— Вот они!

Синдри поднял взгляд на горы и увидел, как с хребта вниз, к загонам, спешат тысячи овец. По обеим сторонам этого потока мелькали черными мушками собаки, метущиеся, припадающие к земле, бегающие в стремлении поддержать хоть какой-то порядок. Вскоре появился всадник, за ним еще один, потом несколько.

Это было замечательное зрелище.

Толпа, состоявшая главным образом из фермерских семей, обосновавшихся в этой долине, вела себя весьма возбужденно. Погонщиков не было три дня — они искали в горах овец, проведших все лето, свободно бродя по склонам и кормясь свежей травой. Это был ежегодный rettir, или пригон овец, одно из самых значительных событий в календаре местных жителей. Синдри присутствовал на нем впервые, потому что покинул ферму в шестнадцатилетнем возрасте.

Он вспомнил, что сам с четырнадцати лет трижды участвовал в подобных мероприятиях. Первые два раза его переполняло радостное волнение, когда он ехал верхом за отцом и соседями по горным пастбищам в поисках заблудившихся овец и ягнят. Третий раз принес одни неприятности. Погода была скверной, в последний вечер он ужасно напился в пастушьей хижине, не выполнив своей доли работы, и отец накричал на него.

Через две недели он ушел из дома и уехал в Рейкьявик. Музыка, наркотики, алкоголь, потом Лондон, снова алкоголь и наркотики. Отец глубоко в нем разочаровался. Это было не совсем справедливо. В двадцать лет Синдри стал солистом в группе «Девастейшн». Без устали издавая дикие какофонические вопли, она достигла второго места в рейтинге популярности среди английских групп. Он получил широчайшую известность как в родной стране, так и вообще в Европе.

Но продлилось это меньше года. Благодаря шальным деньгам не иссякал приток наркотиков. Песни окончательно утратили всякое подобие мелодии, и Синдри вернулся в Рейкьявик.

В результате он потерял десять лет жизни. В конце концов сумел взять себя в руки и нашел постоянную работу на рыбозаводе. Направил в рациональное русло стремление бунтовать, смирил его и переориентировал на решение практических задач. Присоединился к сообществу исландских экологов, протестующих против хищнической эксплуатации природных ресурсов. Написал книгу «Насилие капитала», проиллюстрировав таким образом наличие противоречий между простой суровой трудовой жизнью исландского фермера, в поте лица добывающего средства к существованию и живущего в ладу с окружающей средой, и бытием проводящих все время в своих офисах городских капиталистов, удовлетворяющих личные потребительские запросы посредством уничтожения природы. А из этого следовало то, что капитал в принципе враждебен окружающему миру.

Книга стала популярной в Германии, и Синдри получил еще какие-то деньги. Отец не одобрял эту его деятельность, и Синдри очень редко приезжал домой. В сущности, он был так же далек от фермы своего детства, как городские капиталисты, столь возмущавшие его.

Синдри с волнением оглядывал знакомые холмы, расцвеченные неярким солнцем в характерную для сентября золотисто-бурую гамму. Светло-голубое небо с легкими белыми клубами облаков еще более способствовало созданию эффекта некой пасторальной идиллии. Лошади и собаки окружили громадную отару, направляя ее к общинным загонам. И тут он увидел свою младшую племянницу, десятилетнюю Фриду, пришедшую вновь навестить любимого ягненка и, вероятно, поэтому непрерывно подскакивающую от нетерпения.

Приятно было видеть ее такой радостной, ведь у нее выдался нелегкий год.

Синдри вздохнул. Фрида могла не увидеть любимого ягненка очень долго.

Оказалось, что финансовые проблемы, возникшие у его брата после Рождества, не явились результатом устроенного банкирами сокращения фермерских доходов, как предполагал Синдри. Дело обстояло еще хуже, хотя все равно вина лежала на банкирах. Его младший брат Матти принял на себя управление фермой после смерти отца. В течение трех лет он вкладывал деньги в акции. С поразительным успехом, по крайней мере сперва. Утроил свое состояние.

Год назад Матти снова взял ссуду в банке под залог фермы и, конечно, вложил деньги в акции. И удвоил свое состояние. Купил новый «лендкрузер», свозил всю семью на сафари в Африку. И опять приобрел акции. Руководствуясь своим опытом, Матти счел «Одинсбанк» наиболее многообещающим. Он уже имел дело с его акциями два года ранее. Когда цены упали, Матти подумал, что появилась хорошая возможность для покупки, и вложил все свои доходы в акции этого банка.

А потом, разумеется, все рухнуло.

Матти ничего не сказал своей жене Фрейе. И хотя она была в курсе того, что муж вложил в акции часть их сбережений, знала, что он обеспокоен нехваткой денег, но все-таки не представляла, сколь ужасным стало их положение, до того как однажды мартовским утром не проснулась рано и не обнаружила, что мужа рядом нет. Заснуть больше не смогла и отправилась искать его. Увидела открытую дверь во двор и следы на снегу.

Фрейя надела куртку, сапоги и пошла по следам в темноту. Она нашла мужа на его любимом месте, на дне лощины, спускавшейся от их луга, где ручей бежал по камням в озерцо.

Выстрела Фрейя не слышала. Или, может быть, слышала. Может, выстрел ее и разбудил.

Она была, конечно, сильной женщиной, дочерью фермера из соседней долины, однако случившееся потрясло ее. Тем не менее Фрейя решила не подводить Матти, несмотря на то как он обошелся с ней. На семью сыпались удар за ударом. Банк угрожал лишить ее права выкупа заложенной фермы, если долги не будут выплачены. Надо было растить детей, и это тоже требовало расходов. При этом на ее плечи легли все тяготы ведения фермерского хозяйства.

У Синдри было тяжело на душе. Ему нравилась Фрейя, белокурая женщина сорока лет, с сильным волевым подбородком и светлыми глазами. Он любил своего младшего брата Матти. В конце концов, тот честно исполнил свой долг и принял на себя руководство фермой после смерти родителей. Матти был сильным, трудолюбивым фермером, правда, слишком уж замкнутым. С годами Синдри стал идолизировать его как некоего эпического героя Исландии.

Но сейчас ему казалось, что это Фрейя была подлинной героиней.

Глядя, как овец оттесняют в общинные загоны на дне долины, Синдри вновь подумал о Бьяртуре. Этот человек часто вспоминался ему последнее время. Он всегда восхищался Бьяртуром, но за последний год образ этого стойкого фермера как наваждение преследовал его.

Бьяртур был не реальным человеком, а лишь символом, вымышленным персонажем, героем книги лауреата Нобелевской премии Халлдора Лакснесса, «Самостоятельные люди», написанной в 1935 году. Работая батраком на ферме, Бьяртур скопил достаточно денег, чтобы купить небольшой хутор под названием «Летняя обитель». В годы, о которых повествует книга, этот сильный, жизнерадостный, гордый и, главное, самостоятельный человек столкнулся с практически непреодолимыми трудностями. Ему пришлось пережить смерть жен и детей, гибель урожая, нехватку сена для овец, покровительственное отношение более богатых соседей и проклятия местных духов.

Но Бьяртур, владелец «Летней обители», не сдавался. Началась Первая мировая война, «благословенная война», принесшая исландским овцеводам высокие цены на их товары и процветание. Заметно улучшились условия жизни, старые дома с покрытыми дерном стенами сменились новыми, сооруженными из бетонных плит.

Поначалу Бьяртур противился этим процессам, но потом взял кредит в местном кооперативном союзе, возглавляемом соседом Ингольфуром Арнарсоном, получившим это свое имя в честь знаменитого первопоселенца Исландии, и построил себе дом.

Как ночь следует за днем, так за экономическим подъемом последовал крах. Денег было мало. Фермеры обанкротились. Ингольфур Арнарсон уехал в Рейкьявик, где вскоре стал директором Национального банка, а затем премьер-министром. Новый бетонный дом Бьяртура был холодным, насквозь продуваемым всеми ветрами, фактически непригодным для жизни. В конце концов у него не стало возможностей выплачивать взносы. Дом и землю «Летней обители» продали с аукциона, и Бьяртур отправился с больной дочерью на руках через пустошь, чтобы начать все сначала.

Но даже и в такой ситуации, когда у него не осталось ни кроны, он сохранял свое достоинство и независимость.

И вот теперь, в полной мере испытывая последствия креппы в Исландии, нужно помнить Бьяртура.

К сожалению, оказалось, что Матти не был Бьяртуром. Матти не устоял перед банкирами, займами, легкими деньгами. Они уничтожили его, как и большую часть исландского общества.

— Синдри! Помоги нам отделить наших овец! — Фрейя быстро шла к нему. — Если не забыл, как это делается.

— Я быстро вспомню, — ответил Синдри, направляясь к загону следом за ней.

Когда овцы оказались в общинном загоне, фермеры занялись поиском своих животных. Хотя у всех овец были бирки, фермеры, узнав своих, звали их по кличкам. Фрида быстро нашла свою Хирну, подросшую и окрепшую за проведенное среди холмов лето. Синдри поражался тому, как им это удавалось; он смутно помнил по годам юности, как одна овца резко отличалась от другой, но теперь они выглядели почти одинаковыми. Если не считать этой черной, разумеется. Синдри всегда особо благосклонно относился к черным.

— Давай, действуй! — крикнула ему Фрейя.

Синдри вошел в самую середину отары. Его несколько раз боднули, но ему как-то само собой вспомнилось то, как надо зажимать между ног овец, избегая их рогов, и тащить в загон. Работа была трудной, но фермеров долины охватил своего рода азарт. Они были рады возвращению овец. Животные будут пастись на своих лугах около месяца, потом большая часть их отправится на бойню. Остальные проведут зиму в овчарне, под заботливым уходом хозяев.

Через два часа все они справились со своей задачей.

— Спасибо, Синдри, — сказала Фрейя. — Ты нам очень помог. Кофе будет в доме Гунни. Пойдешь?

— Нет, — ответил Синдри, утирая лоб. — Мне нужно вернуться в Рейкьявик.

— Почему бы не остаться на ночь у нас? — спросила Фрейя.

Синдри улыбнулся.

— Я бы с удовольствием. Но завтра у меня много дел.

Фрейя странно посмотрела на него. Ей явно не верилось, что Синдри когда-либо приходилось делать что-то важное. До последнего времени, пожалуй, так оно и было.

— Что же, рада была видеть тебя. Спасибо за помощь. И если когда-нибудь появится время и желание приехать к нам, лишняя пара рук будет кстати. Заплатить мы тебе не сможем, но кормить будем досыта.

— Может быть, приеду. Не знаешь еще, когда придется продавать ферму?

— Банк пока не торопит. Но выплатить взносы я никак не смогу. Не понимаю, почему Матти дали в долг столько денег.

— Я сожалею о том, что он сделал, — вздохнул Синдри.

Фрейя пожала плечами.

— Хотела бы и дальше вести фермерское хозяйство: девочки должны получить такое же воспитание, какое было преподано мне, — только не знаю, как я одна управлюсь со всем этим. Мой брат работает в Рейкьявике, руководит небольшой компанией по разработке программного обеспечения. Думает, что сможет найти мне работу. Не хочу переезжать в город, но, пожалуй, придется.

— Сообщи мне, что надумаешь. Удачи тебе, Фрейя.

И Синдри поцеловал ее в щеку.

По пути к своей машине и во время долгой поездки в Рейкьявик он все думал о том, что Бьяртур, видимо, продолжает жить среди них.

Ему было не по себе от стыда. Это горожане вроде него притесняли фермеров; не только банкиры и политики вроде Олафура Томассона, но и покупатели в бутиках на Лейгавегур, расточители, заемщики, спекулянты. Правда, Синдри всегда протестовал против капиталистической системы, но сам все-таки уехал из сельской местности. Его брат тоже поддался соблазну легких денег.

Ему нравилось винить других в том, что случилось с Исландией, однако в душе он сознавал себя столь же виновным, как все остальные.

У него есть долг перед Фрейей. И Фридой. И он для них что-нибудь сделает.

Возвратившись в участок, Магнус позвонил детективу Пайпер. Арни и Вигдис внимательно прислушивались к разговору. Магнус и Арни после встречи с Эмилией допросили младшего брата Оскара в его доме в Лейгардалуре, одном из престижных районов Рейкьявика. Брат откровенно признал, что семейное состояние исчезло, но тем не менее был более склонен расхваливать умение Оскара добывать деньги, чем винить за их утрату.

Вигдис посетила обезумевших от горя родителей и обыскала пустой дом Оскара в Тингхольте. Ничего. Банкир не жил там последние девять месяцев. Туда приходила только уборщица раз в две недели и секретарь из «О-Би-Джи инвестмент» проверить, нет ли почты.

Магнус изложил Пайпер эти сведения — вернее, сообщил об отсутствии чего-либо нового.

— Так что не удалось выяснить никакого исландского следа, — сказал он. — Русского тоже. А у вас? С мотоциклами что-нибудь прояснилось?

— Немного. Один из мотоциклистов — мелкий торговец наркотиками, снабжает ими богатеньких в Кенсингтоне. Он утверждает, что о Гуннарссоне ни разу не слышал. Мы склонны ему верить. Кроме того, он гоняет на «кавасаки» с объемом цилиндра девятьсот кубических сантиметров, а один из свидетелей заявил, что движок мотоцикла убийцы работал не так громко.

Магнус не торопился зачислять этого человека в разряд подозреваемых. Он вообще недоверчиво относился к склонности полицейских всего мира хватать первого попавшегося мелкого торговца наркотиками и обвинять его в действительно серьезных преступлениях. Во всяком случае, этому искушению британская полиция в меру сил противилась.

— Есть какие-то сведения о других?

— Да. Один из мотоциклов, «сузуки», был угнан на прошлой неделе в Хаунслоу. Мы стараемся найти его. Может, это к чему-то нас приведет.

— Ну а та русская девица?

— Мы снова ее задержали. Ничего. Совершенно спокойна, хотя, возможно, что-то скрывает. Но все же мы нашли одну ниточку.

— Какую?

— Одна из соседок поведала, что несколько дней назад приходил какой-то парень с пакетом для Гуннарссона. Номера дома он не знал. Она тоже была не в курсе, но один из других соседей, как оказалось, назвал парню нужный адрес.

— Интересно. Вы получили его описание?

— Да. Молодой, двадцати с небольшим лет, светловолосый, коротко остриженный. Рост пять футов восемь или девять дюймов. — Магнусу было приятно услышать привычные футы и дюймы. Он постоянно сталкивался с трудностями при пересчете из одной меры измерения в другую. — Широкое лицо, на подбородке небольшая ямочка, голубые глаза. Черная кожаная куртка, джинсы и клетчатая рубашка, но все качественное. Очень качественное. Соседи подметили, что слишком уж дорогой прикид для простого курьера. Иностранный акцент.

— Какой?

— Вот это вопрос. Свидетельница — француженка, правда, хорошо говорит по-английски. Виржини Рожон. Она хорошо его запомнила. Видимо, парень ей понравился — говорит, что симпатичный. Думает, что акцент, возможно, польский, хотя не уверена. Скорее северо- или восточноевропейский, чем итальянский или испанский.

— Может акцент быть исландским?

— Исландский акцент имеет выраженные особенности?

Магнус задумался.

— Да. Вполне выраженные. Попробуйте найти несколько исландцев, пусть они поговорят со свидетельницей. Так вы выясните, знаком ли ей акцент.

— Хорошая мысль. Обратимся в посольство. Или к друзьям Гуннарссона в Лондоне.

— Помимо этого никаких нитей?

— Нет. Времени прошло еще мало, но мы делаем все возможное. Начальство хочет отправить меня в Исландию. Вы не против?

— Нет, конечно, — поспешил заверить ее Магнус. — Будем рады принять вас. Когда прибудете?

— Возможно, завтра. Я сообщу вам, как только возьму билет.

— Очень хорошо. Я встречу вас в аэропорту.

— Я еще ни разу не была в Исландии. У вас холодно, да?

— Снега на земле еще нет, но это шестьдесят шестой градус северной широты. Крем от загара оставьте дома.

— Бальдуру это не понравится, — сказал Арни, когда Магнус положил трубку. — Английский детектив на его территории.

— Я позабочусь об этом, — успокоил коллегу Магнус.

Это могло, конечно, привести к некоторой потере времени, но все-таки хотелось пообщаться с настоящей англичанкой.

— Ну и что теперь? — спросила Вигдис.

Магнус откинулся на спинку стула и задумался. Весьма вероятно, что исландский след действительно существовал, требовалось тем не менее оставаться непредвзятыми, однако работать исходя из того, что такой след есть, чтобы не упустить его, когда он обнаружится.

Нужно было еще переговорить с целым рядом людей, ознакомиться не с одним досье. В данный же момент требовалось ответить на вопрос: что из уже ставшего известным настораживает?

— Арни?

— Да?

— Опиши еще раз обстоятельства смерти Габриэля Орна.

— Я уверен, что здесь нет никакой связи.

— Все-таки расскажи обо всем, о чем знаешь.

— Ладно, — заговорил Арни. — Это произошло в январе, на самом пике демонстраций. Наше управление в полном составе было поднято на ноги. Мы находились там, в оцеплении, даже детективы, работали круглые сутки. Все совершенно измотались.

В общем, дело было так. На берег в Стреймсвике, возле алюминиевого завода, вынесло тело. Голое. Одежду нашли в десяти километрах выше по течению, у городского аэродрома, возле велосипедной дорожки, идущей вдоль берега. Это был Габриэль Орн Бергссон. Оказалось, что, перед тем как пойти купаться, он отправил два сообщения о самоубийстве: одно матери, сразу поднявшей тревогу, другое — бывшей любовнице, Харпе Эйнарсдоттир, но та не делала никаких заявлений до следующего утра.

Я отправился опросить Харпу. Она сказала, что должна была встретиться с Орном в баре, но тот не пришел.

— И ты не поверил ей?

— У Харпы было алиби. Ее видели в баре поджидающей кого-то. Собственно говоря, у нее там произошла какая-то ссора.

— Почему?

Арни поморщился, напустив на себя еще более хмурый вид.

— Не знаю. Ничего конкретного. Вот почему я и сказал, что здесь нет никакой связи.

— Было точно установлено, что это самоубийство?

— Кажется, у патологоанатома были какие-то сомнения. И у Бальдура тоже. Но на них сильно нажали сверху.

— Почему?

— Это был период революционных изменений, — вступила в разговор Вигдис. — И проходили они мирно. Если бы Габриэль Орн был убит во время тех демонстраций, это придало бы ситуации совершенно иной оттенок. Политики, комиссар полиции — все жутко боялись, что происходящее совершенно выйдет из-под контроля. Все мы боялись.

— Арни, позволь сказать тебе кое-что, — обратился к коллеге Магнус. — Если чутье тебе что-то подсказывает, прислушайся к нему. Оно, конечно, может и подвести, но зачастую укажет на такую козырную улику, о какой ты и не мог мечтать.

Арни вздохнул.

— Ладно.

— Где живет эта Харпа?

— В Селтьярнарнесе. Позвонить ей, узнать, дома ли?

— Нет, Арни. Нагрянем к ней неожиданно.