Наблюдая за церемониальным маршем 82-й дивизии, я испытывал смешанное Чувство гордости, грусти и сожаления, так как уже знал то, о чем еще не было известно никому в дивизии, — это было прощание. Никогда уже больше это славное соединение не пойдет в бой под моим непосредственным командованием. Вернее, оно будет сражаться под моим командованием и, конечно, так же доблестно, как и прежде, но уже как одно из ряда других замечательных английских и американских дивизий. Не без сожаления я поднимался вверх по служебной лестнице, получив третью звезду на погоны и командование корпусом.

Вернувшись в Англию после вывода 82-й дивизии из Нормандии, я тотчас же явился засвидетельствовать почтение своему давнишнему другу генералу Уолтеру Беделлу Смиту — начальнику штаба при Эйзенхауэре. Смит сказал мне, что успехи воздушно-десантных дивизий на Сицилии, в Италии и Нормандии произвели прекрасное впечатление на верховное командование. Чтобы полностью использовать в предстоящих боях боевую мощь этих дивизий, создавалась воздушно-десантная армия, во главе которой был поставлен генерал-лейтенант Льюис Бреретон. Меня назначили командиром одного из соединений этой армии—18-го воздушно-десантного корпуса, конечно, при условии моего согласия.

Получить повышение от командира дивизии до командира корпуса, разумеется, большая честь, и я не помышлял об отказе. Однако сердце у меня сжималось при мысли, что приходится расставаться с 82-й дивизией. Это чувство ни на минуту не покидало меня в течение нескольких недель, пока я продолжал готовить дивизию к предстоящим боям, прежде чем передать ее в руки генерала Гейвина — отважного солдата и превосходного командира, не раз проявившего свои замечательные боевые качества.

Кому из кадровых офицеров не хотелось бы стать командиром корпуса! Корпус как боевая единица еще не получил всеобщего признания в командных кругах. Об армии и дивизии все хорошо знают, а о корпусе широкая публика имеет смутное представление. Командир корпуса руководит боевыми действиями тактического характера. На командира дивизии возлагается серьезнейшая ответственность за материально-техническое обеспечение тыла. Командующий армией занимается в основном вопросами тыла и управления занятой территорией. Только командир корпуса ведает почти исключительно вопросами тактики, отвечая за большой участок фронта и организуя там боевые действия. Он должен обладать необычайной гибкостью мышления, так как сегодня ему приходится вести в бой шесть дивизий, а завтра всею одну. Ведь корпус — соединение временное, и его состав определяется — верховным командованием. Командир корпуса и физически должен быть чрезвычайно выносливым, так как его участок фронта может протянуться на 100 и более километров по фронту и на 80—100 километров вглубь. Ему ежедневно приходится покрывать эти расстояния в самолете или на автомашине, изыскивая к тому же наиболее трудные участки, чтобы лично и всеми имеющимися в его распоряжении средствами помогать своим дивизионным, командирам.

Когда 27 августа 1944 года я принял командование 18-м корпусом, в мое распоряжение поступили три славные воздушно-десантные дивизии: 82-я, бывшая моя, переданная под командование генерала Гейвина, 101-я дивизия генерала Максуэлла Тэйлора, потрепанная, но стяжавшая славу во врейн боев в Нормандии, и 17-я, недавно прибывшая из Штатов, под командованием пионера парашютных войск генерала Бада Майли. Принимая командование корпусом, я невольно подумал, что это новое боевое соединение, рассчитанное на ведение войны нового типа, представляло собою лишь небольшую частицу громадных сил, введенных нами в бой, но было намного больше всех кадровых сухопутных войск США, которыми располагала страна в прежние годы моей военной службы.

В дни моей ранней юности это была маленькая, компактная армия. В марте 1895 года, когда я появился на свет, в Форт-Монро, штат Виргиния, прошло всего около тридцати лет после окончания гражданской войны в США. Мой отец, полковник Томас Риджуэй, командовал в этом штате дивизионом полевой артиллерии, тактика и организация которого немного отличалась от тех, которым положил начало генерал Ли, создавая национальную армию США. Самым эффектным родом войск того времени была — кавалерия. Бравые усачи кавалеристы уже прославились в боях против индейских племен шайонов, апашей и сну на равнинах Запада. Поэтому мои ранние воспоминания связаны с ружьями и марширующими войсками, парадами и военными оркестрами, выстрелом сигнальной пушки, открывавшим новый день, и мелодичными печальными звуками вечерней зари, официально завершавшими его. Все это естественно вплелось в мою детскую жизнь, и, быть может, поэтому мне особенно живо запомнился один год гражданской жизни, единственный за всю мою военную карьеру, пока я не вышел в отставку в июне 1955 года.

Это был 1900 год. Во время боксерского восстания мой отец отправился в Китай, чтобы принять под свое командование батарею «F» 5-го пехотного полка, орудия которого громыхали у стен Пекина. Конечно, ни моя мать, ни сестра, ни я не могли последовать за ним и дожидались его возвращения в доме моей бабушки (по матери), в Гарден-Сити на острове Лонг-Айленд.

Помню, отец возвратился примерно через год с ворохом рассказов о боевых эпизодах в дальних странах, которые так волновали воображение шестилетнего ребенка.

Мой отец служил в маленьких гарнизонах Запада, в фортах, существовавших еще со времен войны с индейцами. Один из них, Валла-Валла, штат Вашингтон, особенно запомнился мне, очевидно потому, что там мне впервые подарили ружье. Конечно, это было еще не настоящее, а пневматическое духовое ружье, стрелявшее маленькими свинцовыми дробинками при помощи сжатого воздуха, со звуком, который напоминал приглушенное чиханье. Еще неопытный вояка, я моментально расстрелял весь свой боезапас и, не располагая достаточной суммой денег для его пополнения через местную лавочку, принял счастливое решение заменить пули пшеничными зернами, благо в округе Валла-Валла в изобилии сеяли пшеницу. Эти пульки вполне оправдывали себя при стрельбе с небольшого расстояния, в чем я немедленно убедился, всадив заряд в спину местному фермеру, собиравшему на огороде спелые помидоры для моей матери.

Малышом я очень боялся орудийных выстрелов, но отец скоро приучил меня к ним. Как артиллерист, он любил сильные залпы и считал, что каждый мальчик в День независимости имеет право досыта настреляться. Ежегодной июля он накупал груды ракет и римских свечей и позволял мне выпускать их в воздух. Мне очень жаль, что представитель нового поколения, мой шестилетний сынишка Мэтти еще не познал радости на рассвете будить мир фейерверком. В пылу сражения, когда вокруг гремели пушки, а над головой рвались снаряды, я чувствовал странное возбуждение, вызванное, может быть, детскими воспоминаниями. «Какого черта, — думалось мне, — я поднимал такой шум еще двенадцатилетним парнишкой».

Вероятно, это странный способ успокаивать себя, но он помогал мне в трудные минуты, когда более благоразумный человек спешил в укрытие.

Насколько я помню, к поступлению на военную службу меня никогда не побуждали соображения карьеры. Я, конечно, чувствовал, что мой отец был бы счастлив, если бы я решил пойти учиться в Уэст-Пойнт — училище, которое он сам окончил 8 1883 году. Вероятно, желая доставить ему удовольствие, я, наконец, решил стать солдатом и в 1912 году подал туда заявление.

Как сын всякого кадрового военного, беспрестанно переезжавшего из одного глухого городка в другой, я был плохо подготовлен к трудным приемным испытаниям. В начальную школу я поступил в Сент-Поле, штат Миннессота, а закончил ее в штате Северная Каролина… В среднюю школу я начал ходить в штате Виргиния, а окончил ее в Бостоне, куда был переведен отец. Каждый переезд отнимал много школьного времени, и это не могло не отразиться на моей успеваемости.

Поэтому, поступая в Уэст-Пойнт после специальной подготовки к экзаменам в школе Суэйвли, я провалился на геометрии. В следующем году я снова занимался в этой школе и 14 июня 1913 года был, наконец, зачислен в академию.

Поступив в Уэст-Пойнт, я сразу попал на самый тяжелый для всех новичков, изнурительный как духовно, так и физически шестинедельный курс, известный п<й названием «чертовы бараки». Учебная и строевая муштра подготовительного курса, изматывая все умственные и физические силы учащегося, иногда заставляет его думать, что лучше было бы вовсе не поступать в Уэст-Пойнт. Однако я выдержал все тяготы подготовительного курса, мысленно постоянно себя подбадривая. «Послушай, Риджуэй, — говорил я себе, — твой отец и тысячи других людей вытерпели все это и не пали духом. Если они смогли это выдержать, сможешь и ты!»

После того как окончился этот период тягостной муштры, все остальное время моего пребывания в Уэст-Пойнте я вспоминаю с истинным удовольствием. Конечно, не обошлось и без разочарований. Испытав свои силы в футболе, я убедится лишь в том, что ни к черту не гожусь, хотя мне и удалось прилично провести несколько матчей «малышей» с соседними училищами. Я испробовал свои силы и в других видах спорта, но ни в одном из них не добился «университетской» категории.

Одно из моих спортивных увлечений чуть было не положило конец моей едва начавшейся военной карьере. Еще кадетом я увлекался верховой ездой, так как одним из признаков бравого офицера тогда считалось уменье хорошо сидеть в седле. Я был не труслив, но чувство равновесия у меня еще не было развито. И вот однажды, пробуя взять барьер, я свалился с седла и так крепко ударился о землю, что еле поднялся на ноги. С тех пор в течение многих лет меня не оставляла сильная боль в пояснице, которую, особенно в Уэст-Пойнте, мне приходилось скрывать от окружающих из опасения быть отчисленным с военной службы.

Конечно, не все мои мытарства в Уэст-Пойнте происходили из-за боли в пояснице. В некоторых из них я был виноват сам. Один раз меня поймал начальник курса, когда я, как петух, налетел на юного новобранца, требуя, чтобы он убрал живот и держал голову прямо. Начальник курса наложил на меня неприятнейшее взыскание, обязав в течение целого месяца проходить дополнительные строевые занятия на гарнизонном плацу. Такого рода взыскания я получал неоднократно за время своего пребывания в училище.

Одно время мне казалось, что я ничего не могу делать правильно. Помню, отшагав свои штрафные часы на гарнизонном плацу, я получил еще четыре-пять взысканий во время субботних смотров, каждое из которых добавляло лишний час строевых занятий.

Мне удалось разобраться в психологических причинах преследовавших меня неудач лишь тогда, когда моя военная карьера, казалось, уже подходила к своему бесславному завершению. К моему крайнему удивлению, в конце второго года обучения при распределении унтер-офицерских должностей мне повезло больше, чем остальным курсантам моей группы. После этого дисциплинарные вопросы не казались мне неразрешимой проблемой. На последнем курсе я стал кадет-адъютантом и капитаном футбольной команды. Увлекался я и хоровым пением, пока не сделал открытия, что, бросив хор, выкрою лишний час для сна по воскресеньям. Фрица Майера, нашего талантливого капельдинера, мой уход, кажется, не слишком огорчил. Кроме того, я выполнял массу других внеучебных поручений, отнимавших у меня уйму времени, Однако благодаря им я завел множество знакомств, которые поддерживаю вот уже более трех десятилетий. Личные связи, зарождающиеся в Уэст-Пойнте и в других учебных заведениях, способствуют созданию духа сплоченности среди личного состава регулярной армии. Кадровый офицер учится всю свою жизнь, и взаимоотношения, складывающиеся в условиях казармы и класса, позволяют ему оценивать характер и способности своих сослуживцев. И они основательно узнают его. Поэтому на пбле боя военачальникам известны способности своих непосредственных подчиненных. Они знают, кто из них храбр настолько, что ецо необходимо сдерживать, а кто чересчур осторожен и нуждается в ободрении. Им известны особенности командиров соседних дивизий и корпусов, и они могут предполагать, как каждое из этих соединений будет вести себя в бою. Известно ведь, что боеспособность любой военной единицы — от отделения до армии — определяется по сути дела организаторскими способностями командира. При формировании офицерского корпуса крайне важно добиться, чтобы каждый командир хорошо знал своих товарищей по оружию. Некоторые офицеры являются боевыми командирами, почти бесполезными на штабной работе. Другие бывают прекрасными штабниками, но оказываются незадачливыми командирами на поле боя, где ответственные решения приходится принимать моментально. Некоторые одинаково талантливы и в штабе, и на боевой позиции. Нельзя допускать влияния приятельских отношений на решение служебных вопросов. Однажды я столкнулся с неприятной обязанностью отстранит от должности боевого офицера, к которому чувствовал личную симпатию. Но на карту были поставлены человеческие жизни, и я действовал без колебаний.

На протяжении всей моей службы в армии я никогда не встречался с явлениями, указывающими на существование «военной клики» — немногочисленной группы в рядах вооруженных сил, члены которой покровительствуют друг другу и распределяют между собой руководящие посты. Несомненно, кадровым офицерам известны достоинства и способности своих сослуживцев. И многим офицерам нередко предоставляются богатые возможности благодаря тому, что кто-либо из высших военачальников знает их с давних времен и успел в них поверить. Так случилось и со мной. Мир великих возможностей открыли мне два выдающихся генерала Фрэнк Маккой и Джордж Маршалл, знавшие меня и уверовавшие в мои способности.

Занятия мои шли неплохо, однако ничто не указывало на рождение нового таланта в области военного искусства. В 1917 году очередной курс был выпушен за шесть недель до обычного срока в связи с началом войны с Германией. Я в это время находился в числе средних. Мое положение было не так уж плохо, однако оно не давало мне права свободного выбора рода войск. Каждый из нас выразил свое желание в порядке очередности, соответствовавшей показателям нашей успеваемости, и я из уважения к отцу поставил на первое место артиллерию. Но когда подошла моя очередь, все артиллерийские вакансии были распределены, и я попал в пехоту.

Я никогда не сожалел, что в конечном счете оказался ь пехоте. По-моему, нет более высокой чести, чем право вести солдат в бой. Это право требует от командира отваги и прекрасного знания своего дела, развивает в нем глубокую и самоотверженную любовь к людям, чья жизнь находится в его руках, — любовь, рождающую в нем искреннюю готовность пожертвовать ради них своей жизнью, если, в этом появится необходимость. С моей точки зрения, ни один крупный полководец никогда не добился бы значительных успехов, не питая чувства любви к солдатам и уважения к обязанностям, которые им приходится выполнять. На поле боя перед лицом господа бога одинаково ценны жизни и важны дела всех людей, кем бы они ни были. Ведь успех боевых действий складывается из совместных усилий многих людей, каждый из которых трудится на своем месте.

Командир, который в пылу сражения забывает, что он имеет дело с человеческими жизнями, и из-за своей бессердечности или по глупости неоправданно жертвует ими, — такой командир больше похож на мясника, чем на военачальника. Это глупец, причем далеко не безобидный глупец. Я помню горькую шутку, ходившую в армии вскоре после первой мировой войны, когда нередко приносились крупные человеческие жертвы ради объектов, совершенно не стоивших этого. На штабном совещании накануне крупного наступления некий чересчур прыткий командир дивизии ткнул пальцем в точку на карте и заявил:

— Ради этой высоты я бы не пожалел и десяти тысяч солдат.

На мгновение воцарилось, молчание, а затем из дальнего угла комнаты, в котором столпились батальонные командиры, чьим солдатам предстояло брать эту высоту, раздался иронический голос:

— Ничего не скажешь — щедрый мерзавец!

Я никогда не был сторонником подобной расточительности и спокойно умру, сознавая, что по крайней мере в четырех случаях с опасностью для своей карьеры я протестовал против необдуманных планов, которые, по моему мнению, обязательно привели бы к ненужному кровопролитию. У воздушно-десантных дивизий было больше всего шансов стать жертвой подобных «благородных» экспериментов. После высадки воздушно-десантных войск на Сицилии каждый крупный военачальник стал рассматривать их как решающий фактор для досгижения победы. Возможно, эти командиры стремились доказать миру, что они передовые люди, мгновенно схватывающие новое и быстро внедряющие в жизнь новые виды оружия. Так или иначе, но некоторые из рождавшихся у них планов были явно фантастичными. Мне одинаково хорошо были известны как достоинства, так и слабые места воздушно-десантных войск, поэтому я упорно выступал против различных неразумных проектов и уверен, что в ряде случаев спас 82-ю дивизию или значительную ее часть от выброски в таких условиях, которые повлекли бы за собой полный разгром нашего десанта.

Мне бы не хотелось создать впечатление, будто я выступаю проповедником нерешительных действий на поле боя. Надеюсь, я не заслужил подобной репутации. Робкий командир, без нужды затягивающий бой, обрекает па смерть не меньше людей, чем неумный и безрассудный военачальник. Подлинным полководцем является лишь тот, кто с минимальными потерями быстро и решительно добивается победы.