Сегодня сразу три команды американцев ищут «голубой ген», превращающий мужчин в гомосексуалистов. Исследователи считают, что геи и гетеросексуалы могут различаться по гену (или генам) чувствительности к андрогенным гормонам (таким, как тестостерон). Причем, ожидают найти этот ген на X-хромосоме. Если они окажутся правы, это станет великим открытием.

Самое убедительное свидетельство в пользу того, что «голубой ген» существует, такое: если один из разнояйцовых близнецов (выношенных в одной матке и выращенных в одном доме) — гей, то второй тоже окажется геем с вероятностью 1:4. У однояйцевых же близнецов, выращенных в одинаковых условиях и имеющих одинаковые гены, шанс на это — 1:2 (если один из них — гей, то шансы, что его брат тоже будет геем — 50 %). Есть довольно убедительные свидетельства в пользу того, что этот ген наследуется от матери, а не от отца.

Но как такой ген мог распространиться, если у геев обычно не бывает детей? Возможны два ответа. Один — ген настолько же репродуктивно полезен женщине, насколько вреден мужчине. Второй вариант интереснее. Лоренс Херст и Дэвид Хейг из Оксфордского университета считают, что ген не обязательно должен находиться на X-хромосоме. Строго по женской линии передаются гены не только X-хромосомы, но и митохондрий (о которых я рассказывал в 4 главе). Между тем, свидетельства того, что «голубой ген» привязан к определенному участку X-хромосомы, пока довольно шатки. На случай, если он «живет» в митохондриальной ДНК, ученые готовы дать его распространению в популяции хитроумное объяснение в стиле теории генетического бунта (см. главу 4). Возможно, он подобен тем самым «генам, убивающим самцов», которые можно обнаружить у многих насекомых — а у людей он стерилизует мужчин, и все наследство достается женщинам. Это бы (по крайней мере, до недавнего времени) увеличивало репродуктивный успех потомков таких родственниц и привело бы к распространению «голубого гена» в популяции.

Если сексуальные предпочтения геев во многом (хотя и не полностью) определяются генами, то, надо думать, у гетеросексуалов они тоже находятся под генетическим контролем. А если наши сексуальные инстинкты жестко обусловлены записями в генах, то они должны были сформироваться путем естественного отбора и нести отпечаток тех сил, которые их сформировали. Эти инстинкты адаптивны. У привлекательности красивых людей имеется своя причина. Они таковы потому, что у других есть гены, заставляющие их внимание «привлекаться» к красивым людям. Такие гены есть у всех нас, потому что те из наших предшественников, кто «велся» на красоту, оставили больше потомков и стали нашими предками. Красота не условна и не случайна. Новые открытия эволюционных биологов изменили наш взгляд на сексуальную привлекательность: ученые наконец попытались объяснить, почему одни черты кажутся нам красивыми, а другие — уродливыми.

 

Красота как универсалия

Боттичеллевская Венера и микеланджеловский Давид считаются образцами красоты. Но согласятся ли с этим неолитические охотники-собиратели, японцы или эскимосы? Согласятся ли наши праправнуки? Сексуальная привлекательность — подвержена ли она моде или постоянна и непластична?

Каким старомодным и, порой, смешным кажется человек, одетый по моде 10-летней давности — не говоря уже о том, что носили век назад! Мужчина в камзоле и чулках кому-то, может, и покажется сексуальным, но одетый в сюртук — однозначно нет. Очевидно, вкус к красивому и сексуальному подспудно ориентируется на превалирующие нормы моды, иначе Рубенс выбрал бы Твигги в качестве модели. Более того, красота относительна — это может подтвердить любой заключенный, проведший месяцы без какой-либо возможности увидеть хоть одного представителя противоположного пола.

Тем не менее эта пластичность никогда не переходит некие границы. Невозможно вспомнить время, когда женщины в возрасте 10 или 40 лет считались сексуальнее 20-летних. Невозможно вспомнить, где и когда мужчины с брюшком считались привлекательнее подтянутых, а низкие — высоких. Или где и когда мужчинам или женщинам нравился безвольный подбородок. Если красота — это вопрос моды, то почему морщинистая кожа, седые волосы, волосатая спина и нос как у бабы-яги никогда не бывали в фаворе? Чем сильнее меняются одни вещи, тем лучше видно, что неизменными остаются другие. Нефертити, запечатленная в знаменитой скульптуре 3300-летней давности, сегодня так же сногсшибательна, как и тогда, когда Ахенатен ухаживал за оригиналом.

В настоящей главе, посвященной тому, что делает людей сексуально привлекательными, почти все мои примеры будут связаны с белыми европейцами — прежде всего, с северными. Не хочу этим сказать, что стандарты красоты них в чем-либо лучше, чем у других людей. Просто именно их я знаю достаточно хорошо. У меня не хватит времени для проведения отдельного исследования сексуальных пристрастий у африканцев, представителей восточных культур и т. д. Но главный вопрос актуален для жителей всех уголков планеты: стандарты красоты — это причуды нашей культуры или врожденные стремления? Что в них лабильно, а что жестко? Я покажу, что мы сможем разобраться в этом коктейле из культуры и инстинктов и понять, почему одни вещи следуют моде, а другие остаются неизменными, только тогда, когда поймем, как эволюционировала сексуальная привлекательность. Первый намек на ответ придет к нам из исследования близкородственных браков.

 

Фрейд и табу на инцест

Очень немногие мужчины занимаются сексом со своими сестрами. Калигула и Чезаре Борджиа пользовались дурной славой, потому что (по слухам) к этим немногим как раз и относились. Еще меньше мужчин занимаются любовью со своими матерями — вопреки фрейдовской идее о том, что все они к этому неосознанно стремятся. Отцовское сексуальное насилие над дочерьми распространено шире, но все равно является редкостью.

Сравним два объяснения, данные этим фактам. Первое — люди в глубине души стремятся к инцесту, но способны преодолевать это желание под давлением социальных табу и норм. Второе — наиболее близкие родственники не вызывают у людей сексуального возбуждения, и табу просто является вербализованным выражением этой особенности нашего мозга. Первое объяснение принадлежит Зигмунду Фрейду. Он пытался доказать, что наша первая — и самая интенсивная — сексуальная привязанность направлена на родителя противоположного пола. Поэтому, говорит он, все человеческие сообщества налагают на своих членов строгие и специфические табу, направленные против инцеста. Поскольку оно «не является врожденным», возникает «необходимость в строгих запретах», налагаемых обществом. Без этих табу, говорит Фрейд, наши сексуальные связи были бы чудовищно инбредны, и мы страдали бы от генетических аномалий.

Фрейд сделал три необоснованных допущения. Во-первых, он приравнял привязанность к сексуальной привлекательности. Двухлетняя девочка любит своего папу, но это не значит, что она испытывает к нему любовную страсть. Во-вторых, он бездоказательно предположил, что у людей имеется стремление к инцесту. Фрейдисты утверждают, что это желание так редко выражается только потому, что общество требует «подавлять» его. Подобная позиция делает фрейдистские аргументы нефальсифицируемыми. В-третьих, он предположил, что социальные нормы, регламентирующие брак между двоюродными родственниками, тоже относятся к «табу на инцест». До очень недавнего времени и ученые, и неискушенные дилетанты вслед за Фрейдом верили: законы, запрещающие брак между двоюродными родственниками, направлены против инцеста. Но, возможно, это не так.

Научным оппонентом Фрейда был Эдвард Уэстермарк (Edward Westermarck), в 1891 году предположивший, что мужчины не спят со своими матерями и сестрами не из-за социальных ограничений, а потому что те, кто был рядом с ними, пока они росли, их сексуально не возбуждают. Идея очень простая. У нас нет хорошего способа опознавать близких родственников и, соответственно, надежно избегать инбридинга (а вот перепела умеют узнавать своих братьев и сестер, даже если растут раздельно). Однако для избежания инцеста мы можем использовать простое правило, которое срабатывает в 99 случаях из 100. Нужно, чтобы нас возникало сексуальное отторжение тех, кого мы хорошо знаем с самого детства. В этот «черный список» с гарантией попадут и ближайшие родственники. Такой механизм, конечно, не предотвращает брака между двоюродными сибсами, но в браке между кузенами нет ничего принципиально страшного. Ведь шанс, что у детей выскочит вредный рецессивный ген, невелик, и преимущество от сохранения удачных, хорошо работающих вместе генных комплексов, возможно, его перевешивает (те же перепела, которые могут выбирать партнеров с учетом родства, предпочитают незнакомцам двоюродных сибсов). Уэстермарк, конечно, этого не знал — что только усиливает его позицию, поскольку предполагает: из всех типов близкородственных скрещиваний нам нужно избегать сексуальных контактов только между братом и сестрой и между родителем и ребенком.

Теория Уэстермарка позволяет сделать несколько простых предсказаний: брак между сводными братьями и сестрами должен быть редкостью, если они росли вместе — как и брак между близкими друзьями детства. Соответствующие свидетельства приходят из израильских кибуцев, а также в связи с одной старой китайской брачной традицией. В кибуцах дети из разных семей воспитываются вместе в яслях. Там люди сдруживаются на всю жизнь, но браки между ясельскими «одногруппниками» случаются очень редко. А на Тайване некоторые семьи практикуют брак shim-pua, в котором девочка с детства выращивается семьей ее будущего мужа. Супруги в таком браке обычно неплодовиты — в основном, потому что оба партнера находят друг друга сексуально непривлекательными. И наоборот: если брат и сестра воспитываются по отдельности, они удивительно легко влюбляются друг в друга, если встречаются в подходящем возрасте.

Все это указывает на наличие сексуального торможения между людьми, насмотревшимися друг на друга в детстве. Но теория Уэстермарка также предполагает, что среди всех типов инцеста наиболее распространенной должна быть связь между родителем и ребенком — в особенности, между отцом и дочерью. Во-первых, потому что к моменту появления последней отец уже не в том возрасте, когда близкое знакомство приводит к сексуальному отторжению, и во-вторых, потому что секс обычно инициируют мужчины. В действительности, так и есть: данная форма инцеста — самая распространенная.

Это противоречит идее Фрейда, согласно которой существование табу на инцест обусловлено тем, что, не существуй запретов, люди вступали бы в близкородственные браки. Теория Фрейда подразумевает, что эволюционные силы не только не смогли создать какого-либо механизма, предотвращающего генетически вредный инцест, но, наоборот, каким-то образом смогли выработать у нас антиадаптивное стремление к нему — и с этим приходится бороться с помощью табу. Фрейдисты часто критикуют теорию Уэстермарка в том плане, что она устраняет необходимость запрета инцеста. Но, по сути, настоящие табу на него — большая редкость. Фрейд почти всегда писал о браках между двоюродными родственниками. В большинстве сообществ нет необходимости ставить вне закона инцест внутри семьи, поскольку это — фантастическая редкость.

Так почему же табу существуют? Клод Леви-Стросс (Claude Levi-Strauss) выдвинул еще одну гипотезу — «теорию союза», согласно которой, женщины являлись «валютой» в межплеменной политической игре, и потому им не позволялось вступать в брак внутри племени. Но, поскольку нет двух антропологов, одинаково понимающих, что конкретно хотел сказать Леви-Стросс, его идею трудно проверить. Нэнси Торнхилл предположила, что так называемые табу на инцест на самом деле придуманы владыками — чтобы их соперники не могли накапливать богатство, вступая в брак со своими двоюродными родственниками. По ее мнению, регламентация двоюродных браков вообще не связана с инцестом — это чистой воды борьба за власть.

 

Научить старого зяблика петь по-новому

Вся эта история об инцесте прекрасно демонстрирует, как врожденные свойства и воспитание вместе работают над формированием нашего характера. Механизм избегания инцеста запускается социально: в детстве у вас развивается сексуальное отторжение тех, кто находится рядом (предположительно, братьев и сестер). В выборе объектов отторжения нет генетики. И, тем не менее, оно сидит в генах: ведь нас ему никто не учит, оно просто развивается в нашей голове. Инстинкт не заниматься сексом с друзьями детства — в нашей природе, но отличать друзей от других людей мы обучились сами.

Если прав Уэстермарк, то формирование сексуального отторжения близких знакомых в определенный момент выключается, иначе уже через несколько недель брака люди не хотели бы заниматься любовью друг с другом. И вот какие за этим лежат биологические механизмы. У мозга животных есть одна замечательная особенность — «критический период» юности. В это время он способен чему-то научиться — причем, когда этот период заканчивается, эффект от обучения никуда не исчезает. Конрад Лоренц (Konrad Lorenz) выяснил, что мозг цыпленка или гусенка «запечатлевает» первый увиденный движущийся объект, которым обычно является мать и лишь изредка — сам Лоренц. И птенец всюду следует за этим объектом (это называется импринтингом). Наиболее восприимчивы они в возрасте от 13 до 16 часов: их мозг фиксирует образ родителя именно во время этого чувствительного периода. Но с определенного момента цыплята уже не способны «запечатлевать».

То же происходит и с зябликом, когда он учится петь. Если он не услышит другого зяблика, то никогда не научится петь песню, характерную для своего вида, а будет производить лишь невнятную «полупесню». В несколько дней от роду он еще не способен запечатлеть песню другого зяблика — слишком рано. Ему нужно услышать ее в критический период — в возрасте от двух недель до двух месяцев. Тогда птенец научится петь правильно. А позже он уже никогда не сможет научиться другой песне.

Нетрудно обнаружить критический период обучения и у людей. Мало кто меняет свой акцент после 25 лет, даже если переезжает из США в Англию. Но если человек переезжает в 15 или 10 лет, то быстро цепляет британский акцент. Мы похожи на белоголовых воробьиных овсянок, поющих песни, характерные для того места, в котором они жили в свои два месяца. Дети удивительно хорошо учат иностранные языки методом погружения, а взрослым приходится упорно зубрить. Мы — не куры и не зяблики, но у нас тоже есть критический период, когда приобретаются вкусы и привычки, которые потом будут меняться с большим трудом.

Этот критический период, предположительно, лежит за уэстермарковским инстинктом, направленным против инцеста. В это время мы становимся сексуально безразличны к тем, рядом с кем выросли. Никто не знает, когда точно начинается и когда заканчивается наш критический период. Предположительно, он длится примерно с 8 до 14 лет и заканчивается как раз к половому созреванию. Здравый смысл подсказывает, что сексуальная ориентация, вероятно, определяется похожим образом: должна существовать генетическая предрасположенность к восприятию в критический период определенных сигналов. Вспомним птенца зяблика. Он способен выучить свою песню в течение всего шести недель. Причем, за это время услышит кучу и «посторонних» звуков: в моем саду, скажем — это были бы звуки автомобилей, телефонов, газонокосилок, грома, ворон, собак, воробьев и скворцов. Однако подражать он будет только зяблику: у него есть предрасположенность выучить именно свою видовую песню. А вот если бы он был дроздом или скворцом, то, действительно, мог имитировать некоторые другие звуки, помимо «своего»: одна птица в Англии научилась «звенеть» как телефон и изводила любителей позагорать в саду. Обычно с обучением так и бывает: с момента появления в 1960-х работы Нико Тинбергена (Niko Tinbergen) и Питера Марлера (Piter Marler) всем стало известно: животные учат не все подряд, а только то, чему их мозги «хотят» научиться. Мужчины инстинктивно тянутся к женщинам, благодаря взаимодействию их генов и гормонов — но в критический период это тяготение находится под сильным влиянием поведения окружающих, давления общества и свободы воли. Есть обучение, но есть и предрасположенность.

Гетеросексуальный мужчина к моменту полового созревания имеет не просто сексуальную тягу к женщинам. У него есть конкретные представления о том, что красиво, а что — уродливо. От одних девушек у него дух захватывает, к другим он безразличен, а третьих находит отталкивающими. Откуда берутся такие реакции? Это тоже смесь генов, гормонов и социального давления? Наверное, да — но ведь интересна их пропорция. Если все определяется только социальным давлением, то вся визуальная информация — фильмы, книги, реклама и т. п. — имеет огромное значение. Если же нет, то худые женщины нравятся мужчинам не из-за действующей моды — это определяется генами и гормонами.

Представьте себе, что вы марсианин, изучающий людей — так же, как Уильям Торп (William Thorpe) изучал зябликов. Допустим, вы хотите выяснить, откуда у мужчин берутся идеалы красоты. Заперев мальчиков в клетках, одним вы будете показывать бесконечные фильмы, в которых идеалом красоты будут считаться толстяки и толстушки, а худые — уродами. Других вы будете держать в полном неведении о существовании женщин вплоть до 20-летнего возраста, когда встреча с девушками окажется для них шоком.

Интересно, что получится из такого марсианского эксперимента? Попытаюсь собрать ответ из разрозненных фактов и результатов менее «марсианских» экспериментов. Какие женщины понравятся мужчинам, никогда не видевшим их раньше (после того, как они переживут шок от первой встречи)? Старые или молодые, толстые или худые? И будут ли мужчины, выращенные на «пышных» идеалах красоты, действительно предпочитать толстушек тощим?

Напомню, почему мы все время говорим только о мужских вкусах. Как выяснилось в предыдущей главе, мужчина оценивает внешность партнера в большей степени, чем женщина, по очень простой причине. Молодость и здоровье — важные признаки качества брачного партнера, если оценивает мужчина, и не очень важные — если женщина. Последняя тоже не безразлична к возрасту и здоровью партнера, но больше ее беспокоят другие вещи.

 

Тощие женщины

Но моде свойственно меняться. Если стандарты красоты определяются ею, то, какой бы деспотической ни была, она должна быть подвержена изменениям. Давайте посмотрим, как менялась мода на определенный тип фигуры за совсем небольшой промежуток времени. Уоллис Симпсон (Wallis Simpson), герцогиня Виндзорская, однажды сказала, что женщина «не бывает слишком богатой или слишком худой», но даже она была бы потрясена, если бы увидела фигуру современной фотомодели без одежды. Как сказала Роберта Сеид (Roberta Seid), в 1950-х похудение стало предрассудком, в 1960-х — легендой, в 1970-х — безумием, а в 1980-х — религией. Том Вулф (Tom Wolfe) метко окрестил это безумие, управляющее жизнью голодающих (вслед за требованиями моды) нью-йоркских женщин, «социальным рентгеном». Вес Мисс Америки от года к году устойчиво падает, это же относится и к женщинам с обложек Плейбоя: и те, и другие на 15 % легче среднего показателя для своего возраста. Диеты для похудения наполняют газеты и кошельки шарлатанов. Анорексия и булимия — заболевания, вызванные чрезмерным сидением на диете — калечат и убивают молодых женщин.

Совершенно очевидно, что девушки со среднестатистическими показателями не считаются самыми красивыми. Может быть, дело — в обильной дешевой пище, которая делает среднюю женщину гораздо пышнее, чем она была одно или два тысячелетия назад. Но, так или иначе, женщины идут на крайние меры, чтобы их фигура соответствовала диктуемому модой идеалу. Кроме того, мужчинам нет никакого смысла выбирать самых худых девушек, ибо сегодня, как и в плейстоцене, это дает максимальный шанс получить наименее плодовитую партнершу. Женщина может потерять плодовитость, если ее жировая масса упадет на каких-то 10–15 % по отношению к норме. Одна (притянутая за уши) теория говорит, что одержимость девушек снижением веса — это сознательная стратегия, позволяющая избежать беременности слишком рано или до того, как мужчина посвятит себя семье. Но это не помогает объяснить, почему мужчины предпочитают тощих женщин, что, вроде бы, абсолютно неадаптивно.

Почему худые нравятся мужчинам — загадка. Но еще интереснее, что такая мода сложилась совсем недавно. Есть куча свидетельств — в том числе, запечатленных в камне или на холсте — что вплоть до эпохи Возрождения красивыми считались пышные женщины. Конечно, есть исключения. Судя по шее, Нефертити была тонкой и элегантной, да и Венеру Боттичелли никак нельзя назвать толстой. И вот уже викторианцы боготворят осиные талии, женщины приговаривают себя к затягиванию в корсет, а некоторые даже удаляют пару ребер, чтобы сделать талию еще уже. Скажем, Лилли Лэнгтри (Lillie Langtry) могла обхватить свою 18-дюймовую (45-сантиметровую) талию двумя ладонями — при том, что даже у самых худых современных моделей обхват талии составляет порядка 22-дюймов (55 см). Но нам не обязательно так глубоко копать собственную культуру, чтобы увидеть: пухлые женщины раньше были привлекательнее худых. Мужчинам «диких» племен во всем мире однозначно нравится пухлое женское тело, и во многих сообществах, живущих на грани выживания, люди вообще стыдятся тощих родственниц.

Как сказал Роберт Сматс (Robert Smuts) из университета Мичигана, давным-давно стройность была слишком распространена и являлась признаком бедности. Сегодня она связана с этим обстоятельством только в странах третьего мира. В остальных же богатые женщины могут позволить себе диету с пониженным содержанием жира и трату денег на похудение и фитнес. Стройность стала тем, чем раньше была полнота — признаком статуса.

Сматс пытается доказать, что вкусы мужчин просто переключились. Произошло это, предположительно, путем перенастройки зависимостей между определенными признаками и статусом партнерши. Сегодняшний молодой человек бомбардируется — в частности, индустрией моды — подтверждениями связи между стройностью и богатством. В критический период формирования сексуальных предпочтений его мозг начинает устанавливать эту связь бессознательно — и делает идеальную женщину худой.

 

Статус-сознательность

Эта теория вступает в прямой конфликт с выводами предыдущей главы, поэтому либо то, либо другое нам в итоге придется отбросить. С одной стороны, вроде бы, именно женщины, а не мужчины обращают внимание на социальный статус своего потенциального партнера. И социобиологи утверждают, что мужчины обращают внимание на признаки в девушке не богатства, а репродуктивного потенциала. Но буквально в предыдущем абзаце мы говорили о том, что они определяют по женским талиям состояние их банковских счетов.

Несколько исследований дали недвусмысленный результат: красивые женщины и богатые мужчины вступают в брак гораздо чаще, чем красивые мужчины и богатые женщины. Кроме того, выяснилось, что физическая привлекательность женщины оказалась гораздо лучшим критерием социально-экономического статуса ее мужа, чем ее собственные статус, интеллект и образование. Это оказалось неожиданным — особенно, если учесть, сколько людей вступают в брак с коллегами, одноклассниками и одногруппниками. Если внешность женщины должна говорить мужчине о ее статусе, то почему бы ему просто не использовать свои прямые знания о ее статусе?

В отличие от женской стройности, мужские признаки статуса — в основном, прямые и «честные»: если бы они не были таковыми, то не являлись бы признаками статуса. Расточительство, храбрость и высокое социальное положение может имитировать лишь самый искусный шарлатан. А вот стройность — хитрая штука, ибо бедные женщины низкого социального происхождения когда-то уже бывали стройнее богатых и высокостатусных. Даже сегодня, когда бедные могут позволить себе только нездоровую пищу, а богатые питаются дорогой, худая женщина не обязательно богата, а толстая — не обязательно бедна.

В общем, идея о связи статуса со стройностью неубедительна: она — плохой признак богатства. Кроме того, мужчинам не очень важны социальные статус и состояние партнерш. Наконец, логика, согласно которой мужчинам нравятся стройные женщины, и потому социальный статус последних коррелирует с их стройностью — зациклена. Если богатые женщины тратят деньги на соответствие мужским идеалам (какими бы они ни были), а мужчины реагируют на признак женского статуса (каким бы он ни был), то и те, и другие в качестве сигнала статуса могут выбрать что угодно — в том числе, и пышность.

Проблема в том, что мне нечего предложить взамен. Допустим, во времена Рубенса мужчинам нравились полные женщины, а сегодня — худые. И на пути от пухлых матрон Рубенса к нашим анорексичным идеалам мужчинам перестали нравиться самые толстые и умеренно полные, а стали нравиться самые худые. Теория полового отбора Рональда Фишера предлагает возможный механизм такого перехода. У мужчины, выбирающего худую девушку, будут худые дочери, которые будут привлекательны для высокостатусных мужчин — если им тоже нравятся худые. Даже если такая жена родит меньше детей, чем толстая, ее дочери будут удачнее выходить замуж и будут достаточно хорошо обеспечены, чтобы вырастить больше наследников. В итоге, у мужчины, предпочевшего худую жену, будет больше внуков, чем у выбравшего толстую. Теперь допустим, что сексуальные предпочтения передаются через культурные механизмы (путем подражания), и что юноши, наблюдая за поведением окружающих, начинают ассоциировать стройность с красотой. Такой механизм даже сам по себе был бы адаптивен, ибо гарантировал бы, что мужчины внимательно отнесутся к господствующей моде (подобно самке тетерева, которой резонно выбирать того же самца, что и другие самки). Если бы мужчины игнорировали диктат социальных стандартов (предпочитать пышных либо худых), их дочери рисковали бы остаться старыми девами — так же, как сыновья тетерки рискуют остаться холостыми, если она будет выбирать короткохвостого партнера. Иными словами, даже если предпочтение передается через культурные механизмы, но сама предпочитаемая черта — генетическая, то фишеровская идея о влиянии моды на выбор партнера все равно работает.

Однако, честно признаюсь, это все меня не особенно убеждает. Если бы мода была настолько деспотична, ее было бы не так просто изменить. Если бы каким-то мужчинам перестали нравиться пышные женщины, разве не обрекло бы это их дочерей на бездетность? Напрашивается мысль, что новые стандарты мужских предпочтений возникли не потому, что старые перестали быть адаптивны — это все, похоже, вообще не связано друг с другом, получается, что либо мужские предпочтения поменялись спонтанно, без какой-либо ясной причины, либо мужчинам, на самом деле, всегда нравилась некая достаточно стройная форма.

 

Почему мы смотрим на талию

Решение этой загадки может дать работа гениального индийского психолога Девендры Сингха, ныне работающего в университете Техаса в Остине. Он заметил, что женское тело, в отличие от мужского, между половым созреванием и вступлением в средний возраст дважды сильно меняется. Фигура 10-летней девочки не так уж сильно отличается от фигуры, которая будет у нее в 40. Но в один прекрасный момент ее «жизненные показатели» неожиданно меняются: отношение объема талии к объему груди и бедер резко снижается. К 30 годам оно опять начинает расти: грудь теряет упругость, а талия перестает быть узкой. И мода, за редкими исключениями, всегда ставит это отношение выше всего остального: корсажи, корсеты, турнюры и кринолины делали талию тоньше по отношению к груди и заду. Сегодня эту задачу решают лифчики, силиконовые импланты, накладные плечи в пальто (делающие талию уже визуально) и тугие пояса.

Сингх заметил, что как бы ни менялся средний вес женщин с обложек Плейбоя, одна вещь остается неизменной: соотношение «талия-бедра». Вспомним идею Бобби Лоу из университета Мичигана: жир на ягодицах и груди имитирует широко расставленные бедренные кости и большое количество производящей молоко ткани, а тонкая талия дает понять, что эти особенности не связаны с ожирением. Идея Сингха немного отличается, хотя во многом близка. Он считает, что, в пределах разумного, мужчина будет считать привлекательной женщину любого веса, если ее талия гораздо уже бедер.

Если вам это покажется бредом, то взгляните на результаты экспериментов Сингха. Сначала он показывал мужчинам четыре версии одного и того же изображения талии молодой женщины в шортах и просил выбрать самую красивую. Это были по-разному подправленные версии одной картинки с отношением талии к бедрам 0,6, 0,7, 0,8 и 0,9. Молодые люди упорно выбирали самую тонкую талию. Вряд ли это кого-то удивит. Но затем психолог показал подопытным изображения женских фигур, различавшиеся весом и отношением талии к бедрам. Оказалось, что тяжелая женщина с низким отношением талии к бедрам обычно более привлекательна, чем худая с высоким отношением. Идеальная фигура должна иметь не самую узкую талию, а минимальное отношение талии к бедрам.

Сингх занимается с женщинами, больными анорексией и булимией, а также с худыми, одержимыми идеей еще большего похудения. Он считает, что, поскольку худая девушка не может с помощью диеты уменьшить отношения талии к бедрам (а скорее, только увеличит), то диета не может сделать ее привлекательнее.

Почему привлекательность насколько завязана на отношение талии к бедрам? Сингх считает, что распределение жира по женскому типу (больше жира на бедрах, меньше — на туловище) создает условия для правильного хода гормональных процессов, обеспечивающих женскую плодовитость. Распределение же его по мужскому типу (на животе, но не на бедрах) у женщин связано с симптомами типично мужских заболеваний — например, сердечно-сосудистых. Но что здесь следствие, а что — причина? С моей точки зрения, не предпочтения мужчин направлены на фигуру, обеспечивающую идеальную работу гормонов, а, наоборот, особенности последней (и, соответственно, работы гормонов) в течение поколений следуют половому отбору со стороны предпочтений мужчин. Относительно краткий период (от 15 до 35 лет), когда фигура женщины похожа на песочные часы — феномен, возникший в результате действия полового отбора. Главная его задача — победа в конкуренции за внимание мужчин. В течение многих поколений последние неосознанно действовали как селекционеры-женозаводчики.

С точки зрения Лоу, мужчина, которому нравятся женщины с узкой талией и широкими бедрами, выберет партнершу, лучше всего приспособленную к родам. Мозг новорожденных детенышей большинства человекообразных сформирован «наполовину». А мозг новорожденного человека сформирован всего «на треть», и малыш проводит в матке гораздо меньше времени (относительно длины жизни), чем другие млекопитающие. Причина этого очевидна: если бы отверстие, через которое мы выбираемся наружу (родовой канал) было еще большим, наши матери просто не смогли бы ходить. Ширина женских бедер достигла определенного предела и не могла увеличиваться дальше. А поскольку мозг продолжал расти, единственным оставшимся решением для нашего вида стали ранние роды. Представьте, какое эволюционное давление этот процесс оказывал на ширину женских бедер: мужчины — поколение за поколением, в течение миллионов лет — выбирали самых широкобедрых дам. В определенный момент бедра уже не могли становиться шире, но мужчины остались верны своим идеалам. Поэтому им стали нравиться женщины с узкими талиями, на фоне которых бедра кажутся шире.

Даже не могу сказать, верю в это или нет. Я не вижу логических неувязок (хотя при первом чтении кажется, что их много), однако, думаю, есть гораздо более простая причина, по которой мужчинам нравятся женщины с узкой талией. В плейстоцене, когда выкидыши и детская смертность были обычным делом, взрослым женщинам приходилось значительную часть своей жизни проводить либо в положении, либо выкармливая младенца — и в это время они были неспособны к зачатию. А вскоре после того, как снова становились готовыми к оплодотворению, они опять беременели. В общем, готовая к зачатию женщина тогда была большой редкостью. Чтобы мужчинам не приходилось выращивать чужих детей, у них должен был развиться механизм, благодаря которому им переставали нравиться женщины даже с небольшим увеличением объема талии, говорившее о ранней стадии беременности.

 

Юность = красота?

Мужчина не может напрямую узнать возраст женщины. Он вынужден вычислять его, исходя из ее внешнего облика, поведения и репутации. Удивительно, но многие из самых важных ингредиентов женской красоты с возрастом быстро утрачиваются: чистая кожа, полные губы, ясные глаза, упругие груди, узкая талия, стройные ноги и даже светлые волосы, которые без применения спецсредств редко у кого (за исключением потомков викингов) остаются таковыми и после 20 лет. Все это — «честные украшения» (см. главу 5): они рассказывают о возрасте, и изъяны не могут быть сокрыты без применения хирургии, макияжа или вуали.

Как известно, европейцам блондинки нравятся больше, чем шатенки или брюнетки. В Древнем Риме женщины красили волосы в белый цвет. В средневековой Италии светлые волосы и идеал женской красоты были неразделимы, а в Британии слова белокурый и прекрасный обозначаются одним словом — fair. Возможно, светлые волосы у взрослых, подобно лентам на хвостах ласточек — это «честное украшение», на которое действует половой отбору. Светлые дети — обычное дело у европейцев (и, кстати, у австралийских аборигенов). Если предположить, что недавно возникла мутация (например, где-нибудь в Стокгольме), у носительниц которой волосы остаются светлыми примерно до 20 лет, то любой мужчина, которому (в силу его генетических особенностей) нравятся блондинки, гарантированно выбирал бы молодую девушку — в отличие от других, которые (учитывая, что для нашей цивилизации характерна плотная одежда) выбирали бы женщин постарше. Таким образом, мужчины, выбирающие блондинок, оставляли бы больше потомков, и их стремление к такому выбору распространялось бы все шире и шире. Это бы, в свою очередь, распространяло бы и сам признак — ибо он действительно является честным индикатором женской репродуктивной ценности. Так что джентльмены предпочитают блондинок.

Для того чтобы такая логика работала, стремление мужчин выбирать блондинок не обязательно должно иметь генетическую основу. Вероятнее всего, оно у мужчин-североевропейцев (если вообще существует) является культурной чертой, внушенной им неосознанно путем ассоциации между светловолосостью и юностью — ассоциации, которую, кстати говоря, косметическая индустрия интенсивно разрушает. Но вывод не меняется: возникает половой отбор, который приводит к генетическим изменениям в популяции. Другой вариант — предположить какую-то природную причину, дающую светлым волосам преимущество. Например, у светловолосых и кожа тоже светлая — поэтому они получают больше ультрафиолетового света, под действием которого вырабатывается витамин D. Но у светло- и темноволосых шведов кожа одинаково светлая. И, между прочим, по-настоящему светлая кожа — у рыжих, а не у блондинок.

До недавнего времени половой отбор оставался аргументом последнего эшелона, возникающим на горизонте только когда та или иная особенность не могла быть объяснена обычным «средовым» отбором. Но почему он должен быть последним? Почему у нас больше оснований объяснять светловолосость прибалтов отбором против дефицита витамина D, а не половым отбором? Между тем, сегодня появляются свидетельства того, что человечество сформировалось под сильным действием полового отбора, объясняющего наше разнообразие — по интенсивности роста волос на разных участках тела, длине носа, цвету волос, курчавости, цвету глаз, — не особенно связанное с климатом или другими физическими факторами. У самцов обыкновенного фазана каждой из 46 изолированных диких среднеазиатских популяций разное сочетание украшений (белый воротник, зеленая голова, синий хвост, оранжевая грудь). У человека половой отбор работает точно так же.

Стремление мужчин выбирать молодых партнерш характерно именно для людей — и нам неизвестны другие животные, самцы которых настолько же привередливы в отношении возраста самок. Самцы шимпанзе считают молодых и средневозрастных почти одинаково привлекательными. Очевидно, наши уникальные человеческие предпочтения связаны с нашими уникальными же человеческими особенностями — с пожизненным браком и с длительным периодом выращивания детей. Если мужчина собирается провести всю свою жизнь с единственной женщиной, он должен быть уверен, что впереди у нее — длительный репродуктивный период. А если бы он был заинтересован лишь в случайных кратковременных связях, ему было бы все равно, какого она возраста. Мы происходим от мужчин, выбиравших юных женщин и, таким образом, оставлявших больше сыновей и дочерей.

 

Вот этот лик, что тысячи судов гнал в дальний путь

[92]

Любая женщина — а также сотрудник любой косметической компании — прекрасно знает, что многие слагаемые красоты говорят о возрасте. Но она не исчерпывается молодостью. Многие девушки некрасивы по двум причинам: их вес избыточен или недостаточен либо черты их лица не соответствуют нашим представлениям о красоте. Последняя — это триединство молодости, прекрасной фигуры и прекрасного лица.

В одной популярной песне семидесятых повторяются очень сексистские слова: «ноги красивые, но с лицом — беда». Удивительно, насколько важно для мужчины, чтобы лицо женщины имело правильные симметричные черты. С какой стати он должен отказываться от возможности вступить в половую связь с молодой плодовитой женщиной только потому, что у нее слишком длинный нос или двойной подбородок?

Возможно, черты лица говорят о качестве генов, об условиях развития, характере и личности. «Лицо — самая информативная часть тела», — однажды сказал мне Дон Саймонс. Чем менее симметрично лицо, тем менее оно красиво. Однако асимметрия — не самая распространенная причина женской непривлекательности — многие некрасивые люди имеют абсолютно симметричные лица. Но есть один момент: среднестатистическое лицо красивее любого очень необычного. В 1883 году Френсис Гальтон (Francis Galton) обнаружил, что образ, полученный наложением одна на другую фотографий нескольких женщин, обычно красивее, чем любая из них в отдельности. Недавно этот эксперимент повторили: с помощью компьютера складывали фотографии студенток — и чем больше лиц входило в состав изображения, тем более красивым оно казалось. Воистину, лица фотомоделей мгновенно забываются и несмотря на то, что мы видим их на обложках журналов каждый день, мало кого из них мы действительно можем узнать. А лица политиков, известных вовсе не красотой, запоминаются гораздо лучше. Лица с ярко выраженным характером — практически, по определению не среднестатистические. Чем ближе они к среднестатистическим и чем они безукоризненнее, тем оно красивее, но тем меньше оно говорит о характере.

Эта привлекательность среднего (нос — ни большой, ни маленький, глаза расставленны ни широко, ни узко, подбородок — ни выступающий, ни покатый, губы — полные, но не слишком, скулы — выступающие, но не слишком, овал лица — не слишком короткий, но не слишком длинный) упорно всплывает в мировой литературе как идеал женской красоты. Поэтому я считаю, что у людей работает фишеровская теория «обаятельных сыновей» — или, в данном случае, «сексуальных дочерей». Учитывая, насколько важным компонентом женской красоты является лицо, дочери мужчины, выбравшего некрасивую жену, рискуют выйти замуж поздно и за «второсортных» мужей. На протяжении всей истории мужчины нередко удовлетворяли свои социальные амбиции через внешность своих дочерей: даже если в обществе мало других возможностей для социальной мобильности, настоящая красавица может выйти замуж за кого-то, находящегося по социальному статусу выше нее. Конечно, женщины наследуют черты лица и от своих отцов, поэтому правильные мужские лица для большинства женщин тоже важны.

Чтобы фишеровский эффект начал работать, мужчинам нужно всего лишь выбирать женщин со среднестатистическим лицом. Тогда неудержимый отбор сразу начнет подгонять сам себя: внуки любого мужчины, проигнорировавшего моду, будут расти в худших условиях, либо их будет меньше, поскольку его дочери окажутся менее привлекательны. Жестокая деспотическая мода лишь укрепляет свою безжалостную логику за счет многих блестящих, добрых и воспитанных женщин — но, увы, некрасивых. Благодаря злой иронии, когда общество предписало нам моногамию, она стала только жестче. В средневековой Европе или в Древнем Риме облеченные властью мужчины забирали всех красавиц в гаремы, создавая дефицит женщин. Поэтому шансы у некрасивой найти мужчину, достаточно отчаявшегося, чтобы жениться на ней, были более высокими. Это звучит не очень справедливо, но половой отбор редко бывает справедливым.

 

Переходим на личности

Хватит о том, что нравится мужчинам в женщинах. А что нравится женщинам в мужчинах? Мужская физическая привлекательность состоит из тех же трех компонентов: лицо, возраст, фигура. Но от исследования к исследованию выясняется, что выше этих трех ингредиентов женщины ставят личность и статус. Мужчины упорно ставят физическую привлекательность партнера выше характера, женщины — нет.

Единственное исключение — рост. Высокие мужчины повсеместно считаются привлекательнее низких. В брачных агентствах принцип, по которому мужчина должен быть выше женщины, называют «главным принципом выбора пары». Из 720 пар, подавших заявку на получение банковского счета, только в одной женщина оказалась выше мужчины. Между тем, если делать случайную выборку пар из популяции, таких пар окажется много. Люди не случайно выбирают партнера по росту. Мужчины выбирают женщин ниже себя — и наоборот. Когда людям показывали изображения пары и просили придумать историю о ней, даже женщины, твердо утверждавшие, что для них рост мужчины не имеет значения, придумывали истории о более нервном и зависимом мужчине, если на картинке он был ниже женщины. Хвалебная фраза «он — большой человек» есть во многих языках. Кто-то посчитал, что сегодня в Америке каждый дюйм роста стоит 600 долларов годового дохода.

Брюс Эллис обобщил разнообразные факты, говорящие о том, что привлекательность мужчины определяется особенностями его характера. В моногамном обществе женщины часто выбирают партнеров до того, как те успевают стать боссами. То есть, им приходится оценивать потенциал будущих мужей по косвенным признакам, а не по имеющимся достижениям. Уравновешенность, самоуверенность, оптимизм, продуктивность, упорство, храбрость, решительность, ум, трудолюбие — все это вещи, которые позволяют мужчинам подниматься на вершину карьерной лестницы, и неслучайно все это привлекательно для женщин. Это признаки будущего статуса. В ходе одной экспериментальной проверки трое ученых рассказывали подопытным о двух людях неопределенного пола, участвующих в матче по теннису и играющих на равных. Одна личность была сильной, конкурентной, доминантной и целеустремленной, другая — последовательной, играющей для развлечения, а не для победы, боящейся более сильного оппонента и не настроенной на конкуренцию. Когда подопытных попросили описать характеры этих двух личностей, женщины и мужчины выполнили задачу одинаково. Но женщинам больше нравилась доминантная (если она была мужчиной), а для мужчин она (будучи женщиной) не была особо привлекательной.

Исходя из похожих соображений, те же самые ученые сняли видео, на котором актеры изображали два вымышленных интервью. В одном они смирно сидели с поникшей головой на стуле около двери, кивая берущему интервью, а в другом были расслаблены и уверенно жестикулировали. Женщины считали более привлекательным доминантного мужчину, а вот мужчины такую же женщину более сексуальной не находили. Сексуальным мужчину делает язык тела.

То, что при выборе партнеров женщины ориентируются на личностные качества больше, чем мужчины, согласуется с широко известным фактом, о котором мы говорили в главе 8 — они лучше разбираются в характерах. И чем лучше, тем больше оставляют потомков. Мужчины же, хорошо разбирающиеся в характерах, не имеют какого-либо преимущества перед соперниками.

Тогда понятно, почему, по опыту голливудских продюсеров, лучший доход приносят фильмы с участием популярного актера и малоизвестной красавицы (заработки которых, соответственно, различаются). Звезды-мужчины — такие как Шон Коннери или Мел Гибсон — зарабатывают свою популярность постепенно. Звезды-женщины — такие как Джулия Робертс или Шэрон Стоун — добиваются славы за одну картину. Рецепт фильмов о Джеймсе Бонде идеален: каждый раз — новая девушка, но всегда один и тот же Бонд. Дело в том, что мужчины, хотя и в меньшей степени, чем самцы некоторых других млекопитающих, демонстрируют «эффект Кулиджа»: новая самка освежает их либидо. Этот эффект получил свое имя благодаря знаменитой истории о президенте Кэлвине Кулидже и его жене, посетивших одну ферму. Когда миссис Кулидж узнала, что петух может спариваться десятки раз в день, она сказала: «Пожалуйста, скажите об этом президенту». Когда тот получил данное послание, он спросил: «С одной и той же курицей каждый раз?» «Нет, мистер президент, с разными». «Скажите об этом миссис Кулидж», — ответил он).

Существует масса свидетельств того, что женщины обращают внимание на прямые признаки статуса мужчин. В Америке последние, женившиеся в определенный год, зарабатывают в полтора раза больше, чем не женившиеся в том же году их сверстники. По результатам исследований 200 племенных сообществ, ученые убедились: привлекательность мужчины зависит от его умений и мастерства, а не от внешности. Доминантный мужчина считается привлекательным повсеместно. В исследовании 37 сообществ, проведенном Бассом, женщины считают финансовое положение партнера более важным, чем мужчины. Как недавно написал Брюс Эллис, «социальный статус и экономические достижения — существенные барометры мужской привлекательности, более важные, чем его физические особенности».

Каковы признаки статуса? Эллис считает, что одежда и украшения образуют целую когорту таких признаков: костюм от Армани, часы Ролекс и БМВ кричат о социальном статусе точно так же, как полоски на обшлаге адмиральского камзола или головной убор вождя племени сиу. В книге о моде Квентин Белл (Quentin Bell) написал: «История модной одежды — это история классового подражания: в первую очередь, история буржуазии, подражающей аристократии, затем — история более обширного подражания пролетариата среднему классу… В целом, вырисовывается система портняжной морали, идущая на поводу у стандартов престижа».

Бобби Лоу изучил сотни сообществ и пришел к выводу: мужские украшения почти всегда отражают социальный статус — зрелость, старшинство, физические способности, жесткость, способность бросать деньги на ветер. В то же время как женские украшения, в основном, говорят о брачном статусе, половой зрелости и иногда — о достатке мужа. Очевидно, что своей дорогой одеждой викторианская герцогиня демонстрировала богатство не собственное, а своего супруга. Это одинаково справедливо и для современных городских сообществ, и для древних племен.

Думаете, я сейчас скажу, что у женщин эволюционно выработалась способность реагировать на БМВ? Но БМВ существуют всего одно человеческое поколение. Значит, либо эволюция работает абсурдно быстро, либо что-то не так в наших рассуждениях. Но это противоречие можно обойти двумя способами, первый из которых более популярен в университете Мичигана, а второй — в Санта-Барбаре. Мичиганцы говорят: у женщин не могла выработаться способность реагировать на БМВ, но их предпочтения гибки и способны реагировать на давление общества, в котором они вырастают. В Санта-Барбаре же считают, что поведение само по себе редко эволюционирует, но отношение к тем или иным признакам к этому способно: у современных женщин имеется возникший еще в плейстоцене ментальный механизм, вычисляющий в мужчинах признаки, связанные со статусом.

В каком-то смысле, и те и другие говорят одно и то же. Женщин привлекают сигналы статуса, какими бы они ни были. Предположительно, в определенный момент у них возникает ассоциация между БМВ и богатством — это не самая сложная вещь.

 

Мода как бизнес

Мы возвращаемся к знакомому парадоксу. Эволюционисты и историки сходятся в том, что следование моде является признаком статуса. Женщины делают это тщательнее мужчин. И, кроме того, сами обращают внимание на меняющиеся с модой признаки статуса. В то время как мужчины оценивают лишь признаки плодовитости, моде не подвластные. Им должно быть все равно, что женщина носит, если она имеет гладкую кожу, стройна, молода, здорова и сексуально привлекательна. Девушка же должна обращать огромное внимание на одежду мужчины, говорящую о его происхождении, достатке, социальном статусе и даже о карьерных амбициях. Так почему же женщины зациклены на моде сильнее мужчин?

Могу придумать сразу несколько ответов на этот вопрос. Во-первых, что если теория попросту ошибается, и как раз мужчины обращают большее внимание на статус, а женщины — на физические признаки? Может, и так. Но против этого — масса надежных фактов. Во-вторых, возможно, женская мода вообще не связана со статусом. В-третьих, современное западное общество в последнее время находилось в состоянии двухвековой аберрации, из которой только начинает выбираться. В Англии времен регентства, во Франции Людовика XIV, в средневековой христианской Европе, в Древней Греции и у современных яномамо мужчины следовали моде так же тщательно, как и женщины. Они носили развевающиеся мантии, драгоценности, дорогие ткани, яркие мундиры и разукрашенные доспехи. Рыцари были экипированы так же модно, как и дамы, которых они спасали от драконов. Убийственное однообразие черных фраков и их унылых современных потомков — серых пиджаков — начало отравлять мужскую моду лишь начиная с викторианской эпохи. А вот женская стала прыгать вверх-вниз — как йо-йо — только в XX веке.

Тут-то возникает четвертое — самое удивительное — объяснение. Женщины обращают внимания на одежду больше, чем мужчины, но все они вместо того, чтобы заставлять соответствовать своим вкусам другой пол, соответствуют им сами. Согласно ряду экспериментов, женщины реагируют на физический облик мужчин гораздо меньше, чем те думают, а последним признаки женского статуса важны гораздо меньше, чем думают дамы. Возможно, каждый пол попросту следует своим инстинктам в убеждении, что представителям другого нравится то же, что и им.

Проведенный Эйприл Фэллон (April Fallon) и Полом Розеном (Paul Rosin) из университета Пенсильвании эксперимент, похоже, подтверждает, что мужчины и женщины путают свои собственные предпочтения с пожеланиями другого пола. Исследователи показывали примерно 500 студентам четыре простых карандашных рисунка различавшихся только весом мужских или женских фигур в купальных костюмах. Ученые попросили подопытных выбрать поочередно свою нынешнюю фигуру, свою идеальную, ту, которая, по их мнению, была наиболее привлекательна для противоположного пола и ту противоположного пола, которая была наиболее привлекательна для них. У мужчин имеющиеся, идеальные и привлекательные фигуры были почти идентичны: в среднем, своими фигурами все они довольны. «Нынешние» фигуры женщин, как и ожидалось, оказались гораздо тяжеловеснее тех, которые, по их мнению, должны нравиться мужчинам, а те, в свою очередь, — тяжеловеснее идеала. Удивительно, но все они ошиблись в оценке вкусов противоположного пола: женщинам нравилась фигура, более легкая, чем думали мужчины, а последним — более тяжелая, чем думали женщины.

Однако такая путаница не может быть единственным объяснением того, почему женщины следуют моде: оно не работает с другими компонентами привлекательности. Дамы гораздо больше мужчин озабочены собственной молодостью, но, в основном, не стремятся получить самых молодых партнеров.

Идея о том, что мода отражает статус, в наш век для многих звучит неприятно. Нам больше нравится притворяться, что она призвана лишь демонстрировать с лучшей стороны человеческое тело. Новая модная одежда приходит в мир на плечах великолепных манекенщиц — и, возможно, женщины покупают ее, неосознанно приписывая красоту именно ей, а не модели. Исследования подтверждают одну и так всем известную вещь: мужчинам нравятся женщины в открытой, облегающей и откровенной одежде. Вместе с тем мужчины в подобном одеянии для дам не настолько привлекательны. В общем, практически вся мода создана для того, чтобы подчеркивать женскую красоту. Гигантский кринолин делает талию уже — просто на контрасте. Дамы тщательно выбирают одежду: она должна подходить именно их фигуре или цвету волос. Более того, поскольку большинство мужчин в критический период сформирования половых предпочтений видит женщин одетыми, их идеал красоты, наряду с образами обнаженных девушек, включает и одетых. Хэйвлок Эллис (Havelock Ellis) рассказал историю о мальчике, затруднившемся ответить на вопрос о том, какая богиня на картине, изображающей суд Париса, самая красивая: «Я не могу сказать, ведь на них на всех нет одежды».

По крайней мере, сегодня главный атрибут моды — одержимость новизной. Белл объясняет это попыткой убежать от вульгарных подражаний. Лоу считает, что новизна — основа всей женской моды. «Одежда, говорящая о способности видеть будущие модные тренды» — сигнал женского статуса. Быть форвардом в моде — однозначно означает высокостатусное положение среди женщин. Если бы вещи постоянно не устаревали, дизайнеры не были бы такими богатыми.

Это возвращает нас на зыбучие пески культурных стандартов красоты. Привлекательная самка у моногамного вида, вроде нашего, всегда является редкостью, и она должна выделяться. Мужчины привередливы, поскольку вступают в брак только раз — возможно, два, — и поэтому хотят получить лучшую женщину, какую только возможно, никогда не стремясь жениться на обыкновенной. И вот вам способ стать лучшей: единственная женщина в красном в толпе одетых в черное однозначно будет обращать на себя внимание мужчин — даже если она имеет заурядные фигуру и лицо.

Если раньше мода лежала где-то между конформизмом и следованием обычаям, то сегодня она означает новизну и современность. Говоря о распространенных в пуританском обществе причиняющих боль корсетах и лицемерно глубоких вырезах, Квентин Белл замечает: «Улики против моды всегда были неоспоримы — так почему же они никогда не заканчиваются окончательным вердиктом? Почему люди способны легко отбрасывать и общественное мнение, и официальные нормы, но „одежным законам“, действующим без формальных указов, подчиняются с удивительным смирением — несмотря на то, что они неразумны, случайны и часто жестоки?»

У меня ощущение, что эта загадка при сегодняшнем уровне знаний эволюционистов и социобиологов неразрешима. Мода — это рябь модификаций на поверхности тиранического конформизма, призванного говорить о статусе. И, тем не менее, одержимые ею женщины пытаются своим статусом произвести впечатление на мужчин, которые обращает на него меньше всего внимания.

 

Сексуальный перфекционизм и реальный мир

Чем бы ни определялась сексуальная привлекательность, Черная Королева заступает на свою вахту. Если на протяжении большей части человеческой истории прекрасные женщины и доминантные мужчины имели детей больше, чем их конкуренты — а это, несомненно, так и было, — то в каждом поколении дамы становились немного прекраснее, а кавалеры — немного доминантнее. Но и соперники их, будучи потомками столь же успешных пар, тоже не отставали. Поэтому планки красоты и доминантности постоянно поднимались. Прекрасная женщина, чтобы попасть в сонм лучших, должна была быть еще блистательнее, а доминантный мужчина, чтобы пробиться на вершину, обязан был грызться с другими и интриговать еще безжалостнее. Посредственность же притупляет наши чувства, какой бы исключительной она ни казалось где-либо и когда-либо еще. Как сказал Чарльз Дарвин, Если бы все наши женщины своей красотой стали подобны Венере Медицейской, мы были бы очарованы — временно. А вскоре мы пожелали бы разнообразия. Но, едва получив его, захотели бы видеть в наших женщинах определенные признаки слегка преувеличенными по сравнению с имеющимися на текущий момент стандартами.

Это, кстати, самое краткое, какое только можно придумать, объяснение того, почему евгеника никогда не будет работать. На следующей странице Дарвин рассказывает о племени йоллоф из Западной Африки. Тамошние женщины знамениты своей красотой, ибо некрасивых специально отдавали в рабство. Подобная нацистская евгеника действительно способна постепенно сделать девушек красивее. Но параллельно все более строгими становились бы и мужские стандарты красоты. А поскольку красота — дело субъективное, мужчины йоллоф были обречены на вечное разочарование.

Самая гнетущая часть дарвиновского открытия состоит в том, что красоты не бывает без уродства. Половой отбор в стиле Черной Королевы неизбежно становится причиной разочарований, напрасных усилий и человеческих страданий. Люди всегда ищут большего, чем могут обнаружить рядом с собой. Благодаря этому возникает еще один парадокс. Мужчины, конечно, стремятся жениться на красавицах, а женщины — выйти за богатых и высокостатусных — но у большинства из нас это не получается. Современное общество моногамно, и самые красивые женщины уже замужем за доминантными мужчинами. А что происходит с людьми «среднего» уровня? Они не остаются старыми холостяками — они играют на понижение. Самки тетеревов — перфекционистки, а самцам — все равно. В моногамном человеческом обществе ни один пол не может позволить себе ни того, ни другого. Посредственные мужчина и женщина разбавляют свои идеалистические устремления хорошей порцией реализма — и выбирают друг друга. Королева выпускного бала выходит за лучшего футболиста, придурок женится на уродине, мужчина со средними перспективами женится на женщине со стандартной внешностью. Эти человеческие повадки настолько распространены, что исключения мы видим за милю. «Что, черт побери, она в нем нашла?» — спрашиваем мы о скучном малоуспешном муже фотомодели, будто он должен иметь какие-то скрытые достоинства, невидимые для других. «Как ей удалось захомутать его?» — спрашиваем мы о некрасивой женщине, вышедшей за успешного мужчину.

Эти правила работают, поскольку каждый из нас инстинктивно представляет себе свою относительную цену настолько же точно, насколько люди начала XIX века знали свое место в классовом обществе. Брюс Эллис своеобразно показал, как мы ухитряемся создавать такую картину неслучайного скрещивания. Он взял 30 студентов и прикрепил на лоб каждому из них по листку с цифрой (от 1 до 30): каждый мог видеть номер другого, но никто не знал своего. Ученый предложил людям встать в пару с обладателем самого большого номера, который они смогут найти. И девушка с цифрой «30» немедленно оказалась окружена гудящей толпой. Она учла это и стала отказываться вставать в пару, ожидая найти кого-то с номером ближе к 30. Тем временем, человек с номером «1» после неудачной попытки встать в пару с номером «30» понижал свои запросы, постепенно выясняя и свой низкий статус. И закончил тем, что взял первого же, кто согласится с ним встать — предположительно, номер «2».

С неприятным реализмом эта игра показывает, как мы оцениваем нашу собственную относительную привлекательность — по реакции на нас окружающих. Устойчиво повторяющиеся отказы заставляют нас снижать планку, а непрерывная череда любовных побед вдохновляет на ее повышение. Однако нужно вовремя спрыгнуть с бегущей дорожки Черной Королевы — пока вы с нее не свалились.