки наступил в те годы, когда Париж стал столицей российского эмигрантского общества. В сложившийся вокруг библиотеки кружок входили писатели Михаил Осоргин, Марк Алданов и Иван Бунин (председатель управлявшего библиотекой фонда), который в 1933 году первым из российских писателей удостоится Нобелевской премии по литературе.

Новая волна эмиграции привела к экспоненциальному росту собрания библиотеки. На рубеже веков в ней хранилось около 3500 книг. К 1925 году их было уже 50 ооо, а десять лет спустя коллекция удвоилась. Вскоре Тургеневская библиотека стала одной из ведущих русских библиотек. Слава ее росла, а с ней возрастал и уровень поддержки. В 1930-х годах муниципалитет Парижа предложил библиотеке переехать из скромного помещения на Рю-дю-Валь-де-Грас в роскошный дворец Кольбера на Рю-де-ла-Бюшри.

«Здесь можно было найти все книги, запрещенные в России. Эта библиотека прославилась своим собранием эмигрантской литературы», — пояснила Каплан.

Помимо литературы русской эмиграции, в библиотеке хранились первые издания Вольтера, Франсуа де Ларошфуко и Николая Карамзина, а также ценные исторические сочинения, включая составленный в 1550 году Судебник Ивана VI с комментариями историка и государственного деятеля Василия Татищева. Кроме того, коллекция включала личные архивы и документы высланных российских писателей и книги с аннотациями и подписями многих выдающихся личностей, включая Бунина и Ленина. В межвоенные годы в Париже сформировалась и другая эмигрантская библиотека — библиотека Симона Петлюры. Симон Петлюра был украинским журналистом, писателем и политиком, который в 1917 году участвовал в становлении недолговечной Украинской Народной Республики. Это была попытка освободить Украину от влияния России и революции. Однако республика Петлюры запомнилась самым кровавым преследованием евреев до холокоста. Считается, что за недолгое существование Украинской Народной Республики состоялось 1300 погромов, в ходе которых были убиты десятки тысяч евреев. Когда Красная армия оккупировала Украину, Петлюре пришлось бежать, и в 1924 году он поселился в Латинском квартале Парижа, откуда руководил Украинской Народной Республикой (УНР) в изгнании. Ориентируясь на Русскую библиотеку имени Тургенева и Польскую библиотеку, Петлюра планировал организовать украинскую публичную библиотеку. Однако работа по созданию библиотеки даже не успела толком начаться, когда Петлюра погиб от руки другого эмигранта, российско-еврейского поэта Самуила Шварцбурда.

После убийства Петлюры библиотеку основали в его честь — Украинская библиотека имени Симона

Петлюры открылась в 1929 году. Библиотека разместилась в квартире на Рю-де-Латур-д'Овернь, куда перенесли ценные архивы документов украинского правительства и его лидера, а также личную библиотеку Петлюры. К моменту начала войны в 1939 году в коллекции насчитывалось около 15 ооо томов, в то время как юо ооо томов хранилось в Тургеневской библиотеке и 136 ооо — в Польской.

Эмигрантские библиотеки играли невероятно важную роль в среде национальных меньшинств. Они стали литературным домом для людей, которые потеряли свой язык и культуру. Они не только поддерживали потерянные культуры, но и становились местами встреч, где продолжали жить и развиваться лингвистические и национальные идентичности. В этом отношении они были незаменимы. В то же время они были своеобразным движением Сопротивления. Для поляков Польская библиотека была способом спасти польскую культуру, которая находилась под прессингом германизации и русификации: в регионах с польскоговорящим населением польский язык и культура преследовались, репрессировались и всячески унижались.

Эти библиотеки также воплощали в себе альтернативную версию письменной истории. Они показывали другую Россию и другую Польшу, сохраняя истории, которые иначе оказались бы потерянными навсегда. В эмигрантских библиотеках русская, польская и украинская литература продолжала жить — ее читали, обсуждали и критиковали. Это было особенно важно для поэтов, писателей и журналистов, которые лишились не только родины, но и читателей. Но процветающие эмигрантские сообщества Парижа ждала катастрофа — столкновение с противником, который хотел не просто подавить и подвергнуть цензуре русскую, польскую и украинскую культуру, а разрушить ее до основания и полностью стереть с лица земли.

* * *

Ранней осенью 1940 года русская писательница-эмигрантка Нина Берберова на велосипеде приехала в центр Парижа из маленького дома на окраине, где она проживала. Она эмигрировала в 1922 году вместе с поэтом Владиславом Ходасевичем. В Париже они сблизились с обездоленными, но талантливыми молодыми литераторами-эмигрантами, включая Владимира Набокова и Марину Цветаеву. В эмиграции Нина Берберова опубликовала свои дебютные сочинения и в итоге прославилась рассказами, повествующими о жизни русских эмигрантов в межвоенные годы в Париже.

Она часто ездила в город на велосипеде, чтобы купить молоко, картошку и книги. Примерно за месяц до этого дня она взяла в Тургеневской библиотеке, которую русские эмигранты называли просто Тургенев-кой, сочинение философа Артура Шопенгауэра в русском переводе. В этот день она хотела вернуть книгу.

«Дворец Кольбера находится на узкой улице возле Нотр-Дама. Когда я вошла, еще не пробило и десяти Утра. Весь двор был уставлен грубыми деревянными яЩиками, длинными, как гробы; их было не меньше трех дюжин. Они были пусты. Я постучала в окно консьержке, которая меня знала, и спросила, могу ли подержать книгу до четырех часов. Она встревоженно посмотрела на меня: «Они здесь».

Я тотчас поднялась по лестнице наверх. Двери были распахнуты. Два ящика стояли на площадке, а еще два виднелись в зале. Книги паковали быстро, деловито, ритмично. Я поразилась увиденному. Несмотря на это, я на ломаном немецком спросила, что происходит, хотя все было предельно понятно. Мне вежливо ответили, что книги отправляют в другое место. Куда? Зачем? Никто не ответил».

Нина Берберова сразу же отправилась к Василию Маклакову, российскому политическому деятелю, демократу и дипломату. В 1917 году, когда большевики захватили власть, Маклаков был послом России во Франции. Он занимал российское посольство в течение семи лет, пока Франция не признала Советский Союз и не выдворила Маклакова из посольства.

Переговорив друг с другом и с историком Дмитрием Одинцом, который возглавлял библиотечный комитет, они решили, что единственный способ спасти библиотеку — обратиться другому злейшему врагу: Сталину. Одинец поспешил в советское посольство, чтобы попытаться остановить грабежи. В посольстве его провели сначала в одну комнату, затем в другу*0-Он попросил о встрече с главным секретарем или первым консулом, а лучше — с самим послом, если есть такая возможность. Он поговорил с одним человеком, потом с другим, затем с третьим, но никто из них даже не представился. Он снова и снова объясняя причину своего визита, говоря, что пытается спасти русскую библиотеку.

«Ее основал Тургенев, — объяснил он, — который написал «Отцы и дети» и «Рудина» Он основал ее, когда жил в Париже».

Но в их глазах ничего не отразилось. Он продолжил: «Надо действовать быстро, пока книги не увезли…» Сотрудники посольства лишь пожали плечами: «Какой нам от этого толк? Там жалкие сочинения эмигрантов!»

«Вдруг мне в голову пришла одна мысль, — сказал мне Одинец. — Я объяснил, что когда-то в этой библиотеке работал Ленин. Что там были книги с его пометками и подписями, а также книги, которые он сам пожертвовал библиотеке. Там до сих пор стоял его стул!»

Он признался, что никогда прежде его воображение не работало так усердно.

«Все всполошились, забегали вокруг меня. Позвали других людей. Мне пришлось повторить свою историю о Ленине».

Он закончил свой рассказ: «Меня провели в очередные двери. Двери открывались и закрывались снова. Кто-то пообещал, что обязательно вмешается, но я ему не поверил. Как будто телефонный звонок мог хоть что-то изменить! Той ночью я снова остался у друзей в Булони. На следующий день, когда я пришел в дворец Кольбера, все было кончено. Ящики пропали, двери были закрыты и опечатаны. Крупнейшая русская эмигрантская библиотека прекратила свое существование».

Нина Берберова оставила Шопенгауэра себе. Другой эмигрант, историк Николай Кнорринг, также стал свидетелем грабежа. Судя по номерам на ящиках, он сделал вывод, что из библиотеки вывезли девятьсот ящиков книг и архивных материалов. Однако в других источниках указывается меньшее число. Согласно Кноррингу, ЭРР также забрал картины, бюсты и портреты. Уцелело лишь несколько предметов — в частности, библиотекарь Мария Котлярев-ская сумела сохранить фрагмент переписки анархиста Петра Кропоткина с философом Павлом Бакуниным.

Элен Каплан открыла один из довоенных библиотечных каталогов, лежащих на столе. Нацисты их не забрали, и несколько лет назад их обнаружили в старой картонной коробке в подвале дворца Кольбера. Каталоги показывают, насколько богатой коллекцией библиотека обладала до войны: в ней хранились не только литературные сочинения, но и труды по географии, экономике и праву.

Подобная описанной Берберовой история случилась и в Польской библиотеке, которая находилась неподалеку от дворца Кольбера, в построенном в XVII веке доме на острове Сен-Луи посреди Сены. В коллекцию недавно отметившей столетний юбилей библиотеки входило 136 ооо книг, 12 ооо рисунков, юоо рукописей, 2800 древних карт, 1700 польских мо-нет и медальонов и богатый архив фотографий. Эта коллекция была бесценна — она отражала свободную польскую культуру и собиралась в течение целого ве-ка, проведенного поляками в изгнании.

В библиотеке также хранилась Пельплинская библия — напечатанная Гутенбергом Библия, которую удалось спасти при нападении на Польшу в 1939 году. Библия Гутенберга — это литературный эквивалент картин Леонардо да Винчи. Библии в двух томах печатались Гутенбергом в середине XV века и считаются первым значительным тиражом печатных книг в Европе. Известно о существовании всего двадцати полных экземпляров таких Библий. Ни одна Библия Гутенберга не выставлялась на продажу с 1970-х годов, но ее текущая рыночная стоимость оценивается более чем в 35 миллионов долларов. Так называемая Пель-плинская Библия была знаменита уникальной отметкой — считается, что печатник уронил секцию своего шрифта. Пельплинская Библия была инкрустирована золотом и переплетена в красное шевро. Она также была одной из девяти Библий Гутенберга, сохранивших первоначальный переплет с XV века. Когда в 1939 году разразилась война, Библия находилась в библиотеке городка Пельплин в той зоне Западной Польши, которая вскоре подверглась насильственной германизации и присоединению к Третьему рейху. Нацисты считали Библии Гутенберга национальным достоянием Германии, которое необходимо вернуть на родину. По этой причине Пельплинская Библия, единственная Библия Гутенберга, которой владела Польша, стала желанным призом. Отец Антоний Лидке из Пель-плинской семинарии прекрасно это понимал, а потому заказал у местного седельника кожаный кейс с потайными отделениями, куда он и спрятал оба тома Библии, общий вес которых составлял около сорока килограммов. В октябре 1939 года, когда Польша капитулировала, Библию вывезли из страны на судне, груженном зерном, и переправили во Францию, в Польскую библиотеку Парижа. В посылке был также ряд ценных книг, спасенных из Национальной библиотеки в Варшаве.

После получения сообщений из Польши сотрудники Польской библиотеки поняли, чего ожидать, если страна падет под натиском врага. Когда в мае 1940 года немецкими войсками был захвачен Амьен на севере Франции, библиотеку снова эвакуировали. В начале июня грузовик с фрагментами польского литературного наследия, включая Пельплинскую Библию, уехал на юг. Книги погрузили на небольшой польский пароход, который успел отчалить всего за несколько часов до того, как немцы вошли в город. Этот пароход сумел пересечь Ла-Манш, который кишел немецкими субмаринами. Библия наконец оказалась в безопасности.

Однако собрание Польской библиотеки было слишком велико, чтобы спасти его полностью. Вывезены были наиболее ценные предметы; рисунки, карты и оригинальные рукописи Адама Мицкевича были спрятаны в различных французских библиотеках. Несмотря на эти усилия, львиная доля библиотеки осталась в здании на острове Сен-Луи, которое подверглось обыску гестапо через два дня после падения Парижа.

Два месяца спустя, 25 августа, в библиотеку пришли сотрудники парижского отделения ЭРР. По словам директора библиотеки, историка Францишка Пулав-ского, который был свидетелем описываемых событий, операцией руководили три человека из ведомства Розенберга, а около сорока французских рабочих паковали собрание в такие же ящики, какие Берберова видела в Тургеневской библиотеке. Содержимое каждого ящика тщательно описывалось; всего упаковали 780 ящиков, из которых 766 содержали книги, газеты и другие печатные материалы.

В октябре 1940 года библиотеку перевезли в Ля-Шапель на севере Парижа и погрузили на поезд, следующий в Германию. На этот раз ЭРР пришлось делить добычу с другой организацией, Издательским центром Берлин-Далем, отделом Прусского государственного архива, занимавшимся так называемыми восточными исследованиями. Такой предмет существовал и до 1933 года, но теперь его цель состояла в оправдании расширения Германии на восток. Издательский центр Берлин-Далем в итоге забрал большую часть Польской библиотеки.

Украинскую библиотеку имени Симона Петлюры тоже посетили грабители. В январе 1941 года библиотека на Рю-де-Латур-д'Овернь за три дня была очищена от книг и архивных материалов, которые упаковали и отправили в сортировочный пункт на Рю-ла-Бриер, где еще недавно располагалась штаб-квартира Всемирного еврейского союза.

Сначала Библиотеку имени Петлюры планировалось отправить в собрание РСХА в Берлине, однако после осмотра коллекции было решено, что она не представляет ценности для разведки. Книги передали ЭРР. Альфред Розенберг нашел им место в новой библиотеке, которая сформировалась в Берлине под его руководством, — в Восточной библиотеке ведомства Розенберга, где стали собирать материал о большевизме, России и Восточной Европе в целом. В итоге там же оказалось и собрание Тургеневской библиотеки. Эмигрантские библиотеки Запада заложили фундамент коллекции, которая стала экспоненциально расти после вторжения в Советский Союз.

Историк Патриция Кеннеди Гримстед утверждает, что нацистские атаки на эмигрантские библиотеки Парижа были одним из аспектов подготовки к вторжению в Советский Союз, которая в 1940 году велась в атмосфере строгой секретности. Библиотеки считались возможным источником ценных разведданных для грядущей войны.

* * *

Элен Каплан встала, взяла костыль, подошла к серому металлическому шкафу и открыла дверцы с матовым стеклом. Протянув руку, она коснулась пальцами корешков стоящих внутри книг. Меня поразило, насколько потрепанны были книги. Многие корешки поломались. Переплеты истрепались, в разные стороны торчали нитки. Некоторые книги были в таком плохом состоянии, что казалось, будто они не распадаются на части только потому, что стоят среди других. Они не были ни особо старыми, ни особо ценными, но на их долю выпала нелегкая судьба — это были книги-эмигранты, ряд которых прибыл в Париж до войны с бегущими из России людьми, только чтобы вернуться обратно на восток немного позже. Более шестидесяти лет спустя они снова оказались в Париже.

Элен Каплан приехала в Париж после Второй мировой войны, с третьей волной русских эмигрантов, когда ее семья покинула Восточную Европу, которая совсем скоро оказалась отделена «железным занавесом». Только в конце 1980-х, после перестройки, она смогла побывать на родине. К тому времени она уже работала в Тургеневской библиотеке, а пятнадцать лет назад ушла на пенсию и стала ее покровителем.

«После войны не осталось ничего. Все было украдено, поэтому нам не разрешили остаться в дворце Кольбера. Книг больше не было. Но потом постепенно мы начали восстанавливать фонды и к концу 1950-х смогли открыть библиотеку в этой квартире, которую нам предоставил муниципалитет», — сказала мне Каплан.

Тургеневская библиотека не смогла восстановить коллекцию до сравнимых с довоенными размеров. И все же после возрождения она стала независимой, оппозиционной для родной страны литературной сценой. В период «холодной войны» в библиотеке начали собирать сочинения русских писателей, запрещенных в Советском Союзе. Сегодня библиотека не имеет связей с Россией и живет на небольшой ежегодный грант, предоставляемый муниципалитетом Парижа.

«Его хватает, чтобы оплачивать аренду и покупать немного новых книг. Но эта библиотека всегда была бедной. Люди всегда работали здесь бесплатно. Это часть культуры. Думаю, мы выживем и в будущем. Мы уже многое пережили», — улыбнувшись мне, сказала Каплан по-французски с русским акцентом.

Она снова подошла к серому шкафу. Потрепанные книги на полках не слишком примечательны, но для Каплан в них заключена особая ценность. Эти книги, всего 112 штук, единственные из оригинального стотысячного собрания Русской библиотеки имени Тургенева вернулись в библиотеку. Сняв с полки бледно-серую книгу, которая когда-то была черной, она показала мне форзац. Прочитать кириллический текст я не смог, но библиотечный штамп был на французском — там значился старый адрес на Рю-дю-Валь-де-Грас.

«Ходили слухи, что немцы забрали библиотеку, чтобы вручить ее Сталину в качестве дружеского подарка. Тогда Германия и Советский Союз еще были союзниками. Но на самом деле это не так. Альфред Розенберг проявлял огромный интерес к этой библиотеке. В конце концов, он говорил по-русски и учился в Москве. Вот они ее и забрали».

 

ПРОПАВШАЯ

БИБЛИОТЕКА

Рим

В Литературном центре было прохладно. Я вслед за библиотекарем Жизель Леви, жизнерадостной женщиной с копной кудрявых волос, спустился по ступенькам в зал с белыми бетонными стенами. Уже на пороге я почувствовал характерный запах старой библиотеки: иссохшая кожа, пергамент, чернила. Стоявшие на стеллажах толстые книги в темно-коричневых кожаных переплетах напоминали мне корявые стволы древних деревьев. Между ними, подобно старинным березам, желтели стопки пергаментных листов. Казалось, некоторые книги разрушаются уже не первый век: их корешки постепенно отрывались, нити переплета торчали, подобно высохшим связкам, кожаные обложки трескались и расслаивались. Все книги старели по-своему. Одновременно напечатанные тома шли каждый своей дорогой. Одни едва не рассыпались, а другие старели с достоинством.

Литературный центр расположен в доме постройки XVIII века на западном берегу Тибра в Риме, неподалеку от моста Сикста. Это культурный центр, принадлежащий Союзу итальянских еврейских общин. Чтобы попасть внутрь, мне пришлось пройти сквозь двери, которые закрываются на замок и выполняют функцию противокражных ворот. Это мне уже знакомо. Каждый еврейский центр, синагога, библиотека и музей, которые я посетил во время этого путешествия, были оборудованы подобными системами безопасности: там стояли камеры видеонаблюдения и шлюзовые ворота, там на меня бросали подозрительные взгляды и задавали вопросы. Процедуры контроля напоминают контроль в аэропорту: используются металлоискатели и рентгеновские сканеры, проверяются сумки, иногда проводятся обыски. Еврейские организации в Европе превратились в крепости. Это напоминает о неприятных страницах их истории. На другом берегу Тибра, неподалеку отсюда, находится римское еврейское гетто, основанное в XVI веке. Небольшое, площадью около трех гектаров, оно было обнесено высокими стенами, за которыми жило еврейское население Рима. Днем обитателям гетто разрешалось выходить за его границы, но они обязаны были возвращаться до наступления темноты, когда закрывались ворота. Так происходило каждый вечер более трехсот лет, до самого освобождения в конце XIX века. В подвале Литературного центра Жизель Леви принялась искать нужную книгу.

«Вот она», — сказала Леви.

Она сняла с полки не один из впечатляюще толстых томов, а маленькую пергаментную книгу размером не больше ее ладони. Когда она осторожно раскрыла ее,

пергамент захрустел. В середине не хватало целого фрагмента — казалось, из книги выхватили солидный кусок. «Скорее всего, ее погрызла мышь. Мышам книги нравятся. Всякий раз, когда я захожу в старую библиотеку, я слышу, как разбегаются мыши. И убегаю сама», — рассмеялась Леви.

«Это Танах, еврейская Библия, отпечатанная в Амстердаме в 1680 году. Мы мало что знаем об этой книге, но нам известно, что она принадлежала семейству Финци из Флоренции», — сказала Леви, показывая мне внутреннюю сторону обложки, где кто-то написал чернилами «Финци» и «Флоренция».

Маленькая, погрызенная мышами книга — настоящая загадка. Она вернулась в Рим около десяти лет назад, после того как ее обнаружили в маленьком городе Хунгене неподалеку от Франкфурта. После войны книга оказалась у единственного выжившего еврея Хунгена, Иеремии Оппенхайма. Книгу передали итальянскому делегату на конференции о разграбленной собственности, которая состоялась в Ганновере в 2005 году. Неясно, как именно она оказалась у Оппенхайма.

«Там есть штамп», — сказала Леви, показывая мне маленький изящный штамп на корешке книги. Он выцвел и пожелтел, но итальянский текст по-прежнему читался: «Библиотека Итальянской раввинской школы».

Еврейская конгрегация хранит свое литературное наследие в Литературном центре. Самая ценная часть коллекции происходит из Библиотеки Итальянской раввинской школы. Эта школа была основана в 1829 гоДу. Она функционирует до сих пор и остается одной из старейших раввинских школ в Италии, хотя учеников сегодня не так уж много.

«Я могу пересчитать их по пальцам. Днем они учатся в обычных школах, а вечером приходят сюда. Иногда они приходят и в выходные».

В Библиотеке раввинской школы хранится богатая коллекция еврейских сочинений с XVI века и далее. В нее входит множество книг знаменитых итальянскоеврейских печатников, включая Сончино, Де Гару, Брагадина, Бомберга и Вендрамина. Но есть там и еврейские книги других издательств, находящихся в еврейских культурных центрах — Амстердаме, Франкфурте, Салониках и Вильнюсе. Раввины Итальянской раввинской школы путешествовали по всей Европе, чтобы приобрести книги в коллекцию. Леви показала мне полку, где стоял десятитомный Талмуд. От старости светло-коричневая кожа покрылась светлым налетом. «Это невероятно редкое издание из Базеля, отпечатанное в 1580 году», — сказала Леви.

Историческая коллекция Литературного центра состоит из 8500 томов. Некоторые из них связаны с небольшими еврейскими общинами из разных концов Италии, которые пропали, когда в XIX веке произошло объединение Италии и евреям позволили перебираться в крупные города, включая Венецию, Флоренцию и Рим. Леви показала мне несколько полок с такими книгами, попавшими сюда из таких мест, как Пиза, Сиена и Питильяно, маленький городок в Тоскане, который некогда называли Малым Иерусалимом, поскольку в нем процветало еврейское сообщество.

Собрание Литературного центра рассказывает историю итальянских евреев. Эта история читается не только на страницах книг, но и на форзацах.

Жизель Леви сняла с полки громоздкую книгу в кожаном переплете и показала мне ее форзац, исписанный словами, предложениями, символами и какими-то закорючками. Это были просто беглые записи, но все равно они казались прекрасными — слова и знаки снова и снова наслаивались друг на друга.

«Раньше бумаги было не слишком много, поэтому пометки делали в книгах. Здесь перечислены имена владельцев книги, но есть и дневниковые записи. Вот здесь говорится: «Мой сын на прошлой неделе женился». А здесь, — Леви показала на другую строчку, — сказано: «Сегодня моему внуку провели обряд брит-мил а»».

Напечатанная в 1745 году книга содержала заметки нескольких поколений семьи евреев-сефардов из Пизы.

«Книгу напечатали в Амстердаме; евреи-сефарды из Италии часто покупали издаваемые там книги».

В начале XX века Библиотека Итальянской раввинской школы располагалась на верхнем этаже синагоги на Лунготевере-де-Ченчи, на другом берегу Тибра. Здание выделялось на фоне города благодаря своей вавилонско-сирийской архитектуре. Оно было построено в конце XIX века в память о гетто как символ отвоеванной свободы римских евреев. Но в синагоге была и другая библиотека — старше и ценнее Библиотеки раввинской школы. Эта библиотека принадлежала еврейской конгрегации Рима и во время войны была потеряна бесследно. Она называлась Библиотекой еврейской общины. В ее собрание входили литературные, религиозные и культурные памятники самой старой еврейской конгрегации в Европе. Помимо прочего коллекция включала в себя манускрипты о еврейской интеллектуальной и религиозной жизни в средневековом Риме, а также большое количество инкунабул, среди которых были и редкие экземпляры, привезенные евреями-сефардами из Испании.

В этой библиотеке хранилось культурное наследие римских евреев. В отличие от большинства евреев мира, они не были связаны ни с евреями-сефардами, ни с евреями-ашкеназами из Центральной и Восточной Европы. Считается, что первые евреи появились в Риме еще в 161 году до нашей эры и были отправлены Иудой Маккавеем, который вел Маккавейскую войну и искал у Рима поддержки в борьбе с державой Селевкидов. Еврейская община с несколькими синагогами была основана в Риме задолго до рождения Христа.

Позже имперские амбиции Рима распространились на Восточное Средиземноморье, в результате чего была завоевана Иудея, которая вошла в состав империи. В последующие столетия евреи не раз поднимали восстания, что приводило к катастрофическим последствиям. Римские власти беспощадно подавляли их, проявляя при этом патологическую жестокость.

Многие из тех, кто не погиб при восстаниях, оказались порабощены. Остальные предпочли покинуть разоренную войной Иудею, чтобы осесть в других регионах империи или эмигрировать на восток, в Персию. Вскоре евреи, которые решили остаться в Иудее, превратились в национальное меньшинство. Евреев изгнали из Иерусалима, на месте которого вырос языческий римский город Элия Капитолина. В еврейской истории изгнание евреев считается началом двухтысячелетней еврейской диаспоры. Однако в академических кругах диаспору рассматривают как значительно более долгий и сложный процесс. Стратегическое положение Иудеи между Европой, Азией и Африкой обрекло этот регион на многие тысячи лет военных вторжений египтян, ассирийцев, вавилонян, персов, греков, римлян, арабов и турок. Миграция и рассеяние жителей этого раздираемого войнами региона продолжались очень долгое время.

Еврейская община Рима росла. Другие конгрегации возникали по всей Италии, причем зачастую их основывали освобожденные рабы. В период Высокого Средневековья итальянские евреи сформировали богатую литературную традицию, не в последнюю очередь благодаря контактам с евреями-сефардами Испании. Переводы еврейско-арабских философских трудов также оказали огромное влияние на христианскую культуру. Одним из наиболее известных мыслителей был Маймонид, которого обычно считают главным еврейским философом Средневековья. Маймонид хотел продемонстрировать, что философию Аристотеля можно примирить с еврейской верой. Это повлияло на теолога Фому Аквинского, который попытался подобным образом интегрировать философскую систему Аристотеля с христианской верой.

В то же время в период Высокого Средневековья католическая церковь проводила репрессивную антисемитскую политику. Лидирующую роль в ней играл Иннокентий III, один из самых влиятельных римских пап, который провозгласил начало Четвертого Крестового похода и спровоцировал безжалостное преследование «еретиков» в Европе. В 1215 году он открыл один из важнейших христианских соборов Средневековья — Четвертый Латеранский собор, в ходе которого были внесены поправки в каноническое право. На соборе было решено, что евреев следует отстранить от занятия государственных должностей, поскольку их преступление против Христа не дает им права принимать решения от имени христиан. Евреев также обязали носить одежду, которая должна была отличать их от христиан. Позже было решено, что евреям также следует носить на груди тканевую нашивку шириной в половину ладони. Изданный в 1215 году декрет Иннокентия III положил начало желтым звездам, которые евреи вынуждены были носить при нацистском режиме, установившемся семь веков спустя.

Преемники Иннокентия III продолжали его политику. Его двоюродный брат, папа Григорий IX, в 1234 году изложил учение perpetua servitus iudaeorum, в соответствии с которым евреи должны были быть исключены из политической жизни и жить в политическом рабстве до Судного дня, что до XIX века лишило евреев любой возможности оказывать социальное влияние. Григорий IX формально положил начало инквизиции, которая должна была бороться с еретическими сектами вроде катаров, а также с евреями.

В XVI веке тысячи евреев-сефардов из Испании и Португалии стали искать убежища в Италии и Ватикане. Сначала их принимали радушно благодаря влиянию толерантных пап. Многие приезжие были переводчиками, поэтами и учителями, включая и историка Самуэля Ускэ, автора пробитой пулей книги из Амстердама. Папа Лев X позволил итальянским евреям печатать Талмуд. Однако еврейская община в Риме едва успела перевести дух. К середине XVI века в католической церкви началась Контрреформация, призванная защитить истинную веру от еретического протестантизма. Духовная оборона привела к снижению религиозной толерантности, которое вылилось в очередные нападки на иудаизм.

Первой мишенью стала еврейская литература, которая процветала в Италии начала XVI века. В стране работало множество еврейских печатников, однако в еврейский Новый год, 9 сентября 1553 года, папа приказал конфисковать и сжечь все экземпляры Талмуда и связанных с ним текстов. В папской булле Талмуд был назван святотатственным по отношению к христианской вере. На Кампо-деи-Фиори в Риме инквизиция устроила большой костер, в котором сожгли книги и рукописи, конфискованные из еврейских домов города. Сожжение книг также было проведено в Ферраре, Флоренции и Венеции — во всех центрах еврейского книгопечатания. В огне сгорели тысячи экземпляров Талмуда. В Риме сотни лет после этого не печатали еврейские книги.

Цензура инквизиции загнала еврейскую литературу в тупик. Следы этого можно найти в подвале Литературного центра. Жизель Леви показала мне книгу, в которой инквизиция вычеркнула некоторые фрагменты текста. «К примеру, если в книге говорилось: «Наш Бог — единственный Бог», — это вычеркивали. Запрещалось писать все, что могло быть сочтено критикой католической церкви. Большинство цензоров инквизиции не умело читать на иврите, поэтому к этой работе привлекали раввинов, которых заставляли принимать католичество. Зачастую «евреи» подвергали цензуре других евреев. Это очень печальная история», — объяснила Леви.

Другие книги в библиотеке тоже имеют следы гонений. Леви взяла с полки книгу в пергаментном переплете. На кромках страниц виднелся легкий красный налет, но я первым делом заметил две колонки текста на белой обложке.

«В Италии было очень много погромов, особенно в Средние века. Синагоги грабились и сжигались. В то время пергамент ценился очень высоко, поэтому еврейские рукописи на пергаменте похищались и продавались церкви, которая использовала материал для письма и переплета книг», — сказала Леви. Практика была особенно уничижительной, потому что для этой цели часто использовались свитки Торы. «Тора священна. Ее никогда не выбрасывают — когда она отживает свой век, ее уважительно хоронят. Поэтому при каждой волне преследования евреи спасали свои Торы. Спасение Торы было едва ли не столь же важно, как спасение человеческой жизни».

По словам Леви, в старых библиотеках в окрестностях Болоньи, Пармы, Феррары и Равенны можно найти книги, переплетенные в пергамент, на котором до сих пор видны еврейские письмена. «Эти книги представляют для нас огромную ценность, потому что кусочки повторно использованного пергамента сохранили фрагменты потерянной культуры. Иногда случается обнаружить книги, пергамент для которых брался из одного источника. Собрав эти фрагменты, можно попытаться выяснить, откуда они появились и кто их написал». Текст на пергаменте, который лежал перед нами, был написан на иврите и на сефардском языке, распространенном среди евреев Испании. «Сразу видно, что это писал еврей-сефард: текст на иврите по стилю схож с арабским», — сказала Леви, проводя пальцами по строкам.

Очередная катастрофа обрушилась на римских евреев всего через два года после сожжения книг в 1553-м. Папа Павел IV папской буллой Cum nimis absurdum лишил еврейскую общину всех прав. Согласно Павлу IV, было «абсурдом» позволять евреям, которые вследствие взятого на душу греха были обречены на «вечное рабство», жить среди христиан, обладая равными правами. Евреи должны были понять, что они «рабы из-за собственных деяний».

Евреи потеряли право обладания частной собственностью и были вынуждены заниматься неквалифицированным трудом — работать старьевщиками или ростовщиками или торговать рыбой. Мужчин-евреев обязали носить остроконечные желтые шляпы, а женщин — платки того же цвета. Евреям запретили питаться, развлекаться и иными способами брататься с христианами. В выпадающий на субботу шабат они должны были посещать церковь, чтобы слушать католические нравоучения, целью которых было заставить их обратиться в христианскую веру.

После издания буллы Cum nimis absurdum было основано римское гетто. Его расположили между портиком Октавии и берегом Тибра — в районе, который постоянно затапливало. Из-за санитарных проблем и недостатка места в гетто часто свирепствовали эпидемии. Почти четверть его обитателей погибла при вспышке чумы в 1656 году. Римское гетто, которое каждый вечер закрывали снаружи, на самом деле было огромной тюрьмой.

Освобождение итальянских евреев началось только с пришествием Наполеона. В ходе Великой французской революции евреям впервые даровали равные права с другими гражданами. Наполеон развернул свою «радикальную политику» по всей Европе, запрещая гетто, снимая ограничения и закрепляя равенство иудаизма с христианской религией. Он также заставил папу отречься от светской власти.

Однако эти свободы ушли вместе с Наполеоном. Как только власть папы Пия VII была восстановлена, он закрыл городских евреев в гетто и возобновил инквизицию. Но время играло против церкви, ведь в XIX веке обороты набирало либеральное, социальное и демократическое движение. По всей Европе ликвидировалась средневековая система гетто, ограничений и рабства. Многие европейские евреи вернули свои права в результате революций 1848 года. Антисемитские ограничения отменялись даже в итальянских государствах, где заканчивалась эпоха гетто. Церковь противостояла этому до последнего. Освобождение наступило в 1870 году, когда итальянские войска вошли в Рим и положили конец церковному правлению. Римское гетто было ликвидировано последним в Европе, пока нацисты не восстановили систему гетто и не наложили средневековые ограничения на еврейское население.

В конце XIX века окружавшие гетто стены были снесены вместе со многими обветшалыми домами. Тем не менее литературное наследие удалось спасти из разрушаемого гетто, где оно каким-то образом пережило многие века устраиваемых инквизицией обысков и сожжений книг.

Вынесенные из синагог, школ и домов гетто книги, манускрипты и другие письменные памятники составили основу Библиотеки еврейской общины. Эта уникальная библиотека рассказывала трагическую историю римских евреев. Итальянские евреи были не только культурными наследниками самой старой еврейской общины в Европе — в изоляции они также сформировали собственный еврейско-итальянский диалект, корни которого уходят в эпоху Средневековья.

Полный каталог Библиотеки еврейской общины так и не был составлен — каталогизации подверглось только небольшое количество наиболее ценных текстов, которые в 1934 году были описаны еврейским исследователем Исайей Зонне. Однако известно, что До начала Второй мировой войны в библиотеке хранилось около семисот тысяч томов, среди которых были манускрипты и книги, существующие в единственном экземпляре. В собрание входили инкунабулы и книги итальянских печатников XVI века, включая редкое издание Талмуда в 21 томе, напечатанное в типографии Сончино, которая впоследствии была запрещена папской буллой. Там были книги других знаменитых еврейских печатников, в том числе Бомберга и Брагадина, а также средневековые манускрипты еврейского поэта, раввина и врача Мозеса Риети, который в XV веке был личным врачом папы Пия II. Кроме того, в библиотеке хранились манускрипты по медицине и астрономии, датируемые XIV веком, и книги, привезенные евреями-сефардами из Испании, включая португальскую инкунабулу 1494 года.

Библиотека представляла собой литературное свидетельство двух тысяч лет еврейского присутствия в Риме. Ее собрание не только рассказывало историю евреев города, но и описывало первые шаги христианства. В своей книге «Шабаш ведьм» Роберт Кац пишет: «Нам известно, что там хранились единственные экземпляры книг и рукописей, восходящих ко времени до рождения Христа, к периоду цезарей, императоров и первых пап. Там были средневековые гравюры, книги первых печатников, древние бумаги и документы».

* * *

Дарио Тедески поднес руку к уху и вопросительно посмотрел на меня. Я повторил свой вопрос, медленно проговаривая каждый слог. Он удрученно покачал головой. На нем была накрахмаленная рубашка с закатанными до локтя рукавами. За окнами виднелись здания Римского университета. Мы сидели в просторном, светлом и скромно обставленном кабинете. Теде-ски было под восемьдесят. Я не знал точно, не слышит он моих слов или просто не понимает мой английский. Возможно, определенную роль играли оба фактора. В конце концов он просто протянул мне ручку. Интервью получилось весьма необычным: я записывал вопросы на бумаге, он по несколько минут изучал каждый и лишь потом давал свой ответ.

«В Библиотеке еврейской общины хранились невероятно ценные, редкие книги. Мы полагаем, что она была самой богатой еврейской библиотекой Италии, а может, и всего мира», — сказал Тедески и положил на стол книгу, на обложке которой значилось длинное название «Отчет о деятельности Комиссии по восстановлению литературного наследия еврейской общины Рима, украденного в 1943 году». В этом отчете излагались результаты проведенного итальянским правительством расследования по делу о краже еврейской собственности. Как и многие другие европейские государства, в конце 1990-х годов Италия сформировала общественную комиссию для расследования расхищения собственности итальянских евреев во время Второй мировой войны. Тедески входил в эту комиссию и настаивал, что особенное внимание следует уделить исчезновению Библиотеки еврейской общины. «У меня есть личный интерес, ведь я и сам римский еврей. Родители моего отца погибли во время холокоста. Но эта библиотека представляет интерес не только для еврейской конгрегации Рима, но и для всей Италии», — сказал Тедески.

До создания комиссии об исчезновении библиотеки не было известно практически ничего. После войны предпринимались попытки отыскать библиотеку, однако все они были напрасны. Только в 2002 году под давлением еврейского сообщества была организована особая комиссия для поиска Библиотеки еврейской общины, которая была «бесценна для культурного наследия всей Италии».

Возглавить расследование поручили Дарио Теде-ски, который в то время был председателем Союза итальянских еврейских общин. Через несколько лет кропотливой работы члены следственной комиссии, среди которых были историки, архивисты и государственные служащие, сумели выяснить некоторые новые подробности таинственного исчезновения библиотеки.

«Мы нашли документы, которые подтверждали, что библиотеку украл Оперативный штаб рейхсляй-тера Розенберга. Однако загадка заключалась в том, что украли тогда не одну, а сразу две библиотеки, ведь забрали и Библиотеку Итальянской раввинской школы. Почему же тогда лишь одна библиотека вернулась назад? Именно на этот вопрос мы и хотели ответить», — рассказал мне Тедески.

Грабежи и приведшие к ним обстоятельства стали очередной трагической главой в долгой истории римских евреев. Когда в 1922 году к власти пришел Муссолини со своей Национальной фашистской партией, казалось, что его движение не имеет антисемитского аспекта. Напротив, режим поддерживали многие итальянские евреи; евреями были и некоторые высшие руководители партии, например министр финансов Гвидо Юнг. Однако в рамках фашистского движения существовала расистская когорта. Открытый антисемитизм режим начал проявлять лишь в конце 1930-х годов, когда был заключен союз между Гитлером и Муссолини, приведший к формированию нацистского блока. В 1938 году фашисты приняли основанное на Нюрнбергских законах расовое законодательство, которое, помимо прочего, запретило евреям занимать государственные посты и вступать в брак с неевреями.

Когда в 1940 году Италия вступила в войну, преследование усилилось. Нацистская Германия начала оказывать на Италию давление, подталкивая ее как можно скорее решить «еврейский вопрос». Нацисты даже предложили выступить в роли палачей — итальянским фашистам нужно было лишь посадить итальянских евреев в поезда и отправить на север.

Несмотря на распространившийся антисемитизм, многие представители итальянской общественности, армии и даже фашистской партии неприязненно относились к немецкой расовой политике. Несмотря на немецкое давление, итальянские военные отказались участвовать в геноциде. С 1941 по 1943 год тысячи евреев укрылись в населенных итальянцами регионах Югославии, Греции и Юго-Восточной Франции, где они некоторое время были в большей безопасности, чем на немецкой территории. Итальянский режим также эвакуировал четыре тысячи евреев на юг Италии, где им ничего не грозило даже во время войны.

Однако свержение Бенито Муссолини в июле х943 года предопределило судьбу итальянских евреев. Когда союзники в тот же месяц высадились на Сицилии, итальянцы уже не верили в своего лидера и не хотели больше воевать. После того как в сентябре страна сдалась союзным войскам, нацистская Германия, которая давно с подозрением относилась к Италии, сразу атаковала бывшего союзника. Муссолини освободили и вернули к власти, но теперь он стал марионеткой в руках оккупантов. Немецкое вторжение кардинально изменило ситуацию для 43 ооо евреев, которые оказались под юрисдикцией немецких оккупантов.

В конце сентября 1943 года недавно назначенный начальник гестапо Рима Герберт Капплер собрал всех еврейских лидеров города. Он заверил их, что проживающие в Риме двенадцать тысяч евреев избегут депортации, если за шесть часов соберут выкуп — пятьдесят килограммов золота. Тысячи людей устремились в синагоги, чтобы отдать серьги, обручальные кольца, колье и другие золотые предметы. Требуемое количество золота принесли в штаб-квартиру СС на виа Тассо даже раньше срока. Однако сделка была обманным ходом, поскольку уже был отдан тайный приказ о депортации.

На следующий день после уплаты выкупа около двадцати эсэсовцев обыскали синагогу на Лунго-тевере-деи-Ченчи и среди прочего конфисковали архив, в котором содержался список имен и адресов евреев города. Через несколько дней синагогу посетили двое сотрудников ЭРР, которые пришли осмотреть Библиотеку Итальянской раввинской школы и Библиотеку еврейской общины. ЭРР сформировал для итальянской операции особый отряд — зондерко-манду «Италия». Одним из посетителей синагоги был Йоханнес Поль с кафедры еврейской литературы Института изучения еврейского вопроса во Франкфурте — тот самый Поль, который годом ранее проводил оценку библиотеки Эц Хаим и Библиотеки Розенталя в Амстердаме. Еще через несколько дней в синагогу пришли другие сотрудники ЭРР, которые приступили к эвакуации коллекции.

Непосредственный свидетель событий, еврейский журналист и литературный критик Джакомо Дебене-детти впоследствии так описал увиденное:

«Немецкий офицер осматривал коллекцию так, словно перед ним была искусная вышивка; он поглаживал папирусы и инкунабулы, переворачивал страницы манускриптов и редких книг. Степень его осторожности и внимания к книгам была прямо пропорциональна их ценности. Подавляющее большинство сочинений было написано на незнакомых языках. Однако, когда он открывал книги, его глаза, прикованные к строкам, округлялись и вспыхивали, как у читателя, который уже знаком с темой и знает, где найти желанный фрагмент или пару нужных строк. В его изящных руках эти древние книги говорили, словно подверженные бескровной пытке».

Другим свидетелем стала секретарь синагоги Розина Сорани. Изучив два собрания, тот же офицер, который ранее поглаживал инкунабулы, сообщил Сора-ни, что библиотеки будут конфискованы и вывезены из синагоги в течение нескольких дней. Она записала в своем дневнике, что он также пригрозил ей, сказав, что «все должно остаться ровно так же, как при их уходе, иначе [она] поплатится жизнью».

В отчаянной попытке спасти библиотеку еврейская конгрегация обратилась к итальянским фашистам, умоляя их о помощи. Но все было тщетно. В новом фашистском режиме под крылом Германии на руководящие посты были назначены представители антисемитской когорты партии.

Утром 13 октября 1943 года два больших немецких железнодорожных вагона поставили на городские трамвайные пути и подогнали к синагоге на берегу Тибра. Рискуя жизнью, Розита Сорани и ее коллеги быстро спрятали самые ценные предметы. Серебряные и золотые религиозные артефакты убрали внутрь стены, а некоторые особенно ценные манускрипты тайком перенесли в соседнюю библиотеку Валличел-лиана. Следующим утром в синагогу прибыли сотрудники ЭРР и рабочие. Целый день ушел на то, чтобы заполнить два грузовых вагона, которые после этого пропали. Через несколько месяцев, в декабре 1943 года, сотрудники ЭРР вернулись, чтобы забрать оставшиеся книги, в первую очередь большую часть Библиотеки Итальянской раввинской школы.

К счастью, немцы не нашли спрятанные предметы, однако у римских евреев не было времени порадоваться этому или оплакать потерю своей библиотеки. По приказу оберштурмбанфюрера СС Герберта Кап-плера в город пригнали новые вагоны. Всего через два дня после отправки первой партии книг из синагоги, рано утром в шабат, 16 октября, люди Капплера обыскали сотни еврейских домов в Риме. Было арестовано более тысячи человек, в основном женщины и дети. Их отправили в военную школу, находившуюся всего в нескольких кварталах от Ватикана и собора Святого Петра, где продержали все выгодные. Бере-менную женщину заставили рожать на улице, во дво-рике школы, потому что охранники отказались везти ее в больницу. В понедельник узников посадили в гру-зовой состав и отправили в Освенцим-Биркенау. Вы-жить удалось немногим.

Папа Пий XII предпочел не вмешиваться и не высказывать официального протеста против преследования евреев. Роль папы в оккупации до сих пор остается предметом споров, однако, скорее всего, он не осмелился рисковать своими отношениями со странами «оси», поскольку это могло помешать нейтралитету Ватикана.

Но другие слои итальянского общества оказали более серьезное сопротивление нацистам. Римская полиция отказалась участвовать в поисках евреев, а большое число обычных горожан впустило к себе преследуемых. Благодаря неравнодушию священников и монахов многие евреи нашли убежище в монастырях, церквах и других институтах католической веры. Хотя за выдачу евреев была назначена награда, силам Капплера удалось схватить еще всего восемьсот человек. Тысячи евреев скрывались в Риме до самого освобождения города в июне 1944 года.

В марте 1947 года Библиотека раввинской школы вернулась обратно тем же путем, каким ее увезли: она приехала на поезде из Германии. До возвращения погрызенной мышами еврейской библии, которое произошло в 2005-м, считалось, что библиотека вернулась целиком. В ходе работы комиссии Дарио Тедески предстояло оценить, насколько верным было это предположение. «Это стало для нас полной неожиданностью, — сказал мне Тедески, — но так мы поняли, что после войны вернулось не все. Мы знаем, что Библиотеку еврейской школы увезли во Франкфурт, где ее и обнаружили после войны. Однако Библиотека еврейской общины пропала где-то по пути из Рима в Германию».

Библиотеку раввинской школы доставили на возглавляемую Йоханнесом Полем кафедру еврейской литературы Института изучения еврейского вопроса во Франкфурте. Почему же библиотеку еврейской конгрегации не доставили туда же? Комиссия Тедески потратила семь лет на поиски ответа, однако даже после тщательного изучения архивов, библиотек и частных собраний на нескольких континентах судьба библиотеки так и остается окутанной туманом истории.

В процессе исследования были обнаружены отдельные фрагменты потерянного наследия. Составленный Исайей Зонне каталог коллекции от 1934 года был найден в Национальной библиотеке в Иерусалиме. «Я переписывалась с другом, который работал в Национальной библиотеке в Иерусалиме. Однажды он прислал мне фотографию обнаруженной в библиотеке книги. Она напоминала журнал, в котором по-итальянски были записаны названия книг. Я узнала его почерк. Он прислал мне больше фотографий, и я поняла, что это каталог книг», — сказала Жизель Леви, которая принимала участие в поисках библиотеки.

два манускрипта со штампами библиотеки нашлись в Еврейской теологической семинарии в Нью-Йорке. Семинария купила манускрипты в 1960-х, однако не было точно известно, как именно они были приобретены. Ходили слухи, что штамп библиотеки встречался и в других собраниях, но они не получили подтверждения.

В 2009 году комиссия представила итоговый отчет, в котором пришла к выводу, что книги, вывезенные из синагоги в октябре и декабре 1943 года, скорее всего, были отправлены по разным маршрутам. В то время как декабрьский поезд прибыл во франкфуртский институт, октябрьский состав с Библиотекой еврейской общины, вероятно, поехал дальше, в Берлин. Однако эти выводы остаются спекулятивными. Корреспонденция о деятельности ЭРР в Италии была уничтожена во время бомбардировки Берлина в ноябре 1943 года. Тем не менее, если комиссия Тедески права, это объясняет пропажу библиотеки. Книги, отправленные во Франкфурт, и книги, отправленные в Берлин, постигла совершенно разная участь.

 

ФРАГМЕНТЫ НАРОДА

Салоники

Теплый дождь окрасил кирпич темно-красным цветом. Целый квартал греческого портового города Салоники занимают руины дворца рим-ского императора Галерия. Сегодня эти руины пре-вратили в прекрасный уличный музей. Дворец 300 го-да постройки открыт для обозрения — видны и термы императора, и прогулочные сады. В гигантском тронном зале диаметром около тридцати метров до сих пор видны остатки изящного мраморного пола. Луч-ше всего сохранилась почти неповрежденная ротон-да — круглое кирпичное здание со стенами толщиной шесть метров, которое выстояло две тысячи лет войн, землетрясений и нещадной погоды.

Сначала здание использовалось в качестве языческого храма, однако впоследствии Константин Великий преобразовал его в одну из первых церквей мира. Тысячу лет спустя османы превратили ротонду в мечеть, возведенный в XVI веке минарет стоит и сейчас.

Ротонда демонстрирует долгую историю культурного и религиозного разнообразия Салоников — портового города, лежащего на границе между Европой и Азией и хранящего следы присутствия всех его правителей: греков, римлян, византийцев и турок. Все они оставили в городе собственные памятники и руины. Однако одна культура следов практически не оставила, хотя с XVI века в течение четырехсот лет господствовала в Салониках.

Следы этой искорененной культуры найти непросто. Они не отмечены на туристических указателях и не описаны в путеводителях. Тем не менее, если знать, где искать, обнаружить их все-таки можно. Неподалеку от величественных руин дворца Галерия находится здание, которое не привлекает особенного внимания. В углу площади стоит грязный, как будто заброшенный гараж для мопедов, стены и крыша которого исписаны граффити. Прямо за ним — стена из черного сланца высотой по колено. Но в одном месте среди сланца виднеется мраморная плита, на которой, несмотря на эрозию и копоть, можно разглядеть рельефные листья. Немного дальше белеет еще один фрагмент мрамора — маленький обломок основания коринфской колонны. В том месте, где эта стена выходит на улицу, я нашел более говорящий элемент каменной кладки — двадцатисантиметровую мраморную плиту. На поверхности камня едва различимы вырезанные буквы. Это не латынь, а иврит. Эта плита — фрагмент разбитого еврейского надгробия, элемент общины, которая еще недавно существовала в этом городе. Возможно, это надгробие было разбито в холодный день в начале декабря 1942 года неподалеку отсюда, когда пять сотен греческих рабочих, вооруженных молотками, железными рычагами и динамитом, пришли на старое еврейское кладбище, которое располагалось за восточной стеной города.

Еврейское кладбище Салоников считалось крупнейшим в Европе, оно занимало тридцать четыре гектара, на которых было расположено почти 500 ооо могил, старейшие из которых датировались XV веком. Греческие власти Салоников давно хотели перенести это кладбище, поскольку считалось, что оно препятствует росту города. Еврейская община упорно сопротивлялась. Когда в 1941 году Салоники оккупировала немецкая армия, греческие власти и нацисты объединили усилия. Через несколько недель систематического разрушения «огромный некрополь, забросанный осколками камня и щебня, напоминал город, который подвергся бомбардировке или был разрушен извержением вулкана», как написал один свидетель событий.

Американский консул в Стамбуле Бертон Берри сообщил, что «работы по уничтожению кладбища велись в такой спешке, что лишь небольшому числу евреев удалось найти останки своих семей и родственников. Недавно похороненные покойники были отданы на съедение псам». Согласно другому свидетелю, «зрелище было удручающим. Люди бегали между могил, умоляя разрушителей пощадить могилы их родственников; со слезами они собирали останки».

Сотни тысяч сломанных надгробий и памятников стали источником мрамора, который многие годы обеспечивал город строительным материалом. Нацисты первыми сотворили это святотатство. Они построили из надгробий бассейн. Но большую часть камней использовали сами греки — они пошли на ремонт домов, строительство уборных, мощение школьных дворов и даже возведение парусного клуба в бухте. Еврейскими надгробиями замостили площадь перед городским театром. Разрушением кладбища воспользовалась даже Греческая православная церковь: с просьбой предоставить им мрамор с еврейского кладбища к властям обратились семнадцать церквей из самих Салоников и окрестностей города.

Сегодня осколки камней с разрушенного кладбища можно найти по всем Салоникам. В большинстве случаев их полировали, лишая истории, однако порой — как в этой сланцевой стене в провонявшем мочой переулке за старым гаражом для мопедов — никто и не пытался скрыть их происхождение. Стену построили не во время войны, а в 1960-е годы, когда поставки камня с разрушенного еврейского кладбища еще не прекратились.

Эти рассеянные по городу осколки — останки сефардских Салоников, самой большой и богатой еврейской общины в Восточном Средиземноморье. Веками Салоники были еврейским центром знаний, который славился своими раввинами, школами, газетами и печатниками. Однако этим значение города не ограничивалось — фактически он был единственным крупным городским поселением мира, где еврейское население не было меньшинством.

Впервые за свое путешествие я не посетил библиотеку, поскольку посещать было нечего. В Салониках грабежи, разрушения и холокост для будущих поколений не оставили практически ничего. В 1942 году в городе проживало около пятидесяти тысяч евреев, но всего несколько тысяч пережило войну.

Сегодня Салоники полностью греческий город, но в нем есть небольшая еврейская община, корни которой уходят в сефардские Салоники. Только в последние годы она попыталась восстановить в основном забытую еврейскую историю города. В начале 2000-х в память об утраченной культуре в Салониках был основан Еврейский музей. Он весьма невелик и находится в красивом доме постройки начала XX века на одной из немногих восстановленных улиц старого еврейского квартала. На первом этаже, в зале, окна которого выходят на растущие на улице апельсиновые деревья, я встретил куратора музея Эрику Перахию Земур. Я застал ее в минуту волнения. Она только что узнала, что в надпись на монументе, воздвигнутом в память о еврейском кладбище, вкралась ошибка.

«Я негодую! Нам понадобилось семьдесят лет, чтобы добиться установки этого памятника, чтобы люди знали, что раньше находилось на этом месте. Но теперь даже надпись неправильная. Просто невероятно! На табличке сказано, что это немцы разрушили кладбище и использовали камень в качестве стройматериала. Это совершенно неверно. Кладбище разрушили греки, и греки использовали большую часть камня. Здесь вечно подменяют понятия», — сказала Земур> сверля меня глазами и затягиваясь ярко-красной электронной сигаретой.

В музее была сделана попытка собрать хотя бы фрагменты потерянного: там представлены некоторые невредимые надгробия, фотографии, ритуальные артефакты и некоторое количество книг, которые пережили холокост. Однако коллекция невелика. Большая часть награбленного в Салониках так и не вернулась назад.

«Салоники были центром еврейского образования и распространения знаний в Восточном Средиземноморье. Ряд первых типографий Османской империи был основан именно здесь, в Салониках, евреями-сефардами. Даже первая газета Османской империи была напечатана в Салониках», — сказала мне Земур. От других крупных еврейских поселений Салоники отличала уникальная степень свободы, которой евреи пользовались в управлении собственными делами. «Это было единственное место в Европе, где евреям-сефардам были действительно рады после бегства из Испании. Сюда стекались и евреи из других регионов Европы, бежавшие от преследований. Здесь они были большинством, а потому чувствовали себя в безопасности. Здесь не было ни гетто, ни ограничений. Евреи Салоников могли выбирать любую профессию. Все это делало город уникальным», — пояснила Земур.

Салоники стали называть «матерью Израиля». Это Сражение предложил еврей-марран Самуэль Ускэ, который в XVI веке описал Салоники как рай для евреев, в то время как остальная Европа была «адом на земле».

Еврейское поселение существовало на этом месте еще в древности, о нем упоминается даже во входящем в Новый Завет Первом послании к Фессалони-кийцам, в котором апостол Павел пытается убедить еврейское население города обратиться в христианство и тем самым провоцирует восстание.

Когда в 1453 году Константинополь пал под натиском турок-османов, численность населения Салоников резко сократилась, после того как султан Мехмед II принудительно перевез тысячи человек в Стамбул, новую столицу, построенную на руинах Константинополя. Согласно османским переписям, в 1478 году в Салониках не осталось ни единого еврея. Но когда в 1492 году евреев-сефардов изгнали из Испании, султан принял их в своем государстве, поскольку считал, что хорошо образованные сефарды окажут благоприятное влияние на быстро развивающуюся Османскую империю. Многим еврейским переводчикам, врачам и банкирам предложили работу при дворе. В то время османская толерантность не оставалась незамеченной. Посетив Стамбул в 1550-х, французский географ Никола Николе написал: «Во вред и в огромный ущерб христианству [евреи] поделились с турками различными изобретениями, обучили их ремеслам и искусствам войны, показали им, как создавать артиллерию, изготавливать аркебузы, порох, дробь и другие боеприпасы; они также наладили книгопечатание, которого прежде не знали эти страны, и теперь печатают различные книги на разных языках, таких как греческий, латинский, итальянский, испанский и иврит, поскольку им они знакомы с рождения». Первые евреи-сефарды приехали в Салоники с Мальорки в 1492 году. Вскоре за ними пришли ДрУгие евреи с континента, а также из Прованса, Италии и Португалии. К 1519 году в городе обосновались десятки тысяч евреев, которые составили большинство населения. В начале XVI века в Салониках действовало уже двадцать пять синагог. Сефардское влияние было так сильно, что Салоники на самом деле стоит называть колонией испанских евреев на греческом берегу, где удалось сохранить как их язык, так и их культуру.

Тем не менее, хотя евреи и получали в Османской империи больше свобод, чем в христианской Европе, они никогда не пользовались равными правами с мусульманами. Османское государство редко вмешивалось в религиозную жизнь множества меньшинств империи; как и другие религиозные группы, евреи имели собственные суды. В Салониках гражданским обществом управлял влиятельный и уважаемый класс раввинов. В юрисдикцию раввинов входили любые дела, от имущественных споров до супружеских измен. Раввины выносили решения на основе сложных и запутанных еврейских законов. Из Испании привозились целые библиотеки, и раввины собирали писания, манускрипты и книги из еврейских образовательных центров Европы, включая Амстердам, Венецию, Краков и Вильнюс. Первая типография в Салониках была основана в 1513 году и печатала тексты на сефардском и иврите. В начале XVI века была °снована официальная школа изучения Талмуда, так называемая талмуд-тора, слава которой вскоре разнеслась по всему еврейскому миру. Школа быстро выросла и превратилась в гигантский центр образования с двумястами учителями, тысячами учеников, огромной библиотекой и собственной типографией.

За Салониками закрепилась репутация интеллектуального центра, где встречались еврейская философия, классическая литература, арабская наука и гуманизм итальянского Возрождения. Высокообразованные раввины Салоников были востребованы по всей Европе.

Предпосылкой такого культурного расцвета стало экономическое процветание города, который был одним из главных портов Восточного Средиземноморья. Золотой век города пришелся на XVI столетие, после чего наступил упадок, который спровоцировали изменение торговых путей, религиозный раскол общества и постепенный распад Османской империи. И все же город оставался плавильным котлом культур, в сердце которого лежала культура сефардов. Несколько столетий Салоники оставались самым крупным еврейским городом мира. В XIX веке город пережил возрождение и оказался в авангарде промышленного развития Османской империи. Однако в то время на первый план вместо религии и культуры вышла политика. Свобода, общность и самоуправление, благодаря которым еврейская община Салоников стояла особняком, на рубеже веков привели к динамичному политическому развитию: в городе формировались профсоюзы, в изобилии печатались ежедневные газеты, формировались политические организации и ассоциации. Многие еврейские рабочие присоединились к социалистическому или синдикалистскому движению. В Салониках также получил распростри нение сионизм — накануне Второй мировой войны в городе функционировало около двадцати сионистских организаций.

Молодой Давид Бен-Гурион, который стал отцом-основателем Израиля, первым из многих приехал учиться в Салоники. Будучи восточноевропейским евреем, Бен-Гурион поразился увиденному в Салониках: эта культура совсем не походила на ту, в которой вырос он. В Салониках евреям не приходилось выбирать между ассимиляцией и изоляцией — они были вольны поступать так, как им вздумается. В Салониках «евреи занимаются всевозможными профессиями, — писал он в письме. — [Этот] еврейский город не похож ни на один другой еврейский город мира, даже в земле Израильской». Для него евреи Салони-ков стали воплощением «новых евреев», которых хотело сформировать сионистское движение.

Эрика Перахия Земур разложила на столе три пожелтевшие газеты. Одна была напечатана на иврите, другая — на французском, а третья — на сефардском. Все три газеты были изданы в Салониках и подчеркивали разнообразие политической жизни города на рубеже XIX и XX веков. В Салониках выходило больше газет, чем в любом другом городе Османской империи. Дом, где теперь расположен музей, когда-то занимала редакция одной из газет, которые лежали на столе, франкоязычной LIndependent.

«Эта газета, — сказала Земур, показывая на другую, — напечатана на испанском, но с использованием еврейского алфавита. До Второй мировой войны большинство евреев здесь говорило на сефардском».

Сама Земур входила в небольшое национальное меньшинство людей с сефардскими корнями, которые до сих пор живут в Салониках.

В 1900 году Салоники были плавильным котлом культур и этносов, население которого росло как на дрожжах благодаря быстрой индустриализации города. В то время восемьдесят тысяч проживавших в Салониках евреев составляли около половины населения города. Во вторую половину входили турки, болгары, армяне и сербы. Город был самым современным и индустриализованным регионом Балкан, но в то же время оставался частью политически нестабильной Османской империи. Когда в 1941 году в Салоники вошли нацисты, это стало точкой в долгой серии катастроф, которые разорили сефардскую общину города и впервые за сотни лет сделали евреев национальным меньшинством. Зондеркоманды Альфреда Розенберга также обнаружили, что многие знаменитые библиотеки города были уничтожены.

Восемнадцатого августа 1917 года над турецким кварталом Салоников поднялось облако черного дыма. Пожар начался с искры от кухонного очага, которая попала в груду соломы. В густонаселенном центре Салоников огонь быстро перекидывался с дома на дом. Британский журналист Гарри Коллинсон Оуэн писал, что море окрасилось в красный цвет, после того как от жара начали взрываться бочки с вином, а минареты города возвышались над пламенем, подобно «белым иглам». Он увидел «удивительную и пе-

чальную картину: люди в голос плакали, дома обру-шались, как только до них добирался подгоняемый ветром огонь, по узким улицам медленно двигались телеги и мулы с тяжелыми ношами».

Сильнее всего пострадали старые, вплотную застроенные улицы в порту, на которых находились редакции еврейских газет, школы и шестнадцать синагог, часть из которых была основана еще в начале XVI века. Пятьдесят тысяч евреев Салоников смотрели, как пламя пожирает их дома, имущество, магазины и лавки. В пожаре погибла даже прославленная библиотека Кадимы, где были собраны труды по еврейской истории.

Политические последствия пожара стали очередной катастрофой для сефардской общины. В 1913 году, после Балканских войн, Салоники были переданы Греции. Премьер-министр Греции Элефтериос Венизелос назвал пожар 1917 года «даром божественного вмешательства». Греческие политики воспользовались возможностью построить современный греческий город на руинах преимущественно османских и еврейских Салоников. Сгоревшие дома были экспроприированы, а еврейским семьям, которые жили там на протяжении сотен лет, запретили возвращаться назад. Десятки тысяч людей в результате поселились на окраинах и в бедных пригородах. Многие евреи города сочли Салоники потерянными навсегда. Между 1912 и 1940 годами десятки тысяч евреев покинули город и эмигрировали во Францию, в США и в Палестину.

Хотя большая часть старых Салоников оказалась Утраченной, нацистов очаровывал этот «еврейский город». Альфред Розенберг по-прежнему считал Салоники «одним из важнейших еврейских центров» и городом «расового хаоса, обусловленного космополитизмом и еврейскими финансами». Особенно нацистских исследователей удивлял тот факт, что они не могли найти документов, в которых говорилось бы о существовании еврейского гетто в этом городе.

Как только Греция сдалась немецкой армии в 1941 году, Розенберг отправил сотрудников ЭРР в Салоники. Группу возглавил «эксперт по евреям» Йохан-нес Поль. К середине июня 1941 года организация основала отделение в Салониках, разместившись в бывшем здании американского консульства. Однако операция ЭРР не ограничивалась одними Салониками — она должна была покрыть все Балканы, поскольку более мелкие еврейские поселения существовали в этом регионе Средиземноморья в течение многих сотен лет.

С мая по ноябрь 1941 года около тридцати академиков и исследователей ЭРР при поддержке СД и соединений вермахта провели зачистку греческих еврейских общин. Обыску подверглось около пятидесяти синагог, еврейские школы, редакции газет, книжные магазины, банки и другие организации, откуда конфисковали представляющие интерес материалы. ЭРР также выявил около шестидесяти «влиятельных евреев», дома которых также подверглись обыску на предмет книг, рукописей и архивных материалов.

Грабежи в Салониках были особенно тщательными, поскольку предполагалось, что они дадут материал для исследования евреев-сефардов. Прежде всего

нацистов интересовали их экономические связи и искусство торговли. Исследователь Герман

Келленбенц проанализировал экономику евреев-сефардов по за-казу Института еврейского вопроса Вальтера Франка, который входил в Имперский институт истории но-вой Германии и конкурировал с франкфуртским ин-ститутом Розенберга.

С XVI века наиболее влиятельным еврейским семьям Салоников по статусу полагалось владеть библиотекой. На протяжении веков в городе было собрано множество библиотек и частных литературных коллекций. Первой библиотекой, которую конфисковал ЭРР, стала содержавшая большое количество трудов по еврейской истории библиотека Йозефа Не-хамы, историка и директора школы Всемирного еврейского альянса, функционировавшей в Салониках. Нехама был одним из лидеров конгрегации, который до войны утверждал, что евреи должны остаться в Салониках. Среди других похищенных библиотек оказалась библиотека главного раввина Цви Кортеса, в которой содержались тысячи ценных книг по арабской и еврейской философии, а также собрание историка Михаэля Мохло, в которое входило множество редких еврейских книг. Мохло внес важный вклад в сохранение истории города, когда в 1930-х годах начал Документировать эпитафии с еврейского кладбища, что оказалось очень важным потом, когда кладбище разрушили. К счастью, плоды его труда не были похищены.

Из городских синагог было украдено двести пятьдесят бесценных свитков Торы, а также большое количество религиозной литературы, инкунабул и книг, напечатанных в Салониках в XVI веке. Некоторые из свитков Торы восходили еще к Средневековью, в Салоники их принесли евреи-сефарды с Пиренейского полуострова. Они были богато украшены в арабосефардском стиле и увенчаны серебряными и золотыми наконечниками, изготовленными еврейскими художниками и ремесленниками в эпоху Возрождения. Именно их первыми спасли из пожара 1917 года. Библиотеки из 2500 книг лишили даже раввинский суд, бейт-дин.

Особенно важной целью ЭРР был архив крупнейшего банка Салоников, банка «Юнион», где содержались документы, которые можно было использовать для изучения экономических связей евреев-сефардов.

Нет точной цифры, которая описывала бы, сколько именно было похищено из Салоников, однако историк Марк Мазовер полагает, что нацисты украли десятки тысяч книг, манускриптов и инкунабул. Среди прочего была потеряна богатая библиотека раввина Хахама Хаима Хабиба, которую его семейство собирало на протяжении многих лет. Хаим Хабиб был одним из самых влиятельных ортодоксальных раввинов города, который прославился тем, что однажды из религиозных соображений отказался пожать руку королеве Греции. В библиотеку Хаима Хабиба входило восемь тысяч книг по религии, философии, истории и еврейскому праву. Однако грабительская операция была столь систематической, что не уцелели даже мелкие библиотеки. К примеру, конфискована была библиотека еврейских учителей, в которую входило всего шестьсот книг, в основном пособия по преподаванию языков и современная литература.

Большинство украденных коллекций было отправлено на поезде в Германию, однако некоторые постигла другая судьба. Из 250 конфискованных свитков Торы в Германию отправилось 150. Остальные юо свитков, которые, вероятно, сочли менее интересными в исследовательском отношении, были сожжены в Салониках. По неизвестным причинам та же участь была уготована и библиотеке Хаима Хабиба, которую сожгли в организованном нацистами лагере для интернированных лиц.

Депортация евреев в лагеря смерти на территории оккупированной Польши в Европе началась в 1942 году. Однако в Греции депортация была задержана из-за отказа итальянцев сотрудничать с нацистами. В СС были решительно настроены на «решение еврейского вопроса» в Греции. Еще в 1941 году Генрих Гиммлер предупредил Гитлера, что крупные еврейские общины вроде общины Салоников представляют угрозу рейху. В конце концов оберштурмбаннфюрер СС Адольф Эйхман, который отвечал за логистику депортации, потерял терпение и в феврале 1943 года отправил в Салоники Дитера Вислицени и Алоиза Бруннера, которые славились как одни из самых безжалостных и жестоких убийц в рядах СС. Бруннер, которого Эйх-ман называл своим «лучшим сотрудником», ранее организовал депортацию десятков тысяч евреев из Вены. Он лично казнил известного австрийского банкира Зигмунда Бозеля, которого вытащил из венкой больницы на улицу и пристрелил прямо в больничной одежде. После войны Бруннер бежал в Сирию, где, как считается, был советником режима. Согласно сведениям Центра Симона Визенталя, вероятнее всего, там Бруннер и умер в 2010 году в возрасте девяноста восьми лет.

В Салониках Вислицени и Бруннер обосновались на вилле неподалеку от центра города, которую украсили черным флагом СС. Через два дня после их прибытия в город всем евреям старше пяти лет было приказано носить на одежде желтую звезду. В течение недели евреям запретили пользоваться телефонами, ездить на трамваях и находиться в общественных местах. В то же время Вислицени начал набрасывать планы гетто, которых никогда не существовало в Салониках. Одно гетто было основано в западной части города, другое — в восточных пригородах.

Одновременно отряды СС с помощью подневольного труда евреев принялись строить возле железнодорожной станции транзитный лагерь, окруженный оградой из колючей проволоки. Транзитный лагерь был построен таким образом, что заключил в себе весь существующий еврейский квартал. Его население было депортировано в первую очередь.

К марту, когда Вислицени и Бруннер загнали большинство евреев города в гетто, эти гетто изолировали от внешнего мира. Несколько тысяч евреев, в основном молодых мужчин и женщин, сумели бежать: они пересекли оккупированную итальянцами зону и скрылись в горах Македонии, где присоединились к Народно-освободительной армии Греции, или ЭЛАС.

Спустя чуть больше месяца после прибытия Вис-яицени и Бруннера из города был отправлен первый поезд — восемьдесят забитых до отказа грузовых вагонов увезли на север 2800 человек. Перед отъездом эсэсовцы велели им поменять греческие драхмы на польские злотые. На самом деле это был обман — евреям выдали фальшивые деньги. Там, куда они отправлялись, в деньгах не было необходимости. Им сказали, что их везут в Краков, но на самом деле состав ушел в Освенцим-Биркенау. Два дня спустя вслед за первым отправился второй состав. Первыми из города выслали еврейских рабочих, что зародило надежду в сердцах более состоятельных обитателей гетто, среди которых начали ходить слухи, будто в Польшу отправят только «коммунистов». К середине июля 1943 года в Салониках осталось всего две тысячи евреев. Вислицени и Бруннер оставили напоследок «привилегированных» евреев: раввинов, местных лидеров, богатых предпринимателей и коллаборационистов, входивших в отряды еврейской полиции, организованные для подмоги СС. Это была циничная и эффективная стратегия унижения и убийства целого народа. Напоследок были оставлены все лидеры — те люди, которые так или иначе способствовали сплочению общества. Во имя самосохранения, по наивности или из-за неспособности осознать опасность своего положения эти лидеры убеждали остальных выполнять все более абсурдные требования, которые шаг за Шагом приближали их к газовым камерам.

Само собой, не уцелели и те, кто продержался до конца. Когда остались одни лидеры, настал их черед.

Многие богатые евреи подверглись пыткам, в ходе которых эсэсовцы выуживали у них информацию о тайниках с золотом и другими спрятанными ценностями. После этого «привилегированных» евреев отправили в Берген-Бельзен.

Сорок четыре тысячи евреев Салоников были депортированы в Освенцим-Биркенау. Через несколько часов по прибытии большинство из них погибало, если они вообще добирались до места назначения, ведь многие умирали в забитых до отказа вагонах во время долгого путешествия в Польшу. Необычно высокий уровень смертности среди евреев Салоников объяснялся тем, что многие из них прибывали в лагерь в таком плохом состоянии, что их отправляли сразу в газовые камеры.

Всего за несколько месяцев 1943 года четырехсотлетняя сефардская община Салоников прекратила свое существование. В конце лета Вислицени и Бруннер сообщили Эйхману, что Салоники зачищены от евреев. Это было не совсем так. В Салониках осталось пятнадцать евреев, вступивших в брак с греками, а потому избежавших депортации. Однако их положение тоже было шатким. Когда жена одного из них скончалась при родах, его тотчас депортировали. Новорожденному ребенку пока что разрешили остаться в городе.

Около тысячи трехсот евреев Салоников избежало газовых камер Освенцима-Биркенау, поскольку их отобрали для рабского труда. Их тоже ждала незавидная судьба. Многие женщины и дети из Салоников стали объектами экспериментов ряда ученых, включая Йозефа Менгеле, который приступил к работе в лагере всего несколькими месяцами ранее. Женщинам из Салоников, часть из которых была беременна, вживляли в матку раковые клетки, а мужчинам удаляли яички. Других использовали в экспериментах с инфекционными заболеваниями. С этой целью было отобрано триста девушек из Салоников в возрасте от шестнадцати до двадцати лет. К сентябрю 1943 года все они были мертвы. Считается, что из всех медицинских экспериментов Освенцима-Биркенау четверть была проведена на евреях из Салоников.

Многие мужчины из Салоников были отобраны для работы в так называемых зондеркомандах, которые выносили мертвецов из газовых камер и сжигали трупы. Те, кто встречался в лагерях с евреями из Са-лоников, описали свои впечатления от этих встреч. Примо Леви писал:

«Рядом с нами была группа греков, этих прекрасных и ужасных евреев Салоников, несгибаемых, хитрых, мудрых, свирепых и единых, отчаянно желающих жить и остервенело сражающихся за жизнь; это были греки, которые побеждали на кухнях и во дворах и которых уважали даже немцы и боялись поляки. Они сидели в лагере третий год, и никто лучше них не знал, что такое лагерь. Теперь они стояли кружком, плечом к плечу, и пели одну из своих бесконечных песен».

Из этих евреев пережили войну и вернулись в Салоники меньше двух тысяч. Возвращаться им было некуда. Большинство выживших возвращались поодиночке, потеряв влагерях всех родственников. Их дома, квартиры и предприятия в Салониках были заняты греками, которые выкупили их у немцев. Любые попытки вернуть потерянную собственность пресекались новым греческим правительством, составленным из представителей правого крыла. Один из выживших сказал, что в Салониках не осталось даже «раввина, который мог бы [их] благословить».

Большинство предпочло покинуть город, «который был лишен души», как выразилась Эрика Перахия Зе-мур. Богатое культурное и литературное наследие сефардской общины тоже так никогда туда и не вернулось. Большая его часть была рассеяна и утрачена, за исключением нескольких страниц еврейских писаний и фрагментов Торы, которые появились на барахолках Салоников после войны. Бумагу использовали, чтобы набивать башмаки, а из пергамента делали подметки.

 

БРАТСКАЯ МОГИЛА НА БУМАЖНОЙ ФАБРИКЕ

Вильнюс

С распечатанной картой в руке пришел по адресу улица Вивульскио, 18 в литовском Вильнюсе. Не знаю, что я ожидал там увидеть. Возможно, я просто прислушался к зову, который всегда привлекает людей в исторические места. На луг, где когда-то разразилась важная битва, или в кафе, где якобы был написан знаменитый роман. Эти места притягательны потому, что они дают нам способ стать ближе к историческим событиям и людям, которые с ними связаны. Взывая к нашему воображению, они дают нам способ преодолеть пропасть времени, который отделяет нас от прошлого.

По адресу Вивульскио, 18 расположен новенький Девятиэтажный дом, современный и черный, со стеклянными окнами, идущими от пола до потолка. Это символ нового, молодого Вильнюса, полного хипстеров, минималистических фьюжн-ресторанов и ночных клубов. Но у знающих людей этот адрес вызывает другие ассоциации. Он сыграл важную роль в самой страшной главе истории Вильнюса.

В те времена название улицы писалось по-другому — когда Вильнюс входил в состав Польши, ее называли улицей Вивульского. Здесь находился Исследовательский институт идиша, или ИВО. Институт был расположен в каменном доме, в просторном вестибюле которого посетителей встречала карта мира, где были отмечены сам институт и его отделения. Когда в 1942 году дом захватил ЭРР, его использовали как казарму для немецких солдат. Поверх карты мира висел флаг с немецким орлом и свастикой. В помещениях института сотрудники ЭРР обнаружили валяющиеся на полу книги и газеты. Но в подвале они нашли то, что искали на самом деле: десятки тысяч книг и периодических изданий, которые солдаты побросали туда, когда заняли дом.

В этом подвале была свалена одна из богатейших еврейских библиотек Восточной Европы — библиотека, которая стала результатом амбициозного проекта по сохранению литературного, культурного и исторического наследия евреев-ашкеназов. Это был проект, а точнее, движение, которое возникло в самом конце XIX века.

В отличие от Западной Европы, где евреи в XIX веке получили гражданские права, большинство евреев Восточной Европы на рубеже веков все еще жило в условиях, которые не слишком изменились со времен

Средневековья. Из многих ограничений, наложенных на евреев, одним из самых деструктивных было, пожалуй, лишение права на высшее образование. По крайней мере, так полагал Семен Дубнов.

Он родился в 1860 году в маленьком русском городке Мстиславле, в еврейской черте оседлости. Он принадлежал к числу евреев-ашкеназов, родным языком которых был идиш — германский язык, в Средние века получивший распространение среди евреев Германии и основанный на немецком языке того времени с вкраплениями иврита, арамейского и некоторых славянских языков. Дубнов посещал государственную еврейскую школу, где выучил русский язык, но в конце XIX века его образование было прервано новым законом, который лишил евреев возможности учиться. Дубнов продолжил изучать историю и лингвистику самостоятельно, сумел сбежать из черты оседлости и по поддельным документам отправился в Санкт-Петербург.

Вскоре он стал ведущим журналистом, активистом и историком-самоучкой, который много писал о затруднительном положении российского еврейства. Дубнов боролся прежде всего за право на современное образование для российских евреев, полагая, что только так они смогут в конце концов добиться освобождения.

Но он также говорил, что евреям необходимо лучше изучить свою историю и культуру. Дубнов называл аШкеназов «незрелыми детьми», которым не хватало знаний об их 8оо-летней истории в Восточной Европе. Дубнова особенно беспокоило, что эта история вот-вот окажется навсегда забытой, поскольку старинные еврейские документы и книги ветшают за ненадобностью: «Они лежат на чердаках, в грудах мусора и в грязи, среди поломанной утвари и тряпок. Рукописи гниют, их едят мыши, а несведущие слуги и дети вырывают из них страницу за страницей, преследуя всевозможные цели. Одним словом, из года в год они исчезают и становятся потерянными для истории», — писал Дубнов в памфлете 1891 года. Чтобы спасти исчезающее наследие, он предложил организовать «археологическую экспедицию», которая должна была собрать, сохранить и каталогизировать эти литературные памятники, рассеянные по всей Восточной Европе. В своем памфлете он с энтузиазмом призывал евреев принять участие в этой великой экспедиции: «Давайте примемся за работу, давайте вернем наше наследие из ссылки, организуем его, опубликуем и построим на его основе храм нашей истории. Давайте искать, давайте проявлять любопытство».

Призыв Дубнова не остался без внимания, хотя в итоге поистине масштабную экспедицию организовали лишь через несколько десятилетий. Другие восточноевропейские идишские интеллектуалы, как и Дубнов, осознали необходимость сохранения идишской культуры.

Эта культура оказалась под угрозой не только из-за культурного пренебрежения, но и из-за двух возникших в то время движений. С одной стороны, стояли сионисты, которые стремились создать «нового еврея», а с другой — сторонники ассимиляции, которые подталкивали все больше и больше евреев отказываться от своей еврейской идентичности. Движение, которое позднее привело к основанию Исследовательского института идиша, пыталось противостоять им обоим. Его сторонники стремились спасти культуру, которая оказалась под угрозой, поскольку все большее число евреев предпочитало ассимилироваться, а также выступали против попыток сионистов заменить различные еврейские языки и диалекты, такие как идиш, сефардский и джиди, современным ивритом — языком, на котором говорят в Израиле сегодня.

Новое поколение молодых еврейских историков, писателей, этнографов и архивистов взялось за исследовательскую миссию, к организации которой призывал Дубнов. Накануне Первой мировой войны российскоеврейский писатель и фольклорист Шлоймэ-Занвл Раппопорт, более известный под псевдонимом С. Ан-ский, совершил экспедицию по маленьким украинским деревням, где задокументировал сотни песен, пословиц и рассказов на идише. Он составил бесценный портрет времени, так как многие из этих общин были позже уничтожены во время погромов режима Симона Петлюры после русской революции.

Исследовательский институт идиша начал обретать форму после Первой мировой войны. В 1924 году лингвист и историк Нохем Штиф набросал идею института с несколькими кафедрами, занимающимися историей, филологией, педагогикой и экономикой, а также архивом и библиотекой. Задача института заключалась в том, чтобы придать идишу вес и модернизировать язык для дальнейшего использования.

В следующем, 1925 году в Берлине был основан Исследовательский институт идиша, главную роль в формировании которого сыграли два других историка и лингвиста: Элиас Чериковер и Макс Вайнрайх. Штаб-квартира института была расположена в Вильнюсе, где находился исторический центр идишской культуры Восточной Европы.

Накануне Второй мировой войны в городе насчитывалось 105 синагог и молитвенных домов, а также публиковалось шесть еврейских ежедневных газет. Около шестидесяти тысяч евреев составляли треть населения города. В течение сотен лет в город стекались раввины, еврейские писатели, интеллектуалы и художники. Согласно легенде, когда Наполеон остановился в Вильнюсе по пути в Москву в 1812 году, он назвал город Северным Иерусалимом.

Самым известным гражданином города был раввин Элияху бен Шломо Залман, которого называют Виленским Гаоном («вильнюсским гением»). В свое время он считался одним из наиболее авторитетных толкователей Торы и Талмуда. Не менее важным было его противодействие ортодоксальному хасидизму, который в XVIII веке распространялся, почти как еврейское протестантское движение. Он отверг более эмоциональную позицию хасидизма по отношению к вере и внимание к чудесам и вместо этого призвал евреев изучать светские источники и науку.

На рубеже веков Вильнюс превратился в центр культурной и политической оппозиции погромам и ограничениям, которые мучили евреев в черте оседлости. В 1897 году был сформирован Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России, который представлял собой светскую социалистическую партию, выступающую за расширение еврейских прав. Эта партия, известная как Бунд, выступала за использование идиша в качестве основного языка литовских, польских и русских евреев.

В Вильнюсе кипела жизнь: открывались новые еврейские школы, библиотеки, театры, типографии и газеты. Развитие пошло еще быстрее, когда после войны город вошел в состав возрожденной Польши. В межвоенные годы в Вильнюсе зародилось движение, которое стремилось обновить идиш в литературном отношении. Многие еврейские поэты и писатели-экспериментаторы, включая Хаима Рада и Аврома Суцкевера, вошли в группу «Юнг Вильнэ» («Молодой Вильно»).

Город был очевидным нервным центром миссии, к осуществлению которой сотрудники ИВО приступили в середине 1920-х годов. Институт был создан из ничего. Не было никакой государственной поддержки, поэтому на раннем этапе штаб-квартира института располагалась в одной из комнат вильнюсской квартиры Макса Вайнрайха.

Однако вскоре финансовая помощь поступила из-за рубежа, от спонсоров из США, Южной Америки и Германии, многие из которых были иммигрантами-ашкеназами. Благодаря этой поддержке, в начале *1930-х годов институт получил возможность передать в дом на Вивульскио, 18, где было достаточно места для быстро растущей коллекции. Филиалы института также были открыты в Берлине, Варшаве и Нью-Йорке. Небольшая армия историков, этнографов, филологов, литературоведов, философов, писателей и других еврейских интеллектуалов из института поставила перед собой задачу сохранить обделенное вниманием культурное наследие еврейства Восточной Европы. В число исследователей входил и Семен Дубнов, который наконец дождался исполнения своей тридцатилетней мечты.

Институт стал храмом коллекционеров, в котором было спасено, собрано и изучено огромное количество оригинальных источников, книг, документов, фотографий, записей и других предметов идишской культуры.

Работа института была во многом схожа с движением, которое зародилось в нескольких европейских странах, когда романтизм и скрытый национализм пробудили новый интерес к фольклорной культуре. Среди пионеров этого движения был Элиас Лённрот, который отправился в Карелию, чтобы собрать сказки, которые в итоге вошли в его эпос «Калевала». Сто лет спустя методы стали более научными, однако энтузиазм и националистический подтекст ничуть не изменились. Фольклорная группа института работала с особым усердием и уже к 1929 году собрала более пятидесяти тысяч сказок, сказаний и песен на идише.

Но институт был создан не только для сохранения культурного наследия, он также собирал современную информацию об идишской культуре и разрабатывал проект языковой реформы, цель которой была стандартизация идишской орфографии. Участникам проекта из всех стран, где говорили на этом языке, было предложено изучить и документировать местные обычаи, а затем передать материалы в институт.

По словам историка Сесилии Кузниц, институт был не столько историческим проектом, сколько проектом на будущее:

«Будучи самым престижным институтом своего культурного движения, Исследовательский институт идиша вышел далеко за рамки сбора исторических документов и публикации академических монографий, чтобы сыграть ведущую роль в переосмыслении еврейства в современности… Смотря в будущее, где… было рукой подать до еврейской науки, руководители института заглядывали за текущую экономическую и политическую маргинализацию и сохраняли веру в будущее еврейской культуры».

К концу 1930-х годов коллекция так выросла, что институту пришлось построить новое крыло для размещения собранного материала. За тринадцать недолгих лет институт достиг поразительных результатов. С институтом было связано более пятисот групп коллекционеров по всему миру. Предполагается, что ДО войны в архив ВХОДИЛО ОКОЛО ЮО ООО книг и юо ооо предметов: рукописей, фотографий, писем, Дневников и других архивных материалов. Институт также собрал одну из крупнейших в мире коллекций культурных и этнографических артефактов, связанных с историей восточноевропейского еврейства. Кроме того, институт создал впечатляющую коллекцию произведений искусства, куда вошло около сотни произведений еврейских художников, включая л1арка Шагала, который был одним из самых влиятельных покровителей и соратников института наряду с такими фигурами, как Зигмунд Фрейд и Альберт Эйнштейн.

* * *

Девятнадцатого сентября 1939 года, через два дня после нападения Советского Союза на Польшу, Красная армия заняла Вильнюс. Судьба Польши была решена в последние дни августа, когда нацистская Германия и Советский Союз подписали пакт Молотова — Риббентропа. Формально это был договор о ненападении, однако в тайном приложении Гитлер и Сталин разделили между собой Восточную Европу. Когда более полумиллиона солдат Красной армии пересекли границу Польши, польская армия уже была разбита немецкими войсками, напавшими несколькими неделями ранее.

После вторжения Вильнюс был передан Литве, которая считала город своей исторической столицей. Однако вскоре положение дел снова изменилось: в 1940 году Красная армия атаковала Литву. Несколько жестоких рейдов помогли советскому правительству усмирить врагов — реальных и воображаемых. Между 1939 и 1941 годами советские власти депортировали на восток сотни тысяч поляков и литовцев, десятки тысяч из которых были евреями.

Тяжелее всего пришлось еврейским работникам и владельцам фабрик. Их собственность национализировалась, а сами они подвергались депортации. Большинством частных предприятий и фабрик в Вильнюсе владели евреи. Новый режим также ограничил свободу еврейской культуры в Вильнюсе. Образование на иврите было запрещено, а вместе с ним запретили деятельность религиозных институтов и организаций. Были закрыты все идишские газеты, за исключением Vilner Ernes. Еврейский «национализм», а также все остальные проявления национального духа среди меньшинств стали систематически подавляться. Исследовательский институт идиша был национализирован, переименован в Институт еврейской культуры и поглощен советской академической системой, которую формально представляла Литовская академия наук новообразованной Литовской Советской Социалистической Республики.

Был издан приказ об аресте идишского исследователя Залмана Рейзена, который был редактором институтского журнала YlVO-bleter. В 1941 году его расстреляли по приказу органов советской власти.

Основатель и директор института Макс Вайнрайх сумел избежать подобной участи, потому что начало войны в 1939 году застало его в пути на конференцию в Копенгаген. Вайнрайх немедленно покинул Европу, чтобы основать новую штаб-квартиру ИБО в Нью-Йорке. К тому времени нью-йоркский филиал института остался единственным: берлинский филиал был закрыт, когда нацисты пришли к власти, а филиал в Варшаве перестал функционировать в 1939 году, когда город пал под натиском войск вер-махта.

Может, при советской власти Исследовательский институт идиша в Вильнюсе и был национализирован и лишен своего имущества, однако впереди его ждала гораздо более печальная судьба. Подобная участь уже постигла те регионы Польши, которые оказались оккупированы нацистами.

Грабежи в польских библиотеках и собраниях начались всего через несколько недель после капитуляции страны в 1939 году. Но на этот раз расхищением руководил не ЭРР, поскольку его основали лишь летом 1940 года.

Операцией командовало особое подразделение — так называемая зондеркоманда Паульсена, которую возглавил офицер СС, профессор археологии Петер Паульсен. Задача Паульсена заключалась в первую очередь в том, чтобы вернуть на родину «германские» культурные сокровища, например алтарь Вита Ство-ша, который находился в церкви Успения Пресвятой Девы Марии в Кракове.

Представители зондеркоманды обыскали семинарию Пельплина, где должна была находиться Библия Гутенберга, однако к этому времени отец Антоний Лидке уже успел контрабандой вывезти ее из страны. Когда эсэсовцы поняли, что Библия ускользнула у них из рук, они в качестве мести сожгли часть пельплин-ской библиотеки в печах соседней сахарной фабрики. Оставшиеся книги перевезли в старую церковь в Познани, где устроили книжный склад. В конце концов в этой церкви скопилось более миллиона украденных польских книг.

Вскоре зондеркоманда Паульсена сосредоточила внимание на еврейских и польских организациях, музеях, библиотеках и синагогах. Польшу грабили совершенно не так, как оккупированные территории Западной и Южной Европы. Если там кражи были выборочными, а их жертвами становились только евреи и идеологические враги нацизма, то в Польше грабежи затронули все население. Причина заключалась в том, что на Западном и Восточном фронтах применялись разные военные тактики. Датчане, норвежцы, голландцы, бельгийцы, французы и британцы были арийцами, а следовательно, братскими народами будущей национал-социалистической Европы. Нацисты считали себя освободителями, которые спасают эти страны от пагубного влияния мирового еврейства. Режим бросал значительные ресурсы на пропаганду в попытке завоевать симпатии «братского населения» Запада и обосновать тем самым свою идеологическую цель.

Война на востоке, однако, велась по другим принципам. Врагами были не только миллионы евреев, проживавших в Восточной Европе, но и все славяне. Германия планировала расширение именно на восток. В связи с этим в будущем Европы не было места ни для Польши, ни для поляков. Грабежи были прямым следствием этой политики — посредством грабежей планировалось лишить поляков всех форм высокой культуры, знания, образования и литературы. Польский народ должен был в интеллектуальном отношении превратиться в недолюдей.

Грабежи были тесно связаны с операцией «Интеллигенция», целью которой было уничтожение польской культуры и образования посредством убийства всех, кто их воплощал. Нацисты в буквальном смысле хотели «обезглавить» польское общество, казнив его интеллектуальную, религиозную и политическую элиту. Операция «Интеллигенция» была запущена сразу после вторжения в 1939 году и велась по заранее подготовленному списку особого наблюдения, в который входило около 61 ооо имен. В этом списке числились политики, предприниматели, профессора, преподаватели, журналисты, писатели, аристократы, актеры, судьи, священники и армейские офицеры, а также ряд ведущих атлетов, которые участвовали в Олимпийских играх в Берлине в 1936 году.

Аресты и убийства академиков, преподавателей, писателей, журналистов и священников шли рука об руку с расхищением библиотек, университетов, церквей и частных коллекций. Масштабы грабежей в Польше были гигантскими — похищено было от двух до трех миллионов книг. Самые ценные из них, включая более двух тысяч инкунабул, были отправлены в Германию.

Поскольку целью было интеллектуальное подавление общества, похищались также книги, которые не имели интереса для нацистских «исследований»: учебники, детские книги, литературные сочинения. Они становились жертвами систематического и планового уничтожения. В Польше уничтожили больше книг, чем украли: согласно одной оценке, в ходе этой операции было уничтожено около 15 миллионов польских книг. Фонды более 350 библиотек были отправлены на бумажные фабрики для превращения книг в бумажную массу.

Война в Польше была такой жестокой и грубой, что разорению подверглись даже самые ценные в историческом отношении коллекции. Сильнее всего досталось лучшим библиотекам Варшавы. Во время Варшавского восстания 1944 года немецкие войска сожгли несколько собраний, включая основанную в 1747 году Библиотеку Залуских, старейшую в Польше. Из собрания библиотеки, в которое входило около 400 ооо книг, карт и манускриптов, уцелело менее десяти процентов. В октябре 1944 года немецкие войска подожгли историческое собрание Национальной библиотеки. Огонь уничтожил восемьдесят тысяч книг ХУ1-ХУШ веков. Кроме того, сгорело юо ооо рисунков и гравюр, 35 ооо рукописей, 2500 инкунабул и 50 ооо листов нот и пьес.

Подожгли даже варшавскую Военную библиотеку, где хранилось 350 ооо книг. В главном здании находилась Библиотека Рапперсвиля, польская эмигрантская библиотека, которую основали в Швейцарии в XIX веке и перевезли в Польшу в 1920-х годах.

Уничтожение польского литературного наследия шло с ужасающей эффективностью. По оценкам исследователей, уничтожено или украдено оказалось 70 процентов всех книг Польши. Более 90 процентов собраний публичных библиотек и школ было потеряно или разорено.

Сильнее досталось только польским евреям и их культуре. До войны в стране проживало более 3 миллионов евреев, но в 1945 году в живых из них осталось лишь 100 ооо человек. Подобно польским собраниям, еврейские библиотеки Польши не только грабились, но и уничтожались. Среди самых ценных потерянных библиотек оказалась прекрасная Талмудическая библиотека Еврейской теологической семинарии Люблина. Один из нацистов, участвовавших в ее разрушении, так описывал события:

«Для нас было особой честью разрушить Талмудическую академию, которая считалась лучшей в Польше… Мы выкинули их из здания Талмудической библиотеки и отвезли на рынок. Там мы подожгли книги. Костер горел двадцать часов. Собравшиеся вокруг евреи Люблина горько плакали. Из-за их плача мы почти не слышали друг друга. Затем мы вызвали военный оркестр, и радостные крики солдат заглушили еврейские стоны».

Еврейскую литературу и книги еврейских писателей забирали даже из польских библиотек.

«Основной целью запрета сочинений польских евреев было искоренение любого еврейского влияния на остатки польской культуры. Нацисты считали потенциально опасными даже путеводители по еврейским местам, — пишет историк Марек Строка, который изучал процесс уничтожения еврейских библиотек в Польше. — Задача уничтожить культурное и литературное влияние евреев на польскую и европейскую цивилизацию для немцев стала почти столь же важной, как и физическое истребление еврейского народа».

Уничтожение даже самых ценных еврейских и польских коллекций Польши можно объяснить тем фактом, что грабительская операция была организована гораздо хуже. В ней по-прежнему не принимал участия ЭРР. Однако есть и другое объяснение, которое заключается в безжалостном характере войны и оккупации. Значительная доля коллекции была уничтожена просто ради того, чтобы их уничтожить.

Масштабы грабежей и разрушения еврейских библиотек напрямую зависели от масштабов истребления польских евреев. Грабили не только синагоги, школы и общественные организации, но и все до единого еврейские дома, забирали все — от обширных частных библиотек до отдельных книг, принадлежавших самым бедным семьям. Когда в 1942 году нацисты начали крупномасштабную депортацию евреев в лагеря смерти, гетто ликвидировали, а все оставшиеся библиотеки разграбили, сожгли или отправили на бумажные фабрики. При зачистке гетто также были обнаружены некоторые коллекции, которые евреи отчаянно пытались спасти. К примеру, 150 свитков Торы из краковских синагог было обнаружено в специально оборудованном тайнике на чердаке похоронного бюро. Большинство свитков было предано огню.

В Варшаве зондеркоманда Паульсена украла тридцать тысяч книг из Большой синагоги, одной из крупнейших в Европе. После этого синагогу стали использовать как склад, куда свезли существенную часть более пятидесяти еврейских библиотек города.

В апреле 1943 года евреи Варшавского гетто подняли восстание. К этому моменту в гетто оставалось всего пятьдесят тысяч человек, хотя годом ранее их было почти полмиллиона. Это восстание было отчаянным шагом без надежды на успех, и начавшие его мужчины и женщины прекрасно понимали, что их Ждет впереди. Большинство депортированных из гетто к этому времени было уже мертво.

Восстание было жесточайшим образом подавлено: вооруженные огнеметами и гранатами отряды СС дом за домом выжгли все гетто. Шестнадцатого мая, в последний день восстания, саперы СС под командованием группенфюрера Юргена Штропа заминировали Большую синагогу. В интервью с польским журналистом Казимежем Мочарским, который после войны сидел с ним в одной камере, Штроп так описал события: «Зрелище было потрясающее. Удивительное театральное представление. Мы с отрядом стояли в отдалении. Я держал в руках электрический прибор, который должен был обеспечить одновременную детонацию всех зарядов. Иезуит призвал к молчанию. Я взглянул на своих отважных офицеров и рядовых, уставших и перепачканных грязью, которые темными тенями выделялись на фоне горящих зданий. Еще немного помедлив, я прокричал: «Хайль Гитлер!» — и нажал на кнопку. Раздался оглушительный взрыв, небо озарилось всеми цветами радуги, осколки полетели к облакам — это был незабываемый миг нашего триумфа над евреями. Варшавское гетто прекратило свое существование. Желание Адольфа Гитлера и Генриха Гиммлера было исполнено».

* * *

Через два года после вторжения в Польшу безжалостные грабежи и разрушения повторились с еще большим размахом, когда 22 июня 1941 года нацистская Германия приступила к осуществлению операции «Барбаросса» и напала на Советский Союз. К этому времени и Альфред Розенберг, и Генрих Гиммлер успели сформировать весьма функциональные грабительские организации, «опыт» которых теперь был востребован на Восточном фронте. ЭРР стал самой эффективной грабительской организацией Третьего рейха. Положение ЭРР укрепилось вследствие возвышения Альфреда Розенберга в нацистской иерархии власти. Адольф Гитлер давно считал балтийского немца авторитетным партийным экспертом по восточному вопросу. Теперь, когда вторжение началось, Гитлер наконец нашел подходящую для Розенберга должность и назначил его главой Имперского министерства оккупированных восточных территорий, в задачи которого входило установление и отправление гражданской власти в оккупированных регионах Советского Союза.

Министерству подчинялись рейхскомиссариаты, которые нацисты основывали на оккупированных территориях востока. Чтобы справиться с управлением огромной территорией Советского Союза, Розенберг предложил разделить ее на ряд более мелких регионов. Предполагалось, что всего регионов будет шесть. Два из них было сформировано во время войны. Прибалтика, Белоруссия и ряд территорий Западной России вошли в рейхскомиссариат «Остланд», а рейхскомиссариат «Украина» занял территорию современной Украины. Планировалось создать еще четыре рейхскомиссариата для Московского региона, Кавказа, Центральной Азии и бассейна Волги.

На бумаге повышение Альфреда Розенберга наделило его огромной властью, но на практике его влияние всегда ограничивалось Гитлером. Взгляды Розенберга и фюрера на то, как управлять людьми на востоке, довольно быстро разошлись.

Розенберг считал славян арийцами, пускай и более низкого сорта. Он был убежден, что Германия не сможет контролировать гигантскую территорию России, не заключив стратегических союзов с этническими группами, которые столкнулись с притеснениями большевиков. Он представил Гитлеру план, в соответствии с которым немцы должны были предстать освободителями, а затем обратиться к антикоммунистическим и антироссийским настроениям, веками направлявшимся против Кремля. Розенберг полагал, что главными союзниками в борьбе с большевизмом могут стать украинцы. Для этого им необходимо было предоставить ограниченное самоуправление, чтобы они смогли основать вассальное государство под властью нацистов.

План был весьма прагматичным — казалось, Розенберг наконец-то обратился к реальной политике. Вероятно, этот план был основан на личном опыте, ведь Розенберг прекрасно знал, насколько многообразен национальный и культурный состав Советской империи. В отличие от других нацистских лидеров, он своими глазами видел бесконечные русские и украинские степи. Если бы его план был утвержден, он мог бы кардинальным образом изменить ход войны.

Однако нацистские лидеры не удостоили его вниманием. Адольф Гитлер и Генрих Гиммлер не допускали и мысли, чтобы предоставить славянам самоуправление, не говоря уже о том, чтобы сделать этих «недолюдей» настоящими братьями по оружию-

В одной из застольных бесед, которые нашли отражение в приказах Мартина Бормана, Гитлер озвучил мнение, что славяне «рождены быть рабами». Восточной политике Розенберга противостояли не только Гитлер и Гиммлер, но и Герман Геринг и Мартин Борман. Перед лицом столь серьезных оппонентов у Розенберга не было шансов на успех.

Главы рейхскомиссариатов назначались лично Гитлером и подчинялись ему напрямую, что привело к ослаблению власти Розенберга.

Рейхскомиссаром Украины был назначен жестокий нацист Эрих Кох. «Если я встречу украинца, достойного сидеть со мной за одним столом, я велю его пристрелить», — сказал он о попавших к нему в управление гражданах. Кох полагал: «Самый жалкий немецкий рабочий в расовом и биологическом отношении гораздо ценнее местного населения».

Как и предсказывал Розенберг, политические взгляды Коха пагубно сказались на изначально положительном отношении к немцам. Как только население осознало, что репрессии большевиков во всех отношениях предпочтительнее режима нацистов, оккупантам, нацеленным на массовое истребление противника, начали оказывать ожесточенное сопротивление.

Власть Розенберга также ограничивал недостаток подчиняющихся ему военных ресурсов в двух сформированных рейхскомиссариатах. Возникший из-за этого вакуум власти быстро заполнил Гиммлер с отрядами СС. После начала войны влияние СС усилилось почти во всех сферах режима. Имея на то определенные основания, Гитлер едва ли не до паранойи не доверял генералам вермахта, а потому с успехом сконцентрировал власть в руках своей верной преторианской гвардии.

Позицию Гиммлера, как ничто иное, укрепляло военное крыло организации — ваффен-СС. С 1939 года оно непрерывно росло, превращаясь в настоящую армию, численность которой к концу войны составила почти миллион человек. В безжалостной войне на Восточном фронте войска СС выполняли множество функций вермахта. Одной из них была борьба с партизанами, которая на самом деле была еще одним способом истребления местного населения.

Несмотря на провал своих попыток повлиять на восточную политику, Альфред Розенберг находил утешение в успешной работе ЭРР на территории Советского Союза. Адольф Гитлер выдал ЭРР неограниченный мандат на расхищение «библиотек, архивов, масонских лож и других идеологических и культурных институтов любого рода с целью обнаружения и конфискации полезных материалов для использования в идеологической работе НСДАП и исследовательской деятельности Высшей школы».

В принципе, ЭРР было позволено осуществлять грабительскую операцию любыми методами. Фюрер также приказал вермахту содействовать работе ЭРР. Фундаментальное отличие от деятельности на Западном фронте заключалось в том, что ЭРР теперь стал вспомогательным подразделением вермахта, то есть продвигался вместе с армией. На Западе вермахт дистанцировался от грабежей или даже активно им про-

тивостоял, поскольку многие генералы полагали, что они порочат армию.

Однако в Советском Союзе моральная планка вермахта была существенно ниже.

На Западе грабительская операция была направлена против конкретных групп: евреев, масонов и политических противников, в то время как собственность «обычных» французов, голландцев и датчан в массе своей оставалось нетронутой. На Востоке действовали другие правила игры. Противостоя прагматизму, Розенберг занялся грабежом с безжалостной систематичностью, которая, по существу, была связана с его личной ненавистью к большевизму, как он засвидетельствовал в Нюрнберге после войны: «Дело в том, что на Западе те, кого мы считали противниками с точки зрения нашего мировоззрения, отличались от наших противников на Востоке. На Западе существовали отдельные еврейские организации и масонские ложи, а на Востоке не было ничего, кроме коммунистической партии».

Розенберг полагал, что собственность коммунистической партии следовало считать «еврейской», поскольку большевистский режим был частью мирового еврейского заговора.

Несмотря на прочное положение ЭРР, конкурентов на советской территории у него хватало. Наступление продолжалось, и специальная оперативная группа, известная как зондеркоманда Кюнсберга, следовала вплотную за тремя группами армий, расхищая музеи, библиотеки и архивы и отправляя украденные материалы в Берлин. Формально эти отряды подчинялись

Министерству иностранных дел Иоахима фон Риббентропа, однако их возглавлял оберштурмбанфюрер СС, историк барон Эберхард фон Кюнсберг.

Три отряда шли в авангарде, а более тщательные грабежи осуществлялись позднее. Зондеркоманда Кюнсберга совершала налеты на особенно важные цели. Как и в случае с упоминавшейся ранее зондерко-мандой Паульсена в Польше, основное внимание было сосредоточено на артефактах, которые считались «германскими». Среди них была знаменитая Янтарная комната работы Андреаса Шлютера, которая находилась в Екатерининском дворце неподалеку от Ленинграда. Но из дворца также были вынесены десятки тысяч книг, которые отправили в Германию в ящиках с надписью: «Царская библиотека, Гатчина». Некоторые трофеи Кюнсберга впоследствии были переданы ЭРР, включая книги из императорского дворца и большое количество конфискованной еврейской литературы.

ЭРР применял более академический подход, основанный на инспекции институтов, библиотек, архивов и музеев. Его грабежи были методичными, тщательными и выборочными. Летом и осенью 1941 года в Советский Союз были отправлены эксперты, которые провели первоначальную оценку и составили списки ценных коллекций. Среди этих экспертов был и архивист Готлиб Ней, балтийский немец по происхождению, который целый год изучал библиотеки на оккупированных советских территориях. Ней работал в библиотеке Высшей школы НСДАП, а после войны переехал в Швецию, где трудился в архивах Лунда.

ЭРР сформировал три главные рабочие группы: «Остланд» (для Прибалтики), «Центр» (для Белоруссии и запада России) и «Украина». В Риге, Минске и Киеве были основаны штабы для руководства грабительской операцией на соответствующих территориях, где находились также и еврейские поселения, в которых до сих пор проживало большинство евреев Востока.

В известной мере Розенберг был прав, когда сказал, что на Востоке была «одна» Коммунистическая партия. Советский режим действительно открыл дорогу нацистским грабителям, поскольку большая часть коллекций уже была конфискована и национализирована, а масонские ложи и подобные организации находились под запретом. Трофеи в основном либо продали на Запад, либо передали государственным институтам. В связи с этим нацисты нацеливались в первую очередь на государственные организации, которые располагали богатейшими коллекциями.

За краткий период советского правления процесс национализации был запущен и в Прибалтике, и в Восточной Польше: ИВО был лишь одной из многих национализированных организаций. Однако национализация в основном затронула общественные организации, институты и религиозные группы, в то время как до экспроприации частной собственности дело еще не дошло.

Грабительская операция ЭРР в Советском Союзе была амбициозной и масштабной. Согласно одному из отчетов ЭРР, обыску подверглись 2265 организаций. Эта работа требовала тесной кооперации с вермахтом и СД, а также с архивистами, библиотекарями и экспертами из других немецких организаций.

К примеру, в главной рабочей группе «Украина» трудилось 150 экспертов, которые организовывали расхищение сотен библиотек, общественных коллекций, университетов, церквей, дворцов и синагог. Особенно сильно досталось религиозным институтам Советского Союза, которые и так притеснялись большевиками. Тысячи священников были убиты или сосланы в сибирские трудовые лагеря стараниями советской власти. По оценкам, нацистские организации разграбили 1670 русских православных церквей, 532 синагоги и 237 католических церквей.

Помимо еврейских коллекций, особенный интерес для них представляли архивы и библиотеки коммунистической партии. РСХА забирало все материалы, которые имели значимость для разведки, а многое другое передавалось в организованную Альфредом Розенбергом Восточную библиотеку, куда вошли и эмигрантские библиотеки Парижа. Кроме того, на часть добычи из Советского Союза претендовали также другие немецкие исследовательские институты, занимавшиеся изучением Востока, включая Институт Ванзее и Институт Восточной Европы в Бреслау.

Несколько сотен библиотек было разграблено в Минске, причем из одной только Ленинской библиотеки вывезли семнадцать вагонов книг. В Киеве украли так называемый революционный архив — гигантскую коллекцию документов по истории русской революции. В этом архиве также хранились документы Украинской Народной Республики, которой руководил Симон Петлюра. ЭРР также удалось целиком захватить архив коммунистической партии Смоленской области — все полторы тысячи полок.

Эти материалы были отобраны для организации антибольшевистской пропаганды, однако также их забрали потому, что «немцы должны были больше знать о большевизме, чтобы его одолеть», как объяснялось в бюллетене ЭРР. Восточная библиотека, расположенная на Гертрауденштрассе в Берлине, должна была стать главным центром этих исследований. За первый год после вторжения в 1941 году библиотека приняла полмиллиона книг. Двести тысяч книг были переправлены туда из штаба ЭРР в Риге, а около трехсот тысяч — из Смоленска. В библиотеке также скопилось огромное количество архивных материалов, фотографий, газет, журналов и карт.

Как и в Польше, объемы уничтожения материалов в Советском Союзе значительно превосходили объемы расхищения. По оценке одного исследователя, в ходе войны нацисты уничтожили до юо миллионов книг, подавляющее большинство которых было украдено в Советском Союзе.

Продолжавшаяся с 1941 по 1945 год война между нацистской Германией и Советским Союзом стала самым жестоким конфликтом в мировой истории, который унес около 30 миллионов жизней. Эта война привела к беспрецедентным разрушениям в материальном и культурном отношении. Отчасти их учинила сама Красная армия, которая не раз прибегала к традиционной русской тактике выжженной земли, стараясь оставлять врагу как можно меньше. Выжженная земля оказалась выжжена снова, когда немцы применили ту же тактику при собственном отступлении.

Однако нацисты пошли войной на славянскую культуру, намереваясь полностью ее истребить. Десятки миллионов книг, которые не представляли интереса для нацистских исследований, были уничтожены. Гигантские объемы добычи обусловливали особенную строгость процесса отбора.

Важные культурные и исторические символы, такие как царские дворцы, систематически разрушались. Гитлер намеревался сровнять с землей все крупные города Советского Союза. Считавшийся культурной столицей Ленинград (нынешний Санкт-Петербург), который он называл «лазейкой в Европу» для азиатских народов, планировалось уничтожить, а его население уморить голодом. Прибалтику намеревались присоединить к Третьему рейху. Самый центр большевизма, Москву, должны были стереть с лица земли, создав на ее месте искусственное озеро: нацисты планировали открыть шлюзы канала Москва — Волга и затопить всю прилегающую территорию. Сровнять с землей предполагалось даже Киев. По плану Гитлера Крым и крупные области Южной Украины должны были освободить от местного населения, чтобы расчистить место для немецкой колонии.

Третий рейх намеревался аннексировать даже Бакинскую область, Галицию (Западную Украину) и земли поволжских немцев, с XVIII века населенные немецким национальным меньшинством, которое получило автономию в составе Советского Союза.

Именно так должно было происходить расширение Германии на восток. Как и в Польше, планировалось, что русские, украинцы и другие народы будут обращены в рабство под властью новых немецких владык. Однако население тех зон, которые были отобраны для немедленного включения в состав Третьего рейха, должно было подвергнуться перемещению или уничтожению, чтобы освободить место для немецких поселенцев. В этих регионах уничтожению подлежало все, что могло напоминать о предыдущей культуре.

Тем временем нацистские исследователи без устали — и зачастую впустую — искали следы исторического германского присутствия на этих территориях, которые могли бы узаконить аннексию. Ни одна другая зона не подверглась такому разорению и таким грабежам, как Украина. Согласно одной оценке, во время войны там было уничтожено около 50 миллионов книг.

Краска на каменной стене над одним из окон совсем выцвела на ярком солнце. Под ней были едва различимы изящные еврейские буквы. Еврейский квартал Вильнюса — несколько живописных средневековых улочек, застроенных невысокими каменными домами, — сегодня скрывается под тонким слоем Желтой краски. Казалось, многие дома так и стоят нетронутыми со времен войны. Некоторые уже обветшали, их крыши прогнулись — того и гляди провалятся. Сегодня в кварталах, которые некогда были центром еврейского Вильнюса, вегетарианские рестораны соседствуют со стрип-клубами и маленькими книжными магазинчиками.

Я прошел по улице, которая раньше называлась улицей Страшуна, а после войны получила название Жемайтийос. Изначально улица была названа в честь раввина, исследователя и предпринимателя Матти-тьягу Страшуна, одного из главных интеллектуалов Вильнюса XIX века. Помимо прочего, Страшун внес свой вклад в развитие городской системы еврейского образования. Однако своей славой он обязан основанной им прекрасной библиотеке. Страшун владел немецким, французским, латынью и русским и собирал все, от средневековых манускриптов на иврите до художественной литературы, поэзии, путеводителей и научных трудов. Перед смертью в 1885 году он завещал свою коллекцию еврейской конгрегации Вильнюса, которая через несколько лет открыла библиотеку для публики. Пополняемая другими пожертвованиями библиотека вскоре стала считаться одной из лучших еврейских библиотек Восточной Европы. Ее историческое собрание привлекало исследователей, историков и раввинов со всего мира.

Писатель Гирш Абрамович полагает, что библиотека оказала серьезное воздействие на становление Вильнюса в качестве центра идишской культуры. Абрамович и сам несколько раз посещал библиотеку, причем особенное впечатление на него произвел эксцентричный библиотекарь Хайкл Лунский, настоящая легенда библиотеки Страшуна. Лунский жил этой библиотекой, занимая пристройку большой синагоги еврейского квартала. Весь каталог хранился у него в голове. Он помнил все религиозные тексты, все светские тексты и все журналы. Любой исследователь и писатель, разрабатывающий какую-либо тему, неизбежно встречался с «неподражаемым» Хайклом Лун-ским.

По словам Абрамовича, Лунский всегда носил одну и ту же одежду и спокойно проживал целый день «на краюхе ржаного хлеба да селедочьей голове». Когда 24 июня 1941 года подразделения вермахта заняли Вильнюс, Лунскому было уже под шестьдесят, но он по-прежнему работал в библиотеке. Операция «Барбаросса» — нападение нацистской Германии на Советский Союз — началась двумя днями ранее. Город был захвачен без ожесточенных боев, поскольку Красная армия предпочла отступить и уйти от столкновения с немецкими войсками.

В июле 1941 года Альфред Розенберг отправил в Вильнюс исследователя Германа Готхарда. Сначала Готхард оценивал Вильнюс с позиции любопытного туриста или ученого, который собирается писать монографию. Он посещал музеи, синагоги и библиотеки города, чтобы изучить существующую еврейскую конгрегацию. Он беседовал с сотрудниками всех этих организаций и расспрашивал их о еврейских исследователях города. К концу июля он провел общую оценку и попросил гестапо задержать трех человек: лингвиста и журналиста Ноя Прилуцкого, который возглавлял Институт еврейской культуры (ИВО) в краткий советский период; пишущего на идише журналиста Элиаса Якоба Гольдшмидта, который работал старшим куратором Этнографического музея С. Ан-ского в Вильнюсе; а также Хайкла Лунского из Библиотеки Страшуна. Каждый день на протяжении нескольких последующих недель всех их выводили из камер в штабе гестапо и конвоировали в Библиотеку Страшуна, где они под принуждением составляли списки самых ценных работ в городских коллекциях.

За окнами библиотеки при этом шла резня. В июле в Вильнюс прибыла одна из айнзацгрупп СС, которая арестовала пять тысяч мужчин-евреев. Группами по сто человек их доставляли в маленький курортный городок Понары километрах в десяти к югу от Вильнюса. До войны Красная армия выкопала там глубокие ямы для хранения цистерн с топливом для соседнего военного аэродрома. Мужчинам приказывали раздеться, после чего их по десять — двадцать человек выводили на край ямы и расстреливали. Тела в яме засыпали тонким слоем песка, после чего на место казни выводили следующую группу. Нацисты также сформировали эскадроны смерти «ипатингас бурис» из литовских добровольцев. Евреев арестовывали во время внезапных налетов, которые часто проводились в еврейские священные дни. Из общей массы евреев отсеивали стариков, больных и всех тех, кто считался «непригодным». Большинство жертв было похоронено в Понарах, где также было убито семь тысяч советских военнопленных и около двадцати тысяч поляков.

Вскоре забирать в Понары стали также женщин и детей. Когда в августе Гольдшмидт, Прилуцкий и Лун-ский закончили свою работу на Германа Готхарда, были убиты уже многие тысячи вильнюсских евреев. Вскоре после того как Готхард вернулся с готовым списком в Берлин, Ной Прилуцкий и Элиас Якоб Гольдшмидт были расстреляны гестапо. Хайкла Лунского по непонятной причине отпустили.

Сотрудники Розенберга в Берлине быстро поняли, что грабительская операция на Востоке требует других методов, чем на Западе. Библиотек, архивов и других коллекций было слишком много, что подчеркивалось и сведениями Готхарда, добытыми в Вильнюсе. Было невозможно и нелогично конфисковать такое количество материалов в ходе единственного рейда, как делалось в Париже и Риме. Другой проблемой был недостаток немецких исследователей, владевших ивритом и идишем, из-за чего было сложно понять, какие книги представляют ценность для будущих исследований. Эти проблемы зачастую решались садистскими, но типичными для нацистов методами: они делегировали работу самим жертвам режима.

В апреле 1942 года Йоханнес Поль из Института изучения еврейского вопроса во Франкфурте приехал в Вильнюс с тремя другими «экспертами по еврейству». К этому времени в живых осталась всего треть вильнюсских евреев. Сорок тысяч человек были казнены айнзацгруппой в конце лета и осенью 1941 года. Накануне прибытия Поля темп массовых казней стал снижаться. Вермахту и немецкой оружейной промышленности нужно было больше подневольных Работников, а войска СС начали менять стратегию массовых убийств — теперь на место расстрельных бригад пришли лагеря смерти. Двадцать тысяч евреев, которые еще оставались в живых, согнали в тесное гетто, которое устроили в еврейском квартале.

В начале 1942 года в гетто было подозрительно спокойно, жизнь словно вернулась на круги своя. В гетто даже открыли библиотеку, которую возглавил Герман Крук. Эта библиотека служила очевидным проявлением силы духа обитателей гетто и была основана в разгар массовых казней. Ее расположили в доме номер 6 по улице Страшуна, который стоит и по сей день. Красивое красное здание с красной расшивкой обветшало за годы, но все равно остается самым примечательным домом на улице.

Обитатели гетто жертвовали библиотеке свои книги, архивы и предметы искусства. Книги также приносили из пустующих квартир, жители которых были уже убиты. Дом на Страшуна, 6 стал не просто библиотекой — он стал Музеем еврейского искусства и культуры. Помимо библиотеки, в которую входило 45 ооо томов, в нем находились книжный магазин, музей, архив и исследовательский отдел, где тайком собирались свидетельства нацистских преступлений, происходивших в городе. Современники писали воспоминания о событиях, на хранение отправлялись немецкие приказы и другие документы. Группа писателей начала работу над историей гетто.

«Несмотря на всю боль, все печали и стесненные обстоятельства жизни в гетто, здесь бьется серДДе культуры», — написал Крук в своем дневнике. Тысячи евреев гетто брали книги из библиотеки. Чтение давало им надежду и утешение. Пятнадцатилетний Ицхак Рудашевский написал в своем дневнике в тот день, когда библиотека отметила появление стотысячной книги: «В гетто читают сотни людей. Чтение в гетто стало величайшим удовольствием. Книги дарят чувство свободы, книги связывают нас с миром. Гетто может гордиться получением стотысячной книги».

Герман Крук подробно описывал, чем занимается библиотека, кто берет книги и какие из них пользуются особой популярностью. Он обнаружил, что одна группа читателей ищет аналогии их ситуации в гетто. Они интересовались историей евреев в Средневековье, Крестовыми походами и инквизицией, но самым большим спросом пользовалась «Война и мир» Толстого. Другая группа читателей искала иного: они хотели читать литературу, которая «заставляла их забыть о реальности и уносила их в дальние страны». Обе группы очень хотели читать. «Человеку под силу вынести голод, бедность и боль, но изоляции ему не вынести. Именно в такие моменты рождаются особенная нужда в книгах и страсть к чтению», — писал Крук.

В этот период относительного спокойствия в гетто к работе приступил ЭРР. Десяток образованных евреев были отобраны для подневольного труда. В эту группу вошел Хайкл Лунский, который пережил осенние расстрелы.

Руководителями группы были назначены Герман Крук и его бывший коллега по ИВО, филолог и историк Зелик Калманович. За пределами гетто был организован большой сортировочный пункт, который разместился в здании библиотеки Вильнюсского университета.

Задача группы состояла в сортировке и упаковке литературных сокровищ для транспортировки в Германию. Первыми на сортировку прибыли сорок тысяч книг из Библиотеки Страшуна. Крук, Калманович, Лунский и остальные оказались перед выбором, в котором оба варианта были одинаково ужасны.

Их заставили отбирать и каталогизировать наиболее «ценные» книги коллекции, то есть помогать исследованиям, которые были направлены на оправдание холокоста. Альтернатива была не лучше: те книги, которые не попадали в число особенно ценных, отправляли на уничтожение на ближайшую бумажную фабрику.

Оставалось либо помогать нацистам, «спасая» самые ценные книги, либо саботировать процесс и наблюдать, как эти книги теряются навсегда. «Мы с Кал-мановичем не понимаем, кто мы — спасители или могильщики», — подавленно написал Крук у себя в дневнике.

Силы этой группе, которую в гетто прозвали «бумажной бригадой», придавала надежда, что литературное наследие все же оказывается спасено. Вскоре на сортировочный пункт стали поступать книги из синагог, а также прибыло ценное собрание школы Элияху бен Шломо Залмана.

Работа шла так продуктивно, что вскоре ЭРР расширил свое присутствие. Весной 1942 года был организован второй сортировочный пункт в здании Исследовательского института идиша на улице Вивульскио, 18. «Бумажная бригада» разрослась до сорока человек, включая тридцатилетнего поэта Аврома

Суцкевера. Настоящий интеллектуал, он носил очки в черной оправе и истово верил в безграничную силу языка, что сделало его примером для молодого поколения идишских поэтов группы «Юнг Вилнэ».

ЭРР также отправил на сортировочные пункты фонды еврейских библиотек соседних городов и деревень. Работа «бумажной бригады» шла под неусыпным контролем ЭРР. «Подобно самому Холокосту, уничтожение еврейских книг описывалось в мельчайших подробностях. Раз в две недели составлялись отчеты, в которых указывалось, сколько книг было отправлено в Германию, а сколько — на бумажную фабрику, причем книги делились на группы по языкам и годам издания», — пишет историк Давид Фишман.

«Бумажная бригада» не могла спасти больше книг, отбирая и менее ценные работы, поскольку ЭРР заранее установил конкретные квоты, в соответствии с которыми предполагалось уничтожить около двух третей книг. В своем дневнике Крук писал, что работа была «душераздирающей» и члены группы выполняли ее со слезами на глазах: «ИБО умирает, и братская могила его на бумажной фабрике». Суцкевер описывал работу на улице Вивульскио, 18 как «Понары нашей еврейской культуры». Под надзором немецких стражников они «копали могилу своим душам».

Однако члены «бумажной бригады» с самого начала искали способы оказать сопротивление. Одним из них была пассивность: как только немцы покидали здание, они прекращали работу. Работавший в здании ИВО Суцкевер читал другим стихи на идише. Еще несколько членов бригады продолжали писать стихи, монографии и дневники даже в гетто. Впоследствии Суцкевер сказал, что это был вопрос жизни и смерти: «Я верил, как истинный еврей верит в Мессию, что, пока я пишу, пока я поэт, в моих руках оружие против смерти».

Вскоре «бумажная бригада» начала оказывать более активное сопротивление, вынося из здания ценные документы. В конце рабочего дня, прежде чем возвращаться в гетто, Суцкевер и остальные члены бригады прятали в одежде манускрипты. Это было не так рискованно в те дни, когда надзор вела еврейская полиция гетто. Прекрасно понимая, что происходит, именно эти полицейские дали бригаде имя. В «бумажную бригаду» входили воины бумаги, которые рисковали жизнью, чтобы уносить в гетто один документ за другим. «Другие евреи считали, что мы сошли с ума. Они проносили в гетто еду, которую прятали в одежде и обуви, а мы проносили книги, обрывки бумаги и изредка свитки Торы», — писал один из членов бригады.

Самым активным контрабандистом бригады был Суцкевер, который умудрился среди прочего унести дневник отца сионизма Теодора Герцля. Также именно ему пришла в голову мысль попросить у немцев разрешения на вынос «лишней бумаги». Суцкевер убедил немцев, что эта бумага будет сжигаться в печах гетто. Это разрешение помогло спасти всякий «мусор», среди которого были письма и рукописи Толстого, Горького и Элияху бен Шломо Залмана, а также рисунки Шагала.

Несмотря на эти рискованные и отчаянные шаги, оставалась другая дилемма: бригада просто переноси-да книги и рукописи из одной тюрьмы в другую — но куда их было отправить потом? Герман Крук спрятал кое-что в библиотеке гетто, а Авром Суцкевер организовал несколько тайников и некоторые документы засунул за обои в своей квартире. Самым хитрым тайником был бункер, ловко сконструированный инженером Герсоном Абрамовичем. В этом бункере глубиной двадцать метров были электричество и система вентиляции. Абрамович построил бункер, чтобы спрятать от нацистов свою немощную мать. Вскоре компанию ей составили манускрипты, письма, книги и предметы искусства, которые разместили под полом. «Бумажная бригада» сумела вынести кое-какие материалы из гетто, прибегнув к помощи литовского библиотекаря Оны Симайте. Она хитростью проникла в гетто, сказав, что идет забрать книги, которые так и не вернули еврейские студенты, а вместо этих книг вынесла ценные документы и рукописи. Она также укрыла у себя еврейскую девушку, но в 1944 году была поймана. Симайте арестовали, пытали и депортировали в концлагерь Дахау, однако она сумела пережить войну.

Авром Суцкевер проносил в гетто не только книги, но и оружие. Он был членом Объединенной партизанской организации, сформированной в гетто подпольной еврейской военизированной антифашистской группировки, девизом которой были слова: «Не пойдем, как овцы, на бойню». Работая в здании ИБО, через контакты с литовцами Суцкевер получал пистоны и разобранные на части пистолеты-пулеметы, которые тайком проносились и собирались в гетто.

Со временем члены «бумажной бригады» осмелели и стали уносить большее количество материалов. В конце концов они и вовсе пошли на крайние меры и стали прятать книги в самом здании ИБО. С весны 1943-го по сентябрь 1944 года «бумажная бригада» сумела спасти тысячи книг и рукописей. Однако в конечном счете спасенные ими материалы были лишь каплей в море из сотен тысяч книг и рукописей, отправленных либо в Германию, либо на бумажную фабрику.

* * *

В конце лета 1943 года члены «бумажной бригады» поняли, что их работа приближается к концу. Новые библиотеки на сортировку уже не привозили, ЭРР сворачивал свою деятельность.

Одна из последних записей в дневнике Калманови-ча датирована концом августа: «Всю неделю я отбирал книги, тысячи книг, и собственноручно бросал их в кучу мусора. В кучу книг в читальном зале ИБО, на кладбище книг, в братскую могилу, где уже лежали книги, которые война поразила, прямо как Гога и Ма-гога, прямо как их владельцев… Все, что мы сумеем спасти, с божьей помощью выживет! Мы увидим их снова, когда вернемся сюда настоящими людьми».

Сворачивалась не только работа ЭРР, но и вся немецкая восточная кампания. После поражения под Сталинградом зимой 1943 года немецкая армия отступала. Это означало, что немецкое военное производство на Востоке вставало, а миллионы подневольных рабочих становились невостребованными. Многих отправляли прямиком в газовые камеры.

Вспыхнувшее весной 1943 года еврейское восстание в Варшаве тоже заставило Генриха Гиммлера нервничать. Он вполне обоснованно подозревал, что евреи в других гетто планировали вооруженное сопротивление. Через несколько недель после бунта Гиммлер отдал приказ о ликвидации всех гетто Остланда (то есть Прибалтики). Вильнюсское гетто, которое немецкая разведка считала потенциальным очагом сопротивления, должно было быть разрушено как можно скорее.

В первых числах августа 1943 года началась депортация вильнюсских евреев. За два месяца гетто опустело. Всех евреев трудоспособного возраста отправили в трудовые лагеря, чтобы там они работали, например копали окопы. Стариков, детей и больных убили сразу.

Однако до ликвидации гетто 180 членов Объединенной партизанской организации сумели сбежать и спрятаться в лесах неподалеку от Вильнюса. Среди них оказался и Авром Суцкевер, который бежал 12 сентября вместе с женой и еще одним поэтом из группы «Юнг Вильнэ», Шмерке Качергинским. К этому моменту Суцкевер уже потерял мать и новорожденного сына, которого нацисты отравили в больнице гетто.

Весть о побеге Аврома Суцкевера вскоре достигла Москвы. В начале 1944 года самый уважаемый писатель и журналист Советского Союза Илья Эренбург помог Суцкеверу с женой перебраться в Москву. Легкомоторный советский самолет пересек линию фронта и приземлился на замерзшем озере среди лесов в окрестностях Вильнюса. Под обстрелом немцев самолет сумел перелететь обратно на советскую сторону. В опубликованной в газете «Правда» статье Эренбур. га о Суцкевере впервые было упомянуто массовое убийство евреев на территории Советского Союза.

Однако большинство евреев из гетто и членов «бумажной бригады» сбежать не сумело. Отряды СС возобновили массовые казни в Понарах. Среди казненных в конце этого периода был и пятнадцатилетний автор дневника Ицхак Рудашевский. В то же время эсэсовцы запустили масштабную кампанию по сокрытию массовых убийств. Осенью 1943 года узникам расположенного неподалеку концлагеря Штутгоф пришлось выкапывать десятки тысяч разлагающихся тел из братских могил в Понарах. Трупы сжигались на огромных кострах, после чего пепел смешивали с песком и закапывали в землю. Невольникам потребовалось несколько месяцев, чтобы сжечь останки 100 ооо человек.

Идейный вдохновитель ИВО Семен Дубнов был убит еще в 1941 году. Когда началась война, Дубнову было восемьдесят лет. В 1930-х годах он поселился в Риге и приступил к своим мемуарам. Его друзья, которые чувствовали надвигающуюся опасность, в 1940 году помогли Дубнову получить шведскую визу, но он решил ее не использовать. Когда в 1941 году нацисты оккупировали Ригу, Дубнова выставили из собственной квартиры. Его огромную библиотеку конфисковали. Вместе с остальными евреями города его заперли в гетто. В начале 1941 года эсэсовцы заставили 24 ооо евреев покинуть гетто и уйти в Румбульскии лес на окраине Риги. Там советские военнопленные выкопали шесть глубоких рвов, где и казнили евреев. Семен Дубнов был слишком слаб, чтобы пешком пройти несколько километров до леса, а потому гестаповец застрелил его прямо на улице. Согласно свидетельству очевидцев, Дубнов до последнего призывал обитателей гетто: «Евреи, пишите и записывайте!»

Неизвестно, как именно погиб библиотекарь Хайкл Лунский. По словам одного свидетеля, его вместе с дочерью депортировали в Треблинку, но согласно другой версии, его забили до смерти в сентябре 1943 года. Глава «бумажной бригады» Зелиг Кал-манович был отправлен в концлагерь Вайвара в Эстонии, где он и умер в 1944 году. Германа Крука депортировали в трудовой лагерь Лагеди в Эстонии. Он вел дневник до самого конца. Семнадцатого сентября он сделал последнюю запись: «Я закапываю рукописи в Лагеди, в бараке герра Шульмы напротив караулки. На похоронах присутствуют шестеро». Крук предвидел свою судьбу. На следующий день его вместе с двумя тысячами других узников заставили таскать бревна в соседний лес. Бревна уложили Длинными рядами, а узникам велели лечь поверх них. Они сами сложили свои погребальные костры. Эсэсовцы убили всех узников выстрелами в голову, после чего поверх тел положили новые бревна, на которые легли новые узники. После этого тела сожгли. Однако, когда через несколько дней до этого места дошла советская армия, несожженные тела по-прежнему лежали в кучах. Один из присутствовавших на «похоронах» Крука сумел сбежать и откопать его дневники.

К тому времени Красная армия освободила Вильнюс. В первую неделю июля 1944 года началось наступление, в результате которого к 13 июля из города ушел последний нацист. Среди освободителей были Авром Суцкевер и Шмерке Качергинский, которые сражались в еврейском партизанском отряде «Неко-ме» («Мстители»). Как только битва закончилась, они принялись искать спрятанные книги и рукописи. С великой печалью они обнаружили, что здание ИБО на улице Вивульскио, 18 полностью выгорело после артиллерийского обстрела. Тайник Крука в библиотеке гетто нашли враги, которые сожгли все книги во дворе. Однако тайный бункер остался нетронутым. Пока Суцкевер и Качергинский вытаскивали из-под пола рукописи, письма, дневники и бюст Толстого, из-под земли вдруг показалась рука. Один из скрывавшихся евреев умер в этом бункере, и кто-то похоронил его среди книг.

 

ТАЛМУД-

КОМАНДА

Терезиенштадт

С моста я видел светло-коричневые спинки рыбин, которые выделялись на фоне песчаного дна. Время от времени какая-нибудь из них шевелилась, и солнечный свет отражался от ее блестящей чешуи. По другую сторону моста на песчаной косе на берегу реки Огрже отдыхали семьи с детьми. Лето было в разгаре, поэтому вода стояла совсем низко. Дети прыгали в реку, и течение уносило их на мелководье. Ниже по течению, где кончались растущие вдоль берега деревья, в реку некогда сбросили прах 22 ооо узников лагеря.

Километрах в двадцати от Циттауских гор, по которым проходит граница Германии и Чехии, находятся старинная габсбургская крепость и гарнизонный городок Терезиенштадт, или Терезин, как его называют сегодня. На парковке, где останавливается автобус, можно купить напитки, брелоки и открытки, на которых изображены живущие в палатках узники концлагеря. Но посетителей в тот день было мало: стояла сорокаградусная жара, иулицы города казались пугающе пустынными — мне встретились ЛИШЬ несколько девочек, которые катили на велосипедах на речку, прихватив с собой полотенца. Сегодня внутри звездчатых крепостных стен живет всего несколько тысяч человек. Со времен войны этот город почти не изменился, хотя в нем и появилось несколько панельных домов, которые выделяются советским унылым дизайном.

Во время войны за этими стенами эсэсовцы устроили, пожалуй, самый примечательный концентрационный лагерь. Большинство немецких концлагерей были похожи друг на друга — их строили по типовому проекту, разработанному оберфюрером СС Теодором Эйке, комендантом самого первого концентрационного лагеря Дахау, который открылся в 1933 году. Там Эйке отладил структуру, которая стала моделью почти для всех будущих лагерей.

Терезиенштадт был одновременно концлагерем и гетто, исполняя различные функции. Он работал как транзитный лагерь: большинство депортированных туда людей через некоторое время отправлялось в лагеря смерти на территории оккупированной Польши. Но в то же время Терезиенштадт был образцовым лагерем, использовавшимся в немецкой пропаганде.

Гарнизонный город был построен австрийским императором Иосифом II в конце XVIII века. В прилегающей к городу малой крепости в заключении держали самого знаменитого узника Первой мировой войны Гаврило Принципа, который в1914 году застрелил в Сараево наследника австро-венгерского престола, послужило поводом к началу войны.

Чтобы освободить место для лагеря, в 1942 году силы СС в принудительном порядке выселили из Терезиен-лггадта семь тысяч чехов. Стены и рвы, которые когда-то зАщИщали город, теперь должны были стать границами огромной тюрьмы. в образцовом лагере евреи жили в обычных домах и носили повседневную одежду, что делало Терезиенштадт похожим на гетто. Как и в других гетто, там функционировал Юденрат, еврейский совет, осуществлявший самоуправление под контролем СС.

Среди депортированных в Терезиенштадт было много «избранных евреев» из Германии, Западной и Северной Европы, включая тех евреев, которые раньше занимали высокие посты на государственной службе или были ветеранами Первой мировой войны. Однако самая заметная и важная группа с точки зрения пропаганды состояла из артистов, актеров, дирижеров, музыкантов, писателей, академиков и других интеллектуалов. Среди них был теолог и коллекционер книг из Амстердама Исаак Лео Селигман, которого депортировали в лагерь вместе с семьей.

В немецкой пропаганде Терезиенштадт называли «городом, который фюрер подарил евреям». В пропагандистских целях нацисты открыли там банк и несколько магазинов, а также построили игровые площадки для детей. Там ходила даже «лагерная валюта», терезинская крона, которую ввели, чтобы создать видимость автономной внутренней экономики.

Значительную часть лагерной жизни составляли культурные мероприятия, которые организовывались по настоянию коменданта и персонала лагеря. В двухэтажном здании с лагерным адресом 1,304 располагалась

Библиотека Терезинского гетто, основанная в ноябре 1942 года, а помещение над ней занимал отдел организации досуга, который занимался различными лагерными мероприятиями. Отдел организации досуга ставил театральные пьесы, а также устраивал концерты и лекции. Актеров, музыкантов и писателей было предостаточно. В лагерь были депортированы выдающиеся люди эпохи, включая австрийского актера Яро Фюрта, драматурга Эльзу Бернштейн и пианистку Алису Герц-Зоммер. В Терезиенштадт было депортировано как минимум пять членов Венского филармонического оркестра, в том числе и его бывший концертмейстер Юлиус Штвертка. В лагере был сформирован даже еврейский джаз-банд «Свингеры из гетто».

Когда в 1942 году открылась Библиотека гетто, в ее коллекцию входило четыре тысячи книг, которые нацисты украли из разных мест, включая раввинскую семинарию в Берлине. Впоследствии в Терезиенштадт стали поступать все новые книги из синагог, еврейских семей, церквей и масонских лож. Но большую часть книг принесли с собой сами узники — их привозили почти все прибывающие в лагерь. При депортации евреям позволялось взять с собой лишь крайне ограниченное количество вещей, но многие все равно паковали одну-две любимые книги. По прибытии их конфисковали и отправляли в Библиотеку гетто. За год собрание библиотеки выросло до 50 ооо томов, а к 1944 году в ней хранилось уже 120 ооо книг.

Культурная жизнь лагеря освещались в нацистской пропаганде, кульминацией которой стал тщательно спланированный визит комиссии Красного Креста> состоявшийся в 1944 году. Годом ранее эсэсовцы начали готовить потемкинскую деревню, всячески «облагораживая» ее: они ремонтировали бараки, красили дома, сажали деревья и цветы. Узникам увеличили рационы, чтобы они казались более упитанными. Чтобы в лагере стало свободнее, в мае 7503 человека депортировали из Терезиенштадта в Освенцим.

Визит делегации Красного Креста был организован под давлением Дании и Швеции. Когда инспекторы приехали в лагерь в июне 1944 года, Терезиенштадт предстал перед ними настоящей идиллией из постановочных футбольных матчей, концертов и выступления хора еврейских детей. С площади раздавались звуки джаза, который играли «Свингеры из гетто», хотя джаз в Третьем рейхе был запрещен как «дегенеративная музыка». Трансформация коснулась и лингвистической составляющей: теперь лагерь назывался не Терезинским гетто, а Еврейским поселением.

По случаю визита делегации начались также съемки пропагандистского фильма, в котором лагерь называли «санаторием для евреев». С особым цинизмом Для работы над фильмом привлекли узников лагеря, которые трудились под началом эсэсовцев. Еврейские узники были ответственны за сценарий, режиссуру и музыку, которую исполняли «Свингеры из гетто». Режиссером фильма «Фюрер дарит евреям город» стал немецкий еврей, актер и режиссер Курт Геррон, кото-Рьщ прославился в 1930 году, сыграв вместе с Марлен Дитрих в картине «Голубой ангел».

В сохранившемся фрагменте фильма показана библиотека — библиотекари усердно работают над каталогизацией книг, а старший библиотекарь Эмиль Утич дает интервью. В фильме библиотеке присвоено новое имя: ее называют не Библиотекой Терезинского гетто, а нейтрально — Центральной библиотекой.

Однако театральные декорации рухнули, как только делегация Красного Креста покинула лагерь. Тотчас возобновилась депортация. За образом идеального гетто скрывался концентрационный лагерь, который мало чем отличался от всех остальных: в нем царили голод, болезни, рабский труд, пытки и перенаселение. Еврейских кинематографистов депортировали, как только в сентябре они закончили работу над фильмом. Курта Геррона и «Свингеров из гетто» посадили на последний поезд из Терезиенштадта в Освенцим, который ушел в конце 1944 года.

Из 144 ооо евреев, отправленных в Терезиенштадт, войну пережили только чуть более 17 ооо. Около 33 000 погибли в самом лагере, а еще почти 90 ооо были депортированы в Освенцим. Многие умерли от эпидемии тифа, которая вспыхнула в лагере в конце войны. Через библиотечные книги инфекция передавалась от одного читателя к другому, поэтому десятки тысяч зараженных книг из библиотеки гетто в итоге пришлось сжечь. Собрание библиотеки также сильно сократилось, когда участились депортации. «Каждый состав лишает нас юоо книг, потому что каждый человек уносит с собой две-три книги… Я ничего с этим н е делал», — написал Эмиль Утич. Хотя многие знали или хотя бы догадывались, что их ждет, им хотелось взять с собой книгу.

Однако в Терезиенштадте существовала и тайная библиотека, которую не показали в пропагандистском фильме. Доступная только ограниченной группе людей, это была библиотека совершенно другого рода и совершенно другой ценности.

* * *

С помощью карты времен войны я пытался сориентироваться на улицах Терезина. Следы лагеря видны повсюду и сегодня — на некоторых углах можно разглядеть старые названия улиц, написанные черной краской с использованием лагерных сокращений: «Block C.V/Q2—09–15». Я прошел мимо одного из самых красивых домов города, где некогда жили датские евреи.

За южной стеной города, неподалеку от крематория, стоит небольшой каменный дом с потрескавшейся штукатуркой. В маленьком садике, обнесенном ржавой оградой, растут помидоры и кусты смородины, а виноградные лозы цепляются за кладку крепостных стен. В этом домике работала так называемая группа регистрации книг.

В апреле 1943 года эсэсовцы приказали собрать особую группу еврейских ученых, в которую должны были войти раввины, теологи, лингвисты и историки. В то время как остальные узники лагеря работали на соседнем руднике, дробили уголь или шили военную форму, группа регистрации книг занималась каталогизацией украденных книг для СС. Как и ЭРР, СС не хватало ученых, которые могли бы читать, интерпретировать и каталогизировать горы конфискованной еврейской литературы. В Терезиенштадте содержалось Множество еврейских академиков, а потому эсэсовцы не могли не использовать этот ресурс. Была и другая причина: из-за частых авианалетов на столицу весной 1943 года эсэсовцы начали эвакуировать книжные склады из Берлина. Терезиенштадт вошел в число мест которые были выбраны для их безопасного хранения.

Группа регистрации книг была эсэсовским эквивалентом «бумажной бригады» ЭРР из Вильнюса. Как и в Вильнюсе, в гетто за ней закрепилось другое имя: Талмуд-команда. Всего к работе привлекли около сорока еврейских ученых.

В Тадмуд-команду были «завербованы» передовые еврейские ученые Европы. Возглавил команду чешский евреист и коллекционер книг Отто Мунелес. Ранее он работал в Еврейском музее Праги и учился в одной школе с Францем Кафкой. В команду также входили Мозес Воскин-Нахартаби, который был профессором семитских языков в Лейпцигском университете, и историк и коллекционер книг из Амстердама Исаак Лео Се-лигман. Составленная им самим и его отцом Зигмундом Селигманом прекрасная книжная коллекция, конфискованная в 1941 году, была поглощена библиотекой РСХА в Берлине. В 1943 году РСХА переместило часть отдела еврейской литературы в Терезиенштадт, где книги поступили на обработку Талмуд-команде.

В эту партию вошло примерно шестьдесят тысяч томов, среди которых Селигман нашел и книги из собственной коллекции. Перед членами команды встали те же моральные дилеммы, которые мучили «бумажную бригаду» в Вильнюсе. Они утешали себя мыслью, что их работа помогает сохранять еврейское наследив» но при этом тяготились, что работать приходится псд началом организации, которая больше всех остальных была ответственна за истребление еврейского народа. Они постоянно искали баланс, стараясь и удовлетворить «начальников», и сделать полезное дело. Они также прекрасно понимали, что завершение работы, вероятно, будет значить для них смерть. В результате они специально снижали свою продуктивность.

Хотя члены Талмуд-команды пользовались некоторыми привилегиями, дарованными администрацией лагеря, над ними постоянно висела угроза депортации. В целом на Талмуд-команду распространялся иммунитет, однако эсэсовцы постоянно запугивали ее членов, чтобы те чувствовали свою уязвимость.

В1944 году один из ведущих экспертов группы, Мозес Воскин-Нахартаби, был депортирован в Освенцим вместе с семьей.

Для других иммунитет был и спасением, и проклятием. Фактический руководитель Талмуд-команды Отто Мунелес стал свидетелем депортации всей своей семьи. Как только Мунелес узнал, какая судьба уготована его близким, он вызвался поехать с Ними, но ему было отказано. Он продолжал вносить свое имя в списки, когда объявляли о новых депортациях, однако ему отказывали каждый раз.

Работа Талмуд-команды продолжалась до тех пор, пока надзиратели СС не ушли из лагеря в начале апреля 1945 года, незадолго до капитуляции нацистской Германии. В этому времени команда каталогизировала около тридцати тысяч книг, на корешки которых были аккуратно наклеены желтые ярлыки с написаниями от руки номерами. Эсэсовцы покидали лагерь в такой спешке, что не забрали даже те книги, которые уже были каталогизированы и упакованы в более чем 250 ящиков.

* * *

Около полуночи 31 мая 1942 года в немецкое воздушное пространство вошел самый крупный в истории флот вражеских бомбардировщиков. Союзники начали осуществление новой стратегии, которая заключалась в атаке не только на немецкую оборонную промышленность, но и на тех, кто в ней работал, иными словами, на гражданскую рабочую силу. Планировалось бомбить немцев в собственных домах, тем самым отбивая у них охоту к продолжению войны. За девяносто минут на средневековый Кёльн было сброшено около полутора тысяч тонн бомб. В городе вспыхнуло две с половиной тысячи пожаров, пятьдесят тысяч человек лишились крыши над головой. Эта операция стала образцом для последующих бомбардировок немецких городов, которые с каждым разом становились все более разрушительными. Воодушевленные успехом, союзники направили свое внимание на Берлин, политический и административный центр Третьего рейха.

Миллионам украденных книг, которые хранились на разбросанных по городу складах, грозило полное уничтожение. По оценкам, еврейский отдел библиотеки РСХА в 1943 году содержал от 200 ооо до 300 ооо книг, включая еврейскую литературу из школ, синагог и семинарий по всей Европе, а также выдающиеся частные коллекции, среди которых были коллекций Исаака Лео Селигмана, пианиста Артура Рубинштейна и франкоеврейского писателя Андре Моруа.

Приток книг был столь велик, что эсэсовцы успели каталогизировать лишь малую долю конфискованной еврейской литературы. Не хватало даже полок для размещения коллекции, поэтому книги лежали огромными стопками в залах конфискованной масонской ложи на Айзенахерштрассе в Берлине.

В 1943 году РСХА и ЭРР начали эвакуировать свои коллекции из Берлина. При этом происходила не только очистка складов — в новое место переводились все операции, связанные с сортировкой, каталогизацией и исследованием поступающей литературы. В августе 1943 года отдел идеологических исследований VII Управления РСХА переместил большую часть своих книг в различные замки, которые находились под управлением СС, в основном в Силезии, неподалеку от границы Германии с Польшей и Чехословакией. Часть некаталогизированной коллекции еврейского отдела VII Управления была отправлена в Терезиен-штадт, в то время как остальные книги переместили в замок неподалеку от баварского Райхенберга. Хранившаяся в РСХА масонская литература, включая оккультную библиотеку, была частично отправлена в любимый замок Генриха Гиммлера Шлава (сегодня известный как Слава), а архивные материалы переместили в Вольфенсдорф (нынешний Вилканов), где документы заняли весь замок и прилегающую пивоварню. Среди коллекций, эвакуированных в Силезию, оказался и так называемый Шведский сундук с архивом иллюминатов. Штаб-квартиру переместили в замок Нимес в пятнадцати километрах к востоку от гоРода Ческа-Липа. Всего украденные книги разместили примерно в десяти замках и крепостях Центральной Европы.

Талмуд-команда была не первым примером организации, в которой нацисты использовали умственный рабский труд. Когда в 1943 году библиотеки начали вывозить из Берлина, в VII Управлении уже несколько лет работала еврейская группа, которая занималась каталогизацией коллекций. Еще в 1941 году эсэсовцы похитили восемь еврейских интеллектуалов, которых заставили работать на складе VII Управления на Айзенахерштрассе. Одним из них был Эрнст Грумах, который ранее был профессором филологии Кёнигсбергского университета.

Весной 1943 года была организована еще одна рабочая группа, в которую вошли девятнадцать еврейских академиков. Хотя они работали в центре Берлина, условия там были не намного лучше, чем в концентрационных лагерях. За еврейскими работниками следили сотрудники СД, которые держали их под замком до шестнадцати часов в день. Евреям запрещалось разговаривать с немцами, им даже выделили отдельный «еврейский туалет». Угрозы смертью и избиения были частью ежедневной рутины. «Когда мы входили в здание, окруженное высоким забором, никто из еврейских подневольных работников не знал, суждено ли ему выйти оттуда живым», — свидетельствовал Грумах.

Сначала группа Эрнста Грумаха занималась каталогизацией и сортировкой книг, поступавших на Айзенахерштрассе со всех оккупированных территории Европы. Но после начала эвакуации их задачи переменились — теперь они паковали и грузили книги, подготавливая их к транспортировке, что было весьма тяжело для престарелых академиков.

В ноябре 1943 года Королевские военно-воздушные силы Великобритании начали бомбардировки Берлина. Самый разрушительный налет случился вечером 23 ноября, когда бомбардировке подверглись Тиргар-тен, Шарлоттенбург, Шёнеберг и Шпандау. Последовавшие пожары оставили без крова 175 ооо человек. В ту ночь была частично разрушена Мемориальная церковь кайзера Вильгельма на Курфюстендамм, сломанный шпиль которой и сегодня остается одним из самых знаменитых памятников Берлина.

Располагавшийся примерно в километре оттуда склад РСХА на Айзенахерштрассе тоже пострадал от бомб, и большое количество книг, которые не были эвакуированы, оказалось объято пламенем. По словам Грумаха, пожар уничтожил большую часть еврейских коллекций, хранившихся в здании, включая библиотеки еврейских конгрегаций Вены и Варшавы. Бомбы попали и в другой книжный склад РСХА, организованный в здании масонской ложи на Эмзерштрассе.

Оставшееся пришлось спасать еврейским работникам. Согласно Грумаху, это происходило, пока здания были еще в огне. Евреев «отправляли в горящие залы и заставляли вытаскивать тяжелую мебель через комнаты, где прогибались и едва не обваливались потолки».

Несмотря на пожары, на разных складах, в бункерах и подвалах Берлина по-прежнему оставалось огромное количество книг. Их упаковка и перевозка продолжались «до того самого момента, когда русские подступили к Берлину». К тому времени большинство самых ценных коллекций уже было эвакуировано, но более полумиллиона книг все еще лежало на складах РСХА, когда окончилась война. Многие из них поступили в Комитет по спасению научных библиотек, который затем распределил их среди библиотек Берлина. Некоторые оказались в Центральной и региональной библиотеке, где семьдесят лет спустя Себастьян Фин-стервальдер и Детлеф Бокенкамм вернули их из небытия.

* * *

Летом 1943 года Альфред Розенберг также начал освобождать свои склады в Берлине и Франкфурте. Штаб-квартира ведомства Розенберга находилась к западу от Потсдамер-плац в Берлине. Организация Розенберга разрослась, подобно дереву: каждая ее ветвь дала новые побеги в форме новых проектов, операций и организаций. К 1943 году в различных библиотеках Розенберга скопились миллионы украденных книг. Самыми крупными стали коллекции Еврейской библиотеки франкфуртского института, Центральной библиотеки Высшей школы и Восточной библиотеки, которая специализировалась на литературе по восточным вопросам.

Как заметила американский историк Патриция Кеннеди Гримстед, франкфуртский институт составил «лучшую еврейскую библиотеку в Европе». В 1941 году, в первый год работы института, туда прибыло 2136 ящиков украденных книг. Как и в других библио-теках, сотрудники института не успевали обрабаты-вать все поступающие к ним материалы. Добычи было так много, что нацистским библиотекарям и архивистам потребовались бы десятилетия, чтобы ее полностью каталогизировать. Из упомянутых выше 2136 ящиков сотрудники института успели распаковать только 700. Каталогизацию прошло лишь около 25 ооо книг. Всего будет каталогизировано лишь около одной десятой части библиотечного собрания.

К весне 1943 года в коллекцию института входило уже более полумиллиона книг, и не в последнюю очередь это было результатом трудов Йоханнеса Поля. Бывший католический священник Поль лично посетил и захватил множество наиболее ценных еврейских библиотек Европы. В Амстердаме он организовал разграбление библиотеки Эц Хаим и Библиотеки Розенталя. В Париже он руководил расхищением библиотеки Всемирного еврейского альянса, а в Риме ЭРР конфисковал Библиотеку Итальянской раввинской школы. Более десяти тысяч книг было украдено у еврейской общины Салоников. Посетив Салоники в начале 1943 года, Поль лично привез во Франкфурт фрагменты архива еврейской конгрегации.

Состав за составом с украденными еврейскими архивами и библиотеками приезжал с территории Советского Союза и Восточной Европы, причем зача-стую книги принадлежали общинам, от которых к 1941 году ничего не осталось. Книги поступали из Ки-ева, Минска, Риги и сотен меньших городов на пути. Огромное количество книг поступало из Вильнюса.

Во второй половине 1943 года началась эвакуация Коллекций из Франкфурта. Город находился в западНой части Германии и был полон важных оборонных заводов, что делало его одной из главных мишеней союзных бомбардировок. Около двадцати авианалетов во время войны превратили прославленный средневековый центр Франкфурта, самый большой в Германии, в сплошные руины. Перевозить институт далеко не стали — его перевели в город Хунген километрах в пятидесяти к северу от Франкфурта, где все коллекции распределили по восьми складам. В последние два года существования института библиотечные фонды существенно разрослись, когда к ним добавились книги, перевозимые с Востока и с Запада при отступлении немцев. По оценкам, в 1945 году в Хунгене скопилось около миллиона книг, а также огромное количество архивных материалов и еврейских религиозных артефактов.

Разграбленные ЭРР библиотеки и архивы делились между институтом во Франкфурте, который получил множество наиболее ценных еврейских коллекций, и различными организациями Берлина. ЭРР открыл в Берлине сортировочный центр, сотрудники которого изучали описи и решали, куда должны отправиться книги. Трагическим последствием этой работы стала фрагментация многих коллекций. ЭРР не видел смысла сохранять целостность украденных собраний, ведь цель его работы заключалась в том, чтобы создать совершенно новые библиотеки. Особенно пострадали от фрагментации небольшие специализированные коллекции: входившие в них материалы «еврейской» тематики отправляли во франкфуртский институт, а остальные книги — в Восточную библиотеку или в Центральную библиотеку Высшей школы (ЦБВШ)-

ЭРР в добровольном или принудительном порядке делился награбленными книгами и архивными материалами с другими организациями, институтами, университетами и библиотеками. Делиться друг с другом приходилось и различным подконтрольным ведомству Розенберга организациям. В итоге многие коллекции, например собрания из Вильнюса и Сало-ников, оказались раздроблены на множество частей. Их фрагментация тоже была одним из способов уничтожения собраний, ведь из-за нее многие библиотеки не открылись больше никогда.

Не считая института во Франкфурте, главным получателем книг была ЦБВШ. Именно эта библиотека первой из коллекций Розенберга была эвакуирована из Берлина. В конце октября 1942 года библиотеку перевезли в гранд-отель «Анненхайм» на берегу озера Оссиах на юге Австрии, но вскоре ее снова переместили в большой ренессансный замок Танценберг рядом с городком Санкт-Файт-ан-дер-Глан.

Бриллиант среди библиотечных проектов Розенберга, ЦБВШ получала лучшие книжные коллекции. Однако основу библиотеки составила пара коллекций немецких академиков, включая собрание востоковеда и расиста Гуго Гроте, который в начале XX века пропагандировал геноцид как способ расширить жизненное пространство Германии за счет колоний. Также в фонды библиотеки вошли коллекции историка церкви Ульриха Штутца и специалиста по Наполеону Фридриха Макса Кирхайзена. Альфред Розенберг пожертвовал Высшей школе и собственную библиотеку. Впрочем, все эти коллекции потонули в массе книг, которые ЦБВШ получила во время войны. Всего в Центральную библиотеку Высшей школы в Танцен-берге поступило от 500 ооо до 700 ооо книг.

Эту коллекцию можно считать срезом награбленного ЭРР в годы войны. Там были книги почти из каждой страны, где действовали сотрудники ЭРР: из Франции, Нидерландов, Советского Союза, Бельгии, Греции, Италии, Польши и Югославии. Были даже книги с Нормандских островов, которые Германия оккупировала в 1940 году.

Не вся еврейская литература ушла во франкфуртский институт, немалая ее часть была отправлена в ЦБВШ, включая ряд ценных частных коллекций, например принадлежавших французской ветви семейства Ротшильдов. ЦБВШ получила почти девятьсот ящиков материала из МИСИ в Амстердаме, в том числе большую часть хранившихся в институте газет и журналов. Более того, библиотека поглотила ценные библиотеки и архивы Советского Союза, к примеру 35 ооо книг, украденных из императорских дворцов в окрестностях Ленинграда. В Танценберг отправили даже редкие и очень ранние печатные материалы, похищенные из Киева и Новгорода, включая книги из Киево-Печерской лавры, основанной в XI веке.

Но главным складом ЭРР стал не Танценберг и не Хунген, а маленький город Ратибор, сегодня известный как Рацибуж, на юго-западе Польши. Ратибор был главным ярмарочным городом Верхней Силезии, традиции которого уходили корнями в Средневековье. Как и во многих городах в приграничных землях, в нем жили чехи, поляки и немцы. Выбор во многом объяснялся стратегическим положением города между Берлином, Краковом и Веной. Не менее важна была и возможность использования водного транспорта — город стоял на берегу Одера, несущего свои воды в Балтийское море. Сотрудники ЭРР прибыли в Рати-бор в мае 1943 года, чтобы осуществить необходимые приготовления, а через несколько месяцев из Берлина уже поступило десять вагонов книг и архивных документов. Гораздо больше материалов прибыло в город водным путем — баржи перевезли по Одеру более шести тысяч ящиков с книгами.

Новая штаб-квартира организации расположилась во францисканском монастыре на берегу реки, а Восточную библиотеку устроили в бывших банях. Занятыми также оказалась помещения банка, городской библиотеки, синагоги и несколько складов. Функционирующие в ЭРР отделы прессы, музыки, популярной культуры и науки тоже вскоре переехали в Ратибор. Недостаток свободного места привел к тому, что им пришлось покинуть город и искать помещения за его пределами, в результате чего были реквизированы табачная фабрика и насколько соседних замков. Железнодорожные составы, нагруженные мебелью, украденной из еврейских квартир в ходе операции «Проект М», обеспечили многочисленные отделы всем необходимым. Рассредоточение отделов было попыткой сохранить операцию в тайне. К примеру, владельцам замков разрешили и дальше жить в них, чтобы ничто пе вызывало подозрений.

Сортировочный центр тоже переехал в Ратибор, а это дает основание предположить, что туда же перевезли все украденные архивы и библиотеки. Высадка союзников в Нормандии и наступление Красной армии на восточном фронте привели к огромному притоку книг в последние годы войны. Летом 1944 года через сортировочный центр прошли коллекции влиятельных французских евреев, включая собрания директора Национальной библиотеки Франции Жюлье-на Каина и генерального секретаря французского отделения ПЕН-клуба Бенджамина Кремё; оба деятеля были депортированы в Бухенвальд. Более того, в Ратиборе оказались и архивы франко-еврейского политика Леона Блюма и писателя Андре Жида.

Значительная часть деятельности в Ратиборе протекала в Восточной библиотеке, которая невероятно разрослась после расхищения коллекций Советского Союза. Фонды Восточной библиотеки хранились в синагоге и полудюжине других зданий. Богатая Ленинская библиотека, которая прибыла в семнадцати вагонах из Минска, была отправлена на табачную фабрику в окрестностях Ратибора. Сотни тысяч других книг и журналов разместили в средневековом замке Плесс неподалеку от Ратибора. Тургеневская библиотека и Библиотека Петлюры, а также несколько других эмигрантских библиотек, обнаруженных ЭРР на Западе, заняли несколько залов синагоги. План создать в восточных землях также Западную библиотеку по аналогии с Восточной так и не был реализован. Книги продолжали прибывать в Рати-бор до последних дней войны. Казалось, даже немцы не знали, сколько книг накопила Восточная библиотека в Ратиборе. По некоторым оценкам, их было как минимум два миллиона, а вполне вероятно, и больше.

 

«ЕВРЕЙСКАЯ НАУКА БЕЗ ЕВРЕЕВ»

Ратибор — Франкфурт

Когда в 1941 году во Франкфурте открылся Институт изучения еврейского вопроса, казалось, что это происходит не только в символически важном городе, но и в уникальном здании. Институт занял один из дворцов семейства Ротшильдов на Бокенхаймер-Ландштрассе, 68. По словам Альфреда Розенберга, тот факт, что ведущий антисемитский институт Европы открылся не где-нибудь, а во Франкфурте, символизировал конец власти Ротшильдов над городом.

Именно во Франкфурте Майер Амшель Ротшильд в конце XVIII века основал династию банкиров. Оттуда он разослал своих сыновей по всей Европе, чтобы создать крупную банковскую сеть, связанную семейными узами. В представлении нацистов Франкфурт был колыбелью мирового зла — по их мнению, ни °Дно другое семейство так полно не воплощало в себе деструктивную алчность еврейской финансовой системы, как семейство Ротшильдов. Разместив Институт изучения еврейского вопроса в самом сердце этого «зла», они хотели символически и фактически отсечь один из глубочайших корней мирового еврейского заговора.

Нацистский мэр города Фридрих Кребс использовал Библиотеку Ротшильдов в качестве приманки, чтобы привлечь Розенберга во Франкфурт. В письме Кребс написал: «Коллекция была составлена в период, когда политическая и культурная жизнь Франкфурта испытывала сильное еврейское влияние, но в наше время эта библиотека предоставляет уникальную возможность для изучения иудаизма и еврейского вопроса». Это была единственная еврейская библиотека, которую нацистам красть не пришлось. Вместо этого франкфуртский институт разместил собственную коллекцию в ее здании, где книги и пребывали до начала эвакуации в 1943 году. Подобно VII Управлению РСХА и другим отделам ведомства Розенберга, во время войны франкфуртский институт посвящал существенно больше времени и сил транспортировке, размещению, сортировке и каталогизации книг, чем собственно исследованиям. Предполагалось, что полноценные исследования начнутся после войны, когда богатый материал, украденный у идеологических противников режима, можно будет должным образом изучить и оценить.

Многие исследовательские институты ПОД эгидой Высшей школы на берегу Кимзее планировалось открыть позже, когда Германия одержит победу. Однако подготовительная работа для основания ряда инсти тутов велась и во время войны: они получали литературу» архивы и другие награбленные материалы, хотя и не были открыты официально.

Самой важной задачей военного времени была собственно грабительская операция, которая снабжала институты огромным количеством материалов для будущих исследований. Эти материалы отправлялись в том числе в Институт биологии и расовых исследований в Штутгарте, Институт индоевропейской интеллектуальной истории в Мюнхене и Институт идеологических колониальных исследований в Гамбурге. Еще один институт готовился к открытию в 1944 году, после вывоза огромного количества книг и архивов Коммунистической партии Советского Союза, это был Институт изучения большевизма.

Но в итоге во время войны начал функционировать лишь один институт высшей школы — Институт изучения еврейского вопроса. В то время как изучение германских народов, кельтов и религии могло подождать до конца войны, еврейский вопрос был слишком важен, чтобы откладывать его изучение. Институт не случайно открылся в то самое время, когда нацисты вот-вот намеревались приступить к осуществлению спланированного холокоста.

Хотя сбор материалов стоял в приоритете, ряд исследований все же проводился и во время ВОИНЫ. После эвакуации 1943 года исследовательское подразделение института переехало в средневековый замок в Хунгене, который напоминал нечто среднее между охотничьим домиком и сказочным замком с деталями из красного кирпича и изящными башенками. Организация позволила хозяевам замка, семейству Зольмс-Браунфель, остаться в качестве прикрытия операции В период войны институт внимательно следил за политическими изменениями в отношении евреев и антисемитским законодательством на оккупированных немцами территориях, а также регулярно получал тайные донесения из Министерства иностранных дел и его консульств. Институтские «эксперты по евреям» также делились своим знанием различных еврейских культур, с которыми вступали в контакт немцы.

С самого начала франкфуртский институт также занимался выпуском монографий, статей и книг на основе богатого материала, украденного в различных уголках Европы. Формируя лучшую в Европе, а возможно, и в мире еврейскую коллекцию, исследователи института задавали тон будущим еврейским исследованиям. Перспективы этих исследований предельно четко были обозначены в статье об институте, опубликованной в партийной газете Volkischer Beobachter в 1942 году: «Впервые в истории: еврейская наука без евреев».

Важнейшей площадкой для этих исследований был собственный журнал института Der Weltkampf («Битва за мир»). Это был «ежемесячный журнал о мировой политике, народной культуре и еврейском вопросе во всех странах». Тираж первого выпуска составил шесть тысяч экземпляров. Большинство подписчиков составили преподаватели и ученые. Журнал также составлял тематические номера. Номер 2 за 1943 год посвящен еврейскому вопросу во Франции, причем некоторые статьи были написаны французскими антисемитами. Этот номер был также опубликован на французском. Специальный выпуск появился не случайно — он стал следствием получения институтом огромного объема материалов из Франции.

Среди других статей в этот номер вошел «анализ» письма, которое немецко-еврейский поэт XIX века Генрих Гейне отправил барону Джеймсу де Ротшильду в Париж, чтобы попросить немного денег. В другой статье анализировались письма, в которых Альберт Эйнштейн критиковал основанный в 1925 году Еврейский университет в Иерусалиме. Эйнштейн сам входил в ректорат университета. Обе статьи при этом ссылались на материалы, которые ЭРР обнаружил в Париже. Хотя документы вряд ли разоблачали серьезный заговор, их использовали, чтобы намекнуть на существование тайных экономических, политических и социальных еврейских сетей. Никаких доказательств заговора никогда не приводилось, но в них и не было необходимости. Это было исследование, которое одни сторонники гипотезы проводили на радость другим. Любая связь считалась ниточкой к мировому заговору. Исследование характеризовалось тем же философским подходом, который Геббельс применял к «Протоколам сионских мудрецов»: важнее были не факты, а подразумеваемые истины.

Также в институтском журнале публиковались статьи, основанные на недавно обнаруженных материалах и «исследовательских визитах» ученых. Руководить сбора еврейской коллекции Йоханнес Поль Написал о своих находках в Вильнюсе в статье «Идиш-ская литература Советского Союза». Поль также публиковал короткие исследовательские статьи о еврейской культуре Греции и Украины. Другие сотрудники института осветили еврейско-болыневистский заговор и еврейские ритуальные убийства.

Помимо журнала Der Weltkampf, институт издавал книги, монографии и антологии. Особенное внимание уделялось справочникам, прекрасным примером которых служит «Словарь евреев в музыке». Планировался к изданию и «Словарь евреев в театре», который должна была составить литературовед Элизабет Френ-цель, в 1943 году опубликовавшая книгу «Евреи в театре». Френцель испытывала огромное влияние крупного представителя немецкой расовой науки, «расового папы» Ганса Гюнтера. Специалист по немецкой литературе Йохен Хёриш назвал ее книгу о еврейском театре «одной из худших антисемитских публикаций» Третьего рейха. Цель издания этих справочников заключалась в выявлении «еврейского» влияния в сфере театра и музыки, чтобы в итоге очистить от него германскую культуру. Справочники были адресованы работающим в этих сферах профессионалам — директорам театров и учителям музыки, — чтобы они ненароком не исполнили композицию «еврейской» природы.

Планировалось также провести масштабные исследования по истории гетто и антииудаизма. Для первого институт запросил у местных чиновников Восточной Европы карты различных гетто. Также вероятно, что в проекте принимал участие и относительно неизвестный филиал франкфуртского института, открывшийся в 1942 году в Лодзи. Он назывался Институтом

изучения восточноеврейского вопроса и работал под руководством профессора теологии Адольфа Франка. еГо задача заключалась в «проведении исследований» в Лодзинском гетто, пока оно еще существовало. Институт, в котором работали три человека, также собирал экспонаты для антиеврейских выставок. К примеру, институт размещал объявления в местных газетах, предлагая плату за «еврейские материалы».

Хотя во Франкфурте выставка так и не состоялась, в Ратиборе был достигнут большой успех. К 1943 году отделы исследований и пропаганды ведомства Розенберга были эвакуированы из Берлина вместе с коллекциями. Даже местные отделения ЭРР в Советском Союзе были вынуждены отступать с немецкой армией. В эвакуацию отправлялись не только книги и архивы, но и местные ученые и специалисты, в том числе десять украинских профессоров, которые вместе с семьями были перевезены из Киева в Ратибор.

Исследовательская деятельность в Ратиборе была ориентирована на страны Востока и напрямую связана с большим количеством материала, собранного для Восточной библиотеки. Исследования затрагивали широкий спектр тем, включая советскую систему, а также выпускались полемические антибольшевистские пропагандистские статьи с названиями вроде «Битва против большевизма» и «Истинное лицо большевизма». Исследования должны были в первую очередь продемонстрировать истинные цели большевизма и подчеркнуть, что за этой идеологией стоял еврейский заговор. Руководил исследованиями библиотекарь и историк Герд Вундер, который ранее работал в Париже и Риге, где отвечал за конфискацию библиотек. Исследовательский отдел Вундера, известный как IV Главное управление, разместился в замке Плесс неподалеку от Ратибора, куда также была перемещена большая часть собрания Восточной библиотеки. Вундер также занялся написанием «личных дел» на основе конфискованных архивных материалов наиболее влиятельных евреев, таких как члены семьи Ротшильдов, Вальтер Ратенау и Альберт Эйнштейн. Среди прочего он составил родословную Ротшильдов с их «связями».

Самым поразительным проектом исследовательского отдела Вундера стала крупная секретная выставка, устроенная для нацистских чиновников в мае 1944 года. На ней был представлен весь спектр материалов, захваченных ЭРР во время войны. При ее организации сотрудники ЭРР работали бок о бок с представителями IV Главного управления. В различных разделах выставки были собраны экспонаты из Франции, Нидерландов и Советского Союза, причем последних было особенно много. Также были подготовлены экспозиции о жизни и быте евреев Салоников, семьи Ротшильдов и масонов. Некоторые экспонаты, плакаты, фотографии и иллюстрации пережили войну. Представляя идеи и концепции, которые культивировались в организации, они фактически стали отражением мировоззрения ее лидера. Судя по фотографиям, выставка была организована классическим образом: на стенах висели информационные плакаты, а в витринах лежали избранные материалы из архивов и библиотек.

Некоторые представленные на выставке масонские материалы были связаны с Франклином Рузвельтом и уинстоном Черчиллем — оба они были масонами с начала XX века. Среди других экспонатов были напечатанная речь, которую Рузвельт произнес на масонском съезде, и письмо о масонстве, отправленное Черчиллем франкоеврейскому политику Леону Блюму, который в то время был узником Бухенвальда.

Наиболее показательным из сохранившихся экспонатов служит рисунок, на котором мировой заговор был представлен в виде паутины, где звезда Давида — символ масонства — и серп и молот связывались с такими людьми, как Вальтер Ратенау, Сесиль Роде, Курт Эйснер, Лев Троцкий, Владимир Ленин и семейство Ротшильдов. Это были демоны Розенберга, связанные в сеть, которая опутала весь мир своим коварным заговором. Как видно на рисунке, они были наглядным воплощением теории заговора, которую Альфред Розенберг разрабатывал почти тридцать лет. Заговор был в высшей степени сложен: взаимосвязано было все. Враги — социалисты, большевики, масоны, католики и капиталисты, а также британские, американские и французские политики — были вплетены в единую, всеобъемлющую сеть, сплетенную евреями.

Для антисемитов паутина была одной из самых мощных метафор. Евреев часто сравнивали с пауками, паразитами, сосавшими кровь у народа, культуры и государства. Метафора паука работала на нескольких уровнях: он был и символом экономического вымогательства евреев, и символом расового смешения и загрязнения арийской крови, и символом древнего кровавого навета — ритуальных жертвоприношений детей.

На другом плакате с выставки была изображена родословная семейства Ротшильдов, восходящая к Джеймсу Майеру Ротшильду. Начавшееся еще в XVIII веке экономическое «мировое господство» Ротшильдов, позволявшее им контролировать всю мировую экономику, лежало в сердце еврейского заговора на Западе, в то время как на Востоке центром заговора считался большевизм. Зажатый между столь мощными противниками, Третий рейх неустанно боролся за свободу немцев и чистоту германской расы.

Согласно национал-социалистическому мировоззрению войну развязал не нацистский режим, ведь нацисты лишь продолжили оборонительные действия против «еврейского капитализма» на Западе и «еврейского большевизма» на Востоке. До войны, в январе 1939 года, Адольф Гитлер уже сказал в своем выступлении на заседании рейхстага: «Международные еврейские капиталисты в Европе и за ее пределами преуспеют еще раз и столкнут народы в мировой войне, результатом которой станет не большевизация планеты и победа еврейства, а полное уничтожение еврейской расы в Европе».

В то время под «уничтожением» он понимал не газовые камеры Освенцима, поскольку такое «решение» еврейского вопроса появилось лишь на более позднем этапе. Изначально решить еврейский вопрос планировалось не геноцидом, а исключением евреев из всех областей немецкой общественной и культурной ЖИЗНИ, а затем и из всех областей жизни Европы. В 193°"х годах решением вопроса была правовая, социальная, культурная и экономическая сегрегация с целью подтолкнуть евреев к эмиграции. Планировалось также переместить еврейское население Европы в «резервацию». Для этой цели предлагалось использовать Центральную Азию, Палестину или Мадагаскар. Планы холокоста — то есть массового убийства — появились только в середине 1941 года.

Исследования под руководством Альфреда Розенберга следовали этой линии — в борьбе с еврейством исследователи считались «интеллектуальными» воинами, которые находили себе оружие в украденных библиотеках и архивах, тем самым уничтожая еврейский заговор изнутри. Расхищая и собирая историческое, литературное и культурное наследие еврейского народа по всей Европе, Розенберг и сотрудники Института изучения еврейского вопроса закладывали фундамент, который в будущем должен был помочь обосновать и оправдать исчезновение еврейского народа. Завершенные исследования были просто лженаукой, призванной связать воедино многочисленные мифы, заблуждения и исторические измышления, на которых была основана национал-социалистическая идеология, и создать уважаемую научную дисциплину.

Цель этих «исследований» была сформулирована предельно четко. В речи на открытии института в *1941 году его директор Вильгельм Грау описал свое видение Европы, свободной от евреев. В следующем году вышло новое издание работы Грау «Еврейский вопрос в истории Германии», впервые опубликованной в 1937 году. Как и Адольф Гитлер, он обвинял евреев в развязывании войны. Согласно Грау, эта война могла закончиться только после решения «еврейского вопроса».

«Интеллектуальное» оправдание холокоста никогда не было столь откровенным, как 1944 году, когда Министерство пропаганды поручило преемнику Грау, доктору Клаусу Шикерту, написать продолжение своей книги и докторской диссертации 1937 года о еврейском вопросе в Венгрии под названием «Еврейский вопрос в Венгрии. Еврейская ассимиляция и антисемитские движения в XIX и XX веках». Работа над второй книгой шла в те дни, когда венгерских евреев депортировали в Освенцим. Ранее Шикерт помог основать в Будапеште антисемитский институт, которому после немецкой оккупации Венгрии в марте 1944 года был присвоен государственный статус. При новом режиме сотрудники института были назначены на руководящие посты и наделены полномочиями по быстрому внедрению антиеврейской политики.

Цель Розенберга состояла в том, чтобы представить «истинную историю» евреев в Германии и Европе. Однако, чтобы понять, почему «еврей» был главным врагом режима, нужно учесть, что для идеологов нацистской Германии история евреев была также историей немцев. «Очень важно помнить, что новую и новейшую историю Германии и Европы необходимо писать, принимая во внимание еврейский вопрос», — писал Вильгельм Грау, который утверждал, что еврейская проблема восходит ко временам Средневековья. Немецкую историю можно было понять только на основе этой тысячелетней борьбы евреев и немцев. «Изучая тяжелую и, наконец, победоносную борьбу между нашей немецкой нацией и расистски чуждым иудаизмом, мы можем лучше понять немецкий характер. Благодаря этому, мы не только углубляем свои знания, но и укрепляем свою приверженность национальной жизни», — писал Фолькмар Айхштет, библиотекарь Национального института истории новой Германии, который работал под руководством нацистского историка Вальтера Франка.

В 1944 году Министерство пропаганды Геббельса выразилось еще более четко: «Еврейский вопрос — это ключ к мировой истории». Как утверждали Гоби-но, Чемберлен и Розенберг, в основе исторического развития лежало противостояние между расами, это был своего рода расистский эквивалент классовой войны марксизма. В центре этой борьбы находились арийцы и евреи, злейшие враги друг друга. В национал-социалистическом мире евреи были воплощением исторического зла и корнем всех бед: расового смешения, дегенерации, дробления и страданий немецкого народа.

Чтобы Германия воспряла, необходимо было победить тысячелетнего врага, и не только физически, но и символически. «Нацисты преследовали евреев, потому что они были ключевым элементом, который исходил из их собственной немецкой и европейскохристианской цивилизации, — пишет историк Алон Конфино. — Евреи придавали общий смысл нацистской борьбе добра со злом — это была мессианская борьба за создание нацистской цивилизации, которая зависела от истребления евреев. Творение и уничтожение были неразрывно связаны, они придавали друг другу смысл».

Но в этой войне дело не ограничивалось физическим истреблением народа — шла битва также за память и историю. Именно в ней ведущую роль играла деятельность Альфреда Розенберга. Разграбление библиотек и архивов было самой сутью битвы за контроль над памятью. Стремление контролировать память отличало кражу книг от других грабежей, например похищения предметов искусства. Искусство тоже несло в себе идеологический заряд, но только в символическом смысле. Произведения искусства были трофеями, прославлявшими лидеров и нацию. Искусство также должно было отражать и узаконивать национал-социалистические идеалы и образ нового человека. Но настоящая идеология должна была подкрепляться книгами и архивами. Будущее планировалось построить посредством контроля над памятью и историей на основе письменного слова.

Нацисты стремились уничтожить еврейский народ, но не память о нем. «Евреи» должны были остаться историческими и символическими врагами. В1941 году в своей речи на открытии франкфуртского института Альфред Розенберг подчеркнул, что в этом и заключается одна из важнейших стоящих перед институтом задач. В своей речи он предсказал, что в один прекрасный день, возможно даже в национал-социалистическом будущем, может появиться поколение, которое осудит поколение его современников. По этой причине нужно было сохранить память об истории евреев, их влиянии и их преступлениях, чтобы таким образом найти способ оправдать беспощадную войну, в которую был «втянут» немецкий народ. По этим причинам важные проявления еврейской культуры, библиотеки и архивы, расхищались, но не уничтожались. Они были необходимы, чтобы иметь возможность написать историю тысячелетней битвы и окончательной победы. Учитывая, что именно эта битва придавала движению смысл, память о евреях должна была еще долго после их уничтожения сохраняться в качестве примера символического зла. В своей книге «Мир без евреев» Алон Конфино пишет: «Помнить евреев после победы в войне было важно именно потому, что полной ликвидации еврейства невозможно было достичь посредством одного физического истребления народа — требовалось также предать забвению еврейскую историю и память. Победа в войне привела бы к ликвидации мнимой власти мирового еврейства в Белом доме и Кремле, а также уничтожила бы еврейскую расовую угрозу для немецкого общества, однако нацисты боролись с евреями в первую очередь не за политическое и не за экономическое влияние. Это была борьба за идентичность, которая велась посредством нацистской экспроприации еврейской истории, памяти и книг».

Неудивительно, что в таких обстоятельствах актом сопротивления стала сама способность помнить. Закопав свои дневники в трудовом лагере в Эстонии накануне собственной гибели в 1944 году, библиотекарь Вильнюсского гетто Герман Крук в некотором смысле Попытался победить виновных в насилии против него, сохранив свои воспоминания. Несмотря на этические противоречия, которые раздирали членов вильнюсской «бумажной бригады» и терезинской Талмуд-команды, обе группы тешились надеждой, что в конечном итоге они спасают собственную историю.

В этой борьбе за память, слово и книги был и другой, весьма близкий аспект. В конце концов, в противостоянии схлестнулись, пожалуй, два из наиболее литературно образованных и интеллектуальных народов мира — два «народа книги». В 1939 году это сходство подметил в своем дневнике еврейский учитель из Варшавы Хаим Каплан:

«Мы имеем дело с нацией высокой культуры, с «народом книги». Германия превратилась в сумасшедший дом — по книгам все сходят с ума. Что ни говори, а я таких людей опасаюсь! Когда грабеж основан на идеологии, на мировоззрении, которое по сути своей духовно, ничто не сравнится с ним по силе и стойкости… Нацисты лишили нас не только материальных ценностей, но и доброго имени «народа книги». Нацисты сражаются и книгой, и мечом — в этом их сила».

Возможно, символично, что сохранившийся дневник Хаима Каплана стал одним из самых важных описаний еврейской жизни в Варшаве до и после вторжения. В1942 году, поняв, что его собираются арестовать, Каплан переправил свой дневник контрабандой. Последняя запись в нем гласит: «Арестовано и выслано 13 ооо человек, включая 5000 человек, которые пришли на пересыльный пункт по собственной воле. Они натерпелись при жизни в гетто — жизни в голоде И под страхом смерти. Они сбежали из ловушки. Вот бы и я мог бы позволить себе поступить так же! Если мне суждено умереть, что же станет с моим дневником?»

* * *

Некоторые исследовательские проекты VII Управления РСХА тоже были обречены продолжаться до самого конца войны. Тем не менее исследования РСХА существенно отличались от исследований ЭРР и были во многом любопытнее. Подобно тому как на деятельность ЭРР влияло мировоззрение Альфреда Розенберга, ряд аспектов исследований РСХА четко отражал особый интерес Гиммлера к масонству и оккультизму.

Коллекции и исследовательские проекты РСХА были эвакуированы в различные замки Центральной Европы. В замке Нимес VII Управление приступило к составлению реестра оккультных наук. В результате появился каталог, который насчитывает более четырехсот страниц, где перечислены семь тысяч книг и восемнадцать тысяч журналов по таким темам, как астрология, спиритизм, мистика, пророчества, гипноз, алхимия, гедонизм и интерпретация сновидений. Одним из самых любопытных исследовательских проектов РСХА под кодовым наименованием «Лео» руководил оберштурмбанфюрер СС Вернер Гётч, один из самых надежных соратников начальника РСХА Эрнста Кальтенбруннера. Кальтенбруннер сменил Рейн-харда Гейдриха после его убийства в Чехословакии в 1942 году.

Гётч ранее работал в заграничном отделе СД, но его военная карьера замедлилась, когда он заразился туберкулезом. Ввиду этого ему дали особое задание — изучить масонскую литературу VII Управления, уделяя особенное внимание оккультному материалу. В этом ему помогал штурмбаннфюрер СС Ганс Рихтер, который был экспертом РСХА по масонам, а также отвечал за составление библиотечного отдела по магии и колдовству. Рихтер подготовил для Гётча списки книг по магии, телепатии и спиритизму и даже сделал подборку порнографической литературы. После эвакуации из Берлина сверхсекретному проекту Гётча отвели несколько комнат в построенном в XV веке замке Нойфалькенбург (ныне Новы-Фалкенбурк) в Чехословакии, где и была организована небольшая оккультная библиотека. Ответственный за эту часть операции Рихтер изъял ряд важных материалов из других конфискованных коллекций и тоже привез их в замок. В собрание вошли даже засекреченные отчеты СД, которая в 1930-х преследовала различные антропософские общества Германии.

Последний глава VII Управления Пауль Диттель на допросе заявил, что после войны проект «Лео» должен был создать «своеобразный масонский орден или эзотерическую секту», связанную с СС.

Диттель показал, что Кальтенбруннер стремился создать братский нацистский орден, члены которого могли бы свободно посвящать себя тому, чему ОНИ желали, оставаясь при этом лояльными режиму и выполняя роль «наблюдателей и информаторов». По словам Диттеля, исследования Гётча должны были заложить основы этой организации — скорее всего, должен был выяснить, как масоны создавали крепкие братства посредством ритуалов и секретности. Руководители СС придали этому проекту приоритет, когда стало очевидно, что Германия вот-вот проиграет войну. Это дает основания предположить, что «орден» мог функционировать в качестве подпольной организации в постнацистской Германии.

Значительно дольше велась работа над другим проектом — колдовской картотекой Генриха Гиммлера, составление которой началось еще в 1930-х годах. Исследование колдовства предполагало изучение ведьм и охоты на них. Гиммлер приказал, чтобы эту тему подвергли «научному анализу». Считается, что руководитель СС проявлял такой интерес к этой теме, поскольку одну из его родственниц, Маргарет Химблер, в 1632 году обвинили в колдовстве и сожгли на костре в Бад-Мергентхайме.

Дюжина штатных исследователей СС почти десять лет работала над исследованием колдовства, изучая 260 библиотек и архивов в поисках материалов о ведьмах, судебных протоколах, свидетельских показаний и признаний. Все обнаруженные материалы учитывались в колдовской картотеке, где каждой «ведьме» был отведен свой раздел, в котором описывались ее биография, семейное положение и судьба. Фактически эта картотека стала подробным перечислением жертв охоты на ведьм.

Гиммлер считал суды над ведьмами проявлением тысячелетней борьбы между культурами севера и юга Европы. В представлении Гиммлера эти гонения для католической церкви были способом борьбы с изначальными духовными верованиями северных народов — иначе говоря, они представляли собой выпад против древних германских традиций, которые в итоге разрушались. Таким образом, ведьмы были носительницами северной народной культуры, которой противостояло южное, средиземноморское христианство, корни которого уходили в иудейский мир.

В этом была определенная доля правды — многих из этих женщин действительно сожгли по обвинению в колдовстве и отправлении языческих, дохристианских ритуалов. Однако не стоит удивляться, что Гиммлер считал их преследование частью еврейского заговора, задача которого состояла в уничтожении истинно германской культуры. Во вселенной СС ведьмы были арийскими мученицами, северными амазонками, которые противостояли «семитскому духовенству».

В некоторой степени исследование колдовства нашло применение в Третьем рейхе. Йозеф Геббельс разглядел пропагандистский потенциал охоты на ведьм, которая могла оправдать нападки на католическую церковь. Даже на нацистских парадах и пропагандистских выступлениях ведьм представляли немецкими героинями.

Писателя Фридриха Соукупа привлекли к написанию легкой литературы — книг для молодежи и исторических романов об охоте на ведьм, в которых во всем обвинялась церковь. Соукуп якобы планировал написать масштабную трилогию на основании исследований, однако этот проект так и не был реализован. Собранные материалы о преследовании ведьм стали самой обширной коллекцией подобного рода в Европе. За девять лет в картотеку вошли жизнеописания 3600 ведьм. Кроме того, были основаны архив и библиотека, в которых было сосредоточено около 150 ооо документов и книг. После войны колдовская картотека Гиммлера пропала и была забыта, пока в 1980-х ее не обнаружил в Польше немецкий историк Герхард Шорман.

Согласно Шорману, проект служил двум целям. Он являл собой источник пропаганды, а также был попыткой восстановить и сохранить потерянные аспекты германских верований. Как ни странно, несмотря на все академические недостатки, исследования Гиммлера в сфере колдовства достаточно высоко ценятся современными исследователями охоты на ведьм, поскольку ему удалось собрать огромное количество исторических источников. «Будучи первым и единственным «проведьминским» режимом Европы, нацизм также оказал долгосрочное влияние на общепринятое понимание колдовства и некоторые формы популярных магических практик», — пишет американский историк Майкл Дэвид Бейли. Сам Герхард Шорман в итоге использовал картотеку Гиммлера в качестве основы для изучения охоты на ведьм в Германии.

Еврейскую литературу также отправили в замок Нимес, однако ее просто положили в хранилище, в то время как оккультным материалам дали приоритет. Гримстед полагает, что этот интерес к оккультизму в тот период, когда нацисты были озабочены идеей «тотальной войны», нельзя считать «пустой погоней за сенсациями», поскольку в конце войны элита СС считала оккультные проекты весьма важными: «Возможно, руководители РСХА, включая Гиммлера и Каль-тенбруннера, которые в то время, как нам теперь известно, втайне проводили дипломатическое зондирование, сами не были готовы отказаться от стремления к духовным и даже языческим источникам выживания или обновления их миссии, пока мир вокруг них уничтожал нацистский режим и его идеологию, которую они должны были защищать».

В конце концов тотальная война добралась и до замков СС. В апреле 1945 года сотрудников VII Управления призвали на фронт для участия в последней битве Третьего рейха.

* * *

Хотя Германия и отступала на всех фронтах, в ведомстве Розенберга борьбу с мировым еврейством прекращать не собирались. Более того, работа даже активизировалась. На завершающих этапах войны Альфред Розенберг начал разрабатывать планы последнего, грандиозного проекта, который был столь же оторванным от реальности, сколь и бесперспективным: он намеревался в 1944 году созвать международный антиеврейский конгресс, посвященный теме «Еврейство в глобальной политике нашего времени». Чтобы добавить проекту легитимности, он даже привлек к сотрудничеству своих соперников из РСХА, Министерства пропаганды и Министерства иностранных дел. Глава франкфуртского института Клаус Шикерт был назначен редактором «Ежегодника еврейской мировой политики», который, скорее всего,

предполагалось представить на конгрессе. Книга-антология должна была показывать, как евреи контролировали политическое развитие и тем самым несли ответственность за развязывание войны.

План конгресса был описан в засекреченном документе, составленном 15 июня 1944 года, через неделю после высадки союзников в Нормандии. Документ был подготовлен Гансом Хагемейером, одним из самых надежных людей Альфреда Розенберга, которому поручили организацию конгресса. Согласно документу, Гитлер лично одобрил планы и решил, что конгресс должен состояться в Кракове. Хагемейер описал конгресс во всех подробностях. Помимо ряда «экспертов по еврейству» на нем должны были выступить три немецких министра. Кроме того, ожидался концерт Берлинского филармонического оркестра под руководством главного дирижера Вильгельма Фуртвенглера.

На конгресс планировалось пригласить «влиятельных европейцев», а также представителей неевропейских стран. Были перечислены некоторые имена, среди которых было несколько ведущих антисемитов, фашистов и нацистов Европы. Из Италии должен был приехать министр Фернандо Меццасома, который в своей стране занимал должность, в некотором роде аналогичную должности Йозефа Геббельса. Из Нидерландов — основатель и руководитель Национал-социалистического движения в Нидерландах Антон Мюссерт. Из Франции — поэт и министр образования в правительстве режима Виши Абель Боннар. Ха-гемейер также упомянул, что Альфред Розенберг отправился в Норвегию, «чтобы лично пригласить министра-президента Квислинга». Арабский мир на конгрессе должны были представлять верховный муфтий Иерусалима Амин аль-Хусейни, который в 1941 году бежал в нацистскую Германию и попытался убедить Гитлера распространить холокост и на Ближний Восток. По свидетельству Хагемейера, своих делегатов планировали отправить Швеция, Румыния, Швейцария, Испания и Португалия, однако имен в документе не приводилось. Согласно Хагемейеру, подготовка конгресса велась в атмосфере строжайшей секретности.

Институт изучения еврейского вопроса во Франкфурте с момента своего основания активно налаживал международные связи, что подтверждается списком гостей на церемонии открытия, на которой присутствовали представители Дании, Венгрии, Румынии, Нидерландов, Бельгии и Норвегии. Институт создал европейскую сеть антисемитских организаций и учреждений, чтобы помочь с распространением антисемитской информации среди широкой публики. Нацистская Германия регулярно прибегала к помощи местных антисемитов, расистов и организаций, которые получали немецкое финансирование. Порой это также происходило под местным фасадом, например во французском Институте изучения еврейского вопроса, который возглавлялся французом Полем Сези-лем, но контролировался СС и финансировался немецким посольством. Институт продвигал немецкую модель антиеврейской политики и организовывал различные мероприятия, включая антисемитскую выставку «Еврей и Франция», которая состоялась в Париже в 1941 году и показала, как евреи внедрились в общество и исказили французскую культуру, а также национальные обычаи и традиции.

французский Институт изучения еврейского вопроса тесно сотрудничал с франкфуртским. Его куратор гауптштурмфюрер СС Теодор Даннекер предложил сделать его филиалом Высшей школы Розенберга, но этот замысел не был реализован. Однако франкфуртский институт помог французским коллегам с выпуском журнала La question juive en France et dans le monde, составленным по образцу Der Weltkampf.

Документ Ганса Хагемейера показал, что на самом деле запланированный на 1944 год конгресс в Кракове был не только антисемитской научной конференцией. Хаге-мейер написал, что мероприятие напоминало «исторический и научный конгресс», однако его истинная цель заключалась в «создании международной организации, которая будет надзирать за еврейством и вести с ним борьбу». Иными словами, своеобразной антисемитской Организации Объединенных Наций. Генрих Гиммлер, Иоахим фон Риббентроп, Йозеф Геббельс и Ганс Франк должны были стать почетными членами этой международной организации наряду с некоторыми наиболее видными участниками конгресса, включая Меццасому, Мюссерта, Боннара и верховного муфтия Иерусалима. Организация должна была противостоять «еврейской пропаганде» и показывать, как союзники на самом деле борются за «еврейское мировое господство».

Проблема заключалась в том, что та Европа, которую Розенберг хотел объединить в этом антиеврейском братстве, в 1944 году стремительно распадалась на части. Еще до наступления нового года нацистская Германия осталась в списке участников одна. Поняв, что планы Розенберга политически неосуществимы, Адольф Гитлер отменил конгресс.

В начале 1944 года Красная армия освободила Ленинград после 872 дней блокады. Территория Советского Союза была полностью освобождена летом, а к августу Красная армия уже оказалась на подступах к Варшаве, где Сталин остановил наступление. Почти полгода на Восточном фронте было спокойно — Красная армия аккумулировала ресурсы для последнего наступления. На фронте было сосредоточено шесть миллионов солдат, что почти в два раза превосходило численность войска Гитлера при нападении на Советский Союз в 1941 году.

В Ратиборе, похоже, почувствовали приближение наступления, а потому в конце 1944 года были разработаны планы эвакуации коллекций в Баварию. Однако к этому времени уже невозможно было быстро перебросить на новое место миллионы хранившихся в Ратиборе книг. Чтобы завершить эвакуацию книг из Берлина, не хватило и полутора лет. До сих пор неясно, сколько именно книг ЭРР эвакуировал в последние несколько месяцев войны. Работа продолжалась до первой недели февраля 1945 года, когда Красная армия вступила в город. Поистине поразительно, что сотрудники СС и ЭРР продолжали работать в библиотеках в то время, когда даже самые фанатичные нацисты уже ни на секунду не сомневались, что Третии рейх потерян. Вероятно, это объясняется как идеологическими, так и человеческими факторами.

Эти организации были интеллектуальными стражами движения и долго функционировали в качестве средоточия истинно верующих. Отталкиваясь от национал-социализма, они создали целое болото мифов, исторических фальсификаций и теорий заговора, которые эти «интеллектуальные стражи» намеревались доказать и снабдить прочным фундаментом на базе «исследований». В этих кругах фатализм был смертным грехом даже в буквальном смысле. В то же время они, вероятно, хотели продолжать свою работу и по собственным причинам: в конце концов, пока она не была окончена, их не отправляли на передовую. Отправка на Восточный фронт по праву считалась смертным приговором.

В январе 1945 началась эвакуация коллекций

из замка Плесс. Однако в середине месяца советские войска пошли в наступление, и два миллиона красноармейцев ворвались на территорию Польши. Тысячи книг остались на железнодорожной станции Плесса, когда сотрудникам ЭРР пришлось убегать от наступающих русских. В начале февраля сотрудникам Рати-бора также пришлось бежать, когда город подвергся артиллерийскому обстрелу. Когда Красная армия заняла Ратибор, на Одере по-прежнему стояли груженные книгами баржи. Часть коллекций предполагалось сжечь, поэтому на складах сосредоточилось огромное количество бензина, однако по какой-то причине в итоге книги просто бросили.

Деятельность Розенберга на другом фронте, в Хун-гене, также продолжалась до последнего. Франкфуртский институт выдавал книги ученым, университетам и другим исследовательским организациям до февраля 1945 года, пока Красная армия не подступила к Берлину, а Западный фронт не оказался в каких-то 200 километрах от Франкфурта. Закупки книг для института продолжались еще в течение месяца.

В начале апреля 1945 года американские части Пятой пехотной дивизии добрались до Хунгена и захватили замок. Вскоре были обнаружены огромные хранилища книг. Открытие совершил отряд, возглавляемый 31летним юристом и лейтенантом Робертом Шонфель-дом, польским евреем, который в 1939 году бежал от нацистов и перебрался в США. Возможно, именно солдат из отряда Шонфельда, вооруженный британским пистолетом-пулеметом, вошел на темный книжный склад и сделал предупредительный выстрел, выпустив ту самую пулю, которая пробила ящик и застряла в книге Самуэля Ускэ «Утешение страданиям Израилевым» из библиотеки Розенталя.

 

ТЕЛЕГА

БАШМАКОВ

Прага

На маленькой площади в центре Праги, где встречаются улицы Душни и Вьеженьска, Франц Кафка едет верхом на безголовой фигуре. Черная бронзовая статуя создана по мотивам одного из рассказов автора «История одной борьбы», в котором рассказчик одолевает словно бы неуязвимого противника, вскакивая ему на плечи и седлая его, как лошадь.

Статуя притягивает внимание. Русские туристы по очереди фотографируются рядом с великим писателем. Место наполнено символизмом: семья Кафки жила на улице Душни, в самом сердце старого пражского еврейского квартала, всего в нескольких метрах от Испанской синагоги. Перед синагогой, построенной в ближневосточном архитектурном стиле, стоит гораздо более современное серо-желтое здание — пражский Еврейский музей, построенный в стиле функционализма. Кабинет на втором этаже занимает библиотекарь и исследователь Михал Бушек, мужчина за тридцать, с бритой головой, аккуратно подстриженной бородой и в серых клетчатых шортах. Рядом с его столом стоит библиотечная тележка, нагруженная старыми, потрепанными книгами. На всех корешках внизу был виден выбеленный ярлык, на котором стояли буквы /с или /Ь, а за ними — номер. Это были книги, помеченные Талмуд-командой Терезиенштадта, а буквы обозначали слово /Ышса.

«Нацисты знали, как важны евреям книги. Чтение делает человека человеком. Когда кто-то лишает тебя возможности читать, он лишает тебя и возможности мыслить. Они хотели уничтожить евреев, украв у них все то, что было для них важнее всего на свете», — сказал Бушек, взглянув на тележку. Он как раз трудился над масштабным проектом, в ходе которого предполагалось проверить крупную коллекцию книг, осевших в Еврейском музее после войны. Среди них были и книги из Терезиенштадта. «Я ищу знаки владельцев, экслибрисы, штампы, заметки и вношу их в растущую базу данных».

Эта работа во многом походила на проекты, которые реализовались в библиотеках Германии. Процесс был ужасно трудоемким, ведь каждую книгу приходилось проверять вручную, чтобы обнаружить пометки предыдущего владельца. Порой установить происхождение книги не представляло труда — в некоторых книгах сохранились заметные экслибрисы с полным именем владельца. Порой внутри обнаруживались подписи, посвящения или короткие заметки, оставленные человеком, который однажды читал эту книгу. Однако это было исключением. Многие книги не бы ди никак помечены. В некоторых случаях имена владельцев были вымараны, а экслибрисы вырваны.

«Первым делом нужно ввести имя и номер книги. Затем в базу данных вносятся все ее характеристики: название, год издания и даже фотографии. В итоге подробное описание будет составлено для каждой книги коллекции», — сказал мне Бушек. По его прикидке, первый этап должен был занять около года, но второй — значительно больше. В базу данных также вводился и текст на иврите, для чего была необходима специальная компьютерная программа, однако без нее было не обойтись, поскольку на иврите были написаны многие книги, и не только книги Талмуд-команды. В этом собрании пометок владельцев было больше, потому что многие книги попали в него из важных коллекций.

Тот факт, что эта работа проводится лишь сейчас, через семьдесят лет после «освобождения» книг, многое говорит о состоянии книжной реституции и о трагической судьбе, которая постигла многие коллекции после войны, когда они оказались на советской территории. На самом деле Еврейский музей Праги принадлежит к крайне небольшому числу находящихся за павшим железным занавесом организаций, которые активно занимаются этим проектом.

После войны, в 1945 году, большая часть коллекций из Терезиенштадта была перевезена в Еврейский музей Праги. Музей был основан в 1906 году, а в 1939 году захвачен нацистами, однако кое-какая работа в нем продолжалась и после этого. Во время войны музей стал хранилищем и сортировочным пунктом для книг и религиозных артефактов, украденных у депортированных еврейских общин. «Сюда отправлялись целые ящики украденных из синагог вещей, после чего их каталогизировала и сортировала группа еврейских исследователей. У евреев и нацистов были разные цели. Евреи хотели сохранить эти артефакты, поскольку надеялись на скорое завершение войны. Нацисты, однако, желали создать еврейский музей, где можно будет показывать, насколько странными были евреи и как они отличались от всех остальных», — пояснил Бушек.

На несколько лет музей стал центром масштабной операции по спасению еврейской культуры. Вознаграждением за унизительный труд, которым приходилось заниматься при нацистах, стали тысячи спасенных для потомков книг, исторических и религиозных объектов. Многие из них принадлежали еврейским общинам, которых более не существовало. До войны численность еврейского населения составляла более 300 ооо человек, но теперь в стране осталась лишь шестая часть от этой цифры. Большинство евреев погибло при холокосте, а многие из выживших предпочли не возвращаться на родину.

Чехословакия стала единственной на занятой советскими войсками территории страной, которой после войны позволили сформировать независимую республику, пускай и просуществовала она недолго. Это означало, что оказавшиеся там коллекции подверглись реституции, которая была типична для Запада, но почти не практиковалась в Восточной Европе. В итоге реституция оказалась в некотором роде половинчатой.

В1945 году коллекции, оставшиеся в Терезиенштад-те, привезли в музей в Праге. С ними приехал и один из выживших членов Талмуд-команды Отто Мунелес, которого назначили старшим библиотекарем музейного собрания. Похищенные книги прибывали и из других мест. Сотни тысяч эвакуированных РСХА книг было обнаружено в замках СС на территории Чехословакии, включая замок Нойфалькенбург и замок Нимес.

Сегодня в музее осталась лишь небольшая часть коллекций, привезенных туда после войны. Бушек пытался выяснить, что случилось с книгами. «Узнать это очень сложно. С тех пор осталось мало документов. У нас есть только маленький реестр за период с 1945 по 1949 год», — сказал он. Из Терезиенштадта и других нацистских хранилищ в музей было доставлено около 190 ооо книг. «Некоторые книги после войны вернули, но полной реституции в современном понимании так и не состоялось. Никто не смотрел, кому принадлежали книги и откуда они пришли. Не было ни сотрудников, чтобы заняться этой работой, ни места для хранения книг. Во всем музее работало всего два-три человека».

По словам Бушека, книги разошлись в различных направлениях: одни распределили между еврейскими конгрегациями Чехословакии, в то время как другие отправили в Израиль. «Нет никаких свидетельств, что книги проверялись. Большая часть книг так и оставалась в ящиках, в которые их положили нацисты. Думаю, ящики просто раздавали без разбору, не обращая особенного внимания на содержимое. Люди приходили в музей и спрашивали: «Можно нам взять пятьдесят книг?» Им выдавали желаемое». Многие книги также забрали еврейские организации, например «Еврейская культурная реконструкция», которая была основана для распределения разграбленной еврейской собственности по еврейским общинам. Именно так была распределена большая часть оставшихся книг библиотеки Терезинского гетто.

Один из наиболее значимых проектов, который впоследствии станет частью Национальной библиотеки Израиля, был запущен Еврейским университетом в Иерусалиме. Это была политическая сионистская «спасательная операция», которая на волне превалирующих непосредственно по окончании холокоста настроений была нацелена перевезти как можно больше культурного наследия европейского еврейства в Израиль, куда эмигрировали сотни тысяч выживших. В конце 1946 года старший библиотекарь Еврейского университета Хуго Бергман вместе с Отто Мунелесом посетил книжный склад РСХА в замке Нимес. По их оценкам, там находилось около 650 ооо книг.

«Среди них есть еврейские книги, а есть и книги другого рода. Я видел католические книги из монастырей, теософскую литературу, социалистические труды и многое другое… На чердаке замка прямо на полу я нашел голландский архив, который не смог опознать. Там были также газеты на идише, связанные в пачки или упакованные в картонные коробки. Они были из ИВО в Вильнюсе», — писал Бергман в своем отчете. Он перевез из Чехословакии в Израиль от сорока до семидесяти тысяч еврейских книг. Точное количество неизвестно, поскольку Бергман вывез многие ящики контрабандой, пряча среди самых разных книг особенно ценные манускрипты.

Огромное количество книг, оставшихся в Чехословакии после войны, стало поддержкой музея и еврейской конгрегации. Чешское правительство, однако, значительно осторожнее относилось к идее возвращения награбленного. «Чешское правительство в целом отрицательно относится к вопросу реституции и в некоторые моменты даже называло стремление людей или организаций вернуть свою собственность «фашистским», «буржуазным» или применяло другой термин, более соответствующий духу конкретного времени», — написал один американский наблюдатель. Особенно сложно вернуть свои книги было частным лицам. В послевоенной Чехословакии задокументирован лишь один случай возвращения книг семье.

Одной из коллекций, в основном оставшихся в Праге, стали шестьдесят тысяч книг из еврейского отдела библиотеки VII Управления РСХА, над которыми работала Талмуд-команда. Михал Бушек еще не знает, сколько из этих книг по-прежнему хранится в библиотеке Еврейского музея. «Возможно, их около тридцати тысяч, но точно мы не знаем. Сейчас мы как раз проводим их каталогизацию. Кажется, что после войны Отто Мунелес отделил эти книги от остальных, чтобы они остались в Праге». Однако Бушек и его коллеги также находят в собрании книги, похищенные из разных городов Европы. «В основном это книги еврейских конгрегаций Берлина, Будапешта, Варшавы, Амстердама и других городов. Мы нашли более 3800 книг из Вены, они принадлежали как общинам, так и частным лицам», — сказал мне Бушек, после чего взял пару книг с тележки и показал мне штамп Еврейского культурного общества и экслибрис, который гласил, что книгу пожертвовал обществу Сало Кон, возглавлявший еврейскую конгрегацию Вены до начала XX века.

Затем Бушек провел меня в читальный зал библиотеки. Ценное историческое собрание хранится в застекленном и запертом флигеле. С толстыми томами в кожаном и пергаментном переплете работают только в белых хлопковых перчатках. Бушек протянул мне одну из книг, о которых я справлялся. Это была книга из Амстердама. Он положил тонкий томик на белый стол. Обложка книги так сильно потрескалась, что напоминала экспрессионистский морской пейзаж Августа Стриндберга. Книга называлась «Полемика философа Маймонида с теологами» и была посвящена изучению взглядов средневекового философа Маймо-нида и его призывам к секуляризации науки.

На внутренней стороне обложки красовался экслибрис. Казалось, его приклеили только вчера, хотя на самом деле ему было уже около сотни лет. На белом фоне были нарисованы олень и лев, стоящие на дыбах по обе стороны звезды Давида. Под иллюстрацией значилось имя: Зигмунд Селигман. Скорее всего, символ был отсылкой к строке из Мишны, еврейской записи устных традиций: «Будь быстр, как газель, и силен, как лев, чтобы исполнить волю Бога на небесах».

На корешке книги был приклеен ярлык «1Ь 812» этот номер книге присвоили члены Талмуд-командЫ-

Возможно, ярлык приклеил сам Исаак Лео Селигман, отметив им одну из отцовских книг. Бушек показал мне также биографию сефардского философа Уриэля да Косты, который бежал от португальских преследований в 1617 году и впоследствии осел в Нидерландах. В книге содержалась дарственная надпись, адресованная Зигмунду Селигману автором, португальским историком Артуром де Магальхесом Басто. Личная подпись Зигмунда обнаружилась в третьей книге — переведенном на немецкий язык Коране.

Коллекция Селигмана, украденная в Амстердаме силами ЭРР, была поделена между несколькими складами РСХА. Часть книг попала в Терезиенштадт, в то время как другие были найдены в ряде замков, включая замок Нимес. Хуго Бергман перевез около двух тысяч книг из коллекции Селигмана в Израиль, несколько меньшая часть собрания осталась в Еврейском музее Праги. Бушек сумел найти там около шестидесяти книг Селигмана. Однако местонахождение большей части коллекции, которая до войны насчитывала от 20 ооо до 25 ооо томов, остается неизвестным. Возможно, коллекция оказалась раздроблена между многочисленными нацистскими книгохранилищами Третьего рейха, а возможно, книги погибли во время войны или бомбардировок Берлина.

Исаак Лео Селигман выжил в Терезиенштадте и вернулся в Амстердам в 1945 году. Если он и пытался вернуть свои книги из Чехословакии, вскоре все его попытки обрубило появление железного занавеса — особенно если учесть, что Чехословакия сыграла центральную роль в последовавших событиях.

Президент страны Эдвард Бенеш пытался превратить страну в мост между Востоком и Западом, ведь Чехословакия была свободной республикой. Этот политический проект вскоре рухнул. Молодая республика страдала от политической нестабильности, которой активно способствовала поддерживаемая Советами Коммунистическая партия, имевшая парламентское большинство. В 1947 году Чехословакия согласилась на план Маршалла — финансовую поддержку восстановления, оказываемую США. Однако давление со стороны Кремля вынудило руководство Чехословакии изменить решение. Шесть месяцев спустя, в начале 1948 года, коммунисты захватили власть в стране в результате государственного переворота, проведенного при поддержке Москвы. Вскоре после этого Еврейский музей и все его коллекции были национализированы.

«После этого практически вся реституция остановилась», — объяснил Бушек. Коммунисты не могли закрыть Еврейский музей, поскольку он был очень известен, однако исследования и выставки оказались сведены к абсолютному минимуму. Музей особенное внимание уделял Терезиенштадту. Однако в коммунистической версии это был лагерь военнопленных, а не еврейский лагерь. Коммунисты также предпочли избавиться от части еврейских коллекций, включая ценные свитки Торы, которые продали на Запад. «Эти коллекции ничего для них не значили. Стране нужны были деньги, нужны были доллары, поэтому их решили продать». Еврейская библиотека была преобразована в изолированную организацию, за деятельностью которой внимательно следил правящий режим, регистрировались как посетители, так и выдача книг. «Сюда приходило очень мало людей. Ученые боялись посещать библиотеку», — пояснил Бушек.

Несмотря на плачевную ситуацию, Отто Мунелес, который потерял при холокосте всю свою семью, продолжал работать старшим библиотекарем до самой своей смерти в 1960-х. Он почти двадцать лет пытался навести порядок в еврейской коллекции. Знакомые рассказывали, что он с головой ушел в работу, словно находя утешение в этих разрозненных украденных книгах: «Он, словно призрак, бродил по этим комнатам, полным книг, которые никто не читал и не изучал… И все же доктор Мунелес тешил себя мечтой об огромной библиотеке, которая станет памятником всем евреям, которые когда-то жили здесь и которых больше здесь не было».

* * *

После войны, когда чешские власти изучили разграбленные коллекции, хранящиеся в замках СС на территории Чехословакии, немалое количество материалов уже исчезло, включая крупный архив французской разведки, который гестапо спрятало в замке Оберлибих неподалеку от города Ческа-Липа. На самом деле этот склад еще в мае 1945 года обнаружила контрразведка Красной армии — СМЕРШ. Глава советского Народного комиссариата государственной безопасности (НКГБ) Лаврентий Берия тайно отправил архивистов из Москвы конфисковать архив, и летом 1945 года двадцать восемь вагонов с архивными материалами были отправлены в Москву, где они составили основу нового тайного архива — Центрального государственного особого архива (ЦГОА) СССР. Этот особый сталинский архив трофейных документов был полон материалов, конфискованных с различных нацистских складов в Германии и Восточной Европе.

В феврале 1945 года, когда Красная армия вступила в Германию, Иосиф Сталин отдал совершенно секретный приказ, который привел к созданию Особого комитета по военным репарациям. Считается, что Сталин еще в 1943 году подписал с союзниками соглашение, которое запретило расхищение предметов культуры, однако это соглашение было не в почете.

Новый комитет, несмотря на невинность названия, запустил грабительскую операцию, масштабы которой были сравнимы с масштабами нацистских грабежей. Сталин полагал, что Германия должна симметрично отплатить за огромные разрушения на территории Советского Союза, а это оправдывало советские хищения. Чтобы союзники не нарушили ход операции, ее решили держать в секрете.

Грабежи осуществляли так называемые трофейные бригады, которые не слишком отличались от немецких. В бригады входили советские архивисты, библиотекари, ученые и другие эксперты. Культурные артефакты, такие как предметы искусства, архивные материалы и книги, были лишь малой частью того, что в итоге оказалось украдено. Ответственное за организацию грабежей министерство оценило, что только в 1945 году в Советский Союз было отправлено около 400 ооо вагонов украденных вещей. Среди них была и возвращаемая советская собственность. Список грузов, отправленных в 1945 году из Германии на Украину, подчеркивает разнообразие украденного: п вагонов лабораторного оборудования, 123 транспортных средства, 2,5 тонны научных книг, 75 картин из Дрезденской картинной галереи, 12 тонн тарелок с фарфоровой фабрики August Wellner und Sohne, 46 вагонов с деталями двух разобранных печатных станков и 27 вагонов с оборудованием разобранной фабрики по производству фотобумаги.

Грабежи — в определенной степени официально санкционированные — также производили солдаты, офицеры и генералы Красной армии. Солдаты неоднократно посылали домой посылки с награбленным. Особенно усердствовали высокопоставленные офицеры и генералы. Заместитель верховного главнокомандующего маршал Георгий Жуков набил своими трофеями несколько вагонов. Это сделало героя войны невероятно богатым, что Сталин впоследствии использовал против него, когда решил от него избавиться.

Однако организованные грабежи проводились силами трофейных бригад, которые были отправлены за трофеями в замки Центральной Европы. Из замков выносили мебель, картины, скульптуры, рояли, фарфор и другие предметы, которые подлежали транспортировке. Были среди них и книги. Конфискацией книг занимались особые библиотечные отряды трофейных бригад, которые посещали сотни библиотек Германии и Польши, а также книгохранилища ЭРР и РСХА, основанные при эвакуации награбленных нацистами книг на восток. Расхищением книг, которое было организовано представителями крупных библиотек Советского Союза, руководила Маргарита Рудомино, директор Библиотеки иностранной литературы в Москве.

Весной 1946 года Рудомино в отчете написала, что на складе в польском Мысловице скопилось от четырех до пяти тысяч ящиков книг. Возможно, это была основная часть собрания ЭРР из Ратибора, который находился всего в пятидесяти километрах восточнее. В отчете не говорится, были ли эти книги эвакуированы силами ЭРР на завершающих этапах войны или же весной 1945 года их перенесла на склад Красная армия.

В замке Плесс, где сотрудники ЭРР укрывались от вражеского огня на фронте, отряд солдат 4-го Украинского фронта захватил около десяти вагонов, груженных книгами, журналами и архивными материалами. Внутри оказалось около 150 ооо книг и юо ооо документов. Прославленная библиотека замка Плесс, где хранилось юо ооо томов, также была упакована и перевезена на новое место.

Существенная часть коллекций ЭРР, обнаруженных трофейными бригадами, изначально была украдена в Минске, Смоленске, Киеве и других городах Советского Союза. Однако среди этих книг были и коллекции с Запада, включая собрания эмигрантских библиотек Парижа, которые были переданы Восточной библиотеке. В июле 1945 года Красная армия в рапорте заявила, что Тургеневская библиотека из Пари-жа была обнаружена в Мысловице. Там было «около 1 200 ооо томов на русском и иностранных языках»-

Тургеневскую библиотеку не посчитали трофейной, поскольку она была «русской», а следовательно, считалась советской собственностью.

Судя по всему, в мысловицком книгохранилище книги лежали в беспорядке — тысячи ящиков стояли кое-как, без всякой системы. По свидетельству одного из членов трофейной бригады, часть коллекции растащили солдаты. Порой «люди забирали, что хотели», написала в отчете Рудомино. Именно так и пропали многие старые и очень ценные книги и рукописи.

На некоторых складах коллекции уничтожались солдатами, прежде чем туда успевали добраться трофейные бригады: «Поместье было занято польскими войсками, ящики стояли открытыми. Многие книги лежали во дворе и мокли под дождем. Стражников не было. Многие книги оказались уничтожены, повреждены или сожжены».

Более организованное распределение коллекций началось, когда книги были отправлены на восток. Осенью 1945 года сорок пять вагонов привезли около одного миллиона книг из Мысловице в Минск. Помимо Мысловице трофейные бригады обнаружили и другие книгохранилища в Польше, из которых в Советский Союз было отправлено около трех миллионов книг. Помимо этого в сталинский архив в Москве были отправлены многие тысячи архивных материалов, включая документы Международного института социальной истории в Амстердаме и различные документы семейства Ротшильдов.

Трофейные бригады также конфисковали многие лучшие немецкие коллекции, которые в итоге оказались на советской территории. В их число вошел целый ряд библиотек, включая Прусскую государственную библиотеку, Берлинскую городскую библиотеку, библиотеку Вроцлавского университета и придворную библиотеку кайзера Вильгельма II. Из Берлина, Дрездена и Вроцлава вывезли более сотни вагонов книг. Несколько сотен немецких библиотек было полностью опустошено.

Московская Библиотека имени Ленина стала главным получателем трофейных книг и включила в свои фонды почти два миллиона томов. Самый ценные книги из конфискованных в Германии — средневековые манускрипты, инкунабулы и Библия Гутенберга — отправлялись в Москву на самолетах.

По оценкам, после войны книжные отряды трофейных бригад отправили в Советский Союз от ю до и миллионов книг. Однако в это число входят далеко не все вывезенные книги, поскольку книги забирали также отряды, которые отвечали за расхищение, к примеру, научного оборудования и имели дело с библиотеками и архивами школ, лабораторий, университетов, институтов и других исследовательских организаций. Трофейные бригады, которые крали предметы искусства, забирали с собой и музейные библиотеки. Кроме того, огромное количество книг украли солдаты Красной армии.

Историк Патриция Кеннеди Гримстед пишет, что советские трофейные бригады обычно не делали различия между книгами, которые похищались из немецких библиотек, и книгами, которые похищались уже по второму разу, поскольку ранее различные нацистские организации украли их с оккупированных территорий.

К несчастью, книги постигли те же проблемы, которые возникли и с другими Советскими трофеями. Многие фабрики, станки, инструменты, механизмы и научные аппараты, вывезенные в Советский Союз, так и не нашли применения. Недостаток квалифицированного персонала, неспособность понимать инструкции или отсутствие инструкций, несовместимые стандарты и другие логистические, технические и практические проблемы зачастую делали оборудование бесполезным. В отсутствие подходящих хранилищ миллионы трофейных книг так и остались в книжных депозитариях, раскиданных по территории Советского Союза. Такие города, как Киев, Минск и Ленинград серьезно пострадали в годы войны. В центре Минска невредимыми осталось лишь несколько зданий, но в этот разрушенный город привезли почти полмиллиона книг. В Москве скопилось несколько миллионов немецких книг, которые лежали, нетронутые и забытые, в церкви в усадьбе Узкое на юго-западе города. В других случаях книги были в таком плохом состоянии, что использовать их не представлялось возможным. К примеру, Грузинская академия наук в Тбилиси получила около юо ооо трофейных немецких книг, промокших под дождем.

Сотни трофейных библиотек дробились, после чего отдельные книги распределялись по библиотекам Советского Союза. Даже это распределение одолевали проблемы, поскольку библиотеки часто получали книги на случайные темы, написанные на языках, которые никто из читателей не понимал. В послевоенном советском отчете описано, как рабочая библиотека химического завода получила книги о древнегреческой литературе, а в другую библиотеку доставили конфискованные модные журналы из Франции. Пару раз в организации отправлялись даже портреты Адольфа Гитлера. Распределение было таким хаотичным, что даже тогдашние советские библиотекари начали сомневаться в смысле этой операции. Многие из книг серьезно пострадали, поэтому никто не знает, сколько из них оказалось выброшено или уничтожено в послевоенные годы. Кроме того, книги оценивали в политическом отношении: выбраковывалась при этом «политически опасная», «декадентская» и «буржуазная» литература.

Судьба парижской Тургеневской библиотеки довольно типична. Как и многие другие собрания, библиотека подверглась дроблению. Некоторые книги остались в Москве, но большая часть коллекции была отправлена в Минск. Половина коллекции, около шестидесяти тысяч книг, была переправлена в один из офицерских клубов Красной армии в Легнице, к югу от Мысловице, где находился штаб армии в Силезии. Похоже, это было ошибкой — логическим следствием хаоса, который характеризовал всю операцию.

Когда ошибку обнаружили, лучшую часть коллекции — манускрипты, первые издания и книги с подписями и посвящениями известных писателей — отправили в Библиотеку имени Ленина в Москве. В отдельную группу выделили все книги, которые были связаны с Лениным и Буниным. Однако большая часть коллекции осталась в Легнице. После распада Советского Союза в 1991 году российский офицер Владимир Шашонко, служивший в Легнице в 1950-х, рассказал, что случилось с книгами.

По словам Шашонко, многие книги библиотеки были помечены штампом «Bibliotheque Russe Tour-gueniev — Rue du Val-de-Grace 9». Однажды ответственный за библиотеку лейтенант сказал, что он «получил из Москвы приказ сжечь библиотеку в печи». Шашонко спас одну книгу из коллекции, которую забрал домой в качестве сувенира, однако остальные книги действительно были уничтожены. «Постепенно Тургеневская библиотека превращалась в дым и пепел, который клубился над Легницей… разделяя трагическую судьбу миллионов несчастных, которые погибли в фашистских концентрационных лагерях и были сожжены в крематориях», — свидетельствовал Шашонко.

* * *

В начале мая 1945 года Альфред Розенберг бродил вдоль берега Фленсбургского фьорда на границе с Данией. В мае этот фьорд, который представляет собой самую западную часть Балтийского моря, поистине прекрасен и очень популярен у лодочников. Война казалась совсем далекой. Розенберг в последний момент покинул Берлин, который стирали с лица земли ожесточенными бомбардировками. Он поселился в отеле во Фленсбурге, одном из немногих немецких городов, которые почти не тронула война. Именно во Флен-сбурге было образовано последнее правительство нацистской Германии, во главе которого встал преемник Гитлера гроссадмирал Карл Дёниц. Седьмого мая 1945 года Дёниц наконец поставил свою подпись под актом о капитуляции Третьего рейха. Бродя вдоль кромки моря, Розенберг раздумывал, как ему встретить судьбу. Само собой, ему, как и к многим другим влиятельным нацистам, приходили мысли о самоубийстве. В кармане он держал несколько ампул с цианидом.

Весь последний год Розенберг наблюдал, как его империя разваливается на глазах. После того как Красная армия отвоевала советские территории, возглавляемое Розенбергом Имперское министерство оккупированных восточных территорий стало лишь номинальным институтом. Его некогда огромное восточное царство и связанные с ним мечты были стерты в порошок — сначала Гитлером, а затем и Сталиным. Тот враг, которого он боялся больше всего, тот режим, борьбу с которым он сделал своей миссией, после того как он украл его Эстонию, теперь вторгался в немецкое отечество.

В феврале 1944 года Розенберг посетил восточные территории в последний раз, совершив поездку на личном поезде «Готенланд». Однако не успел он добраться до Ревеля, как Гитлер вернул его назад. В его отсутствие штаб-квартиру министерства в Берлине разбомбили. После этого Розенбергу пришлось вести дела из поезда, поставленного на стоянку в пригороде Берлина. Весной он продолжил строить планы конгресса в Кракове, но летом его лишили и этой возможности, когда Гитлер отменил мероприятие. Розенберг снова и снова добивался личной встречи с фюрером, с которым не общался тет-а-тет с ноября 1943 года. Однако доступ к Гитлеру полностью контролировался другим его врагом — Мартином Борманом. Из-за постоянных жалоб Розенберга на политику режима в отношении Востока между ним и фюрером, а также другими лидерами рейха возникли трения. Гитлер отправил бывшего рейхскомиссара Украины Эриха Коха с той же жестокостью грабить и эксплуатировать Прибалтику. Розенбергу было строго-настрого приказано не мешать работе Коха.

Попытки Розенберга добраться до фюрера провалились, даже когда он попытался обойти Бормана и обратиться напрямую к секретарше Гитлера. В октябре он решил отступиться и написал озлобленное письмо, в котором сложил с себя полномочия министра оккупированных восточных территорий. Гитлер не удостоил его ответом. В последние месяцы войны Розенберг жил в подвале своего дома, крышу которого сорвало во время бомбардировки. Розенберг работал в саду и выращивал зелень и овощи, хотя, должно быть, прекрасно понимал, что ему не суждено собрать урожай.

В последний раз Гитлер встретился с Розенбергом в феврале 1945 года на совещании нацистского руководства, когда фюрер сказал о «секретном оружии», которое обеспечит им победу. Это была последняя соломинка, за которую оголтелые национал-социалисты хватались по мере приближения конца. Личного разговора между Гитлером и Розенбергом не состоялось, а в обещанное чудесное оружие Розенберг не поверил.

В марте Розенберга посетил руководитель Гитлер-югенда Артур Аксман, который планировал скрыться и продолжить партизанскую войну в Альпах. Он пытался склонить Розенберга на свою сторону, однако главный идеолог партии уже сдался. Аксман спросил Розенберга, в чем была проблема — в самой национал-социалистической идее или в ее интерпретации? Розенберг обвинил во всем своих товарищей по партии. «Я сказал ему, что великую идею исказили мелкие людишки. Дьявольским символом всего этого был Гиммлер», — написал он в посмертно опубликованной книге «Печаль и трагедия Великой Германии», в которой нашел способ свести счеты с Гитлером. Розенберг ушел в отставку по личным причинам, не в силах мириться с постоянным неприятием его идей со стороны Гитлера. При этом не возникает сомнений, что он ни на шаг не отступил от собственных идеологических убеждений.

Двадцатого апреля Розенбергу приказали покинуть Берлин, хотя он и заявил, что готов остаться в городе до самого конца. Подобно брошенному псу, он в итоге подчинился последней команде фюрера и уехал из города. Через несколько недель, гуляя по прекрасным берегам Фленсбургского фьорда, Розенберг наконец вытащил из кармана ампулы с цианидом и выбросил их в море. Он решил встретиться с победителями лицом к лицу.

У Генриха Гиммлера таких планов не было. Он сбрил усы, нацепил повязку на глаз, сменил форму и назвался Генрихом Хицингером, однако вскоре его задержали британские военные, которым не составило труда установить его настоящую личность. Раскусив спрятанную во рту ампулу с цианидом, он совершил самоубийство 23 мая в лагере возле Люнебурга, к югу от Гамбурга.

Альфред Розенберг вернулся в отель и написал письмо, в котором сдался главнокомандующему британской армией фельдмаршалу Бернарду Монтгомери.

Розенберга арестовали и переправили на допрос в Киль. Сталин и Черчилль настаивали на быстрой казни всего нацистского руководства. Более того, на Тегеранской конференции союзников, состоявшейся в 1943 году, Сталин предложил расстрелять от 50 ооо до юо ооо немецких офицеров, Рузвельт попытался отмахнуться от этого предложения. Весной 1945 года, когда победа союзных войск стала неизбежной, идея международного трибунала над немецкими военными преступниками стала обретать все большую поддержку. После переговоров союзников этот трибунал начался 19 ноября 1945 года в Нюрнберге — том самом городе, где национал-социалисты еще недавно проводили ежегодные партийные съезды.

Альфред Розенберг вошел в число двадцати трех высокопоставленных нацистских чиновников, оказавшихся на скамье подсудимых. Бывшему главному идеологу партии предъявили четыре наиболее серьезных обвинения: планирование агрессивной войны, нарушение мира, военные преступления и преступления против человечества. Розенберг заявил о своей невиновности по всем четырем пунктам.

Пока шел Нюрнбергский процесс, союзники начали наводить порядок в хаосе грабительских операций Розенберга. Для этого была создана программа «Памятники, изобразительное искусство и архивы» (MFAA), участников которой стали называть бригадой памятников. Эта бригада представляла собой особое подразделение союзнической армии, в задачу которого входила защита европейского культурного наследия. Война велась на двух фронтах. После вторжения союзников в Италию в 1943 году и во Францию в 1944 году бригада большую часть времени спасала памятники и культурное наследие от собственных войск, которые часто не понимали, во что стреляют. После вторжения в Германию ей пришлось заниматься обработкой огромного количества украденных предметов искусства, древностей и книг, которые обнаруживались на складах, в шахтах, сараях, замках и пещерах.

Бригада памятников основала несколько хранилищ для сортировки и идентификации найденных сокровищ. Украденные предметы искусства, древности и другие артефакты собирались в зданиях НСДАП в Мюнхене. Библиотеку Ротшильдов во Франкфурте также сначала превратили в пункт сбора книг, однако из-за их огромного числа бригаде вскоре пришлось искать помещение побольше. Подходящее здание нашлось в городе Оффенбах-ам-Майн неподалеку от Франкфурта, где находилась штаб-квартира немецкого промышленного гиганта IG Farben. Будучи самым крупным офисным комплексом Европы, конгломерат административных зданий был превращен в новое центральное хранилище украденных книг и архивных материалов — Оффенбахское архивное хранилище. Во главе операции был поставлен блестящий архивист Национального архива в Вашингтоне Сеймур Помрен-це, который прибыл во Франкфурт в феврале 1946 года, когда в городе бушевала метель. Помренце был евреем по происхождению, его семья бежала с Украины в начале 1920-х годов. В Оффенбахе ему предстояло выполнить сложнейшую задачу. Помренце писал: «Сначала Оффенбахский пункт сбора меня поразил и восхитил. Я стоял перед бескрайним морем ящиков и книг и думал: ну и бардак! Что же мне делать со всеми этими материалами? Как мне справиться с задачей? Однако дело было не только в бардаке — мне предстояла и другая миссия. У нас не было иного выбора, кроме как вернуть имущество законным владельцам как можно скорее».

Помренце к работе привлек другой участник МБАА, библиотекарь Лесли Посте, который был мозгом Оффенбахского архивного хранилища. Сразу после прибытия в Европу в 1943 году бригада памятников сосредоточила усилия на спасении предметов искусства, памятников и исторических зданий. Библиотекам не уделяли особенного внимания до привлечения Посте в 1945-м. До прибытия Помренце Посте почти полгода колесил по Европе, преодолевая десятки тысяч километров, и искал разграбленные библиотеки и архивы на руинах Третьего рейха.

Прибыв в Оффенбахское архивное хранилище, По-мренце организовал две сотни архивистов, библиотекарей и работников, которые начали пробираться сквозь «бескрайнее море» книг. Охрана не смыкала глаз, в конце дня всех работников обыскивали, прежде чем отпускать, но Помренце допускал мысль, что кражи все равно имели место, особенно когда дело касалось небольших книг, спрятать которые не представляло труда. Бригада памятников разработала конвейерную систему идентификации книг, для которой фотографировались все экслибрисы и другие пометки владельцев. Менее квалифицированная группа работников перебирала книги, сверяясь с фотографиями наиболее распространенных экслибрисов. Книги с необычными пометками передавались на осмотр экспертам. Таким образом, огромные груды книг быстро делились на стопки идентифицированных и неидентифицированных томов. Первые немедленно упаковывались и отправлялись офицерам, ответственным за реституции соответствующей стране.

Появившиеся в результате этой работы тысячи фотографий экслибрисов по-прежнему хранятся в Национальном архиве в Вашингтоне. Уже к марту 1946 года работавшая в Оффенбахском архивном хранилище группа Помренце рассортировала около 1,8 миллиона объектов. В тот же месяц началась отправка некоторых коллекций владельцам. Однако реституцию так и не завершили. Желая как можно скорее покончить с этим вопросом, союзные армии прибегли к простой реституционной тактике: коллекции возвращались правительствам тех стран, из которых они были украдены. Эта модель неплохо работала в отношении крупных, относительно целостных коллекций, которые принадлежали уважаемым организациям.

Уже к весне 1946 года были возвращены Библиотека Розенталя и библиотека Эц Хаим из Амстердама. Обе были обнаружены в Хунгене в тех самых ящиках, в которые их упаковали сотрудники ЭРР. Поскольку эти

библиотеки оказались на территории Германии лишь в 1943 или 1944 году, франкфуртский институт не успел изучить коллекции, а потому их, вероятно, отправили сразу на хранение в Хунген. К марту первую партию книг отправили в Амстердам, однако их возвращение омрачилось печалью, когда стало известно, что прежний куратор Библиотеки Розенталя Луис Хиршель вместе со всей своей семьей погиб в Польше. В живых остались немногие из еврейского интеллектуального круга образованных библиотекарей и теологов, которые ранее работали в библиотеке. Преемником Хир-шеля выбрали выжившего члена Талмуд-команды Те-резиенштадта Исаака Лео Селигмана.

Для Селигмана, который лишился собственной коллекции, и для Амстердама, который лишился огромной части еврейского населения, это назначение было своего рода утешением, пускай и слабым. И все же возвращение библиотеки в Амстердам оживило еврейскую культурную идентичность города. Без этих коллекций потерянным оказалась бы значительная часть четырехсотлетней еврейской религиозной, интеллектуальной и экономической истории «Западного Иерусалима».

Больше внимания привлекло возвращение коллекций Международного института социальной истории в Амстердаме. Из-за военных действий библиотека и архивы МИСИ покинули Амстердам довольно поздно, в 1943 и 1944 годах, а потому значительная часть материалов по-прежнему была упакована в ящики. Некоторые документы были эвакуированы так поздно, что их в итоге обнаружили на паромах на севере Германии. Сотни ящиков нашлись в Хунгене и замке Танценберг в Австрии, куда свои коллекции переместил Институт изучения еврейского вопроса. Материалы из замка Танценберг в итоге вернула британская армия, которая тоже запустила реституционную операцию, подобную той, что проходила в Оффенбахе.

Однако некоторые материалы МИСИ оказались в особом сталинском архиве в Москве. Архив института, посвященный истории рабочего движения и профсоюзов и деятельности социалистских лидеров, был особенно интересен Советскому Союзу. В амстердамском институте долгое время считалось, что недостающие архивные материалы и книги были уничтожены во время войны. Лишь пятьдесят лет спустя оказалось, что на самом деле это не так. При встрече в МИСИ Ху-уб Сандерс сказал: «Чудо, что большая часть архива вернулась после войны. Потери в конечном счете оказались довольно небольшими и составили всего около пяти процентов. Потерянное было переправлено в Советский Союз, где оказались и бумаги Троцкого, украденные советскими спецслужбами в 1930-х годах».

Почти нетронутой вернулась в Голландию и Библиотека Клосса, принадлежащая масонской ложе Великий восток Нидерландов из Гааги. Эту коллекцию Оффенбахское архивное хранилище вернуло в 1946 году. Но некоторые архивные материалы ложи пропали, лишь значительно позже стало известно, что их тоже поглотил сталинский архив.

Если нидерландским библиотекам повезло, о французских такого не скажешь. Помимо Тургеневской

библиотеки утеряна оказалась и Библиотека имени Симона Петлюры, которую постигла та же судьба, когда ее собрание раздробили на части. Архивные материалы оказались в Киеве и в сталинском трофейном архиве, где их определили в отдел «украинских националистов».

Исключением стала польская эмигрантская библиотека — Польская библиотека Парижа. До сих пор неясно, где именно была эта библиотека, когда прекратились военные действия, — в Восточной Германии или в Польше. Как бы то ни было, коллекция оказалась в польских руках и в 1945 году влилась в собрание Национальной библиотеки в Варшаве. Скорее всего, трофейные бригады не позарились на библиотеку, поскольку ее сочли «польской собственностью». После длительных переговоров и дипломатического давления польские эмигранты в Париже в 1947 году смогли вернуть себе часть коллекции. Однако им отправили не целую библиотеку. Из 136 ооо томов, которые хранились в ней до войны, назад вернулось лишь 42 492 книги, 878 манускриптов, 85 рисунков и 1229 журналов. Остальное исчезло без следа.

Когда сотрудники Всемирного еврейского союза вернулись в штаб-квартиру организации на Рю-ла-Бриер, 45 в Париже, здание не стояло пустым. На полках библиотеки по-прежнему стояли книги, вот только это были не книги союза, а украденные коллекции, оставленные там ЭРР. Фрагменты собственной библиотеки Всемирного еврейского союза обнаружились в Оффенбахском архивном хранилище и в замке Тан-ценберг.

«Мы не знаем, сколько материалов не вернулось, поскольку исчезли даже списки, описи, реестры и каталоги довоенных лет. После войны библиотекарь оценил, что вернулось около 50 процентов книг, остальное же так и не было обнаружено», — сказал Жан-Клод Куперминк на встрече в союзе.

Исчезли даже фрагменты архива. Полвека спустя документы со штампом организации обнаружились в Минске, Москве и Литве. Всего Сеймур Помренце и его коллеги отправили из Оффенбахского архивного хранилища около двух с половиной миллионов книг. Еще полмиллиона книг британская армия вернула из Танценберга.

Несмотря на огромный объем проделанной работы, законным владельцам вернулась лишь небольшая часть украденного. Так, из Оффенбаха во Францию было переправлено 323 836 книг, хотя похищено оттуда было около 1,7 миллиона книг, не считая те 29 ооо, которые вынесли из парижских квартир в ходе запущенного ЭРР «Проекта М». Хотя из Бельгии похитили сотни тысяч книг, обратно вернулось лишь 198 ящиков с материалами. Пропорционально размеру страны больше всего книг вернулось в Нидерланды, куда отправили 329 ооо томов. Союзники также отправляли книги в Италию, Германию, Чехословакию, Венгрию, Польшу, Югославию и Грецию.

Из всех библиотек и архивов, разграбленных в Салониках, в Грецию вернулось лишь около десяти тысяч книг, но даже они не добрались до дома. Когда я встретился с Эрикой Перахией Земур в Салониках, она сказала: «Не думаю, что в Салоники вернулись хоть какие-то книги. Репатриированные книги остались в Афинах. Потом они исчезли. Никто не знает, что случилось с ними после войны. Мы пытались их разыскать, но все было тщетно. Скорее всего, их забрала афинская еврейская конгрегация».

С другой стороны, союзники обнаружили огромное количество еврейских архивных материалов из Греции. «В Афины было переправлено 17 тонн архивных материалов, из которых семь тонн затем прибыло в Салоники. К сожалению, после войны кто-то отправил большую их часть в Иерусалим. Американцы также по ошибке отправили архивные материалы Салоников в нью-йоркский филиал ИБО. Однако многие материалы в итоге осели в Москве. Здесь остались некоторые документы, но большая часть архивов оказалась разбросанной по миру», — сказала мне Земур.

Сильнее всего от грабежей пострадали частные коллекции. Книги из частных коллекций было сложнее идентифицировать, поскольку они редко подвергались каталогизации. Если в книгах отсутствовали пометки владельцев, отследить их происхождение было практически невозможно.

Модель союзников, по которой реституции адресовались национальным правительствам, оказалась неэффективной при возвращении книг частным лицам. В то время как организации и институты имели рычаги давления на власти и добивались компенсации, многие частные коллекционеры после войны переехали или сменили гражданство, что еще сильнее усложнило возвращение книг.

Однако во многом следует винить и отвечавшие за реституцию национальные органы. К примеру, бельгийский реституционный орган — Комитет экономического восстановления очень редко возвращал частные коллекции, даже если их владельцев установили в Оффенбахе и Танценберге. Возможно, это объясняется тем фактом, что после войны Комитет экономического восстановления, подобно многим реституционным органам других европейских стран, сосредоточился на финансовой компенсации потери и реституции объектов, которые были гораздо ценнее книг, — например, предметов искусства, драгоценных камней и золота.

Частные коллекционеры, которые после войны требовали возвращения своих библиотек, редко добивались успеха. Если они и возвращали какие-то книги, обычно к ним в руки попадало лишь несколько томов из больших коллекций. К примеру, бельгийке Валери Мари вернули шестьдесят одну книгу из библиотеки, которая насчитывала две тысячи томов. Сальваторе Ван Вин получил восемь книг из шести сотен.

Комитет экономического восстановления не занимался активными поисками владельцев, даже если происхождение конкретной библиотеки было установлено наверняка. Такой пассивный подход к реституции был характерен и для многих других стран. К концу 1940-х годов Комитет экономического восстановления начал продавать невостребованные книги.

Союзники вернули относительно большое число коллекций в Советский Союз, в основном это были книги, украденные у Коммунистической партии и других государственных институтов. Почти четверть миллиона книг было отправлено из Оффенбаха в Советский Союз в августе 1946 года. Несколько вагонов с книгами также было отправлено на восток из Танцен-берга. К сожалению, в обратном направлении составы шли очень и очень редко.

Впрочем, союзники тоже провинились. Почти миллион книг был отправлен в Библиотеку Конгресса в Вашингтоне. Несколько крупных американских библиотек отправили в Европу своих представителей, чтобы пополнить собственные фонды. Некоторые книги покупались, но многие немецкие библиотеки конфисковывались — зачастую на непонятных основаниях. Книги нацистов, нацистских организаций и государственных институтов считались «вражеской литературой» и «пропагандой». К примеру, «рабочая библиотека» Института изучения еврейского вопроса, в которую входило около двадцати тысяч книг, была отправлена в Вашингтон. Согласно приказу, из Германии не разрешалось вывозить библиотеки, «украденные нацистами». Однако во многих случаях было невозможно определить, были ли книги украдены ранее, особенно если на них не было пометок владельцев. Гораздо позже выяснилось, что некоторые украденные книги были отправлены и в США.

Без сомнения, большое количество книг, как и на восточном фронте, было украдено американскими, французскими и британскими солдатами. Архивист бригады памятников сержант Баррадж Чайлд, который прибыл в Европу в 1945 году, в письме упомянул, что американские солдаты «освобождают книги» по всей Германии. «Теперь я лучше понимаю старые истории о том, как северяне грабили южан. Их внуки, как и внуки янки, теперь следуют их примеру».

Когда в Оффенбахе и Танценберге завершился первый этап сортировки, остались сотни тысяч книг, происхождение которых определить было невозможно. Сеймур Помренце и его коллеги зачастую задавались вопросом, найдется ли вообще хоть кто-то, кому можно будет вернуть эти книги. Многие книги, как заметил преемник Помренце Исаак Бенковиц, принадлежали общинам и людям, которых уже не было на свете:

«В сортировочном зале я натыкался на ящик книг, которые сортировщики собрали вместе, подобно тому как пастух собирает рассеянных по лугу овец, и понимал, что это книги из библиотеки далекого польского городка или уже не существующей еши-вы. Было в этих книгах что-то печальное и горькое… словно они шептали рассказ о томлении и погибшей надежде… Я поправлял эти книги и аккуратно складывал их в ящики с особенной нежностью, словно они принадлежали дорогому мне человеку, которого недавно не стало».

Офицеры Оффенбахского архивного хранилища столкнулись с дилеммой. После Второй мировой войны Европа сильно изменилась. Многие общины были ликвидированы, целые популяции уничтожены, политическая карта изменена. Пока шел процесс реституции, в Европе разразился один из сильнейших кризисов в связи с наплывом беженцев из Центральной и

Восточной Европы, откуда бежало около 30 миллионов человек. Тысячи еврейских общин по всей Европе — и особенно в восточной ее части — просто исчезли. Во многих случаях выжившие не возвращались домой, особенно в Восточную Европу, где война зачастую не повлияла на давно укоренившийся антисемитизм. Уже в 1946 году произошел погром в польском городе Кельце, который спровоцировали слухи о том, что евреи похитили и в ритуальных целях убили польского мальчика: средневековый миф возродился всего через год после освобождения концлагерей. Во время погрома были застрелены и до смерти забиты сорок два еврея. В погроме участвовали как обычные поляки, так и сотрудники коммунистических органов охраны правопорядка. Сотни тысяч выживших в холокосте бежали, чтобы начать новую жизнь или воссоединиться с родственниками в Палестине, Южной Америке или США.

В Оффенбахе остались сотни тысяч «бесхозных» еврейских книг, и нужно было решить, что с ними делать. Их поручили основанной в 1947 году организации «Еврейская культурная реконструкция» ОСЯ), которую финансировали различные еврейские группы. Организацию возглавлял маститый историк Сало Барон, а в состав исполнительного комитета входила Ханна Арендт.

В 1949 году, когда большая часть опознанных коллекций была возвращена владельцам, около полумиллиона книг было передано 1СЯ для помощи в восстановлении еврейских общин и конгрегаций. В послевоенные годы эти книги последовали вместе с потоками еврейских беженцев и иммигрантов. Больше всего книг, около 200 ооо, осело в Израиле, а почти 160 ооо отправилось в США. Книги также отправлялись в Великобританию, Канаду, Южную Африку и ряд стран Южной Америки: Аргентина получила 5053 книги, Боливия — 1218 книг, а Эквадор — 225 книг. Книги в основном передавались конгрегациям, но иногда их получали и учебные заведения. Еврейский университет в Иерусалиме получил большое количество ценных книг и манускриптов. Получателям запрещалось продавать книги, а во многих странах книги отмечали особыми экслибрисами. В каждой из 2031 книги, распределенной между конгрегациями Канады, содержится следующий текст: «Эта книга однажды принадлежала еврею, жертве великой европейской резни».

В феврале 1947 года в Оффенбахское архивное хранилище приехала молодая американка Люси Давидович. Будучи историком, она должна была отобрать менее ценные «бесхозные» книги для передачи в лагеря беженцев, где содержались выжившие в холокосте, отчаянно нуждавшиеся в книгах. Однако, начав перебирать коллекции, Давидович обнаружила книги и архивные материалы, которые были ей знакомы.

Давидович родилась в семье еврейских иммигрантов из Польши и в 1930-х годах училась в Колумбийском университете, где специализировалась на европейской еврейской истории. Решив изучить идиш, В 1938 году она отправилась в Вильнюс работать в ИВО. Впоследствии она описала, как ехала в Вильнюс «с романтической убежденностью, что город превратится в мировой центр независимой идишской культуры». Давидович уехала из Вильнюса в августе 1939 года, всего за несколько недель до начала войны, которая принесла с собой катастрофу, уничтожившую еврейский Вильнюс.

Одним из основателей ИБО был Макс Вайнрайх, который в момент начала войны в 1939 году был в Копенгагене, уехал в Нью-Йорк и организовал там новую штаб-квартиру института. В Вильнюсе Давидович сблизилась с Вайнрайхом и другими сотрудниками ИВО, а потому устроилась на работу в его американское отделение. В новой штаб-квартире ИВО опасались, что бесценные коллекции института, составлявшиеся десятилетиями, оказались потеряны навсегда. Изначальная миссия ИВО заключалась в поддержке и пропаганде идишской культуры, но теперь она трагическим образом изменилась. Суть была уже не в пропаганде живой культуры, а в попытке спасти потерянную цивилизацию. Великую, живую идишскую культуру сокрушил холокост. В Израиле на первый план вышел иврит, а идиш оказался задвинут на задворки, ведь новой нации необходимо было создать лингвистическую и культурную идентичность.

В 1947 году, когда Люси Давидович начала сортировать материалы в Оффенбахе, она нашла документы и книги, которые уже видела в Вильнюсе. «Я почувствовала священный трепет, словно прикоснулась к духовной реликвии… Каждая выжившая книга из того мира стала историческим документом, культурным артефактом и свидетельством существования истребленной цивилизации», — написала Давидович в мемуарах. Почувствовав трепет при сортировке коллекций, она также ощутила «запах смерти, который исходил от этих сотен тысяч книг и религиозных объектов, лишившихся родителей и превратившихся в немые останки убитых владельцев».

Давидович нашла дневники, книги и архивные материалы, а также историческую и этнографическую документацию, собранную сотрудниками ИВО в тех общинах России, Украины, Польши и Литвы, которых более не существовало. Там были стихи, письма, фотографии, аудиозаписи и ноты идишских песен. Среди огромных объемов материала она обнаружила и остатки Библиотеки Страшуна, включая ценные религиозные книги и рукописи.

После переговоров было решено, что коллекции не вернутся в Литву, где институт был национализирован большевиками еще до немецкого вторжения 1941 года, а отправятся в новую штаб-квартиру института в Нью-Йорке. ИВО также добился разрешения на получение Библиотеки Страшуна, поскольку коллекция считалась «бесхозной». Накануне войны в Вильнюсе проживало около шестидесяти тысяч евреев, но в живых остались лишь единицы. В июле 1949 года фрагменты этой «цивилизации», упакованные в 420 ящиков, покинули Европу на борту американского судна «Пионер Коув».

Нельзя сказать, что еврейская культура Вильнюса была уничтожена подчистую, однако были и другие веские причины не отправлять коллекции обратно в Литву, ведь в то же время в Вильнюсе от имени ИБО велась другая спасательная операция, в ходе которой вызволялись книги, вынесенные и спрятанные еврейскими сортировщиками бумажной бригады, а также материалы, которые поэты и партизаны Авром Суцкевер и Шмерке Качергинский закопали в бункере в гетто. Всего через две недели после освобождения Вильнюса в июле 1944 года они основали Музей еврейского искусства и культуры. Музей расположился в одном из зданий бывшего гетто, которое не было национализировано коммунистами, а именно в доме по улице Страшуна, 6, где раньше находилась библиотека гетто.

В последующие месяцы Суцкевер, который стал куратором музея, вместе с небольшой группой волонтеров сумел спасти и другие спрятанные сокровища. Одну из самых важных находок сделали на местной бумажной фабрике, где обнаружилось двадцать тонн документов из ИБО и других еврейских коллекций, которые еще не успели перемолоть. Еще тридцать тонн материалов нашлось в государственной организации, которая отвечала за очистку разрушенных зданий. Жители Вильнюса, которые втайне помогали прятать документы, приносили в музей набитые книгами и манускриптами картофельные мешки. Впечатляет, что таким образом удалось собрать 25 ооо книг на идише и иврите, ю ооо книг на других европейских языках и боо мешков архивных материалов.

Вся работа по спасению этих ценных книг и документов велась с помощью добровольцев. Суцкевер взывал к советским властям, моля их предоставить практическую и финансовую поддержку, однако его просьбы оставались без ответа. Более того, попытки восстановления еврейской культурной идентичности в Вильнюсе вызывали подозрения, а впоследствии и враждебность. В советской системе не было место для других идентичностей.

Суцкевер первым осознал, что эти сокровища, с таким трудом спасенные от нацистов, теперь необходимо спасать по новой. В сентябре 1944 года он уже отправился в Москву, увозя с собой избранные документы коллекции. Среди прочего он привез дневники убитого Германа Крука. С помощью иностранного корреспондента он сумел отправить посылку в отделение ИБО в Нью-Йорке.

Шмерке Качергинский, который был более лоялен к новому режиму, сменил Суцкевера на посту куратора музея. Вскоре Качергинский тоже почувствовал опасность, когда в музей зачастили сотрудники КГБ. Сначала они запретили выдавать из библиотеки любые книги, не получившие предварительного одобрения цензоров. К несчастью, в библиотеку не вернулась ни одна из тех книг, которые Качергинский отправил на оценку.

Качергинский узнал, что тридцать тонн обнаруженных книг и архивных материалов грузят в поезд, отправляющийся на бумажную фабрику. Он бросился на вокзал и сумел спасти из открытых вагонов несколько книг из ИВО и Библиотеки Страшуна. Однако, когда он связался с властями и попытался уговорить их остановить состав, его не послушали: поезд ушел на фабрику, где весь груз был уничтожен.

«В тот момент мы, музейные архивисты, неожиданно поняли — нам снова необходимо спасать свои сокровища и увозить их отсюда. Иначе они пропадут. В лучшем случае они выживут, но никогда не увидят света дня в еврейском мире», — написал Качергинский.

Суцкевер и еврейские активисты стали втайне выносить самые ценные фрагменты коллекции, в то время как Качергинский поддерживал образ лояльного режиму советского человека и планировал будущее музея. Один за другим активисты бежали на Запад, тайком увозя с собой столько материалов, сколько могли унести. К середине 1946 года и Суцкевер, и Ка-чергинский покинули Вильнюс, забрав с собой полные чемоданы документов. К их великому сожалению, большую часть коллекции пришлось оставить в городе, где она снова попала в руки тоталитарного режима. Вскоре после их побега сотрудники КГБ совершили облаву на музей, который в итоге оказался конфискован. Коллекцию погрузили на грузовики и отвезли в старую городскую церковь, где материалы сбросили в подвал.

Шмерке Качергинский и Авром Суцкевер добрались до Парижа и оттуда отправили все, что им удалось спасти, в Нью-Йорк. Затем друзья, которые вместе пережили нацистскую оккупацию, партизанскую войну в лесах и советский режим, расстались. Качергинский эмигрировал в Аргентину, а Суцкевер уехал в Палестину. Прежде чем покинуть Европу, Суцкевер дал знаменитые показания против тех, кто уничтожил его культуру навсегда. Двадцать седьмого февраля 1946 года он выступил свидетелем на Нюрнбергском процессе. Он хотел дать показания на родном языке — на идише, — но ему снова и снова отказывали в этом с самого начала процесса. В итоге его заставили говорить по-русски. Протестуя против этого решения, подобно другим свидетелям, он отказался садиться, хотя ему не раз велели сесть. Он предпочел остаться на ногах, словно читая свой текст со священных писаний. «Две ночи до дачи показаний я не мог сомкнуть глаз. Я видел, как моя мать, обнаженная, бежала по заснеженному полю; теплая кровь, которая сочилась из ее израненного тела, начинала капать со стен моей комнаты и постепенно поглощала меня. Очень сложно сравнивать чувства. Что сильнее — страдания или жажда мести?» — писал он.

В своих показаниях Суцкевер описал уничтожение евреев в Вильнюсе и рассказал, как он жил в гетто с первых до последних дней. Он рассказал о своей матери. Он сказал, что однажды она исчезла. Он описал, как искал ее в квартире, но обнаружил на столе лишь открытый молитвенник да недопитую чашку чая.

Позже он узнал, что с ней случилось, когда в декабре 1941 года нацисты подарили евреям «подарок». В гетто привезли тележки со старой обувью. Вскоре после этого Суцкевер написал стихотворение «Телега башмаков»:

* * *

На скамье подсудимых сидел Альфред Розенберг. Десятью годами ранее здесь же, в Нюрнберге, он получил Немецкую национальную премию в области искусства и науки — нацистский эквивалент Нобелевской премии. Награду вручили со словами: «За помощь в установлении и стабилизации национал-социалистической картины мира научными и интуитивными методами». Заключение в нюрнбергской тюрьме не вызвало у него ни раскаяния, ни сожалений, однако дало ему возможность обдумать, что, в его представлении, пошло не так. Розенберг полагал, что сплотившиеся вокруг Адольфа Гитлера руководители партии не только допустили идеологические искажения, но и позволили так называемому культу фюрера привести к падению Третьего рейха. Национал-социалистическое движение слишком сильно зависело от воли одного человека. Такие мысли приходили к Розенбергу и раньше, но высказывать их было опасно. Для Розенберга национал-социализм не ограничивался Адольфом Гитлером, поэтому он и планировал создать Высшую школу, которая сможет заложить интеллектуальные и идеологические основы, способные стабилизировать движение в будущем. Вероятно, в некоторой степени анализ Розенберга был верен, но в то же время наивен и идеалистичен — скорее всего, в отсутствие «культа фюрера» режим уже давно рухнул бы. Гораздо больше людей ставило Гитлера выше догм.

Розенберг «всегда жил в мире нереальной философии. Он совершенно неспособен организовать свою текущую, реальную ситуацию и вместо этого пытается найти спасение в бесцельных разговорах», — заметил Д. М. Келли, один из психологов, которые наблюдали Розенберга во время его тюремного заключения.

У адвоката Розенберга, Ральфа Томаса, который пытался убедить своего подзащитного признать вину и отказаться от собственной идеологии на процессе, не было ни единого шанса. Розенбергу было далеко до Альберта Шпеера, однако он и не сломался, как Риббентроп и Кальтенбруннер. Вместо этого он держался холодно. Считалось, что он, в отличие от соответчиков, вряд ли решится на самоубийство. «Никаких признаков депрессии или суицидальных мыслей. Настроение совершенно подобающее, — написал Уильям Гарольд Данн, который проводил медицинское и психологическое освидетельствование Розенберга. — Складывается впечатление, что он фанатично и неумолимо цепляется за собственные теории, невзирая на раскрывающиеся в ходе процесса жестокие преступления партии».

Когда в ходе слушаний показывали фильм из концентрационных лагерей, Розенберг отвернулся и отказался смотреть на экран. В камере он работал над собственными воспоминаниями, в которых написал, что Германия была жертвой еврейского заговора, который теперь одержал победу. Его борьба была лишь защитой от мирового заговора. Розенберг не признал своей вины. Он полагал, что верность собственной идеологии не может быть преступлением: «Национал-социализм был европейским ответом на вопрос столетия. Он был благородной идеей, которой Германия могла посвятить свои силы», — написал он в камере.

Хотя Розенберг не был непосредственно задействован в планировании войны и холокоста, как Гиммлер, Геринг, Гейдрих и другие нацистские лидеры, являясь главным идеологом партии, он был слишком сильно связан с ее деятельностью, чтобы избежать итогового вердикта. Свою роль сыграли также расовая идеология и антисемитские теории заговора, которые Розенберг пропагандировал десятилетиями. Однако главным основанием для обвинительного приговора стала его деятельность на посту рейхсминистра оккупированных восточных территорий. Хотя было выявлено, что Розенберг выступал против грубых действий, в то же время он никак не пытался их остановить и оставался на посту до последнего, что и было отмечено в заключительной речи на финальной стадии процесса 1 октября 1946 года.

«Истинное преступление Розенберга заключалось не в слабости его поступков, а в силе его письменных и устных речей», — заметил один историк. Розенберга признали виновным по всем четырем пунктам обвинения и приговорили к смертной казни.

Его приспешники проявили гораздо большую гибкость взглядов. Большинство нацистских ученых, которые грабили окружающий мир и помогали Розенбергу строить храм своей идеологии, смогли вернуться в академический мир и продолжить работу. Первый руководитель франкфуртского института Вильгельм Грау впоследствии работал в издательском бизнесе и в 1950-х возглавил типографию. Его преемник Клаус Шикерт стал управляющим директором компании в Кёльне. Возглавлявший исследования в Ратиборе Герд Вундер после войны назвался «социальным историком»: еще недавно он готовил исследование «Расовые вопросы и еврейство», но теперь публиковал работы вроде книги «Исторические связи Южной Америки и Европы».

Одни ученые добились большего признания, чем другие. Так случилось с историком Германом Келлен-бенцем, который после войны некоторое время работал в Гарвардском университете США, а впоследствии стал уважаемым по всему миру историком экономики. Он и далее публиковал исследования по экономической жизни евреев-сефардов, но теперь в них не было ни грамма идеологии.

«Эксперт по еврейству» из франкфуртского института и один из главных грабителей Йоханнес Поль после войны работал в уважаемом немецком научном издательстве Франца Штайнера. Если судить по его статьям в католических журналах, он вернулся к своей первой вере. Подробные отчеты Поля с разных грабительских фронтов, в которых он перечислял все «спасенные» объекты, на Нюрнбергском процессе использовались в качестве улики против Альфреда Розенберга. Сам Поль перед судом не предстал.

Через две недели после оглашения приговора, рано утром 16 октября 1946 года, Розенберга вывели из камеры во внутренний двор тюрьмы. Десять военных преступников друг за другом провели на место казни. Наказания избежал лишь Герман Геринг, который всего за два часа до казни раскусил капсулу с цианидом, которую ему удалось сохранить. После министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа, начальника РСХА Эрнста Кальтенбруннера и генерала-фельд-маршала Вильгельма Кейтеля настала очередь главного идеолога партии.

«Мрачный, осунувшийся Розенберг осмотрелся по сторонам. Он был бледен, но не казался взволнованным. Он поднялся на эшафот спокойным шагом. Назвав свое имя и ответив, что ему нечего сказать, он больше не проронил ни слова. Несмотря на то что он назвался атеистом, его сопровождал протестантский капеллан, который вместе с ним поднялся на эшафот и встал рядом, читая молитвы. Розенберг взглянул на капеллана безо всякого выражения. Девяносто секунд спустя он уже висел в петле. Его казнь стала самой быстрой из всех десяти», — написал американский журналист Говард Смит, который вел репортаж с места казни.

Тело Альфреда Розенберга вместе с остальными было отправлено в Мюнхен, где казненных кремировали на кладбище Остфридхоф. Той же ночью под покровом тьмы их прах был рассеян над рекой Изар.

 

КНИГА ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ

Берлин — Кэннок

Мало таких же серых городов, как Берлин в марте. Когда я в прошлый раз был на Брай-тештрассе, зеленая аллея деревьев скрыла

от меня тот факт, что это неприглядная сторона Музейного острова. Южную часть острова даже называют иначе — Шпреинзель. Себастьян Финстервальдер затушил сигарету у входа в Центральную и региональную библиотеку Берлина.

Прошло более шести месяцев с начала моего путешествия. Несколько недель назад я получил от Фин-стервальдера письмо — ему что-то удалось обнаружить.

По дороге в свой кабинет Финстервальдер рассказал мне, что в библиотеке происходят масштабные изменения. Мало того, что книги проходят процедуру оцифровки, на место некоторых библиотекарей приходят роботы. Каталогизацией впредь будет заниматься отдельная компания, которая использует для этой задачи компьютеры. Это дешевле. Но многие сотрудники попадут под сокращение, заметил Финстерваль-дер, который активно участвует в работе профсоюза.

Реституционный проект Центральной и региональной библиотеки закрывать не собираются. Но никто не знает, сколько на него понадобится времени. Финстервальдеру и его коллегам предстоит трудиться целые годы, прежде чем они смогут выявить все украденные книги в собрании библиотеки.

«Мы не знаем, сколько у нас времени. Наш начальник до сих пор считает, что этот проект однажды закончится. Обычно реституционные расследования в Германии идут лишь ограниченное время — два-три года. Однако с этой задачей за такое короткое время не справиться. Это работа поколений. И все это понимают».

В кабинете ничего не изменилось, только коллеги Финстервальдера, Детлефа Бокенкамма, не оказалось на месте. Он попал в больницу. «Он сломал бедро в аварии», — пояснил Финстервальдер. Он сам при этом работу не прерывал, начал готовить новое исследование и запустил веб-сайт для публикации материалов, которые они с коллегами раскопали в архивах. Среди прочего он нашел документ, в котором описывается, как в 1943 году библиотека сумела прибрать к рукам около сорока тысяч книг, украденных из домов депортированных из Берлина евреев.

«Там довольно четко сказано, что уплаченные за книги деньги отправляются на «решение еврейского вопроса». В библиотеке прекрасно понимали, куда пойдут эти средства», — сказал Финстервальдер, показывая мне письмо.

На полке у стены, где лежали книги с экслибрисами из разных коллекций, появилось несколько новых имен и стопок книг. Мое внимание сразу же привлекла книга с подписью «Р. Валленберг». Финстервальдер не знал, как эта книга оказалась в библиотеке, и не представлял, кто такой Р. Валленберг, но не сомневался, что книга была украдена. Сравнив подпись с подписью пропавшего шведского дипломата Рауля Вал-ленберга, мы удостоверились, что книга принадлежала не ему.

Из белой картонной коробки, стоящей у него на столе, Финстервальдер достал еще одну находку из коллекции, которую он как раз изучал. Когда он осторожно раскрыл книгу, я увидел, что страницы исписаны вручную крупными, красивыми, изящными буквами, которые чернели на толстой коричневой бумаге. Происхождение книги выдавал штамп с тремя французскими лилиями. «Это приходская книга небольшой конгрегации Верпеля. Здесь записано, кто женился и крестился между 1751 и 1771 годами. Она появилась в библиотеке в 1945 году и была зарегистрирована как подарок, однако мы не знаем, кто именно ее подарил. Она явно не отсюда. Ее украли у кого-то во время войны», — пояснил Финстервальдер. Деревушка Верпель находится в регионе Шампань — Арденны на северовостоке Франции, неподалеку от бельгийской границы. В 2ою году там проживало 85 человек.

Весьма вероятно, что в фондах Центральной и региональной библиотеки Берлина хранится больше украденных книг различного происхождения, чем в любой другой библиотеке Германии, а возможно, и всей Европы. Помимо того что библиотека покупала у нацистов целые партии книг, украденных из тысяч еврейских домов, после войны ей передали книги, которые собирались в 130 различных точках Берлина: у отдельных нацистских чиновников, в институтах, в государственных организациях и в нескольких нацистских библиотеках, включая книгохранилище VII Управления РСХА на Айзенахерштрассе, где сортировкой и упаковкой книг занимались подневольные работники-евреи. Никто не знает, сколько книг осталось среди руин разрушенной во время бомбардировки бывшей масонской ложи. Можно только сказать, что некоторые из них в результате оказались здесь. Многие украденные книги после войны также покупались партиями у книгопродавцев или передавались в качестве «подарков». Некоторые книгохранилища, куда библиотека эвакуировала свои фонды, также десятки лет стояли нетронутыми. Финстервальдер объяснил, что десятки тысяч библиотечных книг были вывезены в сарай в окрестностях Берлина, где они и лежали целых сорок лет.

Именно эти украденные и раздробленные коллекции помогли предшественнице библиотеки, Берлинской городской библиотеке, восстановить свои фонды после войны: ей необходимо было восполнить пробелы, появившиеся в результате бомбардировок, а также — что гораздо важнее — при вывозе существенной части оригинальной коллекции в Советский Союз. Финстервальдер полагает, что эта часть коллекции потеряна навсегда. Он считает, что библиотеке важнее взглянуть в лицо собственной истории. Чтобы найти владельцев примерно четверти миллиона книг, которые хранятся в этом здании, необходимы такие детективные навыки, какими не может похвастаться ни один робот-каталогизатор в мире.

Искать приходится книги из библиотек, которые неоднократно дробились, делились, сортировались и просеивались. Некоторые из них даже в буквальном смысле слова взлетали на воздух. «У нас много книг, которые хранят на себе следы артиллерийской шрапнели», — заметил Финстервальдер.

Эти коллекции делились на мельчайшие фрагменты. Здесь собраны книги из тысяч библиотек, однако зачастую каждая из коллекций представлена лишь одним или несколькими томами. Эти фрагменты некогда целостных библиотек навели меня на мысль о разрушенном еврейском кладбище в Салониках, сломанные могильные камни которого впоследствии были использованы в стенах города и стали его частью. Точно так же и Центральная и региональная библиотека была построена из осколков и руин. Ее основы почти незаметны, однако, подобно низкой сланцевой стене за грязным гаражом или забытому экслибрису на форзаце, они рассказывают историю о том, как однажды они принадлежали кому-то другому.

За грабежами последовало разрушение — как намеренное, так и в результате войны. Одни книги перемалывались на бумажных фабриках, взрывались, сжигались. Другие просто сгнивали на забытых складах, в сараях, в затопленных подвалах. Но более серьезное, неизмеримое разрушение стало следствием дробления коллекций. Даже если некоторые книги и сохранились на полках других библиотек тут и там, они лишились своего контекста. Они были частью библиотек, которые ценились сами по себе — тех коллекций, где части составляли великое целое.

Грабители дробили библиотеки намеренно. Только уничтожив старые коллекции, они могли создать новые. Многие из этих библиотек собирались десятилетиями, а порой и столетиями. С ними работали целые поколения образованных коллекционеров и читателей. Книги также кое-что говорили о людях, которые владели ими и ценили их: они рассказывали, что они читали, о чем думали, о чем мечтали. Порой люди оставляли следы, подчеркивая некоторые фрагменты, делая заметки и оставляя на полях пометки и короткие комментарии. Прекрасные именные экслибрисы, которые многие владельцы изготавливали для своих книг, демонстрируют, как они заботились о своих книгах и как ими дорожили. Каждая коллекция была отражением уникальной культуры — уникального мира своего создателя, но этот дух терялся, как только библиотека подвергалась дроблению. Отдельные книги становились фрагментами библиотеки, фрагментами некогда существовавшего мира.

Однако они также были фрагментами личности. В мой прошлый визит библиотекарь Детлеф Бокен-камм, который первым узнал правду об этой библиотеке, сказал мне кое-что такое, что я так и не смог выбросить из головы во время своего путешествия. Имена, которые он находил в забытых книгах, упорно давали ему один ответ: «След всегда уводил в Освенцим». Получается, что эта библиотека была не только библиотекой, но и залом памяти всех тех, кто не имеет даже могилы. В некоторых случаях от этих людей остались только их книги.

Большинство книг молчаливо — они почти ничего не говорят о своих владельцах. В лучшем случае в них можно найти отрывок фразы, заметку, иногда — имя. Порой имя оказывается слишком распространенным, ведь жертв слишком много. Финстервальдеру и его коллегам остается лишь вводить всю информацию в базу данных и ждать. Там ждут своего часа тысячи книг — возможно, однажды кто-то отыщет и их. Время от времени в библиотеку приходит письмо, после которого поднимают ту или иную книгу.

На столе передо мной лежала книга, след которой давным-давно привел в Освенцим. Это была маленькая оливковая книга с золотым тиснением — коса была изображена поверх снопа пшеницы. В мой прошлый визит эта книга уже лежала на полке за столом Фин-стервальдера. Она называлась «Закон, государство и общество» и была написана консервативным политиком Георгом фон Гертлингом, который был канцлером Баварии в тяжелый период после окончания Первой мировой войны. На форзаце был приклеен простой экслибрис, в рамке которого было написано имя: Рихард Кобрак. В верхнем правом углу титульного листа кто-то — скорее всего, сам Кобрак — написал карандашом то же имя. Как и в случае с другими книгами из фондов Центральной и региональной библиотеки, установить происхождение этой книги очень сложно.

«Все довольно сложно. Мы нашли ее несколько лет назад, а в библиотеке она появилась около 1950 года, — сказал Финстервальдер, вытаскивая каталог, в котором было перечислено около тысячи книг, поступивших из одного источника — от человека по фамилии Домбровский. — Это любопытная книжная коллекция. Здесь много украденных книг, но есть и те, которые украдены быть не могли, поскольку они были изданы в послевоенные годы. Мы точно не установили ее происхождение. Домбровский — польская фамилия, но она могла встречаться и в Германии. Был один Домбровский со связями в гестапо — возможно, это именно он».

Библиотека начала каталогизировать книги в 1958 году.

«Так мы и нашли большую часть этих книг. Но довольно любопытно, что они пожертвовали эту коллекцию вместе с каталогом. Так обычно не делается, — пояснил Финстервальдер и принялся листать страницы, пока не дошел до книги номер 766 — книги Рихарда Кобрака. — Эти номера используются и сегодня, так что с помощью этого каталога я смог найти нужные книги на стеллажах. Большинство из них до сих пор здесь. Я начал просматривать их, искать пометки владельцев. Раньше они входили в различные коллекции, которые подверглись дроблению до войны и во время нее. Затем я сфотографировал книги и внес их в нашу публичную базу данных. Среди них оказалась и книга Кобрака».

Некоторые обнаруженные в Центральной и региональной библиотеке книги когда-то принадлежали известным людям и библиотекам. На полке лежало несколько книг, принадлежавших прославленному на весь мир пианисту Артуру Рубинштейну, включая сборник сонетов с личным посвящением бразильского поэта Рональда де Карвальо. Однако большая часть собранных здесь книг принадлежала обычным людям.

Поиск по имени Рихарда Кобрака в разных архивах дает не так уж много информации. В генеалогическом реестре я нашел несколько кратких строк: «Рихард Кобрак родился в 1890 году. Во время войны был депортирован на транспорте 1/90 из Берлина в Терези-енштадт 18.03.1943. Затем депортирован на транспорте Ег из Терезиенштадта в Освенцим 16.10.1944. Доктор Кобрак погиб при холокосте». Благодаря ужасной, сухой скрупулезности нацистской бюрократии, мы больше знаем о номерах составов, на которых депортировали Кобрака, чем о его личности. Только эти номера и отличали человека от миллионов других, которых вместе с ним везли на смерть. Зачастую никаких других сведений не находится.

Огромное количество украденных книг в коллекции библиотеки не позволили Финстервальдеру и коллегам узнать о Кобраке больше. «Порой мы активно ищем владельцев, но обычно просто вносим сведения в базу данных, надеясь, что кто-нибудь из потомков найдет книги сам», — сказал он. Но примерно через месяц после моего первого визита в библиотеку в июне 2014 года исследователям пришло неожиданное письмо. Кто-то нашел книгу номер 766, которую Финстервальдер внес в базу данных. Письмо пришло с другого конца света — его отправила женщина-ученый, которая изучала лихорадку денге на Гавайях. Она сама не была родственницей Кобрака, но полагала, что знает, кому принадлежала книга. Она была замужем за потомком другой ветви семьи Кобрак, которая вела начало от брата Рихарда Кобрака, эмигрировавшего из нацистской Германии в 1930-х годах. Финстервальдер сказал мне, что в конце года пришло другое письмо — из Англии, от женщины по имени Кристин Элле, которая назвалась внучкой Рихарда Кобрака.

В немецкой базе данных я нашел еще кое-какие сведения о Кобраке: до 1933 года он работал адвокатом и состоял на государственной службе в магистрате Берлина. Он был женат на Шарлотте Кобрак, которая была на три года его младше. В браке у них родилось трое детей. Ни у Рихарда, ни у Шарлотты не была указана конкретная дата смерти. Было известно лишь, что они оказались на одном из последних составов, отправленных из Терезиенштадта в Освенцим 16 октября 1944 года.

Скорее всего, по прибытии их, как и сотни тысяч других людей осенью 1944 года, отправили сразу в газовые камеры. Я заметил, что трое детей супругов, которые в момент начала войны были только подростками, сумели выжить. Но как?

Финстервальдер положил оливковую книгу в мягкий коричневый конверт, куда вложил и две копии двухстраничного контракта, в котором значилось, что Центральная и региональная библиотека Берлина передает книгу в собственность «потомков доктора Рихарда Кобрака».

Недавно Левая партия Германии и экологическая партия «Зеленые» внесли на рассмотрение бундестага предложение предоставить жертвам нацизма более удобный способ вернуть свою собственность, однако Финстервальдер сомневается, что этот закон в итоге

удастся претворить в жизнь: «В Германии считают, что мы уже уплатили по счетам. К несчастью, политики не проявляют интереса к серьезному рассмотрению этого вопроса». В связи с этим Себастьян Финстервальдер и Детлеф Бокенкамм фактически занимаются реституционным активизмом. Несмотря на ограниченность ресурсов и бюрократическое сопротивление, они продолжают раскапывать книжное кладбище.

Вопрос о реституциях снова встал в 1990-х годах, когда он получил внимание прессы, однако в основном он касается случаев кражи предметов искусства и юридических конфликтов о возвращении работ стоимостью миллионы долларов — например, успехом завершилась судебная тяжба выжившей в холокосте Марии Альтман, которая сумела возвратить несколько величайших шедевров кисти Густава Климта, после войны принадлежавших австрийскому государству. В 2006 году пять переданных ей в тот же год картин были проданы за 325 миллионов долларов. В таких делах зачастую вспыхивают ожесточенные битвы между музеями, правительствами и жадными до добычи юристами, которые наживаются на законных требованиях выживших и их потомков. Более того, подобные дела, в которых нередко фигурируют астрономические суммы, бросают тень на моральные принципы реституции. Это дает аргументы противникам реституции, которые снова и снова пытаются доказать, что процесс подпитывается исключительно алчностью. Нередко к окончанию реституции призывают те же самые голоса, которые в таких делах подвергаются этическому осуждению: арт-дилеры, музеи и правительства.

В спартанском кабинете Себастьяна Финстерваль-дера в Центральной и региональной библиотеке Берлина мы вовсе не собирались прикоснуться к одному из столь крупных реституционных дел, однако стояли гораздо ближе к самой сути реституции. Здесь возвращение собственности — несколько сотен дел с начала проекта несколько лет назад — происходило безо всякого стороннего внимания. Не было ни громких заголовков, ни скандалов, ни интереса со стороны не упускающих своего юридических фирм. В большинстве случаев стоимость почтовых расходов превышала стоимость возвращаемых книг. Эта реституция совершенно свободна от капиталистического аспекта, свойственного рынку искусства. Ценность этих книг заключается в другом — деньгами ее не выразить. Финстервальдер и его коллеги считают, что на них лежит моральное обязательство вернуть потерянное — книгу за книгой.

«Люди в Израиле спрашивали меня, зачем мы занимаемся этой мелкой, трудоемкой работой. Почему бы просто не передать книги еврейских семей Национальной библиотеке Израиля? Но зачастую еще есть возможность отыскать потомков или выживших, а потому я считаю, что мы должны вернуть книги именно им. Я уверен, что это правильно. После этого они смогут передать книги туда, куда сочтут нужным, но это решение за них не могу принять ни я, ни какая-либо библиотека Израиля», — говорил он.

Я положил коричневый конверт с оливковой книгой в рюкзак. Меня переполняло чувство ответственности, которое скоро трансформировалось в нечто другое. Через несколько дней, когда я сел на самолет, летящий из Берлина в английский Бирмингем, книга все еще лежала у меня в рюкзаке. Я ее почти не касался. Однако несколько раз за последние дни я открывал рюкзак и заглядывал в коричневый конверт, чтобы удостовериться, что она на месте. Не знаю даже, куда она могла деться. Разве кто-то решил бы ее украсть? Но при мысли о ее возможной пропаже мне становилось не по себе. Да, оливковая книга не была сокровищем — в ином случае мне, пожалуй, было бы легче. Будь она ценной, после пропажи ее можно было бы заменить, однако эта книга была незаменима.

Но книги гнили не только в сараях на задворках Берлина. В октябре 1990 года российская «Литературная газета» написала, что два с половиной миллиона немецких трофейных книг были свалены и забыты в церкви в поместье Узкое на юго-западе Москвы. Несколько десятилетий сырости, раздолье грызунов и растущее одеяло голубиного помета превратили книги в гниющую массу. Статья привлекла большое внимание не только в Советском Союзе, но и в Германии. Факт масштабного расхищения немецких коллекций был открыто признан впервые — это стало следствием политики гласности, которую Михаил Горбачев запустил в попытке модернизировать советскую систему.

Реформы Горбачева, гласность и перестройка в итоге ускорили падение империи. В частности, гласность обнажила проблемы системы и тем самым подорвала ее авторитет. Тогда же впервые была озвучена информация о трофейных грабежах в ходе войны, которая до той поры оставалась засекреченной. В послевоенный период некоторые коллекции были возвращены, однако только странам Восточного блока. Вопрос о реституции никогда не поднимался, особенно в отношении стран Запада и материалов, которые оказались в сталинском тайном архиве.

Последующее открытие советских архивов не только дало возможность по-новому взглянуть на нацистские грабежи, описанные в миллионах конфискованных немецких документов, но и показало, что миллионы книг и тысячи полок архивных материалов, которые долгие годы считались потерянными во время войны, на самом деле все это время хранились на стеллажах библиотек и архивов Советского Союза.

Прояснилась также и трагическая судьба трофейных книг. Эти книги истрепались, сгнили в хранилищах или были выброшены на свалки. Они снова и снова подвергались масштабным чисткам, проводимым архивистами, библиотекарями и цензорами, а эти чистки весьма напоминали борьбу с «дегенеративной литературой», которая велась в нацистской Германии в 1930-х годах. Зачастую одни и те же книги выбирались обеими сторонами — либо как буржуазная, либо как упадническая литература.

После распада Советского Союза встал вопрос о возвращении трофеев. Шаг в этом направлении был сделан в 1992 году, когда состоялась конференция сотрудников российских и немецких библиотек. Среди российских делегатов были представители крупнейшего получателя иностранных трофейных книг — Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы имени М. И. Рудомино (ВГБИЛ). Маргарита Рудомино руководила библиотекой во время войны, именно она отвечала за вывоз книг из Германии. В духе гласности библиотека опубликовала каталог конфискованных ценных книг, изданных в XVI веке.

Конференция привела к созданию комиссии по возврату старинных, ценных книг. Пытаясь вернуть свои книги и архивные материалы, в переговоры с Российской Федерацией вступили и другие страны, включая Нидерланды, Бельгию, Венгрию, Норвегию, Польшу, Австрию и Францию. Подобные переговоры начались и с получившими независимость Украиной и Белоруссией, которые также приняли миллионы трофейных книг.

Несколько библиотек проявили инициативу по примеру ВГБИЛ в Москве, поэтому еще до конференции 1992 года Амстердамскому университету вернули 604 книги, украденные нацистами. Нидерланды, Бельгия и Франция приняли участие в идентификации и возврате архивных материалов, которые, предположительно, находились в России. Масштаб российских архивных грабежей стал очевиден, когда с Францией заключили договор о возврате 7000 полок материалов из сталинского секретного архива в Москве. Среди прочего в эту партию вошли архивы французской тайной полиции и французских масонских лож, а также частные архивы Леона Блюма, Марка Блока и французской ветви семейства Ротшильдов. Архивы вернули не безвозмездно. Французская сторона не только заплатила 3,5 миллиона франков наличными, но и передала России связанные с российской историей архивы.

В это же время начали всплывать бесценные исторические документы из секретных российских архивов. Представитель президента Бориса Ельцина передал Польше секретные документы о произошедшем во время войны расстреле в Катыни, где силами НКВД были казнены 22 ооо поляков, включая несколько тысяч польских офицеров.

Однако оптимизм и надежды, которые определяли взаимоотношения Востока и Запада в начале 1990-х годов, вскоре рассеялись. Хотя российский президент Борис Ельцин заключил соглашения о реституции с рядом пострадавших стран, в Государственной думе его великодушие подверглось осуждению.

Сопротивление в первую очередь оказали правые националисты и коммунисты, которые активно противились каждому случаю реституции. Вскоре оппоненты заручились поддержкой думского большинства, и в 1994 году возвращение французских архивов было заморожено. К этому времени во Францию успели переслать примерно три четверти материалов, но несколько грузовиков, отправленных в Москву, вернулись назад пустыми. Уплаченная Францией крупная сумма денег, которую планировалось потратить на создание микрофильмов документов, так и не была получена — должно быть, она исчезла где-то по пути. Подобное случилось не в последний раз.

Противники реституции утверждали, что все ценности, привезенные в Россию трофейными бригадами, были не украдены, а «освобождены Советской армией» и потому доставлены в Советский Союз на вполне законных основаниях. Господствовало мнение, что Россия не обязана ничего возвращать. Однако это мнение разделяли далеко не все: многие академики, библиотекари и — главное — чиновники администрации Ельцина полагали, что необходимо провести определенную реституцию для восстановления отношений с Западом. И все же российские националисты и коммунистическая партия отвергали все подобные доводы и пропагандировали полный отказ от реституции. В газете Коммунистической партии «Правда» то и дело появлялись заголовки вроде «Ограбят ли российский народ еще раз?».

В других странах бывшего Советского Союза отношение к реституции трофеев колебалось между враждебностью, индифферентностью и готовностью к сотрудничеству. Белоруссия и Украина стояли на тех же позициях, что и Россия, а Грузия в 1996 году вернула 96 ооо трофейных книг в Германию, после чего книги в Германию вернула и Армения.

Потепление наметилось, когда в 1996 году Россия вступила в Совет Европы. Одним из условий членства в нем стало обязательство начать переговоры о реституции с другими европейскими странами. Однако ожидания опять не оправдались. Уже в июле того же года Государственная дума попыталась провести закон о «национализации» всех трофейных ценностей, чтобы их возвращение сделалось невозможным. Ельцин провозгласил, что на кону стоит международная репутация России, и наложил вето на эту инициативу. Однако предложение снова вынесли на голосование. Один парламентарий заявил, что возвращение этих ценностей будет «плевком на могилы 27 миллионов советских граждан, погибших на войне». Другой националистически настроенный парламентарий обвинил Ельцина в заискивании перед немцами, которые «как были фашистами, так и остались». Хотя Советский Союз распался, чувства в отношении Великой Отечественной войны остались неизменными. В1997 году Дума обошла вето Ельцина, однако президент целый год отказывался подписать закон. В 1998 году Конституционный суд Российской Федерации наконец заставил Ельцина поставить свою подпись. Новый закон не только остановил реституцию предметов искусства Западной Европе, но и приостановил реституцию огромного объема артефактов, украденных из республик бывшего Советского блока.

Хуже того, советские архивы снова закрыли свои двери для западных исследователей, из-за чего отследить украденные ценности стало практически невозможно. Краткий период гласности сменился культурой секретности, которая напоминала «старые советские принципы».

Хотя российский закон положил конец масштабной реституции трофеев, возвращение малых коллекций оставалось возможным, пускай и было сопряжено с трудностями и огромными расходами. Также приходилось прибегать к дипломатии, искать юридические лазейки, а иногда и вовсе давать взятки, избегая при этом политически опасного слова «реституция». Одним из первых одобренных Думой «возвратов» стало возвращение архива Лихтенштейна. В 1996 году в результате переговоров было заключено соглашение с лихтенштейнским княжеским родом, архив которого оказался в Москве. Впрочем, Дума подчеркивала, что это не реституция, а обмен. По подсказке российской стороны князья Лихтенштейна собрали ценную коллекцию документов о совершенном большевиками в 1918 году убийстве царской семьи. Эти документы, которые семьдесят лет хранились в ячейке парижского банка, недавно всплыли на аукционе «Сотбис». Они ушли с молотка за полмиллиона долларов.

Это дело стало началом новой фазы, в которой место «реституций» занял «обмен». Вскоре обмену подверглись и другие архивы и библиотеки. Однако нельзя сказать, что таких обменов не проводилось раньше, скорее это было продолжением советской традиции обмена материалов вроде писем и книг на желаемые документы, особенно связанные с Лениным и Марксом, за которые Советы готовы были платить почти любую цену. К примеру, однажды Советский Союз предложил обменять картину Василия Кандинского на автограф Ленина.

В новой России, где на место ленинизма пришел национализм, особенно ценилось имперское наследие. Поскольку Россия считала, что трофейные ценности были не украдены, а освобождены Красной армией, поэтому за любой возврат полагалась компенсация. Директор Эрмитажа сказал британской газете: «Если бы эти картины после 1945 года остались в Германии, их бы уже два или три раза обложили налогом на наследство. Мне кажется очевидным, что Россия, хранительница этих работ, имеет на них гораздо больше прав, чем Германия».

В 1999 году Великобритания получила материалы о содержании британских военнопленных в немецких концентрационных лагерях, обменяв их на секретные документы об убийстве императора Николая II. Франция сумела договориться о возвращении оставшейся части архива, рассудительно избегая упоминания о «реституции». В 2000 году в страну вернулось несколько грузовиков с архивными материалами, включая архивы Всемирного еврейского союза в Париже, который получил более 34 ооо документов.

После изнурительных переговоров часть архивов вернули себе Нидерланды и Бельгия. Бельгийцам пришлось заплатить России 130 ооо долларов в качестве арендной платы за «хранение» этих архивов в течение пятидесяти лет.

Нидерланды договорились с Ельциным еще в 1992 году, однако осуществить это соглашение помешала Государственная дума. После многолетних бесплодных и изматывающих переговоров королева Беатрикс в 2001 году лично приехала на встречу с Владимиром Путиным, в ходе которой стороны наконец подписали соглашение. Главный архивист Государственного архива Нидерландов услышал от израильского посла, что русские неравнодушны к королевскому блеску. Позже в тот же год в Нидерланды прибыли первые коробки с архивными материалами. Материалов было много — более трех тысяч папок с сотнями тысяч документов. Большая их часть принадлежала еврейским организациям и институтам, включая Международный институт социальной истории в Амстердаме и масонскую ложу Великий восток Нидерландов в Гааге.

Однако эти материалы передали не бесплатно. Нидерландам пришлось заплатить более юо ооо долларов, которые покрыли арендную плату, административные расходы и затраты на создание микрофильмов документов для российских архивов.

Частным лицам вернуть свои материалы было практически невозможно, но и здесь нашлось исключение — семейство Ротшильдов. Еще в 1993 году исследователь, который искал в сталинском особом архиве документы об Освенциме, обнаружил материалы, связанные с австрийской и французской ветвями знаменитого семейства. Французские бумаги, среди которых были и архивы парижского семейного банка «Ротшильд Фрер», едва успели отослать во Францию в 1994 году. В тот самый день, когда архивы достигли Парижа, в Думе разразились ожесточенные дебаты, которые привели к остановке реституций. Документы забрал себе архив Ротшильдов в Лондоне, который с 1978 года занимался сбором архивов знаменитой семьи.

Однако австрийские бумаги остались в Москве. Эти документы считались бесценными источниками по истории одной из самых влиятельных в мире семей промышленников и банкиров XIX века. Также выяснилось, что в архиве находились самые ранние документы Ротшильдов, в которых отражались первые шаги родоначальника семейства Майера Амшеля Ротшильда, основавшего свой первый банк во Франкфурте в 1760-х годах. Документы Ротшильдов представляли ценность не только для самого семейства, но и для изучения истории с конца XVIII века до Первой мировой войны.

Казалось невероятным вернуть эти материалы в ходе официальной реституции из российских архивов, которые снова закрывались от внешнего мира. Однако существовала и другая возможность — нужно было предложить российским властям то, от чего они не смогут отказаться. В результате документы обменяли на любовные письма. Летом 1999 года на аукционе «Кристис» было выставлено большое количество редких писем, которые российский император Александр II писал своей второй жене, княгине Екатерине Михайловне Долгоруковой. Ротшильды купили пять тысяч писем за 180 ооо фунтов стерлингов. Им намекнули, что российские государственные архивы хотят заполучить эти письма, но не имеют средств на их приобретение. Приманка сработала — переговоры почти сразу сдвинулись с мертвой точки.

Как и с некоторыми другими обменами, у российских властей был хороший предлог для возвращения архивов, ведь они были захвачены в Польше, а не в Германии. Политически невозможной для России была мысль о реституции старым «фашистам» (Германии и Австрии). Однако в законе о запрете реституции было сказано, что исключение может быть сделано для жертв нацизма. После того как власти установили, что бумаги Ротшильдов не являются трофейными документами, архивы вернули в 2001 году. Любовные письма императора покрыли российские «расходы» на хранение материалов.

И все же, хотя некоторые документы и были возвращены, многое по-прежнему остается в российских, белорусских и украинских архивах, включая и материалы, украденные у евреев Салоников. Существенная их часть до сих пор не обнаружена, а политическая ситуация в России сделала дальнейшие исследования практически невозможными. Если некоторые украденные архивы и вернулись на родину после распада Советского Союза, то из миллионов трофейных книг не вернулось почти ничего. Возвращение 604 книг Нидерландам в 1992 году остается единственной официальной «реституцией» книг из России.

Еще до 1991 года появилась информация о многих ценных библиотеках, а точнее, их фрагментах, которые находились на территории бывшего Советского Союза. Одной из них была Тургеневская библиотека Парижа. Однако вскоре выяснилось, что книги из нее были раскиданы по всей России, Белоруссии и Украине. В 1980-х книги со штампом Тургеневской библиотеки можно было найти даже в московских букинистических магазинах. Позже пятнадцать книг было обнаружено в университетской библиотеке Воронежа в центральной части России, а еще одна книга оказалась в Луганском университете на Украине. Отдельные книги из библиотеки обнаружились даже на Дальнем Востоке — на российском острове Сахалин к северу от Японии. Некоторые книги ушли за пределы страны — вероятно, в результате обменов или российской эмиграции. К примеру, две книги из Тургеневской библиотеки оказались в Стэнфордском университете в Калифорнии.

Когда в 2001 году Тургеневская библиотека отметила свой 125-й день рождения, в Париж вернулась лишь одна книга из тех юо ооо, что были украдены во время войны. Среди боо книг, которые вернулись в Нидерланды в начале 1990-х, оказалась Библия со штампом библиотеки внутри. Скорее всего, эту книгу отправили в Амстердам случайно, поскольку она была отпечатана на голландском. В начале 2000-х годов было подтверждено, что от 8ооо до ю ооо книг Тургеневской библиотеки по-прежнему находится в российских государственных коллекциях, в первую очередь в Библиотеке имени Ленина в Москве. Через несколько лет 118 книг было наконец отправлено назад, теперь они хранятся в библиотеке в Париже. Их вернули из-за пробела в законодательстве, в соответствии с которым эти конкретные книги не подпадали под действие закона о запрете реституции, принятого Государственной думой. Эти книги были ранее обнаружены в Польше, а в 1980-х Польша вручила их в качестве подарка Коммунистической партии Советского Союза. В связи с этим они не считались «трофейными книгами», которые охранял закон. К концу 2002 года они были переданы французскому посольству в Москве.

Пожалуй, еще трагичнее судьба Библиотеки еврейской общины — пропавшей библиотеки еврейской конгрегации Рима. В 2002 году итальянское правительство организовало комиссию, которая пришла к выводу, что «нельзя исключать», что книги были отправлены в Советский Союз. Другая библиотека — Библиотека раввинской школы, которая также находилась в синагоге на Лунготевере-де-Ченчи в Риме, — была обнаружена в Хунгене и отправлена в Оффенбахское архивное хранилище. Но Библиотеку еврейской общины так и не нашли, а потому ее судьба остается загадкой. Вряд ли столь примечательную библиотеку могли пропустить при сортировке книг в Оффенбахе или Танценберге, поскольку все библиотечные книги были четко проштампованы.

Комиссия заключила, что в 1943 году библиотеки были вывезены из Рима в два этапа: в то время как Библиотека раввинской школы отправилась во Франкфурт, состав с Библиотекой еврейской общины пошел в другом направлении. Скорее всего, эту библиотеку отправили ЭРР или РСХА в Берлин, а оттуда эвакуировали на восток — в Польшу, Судеты или Силезию. Но доказательств этого не существует, поскольку большая часть документов, касающихся деятельности ЭРР и СС в Италии, оказалась уничтожена. Дальнейшие исследования комиссии в соответствующих архивах не дали никаких намеков на местоположение библиотеки, но есть все основания предположить, что ее забрали в Советский Союз — скорее всего, в Москву.

По этой причине в 2005 году комиссия стала изучать возможность поиска книг в российских коллекциях, что требовало согласования на высшем политическом уровне. Сотрудникам комиссии не предоставили независимый доступ в российские архивы — исследования должны были проводиться российской «стороной». В 2007 году было достигнуто соглашение, в соответствии с которым комиссия, заручившись поддержкой банка, заплатила 30 ооо евро московской Библиотеке иностранной литературы, чтобы начать поиск книг. Библиотека представила три отчета, которые комиссия сочла недостаточными, поскольку они были основаны преимущественно на известных источниках, архивах и коллекциях. Когда в 2009 году комиссия представила финальный отчет, не было обнаружено ни единой книги из пропавшей библиотеки. Хотя доказать, что книги находятся на территории бывшего Советского Союза, не представлялось возможным, комиссия с горечью признала, что продолжить расследование можно будет лишь «после снятия ограничений на использование российских архивов, с которыми комиссия столкнулась в процессе работы». Текущая политическая ситуация не делает российские архивы доступнее. Не поднимается и вопрос о реституциях. Маловероятно, что в обозримом будущем стоит ожидать значительных изменений. Пока что миллионы трофейных книг — точное число которых никому не известно — остаются «военнопленными», как выражается историк Патриция Кеннеди Гримстед. «Сегодня в России не наблюдается желания вернуть книги странам и семьям, у которых они были украдены. Однако нам все равно необходимо знать, какие книги европейского культурного наследия по-прежнему находятся на ее территории и служат памятником библиотекам, которые были уничтожены и раздроблены в ходе самой страшной войны в истории человечества», — пишет она.

Кристин Элле держала в руках лист бумаги, на котором зеленым маркером крупными печатными буквами было написано мое имя. В этом не было необходимости, поскольку больше никого на маленькой станции

Кэннока не было. Строго говоря, ее и станцией-то было не назвать — скорее это была остановочная платформа для дизельного поезда, который привез меня из Бирмингема. Кэннок находился в Стаффордшире, в самом центре Англии, и представлял собой старую шахтерскую деревушку, где стояли кирпичные дома, построенные еще в те годы, когда все здесь жили добычей угля. Однако после эры Тэтчер здесь мало что осталось.

«Говорят, у нас самый высокий уровень подростковых беременностей в Англии, но я не знаю, правда ли это», — сказала Элле, пока мы ехали к ее дому по «единственной приличной улице» Кэннока, как она сама заметила с улыбкой. Элле была стройной женщиной в районе пятидесяти и отличалась остроумием, которое так ценится в Англии. Она работала учителем музыки в местной школе.

Несколько минут спустя Кристин Элле уже сидела на бежевом кожаном диване и вздыхала. Снаружи остался большой, живописно запущенный сад. Обеими руками Элле держала маленькую оливковую книгу. Внимательно посмотрев на нее, она подняла глаза на меня.

«Сегодня я написала на Фейсбуке, что жду эту книгу. Я пыталась заняться еще чем-нибудь, но все валилось из рук. Я все ждала и ждала, когда ко мне вернется эта книга. И я спросила себя — почему? Я ведь даже не могу ее прочитать — она на немецком. Видимо, я просто хотела, чтобы она вернулась. Хотя я христианка, я всегда чувствовала свои еврейские корни. У меня никогда не получалось говорить о холокосте без слез. Я чувствую свою связь со всем этим», — сказала Элле, после чего открыла книгу и полистала ее.

«Я очень благодарна за эту книгу, потому что… — продолжила она. — Я знала своих английских бабушку и дедушку по материнской линии. Они прожили свои жизни, затем умерли. Было вполне нормальным не иметь ни бабушки, ни дедушки по отцовской линии. У многих их не было. Но мой случай все же отличался. У меня не было даже фотографий. Там была дыра, эмоциональный вакуум — понимаете? Оставалась какая-то недоговоренность, недосказанность, — объяснила Элле, сжимая книгу в руках. — Знаете, мой отец никогда об этом не говорил. Он не говорил о прошлом, о войне. Но тетя говорила о ней постоянно. Она была старшей из детей, а потому и в наибольшей степени «немкой». Она справлялась с пережитым через разговоры, а отец справлялся через молчание. Еще в детстве я узнала, что случилось что-то ужасное. Я узнала, что мои бабушка с дедушкой погибли на войне. Затем я узнала, что их убили в газовой камере, но в детстве ведь не понимаешь, что это значит. Это просто история, в нее не вникаешь. Потом я узнала, что они погибли в Освенциме. Осознание пришло ко мне лишь во взрослом возрасте. Мне было очень тяжело узнать, что их убили всего за десять дней до закрытия газовых камер. Это было ужасно. Я представляла, как сижу в этом поезде, как страдаю от голода и холода. И потом меня ведут прямо в газовую камеру. Я так и не смогла с этим смириться».

Кристин Элле встала и подошла к столу, на котором лежали папки с семейной историей. Большую часть документов ей передал немецкий историк Томас Ун-глаубе, который изучал историю семейства Кобрак. Из одной из папок она достала семейный портрет, сделанный накануне Второй мировой войны. Рихард Кобрак сидел справа, сцепив руки. Это был пожилой круглолицый человек с маленькими, аккуратными усиками. Его жена, Шарлотта Кобрак, красивая женщина с седеющими висками, сидела в центре и улыбалась в камеру. Вокруг них стояли трое детей: дочери Кэт и Ева-Мария Кобрак и отец Кристин Элле, Хельмут Кобрак, рука которого лежала на плече отца. Когда сделали эту фотографию, ему не было еще и двадцати.

Семья переехала из Вроцлава в Берлин в 1927 году, когда Рихард Кобрак получил работу в берлинской ратуше. Кобраки исповедовали христианство и не считали себя евреями. Через пятьдесят лет после войны старшая из сестер, Кэт Кобрак, записала свои воспоминания в книге, которую мне показала Элле:

«В воскресенье после того, как Гитлер стал канцлером, родители сообщили нам о нашем еврейском происхождении. Никто из них не исповедовал иудаизм. Они венчались в церкви, никогда не соблюдали еврейские традиции и учили всех нас христианским молитвам. Но их бабушки и дедушки были евреями, поэтому, согласно гитлеровскому определению, евреями были и они сами, а потому евреями были и мы». К1933 году Рихарда Кобрака уже понизили на работе, однако не уволили, поскольку он в рядах немецкой армии сражался на фронтах Первой мировой войны. Он был кавалером Железного креста. Но в 1936 году, после принятия Нюрнбергских законов, Кобрака заставили выйти «на пенсию», хотя ему было всего сорок пять. Кэт описывает, как в 1930-х жизнь ее семьи становилась все более изолированной:

«В школе меня любили, но я боялась, что ребята перестанут со мной общаться, если обо всем узнают. Из-за этого я не заводила настоящей дружбы и перестала ходить в гости к старым друзьям и приглашать их к себе. У них и у их родителей могли возникнуть неприятности из-за общения с евреями. Это так печально. Дети даже не знали о своем еврейском происхождении, пока им не сказали об этом родители. Но я не понимаю, почему они остались. Почему не эмигрировали. Мой дедушка был умным человеком — как же он совершил такую ошибку? Он был высокопоставленным чиновником. Неужели он не видел, что грядет?»

В записанных воспоминаниях тетя Кристин Элле отвечает на этот вопрос, и ее ответ в некотором роде применим ко всем, кто решил остаться в нацистской Германии:

«Дело было в упрямстве отца: мы немцы, это наша страна, и Гитлеру (этому австрийскому демагогу!) нас не выгнать. Он сам и его безумные идеи долго не протянут. Мой мудрый и прекрасно политически информированный отец допустил фатальную ошибку суждения».

В дневнике Кэт Кобрак видно, как постепенно захлопывалась ловушка. Ее отец лишился работы, друзья оказались схвачены гестапо, а брат с сестрой потеряли возможность учиться. Как детям ветерана войны, им разрешили посещать занятия и дальше, когда остальных еврейских детей исключили из школы. Но после «хрустальной ночи» в ноябре 1938 года даже Рихард Кобрак признал, что будущего у них нет. К тому времени было почти слишком поздно. Всего за несколько месяцев до начала войны родители сумели отослать детей из страны. Младшую дочь Еву-Марию отправили в Великобританию в ходе операции «Кин-дертранспорт», а Хельмут и Кэт выехали по рабочей и студенческой визе. Кэт уехала последней, в самом начале августа, всего за месяц до объявления войны.

«Когда они поняли, что грядет, было уже слишком поздно. Бабушка с дедушкой все отдали, чтобы вывезти детей, но сами, к несчастью, спастись не сумели. У них не хватило на это денег».

После начала войны связь с родителями в Германии стала обрываться. Время от времени им удавалось отправить письмо, в котором дети находили «крупицы информации». Они узнали, что родителей выселили из квартиры и отправили в маленькую комнатку в квартире в Шарлоттенбурге, что их бабушка по отцовской линии исчезла и, скорее всего, была депортирована «на Восток» и что еды было очень мало. Кэт получила последнюю открытку из Терезиенштад-та, куда родителей депортировали в 1943 году. После этого наступила тишина. Маленькая оливковая книга «Закон, государство и общество», скорее всего, была украдена из берлинской квартиры Кобраков, когда производилась зачистка домов депортированных евреев. Неясно, как книга в итоге попала в Берлинскую городскую библиотеку, но она явно была одной из сотен тысяч книг, которые были конфискованы, рассортированы и проданы.

В Англии сестер определили в разные приемные семьи, после чего они продолжили обучение. Но отца Кристин Элле Хельмута, которому было уже девятнадцать, власти задержали.

«Когда началась война, британцы арестовали его. Они считали его «немецким мальчишкой», а следовательно, врагом. Его депортировали на остров Мэн, где вместе с другими немцами посадили на корабль, направлявшийся в Австралию».

Летом 1940 года его вместе с 2542 «враждебными иностранцами» на судне «Дюнера» тайно депортировали в Австралию. Около двух тысяч этих «иностранцев» было еврейскими беженцами, мужчинами от двадцати шести до шестидесяти лет, которые бежали из нацистской Европы. Судно шло пятьдесят семь дней, и условия содержания интернированных были в высшей степени ужасными:

«Корабль был загажен и забит до отказа, гамаки стучали друг о друга, многим приходилось спать на столах или на полу. Двадцать человек делили единственный кусок мыла, на десять человек приходилось одно полотенце… Туалеты переполнились, на судне началась дизентерия. Пассажиров ежедневно избивали и колотили прикладами винтовок. Один беженец нарушил запрет и пошел в туалет среди ночи. За это он получил штыком в живот». Хельмута Кобрака впоследствии отпустили, и он попытался вернуться в Европу, но сумел попасть лишь на корабль, которым командовали британцы.

«Его вышвырнули в Бомбее. Ему было двадцать лет. У него не было ни работы, ни денег, ни дома. Он рассказывал, что три ночи бродил по улицам. Наконец он сумел найти работу на хлопковой фабрике, но в Англию вернулся только в 1949 году. Он никогда не рассказывал о плавании на «Дюнере» — скорее всего, оно довольно сильно травмировало его. Я узнала об этом, только когда начала раскапывать историю сама», — сказала Элле.

По ее словам, тяжелее всего ее отцу было смириться с тем, что он так и не получил образования.

«Он так и не оправился от этого. В школе он подавал большие надежды, но ему пришлось все бросить. Он всегда мечтал стать врачом. Он был довольно общительным, но сохранил прусские идеалы справедливости и долга. Он и правда мог бы стать врачом, но в итоге он работал в ювелирном бизнесе в Лондоне. Он поддерживал свой уровень чтением. Он обожал книги. Отправляясь в отпуск, он вечно брал с собой целый чемодан книг».

Отец Кристин Элле Хельмут умер в 1994 году, и только после этого она начала изучать семейную историю. Последние десять лет с помощью Томаса Унглаубе она пыталась составить картину жизни отца и бабушки с дедушкой. Стопки папок и отдельных документов из архивов, лежавшие у нее на столе, были лишь частью материала, который ей удалось собрать.

«В этом году Томас присылал мне конверт за конвертом, и в каждом были копии, исследования, документы. Потом мы попытались свести все воедино, сложить эту мозаику. Я мало что знала о прошлом отца, потому что он не любил об этом говорить. Он открылся лишь однажды. Это было под Рождество, мне как раз тогда пришлось нелегко. Я грустила и замкнулась в себе. Он пришел ко мне и рассказал о «хрустальной ночи». Ему тогда было всего четырнадцать, поэтому он отправился в бега, чтобы избежать ареста. Он всю ночь бродил по городу, прячась то в одном, то в другом месте».

Надвигались сумерки, поэтому через несколько часов после встречи мы решили продолжить разговор на следующий день. Муж Кристин, Марк Элле, словоохотливый директор школы на пенсии, составил нам компанию в зимнем саду и чуть позже открыл бутылку бордо.

«Давайте выпьем лучшего вина, — сказал он, подходя к нам в халате и тапочках. — Это нужно отметить».

Кристин приготовила запеканку из оленины с жареной картошкой и брюссельской капустой. Прежде чем я ушел в одну из гостевых спален, она показала мне картины своей тети Евы-Марии, которые висели по всему дому, — это были экспрессионистские пейзажи, написанные яркими красками. Многие мотивы напоминали о юге Франции.

«Она была младше всех, поэтому стала настоящей англичанкой. Она была резко настроена против немцев. Она больше ни разу в жизни не посетила Германию. Она не хотела иметь с Германией ничего общего».

Кристин Элле стояла на кухне, погрузившись в книгу в винно-красном переплете, страницы которой были полностью исписаны мелким, аккуратным почерком. Это был военный дневник ее тети Кэт.

«Она вела его всю войну. Он начинается з августа 1939 года, когда она отправилась в Англию, и заканчивается в марте 1945-го», — сказала Элле, промокая салфеткой глаза. Она призналась, что не может читать его без слез, хотя с годами ей и стало немного легче.

Кристин Элле положила рядом оливковую книгу своего дедушки, и я спросил, почему же ей так хотелось ее вернуть.

«Потому что у меня нет ни единой его вещи. У меня есть картины тети. И персидский ковер с дырой, который перешел ко мне по наследству. У меня есть вещи отца, но нет ничего от моих бабушки и дедушки. А я чувствую глубокую эмоциональную связь с ними. Не знаю, что я буду делать с книгой. Я просто хочу на нее смотреть. Держать ее в руках. Это было для меня очень важно», — ответила Элле.

Она захотела зачитать мне фрагмент дневника тети и открыла его на странице с последней записью, датированной 31 марта 1945 года. После этого она больше не писала, потому что узнала «правду», пояснила мне Элле и начала читать:

«Русские оккупировали всю Восточную Пруссию и почти всю Силезию. Они стоят на австрийской территории и глубоко вошли в Чехословакию. Похоже, это действительно конец — но неужели это и правда так? Можем ли мы надеяться? Может ли это быть правдой? И где же вы теперь? Несколько дней назад мы услышали описание жизни в Терезиен-штадте, и в целом оно нас успокоило. Мы слышали, что тысячи людей из лагеря освободили и переправили в Швейцарию. Может, впоследствии освободили и больше? Найдем ли мы вас среди них? Так много вопросов, так много тревоги, а ответ лишь один — «жди». Как говорит в школе Луис Палмер: «Не теряй веры». Завтра Пасха, и нам остается одно — надеяться дальше».