Настоятельно не рекомендую читать эту книгу лицам, не достигшим 21 года, а также беременным, кормящим, впечатлительным и имеющим романтическое представление о жизни. Честно говоря, я вообще не рекомендовал бы читать эту книгу.

 

I

Лёлик кончил, приподнялся, вытащил член из Ирки и, стоя на коленях возле неё, спросил:

– У тебя что, менстряк?

– Нет, – ответила Ирка, – а что?

– Да кровь на гондоне, – Лёлик снял презерватив, поднёс к глазам, – о, так она изнутри.

Ирка приподнялась на локтях. Лёлик взялся рукой за член и оголил головку, которая оказалась в крови. Ирка негромко взвизгнула.

– О, ёб твою… уздечку порвал, кажись. Да не вопи ты! Надо же, вроде не целка, а вон какая узкая, – улыбнулся Лёлик.

Он сходил в ванную, подмылся и вернулся в комнату, прижимая скомканный кусок туалетной бумаги к члену.

– Ладно, хули, щас кровь остановится, схожу до аптеки.

– Зачем? У меня есть зелёнка и пластырь, – растерянно сказала Ирка.

– Нахуй мне твой пластырь? Тем более зелёнка. Хочешь, чтоб хуй был зелёный, как у инопланетянина, что ли? – засмеялся Лёлик.

Он убрал бумагу от головки, на ней было немного крови. Лёлик прошёл на кухню, выбросил бумагу, попил и, вернувшись в комнату, стал одеваться. Ирка тоже стала одеваться, не переставая говорить, что, может, надо к врачу, или всё-таки намазать зелёнкой, или с кем-то посоветоваться. Лёлик одевался, не обращая внимания на её болтовню. Одевшись, он вышел из квартиры и, спустившись вниз, зашёл в аптеку, которая находилась в том же доме. В аптеке Лёлик попросил новокаин, шприц и спирт. Этилового ему, конечно же, никто не продал, и он взял муравьиный. С этим набором юного анестезиолога он вернулся домой. Ирка потихоньку собиралась на работу: она была лаборанткой на заводе, и сегодня у неё была ночная смена.

– Я скоро ухожу уже. Еда на плите. Мы утром увидимся в пересменке?

– Не знаю. Может, увидимся, может, нет. Если автобус нормально приедет. Мне же ещё смену надо принять и на эту ебучую пятиминутку сходить.

– А куда ты ходил-то?

– Да пива взял, вечерком попить, – Лёлик показал полторашку, которую купил в соседней с аптекой пивной. Про аптеку он решил ничего не говорить, всё равно она, баба, ничего не поймёт.

Остаток дня Ирка всё ходила за Лёликом, советуя, что ему лучше сделать, или просто болтая о том о сём, а то и, хихикая, говорила, какой он у неё страстный и неудержимый. Лёлик слушал всю эту болтовню, периодически что-то отвечая, и ждал, когда уже Ирка свалит на работу. Бабьей болтовни Лёлик не любил, но молчаливых женщин Лёлик не встречал, поэтому приходилось терпеть.

Когда Ирка наконец ушла, Лёлик пошёл на кухню, налил себе для храбрости пива и стал неторопливо его пить. Он как будто о чём-то задумался, но когда пиво в кружке кончилось и он очнулся, то сам не знал, о чём именно он думал. Посмотрев на пустую кружку, Лёлик вздохнул и пошёл в ванную. Там он достал из шкафчика бритву, разобрал её и вынул лезвие. Достав из того же шкафчика вату, Лёлик оторвал кусок, промочил в муравьином спирте и стал протирать лезвие, которое после положил на ту же ватку. Затем, взяв бутылёк новокаина, Лёлик с помощью ножниц снял с пробки жестяную обёртку. После этого он спустил растянутые семейные трусы, взял в руку член, на котором виднелись засохшие капли крови, помыл его под струёй тёплой воды и протёр головку спиртом. От спирта кожу на члене неприятно защипало. Распечатав шприц, Лёлик набрал им несколько кубиков новокаина из бутылька. Сделав все приготовления, Лёлик, держа в руке шприц, сел на унитаз. Левой рукой взяв член и немного оголив головку, Лёлик осмотрел рваные края разорванной уздечки. Держа в правой руке шприц с новокаином, он выпустил воздух и аккуратно, но быстро сделал укол в головку. Резкую боль от укола почти сразу сменило онемение. Лёлик положил шприц, помял член и, убедившись, что он ничего не чувствует, дотянулся до раковины и взял лезвие. После, по-прежнему держа член левой рукой, а лезвие правой, Лёлик аккуратно сделал несколько надрезов на обеих половинках той полоски кожи, которая раньше соединяла головку и крайнюю плоть. Выступила кровь. Ещё чуть-чуть покромсав края, Лёлик отложил лезвие и прижал края друг к другу пальцами. Боли не было, но неприятное ощущение как будто рукой сжимало желудок. «Лишь бы хуй не встал», – подумал Лёлик. Посидев ещё немного, он разжал пальцы. Края уздечки прилипли друг к другу. Член был испачкан в крови, но Лёлик подумал, что лучше его сейчас не трогать. Он встал, подошёл к раковине, помыл лезвие и, собрав бритву, убрал её в шкафчик. Шприц он пока на всякий случай оставил, закрыв иголку колпачком. Новокаин Лёлик убрал в холодильник. Стоя на кухне, Лёлик посмотрел на пиво: «Блядь, а пиво-то не попьёшь. Ссать потом заебёшься». Постояв ещё немного, Лёлик пошёл в комнату и сел за компьютер. Действие новокаина начинало проходить, и режущая боль в головке всё сильнее давала себя знать.

Лёлик кончил, приподнялся, вытащил член из Ирки и, стоя на коленях возле неё, посмотрел на окровавленный изнутри презерватив. Прошло двое суток, на протяжении которых Лёлик пересекался с Иркой только в пересменке на работе, но этого времени, похоже, было недостаточно.

– Не срослось, – произнёс Лёлик, – да и хуй с ним.

 

II

Прошла всего пара недель, как Пизда устроился на завод. В обычном режиме работа на заводе сменная. Но когда в цехе капремонт, всех выводят в день. Это значит, что все операторы работают пять дней в неделю по восемь часов. Да, в цехе есть операторы, работающие с оборудованием, есть слесаря, которые его чинят, и есть технологи, которые знают или должны знать, как всё работает. И сейчас один из таких технологов, сам бывший оператор, стоял в небольшой будке, где вдоль стен стояли лавки, а на лавках сидели мужики, которых из смены вывели в день. Обычно в этой будке, которую часто называли стекляшкой, сидели по два человека в смену, теперь их было десять. Они шутили, подкалывали друг друга. Начальник отделения, стоя возле двери, ставил им задачу:

– В общем, слушайте сюда. Нужно пройти все задвижки, которые относятся к вашей стадии, проверить их ход и смазать солидолом. Ну и не затягивайте.

– Чё, Сосок, работы нет, а занять чем-то надо? – спросил один из мужиков.

Он был в другой смене, и Пизда ещё не знал, как его зовут.

– Какая разница? – ответил Сосок. – Всё равно вам же на пользу! Потом ведь самим легче пускаться будет.

– Да их расхаживай-не расхаживай, один хуй, на пуске заебёмся, – сказал другой и тут же добавил: – Вон Терминатор сильный, пусть крутит.

Все засмеялись, а Терминатор – здоровый накачанный парень, усмехнувшись, сказал:

– Вот нихуя ты не прав! Тебе как раз надо крутить, чтоб мышцу подкачать.

Все снова засмеялись.

– Крутите, в общем, как хотите, но чтоб работа была сделана, – сказал начальник и вышел. Пизда, сидевший с краю, поднялся:

– Ну что, пойдёмте?

Лёлик, его наставник, улыбнулся:

– Молодой, горячий!

И, уже обращаясь к нему, добавил:

– Куда торопиться-то? День длинный. Сейчас чаю попьём – пойдём.

Посидели, попили чаю, поговорили.

– Ладно, пойдёмте хоть посмотрим, – сказал наконец Лёлик.

Все стали подниматься, убирать кружки и, надевая на голову каски, а на плечо – подсумок с противогазом, потихоньку начали выходить из будки.

– В начале капремонта всегда так, – сказал Лёлик Пизде, – делать ещё нечего, ничего не разобрано, а занять нас чем-то надо. Вот ходим друг за другом, хуйнёй страдаем. Зато потом будем бегать, жопа в мыле, до восьми оставаться, потому что нихуя не успеваем.

Стекляшка находилась в большом машинном зале, где стояли три турбины, которые во время работы создавали адский шум. Сейчас всё было остановлено, турбины разбирали механики. Идти надо было на улицу, где находились трубопроводы, на которых были установлены огромные задвижки. Теперь они были закрыты – это они, Лёлик и Пизда, и закрывали их во время остановки, а при пуске их снова надо будет открывать. Задвижкам этим, как и самому цеху, было больше тридцати лет и, чтобы крутить их, требовалось немало усилий. Сейчас, когда пар и газ были сняты с цеха, их можно было спокойно открывать и закрывать. Это и называлось расхаживать задвижки, промазывая их солидолом. Задвижек было чуть больше двух десятков на десять человек. Работы в целом часа на два, если не торопиться.

– Ну что, пойдёмте покурим для начала, – сказал кто-то.

– Да, надо солидол ещё взять и ашцевухи, – добавил кто-то другой.

– О, Пизда, ты не куришь же, – сказал Лёлик, – сходи к слесарям за солидолом и возьми в будке пару ашцевух. Здесь же и встретимся.

Все пошли курить, а Пизда пошёл в слесарную мастерскую за солидолом. На часах было начало десятого. Рабочий день начинался с восьми, но какое-то движение – только с девяти, когда начальники проведут свои планёрки, будет определён фронт работ и будут подписаны специальные разрешительные документы для опасных работ – наряды-допуски. Дверь слесарки была заперта. Пизда стукнул несколько раз, открыл Эдик, слесарь.

– Чё надо? – спросил Эдик.

– За солидолом послали, – ответил Пизда.

– Хорошо, что не на хуй. Пойдём.

Эдик пропустил Пизду в слесарку и закрыл за ним дверь. В глубине помещения стоял большой стол. За ним сидели слесаря и играли в карты. Кто-то дремал, привалившись к стене. Эдик порылся в углу, достал нижнюю половину разрезанной пятилитровой бутылки, наполненной вязкой, цвета грязи, субстанцией, и отдал её Пизде.

– Чё, задвижки, что ли, расхаживаете? – спросил Эдик.

– Ага, – ответил Пизда.

– Хули толку их расхаживать! Там проржавело всё. Их надо снимать и ревизировать, а то и вообще менять нахуй, а не солидолом мазать.

– А чего их не меняют тогда? – спросил Пизда.

– Вот сразу видно, что ты недавно работаешь. На что их менять-то? Ты думаешь, тут, ебать, полный склад вентилей, задвижек, насосов? Нет же нихуя! А что было, спиздили давно да сдали нахуй в металлолом. Вот и чиним по десять раз одно и то же, из старого новое собираем. Так что вот тебе солидол, вперёд и с песней.

Пизда вышел, а Эдик закрыл за ним железную дверь. Пизда дошёл до стекляшки и, войдя в неё, взял в углу возле двери два железных прута с наваренными на концах болтами, превращающими пруты в подобие латинской заглавной буквы F. Такие пруты, которые на заводе назывались «ашцевухи», нужны были, чтобы открывать или закрывать задвижки. Первое время, когда Пизду просили захватить ашцевуху, он не мог понять, чего от него хотели. Но потом ему показали и объяснили что к чему. С ашцевухами и солидолом Пизда отправился обратно на улицу. Когда он пришёл, ещё никого не было. Спустя несколько минут появились и остальные.

– Ну что, время – к половине десятого. Надо до обеда хоть парочку захуярить, – сказал Вован, здоровый детина чуть старше Пизды.

Взяв ашцевуху, он приладил её к штурвалу задвижки так, чтобы штурвал оказался между двух приваренных болтов, а сам прут – в качестве рычага. Вован с видимым усилием налёг на прут и сдёрнул задвижку. Дальше она уже открывалась голыми руками.

– Опять, что ли, ты затягивал? – спросил он Терминатора.

– Ну я.

– А нахуя? А потом задвижки ломаются, – заметил пожилой оператор. – Достаточно просто обтянуть, тянуть-то так зачем? Или резьбу сорвёт, или задвижка сама лопнет, или открывать потом заебёшься.

Терминатор как будто немного обиделся.

– На, открывай до конца, потом промажешь шток солидолом и закроешь. Снова откроешь и снова закроешь. Потом так же надо будет обтянуть, – сказал Вован Пизде, а сам пошёл открывать другую. – Сейчас вот две хотя бы прогоним и на обед.

Пизда стал открывать задвижку. Штурвал был в диаметре чуть меньше метра.

– А почему мы не можем сразу распределиться и сделать всё? – спросил он Лёлика, своего наставника.

– Потому что хорошую работу надо беречь. Начальнику же, блядь, главное нас чем-то занять. Если мы быстро сделаем одно, нас озадачат другим. А платят нам, ебать, за время, а не за сделанное. Поэтому крути себе, не торопясь, до пяти время есть.

Пизда с некоторым усилием стал открывать задвижку. Вован уже сдёрнул другую, и её крутил Терминатор. Остальные стояли рядом. Кто-то разговаривал, кто-то смотрел по сторонам, оценивая, что надо будет сделать. Когда Пизда открыл где-то наполовину, а видно это было по штоку, выходящему из редуктора, его сменил другой. (Задвижка состоит из так называемого тела задвижки – это сам корпус, вмонтированный в трубопровод; внутри клин, который открывает или закрывает ток по трубопроводу; клин приводится в движение штоком с помощью редуктора с маховиком; при поворачивании маховика, или штурвала, система зубчатых передач поднимает шток, а он в свою очередь поднимает клин.) Пизда встал рядом с другими мужиками, его руки немного устали.

– Ну что, устал? Ничё, поработаешь маленько, – подкачаешься, – сказал Лёлик.

– Да не, хуйня, – ответил Пизда, – вот паровую после остановки было тяжело закрывать, а это хуйня.

– Ну паровую – это, ебать, привыкай. Её постоянно надо будет крутить. Её, блядь, иной раз по несколько раз за смену крутить приходится.

– А почему нельзя на ней, как на других, сделать электрический привод? Нажал кнопку – она открылась, нажал другую – закрылась.

– А ты, блядь, что делать будешь тогда? – с улыбкой ответил Лёлик. – Там давление большое, электропривод не выдержит.

– Я, может, тоже не выдержу?

– А куда ты, нахуй, денешься? Где автоматика не может, там всегда может человек.

Пока они говорили, обе задвижки открыли до конца, обильно намазали штоки солидолом, и уже другие мужики стали их закрывать. Где-то на середине хода мужики сменились ещё раз. – Ну чё, бля, время к одиннадцати, пора, ебать, в столовую, – сказал Толстолобик, – потом, нахуй, подтягивайтесь все в будку.

– Нахуй мне ваша столовая, у меня своя пайка, – ответил Лёлик и пошёл в сторону стекляшки. За ним следом пошло ещё несколько человек, а Пизда с остальными отправились в другую сторону – в заводскую столовую.

Столовая была в соседнем цеху. Идти было не очень далеко. Старенькое двухэтажное здание. На первом этаже – магазин, а сама столовая – на втором. Возле лестницы стояли вешалки для верхней одежды и противогазов. Просторный зал был заставлен простыми столами и стульями, каждый стол на четыре человека. Не меньше половины столов было уже занято, при том, что обеденное время только начиналось. Через весь зал тянулся большой прилавок, вдоль которого стояла огромная очередь с подносами. Прилавок делился на секции: салаты, супы, горячее и гарниры, затем выпечка и напитки, и в конце – касса. В середине очереди стояли мужики из их цеха.

– Вот как работать так никого, а как в столовую раньше всех – пожалуйста, – громко обратился как бы к кому-то конкретному, а вроде и ко всем сразу Вован, который шёл рядом с Пиздой, или, вернее, Пизда шёл рядом с ним.

– А хули ты хотел? – ответили из очереди. – Кто не работает, тот ест!

Вован взял поднос где-то в самом конце очереди, затем прошёл в середину к мужику из их цеха, легонько толкнул его и, сказав «подвинься», попросил сзади стоящих дать ему оливье.

– Чё растерялся? – сказал он Пизде. – Бери поднос да пиздуй сюда.

Пизда, немного робея перед большой очередью, так и сделал. Взяв «летний» салат, он стал оглядывать прилавок, соображая, что выбрать. В итоге он остановился на супе харчо и свинине с картошкой. Очередь двигалась небыстро, но и не медленно, в конце концов, это был обед, а на обеде торопиться некуда. Наконец общее течение принесло Пизду к кассе, по дороге он успел ещё прихватить пару стаканов компота. Рассчитавшись «жирным» талоном, какие выдавали на время капремонта каждому работнику, Пизда взял поднос и пошёл за столик, который уже занял кто-то из его бригады. Сев, Пизда приступил к обеду, последовательно расправляясь с салатом, супом и свининой с картошкой. За столом периодически кто-то говорил что-то типа: «За такие деньги могли бы кормить и получше», – но Пизда был не очень избалован вкусной домашней едой, и столовская казалась ему вполне нормальной. Запив всё компотом, он стал дожидаться остальных. Ждать пришлось недолго, почти одновременно все встали из-за стола и пошли относить подносы с грязной посудой в окошко для её приёма.

Не торопясь, чуть переваливаясь, компания шла от столовой в свою будку. Времени в столовой они потратили не очень много, поэтому теперь могли немного посидеть в тишине и, подобно хищникам, переваривая свои обеды. В стекляшке сидели и дремали те, кто принёс своё и никуда не ходил. Пришедшие заняли свободные места и, привалившись к стене, то ли задумались, то ли задремали.

– Скорее бы пятница, – сказал Терминатор, – позову друганов, как нахуяримся! Моя такие охуительные крылышки в меду готовит! Пацаны мне сразу сказали: «Давай у тебя бухать». Моя сказала: «Ладно, но тогда с вас пивас». Так что жду не дождусь прям!

– Крылышки-хуилышки. Я вот сегодня после работы пивка возьму, рыбки. У меня в доме прям, – сказал на это Лёлик, – всегда там беру. Полторашечку под рыбку – самое заебись! У меня в их магазине карточка есть – бонусы капают.

– Крюгер? – спросил Вован.

– Ну.

– Тоже у них беру. Тёмное с женой любим. Ты рыбку какую берёшь?

– Блядь, забыл, как называется. Короче, есть у них там вяленая такая.

– Знаю, кажется. Но мне больше уши по душе. Копченые, под пивко – охуительно!

– Ну и хули, сядешь в одну каску и будешь сосать, – ответил Лёлику Терминатор, – а тут – с друзьями да с домашней закуской! Это совсем другое!

– Вот что ты с друзьями или у друзей будешь сосать, я не знаю, а я спокойненько, в удовольствие попью, – ответил под общий смех Лёлик.

Терминатор в долгу оставаться не хотел:

– Хуйню ты, Лёля, говоришь. У друзей сосать…

А сам, блядь, хуяришь в одну харю, как алкоголик.

– А ты, значит, групповуху предпочитаешь?

Все засмеялись, и кто-то добавил:

– О, схлестнулись голубки!

– Да уж лучше групповуха, чем змею душить.

Каждую реплику ждали, и каждая реплика встречалась как удар ракеткой по теннисному мячу. Все ждали – пропустит или отобьёт и каков будет этот ответный удар.

– Хули мне душить, у меня вон баба. Пришёл – засадил. Это у вас, молодых, всё сложно: дам, не дам, ты сначала полижи. А, Терминатор, пилотку-то лижешь? – с ехидством спросил Лёлик.

– Лёха, опять ты всякую мерзоту собираешь, ну, ёбаный твой рот, – сказал Вован.

Но все уже ждали ответа Терминатора. А Лёлик всё подначивал:

– В вонючую волосатую пизду любишь язычком залезть?

Все стали морщиться: «Ну вот, пошло-поехало». Терминатор же совершенно спокойно ответил:

– Лёля, это твоё поколение привыкло в вонючих кустах на ощупь пихать. Вообще-то давно уже изобрели женские станки для бритья и ванны. И всё там выбрито, чисто и приятно на ощупь и на вкус.

Будка взорвалась хохотом, а Лёлик не унимался:

– Может, и себе побреешь, как пидор какой-нибудь?

– А тебе что, колет, что ли?

Повисла минутная пауза, смысл сказанного дошёл не сразу, но, когда дошёл, новый взрыв потряс будку. Это был уже даже не хохот, а просто безудержный ржач, то накатывающий, то откатывающий, как волна. Просмеявшись, Вован поднялся:

– Ну вас нахуй, ребята, пойдёмте работать.

Все нехотя стали подниматься и искать свои каски и противогазы. Лёлик, ничуть не обидевшись, собрался и вышел вместе со всеми. Не торопясь двинули в курилку. Кто-то из некурящих пошёл в туалет. После словесной дуэли все как будто выдохлись, и общий разговор не шёл, только отдельные брошенные фразы, встречаемые чем-то вроде «угу».

Покурив, отправились к оставленным перед обедом задвижкам. Было около половины первого. Делать что-то на сытый желудок не хотелось, но всё же потихоньку приступили. Прошли ещё пару задвижек, потом ещё пару, решено было после следующей сделать перекур. Около двух часов сходили на перекур.

– Ну вот, ещё пару часов, и пойдём жопы мыть, – сказал Лёлик.

– Но ведь мы не успеем сегодня все задвижки пройти, – ответил Пизда.

– И чё? Значит, завтра продолжим. Ты боишься, что тебе работы не хватит? Не бойся!

Курилка не вмещала в себя всех желающих, и многие стояли на улице, наблюдая, как цех готовится к капремонту. Подъезжали машины, автокраны, что-то выгружали, подключали, собирали. Кругом стояли и что-то обсуждали технологи и механики.

– Столько белых касок, а работать некому! – сказал Вован.

Вернувшись с перекура, Лёлик, взяв ашцевуху, сорвал следующую задвижку, но от руки она дальше не шла. Пришлось крутить ашцевухой на протяжении всего хода штока. Пизда помогал Лёлику, где-то на середине Пизду сменил Терминатор, а Лёлика – Длинный.

– Эту придётся раза два прогнать, – сказал Вован.

Когда шток дошёл до верхней точки, его по всей длине намазали солидолом и стали закрывать уже другие, также сменившись на середине. Затем, снова сменившись, стали опять открывать. Наконец с ней было покончено, перешли к следующей. И опять сорвал Лёлик, открывал Пизда. В это время другая половина бригады открывала другую задвижку метрах в трёх от них. Открыли, промазали и стали закрывать. И соседнюю – так же.

– Ну что, ещё одну и курить?

– Да, что-то мы разогнались, надо бы и на завтра оставить.

Прогнав ещё по одной, пошли курить. В руках Пизды чувствовалась усталость.

– Ничё, подкачаешься, будешь как Терминатор, – сказал с насмешкой Вован.

 

III

– Здравствуйте, я к Узбеку, – сказал Малыш вахтёрше.

– К кому? – спросила вахтёрша.

– В триста сорок пятую.

– А, так бы сразу, а то узбеки какие-то. Гости до одиннадцати вечера!

– Само собой!

– И никаких пьянок-гулянок и всяких там выходок!

– Обещаю!

– Обещает он, ага! Чтоб в триста сорок пятой тихо выходные прошли, ну да, конечно!

Малыш прошёл мимо окошка вахтёрши, с лестницы ему навстречу уже спускался Узбек.

– Здорово, Малыш!

– Здорово, Узбек! Ты, стало быть, любишь порядок нарушать?

– Кто, я? Никогда! Если только иногда, то в окно ночью за догоном вылезу, то бабу тайком проведу. А так нет, ты что! Хотя было как-то, когда бабу в окно на верёвке поднял, но это только раз, – засмеялся Узбек, – принёс?

Малыш открыл пакет, Узбек заглянул, в пакете блестела ноль семь беленькой.

– О, заебись! И у меня ноль пять. Надо будет вечером за догоном идти, – усмехнулся Узбек.

Поднялись на третий этаж заводского общежития, повернули направо, прошли несколько дверей и оказались возле обшарпанной двери, на которой ручкой было написано «345». Узбек отпер её, пропустил вперёд гостя и следом зашёл сам. Комната была квадратов восемнадцать, слева от входа стоял буфет с крашеными белыми дверцами, на столешнице буфета – электрическая двухкомфорочная плитка. Справа от входа тарахтел старенький холодильник «Саратов». Из остального – две кровати, два шкафа и стол с двумя стульями возле окна. Кровати стояли возле правой стены, разделяла их тумбочка, ещё одна тумбочка стояла в изголовье ближней к входу кровати. У противоположной стены между шкафами на тумбочке располагался телевизор.

– Ты с соседом, что ли, живёшь?

– Ага, он уехал вроде на пару дней. Сегодня, в общем, его точно не будет. Не любит он, когда я бухаю. Особенно с друзьями. Мы его доёбывать начинаем. Но этот крепкий попался. Обычно у меня соседи после первой пьянки съёбываются.

– А он с тобой не пьёт, что ли?

– Боится, наверное, – засмеялся Узбек, – ладно, хуй с ним. Давай свою в холодильник поставь, а начнём с моей, она уже вспотела.

Узбек достал поллитровку из холодильника и поставил туда принесённую нольседьмую. Также он достал из буфета два стакана и поставил их и бутылку на стол. Потом опять полез в холодильник, достал оттуда сало и банку огурцов.

– У соседа родители в деревне живут, вот балуют иногда.

– У вас общие продукты, что ли?

– Да нет, я просто не спрашиваю. Может, съедет быстрее. Люблю один жить, – Узбек опять засмеялся.

Он достал из буфета нож и булку черного хлеба. Сели за стол. Узбек нарезал сало и хлеб, открыл банку огурцов. В это время Малыш открыл бутылку и налил по полстакана.

Взяли. Подняли. Чокнулись. «За встречу!» Выдохнули. Выпили. Занюхали ломтиком хлеба.

Узбек взял бутылку и разлил по второй. Малыш положил ломтик сала на хлеб и отправил бутерброд в рот.

– Малыш, ты чё, ёбана! После первой не закусывают!

Взяли, подняли, чокнулись, выдохнули, выпили.

Малыш на закуску доел бутерброд, Узбек откусил кусок солёного огурца.

– Ну вот, пошло дело!

– Узбек, всё хотел спросить, как там у вас в цехе-то дела?

– Да так же всё. Начальство хуйнёй страдает. Перед капремонтом пришёл начальник, говорит: «Пишите, что нужно сделать». Написали. И хули? В итоге в капремонт сделали хорошо если половину. Этого нет, того нет, времени тоже нет. Стали пускаться. То не подключилось, другое по пизде пошло. Начальники на нас – нихуя не работаете! Мы же им и говорим: «Вот же писали, что надо сделать и то и другое». Знаешь, что ответили? «Так надо было настаивать!» Настаивать, ёб твою мать!

– В общем, всё как обычно, – грустно улыбнувшись, Малыш вылил остатки водки в стаканы. Набралось едва ли по четвертинке.

Узбек глянул на стаканы:

– Не, так дело не пойдёт!

Он встал, дошёл до холодильника, взял ноль семь и по пути к столу открыл. Сев за стол, он долил в стаканы до нормы и поставил бутылку.

Взяли, чокнулись, выдохнули, выпили, закусили.

– У тебя-то как? – спросил Узбек.

– Да нихуя. Ну что начальником отделения стал, это ты слышал, наверное. Одна мозгоёбка. Наряды, бумажки, начальник мозги ебёт то одним, то другим.

– Зато по зарплате лучше.

– Да лучше ли! Это у вас цех крупнотоннажный, а у нас что? Я получаю, поди, чуть больше твоего, а гемора выше головы. Ещё ведь штрафы выписывают то за одно, то за другое.

– А ты не нарушай, ёбана.

– А я, что ли, нарушаю? Вот ты накосячишь, получишь депремию, а начальник твой получит за тебя пизды. И что, он виноват в этом? Плохо дисциплину, блядь, поддерживает.

Малыш взял бутылку и наполнил оба стакана до половины.

Взяли. Приподняли. Выпили. Медленно выдохнули.

Узбек, не прожевав до конца бутерброд, заговорил:

– Не, ну а хули! Нас начальник тоже ебёт. За всякую хуйню причём. В производстве не понимает нихуя! Только одно знает: «Надо работать». Как будто мы хуи ходим пинаем. Вам же, говорит, турбину даже покрасили, почему вы не работаете? Ну дурак или нет, а? Эта турбина, блядь, с пуска цеха, больше тридцати лет! Покрасили они её, блядь!

– А хули! Эстетика производства, – подняв вверх указательный палец, произнёс Малыш.

– Пошла она на хуй, эта эстетика, – сказал Узбек и взял бутылку.

Налив по стакану, он посмотрел сквозь бутылку на свет:

– Осталось ещё на раз. Надо идти.

Малыш взял свой стакан:

– А хули! Нихуя! Пойдём!

Узбек взял свой. Выпили. Погода была тёплая, потому одеваться долго не пришлось. Напоследок допили то, что осталось в бутылке, и, обувшись, пошли в ближайший магазин. Находился он совсем рядом. Зайдя, сразу отправились в ликёро-водочный отдел. Выбирали недолго. Посоветовавшись, взяли сразу литр. На закуску брать ничего не стали. Оплатили покупку на кассе и, стараясь не попадаться на глаза вахтёрше, вернулись к Узбеку. Разулись, прошли к столу. Сели. Узбек не очень ловкими движениями распечатал бутылку и плеснул из подрагивающего горлышка в два стакана.

Взяли. Звонко чокнулись. Поднесли. Выпили.

– Слушай, – вдруг сказал Узбек, – кажется, мы кое-что забыли.

– Что?

– Баб надо! Надо было бутылку вина прихватить и девчонок позвать. У меня тут есть. Они и пойдут.

– Нахуя?

– Вот именно на него, – засмеявшись, сказал Узбек, – вином напоить и засадить. Не разговоры же с ними разговаривать.

Узбек опять засмеялся.

– Да баба-то нахуя? Ну хочешь, мне засади, – сказал, улыбаясь, Малыш.

Узбек недоумевающе посмотрел на Малыша:

– Ты чё, ебанулся?

– А чё такого-то? Мы вон с Андрюхой как-то бухали-бухали, а потом я ему говорю: «Слушай, а хочешь меня выебать? Ну это не как пидоры, не подумай, а просто из любопытства». А он такой: «Да похуй, давай!» Ну портки сняли, да он мне засадил. Больновато, но хуйня. По пьяному-то делу. «Давай, – говорю, – теперь я тебе». «Да вообще похуй! Давай!» Ну и я ему засадил. Туговато, но тоже хуйня. Ну и всё, дальше бухать.

Узбек посмотрел на Малыша и как будто даже немного протрезвел:

– Ты угораешь, ебать, что ли?

Но, видя по лицу Малыша, что тот, похоже, говорит вполне серьёзно, добавил:

– Слышь, нахуй! Я щас сделаю вид, что нихуя не слышал, а ты вали отсюда на хуй, понял?

– Да ты чё, Узбек! – растерянно произнёс Малыш. – Да нормально всё. Ты не подумай! Я ж не пидор. Ну не хочешь, как хочешь. Пузырь-то добить надо.

Малыш потянулся к бутылке, чтобы разлить ещё по одной. Но Узбек стал ещё более серьёзным:

– Я говорю, пошёл на хуй отсюда!

Узбек встал. Рука Малыша замерла в сантиметре от бутылки. Он сидел с вытянутой рукой и снизу вверх смотрел на Узбека. Узбек тоже как будто застыл, глядя на Малыша. Нельзя сказать, чтобы во взгляде Узбека были злость или раздражение, но было в них что-то, что заставило Малыша подняться.

– Н-ну л-ладно, – чуть запинаясь, сказал он, – пойду тогда.

Узбек ничего не ответил. Он молча провожал Малыша глазами, пока тот не дошёл до входной двери, обулся и наконец, что-то пробурчав на прощание, вышел. Узбек сел, посмотрел на бутылку, взял её, налил себе полстакана водки и выпил.

– Ну пиздец, – сказал он вслух.

В бутылке было ещё много. За окнами вечерело, но было ещё не очень поздно.

«Не дело вечер проёбывать», – подумал Узбек. Он взял бутылку, закрыл её крышкой и пошёл обуваться. В общаге нет проблемы найти, с кем выпить, особенно если есть что. Узбек знал, к кому можно пойти, и, закрыв двери комнаты, отправился продолжать вечер.

Когда Узбек вернулся, было уже совсем поздно и в комнате было темно хоть глаз выколи. Узбек был куда пьянее, чем когда он выходил несколько часов назад. О своём собутыльнике он уже и думать забыл. Узбек стал раздеваться, готовясь ко сну. Спать Узбек любил голым, поэтому, сняв штаны и майку, он бросил их на стул, а затем снял и трусы, кинув их поверх. Уже голым он дошёл до буфета, взял чайник и прямо из носика попил теплой воды. Затем он вытер рот рукой, подошёл к кровати, отдёрнул покрывало и, распластавшись, лёг. Под ним что-то зашевелилось. Не успел Узбек сообразить, как раздался крик, и кто-то отчаянно стал спихивать его с кровати. Наконец Узбек свалился на пол, а некто вскочил с кровати и, подбежав к выключателю, щёлкнул им. Яркий свет резанул по глазам. Узбек зажмурился. Наконец он разглядел своего соседа, стоящего возле входной двери, где находился выключатель. Сосед оторопело смотрел на Узбека. Когда Узбек зашевелился, пытаясь подняться, сосед пришёл в себя и закричал:

– Ты чё, охуел?! Так набухался, что уже похуй – мужик или баба! Или ты этот?..

Узбек был покрепче своего соседа, поэтому тот даже в ярости побоялся сказать вслух слово, так и застывшее у него на языке. Узбек, поднявшись, сам пытался понять, что происходит.

– Ты же уехал вроде. Какого хуя ты тут делаешь?

– Вернулся вот, я вообще-то тут живу!

– Да ты хуйню-то не неси, – наконец собрался с мыслями Узбек, – ну перепутал кровати. Нужен ты мне, ещё хуй об тебя марать.

Узбек отошёл к своей кровати и, глянув на соседа, залез под покрывало.

– Выключи ты свет, ебать, и ложись. Не буду я к тебе приставать, придурок.

Когда сосед выключил свет и вернулся к кровати, Узбек, подавив смешок, сказал:

– Разве что чуть-чуть.

– Пошёл на хуй! – завопил сосед и выскочил из комнаты.

Неизвестно, где он был всю ночь, но когда, ближе к полудню, Узбек проснулся, ни соседа, ни его вещей в комнате уже не было.

 

IV

Кузя был заместителем начальника цеха почти два десятка лет. И кто бы ни был при нем начальником, все знали – все вопросы решает он, Кузя. О повышении или об отпуске, об отгуле или о подмене, по любому поводу шли к нему. Как он скажет, так и будет. А говорил он обычно тихо, вкрадчиво и один раз. И этого было более чем достаточно, и человек уже шёл, да какой там шёл, бежал выполнять. Нельзя сказать, любили ли Кузю подчинённые или уважали, но точно испытывали трепет, когда он звонил и просил кого-то зайти в свой кабинет. И вот, этот человек, Кузя, человек, который навёл в цехе идеальный порядок, пожалуй, впервые, не знал, что ему делать и какие слова подобрать в предстоящем разговоре. Он сидел за своим столом и думал о том, что собирался сказать, но никак не мог сформулировать свою мысль. В дверь постучали.

– Войдите, – сказал он и даже как будто заволновался.

Дверь открылась. Заглянула женщина средних лет:

– Можно?

– Да, да, – сказал Кузя и жестом указал ей на стул.

Она вошла. Среднего роста, без особых примет, лет чуть за тридцать, короткая стрижка под мальчика и деланно жёсткое выражение лица подростка. Женщина прошла и села у стола, напротив Кузи. Кузя сидел положив руки на стол и смотрел на женщину, не зная, как начать разговор. Наконец он собрался с мыслями:

– Антонина, я, честно говоря, не знаю даже, как начинать этот разговор… Впервые такое у меня за всю мою жизнь… В общем, жалуются на тебя коллеги…

Антонина сидела молча и смотрела вроде бы на Кузю, но как будто сквозь него.

– Жалуются, в общем, на тебя коллеги… Говорят, что ты к ним… Я даже не знаю, как тут сказать… В общем, что ты к ним пристаёшь.

Антонина сфокусировала взгляд на Кузе, но ничего не сказала.

– Говорят, проходу не даёшь. Наедине боятся оставаться. Пойми меня правильно, я не хочу осуждать или что-то ещё. Я даже не знаю, что тут думать, я правда с этим впервые сталкиваюсь. Но, послушай, так же нельзя. Ты порождаешь нездоровую обстановку в коллективе. Твои предпочтения – это твоё личное дело… Но это всё не должно сказываться на работе.

Антонина сидела и слушала. Она то смотрела на Кузю, то куда-то сквозь него. Кузя ждал какой-то реакции, ждал, что Антонина по крайней мере покраснеет. Но не было ничего. Будто бы он говорил не о ней. Вся эта ситуация начинала выводить его из терпения, но он старался держать себя в руках.

– В общем, я не хочу во всё это вникать, но чтобы я больше ничего подобного не слышал.

– Или что? Уволите меня? – наконец спросила Антонина.

Кузя словно ждал этого вопроса, но, как на него ответить, он так и не придумал.

– А ты бы как поступила на моем месте? Мне жалуются аппаратчицы, что ты к ним пристаёшь, лезешь целоваться, обнимаешь, караулишь в душе.

Они боятся с тобой мыться, видя, как ты на них смотришь. Мне даже говорить всё это странно. Неужели ты не понимаешь?

– Да кто они-то? Одна она… – не выдержала Антонина. – Нравится она мне, понимаете?

Кузя оторопел от такого признания:

– Антонина! Ты что несёшь, – не выдержал он, – она женщина! И ты женщина… Ты с ума, что ли, сошла? У неё муж, семья, дети. Что значит, она тебе нравится? Тебе мужиков, что ли, мало?

Антонина даже не дёрнулась, с каким-то упрямым выражением лица она продолжала сидеть и смотреть на Кузю.

– Не нужны мне мужики. Она нужна.

– Слушай, избавь меня, пожалуйста, от этого. Хватит! Я тебя сюда позвал не признания твои слушать. Ты знаешь, я два раза не повторяю. Не хватало ещё, чтобы это до мужа её дошло. Ты понимаешь, что будет? Там я уже тебе ничем помочь не смогу. В общем, чтоб больше я всего этого не слышал. Либо держи себя в руках, либо переводись в другой цех. Разговор окончен.

Кузя перевёл взгляд на монитор компьютера и, взяв мышку, стал нервно возить её по столу. Антонина какое-то время сидела и смотрела на Кузю. Она как будто хотела что-то сказать, но не знала, как это выразить. Наконец она встала, буркнула:

«До свидания», – и уже на пороге, взявшись за ручку двери, сказала:

– Я её люблю.

Быстро открыв дверь, она скрылась в коридоре. Когда дверь захлопнулась, Кузя в сердцах хватил мышкой, которую держал в руке, по столу.

– Да ёб твою мать! – только и смог сказать он.

 

V

На химическом производстве в каждом цеху есть своя лаборатория, а в ней свой штат лаборанток. Производство обычно круглосуточное, работники ходят в смену. Лаборантки – тоже. Возраста лаборантки разного – кто постарше, кто помоложе. И так получается, что почти у каждой муж работает в этом же цеху. А не муж, так любовник. Кот был в том цеху мастером смены, и был у него роман с одной лаборанткой. Лет ему было чуть за сорок, ей около того же. Ходили они в одну смену. Дело-то плёвое – уединиться ночью в укромном уголке да трахнуться разок-другой. Как всё началось, Кот уже и не помнил.

Кот был женат, и сын у него единственный был, чуть за двадцать лет. Один ребёнок, говорят, не ребёнок. Может, так, может, не так, но сын отказа ни в чём не знал. Хочешь игрушку – получи, не поступил сам – будем платить, хочешь гитару – на. Правда, название у неё матершинное, этот… ибанез. Ну ибанез так ибанез. А тут сын закончил институт, вроде как и взрослый, работать пора. Но работать неохота, а вот жениться – дело хорошее. И приводит он домой девушку.

– Вот, – говорит, – жить с ней тут будем. Не расписаны, правда, но это успеется. Только вот какая штука: тесно нам будет в двушке. А дача у нас хорошая, дом, все дела. Может, вы туда переедете? Только вот, если бы мама иногда готовила, то было бы здорово, Настя готовит не очень хорошо.

Разговор этот, конечно, не в присутствии этой самой Насти был. Потому Кот сказал по-простому:

– Ты не охуел ли, сынок? Может, ещё и уборку приезжать делать?

– Вообще было бы здорово! – сказал сын.

– А может, тебе уебать просто? – спросил Кот, но тут вмешалась жена:

– Не надо грубить, ты не на работе. Ведь сын правду говорит, мы с тобой немолодые, а у него вон вся жизнь впереди, ему на ноги вставать надо, и мы должны ему в этом помочь. В конце концов, и на даче пожить можно, ничего страшного. Ты на работу на автобусе мог бы ездить. Ты говорил, что у вас есть, кто за городом живут. Кто ж виноват, что у нас машины нет.

Кот не мог поверить собственным ушам.

– Мать, ты серьёзно сейчас? То есть мы жизнь, по-твоему, просрали и должны уйти восвояси, а сыночку всё пожалуйста! Ещё и в обслугу к нему пойти.

Кот был и в ярости, и в то же время в состоянии шока. То, что сын у него избалованный эгоист, он в общем-то понимал, хотя и не слишком часто признавался в этом себе. Но что жена встанет на его, сына, сторону, было для него ударом. Хотя чего тут удивляться, она и воспитала такого сына, пока он был на работе. Кот смотрел на жену, тихую домашнюю женщину, на сына, высокого худощавого парня с нагловатым лицом, потом обвёл взглядом комнату, махнул рукой и сказал:

– Да делайте вы что хотите, я умываю руки.

После этого взял в шкафу большую сумку, побросал в неё свои вещи и, сказав, что за остальным придёт позже, оделся и ушёл. Жена, конечно, пыталась его отговорить, успокоить, но говорить тут было не о чем.

Впереди был ещё один выходной, и прежде всего Кот пошёл в магазин. Взяв водку и еды на закуску, он достал мобильный телефон:

– Привет! Слушай, я из дома ушёл. К тебе можно? Хорошо, скоро буду.

Кот приехал достаточно быстро. Алёна, лаборантка с его работы, открыла ему и проводила на кухню. Она достала тарелки, Кот достал водку. Накрыв на стол, они сели обедать. Выпили по одной.

– Ты насовсем?

Кот рассказал, что произошло. Алёна понимающе кивнула:

– Оставайся.

Выпили по второй. Кот молча ел.

Немного позже, когда обед был съеден, бутылка распита и вторая, за которой ходил Кот, тоже, они лежали голые в постели. Кот спал, Алёна думала о чем-то своём.

Уже поздно вечером Кот проснулся. Алёна была в ванной. Он встал и пошёл к ней. Он был ещё немного пьян.

– Что мы будем делать со всем этим?

– С чем этим? – спросила Алёна, косясь на его член.

– Ну с тем, что я ушёл от жены, из дома и всё такое.

– Да ничего не будем делать. Иди-ка сюда.

Алёна подвела его к раковине, включила воду, намылила его член и помыла его под струёй тёплой воды. От этих манипуляций он встал. Алёна присела на унитаз и взяла член в рот. Сосала она жадно, заглатывая член целиком. Кот растерянно стоял посреди ванной комнаты и смотрел, как Алёна сосёт его член. Ему было приятно и как-то странно. Когда он кончил, и Алёна, проглотив, выпустила его опадающий член, он сказал:

– Моя жена никогда мне такого не делала.

– Я не твоя жена, – улыбнувшись и облизывая губы, сказала Алёна.

 

VI

– Вы сейчас просто охуеете! – с искренним задором произнёс Старшой.

Он сидел в курилке цеха, находящейся рядом с залом, заполненным компьютерами и операторами, следящими за производственным процессом. Была ночная смена. В курилке находились ещё несколько человек и оживлённо разговаривали. Старшой продолжал:

– Я смотрел видео сегодня, скачал с сайта «Russia today», там всё подробно рассказывается. Прикиньте, в Европе, если ты что-то сказал против гомосексуализма, то всё, у тебя отнимают ребёнка! Типа, ты не поддерживаешь демократические ценности и можешь его испортить. То есть когда две мамы или два папы – это нормально, а вот когда мама и папа, то всё – ты враг. Не дай бог, ты будешь говорить сыну, что он мальчик! Ты травмируешь его психику, вдруг он хочет быть девочкой.

Напротив него сидел Субарик, парень двадцати с небольшим лет. От негодования у него было красное лицо, он слушал с нарастающим возбуждением.

– Да хули говорить! Они там совсем уже с жиру бесятся! Не знают уже, в какие дырки долбиться! Где-то мне попадалось недавно, что вот, типа, быть пидором – это болезнь и всё такое. С пониманием там надо и всё такое. С каким нахуй пониманием? Вот и приведёт такое понимание, ебать, потом к тому, что ты рассказываешь. Просто пиздить надо! А лучше куда-нибудь в шахту или на рудники, нахуй! Наработается до потери пульса, и некогда будет о всякой хуйне думать! Толку от него для общества всё равно никакого. Семью создавать не хочет, детей рожать не хочет, ну значит, пусть идёт работает на благо общества!

– Не, ну если он ещё и ребёнка родит, то… сколько там, блядь, премия первому родившему мужику? – со смехом добавил Федя, отец троих детей.

– Да не передёргивай ты, ёбаный насос! Я про то, что он нормальную семью с бабой создавать не хочет, значит, пусть ебашит. А то он там, типа, музыкант, ебать его в рот, или художник. Нахуй нам эти художники! В стране вон работать некому!

Старшой довольно улыбнулся от произведённого им эффекта и заговорил снова:

– Ну ты ж должен понимать, что это всё тоже неспроста. Вот ты говоришь, что с жиру бесятся. С какого нахуй жиру? Что, у них там хорошо, что ли? Это у нас тут либерасты все думают, что в Европе – рай. А их просто используют американцы. Не столько американцы, сколько их верхушка. Я ж говорил уже, Америкой правят евреи. Американскому правительству даже банковская система не принадлежит, в отличие от нас. И вот эти самые евреи и управляют всем. А как численность людей сократить? На Ближнем Востоке – войны, в Европе гомосексуализм. Никого убивать даже не надо – сами вымрут. Конечно, они и поощряют однополые браки и гей-парады. И на Россию всё время нападают – типа, у нас тут свободы нет. А получается-то, что свобода – это гей-парады, вот тебе и подмена понятий.

– План Даллеса в действии, – вставил Федя, – я вон смотрел тут недавно по телику «Военную тайну». Там даже документы показывали из архива американского. Там то ли выкрали их, то ли наш какой-то шпион добыл. Всё так и есть, воевать против России они не могли, вот и придумали. Рок-н-ролл, пепси, секс, наркотики, вся эта хуйня, от которой у нас кипятком ссут.

– Уроды, блядь! – распаляясь, почти выкрикнул Субарик. – А ведь в Советском Союзе всего это не было! Ни наркоманов, ни пидоров этих ебаных, ничего. Ну Высоцкий, говорят, на игле сидел. Ну так то паршивая овца!

– А все восхищаются им, – добавил Старшой. – Правильно, хули, за рубеж съездил, насмотрелся, вот тебе и пожалуйста! Баба же у него из Франции. Свободные нравы, хуё-моё.

– Не, ну ты на Высоцкого не гони! – перебил Федя. – Актёр-то он был заебатый! Вспомни «Место встречи изменить нельзя»! Да и песни у него очень жизненные! «Если друг оказался вдруг…» чего стоит!

– Ну а толку? Вот его поэтом называют. А какой он поэт! Вот Пушкин – да, действительно, поэт. И ему почему-то и без наркоты хорошо жилось и писалось.

– Да, а щас лучше, что ли? Все эти певцы – кто на игле сидит, кто на хую чьём-нибудь.

– А как ты ещё на сцену попадёшь? – заметил Старшой. – Только через постель. Я ж тебе говорю, Лёх, в жопу дай раз, сразу повышение получишь!

Последнее относилось к молодому, который от этой фразы только засмеялся.

– Вот видишь, – улыбаясь, сказал Старшой, – сейчас ты на это уже со смехом реагируешь, а помнишь, раньше, когда только пришёл? Сразу красный становился, начинал кричать, что мы тут охуевшие совсем, что как так можно!

– Да а хули толку на вас кричать? – всё ещё улыбаясь, сказал Субарик.

– Вот! Сначала ты кричал, теперь смеёшься, ещё немного времени пройдёт, и начнёшь уже прикидывать, кому в жопу дать, чтобы повысили, – сказал Старшой, и все, включая Субарика, грохнули дружным смехом.

– Да ну вас на хуй, – сказал Субарик, поднимаясь, – пойду в обход схожу.

– Молодой ещё, глупый, – сказал Старшой и тоже поднялся, – пора бы всё же и поработать.

 

VII

Когда Поэт зашёл в раздевалку, кое-кто уже стоял возле своих шкафчиков и переодевался. Он прошёл сначала в правый конец раздевалки, чтобы со всеми поздороваться, и шёл теперь в левый – к своему шкафчику. По дороге он прошёл мимо шкафчика Лёлика, который стоял абсолютно голый и собирался надевать рабочие штаны. Исподнего Лёлик на работе не носил. Поэт подошёл поздороваться, подал Лёлику руку, но тот не отпустил её, а потянул на себя.

– Поэт, хуй нюхать будешь? – со смехом спросил Лёлик.

– Пошёл ты! – Поэт стал вырываться, но Лёлик не отпускал.

Кто-то прошёл мимо:

– О, у Лёлика опять брачные игры.

В тот момент, когда Поэт рванул особенно сильно, Лёлик отпустил. Поэт отлетел к противоположному шкафчику.

– Какой же ты всё-таки дебил! – обиженно сказал Поэт, отряхиваясь.

– Да ладно, Поэт! Если больно, давай я приласкаю! – под общий смех сказал Лёлик.

– Пошёл ты на хуй! – Поэт, отряхнувшись, пошёл к своей кабинке.

Подойдя и открыв её, он стал снимать с себя верхнюю одежду.

– Поэт! Да ты не обижайся! Лёлик ведь любя, – крикнул кто-то, и все засмеялись.

– Да дурак ваш Лёлик! Взрослый мужик, отец, а ведёт себя как дурак.

– Поэт, ну вот ты тоже взрослый, детей у тебя нет, а ты без «как», просто дурак, – под хохот остальных вставил Карась, молодой оператор.

– Ты вообще бы помолчал! Я тебя почти в два раза старше, между прочим!

– А хули толку! Ума-то у тебя от этого больше не стало.

Все снова засмеялись. В одном из рядов мужик постарше негромко сказал товарищу:

– Вообще Поэту стоило бы ёбнуть Карасю разок в зубы. Чтобы на старших не пиздел, раз дома не научили.

К Лёлику подошёл Пельмень, напарник Поэта.

– Слушай, взрослые же мужики! Лёля, у тебя дети вон. Чё ты хуйней занимаешься? Ну ладно, я там иной раз его вздрочну, но то по делу, а чтоб вот так – нахуя?

Лёлик хотел уже скорее переодеться и идти менять смену. Впереди ещё вся ночь – поговорить успеется. Тем не менее он ответил, совершенно запросто:

– Да нравится мне с Поэтом играться, потешный он. Так-то скучно, а тут всё же развлечение. Я же не со зла.

Лёлик сел на лавку и стал обуваться.

– Вот ведь, Лёлик, знаешь, ебать, с кем играться. Я б тебе за такие игры, нахуй, как уебал бы разок-другой, – не унимался Пельмень.

В другой раз Лёлик бы ответил, что и сам мог бы уебать, но в голосе Пельменя слышалась усмешка, и Лёлик сказал:

– Я ведь не потому с ним играюсь, что он слабее, как ты, может, думаешь. А потому что с ним играться весело.

– Ничего я не слабее! – почти завизжал из-за своего шкафчика обиженный Поэт, – я тебе сам, знаешь, как надавать могу!

– Конечно, можешь! – сказал Лёлик. – Один-то раз не пидорас, а вот если много раз дать, то уже точно.

Раздевалка взорвалась от смеха. Пока все смеялись, а Поэт что-то неразборчиво бормотал, Лёлик зашнуровал ботинки, запер шкафчик и, взяв пакет, сказал Пельменю:

– Ну, хули пиздеть, пошли, что ли, работать.

Шкафчики в раздевалке стояли рядами. Мимо Поэта прошёл только что пришедший Репа и, поздоровавшись, прошёл к своему шкафчику, стоявшему через три от Поэта.

– Ну что, Поэт, скоро нам твою следующую книжку почитать-то доведётся? – спросил Репа.

– Не знаю, – ответил Поэт, – ещё не дописал.

С другой стороны ряда донеслось:

– Правильно, не торопись! Люди ещё от предыдущей не отошли.

Кто-то захихикал.

– Да, я когда читал твои стихи, Поэт, просто охуевал. Ты под чем их пишешь? Я просто не знаю, что надо употреблять, чтоб такую хуйню писать.

– Сам ты хуйня! Не понимаешь, так не читай.

– Так ты же сам их нам принёс! Принёс и раздал. Потому что никому они больше нахуй не нужны.

Вся раздевалка снова дрогнула от смеха.

– Я, между прочим, член Союза писателей!

– Да ты-то член, никто не спорит, – под общий смех сказал Репа.

С другого конца ряда Кислый, грузный коренастый мужик, спросил:

– Поэт, ебать, а вот на каком основании ты считаешь себя поэтом? Я тоже твои стихи читал. Ну это хуйня чистой воды, бред сивой кобылы. Вот Пушкин, – сказал он, подняв вверх указательный палец, – это поэзия! Там читаешь, и сердце радуется.

И мысль ясна, и рифма приятна. А у тебя – ни уму, ни сердцу…

Кислый хотел сказать что-то ещё, но Поэт в запале его перебил:

– Да что Пушкин! Пушкин – это уже даже позапрошлый век! Все эти формы исчерпаны, ещё Маяковский…

Кислый, имея привычку в споре переходить на крик, оборвал Поэта:

– И что, прошлый век? Да тебе за два века до него не допрыгнуть! Каждый долбоёб норовит назваться поэтом и сразу начинает кричать: «Нахуй нам Пушкин, мы и сами можем!» Что вы можете-то? Бред всякий писать? Так это любой может!

– Кислый, ну, погоди, не кричи! Поэта обидеть может каждый, – вмешался молодой мастер смены, которого уже сменили, и он пришёл переодеваться в чистое. – Поэт, вот скажи, ты сам как считаешь, хорошие у тебя стихи?

– Не мне судить мои стихи, но и не вам.

– Подожди, как не нам? А кому тогда? Для кого ж ты пишешь?

– Ну а что вы читали, чтоб судить? – спросил Поэт.

– Ну читали кое-что, – ответил мастер смены.

– Вот именно, что «кое-что». Чтобы судить, надо достаточно прочитать.

– А с чего ты взял, что я читал недостаточно? – вскинулся мастер.

– Ну а что ты читал? Достоевского? Толстого? Пушкина? А вот Андрея Белого? Или Мандельштама? Поэты второго ряда?

– Не, ну вот ты погоди. Толстого я, конечно, читал. «Войну и мир» в школе. Правда, про войну больше. И Достоевского «Преступление и наказание» читал. И Пушкина. А второй ряд… При чём тут второй ряд? Каждый ведь своё читает! Ты вот говоришь, что я что-то не читал. Так я другую литературу читаю. Патриотическую, например. Или историческую. Сейчас вот Старикова, например. Так почему я судить не могу? А если, чтобы судить твои стихи, надо всю Ленинскую библиотеку прочитать, то зачем ты их вообще публикуешь? Писал бы для своих, таких же, как ты, никто бы тебе и слова не сказал. Вы бы там понимали друг друга.

– Да при чём тут Стариков? Какое он отношение к поэзии имеет?..

– Поэт, блядь, недоделанный! Пиздуй уже смену принимать! – оборвал его всё тот же Кислый. Поэт как раз переоделся в робу и уже обулся, стоя возле своего шкафчика, увлечённый разговором. Он хотел что-то ещё сказать, но Кислый рявкнул:

– Иди работай, ёб твою мать!

– Хули ты орёшь на меня? Заткнись, ебать, и иди мыться! – огрызнулся Поэт.

Кислый покраснел:

– Я щас не только орать, я щас тебе ещё по ебалудам, будешь пиздеть!

– Ну дай!

Они пошли навстречу друг другу, но их разнял мастер смены:

– Так, нахуй, оба успокоились! Поэт, иди лучше работай, в этом Кислый прав. А ты, – обратился он уже к Кислому, – держи себя в руках, мы всё-таки на работе.

Все трое замерли на какое-то бесконечно повисшее мгновение.

– Поэт, ты не понял? – повысив голос, спросил мастер.

Поэт махнул рукой, пробурчав что-то вроде: «Да пошли вы», – и двинулся в сторону выхода из раздевалки.

– Чё сказал? – спросил мастер.

– Ничего! – ответил Поэт и вышел.

 

IX

– Ну, значит, выезжаю я. Машина в принципе прокачана. А команда, как назло, подобралась – одни долбоёбы. Нет чтобы следовать какой-то тактике… Просто все в разные стороны, кто куда. Я им пишу, мол, давай ты туда, ты по флангу, ты базу засвети. А они: «Хули ты командуешь, иди на хуй!» Ну там за мат банят, ты ж знаешь, а им всё похуй. Вот уже их выхлёстывать стали одного за другим. Ну я подбил несколько, но и у меня уже хэпэ треть, наверное, осталась. Короче, ёбнули меня, вышел в ангар, взял другой танк, пошёл в другой бой. В принципе тоже ничё так. Советский взял. А у меня там пушка помощнее, но стреляет реже. Тут команда явно по-опытнее. Один сразу: «Я слева», другой: «На базу».

Третий: «Прикрываю». Короче, все как-то сразу сорганизовались, любо-дорого. Накидали от души. Там не сказать, что малолетки, но слились довольно быстро. Ну я кредитов заработал, танк в ремонт, сам на третий, и в бой. А он у меня лёгкий, бегает быстро. Ну я, значит, по краю карты на их базу. То ли мы разминулись, то ли что, но, прикинь, по дороге никого не встретил! Проскочил на их базу, а там арта. И на прикрытии никого. Ну я её раздолбил влёт. Ни тех ни других не видать. Они там где-то мочатся, смотрю только, как танки выбывают. Короче, ждать заебался, поехал навстречу своим. И как раз с тылу подъехал. Эти там бьются, ну и я сзади: ага, суки, не ждали! У них жизней немного уже оставалось. Так я своим танком нескольких, одного за другим, захуярил. Аккаунт у меня платный, кредиты да опыт увеличенные, так что все траты в первом бою два следующих с лихвой покрыли. Ну потом ещё пару боев, один выиграл, один проиграл. Как-то так. Как у тебя на западном фронте? – спросил Сосок у Старшого.

Оба они сидели в заводской курилке. Сосок был начальником отделения, но мужик он был простой, из операторов, начал карьеру, что называется, с основ. Старшой был старшим оператором, которым работал уже достаточно давно и идти выше не хотел, хотя и предлагали. Говорил, что чем выше, тем ебут сильнее, а ему и так неплохо. Сосок курил, и Старшой немного морщился, когда Сосок выдыхал дым.

– Сосок, вот ты знаешь, что, когда ты куришь, ты помогаешь американским табачным компаниям богатеть?

– Да, в курсе, но что тут поделать.

– Бросить!

– С нашей работой хуй бросишь.

– Отмазки это всё! А на западном-то фронте, как говорится, без перемен. Вчера вечерком сел, пока сын уроки делал. Ну пару боёв нормально так прошло. Успел нескольких уделать. У меня уровень-то пятый ещё, недавно играю. Потом вот, прям как ты говоришь, команда попалась полный пиздец. Друг за другом ездят, мешают, короче, как кроликов, нас перебили. Там даже если умеешь, ну что ты один сделаешь? Я тоже не сказать чтоб танкист великий. А потом, знаешь, решил попробовать артой поиграть. Непривычно так, но прикольно. Команда подобралась нормальная. Пара танков базу прикрывает, двое с боков засветили. Ну я и въёб. Сначала, конечно, промазал пару раз, всё же пристреляться надо, а потом нескольких прям подряд накрыл. Ну пару часов я поиграл, а там и сын подтянулся. Я вышел, уроки у него проверил, он сел играть. Вот не дурак вроде, а порой так тупит, в кого он такой только? Слушай, вот ты говоришь, платный аккаунт. Не жалко тебе денег? Игра же просто.

– Да при чём тут жалко или не жалко. Вот смотри. Я зарплату получаю нормальную, семье хватает. Пить я не пью, ну курю вот только, но тут, я уж сказал, нихуя не сделаешь. Так вот, что я не могу, что ли, себе развлечение небольшое позволить? Люди вон за одни выходные пропивают больше. А тут несколько сотен в месяц. Да и не жалко, зато кредитов больше на апгрейды. Ещё и место в ангаре дополнительное.

– Ну тут дело каждого, согласен. У меня вот сын танк премиумный на день рождения просит. Думаю. Наверное, куплю, раз хочет. Его же день рождения.

– Да а что такого-то? С ним зато денег нехило поднимаешь! Я вот купил пару месяцев назад. Разок в бой съездил, а денег как от трёх. И играешь в удовольствие, а не копишь эти кредиты на очередной апгрейд или повышение квалификации.

Пока они говорили, в курилку зашёл Лёлик. Сел, закурил, закурил и вторую, слушая их разговор и явно не понимая, о чем речь. Старшой с Соском были так поглощены обсуждением стратегий боя и тем, как какой танк лучше апгрейдить, что не обращали на него никакого внимания.

– Слушайте, ебать, господа офицеры, давайте уже про жопу, что ли, а то всё танки да танки. Заебали.

Старшой и Сосок одновременно повернулись к Лёлику:

– Ну, ёбаный в рот, Лёлик, опять ты про жопу.

– Как маленький, ёбаный в рот, – укоризненно сказал Старшой.

 

X

– Короче, мы тогда нехуёво так выпили. Тогда ещё можно было в магазине марочное вино взять. А много нам и не надо было, мы ж ещё студенты были, хули. В общем, она сама предложила. А давай, говорит, сзади попробуем? Хочется, мол, новых ощущений. Ну а я-то чего, сзади так сзади. Разделись. Ну поставил её раком, пристроился. А она говорит:

– Да нет, ты не понял. Давай в попу попробуем. У меня так ещё ни разу не было.

Будто у меня было. Как-то обычно всё по-простому, в жопу никто и не давал. Ну ладно, давай попробуем. Попытался сходу вставить, хуй-то там. Она ещё хоть сама вроде и хочет, а боится. Так и эдак, нихуя. Ну русские ведь не сдаются. Стали шарить в поисках смазки какой-нибудь. Ничего умнее не придумали, взяли то ли шампунь какой-то, то ли пену для ванны. Короче, маленько на жопу ей вылил, себе на хуй. Стал вставлять, вроде пошло помаленьку. Ну она там вскрикивает, конечно. Первый раз, не разработано же. Мне, конечно, приятно, что узко, но тоже, знаешь, как-то слишком внатяг. Вставил, стал вроде двигаться. А этот шампунь, сука, он пениться начал. Короче, ебу её, а у неё из жопы пузыри. И, знаешь, запах такой стрёмный. Не помню, какой был шампунь, но его запах смешался с запахом говна. И всё это из неё прёт. Она зажалась совсем, ну типа, стыдно, вся хуйня. А мне чё, приятно, что ли? У меня как-то тоже уже настроения особого нет. Попытались ещё как-то продолжить, в итоге плюнули на это грязное дело, пошли в ванную. Ну помылись, потом уже нормально поеблись, – закончил Дошик.

– Я тоже, помню, ебал одну, – стал рассказывать Лёлик. – Молодой ещё был. Ну как ебал. У неё в гостях, в общем, был. Квартира – двушка. В соседней комнате родители её. Ну а мы чё, сидим, ну целоваться там начали, хуё-моё. В итоге разделись почти догола. Ну и тоже – давай, говорит, сзади. А я, хули, молодой, неопытный – давай пихать. Жопа тугая, не идёт и всё. Ей больно, еле сдерживается, чтоб не кричать. Короче, прикинь, картина. На её кровати она раком, я сзади, кое-как засадил на полшишки, дальше ни в какую. Щас, думаю, только не хватало, чтоб родители её зашли. В общем, тоже ничем это не кончилось. Вытащил. «Хоть подрочи мне», – говорю. Ну она подрочила. Я ей потом, в другой раз, всё равно, правда, засадил. Вообще, знаешь, я тебе так скажу: лучше в пизду, чем в жопу. Вот реально, в пизду лучше. Ну и как-то правильнее это, что ли. Засадил и всё. А тут месишь это говно, вытаскиваешь, хуй грязный, воняет. Она ещё перднёт иной раз. Не, в пизду лучше! Трусы снял, поводил головкой по секелю, бабы это любят, да засадил. Хотя тут свои заёбы. Бабы же хитрые, бляди! Одна, помню, аж яйца мне рукой крутила – ну кончи, говорит, в меня. А мне нахуй это надо? Залетит, потом женись на ней. А мне свобода дороже.

– Ну ты же всё равно в итоге Ирке кончил, – заметил Дошик.

– Ну возраст пришёл, детей пора было заводить. И, один хуй, я на ней не женился и не женюсь никогда. От баб зло одно.

 

XI

Пельмень и его жена голышом лежали на постели. Он был сверху, целовал жену в губы и несколько грубовато, по-мужски, ласкал её. Она обнимала его за шею и громко и часто дышала. Их ласки длились какое-то время, но вдруг Пельмень приподнялся и, вставая с кровати, сказал:

– Мне надо отлить.

Он вышел из комнаты, прошёл по коридору в туалет и закрылся изнутри. Сев на стульчак, он стал мять и массировать свой член, который никак не хотел вставать.

«Ну же, – обращался мысленно Пельмень не то к члену, не то к себе, – ты же молодой мужик, в самом расцвете сил, подумаешь, чуть за тридцать. Ну подумаешь, четвёртая за неделю. Ведь это жена! Перед женой осрамиться никак нельзя. Что она подумает, что я не мужик, что ли? А то ещё чего доброго, что у меня баба на стороне. Ну есть баба, и не одна, а три, ну так что ж? Я молодой здоровый мужик, в расцвете сил, неужели же не могу себе позволить? Или уже не могу?»

Пельмень продолжал мять член, который мало-помалу наливался кровью и вставал.

«Во, другое дело! Вставай, дружок, не подведи! Видимо, от одной пора избавляться. Тяжеловато становится. А ведь совсем недавно дни и ночи напролёт мог! Одну в ночную смену, в соседнем цехе, другую – в дневную, вечерком в её кандейке, третью между сменами, у неё дома. Ну а жену, как полагается, в выходные».

Пельмень, довольно улыбаясь, перебирал в голове своих женщин. Член его от этих мыслей стоял всё крепче. Он ещё немного помастурбировал, затем нажал на слив, ополоснул под краном руки и пошёл назад в спальню.

– Всё нормально? – немного взволнованно спросила жена.

– Всё отлично! – улыбаясь, сказал Пельмень и полез на неё.

Они лежали голышом под одеялом. Он на спине, она у него на груди.

– Надо же, мы с тобой почти всю жизнь вместе! – сказала она.

– Да, с пятого класса за одной партой. Если бы ты не давала мне списывать, я бы школу со справкой закончил, – смеясь, сказал он.

– Если бы я не давала тебе списывать, ты бы сам учился и, может, в институт бы поступил, – ответила она серьёзно.

– Да нужен мне твой институт! У меня армия вместо всяких институтов, и Афган вместо этой, как её, аспирантуры.

– Да при чём тут твой Афган? Я тебе про профессию говорю!

– И я про неё же! Ты умная, ты вон экономический закончила. А я что? Я в этих твоих экономиках ничего не понимаю. Я вон гонки люблю! Так, видишь, как дело повернулось. Если б я не разбился тогда, то уже, может, чемпионом бы был…

– Да-да, или на том свете…

– Может, и так. Так ведь и из Афгана эта дорожка ещё прямее, а ничего, вот он я. Ну вот с братьями по тому же Афгану бизнес держим…

– Да какой это бизнес! Это ж бандитизм чистой воды и рэкет!

– А другого на Руси-матушке нет. Может, на твоём экономическом вам про какой-то другой рассказывали, но здесь он именно такой. Вот мы, а вот они. Хочешь спокойно бизнес вести – плати, или им, или нам. Что, думаешь, много я на заводе заработаю? Цех законсервирован, зарплату талонами на макароны дают.

– Но ведь когда-то это изменится, может, лет через десять или двадцать. Там ведь уже новая эпоха будет. Двадцать первый век всё-таки!

– Эпоха, не эпоха, а что толку? До неё ещё дожить надо. Вот ты умная, всё знаешь, а простых вещей не понимаешь. Так же всё и будет. Всё ведь поделено уже. Разборки всё реже. Потому что делить уже нечего…

– А ты что, ещё и на разборки ездишь?

– Раньше случалось, то ты не знаешь…

– Скажи честно, ты ведь никого не убивал?

Она приподнялась и посмотрела Пельменю в глаза. Он спокойно встретил этот взгляд и сказал:

– Всякое случалось, но после Афгана – никого. Хотя некоторых стоило бы.

– Дурак ты, – она легла рядом с ним.

На её лице застыло какое-то задумчиво-беспокойное выражение, а глаза смотрели как бы и на мужа, и сквозь него.

– Да, дурак. Потому ты меня и любишь, – с улыбкой сказал Пельмень, – а помнишь, как в школе мы с Лёшкой чуть не подрались из-за тебя? Он ведь выше меня был, да и шире. А ты, совсем тогда маленькая, по грудь мне, подошла к нему и так серьёзно-серьёзно ему сказала: «Не смей его трогать!» Я тогда сразу понял – судьба. А с Лёшкой мы друзья. Вот ведь жизнь.

Лицо жены подобрело, она улыбнулась. Пельмень посмотрел на неё и тоже улыбнулся.

– Ну, хватит разговоров, – сказал он и полез на жену.

 

XII

Карась вошёл в просторное помещение ЦПУ. Все сидели за компьютерами на своих рабочих местах. Вдруг кто-то, мельком глянув на Карася, громко произнёс:

– Нихуя себе!

Все сразу же повернули головы. Карась будто бы застенчиво заулыбался, хотя внимание явно было ему приятно. Он прошёл вдоль стены, где были расположены рабочие места операторов, чтобы поприветствовать каждого рукопожатием. Пожимая руку, каждый одобрительно кивал и говорил что-нибудь вроде: «Ну молодец!» или «Давно бы так!» – а Старшой, поднимаясь со стула навстречу, сказал:

– Ну теперь дорога в старшие операторы тебе открыта!

В ответ Карась скромно и мечтательно широко улыбнулся. Когда он, поздоровавшись со всеми, вернулся к своему рабочему месту, расположенному ближе всех ко входу, и сел в кресло, Старшой сказал:

– Ну рассказывай!

– Да чего рассказывать? – как бы нехотя сказал Карась. – Сами же всё видите.

– Не, ну ты сам или надоумил кто?

– А, может, и помог кто? – с усмешкой сказал Федя.

– Да нет, я сам, по собственному, как говорится, почину.

– Вот! – не унимался Старшой. – Значит, не зря мы с тобой тут столько говорили! Значит, понял наконец! А ведь я с первых дней тебе говорил. В конце концов, лучше поздно, чем никогда. Знаешь, когда ты только первый раз зашёл на ЦПУ лет девять назад, кажется, мы тогда с Жекой работали. Он же сидел. Он как раз тогда несколько лет как освободился. Посмотрели мы на тебя, и я его спрашиваю: «Жек, а что бы с таким парнем на зоне сделали?» А Жека мне и ответил: «Да опустили бы, и сидел бы весь срок возле параши». Вот так-то.

– Ну на зону я не собираюсь, – уже серьёзно ответил Карась.

– А кто же туда собирается? От сумы и от тюрьмы, как говорится, не зарекайся, – заметил Федя.

– Ну Жека-то жену убил за измену, с этой стороны я могу быть спокоен, – ответил Карась.

– Ну тут ты тоже не загадывай! Когда-нибудь и ты женишься. По крайней мере шаг от замужества к женитьбе ты всё-таки уже сделал, – сказал Старшой, и все засмеялись.

Отойдя от смеха, сидевший рядом со Старшим Пельмень сказал:

– Да ладно, чё вы?! Ну парень повзрослел, понял, что детство кончилось, взялся за ум, можно сказать. Молодец, Карась! Так держать! Скоро Старшого заменишь.

На последней фразе Пельмень ехидно глянул на Старшого. Все снова засмеялись, а Старшой сказал:

– Старший оператор незаменим!

– Ты ведь знаешь, – поддакнул Карась, – незаменимых людей у нас нет.

Старшой улыбнулся, но промолчал. Вместо ответа он встал, подошёл к своему рабочему месту, взял кружку и пошёл к выходу. Проходя мимо Карася, он нагнулся к нему и сказал:

– Пойдём, что ли, чаю попьём.

Карась попросил напарника приглядеть в монитор за процессом, а сам взял пакет, стоявший под столом, и пошёл вслед за Старшим. Они вышли с ЦПУ, прошли по коридору мимо курилки десяток метров и зашли в небольшую комнату для приема пищи. Там стояли стол, две лавки, микроволновая печь, чайник и холодильник, куда операторы складывали принесённые с собой на смену продукты. В углу располагалась раковина. Налив из чайника кипятку, Карась и Старшой сели за стол друг напротив друга. Карась достал из пакета коробку с чайными пакетиками, один положил в свою кружку, а другим угостил Старшого.

– Ну, рассказывай! Чё ты вдруг-то? – задушевным тоном спросил Старшой.

– Да не вдруг. Я давно уже об этом думал. Просто привык как-то, понимаешь? За столько-то лет. Я уже несколько раз хотел и всё как-то не решался. А тут… Да надоело просто. Отношение людей надоело. Надоело, что все смотрят как на дурака. Думаешь, я не понимаю, что ты мне говорил? Просто насрать было. Ну типа, у тебя своя голова, у меня – своя.

– Старших всегда слушать надо, – с улыбкой сказал Старшой, – но сейчас-то что поменялось?

– Да отец на пенсию собирается. Это ведь он меня сюда привёл, я ж рассказывал. После школы-то куда возьмут? А он мне тогда сказал: «Больше ничем помочь не могу. Если не сможешь, рассчитывай на себя». Ну вот, а сейчас он, если уходить собирается, я же не могу семью позорить. Надо как-то соответствовать. Его ведь все всегда уважали. Вот я и решил, что взрослеть уже пора, – с немного наивной улыбкой закончил Карась.

Старшой оценивающе посмотрел на Карася:

– Нет, ну ведь на человека стал похож!

– Сейчас вот ещё гитару продам, да машину хочу купить. Я скопил маленько, но всё равно не хватает.

– А что брать хочешь?

– Да не знаю пока. Хватает на «Калину».

– Нахуй тебе эти дрова? Бери праворукую! У меня вон японка, и отличная машина!

– Да не хочу правый руль. Всё-таки мы в России живём или где? Движение у нас ведь левостороннее.

– Да в России полстраны на праворуких и ездит.

– Ну вот и плохо это, неправильно, – не унимался Карась, – ну я понимаю, что хорошая у тебя машина, но неправильно это!

– Ну правильно, неправильно. Не мы такие, жизнь такая.

– Да и то верно, – согласился Карась, понимая, что со Старшим спорить бесполезно, проще согласиться. – Вот и не знаю, как быть.

В это время на ЦПУ обсуждали изменение внешности Карася.

– Надо же, девять лет понадобилось, чтоб образумиться.

– Лучше поздно, чем никогда.

– Может, он бабу завёл? Да она сказала, мол, нахуй ты такой мне нужен.

– Да какую бабу? Ты его видел? Он сам как баба. Подстригся, серьги вынул, а жопа всё равно как у бабы.

– Да, я бы вдул!

– Опять ты с гомосятиной своей! Заебал уже.

– Да ладно тебе! Реально ведь жопа так жопа!

– Да хули толку! Подстригся он. Один хуй, дурак! И бабы у него потому нет, что ебанутый, какая с таким будет.

– Да чё вы доебались до него? Парень как парень!

– Да, блядь, усы бы он свои карасиные сбрил ещё нахуй. А то молодой парень, а усы как у мужика пятидесятилетнего.

 

XIII

Аватар сидел в комнате приема пищи и обедал. Он, не торопясь, ел салат, запивая его настоем иван-чая. Он был один. Дверь открылась, вошёл Федя:

– Приятного аппетита!

– Благодарю!

Федя прошёл к холодильнику, взял контейнер с обедом и положил его в микроволновку разогреваться. Бросил косой взгляд в контейнер, из которого ел Аватар:

– Опять ты без мяса!

– Ага, – сказал с набитым ртом Аватар.

– Ага, бля. Чё ага-то? Тощий, как палка! Тебе мясо надо есть, иначе вообще скоро загнёшься нахуй.

Аватар посмотрел на дородного Федю:

– Может, тебе тогда стоит есть его поменьше? – с улыбкой сказал он.

Федя хлопнул себя рукой по животу:

– Это запасы на голодный год! Слышал поговорку: пока толстый сохнет, худой сдохнет? Так что в голодный год ты не доживешь до того, как я похудею.

Федя усмехнулся и, достав разогретый обед, сел напротив Аватара. Из принесённого с собой пакета он достал вилку и пакет с хлебом. Федя снял с контейнера крышку, и оттуда повалил пар. В контейнере лежали макароны и две большие домашние котлеты.

– Вот что есть надо! – Федя рукой смахнул идущий из контейнера пар в сторону Аватара. – Хочешь? Могу поделиться.

– Федя, приятного тебе аппетита! Мне и так хорошо.

– Хуйнёй ты занимаешься, – сказал Федя и, отделив вилкой кусок котлеты, медленно и делано манерно отправил его в рот.

Они продолжали есть молча, когда отрылась дверь, и вошёл Старшой. Поставив кружку на стол, Старшой тоже первым делом прошёл к холодильнику, мимоходом заметив:

– Аватар, ты знаешь, что биологически человек не является травоядным? Он всеяден, и в его рацион должны входить разнообразные продукты.

– Знаю, но изначально человек всё же был травоядным и жил собирательством.

– Только, видно, стало ему скучно одними кореньями питаться, и он всё же стал охотиться, – заметил Федя.

Старшой, поставив свой контейнер греться, налил в свою чашку кипятка и сел рядом с Аватаром:

– Ты не возражаешь? А то Федю-то сильно не сдвинешь.

Аватар подвинулся, уступая место Старшому:

– Конечно, без проблем.

– Ну вот ты мне скажи: на кой хуй тебе это надо? И так вон тощий как скелет. Задвижку надо будет крутить, ты умрёшь там рядом с ней.

– Старшой, ну я же как-то крутил до сих пор.

– Ты мне объясни, смысл тут в чём?

– Да нет никакого смысла. Хочу организм почистить. Вон, во многих учениях, между прочим, советуют от мяса отказаться.

– Ага, – сказал Старшой, доставая контейнер из микроволновки и ставя на стол, – пусть в Сибири поживут, а потом советуют. Хули, сидят где-нибудь в Индии, нахуй, где и так жарко, а мяса просто нет, где банан сорвал – вот тебе и обед, и говорят, что мясо есть не надо. Это ж просто пропаганда. Чтоб народ не жаловался, что жрать нечего, им говорят, что есть вредно, а такие, как ты, слушают.

– Не, ну Западе очень многие мяса не едят, а у них есть возможности.

– На Западе и в жопу ебутся, так, может, тоже попробуешь?

Федя засмеялся и чуть не подавился котлетой. За разговором Старшой достал из пакета колбасу, хлеб и стал их нарезать. Затем он открыл контейнер, из которого пахнуло сосисками и гречкой. Сделав бутерброд, Старшой стал есть. Прожевав, он сказал:

– А ты, кстати, знаешь, что, если мясо не есть, то ёбарь из тебя плохой будет?

– Старшой, а ведь это и в обратную сторону работает, – заметил ехидно Федя, намекая на разницу между домашними котлетами и магазинными сосисками. Старшой улыбнулся:

– Да готовить некогда было.

– Вот я и говорю: какая долбёжка, такая и кормёжка.

– Ну ты ж знаешь, через какое-то время, проведённое в браке, секса уже особо и не хочется. Лучше телевизор посмотреть или кино какое.

Федя посмотрел на ухмыляющегося Аватара:

– Но тебе-то это похуй, девчонки-то у тебя всё равно нет.

– А, может, тебе и не надо? – спросил Старшой. – В Европе вон и мясо не едят, и девок не трахают.

– При чем тут девки? С ориентацией у меня всё нормально. Ну не хочу я мясо есть. Я ж тебя не заставляю его не есть. Чё ты доебался?

– Да я же о тебе, дурак, беспокоюсь! Не хочет он. Мозги себе засрал, вот и не хочешь.

Открылась дверь, зашёл Пельмень. Сегодня он был напарником Феди.

– О, а ты чего пришёл? А кто за процессом следить будет? – спросил Федя.

– Всё на автопилоте! – улыбнулся Пельмень. – Да шучу, Сосок отпустил поесть, сказал, потом работа будет.

Пельмень посмотрел на Аватара:

– Чё, задрочили малого? Сидит вон в углу зажатый. Ща мы их!

Пельмень прошёл к холодильнику, достал свой контейнер и поставил разогреваться.

– Ну-ка, толстый, двинься, – сказал он с усмешкой и сел рядом с Федей, пихнув его в бок.

Федя в ответ несильно пихнул его, но подвинулся.

– Мне с Федей так можно, я старше, – ухмыляясь, сказал Пельмень.

– По возрасту, а не по званию, – весело ответил Федя.

– О, молодец! Дерзит, смотри, – смеясь, сказал Пельмень, – так чё до малого-то доебались?

– Да вот, жизни учим. Говорим, что мужик должен мясо есть.

– А, это правильно! Мяса не поешь, бабе не засадишь!

– Вот и я об этом говорил, – сказал Старшой.

– Аватар, ты парень молодой, неопытный, понятно, что своя голова на плечах, но старших слушать надо! Старшие плохого не посоветуют! – наставительно сказал Пельмень.

Пока они говорили, обед Пельменя согрелся, и он встал, чтобы достать его из микроволновки. Затем он снова сел, раскрыл контейнер, в котором лежали здоровенные домашние пельмени.

– Моя готовила, – с гордостью сказал Пельмень, – хотите?

Он предложил всем и остановился на Аватаре:

– Домашние! Не какая-нибудь магазинная хуйня.

– Благодарю, – сказал Аватар, – я уже поел.

Аватар доел салат и допил иван-чай. Затем встал, протиснулся мимо Старшого и пошёл к раковине мыть посуду.

– Аватар, Аватар. Ты ведь ещё мал и глуп и не видал больших залуп.

Аватар домыл посуду, пожелал приятного аппетита и вышел.

На ЦПУ Аватар прошёл к своему рабочему месту и сел за компьютер.

– Опять траву свою ел? – с усмешкой спросил напарник, вставая, чтобы тоже пойти пообедать, – Аватар, не будешь есть мясо – хуй стоять не будет.

– В итоге, блядь, оказалось, что у Аватара не переносимость почти всех продуктов, кроме мяса. Просто, блядь, аллергия на всё. На всё, кроме мяса. Ирония судьбы, ёбаный в рот!

 

XIV

Скорострел и Генитальич приехали в цех в четыре часа утра.

– Не могли они эти трубы в какое-нибудь другое время привезти? – зевая, сказал Скорострел.

– Когда, блядь, привезли, тогда, ебать, и принимаем, – ответил Генитальич, – думаешь, мне самому в кайф хуярить сюда посреди ночи? А не дай боже, одну не отгрузят или спиздят, и нас выебут, как шлюх последних.

Они прошли к площадке, где должны были выгружать злосчастные трубы. Автокран и грузовики были уже на месте.

– Ну и хули вы ждёте? Выгружайте! – скомандовал Генитальич.

Рабочие стали разгружать первый грузовик. Скорострел ходил вокруг, напуская на себя серьезность и деловитость, и следил, чтобы трубы загружали аккуратно, периодически на кого-то покрикивая. Наконец первый грузовик был разгружен, осталось ещё два. Генитальич стоял в сторонке и курил. Его всегда недовольное лицо было обращено к работающим. На улице было уже совсем светло, когда грузовики разгрузили полностью. Трубы были посчитаны и накладные подписаны.

– Ну и хули? Рань ещё, ебать в рот! – сказал Генитальич и сплюнул.

– Пойдём чаю попьём, что ли, – ответил Скорострел, – а лучше кофе, много кофе.

– Да уж, нахуй.

Они пошли в бытовой корпус, на четвёртом этаже которого размещались кабинеты начальства. Дойдя до второго этажа, где во весь этаж размещалась мужская раздевалка, Генитальич вдруг остановился:

– Ну-ка, пойдём-ка со мной.

Достав телефон и включив на нём фонарик, он вошёл в тёмную раздевалку. Светя под ноги, Генитальич шёл между рядами шкафчиков и наконец нашёл, что хотел. Между рядами шкафов растянулся на лавке оператор, укрывшись фуфайкой.

– Раз, блядь, – негромко сказал Генитальич.

Через пару рядов спал ещё один.

– Два, нахуй.

В самом конце раздевалки справа и слева от прохода обнаружились ещё двое.

– Ух ты, ёбана! – зло улыбнувшись, сказал Генитальич, а затем тихо сказал Скорострелу: – Иди включи свет, пора будить наших спящих красавцев.

Скорострел прошёл к выходу, где слева от двери располагались выключатели. Щелчок, и помещение залил ровный электрический свет. Генитальич заморгал.

– Подъём, работнички! – скомандовал он.

Операторы подскочили, растерянно озираясь.

Увидев Генитальича, они подобрались и еле слышно поздоровались.

– Доброе утро, блядь! Так, нахуй, если кто по рации предупредит мастера смены, я, блядь, сегодняшним же числом уволю, нахуй! За мной, трудяги!

Он собрал всех четверых у входа в раздевалку, а затем, как стадо, погнал перед собой из бытового корпуса, где они находились, по переходу в технический корпус. Там располагались ЦПУ, различные службы и переход в машинный зал. Туда, в машинный зал, они и отправились. В центре зала у стены находилась будка, где размещались операторы. Свет в ней не горел.

– Удачно мы зашли, – прошипел Генитальич.

Обогнав сопровождающих их операторов, он подошёл к двери и резко дёрнул её на себя. В будке на двух лавках по стенам спали операторы, и ещё один дремал на стуле за столом. Когда дверь открылась и шум из машинного зала ворвался в будку, все подскочили, но было уже поздно. Лицо Генитальича перекосило от злобы, здесь было слишком шумно, чтобы что-то говорить, поэтому он просто махнул им рукой, давая понять, чтобы они выходили. Операторы вышли и, увидев стоящего рядом Скорострела, недобро на него покосились. Он протянул было руку, чтобы поздороваться, но на рукопожатие никто не ответил. Всю компанию Генитальич погнал к выходу из машинного зала, а оказавшись сзади, спросил у Скорострела:

– Ты же вроде раньше тоже опером был? Я тут недавно сравнительно, схронов не знаю ихних. Покажешь?

Скорострел кивнул. Они вышли толпой из машинного зала, прошли по коридору до лестницы и стали подниматься. Через два пролёта находился коридор, в начале которого, у самой лестницы, была комната приема пищи, а в конце – киповская. Направо от неё была дверь в комнату для собраний. Налево – ещё один широкий коридор с огороженной курилкой и дальше – ЦПУ. Когда они подошли к киповской, Скорострел прошёл вперёд и открыл дверь в комнату для собраний. Там было темно, свет из коридора освещал стол и первый ряд стульев. Скорострел зажёг свет. За третьим рядом кто-то зашевелился. Спустя несколько секунд из-за стула появилось заспанное лицо Аватара с растрёпанными волосами. Увидев Скорострела, он сразу же подскочил.

– С добрым утром! – серьёзно сказал Скорострел, – на выход, можно без вещей.

Оператор вышел и, увидев остальных и с ними Генитальича, помрачнел. Скорострел тем временем подошёл к киповской и дёрнул дверь. Она была заперта. Скорострел настойчиво постучал кулаком. Было слышно, как за дверью кто-то зашевелился. Через какое-то время дверь открылась, на пороге стоял киповец с заспанным лицом и щурился на свет. В самой киповской свет был выключен.

– Не ждали, ёб вашу мать? – спросил Генитальич, – ну, открывай, чего уж.

Оттолкнув киповца, Генитальич прошёл в комнату, нашарил выключатель, щёлкнул. В центре просторной комнаты стоял большой, составленный из нескольких, стол. По стенам стояли шкафы с разными инструментами и оборудованием. Вокруг стола стояло несколько лавок. На одной была застелена фуфайка. Из-за стола с противоположной и правой стороны поднялись две головы.

– Кажется, все в сборе, – произнёс Генитальич, – ну пойдёмте, хули.

Он дождался, пока эти двое встанут и выйдут из киповской. Дойдя до курилки, Генитальич сказал:

– Стойте здесь, трудяги.

Сам же он пошёл на ЦПУ.

Когда открылась дверь и вошёл Генитальич, мастер смены убрал в ящик книгу, которую читал. На каждом рабочем месте сидел оператор. Кто-то клевал носом, кто-то читал, но все сразу выпрямились, как только вошёл Генитальич.

– Доброе утро, – сказал, вставая, мастер смены.

– А где твои бойцы? – с порога, не здороваясь, спросил Генитальич.

– На улице, работают, – без тени сомнения ответил мастер.

– На улице, значит, работают… – протягивая слова, сказал Генитальич, – ладно.

Затем он открыл дверь и крикнул:

– Заходите, работнички.

На ЦПУ, к ужасу мастера смены, стали заходить операторы. Среди них были стажёры от разных стадий и даже старший оператор. Последним вошёл Скорострел. Выстроив вошедших на ЦПУ, Генитальич прошёл за стол мастера смены.

– Ну что, работнички, ёб вашу мать. Расскажите вашему мастеру, как вы ебашите не покладая рук. А то он сидит вот, уверенный, что все трудятся, себя не щадя. Правду я говорю?

Последняя реплика относилась к мастеру смены, который, бледный как полотно, молчал.

– Ну так вот, всё нихуя не так, как ты думаешь. Все эти доблестные передовики производства спокойно дрыхли, лёжа на лавках. Надеюсь, вам хотя бы работа снилась. Ну вот и что мне с вами делать? Моя бы воля, уволил бы вас всех нахуй прямо сейчас! Всю смену нахуй! Вы спать сюда приходите или работать? Зарплату вам за что, блядь, платят? Ходите, хуи пинаете, а потом удивляемся, что у нас – то не работает, там пропуск. В обходы надо ходить, а не лавку мять! Я вас, блядь, научу работать! Я вам больше тридцати процентов депремии выписать не могу, но подниму этот вопрос перед генеральным! Чтоб всей смене, нахуй, выговор и стопроцентное депремирование! Я, блядь, не поленюсь и буду наведываться по ночам почаще. Пусть я не посплю, но и вы у меня хуй поспите! Все поняли? Понаберут по объявлению, мучайся потом с вами! Идите, бляди, работайте!

От крика Генитальич раскраснелся и, закончив, направился к выходу с ЦПУ.

– Пойдём, покурим, – сказал он Скорострелу. Они вышли, дошли до курилки и, зайдя в неё, закурили. Курили молча. Мимо курилки прошло несколько человек. Кто-то возвращался в машинный зал, кто-то пошёл в туалет, расположенный в том же коридоре между комнатой приёма пищи и киповской. Докурив, они пошли к себе – в бытовой корпус. Генитальич посмотрел на часы, было около половины шестого.

– Ну и хули щас делать? Пойду, может, подремлю часок-другой. Всё равно все не раньше половины восьмого подтянутся.

– Геннадий Валентинович, – осторожно сказал Скорострел, – мне кажется, не стоит сегодняшний инцидент наверх выносить. Мы же пизды и получим за то, что дисциплина в цехе плохая.

– И то верно, – согласился Генитальич, – но надо же было этих долбоёбов вздрочнуть. Нехуй расслабляться!

 

XV

Голос Цоя доносился из радиоприемника, стоящего на подоконнике ЦПУ. Был самый разгар воскресного дня. Цех работал стабильно, и мужики, спокойно сидя на своих местах, одним глазом поглядывая за процессом, вели общий разговор. Старшой, сидя как бы в центре всех, но чуть ближе остальных к радиоприёмнику, вдруг сказал:

– Жалко, что он не дожил. Хотел бы я сейчас спросить у него: «Ну что, блядь, дождался? Таких перемен ты хотел, мудила?»

– Чего? – спросил кто-то из мужиков.

– Да Цой ебаный с его переменами. Плохо ему, блядь, было, перемен он хотел. Ну вот, он-то помер, а мы расхлёбываем, – ответил Старшой.

– Да хули с него хотеть! Пел не думая. Лишь бы девки давали, – отозвался Субарик.

– Да вот нихуя! Всё он понимал! И пел он это всё не зря! Он же агентом госдепа был! Чё ты, не смотрел, что ли? По телеку показывали даже программу про него. Там все тексты чётко выверенные были. Думаешь, он их писал, что ли? Ага! Хуй там! Сам-то он писал всякую хуйню типа «Алюминиевых огурцов». Вот его тексты! Написанные под наркотой и не понять о чём. А потом им просто заинтересовались, когда среди молодежи популярен стал. А молодежи много не надо! Они такие же, как он, обдолбанные, на его концерты и ходили. Ну и вот. А потом его просто сделали агентом влияния. И там уже пошли все эти «перемены». Такие вот Союз и развалили.

Старшого прервал Пельмень:

– Старшой, вот мне нравится, как ты говоришь. Красиво всё, аргументированно, я так нихуя не умею. У меня вот жена тоже так может – всё по полочкам, а я нет, я мужик простой. Ну вот слушай. Я не обдолбанный, я не за развал Союза, ты сам это знаешь, но Цой нормальный парень. У него отличные песни есть, мне нравятся. Как с этим быть?

– Пельмень, ну я же как-то объяснял уже, как всё это делается. Все эти песни записаны с помощью специальных технологий. Тебя заставляют думать, что тебе это нравится. По сути, это зомбирование. Там в специальном диапазоне записано «тебе нравится это слушать», и ты слушаешь, совершенно не думая…

– Ну вот ты опять: «зомбируют», то сё. Ты пойми, вот мне нравится! Мне похуй, кто кого зомбирует, я слушаю, и мне нравится. А ты говоришь: это неправильно.

Пельмень уже начинал краснеть, глаза его наливались кровью. Он входил в раж спора, а проигрывать он не любил. Но и Старшой тоже сдаваться не привык. Он свято верил в то, что говорит, а значит, был уверен, что прав.

– Слушай, я ведь тоже по молодости всё это слушал. И когда погиб Цой, я вместе с другими ставил все эти, блядь, свечки, писал «Цой жив». Мы все были молодые и глупые. Это потом стало понятно, кто чего стоил. Пошли разговоры, что не всё с ним так просто.

– Блядь, какие, нахуй, свечки? Я никому никаких свечек не ставил, в церкви только матушке за здравие, я ж тебе не про то. Вот он играет, и чувствуешь: то, что надо! Вот песня там у него… Как называется, не помню… Ну эта, блядь… На рукаве… А, «Группа крови на рукаве». Ну вот тоже кто-то говорит, что ни в каких родах войск, мол, не ставят группу крови на рукав. Да и похуй мне, понимаешь? Там слова правильные. «Пожелай мне удачи в бою… Не остаться в этой траве…» Да хули тебе говорить, ты не воевал, не поймёшь… – Пельмень всё больше горячился.

Последние слова он говорил уже срываясь.

– Блядь, я ж тебе не про то говорю. Ну понимаешь ты, вот он пел всё это – и про группу крови, и про солнце, и ещё хуй знает про что, а всё это не просто так. Он вот так в доверие втирался, вроде я с вами, я ваш, а сам вон даже в армии не служил. А потом хуяк – и перемен ему захотелось… – Старшой уже тоже переходил на крик.

В споре они оба стояли красные друг напротив друга. Мужики стали подтягиваться к ним, чувствуя недоброе напряжение.

– Да ладно, хорош вам! Нашли из-за чего… – начал было кто-то.

Пельмень был уже на пределе:

– Ебать, нахуй, я ещё раз тебе говорю: мне похуй, понимаешь? Вот меня за душу цепляет и всё…

– Да я ж тебе…

– Я тебе ёбну щас! Вот похуй, что под камерой, или в коридор пойдём. Ты заебал…

Тут уже вмешались все, оттесняя их дальше друг от друга.

– Так, нахуй, ну-ка успокоились оба! – прикрикнул мастер смены. – Вы мне, блядь, ещё подеритесь здесь! Меломаны, ёб вашу мать!

Пельмень стоял весь красный, налитые кровью глаза были навыкате, напарник что-то ему говорил, а он тупо смотрел на Старшого. Старшой как-то вдруг сразу сник и поспешил выйти с ЦПУ.

– Пельмень, ты ладно, хорош ты! Ну чё ты, Старшого первый день знаешь? – сказал ему напарник.

– Да, ебать… Хули он! – задыхался Пельмень. – Я ему говорю, что мне нравится, а он мне говорит, что это, блядь, кто-то зомбирует. Ёбаный в рот! Мне нравится просто и всё! Как меня кто-то может заставить, чтобы мне что-то нравилось? Не, ну понятно, там вон этот… Шевчук, ебать его! Так он несёт всякую хуйню! Не скрываясь! Там ему президент не нравится, ещё что-то. Ну ему-то я бы прям с ноги как уебал!

Пельмень изобразил в воздухе поставленный удар ногой.

– Да Шевчук вообще шалава! И Макаревич такой же! Хули, денег за бугром дали, они и горазды! – подхватил Фёдор.

– Не, я вообще, нахуй, не понимаю, как, блядь, за бабки можно Родину-то продавать! Не пойму и всё! Блядь, ну вот же нормальные мужики! Вон Сукачёв! Блядь, вообще заебатый мужик! Он на всём, на всём, блядь, играть может! Показывали вот по телеку. В какой-то деревне, где-то хуй знает где, дают местный инструмент, там гитара – не гитара, три струны. Он берёт и играть начинает! Раз-два – и уже что-то наигрывает! Я своей говорю: «Как так-то? Как так быть может? Взял и заиграл!» Она-то у меня умная! В музыкальную школу ходила, на скрипке умеет. Всё, помню, меня в молодости в филармонию таскала. А мне нахуй оно усралось! Вот, говорит, Бах, Моцарт… Мне Бах, хуях. Хуйня, прям так и говорил, этот Бах твой! Ну вот, а щас, я говорю, берёт и играет! Или этот вон, Лепс! Вот это голосина, ебать его в рот! Там про него все, и Лещенко, и Кобзон говорят, что таких голосов хуй найдёшь…

– Я думал, он мне щас правда въебёт, – возбуждённо говорил Старшой в курилке Карасю, – ну его нахуй, с ним спорить! Ему говоришь как есть на самом деле, а он аж краснеет весь. Мне рассказывали, что он так реагирует, но я ещё ни разу не видел. Я аж охуел, когда он на меня так попёр. И, главное, я ему объясняю, а он упёрся в своё и всё! Ну его нахуй, короче, с ним спорить!

 

XVI

– Так что, точно решили?

– Точнее некуда.

– Что ж вы, и пяти лет не пожили, а разбегаться? Мы вон с матерью – четвёртый десяток уж пошёл.

– Да знаю. Давай по следующей. За вас с мамой уже пили, давай за то, чтоб у всех так!

– Давай! И у тебя, сынок, чтоб так же!

– Вхуу.

– Вхуу.

– Хорошо пошла!

– Хороша, родимая! Слушай, так что ж вы всё-таки?

– Да понимаешь… Я уж не говорил вам с мамой. В общем, не может она детей иметь.

– Ёб твою… А знаете откуда?

– Ну откуда, от врачей, конечно.

– Ой, да много эти врачи понимают!

– Много, немного, а мы сначала всё пытались, а потом – к ним. И обследовались оба, и лечились. И у одних, и у других.

– А ты-то причём?

– Да хуй его знает. Уже всё пробовали. Со мной, в общем, говорят, всё нормально. А вот с ней… Столько времени – и без толку. Ты бы знал, сколько денег потратили.

– А чего молчал? Мы бы помогли!

– Да у нас есть. Я работаю, она, ещё шабашу вон. Был бы результат.

– Что, вообще никакого толку?

– Был бы толк, пили бы сейчас за сына… Давай!

– Давай! Так за что? Хотя за них и давай! За сыновей! Вон у нас вас двое!

– Ага. Вхууу.

– Вхууу. Шашлычок бери!

– Ага. Ммм. Сочный! Шея?

– Ммм. А как же! Стало быть, развод…

– Угу. Без детей семья – не семья. Потрахаться я себе и так найду.

– Да это понятно!

– Она предлагала, конечно, усыновить…

– Нахуй надо!

– Ну вот и я так же ответил.

– Один бог знает, какие там гены.

– Да и я хочу, чтоб он на меня был похож, а не хуй знает на кого.

– Давай-ка за семью! Пока шашлык горячий.

– Вхууу.

– Вхууу.

– Ну слушай, а как добро будете делить? Квартиру там, машину…

– А чё делить? Квартира-то тебе по документам принадлежит, а машина – Сашке. Я по доверенности езжу.

– Ну ты жук! Значит, квартиру – на отца, машину – на брата…

– Как учили.

– Вот не пизди! Мы тебя такому не учили!

– Вы – нет. А хозяин твой – да. Ты ж сам рассказывал, как вы ездили по юристам да по корешам перед его свадьбой. А у него этих свадеб три, кажется, только на моей памяти было.

– Ну было такое, ездил, и что?

– Ну вот и то. Он же каждый год машины меняет, ты сам говорил. А если б он на себя всё оформлял, так он после пары разводов без штанов бы остался. А так за ним ничего не числится.

– Даааа, ну нихуя ты! Так что же, при разводе всё при тебе?

– Конечно! Нет, вещи там, её и которые я ей покупал, и технику какую-то – это хуй с ней, пускай забирает. На что оно мне? А квартиру и машину – вот это уж хуюшки! Она меня как-то спросила, помню: типа, ну квартиру будем делить? Какую, говорю, квартиру? Ну эту, говорит, нашу. Какую ещё нашу, говорю? Здесь, говорю, нашей квартиры нет, это батина, а её мы делить никак не будем. Вот она тогда охуела! Так что же, говорит, ты меня вот так просто из дому выгонишь и всё? А как ты хотела, милая? Квартиру тебе отдавать? Ага, щас! Родила бы мне ребёнка, другой разговор, а так нахуй ты нужна!

– Сын, ну ты это… Грубовато всё же. Вы ведь жили почти пять лет, как-никак, семья.

– Да какая семья? Какая без ребёнка семья? Без ребёнка семьи нет.

– И то верно. Давай ещё раз за семью.

– Да.

– Вхууу.

– Вхууу.

– Остыл немного, а всё равно хорош шашлык!

– Ну чего мы всё про меня-то? У вас как дела?

– Да как дела. Потихоньку-помаленьку. Мать вон дома – порядок держит. А я при Николае Александровиче. Куда скажет, туда и едем. А до чего ж приятно на хорошей машине ездить! Уж лет пятнадцать как у него работаю. Каждый год новая машина. Год поездит, наскучит. И продаёт, считай, за бесценок. Ты мог бы взять как-нибудь.

– Ну что ему бесценок, то мне ещё заработать надо. Хотя, конечно, тигуанчик бы хотя бы было неплохо. Хороша машина!

– Да только в ремонте недёшева! Была как-то у хозяина. И случилась авария. Не по моей вине. Долбоёб выскочил, я даже сделать ничего не успел. Знаешь, сколько там запчасти на него стоят? Машину можно купить целую. А он отремонтировал да продал. Нахуй, говорит, я на битой буду ездить.

– Дааа… Как бы тоже так подняться. А то я на своём заводе вечно работать буду. Так вот встречаешься с друзьями, один – я вот там-то, у другого – фирма, третий ещё что. А мне даже сказать стыдно, где работаю. Сидишь в этой робе вонючей всю смену.

– Ну, сын, тут ты тоже не прав. Когда это рабочим человеком было стыдно быть? Что же, и мне должно быть стыдно, что я всю жизнь за баранкой?

– Бать, то другое. Ты всё-таки в другое время жил. Вас учили, что пролетариат победил, а потому рабочим быть почётно. А сейчас посмотри. Пролетариат – это стадо, которое ебут все кому не лень. Мне вот такая жизнь не улыбается.

– Стало быть, ты хочешь быть тем, кто ебёт?

– Да и тех, кто ебёт, их тоже ебут. Мастером смены достаточно поработал, чтобы это понять.

– Так чего ж ты тогда хочешь? Достойной компенсации за еблю?

– Можно и так сказать. Разливай.

 

XVII

Длинный был уже изрядно пьян. Они с другом детства сидели за столом друг напротив друга и третий час пили самогон. Из закутка кухни вышла жена:

– Ну что, не заебался ещё пить?

– Не, самое заебись!

– Пошёл бы с ребёнком погулял, что ли! На улице теплынь, а вы хуярите весь день!

– С пиздюком-то? Говно-вопрос! Сынок! Пошли гулять!

Длинный, шатаясь, поднялся из-за стола.

– Слышь, мудила, вставай! – обратился он к другу. – Пойдём в натуре погуляем! Заебало дома сидеть.

Трехлетний сын Длинного сидел на полу и бил молотком по игрушечной машинке.

– Хорош дрочить! Пошли гулять!

Мальчик с размаху ударил молотком по машине, от чего у той отлетел кусок кузова, и, поднявшись с пола, пошёл вслед за папой в сени. Друг тоже поднялся, хотя и тяжело, и, переваливаясь, пошёл за ними. Жена подошла, плеснула себе в стакан самогону, выпила, улыбнулась, произнесла вслух: «Придурки», – и пошла дальше готовить.

Длинный вышел на улицу и с крыльца сощурился на солнце:

– Балда, ёб твою мать!

Как-то незаметно он приобрёл эту привычку на заводе. В цеху не радуются яркому солнцу, потому что оно осложняет работу.

За Длинным вышел мальчик и боднул его в ногу. Длинный пошатнулся и, смеясь, ругнулся:

– Ух ты, блядь! Злодей!

Они спустились с крыльца, показался и друг Длинного. Он тоже сощурился на солнце и что-то пробормотал в его адрес. Длинный, стоя перед домом, по-хозяйски оглядывал его:

– Надо, ебать, новый ставить. Этот уже совсем никуда не годится. И маленький, и толком без фундамента. Времянка, блядь. А руки всё не дойдут. Кредит надо брать да покупать материалы. Хули там, фундамент-то мы выкопаем. Вон, соберу всех своих деревенских, и враз хуйнём. Я даже считал уже. И сколько песка, и цемента, а главное, блядь, сколько бруса. Ему ещё отстояться надо год. Да, блядь, надо уже браться.

Длинный стоял посреди двора лицом к крыльцу. Друг присел на лавке возле дома. Сын подобрал ветку и хлестал ею всё, что попадалось под руку: траву, столбы калитки, ногу отца…

– Сынок, ты это брось, – смеясь, сказал Длинный, – а то ведь и я въебать могу.

Сын отошёл и стал хлестать растущие цветы.

– Чё, тут будем сидеть? – спросил друг.

– А хули делать? Хочешь, по деревне пойдём. Может, пизды кому дадим.

– Это можно, – заулыбался друг.

Длинный бесцельно ходил по двору, периодически пиная что-нибудь, что подвернётся под ногу. Друг сидел на лавке, вытянув ноги, откинувшись на стену дома и глядя перед собой.

– Да хули сидеть! Пошли, короче, на озеро! – сказал вдруг Длинный.

– Да поебать! Пошли!

Друг неуклюже поднялся с лавки, а Длинный окрикнул сына. Все вместе они вышли из калитки и пошли по дороге в сторону озера. Проходя мимо дома соседа, Длинный окликнул:

– Здорово, дядь Саш!

– Здорово, мужики!

– Как жизнь?

– Да не жалуемся. Как сам?

– Да тож ничё. На озеро вот пошли.

– Это дело хорошее! В такую-то жару! Выходной сегодня?

– Ага. Вчера отсыпной был, а на смену только послезавтра. Вечером батя обещал приехать.

– Заходите, если чё.

– А нам что? Мы зайдём!

– Чё ты, картошку-то окучил? – спросил Длинный своего друга.

– Да хуй бы на неё! Моя огородом заведует! Мне сказали перекопать, я перекопал, сказали закопать, я закопал.

– Ну ты разпиздяй! Самому ж потом хавать!

– Ебать, я ж не отказываюсь работать. Сказал же, моя там руководит. Скажет – буду окучивать.

– Всё равно разпиздяй! – засмеялся Длинный.

– Да пошёл ты на хуй! – улыбаясь, ответил друг.

– О, бля, Серёга с города приехал. Этот, блядь, как его, неформал, ебать его в рот!

– Слушай, надо ему пизды уже вставить! Хули ходит как долбоёб?

– Да нахуй он тебе сдался? Дурак и есть дурак. Помню, сидим с корефаном за компом у меня. Баб в инете смотрели или хуй знает, не помню. Ну музыка какая-то играет. А корефан у меня «Ноггано» уважает. Ну играет, и похуй. Это чудо заходит. Здорово! Здорово! Сел, блядь, сидит. Сам весь в чёрном, волосы в чёрный покрашены, серьга в ухе. Гот, ебать его в рот. Ну сидит, сидит, потом говорит: «Пацаны, давайте музыку поменяем, мне не нравится». А мы ему пизды не дали просто, что росли вместе. На хуй, говорю, иди тогда отсюда, если тебе не нравится. Замолчал, надулся. Тю, блядь! Посидел ещё. Думал, что я извинюсь, что ли? Съебался молча. Больше не заходил. Дебил, блядь.

– Я бы въёб!

– Да в пизду его! Он же умрёт от одного удара, – засмеялся Длинный, – оправдывайся потом.

– Хули оправдываться! Сам виноват, что долбоёб!

За разговором дошли до магазина.

– Чё, может, пивка?

– Вообще похуй.

– Хотя не, нахуй. Потом домой вернёмся, ещё наебнём. Эй! Далеко не убегай! За пиздюком глаз да глаз. На улице убегает, дома то жене чем-нибудь уебёт, то кошака заебёт.

– Пиздить не пробовал?

– Не, пиздить рано! Малой ещё. Вот подрастёт, буду пиздить. Я пока малым был, батя тоже не пиздил, а вот подрос – стал воспитывать. Щас-то хули, мал ещё. Ничё, нормальный мужик вырастет! Я же вырос и нихуя!

Издалека показалось озеро. Точнее даже не озеро, а местный деревенский пруд. День был будний, народу по берегам было немного. Большинство было на работе в городе.

– О, чё-то машина ментовская на берегу. Жмура опять вытащили, что ли? У нас утонул как-то недавно один по пьяни.

– Да мы тоже не особо трезвые, может, пойдём от них подальше?

– Как не особо? Ты ж на ногах стоишь? И я стою. Всё заебись!

Подошли ближе. Полицейские, расстегнув верхние пуговицы рубашек, стояли вокруг капота уазика. Их было четверо. На капоте была расстелена какая-то тряпка. На тряпке что-то блестело на солнце. Когда подошли поближе, Длинный засмеялся:

– О, так у них там пузырь! Решили отдохнуть на бережку. Заебись!

Полицейские подняли стопки, чокнулись и выпили, закусив чем-то взятым с тряпки. Длинный с другом и сыном расположились чуть поодаль.

– Пиздец, жара! Надо искупнуться! – Длинный скинул майку и штаны и полез в воду.

Друг последовал его примеру. Сын в нерешительности стоял на берегу.

– Не боись! – напутствовал Длинный. – Раздевайся и иди в воду, я поймаю.

Сын стоял и смотрел на отца. Длинный махнул рукой, вышел из воды и подошёл к сыну. Снял с него майку, шорты, сандалии и, посадив себе на шею, пошёл в воду. Хотя мальчик не в первый раз был на озере, он волновался и явно боялся.

– Не ссы! Папка рядом! – напутствовал Длинный. Затем он снял сына с шеи и окунул в воду по шею, держа за подмышки. Самому Длинному воды было по пояс. Сын недовольно взвизгнул.

– Плавать-то умеешь? – спросил друг.

– Не, рано ещё, – ответил за сына Длинный.

– А сын умеет? – смеясь, спросил друг.

– Смотри, сам не утони! – ответил Длинный.

– О, смотри, и ментам жарко стало, – Длинный показал в их сторону пальцем.

В это время они тоже стали раздеваться, складывая одежду в машину, а затем пошли в воду.

– Нормально ребята работают, – заметил Длинный. – Вот, запомни, сынок, менты – козлы!

Друг заржал. Полицейские были довольно далеко и не могли их слышать.

– Держись за шею, а я буду плыть, – сказал Длинный сыну, затем взял его за руки, завёл себе за спину, сомкнул его руки у себя на шее и лёг на воду.

Поплыл. Недолго. Кое-как остановился, встал на дно, благо рост позволял.

– Ты так меня задушишь! Шею не сжимай так сильно.

Снова лёг на воду и снова, только попробовал плыть, сын вцепился в шею, вжавшись в спину отца.

– Приплыли.

– Да ладно ты, Длинный! Знаешь, как плавать учат? Бултых в воду, выплывет – научится.

– Вот своего так и научишь, когда будет.

Длинный снял со спины сына и пошёл туда, где помельче. Когда вода была ему по колено, поставил сына в воду, ему было по горло. Почувствовав под ногами дно, сын стал спокойнее. Волной от проплывшей вдалеке моторной лодки к ним принесло несколько веток. Взяв одну, сын повернулся в ту сторону, где купались полицейские, и швырнул в их направлении ветку.

– Ыыыы! – выкрикнул сын.

Длинный покатился со смеху:

– Маленький, а понимает!

Ещё немного поплескавшись, они вышли из воды и сели на песке на берегу. Полицейские тоже выбрались и стали одеваться. Одевшись, они сели в машину и поехали в сторону деревни. Сын бегал по берегу, подбирая камни и бросая их в воду. Немного посидев, Длинный поднялся:

– Всё, пиздец, не могу. Пошли за пивом!

Одевшись, он сунул руку в карман и достал мятую сотню. Друг пошарил у себя и тоже выудил ещё более мятую сотенную бумажку.

– Заебись! Гуляем!

Пошли обратной дорогой, как раз ведущей к магазину. Идти было не очень далеко. В магазине было душно.

– Здоров, соколики!

– Привет, тётя Нина! А дай нам, пожалуйста, две девятки!

– В такую жару девятку? Вы что, молодёжь, ёбнулись, что ли? Может, лучше кваску?

– Не, тёть Нин, давай пиво.

– Ну смотрите! Дело ваше.

Продавец подала им две бутылки из глубины холодильника. Открыв бутылки здесь же лежащей открывашкой, Длинный с другом отхлебнули холодного пива.

– Заебись!

Пиво кончилось быстро, а подействовало ещё быстрее. То ли из-за жары, то ли из-за выпитого раньше, то ли от всего сразу. Уже подходили к дому. Длинный с другом горланили на всю улицу, сын бежал позади. В ограде стоял мотоцикл.

– Сынок! Смотри, чё щас батя покажет! – сказал Длинный и выкатил из ограды мотоцикл. Кругом были все свои, поэтому ключи всегда были в замке зажигания. Длинный завёл мотоцикл, оседлал, крикнул: «Хэй, бля!», – и помчался по дороге. В противоположной от озера стороне через несколько домов начинались поля. Туда Длинный и помчался.

Мотоцикл вело и подбрасывало на неровной распаханной земле. Сделав несколько кругов, Длинный разогнался посильнее, и вдруг прямо перед ним, как из-под земли, возникла берёза. Он даже не успел ничего подумать, как в следующую секунду уже лежал на земле в метре от разбитого мотоцикла.

– Ёб же твою мать! Как? Блядь, как? Одна-единственная берёза – и та на краю поля! Повезло, что ты палец сломал только, а не шею!

– Был бы трезвый, убился бы нахуй!

 

XVIII

Тянулась рабочая смена. На улице стояло душное и жаркое лето. На ЦПУ работали два кондиционера. Конечно, установлены они были не для комфорта людей, а для того, чтобы не перегревались компьютеры, необходимые для управления производством, но от этого нахождение на ЦПУ не становилось менее приятным. Секель сидел в кресле мастера смены. Операторы сидели на своих местах за компьютерами, кто-то был в обходе. В такую жару находиться на улице было невозможно. К теплу, исходящему от солнца, прибавлялось тепло, которое испускал сам агрегат. Достаточно было подойти чуть ближе к любому аппарату, чтобы почувствовать его жаркое дыхание. Но операторам деваться было некуда, они не только подходили вплотную, но и должны были крутить всевозможные пышущие жаром задвижки и вентиля, подниматься по лестницам, тянущимся вдоль огромных ёмкостей, внутри которых кипел в самом буквальном смысле процесс.

Секель сидел перед монитором своего компьютера, пряча мобильный телефон от расположенной на стене камеры.

– Аватар, телефон убери! – крикнул он сидящему почти перед ним оператору. – Следи лучше за процессом!

Секель переписывался с двумя девушками, стараясь выкружить с кем-нибудь из них свидание на свои ближайшие выходные. Получалось как будто бы с обеими, значит, надо было одну на одни выходные, другую – на следующие, которые после ночных будут. Секель улыбался удачному стечению обстоятельств.

– Слышь, может, разгрузимся чутка? Не тянет ахушка, – обратился к Секелю Пельмень.

– Надо, Пельмень, надо! У нас вон план горит! Кузя мне и так уже несколько раз за смену звонил, почему выработка падает.

– Блядь, вот вроде умный мужик Кузя, неужели не понимает? Балда вылезла, вот и падает нагрузка. С чего ей расти-то? Ахушки же дырявые!

– Дырявые, недырявые, а спрашивает он с меня! И дырявые ахушки его не интересуют.

– А ты мастер или хрен собачий? Неужели объяснить не можешь?

– Вот сам ему и объясни, если такой умный.

– И объясню!

– Хуй ты ему что объяснишь! Он просто скажет держать выработку, и будем держать. Не было такого? Да было! Ему похуй. Работайте лучше и всё.

– Нет бы сказал: «Нихуя ты не понимаешь, не мешай работать!» – с улыбкой сказал Субарик. – Слабак!

– Да-да, вот сядешь в это кресло, так ему и скажешь. Я посмотрю, сколько ты тут проработаешь.

– Вот корефаны! Всю правду-матку! Вот это правильно! – смеясь, подначивал их Пельмень.

Вдруг ожила рация:

– ЦПУ, ЦПУ, как слышите?

Голос у Старшого был встревоженный. Все, кто был на ЦПУ, сразу же повернулись и уставились на рацию. Секель взял её, поднёс ко рту, нажал на кнопку «приём-передача»:

– Говори.

– Задвижка горит по линии водорода.

– Блядь! – только и смог сказать Секель, а потом добавил: – На какой линии? Где?

– На технологической. На семи метрах, за сто семнадцатым. Там труба на пятьсот, кажется, или больше. Задвижка вся в огне. Похоже, пропуск в крышку задвижки.

Мгновенно ЦПУ окутала вязкая, напряжённая гробовая тишина. Это было уже очень серьёзно. Секель враз покрылся потом.

– Уличные! Быстро одевайтесь и пиздуйте к Старшому! По дороге хватайте огнетушители!

«Хотя какой там толк от огнетушителей», – пронеслось в голове Секеля.

– Старшой, отправил к тебе всех уличных!

– Да хули толку? Надо цех тормозить!

Секель замер. Глядя со стороны, невозможно было представить, о чём он думает.

– Слышишь? Надо останавливать цех и сбрасывать давление! Мы не потушим на ходу!

Секель напряжённо смотрел в монитор, ничего в нём не видя.

– Секель, блядь!

Секель вздрогнул:

– Подожди, Старшой! Может, получится. Щас Кузе позвоню.

– Хули получится? Мы на воздух нахуй взлетим!

– Старшой, блядь, успокойся! Щас разберёмся.

Дрожащей рукой Секель поднял трубку и набрал внутренний номер:

– Николай Викторович! У нас там пропуск по водороду… Загорелся… Семь метров… За сто семнадцатым… Нет, отправил туда уличных… Нет, ещё не остановил…

Секель положил трубку. Глаза его бегали. Как поступить в такой ситуации, он не знал. Вернее, по инструкции ему, конечно же, следовало немедленно остановить цех. Но если Старшой преувеличил, а он мог, и задвижку можно потушить без остановки цеха, а он, Секель, его остановит, то его и накажут. За паникёрство. Так уже было. С другим, правда, мастером смены. Думал, что пропуск газа, людей посылать не стал – опасно. Остановил. Оказалось, что показалось. Замучился потом отписываться да объясняться. А Секелю такого совсем не хотелось. Он взял рацию:

– Старшой! Как слышишь?

– Говори!

– Что там у вас?

– Да нихуя хорошего! Горит. Скорострел уже здесь, пулей прилетел. Пытаются пламя сбить. Хуй ты его собьёшь. Тормозить надо.

– Погоди! Может, потушат.

– Нихуя они не потушат! – срывающимся голосом крикнул Старшой.

– Старшой, ёб твою мать! Прекрати панику! И без тебя хуёво.

– Слушай, это не шутки! Старшой прав, – сказал уже на ЦПУ Карась.

– А если не прав, меня уволят нахуй!

– Напишешь, что действовал по инструкции. Андрюху же за ту остановку не уволили.

– Да, только заебали в хвост и в гриву и теперь зуб на него точат.

– Да пусть хоть хуи точат, ты понимаешь, чем это может обернуться? – вмешался Пельмень.

– Так! Сядете в это кресло, тогда и будете решать. А пока пиздюлей мне в случае чего получать.

«Блядь, что же делать… Только этого не хватало. А вдруг всё же потушат? И так и так объяснительными заебут, но, если не встанем, то победителей не судят… – крутилось в голове Секеля. – Блядь, хоть бы потушили! Блядь, блядь, блядь!»

– ЦПУ! – услышал он в рации голос замначальника цеха Кузи.

– Слушаю!

– Хули слушать! Тормози всё нахуй!

– Николай Викторович… – начал было Секель.

– Ёб твою мать, тормози немедленно! Ты нас взорвать всех тут хочешь к хуям, что ли?

– Понял!

– Слышали? – крикнул он операторам. – Останавливаю.

Дрожащей рукой Секель откинул прозрачный колпак с кнопки «аварийная остановка» и нажал её. Сразу же мерный гул работающего цеха, который доносился с улицы, сменился шипением сбрасываемого пара. ЦПУшные операторы стали дистанционно приводить в соответствующее положение клапаны на своих стадиях, сбрасывая давление пара и газа. Спустя некоторое время на ЦПУ пришли Кузя и Генитальич.

– Какого хуя сразу не остановил? – спросил Генитальич.

– Ждал подтверждения.

– Какое тебе нужно подтверждение? Взрыв агрегата? – спросил Кузя.

– А если бы поторопился остановить, то вы бы меня за паникёрство наказали.

– Да! А затем ты зарплату мастера смены и получаешь, чтобы оперативно ответственные решения принимать.

 

XIX

Старый сидел в стекляшке и пил только что заваренный чай. Стекляшка была совсем небольшой комнаткой, выстроенной из стеклянных квадратных блоков и имеющая огромное окно почти во всю стену. Размещалась она в огромном машинном зале, в котором стояли также три паровые турбины. Тепла от них было столько, что зимой было тепло, а летом так и просто невыносимо жарко.

Возле Старого сидел стажёр и изучал схему турбины.

– Чё-то я нихуя не пойму. Можете мне, хотя бы для начала, просто на пальцах объяснить, как это работает? А то, блядь, пар туда, масло сюда.

– Ха, ёб твою мать! Тут на пальцах не объяснишь, а чтоб всё это действительно понять, не один год нужен. Ну смотри: вот у тебя линия пара. По ней пар через главную паровую задвижку заходит в распределительную коробку. Из неё по двум пароперепускным трубам поступает на автоматический запорный клапан. Этим клапаном ты регулируешь подачу пара в турбину, тем самым регулируя её обороты. Это понятно?

– Нихуя не понятно.

– Что не понятно?

– Чёт вообще нихуя. Можно с начала? Откуда идёт пар?

– Пар идёт из сети, тебе пока неважно откуда.

– Что такое «главная паровая задвижка»?

– Это задвижка, которая в случае аварийной ситуации автоматически перекрывает подачу пара на турбину.

– А распределительная коробка и паропропускные трубы?

– Пароперепускные, ёб твою мать! На экзамене ещё так скажи! Пар из одной большой трубы заходит в распределительную коробку, где разбивается на два потока, которые как раз по двум трубам подаются на АЗК.

– Чего?

– Автоматический запорный клапан. По-другому – регулирующий клапан. При работе с помощью этого клапана турбина держит те обороты, которые ты ей задаёшь.

– А почему они называются по-разному?

– Кто?

– Ну вот АЗК или регулирующий.

– Потому что АЗК – это общее название всего механизма, а на деле там четыре клапана, по два с каждой стороны, то есть на каждую трубу. Чтоб равномерное распределение пара было. Ясно?

– Ну вроде.

– Ладно, хуй с тобой, золотая рыбка. Дальше. Внутри турбины вал, на котором рабочие колеса с лопатками, как, блядь, на мельнице. Пар попадает на лопатки, раскручивает вал, при этом охлаждается и теряет давление. Внизу, увидишь потом, под турбиной стоит конденсатор…

– Что?

– Конденсатор, блядь, холодильник. Большая круглая хуйня, туда попадает отработанный пар. Там система из трубок: по трубкам идёт холодная вода, а между трубок попадает пар, охлаждается и конденсируется. Конденсат откачивается насосами. Ну там на линии ещё эжектора, но ты сначала с этим разберись.

– Блядь, тяжко как-то.

– Да нихуя там тяжкого. Надо просто выучить и разобраться. Походишь, посмотришь по месту. Ничего там особенного. Хотя вообще говорят, что наше производство на заводе самое сложное. Да, и вот что. Самое главное – держать в конденсаторе определённый уровень этого самого конденсата. Турбина крутится со скоростью больше трёх тысяч оборотов. Знаешь, что будет, если на такой скорости она зачерпнёт воды?

– Что?

– Пизда ей придёт! Вот что. Она рассчитана на пар, а не на воду. А за счёт того, что у тебя насосы постоянно откачивают конденсат, у тебя в конденсоре вакуум. И вот, если вакуум у тебя падает, то соответственно уровень растёт. И когда он доходит до определённого значения, срабатывает блокировка…

– А что такое блокировка?

– А блокировка – это критическое значение какого-то параметра, при котором у тебя сигнал проходит либо на пуск резервного оборудования, либо на остановку турбины…

Не успел Старый договорить, как снаружи, из машинного зала, донёсся пронзительный звук аварийной сигнализации.

– Накаркали, ёб твою мать! – бросил Старый и, надев каску, побежал к щиту управления турбиной.

Стажёр выскочил следом.

Подбежав к щиту, Старый увидел то, чего опасался. Как по закону подлости, приборы показывали именно то, о чем они говорили: уровень в конденсаторе рос, а вакуум падал. Такое случалось и раньше, но сейчас изменение параметров было слишком резким и быстрым.

«Дело – дрянь», – подумал Старый.

Теперь он стоял перед выбором: либо отключать блокировку и надеяться, что уровень, дойдя до какого-то значения, пойдёт наконец вниз, либо ждать остановки. Отключать блокировку инструкция ему запрещала, но, если турбина встанет, то встанет весь цех, а за это точно по голове не погладят. С другой стороны, если угробит оборудование, то вообще уволят. Старый мучительно думал, глядя на самописец, который чертил неуклонно ползущую вверх линию.

– Да пошло всё в пизду! – вслух сказал Старый и, повернув переключатель, отключил блокировку.

Сработала сигнализация, извещающая о снятии блокировки. Уровень продолжал неуклонно расти, приближаясь к блокировочному значению.

– Принеси рацию из будки! – крикнул он стажёру.

Тот сбегал за рацией.

– Чё за хуйня у вас там? – крикнул в рацию Старый.

– Это у тебя что за хуйня? – ответили по рации.

– У меня уровень в конденсаторе растёт. Если не будет снижаться, то придётся останавливать турбину, иначе пизда ей. Я уже и резервный насос пустил, без толку.

– Ладно, давай ждать. Хорошо бы обойтись без остановки.

– Да уж, хорошо бы, блядь.

Самописец показывал уже уровень, превышающий блокировочный. Старый пробежался по всем задвижкам на линиях, ведущих в конденсатор и из него. Всё было в порядке. Но уровень продолжал расти. Вакуума в конденсаторе уже практически не было. Это означало, что вот-вот он зальётся. Старый поднёс рацию ко рту:

– Всё, ну его нахуй, останавливаю турбину.

– Может, ещё подождём?

– Вы чё там, охуели? У него лопатки вот-вот разлетятся! Сейчас уже без вариантов!

– Ладно, если другого выхода нет, тормози. А то нас, правда, уволят нахуй.

Старый подошёл к кнопке остановки турбины. Нечасто он останавливал турбину вот так, но деваться было некуда. Он нажал на кнопку и задержал палец. Эффекта не было. Он нажал ещё раз. То же самое.

«Ёб твою мать!» – сказал про себя Старый и уже в рацию добавил: – Опять кнопка не работает! Тормозите с ЦПУ! Быстрее!

Через несколько секунд раздалось шипение. Гул от вращения вала турбины стал как будто более мягким, менее напряжённым. Команда на остановку закрыла ту самую главную паровую задвижку, пар перестал поступать, и больше ничто не заставляло турбину вращаться. Как будто после долгого нервного напряжения, она расслабилась, успокоилась и по инерции продолжала ещё вращаться, снижая обороты с каждой секундой. Но Старый этого уже не слышал, он бегал, открывая или закрывая задвижки, приводя их в положение, предписанное инструкцией в случае остановки турбины.

– Что было в итоге? Из-за чего уровень-то рос?

– Да хуй его знает.

– Но Старого-то наградили за то, что турбину спас?

– Ага! В приказе так и написали: «Такой-то такой-то во время аварийной ситуации такого-то числа принял единственно верное решение, остановил турбину с целью предотвратить её повреждение. За проявленную находчивость объявить благодарность. За остановку производства лишить месячной премии в полном объёме».

– Что?

– А вот то. Цех остановил – премию не получил.

– Но ведь он турбину спас!

– Но цех ведь остановил.

– Но турбину ведь спас!

– Да кого это ебёт! Главное, что цех остановил.

 

XX

– Терминатор, тебя Кузя вызывает. Он ждёт на улице возле бытового корпуса. Рядом с вакуум-вытяжкой, – раздалось в трубке местного телефона.

– Понял, щас буду, – ответил Терминатор. Затем он надел каску, взял противогаз и вышел из стекляшки. Попав в помещение машинного зала, где стояли турбины, он как будто окунулся в горячее молоко. Его обдало волной жара, и пот немедленно потёк струйками по лицу и по спине. В горячем мареве он дошёл до угла, где находилась лестница, спустился на первый этаж и, пройдя десяток метров, через огромные ворота вышел наконец на улицу. Снаружи тоже было жарко, но всё-таки куда лучше, чем в душном, наполненном шумом, гарью и паром машинном зале. Прямо напротив ворот находился бытовой корпус. На втором его этаже располагалась раздевалка или, как её все называли, бытовка, на третьем – инженеры разных служб, а на четвёртом – руководство цеха. Терминатор повернул налево и пошёл прямо на огромное железное строение – вакуум-вытяжку. Нужна она была для конденсации паров одной из трёх турбин. В нижней её части располагались вертикальные десятиметровые жалюзи, а в верхней части – шесть громадных вентиляторов. Положением жалюзи регулировали поток воздуха, который затягивали с улицы вентиляторы, и с его помощью охлаждали текущий по трубкам, расположенным над ними, паровой конденсат. Сейчас было лето, и поэтому на вакуум-вытяжку подавалась вода для дополнительного охлаждения. С разных сторон она стекала с неё и, объединяясь в большой ручей, текла через дорогу. Между вакуум-вытяжкой и бытовым корпусом в теньке стоял Кузя и смотрел на текущий через дорогу ручей. Терминатор пошёл к нему.

– Здравствуйте, Николай Викторович!

– Привет! Вот видишь, какая история, – сказал он, показывая пальцем на ручей, – заливает всю дорогу. А тут и главный инженер проехать может, и генеральный директор. Непорядок, в общем.

– Воду нельзя перекрыть, вакуум посадим.

– Да это всё понятно. Я и не о том. Вот видишь, тут асфальт кругом новый положили. Я попросил, чтоб они канавку проложили, которая бы воду уводила. Они проложили, но этого недостаточно. Потом её ещё ломом продолбили дополнительно, видишь, кругом куски свежего асфальта лежат? И всё равно ручей через край канавки перетекает и – на дорогу.

– А я что тут сделать смогу?

– Вот ты слушай! Сейчас жарко, асфальт мягкий, попробуй из этих кусков сделать бортик, чтобы вода не переливалась на дорогу из канавки.

Терминатор непонимающе смотрел то на канавку, то на Кузю. Кузя поймал его взгляд, присел на корточки, взял кусок асфальта, положил на краю канавки и немного прижал, затем взял следующий, положил внахлёст рядом с первым и тоже прижал. Асфальт был податлив и как будто бы принимал требуемую форму.

– Понял?

– Понял, – вздохнул Терминатор.

– Ну я на тебя надеюсь! – сказал Кузя, поднявшись. Терминатор перешагнул через канавку, сел на корточки спиной к дороге и взялся за работу. Он взял в руку кусок асфальта неправильной формы. Из-за жары он был мягкий и немного сочился гудроном, чем-то напоминая сотовый мёд. Затем он положил его рядом с теми двумя, которые раньше положил Кузя, и с силой прижал. Кузя немного постоял, наблюдая за Терминатором, а затем отправился в свой кабинет на четвёртом этаже.

Солнце припекало, нагревая надетую на голову каску. Волосы под ней были мокрые, струи пота стекали по лицу Терминатора. Он выложил уже с десяток метров бортика. Вся канавка, продолбленная от вакуум-вытяжки до колодца возле бытового корпуса, составляла в длину метров тридцать.

– Развлекаешься? – сказал Пизда, подойдя к Терминатору и бросая на землю противогаз.

– Ага, видишь, как весело? – сказал Терминатор, особенно сильно вжимая кусок асфальта в асфальт. – А ты чё припёрся?

– Кузя над тобой сжалился, отправил на подмогу.

– А, ну милости прошу! – с издёвкой сказал Терминатор.

Пизда сел возле другого конца бортика и стал выкладывать его в сторону вакуум-вытяжки, в то время как Терминатор выкладывал в сторону бытового корпуса.

– Ёбаный пиздец! Взрослые люди, а занимаемся какой-то хуйнёй! – как бы ни к кому не обращаясь, ворчал Терминатор.

– Да ладно тебе! Солдат спит, служба идёт. Работа на свежем воздухе, так сказать.

– Да на хую бы я видел этот свежий воздух. Солнце печёт шо пиздец!

– Это да. Но ты вон уже настоящий мастер по укладке раздроченного асфальта! Вдвоём быстро захуярим.

Они продолжали выкладывать бортик на краю канавки из обломков выдолбленного асфальта, удаляясь друг от друга. Терминатор увидел приближающуюся тень и поднял голову: к ним шёл Кузя. Ещё издалека он оглядывал проделанную работу.

– Ну как? Получается? – подойдя, спросил Кузя.

Терминатор оглянулся на выложенный бортик и пожал плечами.

– Ну неплохо!

Кузя прошёл вдоль бортика от Терминатора к Пизде и обратно, встав где-то посредине.

– Молодцы! Надо же, так подумать: все тут с высшим образованием, а такой хуйнёй маемся. Но ничего не попишешь, работа есть работа.

Терминатор с Пиздой переглянулись. Кузя постоял ещё какое-то время и пошёл к себе.

– Хорошо хоть, он сам это понимает, – сказал Пизда.

– Хули хорошего? Дебильной работы от этого не меньше.

Они расходились всё дальше и дальше, и разговор от этого переходил скорее в перекрикивание, поэтому оба они всё больше молчали.

Потихоньку Терминатор довёл свою часть до колодца. Пизда тоже дошёл до самой вакуум-вытяжки, теперь нужно было проложить бортик вдоль всей её длины, чтобы вся стекающая вода попадала в канавку. Пизда оглянулся на выложенный бортик: кое-где вода переливалась через него или сочилась сквозь стыки кусков асфальта. Терминатор закончил свою сторону и прошёл к краю вакуум-вытяжки, чтобы класть бортик вдоль неё по направлению к Пизде.

– Как думаешь, смоет её первый же дождь?

– Думаю, смоет. Да и не похуй ли? Придумают ещё что-нибудь. Главное же, чтоб без работы не сидели.

– Зато на свежем воздухе!

– Угу, – потянул носом Терминатор, – свежее, блядь, некуда.

Теперь вакуум-вытяжка прикрывала их от солнца, с её верха на них летели брызги воды. Терминатор и Пизда медленно двигались по направлению друг к другу, выкладывая из обломков асфальта бортик вдоль продолбленной канавки.

 

XXI

Толстолобик опирался на перила ограждения. Прямо под ним находились огромные лопасти вентилятора. С нижней стороны лопасти были прикрыты металлической решёткой, а под ней было, по меньшей мере, десять метров пустоты. Над головой Толстолобика покатой крышей уходили вверх ребристые горизонтальные трубки, заполненные паровоздушной смесью. Посредине камеры располагался внушительных размеров двигатель вентилятора. Возле него суетились слесари. Вентилятор стоял, и, несмотря на мороз снаружи, в камере было жарко из-за горячих трубок.

– Долго вы там ещё? – крикнул Толстолобик слесарям.

– Да, ебать, стопорам пизда! Их выбивать нахуй надо. Закусило, по ходу. Хуй его знает, насколько тут работы.

– Да ёбаный ты нахуй! – вздохнул Толстолобик. Оттолкнувшись от ограждения, он развернулся и вышел из камеры вентилятора наружу – на длинный балкон. Справа и слева были двери двух других камер. Балкон опоясывал вакуум-вытяжку по кругу. С другой её стороны находилось ещё три камеры. После душной камеры мороз приятно освежал. Толстолобик посмотрел с высоты вниз, сплюнул. Внизу всё было покрыто снегом. Слева находился бытовой корпус, справа – машинный зал. Соединяла их расчищенная лопатой тропинка. Возле огромных, закрытых на зиму ворот также была расчищена большая площадка. От неё по направлению к бытовому корпусу вела тропинка. Другая тропинка вела в сторону вакуум-вытяжки и терялась под балконом. Толстолобик посмотрел на недавно выпавший нетронутый снег, сплюнул ещё раз и уже направился к лестнице, чтобы спуститься вниз, когда услышал крики из камеры вентилятора. Не успел он повернуться, как из камеры выскочил слесарь и с выпученными глазами бросился к нему:

– Останови, блядь, вентилятор! Останови нахуй вентилятор!

– Ты чё, охуел? Он же стоит! Там даже схема разобрана! – опешил Толстолобик. Оттолкнув слесаря, он бросился в камеру.

Вентилятор вращался, всё больше и больше набирая обороты. Немного придя в себя, Толстолобик заметил, что вентилятор крутится в обратную сторону. Тут до него дошло, что его раскрутило обратной тягой. Была зима, и огромные вертикальные жалюзи внизу были закрыты, чтобы вентиляторы не затягивали с улицы холодный воздух. А раз один вентилятор стоял, а остальные пять тянули, то, конечно, вся тяга пришлась на этот стоящий вентилятор. Чтобы такого не происходило, на вентиляторах стоят стопора, но стопора как раз заклинило и они были сняты…

– Хули стоишь! Останови, блядь! – крикнул в самое ухо слесарь и показал пальцем куда-то на лопасти.

Толстолобик вгляделся и побледнел. Под лопастями на металлической сетке лежал человек.

– Какого хуя он там делает? – заорал Толстолобик.

– Споткнулся. Хуй знает как. Он фиксировал вентилятор. Споткнулся, упал, а вентилятор стал раскручиваться.

– Ёбаные, блядь, придурки! Ещё хорошо, что он крутится в обратную сторону и его не притягивает.

– Слышь, нахуй, умник! Тормозить надо!

– Да его щас хуй остановишь!

Толстолобик огляделся по сторонам. Невдалеке лежала доска метра два в длину. Он знал, что так уже делали: останавливали вентилятор, когда его раскручивало в обратную сторону, с помощью доски, блокируя лопасти. Он подбежал, схватил доску и, встав над вращающимися лопастями, опустил её почти перпендикулярно плоскости вращения лопастей. Толстолобик был человеком достаточно сильным, даже в соревнованиях по тяганию гирь участвовал, но удар лопасти по доске был такой силы, что доска переломилась в нескольких местах и её вырвало из его рук. От удара руки немного дрожали. Толстолобик несколько раз встряхнул ими, чтобы прогнать боль от ушиба. Доска здесь явно не годилась. Осмотревшись и не найдя ничего лучше, Толстолобик крикнул слесарю, чтобы тот следил за лежащим внизу и не позволял ему подниматься, а сам выскочил из камеры. Добежав до угла вакуум-вытяжки, он свернул не налево – к лестнице, а направо – к переходу в машинный зал. Забежав в него, Толстолобик помчался к стекляшке. За стекляшкой хранились разные инструменты: лопаты, мётлы, лом… Увидев лом, Толстолобик подумал: «Ебать, вот это подойдёт! Его хуй сломаешь!» Вытащив лом, он развернулся, чтобы бежать назад, и наткнулся на Узбека.

– Ты куда это с ломом?

– Да там, блядь, вентилятор раскрутило, тормознуть надо, – коротко бросил Толстолобик и побежал на вакуум-вытяжку.

Узбек посмотрел ему вслед, заскочил в стекляшку, надел зимнюю куртку и побежал за ним.

В камеру Узбек заскочил как раз в тот момент, когда Толстолобик, двумя руками взяв лом, резко опустил его вниз, будто хотел пробить корку льда. Со звонким и звенящим ударом металла о металл лом вырвало из рук Толстолобика и швырнуло в сторону лежащего на сетке слесаря. Ни Узбек, ни Толстолобик, ни кто-то из стоящих рядом слесарей не успели даже вскрикнуть, когда одним концом лом угодил по ноге, а другим – по голове лежащего. Тот так же, не успев издать ни звука, потерял сознание. На какое-то мгновение все оцепенели и молча смотрели на тело. Первым пришёл в себя Узбек:

– Толстолобый, ёб твою, сообщи по рации мастеру! Пусть скорую и спасателей вызывает.

Сам же он, оглядевшись, выскочил из камеры и через несколько секунд вернулся с ещё одной доской. Затем он спустился к самому вентилятору и аккуратно положил доску на лопасти, придерживая её за один конец. Лопасти били по доске, но, нажимая на неё, Узбек понемногу замедлял их вращение. В это время Толстолобик сбивчиво рассказывал по рации мастеру смены о том, что произошло. Когда вентилятор полностью остановился, а лопасти заблокировали, Узбек спрыгнул на сетку к лежащему без сознания слесарю. Из рассечённого лба текла кровь. Штанина на ноге в месте удара также была мокрая от крови. Кровь капала через сетку вниз, и капли тут же сносило в сторону потоками воздуха от других вентиляторов. Узбек прощупал сонную артерию и облегчённо крикнул:

– Живой!

Он несколько раз хлёстко ударил слесаря по щекам. Не сразу, но понемногу слесарь пришёл в себя и сразу же что-то нечленораздельно замычал.

– Как тебя звать, помнишь?

– Серёга…

– Где находишься, знаешь?

– На заводе этом ебучем! Чё, остановили наконец это хуйню?

– Ну кукушку вроде не стрясло, – устало улыбнулся Узбек.

– Хули встали? – крикнул он слесарям. – Пиздуйте вниз – скорую встречать! Толстолобый, сгоняй в будку, принеси воды!

– Я это, так получилось…

– Пиздуй в будку! Потом извиняться будешь!

Толстолобик убежал вслед за слесарями.

– Да нахуя скорая? Нормально всё! – неуверенно сказал Серёга и попытался подняться, но сразу с криком упал.

– Не шевелись, нахуй! – придержал его Узбек. – У тебя перелом, по ходу.

Узбек аккуратно приподнял штанину, она была насквозь мокрая от крови. «И, по ходу, открытый», – подумал Узбек. Но делать было нечего, нужно было остановить кровотечение. Узбек взялся двумя руками за край штанины и с силой дернул в стороны. Серёга застонал.

– Терпи, хули! Атаманом будешь!

– Угу, – вскрикнул Серёга.

Узбек разорвал штанину до колена. Под штанами были зеленые кальсоны, ставшие теперь грязно-бордового цвета из-за пропитавшей их крови. Здесь уже было видно, что нога загнута как-то совершенно немыслимо там, где ей вообще не положено сгибаться, а сантиметров на десять ниже колена из-под мокрой ткани явно выпирала кость. Узбек сглотнул, штанину кальсон он поднимать не стал. Вместо этого разорванной штаниной робы он перетянул ногу чуть ниже колена и покрепче затянул. Прибежал Толстолобик с бутылкой воды. Узбек забрал бутылку и дал Серёге.

– Скорой не видал? – спросил Узбек.

– Нет. Сегодня ж выходной, мы заебёмся ждать.

– У нас-то должна хоть фельдшер дежурить.

Через несколько минут в камеру вбежал слесарь, за ним следом, тяжело дыша, шла фельдшер. Она была уже в годах, но за всё время работы на заводе ей не приходилось сталкиваться ни с чем, кроме простуды и высокой температуры. Посмотрев сверху на лежащего внизу человека, она охнула.

– Живой?

– Живой. Перелом ноги. Похоже, открытый.

– Ой! Кровь остановили?

– Жгут наложил, минут десять назад.

– Я ж тут не подлезу. Спасателей вызвали?

– Да, скоро должны быть.

Снаружи послышался звук подъезжающих машин. В камеру вбежал мастер смены.

– Что у вас тут? – на ходу спросил он, спускаясь к Узбеку. – Ух, нихуя себе!

– Вот-вот. Открытый перелом и по чайнику прилетело.

– Лопастью, что ли?

– Если б лопастью, его бы по всей камере размолотило. Нет, ломом.

– Чем?

– Ломом. Потом расскажу.

– Да уж, расскажешь. Там вроде спасатели и скорая приехали.

В камеру ввалились сразу несколько человек и сразу стали спускаться к ним.

– Живой?

– Да. Открытый перелом ноги. Жгут – пятнадцать минут назад. По голове тоже прилетело. Не знаю, что там. В сознании, соображает вроде нормально.

– Что случилось-то?

– Под вентилятор попал.

Старший спасатель глянул на вентилятор и присвистнул:

– Нихуя себе! Повезло, что живой остался.

– Это точно, – сказал Узбек и глянул на Толстолобика.

Толстолобик стоял с лицом белее снега и, не отрываясь, смотрел на лежащего слесаря.

– Ладно, надо его отсюда спустить.

Из-за спины спасателей возникли складные носилки. Несмотря на аккуратность, с которой спасатели перекладывали слесаря на носилки, он вскрикивал и постанывал от боли. Ко всему прочему он был под два метра ростом, и его ноги свисали с носилок. Кое-как его подняли на балкон. Фельдшер подошла, чтобы осмотреть перелом. Когда она аккуратно задрала штанину кальсон, то увидела торчащий из-под разорванной кожи серый осколок кости, залитый кровью. С еле слышным не то стоном, не то вздохом пожилая женщина медленно и плавно, как будто она была в воде, упала в обморок.

– Вот так нахуй, – усмехнулся старший спасатель.

Носилки пронесли немного дальше, старший подошёл к фельдшерице, присел на корточки, немного потряс её. Она медленно пришла в себя. Её взгляд не сразу, но сфокусировался на сидящем перед ней спасателе.

– Ну что, мать, пришла в себя?

– Ой, а я отключилась? Тьфу, чтоб тебя! – медленно поднимаясь, бормотала она.

– Ну что, как спускать-то будем? Тут вроде лебёдка есть, может, ей зацепим?

– Надо схему на неё собрать, щас электрика вызову.

– Это долго. Ладно, ребят, давайте по лестнице попробуем.

Спасатели, держа носилки, двинулись вдоль по балкону в сторону лестницы. Лестница была крутовата и не очень удобна, но и спасатели были опытные. Медленно, но верно носилки спустили вниз. Там, под балконом вакуум-вытяжки, уже стояла приехавшая из города машина скорой помощи. Рядом стояла местная «буханка» из заводского здравпункта. Чуть в стороне тарахтел жёлтый с красными полосками пазик спасателей. Раненого слесаря переложили на носилки и погрузили в скорую. Машины стали разъезжаться. Толстолобик смотрел с балкона на снег. Ещё недавно такой чистый, сейчас он был испещрён следами от машин и людей. Тонкие полосы от колёс «буханки», широкие – от «пазика», и целая россыпь людских. Все они сходились на вытоптанной поляне под самым балконом. От лестницы к этой поляне тянулась тонкая красная ниточка. На плечо Толстолобика легла рука мастера смены, он вздрогнул.

– Ну пойдём, расскажете, что тут случилось, – сказал мастер Толстолобику и стоящему рядом Узбеку.

Толстолобик по-прежнему был бледен, с потерянным видом он поплёлся вслед за мастером и Узбеком.

– Он вроде даже в больницу к нему ездил, умолял не говорить, что это он его ломом огрел. Деньги вроде даже предлагал.

– А тот чего?

– Ну работает же Толстолобик, значит, согласился.

– Чё, слесарю-то компенсацию завод выплатил?

– Ага! Хуй там! Экспертиза показала, что у него в крови ноль целых хрен десятых промилле алкоголя.

– Блядь, а чего они хотели? Это ж как раз на новогодние праздники. Он всяко, хотя бы до того, но пил. В крови что-то да останется.

– Ну вот и осталось. Сказали, мол, а хули, сам виноват, пьяный был.

– Так мало же алкоголя!

– А им, чтоб доебаться, много и не надо.

– И что в итоге?

– Да то и в итоге. Уволен за грубое нарушение техники безопасности.

 

XXII

Пизда сидел в стекляшке и ждал смену. Время приближалось к восьми вечера. Операторы старались сменить друг друга пораньше, чтобы узнать все новости по работе и дать возможность помыться и переодеться. Но у Толстолобика был свой расчёт. Он всегда приходил ближе к восьми. Пизда это знал, но все же беспокойно поглядывал на часы. Наконец дверь открылась, и Пизда поднялся навстречу входящему Толстолобику. Сделав шаг вперёд, Пизда протянул для приветствия руку. Толстолобик коротко глянул на протянутую руку и вместо того, чтобы пожать её, правой рукой ударил Пизду в грудь. Лицо его вдруг искривилось в гримасу ненависти. Удержавшись на ногах, Пизда невольно попятился, Толстолобик пёр на него, пока не прижал к стене.

– Ты охуел, что ли?

В ответ на это Толстолобик несильно ударил Пизду в лоб внутренней стороной ладони так, что затылком Пизда ударился о стену.

– Я тебе, блядь, щас охуею, нахуй! Я тебя, ебать, сколько раз предупреждал, чтобы ты нормально масло убирал?

– Я нормально убрал! Целый час там мудохался. Под всеми турбинами прополз.

– Мне похую, сколько ты мудохался. И нихуя там не нормально. Будешь плохо убираться, будешь получать, понял?

Толстолобик ещё раз ударил Пизду в лоб внутренней стороной ладони:

– Ты понял?

– Понял.

Толстолобик отошёл, давая Пизде возможность пройти к двери:

– Пошёл на хуй отсюда.

Вован с Толстолобиком сидели за столом стекляшки и пили свежезакипевший чай.

– Чё по работе? – спросил Вован.

– Да нихуя, так же всё. Сегодня хоть не доёбывал никто. Так, по мелочи хуйнёй пострадали, а в основном то же самое.

– Это заебись! Может, и нас ночью никто трогать не будет.

– Да кому вы ночью-то нужны?

– Да хуй его знает! Вечно кому-нибудь что-нибудь нужно. То проверка, то хуерка.

– Володь, ты утром убрался хуёво, в следующий раз убирайся получше.

– Где это, нахуй?

– Да вообще как-то небрежно.

– Хули ты – вообще? Ты скажи, конкретно где.

– Ну, блядь, под первой, нахуй.

– Ну вот не пизди! Нормально там всё убрано было.

– В следующий раз вместе пойдём.

– Вообще похую! Пойдём!

Толстолобик недовольно встал и вышел из стекляшки.

– Дошик, когда уже масло начнёшь убирать?

– Ты ебанулся, что ли? Какое нахуй масло? Я в свою смену всегда убираю.

– Да нихуя ты не убираешь! Для виду протрёшь маленько и всё.

– Слышь, Толстолобый, пошёл ты на хуй.

– Короче, ещё раз так смену сдашь, я тебе уебу.

– Слышь, нахуй! Давай-ка уеби! Прям щас! Ну, давай! Попробуй!

– Э, мужики! Хорош, нахуй!

– Да нихуя! Уебёт он! Зубы мешают если, давай, уеби!

– А вот и Терминатор!

– Здорово! Жарковато у вас.

– Работали, хули!

– Да ладно! Пиздеть-то – не камни ворочать. Работали они. Хуи пинали всю смену.

– Ты по себе-то людей не суди. Кто-то ведь и работает.

– Кто-то, может, и работает, да только не ты.

– Ну ты-то у нас главный работник, хули!

– А я и про себя не говорю, что перерабатываю, но и не тебе, ебать, меня судить.

– Терминатор, ты чё, ебать, борзый такой?

– Да нихуя! А хули ты такой умный? Один, ебтить, он работает!

– Один не один, а ты, между прочим, масло хуёво убрал сегодня.

– Где это, нахуй?

– А вот там это, нахуй.

– Не, ты давай, блядь, конкретно. Пизданул, так обоснуй! Где я хуёво убрал?

– Да везде. Там, блядь, не дотёр, там не вылил. Я тебе чё, по пунктам, что ли, записывать должен? Сказал, убирайся лучше, значит, не пизди, а убирайся.

– Слышь, нахуй! Ты чё, молодого, что ли, нашёл? Сказал он! Пошёл бы ты на хуй со своими разговорами. Хули ты бычишься? Смотрит он, ебать, исподлобья. Я тебе не Пизда, докладную писать не буду. Ты знаешь, я человек мягкий, но жёсткий. Ёбну в дыню, и будь здоров. Так что или предъяви по делу, или не еби мозги.

– Пизда, я слышал, тебе Толстолобик въёб.

– Все уже слышали.

– Чё делать собираешься?

– Спускать не буду! Хочу с пацанами собраться и за забором по еблу ему настучать.

– Это хуйня! Чего ты добьёшься? Он заяву потом на вас накатает, и все дела.

– А чё делать? Один я с ним не справлюсь, категории разные весовые.

– Не еби мозги! Категории! Напиши докладную Кузе, и весь разговор. Это работа, и рабочие вопросы надо решать нормально, а не вот так вот.

– Ну и чё я буду как стукач?

– При чём тут стукач? Это адекватное решение дела.

– Адекватное – это уебать ему монтировкой между глаз.

– Да, а тебя потом посадят. Адекватнее некуда, блядь. Вот слушай, у меня случай был. Пришёл смену принимать, а мне говорит мужик, что там напарник, мол, пьяный, за щитом спит, ты это, не трогай его, говорит, проспится и домой завтра пойдёт. А я залупился – нет и всё! Нахуй он мне нужен. Ну мужик разпизделся, конечно, но пошли будить. А он умер, ебать. Умер, нахуй! Понял? Прикинь, я бы его оставил, а утром бы выяснилось. И кто бы отвечал? Так что мозги не еби, пиши бумагу. Так, мол, и так, прошу принять меры.

– Подумаю.

– Нехуй тут думать!

– Может быть, всё равно подумаю.

– Делай как знаешь тогда.

– Старый, чё Толстолобый всем мозги ебёт с этим маслом?

– Да не обращай внимания, ебанутый просто.

– Так он до всех доёбывается последнее время.

– Да и хуй на него. Ты видел, как он убирается? Я ж после него смену принимаю. Там вообще пиздец.

– Так а чё он на других тогда?

– Ну ты его первый день знаешь, что ли? С женой разругался поди и срывает на всех злобу. Он же, блядь, ещё говорит, мол, другие не убираются, а я один за всех, что ли, должен? Короче, отмазки ищет, чтоб не работать. Трудяга, в рот его ебать!

– Нихуя после докладной его Кузя выеб, по ходу. Видно, что зло затаил, но как-то присмирел.

– А меня Кузя спрашивал, могло такое быть или Пизда спиздел. Могло, говорю. Чё вы, Толстолобого первый день знаете? Ну он его и выеб. Толстолобый потом сказал, что тот его предупредил: мол, ещё раз такая хуйня, за забор пойдёшь.

– Ну так-то правильно.

– Ну да, хотя я бы уебал монтировкой по хребтине.

– А я бы просто в зубы въёб. Но Толстолобый знает, что я уебать могу, на меня и не пиздит.

 

XXIII

В комнате было совсем темно. Опарыш сел на кровати.

– Блядь, это сколько же сейчас времени? – пробурчал он.

Посидев ещё немного, Опарыш встал с кровати и пошёл в туалет. Щёлкнув по дороге выключателем, Опарыш зашёл в уборную и закрыл за собой дверь. Он встал перед унитазом, приспустил трусы и взял в руку член, чтобы помочиться. Вдруг он вспомнил:

– Блядь, мне ж ещё анализ!

Он посмотрел на приготовленную с вечера банку, но было уже поздно.

– Ну ёб твою мать! – пробурчал он, стряхивая последние капли.

Затем он вышел из уборной, выключил свет и прошёл на кухню. В темноте светились электронные часы, было четыре часа утра.

– О бля, рано-то как ещё. А пить как хочется!

Опарыш подошёл к чайнику и отпил прямо из носика. Вода была едва тёплой, со вкусом накопившейся в чайнике накипи. Опарыш отошёл к окну, посмотрел на освещённую фонарями улицу. Его всё ещё мучила жажда. Повернувшись, он открыл холодильник. Глаза шарили по полупустым полкам.

– Ёб твою мать! – наконец сказал он и закрыл дверь. Вдруг он вспомнил. Опарыш прошёл к верхнему шкафчику, открыл дверцу, пошарил рукой за наваленными там, кучей скомканными пакетами и достал пол-литровую бутылку водки, заначенную от жены. Глаза его просияли. Опарыш взял с сушилки стакан, заполнил его на три четверти, негромко выдохнул, чтоб не разбудить жену, и залпом выпил.

– Вот теперь заебись!

Убрав бутылку на место, Опарыш ополоснул стакан и отправился в комнату. Будильник был только на шесть, а значит, можно было ещё немного поспать.

Проснулся Опарыш от пронзительного звука будильника и толчков жены:

– Эй, тебе вставать пора!

– То я не знаю! – раздражённо сказал он, поднялся и выключил наконец звонко звонящий механический будильник. Он снова пошёл в уборную, но на этот раз его организм не исторг ни капли.

– Блядь. Ладно, там, может, созрею.

Опарыш наскоро умылся и пошёл на кухню. Есть с утра не хотелось.

– Да и нельзя же, ёб твою! – вспомнил он. – Там же ещё кровь сдавать. Кровопийцы ебаные! Лучше б лечили нормально!

Опарыш включил чайник, а сам пока пошёл в комнату одеваться. Кое-как одевшись, он вернулся на кухню, взял чашку, насыпал пару чайных ложек растворимого кофе и залил их кипятком. Затем он стал не торопясь пить, сев за стол спиной к двери и глядя через окно в ещё тёмное зимнее небо. Впав в состояние оцепенения, Опарыш не заметил, как в кружке кончился кофе.

– Ох, ёб твою! Идти пора!

Опарыш встал, поставил чашку в раковину, выключил свет и прошёл в прихожую. Натянув пуховик, валенки и шапку, он посмотрел на часы:

– Ещё и покурить успею!

Опарыш шагал по хрустящему на морозе снегу в сторону остановки. Руки мёрзли, несмотря на рукавицы.

– Покуришь тут, нахуй.

На остановке стояли ещё люди, которых Опарыш знал по работе.

– Хоть автобус не проехал, а то я б тут замёрз нахуй.

Автобус подошёл минут через пять, и Опарышу даже досталось свободное тёплое сиденье. Втянув голову в плечи, он так и сидел всю дорогу, почти не шевелясь.

Перед проходной завода автобус остановился, чтобы выпустить людей. В общей толпе Опарыш прошёл через проходную и вышел уже на территории завода. Толпа торопилась на автобус, который уже прошёл досмотр и проехал через шлагбаум на завод. Здесь, по другую сторону забора, все вновь, толкаясь, залезли в него, чтобы отправиться каждый в свой цех. Но сегодня Опарышу не нужно было ни в цех, ни в автобус до этого цеха. Сегодня он приехал в поликлинику на очередной ежегодный медосмотр. Поликлиника находилась также на территории завода и совсем недалеко от проходной. Конечно, в мороз и это расстояние казалось немалым.

Наконец Опарыш дошёл до поликлиники и облегченно вздохнул, когда оказался в просторном холле. Первым делом он оправился в гардероб, а затем в регистратуру. Там его оправили к цеховому терапевту. Посидев немного в очереди, Опарыш зашёл к терапевту.

– Так, вот вам обходной, вот «журнал здоровья», вот направления на мочу и кровь. Когда всех пройдёте, снова ко мне.

Опарыш вышел из кабинета, стал перебирать бумажки и тут только спохватился:

– Ёб твою мать! Я же анализ забыл! И банку для него…

Опарыш стал думать, как же ему быть. Пошарил в своей сумке, которую как-то машинально прихватил, выходя из дома. И тут он наткнулся на стакан, который всегда носил с собой, на всякий случай. Какое-то время Опарыш разглядывал стакан, а затем ему пришла в голову мысль. Он сложил все выданные ему бумажки в сумку, чтобы освободить руки, и пошёл в туалет. Там он достал из сумки стакан, ополоснул его под краном, затем встал над унитазом, расстегнул ширинку, одной рукой кое-как достал из штанов член и помочился в стакан, наполнив его на три четверти, а остальное излив в унитаз. С чувством выполненного долга Опарыш вышел из туалета и сразу же отправился к кабинету, куда следовало сдать анализ мочи. В дверях лаборатории стоял столик, на котором уже стояли анализы в разнообразных банках. Под каждой банкой было направление с фамилией того, кто эту банку поставил. Опарыш поставил на столик стакан, пошарил в сумке, достал своё направление и подсунул его под стакан.

– Ну вот, дело сделано! – пробормотал он. – Кто там у нас первый по списку?

С этими словами он достал из сумки обходной лист и пробежался по нему. Прямо рядом с дверью лаборатории был кабинет хирурга.

«Вот к нему тогда сначала и пойду, и очереди нет», – решил Опарыш.

Постучав, он вошёл кабинет. Хирург был молод, он взял у Опарыша бумажки, попросил его спустить штаны и раздеться выше пояса. Опарыш всё сделал. Хирург осмотрел его:

– Переломы, травмы, сотрясения были?

– Да за шестьдесят-то лет чего только не было. Когда-то руку ломал, когда-то ещё что-то, уж и не вспомню сейчас, когда это было.

– Понятно. Последние годы никаких травм?

– Нет, последние – никаких.

Хирург сделал запись в обходном листе и отдал Опарышу.

В течение нескольких часов Опарыш обошёл всех врачей. Почти возле каждого была очередь из таких же работяг, как и он. Где-то больше, где-то меньше. Почти все занимали одновременно во все кабинеты, и каждый держал очередь для товарищей. Но наконец дошла очередь до терапевта. Постучав, он вновь зашёл в кабинет, с которого начал.

– Давайте обходной, садитесь.

Опарыш отдал бумаги, а сам сел сбоку от стола. Роста он был невысокого и, когда сидел на стуле, по-мальчишечьи болтал ногами. Терапевт просмотрела отметки других врачей, подняла глаза на Опарыша:

– На что жалуетесь?

– Да так вроде ни на что. Знаете, как это бывает: то там кольнёт, то там, а так всё вроде бы ничего.

– Курите?

– Есть такое.

– Надо бы бросать в вашем возрасте, здоровье не то уже.

– Да в моем возрасте уже поздно бросать. Всю жизнь курю.

– Вот это и плохо. Пьёте?

– Как все. По праздникам.

– А праздники часто?

– Как у всех.

Терапевт померила Опарышу давление, послушала лёгкие и сердце и стала писать что-то в карте. А Опарыш вдруг вспомнил, что ночью выпил водки.

«Уж не учуяла ли она от меня? – подумал он. – А то чего она, блядь, со своими праздниками?»

А главное, что заставило Опарыша действительно нервничать, было то, что ему нужно было после медосмотра снова пройти через проходную. Охрана на проходной стоит чуткая, и если кто-нибудь учует запах, то его тут же и задержат. Он и так уже на пенсии, поэтому в цеху вступаться никто не будет, уволят и всё. Опарыш сидел, нервно болтал ногами, кусал губы и мучительно соображал, как же ему быть. Тем временем терапевт заполнила карту, напомнила, что курить лучше бы всё-таки бросить, и обещала сообщить, если в анализе крови и мочи будет что-то не в порядке. Опарыш вышел из кабинета и сразу же стал звонить по мобильному своему другу Старому.

– Здорово! Да, медосмотр вот прошёл. Да, всех. Нормально вроде. Я чё звоню-то. Слушай, я под утро проснулся, часа в четыре, пить хочется, пиздец как. Ну я воды-то попил, всё равно хочется. Я, короче, сто пятьдесят наебнул, и хорошо так стало. В общем, пошёл дальше спать. Ну а утром встал на автобус и забыл совсем. Сюда-то приехал, с толпой к тому ж, прошёл нормально. А щас вот назад идти, и я вспомнил, что выпил. А ну меня поймают? Уволят же! Чё делать, а? Блядь, тебе шуточки, а мне потом на одну пенсию жить! Ну как, как, не знаю как. Ну пить так захотелось, понимаешь? Чё, морду тяпкой и не дышать? Тоже, блядь, подозрительно! А ты как проходил? Знаю, что не пьёшь, но раньше-то пил. Ну да, раньше проще было, согласен. Ладно, хули с тебя толку, придумаю что-нибудь.

Опарыш сбросил звонок на стареньком кнопочном мобильном и пошёл по коридору в сторону гардероба.

Когда он проходил мимо туалета, ему вдруг пришла в голову мысль. Кто-то ему когда-то рассказывал о таком способе отбить запах. Опарыш сунулся в свою сумку.

«Блядь, стакан-то я отдал!» – вспомнил он.

Уже дойдя до холла, Опарыш заметил кулер с водой, а рядом столбик из одноразовых стаканов.

То что надо!

Опарыш взял один стакан, неумело набрал воды, отпил и пошёл со стаканом, как бы попивая воду, в сторону туалета. В туалете Опарыш заперся в кабинке, расстегнул штаны, достал член и помочился в стакан, наполнив его на три четверти. На большее его и не хватило. Какое-то время Опарыш разглядывал сквозь прозрачный пластик мутноватую желтую жидкость. Затем резко выдохнул, зажмурился и залпом выпил тёплую мочу.

– Надеюсь, блядь, не зря, – пробормотал он, с отвращением выбрасывая стакан.

 

XXIV

Я тогда только с армии пришёл. Ох, ёб твою мать! Это было сорок с лихуем лет назад. Хуярить мы, конечно, начали ещё в поезде. Хули, нихуя себе, дембеля домой едут! Из вагона б выпал, наверное, нахуй, если б друзья не встретили и не приняли на руки. Дома в таком виде делать нехуй, батя бы пизды сразу дал! Нихуя себе, он же у меня партийный был, ебать мой рот! В общем, повели меня под белы рученьки в общагу. Дали мне проспаться мало-мало, а потом надо ведь и возвращение отпраздновать. Сообразили мы, значит, поляну, сели хуярить, а тут приходят ещё друзья, друзья друзей, хуй знает кто такие, девок приводят. Комната полная, вообще пиздец! Кто с бутылкой, кто с закуской. Праздник, я ебу! Нахуярились вусмерть! А тут девчонки ещё. Я ж, блядь, два года в армии был, девок не видел. Ну тудым-сюдым, разговоры, шуточки. А главное, и девчонок много, и все симпатичные, и сиськи, и жопы, как на подбор! А, может, пьяный уже был просто, хуй знает. И та нравится, и эта. Но ведь и с товарищами поделиться надо! Не ебать же их всех одному. А тут один говорит: «А хули мозги ебать! Давайте в ромашку сыграем, и дело в шляпе!» «В какую ещё, нахуй, ромашку?» – говорю. А сам смотрю: из девчонок кое-кто заулыбался. Поглядывают игриво так на парней. Ну, кто предложил, и говорит: «Ёб твою мать, совсем в своей армии от жизни отстал! Смотри, нахуй, сюда. Девок ставим раком в круг, жопами наружу, и начинаем по очереди ебать. Кто в чьей пизде кончит, того и девка. Понял или повторить?» Смотрю на него, ушам не верю. «Нихуя вы тут, – говорю, – свободные нравы устроили! А девки-то согласны?» «А думаешь, мы в первый раз в эту игру играем?» – отвечает. Смотрю, а девки в натуре в центр комнаты становятся, кто колготки снимает, кто из-под юбки трусы спускает. Кто-то, конечно, стесняется, но то ли, блядь, для виду, то ли правда, хуй поймёшь. Встали раком, а некоторые ещё и юбку задирают, жопой виляют. У меня от такого хуй колом встал! Хули, бабу-то когда последний раз ебал, уж и не помню. Ну мне и говорят, мол, давай, защитник родины нашей необъятной, засаживай первый, натерпелся. Ну а я хули там, раз все, то и я. Портки – к хуям, кто ближе стояла, той и засадил. А она мокрая уже вся! Ладно, блядь! По самые яйца вогнал, вытащил, следующей. За мной остальные подтягиваются. Пиздеть не буду, до конца круга я не дошёл. Ну в девку спускать не стал, вынул вовремя. Вот и пара, ебать мой хуй. Смотрю, потихоньку все парами обзаводятся. Пол подтёрли, как всё закончили, конечно. Ну пообжимались, посидели ещё все вместе, да и стали по комнатам расходиться. Хули, каждый уже при деле. Всю ночь общага на ушах стояла. Из-за каждой двери крики да стоны. Ебал до того, что уже кончить не мог, сил не было. На следующий день проснулись, я хуй знает когда. День уже вовсю был. Жрать нехуй, похмелиться охота вообще пиздец. Давай по общаге ходить, у кого что есть. К вечеру всё по новой. Чтоб не спиздеть, неделю гудели, блядь. Чудо, что нас тогда менты не замели, а ещё большее, что трипак не подцепил, а то и что похлеще.

 

XXV

– Ходил тут к врачу на той неделе, – будто бы вдруг ни с того ни с сего, как когда хочется начать разговор, но не знаешь как, сказал Аватар.

– А что случилось? – отозвался Старшой. – Уж не на больничный ли собрался?

Его напарник, Рыжий, неприязненно глянул на него. Если бы Аватар вдруг пошёл на больничный, Рыжему пришлось бы работать за двоих, чего, конечно, он не очень хотел.

– Не, на больничный не собираюсь. Да яйца опухли, аж при ходьбе больно.

– Ох, нихуя себе! Это кому ты так удачно засадил? – со смешком сказал Старшой.

– Да вот именно, что никому, – разочарованно ответил Аватар, – у меня девчонки давно уже не было. Ну врач посмотрел, сказал, короче, что у меня застой спермы. Половой жизнью, спрашивает, живёте? Ну я сказал, что пока всё сложно. А вы, говорит, что такое «мастурбация» знаете? Знаю, говорю, но я же не мальчишка четырнадцатилетний, чтобы этим заниматься. При чём тут, говорит, возраст, если партнёра нет, то нужно же как-то протоки освобождать. Короче, блядь, врач посоветовал мне дрочить.

– И как, справляешься? – спросил Старшой.

– Не, а хули ты угораешь над парнем, – вмешался в разговор Пельмень, – я служил когда, у нас мужик был. Нихуя, он нас на несколько лет старше был. У него жена была, дети. Ну вот, он дрочил. Ну мы с пониманием относились, ну бабе не изменяет человек если, а хуй-то всё равно стоит.

– Ну хуй знает, – ответил Старшой, – у нас в армии таким руки не подавали, стрёмно было. Ну и как так-то? Человек же, блядь, не животное, чтоб у своих позывов на поводу идти. Так вон из лужи попить можно.

– Не понимаю я, Старшой, твоей логики, но хуй с ним. А парню-то что делать тогда?

– Ну как что? Бабу найти! Молодой здоровый парень. А то вон будет, как Рыжий, до сорока лет искать. Как там у тебя, кстати? Когда ты нас уже на свадьбу позовёшь?

Рыжий непонимающе посмотрел на Старшого:

– О чём ты? Какую свадьбу?

– Ну как какую? Обычную. Ты же вроде с женщиной жил какой-то?

– Да хули там жил. Нихуя там не понятно.

– То есть как не понятно? Ты ж ей ремонт в квартире сделал, и чё вдруг не понятно?

– Да при чём тут ремонт? Ремонт – это ремонт, а баба – это баба.

– Блядь, а конская залупа – это конская залупа. Ты жил с бабой, сделал ей ремонт, технику вроде какую-то покупал, сам же рассказывал, а теперь говоришь, что непонятно.

– Ну да, и ремонт сделал, и телек купил. Ну бабы же смотрят телек, вот я и купил.

– Ну а что не так-то?

– Да она, блядь, мозги ебёт. У неё сын от первого брака. Сколько ему там, блядь… Двенадцать или тринадцать. Ну и он меня в хуй не ставит. Дерзит, не слушается, мол, кто ты такой, нахуй тут нужен. Ну я как-то вроде мирился поначалу, ну думал, она ему что-то как-то объяснит. А она ни хуя ему объяснить не может. Короче, доебал он меня как-то, я ему пизды дал. Ну несильно, конечно. Она на меня давай пиздеть, мол, так нельзя, он же ребёнок, его нужно понять, должно пройти время. А какое нахуй время? Он просто охуевший пацан. В общем, говорит, это мой сын, так что или так, или никак. Ну ещё пара таких случаев, и я вещи собрал да к матери вернулся. Нахуй мне это надо. Она вроде и звонит периодически, и вернуться предлагает, но проблему-то решать она не хочет.

– Чёт меня никто не спрашивал о понимании, пизды давали и всё. Помню, батя с ночной смены отсыпался, а я заигрался, расшумелся и его разбудил. Ну пиздюлей получил и на всю жизнь запомнил, что, когда батя спит, в доме должно быть тихо, – вставил Субарик.

– Не, ну так тоже неправильно, – сказал Старшой.

– Ну а что неправильно-то? Зато действенно. Видишь, нормальным вырос. А так его вон в хуй не ставят, а он молчать должен.

– Ты-то нормальный? Вон агрессивный какой постоянно, – ответил Старшой, – то тебе пидорасов пиздить, то ещё кого. А вот не пиздили бы, дал бы разок в жопу и всё.

ЦПУ потонуло в дружном хохоте.

– Иди ты, Старшой, на хуй, – сквозь смех сказал Субарик, – если уж говорить о пидорах, то лучше, чтоб в детстве пизды дали и всякой хуйни бы в голову не лезло. А то так вот балуют, а потом такие детки вырастают и думают, что всё можно. И наркоту можно, и в жопу долбиться можно.

– Блядь, начали про пизду, закончили про жопу! – не выдержал Пельмень. – Заебали уже! А ты, Рыжий, хуйнёй не страдай! Тебе лет уже сколько? Под сорок ведь уже, да? Или как мужик всё разложи, или шли её на хуй. Ну неужели ты себе бабу найти не можешь? Вон их кругом сколько!

– Да где? – ответил за него Субарик. – У меня скоро у самого, как у Аватара, яйца опухнут. Нормальную бабу хуй найдёшь!

– Я не понимаю, просто не понимаю, о чём вы говорите. Да кругом бабы! На улицу вышел, а там… Ой, мама дорогая! Я-то женат, а вы молодые, свободные! Какого хуя вам ещё надо? Выдумываете какие-то проблемы! Ну ладно, на улице к незнакомой не подойдёшь, может. Но даже здесь на заводе. В цехе вон и то девахи какие! В автобусе с других цехов. Здесь же все свои. Вы мужики или, ебать, сынки мамкины? Какого хуя я вам всё это объясняю? Старшой, ну ты-то нормальный мужик! Скажи им!

– А хули тут сказать. Не волнуйся, Субарик, найдёшь ты себе бабу! Без пизды, но работящую.

– Да ну тебя на хуй! – смеясь, сказал Пельмень.

– Да дело ведь не в том, чтоб засадить! Хочется же по-серьёзному!

– Ну, так засади по-серьёзному!

– Блядь, Пельмень, отношений хочется, в кино ходить, хуё-моё. Чтоб она со мной только ходила, а не думать, что она ещё с кем-то гулять будет, пока я на смене.

– А ты не думай, – сказал Старшой, – знаешь, как говорят? Все изменяют! Просто не все об этом знают.

– Ну вот и как после такого отношения строить?

– Да так и строить! Я вон как-то бабу ебал замужнюю. Возле двери её собственной квартиры, за которой её муж был. Муж, нахуй, за дверью, прикинь! Так что я ни в какую верность не верю. Мне вон жена говорит порой, мол, заведу вот любовника, будешь знать. А я говорю: «Давай! Мне только проще будет. Так я тебя один содержу, а так ещё помогать кто-то будет. Заебись же! На шубу тебе скинемся». Так что об этом ты не думай. Жека вон жену застал с любовником и убил. Срок отсидел. Ну нахуй это надо? Нет бы на хуй послать и всё.

– Вот и я бы убил, – мрачно сказал Субарик.

– Вот и долбоёб! Может, потому тебе бабы и не надо? Вон, у Аватара две бабы есть, он и доволен. Чередовать можно. Сегодня – правая, завтра – левая. А в другой раз наоборот.

Аватар засмеялся, пытаясь скрыть смущение. От этого все засмеялись ещё сильнее.

– А можно ещё с незнакомкой, – продолжал Старшой, – знаешь как?

Аватар помотал головой.

– Садишься на руку и сидишь, пока не занемеет, аж чувствовать перестаёшь, будто и не твоя. Ну и типа уже и не ты дрочишь, а незнакомка.

– Фу, блядь, Старшой! Где ты такой хуйни набрался? – скривился Субарик.

– Учитесь, пока я живой! – улыбнулся Старшой. – Старший оператор плохому не научит!

 

XXVI

В машинном зале было тише, чем обычно. Цех пускался после аварийной остановки, и из трёх турбин работали только две. Третью должны были пустить в ближайший час. Как и всегда в аварийной ситуации, в цех съехались все технологи. Здесь были и главный механик, и главный инженер завода, и даже генеральный директор. Пизда и Старый готовили к пуску третью турбину. Возле щита управления стояли начальник их отделения и главный инженер. Они обсуждали остановку и предстоящий пуск. Когда всё было готово, Старый сказал об этом начальнику отделения, а тот по рации согласовал с мастером смены. Наконец он сказал Старому: – Начинайте! Выкатываем на пятьсот оборотов!

Старый и Пизда встали напротив друг друга вокруг большого штурвала. Расположен он был горизонтально на металлической тумбе. Штурвал был частью сложного устройства по подаче пара на турбину. Открывать подачу нужно было вручную, а закрытие происходило автоматически в случае аварийной ситуации. Положив руки на штурвал, они стали медленно его поворачивать, открывая подачу пара. Вначале нужно было выбрать долгий холостой ход. Они крутили и крутили, но ничего не происходило. Пизда со Старым переглянулись, а возле щита переглянулись начальник отделения и главный инженер.

– Что-то слишком легко идёт, – сказал Старый.

Они покрутили ещё немного, пока Старый не махнул рукой:

– Хорош! Нихуя мы тут не накрутим.

Затем он подошёл к начальнику и главному инженеру:

– Похоже, что-то со штоком.

Из рации донеслось:

– Ну что там у вас? Почему не пускаем?

– Подожди, – ответил начальник, – что-то с клапаном подачи пара. Не идёт машина.

– Ну ёб твою мать!

В это время главный инженер уже звонил кому-то по мобильному телефону. Через несколько минут в машинном зале были главный механик цеха и половина механической службы завода.

– Попробуйте ещё раз, – сказал главный механик. Старый с Пиздой снова стали пробовать открыть клапан. Результат был тот же. Механик обошёл клапан со всех сторон, через специальную трубку прослушал его.

– Надо разбирать, – вынес он свой вердикт.

– Ну, мужики, отсекайте.

Старый и Пизда обменялись печальными взглядами. Чтобы отсечь клапан, нужно было закрыть огромную задвижку по пару. Дело это было долгое и трудоёмкое. Но сейчас был пуск и важна была каждая минута.

– Помогите им, быстро, – крикнул кто-то из руководства слесарям. Несколько здоровых мужиков подбежали, и по двое, периодически меняясь, за считаные минуты закрыли задвижку. Сейчас же на ещё горячий клапан с гаечными ключами набросились слесари. Через пятнадцать минут клапан был разобран, и механик, следивший за работой слесарей, осмотрев его и помрачнев лицом, подошёл к главному инженеру:

– Шток сломался.

Пизда ещё не так давно работал на заводе, а потому вполголоса спросил у Старого:

– Что сломалось?

– Шток. Стержень, который открывает задвижку, когда мы крутим штурвал.

– А-а-а. Сильно хуёво, что он сломался?

– Да ничего хорошего. Если вытачивать новый, то это минимум часов двенадцать, а то и больше. А по-другому тут никак.

– …а по-другому никак, – говорил в это время механик главному инженеру.

– Нет, это слишком долго. У нас сроки горят! Мы должны пуститься через три часа! Не двенадцать, не двадцать четыре, а три! Какие ещё варианты?

– Ну можно, конечно, попробовать заварить, но это плохой вариант. Если что-то пойдёт не так и клапан снова захлопнется, то шток опять сломается. И всё равно придётся делать.

– Сколько времени займёт сварка?

– Часа два, но…

– Без «но», блядь! У вас час!

Главный инженер развернулся и пошёл в сторону выхода из машинного зала. Механик повернулся к своим:

– Ну, мужики, у нас час! Хотя чует моя жопа: нихуя хорошего из этого не выйдет.

Слесари приступили к работе. Сварщик с парой помощников отправились за сварочным аппаратом.

– Из этого что-нибудь получится? – спросил Пизда у Старого.

– Ага, залупа на воротник. Пойду я покурю, – ответил Старый и тоже отправился к выходу.

Делать пока было нечего, и Пизда пошёл в стекляшку пить чай.

Через час появился начальник отделения. Старый и Пизда сидели в стекляшке и обсуждали предстоящие действия. Вернее, Старый втолковывал Пизде, что, зачем и почему следует делать.

– Ну что, говорят, всё готово. Подавайте пар, будем пробовать.

– Слесарей в помощь дадите?

– А как же! План горит!

Надев каски, мужики вышли из стекляшки. Начальник махнул стоявшим кучкой слесарям. Подошли к задвижке. Слесари взялись открывать, а Старый обошёл турбину, чтобы удостовериться, что всё готово. Пизда неотступно следовал за ним. Наконец всё было готово. Возле щита собралось всё руководство завода и цеха. Старый и Пизда, как и за час до этого, встали возле штурвала.

– Ну, давайте! – скомандовал теперь уже начальник цеха.

Мужики стали поворачивать штурвал, выбирая холостой ход. Наконец штурвал пошёл тяжелее, а вся тумба завибрировала. Ещё несколько движений, и турбина пошла. Аккуратно выловив положенные пятьсот оборотов, Старый стал наблюдать за работой турбины. Теперь её нужно было греть полчаса.

– Получаса у нас нет, – сказал начальник цеха, – давайте минут пятнадцать, и пошли дальше. Что там следующее? Тысяча?

– По графику пуска надо погреть полчаса, – возразил механик.

– По графику пуска мы уже вовсю крутиться должны, ёбаный в рот! – ответил начальник цеха.

Не прошло и пятнадцати минут, как начальник, оживлённо жестикулируя, потребовал выходить на тысячу оборотов. Старый с Пиздой ещё приоткрыли клапан, поддав турбине пару.

– Ну ещё десять минут, и идём на две!

– Слишком быстро!

– Слишком медленно! Учтите, если меня, блядь, уволят, то я уволю вас раньше!

– Да и хуй с тобой! – негромко сказал Старый.

По истечении десяти минут вышли на тысячу.

Все нервничали, и никто не старался это скрыть. Главный инженер мерил шагами пол вдоль щита управления турбины. Механик цеха ходил вокруг неё, прикладывая слуховую трубку. Минуты текли медленно, как будто ускоряющая вращение турбина с каждым следующим шагом к увеличению оборотов замедляла время. Главный инженер повернулся лицом к подчинённым, посмотрел на часы и кивнул.

– На восемь! – скомандовал начальник цеха.

Старый с Пиздой встали у штурвала и стали изо всех сил раскручивать его, увеличивая подачу пара. Гул нарастал, турбина крутилась всё быстрее, воздух вокруг накалялся, а тумба, на которой находился штурвал, всё больше вибрировала. Обороты приближались к восьми тысячам. Лица главного инженера и начальника цеха просветлели. Старый вывел турбину на восемь тысяч и пошёл подключать дополнительное оборудование. Он прошёл метров двадцать, когда раздался щелчок, и турбина зашипела, сбрасывая обороты. Начальник цеха в сердцах бросил об пол каску. Старый повернулся и, глядя на турбину и руководство, невольно грустно улыбнулся. Главный инженер махнул рукой и, не глядя ни на кого, поспешил к выходу. Начальник отделения подошёл к Пизде:

– Закрывай нахуй пар.

– Что теперь?

– Как что теперь? Будут разбирать клапан, менять шток. Теперь уже торопиться некуда, закрывайте сами.

 

XXVII

– Деда, а когда мы придём, ты включишь мне мультики? – спросила пятилетняя Даша у Дошика.

– Конечно, включу! Но сначала пообедаем! – ласково ответил он.

– Опять будет суп, – скуксилась Даша, – не хочу суп! Давай купим что-нибудь вкусное!

– Бабушка сказала мне по секрету, что купила, пока нас не было, кое-что вкусненькое, но, чтобы это получить, надо сначала съесть суп.

Даша сделала недовольное лицо, выражавшее тем не менее покорность судьбе:

– Хорошо, я подумаю.

Она хотела сказать что-то ещё, но в этот момент к ним подбежала соседская собака, не очень большая, но очень визгливая и агрессивно рычащая. Она начала бегать вокруг них и громко лаять. Даша испугалась и стала прятаться от неё за деда. Дошик с ненавистью посмотрел на дрожавшее от лая тельце собаки. Ему очень хотелось со всего маху пнуть её ногой, чтобы мерзкая шавка летела через весь двор, но сделать это при ребёнке он никак не мог. Он стал высматривать хозяев собаки. Он знал их, они жили в одном подъезде. Хозяйка стояла возле подъезда и оживлённо разговаривала со знакомой из подъезда соседнего.

– Уберите собаку, – сдержанно, но очень серьёзно сказал Дошик, – она пугает мою внучку.

Сначала соседка за разговором как будто даже не услышала просьбы Дошика, но когда, подойдя ближе, он повторил её более настойчиво, она, улыбаясь, ответила:

– Ой, да ничего страшного! Ну подумаешь, всего лишь лает. Она же меньше вашей внучки, чего она ей сделает? Хотите, ваша внучка может её даже погладить, и тогда поймёт, что ничего страшного в ней нет.

Бегая вокруг ног Дошика и прячась от заходящейся лаем собаки, Даша явно не испытывала желания её гладить.

– Послушайте, – очень серьёзно и уже не скрывая агрессию, ответил Дошик, – уберите вашу псину, или я напишу заявление в полицию, а лучше – в службу по отлову животных, где опишу агрессивное поведение вашей собаки и ваше безответственное к этому отношение. И буду настаивать на усыплении.

Соседка посмотрела на Дошика так, будто в первый раз его увидела, в её взгляде читалась ненависть.

– Вы что, сумасшедший? Это просто маленькая собака, она ничего вашему ребёнку не сделает!

– Я вас предупредил.

Посмотрев на Дошика долгим оценивающим взглядом, на который он ответил взглядом, полным ярости и нескрываемой угрозы, она что-то пробурчала о том, что он ебанутый, покосилась на девочку и позвала собаку. Та не сразу, но понемногу утихомирилась и подбежала к хозяйке.

Девочка, всё ещё испуганно косясь на собаку, шла, крепко держа деда за руку. Дошик со злобой смотрел то на собаку, то на хозяйку. Только войдя в подъезд, Даша вдруг вспомнила:

– Деда, а что приготовила бабушка?

– Что? – не понял Дошик, пребывая в своих мыслях.

– Ты сказал, что бабушка приготовила что-то вкусненькое. А что?

– А вот она даже мне не сказала. Так что будем вместе есть суп, тогда и узнаем.

До самой квартиры Даша перечисляла, что именно могла приготовить бабушка. Дошик что-то отвечал, но думал о чём-то своём.

Когда они пришли домой и уже было сели обедать, Дошик вдруг вспомнил, что забыл купить лекарство. Он встал, сказал, чтоб обедали без него, и пообещал быстро обернуться. Незаметно он прихватил со стола кусок колбасы. Обувшись, он вышел из квартиры, спустился по лестнице и перед выходом из подъезда зажал в кулаке кусок колбасы так, чтоб его не было видно. Выйдя на улицу, он увидел невдалеке соседку и стал искать глазами её собаку. Собака бегала неподалёку. Не глядя на соседку, Дошик пошёл через двор, специально держась ближе к собаке, но будто и не замечая её. Она обратила на него внимание и залаяла. Потом она принюхалась и уставилась на сжатый кулак. Она лаяла и бегала вокруг Дошика, не спуская глаз с руки. Дошик неспешно продолжал идти и выманивал собаку всё дальше из двора. Наконец они повернул за угол. Эта сторона дома была глухой, окна сюда не выходили, а вокруг росли деревья, заслоняя обзор из ближайших домов. Дошик огляделся, вокруг никого не было. Был самый разгар рабочего дня, и людей на улице и так почти не было, а уж во дворе тем более. Дошик раскрыл руку и, немного нагнувшись, стал подманивать собаку. Сначала она боялась, но запах дорогой колбасы делал своё дело. В конце концов она не выдержала и подошла, готовясь вцепиться в угощение. В тот момент, когда зубы собаки сомкнулись, Дошик изловчился и второй рукой сгрёб её сразу за обе задние лапы. Собака взвыла, выпустив колбасу, но было уже поздно. Не давая ей извернуться, Дошик размахнулся и с силой ударил её головой о ближайшее дерево. Коротко взвизгнув, собака повисла у него в руках. Ещё раз оглядевшись, Дошик зашвырнул тело собаки подальше. Затем он подобрал колбасу и по дороге к аптеке выбросил её в урну. Рука была жирной и пахла копченой колбасой. Платка у Дошика с собой не было, он потёр руки одна об другую, и к жирной руке прилипла короткая собачья шерсть.

– Вот блядь! – пробормотал Дошик.

К этому времени он уже дошёл до аптеки.

– Здравствуйте! Влажные салфетки есть?

– Да, конечно!

– Дайте маленькую пачку.

Пока Дошик доставал кошелёк и расплачивался карточкой, аптека наполнялась колбасным ароматом. Аптекарь, едва скрывая улыбку, поглядывала то на него, то на блестящие лоснящиеся руки.

Дошик вышел из аптеки, достал влажную салфетку, вытер руки, выбросил ее, глубоко вздохнул и подумал: «Ну вот и пятая на моей совести».

 

XXVIII

Телефон зазвонил как раз, когда Мощный держал его в руках.

– Да, любимая! Еду уже, да. Минут через пятнадцать буду. Купить что-нибудь? Хлеб, молоко, понял. И к чаю, ну это обязательно! Да, зайду по дороге в кондитерскую. Как день прошёл? Дома расскажешь? Ну ладно. Тогда до встречи! Люблю-целую!

Мощный сбросил звонок и продолжил читать с телефона книгу, как он делал почти всегда, когда ехал со смены или на смену. За чтением дорога пробегала незаметно, несмотря на то, что ехать нужно было через весь город. Наконец Мощный доехал до своей остановки и вышел в прохладный ветреный вечер. Впрочем, в этом районе почти всегда было ветрено. За несколько лет они с женой уже привыкли. Как бы то ни было, выбора особого у них не было, квартиру они купили в ипотеку, и платить им ещё было почти двадцать пять лет. Совсем рядом с остановкой находилась кондитерская. Народу вечером буднего дня в ней было немного. Мощный привычно взял два свежих круассана, которые готовили здесь же. Из кондитерской он отправился домой, по дороге заскочив в продуктовый за хлебом и молоком.

Шагал Мощный размашисто и немного неуклюже. Дом, в котором он жил со своей женой, находился в глубине района, но и не очень далеко от центрального проспекта, где была остановка служебного транспорта. Их квартира располагалась почти на самом верху многоподъездного высотного дома. Из окон можно было поверх соседских крыш обозревать всю округу. Мощный перешёл через дорогу и направился прямо к своему подъезду. Привычным движением он закинул голову и разглядывал окна своей квартиры. Отсюда, снизу, нельзя было даже увидеть, смотрит в них жена или нет. Прямо перед Мощным из подъезда вышел незнакомый ему, скорее всего, сосед. Подхватив дверь, Мощный зашёл в подъезд и первым делом отправился проверять почтовый ящик, не пришло ли извещение с почты. Со дня на день должна была прийти посылка, заказанная на «Алиэкспресс». В ящике было пусто. Мощный вызвал лифт и, дождавшись его, нажал заветную кнопку. Лифт, поскрипывая, повёз его домой. Наконец он подошёл к двери квартиры и позвонил. Спустя минуту Мощный услышал щелчок замка и нажал на ручку двери, чтобы открыть её.

– Ты чего звонишь? – спросила Катя, когда Мощный вошёл.

– Да ключи забыл, – с простодушной улыбкой ответил Мощный и поцеловал жену.

В этот момент с каким-то неестественным для своего размера шумом в коридор из комнаты вылетел маленький рыжий котёнок. Его немного занесло на скользком линолеуме, и он, ещё чуть косолапя, бросился к Мощному.

– Ну все встречают! – расплылся в широкой улыбке Мощный и, отдав Кате пакет с продуктами, стал раздеваться.

Котёнок пытался вскарабкаться по его ноге и долез уже чуть выше колена, когда его подхватил Мощный.

– Ну что, тебе когтеточки мало? Или живая когтеточка интереснее?

Мощный поднял его к самому потолку и смотрел на него снизу вверх. Котёнок крутил головой, явно довольный новой открывшейся панорамой. Мощный пару раз легонько подбросил его, а затем посадил себе на плечо. Так он прошёл на кухню.

– Смотри, я капитан Барбосса! У него вместо обезьянки вполне мог бы быть такой вот зверь.

Катя улыбнулась:

– Мой руки и садись за стол, мой капитан. Тебе нужно взять на абордаж тарелку тыквенного супа.

– О, это всегда с удовольствием!

Мощный с котёнком на плече прошёл в ванную и включил воду. Котёнок как будто чуть занервничал, видимо не забыв ещё недавнее купание, но с любопытством наблюдал за действиями человека. Помыв руки, Мощный вернулся на кухню.

– К захвату тарелки готов!

Катя как раз наполнила тарелку и поставила на стол:

– Капитан!

– Благодарю!

Затем Катя наполнила ещё одну тарелку, поставила её на стол, взяла из кухонного шкафа ложки, нож, разделочную доску и только что принесённый Мощным хлеб. Всё это она также положила на обеденный стол и стала распаковывать хлеб. Мощный взял свою ложку и положил возле тарелки, но есть не торопился, дожидаясь жены. Катя нарезала хлеб и, пожелав друг другу приятного аппетита, они стали есть.

– Как на работе?

– Да как обычно. В общем-то, ничего нового. У нас сейчас начальник строжится, говорит: «У кого увижу телефон – отберу». А без телефона совсем тоска! Даже книжку не почитать. Читайте, говорит, инструкцию!

– Ну телефон он отобрать не имеет права.

– Ну, имеет или нет, проверять всё же не очень хочется. Как у тебя день прошёл?

– Да тоже весь день на работе. Писала статью про наш аэропорт.

– И как, можно через него летать?

– Можно, но дорого.

– Ну это совсем не новость.

– Вот видишь, значит, и у меня ничего нового.

Они оба рассмеялись. Котёнок, по-прежнему сидя на плече у Мощного, жалобно мяукнул, вытягивая шею в попытке залезть в ложку, которую тот подносил ко рту. Мощный хотел было выловить для него мясо из тарелки, но Катя сказала:

– Нечего! Вот ведь наглючка! Утром ему еды оставила, думала, ещё на завтра хватит. Пришла – всё подчистую! И ещё просит. Ладно, накормила. Пока готовила, чуть ли не на меня лез по ногам. Пришлось откупаться. И вот опять.

– Растущий организм, – со смехом сказал Мощный.

– Да он так больше нас скоро будет, – с улыбкой сказала Катя, глядя, как Мощный скармливает котёнку выловленный кусок мяса.

– Ничего, пусть ест! Не обеднеем.

Катя повернулась на стуле и включила чайник, который был прямо за её спиной. За разговором они доели суп, и Катя убрала тарелки, а затем поставила на стол две чашки и два блюдца. На блюдца она положила круассаны. В это время Мощный как раз заварил свежий чай и разливал по чашкам заварку. Кот уже бегал по полу между ним и Катей, надеясь, что перепадёт ещё что-нибудь. Катя взяла маленький попрыгунчик и бросила в сторону коридора. Кот рванул за ним и тут же принёс назад в зубах. Катя снова взяла его и снова кинула в коридор. На этот раз он улетел до самой прихожей, и было слышно, как он отскакивает там от стен. Котёнок убежал за ним и, судя по звукам, сам, как попрыгунчик, стал скакать по всему коридору.

– Ну и пусть развлекается, – сказал Мощный.

Они сели с Катей на уютный диван-уголок и стали пить чай с круассанами, обсуждая, что им ещё нужно докупить в квартиру и в какой последовательности.

– Дурачок он какой-то. Ходит вечно с блаженным видом. Телефон из рук не выпускает.

– С мужиками, говорю, переписываешься, что ли? А он улыбается да отшучивается.

– Да ебанутый, чё с него взять.

– Ну вон женился, квартиру купили, всё как надо.

– Да хули там, женился! Небось, нашлась ушлая деваха. Ну подумаешь, не красавец, умом не блещет, зато работа есть, зарплату получает. Вот и подженила парня. А ему тоже заебись! Готовит, даёт, чё ещё надо?

– Ну главное же, что все довольны!

– Как там твоя-то?

– Да заебала! Хочу, говорит, шубу! Хуй тебе, говорю, а не шуба, резина зимняя нужна. Без твоей шубы мы проживём, а без резины в первый же столб влетим. Обиделась, дура.

– Да хули от них хотеть! Одно слово, бабы!

 

XXIX

– Ну, чтоб все наши труды не зря! – восемь человек подняли стопки и чокнулись.

Они сидели за большим столом в открытой беседке на берегу реки. Перед каждым на бумажной тарелке лежал шашлык, стояли пустой бокал из-под пива и опустошенная стопка. В центре стола стояло несколько бутылок водки, пара блюд с закусками и овощами. Под стол тоже уже перекочевало несколько пустых бутылок. Отмечали завершение работы. Десять суток в две смены по двенадцать часов, одни днём, другие ночью, они готовили к пуску огромный, высотой с десятиэтажный дом, аппарат. И вот наконец первый выходной, который по традиции, после завершения работ, следовало посвятить обмытию своих трудов, чтоб проклятая железяка работала как часы. Все были уже навеселе, шутили и подначивали друг друга.

– Слышь, Федя, когда ты уже похудеешь? А то ведь в люк так ни разу и не пролез!

– А нахуя мне туда лезть? На это такие дрищи, как ты, нужны. Я снаружи пользу приношу. Ты бы переломился, если б столько бочек, сколько я, вскрыл.

– Зато я внутри там, знаешь, сколько проторчал? Всю эту хуйню разравнивал да пылью этой ебучей дышал!

– А я, думаешь, не дышал? Пока бочку вскроешь, пока из неё катализатор высыпешь, там такое облако пыли стоит! Всё ебло потом чёрное.

– Ну-ка, мужики! Хорош хуями мериться! Все хорошо поработали! Сделали всё в срок. Хоть поначалу и не шла работа, – замирил спорящих Бригадир.

– Не шла. Если б, блядь, нам работать не мешали, то всё бы шло! То один начальник придёт с умными советами, то другой. Все же понимают дохуя, а как работать, так никого, – ответил Лёлик.

– Ну ты ж знаешь, без этого никуда! Всегда так было, да и будет, чего уж там.

– А Бригадир наш молодец, – сказал Федя, – каких пиздюлей он не огребал наверху, никогда он не срывался на нас. И видно было, что ебли в кабинете у начальника, а с нами запросто, как ничего и не было. Давайте-ка за Бригадира! За нашего Бригадира!

Бригадир что-то запротестовал, но Федя уже разливал по стопкам:

– Не ебёт! Заслужил!

Все поднялись со стопками, чокнулись и хором сказали:

– За Бригадира!

Бригадир же в смущении и благодарности ответил:

– За вас, мужики!

Выпили, сели. Разговор продолжился, то распадаясь на отдельные диалоги, то сливаясь в общий.

– Лёль, ты чё пригорюнился?

– Да нихуя. Нормально всё.

– Ну а чего сидишь с кислым ебалом?

– Да вот подумал, дочка у меня уже совсем большая. Десять скоро. Пока ещё всё: «Папа, папа!» Скоро подрастёт, я ей неинтересен стану. Увлечения там, друзья. А как школу закончит, в институт, надеюсь, поступит, так и всё, помирать можно.

– Лёлик, ты чё, ебанулся? Ну-ка прекрати эти разговоры! Чего это ты помирать собрался?

– Ну а хули? Я ведь для неё и живу. Деньги вон зарабатываю. Себе, что ли? Мне-то нахуй особо ничё не надо. Ну подумаешь, заказываю иной раз что-то на «Али». Так это так, для развлечения. В основном-то всё ей. А как она вырастет, так я и не нужен буду. Чё я, старый дурак, ей компанию свою буду навязывать, что ли? Это пока маленькая, ей всё папка да папка. Мамка даже нахуй не нужна. Играть – ко мне, почитать что-нибудь опять ко мне. Даже спать я укладываю. Маленькая была, нассыт там, бывало, или что, так я и убирал. Своё же, родное.

– Так у тебя ж ещё старшая есть!

– Да нахуй она мне не упала! Старшая… Это моей от первого брака. Мне она никто. Тупая как пробка. Вроде в Новосибирск уезжает, поступать куда-то хочет, пусть съёбывает! Ей моя занимается. Мне она неинтересна. Я даже готовлю когда, ставлю на отдельную полку в холодильнике. Вот это, говорю, для дочки, трогать не смейте! Если что-то вкусное куплю, тоже туда.

– Лёль, слушай, ну неправильно это вроде как-то. Вы ж вместе все живете, так разделять-то…

– Слышь, нахуй, неправильно! Свою жизнь проживи, заведи детей, посмотрим тогда, что правильно, а что нет! – взъерился Лёлик. – Неправильно ему, ебать мой хуй! А когда дочка маленькая совсем была, мы с моей ссорились, и она, чтоб мне насолить, ребёнка ударила, это правильно? Знала, что я дочку больше жизни люблю! Пизда тупая!

– А ты что?

– А что я? Дочку отобрал да своей ответку въёб! Она в крик. Милицию давай вызывать. Ну, хули, приходит участковый. Она ему: так, мол, и так, жену избивает, примите меры, заберите. А мент на меня посмотрел, я-то сам видишь – не маленький, и говорит: «Это он вас ударил? Если б, говорит, он ударил, у вас бы перелом был, а у вас даже синяка нет. С мужем если что не поделили, так и выясняйте сами». Она на него понесла: мол, ах, ты такой-сякой, нахуй вы вообще тогда нужны. Ну он послушал-послушал, послал её подальше и ушёл. А я с тех пор её вообще ненавижу! Предательница ебаная! Сама же, блядь, спровоцировала, а ещё и ментов вызвала!

– Так, может, проще разойтись, чем так?

– У ребёнка должен быть отец, ёб твою мать! У нас же как? Разойдёшься, ребёнка бабе оставят, она мать, вся хуйня. А мы с моей даже не расписаны. Стал бы я ещё жениться на такой пизданутой. Она поначалу, помню, предлагала расписаться. А я говорю: «Нахуя? Живём и живём, ребёнок вон есть, на меня записан, чего тебе ещё надо?» Помню, говорит: «Смотри, какую я тебе дочку красивую родила». А я говорю: «Подумаешь! Не ты, так другая бы родила». А что правильно или нет, так ты поживи с бабой десяток лет, а потом говори… Ладно, хватит уже про баб, давайте лучше про жопу!

– Да заебал ты, Лёлик, уже про жопу! Хоть здесь не надо!

– Я вот ебал как-то одну, – вмешался Вован с уже заплетающимся языком, – ну и хуй выскочил, и я, короче, чуть в жопу ей не засадил с разгону. А она сама мне такая: «Чё, ещё и туда хочешь?» Я аж охуел! «Да не, – говорю, – не хочу». Охота было хуй марать. Экономистка наша была, кстати, помните? Бригадир, а ты ж с ней вроде тоже встречался?

– Да, было дело, мы тогда с женой чуть не разошлись, вернее, и разошлись практически, ну я и поёбывал её.

– Да её кто только не поёбывал! Весь четвёртый этаж, наверное.

Все засмеялись.

– Вот вы говорите «заебал!» да «Лёлик мерзкий», – вдруг громко сказал Лёлик, – а ведь, если серьёзно, если не дурачиться, то хочется повеситься, нахуй. С этой ебанутой работой, с ебанутым начальством, которое само нихуя не шарит, но ебёт нас так, будто это наша вина, что старое оборудование и что механики долбоёбы. И вот смотришь на всё это блядство и думаешь: а нахуй бы нужна такая жизнь? Нахуя это всё? В этой пизданутой стране. Да хули в этой! Я ещё в Союзе родился. Пришёл из армии, Союз развалился. У нас украло все сбережения ебаное государство, потом все эти деноминации, дефлорации и как там их, блядь, ещё. Так что сейчас я уже ни во что нихуя не верю. И в то, что когда-нибудь будет лучше, и в то, что кто-то что-то исправит. Да хули там говорить. Мы же просто холопы, быдло, говно. И отношение к нам как к говну, а как ещё? Да говно мы и есть. И нихуя с этим не сделаешь. Так что давайте лучше про жопу.

Он поднялся и, шатаясь, пошёл в сторону парковки.

– Лёль, ты куда?

Лёлик что-то неразборчиво пробурчал, и понятно было только: «…на хуй…»

– Сходите с ним кто-нибудь, посадите на такси, – сказал Бригадир и дал тут же поднявшемуся Пизде денег, – вот возьми, тут хватит.

– Вот, блядь, и посидели.

* * *

Коллективу цеха ***

от оператора ДПУ 6 разряда

Ридоша В. Ф.

Объяснительная

В конце декабря 2009 года, дату точно не помню, я работал в ночную смену. Моим напарником тогда был ***, или просто Лёлик. На третьей турбине был неисправен прибор, контролирующий перепад масло-газ. Замена прибора во время работы была невозможна, а остановку согласовывать никто, конечно, не хотел. В связи с этим работали с неисправным оборудованием, регулируя требуемый параметр вручную, ориентируясь на показания манометра. Около четырёх часов ночи я пошёл заполнять рапорта. Когда я всё заполнил, то подошёл проверить показания этого самого манометра. Голова под утро, честно сказать, не соображала совершенно. Глянув не на тот манометр, я решил, что необходимый параметр не в норме, и решил его подкорректировать. Повернув маховик на столько, чтобы, как я думал, выровнять параметр, я не успел опомниться, как услышал шипение от останавливающейся турбины. Как вы знаете, на ней была завязана работа всего цеха, который и встал почти мгновенно. Я успел только отскочить от турбины, когда из стекляшки вылетел Лёлик. Он, видимо, решил, что я то ли испугался, то ли растерялся, и только спросил: «Что случилось?» Я соврал, что не знаю, и добавил, что шёл с рапортами на ЦПУ, и вдруг всё зашипело. Дальше весь остаток ночи мы пробегали, выполняя все необходимые действия, предписанные при остановке цеха. К утру приехало всё руководство. С нас взяли объяснительные. В объяснительной тогда я написал то же, что сказал Лёлику. В конце смены меня вызвал к себе #####, или просто Кузя. Я еле сдерживал дрожь, когда вошёл в его кабинет. Он указал мне на стул и попросил рассказать, как всё было. Я ещё раз рассказал свою версию, стараясь не сбиваться. Он спросил, уверен ли я, что всё было именно так. Я подтвердил, попытавшись отшутиться, сказав, что раздвоением личности вроде не страдаю. Думаю, что Кузя мне не поверил, но и доказать, что я вру, он не мог. Он спросил, знаю ли я, как регулировать этот параметр. И я ответил, что да, знаю и уже не единожды его регулировал. Он уточнил дополнительно, что, значит, я знаю, в какую сторону и насколько необходимо крутить маховик. Я подтвердил и повторил, что действительно делал это уже не раз. Когда Кузя отпустил меня и я покинул его кабинет, легче мне особо не стало. Спустившись на первый этаж, я увидел Лёлика. Он спросил, о чём меня спрашивал Кузя. Я сказал, что он допытывался, не я ли остановил турбину. Лёлик посмотрел мне в глаза и спросил, правда ли не я ее остановил. Я снова соврал, что правда. На автобус мы уже не успевали, поэтому пошли до проходной пешком. Лёлик собирался зайти в столовую и предложил мне составить ему компанию. Не помню, о чем мы говорили дорогой. Я тогда думал только о том, что подвёл весь цех и о том, что из-за моей ошибки вся смена как угорелая бегала до самого конца утра, а также о том, что все теперь не получат из-за меня премию. Не только ежемесячную, но и, скорее всего, годовую. Мне хотелось всё рассказать Лёлику, но я боялся. Боялся, что он или даст мне пизды, или расскажет всем. Что повлекло бы за собой либо увольнение, либо получение пизды уже от всех. Думаю, все тогда и так догадывались, что это мог сделать я, но, как и у Кузи, доказательств у них не было. Помню, мне хотелось одновременно и остаться наедине с самим собой, и вместе с тем я боялся этого, боялся угрызений совести. Компания Лёлика хоть ненадолго, но откладывала этот тяжёлый момент. Дойдя до проходной и пройдя её, мы отправились в столовую. Народу там было немного, и, простояв в небольшой очереди, мы взяли по кофе и, кажется, кексы. Закончив с пирожными и кофе, мы посидели ещё немного, а затем вышли, уже почти не разговаривая. Каждый из нас был погружён в свои собственные мысли. Несмотря на почти бессонную ночь, спать мне не хотелось. Мы дошли до остановки и стали ждать транспорт. Мы жили в разных концах города, поэтому Лёлику нужен был автобус или троллейбус, а мне – трамвай. Трамвай подошёл раньше, и, попрощавшись, я сел в него. Как вы знаете, остановка у завода конечная, поэтому, немного постояв, трамвай выехал на кольцо и, сделав петлю, поехал в обратном направлении – в сторону города. Я сидел и всю дорогу невидящим взглядом смотрел сквозь стекло, а может, и на само стекло. Если бы кто-нибудь спросил меня тогда, что я там вижу, едва ли я смог бы ответить.

Весь оставшийся день я раз за разом прокручивал в голове тот короткий момент, когда после поворота маховика турбина зашипела, как огромное проколотое колесо, и остановилась. Я пытался отвлечься просмотром фильмов и компьютерными играми, но в голове, как заевшая пластинка, крутилась только одна сцена. Я пытался представить, что могу всё изменить, я хотел всё изменить хотя бы в своём воображении, так уходя в него временами, что даже забывал, где воспоминание, а где моя собственная фантазия. Но потом я вспоминал разговор с Кузей, и всё начиналось по новой. И так до поздней ночи, пока наконец я не заставил себя лечь спать.

За все 8 лет работы я никогда и никому и не рассказывал, как всё это было на самом деле.

23.07.17 Ридош В. Ф.