Когда я добираюсь по одиннадцатому шоссе до места, отмеченного двумя букетиками цветов, солнце уже садится над далекими Аппалачами. Я подвожу «корвет» к обочине и выхожу на дорогу. Дейл хлопает дверцей своего джипа и ведет меня к месту в середине полосы, футах в двадцати от капота моей машины.

— Вот тут, — говорит он. — Лежала головой на север, на правом боку.

— Мне нужно осмотреться здесь, — говорю я, — а после пройти тем путем, которым Анджела возвращалась домой с работы. Ну и в дом ее хорошо бы заглянуть, проверить все, что имело отношение к ее личной жизни.

— Думаешь, такие мелочи имеют значение?

Я наклоняюсь, притрагиваюсь к асфальту.

— Знать жертву всегда полезно, Дейл.

— К слову сказать, подозреваемый, похоже, многое знает о тебе. Что он имел в виду, когда сказал, что «ждал» тебя, как по-твоему?

— Понятия не имею.

Плащ Дейла издает шуршание — он сует озябшие руки в карманы.

— Судя по его разговорам, малый он образованный, — говорит Дейл. — Как считаешь, может, стоит разослать запросы по колледжам и университетам, вдруг его где-нибудь да узнают?

Я пожимаю плечами:

— Попробовать можно, однако не думаю, что это сработает. Во-первых, узнать одного студента из многих тысяч — дело не простое. А во-вторых, не думаю, что он получил хорошее образование. По-моему, он скорее начитан — нигде не учился, а нахватался кое-чего сам.

— Как ты это понял?

— По тому, как он разговаривает, — отвечаю я, доставая из кармана сделанные на месте преступления заметки криминалистов. — Николас цитирует то да се, сыплет разного рода сведениями, но в этом нет никакой системы. Он смахивает на человека, который читает стихи, ничего не зная о рифме.

Дейл неуверенно кивает.

Я проглядываю пару снимков, сделанных полицейскими с такого расстояния, что в кадре уместилось все тело. Потом обвожу взглядом дорогу, узкую бетонную канаву, поля по обе стороны от шоссе.

— Так, говоришь, следов на траве не было?

— Не было.

Высокие стебли растений, заполонивших бывший выгон, погнуты и собраны в пучки криминалистами, дюйм за дюймом осматривавшими землю вокруг места преступления. Лес, окружающий продолговатый участок поля, узкой полоской темнеет вдали — в трех с половиной милях к северу отсюда, в полумиле к югу и в миле к востоку и западу. Легкий ветерок гонит волны по зеленой траве.

— Почему он выбрал именно это место? — спрашиваю я у Дейла, хотя оба мы понимаем, что вопрос этот риторический. — Это либо очень глупо, либо по-настоящему умно, и тогда мы упускаем что-то из виду. Соскобы из-под ногтей жертвы ничего не дали, так?

— Нет. А что ты имеешь в виду?

Я указываю на ведущую к городу часть шоссе.

— Полем он прийти не мог, значит, должен был двигаться по дороге. Но не в открытую, поскольку не хотел, чтобы его увидели из проходящих машин. Если он вел Анджелу вдоль канавы, то мог, увидев издали машину, бросить беднягу в канаву и спрятаться сам. Но тогда под ее ногтями остались бы грязь и песок. Скажи, а ступни ее медэксперт осматривала?

— Не знаю.

— Ладно, спрошу у нее завтра сам. Давай проверим маршрут, по которому Анджела шла домой. Только поедем помедленнее, я хочу посмотреть, что тут за лес.

Узкая полоска елей и берез, отделяющая поля от города, совсем не подходит для того, чтобы устроить в ней засаду. Пространство под ярким пологом листвы и иголок светлое, просматривается насквозь. В таком лесу хорошо собак выгуливать.

Теперь мы едем мимо домиков из кирпичей и некрашеных бревен. Мимо лужаек, покрытых весенней изумрудно-зеленой травой, пробивающейся из земли после весенней оттепели. Мимо внедорожников на подъездных дорожках. Мимо пикапов и солидных седанов. Турист увидел бы здесь еще один городок с почтовой открытки штата Мэн. А я вижу облупившуюся краску, разболтавшиеся доски, занавески, которые неплохо бы постирать. Уинтерс-Энд всего лишь обычный город, населенный обычными людьми с обычными проблемами.

Обычный еще и потому, что хорошо знакомый. Я не был в этом городе семнадцать лет, но мне кажется, с тех пор здесь ничего — если не считать моды — не изменилось. Названия улиц и дома пробуждают во мне на редкость сильные воспоминания. Скиннер-стрит, на которой жила Рона Гарде, когда мы с ней учились в старших классах. Однажды ее родители куда-то уехали, и мы любили друг друга — для обоих это был первый раз — самые страшные, помнится, пять минут моей жизни. Винный магазин Ренфри, в котором мы с друзьями покупали пиво, отправляясь на гулянку в кемпинг «Бойнтон». Продуктовый, ставший теперь частью сети «Сэвен-илэвен», в нем я заработал первые деньги, пошедшие на оплату учебы в университете. Я отмахиваюсь от воспоминаний и останавливаю машину перед приемной врача на Центральной улице. Приемная уже закрыта и заперта. Я закуриваю, ожидая, пока Дейл выберется из своего джипа.

Мы идем под синеющими небесами по Центральной улице. Магазины здесь типичные для маленького городка: бакалея, магазин одежды, крошечный книжный. Крупные отсутствуют, а маленькие в большинстве своем нисколько за эти годы не изменились.

Отойдя на один квартал от приемной врача, я сворачиваю направо, на Карвер.

— Она ведь так ходила? — спрашиваю я у Дейла.

— Насколько мне известно, да.

Карвер-стрит — это кривая улочка, по обеим сторонам которой стоят одинаковые дома из красного кирпича с аккуратными палисадничками. Шторы на окнах по большей части задернуты, отчего дома кажутся угрюмыми, отгородившимися один от другого. Хотя, проходя мимо них, я чувствую, что за нами наблюдают. Подрагивание штор. Тени за ними, которые я замечаю боковым зрением. Мы сворачиваем на Олтмейер. Когда-то здесь проживали самые обеспеченные люди городка, дома у них были каменные, обшитые крашеными досками. Теперь это просто самые старые здания Уинтерс-Энда. Анджела жила в двух шагах от перекрестка. Наверное, она неплохо зарабатывала, раз могла позволить себе такое жилище. На веранде лежат букеты, десятка два, парадная дверь перетянута полицейской лентой. Дейл отпирает дверь, ныряет под ленту. Я следую за ним.

За зеркало в прихожей заткнуто несколько бумажек с телефонными номерами друзей. Два плаща на крючках у двери. Мебель в гостиной ухоженная, но немного потертая. Телевизор, его пульт на кофейном столике, инструкция по управлению телевизором на диване. Хороший проигрыватель, стопка компакт-дисков — Моцарт, Вивальди, «соул» конца шестидесятых, несколько современных компиляций.

Кухня, находящаяся в глубине дома, опрятна, хотя в раковине стоит невымытая кружка и миска с остатками кукурузных хлопьев. Я выглядываю в окно кухни и вижу задний двор — кустики вдоль забора, подстриженная лужайка. Дейл, проследив за моим взглядом, говорит, что криминалисты из полиции штата там все уже осмотрели.

Наверху картина примерно та же. Неубранная постель, несколько одежек на кресле. Белая роза в стеклянной вазе на туалетном столике.

— Подарок поклонника? — спрашиваю я.

— Любовника у нее не было, — отвечает Дейл. — Криминалисты прямо здесь проверили розу на скрытые отпечатки и волокна живой ткани — обнаружили на одном из листьев частичный отпечаток левого большого пальца Анджелы. И пришли к выводу, что розу купила она сама.

— Да, наверное.

Обувная коробка в стенном шкафу содержит аттестаты, справки с места работы, благодарственные записки пациентов. Фрагменты оборванной жизни. И пока я перебираю эти бумажки, меня посещает новая мысль.

— А скажи-ка, Анджела не работала в учреждениях для душевнобольных? — спрашиваю я. — Вдруг наш Николас окажется психом?

— Насчет Анджелы сомневаюсь — да и заведений таких поблизости нет. Насколько я знаю, до того как поступить на работу к доктору, она была медсестрой в детском доме.

Я перестаю листать бумажки.

— В «Святом Валентине»? В том, что на окраине?

— Ага, — отвечает Дейл. — Только его закрыли лет шесть назад, после пожара.

— Не знал, — говорю я. — Когда я был мальчишкой, отец часто туда заглядывал, привозил детишкам подарки. И я с ним пару раз ездил. А о пожаре даже не слышал.

— Как-то ночью та часть здания, в которой жил персонал, сгорела дотла, погиб директор и еще пара человек. Страховая компания убытки оплачивать отказалась, ну дом и закрыли. Наверное, и твой отец его тоже тушил.

Я пожимаю плечами, складываю бумаги в коробку.

— Для того добровольная пожарная дружина и существует, Дейл. А какие-нибудь документы, связанные с воспитанниками, уцелели?

Он качает головой.

— Сгорели. Хотя, может, в округе остались копии. Думаешь, есть шанс, что Николас оттуда?

— Возможно. Проверить в любом случае стоит.

Мы спускаемся на первый этаж, я выхожу на крыльцо и жду, когда Дейл запрет дверь. Вокруг сгущаются сумерки.

— Ну что скажешь? — спрашивает Дейл, оборачиваясь ко мне.

На лице его застыло выжидающее выражение, похоже, Дейл надеется, что я узнал наконец, как нам разговорить Николаса.

— Ничего определенного, — отвечаю я. — Насколько я могу судить, у нас по-прежнему нет ясного понимания того, кто и почему мог желать Анджеле смерти, и нет никакого ключа к действиям Николаса.

Я окидываю взглядом улицу.

— Хотя одна мысль у меня появилась.

— Какая?

— Что, если у Николаса имелся сообщник? — говорю я, пока мы идем к нашим машинам. — Кто-то из местных, помогавших ему.

Дейл хмурится, обдумывая мое предположение.

— Это просто гипотеза или ты хочешь, чтобы я занялся этим всерьез?

— Гипотеза. Но подумай сам, что у нас есть? — Я начинаю загибать пальцы. — Женщина исчезает по пути домой, который занимает минут пять-шесть, самое большее. Исчезает почти на пять часов, и за это время кто-то раздевает ее догола. Затем ее находят на шоссе в трех с половиной милях от города, такое расстояние она почти наверняка не прошла пешком. У нашего подозреваемого машины, насколько нам известно, нет, а он предположительно захватил женщину посреди жилого квартала. Потом завел куда-то и раздел. И ухитрился вывести из города по оживленному шоссе, оставаясь незамеченным.

— И при чем же тут соучастник?

— Допустим, Анджела направляется к дому, а кто-то, живущий на Карвер или на Олтмейер-стрит, окликает ее с порога своего дома. Просит помочь ему в чем-то. Она входит в дом, а там Николас хватает ее, раздевает, и они держат ее в доме несколько часов. Потом отводят в гараж, запихивают в автомобиль соучастника и вместе вывозят на шоссе. Соучастник оставляет там ее и Николаса, а сам разворачивает машину и возвращается в город.

Дейл некоторое время размышляет, потом качает головой.

— А если бы кто-то увидел, как она входит в дом? — говорит он. — Нет, это слишком рискованно. Кроме того, на ее теле должны были остаться волокна от обшивки сиденья машины.

— Пластиковая пленка. Черт, она могла оставаться одетой, а раздели ее, довезя до места, где ты обнаружил тело. С домом вопрос сложнее, однако соучастник мог не зазывать ее в дом, а усадить в машину и привезти к себе. Усадить в таком месте, где днем бывает малолюдно.

— Все так, но, когда мы на следующее утро обходили дома на обычном ее маршруте от дома до работы, жильцы этих домов вели себя совершенно нормально. — Он ненадолго умолкает. — Послушай, а Николас не мог угнать машину у кого-то из местных и увезти Анджелу в ней?

— У тебя же нет заявлений об угоне.

— Нет, но он мог бросить где-то Анджелу в бессознательном состоянии и вернуть машину назад.

Наступает мой черед покачать головой.

— Это еще рискованнее, чем зазывать ее в дом. Николаса могли увидеть, когда он угонял машину или возвращал ее, а тело Анджелы ему пришлось бы надолго оставить без присмотра. Что, если бы тело кто-то нашел?

— Ладно, может, у меня и не все сходится. Давай оставим это до завтрашнего допроса Николаса. Вдруг он о чем-нибудь проговорится. И еще, хорошо, что вспомнил, Лора приглашает тебя завтра к ужину. Пригласила бы и сегодня, но она ждет сестру, которая едет сюда из Преск-Айла.

— Приду обязательно.

— Где находится «Краухерст-Лодж», ты еще помнишь?

Я улыбаюсь, глядя, как он залезает в свой джип:

— Город изменился не так уж и сильно. До завтра.

Я решаю заехать в отель, поставить машину на стоянку и где-нибудь перекусить. Вечерний сумрак сгущается. Еще оставшиеся на улицах автомобили едут быстро и целеустремленно — так, точно их водителям не терпится убраться с глаз долой, пока совсем не стемнело. То же относится и к пешеходам, шагающим торопливо, склонив головы.

И вдруг один из них окликает меня:

— Алекс? Алекс Рурк?

Я оборачиваюсь и вижу мужчину с коротко стриженными темными волосами, в очках, с намечающимся вторым подбородком. Похоже, мы были когда-то знакомы.

— Да? — говорю я.

— Кохрэйн. Мэтт Кохрэйн. Мы вместе учились в школе.

— Ах, ну конечно! Как жизнь?

Воспоминания возвращаются ко мне не так быстро, как позволяет предположить мой бодрый тон. Кохрэйн. Кохрэйн. Потливый, чуть заторможенный, хотя ему хорошо давалась математика. Одежда с чужого плеча. Он не был мишенью для насмешек, просто ребята его сторонились.

— Да неплохо. Работаю бухгалтером, недалеко отсюда, в Эшленде.

— Да? Хорошая работа?

— Ничего, справляюсь. — Нотка гордости в голосе. Мы с ним, сами того не желая, начинаем играть в старинную игру «кто круче», как водится у давних знакомых. — А ты, я слышал, полицейским стал.

— Работал в ФБР. Три года назад ушел, теперь частный детектив, — говорю я, стараясь, чтобы это не выглядело вызовом, предъявлением козырного туза.

— Приехал из-за убийства медсестры? Жуткая история.

— Шериф Тауншенд попросил помочь ему. Здесь, наверное, шуму было! Не помню, чтобы в мое время в городе хоть кого-то убили.

Мэтт кивает. Затем лицо его меняется — у него новая идея.

— Что ты делаешь вечером? — спрашивает он.

— Собираюсь вселиться в отель и поесть, других планов нет. Ну, может, запишу кое-что для памяти.

— Слушай, а не хочешь ли пропустить по рюмочке со мной и моей женой? Ты ведь помнишь Рону? В школе она носила фамилию Гарде.

Приходится мне мысленно признать свое поражение. Конечно, Мэтт — бухгалтер, так и не сумевший выбраться из захолустного городишки. И все же именно он женился на Роне Гарде, моей школьной возлюбленной.

— Отлично, — говорю я. — Когда и где?

— В «Лесопилке», в половине восьмого — ты как?

— Идет, там и увидимся.

Мэтт машет мне на прощание рукой, а я снова возвращаюсь к машине, закуриваю, чтобы приглушить чувство поражения. Интересно, есть ли у Мэтта с Роной дети? Я забираюсь в гостеприимное нутро «корвета», и запахи бензина, застарелого табачного дыма и кожи отгоняют эти мысли. И еду в отель.

«Краухерст-Лодж» был отелем почти столько же времени, сколько простояло его здание, построенное в 1920-х годах, — неоготический стиль — высокие окна и декоративная лепнина на выступах и карнизах. Его облицованный белым известняком фасад светится в сумерках. Два неотличимых в темноте улыбающихся мозаичных лица смотрят на меня сверху вниз, пока я ставлю машину, они похожи на сложенные из зеленых и терракотовых плиточек лица цирковых клоунов.

Двойные наружные двери с матовыми стеклами ведут на веранду, по стенам которой висят старые афиши — некоторые из них практически антикварные. С веранды в дом ведет другая дверь, солидная, из почерневшего от времени дерева, с дверным железным молотком, изображающим голову рычащего… не знаю кого. Я толкаю ее и вхожу в залитый светом вестибюль, оформленный в том же неоготическом стиле.

— Да? — вопросительно произносит, выходя из двери за стойкой, старик в выцветшем кардигане.

— Я Алекс Рурк, шериф Тауншенд снял здесь номер для меня.

Моему голосу вторит легкое эхо, а голосу старика — нет, возможно, все дело в разнице тембров.

— Хм. — Старик открывает учетную книгу, которая выглядит его ровесницей, листает ее, добирается до последних записей, водит пальцем по строчкам. — А, ну да, мистер Рурк. Комната четырнадцать, наверху лестницы. Распишитесь вот здесь, пожалуйста. Какой-нибудь багаж у вас имеется?

— Нет, — отвечаю я, ставя подпись. — Так, значит, наверху лестницы?

— Первая справа, — говорит он и протягивает мне брелок с двумя ключами. Один из них, судя по его виду, отпирает парадную дверь. — Завтрак с семи до девяти, ужин с шести до восьми тридцати, но его нужно заказывать.

Я благодарю его и поднимаюсь в свой номер. В отеле мертвая тишина. Я отпираю дверь номера, вхожу в маленькую, но чистую и опрятную комнату с односпальной кроватью, телевизором, туалетным столиком и стенным шкафом. На столике стоит телефонный аппарат. Еще имеется дверь, ведущая в туалет и душ.

Я заказываю по телефону еду — номер единственного в городке заведения, которое готовит пиццу навынос, я заметил на веранде, — потом быстро принимаю душ и переодеваюсь. Едва я включаю телевизор, в номере раздается звонок — судя по всему, прибыл доставщик пиццы. И действительно, выглянув в окно, я вижу перед входом в гостиницу его мотоцикл. Я собираюсь отвернуться от окна, но неожиданно замечаю человека, стоящего в сумраке под деревьями возле парковки. Разглядеть его как следует мне не удается — виден только смутный силуэт с беловатым пятном вместо лица. Я вглядываюсь пристальнее — человек стоит неподвижно. А потом я моргаю, и он исчезает.

Я спускаюсь вниз, забираю пиццу. От теплой коробки, которую я держу в руках, исходят ароматы расплавленного сыра, помидоров, базилика. Парковка отеля пуста, если не считать моей машины и мотоцикла рассыльного. В отеле по-прежнему тихо. Похоже, я единственный его постоялец.

Покончив с пиццей — хорошей, особенно если учесть, что Уинтерс-Энд — это все-таки не Маленькая Италия, — я надеваю куртку и отправляюсь в «Лесопилку», один из двух баров городка. Уинтерс-Энд оказывается вовсе не безмолвным, в нем присутствует тихая, но нервозность, подчеркиваемая шелестом деревьев и бормотанием телевизоров, чьи экраны светятся за окнами домов. Жизнь спряталась на ночь за этими дверями.

Я толкаю дверь «Лесопилки», неприметного здания с несколькими окнами, и меня сразу же окутывает негромкий гул субботнего вечера. Откуда-то из глубины бара доносится тихий перестук бильярдных шаров, вполсилы играет музыкальный автомат. Люди разговаривают, общаются. Все путем. Мэтт сидит за столиком у стены, с ним женщина, которая смотрит в сторону. Черные волосы до плеч, фиалковый свитер — вот и все, что я успеваю разглядеть. Мэтт машет мне рукой, я направляюсь к столику.

— Алекс! — восклицает Мэтт, когда я подхожу. — Ты ведь знаком с Роной. Посмотри, — обращается он к ней, — совершенно не изменился. Как я и говорил.

— Как поживаешь, Алекс? — спрашивает она. — Давно не виделись.

— Слишком давно.

— Выпивка за мной, — сообщает Мэтт. — Кому что?

— Пиво, спасибо.

— Ром с кока-колой, — говорит Рона.

Мэтт отходит к бару, предоставляя мне возможность приглядеться к моей давней возлюбленной. Она почти не постарела, едва наметившиеся лучики морщинок возле глаз — вот и все свидетельства возраста. Темные брови по-прежнему тонкие и все так же изгибаются над темно-карими глазами, сменившими, впрочем, былую живость на вялость — знак смирения перед жизнью, быть может. Я знал ее дерзкой капитаншей команды футбольных болельщиц, уверенной в себе, всегда готовой язвительно одернуть каждого, кто, как ей казалось, чересчур зарывался. И какая же удивительная нежность таилась за этим показным фасадом!

— Ну как ты? — спрашиваю я. — У Мэтта дела, похоже, идут хорошо.

— Да, — кивает она. — Я преподаю английский и литературу в начальной школе. А ты чем после школы занимался?

— Учился в университете, потом служил в ФБР. Теперь работаю у старого фэбээровского знакомого в Бостоне.

— Как родители? Я их после выпускного вечера ни разу не видела.

— Погибли в аварии три с половиной года назад.

— О господи, Алекс, прости, — говорит она.

— Да ничего, дело уже давнее. — Я вытаскиваю сигарету, закуриваю, потом спохватываюсь: — Извини, мне следовало спросить, как ты относишься к табачному дыму. Я, видишь ли, обзавелся за эти годы дурными привычками.

— Мне дым не мешает.

Возвращается Мэтт с напитками. Себе он взял, судя по виду жидкости, виски с лимонным соком.

— Ну что? — спрашивает он. — Наверстываете упущенное?

— Рона говорит, что стала учительницей, — отвечаю я, стараясь не выглядеть вруном. — Кто бы мог подумать?

Мы смеемся, все трое.

— Интересно, как она будет управляться с Сетом, когда он пойдет в школу, — говорит Мэтт.

— С Сетом?

— Наш сын. — Рона смотрит на Мэтта так, точно ей пришлось только что поделиться со мной какой-то их общей тайной. — Ему пять лет. А ты, Алекс? Женат? Дети?

— Держал одно время кота.

Мы снова смеемся. Я вижу, они немного смущаются, мало ли, вдруг для меня это больная тема. И, отпив пива, решаю подкинуть им еще кое-какие сведения.

— Его звали Ржавый. Попал под грузовик года полтора назад.

Что еще я могу им сказать? Что, работая в Бюро, избегал прочных связей? А если какие-то и возникали, не хотел обзаводиться детьми? Потому что не желал, чтобы им доставалась лишь половинка моей жизни, та, которую я не отдаю работе. Что, уйдя в отставку, не предпринимал серьезных попыток создать семью, поскольку не надеялся найти хорошую женщину, которая согласится на то, чтобы отцом ее детей стал несостоявшийся агент ФБР.

— Где вы сейчас живете? — спрашиваю я, чтобы сменить тему.

— На Спрус-стрит, рядом с библиотекой. Большой дом, мы просто не знаем, что нам с ним делать. Рона считает, что надо бы завести еще пару детей — просто чтобы пустое пространство заполнить.

— Ой, Мэтт, перестань! — восклицает она, шутливо хлопая его по руке.

— Хорошая мысль, — говорю я ему — совершенно искренне. И, основательно глотнув из бутылки, приканчиваю сигарету. — А я живу в обувной коробке, в которую удалось втиснуть кровать. Правда, при моем доме имеется парковка для жильцов, — стало быть, все не так уж и плохо.

— А какая у тебя сейчас машина?

Я медлю с ответом, пытаясь понять, не ввязываемся ли мы снова в игру «кто кого круче». Потом отвечаю:

— «Стингрей-корвет» шестьдесят девятого года.

— Ты всегда любил пижонские машины, Алекс, — прыскает Рона. — Ответ штата Мэн Дону Джонсону.

— Ну, если я войду в историю как обладатель именно этого качества, меня такая участь устроит. — Я усмехаюсь и допиваю пиво. — Повторим?

Я подхожу, чтобы заказать выпивку, к стойке бара. Музыкальный автомат начинает играть «Бродягу» Хэнка Уильямса.

— Мэтт говорит, ты работаешь на управление шерифа, — произносит Рона, когда я возвращаюсь за столик. — Убийство Анджелы, так?

— Так. Дейл Тауншенд попросил меня помочь ему.

Рона отпивает из своего стакана.

— Какой это был, наверное, ужас для бедной Анджелы. Человек, которого вы арестовали, уже рассказал, почему он это сделал?

— Об этом я говорить не могу. Сама понимаешь, расследование еще не закончено. — Я зажигаю новую сигарету. — Много осталось в городе наших однокашников?

— Кое-кто есть, — отвечает мне Мэтт. — Джимбо стал автомехаником. Брук вышла за Тристана Мэйленда, у них двое детей, а Грант теперь владелец пиццерии. Есть и другие, но всех так сразу не вспомнишь.

Рона собирается что-то добавить, но тут меня с силой хлопает по плечу чья-то рука и мужской голос за моей спиной произносит:

— Так это вы и есть Алекс Рурк? Дейл сказал мне, что вы приехали.

Я оборачиваюсь и вижу мучнисто-белое лицо мужчины лет сорока пяти. Старательно зачесанные назад каштановые волосы с проседью мыском спускаются на лоб. Крепкое рукопожатие человека, с удовольствием дающего вам понять, что он мужик крепкий и с ним лучше не шутить. Глаза его постоянно движутся, оценивая обстановку.

— Байрон Сэвилл, мэр, — представляется он. — Вижу, вы уже отыскали старых друзей.

— Да. Вы знакомы с Мэттом и Роной Кохрэйн?

Сэвилл кивает:

— Конечно. Как продвигается расследование?

— Ну, я здесь сегодня первый день, только-только приступил. Но почти уверен, что мы выясним все за несколько дней.

— Это хорошо, Алекс, очень хорошо. Убийство взбаламутило весь город. Чем быстрее оно уйдет в прошлое, тем лучше. И помните, если вам что-то потребуется — только позвоните, я сделаю все, что смогу. — Он протягивает мне визитную карточку. — Ладно, оставляю вас с вашей выпивкой. Приятного вечера.

— Приятного вечера, господин мэр.

Сэвилл уходит — вид у него важный, но он, похоже, побаивается, что его напыщенное самодовольство могут в любую минуту сровнять с землей. Большой человек маленького городка. Мне такие люди хорошо знакомы.

— Быстро тут слухи разносятся, — говорю я двум моим прежним однокашникам.

— Смерть Анджелы наделала много шума, — говорит Мэтт. — Никто не мог поверить, что нечто подобное может случиться с женщиной вроде нее. Она всегда была такая тихая. Не то что другие старшеклассницы. Ты слышал историю о том, как Скотт Робсон уговорил Анджелу и пару ее подруг поехать с ним ночью в Мэйсон-Вудс? Он до того напугал их рассказами о тамошних привидениях, что ему пришлось быстренько развезти всю компанию по домам.

— Нет, не припоминаю. Хотя Скотта я помню.

Этакий придурок, если память мне не изменяет, хотя на моем мнении о нем могла сказаться и естественная неприязнь, и страх, ведь младшие школьники всегда побаиваются старших.

Я помню Мэйсон-Вудс — лес к востоку от города. Каждый выросший в Уинтерс-Энде мальчишка знал немало историй о призраках, блуждавших под его спутанными ветвями. В восемнадцатом столетии французские колониальные войска вырезали в этом лесу местное индейское племя. Потом там линчевали траппера, а его безутешная жена, найдя тело мужа, покончила с собой. Имелся также призрак священника, свалившегося в овраг и сломавшего шею.

Когда мы учились в пятом классе, я и младший брат Дейла, Крис, решили провести в Мэйсон-Вудсе ночь. Я сказал родителям, что заночую у Криса, а он сказал своим, что заночует у меня.

За неделю до этого Дейл вывалил Крису кучу историй о Синем Лесорубе и заявил, что Крис трусишка и у него не хватит духу провести целую ночь в лесу. Это был вызов, и мальчишкам вроде меня и Криса оставалось лишь одно: достойно его принять.

Поговаривали, что Синий Лесоруб — дух местного поселенца, которого еще в колониальные времена один французский лейтенант насильно заставил служить у него следопытом. Вскоре Лесоруб дезертировал и попытался вернуться к семье. Лейтенант взял несколько солдат и направился к дому поселенца. Чтобы наказать Лесоруба, лейтенант велел повесить его жену и дочь, а когда Лесоруб снимал их тела с ветки дерева, на него набросились сидевшие в засаде солдаты. По словам Дейла, призрак Лесоруба бродит с тех пор по лесу, отыскивая французского лейтенанта, чтобы отомстить ему за гибель своей семьи. Призрак появлялся в те ночи, когда лунный свет окрашивал небо в синие тона (отсюда и имя), и убивал всех, кто попадался ему по пути.

Историй таких было немало, и в большинстве своем кровавых, но я их с течением лет позабыл. Короче говоря, Дейл уверил нас, что Дерево Повешенных, от которого Лесоруб начинает свои ночные блуждания, — это вековая ель, что стоит на поляне рядом с Тачельской норой — пещерой в нижнем отроге хребта Голсона. Вот на этой поляне, где витал сильный запах сосновой смолы, мы и решили провести ночь.

Мы пришли туда за час с чем-то до наступления темноты, расстелили спальные мешки, развели костерок. И сидели у огня, жуя шоколад, попивая газировку и разговаривая о наших детских делах. Стемнело. Мы попытались заснуть, однако ночной холод, таинственные звуки леса и рассказы о Лесорубе не давали нам сомкнуть глаз.

А около полуночи из пещеры позади нас донесся какой-то шум. Нечто среднее между храпом и рычанием. И что-то там зашебуршало в темноте.

Мы припустились бежать и, мне кажется, остановились, только когда оказались дома.

Внутренне улыбаясь этим воспоминаниям, я возвращаюсь к дню сегодняшнему, в «Лесопилку», и обнаруживаю, что разговор наш — впрочем, удивляться тут нечему — прервался. Мэтт и Рона сидят, явно испытывая неудобство, потягивают свои напитки, читают надписи на пивных кружочках, делая вид, что молчат они по собственному почину, а не по необходимости.

В конце концов Рона находит выход из тупика:

— Как по-твоему, ты еще долго здесь пробудешь?

— Еще день как минимум, может, и больше, — отвечаю я. — Дейл пригласил меня в гости завтра вечером.

— Ты знаешь, что Крис служит в Береговой охране?

Я киваю:

— Да. Дейл рассказал мне об этом, когда я работал с ним в последний раз — год или два назад.

— Я не знала, что ты приезжал тогда в город.

— Да я и не приезжал, мы все решили по телефону.

Снова молчание. Потом Мэтт подчеркнуто смотрит на часы.

— Время позднее, — говорит он. — Пожалуй, нам пора. Приятно было снова увидеться с тобой, Алекс. Будем перезваниваться.

— Конечно, — отвечаю я. Мы оба понимаем, что это вранье. Но я все же отдаю Мэтту свою визитку. — Рад был снова увидеть вас обоих.

Рона склоняется над столом, чмокает меня в щеку.

— Будь осторожен, Алекс, — говорит она. И уходит с мужем.

Приканчивая пиво, я думаю о том, что нам потребовался всего час, чтобы выяснить, как прошли наши последние семнадцать лет. Меня это удручает.

Выйдя из бара в ночь, я достаю из пачки еще одну «Мальборо». Огонек зажигалки, погаснув, оставляет у меня перед глазами пляшущие голубые пятна. Вечер холоден, луна пока не взошла. Машин на улицах практически нет, город стал совсем тихим, словно люди заперлись в своих домах, приглушили телевизоры и теперь беседуют шепотком. Ветер покачивает над улицей телефонные провода. Я смотрю на часы: 21.40. Именно в это время Дейл обнаружил тело Анджелы Ламонд.

Я шагаю к отелю в обществе воображаемых демонов ночи. Что-то движется в темноте: но это всего лишь крадущаяся кошка. Звук моих шагов точно эхо подхватывают еще чьи-то шаги, более тихие и торопливые: кто-то идет за мной, но далеко — не разглядеть. В такие ночи суеверное подсознание борется с остальной частью разума за первенство, имея очень хорошие шансы на победу. И тогда я почти явственно слышу одинокий, потусторонний, взывающий к мести голос, страшный, как волчий вой. Я почти слышу другие голоса — жертв давних преступлений, о которых я ничего не знал, и тех, которые не смог раскрыть. И почти чувствую гнев этих жертв.

Не дури, говорю я себе, поднимаю воротник и ускоряю шаг. Мне нисколько не хочется оставаться на открытом месте.

Я подхожу к тонущему во тьме «Краухерст-Лоджу». Здесь даже лампочка над дверью и та не горит. Известковый фасад отеля имеет какой-то больной вид, его мозаичные физиономии плотоядно скалятся. Мне удается со второй попытки вставить ключ в замочную скважину и почти на ощупь пересечь темную веранду. Я полагаюсь на память, и она помогает мне, ухватившись за железный молоток как за дверную ручку, открыть внутреннюю дверь.

Вестибюль освещен одинокой лампочкой над стойкой портье, мощностью примерно в одну свечу. Ее слабое свечение и мое обострившееся ночное зрение помогают мне подняться по лестнице в мой номер. Я щелкаю выключателем, и меня ослепляет приветственный, успокаивающий свет.

Я бросаю куртку на кровать, включаю телевизор, захожу в ванную, ополаскиваю лицо холодной водой. Потом сижу около часа, наугад переключая телеканалы, а после гашу свет и ложусь.

Однако заснуть мне не удается.

Заснуть мешает многое, и все это, вместе взятое, приводит к бессоннице. Новая обстановка, первобытные инстинкты, заставляющие меня настороженно относиться к непривычным запахам отеля. Деревья снаружи, с их шепотом, от которого не погружаешься в дремоту, а лишь напрягаешь слух. Мне неудобно на левом боку. И на правом тоже. И на спине. И на животе. В голове моей вертятся разговоры — сегодняшний допрос Николаса, вопросы, которые я собираюсь задать ему завтра.

Последним, что я вижу перед тем, как сон все же одолевает меня, оказываются часы, показывающие четыре часа пятнадцать минут.