11 июля 1988 года

Ездила на заседание правления Проекта по ликвидации неграмотности в Гугулету. Меня отвез Нимрод — я не люблю туда ездить сама после волны беспорядков, прокатившейся там пару лет назад. Вообще-то мы стали проводить заседания в этом месте только в последние месяцы — до этого белым там было лучше не появляться. Гугулету не существует в головах белых. Его нет даже на карте, хотя там живет не меньше двухсот тысяч человек. Это расползшийся во все стороны поселок из однокомнатных лачуг, в которых ютятся бесчисленные обитатели, борющиеся за каждый квадратный дюйм пола для сна. Эти лачуги сделаны из дерева или рифленого железа, и по какой-то неведомой причине преобладающим цветом здесь является зеленый. В поселке жизнь бьет ключом — повсюду бегают дети, бродят курицы, и даже изредка встречаются коровы, которые по-прежнему являются признаком достатка. В воздухе висит смешанный запах еды и гниения и стоит постоянный гул от разговоров, детского смеха и неумолкающих ритмов местных мелодий, которые Финнис так часто наигрывает на губной гармошке дома.

Мириам Масоте начала этот проект десять лет назад, поставив целью научить взрослых чтению и письму. Ее отец уже тридцать лет сидел в тюрьме на острове Робен. Мириам считает, что когда черные южноафриканцы станут грамотными, то смогут заставить остальной мир услышать свой голос. Надеюсь, что она не ошибается. Благодаря ее усилиям сейчас умеют читать сотни, если не тысячи, обитателей Гугулету. Учитывая, насколько скудным является финансирование, просто поразительно, как много ей удается. Я тоже стараюсь помочь, причем не только своими деньгами, но и сбором средств в Штатах. Большую помощь оказывает мама, подключив к этой работе церковные приходы Миннесоты.

Либби Вайсман — просто незаменимая помощница и настоящий ураган. В таком месте, как Гугулету, без чувства юмора выжить невозможно. Она довольно откровенна в своих высказываниях о режиме, и, мне кажется, пару раз ее даже арестовывали, однако каким-то образом ей удалось избежать судебных ограничений на общение. Она очень возмущается жадностью капиталистов Южной Африки, хотя никогда не упоминает имени Нелса. Может, она коммунистка? Интересно, остались ли в Южной Африке члены компартии или они все в тюрьме или в изгнании? Мы с ней ладим: она одна из немногих южноафриканских женщин, кого я могу назвать другом. Не могу представить, чтобы она включила меня в расстрельный список, хотя, наверное, это решают руководители за границей.

После заседания она пригасила меня заехать к ней, но я отказалась. Мне кажется, я похожа на шар, который хочет укатиться подальше от «Хондехука».

В последние дни я много думала о Нелсе, о том, как мы впервые встретились. Это был момент, который изменил всю мою жизнь. Произошло это в самом конце 1960-х, примерно через год после окончания магистратуры, и меня возмущала несправедливость, творившаяся в мире, особенно режим апартеида. Как внештатный корреспондент я написала для журнала «Лайф» пару удачных статей о студенческих движениях протеста и собиралась подготовить статью о прессе и апартеиде в Южной Африке. У меня был друг, его отец работал корреспондентом «Таймс» в Йоханнесбурге, и мне удалось договориться, что я остановлюсь у него. Он помог мне устроить встречи с несколькими редакторами и владельцами южноафриканских газет.

За исключением пары буров, чья поддержка апартеида была вполне объяснимой, остальные газетчики, с которыми я встретилась, были просто слепы — они не замечали того, что происходит у них в стране. Их политическое кредо, насколько я могла судить, заключалось в формуле «не буди лиха». И тогда я познакомилась с Нелсом.

Я вылетела в Кейптаун для встречи с ним, которая должна была состояться в штаб-квартире «Кейп дейли мейл». Мне было любопытно, но особых надежд я не питала. Я знала о репутации «Мейл», вскрывшей не один скандал, но у Нелса была фамилия африканера, а к тому времени ничего хорошего от владельцев газет я уже не ждала.

Он понравился мне с первого взгляда. В нем чувствовалось нечто притягательное для женщин. Тогда ему было под сорок, и он не утратил этой особенности, когда ему за пятьдесят. Какая-то сила, скорее защищающая, чем угрожающая, некая уверенность в себе, не перерастающая при этом в гордыню. Широкие плечи, квадратная челюсть и честные, видящие насквозь проницательные глаза. Он меня просто поразил!

Нелс не влюбился, во всяком случае сразу. Конечно, он обратил на меня внимание — в те дни на меня засматривались все мужчины. Он рассказал, как, будучи буром, стал владельцем второй по величине компании Южной Африки, выпускавшей газеты на английском языке. Он рассказал о маленькой газете своего отца в Аудтсхорне, как был одним из пятерых детей, как получил стипендию в Стелленбошском университете, а потом, при поддержке отца, — престижную стипендию имени Джона Сесиля Родса на обучение в Оксфорде. Там он познакомился с Пенелопой, которая заставила его задуматься над несправедливостью апартеида. Они поженились. Ее семья была англоязычной и владела крупным пакетом акций золотых приисков, занимала особняк в Парк-тауне — элитном районе Йоханнесбурга — и с недоверием относилась к африканеру из нагорья Кару. Но вскоре отношения с родителями Пенелопы наладились, и ее отец даже профинансировал его покупку обанкротившейся газетной компании, в которую входили «Дурбан эйдж», «Йоханнесбург пост» и «Уик ин бизнес». Нелсу удалось сделать их прибыльными, и через пару лет он приобрел «Кейп дейли мейл». В то время ему как раз исполнилось тридцать.

Он отвечал на мои вопросы искренне и подробно. Считал, что самым эффективным средством борьбы с апартеидом была пресса, в особенности англоязычная. Он видел свою роль владельца в защите этого голоса оппозиции и здравого смысла.

Я встретилась с ним еще раз. Как может пресса в такой стране, как Южная Африка, быть по-настоящему свободной? А если не может, если его журналистов бросали за решетку за правдивые статьи, то не работал ли он на систему, по-прежнему продолжая выпускать газеты?

Нелс объяснил мне, что я страдаю тем же непониманием ситуации, что и все англоязычные либералы. Я слышала это уже в четвертый раз, и меня это просто взбесило! Мне надоело выслушивать увещевания белых нацистских расистов, и я взорвалась. И тут я вдруг заметила, что он старается подавить улыбку. И не только это — я стала ему интересна. Не как двадцатилетняя блондинка с длинными ногами, но как женщина. Как личность. Это еще больше меня разозлило, но сбило с толку, и я замолчала.

— Извините, — сказал он, — я никак не хотел вас обидеть. Позвольте мне объяснить, что я имел в виду. — Он уставился на меня голубыми пронзительными глазами. — Фатальным пороком режима апартеида, который неизбежно приведет к его падению, является убежденность в своей моральной правоте.

— Но как апартеид может претендовать на моральную правоту? — не удержалась я.

— Это извращенная мораль, которая покоится на извращенном понимании христианства. Но если режим и в дальнейшем хочет претендовать на легитимность, то ему необходимо соблюдать хотя бы видимость справедливости, добра и зла. А для этого нужны независимая судебная система, парламент, где оппозиция имеет право голоса, и свободная пресса.

— Но это несовместимое правительством, которое избирается подавляющим меньшинством населения, бросает людей в тюрьмы без суда и следствия и пытает их.

— Вот именно! С течением времени эта несовместимость станет все более очевидной, и наконец большинство в Национальной партии уже не сможет закрывать на это глаза. Тогда им придется уступить власть. Добровольно.

— И вы играете свою роль в этом спектакле справедливого правительства?

— Нет, вовсе нет. Именно буры, подобные мне, приведут страну к мирному разрешению всех проблем. Это может занять десять лет, может пятьдесят, но это случится. Независимые судьи, критически настроенные политики, свободная пресса, адвокаты, верящие в справедливость, врачи, которые не будут скрывать характер ран, которые они лечат. Со временем мы убедим сограждан, что, поддерживая апартеид, они не могут считать себя нравственными людьми. Взрыв вокзала им это не покажет и приведет к прямо противоположному результату. А я не хочу видеть свою страну в пламени пожаров революционного кровопролития.

Возразить мне было нечего. Нелс улыбнулся:

— Сколько времени вы еще пробудете в Южной Африке?

— Неделю.

— Тогда почему бы вам не провести ее в «Мейл»? Вы можете написать для нас пару статей об Америке и изнутри узнаете, как действительно работает южноафриканская пресса.

Я осталась на неделю. Затем еще на одну. Затем на месяц. Он убедил меня. И мы полюбили друг друга. Он был женат, но сейчас я не хочу об этом думать.

Я рада, что написала, как мы познакомились. Это разбудило воспоминания не только об идеях, которые мы разделяли, но и том, как сильно я его любила. И продолжаю любить.

Отчего при мысли о его измене становится только больнее.

12 июля

Нелс вернулся из Филадельфии всего на несколько дней — в пятницу он снова улетает. А я задаю себе вопрос: почему он проводит выходные не дома, а там? Как обычно в дни приезда, он сразу направился в офис и приехал оттуда домой только в девять вечера. Он выглядит измотанным. Последние недели он постоянно погружен в свои мысли. Я думала, что это связано с нашим браком или смертью Хенни, но, вспоминая слова Бентона, не могу исключить, что дело, возможно, в другом. Я решила выяснить.

Я спросила, не хочет ли он чего-нибудь выпить. Он бросил на меня быстрый взгляд, видимо, подозревая подвох, но, успокоившись, устало улыбнулся:

— Да, спасибо.

Я налила ему коньяка и плеснула туда колы, а себе — бокал вина, и мы устроились у камина. Горящие дрова из голубого эвкалипта наполняли гостиную терпким ароматом.

— Дела с покупкой «Гералд» продвигаются не очень? — спросила я.

Он снова взглянул, пытаясь понять, не злорадствую ли я, и, убедившись, что мое беспокойство искренне, тяжело вздохнул:

— Не очень. Я уже был уверен, что все удалось. Но сейчас, похоже, я не могу собрать сумму, которую они просят. Рынок бросовых облигаций так и не оправился после октябрьского обвала, и все боятся. Считают, что вложения в меня слишком рискованны.

— А тебе обязательно связываться с бросовыми облигациями? — поинтересовалась я. — Одно их название чего стоит! Не проще ли взять кредит в банке?

Нелс покачал головой:

— Банкиры напуганы не меньше инвесторов в облигации.

— Ну и ладно, — сказала я. — Будут другие возможности.

— У меня нет уверенности, что «Зейл ньюс» доживет до этих времен, liefie.

Нелс впервые признался в том, на что тогда намекнул Бентон: «Зейл ньюс» была на грани банкротства. И мы впервые говорили о компании с тех пор, как он объявил мне о решении закрыть «Кейп дейли мейл». Раньше, в первые годы брака, мы часто обсуждали, как обстоят дела в бизнесе. Рассказывая мне о том, что происходит с газетами, Нелс снимал внутреннее напряжение, а мне было действительно интересно. Он настоящий бизнесмен, а мне нравится узнавать о его успехах и достижениях.

— Ты можешь продать американские издания и сохранить южноафриканские? — спросила я.

Он снова бросил на меня быстрый взгляд, и в его глазах промелькнуло раздражение. Но на вопрос он, подумав, ответил:

— Нет. Сейчас в Штатах плохое время для любых продаж. Все затаились, и никто не строит планов на будущее. Нет. Я должен найти средства, чтобы купить «Гералд». Других вариантов просто нет.

На долю мгновения мне стало даже жалко его, но потом я вспомнила ночь, когда он не пришел домой. Я допила вино.

— Уверена, что такой международный газетный магнат, как ты, обязательно найдет выход! — На этот раз у Нелса не было сомнений в моем сарказме.

14 июля

Я сижу на площадке для пикников чуть повыше «Хондехука» и никак не могу унять нервную дрожь, когда пишу эти строки. Теперь мне надо быть очень осторожной, выбирать, когда и где вести свой дневник. По крайней мере здесь меня никто не потревожит, и я хочу успеть записать как можно больше, пока все еще свежо в памяти. Меня уже не тревожит то, что именно я пишу сейчас: если кто-нибудь прочитает написанное на последней странице, это уже будет настоящей бомбой само по себе.

Нелс сейчас в долине. О чем он думает? Я не имею об этом ни малейшего представления. Я была абсолютно права, когда в самом начале написала, что потеряла его. Он предал все — свои убеждения, меня. Я больше не знаю, кто он.

И я боюсь этого нового Нелса.

Утром он сказал, что хочет поработать дома. Меня сильно удивило, учитывая, что все эти дни он сбегал при первой возможности. Я собиралась отвезти Кэролайн в Стелленбош. В прошлом месяце Нелс купил ей в подарок новый проигрыватель для компакт-дисков, и теперь, как и следовало ожидать, ей захотелось полностью продублировать свою коллекцию пластинок дисками. Когда мы уже собрались уезжать, приехал Дэниел Хавенга, который привез еще одного посетителя — аккуратного маленького прихрамывающего мужчину. Дэниел, как всегда, был жизнерадостен и увлеченно расхваливал наш сад, когда к ним вышел Нелс. Не вызывало сомнений, что эта встреча была запланирована заранее, хотя я о ней ничего не знала. В этом не было ничего удивительного, поскольку в последние дни мы практически не разговаривали друг с другом, хотя он утром и промямлил что-то о желании поработать дома. Дэниел представил своего спутника как Андриса Виссера, и Нелс пригласил их в свой кабинет.

Я была по-настоящему заинтригована. Все наше общение с Дэниелом носило чисто светский характер, но эта встреча была явно деловой. В сером костюме и с тонким дипломатом в руках Виссер походил на человека, который прибыл на важную встречу, а не просто заскочил к знакомому, живущему за городом.

Я сказала Кэролайн, что мне надо кое-что закончить в саду, и обошла дом. Кабинет Нелса располагался у колокола для рабов, и я присела у тюльпанов, делая вид, что рыхлю землю, в надежде подслушать, о чем они говорят. Окно, которое Нелс обычно держал открытым, пока не наступали холода, сейчас было плотно закрыто. Было слышно, что в комнате разговаривают, но о чем — разобрать не удавалось, тем более что сорокопуты тоже решили пообщаться между собой как раз в этот момент.

Мне ужасно хотелось узнать, что они обсуждают, и я даже подумывала, не войти ли в дом и не прижаться ли к двери ухом, но все-таки не решилась. Я вернулась к крыльцу, где стоял «рено» Дэниела, и заглянула в салон машины. Внутри царил беспорядок: кругом валялись обертки от жвачки, а на заднем сиденье — университетские учебники по журналистике и СМИ и плащ. Интересно, а нет ли чего в багажнике? Я огляделась. Никого не было видно — ни Кэролайн, ни Дорис, ни Финниса — никого. Я быстро открыла багажник — там тоже был полный бедлам из разных пластиковых пакетов, обуви и даже упаковка удобрений для роз. Я захлопнула крышку.

Я бросила последний взгляд в салон через заднее стекло и неожиданно заметила угол кожаного дипломата, выглядывавшего из-под плаща. Убедившись еще раз, что никого поблизости нет, я проверила дверь. Не заперта! Отодвинув плащ, я достала дипломат и открыла его.

Как и в машине, здесь царил беспорядок — полно всяких бесхозных бумаг, часть которых была на бланках с университетским логотипом. В самом низу лежала пластиковая папка с толстой кипой документов. Я взглянула на первую страницу. Это был обзор британского газетного рынка. Я уже собиралась засунуть папку обратно в дипломат, как заметила слова «Зейл ньюс».

Я быстро просмотрела отчет. Много цифр и анализ газетных рынков Южной Африки, Европы и США.

Потом шла докладная записка, озаглавленная «Корнелиус ван Зейл».

Я заколебалась: совсем не ясно, сколько времени продлится встреча с Нелсом. Но любопытство пересилило осторожность, и я начала читать. Документ был составлен на африкаанс, что само по себе явилось неприятным осложнением, хотя и не таким уж непреодолимым. Когда я поняла, что останусь в Южной Африке, то заставила себя выучить язык и довольно свободно могу читать газеты. Эти знания и немного воображения помогли мне уловить основной смысл написанного.

Документ был адресован А. Виссеру и Ф. Стенкампу и составлен Д. Хавенгой. Как и указывалось в заголовке, речь в нем шла о Нелсе. А написано там было следующее. Я воспроизвожу это по памяти и постараюсь передать основной смысл.

Полагаю, что настало время, когда «Лагербонд» может подступиться к Корнелиусу ван Зеилу. Как я уже неоднократно отмечал, он испытывает растущее разочарование деятельностью АНК и опасается кровавой революции. Как мы и ожидали, смерть брата произвела на него большое впечатление. Всю свою сознательную жизнь ван Зейл исходил из необходимости подорвать режим апартеида, не задумываясь о последствиях, которые это будет иметь для нации африканеров. Теперь он осознает, какое будущее ждет его народ, если к власти придет АНК. Эти сомнения начинают сказываться на его действиях. В частности, его решение закрыть «Кейп дейли мейл» имеет гораздо большие политические последствия, чем ему самому представляется, хотя он настаивает, что причины чисто экономические.

Это подтверждает и Импала. Она говорит о глубоком разочаровании ван Зейла. Его отношения с женой ухудшились настолько, что они едва разговаривают. Она подтверждает мое впечатление, что ван Зейл очень дорожит своими африканерскими корнями и переживает, что в последние тридцать лет часто о них забывал. Он никогда не был и не станет сторонником апартеида, но его можно использовать в качестве сторонника выживания африканерской нации… (Затем там говорилось что-то об Импале, но мое недостаточное знание африкаанс не позволило все разобрать.)

Все это подтверждается Эланд.

Положение ван Зейла уникально. Он является единственным буром, имеющим вес в мировых СМИ. Он уважаемый бизнесмен и газетный магнат, пользующийся высоким авторитетом в Соединенных Штатах и Южной Африке. Кроме того, он — человек чести, а для той роли, в которой мы хотим его использовать в операции «Дроммедарис», я бы предпочел человека, чью мотивацию определяют честь и история, а не просто деньги.

Как мы уже обсуждали раньше, причин Малдергейта было немало, однако на сегодняшний день многие из них нам не грозят. Я твердо убежден, что Корнелиус ван Зейл на порядок превосходит всех, кого мы поддержали тогда.

Думаю, что написано там было примерно это. Хотя разобрать все до конца мне не удалось.

Я просмотрела остальные документы в папке. Подборка газетных вырезок о Нелсе и один листок со списком имен. Судя по всему, членов этого загадочного «Лагербонда». Я посчитала — всего двадцать четыре человека. В том числе Дэниел Хавенга, Андрис Виссер и Фредерик Стенкамп. Я узнала и несколько других имен — генералов и политиков, причем очень влиятельных, а также одного профессора.

Я понятия не имела, что за организацией был этот «Лагербонд», но его члены входили в элиту общества — без сомнения, список представлял собой очень взрывоопасную тайну. Просто забрать его я не могла — его наверняка хватятся. Я решила снять с него копию, но безопаснее всего это было сделать, сидя в машине. Если уж случится самое неприятное, то я успею сунуть его обратно в дипломат и придумать какое-нибудь объяснение, почему там оказалась. Я залезла внутрь и переписала все имена на последнюю страницу этого дневника.

Я уже заканчивала, когда меня окликнула Кэролайн. Я так на нее цыкнула, что бедняжка убежала к себе, но я сама испугалась не меньше и решила все тут же убрать обратно и сунула дипломат под плащ на заднем сиденье.

Затем я направилась сюда и забрала дневник с собой.

Что, черт возьми, происходит? Кто такие Импала и Эланд и что это за «Лагербонд»? И что им нужно от Нелса?