Однажды теплым июльским утром Родриго Кальдерон вновь нагрянул с визитом к Валье и Бесерра во дворец инквизиции в Логроньо. Явился без предупреждения, следуя куда-то по делам службы. Он был в дорожном костюме, в коричневых кожаных сапогах выше колена, лицо его пряталось под широкими полями замшевой шляпы. Его спутники, разодетые в пух и прах, смахивали на участников какого-то театрального действа. Сам-то он выглядел туча тучей, и оба инквизитора решили, что виной тому были недавние события, вести о которых с такой скоростью передавались из уст в уста, что даже до них в Логроньо уже донеслись их отголоски. Шли разговоры о недальновидности правительства и о проблемах, в которых увязла экономика страны, — напрасно фаворит короля пытался пустить пыль в глаза с помощью комедиантов и увеселений для придворных.

Как раз на днях в Эскориале состоялось совещание по поводу финансового положения; председательствовал герцог де Лерма. И вроде бы королева Маргарита настояла, чтобы король потребовал у фаворита объяснений, как тот распоряжается золотом из королевской казны, и убедила супруга в том, что она может при этом присутствовать. Королева молча наблюдала за представлением, разыгранным герцогом. Тот появился в приемном зале дворца широко улыбаясь, с пачкой бумаг под мышкой, помахивая перед собой, словно тростью, деревянной указкой с мелком на конце, и в сопровождении секретаря Родриго Кальдерона, несшего грифельную доску, которую он установил в центре зала.

Лерма принялся корявым почерком выписывать на ней ряды умопомрачительных цифр, не умолкая ни на секунду. Вначале речь шла о тысячах, потом они превратились в миллионы; он складывал, вычитал, умножал, делил, расставлял в обратном порядке и вновь в прямом, пока не получил удовлетворительного результата. Написал его посреди доски аршинными цифрами, обвел кружком, да еще пару раз подчеркнул, чтобы затем, с удовольствием выговаривая каждый слог, торжественно огласить. По словам де Лерма, не было и тени сомнения в том, что Филипп III располагал таким положительным сальдо, что лучше не бывает, и ему нечего опасаться. И тут королева Маргарита поднялась с места и выступила с возражением, которое впоследствии было приведено в качестве объяснения во время одного судебного разбирательства, имелись ли у герцога де Лерма и его секретаря Родриго Кальдерона причины до такой степени ненавидеть королеву, чтобы ее убить.

— Сожалею, что вынуждена возразить вашему превосходительству, — начала она, — однако сумма в двадцать четыре миллиона поступлений взята с потолка. — И королева Маргарита, глазом не моргнув, вынесла приговор: — Этого самого положительного сальдо в четырнадцать миллионов не существует.

Герцога от неожиданности чуть было не хватил удар. С какой кстати эта особа лезет со своим мнением, когда никто ее об этом не просил? Что она вообще тут делает? Кто дал ей разрешение выступать на собрании, где речь идет о государственных вопросах, и что она в них смыслит? Это мужские дела. Но кто позволил ей присутствовать? Господи боже ты мой! Он три раза вздохнул, стараясь не выдать внутренней растерянности, и начал упорно отстаивать свою позицию.

— Это не мнение, а подтвержденные факты, — не смутившись, продолжала королева. — Мое внимание привлекает то обстоятельство — и это, на мой взгляд, сущее безумие, — что в то время, как наше королевство, по вашим утверждениям, имеет доход в двадцать четыре миллиона дукатов плюс прибыль еще от сорока миллионов, мы только и делаем, что занимаем деньги. Это, несомненно, ввергает нас в долги и ставит в зависимость от банкиров и бессовестных спекулянтов.

Впервые за все годы служения Короне герцогу де Лерма почудилось недоверие во взгляде короля. Тогда он мысленно прикинул, на кого можно свалить вину за возможные просчеты в управлении, дабы самому выйти сухим из воды. И высказал предположение о том, что ведение дел, осуществляемое Советом и Хунтой финансов, не было свободно от махинаций. Реакция Совета не заставила себя долго ждать. Члены Совета, оскорбленные инсинуациями герцога, заявили, что им нечего скрывать, все их решения принимались открыто. И пытаясь обвинить других в том, что они якобы допустили какие-то просчеты, или увеличивая налоговое давление на уже и без того обремененное Кастильское королевство, делу не поможешь. Куда разумнее было бы сократить огромные затраты на удовлетворение прихотей монархии, которые в большинстве случаев являются непростительным излишеством и свидетельствуют об отсутствие чувства меры. Совет потребовал установить годовой лимит средств на расходы королевского дома.

Однако Лерма с ними не согласился. Монархия не должна ставить себя в зависимость от таких прозаических проблем, как деньги. Король и двор представляют королевство, нельзя позволить, чтобы они утратили блеск, благодаря которому Испания в течение веков удерживала первенство, затмевая все прочие европейские страны. Он предложил не урезать королевские расходы, а вновь увеличить налоги, хотя ясно, что этого нельзя сделать в уже порядком истощенном Кастильском королевстве, где только что введен новый налог в шестнадцать миллионов дукатов, который надлежит выплатить до тысяча шестьсот семнадцатого года в добавление к обычным и дополнительным податям. Надо найти стратегическое решение, убедить некастильские королевства помочь монархии и разделить бремя налогов, действовать не теряя времени, поскольку всеобщий кризис затронул все слои населения. Сельские районы обезлюдели, знатные семьи разорялись, обрастая долгами, как никогда раньше, а духовенство беспомощно наблюдало за тем, как ветшают монастыри.

Некий борзописец сочинил пасквили, которые затем были расклеены на стенах домов. В них утверждалось, что положение Кастилии несомненно доказывает, что испанская монархия есть не что иное, как колосс с головой из золота, грудью из серебра и ногами из глины, который рухнет в ближайшие сорок лет. Две недели спустя писаку, вылезшего с этими пророчествами, обнаружили мертвым в одном столичном переулке. Он был убит ударом кинжала в спину, и даже свидетелей не нашлось. Согласно официальной версии борзописец подвергся нападению неких злоумышленников, которые, однако, не похитили ни одного дуката из его кошелька.

Многие недовольные не ограничились критикой Лерма и обратили внимание на Родриго Кальдерона. Франсиско де Мендоса, арагонский адмирал, обвинил его в растратах, во взяточничестве и притеснении тех, кто выступал против его участия в управлении монархией, но подрывные речи адмирала звучали недолго — вскоре он был арестован по обвинению в предательстве. И тогда хор критики снизился до шепота, потому как умные люди сообразили, что тот, кто отважится критиковать действия фаворита и его секретаря, рискует быть арестованным, оклеветанным или убитым ударом кинжала в спину в глухом переулке. Ходили слухи, что королева Маргарита тайком организовала группу оппозиции Кальдерону, в которую вошли самые близкие ее друзья и противники фаворита. На улицах люди начали заключать пари: кто быстрее вылетит из дворца, королева-чудачка или секретарь-шарлатан.

Так обстояли дела, когда Бесерра и Валье приняли Родриго Кальдерона в зале собраний.

— Как обстоят наши дела, святые отцы? — поприветствовал их Кальдерон, высоко подняв правую бровь.

— Мы по-прежнему без устали стараемся доказать, что все имеющее отношение к ведьмам лежит в плоскости реальности, а не снов или же энтелехии, — ответил Валье. — Однако да будет известно вашей милости, выполнять сию нелегкую задачу с воодушевлением по меньшей мере сложно, когда убеждаешься в том, что сам главный инквизитор постоянно подрезает нам крылья. Он настолько благоволит Алонсо де Саласару-и-Фриасу, что слепо доверяет всему, что тот ни скажет. А наш коллега поступает нам наперекор, совершенно с нами не считаясь. У него всегда находится нелепое объяснение для любого добытого нами доказательства. Это все равно что пытаться пробить головой стену.

— Вам незачем беспокоиться по поводу главного инквизитора, — сказал Кальдерон, поглаживая бороду. — Есть дела и поважнее. Я вот что подумал: поскольку ваш коллега далеко, у нас есть шанс его опередить. Если я не ошибаюсь, его Визит затягивается, они не укладываются в намеченные сроки. — Валье и Бесерра одновременно кивнули. — Замечательно. Это означает, что, будучи инквизиторами, ваши преподобия не могут сидеть сложа руки, видя, как бедствие, охватившее здешние края, достигло такого масштаба и к тому же нечисть осаждает вас со всех сторон, не так ли? — загадочно улыбнулся он.

— Я вас не понимаю, — сказал Бесерра.

— Насколько мне известно, у комиссии есть еще пара месяцев, чтобы совершить поездку в такие области, как Витория или окрестности Логроньо. И это только два примера, — пояснил Кальдерон, но инквизиторы все никак не могли взять в толк, куда он клонит. — За это время члены секты вполне могли бы напасть на какой-нибудь город и причинить ему вред, правда? А дожидаясь, когда там Саласар со свитой еще до него доберутся, можно совершить непоправимую ошибку.

— Простите, — перебил его Бесерра, — однако, если Саласар узнает, что мы вмешиваемся в его деятельность, он наверняка доложит об этом главному инквизитору, и тот…

— У вашего коллеги нет причин сердиться или подозревать некую опасность. В конце концов, ваши преподобия это сделают, чтобы ускорить выполнение миссии и поторопить события. — Кальдерон говорил почти отеческим тоном. — Вооружитесь отвагой и доведите до сведения Саласара свое решение начать расследование в тех местах, куда он еще не добрался и куда, судя по тому, как продвигается дело, еще не скоро доберется. Сообщите, что в связи с ростом числа ведьм дело церкви в районе Алавы оказалось под угрозой и вам пришлось незамедлительно обнародовать эдикт в этих краях, не дожидаясь его приезда; в противном случае последствия могли бы оказаться ужасными.

— Сожалею, что опять возвращаюсь к тому же вопросу, но не нарушим ли мы тем самым приказ главного инквизитора? Он выразил желание, чтобы Саласар единолично взял на себя миссию Визита, имеющего целью обнародование эдикта о прощении, — пролепетал Бесерра.

— Назовем это, сеньоры, проявлением инициативы, взаимовыручкой и товарищеской помощью. К тому же, — по-видимому, Кальдерону разговор уже наскучил, и он повысил голос, — разве ваши преподобия не инквизиторы? Ну, так и ведите себя соответственно и не позволяйте нечистой силе бесчинствовать в здешних краях. Преследуйте дьявола и его приспешников, творите правосудие… Во имя Господа! — И затем произнес уже более спокойным тоном: — Что касается главного инквизитора, не извольте беспокоиться, он не будет возражать.

— Но как же мы это осуществим? — спросил Валье. — Нам не разрешено покидать резиденцию в Логроньо. Как же мы изловим и допросим ведьм?

— Хочу вам кое-кого представить.

Кальдерон встал, прошел к двери, открыл ее и прошептал что-то на ухо одному из своих приближенных, сторожившему снаружи; тот, не мешкая ни секунды, удалился, чеканя шаг. Пока они ждали, Родриго Кальдерон воспользовался моментом и сообщил инквизиторам о том, что он недавно вернулся из города Бордо. Там он встретился с Пьером Ланкре, как и собирался это сделать в свой предыдущий приезд. Судя по всему, французский инквизитор готов помочь им в положении предела дьявольскому безумию, сотрясавшему оба королевства.

Ланкре уверил его, что был не в силах помешать распространению дьявольской эпидемии на земли Испании. Проведав о его приезде, колдуны начали толпами пересекать границу с Францией, что обернулось бедствием для Нижней и Верхней Наварры. По его словам, нечестивцы в большинстве своем притворились паломниками, направлявшимися в Монсеррат и Сантьяго, хотя делали это только для отвода глаз. Некоторые английские и шотландские мореплаватели, заходившие в Бордо для пополнения запасов вина, уверяли его, что во время плавания видели вдалеке несметные полчища демонов в человеческом обличье, которые легко перебирались по воздуху из Испании во Францию, а также в обратном направлении, невзирая на границы.

— Какой ужас, — возмутился Бесерра.

— Это, конечно, ужасно, — подтвердил Кальдерон с приличествующим выражением лица. — Возможно, мы имеем дело с чем-то выходящим за рамки наших привычных представлений. Вот почему нам потребуется помощь более сведущих людей.

Инквизиторы Валье и Бесерра обменялись недоуменными взглядами. Тут в дверь постучали, Кальдерон распахнул ее и пригласил войти пару, дожидавшуюся снаружи.

— А вот и они! — громогласно объявил Родриго Кальдерон. — Ваши новые помощники. Представляю вам приходского священника Педро Руиса-де-Эгино и сеньориту Моргуй. Они окажут вам содействие.

Обе безмолвствующие особы вошли в зал с опущенными головами. Первым шел мужчина: худой смуглый священник средних лет, глаза его посверкивали за небольшими круглыми очками. Женщина на первый взгляд выглядела как обыкновенная девица лет двадцати, однако при более внимательном рассмотрении можно было уловить в ее загадочных очах цвета меди опыт и мудрость восьмидесятилетней женщины.

— Позволю себе поведать вам о выдающихся достоинствах сей молодой особы. Дамы, вперед, — воскликнул Кальдерон, подмигнув Моргуй, которая в ответ и бровью не повела. — Нам одолжил ее сеньор Пьер де Ланкре. Судя по всему, сия девица обладает способностью отыскать отметину, которую дьявол оставляет на теле своих пособников, когда те поступают к нему на службу, не так ли?

— Он метит их, как скот, — проговорила Моргуй, не отрывая взгляда от пола, — свой земной скот. Это и есть stigma diaboli. Если кто-то им отмечен, можете не сомневаться — перед вами нечестивец, который заслуживает очищения огнем, — сказала она в завершение.

Пьер де Ланкре поведал Кальдерону о том, что в начале своего расследования в стране Лапурди, чтобы найти знак, он прибег к помощи одного байонского хирурга. Однако кто действительно продемонстрировал больше ловкости, когда потребовалось отыскать дьявольское клеймо на теле обвиненных в колдовстве людей, так это была эта самая девятнадцатилетняя девица, уроженка края, лежащего севернее Бидасоа. И опытность девушки объясняется тем, что ее много лет насильно водила на шабаш одна злобная ведьма. Когда сеньорите Моргуй удалось освободиться, она решила помогать всем несчастным, оказавшимся в подобном положении. Чтобы выявить помазанников дьявола, ей было достаточно одного взгляда на цвет их кожи или зрачок. Даже если дьявол исхитрился и поставил человеку клеймо в тайном месте, Моргуй ничего не стоило отыскать метку, какой бы крохотной та ни была. Обнаружив ее, она брала длинные иглы и втыкала в середину метки, но обвиняемый при этом не чувствовал боли.

— Согласитесь, услуги сей особы для вас огромное подспорье, — улыбаясь, сказал Кальдерон и добавил: — А что касается сеньора Педро Руиса-де-Эгино, — он указал взглядом на священника, по-прежнему хранившего молчание, — скажу, что он, как никто другой, готов поделиться своими знаниями для разрешения этой обременительной ситуации.

— Я храню в памяти облик около сотни подозреваемых, — вдруг заговорил священник Педро Руис-де-Эгино, словно очнувшись после долгого забытья, — которым пора отдохнуть в подземелье этого святого дома, вместо того чтобы шастать по округе, смущая честной народ. Среди них никак не меньше десятка служителей церкви, которые только тем и занимаются, что мешают святой инквизиции, грозя раскаявшимся колдунам своих приходов страшной карой, если те попытаются покинуть дьявольскую секту. Знаю я одного, — он поднял палец и глянул на Валье и Бесерра, прищурив левый глаз, — который хуже всех прочих. Клирик девяноста пяти лет по имени Диего де Басурто, известный своим распутством и нечестивыми сношениями с Сатаной. Ваши преподобия себе не представляют, до какого непотребства дошел этот человек. — И, понизив голос, доверительным тоном сообщил: — Говорят, он обрюхатил не одну прихожанку; положит глаз на какую-то из них и, чтобы она любила его одного и даже глянуть не желала на другого мужчину, берет экскремент козла-самца, как вашим преподобиям известно, олицетворяющего дьявола, смешивает с пшеничной мукой, высушивает, а затем измельчает смесь и ставит на огонь вместе с растительным маслом. Перед совокуплением смазывает этим крайнюю плоть, тем самым превращая женщину в свою вечную пленницу.

— В девяносто пять лет? — удивленно спросил Валье.

— Несомненно, это результат какого-нибудь договора с дьяволом, — прошептал ему Бесерра. — Надо же, в девяносто пять лет.

— И не думайте, что он удовлетворяется одной женщиной, — Педро Руис-де-Эгино заметно оживился, — он не ограничивается только незамужними, ничего подобного. Если он возжелает женщину, у которой есть мужчина, то использует траву, называемую вербеной, сушит, а затем превращает в порошок и распыляет между любовниками. И таким вот способом добивается того, что они начинают ругаться.

— Разве ваши преподобия могут оставаться в бездействии, когда творятся подобные безобразия? — вкрадчиво внушал Кальдерон инквизиторам. — Напишите вашему коллеге. Скажите ему, что собираетесь начать собственное расследование и будете держать его в курсе событий.

— Предоставьте все мне. — Священник Педро Руис-де-Эгино явно освоился и выступил в качестве утешителя. — Я пройду по всем дорогам, обойду все города и веси. Переловлю злодеев и каждую неделю буду доставлять воз нечестивцев к порогу этого святого дома — в лучшем виде и готовых исповедоваться, будьте уверены. Что же до всего остального, — продолжал он уже менее разборчиво, — для меня будет настоящей честью в обмен на услуги удостоиться должности уполномоченного инквизиции.

— Ну, за этим дело не станет, — воскликнул Кальдерон, — правда, падре?

— Сделаем все, что в наших силах, — ответили в один голос Валье и Бесерра.

Саласар заметил, что с его помощником Иньиго де Маэсту творится что-то неладное. Тот целое утро с опущенной головой расхаживал по коридору, ведущему в патио, время от времени выглядывал на улицу, горестно вздыхая и прижимая к груди Библию, словно в ней заключалась последняя надежда на спасение. Послушник опустился на одну из скамей, стоявших в коридоре. Над ней висел крест из орехового дерева, на котором под табличкой с надписью INRI застыл в муках бледный распятый Христос из слоновой кости. Иньиго просидел там несколько часов, глава за главой пролистывая священную книгу, то бормоча под нос священные тексты — видимо, затверживая их наизусть, — то глядя вдаль остановившимся взором.

Во время обеда Саласар подвел итог событиям, произошедшим за время их путешествия, главным образом для того, чтобы растормошить послушника. Он рассказал о письмах, показавшихся ему несколько резкими, от коллег из Логроньо, о посланиях главного инквизитора, который поддержал все его решения. И слава Богу, если бы не он, могло быть худо, потому что Валье и Бесерра, которые вроде бы должны были им помогать, делают все возможное, чтобы противодействовать их Визиту, неверно информируя о положении дел городских уполномоченных. Знать бы только, чего они этим добиваются.

Саласар сделал паузу, скосил глаза на молодого человека, надеясь, что тот заинтересуется его комментариями и кинется к нему с вопросами. Он даже был готов позволить тому отпустить одну из своих шуточек, но этого не произошло. Иньиго молча просидел весь обед, занимаясь пересчетом горошин на тарелке — по одной, по две, по три и опять сначала, пока не попросил разрешения удалиться, так и не поднеся ни разу ложки к своим розовым устам серафима. Саласар, который разбирался в симптомах, указывавших на душевные сомнения, вышел следом и остановил его в коридоре.

— Иньиго!

— Слушаю, сеньор.

— Полагаю, у тебя уже все готово к тому, чтобы в скором времени отбыть в Элисондо.

— Да, да, сеньор. — Иньиго замолчал, и Саласар указал взглядом на Библию, который молодой человек держал под мышкой.

— Ты нашел ответ, который ищешь?

— Я не всегда ищу ответы, — ответил послушник. — Иногда я хочу найти только фразу, слово, мысль, которая позволила бы мне не чувствовать себя таким одиноким, которая свидетельствовала бы о том, что кто-то еще до меня, в какой-то момент времени, уже себя так чувствовал. Порою я не могу описать, что со мной происходит, и Библия помогает мне это понять.

— Это замечательный способ, Иньиго, чувства не принадлежат исключительно одному человеку. Любовь, ненависть, удовольствие, горе конечно же взволновали много душ еще до нашего прихода в этот мир. И что же, — Саласар вновь бросил взгляд на Библию, — говорится там о ком-нибудь, кто пережил то же, что и ты?

Иньиго печально вздохнул, открыл книгу, отыскал страницу и, держа перед собой, не зачитал, а ограничился тем, что просто бесстрастно процитировал ее, глядя в глаза Саласару.

— К Римлянам 7:23, 24, — пояснил он, перед тем как начать. — «Но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих. Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?»

— Дорогой Иньиго, душа человеческая есть субстанция хрупкая и слабая. Самый прекрасный ангел Господень, его любимец, однажды восстал против него, и дело дошло до того, что его уже нет рядом с ним. Если пал ангел, как же нам, бедным смертным, не мучиться сомнениями? Но успокойся, Иньиго, важно не то, что твое тело подвержено слабости, а что твоя душа борется. Не изводи себя, Иньиго, мне нужно, чтобы ты выспался, чтобы ты помог мне с расследованием. — И потрепал послушника по безбородой щеке, взглянув на него с отеческой нежностью.

У Саласара сложилось впечатление, что Иньиго очень на него похож, хотя он был вынужден признать, что молодой человек отличался более приветливым нравом, и он от всей души пожелал, чтобы жизненные невзгоды не ожесточили юношу, как это когда-то случилось с ним самим.

Разговор прервался, потому что Саласару передали, что кое-кто желает срочно с ним увидеться. Это была дочь покойной Хуаны де Саури; она отказалась войти в зал допросов и ожидала его, стараясь остаться незамеченной, в темном углу между входом и освещенным патио резиденции. Она была в строгом трауре, на голове платок; она прикрывала рот шарфом, и в результате лица почти не было видно.

— Что вам угодно? — Саласар был удивлен неожиданным визитом.

— Она, моя мать, боялась, — сказала она вместо приветствия. — И я тоже…

Дочь Хуаны де Саури рассказала инквизитору о том, что ее мать была серора, так в этих краях называют своего рода помощницу в церкви, которая берет на себя заботу как о доме священника, так и о церкви. В прошлом году, когда дьявольская зараза охватила всю округу, священник Боррего Солано убедил ее в том, что она может помочь исправить ужасное положение, если даст показания в резиденции святой инквизиции против тех соседей, за которыми вот уже несколько лет ходила слава колдунов. Хуана колебалась, однако по инициативе Боррего Солано ее вместе с другими примерными прихожанами специально для этого отвезли в Логроньо. Хуана, будучи не из храброго десятка, услышала о прегрешениях, в которых обвинялись люди, жившие с ней рядом по соседству, и согласилась выступить против них, не имея никаких доказательств, абсолютно уверенная в том, что священник не стал бы просить ее о чем-то таком, что могло идти в разрез с Божьим Законом.

— Однако, сеньор, она была такой хорошей женщиной, что вскоре раскаялась в содеянном, — дочь Хуаны заплакала, — хотя было уже поздно. Приговоры уже зачитали и, в общем, остальное вам известно. Моя мать не могла спать по ночам, говорила, что слышит крики осужденных, сжигаемых на костре; они указывали на нее пальцами, объятыми языками пламени, и кричали: «По твоей вине, по твоей вине…» Ее замучили угрызения совести… Она просила совета у священника, но тот заверил ее, что все в порядке, что она поступила правильно, а я сказала ей, чтобы ее успокоить, что раз священник так говорит, нет причин ему не доверять, но напрасно… Она не изменила мнения. Стала настаивать на том, чтобы отозвать свои показания. Вот почему она хотела поговорить с вашей милостью… Поэтому-то и просила о встрече. Она хотела сообщить вам о том, что все, о чем она заявила год назад, было неправдой, что она никогда не видела колдунов и тем более Сатану. Она хотела получить отпущение грехов, чтобы отдохнуть, чтобы приговоренные — и ее совесть — позволили ей спать по ночам хотя бы пять часов кряду.

— Почему ты не рассказала мне об этом в прошлый раз, когда я тебя навестил? — поинтересовался Саласар.

— Я боялась. Думали, что она… Ее душевные терзания… Что, возможно, она могла принять неправильное решение… Вы же понимаете, лишить себя жизни. Но я не верю! Моя мать не могла так поступить. Не может этого быть… Это наверняка они… Они…

— Кто они? — спросил Саласар.

— Месть колдунов, как говорит священник Боррего Солано. — Она перекрестилась и начала шарить в кармане передника. — Моя мать кое-что оставила вашей милости. Я уже сообщила об этом священнику Боррего Солано, и он посоветовал мне не передавать этого вам. Я собиралась последовать его совету и порвать это. Не знаю… Но тут я подумала, что, может, тогда душа ее обретет покой в лучшем мире. — Она протянула ему лист бумаги небесно-голубого цвета, на котором сверху можно было прочесть: «Вручить Алонсо Саласару-и-Фриасу».

— Твоя мать умела писать?

— Священник научил нас обеих.

— Но здесь только мое имя. — Саласар осмотрел листок со всех сторон. За исключением его имени, четко написанного вверху, читать было нечего. Лист была чистым. — Точно ли, что было только это?

— Точно.

Женщина направилась к двери, и, когда она была уже на выходе, Саласар ее остановил.

— Простите, я опять вынужден задать вам этот вопрос: ваша мать действительно не хромала при ходьбе?

— Уверяю вас, что нет, и на этот раз мне нечего от вас скрывать. Я вам уже обо всем рассказала.

Когда женщина ушла, Саласар почувствовал непреодолимое желание поделиться с кем-нибудь последними открытиями, и он решил написать своему наставнику, главному инквизитору. До сих пор Бернардо де Сандоваль-и-Рохас выказывал ему полную поддержку и доверие, и ему захотелось поблагодарить его за это. В письме он указывал, что время работает не на пользу его миссии. Вот уже два месяца он находится вдали от Логроньо, а эдикт о прощении удалось применить только в отношении явившихся в селение Сантэстебан кающихся грешников, хотя и он, и его сотрудники работали на пределе своих возможностей. Если они будут продолжать в том же ритме, шести месяцев окажется недостаточно, чтобы объехать всю затронутую зону. В конце письма Саласар объяснял, что его расследования пока не выявили реального присутствия будь то колдунов, будь то демонов, хотя и не свидетельствовали о противном.

«Мне в руки попала ценная подсказка, — писал он архиепископу, — которая, возможно, может помочь нам раскрыть правду. Сегодня меня посетила дочь покойной Хуаны Саури, чтобы сообщить мне о сомнениях своей покойной родительницы. Похоже, женщина мучилась угрызениями совести из-за показаний в суде Логроньо во время прошлогоднего процесса над ведьмами. Ее дочь поставила меня в известность о том, что Хуана де Саури солгала по настоянию священника Боррего Солано и начиная с того момента мучалась угрызениями совести и жаждала получить прощение. Сегодня ее дочь передала мне письмо, оставленное мне покойной, и интуиция подсказывает, что в нем содержится намек на то, что на самом деле творится в этих краях. Но где именно? Я знаю, что тайна кроется именно в этом чистом листе, хотя доводы рассудка пока не позволили мне ее разгадать».

В заключение он заверил главного инквизитора в том, что не остановится, пока не найдет все ответы на вопросы. Затем сложил письмо, вложил его в конверт, запечатал и вручил одному из посыльных.

— Отправляйтесь прямо сейчас, я хочу, чтобы это письмо было доставлено по назначению как можно скорее, — распорядился он.