Неман. Родная, дорогая сердцу река. На ее берегу однажды остановились мы после тяжелого ночного перехода. Сколько дорогих воспоминаний вызвала она. Тихо сверкает прозрачная, как кристалл, вода. Далеко на востоке, южнее родного Минска, у лесной деревеньки с поэтическим названием Верхнеман, он берет свое начало, течет, переливается между развесистыми вербами, сосновыми борами, молодыми березняками, гонит свои воды, набирая силу и размах, сюда, к Балтийскому морю. Сколько раз судьба разведчика гоняла меня за годы войны тропами Принемонья. Там, в верховьях Немана, свои люди открывали двери как родному сыну, обогревали, кормили, берегли во время короткого сна.

И вот судьба вновь забросила на берег Немана, туда, где он отдает свои воды Балтийскому морю.

Отклонившись в сторону от устья Немана, мы направились за продуктами на хутор, который присмотрели еще засветло. Он стоял на самом берегу залива Курышес Гаф. Подходили, растянувшись цепью, оставив радисток и Юзика ждать нас в условленном месте. Собака еще издали услышала чужих и залилась лаем.

Ее прикончил из беззвучки Иван Овчаров. Когда мы открыли калитку и вошли во двор, откуда-то сверху прогремел выстрел, затем второй, третий… Выстрелы раздавались с интервалами — явно подавался сигнал тревоги. Мы бросились вперед и прижались к углам дома. Что делать? Отходить? Пуля может быть послана в спину. Как назло, из-за облаков выплыл месяц, стало довольно светло. И нужно же такому случиться в самый опасный момент! Неужто отходить с пустыми руками, без продуктов. Внезапно за домом раздалась автоматная очередь — стрелял кто-то из наших, мы научились безошибочно понимать это по звуку…

— Отходи! — подал команду Шпаков.

Пригнувшись, он бросился к калитке и дальше — туда, где под деревьями залегли Мельников и Юшкевич. Вслед за ним побежал и я с Целиковым.

— Где Овчаров? — спросил Шпаков, осмотревшись, что нет его одного. — Он же зашел во двор вместе с нами.

Почти в этот же момент услышали его голос:

— Спокойно, я здесь, — он не спеша выходил со двора, волоча за собой винтовку. — Готов фриц — вот его оружие.

Иван Черный заметил, что стрелял кто-то из чердачного окна. Он притаился за углом и начал ждать, когда стрелок высунется. А высунуться должен был обязательно — такова психология. Так оно и случилось. Когда фриц на мгновение высунул голову, чтобы взглянуть, что делается во дворе, Овчаров, держа автомат наготове, нажал на спусковой крючок. Вслед за автоматной очередью упала на бетон винтовка.

— Идем! — первым устремился к дому Мельников. — Все равно подняли тревогу: прихватим чего-нибудь…

Дверь нам не открыли, пришлось ее выломать. В одной из комнат в кроватях были старик со старухой.

— Только не убивайте нас, — дрожащим голосом молил хозяин.

— Что заслужишь, то и получишь, — ответил ему на это Мельников.

Он стянул одеяло и перевернул подушку, чтобы убедиться, не спрятано ли там оружие. На мансарде нашли и убитого сигнальщика. В одном нижнем белье, бородатый, но не старый, в самой силе мужчина так и застыл, перевесившись на подоконнике. На вешалке висел мундир морского офицера, на нем — погоны майора, железный и рыцарский кресты с дубовыми венками, а также кортик на ремне. Наше внимание привлекли и фотографии на стене. На них мы узнали метко сбитого Овчаровым хозяина в морской форме на фоне кораблей. На одной он был изображен на мостике подводной лодки. Я снял с вешалки кортик, достал его из ножен — готическим шрифтом на нем была выгравирована дарственная надпись Гитлера за верную службу.

— Хлопцы, сюда! — позвал Мельников. — Смотрите, братцы, что здесь делается, — столько курива зря пропадает…

Он обшарил светом карманного фонарика стены просторной комнаты. Они были обставлены стеллажами от пола до потолка. На полках в ячейках, словно в пчелиных сотах, аккуратно разложены пачки с табаком, папиросами, сигаретами. На каждой пачке — надписи с названием страны, города-порта, даты.

Очевидно, плавая на кораблях торгового флота в довоенное время, бородатый моряк собирал коллекции табачных изделий. По датам на пачках, по названиям стран и городов можно было проследить маршруты этого, отправленного на тот свет, морского волка. Фотография, на которой он стоит на мостике подводной лодки, свидетельствовала о его последней службе. Можно было не сомневаться, что подводный пират отправлял на дно любое судно, которое попадалось на его пути. Железные кресты, кортик от Гитлера — убедительная аттестация за разбой на море.

Часть «курива», как назвал его Мельников, перекочевала из полок в наши ранцы.

— Продукты же некуда будет ложить! — развел руками Шпаков, глядя на вещевые мешки.

— Да уж как-нибудь, — неуверенно ответил Мельников. — Не оставлять же все это.

На дневку расположились в государственном лесу под названием Неманен, между реками Гильге и Немонин Шрол, недалеко от впадения их в залив Курышес Гаф. Реки эти были соединены между собой каналом Зекенбург. В этом четырехугольнике, образованном реками, каналом и заливом, мы и остановились в густых и огромных зарослях камыша. Сыро, неуютно в низких, заболоченных местах. Мы нарезали тростник, навязали из него снопов и довольно неплохо разместились на них. Нам казалось, что меньше всего нас будут искать в этих труднопроходимых, заболоченных местах приморья.

— Прочти, что здесь написано?

— А это чьи? Ну и пахнут же!

— Вот так сигара, а какая упаковочка! Атласная, в серебре!

— А эти сигареты с верблюдами откуда? Такие пахучие, что жаль дым на ветер выпускать…

Разведчики, которые не знали немецкого языка, наперебой просили удовлетворить их интерес, пробуя и рассматривая трофейное «куриво».

Накурились до чертиков. Особенно перебрал Овчаров. Шпаков послал его вдвоем с Генкой на край зарослей вести наблюдение, чтобы на нас не напали внезапно. Еще не успели они расположиться как следует под низкорослой, разлапистой сосной, у проложенной нами в камышах тропы, как Овчаров попросил Генку:

— Ты подежурь немножко один. Что-то голова закружилась — присяду на минутку.

Иван Черный стал на колени перед сосной, как католик перед престолом, и начал откашливаться, прикрываясь ладонями, чтобы приглушить звуки.

Через несколько минут метрах в десяти от него остановились трое: посредине здоровенный детина в очках с ручным пулеметом, а по сторонам от него автоматчики.

— Хенде хох! — скомандовал высоким тенором пулеметчик Овчарову, сидевшему с закрытыми глазами.

Генка мгновенно повернулся на голос: за деревьями он не виден был гитлеровцам.

— Оружие к ноге! — неожиданно воскликнул он по-немецки.

Генке нужна была какая-то доля секунды, чтобы взвести затвор и направить автомат на цель. Пока немцы успели разобраться что к чему, полоснула длинная очередь, и все трое, подминая тростник, мягко опустились на землю.

Мы мгновенно поднялись на ноги. Выход был только один — идти в сторону канала Зекенбург, на восток от залива. Нужно было как можно быстрее форсировать его. За каналом лежал большой лесной массив — там можно было маневрировать до вечера, а ночь — всегда наша союзница. Здесь же, в этом четырехугольнике, пожалуй, невозможно было уклониться от нежелательной встречи. Одно беспокоило командира, да и не только его, но и всех нас, а если вдоль канала уже разместились засады? Тогда наши дела дрянь.

Хотя мы имели уже некоторый навык в преодолении водных рубежей, но через канал Зекенбург нужно перебраться не ночью, а средь белого дня. Такое нужно было совершить впервые.

При выходе к каналу Шпаков с Мельниковым залегли, чтобы понаблюдать, не выдаст ли себя кто чем-нибудь. А нам сказал нарезать тростнику и сделать как можно больше вязанок.

Оружие, боеприпасы, батареи, сапоги — весь груз переправили на двойных тростниковых снопах, а сами плыли только в одежде. На другой стороне Зварика заговорил первым:

— Не мешало бы одежду выжать — идти будет легче.

— Рано еще, — возразил Шпаков. — Впереди еще Немонен-Шрол. Быстрее разбирайтесь. Нужно спешить.

Через реку переправились на плотах, связанных с бревнышек, которые штабелями лежали неподалеку. А к вечеру благополучно вошли в урочище Грожес Мосбрух, недалеко от деревни Эльхталь. Так мы вновь очутились в том районе, где приземлились в ночь на 27 июля. Только на сей раз пришли сюда с северо-запада.