ВМЕСТО ПРОЛОГА

После войны мне вновь довелось встретиться с теми, кто с оружием в руках шел на нашу Родину. Среди многих тысяч немецких военнопленных часто скрывались фашистские военные преступники, которые за свои злодеяния должны были понести суровую ответственность. Вчерашние шефы гестапо, эсэсовские штурмбанфюреры, фельдкоменданты, лагерфюреры, все, кто творил самые гнусные злодеяния, пытались раствориться в огромной массе военнопленных, выдавая себя за рядовых солдат, притворяясь больными, и даже объявляли себя жертвами фашизма.

В задачу отдела, где я был на должности переводчика, и входило выявление всех этих замаскировавшихся головорезов и насильников.

Однажды я участвовал в следствии по делу одного фашистского военного преступника, бывшего оберштурмфюрера СС. Часть его показаний меня очень заинтересовала.

Сам пленный, лет 27, рослый, с нездоровым цветом лица, охотно отвечал на мои вопросы. В той части показаний, которая особенно меня интересовала, говорилось о группе советских разведчиков, погибших, по словам Гинце, на территории Восточной Пруссии осенью 1944 г. Я попросил его повторить эти показания вновь. Он несколько замялся, потом спросил разрешения закурить и, сделав глубокую затяжку, начал:

- Как я уже говорил, осенью 1944 года наша войсковая часть СС была переброшена из Курляндии в район Кенигсберга. Мы, изрядно потрепанные в боях, проходили переформировку и несли охранную службу. Особое внимание мы обращали на советских парашютистов, которые часто забрасывались к нам в тыл. Охота за ними была опасной работой, они всегда были хорошо вооружены и в плен не сдавались.

Однажды ночью нас подняли по тревоге. Мне было приказано взять мою роту и прочесать лес в 20 километрах от города, где были якобы обнаружены советские парашютисты. До леса мы доехали на машинах. Было за полночь. Развернув роту в цепь и выслав вперед солдат с собаками, я начал операцию. С другой стороны леса двинулись солдаты фельджандармерии.

Только к утру, сильно измученные, мы обнаружили парашютистов в глубине леса. Они пытались уйти к болотам, но фельджандармы отрезали им пути отхода. Теперь русские были зажаты в кольцо. Я приказал переводчику крикнуть, чтобы они сдавались без боя, гарантируя им сохранение жизни.

Лес молчал. Мы стали осторожно двигаться, сжимая русских еще более тесным кольцом. Под ногами хрустели опавшие листья, и слышалось прерывистое дыхание уставших солдат. Подпустив.нас вплотную, русские открыли бешеный огонь из автоматов. Мы сразу же потеряли несколько человек. Пришлось залечь и открыть массированный огонь по противнику. Русские, сознавая, что им не уйти, били наверняка, стараясь экономить патроны.

Несколько часов вели мы бой в глубине леса. Наши потери были чувствительны. Было ясно, что живыми они не сдадутся все равно. Когда к месту прибыл командир нашей части, штандартенфюрер, он был возмущен и при-казал мне кончать операцию как можно Скорей. Я снова, в какой уже раз, поднял своих людей в атаку. В ход пришлось пустить гранаты. Огонь противника ослабевал, и .вскоре русские уже не стреляли. Когда мы. достигли места, где они засели, мы обнаружили девять трупов. Десятый, совсем юноша, сидел, прислонившись к дереву, и, казалось, еще был жив.

- Раненых не трогать! - успел я крикнуть.

Но русский в этот момент что-то закричал, и я увидел в его руке гранату. Я успел упасть, но один мой ротенфюрер подорвался вместе с русским.

При обследовании трупов была обнаружена одна девушка. Около нее валялась расстрелянная портативная рация и кучка пепла. Вероятно, это была радистка группы. Она успела уничтожить все свое имущество.

Что мы сделали с русскими? Я приказал своим солдатам закопать их тут же в лесу. Но штандартенфюрер, сам он был пруссак, велел оттащить их на опушку леса, свалить на груду хвороста, облить бензином и сжечь.

- Они не должны быть похоронены на нашей германской земле, - сказал он.

Когда пленный кончил рассказ, он опустил голову, помолчал, а потом попросил еще папиросу и закурил.

- Вы не могли бы описать убитую девушку? - спросил я, тоже закурив, стараясь скрыть волнение, которое вызвал у меня его рассказ. Он пожал плечами, вежливо улыбнулся, как бы сожалея, что не может выполнить мою просьбу, и сказал, рассматривая кончик папиросы:

- Лица ее я не видел, оно было залито кровью, помню коротко остриженные волосы. На ней, как на всех, был надет комбинезон, а когда солдаты стали ее обыскивать, они и обнаружили, что это женщина.

Уходя из комнаты, пленный громко щелкнул каблуками и сделал резкий поворот. В этот миг он снова выглядел хорошо вымуштрованным эсэсовцем, не хватало только хриплого «хайль» со вскинутой вперед рукой.

Я долго сидел один в комнате, открыл окно. Приятный ветерок освежал лицо. Была ранняя, тихая осень.

Недавнее прошлое вдруг приблизилось; стало до боли ощутимо. Юноши и девушки - комсомольцы военных лет. Романтики и мечтатели, какие дороги и горизонты открывались перед нами, когда мы почувствовали свое совершеннолетие! Но все сложилось иначе. Война - сколько всего вмещает в себя это слово! - перечеркнула все наши мечты.

У каждого из нас билось в груди горячее комсомольское сердце, где рядом с ним хранилась маленькая книжечка с силуэтом Ильича. И каждый по зову своего сердца, свято храня заветы Ленина, сознавая, что ничего дороже матери-Родины, нашей социалистической Отчизны, у него никогда не будет, вступил добровольно, без колебаний, в ряды защитников своей страны.

 

ПО ЗОВУ СЕРДЦА

Какими мы, комсомольцы сороковых годов, были в канун войны? Примером для нас служили Чапаев, Павка Корчагин, Валерий Чкалов. «Рот фронт!» - значение этих слов знали еще до того, как начали изучать в школе немецкий язык. Знали и испанское «Но пасаран!» Учились стрелять в осоавиахимовских кружках, ходить на лыжах в противогазе, преодолевать полосу препятствий.

Шло суровое лето 1942 года. Тревожные сводки передавало Совинформбюро: ожесточенные бои под Воронежем, фашистские механизированные полчища с бешеной одержимостью рвутся к Волге, идут тяжелые кровопролитные бои на Кубани, в предгорьях Кавказа.

Иногда, чаще по ночам, фашистские воздушные пираты прорывались к нашему городу. Залпы зениток разрывали тишину ночи, будили спящий тревожным сном город.

Как-то, придя домой с работы, я увидел встревоженное лицо матери. Она подала мне повестку. Обыкновенную повестку из военкомата, которую я давно ждал.

Со мной беседовал военный средних лет со шпалой на петлицах. Первое время я чувствовал себя натянуто и на общие вопросы, касающиеся моего образования, работы, состояния здоровья, отвечал односложно. Но немного погодя, видя приветливое выражение лица военного, его не официальное, а какое-то товарищеско-отеческое обращение, я почувствовал себя свободней и скованность прошла. Разговор постепенно стал более конкретным.

- Вот вы обращались в военкомат с просьбой послать вас добровольцем на фронт. Это было в начале войны. Вас. тогда не взяли по возрасту. Затем вы снова обращались в горком комсомола с аналогичной просьбой. Как бы вы посмотрели, если бы мы вам предложили не фронт, а, скажем, тыл? - Он сделал некоторую паузу и добавил: - Тыл врага, куда бы вас направили, разумеется, после определенной подготовки.

То, что предложил мне капитан, давно жило в моем сердце. Как хотелось в ту грозную годину сражаться в рядах отважных партизан! Я даже специально начал совершенствовать свои школьные знания немецкого языка. Достал учебник военного перевода, где имелись данные о фашистском вермахте.

Еще не успел я дать утвердительный ответ, как капитан заметил:

- Не торопитесь с ответом. Дело это очень опасное и ответственное. Вас никто не принуждает. Подумайте, взвесьте все. - Он достал из стола газету и протянул ее мне. - Вот, взгляните, что эти варвары творят над захваченными партизанами.

Что гитлеровские палачи делали с захваченными партизанами, мне было известно из печати и из кинохроники. Дома в столе лежали вырезки из газет о славной героине Зое Космодемьянской. Кого из нас в те годы не волновал подвиг московской комсомолки, шагнувшей в бессмертие! Поэтому мне, 18-летнему комсомольцу, страшнее всего казалось лишиться возможности бить фашистских гадов, остаться в стороне от событий, решающих для моей Родины.

Все уже было решено еще задолго до встречи с этим капитаном. И вот теперь пугала только одна мысль: вдруг не возьмут?

- Я все уже обдумал и прошу взять меня в ряды партизан, - проговорил я и встал, как бы подчеркивая важность принятого мной решения.

- Так, значит, вы твердо решили и все обдумали?- Он долгим внимательным взглядом посмотрел на меня.

- Да, товарищ капитан!

Капитан на прощанье крепко пожал мне руку.

К лету 1942 года на огромных территориях, временно оккупированных немецко-фашистскими захватчиками, всюду полыхало пламя партизанской войны. Партия и Верховное Главнокомандование оказывали всемерную поддержку отважным партизанам в их самоотверженной борьбе с коварным и жестоким врагом. На Большой земле формировались Партизанске отряды и разведывательно-диверсионные группы, которые уходили на задание во вражеские тылы.

Тщательно подбирались кадры для этих отрядов и групп. Партизанские отряды, сформированные на территории Ярославской области, отважно сражались на различных участках в глубоком тылу врага.

Особенно пугала меня медицинская комиссия. Строгая женщина-врач что-то подозрительно долго прослушивала мое сердце и вдруг резко спросила:

- Чем болели в детстве?

- Свинкой,- ответил я и увидел, как у врача в очках и со строгим лицом мелькнула еле заметная улыбка.

Все кончилось благополучно. Меня признали вполне пригодным для действия в тылу врага.

Зачислили в группу подготовки радистов. В те дни я узнал и запомнил на всю жизнь замечательных ребят, моих боевых товарищей. Они так же, как и я, по зову своего сердца изъявили желание сражаться в рядах партизан. Юноши и девушки 17-20 лет, ярославские, ивановские, были и из Прибалтики. Имелось среди нас и несколько старших товарищей, которые уже понюхали пороху и держались теперь посолиднее.

Самым юным из нас был пятнадцатилетний Коля Мартынов, еще подросток. В военкомате долго ломали голову, как быть: уж больно молод. Но видя, каким горячим желанием бить фашистов охвачен этот юноша, решили его взять. И не ошиблись. Николай впоследствии полностью оправдал оказанное ему высокое доверие. Выполнил несколько важных заданий командования в глубоком тылу противника. Был награжден несколькими орденами и медалями.

В начале декабря 1942 года командование сформировало разведывательно-диверсионный отряд, куда радистами были включены мои товарищи Алексей Крылов и Игорь Ярославов. Перед уходом на задание отряд в полном вооружении выстроился и принял партизанскую присягу.

Леше и Игорю тогда было по семнадцать лет. Первое боевое задание. Так от берегов Волги начали ярославские комсомольцы свой боевой путь дорогами, лежащими впереди фронтов. Позже стало известно, что отряд, прибыв на Калининский фронт, остановился в расположении 234-й Ярославской коммунистической дивизии. Тепло приняли своих земляков воины ярославской дивизии. К этому времени на Калининском фронте бои носили позиционный характер. Противник создал долговременную глубоко эшелонированную оборону, и попытки перейти фронт в составе целого отряда оказались безрезультатными. Всякий раз, когда партизаны выходили за пределы «нейтралки», в воздухе повисали осветительные ракеты и немцы открывали губительный огонь. Здесь Алексей Крылов и Игорь Ярославов приняли боевое крещение и сдали экзамен на смелость и выносливость.

В период нашей подготовки нам довелось встречаться с партизанами, уже громившими гитлеровских оккупантов на Смоленщине. Мужественные, закаленные в боях, они вызывали у нас восхищение. Хотелось быть такими же. Они находились на коротком отдыхе, после которого им предстояло вновь идти во вражеский тыл.

Среди них мне особенно запомнилась двадцатилетняя Анастасия Панова. Она родилась на смоленской земле. Окончив перед войной педагогический техникум, мечтала работать учительницей. Но в ее родное село ворвались фашистские захватчики. Ася увидела своими глазами «завоевателей». На грохочущих мотоциклах, словно мясники с засученными рукавами, большинство пьяные - такими она увидела их, и самым главным чувством в этот момент у нее была ненависть, жгучая ненависть, переполнявшая всю ее молодую, сильную натуру, ненависть к этим душегубам и грабителям в серо-зеленой форме. Закусив до боли губы, девушка видела, как фашистские солдаты вламывались в избы, что-то кричали, размахивали оружием, хватали кур, гусей. Ворвались они и в ее родительский дом. Затрещали половицы под их коваными сапогами. Они рыскали на кухне, в горнице,, открывали сундуки, при этом отвратительно хохотали, будто то, что они делали, было очень смешным. Ася не смогла сдержать охватившего ее возмущения и с презрением крикнула:

- Разбойники, бандиты!

И тогда их старший, с обер-ефрейторскими нашивками, больно ударил ее огромным кулаком в живот. Девушка потеряла сознание.

Когда оккупанты начали вводить на Смоленщине так называемый «новый порядок», Асе пришлось скрываться. СД, полевая жандармерия, фашистские пособники-полицаи буквально охотились за коммунистами, комсомольцами, активистами, женами командиров Красной Армии. Многие из них были расстреляны и повешены.

Асю Панову в ее районе знали как активную комсомолку. Когда за ней пришли полицаи, она уже была далеко от родного села.

В начале 1942 года в районе Новой Духовщины появились партизаны. Вскоре пошла молва об их боевых делах. Асе удалось установить с ними связь, а затем она стала разведчицей Ярославского партизанского отряда.

Она добывала важные сведения о дислокации немецко-фашистских войск, выявляла пособников врага, ходила на явки с подпольщиками. В характеристике, подписанной командиром отряда и начальником разведки, говорилось, что Панова А. Н.. будучи разведчицей отряда, обеспечивала его ценной информацией о противнике, лично обезвредила восемь опытных вражеских агентов, участвовала в проведении 50 различных диверсий, установила местонахождение скрытого фашистского аэродрома.

Тогда эта красивая, статная дивчина с длинной темно-русой косой служила для нас живым примером мужества и отваги. О себе она не любила рассказывать, и мы узнали о ее боевых делах от партизан, сражавшихся с ней в одном отряде.

Ася Панова тоже освоила специальность радиста и вскоре снова ушла на задание. Ей довелось увидеть освобожденную Смоленщину.

Последним из нас ее видел Николай Мартынов. Было это осенью 1944 года. Группа Мартынова готовилась к очередной выброске в тыл врага, когда к ним пришла Ася, чтобы попрощаться. Через несколько часов ей тоже предстоял вылет на задание.

- Войне скоро конец, хорошо бы нам всем собраться снова, - сказала Ася на прощание.

При выброске на территорию Восточной Пруссии группу из восьми человек, где Ася была радисткой, обнаружил враг. Завязался неравный бой. Смелые разведчики сражались до последней капли крови и все погибли в бою. Сегодня портрет отважной комсомолки-партизанки можно увидеть в Ярославском краеведческом музее. Рядом с ним - ее орден Отечественной войны. Анастасия Панова была награждена боевым орденом посмертно.

После упорной подготовки мы получили военную специальность радистов, и каждый из нас с нетерпением ожидал посылки на задание. Для каждого пришел долгожданный час. Для одних раньше, для других позже. Одни прошли долгие огненные версты незримого фронта и встретили радость победы повзрослевшими, с преждевременной сединой в волосах, с сознанием честно выполненного перед Родиной долга. Другие, многие из них даже не дожив до двадцатой весны, отдали свои жизни, выполняя задание командования. Но это все было позже. Говоря о своих товарищах, комсомольцах, рекомендованных в партизанские отряды райкомами ВЛКСМ, хочется с полной уверенностью сказать, что оказанное доверие все они оправдали с честью.

 

НА ЗАДАНИЕ

Отдельная бригада особого назначения - так называлась воинская часть, где нам довелось проходить дальнейшую воинскую службу.

Герой Советского Союза полковник М. С. Прудников, служивший в этой бригаде со дня ее основания, в своих мемуарах «Неуловимые» вспоминает: «Бригада эта была необычной, и я позволю себе очень кратко рассказать о ней. В начале войны по указанию ЦК ВКП (б) и Верховного Главнокомандования в Москве организовали особую группу отрядов для выполнения специальных боевых заданий. Она состояла в основном из коммунистов и комсомольцев столицы, обратившихся в ЦК ВКП (б) и ЦК ВЛКСМ с просьбой направить их на фронт.

…В особую группу влилось также немало иностранных граждан, которые в момент нападения на нашу страну гитлеровской Германии находились в Советском Союзе».

В этой бригаде формировались десантные группы для заброски в тыл противника. От Сальских степей до туманных берегов Балтики, от живописных лесов Подмосковья до острых скал Монтенегро действовали отважные воины, этой бригады.

В лютые морозы, сквозь вьюги, шли они на лыжах в маскхалатах через линию фронта. Летом топкими гнилыми болотами, вплавь через бурные стремнины рек, пробирались они в тыл противника. Темными ночами спускались на парашютах на оккупированную врагом территорию. Славные дела воинов этой части являются одним из красноречивых примеров героизма и самоотверженности советских людей в годы Великой Отечественной войны.

Бригада являлась в годы войны ярким образцом высокого чувства интернационализма и братской дружбы народов. В ее составе, кроме русских, украинцев, латышей, грузин и представителей других народов нашей страны, служили и иностранцы: испанцы, немцы, венгры, чехи, поляки, болгары. Среди них было много тех, кто когда-то сражался с фашизмом в интернациональных бригадах Республиканской Испании.

Герои обороны Мадрида, битв под Гвадалахарой и на Эбро с первых дней Великой Отечественной войны встали на защиту Страны Советов, ставшей им второй родиной.

Помню испанца Франциско. Ловкий, с блестящими, волнистыми черными волосами, лет двадцати трех, он красиво танцевал и отнюдь не прочь был поухаживать за девушками, что удавалось ему не без успеха. Но прежде всего Франциско был смелым бойцом, которому с 1936 года пришлось сражаться с фашизмом. Будучи на заданиях в тылу врага, он показал себя отличным подрывником, и не один вражеский эшелон был спущен под откос минами, установленными умелыми руками этого славного парня с внешностью тореадора.

Однажды, когда я стоял на посту, во двор въехала легковая машина, из которой вышла в сопровождении полковника женщина, одетая во все черное. Я сразу узнал это благородное лицо цвета слоновой кости и большие лучистые глаза. Портреты этой женщины я видел еще в школьные годы на страницах газет и журналов. Она, Долорес Ибаррури, Пасионария! Совсем седая. Нам было известно, что недавно под Сталинградом ее сын погиб смертью героя. Потом я видел ее еще раз среди испанцев - бойцов нашей части, слышал ее звонкий, полный темперамента голос, сопровождаемый характерной для испанцев жестикуляцией.

Из ярославцев со мной в одной роте оказались Леша Крылов, Володя Кондратьев и Федор Тихонов. Были и другие наши ребята, но очень короткое время. Мы не раз друг с другом прощались, уходя на задание, и безумно радовались, встретившись вновь в этой же части, ставшей для нас родным домом. Помню, как я обрадовался встрече с Федором Тихоновым, который вернулся в часть после успешного выполнения задания командования. На груди его блестел новенький орден, а в его густой шевелюре - первые серебристые нити. Ему тогда было 18 лет. Потом он снова летел в самолете, и, когда вспыхивала сигнальная лампа, он уверенно, как опытный десантник, шел к распахнутой в холодную ночь дверце.

Не так давно я снова встретился с Федором Леонидовичем Тихоновым. Мы вспомнили наши юные годы. По характеру он остался таким же неугомонным, с огоньком в сердце, без которого немыслимо было бы идти на подвиг в те грозные годы.

Перед посылкой на задание нас обычно вызывали в Управление, которому непосредственно подчинялась наша часть. В таких случаях с нами беседовал сам начальник Управления, генерал, чье имя было овеяно легендой. Из рассказов старших товарищей, уже побывавших на различных заданиях, мы знали; что он еще перед войной был в Германии и вращался в высших кругах нацистов. Подробностей, конечно, мы не знали, да и не все было нам положено знать.

Генерал был в штатском костюме, который красиво облегал его атлетическую фигуру. В обращении он был прост и сразу же, как я только доложил о себе, сказал:

- Пойдете с отрядом в глубокий рейд! Будет трудно.- И, оглядев меня, спросил: - Как здоровье?

Я поспешил заверить, что здоровье у меня отличное, готов к выполнению любого задания командования.

- Ну вот и отлично, - закончил генерал и обратился к человеку, сидевшему в его кабинете поодаль:

- Вот вам и радист, я думаю, подойдет.- И он улыбнулся, приглашая меня поближе к столу.

Тут же состоялось знакомство с моим новым начальником, человеком лет сорока пяти, невысокого роста, плотным. Какое у него было воинское звание, я не знал. Он велел называть себя просто дядей Володей. Позже я узнал, что родом дядя Володя из Москвы и что с начала войны он выполняет задания командования в тылу врага.

После беседы с генералом начались инструктаж и экипировка. Мне выдали новенькую рацию типа «Белка» с полным комплектом батарей. Молоденький лейтенант обстоятельно познакомил меня с системой шифровки и дешифровки. Затем выдали оружие, обмундирование, продовольствие и даже чистейший медицинский спирт.

Я надеялся получить немецкий пистолет «парабеллум» или «Вальтер», но бывалый старшина вручил мне новенький ППШ и два диска патронов к нему. Узнав о моем желании, он ухмыльнулся:

- Бери автомат! Ишь ты, пистолет захотел… Не к теще в гости собрался; а в тыл врага. Соображать надо!..

К автомату с патронами он добавил мне еще две гранаты и финский нож. Теперь, как говорится, я был вооружен «до зубов». Гранаты были очень удобные в применении - небольшие, с колечком из проволоки. Выдернул кольцо - и граната готова к бою. В критический момент, чтобы не попасть в руки фашистских палачей, можно быстро уничтожить себя и все свое имущество.

Наша спецгруппа состояла из трех человек: начальника, его помощника, высокого замкнутого человека лет двадцати семи, и меня - радиста. У нас было собственное задание, но мы должны были отправиться в тыл врага вместе с диверсионным отрядом, носившим название «Гвардия». Сформированный из людей, уже сражавшихся в тылу противника, отряд насчитывал около 150 человек. Вооружение состояло в основном из автоматов ППШ, винтовок-«бесшумок», нескольких ручных пулеметов, противотанковых ружей и большого количества мин и взрывчатки.

Командиром отряда был назначен капитан Воронов, € молодцеватой выправкой, человек лет 30-32, в прошлом пограничник, и уже побывавший на задании в тылу врага. Командирами взводов были молодые, но уже опытные офицеры, старшие лейтенанты-саперы. Среди них особенно выделялся и пользовался авторитетом личного состава невысокий, с простым курносым лицом, старший лейтенант Ковалев. Он уже не раз выполнял различные задания за линией фронта. Пожалуй, во всем отряде ни у кого не было столько боевых наград, сколько у этого воина. Он не любил говорить о себе, но в отряде о нем много рассказывали участвовавшие с ним в операциях.

Выполняя задание на Брянщине, Ковалев с группой смельчаков незаметно подобрался к важному объекту, железнодорожному мосту, который немцы усиленно охраняли. Нападение на охрану было настолько неожиданным и дерзким, что она не успела оказать сопротивления и была полностью уничтожена. Ковалев приказал заминировать мост и поджидать вражеский эшелон. Когда показался состав с живой силой и техникой противника, Ковалев сам дал ему зеленый свет и, как только локомотив въехал на мост, поджег бикфордов шнур. Задание было выполнено блестяще. Эшелон полетел под откос.

Моим боевым товарищем был Николай Кепанов, старший радист отряда. До войны он жил в Ярославле, где-то в районе Всполья. Коренастый, сильный, умудренный большим житейским опытом, несмотря на свои 30 лет, он обладал всеми качествами, которые так необходимы на войне, особенно в условиях партизанского рейда. Николай воевал с 1941 года, побывал он и в тылу врага, поэтому, естественно, он для меня стал хорошим наставником. Во время трудных переходов я всегда чувствовал близость его локтя.

И вот Киевский вокзал. Весь отряд выстроился на перроне. Падал первый снежок. Мы внимательно слушали последние напутственные слова провожавших нас офицеров.

К вечеру, когда мы уже удобно разместились в теплушках, эшелон слегка дернулся и медленно стал отходить от вокзала. Многие из нас подошли к открытым дверям вагонов и, повинуясь какому-то глубокому чувству, долго и молча смотрели на отодвигающуюся от нас Москву. Мы провожали ее взглядом до тех пор, пока она совсем не скрылась из виду в наступающих сумерках.

К нашему эшелону прицепили вагон, где находилась небольшая команда зенитчиков, которая должна была в какой-то мере обеспечить обороноспособность поезда. На некоторых вагонах были установлены спаренные зенитные пулеметы, а на одной платформе - две скорострельные зенитные пушечки:.

Команда в основном состояла из девушек, которые отлично освоили свое дело и ловко управлялись у пулеметов и пушек. Командовал ими усатый старшина, которого они звали Батей, уважали и беспрекословно выполняли все его приказы.

Сначала наше путешествие проходило сравнительно спокойно, но по мере приближения к освобожденному Киеву в воздухе все чаще стали появляться вражеские самолеты.

Машинисту паровоза приходилось маневрировать, то набирать скорость состава, то тормозить. А над нами, как коршуны, увивались вражеские самолеты. Вдоль полотна рвались бомбы, каждая из которых предназначалась для нас. Нам оставалось только молча наблюдать за этой охотой. И тут наши девушки-зенитчицы взялись за работу. Они несли усиленное дежурство, и, когда появлялись над эшелоном «юнкерсы», и- «мессеры», они открывали ураганный огонь, отгоняя вражеских стервятников. И нам от этой бешеной стрельбы становилось веселей.

- Молодцы, девчата!-говорил командир отряда.

- Вот дают фрицу прикурить!

Действительно, встретив такой интенсивный огонь, немцы набирали высоту и беспорядочно бросали бомбы.

Так мы и ехали. То и дело взрывы бомб, то и дело треск наших пулеметов и скорострельных пушек.

Среди наших девушек-зенитчиц была одна, совсем еще девочка. Однажды она пришла в наш вагон с огромным чайником и просто, даже как-то по-детски, попросила:

- Хлопчики, дайте кипяточку.

Наш начальник штаба сурово сдвинул свои белесые брови и нарочито строго сказал:

- Боец, вы к кому обращаетесь?

Девушка вся вспыхнула, ее большие васильковые глаза расширились, и вместо ответа она стала кусать пухлые детские губы.

- Ладно, проходи, дочка, садись к огоньку, - приветливо сказал командир отряда.

И вскоре она сидела у печурки. Ее угостили чаем, набили карманы ее шинели сахаром. Девушка сняла шапку-ушанку, и ее льняные, мягкие волосы упали на воротник шинели: Она заметно осмелела и охотно отвечала на наши вопросы. А когда ее спросили, как ее зовут, она, слегка вскинув свою головку, задорно ответила:

- Аничка!

Действительно, так звали ее все в зенитной команде, и даже сам Батя, может быть, потому, что она была самой юной среди своих обстрелянных боевых подруг. Аничка была наводчицей у скорострельной зенитной пушки, и работы ей в те дни хватало.

Однажды на рассвете хмурого холодного утра какой-то ас кинул свой «мессер» на наш эшелон, идя на бреющем полете, дал длинную очередь, прошив несколько вагонов во многих местах, и взмыл в небо. Когда все стихло, паровоз замедлил ход и, испустив тяжелый вздох, встал. Мы все повыскакивали из вагонов. У платформы с зенитными орудиями столпились зенитчицы, среди которых возвышалась могучая фигура Бати. Охваченный каким-то странным предчувствием, я приблизился. Аничка лежала на краю платформы. Ее детский припухший рот был полуоткрыт, а глаза, широко распахнутые, смотрели, остекленев, в небо. Было как-то до жути тихо. Жесткий комок подступил к горлу, сердце защемило. Я стоял в оцепенении и никак не мог осознать, что уже никогда это детское чистое лицо не озарится приветливой, идущей от самого сердца улыбкой и никогда не раздастся ее звонкий, как колокольчик, голосок.

В Киеве у нас была небольшая остановка. Я решил немного посмотреть этот старинный город, в котором никогда не был раньше. Киев лежал в руинах. Знаменитый Крещатик - гордость киевлян - представлял собой огромную галерею развалин. Всюду виднелись предохранительные щитки с надписями: «Мины!», «Минный карантин 40 суток». На улицах валялись немецкие каски, патронные гильзы. Ветер гнал обрывки фашистских газет. На стенах кое-где еще оставались зловещие приказы военного коменданта. Но в городе уже восстанавливалась нормальная жизнь. Киевляне разбирали развалины, расчищали дороги. Всюду сновали саперы.

За Киевом мы уже могли отчетливо слышать отдаленный гром орудий. Он то нарастал, то утихал. На нашем пути лежала Правобережная Украина.

И вот наш отряд идет по опаленной войной, поруганной захватчиками, но не покоренной ими Украине. Всюду пепелища сожженных деревень и сел, всюду опустошение и людское страдание. Подобно страшным чудовищам, застыли на полях, опустив хоботы своих орудий, «тигры» и «фердинанды». Порой откуда-то из развалин вылезают уцелевшие женщины и дети. Мы даем им хлеб, сахар. Женщины плачут, целуют нас.

Мы идем по территории, освобожденной от немецко-фашистских захватчиков. Оккупанты под сокрушительными ударами нашей Красной Армии откатились далеко на запад, но война еще здесь не кончилась. В отдельных районах Правобережной Украины действуют банды бандеровцев, созданные и вскормленные фашистской разведкой. Снова вытащен пресловутый петлюровский лозунг: «Хай живе самостийна Украина». Снова звучит песня «Ще не вмерла Украина». Снова льется кровь украинских патриотов, снова дым пожарищ застилает синеву неба.

Бандеровские изуверы по своей жестокости ничуть не уступали, своим фашистским хозяевам, учиняя гнусные злодеяния. Они стремились кровавым террором запугать советских людей.

Однажды, холодным морозным утром, когда ветер уныло свистел в оголенных ветвях и колючая поземка обжигала наши лица, мы подошли к тихому хуторку. Было это в Ровенской области. В утренней тишине отчетливо был слышен протяжный вой собаки, и какая-то безысходная тоска слышалась в этом отчаянном вое. Осторожно, с разных сторон, с автоматами наизготовку, мы вошли в хутор, и то, что увидели там, заледенило наши сердца. У каждой хаты лежали мертвые жители. Они все были порублены топорами. У многих были отсечены головы. Эти оборотни не пощадили даже самых малых детей. На мазанках было намалевано смолой «Хай живе самостийна Украина» и «Слава героям! Слава героям!» - бандеровское приветствие. До какой изощренной наглости надо было дойти, чтобы придумать такое приветствие. На наш хорошо вооруженный отряд эти «герои» напасть не решались, но крались за нами, подобно стае голодных, трусливых шакалов. Иногда постреливали издалека. Ребята просили разрешения у командира проучить бандитов. Командир держал отряд в боевой готовности на случай нападения, но отклоняться от маршрута рейда запрещал. У отряда было особое задание.

Всякое встречалось на нашем пути. Были моменты, когда кровь застывала в жилах, но случались и курьезы. Как-то остановился наш отряд в большой украинской деревне, которая называлась, кажется, Люхча. Нас разместили по хатам. На окраинах деревни выставили часовых. Командир отряда строго предупредил:

- Спать не раздеваясь, оружие держать наготове! По сигналу - три коротких автоматных очереди - всем занять круговую оборону, без приказа огня не открывать!

Мы, человек семь-восемь, - Николай Кепанов, Василий Васильевич, наш санинструктор, сержант Хусандинов, я и еще несколько бойцов - расположились в хате рядом со штабом отряда.

Среди нас самым старшим по возрасту и званию был Василий Васильевич. Лысоватый, с остроносым худым лицом, он пользовался в отряде большой любовью за умение хорошо рассказывать. Мы с ним по очереди рассказывали все, что когда-то читали в книгах, если выдавалось свободное время. А желающих послушать всегда хватало. Так и в этот холодный зимний вечер. После ужина, при свете коптящей лучины, сидели мы в хате и слушали нашего санинструктора.

Рассказывал он проникновенно, выразительно, иногда снижая голос до шепота, иногда повышая его до высокого тона. Глаза его при этом постоянно меняли свое выражение - то оживлялись, то в страхе расширялись. В этот вечер он рассказывал нам о вурдалаках и упырях, которые, по сохранившимся в народе легендам, когда-то обитали в тех местах, где мы теперь находились. И, странно, захваченные старинной легендой, мы забыли об опасностях более страшных и настоящих и глубоко переживали трагедию семьи, погибшей от вурдалаков.

Василий Васильевич дошел до кульминационного момента и, глядя в окошко, начал таинственным, проникновенным шепотом рассказывать:

- И вот глубокой ночью раздался в окно стук, и дети увидели страшное бледное лицо с огромной седой бородой…

Мы все замерли, а сержант Хусандинов испуганно обернулся к окну. Когда Василий Васильевич закончил свой рассказ, мы его тепло поблагодарили и стали укладываться спать, кто где попало. Вскоре все спали. Ночью, сквозь чуткий сон, я слышал, как сержант Хусандинов тихо поднялся, взял автомат и осторожно вышел во двор. Я уже было снова заснул, как вдруг - автоматная очередь. Секунда - и мы все на ногах. Схватив оружие, скорей бросаемся к дверям, в которых столкнулись с Хусандиновым. При свете кем-то зажженного фонарика мы увидели его бледное лицо и глаза, широко-вытаращенные в ужасе. Он что-то бормотал.

- Что? Что там? - спрашиваем его все мы. А он в ответ:

- Белым бородом бодал!

- Кто бодал, кого бодал? - кричим мы, проверяя готовность оружия.

А по всей деревне уже тревога. Хлопают двери хат. Отряд занимает круговую оборону. Но вскоре все выясняется. Оказывается, виновником тревоги был козел нашей хозяйки, который слегка боднул нашего Сержанта. А тот впотьмах не разглядел, заметил только белую бороду, сразу же вспомнил рассказ об упыре, ну и пальнул. К счастью, мимо козла.

Трудно описать гнев нашего командира отряда и растерянный вид сержанта, когда все выяснилось. Но сама ситуация была настолько смешной, что командир в конце концов сам не удержался от смеха.

- Ну, что ж? Лишняя тревога не повредит, - сказал он. - А вот нашего санинструктора надо крепко пробрать за такие страшные рассказы.

Однако на следующий вечер командир пришел сам и очень внимательно слушал рассказ Василия Васильевича, который назывался «Нельская башня».

ИЗ РАДИОГРАММЫ В НАШ ЦЕНТР

… На Правобережной Украине, особенно в местах, освобожденных от гитлеровцев, действуют банды бандеровцев. Если при оккупантах они выполняли в основном функции их пособников, то теперь выступают как ярые националисты-самостийники. В лесистых районах созданы базы, где у бандеровцев хранится оружие и боеприпасы. Имеется своя агентурная сеть. В ближайшее время следует ожидать еще большей активизаций этих банд, действия которых будут направлены на подрыв тылов наших наступающих войск, а также на срыв восстановления Советской власти в освобожденных районах… Серго.

 

В ТЫЛУ ВРАГА

Наш путь пролегал через труднопроходимые Пинские болота. Мы шли дорогой, по которой происходило непрерывное движение партизан в тыл противника, а вернее, в партизанский край Федорова. По зыбким, опасным трясинам партизаны проложили дорогу-гать, которая состояла из скрученных вязок прутьев, а местами из бревен. Этот настил то и дело прогибался, лошади часто ломали себе ноги, повозки проваливались, образовывались заторы. Фашистская авиация часто висела над партизанской дорогой и обрушивала бомбы на двигающихся по ней или же обстреливала их из крупнокалиберных пулеметов.

Это все не миновало и нас. Когда раздавалась команда: «Воздух!» - мы рассредоточивались и прыгали в ледяную воду. Утопая в трясине, я уцепился за кочку. Ухнули взрывы бомб, высоко подняв фонтаны воды и грязи, которые обрушились на нас. Потом сразу стало тихо. Грязные, продрогшие, мы выбирались из болота, согревались немного спиртом - и снова в путь. Шли большей частью ночью.

Пройдя болото, мы вышли на твердый грунт. Теперь идти было легче, и снова можно было раздобыть фураж и взять проводников с подводами. Отряд, продвигаясь по маршруту рейда, вышел к Белому озеру, в районе которого дислоцировалось прославленное партизанское соединение Героя Советского Союза генерал-майора Федорова.

Перед встречей с Федоровым мы привели себя в порядок, выстроились и колонной вышли из леса на шоссейную дорогу, которая вела к соединению Федорова. Сам Федоров, усатый, плотный мужчина в генеральской форме, выехал к нам навстречу на лихом скакуне и верхом приветствовал отряд.

Он ехал медленно, в сопровождении эскорта своих младших командиров, одетых весьма разнообразно, что невольно напоминало времена гражданской войны. Кто-то из наших бойцов в шутку сравнил партизанского генерала с легендарным Чапаевым. И действительно, в нем было что-то похожее на чапаевское.

На несколько километров в окружности, в лесу располагались подразделения Федорова. Здесь я впервые увидел жизнь и быт партизан: землянки, палатки, костры, часовые на дорогах, патрули, обозы, скот и огромное людское море отдыхающих партизан. Мы остановились вблизи озера Белое. Федоровцы гостеприимно приняли нас, предоставив нам несколько свободных землянок, где мы заночевали, усталые от марша..

После трехдневной стоянки мы покинули партизанский лагерь и двинулись в направлении Ковеня. Местность болотистая. Зыбкая опасная- гать. Ноги часто проваливаются и стынут в ледяной воде. Я иду рядом с дядей Володей и рассказываю ему о своем далеком доме, о веселых годах детства. Он часто улыбается в свою пышную бороду. Гать кончается, начинается проселочная дорога, обрамленная по краям чахлым кустарником.

Через два дня- мы достигли Днепро-Бугского канала в районе Худлин (Пинская область). Это была нейтральная территория, не занятая ни немецкими, ни нашими частями. Канал служил как бы границей этой территорий, за ним уже располагались мадьярские гарнизоны, которые контролировали магистраль Пинск - Брест.

В трех километрах от канала проходила железная дорога, которую нам предстояло перейти. Людям, не имеющим представления о немецких коммуникациях и о партизанской войне, переход железной дороги, может быть, представляется чем-то весьма обычным. Но тот, кто хоть раз форсировал «железку», будет это помнить долго. Все железнодорожные магистрали тщательно охранялись и прикрывались дзотами и опорными пунктами. Лес по обе стороны вырубался на 300-500 метров и образовывал завалы. Местами устанавливалась тайная сигнализация и ставились мины, не говоря уже о патрулях и частых вспышках осветительных ракет. Все это превращало переход через железную дорогу, особенно большим отрядом, в сложную боевую операцию. Этой ночью нам предстояло провести подобную операцию. Едва только стало темнеть, наш отряд начал форсировать Днепро-Бугский канал. Первыми бесшумно переправились разведчики на лодке, найденной недалеко от хутора. Затем были спущены для переправы надувные лодки. Они, правда, не были удобны и надежны. Очень много было канители с переправой лошадей, которые боялись ледяной воды, лягались. Некоторых невозможно было загнать в канал и пришлось оставить на берегу вместе с повозками.

Форсировав канал, мы двинулись к маленькому хуторку, стоявшему километрах в трех от «железки». Командир приказал располагаться по хатам и быть в полной боевой готовности к выступлению, проверить оружие и ждать сигнала. Томительно шло время. Я сидел в одной хатенке, в которую набилось около двух десятков бойцов. Некоторые, примостившись на полу, уже спали, другие вполголоса разговаривали, наполняя табачным дымом хату. Я пытался заснуть, но никак не мог.

- Приготовиться! - прозвучало совсем тихо, но властно и сурово. Все зашевелились и стали молча, некоторые зевая, выходить из хаты. Холодный ветер обдал лицо. Где-то вдали заунывно прозвучал гудок локомотива. Сверкнула ракета, осветив горизонт, и медленно потухла в густой ночной мгле.

Начштаба торопливо отдавал последние приказы командирам взводов и отделений. И тут произошел случай, который чуть не погубил всю операцию. У сержанта Ильченко выстрелила винтовка. Все вздрогнули, думая, что это сигнал к бою, но, когда узнали в чем дело, разозлились, ругая этого горе-солдата, провоевавшего с начала войны и не научившегося обращаться с винтовкой. К нашему счастью, выстрел утонул в свинцовой тишине ночи. Вероятно, противник не обратил на него внимания.

Отряд потянулся длинной змеей, медленно и бесшумно, готовый в любую минуту вступить в бой. Хотя до железной дороги было не более трех километров, мы преодолевали их около трех часов, иногда мы бежали, падая при каждой вспышке ракеты, местами шли, останавливаясь через каждые сто шагов. Эти остановки мы использовали для отдыха - ложились на холодную сырую землю. Я шел, сгибаясь под тяжестью груза. Сильно болели плечи, сжимало грудь упаковкой батарей, давил спину мешок с продуктами и автомат с патронами. Но все трудности подавлялись одним стремлением - идти вперед, к цели.

- Приготовиться к движению, в ста метрах противник! - пронеслось по колонне.

Вдруг выстрел… Зашипела ракета. Мы повалились на болотистую почву. Стало странно светло, отчетливо виднелось, совсем рядом, полотно железной дороги. Ракета медленно угасала.

- Вперед! Бегом! - раздалась команда. Мы ринулись на насыпь. Зачавкала под ногами болотная грязь, захрустел щебень, кто-то упал.

Мы бежали, забыв об усталости, о лавине свинца, которая могла обрушиться на нас из немецких дзотов.

- Вперед, к лесу! Только к лесу!!!

Мы карабкались на насыпь. Дзоты молчали. Неужели немцы нас не видели? А может, просто струсили? И только когда мы миновали полотно дороги и отряд стал стягиваться на лесной просеке, вспыхнули ракеты и ударили пулеметы. Но это. уже было совсем не опасно. Нам вдруг всем стало чертовски весело.

ИЗ РАДИОГРАММЫ В НАШ ЦЕНТР

Форсировав Днепро-Бугский канал и железнодорожную магистраль Пинск - Брест в районе Худлин, вошли в расположение немецко-венгерских войск. Согласно полученным данным разведки, в районы Кобрина, Антополя, Драгичина стягиваются значительные силы оккупантов и их пособников. На ближайшее время готовится проведение крупной операции против партизан. Сообщаю установленные войсковые части и их количество… Серго.

Форсировав железнодорожную магистраль в районе Худлин, мы всю ночь двигались по чрезвычайно болотистой местности, отклоняясь от железной дороги и вражеских гарнизонов. Необходимо было до рассвета выйти из опасной зоны, где немцы могли нас легко обнаружить.

Я никогда не забуду этой ночи. И разве можно словом «усталость» выразить в полной мере то, что мы испытали. Уже брезжил рассвет, когда наш отряд вышел на шоссе. У дороги угрожающе чернело на большом листе фанеры немецкое предостережение: «Ахтунг, партизанен!»

Отряд выстроился в боевую колонну. Мы двинулись по шоссе. Ноги радовались твердому грунту после каши талого снега и непролазной грязи. (Несмотря на наступившую зиму, кругом стаял снег и было тепло.) -

Было уже совсем светло, когда подошли к какому-то хутору. Он, казалось, спал тяжелым сном. Мы на минуту передохнули, пока разведчики обследовали хутор.

Наше появление разбудило жителей. Они осторожно выглядывали из окон и, увидев нас, быстро выбегали из хат. К горлу подступил ком, когда женщины, утирая слезы, радостно говорили: «Сынки, родные!..» Женщины, дети, старики окружили нас и спрашивали, скоро ли придет Красная Армия, как на фронте, как живут люди по ту сторону фронта…

На краю деревни показалась группа людей, одетых и вооруженных очень пестро. Один из них, в офицерской немецкой шинели, командир группы, тепло поздоровался с нами:

- Кировцы мы, привет фронтовикам. Давно вас ждем!

На соседнем хуторе мы расположились на отдых после двухдневного марша и были так же тепло и радушно встречены жителями. Каждый считал своим долгом пригласить кого-либо из нас к себе в хату.

После краткого отдыха отряд снова строился в походную колонну. Кировцы дали фурманки, и теперь я мог снять с груди осточертевшую мне упаковку батарей и идти сравнительно налегке.

Мы уходили, -провожаемые печальными взглядами жителей. В воздухе уже раздавались выстрелы. По большаку зеленой змейкой тянулась колонна мадьяр, ревели моторы бронетранспортеров. Они уже узнали о появлении нашего отряда. И опять в бой вступать мы не могли.

- Мы еще придем! - крикнул кто-то из наших ребят.

- Возвращайтесь быстрей! - донеслось вдогонку.

Мы шли опустив головы. Всем очень хотелось ударить по врагу. Вдогонку гремели выстрелы и рокотал немецкий пулемет. Но преследования не было.

ИЗ РАДИОГРАММЫ В НАШ ЦЕНТР

Согласно поставленной задаче «Гвардия», избегая боев с противником, продвигается в соответствии с маршрутом. Бойцы отряда рвутся в бой. По полученным данным, в районе Бреста и Кобрина сосредоточиваются большие силы немцев. Большое скопление железнодорожных составов на участках Брест - Ковель - Кобрин… Серго.

И снова мы идем и идем. Крупными хлопьями падает мягкий снег. Сколько уже нами пройдено, еще больше осталось пройти. В отряде есть больные и раненые. Мечется в горячем бреду наш раненый начштаба: Его везут в санях, порой он вскакивает и хватает свой автомат. Его верный ординарец Петров все время с ним. Он, как нянька, поит и кормит угасающего капитана, с которым прошел немало по дорогам войны. Мы идем по труднопроходимым партизанским тропам - это когда светло, а когда спускаются зимние сумерки, мы выходим на большак. Иногда скрытно проходим мимо вражеских гарнизонов, иногда прорываемся с боем. Тогда тишина ночи разрывается автоматной и пулеметной стрельбой, тьма рассекается веером трассирующих пуль. Тут уже надо забыть об усталости, о тяжести груза и бежать, пригнувшись, вовремя падать и снова вскакивать. Только проскочить, только не дать опомниться врагу, только выдержать. А потом в полном изнеможении мы валимся на землю. Разгоряченными ртами хватаем снег, чтобы утолить жажду, и он кажется таким вкусным. Хочется вот так лежать и лежать и больше ни о чем не думать. Выстрелы затихают позади. Лес - наш верный друг, он всегда служит нам надежной защитой.

Наш недолгий отдых прерывается командой:

- Приготовиться к движению!

И снова встаем, напрягая последние силы. И снова колонна двигается в ночной мгле.

Сколько раз так было? Трудно сказать. Если провести линию движения нашего отряда по карте, то изломанная кривая составит примерно 800-900 км по самой различной пересеченной местности.

Наш путь начинался в районе озера Белое, в Ровенской области, шел в направлении реки Стаход, проходил через топи и болота Волыни, через реку Припять, Днепро-Бугский канал. Затем мы шли к Бресту, форсировав железную дорогу Брест - Москва, прошли Беловежскую пущу и повернули к Пружанам, откуда круто на север, к Неману. Конечной целью были Августовские леса, где и предстояло отряду активизировать разведывательно-диверсионную деятельность, направляя свои удары в глубь Восточной Пруссии.

К февралю 1944 года мы вышли на один из участков железной дороги Брест - Москва. Это была важнейшая коммуникация Восточного фронта. Нам было известно, что дорога охраняется очень тщательно и переход ее связан с большим риском. Было известно и то, что в районе Бреста свирепствуют подразделения эсэсовской дивизии «Викинг», которая снята с фронта для проведения операций «устрашения» в тылу.

Отряд расположился в густом лесу, в полкилометре от «железки», по которой то и дело громыхали составы, шедшие на Восток. Валил густой снег. Морозило. Лес темнел в опускающихся сумерках. Костров жечь было нельзя, и мы грелись, бегая по снегу и толкая друг друга плечами. Время тянулось чересчур медленно. Когда стемнело, наши разведчики подобрались к полотну дороги, прорезали проходы в проволочном заграждении, зафиксировали расположение дзотов, и высчитали промежутки, через которые проходили патрули. На все это ушло несколько часов. А мы в это время лежали на опушке леса, на мягком, холодном снежном ковре, лежали и ждали команды. Привалившись к стволу толстого дерева, я задремал. Сколько это длилось, не знаю.

И вдруг страшный треск! Я открываю глаза. Где-то рядом рассыпается дробь немецких автоматов. Николай меня тормошит:

- Кончай ночевать! Сейчас начнется!

Мы устремляемся к дороге. Снова бешеный бег и падение в снег при вспышках ракет.

На насыпи я упал и больно ушиб ногу об рельс. А в это время, как нарочно, вспыхнула ракета и осветила меня.

- Ну вот и все, - пронеслось в голове.

Но тут около меня появился Николай.

- Давай, земляк, чего ты тут разлегся, - поднял он меня и буквально вытащил с дороги, забрав часть груза. ,И когда фашистский пулемет стеганул свинцом по насыпи, мы уже скатились вниз.

Когда я, несколько часов спустя, хотел поблагодарить своего старшего боевого друга и сказал ему что-то вроде того, что я ему обязан жизнью и все такое, он нахмурился и буркнул:

- Пошел-ка ты!..

Ни громких, красивых фраз, ни сантиментов Николай Кепанов не любил. Он был человеком долга и дела. Позднее был и другой случай, когда он снова пришел мне на помощь. Уже была ранняя весна. Еще не стаял снег, когда мы вышли к реке Щаре, шириной вроде нашей Которосли, но очень быстрой. До утра оставалось немного, рядом сильный немецкий гарнизон, а река преградила нам путь: никаких средств для переправы.

- Пойдем вброд! - приказал командир отряда. Мы разделись, свернули одежду и снаряжение в тюки и вошли в ледяную воду. Кому по грудь, кому по шею, а мне, при моем росте, и того выше. На средине реки я скрылся с головой в воде и чуть не потерял свой тюк с рацией и одеждой.

Николай вовремя подхватил меня и резко рванул за собой.

- Эх ты, волжанин, - шутил он потом, - родился на Волге, а тут чуть не захлебнулся.

Во время рейда мы часто встречались с небольшими партизанскими группами, которые шли на боевую операцию или, наоборот, возвращались с задания. Это были очень теплые встречи. Мы быстро знакомились, закуривали, шутили.

- Москвичи есть? Воронежские кто есть? А ярославские? - раздавались голоса.

И если попадались земляки, то уж тут были крепкие объятия, иногда и чарка горилки или спирту, ну и, само собой, расспросы и поручения.

- Землячок дорогой, ты случайно не встречал…- И бывалый партизан глазами, полными надежды, смотрел на своего земляка, и как ему хотелось услышать что-нибудь о родных и близких. Бывало, что он с самого начала войны не имел от них никакой весточки. Однажды во время одной из таких встреч я разговорился с одним из своих земляков. Был он из Костромы, где. я родился и провел свое детство. Бывал он и в Ярославле. Звали его, кажется, Семеном. Высокий, худой, с длинной рыжеватой бородкой, он попросил у меня немного патронов. Делиться боеприпасами строго запрещалось, но я дал ему штук двадцать. Их группе предстояло прорываться через вражеский заслон, а боеприпасов у них было маловато. Он сильно пожал мне руку.

- Спасибо, братишка, авось еще свидимся, я в долгу не останусь. - Затем он расстегнул румынский ранец, порылся и достал какую-то тетрадь, аккуратно вшитую в непромокаемую обложку.

- На, возьми, почитаешь.

Тут же он мне рассказал, что был в плену и что знает теперь «их проклятый язык».

Я возразил ему, сказав, что он не прав. Что на немецком говорили Гете и Шиллер, Бах и Бетховен и что мне этот язык очень нравится. Он усмехнулся:

- Ты мне про Гете и Шиллера не говори, я грамотный. Тебе этот язык в школе учителя преподносили, а мне его в концлагере прикладом да коваными сапогами вдалбливали.

Так попал ко мне дневник майора германской армии Эрвина Фанслау, жизнь которого оборвалась от меткой партизанской пули где-то на зыбких дорогах Полесья. Я долго таскал этот дневник с собой и иногда читал его на привалах, в лесу у костра, в украинских хатенках при свете коптилки, в больших партизанских землянках у раскаленной докрасна печки. Передо мной проходила чужая жизнь во всех ее мельчайших подробностях. Дневник был написан четким, красивым почерком. Автор его был образованным, даже, как мне показалось, обладал некоторыми литературными способностями: многие страницы были написаны ярко, живым языком.

Читая эти записки, я руководствовался не простым любопытством к чьей-то интимной жизни, мне хотелось проникнуть во внутренний мир, в психологию врага. И передо мной вырисовывался не карикатурный «фриц», каких тогда часто изображали на плакатах, не тупой солдафон, а нацистский офицер, убежденный до мозга костей в правоте гитлеровской человеконенавистнической идеологии захвата и порабощения других народов во имя «Дойчланд, Дойчланд юбер аллее…»

Сначала мне хотелось перевести на русский язык эти записки целиком. Но времени для таких литературных занятий у меня было очень мало, и я перевел только отдельные страницы, причем, вероятно, не самые стоящие. Трудно было тогда разобраться, да и делал я это в основном для языковой практики.

Вот некоторые из записей майора Фанслау.

«21 мая 1942. Приказ получен. Еду на Восточный фронт. Что ж, признаться, я этого давно ожидал. Мой опыт и мои знания там будут более полезны, чем здесь, на Бендлерштрассе. После вручения приказа меня принял генерал Д. Прием был неофициальный. Генерал угостил меня дорогим коньяком и, положив мне руку на плечо, сказал:

- Эрвин, мальчик мой, в память о дружбе с твоим отцом я бы мог тебя оставить здесь. Но сейчас судьба нашей Великой Германии решается на Востоке. Этим летом в предстоящих гигантских битвах с большевизмом и Советами будет покончено. Береги себя, я буду счастлив увидеть тебя с «Рыцарским крестом» и «Дубовыми листьями».

Я почувствовал сильное волнение, но принял стойку «смирно» и, как подобает кадровому офицеру, вышел из кабинета, в душе благодарный генералу за его отеческие прощальные слова, но внешне стараясь выглядеть бесстрастным.

Генерал, позволяя себе некоторую сентиментальность, в своих подчиненных ценил прежде всего твердость духа.

2 июня 1942. Прибыл к месту назначения. Впрочем, это уже не для записи. Итак, Россия, наполовину покоренная, но еще непонятно каким образом сопротивляющаяся. Что дает силы этому потерявшему бога и большевизированному народу оказывать сопротивление нашим непобедимым стальным колоннам, которые неотвратимо двигаются все дальше и дальше на восток и отзвук могучей поступи которых уже слышен в 2000 году?

Сегодня видел русских военнопленных. Они шли грязные, оборванные. Несколько человек пытались убежать в овраг, но были тут же подстрелены. Странный народ! Внимательно разглядывая лица этих людей, можно, пожалуй, согласиться с их неполноценностью.

Послал кое-что Ирене… Как она обрадуется.

14 июня 1942. Уже в какой раз гений фюрера отдает в наши руки судьбу Германии и всей Европы. Все дальше и дальше катят наши бронированные колонны на Восток. Наши славные гренадеры полны самого высокого боевого духа. Я не могу без восхищения смотреть на эти, словно из бронзы отлитые, загорелые лица. А кругом все горит: горят деревни, горят поля. И сквозь зарево этого гигантского, залившего весь горизонт пожара уже виднеется светлое будущее.

4 июля 1942. Удар был настолько стремителен, что «иван» был отброшен с огромными потерями в людях и технике. Наш полк вышел к казачьей русской реке Дону. Здесь идут небывалые по ожесточенности бои.

В моем батальоне много убитых и раненых. Убит Гюнтер Хельман, ему всего 19 лет. Вот-вот должен был получить лейтенанта. Жетон и его награды надо переслать его родителям. Он умер смертью храбрых.

12 июля 1942. После ранения полковника Энгельбрехта принял полк. Сегодня к вечеру овладели населенным пунктом Д. и высотой 134. Убиты (идет целый список убитых), представить к награде «Железный крест» I степени (идет целый список представляемых)…»

Далее весь июль майор аккуратно описывает ожесточенные бои. Подвиги своих бравых парней. Он опьянен успехами наступления и уверен в скорой и окончательной победе. Иногда он пускается в рассуждения вроде следующих:

«30 июля 1942. В сущности, если изолировать русский народ от большевиков, комиссаров, евреев, его можно легко умиротворить. Ведь русский мужик по своим физиологическим и духовным запросам немного выше готтентота или зулуса. Что касается русской интеллигенции, то она всегда отличалась своей нежизнеспособностью.

Мои мысли прерываются могучими аккордами вагнеровского Тангейзера. Петер знает мой вкус и всегда вовремя включает приемник.

5 августа 1942. Безумно рад и горд за себя: фюрер пожаловал мне рыцарский крест. Сейчас напишу об этом моей дорогой Ирене. Как это обрадует ее. Надо что-нибудь ей послать из трофеев. Петер достал отличный мед. Ирен немножко сладкоежка…

12 октября 1942. Осень здесь чертовски неприятная. Нас отвели на отдых. Но это не отдых. В нашем тылу действуют террористы и бандиты. Вчера убили двух моих солдат, совсем еще юношей. Бедные мальчики!

Задержали несколько подозрительных гражданских лиц. Я ранее никогда не питал к этому народу ненависти. Я просто его немного презирал. Но теперь я начинаю его люто ненавидеть за его какое-то тупое упорство. Я приказал расстрелять задержанных и объявить об этом населению всего села, где расположена наша часть. Я считаю, что как человек поступил правильно. Эта мера вызывалась необходимостью. Как командир части, я действовал согласно приказу, который дает мне право расстреливать всех подозрительных гражданских лиц, даже если среди них есть несовершеннолетние и женщины. На войне как на войне. ,

Декабрь 1942. Легкое ранение. Нахожусь в распоряжении Ц. (видимо, Центра). Живу в Киеве - матери русских городов. Город выглядит безобразно после страшного пожара. В свободное время бываю в офицерском казино. Скучаю по Ирене.

10 января 1943. То, что происходит под Сталинградом, уму непостижимо. Неужели здесь какой-то просчет нашего командования? Непонятней всего то, откуда у них танки и артиллерия. Самолеты. А людские резервы? Доктор Геббельс заявил, что большевики заполучили несколько миллионов китайцев, которые заменяют на военных заводах рабочих, поголовно мобилизованных на фронт.

В последних событиях в мире и Европе много неясного, но ясно одно - мы, немцы, стоим на пороге суровых испытаний, выдержав которые, мы еще раз докажем всему миру, что только нам решать, кому принадлежит будущее.

3 марта 1943. Еду в отпуск. Все позади. Нет, нет! Не хотелось бы возвращаться вновь в эту дикую, злую страну…»

Но майору пришлось вернуться в эту «злую страну» вновь. Он много еще поколесил по ней. Немало его полк натворил черных дел. Потом он служил в штабе армии. Он был достаточно умен и почти ничего не писал о своей работе. Зато об офицерских попойках, борделях, о превосходстве немецкой нации и о неполноценности русских и украинцев написаны целые страницы. Последняя его запись была для него роковой. Она была датирована 20 августа 1943 года и кончалась словами: «Если мы умрем завтра, то уже сегодня каждый из нас обеспечил себе бессмертие».

Это все, что осталось у меня от записей господина майора. Дневник его я забросил в болото, когда нас однажды крепко прижали немцы.

Записки майора Фанслау, по мнению моего начальника, были сплошной «мурой» и для разведки не имели никакой оперативной ценности. Мне же они помогли позднее, когда я работал переводчиком и мне не раз приходилось сталкиваться с такими вот фанслау.

Когда мне довелось участвовать в работе по расследованию злодеяний немецко-фашистских военных преступников, я встретился с явлениями, характерными для большинства этих извергов: отрицание своей вины и стремление все свалить на Гитлера, Геринга, Гиммлера.

- Нет, нет, мы невиновны. Мы всего лишь выполняли приказ свыше. Приказ есть приказ, его не обсуждают, а выполняют. А что мы могли поделать, мы маленькие люди. Зверства, злодеяния? Нет, нет, с этим мы ничего общего не имели. Об этом мы услышали только здесь, в плену.

Я-то знал цену этим слезливым заверениям бывших эсэсовских головорезов. И когда приходилось мне зачитывать им перевод сурового приговора, я видел перед собой искаженное кричащей болью детское личико и в ушах у меня стоял леденящий душу вопль навсегда искалеченной юной человеческой души.

Как-то наш отряд, кажется, в апреле, на подходе к Неману, расквартировался в одном большом селе. Рай-он был под контролем партизан, и в селе шла более или мeнее нормальная, в условиях войны, жизнь. Крестьяне, в большинстве женщины и старики, работали в поле.

Мы с Николаем расположились в небольшой аккуратной хатенке, в окно которой заглядывали первые весенние побеги жимолости. Хозяйка, статная, еще моложавая женщина с большими печальными глазами и теплой улыбкой, пригласила нас вечерять: поставила на стол кринку молока и блюдо вареной картошки. Мы достали сахар, сало, галеты.

- Настенька! - позвала она. Из боковушки вышла девочка-подросток, лет 16, худенькая, с бледным, совсем еще детским лицом и косичками, которые она перебирала своими тонкими пальцами. Что-то болезненное, отрешенное было в выражении ее лица и глаз. Она как-то про себя улыбнулась и закрыла густыми ресницами свои глаза, сев за стол.

- Хворая она у меня, - вздохнула мать,

Мы переглянулись с Николаем и не стали задавать лишних вопросов. Девочка взяла кусок сахара и долго его рассматривала, казалось, мысли ее были где-то далеко-далеко.

После ужина в наш дом ввалилась целая ватага бойцов отряда. Так уж сложилось, что я слыл в отряде рассказчиком и по вечерам, на стоянках, должен был рассказывать все, что знал и читал, лишь бы это было интересным и захватывающим. В моем репертуаре были романы Дюма, Скотта, Майн-Рида, Гюго, Конан-Дойля, рыцарские баллады и многое другое, прочитанное в детстве и юности. Хорошо ли, плохо ли я рассказывал, но в отряде имелась целая группа активных слушателей, которые не давали мне покоя. На этот раз я начал одну из захватывающих историй времен средневековой Англии. Настенька и хозяйка тоже слушали, и мне было приятно видеть широко открытые глаза девочки, в которых вдруг зажегся интерес.

Как всегда, на самом напряженном месте я прервал рассказ. Все вздохнули, но стали расходиться - таково уж было у нас условие. Да и время было позднее.

Когда мы укладывались на полу, Настенька еще сидела у стола и украдкой посматривала на меня. А потом несмело попросила:

- Ну, а что же дальше, расскажите!

- Она у меня очень любит читать книги, - сказала мать с той теплотой в голосе, с которой говорят об очень любимом ребенке, и со вздохом добавила:

- Да вот теперь не до книг. Сами видите!

Спать мне не хотелось, и я продолжил начатую историю. Настенька села поближе ко мне и не спускала с меня глаз. Лицо ее оживилось, и в наиболее острых моментах рассказа она заметно волновалась. На этот раз я рассказывал «Кенильвортский замок» Вальтера Скотта. Когда я кончил, Настенька долго сидела, задумавшись под впечатлением услышанного, а потом тихо сказала:

- Большое вам спасибо. - И ушла.

На другой день с утра я установил на столе рацию и начал готовиться к сеансу. Николай ушел к командиру отряда. Настенька стояла в дверях и с интересом наблюдала за мной. Мне захотелось сделать девочке приятное, и я стал ловить Москву. Накануне я сменил батареи, и громкость стала хорошей. Раздались бравурные звуки марша, и в комнату ворвалась немецкая речь. В тот же миг за моей спиной раздался страшный, пронзительный крик и глухой звук упавшего тела. Обернувшись, я увидел Настеньку, в судорогах извивающуюся на полу. Лицо ее было искажено гримасой боли, а глаза, выражающие ужас, широко открыты. В комнату вбежала ее мать.

- Выключите скорей! - крикнула она и бросилась к дочери. Я выключил рацию и помог уложить в постель больную, которая страшно кричала, вся изгибалась и тряслась в страшном припадке. Мать прижала ее голову к своей груди и, лаская, пыталась успокоить больную дочку.

- Доченька, голубушка, успокойся, милая моя, все хорошо. Тут я с тобой и наши- партизаны, успокойся, милая! - слышал я, сильно смущенный. ~ Мне стало не по себе, ведь я был невольным виновником случившегося.

- Может, позвать нашего врача? - спросил я, чтобы хоть чем-то помочь. Мать отрицательно покачала головой. Подавленный, я вышел из хаты и закурил.

Вечером, когда сели за ужин и Николай пригласил к столу хозяйку, Настеньки не было. Я начал было извиняться перед хозяйкой, что так все вышло. Она прервала меня и спокойно заметила:

- Вы не виноваты, мне самой нужно было вас предупредить, но я думала, что у нее уже все прошло.- Она с опаской посмотрела в сторону комнаты, где лежала дочь, и прикрыла дверь.

- Если бы вы знали, что она перенесла! - Лицо ее вдруг исказилось страшной ненавистью, а глаза стали темными. - Проклятые изверги, зверье. Когда же, наконец, кара придет на них?

Николай, подавая хозяйке густо заваренный чай, уверенно проговорил:

- Скоро, мать, скоро. Гонят их, паразитов, по всей нашей земле. Их погаными трупами усеяны целые поля.

Женщина задумалась, положила на стол сильные, огрубевшие от работы руки.

- Если бы не она, ушла бы я в партизаны и била бы их, гадов. Душила бы вот этими руками.

Мы помолчали, я хотел что-то спросить, но Николай наступил мне на ногу. А она продолжала:

- В первый день войны муж мой сразу же ушел в армию. Больше я его не видела и ничего о нем не слышала. Фронт мимо нас прошел быстро. Бои были у Немана. Деревню они взяли без боя. И что тут началось!- Как голодные шакалы, ворвались они к нам. Пожрали всех курей, побили свиней, обшарили хаты. Мы только от них и слышали:

- Матка, курки, яйки, млеко!

Самые первые немцы задержались у нас недолго: они, видимо, очень спешили. А вот за ними пришли другие - еще хуже, одетые во все черное с черепами, все здоровенные, долговязые. Эти устроились у нас на постой. В первый же день они расстреляли жену и мать председателя нашего колхоза. Потом все искали коммунистов, комсомольцев, жен офицеров и евреев. Был тут с ними один местный иуда, он все водил их по хатам да выдавал наших. До войны пьяница и вор -при немцах сделался старостой. Потом его, гада, партизаны за деревней на столбе повесили.

Ко мне в дом поставили четверых. Нас с Настенькой сразу же выгнали на кухню. Ей было тогда 13 лет. Мне было приказано следить за порядком: таскать воду, топить печь, мыть пол. Одним словом, чтобы в доме было чисто. А попробуй-ка наведи чистоту. Они, паразиты, даже по нужде не выходили на улицу, а делали прямо в сенях в кадку. Обед они готовили сами, мне не доверяли. А жрали, как все равно на убой. Жрали-то все наше, колхозное: мясо, молоко, мед, яйца. Ихнее-то было только вино да сигареты.

Особенно запомнились мне двое. Умирать буду, не забуду этих мерзких рож. Один, рыжий, здоровущий, как бугай, морда вся в каких-то пятнах, видимо, был главный среди них, другой - длинный-длинный, тонкий как жердь, в очках. Рыжий все время ржал, как племенной жеребец, а очкастый был молчалив, так, прогнусит что-нибудь иногда и снова молчит и зырит своими очками по дому, по двору, словно чего ищет.

Я старалась быть подальше от них, и спали мы с Настенькой в клуне, ложились рано. А они, черти, как вечер, заведут свою музыку, пьянствуют и горланят во всю. Лежим с дочкой ни живы ни. мертвы.

Так прожили неделю. Очкарик говорил по-польски и немного по-русски. Иногда нет-нет да и заговорит со мной. Он все выспрашивал, нет ли у кого из жителей золота и драгоценностей. А вот рыжего я боялась, куталась в платок, кашляла нарочно. Однажды рано утром колола дрова и вдруг слышу сзади его ржание. Подошел он ко мне, грубо облапил и потащил на солому. Толкнула я его что есть мочи и - за топор. Он вскочил, красный как рак, вытаращил свои белесые бельма -и пистолет на меня. Ну, думаю, все, конец мне пришел. А в это время очкарик подходит к рыжему и что-то с улыбочкой шепчет ему в ухо. Тот сначала было ему свой кулачище в морду сует. Но очкарик знай ему на ухо гнусит что-то. Зачем на ухо, ведь я все равно их собачьего гавканья не понимаю. Смотрю, опускает рыжий свой пистолет и заржал, а я пошла сама не своя.

Вечером они снова пили и горланили свои песни. Во время пения стучали бутылками по столу и топали своими коваными сапогами так, что все тряслось в доме.

Я зачем-то зашла в кухню и вижу, рыжий достает свой пистолет да как бахнет из него по иконе. Я не выдержала и крикнула:

- Да что же вы делаете, креста на вас нет!

Очкарик перевел, что я кричала. Вскочил рыжий и ко мне, вцепился мне своей лапищей в плечо, поставил силой на колени и что-то рычит, а пистолет мне прямо в лоб. Тут очкарик мне и говорит с усмешкой:

- Ты говоришь, креста нет, у него есть крест, данный ему фюрером за храбрость, вот и целуй этот крест, а не то капут тебе сейчас!

На брюхе у рыжего был большой черный фашистский крест, его мне и нужно было целовать. Но я не хотела, пусть смерть уж лучше, чем это. А в это время вбежала Настенька, увидела все это и пронзительно закричала:

- Мама! Мамочка!

Рыжий на нее навел пистолет, и пришлось мне целовать этот гадкий крест.

Женщина в сердцах плюнула, вытерла повлажневшие глаза рукой и продолжала:

- Но это еще не все, что нам пришлось пережить. После этого случая рыжий меня больше не трогал. Как- -то вечером я увидела, как немцы начали грузить машины своим имуществом. Какой-то важный их чин что-то кричал и поторапливал их.

Часть фашистов уехала в тот вечер. Но мои постояльцы еще остались, ненадолго. На другой день я вышла в поле накопать бульбы. Плохо было с питанием: немцы нас начисто обобрали. Вернувшись домой, я встретила в дверях кухни очкарика, он улыбался и не пускал меня, гак, вроде бы шутил со мной. И тут я услышала крик моей доченьки. Меня словно огнем обожгло, отпихнула я немца - и в дом. Дальше смутно помню. Крики Настеньки, пятнистая морда рыжего, его противный пот. Что было сил я вцепилась когтями в его рожу, наверно, кусала зубами. Сильный удар по голове оглушил меня.

Очнулась в амбаре, вся избитая, со связанными руками и ногами. В дверях стоял полицай. Он принес мне воды.

- Слушай, твоя дочь у соседки, ей лучше, а тебя приказано отправить в город.

- Где рыжий? - спросила я.

Полицай задумался, видимо, не поняв, о чем речь, а когда до него дошло, сказал, что все немцы вчера ночью покинули деревню.

В городе со мной беседовал какой-то важный пожилой немецкий офицер, он говорил по-русски. Он сказал, что немецкая армия несет белорусскому народу освобождение от большевиков, что немецкие солдаты преисполнены хороших, добрых чувств к мирному населению. Но вот проклятые партизаны-бандиты мешают мирному сотрудничеству. Он очень сожалеет, что такое получилось, разумеется, будет расследование и этих солдат накажут. Я молчала и не верила ни одному его слову. Меня выпустили, сказав, что того рыжего немца привлекут к ответственности, а я должна рассказывать о хорошем со мной обращении. Заставили подписать какую-то бумажку, по ихнему написано, и дали своих марок. От денег я отказалась.

Примерно через месяц, когда начала я с Настенькой немного оправляться, пришел ко мне какой-то субчик в цивильном, в шляпе. Вы, говорит, такая-то? Как живете? То да се. Сидит, скалится. Что тут у вас нового, кто чем дышит? Ну, я ему и говорю, я что, обязана что ли перед ним отчитываться, и пошел-ка, дескать, от меня подальше. А он как стукнет кулаком по столу:

- Молчать, дрянь, ты забыла, что гестапо подписку дала тайно работать для немцев.

Тут я й обомлела. Вот еще новая беда, думаю, притихла, сделала вид, что боюсь его.

Он встал, подошел ко мне, оглядел меня так это всю:

- Ну, ладно, слушай конкретное задание. - И пошел перечислять.

Одним словом, я должна была стать подлой доносчицей на своих селян, от которых, кроме добра, ничего не видела. Было это осенью, и он не захотел возвращаться поздно в город. Дал мне денег и послал, за самогонкой к тем, кто и в войну гнал ее, наживаясь.

Принесла ему бутылку первача. Сама села за стол, улыбаюсь, а на уме одно. Только одно. Нет, врете, гады, не сделать вам из меня подлой доносчицы. Цивильный тем временем снял пальто, вынул из кармана пистолет, хватил пару стаканов и говорит, что, дескать, душно в хате, пойдем, мол, в сени, а сам моргает мне. Настенька сидела на печке. Вышли мы в сени, он меня сразу хватать. Тут я и всадила ему в самое сердце остро заточенный напильник, который взяла у самогонщика будто бы зарезать свинью. Он сдох сразу, я даже удивилась. Ночью я его оттащила в поле. А на утро мы с Настенькой ушли. И где только ни скитались, спасибо добрым людям, укрыли нас. Последнее время жили у партизан. Настенька еще долго болела, совсем было умом тронулась. Как услышит немецкую речь, так припадок. Правда, теперь стало лучше: наше село уже с год под партизанской властью.

Женщина смолкла и вышла. Когда хозяйка вернулась, лицо ее как-то просветлело, сделалось добрей и моложе. Она засмущалась и сказала мне:

- Вы не посидите немножко с ней, она проснулась и просит, чтобы я позвала того, который хорошо рассказывает.

В маленькой комнатушке было темновато. Настенька слегка приподнялась, и слабая улыбка пробежала по ее лицу. Сев рядом, я рассказал ей что-то смешное. И она рассмеялась звонким девичьим смехом. Я пообещал продолжение досказать завтра и ушел.

Досказать до конца мне не пришлось. На рассвете нас неожиданно подняли, и мы выступили. Перед уходом тепло распрощались с хозяйкой. Настенька крепко спала, и, может быть, ей снилось что-то хорошее: на ее детском лице проступила еле заметная тихая улыбка.

ИЗ ФАШИСТСКОГО ЕЖЕНЕДЕЛЬНИКА «ДАС РАЙХ» ЧЕЛОВЕК И НЕДОЧЕЛОВЕК

«Немецкий солдат борется за .национал-социалистическое мировоззрение и жизнеутверждающее будущее. Он спаситель всех культурных ценностей человечества.

Советский солдат - нанятый защитник рожденного преступления…» Эти строки попались мне на глаза через несколько дней после описанной выше встречи. Когда я прочитал их дяде Володе, он усмехнулся:

- Ты можешь это прочитать на политинформации.

Мы иногда использовали фашистские газеты: пропаганда Геббельса работала невольно против себя.

 

РАБОТА РАДИСТА

- Ваша основная задача - это обеспечение бесперебойной связи группы Серго с Центром,- слышал я мысленно слова нашего генерала, сказанные перед отправкой на задание. И я старался во что бы то ни стало обеспечить бесперебойной связью нашу группу, а точнее, моего начальника, дядю Володю. А необходимость в этой связи всегда была крайне острой. Данные и материалы, которые получал дядя Володя по самым различным каналам, требовалось немедленно передавать нашему командованию.

Мне немало пришлось передать радиограмм о расположении вражеских частей, о предстоящих карательных операциях оккупантов, о строительстве оборонительных сооружений, о вражеской агентуре и о многом другом. Приходилось только диву даваться, как эти данные добывались. Конечно, дядя Володя, будучи опытным чекистом, не вводил меня в подробности своей оперативной работы, но суть дела не скрывал, предоставив мне шифровку и дешифровку всех поступающих к нам разведанных.

Я часто видел, как он встречался с различными людьми, которые приходили ненадолго в расположение нашего отряда, или шел сам на явку, куда-нибудь на заброшенный хуторок, на опушку леса, встречался со своим связным где-нибудь в притворе старой полуразрушенной церкви. Условия встреч менялись в зависимости от важности задания, которое выполнял человек, приходящий на явку, и от степени его засекреченности.

Текст радиограмм дядя Володя всегда писал сам, стараясь быть по возможности лаконичным. После зашифровки я отдавал ему текст, который он свертывал в трубку и сжигал дотла. От меня он всегда требовал сжигать все, что передано в эфир. И если в других отношениях он допускал некоторые послабления, делая скидку на мой возраст, то в вопросах конспирации и обеспечения связи был строг и не терпел никаких отклонений.

Сам он, коммунист с 1920 г., чекист-дзержинец, имел за своей спиной большой опыт борьбы с врагами Советской власти. Об этом я узнал позже, когда он дал мне рекомендацию в нашу славную Коммунистическую партию.

А тогда он был для меня - дядя Володя, для Центра - Серго.

Зашифровав текст радиограммы, я выбирал подходящее место, устанавливал свою «Белку» и начинал вызов своего корреспондента. Он обычно сразу отвечал на мои позывные, всегда был очень аккуратен, и его позывные, четкие и мощные, вызывали волну радости в моем сердце. И я начинал выстукивать цифровые колонки радио-граммы. Работать приходилось в самых разных условиях: в мороз и вьюгу, в дождь и жару, в лесах и болотах, в хуторах и у дорог. В местах, удаленных от противника, радиосеанс мог проходить долго, и бесперебойно, если не исчезала слышимость. В тех же случаях, когда приходилось выходить в эфир под носом у немцев, мешкать было нельзя. Бывало и так: только свяжешься со своим корреспондентом и начнешь передавать текст, а уже надо уходить: вражеские пеленгаторы засекли. В таких случаях немцы обстреливали запеленгованный участок и высылали специальные ЯГД-командос для поиска работающей рации.

Были и другие трудности в моей работе. Батареи от продолжительных сеансов садились, и мощность передатчика снижалась. А мой корреспондент от этого плохо меня слышал и просил повторить то или другое .место шифровки. Сеанс затягивался, и тогда мы с Николаем использовали крутилку - портативный движок, который заменял батареи, но создавал нудное жужжание. В целом наша аппаратура была почти безотказна. Наши маленькие «Белки», казалось; не знали ограничений в радиусе действия. Сотни километров, отделявшие нас от нашего Центра, ни в коей мере не снижали эффективности работы радиопередатчиков.

Бывали и особо срочные, безотлагательные радиограммы с запросом немедленного ответа Центра. Помню, как-то после тяжелого ночного марш-броска я был разбужен резким толчком в плечо.

- Поднимайся, надо срочно передать вот это.- Дядя Володя протянул мне листок бумаги.

Голова была налита свинцовой усталостью, глаза слипались, ныло все тело, и так не хотелось отрываться от теплой печки, куда меня заботливо уложила хозяйка хаты. Я взял текст, но глаза слипались, буквы плыли. Дядя Володя стоял рядом и строго смотрел на меня. Затем взял у меня текст и проговорил:

- Я зайду ровно через десять минут. Чтобы все было в полной готовности!

Теплое ложе у печки манило к себе. Ведь последние несколько дней мы только и делали, что шли, или бежали, или ползли под огнем врагами вот долгожданный отдых. За этими размышлениями стрелка моих часов пробежала пять минут, оставалось еще пять. Я быстро разделся по пояс, взял ведро холодной воды, вышел из хаты и вылил воду себе на голову и спину.

Когда, ровно через десять минут, дядя Володя пришел, я сидел за столом и разворачивал шифровальную ленту. Радиограмма оказалась очень короткой, но действительно была срочной, и всякое промедление лишило бы ее значимости.

На этот раз мне повезло: слышимость была отличная, и дядя Володя даже удивился, когда увидел, что я выключил рацию.

- Уже все ?- спросил он.

- Да, все!

- Силен, - сказал он свое обычное словечко и ухмыльнулся в бороду.

Как радисту мне пришлось слушать последние известия из далекой от нас столицы. Услышав знакомый голос диктора, читавшего сводку Совинформбюро или приказ Верховного Главнокомандующего, я старался по возможности записать главное, а потом прочитать бойцам отряда. С каким волнением и радостью воспринимались сообщения об освобождении какого-либо города, ведь среди бойцов часто оказывались те, чьи родные и близкие жили в оккупации. Сводки мы распространяли в селах и деревнях. И надо было видеть радость советских людей, когда они узнавали, что час избавления недалек, что родная Красная Армия скоро придет и к ним.

Командир отряда и дядя Володя придавали большое значение работе с населением на пути нашего рейда. Мы старались укрепить веру людей в скорую победу над немецко-фашистскими оккупантами, привлечь их к активной борьбе с врагом. В беседах с населением мы разоблачали лживую нацистскую пропаганду.

По роду своей работы нам приходилось иногда прослушивать радиопередачи немецко-фашистского радио. Немецкие оккупационные власти создали на территории Белоруссии, Украины и Прибалтики ряд пропагандистских радиовещательных станций, которые работали почти круглосуточно. Передачи велись на русском, украинском, белорусском и других языках. Какую только грязь и клевету они ни лили на нашу страну, наш народ, партию и социалистический строй. От похабных анекдотов, заимствованных из блатного мира, до заумной слащавой демагогии.

Но тщетны были все усилия и потуги вражеской пропаганды. Напрасно из кожи вон лезли предатели и гнусные пособники оккупантов, стараясь оплевать и опоганить все, что дорого и свято для советского народа. Население оккупированных территорий активно боролось с захватчиками. Росло и ширилось партизанское движение, горела земля под ногами непрошеных гостей.

Не так давно я случайно услышал в эфире знакомый голос. Такой же ехидный, наполненный злобой, но уже ставший старческим. Где я его слышал раньше? Конечно, это был он. Тот самый фашистский пропагандист, прославлявший фюрера, гитлеровскую Германию, клеветавший на наш великий народ. Тогда этот презренный предатель служил верой и правдой нашим лютым врагам. Сегодня он нашел новых хозяев и зарабатывает себе на жизнь тем же грязным ремеслом. Время изменилось. Но смысл того, что он желчно выплевывает в эфир, остался тот же.

Фашисты привлекали к себе на службу недобитых белогвардейцев, буржуазных националистов и уголовников. В сорок третьем - сорок четвертом годах во временно оккупированных районах Белоруссии появился казачий атаман, некто Павлов. Было известно, что он бывший белогвардейский офицер и приходится племянником белому атаману Краснову, который еще в годы гражданской войны сотрудничал с разведкой кайзеровской Германии.

Атаман Павлов формировал так называемые казачьи части из изменников родины, бывших кулаков, уголовников. В этих частях была введена старая казачья форма, воинские звания есаул, вахмистр и другие. На черном знамени павловцев изображалась сабля и нагайка, что вполне соответствовало духу и делам этих бандитов. Белорусы помнят до сих пор гнусные и кровавые злодеяния презренных фашистских пособников. «Станичники», как они себя называли, использовались гитлеровцами как каратели против партизан. Но партизаны наносили им чувствительные удары. И тогда они вымещали свою дикую злобу на мирных жителях. Массовые расстрелы, порки нагайками, насилия, грабежи, сожжение деревень- таковы были черные деяния, которыми они старались заслужить похвалу своих хозяев.

Весной 1944 года штаб атамана Павлова располагался в небольшом белорусском городке Новогрудке. Как-то под вечер к особняку, где жил атаман, подошел высокий немецкий офицер в сопровождении солдата с автоматом. Он даже не взглянул на охрану из двух казаков и быстро поднялся по лестнице на второй этаж. Автоматчик застыл у дверей. Офицер без стука открыл дверь и вошел в большую комнату, где за столом, уставленным бутылками и закусками, сидел грузный казачий атаман в одном белье. Павлов уже изрядно выпил, но, увидев офицера в черной форме, которую носили гестаповцы, пытался привстать. Офицер небрежно кивнул и вручил ему какой-то документ с гербовой печатью. Пока Павлов пытался разобрать написанное, офицер подошел к радиоприемнику, из которого тихо доносились звуки нацистского марша, и повернул регулятор громкости до предела. Когда бравурная музыка ворвалась в комнату, раздался пистолетный выстрел, сухой щелчок которого был приглушен нацистским припевом «зиг хайль, зиг хайль». Убрав пистолет, офицер спокойно вышел из особняка и исчез вместе с солдатом из города.

Ликвидация атамана Павлова, у которого руки были по локоть в крови советских людей, была актом справедливого возмездия. Кроме того, она вызвала в его войске панику и смятение. Многие павловцы, видя свою обреченность, стали сдаваться в плен партизанам.

 

В БРИГАДЕ «НЕУЛОВИМЫХ»

В апреле поступила радиограмма, где говорилось, что нашей разведгруппе - дяде Володе, его помощнику и мне - необходимо прибыть в распоряжение партизанской бригады майора Морозова, находившейся в Налибокской пуще.

Тяжело было расставаться с отрядом - столько пройдено и пережито вместе. Но приказ есть приказ. Особенно трудно было мне расстаться с Николаем Кепановым, моим боевым другом и наставником, которому я был обязан многим и, может быть, самой жизнью. Мы крепко обнялись.

- Ну держись, земляк. Не поминай лихом! - сказал Николай, и на его суровом лице что-то дрогнуло.

Мы стояли на развилке проселочных дорог. Было хмурое утро, отряд походной колонной прошел мимо нас, свернул к лесу, который смутно вырисовывался в туманном мареве и вскоре скрылся из наших глаз, а мы все стояли и смотрели ему вслед. Нас было всего четверо. Четвертым был наш проводник. До вечера мы дневали в небольшом лесочке. Неподалеку пробегала шоссейка, по которой мчались немецкие автомашины. Я забрался на дерево и стал наблюдать за ними. На дороге в этот день было очень большое движение войск. Прошли с грохотом танки и бронетранспортеры. Мы все это зафиксировали.

Отправились в путь ночью. Шли через какие-то опустевшие деревеньки и хутора. К утру остановились на отдых в густом бору, в старом почерневшем шалаше. Я сразу же крепко уснул. Сколько проспал, не знаю, но когда проснулся, солнце было уже высоко. У шалаша весело потрескивал костер, пахло чем-то вкусным, жареным. Мои товарищи обедали и встретили меня шутками, что, дескать, чуть не проспал обед. Я с большим аппетитом поел жареной свинины и печеной картошки. Дядя Володя передал мне текст радиограммы.

- Зашифруй и до ухода передай.

В радиограмме говорилось, что атаман Павлов ликвидирован у себя на квартире в Новогрудке нашим разведчиком, проникшим к нему в форме немецкого офицера.

Через час связь была налажена, и шифровка пошла по назначению.

Мы были уже недалеко от намеченной цели, когда чуть не влипли в чертовски неприятную историю, последствия которой могли бы стать для нас самыми неутешительными. Виновником этого был утренний туман, густой, как пар, плотно окутавший нас со всех сторон. Проводник местный, уверявший нас, что знает здесь все тропы и дороги как свои пять пальцев, вывел нас на шоссе. Мы огляделись и попробовали по карте разобраться, где мы находимся. Решили тут же у дороги немного обождать, пока рассеется проклятый туман. И действительно, туман стал постепенно редеть, и перед нами совсем неожиданно стали вырисовываться контуры жилых каменных построек й фигура немецкого часового, стоявшего от нас в 70-80 шагах. Мы осторожно присели у дороги в канаве, но кто-то из нас задел колючую проволоку, на которую немцы повесили всякие банки, при малейшем прикосновении создававшие страшный шум.

И тут часовой завопил:

- Хальт! Вэр да?

Как мне хотелось влепить в его морду под каской очередь из своего ППШ! И я уже было стал изготавливаться к стрельбе, но дядя Володя приказал вполголоса:

- Отходим направо, без приказа никто не стреляет.

Но проклятый фриц, видимо, уже нас обнаружил и ударил из своего шмайсера в нашу сторону. Пули низко просвистели над нашими головами.

Из домов повыскакивали немцы в одном белье, но с оружием. И тут началась страшная пальба. Они, как бешеные, палили во все стороны. Мы потихоньку отползли с дороги, добрались до кустарников, а там уже было не страшно, рядом виднелся густой лес. В лесу мы и разобрались, в чем дело. Оказывается, блуждая в тумане, мы зашли в районный центр Вишнев, где был сильный немецкий гарнизон.

- Эх, Макар, Макар, - посмеивался дядя Володя над обескураженным проводником, - что же ты в гости к фрицам нас привел?

Макар был явно смущен. Мы видели, что он очень переживал свою оплошность:

В канун Первого мая наша небольшая группа добралась до бригады морозовцев. Дозорные проводили нас через густой сосняк Налибокской пущи к штабу бригады. В штабе, кроме дежурного, никого не оказалось: все отмечали праздник на лесной поляне неподалеку. Нам предложили сначала вымыться в партизанской бане. Трудно передать удовольствие, которое мы испытали от горячей воды, сколько времени мы не были в бане, длительное время не снимали грязную, прокопченную у костров и пропитанную потом одежду. Отметить с товарищами праздник мне не пришлось. После бани я прилег на топчан и уснул как убитый. Сколько- времени спал, не знаю, проснулся от сильного взрыва где-то рядом. Немцы бомбили лес. В день первомайского праздника фашисты весь день совершали налеты на пущу, сбрасывая бомбы вслепую. Жертв среди людей .не было, убило только корову, которая гуляла на опушке леса.

К вечеру меня принял комбриг, майор Морозов, веселый, добродушного вида человек.

- Ну что же, будешь работать вместе с Иваном.

Когда я вошел в землянку радистов, навстречу мне поднялся молодой человек, лицо которого показалось очень знакомым.

- Вадим, дружище!

- Иван, вот где встретились!

Это был один из моих однокашников по нашей части.

Весь вечер мы провели вместе, вспоминали Ярославль, боевых друзей. О судьбе многих ничего не было известно. О некоторых прошел слух, что погибли.

Иван Кириллов уже давно был в бригаде морозовцев, поэтому, естественно, я в какой-то мере был подчинен ему. Но с первых же дней у нас установились старые курсантские отношения. Работали мы вместе, жили в одной землянке и все делили поровну. А работы было немало. С утра из штаба нам приносили сводки, которые было необходимо срочно передать в Центр. Один из нас садился за шифровку, другой за ключ, потом мы менялись. В передаваемых нами сводках отражалась боевая деятельность бригады. К этому времени морозовцы прочно обосновались в Налибокской пуще. Они контролировали большую территорию и совершали глубокие рейды в Польшу и Прибалтику. Кроме того, бригада имела надежную связь с подпольными партийными организациями, действовавшими в ближайших городах и селах, а также своих людей в гитлеровских гарнизонах и оккупационных учреждениях. Ежедневно .совершались диверсии, и вражеские эшелоны летели под откос, то и дело устраивались налеты на фашистские гарнизоны и опорные пункты. Слава о морозовцах росла с каждым днем.

Партизанская бригада «Неуловимые» по своему национальному составу была неоднородна. Русские, белорусы, украинцы, узбеки, казахи, татары - представители многих национальностей сражались в ее рядах. Был даже один француз, точнее, эльзасец.

Известно, что жители Эльзаса говорят на двух языках - немецком и французском, но себя большей частью причисляют к французам. Таков был и Эжен, молодой человек лет 25, стройный, голубоглазый, со светлыми усиками и волосами. Он был насильно мобилизован в германскую армию и направлен на Восточный фронт. Но нет, Эжен не собирался служить у тех, кто поработил его родину. При первой же возможности он бежал из своей части и однажды зимой в поисках партизан забрел в небольшую деревеньку. Жители были немало удивлены одинокому фрицу, который бродил по деревне и спрашивал партизан, единственное слово, которое они могли понять из его объяснений, сопровождаемых энергичной жестикуляцией. Деревня находилась в районе действия морозовцев, поэтому он вскоре очутился в штабе бригады. И когда к нему обратилась на немецком переводчица, сразу же заявил, что говорит по-немецки, но .сам не немец, а француз, гитлеровцев ненавидит и поэтому, чтобы бить их, пришел к партизанам. Ну, конечно, поверили перебежчику сначала с оговоркой: фашистская разведка использовала всевозможные каналы, чтобы забрасывать свою агентуру в ряды партизан.

После подробного допроса Эжена отвели в партизанскую баню, что сильно испугало его. В низкой землянке стояла невероятная жара, а густой обжигающий пар обдал его лицо, в клубах которого двое здоровенных парней дубасили друг друга вениками по распаренным докрасна спинам.

Француз ничего подобного никогда не видел и от испуга попятился было назад, но его заботливо раздели н как следует, по-партизански, попарили. После этого случая Эжен всякий раз, как наступал банный день, прятался. А когда об этом узнал командир, он усмехнулся и разрешил Эжену мыться самостоятельно.

Первое время Эжен находился в хозвзводе и явно скучал, томился, с завистью смотрел на уходящих на задание партизан. Он не раз просился у комбрига на операцию. Переживал, чувствуя к себе недоверие.

Но вот однажды его взяли на операцию. Предстоял долгий и тяжелый путь. Вышли ночью. Эжен снова получил свой карабин. Он не скрывал радости, а в пути был бодр и, казалось, не чувствовал усталости, хотя группа шла по заснеженным чащобам, да и груза у всех было многовато. При подходе к железнодорожному разъезду группа нарвалась на вражескую засаду.

Морозовцы залегли в снег и, отстреливаясь короткими автоматными очередями, отползали к лесу. Фашисты, имея численное преимущество, стали обходить небольшую группу с флангов. В ходе боя Эжен исчез… «Неужели ушел?» - пронеслось в голове командира группы. Но Эжен не ушел. Он, одетый в немецкую шинель; незаметно присоединился к фашистским солдатам, а затем прикладом убил пулеметчика и открыл по ним губительный огонь. Фашисты, не понимая, в чем дело, решили, что им в тыл зашли партизаны, заметались в панике и поспешно стали откатываться к дороге. А Эжен косил их, упоенный огромной радостью долгожданной расплаты.,, Это спасло группу и дало возможность Эжену завоевать доверие и любовь среди партизан бригады.

Когда я прибыл в бригаду, Эжен находился при штабе, видимо, в ожидании нового задания. Мы познакомились. Он прилично владел немецким,- но предпочитал говорить по-русски, ужасно ломая его. И переходил на немецкий только тогда, когда замечал, что я его не понимаю. О себе он говорить не любил, но о Франции мог рассказывать бесконечно. Лицо его в эти минуты оживлялось, глаза мечтательно устремлялись куда-то вдаль, и я чувствовал, как дорога была ему родина, поруганная фашистскими захватчиками.

В июне» когда я услышал по радио об открытии Второго фронта и высадке союзных войск в Нормандии, я сразу же нашел Эжена и сообщил ему об этом. Он что-то громко выкрикнул по-французски и крепко стиснул меня в своих объятиях.

Когда наша бригада стала с боями прорываться на запад, Эжен все время был впереди. Я видел его в тот день, когда отряд Гриненко вел бой с фашистами и власовцами, устроившими нам ловушку. Эжен был среди тех, кто огнем прикрывал наш отход. Меня восхищало его хладнокровие и презрение к смерти. Стоя во весь рост, он из своего ППШ бил короткими очередями по наседавшим на нас оккупантам. Кто-то из партизан насильно пригнул его к земле - к чему такая бравада? Но смелость, особенно в тяжелом бою, заразительна.

Последний раз я видел Эжена в Москве, куда мы вернулись осенью. Он мне сказал, что скоро возвращается во Францию. Мы погуляли по столице, и я с удовольствием показывал ему ее достопримечательности.

Часто по ночам мы слышали глухие взрывы, доносившиеся с полотна железной дороги.

- Самосюк работает, - говорил мне Иван, когда мы просыпались в нашей землянке.

А через несколько дней мы радировали: «На участке… пущен под откос эшелон… уничтожено… на участке… взорван мост… на участке… взорван склад боеприпасов…» и т. д.

Вскоре мне довелось лично познакомиться с этим прославленным партизаном, на счету которого было к этому времени два десятка вражеских эшелонов.

Александр Самосюк - коренастый мужчина лет двадцати семи-двадцати восьми, был неразговорчив, но добродушен и прост в обращении. Естественно, мне хотелось услышать от него о дерзких диверсиях, которые доставили оккупантам немало хлопот. Самосюк усмехнулся, пожал плечами и сказал:

- Так ведь я не один был на задании. Ну, рванули мы эшелон, да сами еле унесли ноги.

Рассказывать он не умел и явно стремился переменить тему разговора. Мы поняли, что ему очень хочется послушать Москву. Каждый, кто приходил в нашу землянку, надеялся услышать голос родной столицы. И если это было возможно, мы шли .навстречу. Только время у нас было очень ограничено. На этот раз у нас не было срочной работы, и я быстро поймал Москву. Передавали концерт музыки и песен советских композиторов и авторов. Звучали новые фронтовые песни. Особенно понравилась нам песня «Когда я уходил в поход».

В этот вечер Самосюк так ничего и не рассказал. Только от партизан я узнал подробности его последней диверсии. Группа подрывников в количестве 5 человек имела задание пустить вражеский эшелон под откос на участке Лида - Молодечно, который с танками и живой силой должен был выйти со станции Лида.

Короткой майской ночью пять человек с двумя ящиками тола, в виде небольших гробиков, подобрались к полотну железной дороги. Место выбрано было там, где линия делала некоторый изгиб и насыпь была повыше. Все это учел опытный партизан Самосюк. Ему было также известно, что эшелон выйдет со станции на рассвете. Группе пришлось залечь в кусты, тщательно замаскировавшись. Едва рассвело, как из дзота, расположенного в 200 метрах от притаившихся партизан, вылезли немцы, человек 6-7, и пошли проверять свой участок дороги. Впереди шел пожилой немец с нашивками обер-ефрейтора и катил перед собой тележку с миноискателем. Другие солдаты озирались по сторонам, держа в руках наготове автоматы или винтовки, и нарочито громко переговаривались, как бы стараясь показать друг другу, что они не боятся.

Когда немцы проверили свой участок железной дороги я ничего не обнаружили, обер-ефрейтор дал зеленую ракету, и они все торопливо двинулись к своему дзоту. Теперь ждать оставалось недолго. Самосюк свернул цигарку и, сделав несколько глубоких затяжек, передал ее своему соседу. Едва тот сделал то же, как вдали показался дымок локомотива.

- Ну, держись, ребята! - проговорил командир группы и еще раз проверил состояние толовых зарядов.

Эшелон быстро приближался, и теперь уже было видно, что впереди паровоза прицеплено платформ шесть с песком. Это усложняло диверсию, но Самосюк учел все неожиданности. Вставив шомпола в ящики с толом, которые соединялись со взрывателем, партизаны устремились к насыпи. И в тот момент, когда расстояние до двигающегося поезда было не более 80 метров, они поставили заряды на полотно дороги. Машинист не мог их не заметить, но все равно было поздно. Тщетно он пытался сбросить скорость. Партизаны кубарем скатились вниз по насыпи. И вдруг как будто все раскололось вокруг - страшные взрывы следовали один за другим. Затем лязг, грохот, треск. Партизан осыпало щебнем, кусками дерева и железа, оглушило. Они успели добежать до мелкого кустарника, где и лежали, устремив взгляды на дорогу. Расчет Самосюка был точен: заряды сработали под паровозом, и он вздыбился от взрыва и повалился на бок, увлекая за собой вагоны с немцами и платформы с техникой. Все это громоздилось друг на друга, разваливалось, превращалось в лом. Уцелевшие немцы открыли беспорядочную пальбу, но Самосюк со своими ребятами был уже в спасительном лесу. За эту операцию его и всю группу представили к правительственным наградам.

Рассказывали о нем и такой случай. Как-то на станции Барановичи Самосюк пошел в туалет. Но табличка на дверях предостерегающе его остановила: «Только для господ немцев». Выругался Александр в сердцах, выбрал подходящий момент и быстро юркнул в туалетную комнату. Две минуты - и толовая шашка с детонатором незаметно замаскирована и соединена со шнуром водоспускателя. Затем так же осторожно он вышел из туалета и, не в силах сдержать любопытство, решил подождать, что будет. Вскоре к туалету подошел толстый фашистский майор. Самосюк ухмыльнулся и поспешил замешаться в .толпе. Через несколько минут туалет взлетел в воздух вместе с важным майором.

Отважному партизану-подрывнику не суждено было дожить до славной Победы нашего народа. Он погиб после освобождения своей Белоруссии. Предательская пуля подстерегла его в темную осеннюю ночь 1944 года. Враг навсегда был изгнан с территории Советской Белоруссии, но недобитые фашистские прихвостни еще огрызались и иногда стреляли из-за угла.

ИЗ РАДИОГРАММЫ В НАШ ЦЕНТР

…В ближайшее время следует ожидать выброски диверсионных групп системы «СД». Указываем координаты и приметы вражеских агентов… Ким.

 

УДАРЫ ПО ОККУПАНТАМ

В начале мая оккупанты по всей Белоруссии предприняли отчаянные попытки по ликвидации партизанских районов в своем тылу. Для этого были сняты с фронта несколько дивизий, стянуты отряды полиции. Завязались тяжелые кровопролитные бои.

Гитлеровцы осуществляли так называемую «тактику выжженной земли»: они сжигали целые деревни и села и проводили массовые расстрелы мирного населения. В местных фашистских газетах эти гнусные акции представлялись как боевые операции против «банд» и «террористов» и всячески прославлялись «подвиги» немецких гренадеров и егерей.

На участке нашей бригады немцам не удалось ни шагу продвинуться вперед. Здесь они натолкнулись на стой-кую, хорошо организованную оборону. Бои принимали затяжной характер.

Мне было приказано взять рацию и отправиться на участок обороны, оттуда я должен был поддерживать связь по радио со штабом бригады.

Был чудный майский день, когда я на подводе выехал с базы вместе с молодым партизаном Василием. Ехать нужно было километров 25. Ехали сначала лесом, потом мимо хуторов, по извилистой проселочной дороге. Солнышко ласково грело наши спины. Наша лошаденка весело трусила рысцой, видимо, обрадованная прогулкой. И вдруг - резкий вибрирующий гул мотора. Ржание лошади, темная тень фашистского стервятника и оглушающая очередь крупнокалиберного пулемета - все это слилось в моем сознании. Василий резко рванул лошадь и направил ее в кусты. Снова рев мотора: «мессершмитт-109» шел на бреющем полете. Снова грохот крупнокалиберного пулемета и снова ржание нашей лошаденки, в котором слышался ужас. Фашист сделал еще несколько заходов и взмыл в небо. Вдруг пошел сильный дождь, и мы порядком промокли. На участок обороны мы прибыли к вечеру.

Капитан Морозов, в чье распоряжение я поступил, велел мне поужинать и отдохнуть, а с утра обеспечить связь со штабом бригады.

В тот день немцы предприняли ряд яростных атак на наш участок обороны. Бой длился до вечера. Вечером я радировал: «Все атаки отбиты, подбито четыре вражеских танкетки; один бронетранспортер, убито…, захвачено…»

На другой день гитлеровцы вновь пытались вклиниться в нашу оборону, но, встретив губительный огонь пулеметов и автоматов, с потерями откатились назад- То же самое было и на других участках нашей бригады. Партизаны не отдали ни пяди освобожденной земли, стойко выдержали натиск регулярных немецко-фашистских войск.

В это же время в штабе бригады был разработан план Операции «Майский гром», согласно которому намечалось нанесение массированного удара по железнодорожной станции Юратишки в момент скопления там наибольшего количества вражеских эшелонов.

Для этой цели были приведены в боевую готовность 6-8 отрядов бригады. Командиры отрядов заранее полу-чили задачу и приняли все меры по обеспечению ее выполнения. Комиссары и парторги провели разъяснительную работу. Данная операция требовала очень тщательной подготовки, так как она существенно отличалась от обычных партизанских операций и осуществлялась большими силами.

Проведение операции «Майский гром» было поручено капитану Морозову, заместителю комбрига. По случайному совпадению они были однофамильцами.

На станции Юратишки работал наш человек, который через связную Марину регулярно информировал штаб о движении немецких эшелонов. Марина, местная девушка лет 20-ти, часто приходила к своему «родственнику» на станцию. Немцы и полицаи знали ее. Заговаривали, шутили: Марина была недурна собой и бойка на язык.

В один из майских дней ее «родственник» встретил Марину около станции.

- Возвращайся в бригаду, на станции большое скопление войск. Одним словом, пробка. Скажи… сегодня ночью самое время. - И взяв у девушки узелок с едой, он зашагал к станции.

А Марина спешила. До вечера надо было добраться к своим. У переезда ее остановили двое немецких часовых. И хотя у девушки не было ничего с собой, ее обыскали. Как противны были ей потные руки ефрейтора, скользнувшие по ее спине, и его наглые глаза, которые, казалось, раздевали ее.

- Ну тебя, Фриц, - отшучивалась Марина.

- Ихь бин кайн Фриц, ихь бин Вилли, - говорил ефрейтор, нехотя отпуская девушку.

Отойдя несколько шагов, Марина сплюнула со злостью и энергично зашагала по знакомой тропинке, терявшейся в густом ракитнике, за которым виднелся лес.

В этот же вечер отряды выступили. Тщательная подготовка операции обеспечила ей полную внезапность. Партизаны бесшумно, почти вплотную подошли к станции. Была полночь, но на станции чувствовалось заметное оживление. В вагонах раздавались песни солдат. Пыхтели паровозы, ожидая сигнала отправки.

Капитан Морозов проявил исключительную выдержку и самообладание. Этот худощавый немногословный человек пользовался большим авторитетом у партизан бригады.

Даже когда цепи партизан приблизились к станционным путям достаточно близко, чтобы открыть огонь, он сдерживал напряженное нетерпение сотен людей.

Из вагонов все явственней доносились слова немецкой песни.

Капитан взял у своего ординарца автомат, поднялся во весь рост и дал длинную очередь по окнам офицерского вагона. И сразу же ударили сотни партизанских автоматов, слившись в единый гром. Взорвались бензоцистерны, озарив ярким заревом все вокруг. Гитлеровцы, находившиеся в вагонах, не успели оказать сильного сопротивления. Партизаны очередями из автоматов прошивали вагоны. Немцы в панике метались среди станционных путей и беспорядочно отстреливались. Те, кто находился в станционном здании, дрались с отчаянием обреченных. Им удалось затащить в вокзал два пулемета, и теперь они держали под обстрелом большой участок боя. Сопротивление врага грозило принять затяжной характер. Капитан Морозов, оценив обстановку, подозвал к себе двоих опытных подрывников.

- Надо заставить замолчать пулеметы.

Под губительным огнем противника двое смельчаков с толовыми шашками стали подбираться к засевшим в здании пулеметчикам, которые по очереди яростно огрызались. Видно было, что это опытные вояки. Толовые шашки рванули одна за другой. Смолкли вражеские пулеметы. Партизаны поднялись с криком: «Ура!» - бросились к зданию станции. Сопротивление гитлеровцев было окончательно сломлено. Был взят в плен немецкий комендант, который был страшно перепуган и не мог вымолвить ни слова.

Но зато потом, когда комендант пришел в себя, он начал говорить быстро, скороговоркой, утирая пот с лысой головы и с опаской поглядывая на стоящих вокруг партизан. Пленный комендант показал, что на станции было несколько сотен солдат и офицеров, танки, артиллерия, боеприпасы и горючее. Сколько, точно он не мог сказать, хотя все, что ему было известно, он выложил охотно и аккуратно, подчеркивая при этом, что он не фашист и что у него большая семья. Он очень боялся за свою жизнь и готов был на все, чтобы ее сохранить.

В это же время силами бригады был совершен ряд рейдов с выходом на территорию Польши и Литвы. Во время выхода на польскую территорию отряд морозовцев был вероломно атакован легионерами из «Армии Крайовой», созданной националистическим правительством Миколайчика, позорно сбежавшим в Лондон. Вспыхнул тяжелый бой. Морозовцы стойко оборонялись и отбили все атаки националистов, которые к утру вынуждены были отступить. Этот случай еще раз подтвердил, что в Польше, кроме патриотических сил, которые боролись с общим врагом - оккупантами, имелись еще и люди, которые играли на руку немецко-фашистским захватчикам, а их хозяева отсиживались в далеком и туманном Лондоне.

 

ВПЕРЕД НА ЗАПАД

20-23 июня 1944 года на всей территории Белоруссии, находившейся в оккупации, партизанские соединения нанесли решающий удар по вражеским коммуникациям. Грохотали мощные взрывы толовых зарядов и мин на железных дорогах, рушились мосты. И когда 23 июня 1944 года началось наступление Красной Армии, немцы оказались лишенными железнодорожного транспорта, что не давало им возможности перебрасывать войсковые резервы и технику к фронту и эвакуировать свои потрепанные части на запад.

Наша партизанская бригада наносила удары по вражеским коммуникациям на участке Барановичи - Минск железнодорожной магистрали Лида - Молодечно.

В это же время мы с Кирилловым приняли шифровку, где был приказ Центра: всей бригаде в полном составе сняться с насиженного места и передислоцироваться на территорию Польши, где совместно с польскими патриотами развернуть активную борьбу против фашистских оккупантов.

Начались сборы. Жалко было оставлять удобные, хорошо обжитые землянки, базу бригады, где была налажена наша работа. Но все понимали, что скоро сюда придет Красная Армия, а наша задача - снова действовать в тылу врага. На другой день огромный обоз потянулся 43 Налибокской пущи по проселочным дорогам. Поход-ными колоннами шли отряды, строго соблюдая интервалы и высылая разведку и прикрытие.

Из деревень выбегали местные жители и провожали нас. У многих на глазах были слезы.

- Уходите, оставляете нас!

Жители боялись, что немцы и полицаи, узнав о нашем уходе, начнут карательную экспедицию против них. Нападут на деревню, расстреляют жителей, не щадя ни женщин, ни детей, ни стариков, сожгут ее дотла, а потом объявят в местных газетенках и листовках, что уничтожено крупное партизанское гнездо.

В сумерках мы пересекли железную дорогу Лида - Молодечно. Переход был совершен в открытую. Командование бригады имело разведданные, свидетельствующие о том, что охрана дороги смертельно напугана партизанами и не решится открыть огонь из дзотов.

Я в это время получил приказ идти с головным отрядом. Командовал отрядом Вася Гриненко, с которым я не так давно познакомился, и мы стали друзьями. Вася до войны учился в институте, затем он поступил в военное училище, а когда грянула война, молодой офицер-артиллерист со своей батареей в числе первых принял страшный удар вражеских механизированных полчищ. Потом ранение и плен. Мрачный Боровецкий монастырь, ставший могилой многих тысяч советских военнопленных. С группой смельчаков Гриненко вырвался из плена и с 1942 года сражался в бригаде прославленных комбригов Прудникова и Морозова, пройдя путь от рядового до командира отряда. Вася был начитан и любил поговорить о литературе и истории. Мы часто с ним подолгу беседовали,- порой горячо спорили. Вот и в этот день я шел с ним рядом, стараясь не отставать от рослого, бравого партизанского командира, и мы вполголоса переговаривались.

Была теплая короткая июньская ночь. Колонна вдруг остановилась. По колонне передали:

- Впереди противник!

Гриненко приказал развернуться к бою, а сам вышел вперед, чтобы выяснить обстановку. Я последовал за ним.

Впереди было широкое поле. На одном из холмов виднелись в предутреннем рассвете вражеские солдаты. Они что-то кричали по-русски. Очевидно, среди них были власовцы. Отряд лежа изготовился к бою, а Вася и еще двое бойцов-узбеков пошли к кричавшим.

- Эй, партизаны, не стреляйте!

- Кто вы такие? - раздался сильный, голос Гриненко.

- Мы бывшие власовцы, хотим сдаться в плен.

- Поднимите руки и идите сюда!

Они что-то медлили и переговаривались между собой. Некоторые из партизан (в отряде было много молодых парнишек) приподнялись и встали, и в это время страшный пулеметный огонь ударил сразу одновременно из нескольких мест. А вслед за ним заухали средние минометы.

От неожиданного удара и массированного огня отряд, имея убитых и раненых, стал откатываться к лесу. Из-за холмиков засверкали огненные трассы автоматов противника. Гитлеровцы передвигались короткими перебежками. И тут загремел голос Васи Гриненко:

- Ни шагу назад - всем в цепь! Кто побежит - пристрелю на месте.

Некоторых перетрусивших молодых партизан Вася хватал за руку и силой возвращал в цепь.

Вскоре отряд, оправившись после первого удара, ответил дружным огнем. Немцы сразу же все залегли, началась длительная перестрелка.

. Когда взошло солнце, стало ясно, что прорваться на этом участке невозможно. К тому же на шоссе наши разведчики обнаружили колонну вражеских «тигров» и «пантер», которые шли для поддержки своей пехоты. В это же время в кустарнике был задержан вражеский солдат, одетый в брезентовый лягушатник. Он сразу же поднял руки и закричал:

- Франсе, франсе, Россия, карошо, карошо!

Оказалось, что он француз, недавно мобилизованный в германскую армию. Во время боя он бежал к русским, чтобы предупредить, что здесь сосредоточены огромные силы пехоты и танков и что эти силы - резерв фронта.

Пришлось отходить и искать другие пути прохода, так как вести бой с фронтовым резервом мы не могли, уж слишком неравны были силы.

К исходу дня бригада стянулась в глубь густого леса на отдых.

Ночью, разбившись на отдельные боевые группы, наша бригада снова предприняла ряд попыток прорваться на запад. Снова то там, то тут вспыхивали бои. В одном из таких боев пал смертью храбрых командир одного из отрядов Оганесян. Он возглавил группу прорыва. Когда немцы открыли огонь, Оганесян поднял своих людей в атаку и опрокинул противника. Пуля его настигла, когда прорыв был уже осуществлен. Еще несколько дней назад этот любимец партизан показывал нам на турнике свою ловкость, сверкая ослепительной улыбкой на смуглом лице. И вот теперь он лежал на траве, прикрытый плащ-палаткой, вытянувшись, как бы застыв по стойке «смирно». Он был кадровый офицер и мечтал снова вернуться в действующую армию. Всего несколько дней не дожил он до радостной встречи с частями Красной Армии.

Все явственней слышался нарастающий грохот орудий с востока. Фронт приближался. Наши на многих участках фронта прорвали глубоко эшелонированную немецкую линию обороны и с каждым часом расширяли места прорыва. И вот наконец рухнула вражеская оборона, и гитлеровцы покатились на запад.

Нашей задачей стало - бить захватчиков, удирающих с нашей священной земли.

Гул орудий все нарастал. Земля вздрагивала от тяжелых разрывов, в промежутках между ними не прекращалась ружейная и автоматная стрельба, к которой мы уже все привыкли и не обращали на нее внимания. По дорогам катились разбитые немецкие воинские части и их тыловые службы. На них огненным смерчем обрушились ИЛы, поражая с бреющего полета.

Обезумевшие от страха гитлеровцы в панике бросались в лес и болото, но тут партизаны встречали и косили их в упор из автоматов. И тогда они начали сдаваться. Сначала десятками, потом сотнями и наконец тысячами.

Тут были представители всех родов войск фашистской армии: в грязновато-зеленой форме - пехотинцы, в комбинезонах-лягушатниках - егеря и гренадеры, с черными петлицами, черепами и молниями - СС, в ядовито-зеленой форме - фельджандармерия, в форме мышиного цвета - «люфтваффе», в коричневой - «арбайтсдинст», в в черной форме - танкисты, которых мы часто путали с СС… Многие, особенно эсэсовцы, торопливо, с мясом, сдирали свои нашивки, бросали свои награды, которыми когда-то они так кичились. В дорожной пыли валялись «рыцарские» и «железные» кресты и всякие медали и значки. Много их тогда насобирали деревенские ребятишки.

Длинными грязными толпами шли пленные немцы, опустив головы, с унылыми лицами, на которых можно было прочесть тупой страх или покорность своей судьбе, но уже не было того блеска хищного зверя во взгляде «горе-вояк», от которого, по словам их фюрера, должен был содрогнуться весь мир.

В те дни мне часто приходилось участвовать в прочесывании леса, где еще пытались укрыться разрозненные группы гитлеровцев. Завидя нас, они торопливо поднимали руки вверх, но были и такие, которые вступали в бой и гибли под нашим огнем.

В это же время произошла радостная встреча с частями Красной Армии.

Как-то рано утром, когда мы прочесывали лес, на дороге раздался рокот моторов.

- Танки!

Мы осторожно вышли к дороге и залегли в кустах. Сквозь пыльную завесу смутно вырисовывались очертания танков, мчащихся по дороге. И вдруг кто-то крикнул:

- Наши!

Теперь мы все видели, что это были наши «Т-34».

С радостными криками выбежали на дорогу и бросились навстречу танкам. Передний танк резко затормозил, цз башни его высунулась голова молодого русоголового танкиста.

- Партизаны! - закричал он и ловко спрыгнул с брони на землю. Мы крепко обнялись с танкистами, звали их к себе в лагерь, чтобы отметить эту встречу.

Но командир танковой колонны, совсем еще молодой майор, Герой Советского Союза, сказал:

- Не можем мы, идем на прорыв, за нами идет пехота.- И дал громкую команду:

- По машинам!

Рявкнули ненадолго заглушенные моторы, и грозные машины рванулись вперед, туда, где еще была не взломана вражеская оборона.

За танками шла пехота и кавалерия. Загорелые, пропыленные пехотинцы и конники приветливо нам улыбались, бросали на ходу веселые шутки, окликали земляков.

Порой, когда походная колонна замедляла движение, мы закуривали с фронтовиками, старались расспросить их о жизни на Большой земле, угощали их нашей партизанской едой. Но остановки были недолги, темп наступления был стремителен. Теперь уже гул орудий был где-то далеко от нас, на западе. Мы оказались в тылу наших войск. К вечеру на грузовой машине в наш.лагерь приехала фронтовая бригада артистов.

Как-то непривычно было сидеть на лесной полянке и слушать, как молоденькая, хорошенькая певица под аккомпанемент аккордеона пела нежным голоском:

И на суровых обветренных лицах партизан появлялись улыбки или какая-то тихая печаль.

Слушали концерт и пленные немцы, внимательно и сосредоточенно. А когда была показана сценка из оперетты «Свадьба в Малиновке», в которой Яшка-артиллерист и Гапуся отплясывают «тустеп», они так же, как и мы, от души смеялись и громко аплодировали.

На другой день я проснулся от автоматной стрельбы. Было еще совсем раннее утро. Стреляли где-то рядом. Я взял автомат, который всегда был под руками, и встал.

Партизаны с автоматами наизготовку спешили к дороге. Впереди виднелась фигура Гриненко.

Встретившись взглядом с одним из партизан, я спросил:

- Что за стрельба?

- Опять немцы прорываются к своим.

Вася Гриненко быстро растянул людей в длинную цепь, и мы двинулись в глубь леса, где было неестественно тихо, лишь порой хрустел валежник под ногами. Мы знали: они там, в чаще леса. Гриненко повернулся ко мне и сказал:

- Крикни им, пусть выходят и сдаются.

Я набрал побольше воздуха в легкие и крикнул что было сил:

- Немецкие солдаты, сдавайтесь! Мы гарантируем вам жизнь!

Молчание было ответом. Пригнувшись, мы побежали дальше. Каждый томился мучительным ожиданием выстрела. И когда ударил шмайсер, а за ним застучали маузеровские винтовки, стало как-то легче. По команде Гриненко мы открыли ответный огонь. Положив свой ППШ на пенек, я дал две коротких очереди, целясь в наибольшую гущину молодняка, где, по моему мнению, засели немцы.

И вдруг, когда стих первый шквал огня, раздался откуда-то совсем рядом надрывный голос:

- Русс, русс, нихт шиссен.

Из-за широкого ствола сосны показалась высокая фигура с изможденным, давно не бритым лицом. Он шёл, волоча одну ногу, и в руке держал грязную белую тряпку, непрерывно повторяя:

- Не стреляйте.

- Спроси его, много ли их там в лесу, - велел мне Гриненко.

Услышав немецкую речь, немец заметно оживился, и в его глазах затравленной собаки промелькнул еле заметный огонек -радости. Он быстро затараторил, как бы боясь, что ему не дадут все досказать до конца. Да, их была целая рота, но бандиты, простите, партизаны напали на них, и они рассеялись по лесу и теперь мелкими группами идут к Минску, на соединение с другими частями. Здесь с ним человек 20-25. Почему они не сдавались в плен и открыли огонь? Они боялись попасть в руки партизан, которые подвергают пленных немцев страшным мукам и часто сжигают заживо. А он отец пяти детей, и по своим убеждениям…

Но здесь я его прервал. В сорок четвертом году у большинства пленных немцев, по их утверждениям, убеждения были отнюдь не нацистские.

Вскоре вслед за ним из леса вышли еще солдат 20 весьма жалкого и потрепанного вида, все они изрядно трусили. А один, самый молодой, совсем еще мальчишка, плакал навзрыд и совал мне в лицо фотографию своей матери.

Может быть, еще недавно сегодняшние пленные жгли деревни и села и угоняли мирных жителей на запад, а тех, кто не шел, хладнокровно пристреливали тут же на дороге. А может, эти были не из тех. Кто их знает? Они все обращались ко мне как к переводчику, а я сдержанно им говорил, что пленных у нас не расстреливают. Под небольшим конвоем группа пленных была направлена к нашему лагерю. А мы двинулись дальше. И тут Гриненко заметил мне:

- Тебе бы надо вернуться в лагерь. Попадет мне за тебя, случись что.

В это время партизаны обнаружили в кустах еще одного немца. Он выглядел несколько лучше своих товарищей и имел погоны унтер-офицера. Фашистские награды с его распахнутого и обнажившего волосатую грудь френча были сорваны с мясом, уцелела одна серебряная брошь, дававшаяся за участие в рукопашной схватке. Немец был спокоен и, улыбнувшись, сразу же начал плести, что он чуть ли не коммунист и искал случая перебежать на сторону партизан. А сегодня его чуть было не убили сами немцы-фашисты, которых он хотел убедить идти к русским, но он с ними еще рассчитается.

- Ладно, там разберемся, - сказал Вася и приказал мне строго: - Веди его в лагерь. Только поосторожней, что-то не больно мне нравится его рыжая нахальная морда.

А унтер улыбался во весь рот и приветливо мне подмигивал. Чего он радовался? Может, в самом деле, он ждал этого дня?

Когда мы двинулись к лагерю, я велел ему положить руки на затылок и идти, не оборачиваясь назад. Немец шел спокойно. В двух шагах от него шел я, держа свой автомат наизготовку.

Мой пленный был плечист и выше меня на целую голову, а на согнутых руках обозначились крепкие бицепсы. «Силен», - подумал я.

Когда лес сменился кустарником, нам пришлось идти через болотистую лужайку. Я уже забыл ту тропинку, по которой мы шли час назад, и приказал унтеру идти прямо. До лагеря было уже недалеко. Под нашими ногами зачавкала болотная жижа. Немец нагнулся, и его руки расцепились. Я разрешил ему отпустить их. Вскоре его ноги увязли по колено. Я сделал шаг в сторону и завяз в жидком болотном месиве выше колен. Немец обернулся и, улыбаясь, протянул мне свою здоровенную лапу:

- Камерад!

- Прочь руки вверх! - приказал я ему и, выбираясь из болота, на некоторое время опустил ствол своего ППШ. Все, что произошло потом, было стремительно и трудно воспроизводилось в деталях. Сильный удар ногой мне в грудь, невыносимая боль, автоматная очередь, которую я успел дать, падая на спину.

Через некоторое время я стоял перед начальником штаба бригады. Лицо его, как всегда, было строго, а глаза, Слегка прищуренные, холодно поблескивали.

- Во-первых, кто вам разрешил участвовать в прочесывании леса? Вы радист. А потом, что это за самоуправство - убить пленного немца. Тоже мне, герой! - Его губы скривились в презрительную гримасу.

Кровь бросилась мне в голову. Я рванул на груди гимнастерку и показал ему багровый след кованого солдатского сапога.

Начальник штаба приказал мне дать подробное объяснение случившегося и, выслушав, сказал, заметно смягчившись:

- Покажитесь врачу! А потом, поскольку вы знаете немецкий, займитесь пленными.

И я начал работу с военнопленными. У нас их было довольно много, и требовалось всех их передать тыловым службам наступающих войск.

Целыми днями крутился я среди серо-зеленой массы пленных гитлеровцев. Командовал, кричал, объяснял, допрашивал, ругался, выслушивал всевозможные заявления и объяснения, и когда поздно вечером ложился спать, в ушах звучала немецкая речь.

Трудно было навести порядок в тысячной массе пленных из самых разных частей.

На помощь мне пришел один из пленных немцев, рослый фельдфебель в мундире, гладко облегавшем его осанистую фигуру.

- Пардон, господин переводчик, - сказал он, щелкнув каблуками и приложив руку к козырьку. - Так у вас ничего не получится. Солдаты привыкли к команде. Если вы позволите, я наведу порядок. Людей надо разбить поротно, назначить дежурных.

- Ну что ж, попробуйте, - согласился я, уставший от людской сумятицы.

Фельдфебель оказался прав. Мне пришлось убедиться, что значит команда в германской армии. Словно загипнотизированные, пленные строились поротно и повзводно. Фельдфебель не стеснялся* в выражениях, но никто из немцев даже и не пытался возразить ему. Команда - и ее беспрекословное выполнение. И в плену фельдфебель оставался для них фельдфебелем.

Но были и другие немцы. Тогда же довелось мне познакомиться с ними.

Однажды на дороге, у леса, в котором скрывалось еще много немцев, остановился «виллис». Из машины выпрыгнули трое немцев и один наш лейтенант. У немцев на рукавах были повязки с надписью «Фрайес Дойчланд». Тут же они установили свою радиоустановку и начали вести передачу для тех, кто скрывался в лесу и делал отчаянные попытки пробиться на запад. Звучали проникновенные слова правды, обращенные к оболваненным и обманутым гитлеровской кликой немецким солдатам. К ним обращались представители новой, молодой Германии, зародышем которой и был созданный тогда комитет «Фрайес Дойчланд».

Через некоторое время-после этой радиопередачи из леса потянулись немецкие солдаты. Оборванные, грязные, голодные, они молча бросали оружие и боязливо озирались по сторонам.

Когда их набралось до роты, к ним подошел один из представителей Комитета, подтянутый, стройный светловолосый юноша.

Немцы мрачно и уныло смотрели на него. А он говорил страстно и убедитёльно, стараясь пробудить в этих людях все, что вытравила и вытоптала в них фашистская военщина. И он сумел найти отклик в их зачерствевших душах. Через некоторое время несколько человек из этой группы согласились пойти в лес и привести тех, кто еще скрывался там. Молодой антифашист тоже пошел с ними. Когда он благополучно вернулся, мы разговорились.

Звали его Вальтер. Сам он, будучи восемнадцатилетним солдатом, в первые дни войны перешел на сторону русских. И вот вместе с ними уже третий год идет на запад. Он верит, что будет другая, новая Германия - Германия

Гете и Шиллера, Баха и Бетховена, Маркса и Энгельса. Его отец, коммунист, умер в фашистском концлагере. Он всегда верил, что Вальтер, его сын, пойдет отцовской дорогой.

Когда Вальтер рассказывал, лицо его делалось серьезным и более взрослым, и теперь он уже не выглядел юношей. К вечеру они уехали. Их срочно затребовали под Вильнюс, где в это время была окружена большая группировка немецких войск.

На прощанье Вальтер крепко пожал мне руку и сказал:

- Будете в Дрездене, заходите по адресу…- И он записал адрес на листке, вырванном из блокнота. Вальтер верил, что мы обязательно придем в его Дрезден, в один из красивейших городов Германии.

Мне не довелось навестить Вальтера. Улица, где он жил, была превращена в груду развалин, как и весь Дрезден, в результате массированного налета англо-американской авиации незадолго до прихода туда наших войск.

Вальтера я увидел позже на снимке в газете, издававшейся нашей военной администрацией в Германии. Он был сфотографирован с группой активных борцов за денацификацию и строительство новой, свободной Германии.

Осенью я вернулся в свою часть. И какова была моя радость, когда я встретил своих друзей, моих земляков: Лему Крылова, Федора Тихонова и Володю Кондратьева. Они все тоже только что вернулись с задания. Но некоторых из нашей дружной боевой семьи уже не было в живых. Мы с болью в сердце узнали о гибели нашего баяниста Володи Ястребова, скромного паренька Валерия Бурова и веселой Лиды Харитоновой. О многих ничего не было известно.

В свободное время мы гуляли по Москве, радуясь шумным светлым улицам, рекламам кинотеатров и всему, чем жила наша столица, в которой теперь все чаще гремели салюты в честь новых и новых побед нашей славной Красной Армии.

Но до конца войны было еще далеко, и мы это сознавали. Спешили посмотреть новые кинокартины, полюбоваться красотой столицы и поглубже вдохнуть атмосферу мирной жизни, когда не надо каждый миг ждать выстрела и можно спокойно спать в чистой постели.

С Николаем Кепановым довелось мне встретиться еще-раз. Было это осенью 1944 года в Москве. Он зашел в нашу часть. Был одет он в элегантный серый костюм, чисто выбрит, при галстуке. Я с трудом узнал его. Вместе мы были недолго. Поговорили, вспомнили отряд, погибших, поговорили о Ярославле. Николай сказал, что летит снова на задание. Потом я узнал от знакомых ребят, что их группа была направлена куда-то в Югославию.

Вместе с друзьями-земляками мне пришлось быть недолго. Одного за другим вызывало наше командование. Впереди были задания и спецкомандировки.

Еще тогда я задумал написать документальную повесть о своих боевых друзьях-товарищах, обо всем виденном и пережитом. Но время было не совсем для этого подходящее, да и не обо всем можно было писать в те дни. К осуществлению задуманного вернулся я много, много позже.

 

ВЕРНЫЙ СЫН ОТЧИЗНЫ

У каждой воинской части есть своя история. Написано немало книг о боевом пути той или иной дивизии, бригады, полка, эскадрильи, подводной лодки. В этих частях и сегодня, в памяти молодого поколения советских воинов, живут овеянные немеркнущей славой имена героев, навечно оставленных в списках своих частей.

Но как еще мало написано об отдельной мотострелковой бригаде особого назначения, о ее солдатах и офицерах, геройски сражавшихся в самых различных районах вражеского тыла. Какую замечательную, полную беспримерного мужества и самоотверженности историю можно было бы написать об ОМСБОНе. Некоторые из славных боевых дел этой бригады описаны ее офицерами- Героями Советского Союза Медведевым и Прудниковым - в их замечательных книгах «Сильные духом» и «Неуловимые действуют». Мне, комсомольцу сороковых годов, выпала большая честь быть воином этой части особого назначения.

Среди воинов ОМСБОНа было немало наших земляков-ярославцев. Личный состав наших курсов подготовки радистов был полностью передан в распоряжение ОМСБОНа. Кроме того, здесь служили, еще с самого начала войны, и другие ярославцы. В те годы нам были известны имена наших земляков Петрова и Хазова, которые неоднократно забрасывались в тыл врага, выполняя сложные задания. Михаил Петров геройски погиб в в 1944 году в Польше, в Яновских лесах, ему было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Недавно, собирая материал о ярославцах-партизанах, я посетил родину Героя Советского Союза И. М. Петрова, деревню Ширяйка Переславского района. Из родных героя там уже никого не осталось Но Мишу Петрова помнят, о нем знают. Рядом с деревней вырос поселок Кубринск, главная улица которого носит имя Петрова. Зашел в школу, новое современное здание. В новой школе есть комната боевой славы. На стенде - фотографии Героев Советского Союза. Вверху портрет Миши Петрова. С портрета смотрит простое, добродушное русское лицо. Таким он живет в сердцах юных пионеров, как бы напоминая, что самый глубокий смысл жизни советского человека заключается в его беззаветной преданности и служении своей Отчизне и своему народу.

В Ширяйке живет сегодня учитель Миши Петрова Сергей Алексеевич Кусин. Он с сердечным волнением вспоминает своего бывшего ученика. Рассказывает о детстве Миши, о его семье. В большой семье Петровых Миша был старшим. Рано пришлось узнать ему крестьянский труд. Миша унаследовал мужественность отца и добродушие матери. В деревне его любили за уважение к старшим, за готовность заступиться за слабого, за открытый, полный доверия взгляд.

По окончании школы Мишу направили на курсы счетоводов, семье нужен был помощник. Работая в колхозе, Миша свободное время отдавал книгам и спорту. Он был сильным, плечистым парнем, но не любил драк. И если где-либо затевалась ссора, он всегда разнимал расходившихся парней. Но трусом он не был. Как-то осенью произошла в деревне кража. Были украдены соты с медом. На другой день она повторилась. Миша вызвался покараулить ночью. Притаился у овина. В темноте ночи смутно вырисовывалась спавшая деревня. И вдруг - двое. Миша бросился к месту, откуда доносился треск ломаемого дерева. Во тьме перед ним выросли две мужские фигуры.

В руке одного что-то сверкнуло. И в этот же миг двое бросились на Мишу. Он ловко вывернулся и сильным ударом сбил одного с ног, другой же больно ударил его чем-то металлическим по голове. Завязалась отчаянная схватка двоих вооруженных с одним безоружным. Когда на шум из изб стали выбегать люди, воры поспешили удрать, оставив на месте огромный нож. Миша в драке получил несколько ран, но не уступил ворам.

И вот настало время призыва в армию. Как водится у нас на Руси, вся . деревня провожала своих парней на воинскую службу. Были тут и песни под гармонь, и слезы, и напутствия стариков. Кто из нас, комсомольцев тех далеких довоенных лет, не мечтал стать летчиком, моряком или пограничником.

Мише довелось служить в пограничных войсках. С гордостью встал он на охрану границ Союза Советских Социалистических Республик. И те, кто доверил ему охрану священных рубежей нашей советской Отчизны, не ошиблись.

Погранзастава, где он нес службу, стояла неподалеку от реки Сан, которая являлась естественным пограничным рубежом.

Как-то вызвал начальник заставы комсомольца Петрова к себе.

- Назначаю вас старшим дозора. Имеются оперативные данные, что сегодня ночью на участке нашей заставы попытаются прорваться два матерых немецких разведчика. Ваша задача - взять их живыми, даже если они окажут вооруженное сопротивление.

К этому времени Михаил Петров уже имел опыт борьбы с нарушителями границы, на его счету было несколько задержанных лазутчиков.

Короткая летняя ночь. Бесшумно идут по дозорной тропе двое пограничников с собакой. Вот здесь наиболее удобное место перехода за кордон. Пограничники залегли в кустах. Тишина. Томительно тянутся минуты. Теперь все дело в их четвероногом друге Дине. Но она, кажется, дремлет. Но вот Дина встрепенулась, ее умная морда насторожена. Михаил шепотом велит своему напарнику проверить оружие. Из леса в тающих сумерках выплывают две фигуры. Они двигаются прямо на пограничников.

- Руки вверх! - раздается команда Петрова. Но враги бросаются в разные стороны и, пригнувшись, бегут. Поняли, что брать их будут живыми. Миша приказывает своему напарнику отрезать путь к границе одному из бегущих, сам же начинает преследовать второго. Но враг коварен. Притаившись за кустом, он бросает в пограничника гранату, которая гулко рвется в лесу. Миша успевает укрыться за стволом толстого дерева. Враг уходит все дальше и дальше к границе, временами он отстреливается из пистолета. Нет, нельзя дать ему уйти! Петров вскидывает карабин и бьет по ногам, лазутчик падает. «Неужели наповал?» - проносится в голове у Миши. А когда он приближается к неподвижно лежащему нарушителю, тот направляет на него маузер, но Миша прикладом успевает выбить его из рук врага.

Ранним утром 22 июня 1941 года фашисты обрушили ураганный огонь на Перемышлевскую заставу, где служил старшина Петров. Пограничники заняли оборону по берегу реки Сан. Западный берег кишел немецкой пехотой. Немцы поспешно наводили понтоны через реку. Они действовали уверенно, так как не думали, что после страшного артналета им кто-либо окажет сопротивление. Старшина Петров тщательно проверил прицел и до боли сжал рукоятки «максима». Его товарищи изготовились к стрельбе, как еще недавно их учили на стрельбище. Их было очень немного по сравнению с вражьей лавиной, которая катилась на них.

Огненным смерчем стеганул «максим» Петрова по скопившимся на том берегу немцам. Фашисты открыли ответный огонь, используя численное превосходство, и двинулись по всему фронту на маленьких понтонных лодках. Но горсточка пограничников отбила эту атаку с большими потерями для противника. Старшина Петров проверил личный состав вверенного ему подразделения. Какой болью в его сердце отзывалась гибель боевых товарищей, погибших в первые часы войны. И он с еще большей яростью обрушил огонь своего пулемета на фашистов, которые снова и снова лезли, устилая своими трупами восточный берег. Во время боя к Петрову подполз командир заставы. Рука его была забинтована. Превозмогая боль, он сказал:

- Миша, держись до подхода наших войск.

- Есть держаться, товарищ командир.

ИЗ КОРРЕСПОНДЕНЦИИ «ФЕЛЬКИШЕР БЕОБАХТЕР» ФАШИСТСКОГО КОММЕНТАТОРА Д-РА ПОДЕВИЛЬСА

«Советский солдат дерется с ожесточением, презирая смерть; в этом он превосходит нашего противника на западе…

…Во время переправы через Буг первая волна немецких атакующих солдат была пропущена без выстрела, а следующие за ней встречены убийственным огнем. Прорвавшиеся же были атакованы в спину. Стрельба сзади, из-под земли, из окон, с деревьев относится к коварным методам ведения войны со стороны большевиков…»

«БОИ В РОССИИ». ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ГЕНЕРАЛ-МАЙОРА ВЕРМАХТА КИССЕЛЯ, УЧАСТНИКА БОЕВ НА РЕКЕ САН, ПОД ПЕРЕМЫШЛЕМ

«…В 3.00 проходит длинный товарный поезд по мосту. Он идет в Германию. Ровно в 3.00 вспыхивает небо красным, и слышен грохот артиллерии. Затем в дело вступают 10,5 и 15 см орудия.

Не совсем приятное пробуждение для русских солдат. Страшным кажется то, что предполагаемая сильная артиллерия противника совершенно молчит.

… Приказ овладеть мостом. Кажется, он будет взят без боя. Но едва лейтенант, командир взвода, достигает караульного помещения, как оттуда раздаются выстрелы. Русские бьют из пулеметов и винтовок. Начинается стрельба и из других домов. На мосту нельзя подняться. Убитые и раненые. Огонь нарастает. Стреляют Снайперы. Несколько человек убиты попаданием в голову. Только немногим из саперного взвода, и то раненным в бою, удается вернуться с моста. Кажется, повсюду засел враг, и наш огонь не дает нужного результата. Нервы напряжены до предела, так как каждый миг мост может взлететь на воздух. Оставшиеся в живых раненые говорят, что почти все саперы убиты на мосту, убит и командир взвода, лейтенант…»

Затем потянулись тяжелые и горькие дни отступления.

В районе Лубны небольшой отряд пограничников попал в окружение. Заняли круговую оборону. Боеприпасы были на исходе. Во время боя был смертельно ранен начальник штаба. Умирая, он передал командование и все штабные документы старшине Петрову.

17 уцелевших пограничников прорвали вражье кольцо, 27 дней и ночей пробивались с боями к своим и только под Харьковом соединились с Красной Армией. За храбрость и за сохранение важных штабных документов М. И. Петров был награжден медалью «За боевые заслуги». Немного в начале войны было награжденных.

Тогда только что начинала формироваться отдельная мотострелковая бригада особого назначения, куда отбирались смелые, сильные и выносливые люди, способные действовать в самых различных условиях. Поэтому совсем не случайно Михаил Петров стал воином этой части.

В августе 1942 года 13 десантников, среди которых находился старшина Петров, были выброшены в район действия группы «Охотники» (Житомирская область). Командиром группы был чекист Прокопюк. С этого времени Михаил Петров надолго связал свою судьбу с подполковником Прокопюком.

Фашистские оккупанты всеми силами стремились эксплуатировать захваченные советские фабрики и заводы. В поселке Дарманка Житомирской области им удалось пустить небольшой завод, который начал давать продукцию для рейха.

Узнав об этом, Прокопюк вызвал к себе Петрова. Разговор был недолгий: Михаил с полуслова понимал своего командира. Холодной декабрьской ночью небольшая группа партизан просочилась в поселок, сосредоточилась у завода, сняла охрану и вошла вовнутрь. Петров лично заминировал цех и поджег бикфордов шнур.

Когда группа «Охотники» получила задание ликвидировать в районном центре Граднице всю фашистскую верхушку, включая шефа гестапо, начальника полиции, военного коменданта, осуществление этой операции справедливого возмездия было поручено Михаилу Петрову.

В новогоднюю ночь 1943 года Петров со своей группой бесшумно окружил здание, где собралась вся фашистская верхушка и ее приспешники. Из дома доносились бравурные звуки нацистских маршей. Партизаны с автоматами расположились у окон и дверей. Они нетерпеливо посматривали на своего командира. Ну, дескать, чего там, самое время бить их, гадов. Сквозь окна были видны веселившиеся фашистские чины, стол, уставленный винами и закусками, сверкало золотое шитье парадных мундиров.

Михаил медлил: хотелось кое-кого из этой своры притащить живьем в партизанский лагерь.

Вдруг хлопнула дверь, и на улицу вышел пьяный в штатском. Его моментально скрутили. Оказалось, что он личный переводчик шефа гестапо.

- Иди и скажи всем, что дом окружен, пусть сдаются. Иначе всех перебьем! Даю одну минуту, - проговорил Михаил, притянув за ворот к себе перепуганного до смерти переводчика.

Но пьяные фашисты, услышав страшную новость, первыми открыли беспорядочную стрельбу; тогда партизаны ответили дружным автоматным залпом. Через несколько минут все было кончено.

Как-то, вернувшись с задания, Михаил, доложив все обстоятельно своему начальнику, волнуясь, сказал, что давно хочет вступить в ряды Коммунистической партии.

- Правильно, Миша, и я с удовольствием дам тебе рекомендацию в партию, - сказал командир и крепко пожал ему руку.

Вскоре лейтенант Петров стал кандидатом в члены ВКП(б). По мере продвижения Красной Армии на фронте двигалось на запад и партизанское соединение Прокопюка. На своем пути партизаны громили многочисленные банды бандеровцев. Лейтенант Петров стал поистине грозой этих презренных врагов Советской власти. Не раз он со своей ротой разбивал бандеровские сотни.

К лету 1944 года соединение Прокопюка вышло в Яновские леса, в районе Люблина, и развернуло свои активные действия совместно с польскими патриотами Армии Людовой.

В это же время немецкое командование с целью обеспечения безопасности своего тыла задумало провести операцию против партизан под названием «Штурмвинд». Для этой цели в район Яновских лесов были брошены моторизованные части СС и полицейские соединения. К середине июня вокруг Яновских лесов было замкнуто вражеское кольцо, в котором оказалось около 1500 партизан. Всей операцией руководили СС - бригаденфюрер Шпаренберг и генерал Канцлер.

На рассвете фашисты по всему фронту окружений пошли в наступление. Их поддерживала авиация и танки. Немецкие огнеметы подожгли лес. Но атака эсэсовских головорезов захлебнулась под убийственным огнем партизан. Фашисты откатились, оставив массу убитых.

Лейтенант Петров со своей ротой был поставлен на наиболее ответственный участок обороны. Убедившись, что прорваться невозможно, немцы подтянули орудия и стали прямой наводкой бить по расположению роты Петрова. Михаил понимал, что если так будет дальше, им долго не продержаться. Он передал по цепи команду: «Приготовиться к атаке!» И сам первый поднялся в атаку, увлекая бойцов за собой.. Стремительный бег. Впереди - ощерившиеся смертью жерла орудий, у которых хлопочут эсэсовские молодчики, от жары раздетые по пояс. Еще несколько секунд, и они ударят по атакующим. Но автоматчики Петрова опережают врага. Скошенные меткими очередями, падают вражеские артиллеристы. А Миша уже у 75-миллиметровки.

- Разворачивай их! - кричит он.

Партизаны с ходу разворачивают захваченные пушки и бьют в упор по вражеским танкам, снова заряжают и снова бьют.

Из-за дерева поднимается эсэсовец, он что-то отчаянно вопит, дает длинную очередь из автомата. Его тут же добивают партизаны: А Миша Петров стоит у орудия, и на гимнастерке, где приколот маленький комсомольский значок, вдруг появляется темное пятно, которое все растет и растет. Миша делает шаг вперед и падает на опаленную черную траву.

Атака роты лейтенанта Петрова решила исход боя, партизаны вырвались из вражеского кольца.

5 ноября 1944 года Указом Президиума Верховного Совета СССР Михаилу Ивановичу Петрову было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

 

КОМСОМОЛЬСКОЕ СЕРДЦЕ

Когда ярославцы-радисты прибыли в Москву, в распоряжение ОМСБОНа, первым командование вызвало самого младшего из нас, Колю Мартынова. Он попрощался, со своими друзьями, и они его больше не видели. Мно-гие думали: «Не отправили бы его домой, ведь ему едва исполнилось 16 лет».

Но Колю отправили не домой, чего он больше всего боялся. Большая легковая машина доставила его куда-то далеко за Москву, где в лесу стояла воинская часть. Здесь для него начались дни напряженной подготовки: стрельба из разных видов трофейного оружия, прыжки с парашютом, знакомство с формой и знаками различия немецко-фашистской армии и с условиями жизни на оккупированной территории. Все это Николай усвоил на отлично.

И вот аэродром. Он и его шеф, совсем по виду старый мужчина, с пышной бородой, настоящий дед, сидят в ангаре, ожидая команды на вылет. Коля волнуется, но он умеет скрывать свое волнение.- «Дед» совершенно спокоен и, кажется, дремлет. Раздается: «На посадку!» И они идут к «Дугласу», очертания которого неясно вырисовываются в спускающихся весенних сумерках. Оглушительный рев мотора разрывает вечернюю тишину. «Дуглас» плавно катится по взлетной дорожке и отрывается от земли.

Фронт они перелетели благополучно, в заданном квадрате прыгнули, спрятали парашюты, приняли соответствующий легенде внешний вид и пошли к месту назначения. Два бедно одетых странника, «дед» и «внук». Дед с посохом, внук с котомкой, где спрятана радия. До Брянска добрались благополучно и обосновались в самом городе, где у Николая жила «родная тетка». В общем, легализовались они основательно, благодаря хорошо изготовленным документам и продуманной до мелочей легенде, и развернули свою работу. «Дед» установил связь с Брянским подпольем и вскоре стал получать информацию, которую Коля сразу же передавал командованию. А информация была очень ценной: Брянск в то время представлял собой важный, крупный железнодорожный узел, где часто сосредоточивалось большое количество немецких эшелонов, были расположены многочисленные воинские части, аэродромы и склады боеприпасов и оружия. Город буквально кишел немцами. Естественно, что работа в таком городе представляла собой огромный риск и требовала большой отваги и смелости. Вскоре появились и результаты работы «деда» и Николая: все чаще и чаще авиация обрушивала бомбовые удары на указанные объекты и цели, а из Центра запрашивали подтверждение результатов воздушных атак на тот или иной объект.

Работая в оккупированном городе, молодой комсомолец увидел своими глазами так называемый «новый порядок», который фашисты хотели навязать советскому народу. Помещения, где раньше располагались советские учреждения, они заняли под гестапо, комендатуру, полицию, школы - под казармы, пооткрывались увеселительные заведения - «только для немцев», на улицах всюду маячили военные патрули, в тяжелых касках, с автоматами на груди. На стенах зданий, на заборах виднелись зловещие приказы фашистских оккупационных властей, особо выделялись жирным шрифтом всем ставшие понятными с приходом фашистов слова: «расстрелян», «повешен»

Однажды Коля получил повестку, где ему, согласно приказу оккупантов, предписывалось явиться на биржу труда для регистрации.

Посоветовавшись с «дедом», он пошел в это заведение, через которое шла отправка советских людей на фашистскую каторгу.

Трудно было сдерживать свои подлинные чувства комсомольцу Мартынову. Там, на бирже, мордастые фашистские чиновники грубо, словно лошадей, осматривали советских людей. Плакали женщины и девушки, которым предстояла отправка в фашистскую неволю. Никто не верил ярко намалеванным фашистским плакатам, изображавшим райское житье восточных рабочих в нацистском рейхе. На этот раз все обошлось благополучно. Колю зарегистрировали и выдали соответствующий документ, снабженный его фотографией. Но вскоре пришла вторая повестка: теперь речь шла об его отправке в «великую Германию». Ночью Николай ушел из Брянска. Свои люди доставили его к партизанам, в Брянские леса.

После тяжелых кровопролитных боев отряд, в котором воевал отважный ярославский комсомолец, вышел на Большую землю для отдыха и пополнения сил. Недолгим был отдых для Николая. В один из действовавших в тылу врага отрядов срочно был нужен радист. Командование приняло решение перебросить Мартынова через линию фронта на самолете «У-2».

Начальник отдела разведки, пожилой полковник, задумчиво оглядел стоящего перед ним высокого, худощавого юношу:

- Мартынов, мы вас представляем к ордену, молодец! - Он подошел к Николаю вплотную, положил руку на его плечо, глаза его потеплели. - Отдохнуть бы тебе, парень.

- После войны отдохнем, товарищ полковник,- ответил Николай.

На аэродроме Николай встретил Петра Кравченко, летчика, который не раз летал к партизанам. Петр, всегда жизнерадостный, крепкого телосложения украинец, узнал Николая.

- Миколка, друг, значит, с тобой летим. Вот здорово!

Перелетая через линию фронта, самолет попал под обстрел вражеских зениток. Несколько осколков разорвали обшивку фюзеляжа, а один угодил в мотор, откуда сразу же вырвалось пламя и повалил черный дым. Кравченко резко бросил машину к видневшемуся далеко внизу лесу. А когда машина, охваченная пламенем, шла над лесом, он крикнул в шлемофон:

- Микола, прыгай!

Едва Николай вывалился из горящего самолета, раздался оглушительный взрыв: рванули бензобаки. Николая обдало огненной струей и больно ударило по спине. Теряя сознание, он успел раскрыть парашют.

Очнулся в густом лесу. Было холодно, и страшно хотелось пить, одежда на спине прилипла к телу. Николай спрятал парашют и, превозмогая боль, встал, осмотрелся. Вечерело. Было очень тихо, лишь ветер шелестел в осенней опадавшей листве. Николай снял снаряжение и стал раздеваться. Вся спина была в крови. «Видно, осколком»,- подумал он. Кое-как, используя индивидуальный пакет, перебинтовал раны. Затем, выбрав удобное место, Николай установил «Белку» и начал вызывать своего корреспондента. Когда связь была установлена, он сообщил о случившемся. Несколько дней провел он в лесу, пока его не обнаружили партизаны.

Еще долго не пришлось Николаю Мартынову отдыхать. Снова и снова он уходил на задания. Уже несколько орденов украшали его грудь, а ему еще не было и 18 лет.

В октябре 1944 года он в составе группы из 12 человек был выброшен под Кенигсберг - цитадель фашистской Германии в Восточной Пруссии. Группа имела задание развернуть разведывательно-диверсионную работу в этом важном стратегическом районе и обеспечить корректировку бомбовых ударов нашей авиации по магистралям Кенигсберг - Тильзит, Кенигсберг - Каунас, а также по военным объектам Кенигсбергской крепости и порта.

Операция была сопряжена с чрезвычайными опасностями и сложностями. Территория Восточной Пруссии представляла собой сплошной военный лагерь. Гестапо, СС, фельджандармерия делали все возможное, чтобы обезопасить этот район от советских разведчиков-парашютистов. Чужая, незнакомая территория. Редкие лесочки, просматриваемые со всех сторон, и добротные хутора и фальварки, где хозяйничали угрюмые и жадные гроссбауэры. Попробуй подойди, у каждого ружье, свора злых псов и обязательно дома телефон. Работали у этих кулаков насильно угнанные советские люди. С ними удалось установить связь, а через них - с группами Сопротивления, куда входили и иностранные рабочие. Они охотно и самоотверженно помогали советским разведчикам.

Группа «Корректировщики» разбилась на тройки и начала свою полную риска работу. Жить приходилось в лесу. Трудно обстояло дело с явками, которые были в самом Кенигсберге. Но отважные разведчики делали свое благородное дело, и результаты их трудов не заставили себя ждать.

И вот на эшелоны, выходящие из Кенигсберга, в пути стали регулярно налетать наши бомбардировщики. Все шло в определенной последовательности. Сигнал о выходе эшелона с живой силой и техникой по магистрали такой-то поступал из города, портативная рация «Джек» давала условный сигнал в эфир, который принимался на одном из прифронтовых аэродромов нашей авиации. Немедленно следовал страшный бомбовой удар по вышедшему из города эшелону. Это стало регулярным явлением и всполошило фашистское командование. Начались облавы и операции по прочесыванию. На поиски наших отважных разведчиков было поднято все окрестное население.

Во время одной из таких облав, погиб друг Николая Эдик Майоров. Он постоянно дежурил у дороги и своевременно давал сигналы нашей авиации. Когда его обнаружили немцы, Эдик понял, что ему не уйти, и принял неравный бой. Его окружили фольксштурмовцы, среди них было много фашистских фанатиков. Меткими выстрелами из пистолетов Эдик уложил многих, но сам был смертельно ранен, и тогда озверевшие фашистские изуверы, захватив юношу, живьем закопали его в землю. Разведчики продолжали свою работу и вскоре уничтожили важную персону из Главного управления имперской безопасности. На шоссе была сделана засада, и, когда показался сверкающий хромом и никелем роскошный «оппель-адмирал», Николай выстрелил из пистолета в лобовое стекло, которое разлетелось серебристыми брызгами. Машина встала. Из нее выскочил солидный эсэсовский офицер в черном мундире, но тут же рухнул, скошенный, пулями советских разведчиков. После этого случая фашисты сбились с ног в поисках неустрашимых советских разведчиков. В декабре, когда стало невыносимо холодно и группа значительно поредела, был получен приказ о выходе. Но выйти удалось немногим. Фашисты блокировали все дороги, просеки. Николай шел с Иваном Почешинским, который был ранен в руку. Шли только ночью, голодные, оборванные, питались сырыми грибами, ели кору деревьев, но упорно шли к своим. Рана у Почешинского гноилась, рука почернела, он уже не мог идти и временами терял сознание.

В густом лесу, выбрав укромное местечко, Николай разжег маленький костер, накалил свою финку:

- Ну потерпи, Иван!

И он начал сложную, страшную операцию. Нужно было срочно ампутировать руку: начиналась гангрена.

Стиснув зубы, глухо стонал Иван, а -Николай, напрягая последние силы, резал человеческое тело, резал, чтобы спасти своего боевого друга. И он спас его. Когда они вышли к своим, то это были два изможденных скелета.

После небольшого отдыха, получив награды, Николай был снова в строю и снова с группой отважных разведчиков-диверсантов летел в тыл врага. Целью теперь был район Берлина, задача - та же.

 

ПО ДОРОГАМ НЕЗРИМОГО ФРОНТА

Во время войны наше командование направило в тыл врага немало отрядов специального назначения. Таким был отряд под условным названием «Гвардия», где мне довелось выполнять функции радиста, таким же был отряд «Максим», с которым шел радист Алексей Крылов.

В начале июля 1943 года отряд «Максим» высадился в глубоком тылу, неподалеку от Полоцка, в расположении партизанской бригады «Неуловимые».

Здесь Алеша встретил наших земляков-ярославцев из группы Лемешевского. У них тогда вышла из строя рация, и он оказал им большую помощь, передав в центр их материалы, которые представляли большую ценность. Нелегко им было без связи, а впереди еще лежал долгий, тяжелый путь.

Через неделю максимовцы покинули партизанскую базу и двинулись по заданному маршруту. Начался боевой рейд по оккупированной территории.

Отряд численностью 80 человек не мог проскользнуть незамеченным, и сразу же, как только он оставил район, контролируемый партизанами, к нему прицепились каратели и преследовали буквально по пятам. Отрядом командовал майор-чекист Л. М. Корчагин. Это был человек железной выдержки и необыкновенной смелости. В момент опасности, в кольце врагов, под огнем противника, он поражал всех своим хладнокровием и умением найти правильное решение в самой неожиданной ситуации.

- Вот это командир! - говорил себе Леша и старался в его выдержке и храбрости находить пример для себя.

Лев Михайлович был требователен и строг к своим подчиненным, но наряду с этим проявлял теплую сердечность и заботу о них, особенно о молодежи. В тяжелых переходах, когда, казалось, уже нет никаких сил двигаться, он пропускал мимо себя колонну, снимал часть груза с тех, кто уже шел на последнем дыхании и распределял его среди более сильных.

- Ну как, Леша? - обращался он к молодому радисту хрупкого телосложения по сравнению с плечистыми подрывниками.

- Порядок, товарищ командир, - отвечал Леша, иногда с шуткой, хотя ноги его уже подкашивались.

Однажды командир вызвал Крылова к себе и стал расспрашивать его о доме, о семье, о службе. Узнав, что Леша пошел в партизаны по комсомольскому набору, он вспомнил свою боевую юность. Гражданская война, молодая Советская Республика в кольце врагов, и он, такой же восемнадцатилетний комсомолец, идет на фронт, идет добровольно, по зову своего сердца. В молодом радисте Лев Михайлович как бы увидел свою молодость.

Отряд «Максим» двигался по Калининской и Ленинградской областям с последующим выходом в районы Острова и Пскова. Шли только в ночное время, дневать приходилось в лесах и болотах. В ходе рейда часто приходилось отбиваться от наседавших немцев. Часто максимовцы ограничивались отражением атак, но иногда они из обороняющихся превращались в атакующих. Однажды разведка обнаружила в одном селе отряд гитлеровцев до сотни человек. Немцы производили реквизицию сельхозпродуктов у местного населения, а точнее - грабеж. Почти все они были изрядно пьяны. В селе раздавался женский и детский плач. А фашисты продолжали грабить и бесчинствовать.

Вскоре колонна оккупантов, со связками битых кур, с полными рюкзаками, с нагруженными подводами, стала .вытягиваться на большак. Командир отряда, разбив своих людей на несколько групп, расположил их вдоль дороги, строго приказав:

- Подпустить вплотную и бить только в упор!

Немцы шли не спеша. Все были хорошо вооружены.

Среди зеленых шинелей мелькало много шинелей мышиного цвета «люфтваффе». Видимо, это был сборный отряд грабителей. Все ближе и ближе подходили они к партизанам. Уже отчетливо слышны их голоса. Надо открывать огонь. Но нет команды Корчагина. Что же он? Самое время. Некоторые уже начали волноваться, оглядываясь на командира. А он, пригнувшись, словно тигр, застыл перед предстоящим прыжком. И вот раздалось его могучее:

- По фашистским гадам - огонь!

Напряженная тишина разорвалась автоматной трескотней и взрывами гранат. Словно в огненном водовороте, метались гитлеровцы и, точно скошенные, один за другим валились на большак. Лев Михайлович, сам с автоматом, стоя во весь рост, бил короткими очередями по разбегающимся вражеским солдатам. Только не дать врагу опомниться, не дать залечь и завязать долгий бой. Это понимают все максимовцы. Ведь недалеко вражеские гарнизоны.

Но части фашистов удается занять оборону. Среди них есть опытные вояки, знакомые с партизанской войной. Лев Михайлович поднимает людей в атаку. Треск автоматов, скрежет железа, крики. В ход пущены приклады и десантные ножи. И вот все кончено. Отряд гитлеровцев уничтожен. Один пленный, обезумев от страха, трясет головой и твердит одно и тоже:

- Гут партизанен, гут партизанен!

У максимовцев убит только один, несколько человек ранено.

О славных делах отряда «Максим» можно прочитать в недавно вышедшей книге «Ты помнишь, товарищ?», изданной тульским издательством. В книге рассказывается и об А. И. Крылове, есть там и фотография, где Алексей Иванович сфотографирован с группой- разведчиков отряда.

Обычно о нас, партизанских радистах, говорится: выполнял работу радиста, обеспечивал отряд бесперебойной связью. Леша был именно таким радистом, который в любых условиях давал связь. Нелегко было ее обеспечить. Часто было так: максимовцы отбивают атаку наседающего врага, а Леша сидит у своей рации и старается не пропустить ни. одной цифры и буквы. Вокруг автоматный треск. Тут нужна выдержка, умение подчинить свою волю главному. И Леша этим обладал, за что его любили и уважали в отряде.

Однажды максимовцы захватили пленного. Очень нужен был «язык». Им повезло, пленным оказался писарь штаба дивизии группы войск «Норд». Немец имел весьма интеллигентный вид: очки, пробор, новенький, с иголочки, мундир. Не какой-то окопный «фриц», а штабист, с погонами фенриха!

Звали его Вернер.

Оправившись от первого шока и убедившись, что партизаны совсем не похожи на каннибалов и отнюдь не собираются его разделывать на части, как об этом трубила пропаганда Геббельса, Вернер заговорил. Да, он работал в штабе дивизии. Только в штабе, ни в каких карательных операциях никогда не участвовал. В его задачу входило печатание на машинке приказов и военных штабных бумаг. Он может дать очень ценные сведения партизанам, если, разумеется, ему гарантируют сохранение жизни. Сам он всегда сочувствовал русскому народу и в душе возмущался этой войной. Но что мог поделать он, до войны мелкий чиновник. У него семья и так далее.

Командир отряда прервал его, заявив, что ему придется рассказать все, что он знает, без каких-либо предварительных условий.

И Вернер начал выкладывать все, что он знал. А знал он многое, память у него была феноменальная. Номера и тексты приказов, номера дивизий, полков, личный состав, имена генералов, офицеров, количественный состав частей, вооружение, боеприпасы, районы дислокаций, оборонительные сооружения, оперативные документы, разведданные- все это ложилось в многочисленных исписанных листках на стол Леши, превращалось в зашифрованные цифровые колонки и шло в эфир. Более недели, каждый день по нескольку часов, передавал Леша очень важные сведения нашему командованию. И из Центра каждый раз приходили уточняющие вопросы, на которые Вернер охотно давал объяснения. Нет, он не врал и не выдумывал. Его расчет был весьма прост. Чем ценней будут его сведения, тем дальше они пойдут. А там, наверху, заинтересуются, кто их дает. Проверят, и они подтвердятся. За это, конечно, он заслуживает награды. А какая ему нужна награда, кроме сохранения жизни? Не так уж это много за все, что он дает русским. И снова он вспоминал и уточнял, и снова Леша шифровал и передавал.

К этому времени Алеша уже сносно говорил по-немецки, а Вернер знал немного по-русски. Так что они иногда беседовали на отвлеченные темы. Вернер был довольно-таки образован, знал литературу и очень любил музыку. Когда Леша включал рацию и ловил Москву, откуда иногда доносилась русская музыка, немец слушал ее с восторгом и говорил:

- Очаровательно!

Из мемуаров гитлеровского генерал-полковника Гудериана

«По мере того, как война принимала затяжной характер, а бои на фронте становились более упорными, партизанская война стала настоящим бичом».

Однажды в отряде появился новый человек, внешность которого сразу же вызвала недоумение у партизан. Густая, по грудь, борода, волосы по плечам, старый потрепанный подрясник, - одним словом, поп. А когда он в деревенской хате, сев за стол, прежде чем взять ›ложку, размашисто перекрестился на икону, партизаны рассмеялись и начали отпускать всякие шутки по его адресу. Но поп и глазом не моргнул, молча работал ложкой, что свидетельствовало о его хорошем аппетите. Шутки по адресу попа пресек командир отряда, он сверкнул глазами и строго сказал: «Чтоб это было в последний раз!»

Леше Крылову довелось поближе познакомиться с попом. Его звали Терентьич, и он имел очень важное задание командования.

Терентьич отлично сжился с легендой, и даже сам иногда забывал, что был лицом,, далеким от духовного сана. Поповское обличье помогало ему в разведывательной работе, облегчая возможность передвижения по родной земле, оккупированной фашистами. Но однажды, во время облавы, его схватили полицаи. У него не нашли ничего подозрительного. На все вопросы начальника полиции он отвечал естественно и уверенно. Шеф полиции, отличавшийся крайней подозрительностью и из кожи лезший от усердия перед своими хозяевами, приказал оставить задержанного до выяснения.

Терентьича заперли в одиночную камеру. Помолившись, он лег на солому, запахнулся в рваный подрясник и решил заставить себя уснуть. Ночью скрипнула дверь и в камеру кого-то грубо втолкнули. Терентьич притворился спящим. Рядом кто-то плакал и шарил по соломе. Плач был женский, Терентьич, привыкший к темноте камеры, разглядел молодую женщину, с растрепанными волосами, в разорванной на груди блузке. Она прилегла рядом, стучала зубами от холода и всхлипывала. Наконец заговорила:

- Слушай, батюшка, тебя выпустят утром. Ты не мог бы помочь мне?

Терентьич молчал.

- Я дам тебе адрес, ты сходишь и скажешь, - шептала женщина, обжигая горячим дыханием его щеку.

- Дочь моя, я могу за тебя помолиться. Все остальное во власти бога.

- Какой ты поп, я же вижу!

Она придвинулась к нему и рукой взлохматила его волосы:

- Ну, погрей же меня, все равно - один конец.

Терентьич приподнялся и резко отстранил ее.

- Не богохульствуй, дочь моя!

Ему сразу же стало ясно, что это обыкновенная подсадка. Все попытки провокаторши не увенчались успехом. А когда к утру она стала чересчур нахальной, он постучал в дверь и сказал пришедшему полицаю:

- Уберите эту блудницу адову, пребывающую во грехе.

Провокаторша, молодая, упитанная девка с нахальными глазами, грязно обругала Терентьича и даже сплюнула со злобой.

- Эх ты, поп, такой товар упустил! - заржал полицай. Терентьич, как истый служитель церкви, перекрестил обоих;

Днем его выпустили, и он поспешил убраться из города.

Позднее Крылов передавал донесения, где сообщалось о ликвидации редакции крупной профашистской газеты. Эта дерзкая акция была организована и проведена Терентьичем.

Алексею Крылову не было еще и. двадцати лет, когда ему довелось идти в четвертый раз в тыл врага. Было это весной 1944 года. Леша только что вернулся в Москву из отряда «Максим». Снова в Москве. Он мысленно представил встречи с друзьями и, конечно, с земляками-ярославцами. Но ожидания Алексея не оправдались.

Недолго ему пришлось быть в столице. В части из ребят-ярославцев почти никого не было. Война раскидала всех по разным участкам. Но скучать не пришлось. Однажды вечером Лешу вызвали в наше управление, где он получил новое задание. На инструктаже было сказано:

- Ваша группа будет действовать на территории Румынии. Цель - глубокая разведка вражеского тыла. В настоящее время в Румынию перебрасываются немецко-фашистские войска. Необходимо установить их численность и места дислокаций. Работать придется в крайне трудной обстановке. В случае обнаружения группы немедленно переходить через линию фронта, если это возможно.

Спецгруппа, в составе которой Алексей Крылов был радистом, состояла из опытных разведчиков, прошедших, как говорится, через горнило войны.

Через два дня спецгруппа прибыла в Молдавию, в район небольшого городка Сороки, и начала готовиться к переходу через линию фронта на участке обороны одной из дивизий. Здесь стояла еще одна спецгруппа, готовившаяся к предстоящей операции. Как-то Леша увидел девушку, лицо которой показалось ему знакомым. Приблизившись, он узнал Лиду Харитонову, они разговорились. Было что вспомнить. Со времени, как они виделись в Ярославле, прошло немало времени. Позади были бои и походы. Лида возмужала, приобрела ту сдержанную серьезность, которая свойственна людям, выполнявшим свою повседневную опасную работу в условиях вражеского окружения. Лида шла с такой же группой в тыл противника. Простились так, как будто через день-два снова увидятся. Но это задание для Лиды Харитоновой было последним.

Спецгруппа, в составе которой был Крылов, вышла теплой весенней ночью. Ее повели фронтовые разведчики. Они бесшумно проделали проход в минных полях и вывели группу на нейтральную зону. Началось движение в направлении румынского городка Радеуцы, где нужно было просочиться через линию вражеской обороны. Всю ночь шли, при вспышках ракет опускались на землю, покрытую тонким ледком. Поднимались и снова шли. К утру, измученные, перебегая дорогу, нарвались на вражеский патруль. Застрочил немецкий автомат. При-шлось повернуть обратно. На рассвете группа вернулась на исходный рубеж. Первый заход был неудачен. Ночью все было повторено. И только на третий раз разведчикам удалось просочиться сквозь расположение румынских и немецких войск.

Впереди были Карпаты. Глазам Леши представилось удивительно красивое зрелище: огромные горы, на вершинах которых до боли в глазах искрился снеговой покров. Но любоваться природой не было времени, а вскоре прошло и желание. Подниматься по крутым отрогам гор было очень трудно, а на плечах еще немалый груз. Шли молча, слышалось тяжелое дыхание идущих и легкий стук порой осыпавшихся из-под ног камешков.

Впереди был перевал, за которым должна была начаться долина, где можно сделать привал. Но едва разведчики приблизились к перевалу, как заметили конных гитлеровцев, которые, в свою очередь, их тоже заметили и что-то истошно завопили.

Командир группы приказал всем залечь и изготовиться к бою. Немцев было немного. Но едва ударил ППШ по врагу, как, откуда ни возьмись, на перевале зашевелились серо-зеленые фигурки вражеских солдат. Их было не менее ста пятидесяти.

- Отходим за скалы, вглубь! - передал командир по цепи. Только спустившиеся сумерки дали возможность оторваться от отряда фашистов. В это время в Румынию были переброшены горнострелковые части вермахта, хорошо обученные ведению боя в горах. Солдаты и офицеры на рукавах и головных уборах носили эмблему - эдельвейс - и кинжал. Эти вояки имели большой боевой опыт, ранее полученный в горах Норвегии, Греции, Югославии.

Минуя всевозможные препятствия, группа подошла к большому селу Брязы. Разведка, посланная вперед, установила, что в селе расположилась вместе со штабом немецкая дивизия, недавно переброшенная сюда с севера. В этот же день Леша передал ценные сведения командованию.

Очень трудно было добывать пищу. По ночам в горах стоял жуткий холод, а разжигать костры было нельзя. Население сел и деревень ненавидело немецко-фашистских оккупантов, но боялось всяких контактов с разведчиками, пришедшими из-за линии фронта, зная, что за это немцы расстреливают целые семьи, сжигают деревни. Наконец удалось пробраться в район города Брашова и собрать там много ценных данных.

Затем, группа разведчиков по приказу Центра вышла к своим.

Кроме выполнения заданий в тылу врага, Алексею Крылову довелось участвовать в одной важной чекистской операции в несколько иных условиях.

Но это было еще не последнее задание для Алексея Крылова.

Осенью 1944 года он снова, как уже опытный радист, включается в оперативную группу, которой предстоит выполнить очень серьезную операцию. И снова несколько месяцев напряжения, ощущения постоянной боевой готовности и ни на секунду не притупляющееся чувство бдительности. Только при этих условиях можно было выполнить поставленную командованием задачу. Комсомолец Крылов справился с поставленной перед ним задачей. Потом последовала командировка в Прибалтику, где ему пришлось участвовать в ликвидации националистических банд, созданных фашистской разведкой.

После войны Крылов вернулся в родной Ярославль. В райкоме комсомола его направили на комсомольскую работу. Горячо, с огоньком, присущим его неугомонной натуре, взялся он за работу. Вступил в Коммунистическую партию. Вырос от секретаря первичной заводской комсомольской организации до первого секретаря горкома ВЛКСМ. Работал, не считаясь со временем, не жалея сил. Окончил заочно пединститут.

В июле 1969 года наша страна отмечала 25-летие освобождения Советской Белоруссии от немецко-фашистских захватчиков. В связи со славной годовщиной Президиум Верховного Совета БССР принял решение отметить всех тех, кто сражался в рядах партизан на территории республики. Был принят Указ, согласно которому учреждено специальное «Удостоверение партизана». Удостоверение представляет собой зеленую, цвета лесов, где действовали партизаны, книжечку. На ней - красная полоска, какие прикрепляли на своих шапках партизаны. Текст написан на белорусском и русском языках.

Среди наших земляков А. И. Крылов стал первым обладателем этого почетного документа. Позднее это -удостоверение получили ярославцы, сражавшиеся в годы войны в партизанских отрядах на белорусской земле. В их числе Мартынов Н. Н., Сугробов И. Ф., автор этих строк и другие наши земляки, живущие сегодня в различных частях нашей необъятной Родины.

 

ВПЕРЕДИ ФРОНТОВ

Из архивных документов

«…Большую роль в рельсовой войне сыграли оперативные группы.. Свидетельством могут служить оценки, которые дали командующие и Военные советы фронтов действиям чекистов. В телеграмме НКГБ СССР 24.12.43 г. генерал армии Рокоссовский К- К. писал, что спецотряды под командованием Каминского, Матвеева и Шихова оказали существенную помощь фронту в деле нарушения работы Унечского и Гомельского железнодорожных узлов…»

«Оперативная группа «Утес» под командованием И. Я. Юркина совместно с партизанами прошла с боями 2100 км по территории Ровенской, Волынской и Львовской областей Украины, Люблинского и Варшавского воеводств Польши, Брестской и Пинской областей Белоруссии. Группа принимала участие в налетах на воинские гарнизоны оккупантов, уничтожала штабы, склады и базы с оружием, боеприпасами и продовольствием, совершала диверсионные операции на железных дорогах. Собрала и передала сведения о дислокации, численном составе и о вооружении частей и соединений немецко-фашистской армии, местах расположения военных объектов и строительства оборонительных сооружений и другую разведывательную информацию…»

«…В начале 1945 года, когда советские войска уже вступили на территорию фашистской Германии, в тылу врага, в 100 километрах от Берлина, действовала оперативная группа «Грозные» под командованием Семченка С. С. Группа «Грозные» собрала и передала особенно ценную информацию о дислокации немецко-фашистских войск, оборонительных сооружениях, военных и промышленных объектах противника в районе вражеской столицы…»

Три кратких справки, но сколько боевых дел скрывается за этими скупыми, написанными в форме военных донесений, строками. Три документа, относящиеся к разным периодам Великой Отечественной войны, характеризующие три самостоятельные боевые задания. Однако в них много и общего. Ведь все эти операции были успешно осуществлены славными воинами ОМСБОНа, а одним из радистов в этих оперативных группах был ярославский комсомолец 1925.года рождения Федор Тихонов, награжденный за образцовое выполнение задания командования и проявленные при этом мужество и отвагу орденом Красной Звезды и медалями «Партизану Великой Отечественной войны» 1 и 2 степени.

Федору Тихонову, как и большинству из нас, шел восемнадцатый год, когда он стал бойцом ОМСБОНа.

В начале мая 1943 года Федор Тихонов был включен в качестве радиста в состав диверсионной группы лейтенанта Станислава Каминского.

В этот период Советское Верховное Главнокомандование приступило к подготовке операции на Курской дуге. В условиях предстоящего фашистского наступления возникла необходимость активизации подрывной деятельности в тылу врага. Боевым группам чекистов Каминского, Шихова, Матвеева была поставлена задача парализовать важный стратегический железнодорожный узел Унеча - Орша - Гомель. 25 мая 1943 года с боевого аэродрома стартовали три разведывательно-диверсионные группы, взяв курс на Гомельскую область.

В тесном отсеке видавшего виды «Дугласа» радист Тихонов сидел рядом с командиром группы. Лейтенант Каминский по временам посматривал на Федора. Как-никак летит в тыл впервые. Но молодой радист был спокоен, во всяком случае сумел подчинить своей воле неизбежное в таких случаях волнение. Через фронт «Дуглас» шел ночью, на приличной высоте. Федор по временам прижимался лицом к маленькому окошечку. Различал сквозь ночной мрак внизу, под самолетом, далекое мерцание острых язычков огня. Вспыхивали осветительные ракеты. Внизу проходила линия фронта. Вот она и пройдена. Томительно тянутся минуты. Федор вслушивается в монотонное рокотание моторов. Машина иногда вздрагивает. По металлическому полу взад и вперед двигаются тюки с боевым снаряжением. Сколько еще лететь? Федор старается не думать о предстоящем. Мысли его уносятся к далекому дому, вспоминается Ярославль, Москва, боевые товарищи. Вой сирены обрывает его думы. Мигает сигнальная лампа. В отсеке - оживление. Десантники проверяют лямки парашютов, снаряжение. Распахивается дверь, и в самолет врывается сильный ветер.

- Приготовиться! - звучит команда.

Командир группы кивает Федору и прыгает. Вслед за командиром Федор ныряет в разверзнувшуюся перед ним темноту ночи. Секунды - и резкий рывок встряхивает его с ног до головы. «Раскрылся»,- проносится в сознании, и от этого становится вдруг как-то теплей.

И вот встреча с землей. Федор быстро освобождается от парашюта, осматривается по сторонам. Пистолет наготове. Откуда-то рядом доносится хрипловато:

- Здорово, десантник!

Перед Федором человек в каком-то кожухе, с карабином в руках. Прежде чем Федор успевает ответить на приветствие, сознавая, что перед ним партизан, тот уже обращается к нему с деловым вопросом:

- А закурить нема?

Федор достает пачку папирос. Партизан жадно затягивается, указывает на горящий в дали леса костер.

- Иди туда, там ваши собираются.

Группа лейтенанта Каминского приземлилась в районе действия партизанского отряда под командованием чекиста Шемякина под Чечерском на Гомельщине. К выполнению поставленной задачи группа приступила на другой же день. Командир послал подрывников на железную дорогу. Ушли на задание и разведчики. Федора оставили в лесном лагере. Ему очень хотелось пойти на задание, и он сказал об этом командиру. Каминский нахмурился, отрицательно покачал головой:

- Я не могу рисковать единственным радистом. Работы хватит тебе и здесь.

И действительно, скучать ему не пришлось. Разведчики добывали много ценной информации о противнике. Фашистское командование поспешно перебрасывало в район Орла и Белгорода крупные силы. Увеличился поток вражеских эшелонов в этих направлениях. Все данные нужно было немедленно передать в Центр. Взяв рацию, Федор с двумя автоматчиками уходил за несколько километров от лагеря, выбирал подходящее место и начинал радиосеанс. Порой набиралось столько материала, что радиосеанс затягивался. Это уже было сопряжено с риском.

3 июля 1943 года по приказу Верховного Главнокомандующего в тылу врага вспыхнула «рельсовая война». Сотни партизанских отрядов и диверсионных групп ударили по железнодорожным коммуникациям гитлеровцев. Летели под откос эшелоны с живой силой и техникой врага. Рвались мосты, водокачки, выводились из строя целые узлы и перегоны. Все это в значительной мере ослабило фашистские тылы в период гитлеровской операции «Цитадель».

Федору Тихонову запомнилась последняя радиошифровка. Это был подробный отчет его командира о работе, проделанной группой. Сообщалось о результатах проведенных диверсий, в ходе которых было пущено под откос 30 вражеских эшелонов, уничтожено много вражеских солдат и офицеров, сожжено большое количество гитлеровских автомашин, взорвано несколько мостов.

Осенью группа Каминского вернулась в ОМСБОН. Все ее участники были представлены к правительственным наградам.

Вскоре Тихонов вошел в отделение радистов группы «Утес». Это, пожалуй, была не группа, а целый отряд - сто хорошо вооруженных омсбоновцев.

Командиром «Утеса» был назначен И. Я. Юркин, майор-чекист, имевший за плечами большой опыт работы в тылу врага в условиях войны. Перед отправкой на задание отряд омсбоновцев, по славной традиции своей бригады, пришел на Красную площадь и застыл по стойке «смирно» у Мавзолея В. И. Ленина.

В тот же день отряд двинулся в путь. 10 ноября 1943 года прибыли в только что освобожденный Киев; Здесь стало известно, что отряд будет базироваться в прославленном партизанском соединении Ковпака, преобразованном в 1-ую Украинскую партизанскую дивизию. Командиром ее был назначен сподвижник С. А. Ковпака П. П. Вершигора.

В ноябре 1943 года линия фронта на этом участке проходила рядом с Овручем. Севернее его, в лесах, хозяевами полностью были партизаны. Здесь и возникли так называемые «фронтовые ворота» шириной в сто километров. 1-я Украинская партизанская дивизия готовилась к новому глубокому рейду в тыл врага. «Утес», имея свою особую задачу, должен был двигаться в боевых порядках дивизии.

Линию фронта форсировали на «МУ-2», как в шутку прозвали партизанские остряки подводы с бычьей упряжкой. Лошадей ковпаковцы почти всех потеряли в Карпатах. Для омсбоновцев, не раз прыгавших на парашютах в тыл противника, такой способ передвижения на медлительных и упрямых волах был необычен и вызвал немало шуток и смеха.

Так начался знаменитый партизанский рейд на Сан и Вислу.

Отряд майора Юркина представлял собой подвижной разведцентр. Продвигаясь вместе с партизанами во вражеском тылу, чекист Юркин создавал по пути рейда разведывательную сеть. Оставлял резидентов. Бойцы отряда небольшими группками уходили на задания. Надолго пропадали, потом внезапно возвращались. Повсюду они находили надежных советских людей, готовых им помогать, создавали конспиративные квартиры и явочные пункты.

Это была тонкая, полная риска работа. Против советских разведчиков и партизанских подпольщиков фашистские оккупанты бросили самые квалифицированные кадры своей агентуры. Здесь были и «Абвер-3», и СД, и местная полиция, и служба безпеки (бандеровская контрразведка). Поэтому советским разведчикам приходилось тщательно разрабатывать систему связи, паролей, явок. Умело внедрять во вражеские органы своих людей, обеспечивая их соответствующим прикрытием.

Все это дало хорошие плоды. Вскоре хлынул поток ценной информации. Для Федора и его товарищей начался период долгих радиосеансов. Порой работали сразу все пять радистов, настолько много поступало ценной информации. А передавать шифровки приходилось в самых различных условиях. В такие моменты нужно было напрячь всю волю, сконцентрировать на работе все свое внимание. Рейд партизанской дивизии проходил в условиях непрерывных, ожесточенных боев.

Иван Яковлевич Юркин, всегда сдержанный, подтянутый командир, требовательный в вопросах выполнения поставленной перед «Утесом» задачи, правильно оценивал часто меняющуюся обстановку. И хотя главной задачей отряда была глубокая разведка, он принимал активное участие в боевых действиях дивизии. Хорошо владевшие боевым мастерством, омсбоновцы часто выполняли сложные боевые задачи, совершали дерзкие диверсии, устраивали засады.

Во время рейда Федор подружился с лейтенантом Семеном Семченком, командиром группы минеров. Семченок отличался редкой храбростью, в бою был хладнокровен и находчив.

Как-то Федор на одной из стоянок увидел, как лейтенант приспосабливал к перевернутой фурманке ручной пулемет. Федор поинтересовался, зачем это. Семченок сверкнул своим белозубым ртом:

- Пернатого хочу срезать!

«Пернатым» партизаны называли фашистский само-лет-разведчик, который буквально висел над ними. На этот раз, когда появился «пернатый», Семченок приник к пулемету. Разведчик шел на небольшой высоте, уверенный в своей безнаказанности. Лейтенант дал длинную очередь из своего РПД. Фашистский разведчик клюнул носом и рухнул на землю. Случилось это в украинском селе Мозур.

В феврале 1944 года дивизия вышла на участок важ-ной железной дороги Ковель - Владимирово - Волынск, усиленно охранявшейся гитлеровцами. Впереди лежала Польша. Фашистское командование всеми силами стремилось помешать советским партизанам прийти на помощь польским патриотам. Генерал Вершигора принял решение прорываться через «железку» с боем.

Ночью партизанская дивизия скрытно подошла к переезду и внезапно атаковала его. Завязался ожесточенный бой. Немцы из бункеров и дзотов открыли ураганный огонь Штурмовые партизанские группы оседлали переезд и обеспечили переход через него подразделениям всей дивизии, имевшей порядочный обоз.

На переезде, освещенном вспышками вражеских ракет, Федор почувствовал, как будто чем-то раскаленным ударило по руке. Он перебежал полотно, остановился, чувствуя странную слабость во всем теле. В походной партизанской санчасти перевязали ему рану. Но долго оставаться там Тихонов не собирался.

Иван Яковлевич Юркин обрадовался, увидев своего радиста, готового к выполнению новых заданий и по-прежнему полного удивительной жизнерадостности, за которую так любили его ребята в отряде.

Командование немецко-фашистских войск решило во что бы то ни стало уничтожить 1-ю Украинскую партизанскую дивизию и бросило против нее значительные силы. Разведчики «Утеса» обнаружили дивизии СС «Викинг» и «Галичину», а также 8-ю танковую дивизию СС. Кроме того, было установлено, что к ним подтянуты Люблинский, Львовский, Краковский полицейские полки. Трудное время наступило для партизан. Все крепче, железным кольцом сжимали фашистские каратели партизанскую дивизию. С воздуха обрушивались на нее эскадрильи фашистских стервятников, накрывая лесные массивы «бомбовыми коврами». На шоссе и проселочных дорогах ревели моторами тяжелые «тигры» и «пантеры». Отбивая яростные атаки превосходящих сил противника, партизаны отходили к Беловежской пуще. В дремучих чащобах пущи можно было укрыться от врага и получить передышку от непрерывных боев.

Майор Юркин направил группу разведчиков в район Беловежской пущи. Они вернулись с неутешительными известиями. Почти все деревни и хутора в округе сожжены. Жители угнаны, многие расстреляны. Головорезы из «Викинга» и «Галичины» оставляют после себя смерть и пепел. В самой пуще сосредоточена фашистская парашютная дивизия «Герман Геринг», усиленная танками.

Юркин доложил обстановку Вершигоре. Генерал задумчиво склонился над картой. Ему был ясен замысел врага - заманить уставшую в тяжелых боях партизанскую дивизию в пущу, которая буквально начинена свежими силами гитлеровцев. Вершигора принял решение: быстрым маневром повернуть дивизию назад, рассечь кольцо окружения и оторваться от противника. Снова тяжелые, кровопролитные бои, в ходе которых отважным ковпаковцам наконец удается оторваться от противника.

В мае 1944 года подвижной разведцентр «Утес» получил приказ: двигаться в направлении Белостока и Гродно, опережая наступление советских войск.

Майор Юркин выслал вперед шесть разведчиков во главе с лейтенантом Семченком. С этой разведгруппой пошел и радист Тихонов. Шли по территории, густо насыщенной вражескими частями. Двигались обычно по ночам. Дневали в лесах и на заброшенных хуторах. Как-то по утру, когда пересекали шоссе, нарвались на команду фельджандармов. Семченок приказал отходить без боя. Затрещал под коваными сапожищами жандармов сухой валежник. Совсем рядом слышались их хриплые выкрики. Разведчики умело петляли по лесу. К вечеру гитлеровцы потеряли след партизан и с досады открыли пальбу «в белый свет».

На другой день вышли к лесному хуторку. Перед ними предстала унылая картина опустошения. На пепелище уцелел лишь один колодец с «журавлем».

Командир группы вынул карту, определил местонахождение, набросал на клочке бумаги текст радиограммы.

- Сообщи майору наши координаты, пусть двигаются указанным маршрутом сюда!

Потом они снова шли впереди, прокладывая маршрут для всего отряда. Но продвижение наступающей Красной

Армии было настолько стремительным, что вскоре разведгруппа Семченка угодила в расположение одной из передовых частей наступающей Красной Армии. Радостной и волнующей была эта встреча.

Шла зима 1945 года. Последняя военная зима. Советское Верховное Главнокомандование готовилось к завершающей Берлинской операции. Генштабу Красной Армии нужны были точные данные о дислокации фашистских войск и системе обороны в районе Берлина. Для этой цели была создана оперативная группа под названием «Грозные», командиром которой был назначен старший лейтенант Семченок. В свою группу он сам отбирал людей. Радистом Семченок выбрал Федора Тихонова. Он хорошо помнил его еще по недавним походам на Сан и Вислу.

Через день Федор уже получал рацию, оружие и все необходимое для действий на вражеской территории. Знакомился с шифром и позывными.

Холодной январской ночью с боевого аэродрома поднялся «Дуглас», на борту которого находилась спецгруппа «Грозные», и взял курс на Германию. Федору невольно вспоминается его первая заброска в тыл врага. Кажется, это было очень давно. Сколько пройдено с тех пор огненных дорог и троп незримого фронта. Незадолго до этого Федор зашел в парикмахерскую, и хорошенькая девушка-парикмахер, причесывая его слегка вьющиеся волосы, заметила в них серебряные нити седины. Ничего не сказала, а только вздохнула. Федор увидел в зеркале ее погрустневшее лицо.

«Грозные» кучно приземляются в нужном квадрате. Рядом большая немецкая деревня, спящая глубоким сном. Командир группы, укрывшись плащ-палаткой, рассматривает карту, подсвечивая фонариком. Они находятся в районе Альтхорста. Всего около сотни километров от фашистской столицы. Рядом проходит шоссе, и по нему то и дело гудят тяжелые машины. Фашистское командование перебрасывает к фронту свежие силы. Теперь это приходится делать по ночам. Днем дороги рейха находятся под прицелом советской авиации.

Так начинается разведывательная работа оперативной группы «Грозные». Разведчики по двое-трое обшаривают заданный район, избегают стычек с врагом. А район забит фашистскими соединениями. Тут и вермахт, и СС, и фольксштурм. Гитлеровцы не подозревают, что рядом с ними находится группа советских десантников, которые фиксируют все их перемещения.

Выбрав подходящее место, Федор торопливо передает ценную информацию в Центр. Работать теперь приходится короткими сеансами. Иногда он прерывал передачу, и уходил на новое место. Однажды во время сеанса разведчики заметили двигающуюся по шоссе пеленгационную установку, сопровождаемую эсэсовцами на мотоциклах. Пришлось поспешно уходить. Так, в самом логове врага, внутри важного фашистского укрепрайона, действовала маленькая группа отважных советских разведчиков, своими ценными данными обеспечив успех наступления Красной Армии на данном участке.

Успешно выполнив поставленную задачу, оперативная группа «Грозные» вышла без потерь в расположение передовых частей Красной Армии. Вскоре Федор снова был в Москве.

Когда отгремели последние залпы Великой Отечественной войны, многие из нас стали возвращаться к мирному труду, к прерванной учебе. Для Федора Тихонова война не кончилась. Осенью 1945 он получил новое боевое задание. Его назначили в состав оперативной группы полковника Ваупшасова, Героя Советского Союза, участника гражданской войны в Испании, командира партизанского спецотряда.

Через несколько дней оперативная группа полковника Ваупшасова выехала в Вильнюс.

В это время на территории Советской Литвы, при поддержке иностранных разведок, активизировались националистические банды. Вчерашние фашистские пособники, вскормленные абвером и СД, теперь нашли новых хозяев и старались выслужиться перед ними.

Из Вильнюса группа Ваупшасова выехала в Аникчшайский район, где свирепствовала банда бывшего литовского помещика, матерого контрреволюционера Клаюнаса.

Для Федора снова начались тревожные дни и ночи. Опять состояние постоянной боевой готовности. Чекисты преследовали националистов, которые всюду оставляли свой кровавый след. Бандиты огрызались огнем.

Полковник Ваупшасов, литовец по национальности, старый чекист времен гражданской войны, знал свой народ и верил в него. Трудящиеся Литвы всегда были прочными узами связаны с великим русским народом. Национализм находил питательную почву только в среде помещиков и кулаков. Главари банд часто вовлекали в их ряды несознательных, обманутых элементов. В результате умелой оперативной работы удалось многих рядовых членов банд националистов склонить к сдаче с повинной. Главарь банды Клаюнас был захвачен в ходе боя на одном из заброшенных хуторов.

Потом у Тихонова были новые командировки, новые задания. Их было много, еще двадцать восемь лет на страже безопасности социалистического Отечества.

Недавно Федор Леонидович ушел в запас. Проводить его пришли товарищи-сослуживцы. Вручили подарки, памятный адрес. А один из них прочитал свое стихотворение, посвященное капитану третьего ранга Тихонову. Там были такие слова:

 

МАСТЕР ПОДРЫВНОГО ДЕЛА

До железнодорожной насыпи совсем уже недалеко. Пятеро в белых халатах делают последнюю передышку, чтобы собраться с силами для решающего броска. Они молча лежат,на чистом мягком снегу. Все внимание сосредоточено на железнодорожной насыпи. Командир группы подрывников Вася Хазов делает взмах правой рукой, обозначающий движение вперед. И белая цепочка начинает вновь продвигаться по рыхлому снегу.

Вот и насыпь. Хазов осматривается вокруг. Заснеженный мелкий кустарник тянется вдоль насыпи. Где-то в двухстах метрах от них должен находиться караульный немецкий бункер, откуда через короткие интервалы выходит патруль. Но сегодня, в такой мороз, немцы не высовываются из своего теплого жилья.

Вася смотрит на часы. Надо поторапливаться. Скоро пройдет эшелон. Двоих оставляет в боевом охранении, а с двумя другими взбирается на крутой откос полотна дороги. Ящик с толом тянут по снегу.

Хазов указывает место, и двое его товарищей начинают торопливо рыхлить мерзлый грунт. Один работает немецким штыком, другой - саперной лопаткой. Вася, сняв рукавицы, монтирует толовый заряд. Мороз хватает за голые руки, сковывает лица. В небольшое углубление под рельсом Хазов вставляет заряд, состоящий из нескольких толовых шашек, затем тщательно заравнивает это место. Теперь надо замаскировать бикфордов шнур. Кажется, все в порядке. Хазов снова смотрит на часы. Они все успели. Один из партизан прислушивается, его юное лицо оживляется улыбкой.

- Идет!

- Всем вниз! - командует Вася.

Они буквально скатываются с крутой насыпи. Хазов приказывает группе отходить, а сам остается с бикфордовым шнуром, спрятавшись под заснеженной елочкой. Издали все отчетливей доносится шум приближающегося состава. Вася достает спички: греет руки. Только бы не подвели на таком морозе. Пробует зажечь спичку. Это ему удается сразу.

Состав идет ,на всех парах, но Хазову его движение кажется очень медленным.

- Ну, быстрей давай! - шепчут его замерзшие губы. Тень поезда заслоняет от него прозрачное небо. Василий поджигает бикфордов шнур. Видит, как синенький озорной огонек бежит по насыпи прямо и неотвратимо к колесам бегущего состава. Он с большим усилием заставляет себя оторвать взгляд от этого синенького огонька, пружинисто вскакивает и изо всех сил бежит от насыпи. Оглушительный взрыв сотрясает все вокруг. Хазов инстинктивно падает на снег, оборачивается. С насыпи ка-тятся изуродованные вагоны и платформы с танками. Что-то ярко горит.

Вечером он докладывает командиру о выполнении поставленной перед группой боевой задачи.

Василий Хазов родился в Ярославской области, здесь прошли его детские годы и юность. Осенью 1941 года, когда начал формироваться ОМСБОН, Хазов был в числе его первых добровольцев.

В то время Василию было неполных двадцать лет. Он участвовал в боях под Москвой. Показал себя храбрым, выносливым и инициативным воином. После соответствующей подготовки его направили в глубокий тыл противника, в спецотряд Воронова, действовавший в Лепельском районе, на Витебщине. Это было в феврале 1942 года.

В тыл врага Хазов был направлен в качестве инструктора подрывного дела. Он им и был. Но учил подрывников непосредственно в боевых условиях. Под его руководством и при непосредственном участии было совершено немало дерзких диверсий.

После войны Василий Федорович Хазов остался в полюбившейся ему Белоруссии. Много лет работал в органах милиции. Как коммунист, он считал, что его партийный долг быть на более трудных и опасных участках работы. Сейчас Василий Федорович живет и трудится в городе Витебске.

 

ЯРОСЛАВСКАЯ ЗОЯ

Зоя Зубрицкая, наша сверстница, родилась в деревне Киево Любимского района. Училась в школе ФЗО при гаврилов-ямском льнокомбинате «Заря социализма», была комсомолкой-активисткой. Когда началась Великая Отечественная война, Зоя всеми силами стремилась на фронт. Обращалась в военкомат и в райком ВЛКСМ. И вскоре она была зачислена в группу подготовки радистов, где прошли обучение и мы. Затем первое задание, прыжок в тыл врага, партизанский отряд, бои и походы.

Она воевала в той же части, что и мы. Может быть, мы и встречались там. Сейчас это уже невозможно вспом-нить. Много там было таких юных комсомолок-патриоток. Да и вместе-то мы бывали не очень подолгу.

Подробности о гибели Зои Зубрицкой, которую теперь называют ярославской Зоей, стали известны совсем недавно.

Все началось с того, что ярославские следопыты получили письмо из Запорожья, от писателя Леонида Сирицы. Он давно уже разыскивал материал о ярославской девушке-радистке по имени Зоя. Ему был известен подвиг группы десантников, в которой Зоя была радисткой. Юные следопыты горячо взялись за поиск материалов о своей замечательной землячке. Они проследили путь героини до берегов Дуная, где сегодня стоит обелиск, на котором в числе других имен есть и имя ярославской девушки. Село, называвшееся прежде Глоешти, переименовано теперь в Десантное.

…21 июня 1944 года небольшая группа наших десантников была заброшена в гитлеровский тыл. Стоял густой туман, и группа попала в крайне тяжелую обстановку. Командир десантников Бондаренко, оценив создавшееся положение, принял решение занять круговую оборону, так как группа уже была обнаружена врагом. Туман быстро рассеивался и с минуты на минуту следовало ожидать атаки гитлеровцев. Десантники, изготовившись к стрельбе, ждали, когда вражеские солдаты подойдут поближе. Решение было одно - биться до последней капли крови и умереть в бою. Гитлеровцы поднялись и во весь рост двинулись на горсточку храбрецов. Подпустив врага на минимальное расстояние, десантники открыли огонь. Фашисты повернули назад, оставив на поле боя много убитых и раненых.

Зоя лежала рядом с командиром и, как и все, била короткими очередями из своего автомата. Вслед за первой атакой последовала вторая, третья. Враг, не считаясь с потерями, лез напролом и все плотней сжимал кольцо вокруг горстки героев. В группе уже более половины бойцов погибли, многие были ранены.

Раненый Бондаренко приблизил свое лицо к Зоиному.

- Передай нашим, что отряд… - Он замолчал.

Зоя закончила:

- Что весь отряд погиб в бою!

К вечеру гитлеровцы бросили против горсточки десантников целый свежий батальон. Снова завязался неравный бой. Заработали вражеские минометы. Взяв рацию, Зоя отползла в ложбину. В живых она оставалась одна. Надо успеть, сейчас они снова поднимутся в атаку. Она настроила рацию и передала в эфир открытым текстом:

«Весь отряд погиб!»

Враги приближались. У Зои в руках был пистолет. Вот они совсем рядом. Впереди офицер. Он что-то кричит. Зоя слышит ломаную русскую речь.

- Эй, русский девушка, все капут. Сдавайся!

Зоя приподнимается и, вздохнув полной грудью, громко отвечает:

- Русская Зоя не сдается!

Один за другим гремят шесть пистолетных выстрелов. Падает сраженный метким выстрелом офицер, падают еще несколько солдат. Затем раздается последний седьмой выстрел…

Более трехсот вражеских солдат и офицеров осталось на поле этого неравного боя.

Юные ярославские следопыты увековечили славный подвиг замечательной комсомолки-патриотки в созданном ими документальном фильме «Зоя Зубрицкая».

 

ПО ПРЕЖНЕМУ В СТРОЮ

Прошло почти три десятилетия с описываемых здесь событий. За эти годы я неоднократно пытался собрать материал о своих друзьях-товарищах, сражавшихся в глубоком тылу противника. Многих из них уже не было в живых, другие разъехались по различным уголкам нашей необъятной Родины. И только несколько человек (всего трое) живут и трудятся в родном городе.

В поисках боевых товарищей приходилось заглядывать в архивы, делать запросы, писать письма. Не всегда этой работе сопутствовала удача. Но приходили и ответы с нужной информацией. Так, из Минского государственного музея Великой Отечественной войны были получены сведения о радисте Валерии Бурове. Валерий Буров, наш ровесник, комсомолец с Красного Перекопа, погиб в июне 1944 года в Белоруссии. Из Витебского музея были присланы данные об отважном подрывнике-омсбоновце В. Ф. Хазове.

Удалось найти еще двух бывших радистов, которые и сегодня остаются в строю, неся службу в советских вооруженных силах. Это И. В. Ярославов и В. Я. Кондратьев. Оба они с честью выполняли боевые задания в глубоком тылу врага, имеют правительственные награды. Все эти годы я поддерживал связь с Федором Леонидовичем Тихоновым, который только в прошлом году ушел в запас.

Мне часто приходится обращаться к помощи юных следопытов. И всякий раз они с горячей готовностью откликались на просьбу помочь в моем поиске. В настоящее время я поддерживаю связь с юными следопытами из Калининграда, Витебска, Грозного, со Смоленщины. Недавно с их помощью мне удалось узнать настоящее имя отважного партизанского вожака «дяди Коли».

В настоящее время в Ярославле живут и работают: Алексей Иванович Крылов, ныне журналист, корреспондент областного радио, и Николай Николаевич Мартынов, руководящий профсоюзный работник. Время оставило свой след на наших лицах. И вряд ли кто-нибудь, взглянув на наши курсантские фотографии тех далеких лет, узнает в них нас, сегодняшних. Но друг для друга мы остались теми же «Колями» и «Лешами». С нами часто бывает наш старый боевой друг, наставник и комсомольский руководитель Анна Афанасьевна Багулина. Она организовала из нас в некотором роде бригаду, выступающую с рассказами о суровых годах войны. Мы бываем в воинских частях, школах, институтах, домах отдыха. Рассказываем как живые свидетели и участники тех боев и операций, о которых многие из наших слушателей знают только по книгам, и кинофильмам. И надо видеть, с каким интересом нас слушают школьники и студенты, рабочие и военнослужащие. Они видят в нас как бы посланцев тех далеких лет, ставших для них уже историей.

Мы рассказываем молодому поколению о войне, о подвигах разведчиков и партизан, о боевой дружбе, о коварстве и жестокости фашизма. Молодое поколение должно знать правду о Великой Отечественной войне, знать ее от нас - ее непосредственных участников. Наша Коммунистическая партия уделяет большое внимание военно-патриотическому воспитанию молодежи на героических боевых традициях. И в этом важном деле должны занимать достойное место мы, представители старшего поколения, комсомольцы сороковых годов, участники Великой Отечественной войны. Мы должны оставаться по-прежнему в строю.