Ленькой Роман в общем-то был доволен, и его природную ленцу старался из него вышибить, нагружая работой по самое не могу. Получалось, но никто в отделе не мог понять, какого черта того понесло в следователи. Леонид Самуилович Фринзон, сыскарь, знакомьтесь. Смех да и только!

Этого парнишку к ним перевели два года назад. Щуплый, высокий, нескладный — как у того же Ирвинга, «теловычитание, а не телосложение». Но оказалось, что серьезно увлекался всякими единоборствами, что и доказал при первом подвернувшемся случае — колошматил по головам преступников так, что помощи друзей при аресте даже не потребовалось. Еврейские корни Лени всем служили поводом для шуток. Он кипятился, кричал, что у него греческое имя, и всем показывал крест, висевший на шее, доказывая, что он — православный.

— А Самуил — это древнеримское имя или тоже древнегреческое? — подкалывал его начальник отдела подполковник Слепчук.

Роман же увлекающемуся теологией Леониду всегда повторял:

— Жид крещеный, конь леченый, вор прощеный — одна цена. Ты — «выкрест».

Никто в отделе не был особым антисемитом, и если б Леня не обижался, его бы никто и не трогал. Но раз уж он огрызался, то почему его бы по-доброму не позлить? Работа у ребят тяжелая, грех не позабавиться веселой хохмой. Сначала принялись за его фамилию, Дениска Степнов склонял ее и так, и эдак, переводил на английский, говорил:

— Если бы ты звался Фризоном, все понятно — «свободная зона». Но что делать со второй буквой «н»?

Когда же лингвистические опыты Дэну надоели, он прозвал Леонида «Ленькельсоном» — и это прозвище к Леньке прилипло. Правда, получилось длинным, и не каждый являлся поклонником фонетических тренировок и логопедических занятий, так что Витя Поржиков, называемый не иначе как «Поржик, дай коржик», постепенно направил все юмористические стрелы от себя на Фринзона, для краткости переделав его прозвище в просто «Кальсон». Так и обращался: «Привет, Кальсон». Ну, или «Панталон» под настроение. Тут уж Ленька и вправду пообещал набить всем морду.

У него то смеха ради просили деньги взаймы, обещая «хорошие проценты», то спрашивали, как идут внешнеполитические дела у Шимона Переса.

Но потом к нему привыкли, и со временем донимать перестали, хотя главным катализатором для такой перемены явился один неприятный случай. Правда, начиналось все, как обычно, достаточно весело.

Во время очередного мозгового штурма, когда в кабинете у Слепчука собрался весь отдел и Олег Мерещенко стал тоскливо поглядывать на часы, осознавая, что время желанного обеда неумолимо отодвигается в туманные дали, заметивший это здоровяк Ваня Коренев не выдержал, и обратился к начальнику:

— Семен Сергеевич, отпустите на обед?.. — и добавил тихо, но с отчаянной надеждой: — А?..

— Да вы что! — сверкнул глазами подполковник. — Хочешь сказать, если вам дать выйти, через час сюда хоть кто-нибудь вернется? Дудки! Вопрос срочный. Сидим, работаем. Закончим, иди жри.

— Мы можем закончить, — подал голос Степнов, — что через час, что через пять. Вопрос не только срочный, но и сложный.

— Тогда, — встал во весь свой 165-сантиметровый рост Слепчук и потянулся, — давайте зашлем кого-то в ближайший магазин за какой-нибудь фигней, да прямо здесь быстро перекусим. В американских фильмах полицейские и следаки только и делают, что на рабочем месте пьют кофе и жрут сэндвичи. Чем мы хуже?

— А кто пойдет? — спросил практичный Роман. На улице стояла несусветная жара, и вырываться из-под ласковых прохладных волн командирского кондиционера вовсе не хотелось.

— Кинем жребий! — проявил присущий ему азарт Поржик.

— Да ну вас! — сказала Женя, и тут же непроизвольно зевнула, но быстро прикрыла рот ладошкой. — Я схожу, все равно я половины из того, о чем вы тут спорите, не понимаю. Что покупать?

— Да гамбургеры и чизбургеры в «Макдоналдсе», — решительно заявил проглот Фринзон. — Еще будем тратить время, бутерброды тут нарезать.

— Правильно, правильно, — подвел черту Семен Сергеевич. — Каждому по два. А чай-кофе у нас свои есть.

Пока ребята доставали кошельки и отсчитывали деньги, уже вышедшая из-за стола Евгения повела плечами и вдруг высказалась:

— Нет, ну как вы можете эту гадость есть, я не понимаю! И без своего раздельного питания я на эти какашки смотреть не могу!

— Ну, ты так не говори, — тут же возразил Коренев. — Я, например, каждое утро проплываю три километра, четыре раза в неделю хожу в зал поднимать железки, и это не считая наших нормативов. Поэтому, чтобы я не ел, не прибавляю ни грамма.

Глядя на косой аршин в Ваниных плечах, в сказанном трудно было сомневаться.

— Да при чем тут вес! — парировала эксперт-криминалист. — Это же — сплошные яды! Вы ведь по собственному желанию их себе в организм засовываете!

Этот спор стал напоминать Роману слышанную как-то дискуссию дворовых алкоголиков. Заглотнув из пластиковой бутыли литр желто-зеленого самогона, изготовленного на основе картофельных очисток, куриного помета и дихлофоса, они принялись рассуждать о вреде заменителя сахара. И решили, что он весьма плох, ибо разрушает печень. Что нам, выпивающим через день и поглощающим чебуреки через два, Женька, твой здоровый образ жизни?

Корень, гордо пронесший полученный во время срочной службы обязательный морпеховский задор через все последующие годы, твердо ответил девушке:

— Яды, не яды, главное — спортом заниматься… — и, встретив направленный на него похвальный взгляд подполковника, не то что решил лизнуть зад начальству, но, так, обозначил намерение. С воодушевлением он продолжил: —…и не бухать! По мне, я так лучше помучаюсь со штангой, но съем борщ и кусок жирного мяса, чем стану сидеть на немощной диете, поглощая все твои пророщенное просо, хлеб из отрубей и этот, как его… сельдерей!

Мужики одобрительно загудели.

— Подожди! — вдруг встрепенулся Ленька. — Не надо так про сельдерей! — заметив, что от него немо ждут пояснения, продолжил: — Еду я недавно в машине, слушаю радио, и тут вдруг на «Серебряном дожде» рассказывают о пользе сельдерея. Мол, ни углеводов, ни белков, одна клетчатка, в организме ничего не остается. Ну, я похихикал, однако, тем же вечером я оказываюсь в гостях у… — тут его щеки чуть порозовели, — одной девушки…

— Ну? — дружно заинтересовались присутствующие, исключая сморщившего гримасу и посмотревшего на часы Слепчука и картинно вздохнувшего криминалиста.

— И чем она меня угощает? Сельдереем! Но как она его приготовила? Я смотрю — ну это же трава! Я, там, бычок, козлик — это есть? А она в воду пароварки добавила пару чайных ложек соевого соуса, потом поперчила-посолила, приготовила, поставила на стол, и рядом — глубокую чашку со сметаной. Значит, берешь половинку или треть стебля, окунаешь в сметану и… — тут Фринзон зажмурился, — мама дорогая! Это же просто смерть под парусом!

— Женя! — громко произнес подполковник, пока ребята хихикали.

Когда девушка сделала шаг к столу, чтобы взять собранные деньги, Поржиков внушительно скомандовал:

— Всем по гамбургеру и чизбургеру, а Леньке — сельдерея!

Мужики довольно заржали.

— Хорошо, — ничуть не смутился младший товарищ, — только не забудь тогда соевый соус, сметану, пароварку и… — тут он сделал нарочитую паузу, — девчонку!

Ну, тут уж хохот стоял громовой. Пошутили вроде, и ладно, но когда утром следующего дня Фринзон пришел на работу, на его столе красовался прозрачный пакет с пучком сельдерея из ближайшего продуктового. Такой старый пучок, с желтыми подвявшими стеблями, с грязью у корней. Ленька улыбнулся и оторвал приколотый степлером к упаковке лист бумаги формата А4 с напечатанными стихами, плодом коллективного творчества. Присутствовавшие рядом Степнов и Поржиков ждали очередного веселья, но просчитались. По мере того, как Фринзон изучал текст, выражение его лица менялось к худшему. Написано было следующее:

На глазах приятелей побледневший Ленька медленно-медленно несколько раз сложил этот листок, сунул его в карман, потом взял пучок и метров с двух зашвырнул его в стоявшую в углу корзину для бумаг.

По телефону он отпросился у Романа с работы, и так как была пятница, три дня его никто не видел. Начиная с понедельника он общался со всеми исключительно в рамках должностных инструкций — хоть без всякого вызова, но строго. В общих посиделках и разговорах Фризон не участвовал. Оттаял Фринзон только через неделю. Перепуганные ребята его больше не донимали.

Постепенно Ленька заматерел, плечи расправились, взгляд стал самоуверенным. Когда Роман с ним стал общаться теснее, в том числе и вне работы, выяснилось, что тот — жуткий бабник. Как у него получалось — неясно, но какую чушь он девкам ни вываливал, они проглатывали ее с радостью. Однажды вечером коллеги вдвоем пошли пропустить по стаканчику, и у стойки бара Ленька начал клеить девицу. Подошел к ней, окинул ее взглядом и начал:

— Вот я смотрю на вас, и знаете, что я вижу?

— Нет, — с интересом ответила девица.

— Я вижу не вашу превосходную фигуру, не эти роскошные волосы, не эти манящие губы, я вижу ваши глаза. И они мне говорят… — тут последовала пауза.

— Что же они говорят? — живо откликнулась заинтригованная девушка.

— Они мне говорят, что вы знаете — вас ждут изменения в жизни. Но вы не хотите встретить эти изменения в одиночестве…

И девица растаяла, а Роман мучительно вспоминал, где он эту хрень уже слышал? А, ну как же — это ведь в самом начале «Города грехов»! Если бы Петрович сказал какой-либо незнакомой женщине, что у нее «манящие» губы, в лучшем случае она бы покрутила пальцем у виска, а вот от Леньки — заглотнула наживку.

У Леонида была на предплечье татуировка. Вообще-то «портачки» у сотрудников не приветствовались, но в наше время на это стали смотреть сквозь пальцы — вот он возможностью и воспользовался. Как-то в том же баре Роман рассказывал одной девушке вполне правдивую и, как ему казалось, смешную историю, говорил, говорил, она лениво кивала головой и чуть ли не зевала. Тут подошел Фринзон, и после пары его фраз она уже с придыханием спрашивала:

— Леонид! А что означает ваша тату?

У них со временем возникла игра — товарищ никаких книг, кроме изысканий на тему совпадения мировых религий, не читал, а Роман, если в очередном тексте нового автора находил что-то, похожее на описание приятеля, ему потом зачитывал. Началось все с цитат Тибора Фишера: «он мог тут же заполучить любую понравившуюся ему девушку, а также ее мать и подружек — поодиночке или всех разом. Они не ревновали и понимали, что он — явление в своем роде выдающееся и ниспослан всей женской части человечества в целом», а также «как и большинство мужчин, он — всего лишь система жизнеобеспечения для его хрена». Потом нашел у Льва Толстого: «несмотря на излишества, которым он предавался в удовольствиях, он был свеж, как большой зеленый глянцевитый голландский огурец». Но когда Петрович зачитал ему выдержку из Алексея Иванова, утверждая, что эти слова подходят к Леньке один в один, тот попросил больше ничего не цитировать. Фраза звучала так: «чтоб кажен день по ковшу вина и новую бабу и чтоб с печи не слезать, а рожа со сковороду была и в масле».

Подъехав к отделу, Роман припарковался и поднялся в кабинет. Включил компьютер, вставил в разъем флешку фотоаппарата и стал выбирать наиболее крупные и четкие фотографии девушек. Выбрал по две каждой — в анфас и в полный рост, послал на печать. Когда снимки выползли из принтера, долго рассматривал фото Светы, наконец пробормотал:

— Эх, девочка, девочка, что же ты наделала! — и снял трубку телефона.

Да, ему приходилось сообщать родственникам жертв об убийстве их близких, но каждый раз это было как ножом по сердцу. Какие слова найти для убитых горем родных? Никаких. Он перестал искать слова, отстранился от сопереживаний. Это дело штатного психолога. А работа Романа — вызвать ближайшего родственника на опознание. И получить сведения, которые помогут найти убийцу. В данном конкретном случае существенную помощь он получит вряд ли — но звонить надо. Только без эмоций. Сухо и четко. Он набрал номер мобильного телефона Молодчанинова, после серии гудков услышал короткое:

— Да.

Не смог Роман сдержаться, кашлянул — трудно такой разговор начать…

— Здравствуйте. Молодчанинов Владимир Павлович?

— Добрый день. Да, это я.

Нельзя в таких случаях говорить: «Простите за беспокойство» или иную вежливую ерунду, например: «Я вас не отвлекаю?» Какое, к чертям собачьим, беспокойство! Нельзя отвечать на слишком большое количество вопросов, нельзя втягиваться в обсуждение произошедшего, нельзя оттягивать сообщение о самом важном, нельзя говорить полуправду — какое-нибудь «с вашей дочерью произошло несчастье», и тем самым дать надежду, что ладно, пусть несчастье — ведь это не смерть, это что-то плохое, очень плохое, но другое, не смерть…

— Майор Фролов Роман Петрович, Москва, отдел по расследованию особо тяжких преступлений… — и не смог, не выдавил из себя слова, застряли они в горле, даже названия своей любимой прокуратуры не произнес, сделал все-таки паузу.

— Тяжких преступлений? Москва? Что случилось?

— Ваша дочь, Молодчанинова Светлана Владимировна, погибла.

В трубке послышался резкий хриплый звук, и — молчание. Долго-долго.

— Владимир Павлович! — молчание. — Владимир Павлович!

— Ошибки нет? — наконец уже другим, тихим, пришибленным голосом произнес тот в трубку.

— Исключено.

— Отдел тяжких преступлений? Ее убили?

— Так точно.

— Кто?

— Неизвестный. Ищем.

— Как?

Не отвечая на вопрос, Роман задал свой:

— Когда вы сможете быть здесь?

— Через четыре часа.

— Вы, что, в столице?

— Нет, в Самаре.

— Вы не успеете за четыре часа.

— Мои проблемы. Давайте адрес. И номер мобильного.

После того, как Петрович все сообщил, Молодчанинов добавил:

— Как только самолет сядет, я вас наберу, чтобы ни вы меня, ни я вас не ждали.

— Договорились, — только и ответил Роман.

Четыре часа? Лихо. Даже если у тебя суперличный суперреактивный самолет, существуют такие вещи, как предполетный план, воздушный коридор, разрешение на вылет и прочие авиационные штучки. Но раз сказал — знает, о чем говорит.

Так, надо было самому заняться обзвоном друзей-подружек. Вряд ли у Люды отличные от Светиных знакомые, но неплохо включить и ее телефон, просмотреть адресную книжку, а все эти айтишники будут только завтра, в воскресенье никого с огнем не найдешь. Может, Ленька пин-код в квартире отыщет, хотя вроде смотрели — нет…

Раздался звонок — начальник отдела подполковник Слепчук Семен Сергеевич, милейший человек, имевший среди подчиненных сразу две клички — «Слепой», из-за фамилии, и «СС», из-за имени-отчества.

— Пинкертонам привет.

— Здравия желаю, Семен Сергеевич.

— Я на даче, сын в Интернете сидел, пришел, порадовал — Фринзон теперь телезвезда. Меня сутра поставили в известность о двойном убийстве, но какого хрена комментатор что-то там о маньяках лепит?

— Это Леонид такое сказал?

— Нет, ведущий.

— Ну, у телевизионщиков свои каналы информации, уже кто-то из ментов слил. Убийство и вправду зверское.

— Завтра в девять с докладом ко мне. Маньяков нам еще не хватало.

— Есть.

Не успел насыпать кофе в чашку и дойти до кулера, как позвонил Ленька:

— В квартире мы все закончили.

— Быстро.

— Я приеду, расскажу, есть тут тройка клубов на примете.

— До кого дозвонился?

— До пары человек. Сегодня приехать никто не сможет, только завтра.

— Но хоть какие-то названия у нас есть?

— И названия, и адреса — только слишком много.

— То есть особенных предпочтений не было?

— Нет, тусовались везде, где только можно.

— Ну давай, жду.

Мерзкий кофе. В смысле, не идет. Может, пока Ленька едет, сходить за кефирчиком?

Фиг тебе, надо дело заводить, бумаги собирать, записи вести, протоколы перечитывать и подшивать, да в компьютер забивать. Волокита, но без нее — никуда.

После второй чашки влетел Ленька с вещдоками.

— Чем порадуешь? — спросил его Петрович.

— Ну, тех, до кого дозвонился, вызвал на завтра побеседовать.

— А сегодня не могут?

— Или не хотят.

— А по телефону что сказали?

— Что девчонки любили ходить в «Рай», а еще и в «Зону», и в «Маяк», и в «Виолетту».

— Довольно непохожие заведения.

— Я и говорю — куда угодно.

— Тогда готовься вечером прочесать злачные места — ты же любитель.

— Да ну тебя…

— Женька в лаборатории?

— Да, сказала, позвонит, как будет, что сообщить. Сегодня дежурит судмедэксперт Яков Иосифович…

— А, Шварцман? Земеля?

— Пошел ты… Он же повернутый, ты знаешь, сразу трупы потрошить начнет, не откладывая, так что результаты скоро будут.

— Твой повернутый нам последнюю экспертизу месяц делал.

— Ну, будь объективен, там у трупа — пять пулевых ранений из двух видов оружия, а трасология — это тебе не следы от зубов.

— Ему это просто не было интересно.

— Конечно, наемные убийцы — ему скучно. А маньяки — это его конек. Он сам маньяк. Нормальный человек будет выбирать себе профессией ковыряние в трупах?

— Мы тогда тут все больные. Как там хозяйка?

— Задолбала. Быстро она что-то оклемалась. Москвичей и так испортил квартирный вопрос, а тут еще и рыночные отношения. Все спрашивала, когда ей снова хату можно будет сдавать. Я ей — до окончания следственных действий желательно не сдавать, да и вы получили ведь за месяц вперед, это вас не должно волновать. Она — «а-а-а, ремонт делать надо, на него уйдут все деньги, паркет придется менять, обои»…

— Ну да, — усмехнулся Петрович. — Сдала, допустим, она жилье молодой семье — муж, жена и младенец. Супруга мебель по фен-шую расставила, стол под одним углом, кровать — под другим, колокольчики звенят, цветочки стоят, крышка унитаза всегда закрыта — чтоб энергия в канализацию не уходила, а тут вдруг звонок в дверь — стоим мы с тобой и маньяк в наручниках. «Здравствуйте, в чем дело?» — «Мы из прокуратуры, пришли следственный эксперимент проводить, в данной квартире сей дядя двух юных женщин загрыз до смерти, а кровищи-то было, кровищи! И пол, и стены — все было заляпано. Но вы не бойтесь, мы быстро». Как думаешь, обрадуется новая квартиросъемщица открывшейся свежей ауре?

— Несомненно, — засмеялся напарник.

Роман встал со стула, походил туда-сюда по комнате.

— Ладно, — произнес он, — подшивай протокол, да пошли перекусим.

Спустя пять минут они уже шагали через двор в направлении местной «тошниловки» — чебуреки, куры-гриль. В летнюю пору Петрович есть мясные блюда не рисковал — условия хранения птичьих тушек в жаркую погоду соблюдать тяжело, а это тебе не две мишленовских звезды, а обычная кавказская забегаловка, но суп-харчо всегда съедал с удовольствием. По крайней мере, есть надежда, что в процессе варки зловредные бактерии убиты. Ленька же уплетал все подряд — молодой организм с микробами справлялся легко.

На их пути во дворе дома ребята лет одиннадцати-двенадцати играли на лавочке в карты, двое на двое. Один из них порадовался за партнера, с размаху побив карту соперника с криком:

— Сереня, красава! Зырь, пошла маза!

«Да, — подумал Роман, — уже видно, кто из мальчика вырастет. Привет родителям».

Устроившись за столико с едой, Леонид сверкнул взглядом и предложил:

— Может, того, по рюмашке?

— Блин, — Петровича передернуло, — совесть имей. Скоро отец жертвы подъедет, а мы перед ним будем с красными влажными глазами сидеть.

— Да я по одной предложил, — буркнул Леня. — Так, для аппетита.

— У тебя и так аппетит всем на зависть. Да и одной ты никогда не обходишься. Вечером будем с фотографиями девушек клубы обходить, там и шмякнешь, терпи.

К Леньке Роман относился, как старший брат. Но существовало несколько вещей, которые его всегда раздражали. Во-первых, эта морда могла накатить в любое время дня и ночи, но остаться трезвой. Да, краснело лицо, да, был запах, но оставались твердая речь и бодрая походка. Поводом, помимо «для аппетита», считалось все — «для настроения», «поддержать разговор», «расслабиться», «поймать волну» и прочее. Петрович как-то попытался за ним угнаться, но понял, что так дойдет до серьезного разговора с начальством, и это занятие прекратил и коллеге перестал позволять, чтобы не появилось рядом соблазна. Ленька вообще оказался на службе по одному ему понятным причинам, большого таланта к следственной работе не имел, и казалось, с легкостью поменяет одну работу на другую, а Роман своим местом дорожил.

Во-вторых — крайняя одержимость женским полом. Иногда собираешь показания очевидцев, а Леонид выберет самую симпатичную свидетельницу, смотришь — и минуту назад заплаканная девушка уже хихикает, а тот назначает ей свидание после окончания рабочего дня. Тут, правда, могла быть какая-то доля зависти, но достал, честное слово.

В-третьих, его необъяснимая, иногда ничем не мотивированная вспыльчивость. Однажды переходили в метро с одной ветки на другую, спешили, времени было мало — и ведь все по работе, пошли навстречу потоку, чтобы не оббегать кругом, и Леньке попался мужик из категории вечно ищущих вселенской справедливости. Такие, например, на шоссе займут левый ряд и едут, не пропускают, сколько ему дальним светом ни мигай — «я двигаюсь с положенной на данном участке трассы скоростью, а вы, нарушители, идите на фиг». А здесь, под землей, такой же гражданин не пустил его в узкий проход, попер вперед буром — мол, сначала я пройду, как положено, а потом уж вы, сукины дети. Фринзон на ходу, не убавляя шага, схватил дядю за шкирку, развернул и швырнул на пол — тот даже не сделал попытки подняться.

А однажды шли мимо стройплощадки, и на их глазах какая-то необъятная женщина пыталась покинуть сборище выпивающих на струганных досках мужчин, да с криками «пошли вы на х…» и «пидорасы», один из них ее догнал и сильно ударил в лицо. Ударил не по-пьяному, с метровым замахом, а точно, коротко, локоть поднят, рука четко параллельна земле — поставлен был удар, что и говорить, может, в далеком детстве боксом занимался — женщина плюхнулась задом о землю, да так и осталась сидеть с окровавленным ртом, причитая. Пока Роман, остановившись, стал зачитывать лекцию о недопустимости такого поведения с женщиной, насколько бы безобразной она не казалась, и к каким бы социальным группам участники конфликта ни принадлежали, Ленька подскочил к громиле и засадил ему левой в печень. Мужик охнул, обмяк и растекся рядом с дамой сердца. Самое смешное, что та начала голосить, обратив свой гнев уже в адрес незваных спасителей. Фринзон плюнул, и они ушли, оставив граждан одних разыгрывать семейную драму.