Паквай сидел на страже, прислонившись к дереву, и прислушивался. То было на второй день странствования по реке Таничи, и до сих пор еще не случилось ничего, что могло бы подать повод к опасению. Природа и виды сильно отличались от тех, которые характерны для Монтаньи. Ясно было, что некогда, в далекие времена, здесь произошло великое вулканическое извержение, уничтожившее большую часть непроходимого леса. Экспедиция то и дело натыкалась на громады скал и чудовищные слитки застывшей лавы. Но жизненная сила под тропиками велика. Раны леса, причиненные когда-то извержением, зажили почти бесследно, и в трещинах между пластами лавы восстали новые лесные поколения. Но все же они не были так неприступны, так непроходимы, как болотистые мангровы на низменностях бразильской Амазонки. Повсюду можно было найти естественные тропики, но зато на твердой каменистой почве нельзя было заметить никакого следа человека или животного. Единственным указывающим на то, что они находятся на верном пути, были почти уничтоженные временем остатки привального костра, где несколько жестянок от консервов свидетельствовали, что Сен-Клэр и его люди провели здесь ночь, прежде чем неудачи начали преследовать их.

Каким образом трупы с голубыми ожерельями были принесены в естественную речную гавань? — об этом почва не давала никаких разъяснений.

Была и другая загадка, наводившая на размышления трех путников, почти полное отсутствие всякой животной жизни. Даже обезьяны, обычно вовсе не трусливые, исчезли до последней, когда экспедиция достигла высоты 1500 футов над уровнем реки. Вой хищников больше не беспокоил их: пума и армадиллы, по-видимому, предпочитали иные местности для своей охоты. Не было также ни ягуара, ни тапира. И огромные, красивые бабочки, которые обычно попадаются в бесчисленном множестве в лесах Перу, не способствовали оживлению этой странной, забытой страны. Все было пусто и безмолвно кругом.

Обо всем этом думал индеец Паквай в то время, как он охранял сон своих обоих спутников, которые лежали, укутанные в спальные мешки. Непроницаемая темнота окружала их. Он задумчиво покуривал свою трубку, и тусклый красный огонек ее был единственным слабым источником света вокруг него. Огненные мухи не кружились в кустах, и москиты не пищали под сурдинку. Вот уже два часа, как уши Паквая жадно ловили какой-нибудь иной звук, чем дыхание обоих спящих. Он, как истинный сын леса, любил звенящий тревожный шепот в ночной тропической чаще. Но здесь ночь была нема. Деревья и кусты словно сами прислушивались, затаив дыхание, к чему-то далекому и зловещему.

Вдруг Паквай, с инстинктом людей, близких к природе, почувствовал, что он не один. Не было слышно ни звука, ни дыхания зверя, ни шагов крадущегося человека. Но что-то подсказало ему, что новое и незнакомое ему существо находится на окраине небольшой поляны, на которой они расположились. Все его чувства напряженно открылись навстречу этому бесшумному созданию, которое теперь стояло в кустах, прямо перед ним. Его левая рука не оставляла трубки, но правая уже давно охватила большой «Смит-Вессон», данный ему Фьельдом. Он медленно повернул голову чуть-чуть влево.

Вдруг он увидел две красные точки в темноте. Они не двигались, точно были пригвождены к черному бархату ночи. Что это, ягуар или пантера?.. Паквай с минуту раздумывал. Разбудить ли Фьельда? Тут красные точки исчезли.

Индеец опустил веки и продолжал дымить трубкой. Он терпелив и может подождать…

Прошло несколько минут.

Свет вдруг появился опять в нескольких шагах перед ним, на окраине поляны. Теперь уже не две, а четыре красные точки сверкали во мраке, и в этом ярком, почти пурпурном блеске, Паквай ясно увидел четыре человеческих зрачка.

Он больше не раздумывал. Он поднял свой револьвер против той пары глаз, которая была ближе к нему, и выпустил весь свой заряд в этом направлении. Послышался странный, злобный рев, который быстро удалился. Паквай вскочил и ринулся вперед.

В тот же миг Фьельд очутился подле него.

Тогда из глубины леса послышался глухой гогот, который перешел в грозное ворчание и постепенно замер за стенами скал. Фьельд вытащил свой карманный фонарь. Свет его был очень силен. Но напрасно передвигал он длинный сноп лучей по кустам и деревьям — никто не показался. Меж тем Паквай описал все то, что видел. Они подробно осмотрели место, где Паквай, как ему казалось, увидел впервые красные точки. Следы крупных револьверных пуль было нетрудно найти. Свинцовые снаряды пробили густой, упругий кустарник.

— Сколько выстрелов ты сделал? — спросил Фьельд и навел свет фонаря на свежепростреленные кусты.

— Все семь, — ответил Паквай. — Я, конечно, не мог бы найти точки прицела, но я недурно стреляю в темноте; меня удивляет, что я промахнулся.

— Ты не промахнулся, — сказал, покачав головой, Фьельд. — Так не ревут без всякой причины: то был зверь или человек. Скажи мне, слыхал ли ты когда-нибудь подобный рев в здешних лесах?

— Я многое слыхал, господин, — сказал Паквай. — Я много раз подстерегал крик мести оцелота, когда он открывает смерть своей самки. Но ничто не может сравниться с этим.

— Больным падучей случается иногда смеяться, — пробормотал Фьельд. Таков был и этот смех. Хорошо, что донна Инеса спит. Она, наверное, так хорошо закуталась в спальный мешок, что даже выстрелы ее не разбудили.

Он невольно скользнул фонарем по фигуре спящей девушки. Спальный мешок лежал возле мешка Фьельда, отброшенного им при внезапном пробуждении.

— Она, должно быть, заснула чрезвычайно глубоко, — прошептал Паквай.

— Это часто случается в тропическом лесу. Здесь так много снотворных растений и деревьев, что они действуют лучше всякого лекарства, особенно на людей непривычных.

— А я думал, что маленькая сеньорита тренирована в лесных путешествиях.

Какое-то беспокойство в голосе Паквая заставило Фьельда снова направить рефлектор в направлении спального мешка. Ясно виднелась небольшая женская фигура, обрисовывавшаяся под тонкой шелковистой хлопковой тканью.

— Осмотримся немного кругом, прежде чем она проснется, — сказал он быстро и вытащил длинный лесной нож, висящий у его пояса. — Оставайся здесь, Паквай, пока я исследую ближайшие кусты. Быть может, там уже лежит труп.

Паквай хотел что-то возразить. Но он привык повиноваться во всем Фьельду, который с ярким лучом света впереди уже пробирался через таинственные кусты. Паквай зарядил револьвер, закурил свою трубку, и снова устроился на старом месте, спиной к пальме. Он продолжал наблюдать и слушать любимую им тишину.

Но в лесу уже не было тихо. Он слышал, как работал лесной нож Фьельда, и как толстые сучья трещали и валились на землю, словно жертва острого орудия.

Длинный светлый луч пронизал внезапно кустарники. То не был фонарь Фьельда, который давно скрылся в лесу, то было солнце, осветившее скалы. Утро наступило.

Паквай вздохнул с облегчением.

Через короткое время возвратился Фьельд. Было так светло, что Паквай мог различить его лицо, выражавшее несвойственное ему замешательство. В руке у него было несколько больших зеленых листьев.

Он протянул Пакваю эти листья, на которых виднелись пятна какого-то густого темно-красного вещества, больше всего похожего на лак.

— Если это кровь, — сказал Фьельд, — то она застывает весьма своеобразно. Она теперь тверда, как камень. Можно подумать, что это рубины.

— И куда вели следы? — спросил Паквай.

— Они исчезли у целого слоя пластов лавы. Нам предстоит сегодня много дела. Пора разбудить Инесу.

Паквай поднялся с места и нагнулся над спящей девушкой. Он положил свою руку на спальный мешок. Мешок как-то странно поник. Индеец племени тоба испустил пронзительный крик.

Фьельд кинулся к нему.

Ему не надо было спрашивать о причине страшного возгласа Паквая.

Первые лучи солнца упали прямо на спальный мешок, который лежал на земле вялый и плоский, подобно лопнувшему воздушному шару.

Инеса Сен-Клэр исчезла.