Часть первая
Жена всегда спала голой, но однажды легла в постель в футболке. Борис Антонович дождался, пока она заснет покрепче, и задрал ей эту футболку. На спине были явно видны свежие царапины. Он включил ночник, присмотрелся внимательнее и обнаружил у нее на плече и шее два маленьких засоса. Свет он выключил, взял на кухне Сашину бутылку – несмотря на старания супруги, напитка в ней было еще достаточно, лег в комнате на диван и в полнейшей темноте, без льда и фруктов, с одной пластиковой бутылкой минеральной воды, потихоньку прямо из горлышка, за каких-то полчаса выпил виски до самого донышка.
Наверное, именно в эту ночь пришли к нему погостить Фобос и Деймос. Они выползли из бутылки виски, и им понравилось спать вместе с хозяином на его мягком диване. Мягкий диван был противопоказан недавно прооперированному позвоночнику Бориса Антоновича, но он физически не мог заставить себя лечь рядом с Натальей – боялся уловить запах чужого мужского тела, чужой туалетной воды. Но что же делать? Клиентов в турагентстве много, и это все успешные молодые люди, решившие махнуть кто куда – на Кубу, в Таиланд, Ибицу пошпилить дешевых проституток. А тут блондинка в мини-юбке и с сиськами, похожими на перекормленные удобрениями яблоки. Неизбежны вопросы: как вас зовут, как дела, как насчет чашечки кофе? Только если ты видишь, козел, кольцо на пальце, зачем ставишь засосы и царапаешь спину? Зачем в чужую жизнь лезешь? Ты сунул, вынул и забыл, а этой девушке еще с мужем спать. И как теперь нам жить? Да и в чем виновата перед ним Наташа? Что, он забыл ее слова про толстый крепкий хер? Помнил. У него тоже имеется похожее орудие, только оно сейчас даже не на скамейке запасных, а так… – даже не внесено в заявку на матч. Болельщики всего мира ждут, пока супермастер восстановится от тяжелейшей травмы… А пока его жену ебут. Как это интересно звучит: жену – ебут. И, главное, он же и виноват, если бы мог, еб бы сам. Но у него тяжелая травма, и его жену ЕБУТ…
Проснувшаяся от звонка будильника Наталья с удивлением обнаружила супруга на диване в комнате. Валявшаяся на полу пустая бутылка из-под виски была красноречива, но объясняла не все.
– Борь, Борь, ты чего? – залепетала жена.
– Взгрустнулось.
– Не грусти, ты чего?.. Скоро физиотерапевт придет, а ты пьяный…
– Не волнуйся, собирайся на работу, я сейчас оклемаюсь.
Холостяцкая жизнь была очень долгой, от нее у Бориса Антоновича остались специальные похмельные средства – в морозилке в пластиковых коробочках стоял куриный бульон с лавровым листом и горошинами черного перца. Пока микроволновка превращала кусок льда в оздоровительный напиток, он развел две таблетки алка-зельцера. Затем выпил бульон, следом – стакан жирного кефира… Контрастный душ окончательно вернул его к жизни. Он долго стоял под тугой струей воды, делая ее то горячее, то холоднее… Как ушла супруга, он не слышал. На кухне остался недопитый кофе, он сделал несколько глотков. В голове остался легкий шумок, но на это уже не стоило обращать внимание.
Борис Антонович открыл дверь туалета. Сейчас выйдет остаток яда и станет совсем хорошо. Как ЭТО случилось, откуда вдруг появились Фобос и Деймос, он так и не понял. Полиглот хренов – дал же доктор Клетцер специальную брошюрку для информации – как и что делать во всех жизненных ситуациях после операции. Почему не прочел? Если родился несчастным, вступил в жизнь уже ущербным, с чего это вдруг жизнь должна измениться и принести тебе радость? Разве может любовь заменить здоровье? Без него блекнут краски жизни. Суровый характер формируется с детства от непереносимой физической боли, насмешек окружающих, нехватки отцовской любви и отсутствия интереса со стороны девочек. Такая судьба – нести свой крест…
Борис Антонович резко встал. В позвоночнике вдруг что-то щелкнуло, он четко отметил, что именно щелкнуло, и сумасшедшая, адская боль пронзила его спину. Боль была такой чудовищной, что он даже в первые мгновения не заметил, что больше не чувствует ног. Они перестали его держать, и он бы упал, если бы не ухватился руками за стиральную машину. Боль так же мгновенно исчезла, как и появилась, но ног он не чувствовал. Он сполз на пол, сел на холодный кафель голым задом и уставился на свои ступни. «Сейчас я попробую пошевелить пальцами. Они должны шевелиться», – подумал он. Но пальцы не шевелились. Это были словно не его, чужие пальцы. Борис Антонович схватился за дверной косяк и стал тянуть свое тело в коридор. Тело было грузное, слушалось плохо, и рукам было тяжело. Вспомнился один из любимых фильмов детства «Последний дюйм». Искусство слишком далеко от жизни, все, как правило, заканчивается хэппи-эндом. На деле все бывает наоборот. Наконец он добрался до телефона, набрал номер Ивана Анатольевича.
– Что тебе, быстро, у меня прием! – заорал тот в трубку.
– Я ног не чувствую… – тихо сказал Борис Антонович.
– Что? Не понял! Говори громче – что́ не чувствуешь?
– Ног не чувствую! Ноги отнялись! Конец мне!
В трубке возникла секундная пауза.
– Вызывай «скорую» и ветром ко мне! Нет, что я говорю! Я сейчас пришлю свою «скорую»! Жди! Дверь сможешь открыть?
– Смогу! – крикнул Борис Антонович и бросил трубку.
Теперь задачей было натянуть штаны. Справился. Так, а вдруг его сейчас на операционный стол? А он выдул бутылку виски! Алкоголь и наркоз несовместимы. Так и сдохнешь под наркозом… «Ну и пусть, – подумал он. – Всем только легче станет…» Дотащился до стола, вынул из ящика паспорт и какие-то деньги – на всякий случай. Взял ключи, пополз к двери открывать заранее.
Вскоре раздался звонок.
– Не заперто! – крикнул он.
В квартиру вошли два крепких санитара с каталкой.
– Мы в курсе, говорить ничего не надо. Так, взяли!
Его подняли с пола и положили на каталку. Санитар покатил ее к лифту. Борис Антонович дал второму санитару ключи, тот закрыл дверь.
В машине он занимался аутотренингом – не хотел раскисать перед врачом. Правда, с другой стороны, хорохориться тоже не имело смысла. Скажет – резать, значит, без всякого Клетцера на операционный стол. Эх, Клетцер, Клетцер, а еще – один из лучших в мире… Семь тысяч евро пришли обратно на счет, пожалуйста…
– Я не знаю, что с тобой, – сказал Иван Анатольевич. – Нужно сделать МРТ. Не хочу пугать, но тебя может полностью парализовать. Скажи, руки не немеют?
– Немеют, – подтвердил Борис Антонович. – Пальцы на правой руке немеют.
– Давно? Я спрашиваю, давно?
– Да минут пятнадцать.
– Срочно на МРТ! Срочно!
Борис Антонович все еще лежал на той же каталке – вдруг сразу в операционную везти, так зачем с места на место перекладывать?
Знакомое жужжание того же аппарата, в голове бьется беспокойная мысль – парализует? А как работать? Нет, что там работать – как жить?
Снимок Иван Анатольевич рассматривал недолго.
– Клетцера ругаешь?
– Да так, упомянул в сердцах разок, а что?
– Клетцер тут ни при чем. У тебя вторая грыжа отвалилась.
– Как это – отвалилась?!
– Как грыжи межпозвоночные отваливаются! Высохла и отвалилась! Только не до конца, болтается еще. Теперь давит на нервный столб! Вот ты и не чувствуешь ног.
– А она, это… Дальше не провалится?
– Ну вот еще! Придумал… Не провалится! Вырежем ее к чертям…
– Так режь, чего ждать?
– Вот умник, а? Ребятки, везите его в четвертую палату и попросите медсестру дать ему успокоительное. Переночуешь в отделении, а я пока свяжусь с Барковым и Клетцером, будем решать, что с тобой делать. На ночь снотворное прими, ну а утро вечера мудренее.
– Вань, – прошептал Борис Антонович.
Врач наклонился к нему.
– А член у меня стоять будет?
– Нет, вы только посмотрите, кто о чем, а козел о капусте! Я зайду вечером, потолкуем. Я тебе сколько лет назад про операцию на позвоночнике говорил? Я тебе сколько раз на аппарате Елизарова предлагал ногу вытянуть? А ты мне: «Я человек духа, меня внешнее уродство не волнует, я живу богатой внутренней жизнью! А теперь запаниковал, что хрен стоять не будет! Не об этом думать надо, дорогой, не об этом…
В одноместной палате Бориса Антоновича с каталки переложили на кровать. Чисто, стерильно, водичка, устройство для капельницы. Но все же не Берлин. Подумал плохо о Клетцере, икается теперь хорошему человеку. А почему сразу две грыжи не вырезал? Чикчик лазером… В наших трамваях в инвалидном кресле не поездишь. И Наташа вдруг станет няней-сиделкой. Борис Антонович громко рассмеялся. Вошедшая в этот момент в палату медсестра взглянула на него без удивления – утром у человека парализовало часть тела, вот и сходит с ума постепенно. Сам с собой разговаривает, сам своим шуткам смеется… Она протянула ему две пилюли и ушла. В голове зашумело – стали выстраиваться фразы: «Согласно гипотезе Маргенау, индивидуальное сознание можно уподобить полю вероятностей в пространстве Фока, определяемом как прямая сумма пространств Гилберта. В принципе это пространство может быть выстроено, исходя из элементарных электронных событий на синаптическом уровне. В этом случае нормальное поведение согласуется с упругими деформациями поля, а свободное деяние – с разрывом поля; однако неясно, в какой топологии? Нет никакой гарантии, что естественная топология Гилбертовых пространств позволяет рассчитывать на регистрацию свободного акта; нет даже уверенности в том, что сегодня возможна постановка этой проблемы иначе, нежели в сугубо метафорической форме…» Борис Антонович помотал головой: «Не хочу Уэльбека. Хочу фильм по комиксам – чтобы хэппи-энд, чтобы „наши“ победили. Чтобы меня паук укусил – и я стал суперменом. Что мне сделают врачи? Как у Иэна Макьюэна: „Они могут контролировать твой распад, но не могут его предотвратить“. Так держись от них подальше, сам следи за своей деградацией, а когда уже не сможешь работать или жить с достоинством, кончай с этим сам».
Дверь палаты со стуком распахнулась, в помещение влетел встревоженный Саша.
– Живой? – с порога поинтересовался он.
– Как видишь. Проходи. Иван тут вспомнил, что давно предлагал сделать из меня хирургическим путем здорового человека. Я же Ницше никогда не увлекался, на хрена я ему про какую-то там силу духа говорил? Может, у меня давно, скажем так, не все дома?
– У меня есть ответ. – Запыхавшийся Шурик пододвинул табурет и сел. – Раньше ты был более-менее здоровым человеком и считал, что занимаешься нужным делом. А когда не взяли твой перевод Жозе Сарамаго, ты сломался. Хотя, конечно, он был лучшим, но решили иначе, сам знаешь – рука руку моет. Не был бы идиотом, остался в Москве, уже готовился бы стать академиком. А в Ебурге не наукой в девяностых, а скупкой цветных металлов надо было заниматься. Тебя по старой памяти Иван Анатольевич терпит, и я какую-то ответственность, сам не знаю, почему – из-под танка ты меня не вытаскивал, грудью от пули не заслонял – чувствую. Больше ты в этом мире никому не нужен. Если умрешь, на твои похороны придут два человека – Иван и я. Все.
– А соседка Раиса Степановна? Очень милая женщина. Я по ее просьбе в подъезде на нашем этаже цветы поливаю…
– Значит, три.
– Жену забыл.
– Жену? Какую жену? Будем возвращаться к старому разговору? Да ты же кандидат на инвалидное кресло! Ее уже через неделю в твоей квартире не будет! Тебя же, дурака, мыть надо, мочу, кал из-под тебя выносить, стричь, кормить, гулять вывозить! Ты в каком мире живешь, какая у тебя жена, представляешь?
Успокоительное действовало, спорить не хотелось, да и понимал Борис Антонович, что друг его в целом прав. Но за нанесенное оскорбление нужно было получить сатисфакцию.
– Саш! – заговорщицки прошептал он. – Я прощу тебе последние слова, если ты достанешь выпить.
– Офонарел? А если тебе сегодня под нож?
– Нет, сегодня уже ничего не будет. Иван Клетцеру и Баркову будет звонить. Те, небось, на операции, пока он их отыщет, настанет вечер. Так что – только завтра. Может быть, даже в Москву повезут. Или в Берлин отправят. А я потихоньку с ума схожу. По секрету скажу тебе: Наташка вчера явилась с исцарапанной спиной и засосами на шее.
– Вот сучка!
– Спорить трудно. Так что понимаешь, в каком я состоянии?
– Что покупать?
– Да меня трясет, ты же видишь. Возьми водки в ближайшем продуктовом, да пластиковые стаканчики прихвати. Минералки побольше…
– Слушай, я сделаю так. Дома у меня есть отличный «Хеннесси Икс-О». Если собрался подыхать, по крайней мере, в ад попадешь, благоухая приличным напитком, а не сивушной вонью. Яблок принесу, груш, апельсинов, сока, и нормально посидим. Только дождемся, когда Анатольевич уйдет.
– Да что тебе Анатольевич! Это частная клиника, и он здесь – главный. Может, не только управляющий, но и акционер. Его мы никак не подставим. А если он нас застукает – возьмем такси и поедем ко мне. Утром вернусь. Посидим.
– Это я посижу, а ты… – Саша показал на ноги товарища. – Полежишь.
– Ладно, иди. Жду.
Борис Антонович пожалел, что в спешке не взял какую-нибудь книжку. Оставаться наедине с мыслями было тяжело. Он вспомнил, когда Иван предлагал ему аппарат Елизарова. Это было перед окончанием школы, он собирался поступать в Институт иностранных языков. А лечение означало, что поступление пришлось бы отложить на год и все это время сидеть на шее у больной матери. Вот и все решение. Видно, судьба… А микроинвазивные операции на позвоночнике – когда их начали делать? Году в двухтысячном? Ну он уже был и хромой, и кривой, и обиженный на весь мир. Надо было голову на плечах иметь и не связываться с Натальей, все беды – из-за баб…
В дверь тихо постучали, даже как-то поскреблись.
– Войдите! – разрешил Борис Антонович.
На пороге появилась Наташа в белом халате со скорбной миной на лице. «Десять к одному, что мой приступ сорвал ей вечеринку», – подумал Борис Антонович.
– Что случилось, Боря?
– Да так, ерунда. Парализовало нижнюю часть тела.
– Ах! – Наталья картинно схватилась за щеки, но плохие актерские навыки не дали скрыть скользнувшую по лицу брезгливость.
– Да ерунда. Теперь будешь выносить за мной утки с говном, кормить с ложечки, переодевать. Если случайно обмочусь, подмывать – короче, ухаживать за мужем. Я ведь твоя любовь до самой смерти – так ты говорила?
– Боря, что за тон?
«Тон»? Новое слово в дворовом лексиконе! Бизнес-практика дает неплохие плоды…
– Когда мне Иван Анатольевич позвонил, я помчалась, дороги не разбирая. От слез цвета светофоров не различала.
«А почему глаза не красные и тушь не размазана?»
– Если тебе позвонил Иван, наверное, он все рассказал? Зачем ты тогда спрашиваешь, что случилось?
Минутное замешательство.
– Но как это случилось?
– Как? Сейчас объясню. Кстати, можешь поделиться с подругами, поднять свой авторитет. Тебе станут завидовать: муж так страстно и сильно любил тебя, что когда узнал об измене, у него помутился рассудок и отнялись ноги.
– Я не пойму, ты о чем?
– О царапинах на твоей спине и засосах на шее.
Наталья прикусила губу.
– Что молчишь?
– А что говорить? Я тебе давно уже все сказала. Мне нужен секс, ты мне его не даешь.
– И давно ты?..
– Что давно?
– Прекрати дурочку валять, переспрашивать! Давно ты путаешься с кем ни попадя?
– Да как из Германии вернулись, – ответила Наталья с вызовом.
– Что, с самого первого дня?
– Нет. Где-то так с пятого.
– И кто он?
– В смысле?
– Прекрати! Кто твой любовник!
– У меня нет любовника! Я то с одним, то с другим, то с третьим! Но в основном с другом Иркиного жениха. Правда, он женат, и дети есть, так что с ним сложнее всего.
– А кто тебе спину расцарапал?
– Да так, дурачок один, малолетка. Работает в соседнем офисе. Ничего не умеет. Думал, что так страсть выражают.
– Ты что, трахаешься прямо в офисе?
– Почему в офисе? В офисе негде. В машине.
– Которую я тебе купил?
– Да, которую ты мне купил! Только вспомни, сколько раз я у тебя отсосала! Если бы я за каждый минет брала хотя бы пятьдесят баксов, как девчонки в моем старом дворе, это уже был бы «мерседес», а не «пежо» сраный!
Борис Антонович закрыл лицо руками. Нет, это не змея, не пиявка… Это дьявол! Это настоящий дьявол!
– Вещи забирай и вон из моей квартиры! Разведемся заочно, больше не хочу тебя видеть!
– Хрен тебе! Я там прописана! Тебе надо, ты и разводись! Выпишусь только по решению суда, так и знай! И пока ты по больницам будешь валяться, я хоть нормально поживу! Надоело в кустах и машинах трахаться! Хочу в нормальной постели!
– Это же моя постель… Не смей… – Борис Антонович затрясся. – Слышишь, не смей приводить на мою кровать мужиков!
– Ладно! – Наталья направилась к двери. Повернувшись, добавила: – Я на диванчике!..
– Какая же ты дрянь!
– Сам виноват! Сделал бы вид, что не заметил, и все! Сам нарвался. Когда бы поправился, все бы стало по-прежнему! Но теперь ежу понятно, что ты никогда не выздоровеешь! Ну и на кой черт мне такой инвалид нужен? Нет, ты подумай своей профессорской башкой – какого рожна ты мне сдался? Да, я хочу, чтобы меня любили, хочу, чтобы дарили подарки, чтобы меня трахали, наконец! А ты – развалина! Сам подавай на развод, у меня на это времени нет, у меня работы по горло. Жить мне пока негде, жить буду у тебя. Мужиков водить не буду, не бойся – это я пошутила. Ну и… выздоравливай, что ли?
– Сука! – заорал он ей вслед.
– Чао, бэби! – донеслось из коридора.
Дрожащими пальцами он набрал номер мобильного Саши и, заикаясь, сказал в трубку:
– Планы изменились. Нужно поторопиться еще сильнее. Если я сейчас не выпью, то в окно выброшусь.
– А что произошло?
– Приходила Наталья, был откровенный разговор, мы решили развестись. Слушай, меня колотит всего, приходи скорее.
– Ладно. Ловлю тачку и еду.
Борис Антонович перевернулся на живот, воткнул лицо в подушку и зарыдал. Со слезами выходила сердечная боль, стало чуть легче. Утерев глаза, подумал: «Как там у Достоевского? “Уверяли, что Виргинский, при объявлении ему женой отставки, сказал ей: “Друг мой, до сих пор я только любил тебя, теперь уважаю”, но вряд ли это было на самом деле; напротив, говорят – навзрыд плакал».
В палату заглянул Иван.
– Что с тобой? – оторопел он, увидев красные глаза Бориса Антоновича.
Тот махнул рукой.
– Я только что разговаривал с Барковым. У него сейчас запись примерно на три недели, подвинуть никого нельзя. Но дней через двадцать он тебя прооперирует. Вынет грыжу, а между позвонками вставит четыре титановых винта вместо разрушенных дисков. Голову на отсечение дает, что ты через полгода в футбол играть будешь. А потом и ногу тебе вытянем – станешь абсолютно здоровым человеком. Двадцать первый век, третье тысячелетие, сейчас такие технологии! А ты тут нюни распустил! И всего делов – один день и пять тысяч долларов. Деньги-то есть, или у меня возьмешь?
– Мне Саша обещал.
– Ну вот и хорошо. Давай прекращай истерику. Отвезем тебя на поезде в Москву и сами привезем обратно. Пока дома полежишь, пописаешь в уточку, а Наташка за тобой поухаживает.