Я приступил к исполнению своих обязанностей в Военно-штабном комитете в январе 1946 года. В конце октября того же года мне пришлось писать генералу Маршаллу письмо, в котором я сообщал, что, по-моему, этот комитет почти ничего не сделал.
«Словно собака, — писал я, — рыщущая по пыльной сельской дороге, обнюхивая каждый кустик, мы метались, пытаясь напасть на какой-то след, который привел бы нас к взаимопониманию и согласию. За девять месяцев нашего существования мы заложили твердую и потенциально полезную основу сердечных личных взаимоотношений, на которой можно строить будущее. Это существенное достижение, а в остальном результаты очень скудные. Не виноват в этом ни сам комитет, ни, по нашему мнению, даже члены русской военной делегации.
Последние три месяца наша работа заключалась в том, что мы исполняли роль консультантов мистера Баруха — американского члена Комиссии по атомной энергии ООН. Комиссия поставила перед нами много неисследованных вопросов. Пришлось поразмыслить над ними, и это пошло нам па пользу. На некоторые вопросы мы пока не смогли ответить. Не претендуя на безупречность данных нами ответов, мы все же убеждены в правильности своих выводов и твердо верим в возможность успеха при условии, конечно, что нам удастся привить русским такую же готовность добиваться успешного их решения».
После организационного совещания в Лондоне Военно-штабной комитет перенес свою деятельность в штаб-квартиру ООН в Нью-Йорке. Членами Военно-штабного комитета были представители сухопутных, военно-воздушных и военно-морских сил пяти великих держав — Соединенных Штатов, Великобритании, Франции, Китая и Советской России.
В общих чертах наша задача заключалась в том, чтобы консультировать Совет Безопасности и помогать ему во всех военных вопросах, относящихся к его деятельности в области сохранения международного мира и безопасности, руководить силами, предоставленными в распоряжение Совета, заниматься регулированием вооружений и изучать возможности разоружения.
Основная трудность заключалась в определении численности и характера вооруженных сил, которые каждая из пяти великих держав должна была предоставить в распоряжение Совета Безопасности для выполнения задач, возложенных на него Уставом ООН. Эта проблема вскоре стала для нас камнем преткновения. Мы обсуждали ее два с половиной года, пока я служил в Военно-штабном комитете, да и сегодня, спустя почти десять лег, она все еще стоит на повестке дня и, насколько мне известно, по-прежнему далека от разрешения.
Главным препятствием к соглашению был вопрос о составе вооруженных сил. Западные державы отстаивали принцип относительной сравнимости вооруженных сил каждой страны по численности и составу. Ясно, что русские и китайцы не могли бы поставлять бомбардировщики дальнего действия и авианосцы. С другой стороны, западные державы не могли бы дать столько солдат, сколько были в состоянии выделить Советский Союз и Китайская республика.
Поэтому мы всегда считали, что эти силы должны быть лишь приблизительно сравнимы. Русские же с самого начала настаивали на принципе полного равенства этих сил, то есть орудие за орудие, корабль за корабль, самолет за самолет. Это означало, что выделенные Организации Объединенных Наций силы состояли бы в основном из сухопутных войск, а в этой области положение Советского Союза было доминирующим. Так начала вырисовываться общая Картина советской политики в военной области. Ниже я остановлюсь па этом.
В самом начале обсуждения представитель военно-воздушных сил США генерал Кенни предложил, чтобы США выделили исключительно авиацию. Точнее, он даже предлагал всем пяти великим державам выделить только авиацию, а командующим этими первыми международными военно-воздушными силами назначить представителя Соединенных Штатов. Я в корне не был согласен с доводами Кении и энергично протестовал против этого предложения. Приехав в Вашингтон, я сразу же доложил свои соображения генералу Эйзенхауэру и заручился его полной поддержкой… Он заверил меня, что хотя у генерала Кении четыре звезды, а у меня три, я в качестве личного представителя начальника штаба армии США пользуюсь в Комитете таким же статутом, как и представитель военно-воздушных сил. Я возвратился в Нью-Йорк и продолжал энергично выступать против этого предложения. В конечном счете оно не было принято.
Помню, в разговоре с генералом Эйзенхауэром я доказывал, что ввиду большого преимущества России в людских силах контроль над выделяемыми в распоряжение ООН сухопутными войсками имеет первоочередное значение. В ответ генерал Эйзенхауэр сказал, что он не предвидел ситуации, которая потребовала бы назначения командующего для каждого вида вооруженных сил, совместно предоставленных пятью великими державами, — военно-воздушных, военно-морских и сухопутных. Он больше думал о региональных соглашениях, по которым весь мир был бы разделен на зоны с выделением страны или стран, обязанных поддерживать сохранение мира в каждой зоне. Конечно, потребовалось бы избрать командующего объединенными силами пяти великих держав. И он признавал, что необходимо заранее назначить такого командующего, подобрать ему штаб и разработать планы использования сил, подчиненных Совету Безопасности.
Конечно, Эйзенхауэр хорошо понимал, что могут возникнуть трудности, если командующий попросит предоставить ему право инспектировать подчиненные ему контингенты других стран.
В Военно-штабном комитете я бился над неразрешенной проблемой численности сил, которые каждая страна должна выделить для международной армии. А в качестве консультанта при Барухе в Комитете по атомной энергии ООН я наблюдал за тактикой русских в другой области. Здесь наши умы занимала не менее трудная проблема — контроль над атомным оружием.
Первые заседания Комитета происходили в атмосфере таких же радужных надежд, какие мы питали на первых заседаниях Военно-штабного комитета. Но как только русские дали ответ на сенсационный план Баруха, предусматривавший наблюдение и контроль, во всем мире над установками атомной энергии, стало ясно, что мы зашли в новый тупик. Русские с самого начала потребовали полного запрещения производства атомного оружия и уничтожения всех наличных запасов. Задачи советской военной политики сводились попросту к следующему: уничтожить всякую способность Запада, в особенности Соединенных Штатов, предпринять нападение на Россию и низвести военные силы западного мира до положения, при котором они целиком оказались бы во власти русских.
Наблюдая за поведением русских в Военно-штабном комитете и в Комиссии по атомной энергии ООН, я пришел к выводам, которые решил зафиксировать в письменной форме. С одобрения генерала Эйзенхауэра я потом довел эти выводы до сведения моих начальников в высших инстанциях, полагая, что они сочтут их полезными для оценки русской политики.
Я ссылался на основные факты троякого рода. Во-первых, русские непреклонны в своем требовании заключить международную конвенцию о запрещении использования атомной энергии для военных целей и об уничтожении всех запасов атомного оружия, но в то же время отказываются принять предложения США об эффективном наблюдении за производством атомной энергии. Во-вторых, СССР внес резолюцию о разоружении и настаивает на том, чтобы она была принята Организацией Объединенных Наций. И, наконец, в-третьих, СССР помешал достижению соглашения относительно численности вооруженных сил, выделяемых для Совета Безопасности, настаивая на своем абсурдном предложении о равенстве сил — самолет за самолет, орудие за орудие и солдат за солдата.
Затем я дал оценку этим основным фактам. Несомненно, Россия предпринимала усилия для того, чтобы:
1) заставить США пойти на запрещение применения любых видов атомного оружия для военных целей;
2) запретить применение и всякого другого оружия мае сового поражения, включая стратегическую авиацию, управляемые снаряды и другие боевые средства, состоящие на вооружении военно-морского флота; 3) сократить силы, выделяемые для ООН, до уровня сил, которые могла бы предоставить сама Россия, ц сократить вооружения всего мира до уровня вооружений, выделяемых для ООН; 4) использовать давление общественного мнения во всем мире и в США в том числе, чтобы достигнуть соглашения по этим задачам. А между тем Россия тайно создавала свои собственные атомные сооружения и содержала крупные сухопутные и военно-воздушные силы.
На основании всех этих фактов и данной мною оценки я сделал следующий вывод: если мы уступим требованиям русских, мы лишимся атомного оружия. Мы откажемся от нашего сложного вооружения и сильно повысим роль людских сил как решающего фактора войны, а это даст русским большое преимущество. Как только будет проведено сокращение тех сил, в которых мы пользуемся решающим превосходством, СССР начнет наступление на наш превосходящий промышленный потенциал. В нашу промышленную структуру проникнут советские агенты, и СССР получит возможность парализовать у нас транспорт, производство топлива и средства связи. Если это случится, мы не сможем вовремя реализовать наше техническое превосходство, чтобы остановить продвижение русских армий, значительно превосходящих наши армии по численности.
Короче говоря, русские вынашивали планы одностороннего разоружения Соединенных Штатов, маскируясь призывами к общему регулированию и сокращению во-оружений. Этот план был направлен на то, чтобы лишить нас превосходства в области науки и техники и поднять СССР до положения доминирующей военной державы в мировом масштабе.
Я предоставил этот доклад своему непосредственному начальнику генералу Эйзенхауэру, а он через министра армии Паттерсона передал его государственному секретарю генералу Маршаллу. Маршалл одобрил мой доклад. Позднее Эйзенхауэр сообщил мне, а заместитель государственного секретаря Дин Ачесон подтвердил, что этот доклад был использован при разработке новой политики США.