Вернулся к «форду» — девушка сидит, не уехала. Ладно. Спросил:

— Знаете, где тут чаю попить среди ночи?

Улыбнулась, закивала. Ну и хорошо.

— Тогда езжайте, я за вами.

Разворот, прямо, налево, и все время прямо через Краснопресненскую улицу на Пресненский же вал. Огни, огни. «Феррари», «мазерати» у входа… Ну и местечко. Петрович по таким не ходит. Да и фиг с ним…

Зашли вовнутрь, девушка — как к себе домой, он — с опаской оглядываясь по сторонам.

— На веранду? — уверенно произнесла красавица.

Он пожал плечами — в смысле «мне все равно».

Улыбнулась, повела за собой. Только уселись за столик, заплясал в кармане телефон. Посмотрел на дисплей — барон. Ну-ну.

— Да.

— Если пообещаете, что не будете устраивать засаду, я встречусь, пообщаюсь.

Задумчиво поскреб подбородок.

— Ладно.

— Куда подъехать?

— В «Бед кафе».

— Ну и чудно. Ждите, скоро буду.

Посмотрел на Кристину — хлопает длиннющими ресницами, пробует улыбнуться — ну как прогнать?

— Сейчас, — сказал ей, — подъедет… второй участник столкновения, поговорить. Он нам поможет разобраться с первым. Обещайте, что не будете пугаться. Или езжайте домой.

— Нет-нет! — ресницы опять захлопали. — Я одна сегодня не останусь! Я боюсь…

«Что, — подумал, — я до утра тут с тобой буду сидеть?»

Но вслух произнес:

— Вот и договорились.

Она раскрыла лежащее на столе меню, пробежала по строкам, подняла глаза на Романа:

— Мне, наверное, стоит выпить.

— Более чем стоит.

— Я тогда буду виски. Чтобы сразу…

— И я виски.

Подошла официантка, он сделал заказ.

До ее возвращения сидели молча. Что говорить?

— А-а… — решилась она начать разговор, — вы знаете, что это за люди?

— Нет. Сейчас, думаю, подъедет гражданин, разъяснит.

Опять молчание. Люди за соседними столиками пьют, хохочут, а где-то рядом бродит Смерть.

Вернулась официантка, принесла алкоголь, лед и воду. Кристина бросила в широкий бокал два кубика, подняла его перед собой, потянулась чокаться. Петрович предостерегающе поднял руку — не надо. Она поняла. Молча выпили, девушка — глоток, он — до дна. Взбодрило, однако. Он сегодня напьется в доску. Знаком не успевшей отойти официантке показал — «еще». Та согласно кивнула.

Уходят люди. Лучшие люди. А мы пыхтим, портим белый свет.

— Как виски? — спросила красавица.

Правильно, надо же о чем-то говорить, не сидеть сычем.

— Нормально, — буркнул он. А ну его к черту, светские приличия, не сможет он себя заставить улыбнуться, никак. Девушка все видела, уткнулась в меню. Очень, наверное, интересно.

— Вы простите, — все же начала она, — что я вам навязалась, но боюсь, правда. А с вами мне не страшно.

— Все нормально, — ответил Роман, хотя прекрасно понимал, что все НЕ нормально. Наоборот, все очень и очень плохо.

Вдруг в зал величавой походкой вошел де Грасси.

«Под дверью, что ли, караулил?» — мелькнула мысль.

— Здравствуйте опять, — и вновь улыбнулся своей мерзкой улыбкой.

— Присаживайтесь, — сказал Фролов.

Вошедший сделал перед девушкой наклон, представился:

— Барон Филипп Дивер де Грасси.

Кристина испуганно вжалась в спинку стула. Это не скрылось от глаз гостя, он взял себе стул и сед за торец стола, подальше от нее.

— Говорить будем при свидетелях? — бесцеремонно начал он.

— Ваш друг напугал девушку. Мне нужно быть рядом, пока она не успокоится.

— Да вы рыцарь.

— Будем насмехаться или разговаривать?

— А я серьезно. Тот, кто защищает даму, тем более такую красивую, достоин называться рыцарем.

— Спасибо… — еле слышно пролепетала Кристина.

— Давайте отложим шутки! — повысил голос следователь.

— Давайте. Существо, напугавшее девушку, мне не друг. Более того — оно специально приехало в Москву, чтобы меня убить.

— Ну и убивало бы, — заскрипел зубами Петрович. — Дети-то тут при чем?

— Оно проделало долгий путь, ему нужны были силы. А откуда оно их берет, я вам объяснил в прошлый раз.

— А кастрюли с кашей для подкрепления сил недостаточно?

— Оно не питается кашей. Оно питается кровью. Оно — вампир.

— Кто-кто? — Роман не поверил своим ушам. Даже спутница чуть скривилась. — Я обещал не устраивать засаду, но скорую психиатрическую помощь вызову. Вам прямая дорога в Кащенко. Вы хотели сказать, что этот человек ДУМАЕТ, что он — вампир?

— Вы так ничего и не поняли, — барон перестал улыбаться. — Вы же попали в него пулей. А он почти не почувствовал. Не удивились?

— Нажрался каких-нибудь амфетаминов, установил себе низкий болевой порог.

— А бег по верхнему своду арки не насторожил? А скорость передвижения?

— Дерется он здорово, нечего и сказать.

— Эх, — вздохнул де Грасси, — глупое, бестолковое, медленно соображающее человеческое племя!

Он кинулся к соседнему столу, схватил с него столовый нож, быстро закатал рукава плаща и рубашки и с силой взрезал себе левую руку от кисти до локтя.

Кристина прикрыла рот ладошками, но из-под них все равно раздался сдавленный крик. Роман инстинктивно схватился за пистолет.

Но плоть, разрезанная до кости, с легким шипением начала соединяться, кожа затянулась — как ничего и не было.

— Мы — носители иммунной памяти, которой несколько десятков тысяч лет, — заговорил барон. — Фагоцитоз — процесс поглощения клеткой бактерии или фрагмента мертвой ткани — происходит у нас мгновенно. Кровь совершенно отлична от человеческой. Если посмотреть на нашу ДНК, то по сравнению с вашей можно заметить разницу в шестнадцати из двадцати трех хромосом. Главное отличие заключается в девятнадцатой хромосоме на участке, известном как 19а22.1. Мы — необъяснимая загадка природы.

— Прежде чем мы продолжим, — и ошарашенный Роман полез не в кобуру, а чтобы собеседник незаметил, в карман, к Ленькиному пистолету, в котором, он надеялся, еще осталось несколько пуль, — скажите, вы лично тоже питаетесь человеческой кровью и убиваете людей?

Петровичу показалось, что во взгляде барона мелькнула грусть.

— Убиваю — нет, питаюсь — да.

— И как же у вас это получается?

— Беру в банке крови в Склифе донорскую эритроцитную смесь.

Официантка принесла еще виски, Фролов сразу выпил — после такой информации надо срочно прочистить мозги. Взглянул на Кристину — а она, казалось, слушала с интересом! Ну, женщины…

— Ладно, — после паузы начал он. — Давайте сначала. Вы живете в Москве. А этот ваш… товарищ-враг явился сюда из-за рубежа, чтобы вас убить. Зачем?

— По порядку. Я родился в 1373 году от Рождества Христова. Превращение в вампира или, как у нас говорят, трансформацию, я пережил в 1415. Я не старею, мне всегда сорок два года. И так будет до тех пор, пока я не уйду сам или меня не убьют враги. Вампиры в течение тысячелетий выживали поодиночке. Не было сообщества, отсутствовали цели. Каждый жил в зависимости от интеллекта, которым он был наделен до трансформации. Есть до сих пор те, кто прячется в туннелях метро, в склепах, в норах — не знаю. В прошлом веке, после первой мировой войны, появилась идея создать организацию, которая, используя физическую неуязвимость вампиров и накопленные за много тысяч лет знания, установила бы на Земле свою власть, не дав человечеству самоуничтожиться и тем самым лишить наше племя пищи. Задача была сама по себе неплохая, но в этой организации возникла ветвь, которая ненависть к человеку возвела в абсолют, признала вампиров не составной частью природы, а носителем целей Дьявола по, как раз, уничтожению этого человечества. Вопрос пищи тут отпадает. По их верованиям, они должны способствовать скорейшему наступлению конца света и приходу Антихриста. А уж как там Антихрист будет добывать им пропитание — уже не их забота. Может, людей станут, как скот, растить в загонах.

Идея бредовая, но ведь и сами люди часто находились под влиянием бредовых идей и не раз чуть не уничтожали себя из-за различий в национальных, религиозных и идеологических взглядах! Что тут уж говорить о вампирах, которые всегда ненавидели вас…

— Почему? — неожиданно спросила Кристина.

— Человек, встречая представителей нашего племени, всегда хотел их истребить. Так вот, чтобы не разрасталась наша популяция и всем нам хватало пищи, существовало негласное правило — каждый вампир мог трансформировать не больше одного человека раз в двадцать лет. Но в прошлом веке оно сошло на нет, и наше количество возрастает.

Я давно сделался отступником — так у нас называют членов племени, отказавшихся от убийств. После второй мировой войны мне удалось скрыться. Но носители безумной идеи борьбы с человечеством выследили меня в Москве и подослали самого грозного убийцу из всех, кого я знаю. Граф Антуан Анри де ле Суаз подвергся трансформации в 1564 году. Он о ней не знал, все произошло во сне. Граф не понимал, что с ним случилось, откуда у него такая жажда убийства и такая потребность в насыщении кровью. Он вызвал священника для изгнания из себя беса, но служители церкви тогда были очень невежественны и суеверны, сначала к нему просто прикладывали крест, а потом уже и прижигали раскаленным под огнем. Но не помогло. Скитался по лесам, пока не прибился к слишком хорошо о его природе осведомленным. С тех пор состоит на службе у самого древнего вампира — мы зовем его «Отцом».

— Отцом? — переспросил Роман. Мозг его отказывался принимать все это.

— Да, Отцом, который потом и решил соединить всех вампиров.

— То есть, — подала голос девушка, видимо, хорошо осведомленная о мифологии их племени, — вампиры не рассыпаются в прах при прикосновении креста?

Де Грасси рассмеялся.

— Нет, религия тут ни при чем. Вампиры появились до возникновения христианства, поэтому ни Святое Распятие, ни Святая вода не могут принести им вреда. Так же как чеснок и… не помню что еще. И в зеркалах мы отражаемся — мы такие же живые существа.

— А что может навредить? — задал свой главный вопрос Петрович.

— Серебро в некоторой степени. Мечи, которыми мы сражались, сделаны из особого сплава с добавлением серебра. Само оно является металлом очень мягким и для оружия не годится, но стоит его чуть-чуть добавить — и все, наносится непоправимый вред. Если бы я сделал надрез на руке своим мечом, то заживал бы он очень долго.

— Поэтому вы летом в плащах — чтобы прятать под ними мечи?

— Совершенно верно. И поэтому, очевидно, вы в клубах нашли мало свидетелей среди охраны — граф залезал туда в окна, иначе просто не прошел бы через металлоискатель.

— А осиновый кол? — продолжила научные изыскания Кристина.

— Осиновый, не осиновый — все равно. Дело в том, что наше сердце в 1,8 раза больше человеческого. Это нужно для того, чтобы перекачивать нашу особую, очень густую, кровь. Поэтому если это сердце проткнуть любым колом, многие жизненные функции утрачиваются. Или большой такой пулей, размером с артиллерийский снаряд. Но все равно для пущей верности необходимо отделить голову от туловища. Тогда точно — все. Никакого нового превращения.

— А солнце?

— А вот солнце — да. Никто так и не объяснил почему. Давно есть результаты анализов крови, ДНК, объяснение трансформации, но почему мы гибнем под солнечными лучами — нет ответа.

— А вы-то им зачем? — опять почесал подбородок Петрович. — Ваш Отец устраивает «правилку»?

— Что-что, простите?

— «Правилку». На жаргоне преступных сообществ — убийство бывшего члена их мира, решившего встать на путь исправления и начать другую жизнь.

— Чушь полнейшая. Я им нужен как раз из-за секрета гибели членов нашего рода под солнцем. Мой Наставник, который меня в свое время трансформировал — чего я ему никогда не прощу, ни на этом свете, ни на том — был гениальным врачом. Несколько тысяч лет он проводил эксперименты и, наконец, составил лекарство. Выпив его, ты в течение года можешь выходить днем из убежища без всякого вреда для себя. Изобрел он его давно, но только для собственных нужд, на крайний случай. Наставник понимал, каким мощным оружием оно может стать, попав в руки одержимого идеей мирового господства вампира. Он даже после возникновения возможности произвести химический анализ лекарства в связи с достижениями человеческой науки не стал ею пользоваться — ведь тогда можно было бы просто получить нужную формулу и превратить всех вампиров в фактически неуязвимое войско! Часть этого лекарства он дал мне. Недавно я получил известие, что Наставника поймали, пытаясь завладеть эликсиром, но он, как враг идеи уничтожения человечества, успел его вылить. Очень так просто — спустил в унитаз. Его очень долго пытали, и он наконец сломался, выдал информацию, что передал образец мне. Плюс пообещал создать им новый, но что-то произошло, его на секунду оставили без внимания, и он средь бела дня выбросился в окно. Прямо под лучи небесного светила. Теперь моя очередь.

— Как же вас можно пытать, если вы неуязвимы? — с искренним удивлением спросил Роман.

— В вену вводится кровь, взятая из тела мертвеца, — ужасающие муки. Доктор Менгеле позавидовал бы.

— Стукануть бы, куда надо, — предложил Петрович, — и вашего Отца под белы рученьки…

— Кому вы что стуканете? Злой вампир объявил человеку войну? Сами сразу же окажетесь в том самом Кащенко. Да и отец живет в своей штаб-квартире близ Парижа. Огромный замок, две линии обороны, множество специально обученных людей, которые даже не знают, кого они охраняют. Один подвал с тщательно замаскированным входом с огромным запасом замороженной эритрацитной массы — на случай, например, ядерной войны, — второй подвал, куда ему привозят жертв и где он поглощает их кровь. Наружу почти никогда не выходит. У местных властей никогда не возникнет повод взять это здание штурмом.

Кристина показала, что можно еще выпить. Роман позвал официантку и снова сделал заказ.

— А вам? — спросил он у де Грасси.

— Я не пью, не ем. Ничего, кроме крови. Никаких жизненных удовольствий.

— Но, — спросила Кристина, — когда пьете кровь, удовольствие получаете?

— Когда живого человека — да. Это, наверное, как наркотик. Или как оргазм, помноженный в тысячу раз. Поэтому многие и не могут отказаться от убийств.

— Большая разница с донорской кровью?

— Как секс и мастурбация, — засмеялся барон.

— А кровь животных? — спросил Роман.

— Если кровь живого человека — нектар, донорская — выловленная утром и только что зажаренная рыбка, то кровь животного — сухие зерна проса, которые еще нужно прожевать. Впрочем, все различия проявляются позже. Некоторое время после трансформации и от крови крыс хорошо.

— Вы ели крыс? — поежившись, спросила девушка.

— Не ел. Пил их кровь. Я претерпел множество лишений, прожил ужасную жизнь. По сравнению с последующими годами мои первые сорок два были подарком свыше. И за удовольствие от поглощения человеческой крови все вампиры расплачиваются ужасными кошмарами во сне. И хуже всего, что проснуться невозможно…

— Ладно, — постучал по столу пальцами майор. — Но зачем вы нам все это рассказываете так откровенно? Поди, неспроста?

— Неспроста, — улыбнулся барон. — Меня не оставят в покое. Задание графу дали — меня найти и по возможности пленить. Он давно уже набрался сил, поэтому я и предложил вам поискать другие жертвы, спрятанные в укромных местах. Последними убийствами он дразнил меня, давая знать о своем прибытии и вызывая, таким образом, на бой. Я по происхождению — рыцарь. Он — рыцарь, я не мог отказаться. Но прибытие вашей помощи в лице ребят с автоматами законы рыцарства нарушило, и я думаю, что завтра ночью в Москве приземлится частный самолет, до отказа набитый лучшими вампирами-бойцами, чтобы меня обнаружить и пленить.

— Я их должен остановить? — с усмешкой спросил Петрович. — Транзитом через Кащенко?

— Нет, — покачал головой де Грасси. — Не думайте, что я желаю спасти человечество — я его ненавижу! Жадные, похотливые создания, за тридцать сребреников готовые предать пророка, а иные за один — отца, мать, брата и сестру. Нажива, нажива, нажива. Вам дан дар — бессмертная душа, жизнью своей в душе можно взращивать ростки прекрасного. Вы же готовы все продать за звон монеток. Вы не смейтесь — человек давно уже синтезировал дешевое питание и нашел способ добывать недорогую энергию, можно спасти миллиарды живущих за гранью бедности людей, но власть имущим это не нужно — им нужно продавать, продавать, продавать то, что пока покупают. Развитие вашей цивилизации — ужасно, ваша жизнь — жизнь скота. Особенно в России — да, да, не перебивайте! Я здесь более десяти лет и все дивлюсь вашей политике. Единение нации достигается очередным выдумыванием внешней угрозы и тряской мускулов. И еще ужасаюсь приоритетам вашего общества. На западе великая протестантская этика говорит — обогащайтесь! Но обогащайтесь трудом! Вы же обогащаетесь перераспределением богатств из рук власть потерявших в руки власть обретших. Вами руководят tondeurs — обиралы. А под ними — так называемый народ, готовый целовать руки за кусок хлеба. Повысили пенсию на полторы тысячи рублей — и вся страна воет в экстазе — как стало хорошо жить! Свобода не нужна, нужен хлеб и экран телевизора, из которого сообщают о достижении благоденствия, основанного на возвращении к однопартийной системе и отмене свободных выборов!

— Для того, кто искренне трудится, все это не является проблемой.

— Искренне? Вы же следователь, в конце концов! Вам что, неизвестно о нарушениях в судопроизводстве? Прокурорском надзоре? Вы что, лично не брали взятки за отказ в возбуждении уголовного дела? Или, наоборот, за безосновательное возбуждение такового?

— Я живу честно, — угрюмо сказал Фролов и выпил так кстати принесенную официанткой порцию виски.

— Ой ли? — барон внимательно посмотрел следователю в глаза.

— Хорошо, — стукнул Роман пустым стаканом о стол. — Почти честно. Но есть же фраза — одно дело, когда добываются известным путем деньги, чтобы купить новый автомобиль. И другое — когда нужно накормить своего ребенка.

— Вот! — засмеялся барон. — Вот! Жалкое человеческое племя! Всякой гнусности есть оправдание. Для всего есть нужное объяснение!

— А вы у убитых вами жертв — ну, хотя бы давно, спустя первое время после трансформации, деньги не отбирали? Вы как-то на бедного не похожи.

— Отбирал. Но я исправился.

— Ну, будь у меня столько времени на раздумывание о смысле существования, я бы тоже исправился.

— Грубите. А ведь я в целом прав. Да вспомните хотя бы Анатоля Франса — я его встречал, душа-человек, хотя и большой насмешник. «Человек — очень мерзкое животное, и человеческие общества потому так скверны, что человек их создает сообразно своим наклонностям».

— В целом — да. Но случаются благостные порывы. Примеры? Моцарт, Бах, Бетховен. Достоевский, Толстой, Чехов.

— Ваша правда. Кстати, я знал Моцарта.

— Вот это да. И сказать нечего.

— К сожалению, мне тоже. Ваш какой-то русский писатель, по-моему, Юрий Кузнецов, заметил: современник не вправе оценивать масштабность происходящих при нем событий. Масштаб живущих рядом с тобой личностей — тоже. Все становится ясно позже. Я разговаривал с Руссо, видел Людовика VI, беседовал с Дюма и с Гюго.

— Они, — вмешалась Кристина, — знали о вашей м… природе?

— Нет, конечно. Дюма в общении был вреден, казалось, несерьезный автор, такое бесконечное — в двадцатом веке появилось подходящее слово «конвейер» — производство сюжетов для самой низкой публики, прошло время — оказывается, отличный писатель! Представляете, с его мастерством какие бы сценарии он складывал для нынешнего Голливуда! Глядишь, и не умер бы по уши в долгах. Кстати, смотря с высоты прожитых лет, могу сказать, что все, что писатели чувствовали и предвидели, сбывалось, несмотря на кажущуюся фантастичность. И технические достижения, и тоталитарные режимы, и полеты в космос, и оружие массового уничтожения.

— И что нас ждет в будущем? — поерзав на стуле, спросила девушка. — Исходя из опыта прожитых столетий?

— Будущее вас удивит. Представьте демонстрацию обывателям в 1913 году любого фильма о современной войне. Представили? А детали — ну какая разница?

— У меня сегодня друг погиб, — перебил его Фролов. — И вообще-то, из-за вас. Так что ну вас со своими рыбками. Давайте к делу.

— Давайте. Вы снимете на видео, как я уничтожаю лекарство, а потом вы снимете мою смерть. Потом вышлете запись по адресу, который я вам дам, и она вскоре попадет к Отцу.

— Вы хотите инсценировать собственную смерть? Вам не поверят, а потом все равно найдут.

— Вы меня не поняли. Я действительно хочу умереть. Мне надоел этот мир. Мне надоели люди, их общество, а тех гениальных крупиц, которые производят некоторые выдающиеся представители человечества, слишком мало, чтобы наслаждаться ими в течение всего существования. И, наконец, я около шестисот лет не видел рассвет. Я хочу его, наконец, встретить. И я сделаю это.

— А зачем это мне нужно?

— Ну вы же хотите отомстить за смерть друга?

— А как мы найдем вашего суперсолдата?

— У меня есть план.

— Излагайте.

— Сегодня ночью я выпью глоток лекарства. По — еду на Воробьевы горы и увижу восход солнца. Затем пойду искать врага. Я чувствую любого вампира в радиусе километра. Днем он будет спать. Найду его, позвоню вам, вы приедете, мы вместе взломаем дверь, и вы его убьете. Он будет думать, что я тоже сплю, и не примет мер предосторожности.

— А почему раньше не нашли?

— Я настолько сузил круг поисков, что осталось совсем ничего. Ну и днем я его не выслеживал. А ночами он передвигался.

— И как же мы его будем убивать?

— Будем вместе. Хоть я и рыцарь и не могу убить другого рыцаря, кроме как в бою, но пора на это махнуть рукой. С годами правила ведения войн сильно изменились. К тому же — мы ведь не хотим, чтобы завтра погибло множество молодых женщин? Вы можете представить себе целый самолет вампиров-убийц?

— Бр-р! И представлять не хочу.

— Тогда договор?

— Договор.

— Но это не все.

— А что еще?

— Потом у меня дома вы включите камеру и перед ней… умертвите меня.

— Как?! — майор даже вскочил. — Будет запись, как я… э-э… умертвляю вампира?! И как я вас буду умертвлять?!

— Сядьте, мой юный друг. Не горячитесь. Все продумано. Вы будете в маске, вас никто не узнает. Да и кому вы нужны, если уж на то пошло… А умертвить? Да просто. Проткнете мне моим же мечом сердце, а потом отрубите голову.

— Ни за какие коврижки!

— Жуть, — прошептала Кристина.

— И к тому же, — продолжил Роман, — в самый последний момент вы передумаете и разорвете мне горло.

— Я понимал, что вы станете возражать. На это у меня тоже есть предложение. Я вам заплачу.

— Не смешите. Нет таких денег, за которые я на это пойду. Думаю, вы столько и за шестьсот лет не накопили.

Де Грасси вытянул губы в трубочку, затем поиграл желваками. Поднял глаза кверху, будто что-то вспоминая, загнул один палец, другой, потом направил свой взгляд прямо на Петровича и твердо сказал:

— По состоянию на 20:00 сегодняшнего вечера в абсолютном денежном эквиваленте всех имеющихся активов за исключением недвижимости было 1 834 621 000 долларов США и 751 330 000 евро.

— Что? — оторопев, севшим голосом спросил Роман. — И сколько вы мне за свое убийство хотите предложить?

— Большие деньги развращают. Пропадает желание работать и служить обществу. У вас слишком паршивое общество, чтобы ему служить. Но работать каждому человеку желательно. Поэтому, думаю, миллиона хватит.

— Евро! — вдруг произнесла внимательно следившая за разговором девушка.

Барон стал так хохотать, что за соседними столами на их маленькую компанию оглянулись. Он покачал головой, наконец, успокоился и подтвердил:

— Евро.

— Подумать надо, — буркнул Роман.

Де Грасси приблизился к нему и прошептал на ухо:

— Ты что, не видишь, какая девочка? Не замечаешь, как она пожирает тебя глазами? Думаешь, после года-двух ей по-прежнему будет достаточно одних заверений в любви до гроба? Ей нужен твой круглосуточный рабочий график и рассказы про социальное зло, которое тебе будет каждый день встречаться? Не дурачок ли ты?

Де Грасси выпрямился, Петрович посмотрел ему в глаза.

— Сначала убьем графа, потом я скажу.

— Сначала скажете, — произнес барон, — затем я пойду искать. И вообще, найму сейчас автомобиль с тонированными стеклами и уеду в Питер. Или в Архангельск. Или в Салехард. В Надым. Солнца мало, воздух — свежий. А ваше человечество пусть гибнет. Что, не заслужило?

— Ладно, — кивнул головой Фролов. — Что дальше?

— Дальше — езжайте домой, отсыпайтесь. Я пойду готовиться к встрече рассвета. Встречу, порадуюсь. Приведу дела в порядок. Все остальные деньги передам в фонд по исследованию раковых заболеваний. Плюс нацежу пробирку собственной крови и от анонима вышлю ее для изучения. Думаю, это тоже им поможет. Самый глубокий сон вампира в летнее время — примерно в три часа дня. Значит, в два вы должны быть наготове. К этому времени я его найду. Приспособления для вскрытия металлических дверей не нужны — я залезу к нему через окно и открою вам изнутри. Ну и… Телефон не выключайте.

Он встал, поправил складки плаща, протянул ладонь с узкими длинными пальцами для пожатия. Петрович тоже поднялся.

— До завтра! — сказал барон.

— До завтра! — ответил Фролов и пожал его руку.

Она была холодна, как лед.