I

Сильно болела голова. Олег поднял веки. Зеленые круги исчезли, и его лампочка тоже не горела. Тьма, однако, не была кромешной – откуда-то струился свет, слабый-слабый. Он посмотрел вверх, направо, налево – и тихо ойкнул. На прямоугольном светлом фоне темнела чья-то голова с огромными ушами. На всякий случай он потер глаза – не сон ли? Нет, точно голова. И вдруг он услышал музыку. Еле слышно, откуда-то издалека, и смутно знакомую. Он попытался подняться на ноги – мешал то ли спальный мешок, то ли одеяло, земля под ступнями пружинила, все же встал, сделал шаг по направлению к обладателю головы – и упал на твердую поверхность уровнем ниже. Больно ударился и непроизвольно застонал.

Тут же раздался щелчок, и рядом с силуэтом зажглась лампа. Обыкновенная, электрическая, настольная, разливающая желтый ядовитый свет. Больница? Он спасен?!

Над упавшим склонилось лицо старшего брата, каким его Белый Лоб запомнил с детства.

– Очумел? – сказал Игорь. – Уже и лунатизм проявляется? Ты чего с кровати падаешь?

– Я умер? – прошептал Олег. – Игорь, это рай? Ты же должен быть в раю! А я его недостоин…

– Тьфу ты, балбес! – брат выпрямился. – Что за шутки дебильные…

Белый Лоб посмотрел по сторонам – это же его детская комната в квартире на Ломоносовском! Две кровати, два письменных стола, шкаф, проигрыватель, колонки, вымпелы со значками на стенах… Он вытянул перед собой руку – маленькая детская ладошка с короткими пальчиками.

– А-а-а!.. – заорал Олег что есть силы. – А-а-а!.. Что это?!..

– Олежка! – брат схватил его в охапку и опустил на кровать. – Что с тобой, дурачок? Ты что? – он приложил руку к голове младшего.

Открылась дверь, включился верхний свет – на крик вбежали мать с отцом. Молодые-молодые! Увидев их, Белый Лоб закричал еще пуще, натянул одеяло на лицо – лишь бы не смотреть! Его била дрожь. Жесткая рука сдернула одеяло – папа, щурясь, смотрел на него заспанными глазами.

– Сын, что с тобой? – строго спросил он.

– Может, «скорую» вызвать? – поднеся ладонь к губам, испуганно спросила мама.

– Ему, наверное, приснилось что-то, – высказал предположение брат.

– Да, приснилось, – кивнул Олег.

– Что именно? – переспросил папа.

– Не помню. Какой-то кошмар…

– Ребенок перегружен, – повысила голос мама. – Хватит этих ночных чтений!

– Чтение тут не при чем! – возразил папа. – Это процессы внутри организма, начинается переходный возраст!

– О чем ты говоришь! На трех языках прочтет что-либо на ночь, в сознании все перемешается – и вот результат!

– Мама! Папа! – возмутился Игорь.

– Все-все! – отец поднялся и спросил, обращаясь к младшему: – Тебе точно лучше?

– Да, уже прошло, – сипло пробормотал Олег и подтянул одеяло до подбородка.

– Ну, ладно, – кивнул папа.

Родители вышли за дверь и вполголоса продолжили перебранку.

– Игорь! – позвал Белый Лоб.

– Что, сумасшедший? – откликнулся брат, уже взявшийся за наушники.

– Какой сейчас год?

– Ты точно не рехнулся? – улыбнулся старший. – 1982-й.

– А месяц?

Улыбка сползла с лица Игоря.

– Олежка, что с тобой? Сейчас апрель. 29-е число, четверг. Может, тебе правда нужно к доктору? Так я папе…

– Не надо, – младший вскочил с кровати – свело желудок.

Он выбежал в коридор, включил освещение в ванной комнате, захлопнул за собой дверь. Рвотные позывы ушли, но он пустил воду, подставил под струю голову, и только выпрямившись, бросил взгляд в зеркало. На него смотрело совсем мальчишеское лицо – чуть выдающиеся скулы, вздернутый нос. Он провел рукой по волосам – густые. Опять посмотрел на руки, на ладони, на пальцы. Закрыл лицо и присел на край ванны, принялся напряженно думать, вспоминая все, что знал о физике.

Искривление пространства-времени если и возможно, то только вне пределов Солнечной системы. Здесь действуют давно подтвержденные законы гравитации. С другой стороны, существуют теории о неизбежном изменении течения времени, например, рядом с «черными дырами». Вещество притягивается к таким дырам, они разрушают даже звезды. Обломком чего мог являться тот Камень? Или это произведение внеземного разума? Значит, во Вселенной существует еще какая-то жизнь? Или все это – знак присутствия Бога? Зачем Олег здесь? Зачем кому-то свыше спасать его жалкую, ничем не примечательную жизнь? Голова кругом… Так, «эффект бабочки». Ничего не менять… Малейшее изменение – не встретится Анна, не родится Нина… Что есть дороже Нины? Ничего. А как же Игорь? Как родители? О-о-о-о!..

Он застонал и опять подставил голову под воду. Отпрянул, вытерся полотенцем, опять взглянул в зеркало. Однако же, какое заносчивое выражение глаз! Как там – юношеский максимализм? Черт! Надо все обдумать. Но не здесь, не здесь… Стены уже давят. Пещера на Эльбрусе развила клаустрофобию. И пить. Пить. Срочно пить.

Вышел в коридор, добрался до кухни. Из гостиной раздавались разгоряченные голоса. Открыл холодильник – и засмеялся. Кефир! Жирность – процентов пять. Ну, ладно, но не меньше трех. Отвинтил крышечку, выпил полбутылки. Жесть.

Что он любил в детстве? Бегать. Вон отсюда. Подышать, пробежаться, все обдумать. И прийти в себя. Если это возможно. Ущипнул себя за тыльную сторону ладони – ну да, больно, а чего ты ждал? Сон? А может, он просто умер от истощения в своем неудачном горном походе – и попал в загробный мир? Загробный мир – просто другая жизнь. Перерождение. Правы буддисты? Но почему в прошлом времени? Ох, черт…

Вернулся в комнату – Игорь качал головой в такт музыке. Олег кашлянул. Брат снял наушники. Юный, глупый здоровяк – хотелось обнять его и поплакать. Нет, не поймет.

– Это, – произнес младший, – ты не волнуйся – правда, какой-то провал в памяти. Помоги на улицу собраться, подскажи, где мои вещи лежат – я побегать хочу. И ключи.

Брат посмотрел на него с изумлением, поднялся, открыл створки шкафа.

– Твоя половина, – показал он на полки справа, – моя половина, – на полки слева.

Затем выдвинул верхний ящик ближнего письменного стола.

– Ключи! – и бросил связку.

– Спасибо, – кивнул Олег, снял с полки спортивный костюм, оделся, натянул носки, взял ключи и пошел на выход. У двери стояли несколько пар обуви. Красные кеды наименьшего размера – его. Где ложка? Вот ложка.

Выйдя из подъезда, оглянулся по сторонам – редкие прохожие брели к метро. Основательная толпа на остановке ждала трамвай. Проехало две машины. Он засмеялся – почти безлюдные улицы, совсем пустые дороги. Повернул направо, засеменил по тротуару. Ужас, как можно не стереть ноги в этих кедах-колодках?

Наткнулся на стенд с газетами. «Правда», «Комсомольская правда», «Московская правда». Да, конечно. Полная правда, никакой лжи. Еще и «Труд» с «Известиями». Доктор Живаго упал в обморок, начитавшись советских газетных вырезок. Политбюро, посевная, американская военщина, британская агрессия на Фолклендах, безработица в странах капитала, новости культуры. Очень забавно, но нет времени. Надо пробежаться и вернуться. «Эффект бабочки», «эффект бабочки»… Что там дальше по расписанию? Школа? В школу – опаздывать нельзя. Восемьдесят второй? Это какой же класс? Так, так… Шестой, да, шестой.

Он потрусил в направлении улицы Коперника, затем повернул на Университетский – помнят ноги! На торце первого же дома – триединое красно-золотое божество Маркс-Энгельс-Ленин. Больше всего бедного Фридриха жалко. Энциклопедический ум, огромное состояние – и тут на тебе, шаманское камлание спустя столетие после смерти.

Пока одолел привычный детский утренний маршрут, появилось два варианта. Первый – ничего не делать. Второй – делать все, что только возможно. Ждать восемнадцать лет, пока родится Нина?! Восемнадцать лет?! Он не сможет. Он иссохнет от тоски. Да и как существовать в этом дурдоме? Вон, троллейбус по Вернадского проехал с красными флажками. Ну, да, скоро же Первомай…

Возвратился домой, дыша легко и ровно, несмотря на все ускорения. Конечно, сколько в нем сейчас килограмм? Тело – невесомое. А руки – как у гиббона, хоть по лианам прыгай. Тарзан, е-мое. Сняв кеды и вытерев потные ладони, подошел к турнику, стал подтягиваться. Десять… Пятнадцать… Двадцать… Как же просто!

Спрыгнул вниз, зашел в комнату, взял полотенце – он уже вспомнил, что где должно лежать, отправился в душ. Во время бега голова проветрилась. Страх и ужас уступили место холодному анализу. Кто знает – может, он тут на день? На два? Какой-то Рип ван Викль наоборот. Пробьют часы полночь, карета превратится в тыкву, одеяло – в спальный мешок, пружинистая кровать – в холодный каменный выступ в пещере.

Вернулся в комнату, на ходу обтираясь полотенцем. Игорь уже оделся в школьную форму, младший последовал его примеру – вот только пионерский галстук не желал правильно завязываться – руки давно привыкли к «Эрмесу» и «Эрменежильдо Зенья». Ладно, как вышло, так и вышло. Портфель он всегда собирал с вечера – значит, все учебники сложены правильно. Отлично.

– Олег, – кашлянул брат. – я тут это… Вчера… Твоих «Квинов»…

Воспоминание детства ярко вспыхнуло в мозгу – Белый Лоб даже заулыбался.

– Точно. Ты их обменял вместе с «Киссом» на «Лед Зеппелин». Ну и правильно сделал. Только диск «Цеппелинов» – не «родной». Он лицензионный, индийский, и конверт не расцвечивается. Только если сам краски нанесешь.

– Откуда ты знаешь? – чуть не потерял дар речи Игорь.

– Приснилось, – показал пальцем на свою голову младший. – Во время кошмара.

– Дети, завтракать! – раздался голос мамы.

– Ты точно лунатик! – на ходу сказал старший. – Ночью, что ли, пластинки проверял?

Вошли в кухню. Папа читал «Новый мир», мама разливала чай.

– У тебя галстук повязан, как у американского бойскаута, – недовольно произнесла она, глядя на Олега, отставила в сторону чайник и быстро перевязала пионерскую метку.

Когда дети уселись, перед каждым поставила тарелку с бутербродом. Олег посмотрел на составляющие и ужаснулся. «Бабочка» – «бабочкой», но он это съесть не сможет. Он отодвинул тарелку. Встретив вопросительный взгляд мамы, пояснил:

– Я есть не хочу, – и отпил безвкусный некрепкий чай.

– Что значит – «не хочу»? – папа поправил пальцем очки на переносице.

– «Не хочу» – значит, не хочу, – спокойно ответил сын и внимательно посмотрел на отца. Бодрый, рвется в бой, весь мир под ногами, все впереди. Дом построил – то есть квартиру получил, детей родил, деревья пусть городские службы сажают, а впереди у него научная карьера, постройка дачи, внуки и легкое винцо в кресле-качалке на закате солнца. Ну-ну. Перевел взгляд на маму. Ох, и красивая же! Что она в этом замухрыжнике нашла? Заговорил. Утопил в словах. Сколько ей сейчас? Тридцать четыре всего!

– Есть надо, чтобы были силы! – недовольно сказал отец.

– Чтобы были силы, надо спортом заниматься – как Игорь и как я. А от масла и сыра появятся не силы, а один жир.

– Опять какие-то глупости где-то вычитал, – прокомментировала мама.

– Пусть – но все равно не хочу.

Отец внимательно смотрел на него, потом крякнул, будто что-то решил про себя, повернулся к жене и сообщил:

– Вечером Константин Сергеевич в гости приходит, помнишь?

– Забыла! – всплеснула руками мама.

– Наверняка копченую колбасу принесет, как обычно.

– И коньяк, – улыбнулась мама.

– И кофе! – выставил указательный палец папа.

– Обожаю кофе! – супруга пожала ему руку выше локтя.

– Молодежь! – посмотрел отец на сыновей. – Какие планы на вечер?

– Я пока не составлял, – произнес Олег и подумал – правильно ли он говорит? Очевидно, что нет.

– У меня – тренировка! – сказал брат.

– Лариса, – отец повернулся к жене. – Объясни, откуда в семье ученых этот чемпион мира?

– Я нормально учусь, – недовольно заметил брат. – А спорт я люблю.

– И какой спорт! – продолжил папа. – Пентатлон! В шестнадцать лет – пять видов спорта! Да я на коня и не залезу! Я не стрелял ни разу!

– Не мешало бы попробовать, – вдруг вырвалось у Олега.

– Что? – папа непонимающе уставился на младшего.

Белый Лоб понял, что сболтнул лишнего, и поднялся из-за стола.

– Ладно, – сказал он. – В школу пора. А то опоздаем.

– Ну, пять минут еще точно есть, – недовольно заметил Игорь, посмотрев на маленькие квадратные часы на подоконнике.

– Вставай! – нетерпеливо взмахнул рукой Олег и вышел в коридор. Нашел маленькие «полуботинки» с оббитыми футбольным мячом носами, обулся и повернул в замочной скважине ключ. В кухне возник новый виток спора – он не прислушивался.

– Куда летишь? – Игорь шел следом.

Олег вызвал лифт, старший оторопел.

– Мы же пешком ходим… – показал он пальцем на лестницу.

– А ведь и вправду, – согласился Олег. – Запамятовал.

– Ну не фига себе – «запамятовал»! – фыркнул Игореша. – Ты сегодня точно не в себе…

Спустившись по маршам, вышли из подъезда. Олег все смотрел на брата и ждал – не растает ли тот в воздухе? Или он сам – не растает?

– Слушай, – Игорь на ходу подбирал слова, – насчет «Квинов»…

– Забудь, – перебил его младший. – Я их уже наизусть знаю.

– Точно? – посветлел лицом брат.

– Точно.

– Хм.

Старший зашагал бодрее. Посмотрел на Олега раз, другой – видно, свежая новость рвалась наружу, очень хотелось ею поделиться.

– А мы… – наконец, решился он, – …вчера с Жанной… Целовались!

– Ну и дурак, – вырвалось у Белого Лба.

– Почему это? – удивился Игореша.

Олег остановился, потер горевшие щеки. Ну не мог он промолчать, и все!

– Вертихвостка твоя Жанна. Обведет вокруг пальца. Лишние страдания и мучения. Чем сильнее ты к ней привяжешься, тем больнее будет расставаться. А девушка красивая, пользуется повышенным вниманием. Ты, конечно, чудо-пятиборец, симпатяга и так далее, но ты не единственный в этом мире. А ее творческая романтическая натура требует внимания и поклонения ото всех, от кого возможно. Понял?

– Не понял! – прорычал брат. – Ты что-то слышал в школе? У нее еще кто-то есть?

Олег с сожалением глядел на него. А что, если вовсе нет никакого «эффекта бабочки»? Что, если изменить нельзя ни прошлое, ни будущее? Как занести в этот окутанный любовью разум мысль, что нынешний выбор не просто неправилен, а ведет в пропасть, что, шагнув на этот путь, скоро встретишь смерть? А если ничего нельзя изменить – зачем он здесь? Чтобы наблюдать за всем, и пережить все заново?! Нет, на это человеческих сил не хватит. Дважды за жизнь – точно не хватит.

– Дурак! – еще раз повторил он и пошел к школе.

– Что ты слышал? – Игореша пытался схватить его за рукав, младший отдергивал руку.

– Ничего я не слышал, ни от кого. Это мои собственные умозаключения.

– Сам дурак! – обиделся брат. – Ты еще маленький, ничего не понимаешь. И… И… И завидуешь, вот что!

Олег вдруг повернулся и крепко обнял старшего. Тот застыл от изумления.

– Это… Ты чего, дурень?

– Прости, – пробормотал младший. – День такой сегодня… Странный.

– Ну… – Игорь тихонько отвел его руки, не найдя, что ответить.

Оставшийся отрезок пути проделали молча. Увидев своих одноклассников, старший хлопнул брата по плечу.

– Ладно, до вечера! – сказал он.

– Пока, – махнул рукой Олег и направился к крыльцу.

Он почувствовал, как его опять бьет озноб.

 

II

В просторном холле – Белый Лоб вспомнил, что это помещение почему-то называют «рекреацией» – он на мгновение остановился, сразу же оглохнув от шума и гама бегающей ребятни, потом повел взглядом по сторонам – ну да, вот раздевалки, лестница – налево, второй этаж – вот здесь должно быть расписание. Так. 29-е апреля, четверг. 6-й «А». Химия. Где кабинет химии? 3-й этаж, точно.

Шел, всматриваясь в лица детей – никого не узнавал. Ничего, на уроке предстоит та еще встреча. Выдохнул, направился в класс, но на входе его остановила учительница.

– Руфь Натановна!.. – расплылся он в улыбке.

– Фу ты, Белолобов! – удивленно посмотрела она на вошедшего. – Ты меня как год не видел! Ну, да, Руфь Натановна – а ты кого думал здесь встретить? Иди, садись с Тригновским, – и указала ему место.

Олег нерешительно подошел к парте, где сидел тщедушный очкарик, полностью погрузившийся в чтение учебника.

– Гена? – осторожно произнес Белый Лоб.

Очкарик оторвался от страниц, взглянул на Олега.

– Я у прохода люблю сидеть, так что дуй к стене. Все-таки, я первый пришел.

– Ну да, конечно… – и свежеиспеченный школьник, протиснувшись, сел на жесткий, грубо сколоченный, несколько раз перекрашенный, стул.

С жадностью он вглядывался в лица заходивших в помещение одноклассников. Боже мой, Жорка! Живой! А какой он еще будет в 82-м году?! Ирка, Лена, Света! Жека, Витька, Йоська! И неразлучная парочка Друян-Габелко…

Учительница написала на доске задание – оказалось, проводится контрольная, – отчитала за использование шпаргалок на прошлой «проверке знаний» Астафьева и дала команду начинать. Тренога быстро застрочил в своей тетрадке. Олег в этих знаках не понимал ни-че-го!

– Ген, – ткнул он в бок соседа. – Я у тебя спишу, ладно?

Тот будто проглотил что-то несъедобное. Или забыл, как дышать.

– Вождь, ну ты даешь… – восхищенно прошептал тот. – В первый раз за шесть лет… Ну, тогда ты у меня сочинение по английскому проверишь.

– Идет.

Тренога убрал со стола локоть и принялся писать, полностью открыв лист для обозрения. Белый Лоб аккуратно последующие минут тридцать перерисовывал Генкины закорючки себе, попутно вспоминая их значения. Бегающие мысли мешали сосредоточиться, но настроился, дописал и сдал выполненное задание вместе со всеми.

Вышел в коридор, занял место у окна. У детей шли какие-то игры, все прыгали, падали, бежали, кричали, визжали. Голова шла кругом.

Вдруг подошел Жорка Шиляев и – он вгляделся внимательнее и узнал – Леха Кипиани. Последний ткнул его вместо приветствия в плечо и сказал:

– Вождь! Я вчера с ребятами из пятого дома разговаривал, они предлагают на ящик лимонада схлестнуться.

– «Схлестнуться»? – напряг память Белолобов. – Это в футбол, что ли?

– Нет, блин! – всплеснул руками Шило. – В водное поло! Лоб, ты чего – заболел?

– А-а… – Олег потер виски. – Во сколько начало?

– Что значит – «начало»? – разозлился Алексей. – Мы состав пришли обсудить, а он сразу – шашкой махать! Кого с собой брать будем? Надо сейчас решать, а то придет в два раза больше людей – и сразу обиды, кто играет, а кто – нет.

– Ребят, подумайте сами, хорошо? – Белолобову почему-то стало жарко. Он надеялся хотя бы день провести, не привлекая внимания, пока в мозг не придет какое-нибудь решение единственного вопроса – что делать (или, наоборот, не делать) дальше?

– Ладно… – удивился Георгий. – Без пятнадцати четыре – на площадке… – затем отвел Данилина в сторону и принялся с ним что-то жарко обсуждать, изредка бросая на апатичного друга косые взгляды.

Мимо них проходила Ира Нарубина, Шиляев дернул ее за косу, тут же получил папкой по голове и рухнул, как подкошенный. Болтая ногами, начал «умирать», девочка несколько раз крикнула: «Воображала ненормальный!» – поразительное оскорбление, и, хихикая, пошла дальше. Тригновский сообщал, что следующий урок – физика, и вместе со звонком новоиспеченный школьник отправился на занятие.

Войдя в класс, осмотрелся – с третьей парты ему помахала Гончарова. А, ну да. Любовь до гроба – дураки оба. Плюхнулся на стул, заставил себя вымученно улыбнуться и поздороваться.

– Привет.

– Привет, – ответила ему Лена. – Пойдем сегодня в кино?

– Нет, – покачал он головой. – Вряд ли.

– Почему? – искренне удивилась девочка.

– С родителями поругался, – вдруг легко соврал Олег. – Решили наказать и не выпускать из дома.

– Да ну! – оживилась Гончарова. – Расскажи!

– Да нечего особо рассказывать. Так, слово за слово, и… – он не знал, что соврать дальше.

– Бывает, – она дружески похлопала его по руке. – Но они у тебя нормальные – помиришься. А вот у Дашки Филипповой…

Стремительным шагом ворвавшийся в класс учитель Федор Федорович прервал возможный рассказ о подружке.

– Тема урока – давление в жидкости и газе. Смотрим, наслаждаемся, – сказал он, переключил несколько тумблеров на панели перед собой, окна медленно закрылись плотной шторой, а на опустившийся экран высветился слайд. Его содержание принялся объяснять дребезжащий магнитофонный голос.

Фёр Фёрыч что-то пробубнил себе под нос и ушел в соседнюю комнату – лабораторную. Габела с Друяном тут же отправились на выход, но их остановил Женя Астафьев. Ничуть не смутившись, не споря, уселись обратно и принялись за карточную игру. Кто-то слушал, кто-то записывал, кто-то тихонечко разговаривал. Лена повествовала о жестоком отце Фильки, отнесшего найденного ею щенка обратно на улицу.

– Ну и правильно, – машинально согласился Белый Лоб. – В доме ребенок, а тут уличное животное – носитель заразы. Клещи, блохи, вши…

– Олег! – ахнула подружка. – Что ты говоришь!

– Ой. Ну да. Извини, – и начал записывать за диктором в тетрадь, пока Лена изумленно глядела на него.

Тут, очевидно, порвалась пленка – лекция неожиданно закончилась. Из лабораторной выбежал учитель, гневно затопал ногами и закричал:

– Кто, кто, кто это сделал?! Одноклеточные!

6-й «А» хором принялся убеждать в случайности события, Федор Федорович заново запустил магнитофон и слайдпроектор, затем вновь скрылся в подсобке.

Свежеиспеченный школьник смотрел на красивый профиль Елены и пытался вспомнить – почему же они расстались. Ну, да, перешел в другой класс, но ходил на свидания, целовались зимою – в кинотеатре, в теплое время года – на улице, даже в не особо приятно пахнущих подъездах прятались… Новый год, Новый год… Что-то случилось на Новый год… Она приревновала… Нет, он приревновал… К кому, черт побери? Уже и не вспомнить – а выясняли отношения у нее в кухне, так кричали, что все гости разбежались. Что, это тоже нужно повторять? Нет, так с ума точно сойдешь.

Гончаровой дуться надоело быстро, и она снова принялась рассказывать о драме в семье одноклассницы – тут уже Олег машинально кивал, не забывая поддакивать.

Прозвенел звонок. Они попрощались до следующего совместного урока. Ученик 6-го «А» направился проветриться в коридор к окнам.

К нему подошел долговязый прыщавый юнец.

– Это ты – Вождь Белый Лоб?

– Ну, я, – напрягся Олег.

– Говорят, – тот шмыгнул носом, – ты значками фарцуешь?

– Врут.

– Да ладно, – возмутился паренек. – Все знают!

– Это ошибка.

– Слышь, ну ты… Я нормально спросил, а ты чё?

– А я – ничё! – Белолобова юнец раздражал. – Иди своей дорогой, приятель, не до тебя!

– Ну ты аще… – тот развернулся и отправился восвояси, бормоча ругательства, еще и пару раз оглянулся с недовольным видом.

Мрак! Сорокадвухлетний шестиклассник сполз по стене и присел на корточки – ноги не держали. Земля, Земля! Я – Альфа Центавра…

Новый звонок отправил его на «Труд».

В двух просторных классах, соединенных узким коридором, стучали молотки, нудно двигались по дереву пилы, у старшеклассников гудели токарные станки. Побросав у стены портфели, однокашники сняли пиджачки, засучили рукава рубашек и принялись за работу – каждый нашел свое «изделие», начатое неделю назад, и стал доводить его до ума.

Даже Георгий, взяв в руку рубанок, водил им по поверхности сиденья кривой табуретки.

– Закрепить надо, – показал рукою Белолобов. – У тебя табурет качается. И вообще, брось его. Думаю, уже не спасешь.

– Ты какой-то странный сегодня, Вождь! – Жорка и вправду отставил изделие-недоделие. – А своим будешь заниматься?

– Каким таким «своим»?

– Ну вот, – Шиляев отодвинул от стены вполне похожий на продукт массового производства табурет. – Ты хотел еще узоры нарисовать, наждаком отшлифовать и лаком покрыть…

Олег взял его за ножки, поднял перед собой – все ровно, почти идеально.

– Где мне наждачку найти? – спросил у друга.

– Очумел? Вон там, на столе в углу!

Белолобов посмотрел в направлении Жоркиного взгляда – какой ерундой только не завалена поверхность стола! Среди хлама отыскал не слишком потертый наждак, пару раз провел по табурету – да ну его к дьяволу! Ну и развлечения!

– И так хорош, – пояснил удивленному товарищу. – По крайней мере, если с твоим сравнивать.

– Ты сегодня – сам не свой.

– Что не так?

– Злой какой-то.

– Обычно добрее?

– Ну да.

– Встал не с той ноги.

– Бывает.

Вошел учитель Николай Павлович. Начал обходить мастеров по фамилии Криворучко, кому-то дал совет, за кого-то забил гвоздь, завинтил шуруп. Когда он подошел к паре друзей, Жорка, делая вид, что не замечает наставника и усердно трудится, высунув язык от «напряжения», продолжил строгать рубанком сиденье табуретки.

Никей Палыч вздохнул да головой покачал – только и всего. Зато, когда посмотрел на работу Олега, аж языком зацокал.

– Белолобов, пять с плюсом! – схватил руками, повертел, поставил обратно. – Нет, теперь ты понимаешь, как мне трудно с твоими друзьями? – отнял шиляевское изделие и провел перед лицом Олега, будто тот ранее не заметил всей уродливости данного якобы предмета мебели. – Нет, этим только печь топить! А окажись ты один в лесу? Погиб бы на следующий день! А вот Белолобов – он бы и убежище нашел, и костер развел, и на оживленную дорогу вышел!

Олега при словах «один в лесу» передернуло.

– Так он Вождь – сын прерий, – обижено буркнул Георгий. – Ему это действительно раз плюнуть.

– «Три». Единственно за то, что не прогулял. Ну, и за старание.

Шило внимательно посмотрел на Белого Лба, тот непонимающе развел руки. Жорка сник. Учитель осторожно, будто знал, что тот на ножках не удержится, прислонил кривой табурет к стене и продолжил:

– Дипломная работа в этом году – рабочий стол. С выдвижными ящиками. Сделаете один на двоих.

– Угу, – кивнул Олег, – хорошо.

– Ну и порядок! – довольно крякнул Николай Павлович и пошел к следующим мастерам.

– Ты же хотел сплести дачное кресло! – зашипел на друга Георгий. – Ты же говорил, что стол – засада, и мороки с ним больше, чем удовольствия! Обещал у Никея годовую «пятерку» для меня выторговать! Договорились, что ты пальцы бережешь, а я плету по твоему чертежу! Какой, блин, стол?!

– Э-э… – Белолобов мучительно искал оправдание и пытался вспомнить, что за «кресло» они плели, и было ли оно вообще…

Почему-то на ум приходило только воспоминание, как у нерадивого ученика на токарном станке оказалась неплотно закрепленной болванка, и малолетний тупица подвел к ней резец, в результате чего цилиндрическая железяка вырвалась на свободу и воткнулась в стену, по пути оторвав школьнику пол-уха. Так как Николай Павлович «не научил, не проследил», его сразу же уволили, и следующую работу он смог найти много позже в далеком замкадье.

Олег почесал нос и ответил:

– Забыл. Вот не помню – как отрезало. Но если обещал, сделаем. Не трусь.

– Да я не трушу, но ты сам посчитал – на стол уйдет в два раза больше времени!

– Вопрос закрыт. Я с ним поговорю.

– Только не забудь в следующий раз, – Шило смягчился.

– Жор…

– Что?

– Ну и нудный же ты.

– Я? – встрепенулся товарищ. – Вождь, ты сегодня точно – «тю-тю», – и постучал себя по лбу. Затем отнес рубанок в кучу к прочему хламу и не вернулся, найдя себе собеседника в лице Астафы.

Безделье томило, Олег порылся в своем портфеле и отыскал в нем книжку Любавского. Вот что его в детстве занимало! Он даже покачал головой от удивления. Но ничего, страница за страницей – увлекся. Наконец, прозвенел звонок, и визжащая орда кинулась вон из класса. Поплелся за ней и Белый Лоб.

По дороге увидел фонтанчик, захотел смочить случайно найденный в нагрудном кармане платок и протереть лицо, но вовремя вспомнил, сколько потенциальных переносчиков болезней сегодня, вчера и во все предыдущие дни касалось источника, и вовремя передумал. Платок положил обратно в карман, поднял портфель, повернулся, сделал шаг и чуть не воткнулся в директора.

– Здравствуй, Белолобов!

Олег прищурился – моложавый, подтянутый, крепкий мужик, седины – чуть-чуть. А хоронили высохшего от рака, кожа да кости.

– Здравствуйте, Владлен Борисович.

– Как дела, Белолобов?

– Нормально, Владлен Борисович.

– Как родители?

– Нормально.

– Как дед?

Дед? Вот кого он хотел бы увидеть больше всех! Дед! Обязательно нужно навестить!

– Дед? Нормально…

– Ходит?

Ходит-ходит, бродит-бродит, в даль печальную глядит… Ну, да, он же все время с палочкой, проблемы с опорно-двигательным аппаратом, конечно-конечно…

– Ходит.

– Увидишь, привет передай!

– Передам…

– Вот и славно. Ты в этом году в какой Олимпиаде участвуешь?

Белый Лоб внимательно посмотрел на педагога.

– Э-э… Э-э…

– Ты, что, еще не выбрал? Да нет, уж май на носу! Ты, что, не готовился ни к чему?

– Да я ко всему готов, как пионер… – вырвалось у «школьника».

– Ты и так пионер! Олег! Что с тобой?! Я точно знаю – на тебя составлялась куда-то заявка! В район – точно составлялась! Вспоминай!

– Не помню, не хочу врать, – покачал головой Белолобов. – Но мне, честно говоря, все равно. История, литература, иностранный язык – куда скажете.

Директор свел вместе брови, упер руки в боки.

– Ну и хвастун… Давай так – я этого не слышал. И завтра чтоб секретарю моему доложил – где, когда, предмет, тема. Тоже мне – вундеркинд!

– Будет сделано, – с готовностью откликнулся ученик.

– Смотри! – Владлен Борисович погрозил пальцем.

– Я могу идти? – с надеждой спросил Олег.

– Конечно, иди. Хм, хвастун…

Захотелось пить. Сильно. Выпить – еще лучше. Но…

Добрался до столовой – там стояли в ряд умывальники, открыл кран, обмыл лицо, полегчало.

Зашел внутрь – воняло нестерпимо. Кислые щи и котлеты, конечно. Подошел к раздаче – на подносах стояли стаканы с компотом. Есть надежда, что, по крайней мере, эта вода когда-то кипела.

– Сколько стоит? – спросил он у толстой тетки в первоначально белых, а теперь в застиранных до цвета топленого молока халате и колпаке.

– Что значит – «стоит»? – в свою очередь, спросила женщина.

– Стакан компота.

– А ты с классом своим на обед записан?

– Не помню…

– Слышь, Нюр! – крикнула тетка коллеге, поварешкой мешающей в огромной алюминиевой бадье мутное варево. – Малыш на обед не записался, а пришел один компот по-ку-пать!

– Ха-ха-ха! – загоготала Нюра.

– Тебе здесь не кафе – компоты покупать! – отрезала обладательница колпака. – В другой раз будешь умнее и заранее запишешься!

Олегу очень захотелось ударить поднос снизу ногой, так, чтобы все эти граненые стаканы перевернулись в воздухе и облили теткин халат – возможно, для последней стирки, но он сдержался, резко повернулся на каблуке и пошел прочь.

По дороге зашел в туалет, там долго смотрел на себя в зеркало. Только и остается, что следовать стоикам. Богини судьбы – мойры, они же парки – куда-нибудь, да затащат. Во всяком случае, спину не ломит, и правый мениск на месте.

 

III

Очередным уроком стояла история. То немногое, что он помнил со времен школы – опаздывать нехорошо. Поэтому тихо постучался, открыл дверь, осторожно вошел, вежливо поздоровался и шагнул на свое место – вон сидит вроде как его официальная соседка Полубабкина – но был остановлен грозным окриком:

– Стоять!

Удивившись, он посмотрел на учительницу, и вдруг воспоминания хлынули на него – одна волна за другой.

– А потом, – та повернулась к классу, – Белолобов возмущается излишним вниманием к своей неординарной персоне. Опаздывать хорошо или плохо, Белолобов? Почему никто себя не выделяет из коллектива и не противопоставляет коллективу, Белолобов? Почему все ученики на местах до звонка, и только ты – после? И – ни малейшего чувства вины! Он даже не попытался извиниться! Объясняй, Белолобов, мы тебя слушаем!

Олег возмутился. Он не сможет так жить. Какие-то глупые, крикливые, визгливые тетки позволяют себе издеваться над детьми. Педагоги, чтоб вас…

– Во-первых, меня задержал директор.

– Ах, ну да – всем нужна царственная особа по фамилии Белолобов. Ты зачем так нагло врешь? Ты не думаешь, что я это могу проверить? Ты надеешься спрятаться за авторитет директора? Не выйдет!

Злоба внутри женщины кипела и бурлила – казалось, ткни иголкой, и тело взорвется, а сидящих в классе с ног до головы обдаст особо едкой и вредной кислотой.

– Нет, я не думаю, что это нельзя проверить. Мы разговаривали напротив столовой, и вокруг стояло много людей, которые могут подтвердить факт нашей беседы. То есть у меня есть свидетели. А у вас, Оксана Витальевна, есть свидетели, что я лгу? Что я не общался с Владленом Борисовичем, а, например, курил на заднем дворе или гонялся за бабочками на волейбольной площадке?..

Раздались смешки.

– …Так что уместней говорить не о моей лжи, а о вашей клевете. Вы, Оксана Витальевна – клеветница.

– Да как ты… Да как ты смеешь! Я, я… Хам малолетний! – учительница вскочила с места. Только бы не кинулась глаза выцарапывать. Или язык вырывать.

– Во-вторых, я не возьму в толк – откуда столько ненависти к маленькому мальчику, которым, по сути, я являюсь. Ну, да, потомственный историк. Пусть будущий. Да, дома большая библиотека специальной литературы. Да, читаю на английском и старославянском, учу итальянский. Да, знаю в несколько раз больше. Ну и что? Люди – разные. Кто-то всегда талантливее, умнее и способнее. Я ведь не завидую Гете – он владел к четырнадцати годам шестью языками. А Энгельс в течение жизни изучил их вроде как тридцать три. Причем персидский – недели за две. Точно не помню, но месяца точно хватило…

– Я тебе не завидую! – взвизгнула Трунова. – И причем тут Энгельс?!

– Притом, – Олег назидательно поднял палец, – что труды Фридриха Энгельса, Карла Маркса и Владимира Ленина легли в основу советской педагогической науки. При царском режиме детей в школе избивали розгами и сажали в карцер. Приход к власти большевиков ознаменовал резкий поворот в методах воспитания подрастающего поколения. Теперь не формальная зубрежка и вдалбливание религиозных постулатов, а вдумчивое, кропотливое объяснение основ марскизма-ленинизма лежит в основе просвещения детей и юношества…

– Прекрати, Белолобов!

– Вы не согласны с основами марксизма-ленинизма?

– Я согласна, но ты не о том!

– Я о том, – он как мог, повысил голос, чтобы она его не перебила, – что советская педагогическая наука не допускает избиения детей! А вы месяц назад ударили указкой по руке Шиляева! Да так, что появилась гематома! Свидетели – двадцать человек!

– Я случайно ударила! – учительница тяжело дышала, раскраснелась и бешено вращала глазами. – Я била по столу, а не по руке!

– А зачем вы били по столу? Нервишки шалят? У советского учителя не должны шалить нервы! Иначе – к психиатру на прием, а не в школьный класс. И что значит «била по столу»? Ну и били бы по своему, учительскому, столу. Нет, вы подошли к парте Шиляева, и намеренно ударили его по руке! Да, я недееспособный мальчик двенадцати лет. Но: я все объясняю родителям, мы пишем совместное заявление в ближайшее отделение милиции, также пишем заявления в районо и гороно. Помимо случая избиения излагаем факты периодических оскорблений, несправедливых дисциплинарных наказаний за несуществующие нарушения, систематическое занижение оценок, как, например, происходит со мной – что нетрудно проверить любой комиссии, готов на тесты, готов на экзамен – а главное, главное: вымогательство денег у родителей учеников якобы на ремонт и последующее их присвоение!

– Что ты мелешь! – взлетела классная едва ли не до потолка. – Ремонт сделан!

– Кем сделан? – спокойно спросил Белый Лоб. – Родители согласились купить краску, ученики своими силами покраску произвести. Вместо этого появились какие-то шабашники с папиросами в зубах…

– А где бы я искала учеников летом?! Вы же все в пионерских лагерях! Родители – в отпусках!

– Правильно. Договор с шабашниками есть? Смета расходов? Чеки из магазинов на покупку строительных и хозяйственных материалов?

– В магазинах ничего не купишь!..

– Клевета на советский строй. В наших магазинах все есть. Причем самое лучшее и передовое. Просто нужно чуть-чуть в очереди постоять.

Класс гудел. Да что там «гудел» – ходил ходуном.

– Да! Ты бы стоял в очереди!

Олегу то ли показалось, то ли это так было на самом деле – у оппонентки на глаза навернулись слезы.

– Поэтому, Оксана Витальевна, – продолжил он, – в дополнение к обвинениям в физических и психологических издевательствах над вверенных вам социалистическим государством детьми добавится обвинение в мошенничестве. А это, как понимаете, – и он скрестил по два пальца каждой руки, – тюрьма. И в трудовой книжке будет указана причиной увольнения такая статья КЗОТа, как несоответствие квалификации. Поедете в лучшем случае в Магадан тридцатилетних золотопромышленников в вечерних школах учить. Где только попробуете голос повысить – сразу кулаком в зубы. Женщина, или не женщина – там все равно.

– Да ты же сатана! – опешившая учительница отошла назад и оказалась в углу, между доской и окном, завешенным тяжелой шторой. – Белолобов, как ты можешь?

– Диалектический материализм отрицает существование загробного мира, соответственно, сатаны – тоже.

– Все, что ты сказал, от начала до конца – ложь!

– Ну, я думаю, не все? – Белолобов ей подмигнул. – Но по доброте душевной оставляю вам, Оксана Витальевна, лазейку. Идете к директору – но быстро идете! Очень быстро идете! И пишите заявление об уходе по собственному желанию. Собираете вещи и уезжаете из Москвы. В Тувинскую АССР. Не надо там говорить, что вы – лимита. Москвичка! В Туве! Простой учительницей! Тувинских детишек растит! Да вы там станете героиней нации! И личная жизнь сразу наладится! Представляете свою популярность у тамошних мужчин? Блеск! – подошел и встал лицом к лицу и произнес много тише, так, чтоб дети не слышали: – А дабы процесс упростить, я сегодня же посещу деда, который с отцом Владлена Борисовича дружит около пятидесяти лет. Представляешь срок? Пятьдесят лет! И дед вежливо попросит, чтобы, если ты вдруг станешь упираться, директор тебя не покрывал. Наоборот, оказал посильную помощь следствию. У тебя шансов здесь остаться – ноль. Можешь не в Туву. Я шутил. Гусь-Хрустальный тоже подойдет.

Резко развернулся и вышел, с силой хлопнув дверью.

Имелась у него в детстве привычка – холодной водой себя успокаивать и мысли приводить в порядок. Отправился в туалет, открыл кран и долго держал голову под струей. Какой, к чертям, «эффект бабочки»! Столько ужасных будущих смертей, торжество глупости и несправедливости сейчас – да неужели это нельзя изменить? Может, он здесь за этим?

Вытерся платком, шагнул за порог и увидел направляющуюся к нему Лену Гончарову.

– Лен, – удивился он. – Ты, что, за мной? Меня зовут, что ли?

– Нет. Я отпросилась, вот и все. Хотела тебя поддержать.

– Леночка, – он взял ее под руку, развернул и тихонько подтолкнул в направлении их классной комнаты. – Я тебе не пара. Я злой, надменный и заносчивый. И вообще – тут тебе никто не пара. Ты выйдешь замуж за корейца, и у вас будет трое очаровательных малышей. Жить будете в собственном красивом доме с прекрасным видом на море.

– За какого такого корейца?! – она пыталась высвободить руку, но Белый Лоб ее не отпускал.

– Нормального, улыбчивого, добродушного корейца. Зырянова у тебя в гостях побывает, когда вернется, будет всем рассказывать, захлебываясь от восторга.

– Какая такая Зырянова?! – у девочки глаза полезли на лоб. – Да я с ней и не дружу вовсе!

– Сейчас не дружишь. Потом найдете общий язык. Все, пока, – у дверей класса отпустил ее, а сам направился на выход.

– Ты куда?!

– Домой, – бросил Олег, не оборачиваясь.

– Собрался прогулять уроки? Тебя ведь накажут!

– Да мне на эти уроки… – помахал ей рукой и побежал вниз по лестнице.

 

IV

В квартире первым делом прошел к своему шкафу, опустился на колени и принялся шарить на нижней полке. Вынул картонную коробку – в ней, бережно свернутые рулоном, лежали вымпелы со значками, а рядом – коробка из-под конфет и письменный конверт.

Взял его, открыл, достал деньги – коричневые четвертаки, красные червонцы и синие пятерки. Двести тридцать пять рублей! Да вы капиталист, батенька. Из-за таких, как вы, подрываются устои. Значки. На трех вымпелах. Еще три – на стене. Хм, хм. Сдать оптом – рублей на триста выйдет? Или на пятьсот? Нет, на пятьсот – жирно. Триста пятьдесят – в самый раз. Вместо конфет – открытка с автографом Дасаева. Скоро чемпионат, будет ажиотаж, болельщику со стажем можно продать… Да за четвертак можно. Значит, перекупщик возьмет за пятнадцать. И то – ничего.

Засунул деньги в карман и прошагал на кухню. Открыл холодильник – огромная кастрюля с супом. Подошел к плите – сковородка со слипшимися макаронами. Увлекательно. Вернулся в комнату, поднял портфель над кроватью и вытряс из него учебники. Обул вместо туфель-колодок кеды и пошел на Черемушкинский рынок.

Ни тебе бабушек с грибами, ни расторопных азербайджанцев с раками, астраханской воблой и перченой бастурмой. Полупусто. Направился к мясному ряду, высмотрел говядину, поднял глаза на мужика в запачканном фартуке.

– Вырезка есть?

Продавец нахмурился.

– Ну, есть…

– По чем?

– Червонец…

– Что – «червонец»? Кусок? Килограмм?

– Издеваешься, мальчик? Конечно, килограмм!

Олег оглянулся по сторонам.

– Мясник Габелко где работает?

– Вон там, – указала рукой рядом стоящая женщина. – Нет, не туда смотришь. Тот, здоровый, с топором.

– Спасибо.

Две капли воды. Очень похож. Мужик привычными движениями разделывал на равные части здоровый кусок. Олег кашлянул, здоровяк оглянулся.

– Тебе чего, парень?

Там – «мальчик», здесь – «парень». Прогресс налицо.

– Вы – отец Сережи Габелко?

На вытянутой физиономии мясника отобразился страх.

– Он что-то натворил?

– Нет-нет, все нормально. Я – Олег Белолобов, он у меня постоянно списывает. Конечно, когда какая-то серьезная контрольная работа. Простые задания он просто не делает. А раз так, думаю, мне полагается скидка на мясо. Мне говяжья вырезка нужна.

– Белолобов? – мужик вытер руки о фартук. – Вождь? Он о тебе рассказывал.

– Хорошее или плохое?

– Да так… Всякое…

– Что на счет мяса?

– Ну… Мясо – одно, школа – другое.

– Ладно, – Олег повернулся, будто собрался уйти. – Вырезку куплю у конкурентов, а ваш сын не спишет теперь не только у меня, но и вообще у кого-то в классе. Двойки-тройки, второй год.

– Подожди! – папаша одарил коллег по цеху недобрым взглядом. Возможно, его беспокоили не только возможные школьные неуспехи сына, но и потеря клиента. – Я ему ремня задам, списывать разучится…

– То есть после синяков на заднице в голове больше мыслей появится? Мысли в жопе не живут, оттуда в голову не перебегут. Жаль, что не договорились…

– Постой! Сколько даешь?

– Шесть рублей.

– Грабеж. Сам по шесть беру.

– Не смеши. Шесть пятьдесят. Или пусть тухнет здесь твоя вырезка до второго пришествия.

– До вечера разберут – не протухнет!

– Так я пошел?

– Семь, уговорил, – мужик надулся. Вот она, боль за свою кровинушку… На фиг школа сынку не нужна. Будет он стоять на этом же месте и впаривать жесткое мясо старого хряка, забитого за день до естественной смерти, под видом молодой свиньи.

– Так поддержишь Серегу, если что? – говорил старший Габела, заворачивая говядину в бумагу.

– А то! – Белый Лоб нащупал в кармане купюру, вынул уголок из кармана – нормально, коричневая, заодно разменяет – и подал ее продавцу. – Я и с учителями, если надо, поговорю. Я с ними хороший контакт установил.

– Заметно, – хмыкнул мужик и отсчитал сдачу. – Не по годам развился. Я тебе по семь рублей вырезку больше не продам.

Олег положил мясо в портфель.

– А я больше и не приду, – и бодрым шагом прошел к выходу.

Открыв дверь квартиры, понял, что кухня уже занята – там хозяйничала мама.

– Привет, – произнес он, переступив порог.

– Привет, – откликнулась она.

Он помыл в ванной руки, вернулся, мама сказала:

– На плите макароны, садись, ешь давай.

– Не хочу макароны, спасибо.

– Как не хочешь? – мама, выкладывавшая из сумки продукты, выпрямилась. – Ты же их любишь.

– Я? Люблю? – он сильно удивился. – Шутишь? Я сейчас буду жарить мясо, – достал вырезку из портфеля и понес ее к раковине, чтобы помыть.

– Вот так новость. Вообще-то, у нас вечером гости. Не время сегодня ставить свои первые кулинарные эксперименты.

– Не волнуйся – не первые. Я быстро.

– Да? И где научился? И откуда мясо?

– Купил.

– Купил?! Вырезку?! Откуда деньги?

– Я ведь спекулянт, – улыбнулся он как можно добродушней.

– Ох. Не нравятся мне эти шуточки, – покачала мама головой. – Не доведет тебя до добра увлечение значками. Теперь еще и пластинки…

– Мам, – он повернулся и посмотрел на нее внимательней. – До добра не доведут увлечения – тебя.

Взял нож и обмыл его под водой.

– Что ты имеешь в виду? – опешила мама.

Олег положил на узкую неудобную деревянную дощечку мясо и попытался нарезать его на три части, чтобы потом, разделив вдоль, приготовить куски для бифштекса. Любил с кровью и потому готовил вопреки всем рецептам. Нож оказался тупой до безобразия.

– Почему отец не точит в доме ножи? – он развернулся, выдвинул ящик, где, как он помнил, хранились крышки-открывалка-молоток-гвозди-точильный-камень. Нашел, вынул, стал быстро водить по нему лезвием.

– Олег! – ахнула мама. – Что ты делаешь! Ты отрежешь себе пальцы!

– С какой кстати? – он поднял на нее глаза.

Мама, глядя на мелькающий клинок, медленно произнесла:

– Ну ты даешь… Где научился?

– На уроках труда.

– А… – поднесла ладонь к глазам, будто что-то вспоминая. – Что ты сказал про какие-то там увлечения?

– У нас есть другая сковородка?

– Сейчас, – мама вынула из шкафа здоровенное чугунное изделие.

Он зажег газ, поставил посудину на огонь.

– Масло?

Она показала пальцем на зеленую стеклянную бутыль. Плеснул на дно – по кухне поплыл тяжелый запах. Ну да, не первый холодный отжим. Быстро положил куски мяса, снял крышку с соседней сковородки, накрыл половину своей – чтобы и воздух поступал, и капли кипящего масла в стороны не летели.

– Ответь на вопрос, – продолжала допытываться мама. – Что ты говорил об увлечениях?

Вытер полотенцем ладони, оперся спиной о подоконник, сложил руки на груди.

– Мам, почему тебе нравится Константин Сергеевич?

Она села на стул от неожиданности.

– Почему ты решил, что он мне нравится? – и тут же осторожно поправила пышную прическу.

Вместо ответа на данный вопрос Олег сказал:

– Хитрый, гнусный завистник. Плетет интриги, строит карьеру. Научного мышления, способности к анализу, умения делать контрастные противопоставления и находить при этом истину – нет. Понятно, что тебя не особо интересует его возможный талант к науке, но даже как мужчина он – просто попугай. Одевается во все разноцветное, кричащее, шаркает ножкой, сюсюкает, нос кривой, волосы редкие… Или папа выглядит еще большим лошпеком?

– Что ты говоришь?! Олег, ты меня сегодня очень удивляешь!

– Надеюсь, в последующие дня два я вас удивлю еще больше.

– У нас с ним приятельские отношения, мы давно знакомы, папа с ним долго работает…

– И написал за него диссертацию.

– Неправда! Просто подсказал тему…

– Просто отдал свою, давно вынашиваемую оригинальную тему, собрал нужную литературу и накатал три четвертых текста. А Костик – ну, да, конечно – обеспечил главное: должное течение прений и благоприятные отзывы. Если бы папа защищал эту диссертацию сам, нашлось бы впятеро больше оппонентов. Но я думаю, все равно бы защитился. Уж больно хороша и свежа идея – с поправкой на нынешнее время.

– Кто это тебе сказал? – мама глядела на сына с огромным удивлением.

– У меня своей головы на плечах нет? – Белый Лоб подошел к плите и вилкой перевернул все куски поочередно.

– Так шипит… Не сгорит?

– Мам, ты привыкла тушить мясо, потому что оно плохое и жесткое. Слабый огонь, полтора часа. Это вырезка – готовится на сильном огне десять минут.

– За десять минут микробы не погибнут…

Он обнял ее и поцеловал в щеку.

– Погибнут. Я их заколдовал по дороге. У них не осталось воли к сопротивлению.

– Что такое «лошпек»? – она готовилась расплакаться – то ли от неожиданного проявления нежности у стойкого «ригориста», то ли от сказанного им.

– Рохля.

– А-а… Он не рохля.

– А похож. Как он уговорил тебя замуж выйти?

– Ну… – она вспомнила юность, глаза загорелись, лицо осветила улыбка. – Он оказался очень настойчив. Я пообещала дать ответ, но очень то ли стеснялась, то ли боялась – в общем, из дома не выходила. А он приходил к крыльцу на заре с охапкой цветов, звал меня, а я делала вид, что меня нет. Он ждал до темноты, оставлял цветы у входа и возвращался следующим утром. И так – три дня подряд. На четвертый я сдалась.

– Блин, так у меня это – наследственное? – разрезал воздух рукой Олег. – А ты тоже – разве можно так над человеком издеваться? «Да» – «да», «нет» – так «нет». А ты с ним в кошки-мышки играла.

– Я не играла, – мама опять улыбнулась. – Это была… Любовь. Ладно, жарь свое мясо, мне продукты надо к ужину подготовить, – и вернулась к содержимому хозяйственной сумки.

– Ты на рынок ходила?

– Угу.

– Почему мы разминулись?

– Не знаю. Я на трамвае ехала. Сначала от работы по Вавилова, затем уже домой.

– А я пешком. Как обычно.

Подошел к плите, посмотрел – вроде готово. Не тефлоновая сковородка, оно понятно, но вроде получилось. Взял две тарелки, ножи, вилки, вынул из холодильника горчицу, поставил на стол. Выложил в тарелки по куску мяса.

– Ну и макароны на гарнир! – пыталась подсказать мама.

– А ты не пробовала – вообще без гарнира? Или на гарнир – свежие овощи?

– Так где их взять – свежие овощи? Рано еще – весна. Только посадили.

– Ну да, – кивнул младший Белолобов и уселся за стол. – Давай поедим.

– Я только попробую. Возьми квашеной капусты.

Грубая клетчатка с минимумом углеводов к белкам – и в эпоху тотального дефицита можно правильно питаться. Рисовый суп и макароны пусть кушают другие граждане.

– Ты – настоящий шеф-повар, – похвалила мама, прожевав первый кусочек.

– Если исходный продукт хорош, его достаточно подвергнуть простейшей термической обработке. Поэтому все так любят шашлыки. Парное мясо на открытом огне – минимум поварского искусства.

– Согласна. Но ты больше не пируй, ладно? На такое никаких денег не хватит. И со спекуляцией своей осторожней. Папа, тем более, явно ее не одобряет.

– Папа пусть свою жизнь к какому-нибудь знаменателю приведет. А потом других учит.

– Олег, – мама отложила приборы. – Ты сегодня какой-то не такой. Я прошу тебя – не надо с папой заговаривать об этой диссертации. Ты нам испортишь вечер.

– Лучше испортить один вечер, чем всю жизнь.

– Нет, оставь эту тему, слышишь?

– А ты оставь без внимания неуклюжие псевдогалантные комплименты Костика. Или ты думаешь, что если будешь ему мило улыбаться, он даст отцу какие-то преференции на службе? Кукиш с маслом, а не преференции.

– Так, меня эти намеки уже начинают оскорблять. Ты еще мал понимать что-либо в таких вещах.

– Мал-мал, да удал, – Олег подхватил вилкой капусту. – Почему, имея столь влиятельную фигуру в мире науки, как наш дед, отец не воспользовался его помощью? Почему они видятся не чаще двух раз в год, хотя тот живет в десяти минутах ходьбы от нас? Почему покровительство умного заслуженного человека – плохо, а покровительство напыщенного фанфарона без чести и совести – хорошо?

Мама вздохнула.

– Они не ладят.

– «Не ладят»? Что за определение – «не ладят»? Ему жить осталось два года! Надо пойти и поладить!

– Почему только два года? Александр Андреевич – крепкий старичок.

– Крепкие с течением времени становятся некрепкими, а потом и вовсе – мертвыми, ты это прекрасно понимаешь. Почему папа отказывается от помощи родного человека и принимает так называемую «помощь» проходимца? Потому что родной человек прям, правдив и резок, а проходимец – обаятелен, сладкоголос и велеречив? А где в таком случае мозг, и есть ли он вообще?

– Олег! – мама поднялась. – Я больше не стану это слушать! Отец хотел независимости от Александра Андреевича – тот его слишком подавлял своим авторитетом. Хотел свободы в суждениях, свободы выбора. По-своему он ее добился. По крайней мере, никто не скажет, что он прозябает.

– Вместо того, чтобы заплатить усмирением гордыни, за это он заплатил полностью подготовленной диссертацией. А равный ли размен?

– Олег, все! Мне нужно готовиться. И ты, я уже вижу, поел. Сейчас репетитор придет. Мой руки, доставай ноты, занимайся.

– Конечно, конечно, – он поднялся с места, направился к выходу и уже в дверях закончил: – По крайней мере, если продаешь душу дьяволу, надо взамен получить что-то стоящее помимо холодильника, цветного телевизора и машины. Хотя бы пост президента какой-нибудь финансовой компании. Или, на худой конец, страховой.

– Олег! Я тебя не понимаю!

– Ладно, я пошел.

Сел в гостиной за фортепиано, пробежался по клавишам – расстроенный инструмент дребезжал ужасно, он даже рассмеялся. Так вот на чем он учился! Пальцы стали короче, и не приноровишься с первого раза. Еще, еще, вот, все. Вот таким образом, да. К бесам правила. Не верил он в судьбу и предназначения. Это не божественное провидение занесло его сюда, а инопланетное устройство. Надо выбираться.

Раздался звонок в дверь, потом голоса – искусственная радость якобы близких по духу людей. Да-да. Ну-ну. Вошла репетитор.

– Здравствуй, Олежек, – она присела на стул рядом, открыла папку, вынула листы нотной бумаги с написанной от руки пьесой. – Готов?

– Смотря к чему, – честно ответил он. – Алла Игнатьевна – хотите услышать одну из самых моих любимых песен?

Женщина внимательно на него посмотрела.

– Почему – нет? Давай.

Он начал играть «Ноу Супрайзис» «Радиохед». Два притопа, три прихлопа. В нужное время запел:

– Неплохо… – произнесла репетитор.

– Неплохо? – криво улыбнулся Олег. – И это все?

– А чего ты хочешь? Восторга? Еще хотелось бы знать, о чем это.

– Думаю, о разочаровании. Текст довольно абстрактный. Как, впрочем, и все творчество людей, придумавших данную песню. Но первые строки хороши – «сердце мое переполнено, как мусорная свалка».

– Фу.

– И музыка – не Бетховен?

– Это не музыка, это… так…

– Согласен, – кивнул Белолобов и принялся за полнейшую блюзовую импровизацию. Ставшие маленькими пальцы не успевали за возникающей в сознании мелодией, заиграл медленнее и прекратил ошибаться.

– Шикарно, – сказала Алла Игнатьевна, когда он закончил. – Полгода с тобой позаниматься – и можно в Гнесинку поступать. Только ответь на вопрос – почему ты раньше притворялся?

– Что?

– Еще вчера ты выглядел… Ну… Не столь внушительно. И вдруг сегодня – такая разительная перемена.

– Озарение постигло, – улыбнулся Олег. – Снизошло. Коснулся меня кто-то сверху, – и указал пальцем на потолок.

– И после этого мы будем разучивать пьесу? – преподаватель сложила ноты обратно в папку. – Не понимаю, зачем ты меня разыгрывал. Может, хотел что-либо от родителей таким образом получить?

– Да что вы, – расстроился Олег. – И не думал.

– Все равно – мне здесь делать нечего.

Репетитор ушла, не попрощавшись. Из кухни донесся ее голос, затем мамин голос, раз повышение тона, другой… Хлопнула дверь.

Вошла изумленная мама.

– Зачем ты обидел Аллу Игнатьевну?

Олег сделал круг на стуле.

– Она не сообщила – чем же?

– Сказала, что ей тебя учить нечему. Что ты слишком хорошо сегодня играешь.

– И в чем же моя вина?

– Она сказала, что раньше ты притворялся.

– Она не права. Просто сегодня особенный день.

Мама стояла, прикусив губу и явно не готовая что-либо предпринять.

– Все это очень странно. Однако, мне некогда. Позже поговорим.

– Здравая мысль.

Мама вздохнула и ушла. Он потопал в свою комнату и начал вынимать из шкафа все свои вещи, думая, во что облачиться завтра. Копался долго, выбрал курточку, почти столь же смешную, как у Буратино, и болгарские джинсы. Затем принялся разбирать школьные тетради. На полях – неизменные рисунки. Шаржи на одноклассников. Окровавленные когти оборотня. Скелеты, виселица, «Айрон Мэйден», гробы. Что творилось в голове у мальчика? Н-да, не практиковали тогда детские психоаналитики. О-о-о… Свобода на французских баррикадах. Чудесно.

Аккуратные стопки тетрадей, дневников. Грамота по «Природоведению» за 4-й класс. Не смог удержаться от смеха. Он уже забыл, что когда-то существовал такой предмет. Фотографии. Пионерский лагерь. Поездка на Мамаев курган в Волгоград. Правильно, воспитание патриотизма. Ох. Папа и мама привели ребенка в первый класс. Какой же большой лоб у Белого Лба. Неправильный мальчик, нет.

Долго сидел на полу, перекладывая тетрадки и карточки, еще не успевшие накопить пыль. Вспоминая, вспоминая…

 

V

Раздалась короткая трель звонка, щелкнул замок, послышался негромкий голос. Спустя несколько секунд – стук в дверь детской. Хозяин вышел – на пороге стояла мама в фартуке.

– Там к тебе Георгий с визитом.

«Какой Георгий?» – подумал он.

В коридоре мялся Шило. После того, как мама скрылась в кухне, он горячо зашептал:

– Шесть минут пятого, а тебя нету! Гад! Я думал, может, случилось что?

– Где меня – нет? – Олег напряженно вспоминал.

Жорка от негодования онемел, только хватал ртом воздух.

– На футболе, сволочь! Абще офонарел! Издеваешься?!

– А-а… Сейчас…

Футбол? Почему бы и нет. С этим мальчишеским телом предстоит жить. Интересно знать, на что оно способно. Одел утренний спортивный костюм, сунул ноги в кеды, и под брюзжание одноклассника отправился во двор.

– Ну ты выступил! – вдруг заговорил приятель о школьном происшествии. – Мы тебя потом вдесятером искали – не нашли. Витальевна никого к доске не вызывала, дала тему для письменной работы и свалила. Вернулась перед концом урока, белая, как мел! Нет, белая, как смерть! Села за стол, уставилась в одну точку, звонок трещит, а она не шелохнется! Мы тетради сложили в стопочку на первой парте – и бегом оттуда! Что за манифест ты выдал, а? Она теперь злее в два раза станет!

– Не станет. Надеюсь, у вас будет новый учитель. Спокойнее и мудрее.

– «У вас»? А ты, что, в другой класс собрался?

– Ну… Вроде того.

На площадке собралось полтора десятка юных игроков, увидев неразлучную парочку, для приличия побубнели насчет опоздания, обсудили правила и начали игру. Олег еще не размялся – ему уже дали передачу. Пытался остановить мяч «щечкой», аккуратно – тот отлетел в сторону, как от стенки. Ошибся и во второй раз. После третьего им забили гол. Подбежали Шиляев и Данилин.

– Что с тобой? – орал Кипиани.

– Ты почему такой деревянный?! – кричал Жорка.

– Я ему вмажу! Дайте, я ему вмажу! – из-за спин пытался выпрыгнуть Борька Коренев.

Навыков игры в футбик не осталось. Ноги теперь могли многое другое, но только не работать с мячом.

– Я в ворота встану.

– Обалдел? – верещал в спину Шило. – А кто играть будет?

– Я! Я! – радостно визжал Быша, видя, что ему нашлась замена.

Первый удар в «рамку» оказался слабым – Олег без труда забрал спортивный снаряд. Зато следующий шел под перекладину – резко выбросив руку, отбил. До третьего, в нижний угол, дотянулся ногой. После четвертого мяч шел в «девятку», в самую «паутинку» – ребята из дома на Университетском уже радостно вскинули руки, празднуя гол, – но он высоко выпрыгнул и взял «круглого» намертво. Затем произошел выход один на один, соперник пытался «раскачать» его ложными движениями и обвести, но Олег тигриным прыжком в ноги забрал мяч.

Подбежавшие игроки своей команды благодарно хлопали его по спине, а Серега Бышко заходился от ярости.

– Почему я всегда стою в воротах? «Быша, давай, Быша, ты лучший!» А тут вон, какой талант! Могли бы меняться – я что, против?! Нет, же: все я, да я…

– Яшин! – кричал Щетинин. – Лев!

– Ну ты, блин… – Жорка кривился. – Мог бы мне, как другу, и сказать по секрету, что умеешь на воротах стоять…

Белолобов откинул ему мяч.

– Давай, играй! Позже разберемся!

Первый тайм закончили 5:1.

Соперники собрались в кучку – жарко обсуждали нечто – судя по взглядам, иногда бросаемым на чужого голкипера, составляли план по его обезвреживанию. «Одноклубники» травили анекдоты. Какая тут тактика с настоящим стражем ворот? Даже водись, лупи мимо, пасуй чужому, теряй мяч – все равно противнику последний рубеж не пройти.

Во втором тайме гол Олегу все-таки забили – снаряд после удара задел пятку Демосфена и перелетел вратаря по такой высокой дуге, что и сам Буффон не допрыгнул бы. Но эта попытка поразить ворота явилась единственной удачной. Как ни старались вечные друзья-соперники, других шансов Белый Лоб им не дал. «Ломоносовский» уже наколотил девять штук, матч подходил к концу, мальчишки почти собирались праздновать победу, но требовалось довести игру до конца. Тут Щетка могучим, но неточным ударом отправил мяч на территорию расположенного рядом детского садика.

Все схватились за животы от смеха – настроение было превосходное.

– Сейчас принесу! – пролопотал Щетинин.

– Давай, давай! – прикрикнул Жорка. – Одна нога – там, вторая – здесь!

– Я сбегаю, – вызвался Белолобов. – Заодно ноги разомну.

– Да схожу я, ты чего? – Щетка уже направился на выход.

– Ну, и я за компанию! – Шило потому и «шило», что без него нигде обойтись нельзя.

Перелезли через забор, начали высматривать снаряд – что-то не видно. Пока виновник потери рылся в кустах, Олег в глубине одного из павильонов приметил маленькую компанию, состоящую из двух длинноволосых юнцов в клешах и девушки в обтягивающем свитере. Один из парней, в кепке, держал мяч в руках. Белолобову он кого-то напомнил. Где-то он такого юношу видел. Или ему показалось? Он направился к группке, тут подлетел и Георгий.

– Спасибо, ребята! – сказал Шило. – А мы уж испугались, что не найдем.

– ЧтО не найдем?

Девица рассмеялась, юнец в кепке криво ухмыльнулся, второй деловито закурил сигарету.

– Ну, мяч, – голос Жорки упал. – Отдайте его, это наш.

– А не хочу.

Девица от смеха захрюкала. Щетка развернулся и побежал за ребятами.

Олег заметил на дощатом полу пустую бутылку из-под портвейна. Конечно, иначе откуда взялись бы крылья. А так и перед подружкой можно покрасоваться, и над детьми поиздеваться. Почему в этом возрасте российские юноши так похожи? Постричь волосы, сменить пиджак на куртку с капюшоном, поставить вместо винной бутылки банку из-под «Ягуара» или полуторалитровую пластиковую бутылку из-под пива – и вот готов портрет подрастающего поколения. Внешне другого, но такого же по сути.

– Отдай ребенку мяч, дебилоид, – сказал он. – И это детский сад, а не засранная кухня твоей засранной квартиры, чтобы тут винище хлестать. Вали отсюда, и пузырь не забудь забрать.

– Что-о-о-оо? – хулиган остолбенел. Затем передал снаряд подружке, подошел к Олегу вплотную и замахнулся якобы для удара, но настолько медленно и картинно, что было ясно – пытается напугать. Белый Лоб и не шелохнулся.

– Хочешь показать, не боишься? Смелый, да? – яркий кандидат на будущее твердое знание реалий Туруханского края, этапов, фени, волын, заточек и понятий, видимо, еще не придумал, что со стороны эффектнее и ярче – просто поставить малышу фингал, или заставить повиниться-извиниться и вымолить в присутствии губошлепой девицы прощение.

– Ты сам себя боишься. Думаю, у ровесников ты бы мячи не отбирал. Быстро бы по шее схлопотал.

– Ну вы же не ровесники? – спросил «кепка» и вдруг задорно рассмеялся. – Ты вообще еще мальчик. Сосунок. Сейчас я тебе уши надеру, – и опять захихикал, веселью поддались и его товарищ, и подруга.

Послышался топот ног спешащего на помощь подкрепления. Жорка воодушевился и выступил вперед.

– Ну и что! Да, он мальчик, но у него старший брат – спортсмен, он из тебя за минуту котлету сделает! Нас тут четырнадцать человек, и у каждого второго есть старшие братья! У Быши вообще – боксер-разрядник!

Второй юнец отдал сигарету подружке, подскочил к Шиляеву и занес руку. Олег рефлекторно ударил его левой рукой в пах – не сильно, так, чтобы отвлечь внимание, и пока ойкнувший хулиган протягивал пальцы к самому дорогому, правой, снизу вверх, ударил его в кадык. Веселье продолжения не получило. Парень упал на землю и стал, хрипя, кататься по траве.

– Вождь! – закричал Шило. – Тебе же нельзя! Ты можешь повредить пальцы!

– И? – Олег смотрел противнику в глаза. Сделал шаг чуть назад и в сторону. Блин, сорвался, но тут уж придется идти до конца.

«Кепка» стоял в недоумении.

– Вова, чего ты ждешь?! – вдруг завизжала девица. – Врежь ему!

Краем уха Белолобов слышал голоса – юные футболисты перелазили через забор. Вова замахивался слишком долго. Олег подпрыгнул и все-таки сделал «хазами-вазда». Когда они падали, путешественник во времени уже держал в узле запястье хулигана. Погасив удар о землю телом негодяя, вывернул тому руку, ногами твердо сжав голову и грудь дебилоида. Заламывая руку, громко спрашивал:

– Куда ты теперь пойдешь, Вова?!

– А-а-а! – кричал юнец. – Домой пойду! Домой!

– А сюда еще когда-нибудь придешь?

– Не-е-ет! Не-е-ет!

– И бутылку заберешь?

– Да-а! Да-а!

– Вождь! – заорал Федька-Демосфен. – Ты же ему руку сломаешь, ты что!

«И вправду, – подумал Олег. – Надо ломать. Иначе день пройдет, и завтра он только похихикает над этим случаем, а злость сорвет на других детях. Надо давать уроки, которые за всю жизнь не забываются».

Взял указательный палец, сломал.

– О-о-о-о-о-а-а-а-аа!.. – заревел хулиган. Девушка бросилась к ним, схватила Белого Лба одной рукой за волосы, а ногтями второй процарапала по лицу.

– Что стоите! – крикнул Олег однокашникам. – Оттащите дуру!

Ошалевшие мальчишки гурьбой кинулись помогать. Они держали девушку, но она пыталась кусаться.

– Ты сегодня не пойдешь домой, – сказал Белый Лоб «кепке». – Ты пойдешь в больницу, – и переломил его руку через бедро. Раздался легкий треск.

– Ва-а-а! – юнец уже ревел, от бравады не осталось и следа. Его малость очухавшийся «друг» поднялся на ноги, и держась за горло, побежал из садика. Футболисты проводили его улюлюканьем.

Олег поднялся, отряхнул штаны, подошел к девице и закричал на нее:

– Ты что себе выбрала за жизнь? Посмотри на себя! В каком ты проститутском наряде! В какой компании! Шляешься по чужим дворам, хлещешь вино! Осторожно, двери закрываются! Следующая остановка – кожвендиспансер!

– Отпустите меня, – всхлипнула девица.

– Да кто тебя держит? – удивился Олег вопросу. – Иди домой, срочно! Быстро!

– Мне бы Вовку забрать, – она показала на скулящего парня.

– Он тебе больше не товарищ. Забудь о нем. Найди других друзей.

– Вы его отпустите?

– Конечно. И в больницу отправим.

– Точно?

– А то.

Девушка, размазывая по щекам слезы, вдруг кинулась к забору, лихо перемахнула его и была такова.

– Вова! – Белолобов склонился над хулиганом. – Если я хоть от одного ребенка от «Парка Культуры» до «Юго-Западной» услышу, что ты там кого-то обидел, что-то отнял, напугал или ударил, я тебе и вторую руку сломаю, и обе ноги. Вопросы?

– Нет вопросов, – еле слышно промычал тот.

– Когда у тебя в травмпункте спросят, где руку повредил, что ты им ответишь?

– Упал… Неудачно…

– Умница, – Олег дал ему легкий подзатыльник, зашел в павильон, взял мяч и передал его Жорке.

Постанывая, «Вова» поднялся, сделал шаг к пустой таре, но освобожденный от тяжелой повинности дружным хохотом, засеменил прочь, поддерживая безвольно повисшую руку.

– Вождь, – спросил Валька Дементьев, – а что это мы видели? Ну… – и он изобразил руками полет и падение.

Надоело все! Зачем я здесь? Зачем?!

– Человек, вставший на путь воина – бусидо – проходит три этапа познания, – пояснил Белолобов. – Первый: тело – приоритет силы. Второй: техника – приоритет связующих биохимических элементов. Третий: дух – приоритет гармонизированного разума. Сложность состоит в том, что достижение каждого последующего этапа связано с отрицанием предыдущего, с психологической неспособностью отказа от уже достигнутых высот. Прохождение этих этапов познания становится возможным благодаря таким основным методам: тайсо-кокю – это дыхательная гимнастика; дзюбин-тайсе – специальные физические упражнения; го-ге – овладение пятью первоэлементами через практику уникальных упражнений, известных как «ката». Первоэлементы – металл, дерево, вода, огонь, земля.

– Вождь! – восхищенно прошептал Демосфен. – Ты знаешь карате!

– Я знаю, что у тебя, Федя, в жизни будет все хорошо. По крайней мере последнее, что я о тебе слышал – ты депутат Мосгордумы. Щетинин – мент, борец с наркоторговлей, полковник. Валька – эмигрант, гражданин Канады. Но вот Георгий пойдет служить в армию, попадет на Семипалатинский полигон, будет возить на грузовике ядерные отходы, получит радиоактивное облучение и умрет полностью лысым через год после дембеля…

– Олег! – возмутился Шило. – Ты сбрендил!

– Семипалатинск! Полигон! Не иди служить! Иначе – все, кладбище!

– Как – не служить? – Жорка растерялся. – Все служат…

– «Косить»! Ты! – Белый Лоб указал на Бышу. – Будешь ехать за рулем говеной «девятки», с соседнего «МАЗа» соскользнет стальной лист и снесет тебе голову, как в фильме ужасов! В двадцать восемь лет! За руль – не садись никогда! Только общественный транспорт! Ты! – ткнул он пальцем в Лешку. – Будешь заниматься спортом, а потом на тридцатипятилетие перепьешь и утром не проснешься – сердечная недостаточность. Вывод: не бухать.

– Откуда ты знаешь? – заорал Шиляев.

– Потому что я был на ваших похоронах! Не хочется верить, да? Ну, дождитесь чемпионата мира по футболу. Италия – чемпион, немцы – вторые. Полуфиналисты – поляки и французы.

– Какая Италия? – переспросил Корень. – Да они ничейщики! У них забивать некому!

– Паоло Росси – лучший бомбардир турнира. Да, первых три матча – точно ничьи. А потом «сделают» и Бразилию, и Аргентину.

– Идиотские у тебя шутки, – заявил Кипиани. – Я с тобой больше не дружу.

– Опять неправильно. Нужно говорить вместо «не дружу» – «расфренживаю». Иди, иди. Подкачай дельтовидную мышцу. А потом рюмка и – капец. Астафа вообще сопьется. Будет передвигаться привидением, клянчить сто рублей на бутылку.

– Ни фига себе – сто рублей! – покачал головой Федька. – Это что ж за бутылка?

– Это другие сто рублей. Ладно, я пошел, – расцарапанная щека саднила, надо обработать перекисью. Когда преодолевал забор, его позвал Борька:

– Вождь! Италия – чемпион? А где будут наши?

– А наши, – ответил Олег перед прыжком на другую сторону, – как всегда, в жопе.

 

VI

– Олежек! Что с щекой?! – криком ужаса встретила его мама.

– Да так, одному пэтэушнику руку сломал, а за него подружка вступилась. Перекись дай.

– Руку!? Сломал!? О, ну тут твои мне шуточки! Немедленно мне это прекращай! На футбольном поле упал? Придет отец, мы на счет это самого футбола еще поговорим, слышишь?

Убежала назад.

– Где перекись, где перекись?… Зеленка есть!

– Перекись ищи!

Она вышла с пузырьком и обдала щеку шипящей жидкостью.

Тут в кухне на плите что-то в кастрюле локально взорвалось, и она кинулась обратно.

В комнате, развалившись в кресле с редким экземпляром «Наград и коллекций», находился будущий пивной магнат Вячеслав Сергеевич Дунин.

– Чё приперся? – встретил его наиболее ласковым приветствием Белый Лоб.

– Вождь, ну ты нормально гостей принимаешь… – пытался надуться визитер.

– Дел и без тебя хватает. И книжки редкие без спросу не фиг лапать.

– Да я разве что пылинки не сдувал!..

– Раз-два-три – что надо?

– Ну, это, может, обменяемся там…

– Время!

– «Фортуну» из Дюссельдорфа, – буркнул Славка.

– Заказ?

– Да…

– Сколько?

– Ну… Он говорил, принеси, покажи, мы подумаем…

– Так, – Олег взял товарища за плечи и усадил рядом с собой на диван. – Одно из правил бизнеса. Мы – типа друзья. Ты – типа продаешь вещь. Я – типа могу купить. Ты честно называешь цену, которую дает твой знакомый, я честно называю цену, за которую сам значок приобрел. Разницу, за минусом издержек, делим пополам. Но: ты – капиталист низкого пошиба и, надеясь, что окружающие тебя, ловкого, умного и отмеченного ангелами, несравненно ниже, пытаешься их, ну… объегорить. Так вот – хрен тебе. Не будет «пополамов». «Фортуне» максимум цена – десять. Если есть заказ, столько и дают. Деньги мне нужны, так что отдам за девять.

– Ты… – вскочил Дуня, – ты… грабитель.

– Вот Бог, – Белолобов показал на маленький бюст Фукидида в углу, – а вот порог, – и шагнул к двери.

– Ну, Вождь, ну, Вождь, – когда гость разворачивал бархатный мешочек, его руки подрагивали, – не удивлюсь, что у тебя будет свой магазин…

Хлопнула входная дверь.

– А вот и папа. Сваливай.

– Значок-то дай!

– Бабки вперед!

– На, буржуй!

Три грязных трояка Олег сунул в коробку, но оставил ее лежать на столе.

Снял с вымпела смешную бесполезную вещицу, сунул будущему счастливому обладателю заветного рубля.

– Пошли провожу.

Едва за Славиком закрылась дверь, Олег встретился взглядом с еще одним Белым Лбом.

– Лариса! – заверещал отец семейства. – Ты видела эту роспись у него на щеке?

– Видела!

– Почему мне ничего не сказала?

– Пусть сам объяснится!

– Ну-с, молодой человек, присаживайтесь, – Олег с удовольствием присел к столу, заваленному множеством ингредиентов будущего «знатного ужина».

– Вот он, ваш футбол, – целясь в голову сыну деревянной ложкой, произнес папа.

– Вы ошибаетесь.

– А-а-а! Летучая мышь набросилась на нашего героя на втором этаже подъезда!

– Нет. К детям пристали взрослые – ну, сравнительно взрослые, лет по семнадцать – хулиганы, одного я побил, а второму сломал в двух местах руку. Подружка последнего и расцарапала мне лицо, пока ее не оттащили.

– Олег! – отец опустился на стул, бросил ложку, машинально, что означало волнение, поправил дужку очков и начал быстро-быстро вытирать и без того чистые ладони о фартук. – Ты не можешь вот просто так ломать подросткам руки! Если они совершили проступок, то это уже дело их родителей, милиции, в конце концов!

– Их родители, думаю, в пьяном угаре давно не просыхают. В милиции, наверное, хулиганов знают как родных. Зона и так ждет. Это, что, для меня – причина, смотреть, как три полупьяных быдла глумятся над стайкой детей?

– Нет! Но ломать руки! Я запрещаю, в конце концов! Допустим, придет заявление в школу, и тебя самого накажут как хулигана!

– А-а! Надо было?.. Убежать? Пап, – Олег подмигнул, – признайся, бегал в коротких пионерских трусишках?

– То есть?!

– Ну, приезжаешь в пионерлагерь, вечер, костер, песни о дружбе, тебе понравилась девочка, ты положил свою ладонь на ее ладонь – романтика! Тут появляются деревенские местные на трехколесном мотоцикле, всем пионерам дают по мордасам, пионерок лапают, а пионервожатую толпой трахают в Ленинской комнате.

Не выдержала мать.

– Олег! Я запрещаю!

Отец:

– Я запрещаю!

– А-а-а… Было, было что-то похожее. Единственный авторитет в вашей семье для меня – дед. К нему я завтра пойду и буду его слушать. А вы будете слушать меня.

– Ты – зарвавшийся ребенок, – вскочил папа. – Немедленно в комнату! Появится Константин Сергеевич – я запрещаю выходить! Время отхода ко сну проверю лично!

– Пап, – Белый Лоб не сдвинулся с места, – насколько я знаю, самое дорогое, что у тебя есть – это очки, не так ли?

– Ну? В каком смысле?

– Но как же? Оправа доставлена оказией из ГДР, настоящая, роговая, линзы вставлял профессор из Гельмгольца, в каждой линзе цилиндрик, потому как у тебя астигматизм, наклон одного цилиндра – тридцать градусов, второго – сто двадцать, особая шлифовка, «хамелеоны», пыль не прилипает… Правильно?

– Правильно, – с чуть заметной гордостью подтвердил Иван Александрович.

Олег – раз! – молниеносно, движением, незаметным и зверю, сорвал очки и твердо сжал их в руках.

– Что ты делаешь!? – закричал папа.

– Требую внимания. Иначе, – младший выставил оправу перед собой, – я ломаю их в области переносицы.

– Дурдом!.. – застонал отец и воздел руки к небу. К потолку то есть. Актером он являлся… Так…

– Мама! – попросил сын, – бросай свою стряпню – все равно, то, что ты приготовила, добавит тебе за один раз минимум три килограмма. Отправишь лучше в мусор. Садись к нам.

Родители осторожно сели рядом, постоянно переглядывались, а папа прицеливался к очкам.

– Мне нужно от вас пять минут, – начал Олег. – Не перебивайте вообще. Пять минут – и пусть все идет своим чередом. А пока слушайте. Вернее, внимайте. И не перебивать!!! – с силой закричал он на отца, когда тот хотел что-то такое спросить. – Итак: что мы имеем? Иван Александрович отдал свою диссертацию Константину Сергеевичу – отец! молчать! – и ситуация так всех устроила, что этого как бы и не случалось. Мама, Лариса Николаевна, благо дети выросли и пеленки менять не надо, задумывается о себе в большей степени, чем ранее. Кто на горизонте? Да тот же Константин Сергеевич. А Константин Сергеевич желает поиметь не только мозг своего сотрудника, но и его жену – благо есть на что посмотреть.

– Олег! – взревел отец.

– Раньше нужно было думать. Упустил, теперь заново сочиняй, как сердце завоевывать. А тут процесс уже начался – визиты, подарочки. Но нужен мощный катализатор. У вашего старшего сына есть подруга Жанна. Она с ним пробудет довольно долго, Игорь даже успеет при ней поступить в университет, после чего она его бросит. Дело молодое – пошел бы к другой, но брат, в отличие от меня, мало читал Анатоля Франса. Чтобы доказать что-то себе, небесам, а пуще, думаю, ей, он, не говоря вам ни слова, забирает документы и прямиком дует в армию. Пятиборец! Боец от Бога! Ура! Родина ждет таких сынов! И – прямая дорога в ВДВ. А там, после получения соответствующих навыков ведения боя в гористой местности – в Афганистан. И в первом же бою его убивают.

– Не-ет! – заорала мать.

– Что за бред? Студентов не берут… – отец сидел в недоумении.

– Итак: у матери нет сына, у отца нет сына, у деда нет внука, у меня нет брата, у Жанки нет героя. Что происходит потом? Ты, – и Олег прямо пальцем указал на отца, – уже неравнодушен к бутылке. Ты уже жену на пузырь променял. Сейчас Сергеевич тебе алкогольным подарком бельмы зальет, а сам с мамой шуры-муры вести начнет.

– Ложь!

– Такая ложь, что кусками режь – на всех хватит. Поэтому после смерти Игорька в Афганистане…

– Не говори так! – закричала мать.

– Вы обещали молчать, нет? Иван Александрович сопьется, Александр Андреевич умрет, а Лариса Николаевна упадет в долгожданные объятия Константина Сергеевича.

– Нет! – опять подала голос мама, впрочем, не так строго.

– Ну и фиг бы с вами! Живите, наслаждайтесь, я-то причем? Но: в 90-м году у оставшегося главы семейства начинает играть совесть – впрочем, чтоб заиграть, надо ей до этого где-либо существовать… – ну, как-то так: ему вдруг становится известен адюльтер, он сажает неверную жену в машину, едет как бы в гости к друзьям за город и на Киевском шоссе… и… и…

– Заканчивай фарс! Отдай очки! – заревел отец.

– И… Направляет свой автомобиль под «КАМАЗ». Трупы-трупы. Ах, ужасный несчастный случай. Ох, ах, сиротинушка без копеюшки… А через месяц среди значков-вымпелов я нахожу на аккуратном тетрадном листочке в клеточку выполненную почерком Ивана Александровича надпись «ПРОСТИ». То есть папа убил вас обоих.

Олег положил очки на стол. Мама уткнулась лбом в папино плечо.

– Совет да любовь, – закончил сын.

– Бред, – папа тут же их одел. – Игорь очень серьезный, и из института не уйдет. А Жанну мы от него отвадим.

– Ну-ну. Джульетту от Ромео тоже отваживали. С переменным успехом. Впрочем, идея есть. Дайте ей денег – только чтобы Игорь не знал. Сразу скипит.

– Что? Что? Что за слово ты произнес – «скипит»?

– Оставит в покое – в данном контексте. Новояз. Оруэлл, Замятин, Хаксли. Читаешь же с мамой изредка книжки из клада под кроватью – что толку, что от меня прятал?

– Я с Костиком поговорю, – кивнула головой мама.

– Ха! – крикнул Олег. – Кролик с удавом! Это я с ним поговорю!

– И как ты это собираешься делать? – расправил плечи папа. – Я до сих пор не поверил тебе ни на секунду! Зачем это вообще начинать? Вместе посмеемся и разойдемся.

– Да? – Олег упер руки в боки. – Диссертацию сплавил?

– Это был стратегический момент! – почти на визг перешел Иван Александрович.

– Это был акт капитуляции! Жалкая попытка хоть что-то сделать в обход деда! Все равно он обо всем знает и хохочет над тобой, над недоумком!

Отец замахнулся и кинулся. Сын легко проскользнул под рукой и следующим шагом оказался вне помещения. Александрович всей своей небольшой массой встретился со стеной кухни – уцелели ли все-таки очки?

А вот и долгожданный звонок.

– Я открою! – пропела мама.

– Я открою! – рыкнул Олег.

Быстро, чтобы никто не помешал, провел манипуляции с замком и оказался снаружи. Вставил ключ в скважину и повернул на пол-оборота, чтобы изнутри не открыли другим ключом.

Весь цветущий, улыбающийся – а как же, предстоит долгожданная встреча с друзьями! (хотя с Иваном полдня на работе провел) – в костюме цвета высохшей канифоли в несоразмерно широкую белую полоску, белую рубашку с тА-А-А-ким широченным – Олег даже зажмурился – воротником, галстук – будто тайком забрался в женский туалет и у женщины лет пятидесяти под угрозой убийства отрезал кусок «кремпленового» платья с узорами, и в военного покроя – а зачем в ГДР шило на мыло менять? – бежевом двубортном плаще. Ботинки носил с широченной окантовкой, в принципе хорошие, кое-где их поверхность даже поблескивала, но от частой носки пошли складки, в которые крем перестал попадать. Ах, крем, тоже дефицит. Не дефицит только хозяйственное мыло.

Снаружи с остервенением били по дверной ручке.

Белый Лоб лениво спросил:

– Чё, в гости?

Удивленный постановке вопроса, Константин, ничего не понимая, кивнул.

– Ну да, в гости. Подарки вот… – и поднял перед собой портфель.

– А баба где?

– Ты что, какая баба?..

– Ну, жена? В гости же парами ходят? Вот Иван с Ларисой сидит, а твоя где, эта… как ее…

– Анастасия.

– Так где она?

– Так она и не собиралась. Эй, Олежек, пусти, что за маскарад?

Из-за двери неслось: «Олег Иванович! Немедленно откройте дверь!!!»

– В гости ты пришел один, Костик, – и Олег сделал полшага навстречу, – потому что твоя Настя тут на фиг не нужна. Ты ходишь снашать эту семью. Сначала отнял диссертацию у отца, выдав ее за свою…

Начальник папы скривился.

– О, слушай, но не тебе такие вещи обсуждать. Олег, пусти, не чуди…

– Теперь хочешь вообще рога ему наставить. Он, наверное, в детстве тебя обидел, и ты ему мстишь, а, может, научная карьера других действий не подразумевает. Вот тебе, Костик, – и ученик 6-го «А» поднес к носу собеседника кукиш. – Для тебя сегодня – счастье, что я еще не решил, можно ли убивать в этом времени. Иначе я свернул бы тебе шею да бросил площадкой ниже – несчастный случай, руки чистые. Ну, а так: вали отсюда! Как пишет хороший писатель Йен Пирс – не отравляй меня миазмами своего присутствия.

– Йен Пирс? – с недоумением переспросил завкафедрой. – Нет такого писателя, ты что-то перепутал.

– Есть, есть… Силы копит пока. Но не о том речь. В этот дом ты больше не зайдешь. Пшел на хрен, козел! – и пнул его коленом в бедро легонько.

– Олег! Олег! – затрясся Константин. – Это переутомление! Я читал! Так бывает! Позволь войти, мы с отцом тебе поможем!

– Нет. Вон! Только вон! И навсегда.

Гость попытался протянуть руку к двери, тогда Олег сделал «котэ наге» – бросок за кисть руки, а чтобы врагу падать было быстрее – разница в весе все ж присутствует – добавил «йоко гари» – боковую подсечку.

Летел Костик с лестницы не кубарем, а поочередно считая ягодицами ступеньки. Портфель при подсечке вылетел из пальцев, описал пируэт, ударился в стену, шлепнулся на площадку, внутри что-то звякнуло, и кругом поплыл терпкий коньячный запах. Олег потянул носом воздух.

– Азербайджанский? Сам, чмо, наверное – что там в ваше время трескали, «Мартель» да «Наполеон» – жалуешь, а тут от сердца оторвал. Три секунды – и тебя нет, иначе та палка копченой колбасы, которую ты в портфеле, знаю, держишь, в одном неподходящем месте окажется.

– Олег! Ты – психический! Я найду на тебя управу! – визжал гость, поднимаясь и отряхиваясь. – Я – заслуженный человек! – он ступил на левую ногу и застонал. Подвернул, наверное.

– Ты – вор! – улыбнулся Белый Лоб.

Соседи выращивали цветочки, и чтобы те росли поближе к солнцу, подкладывали под горшки кирпичи. Олег вытащил один из них, прицелился в точку непосредственной близости от тела подлеца и радостно швырнул красный параллелепипед. Тот, ударившись в стену, с треском раскололся, разбросав в стороны осколки и обдав чудесный бежевый плащ грязной бурой пылью.

– Следующий – в голову, – пообещал «школьник». – Пощады не будет. Говнюк. Не обоссысь по дороге – у подъезда мои друзья со штакетником. Еще минута – и тебе придется вставлять искусственный анус.

Когда топот ног затих, Белолобов подумал: «В другое время – да, штакетник – отличная мысль».

Ручка входной двери уже не дрожала, он вошел внутрь – отец, сняв очки и прикрыв лицо руками, тихо постанывал и раскачивался, мама поглаживала его по голове.

Папа поднял влажные глаза и произнес:

– Сейчас пощечину получишь.

– Не вижу поводов для печали. Помиришься с дедом – раз. Он найдет тебе живую, без протирания штанов и, не сомневаюсь, более денежную работу – два. Мама сохранит девственную чистоту – ну, при некоторой условности, конечно – три. И, главное: все вы, осколки истории, останетесь живы! Теперь о частностях. Ну не выпил коньяку сегодня, ломка. Ну, и что? Вон, у мамы за утятницей три бутылки водки спрятаны. Наливай, да пей, корми боль сердечную.

– Ты лазишь по моим шкафам? – встрепенулась Лариса Николаевна.

– Не лажу. Мыл по твоей просьбе утятницу, искал, куда поставить, наткнулся на водку. Пап, да что ты в самом деле, разливай! Я тоже вмажу. Довел меня сегодняшний день. Может, выпью, и опять на тридцать лет туда-сюда.

– Что-что? – способность соображать от Ивана Александровича напрочь ушла.

Младший сам достал рюмки, бутылку, лихо откупорил – мама даже в состоянии всеобщего семейного горя удивленно вскинула бровь – разлил.

– Дети не пьют, – пробормотал папа.

– Тебя дед пивом поил в десять лет, не ври. Пей давай. Какая разница для настоящего алкоголика, кто налил – правый, виноватый – лишь бы стакан стоял. Нет?

– Олег, – мама очень на него внимательно посмотрела. – Тебя сегодня точно укусила какая-то муха.

– Видела бы ты размеры той мухи, сильно удивилась. Она больше похожа на слона. Тост: за возможно долгое процветание семьи Белолобовых в резко изменившейся общественно-политической ситуации! – и первый же выпил.

Проследив, как лихо и четко он опустошил полную рюмку, мама заметила:

– Я тебя никогда не знала. Ты взрослый, и меня это пугает. Проследи за Игорьком.

– За Игорьком будет следить дед. Я его об этом слезно попрошу. А на вас, мягкотелых, надежды никакой, – подошел к холодильнику, вынул холодную говядину, отрезал ножом кусок и начал жевать.

– Ты ешь, как дикарь, – недовольно произнесла Лариса Николаевна.

– Я и есть дикарь. Будем ближе к природе. Я завтра сделаю кой-какие-то дела и уеду в Питер.

– В Ленинград? – тоном чрезвычайного удивления произнес папа, сам себе наливая вторую.

– В Ленинград. Можете каких-то денег дать – дайте. А нет – сам справлюсь.

– Интересно, где сейчас Костик? – папа допил.

– Я его с лестницы спустил.

– Как спустил? – хихикнула мама и показала – подлей.

– В основном – подсечкой.

– Ребенок не может победить взрослого. Как же закон соотношения массы и силы? А если все, что ты здесь перед этим сказал – неправда? – нахмурился Иван Александрович – первые капли всосались в желудок. – И что ты будешь делать в Ленинграде? А как же школьная первомайская демонстрация?

Олег поднялся, потянулся – какое тело! Какое тело! Сколько глупых лет систематического телоубийства нужно было для получения всего того дерьма, которое нет-нет, да выползет наружу, причем в самое неудобное время – давление, боль в пояснице и в колене и прочее?

– Я иду спать. Прямо-таки глаза слипаются. В Питер я отправляюсь подтверждать некую теорию. В школу не пойду – там врут, – а ты слуга режима, и лжи служишь.

– Это смотря как посмотреть! – поднял Иван Александрович затуманившиеся глаза.

– Отлично построил фразу! Повторяю, – зевнул сын. – Я – спать. А вы тут посидите, напейтесь, поговорите, тебе, отец, на работу завтра не надо, вспомните первый поцелуй, первую брачную ночь, зачатие детей – глядишь, и без Костика дело обойдется.

– А давай, – сказала мама, внимательно глядя на папу.

– А давай, – сказал папа, внимательно глядя на маму, и подбоченился.

 

VII

Олег проснулся от нескольких ощутимых подзатыльников. Пока приходил в себя, получал еще и еще. Сон ушел окончательно. Перехватил руку. Над кроватью горой возвышался брат и рычал.

– Еле дождался утра! Ночью подушкой хотел придушить, честное комсомольское! Ты что вчера устроил, малолетний преступник!

Младший протер глаза. Увидев, как хорош Игорь в гневе, радостно заулыбался.

– Привет, братишка!

Тот поднес к его носу кулак.

– Я тебе вот как дам сейчас – братишка! Ты что вечером натворил? Я пришел домой – родители пьяные! Оба! Говорят – ты напоил! И до трех ночи меня пилили, но за что – я ни фига не понял! Бред алкогольный! Якобы Жанка меня бросит, из-за этого я пойду на войну, и меня убьют! Но это только начало! Они потом заканчивают жизнь самоубийством! Ты, что, сволочь, гипнозу обучился? Ты им какую-нибудь наркотическую хрень подсунул? Если ты завидуешь – ну подрастешь, будет и у тебя девчонка! Зачем мне-то жизнь портить?

Олег привстал, обнял старшего, крепко-крепко, и прошептал:

– Я тебя люблю, Игорешка…

– Блин, – отстранился тот, – я тоже тебя люблю! Но нельзя же быть таким козлом!

– Я – в туалет. Утром – процедура обязательная, – сказал Олег и вышел из комнаты.

Когда, уже приняв душ и окончательно проснувшись, вернулся, брат одевался, чертыхаясь и бурча себе что-то под нос.

– Игорь! – позвал его младший.

– Иди в пень! – огрызнулся тот.

– Игорь, – ученик 6-го «А» сел на стул напротив. – Все так и будет, если ничего не предпринять. Никто тебя с Жанной сейчас не разлучит – даже хорошо, что потом сам обожжешься, для будущей жизни окажется преполезнейший урок. А пока – люби, наслаждайся, ревнуй, страдай, познавай все эти сладостные муки. Просто потом глупостей не делай, помни, что у тебя еще есть мать, отец, дед. Ну, и брат.

– Сволочь ты, а не брат.

– Да, эмоции, понимаю. Я сегодня уеду, очень надолго. Если все сложится хорошо – а я на это очень надеюсь – ты меня не увидишь… ну, так… три десятка лет. Зато все будут живы.

Брат окаменел.

– Три десятка? Тридцать лет, что ли? – он посмотрел на младшего очень внимательно. – Да, мама точно сказала: ты – психический! Ты перезанимался со своими историками! Что ты буровишь? Папа хвастался, что ты Константина Сергеевича с лестницы спустил! Ты понимаешь, что тебе нужна помощь?

– Будешь «скорую» вызывать? Одевать смирительную рубашку?

– Пошел ты! Я хочу быстрей собраться и уйти отсюда, пока эти пьяные не проснулись! А с тобой вообще разговаривать не буду! Не знаю, что происходит в твоей башке, и знать не хочу!

– Игорь! – Олег взял его за плечо. – Ты ведь хорошо помнишь мой почерк?

– Ну… – брат сбросил руку.

– В июле дед покажет тебе письмо, написанное мной сегодня. С датой, подписью, и японским иероглифом – это я тебе сейчас даю такой пароль. Тогда ты, может быть, что-нибудь поймешь.

– Муть! – Игорь схватил портфель и шагнул к выходу. – Если до завтра в себя не придешь, мы тебя точно в психушку положим!

– Давай, Игорешка, – махнул рукой младший. – Наши дети еще будут играть вместе. Все устроится.

– У-у, не могу! – брат схватился рукой за голову. – Стал психом в двенадцать лет! И каким психом! Выдающимся психом – это же надо еще и родителям мозги прокомпостировать!

– Я тебя люблю. Береги себя. ВДВ проживет без Игоря Белолобова, не сомневайся.

– Мама… – просто прошептал брат, хлопнул себя по макушке и вышел, громко, не стесняясь, хлопнув дверью.

Олег сделал разминку, выполнил ката, выскочил в коридор и с удовольствием несколько раз подтянулся. Из спальни вышла заспанная, непричесанная мама, поглядела на него и произнесла:

– Олежка, весь вчерашний кавардак мне не приснился?

– Нет, мамуль, – и сын, спрыгнув вниз, подошел и чмокнул ее в щеку. – Отнесись ко всему этому как к началу новой жизни. Другой, счастливой и радостной.

– Пока что у меня весьма безрадостно трещит голова, – мама взялась за ручку ванной. – И, по-моему, я опоздала на работу.

– Ну, не буду мешать, – мигом отреагировал сын. – Я на день уйду, но учти – вечером тебе провожать меня на вокзал. Боюсь, даже при всем моем задорном пионерском обаянии в таком возрасте в поезд могут и не посадить. А мне очень надо в Питер.

– Если отец отпустит, – заметила мама и зашла в ванную.

Ну-ну.

Олег открыл шкаф, взял коробку, вынул всю наличность, положил на кровать. Двести тридцать семь рублей. Даже на неделю не хватит. Снял вымпелы со значками со стен, добавил вымпелы из шкафа, развернул, сложил, скрутил в рулон, спрятал в целлофан, положил в портфель. Открытку с автографом Дасаева – отдельно.

Зашел в гостиную, взял трубку телефона, принялся уверенно крутить диск – память отчетливо выхватывала из темноты нужные цифры.

– Алло! – послышался в трубке, как всегда раньше, недовольный – я, мол, тут делом занимаюсь, а вы отвлекаете, всегдашние бездельники – и такой родной голос.

– Салют, дед! – Олег даже воспарил в воздух от счастья. – Привет, старикан! Это непутевый внук!

– Олежек? – тот и не старался скрыть свою радость. – Вот вспомнил меня, старого, спасибо! А что так рано? Ничего не случилось? – в голосе появилась легкая тревога.

– Случилось. Надо обсудить. Буду через десять минут.

– Ну… – голос деда выдал тревожную нотку. – Жду, конечно… Стоп. А школа? Ты же не успеешь на первый урок.

– Дед. Я без шуток. О школе – как-нибудь потом.

– Ну… Давай….

– Иду, – и Белый Лоб положил трубку.

Взял портфель, натянул кеды, схватил ключи – и только его и видели.

Александр Андреевич жил на перекрестке Университетского и Ленинского: быстрым шагом – как раз те самые десять минут. По дороге то и дело попадались нарядные пионеры – линейка, посвященная Первому мая! Стоишь, мнешься от скуки и щиплешь соседей. Нет, он же рос серьезным мальчиком. Эх, надо ведь было щипать! И драться! И целоваться! Упущенное детство.

Дед, открыв дверь, прижал к себе. Потом бережно отпустил. Ну, настоящий русский медведь! И придумали же ему какую-то чертову гипертонию плюс проблемы с позвоночником. Сто девяносто роста и неизвестно сколько килограмм веса. Если решит положить в психушку, тут уже дзюдзюцу не поможет. Поэтому нужно вести разговор как можно осторожней.

– Я, пока ты шел, чаю заварил, – сообщил самый старший Белолобов. – Отличный, грузинский. И пирожное эклер – правда, подсохло чуть, но я знаю, что ты сладкое любишь.

Олег внимательно посмотрел в светлые голубовато-водянистые глаза, окруженные сеточкой морщин. Очень мудрый взгляд, очень. Поверит, не поверит?

– Нет, – ответил внук, проходя на обширную кухню и садясь за стол. – Я не ем сладкое.

– Вот так новость, – непритворно удивился дед. – И давно?

– Можно ближе к делу?

– К делу? – прозвучало недоверчиво – мол, что там вьюноша учудит? – Ну… Давай…

Нет, лучше не рисковать. Или?..

– Только дел несколько, – Олег сделал глоток и еще раз попытался поймать взгляд старика.

– Тогда начни с главного.

– С главного? Бог – есть.

Александр Андреевич не стал хохотать, подшучивать, и тем более делать замечания.

– Пока доказательства бытия Бога не существует, не существует и самого Бога, – спокойно ответил он. – Ты прочитал что-то новое, и это настолько тебя встревожило, что ты решил поделиться со мной? Похвально, но не повод пропускать школу.

– Дед! – разозлился Белый Лоб. – Отнесись ко мне серьезно! Я подшучивал над тобой когда-нибудь, придумывал истории, как другие дети обычно делают со своими родителями и бабушками-дедушками, выглядел смешно со стороны или давал повод усомниться в том, что я хочу найти в жизни что-то важное, может быть, именно ту самую истину?

– Нет, – дед оторопел от напора и почесал щетинистый подбородок – одинокая жизнь отучила от опрятности. – Наоборот, ты всегда пугал своей серьезностью. Могу заметить, что ты в своем возрасте точно умней и целеустремленней меня в те же лета, и уж точно, – тут он хмыкнул, – своего отца…

– Тогда о Боге потом. Хотя Вселенной, оказывается, тринадцать с половиной миллиардов лет, она вовсе не вечна, имеет начало, до сих пор ускоряется – есть сильное подозрение, что ее кто-то толкнул.

– Ну, Большой Взрыв, – нахмурился старший Белолобов. – Преобладание материи над антиматерией. При чем тут Бог?

– У-у-у, – застонал Олег и закрыл лицо руками. – Ладно. У моего отца, твоего сына, есть псевдодруг, по совместительству начальник Константин Сергеевич. Чтобы получить место и независимость от тебя, папа отдал ему, не в открытую, конечно, свою диссертацию, а теперь этот негодяй начал прицениваться к его жене, то есть к моей маме.

– Я подозревал о диссертации! – на лице деда заиграли желваки. – Но Лариса…

– Поэтому я вчера спустил его с лестницы. Заметь, я не считаю это чем-то выдающимся, это тот поступок, который можно и должно совершать.

– Как – с лестницы? – не понял дед.

– Он явился якобы в гости с подарками после загранкомандировки, я вышел его встретить, закрыл дверь, чтобы отец не мешал, рассказал Костику, кто он такой, запретил приходить снова, столкнул с лестницы, он испачкался и разбил коньяк. Потом я швырнул в него кирпич. Таким образом, я надеюсь, что папа уйдет из университета, помирится с тобой, ты подыщешь ему новую работу и, скорее всего, под твоим руководством и контролем он станет трудиться над какой-нибудь новой и увлекательной темой. То есть превратится в человека.

– Ты… Ты… – дед поднялся, развел руки, обнял внука, отпустил, вновь сел. – Я б даже всплакнул, если б умел.

– Но это не главное.

– Не это?!

– Нет.

– А что же?!

– Если я тебе скажу, что мне… Неважно! Слышишь – неважно! В третий раз – неважно! Неважно, каким образом, стали известны некоторые факты будущего, которые радикальным, ужасным, самым непосредственным образом повлияют на жизнь твоей семьи и – что скрывать! – сократят срок твоей жизни лично, убьют твоего сына и внука – ты станешь меня слушать?

Александр Андреевич вскочил, зачем-то кинулся к шкафчикам, открыл одну из створок, вынул огромную чашку, вылил туда всю заварку и залил кипяток, высыпал подряд три ложки сахара и, наконец, выдавил:

– Я – ученый. Я не могу слушать, не зная источника знания об этих фактах.

Тут уж вскочил Олег.

– Опять! – заорал он. – Опять вы со своим долбанным историческим материализмом и диалектикой Гегеля, которого на загнивающем Западе и за ученого никто не признавал! Есть нечто за пределами сознания, законы Вселенной не одинаковы для всех ее участков, время течет по-разному, пространство искривляется! Ты – древний грек! Умен, познал блага цивилизации и смеешься над варварами! Но тем не менее, считаешь, что Земля плоская и больше солнца! Ты сам – варвар!

– Хорошо, – дед аж вспотел, все прихлебывая и прихлебывая чай. – Я тебя слушаю. Но все равно скажи – откуда информация?

– Блин! – Олег хлопнул руками. – Отец – рохля, Игорь – юный баран, ты один можешь спасти эту семью, и себя, между прочим, а ты не хочешь открыть глаза, потому что я всего лишь двенадцатилетний мальчик и ты не можешь общаться со мной на равных!

– Не могу, – кивнул дед. – Внутреннее сопротивление. Не могу.

– Хорошо. Мне приснился вещий сон. Я благодаря ему решил собрать некоторые данные, пришел на физмат МГУ, где только-только приступили к испытаниям супермощного компьютера – между прочим, занимает половину аудитории – и через сутки он мне выдал результат. Нормальное объяснение, материалист упрямый?

– Ненормальное, – легонько стукнул по столу Александр Андреевич. – Пусть останется один вещий сон.

– Отлично. Дай бумагу и ручку.

Дед тяжело поднялся, выдвинул ящик, взял тетрадь и карандаш, положил их перед внуком.

– Честно говоря, – заметил он, – я тебя всегда ценил и очень в тебя верил. Иначе и не подумал бы тебя слушать.

– Это нормально, – ответил Белый Лоб, раскрывая тетрадь. – Писатель Мишель Уэльбек говорит, что мужчина умирает в сыне и возрождается во внуке. Поэтому почти всегда внуков любят больше.

– Отлично сказано, – дед оперся о стол ладонью. – Где ты откопал этого Уэльбека? Век восемнадцатый?

– Конец двадцатого – начало двадцать первого, – произнес Олег, проведя пару линий. Карандаш писал хорошо. Подняв глаза, встретил ошеломленный взгляд старшего Белолобова. – Дед, все, что я тебе скажу, я вчера пытался объяснить родителям. Но их позиция – «этого не может быть, потому что не может быть никогда». Но ты ведь историк, и знаешь немало обратных примеров. Никогда, никогда… А потом – раз – большевики берут телеграф, и Россия кончается.

– Спорный вопрос. Пусть другая, но Россия…

– Полно, дед. Пятьдесят миллионов жизней граждан в топку истории за новую страну – на кой черт такая страна? Ладно, нет времени на пустое – ты и без меня все понимаешь. Итак: слушаешь меня?

– Слушаю.

Дед сидел мрачный и будто даже чуть поверивший в важность того, что пришел сказать внук. Казалось бы, еще недавно – резиновый мячик пинает ногой, забрасывает треугольные фигурки в треугольные отверстия, а овальные – в овальные, – «ах, какой чудный ребенок!» – требует отвести на горшок, плачет, если у него отобрали конфету, – и вот уже сидит, поучает, командует…

– Все, что говорю, записываю, чтобы ты перечитал и переосмыслил. Первое: у твоего внука Игоря есть девушка Жанна. Он ее любит. Она его бросит. Мешать не надо – пусть свои шишки сам набивает. Тем более, когда влюбленным ставишь подножки, их страсть только возрастает. Второе: когда она его бросит, он будет в таком отчаянии, что уйдет из вуза и напросится в армию. По секрету от тебя с папой. Пятиборца с радостью возьмут в ВДВ. И отправят… Помогай, дед – с кем мы сейчас воюем?

– Ни с кем.

– Ага, забыл про винтовку на десять человек. Воюем мы за сферы влияния с США, поэтому отдаем народные деньги на поддержку полуфеодальных режимов в третьих странах, лишь только стоит им заявить о приверженности идеям марксизма-ленинизма. Сейчас это – Афганистан. Интернациональный долг, вашу мать. Игорь попадает в Афганистан, и…

– Я понял, я понял! – дедушка опять вскочил. – Но откуда ты это можешь знать?!

– Слушай, дед, я так тебя любил всегда! Больше матери и отца! Дослушай меня, черт подери!

Александр Андреевич сел и обхватил голову руками.

– Ну там, герой, то-сё, орден-медаль. Гроб. Похороны. Иван Александрович уходит в шестилетний запой. Александр Андреевич просто умирает от горя. Инфаркт. Годы, извините. Лариса Николаевна находит отдушину в Константине Сергеевиче. В один из редких моментов просветления Иван Александрович выпускает гордыню наружу. То есть сажает супругу в «жигули» и на Киевском шоссе направляет автомобиль под «КАМАЗ». Единственный оставшийся в живых Белолобов, то есть я, через месяц находит в личных вещах записку отца «ПРОСТИ». Дед, я прошу тебя вмешаться!

– Я вмешаюсь, но все это – невозможно! – еле просипел тот.

– Большевики. Телеграф. Телеграф. Большевики. Гитлер никогда не нападет на СССР. Секретный пакт Молотова-Риббентропа. Эшелоны с зерном идут в Германию. Самолеты с бомбами летят в СССР. Дед, что невозможно? Что Игорь захочет стать героем, что Иван Александрович – тряпка, что у тебя больное сердце, а мама – ну, скажем так, слабая женщина?

– Откуда ты знаешь про пакт Молотова-Риббентропа? – вдруг поднял голову дед.

– И это все, что ты хотел спросить? – весьма удивился Олег. – Про сына-невестку не так интересно?

– Интересно! – дед вскочил и принялся мерить кухню огромными шагами. – Допустим, ты прав. Да я думаю, ты на сто процентов прав! Конечно, я не пущу Игоря в армию. Но почему ты делегируешь все действия по этому вопросу мне? Я не против, нет! Но где будешь ты?

– У меня есть дела поважнее, – Олег тоже поднялся. – Настолько, что объяснение не нужно. Ты просто не поймешь.

– Конечно! Конечно! – жуткая обида звучала в голосе. – Я же старый дурак, вышедший в тираж! Что я могу понять!

– Не надо меня разводить на мякине и пытаться разжалобить. Все равно не скажу.

Дед сел.

– Почему?

– Боюсь твоих неадекватных действий.

– Почему?!!

– Бог – есть.

– Бог запрещает сказать мне правду, откуда тебе про все это известно?

– Нет. Но есть самоконтроль. Игорь уже хочет отправить меня в психушку, родители недалеко от того, чтобы с ним согласиться. Если добавишься еще и ты… А я просто спасаю ваши жизни. Всех четверых.

– Но есть что-то еще?

– Да. Есть пятая жизнь, которая мне дороже, извини, ваших.

Дед заглянул в пустую чашку, поднялся, подошел к холодильнику, открыл, потом со злостью закрыл дверцу, открыл кран, набрал воды, залпом выпил.

– Надеюсь, не просто какая-то девчонка? – скрестив руки на груди, задал он вопрос.

– Очень даже девчонка.

Александр Андреевич занял собой дверной проем и грустно посмотрел на внука.

– Не скажешь – не выпущу.

– Психушка?

– Да. Очень похоже, что тебе туда нужно.

– Не ожидал от тебя.

– Извини.

– Я в окно выпрыгну.

– Шестой этаж.

– Я хороший скалолаз. Проверим?

– Кто она? Чья жизнь тебе дороже всей твоей семьи.

Олег почувствовал, что дрогнул. Или в сердце что-то дрогнуло. Или в глазах защипало.

– Это твоя правнучка, – произнес он, закрыл веки и с силой пальцами сдавил глазные яблоки, чтобы стало больно и плакать передумалось.

Дед опять подошел к крану, открыл его, просто поднес губы к струе и пил, не отрываясь.

– Мой внук – гений и видит будущее? – наконец, спросил он, снял с крючка полотенце и вытер лицо.

– Не так. Я тебе не скажу, отстань. Все, что тебе нужно знать, ты уже знаешь.

– Когда я умру?

– Через две недели после похорон Игоря. Надеюсь, если не будет похорон, ты проживешь намного дольше.

– Когда погибнет Игорь?

– Шестого июня 1984-го года. Гроб придет пятнадцатого.

– То есть… Ну да, понятно. И какое оно – будущее? Какой строй в СССР, не будет ли ядерной войны?

– Ядерной войны не будет, СССР, извини, тоже.

– Как… так?..

– Распадется. На пятнадцать независимых государств. Россия останется в нынешних границах РСФСР. Якобы демократия, но на самом деле жесточайшая коррупция, авторитаризм, отсутствие действительных гражданских свобод. Капитолизмокоммунизм.

– Ведущая держава?

– По-прежнему США. Но очень бурный рост Китая.

– То есть мы?..

– Банановая республика. Ну, вместо бананов – нефть да газ.

– Как зовут правнучку?

– Нина.

– Расскажи.

– Нет, – Олег поднялся. – Никому, слышишь, никому не говори о том, что от меня услышал. Иначе произойдут изменения, которые повлияют – черт его знает, на весь ход истории. Мне наплевать на историю, я должен в крайнем случае встретить будущую жену и родить своего ребенка, а в лучшем – просто вернуться домой.

– Когда уезжаешь?

– Сегодня.

– Деньги нужны?

Олег подумал – что мяться?

– Да. Но много не возьму – и не надейся.

Дед вышел из кухни, внук принялся быстро писать в тетради на следующей странице. Когда старший Белолобов вернулся, уже составил целую диаграмму.

– На, – протянул Александр Андреевич три купюры с изображением Владимира Ильича. – Триста рублей, больше в доме нет. Остальное – на книжке. Если подождешь, пойдем, снимем.

– Мне хватит, не надо. Кстати, про книжку. Если доживешь до 90-го – извини – правительство проведет реформу, в результате которой все сбережения обесценятся. Так что, если не хочешь остаться без накоплений, снимай наличные и покупай валюту.

– Так это же – преступление? – удивился дед.

– Преступление – заставлять воевать свой народ с одной винтовкой на десятерых человек. Никитский бульвар, дом десять, антикварный магазин. Заходишь, говоришь, что дед Белого Лба, и тебе нужен Фаля.

– Как? Я не ослышался? Валя?

– Нет, именно Фаля. Кличка – производное от фамилии Фальдберг. Зовут Яковом. Десять минут – и ты с долларами. Марки не покупай, ФРГ и ГДР объединятся в единую Германию, и с марками будет морока. Вот такой вот каламбур.

– Единая Германия? Мне нужен корвалол, – дед опять начал шарить в шкафчиках. Найдя лекарство, накапал себе нужное количество капель, развел водой и выпил. – Что это ты нарисовал? – заглянул он в тетрадь.

– Я знаю, ты не любитель футбола, но это – лучшее доказательство правоты моих слов. Летом состоится чемпионат мира по футболу в Испании. Всех деталей я, конечно, не помню, но вот я написал – первый матч нашей сборной: СССР – Бразилия – 1:2. Сначала неудачно сыграет южноамериканский вратарь, и Баль навесным ударом метров с тридцати забьет первый гол, но затем бразильцы счет сравняют, а впоследствии некто Эдер сумасшедшим ударом с лета левой забьет второй. Далее: в следующий этап наши пройдут, но там сыграют вничью с поляками, по-моему, 0:0, и останутся вне полуфинала. Итальянцы первых три матча сведут вничью, но затем выиграют у аргентинцев и бразильцев, у последних – 3:2, помню четко, пройдут поляков и немцев – и станут чемпионами. Юный Марадона в игре с Бразилией ткнет кого-то ногой в живот и получит красную карточку. Самый сумасшедший матч – полуфинал Франция – ФРГ. 1:1 в основное время, в дополнительное лягушатники поведут 3:1, но немцы с помощью Румменигге счет сравняют, а затем выиграют по пенальти. Эта игра признана лучшей в истории мирового футбола. Мои записи сразу по окончании чемпионата покажешь брату. Я его предупредил, что поставлю японский иероглиф. Также дата и моя подпись. Вот. А когда будешь смотреть сам, вспоминай меня, Игоря и Афганистан. Держи, – и протянул ему тетрадку.

– Что означает этот иероглиф?

– «Война бессмысленна». Из книги Кэндзабуро Оэ. Но ему не говори – пусть сам отыщет перевод, может, в голове хоть одна мысль промелькнет.

– Куда ты едешь? – спросил дед. Вот не ронял слез никогда, а что-то такое вдруг с глаз смахнул тыльной стороной ладони.

– В Питер пока. Дальше – как получится.

– То есть я тебя больше не увижу?

– Нет. Прости.

Дед взял и заплакал. Такой большой, сильный человек, и вдруг…

– Это еще не все.

– Слушаю, Олежек…

– Я держал в руках настоящий, оригинальный документ. Составлен он в 1395-м году на четырех языках – старославянском, греческом, арабском и тюркском. Написал его русский, родившийся в Москве, плененный татарами в нижегородском княжестве, а затем служивший поочередно Тохтамышу и Тамерлану. Он просит у Бога прощения за грехи и убитых противников. Сообщает, что в Москве находятся его жена-монголка, крещенная Анной, дочь Елизавета и сын Олег.

– Русский на службе у Тимура? Очень любопытно.

– Да? И все? Хочешь знать, как подписан документ?

– У меня уже и так голова кругом. Я и до 84-го не доживу…

– Это корвалол подействовал – тебе просто похорошело. Подписан документ так: Олег, Иванов сын, Александров внук, по прозвищу Белый Лоб.

– Как-как?!

– Вот так. Ты всегда вспоминал, что детдомовец – вот тебе наш настоящий предок. Или ты что-то недоговаривал?

– Недоговаривал…

– Видишь, как интересно общаться на равных. Кто мой прадед? Враг народа, я так понимаю?

– Твой прадед? Я не… А… Священник.

– Батюшка? Вот и сюрприз.

– У него имелся православный приход в Австро-Венгрии, когда началась первая мировая война, он из патриотических чувств забрал семью – то есть жену и меня – и уехал на родину. Потом революция, репрессии… Его расстреляли в 1929-м, мама умерла годом раньше, когда он находился в тюрьме. Меня держали у себя тетки, но затем отдали в детдом. Никто меня не заставлял ни от кого отрекаться, я считался активным пионером, комсомольцем, поступил без проблем в институт, оттуда ушел в армию, вернулся, а… Прочее ты знаешь.

– И каким был прадед?

– Сильным, волевым, честным.

– А зачем ты от меня скрывал?

– Но ты же мальчик!

– Мальчик-с-пальчик. Как должен мир перевернуться, чтобы узнать простые вещи – чья кровь в твоих венах?

– Ну. До сих пор считаю, что информация об этом уж Ивану точно могла бы навредить.

– Твоему Ивану может навредить только, если пить будет, не закусывая.

– Ну, ты тоже… Хватил…

– Давай-давай. Ладно, мне пора. Дед, – Олег встал и обнял старшего Белолобова, – как же я тебя люблю! Запишись ты в бассейн, что ли – метров по триста брассом, еле-еле так, раза три-четыре в неделю, глядишь, и не придет инфаркт слишком быстро…

– Я – в бассейн?!

– Ну, ходи к маме, ешь ее жареную свинину и пей с папой водку – тогда все будет в срок.

Александр Андреевич хмыкнул:

– Ну, язва! Не видел, не знал тебя таким.

– Если человек нормален, время неизбежно делает из добродушного идеалиста прямодушного циника.

– Однако. А это у кого вычитал?

– Ни у кого. Только что в голову пришло. Ладно, пора.

Олег прошагал к двери. Дед стоял рядом и смотрел, как внук натягивает кеды. Младший Белолобов постучал ступнями о паркет. Обнялись. Олег открыл дверь, Александр Андреевич вдруг тихо произнес:

– Мне нужно сказать тебе нечто такое, о чем ты знать не можешь.

– Слушаю.

– Ты… – и старик запнулся.

– Да?

– Ты не…

– Ну, продолжай.

– Ты не…

– Ну же!

– Ах! – дед отвел взгляд в сторону. – Пустое. Это личное, к делу не относится. Иди. Береги себя.

Белый Лоб развел руки – мол, ну и ладно. Вышел за дверь, и решил не затягивать прощание ожиданием лифта, направился к лестнице, уже на ступеньках обернулся и крикнул:

– Ты был самый лучший дед на свете! Я тебя чуть ли не каждый день вспоминаю! – и побежал вниз.

Александр Андреевич сжал своими лапищами дверной косяк – пальцы дрожали, из глаз лились слезы.

 

VIII

– Ну ты смотри – пионэры ходят по магазинам, вместо того, чтобы стоять на утренней линейке, посвященной празднику мира и труда! – обратился директор антикварного магазинчика на Никитском бульваре Яков Ицхакович Фальдберг к своему единственному и бессменному продавцу, заодно и охраннику Давиду Гершковичу.

Широкая и якобы приветливая улыбка обнажила в верхнем ряду сразу шесть золотых зубов.

– Фаля, оставь свой колымский юморок и не сверкай при мне своими фиксами, делая вид, что ты мне безумно рад, – Олег лет пятнадцать – восемнадцать не ездил в трамваях, и только что невероятно больно ударился голенью о ступеньки чугунного монстра, и потому был злее черта.

– Причем тут Колыма, Олежек? – челюсть антиквара отвисла.

– Ну как же? Две ходки – мошенничество и контрабанда. Возил иконы в страны соцлагеря с целью последующей перепродажи антисоветским эмигрантским элементам. После из Чехословакии – в Австрию, из Польши – в Германию. Взят с поличным. Я вот только удивляюсь, как в советской торговле могли допустить к управлению государственным имуществом в качестве директора магазина бывшего уголовника? Разве это не запрещено законом? Или номинально, по бумагам, руководитель – твоя тетя или бабушка? Сколько бабла отвалил в виде взятки ОБХСС?

Яков Ицхакович превратился в каменную статую.

– Олежек, ты откуда знаешь про мои судимости? Какая крыса тебе сказала? И ты, что, пришел меня шантажировать? У меня все чисто, иди играть в казаков-разбойников в другое место!

– Да ладно! – Белый Лоб оперся на прилавок. – Шучу. Настроение поганое. А про контрабанду ты мне сам рассказывал, пьяный в дюпелину, вон в той комнате за коврами, – он показал рукой, – у тебя там еще иконы в пустом простенке в оберточной бумаге, серой такой, лежат.

Фальдберг затрясся.

– Давид, – обратился он к помощнику, – я до такой степени мог напиться?

Тот воздел руки к потолку.

– Ну, может быть, раз-два, не больше…

– Ой, мама, что я наделал! Олежек, но ты же умный мальчик, мы с тобой уже три года дружим, ты же никому про наш секрет не скажешь?

– Яков Ицхакович, что ты со мной сюсюкаешь, как с ребенком? Я к тебе по делу, а про мошенничество сказал, чтобы ты сговорчивее стал. И не надо клеить тут про многолетнюю дружбу – ни разу не случалось, чтобы ты мне хоть один значок по своей цене продал – если увидел, что у мальчишки глаза загорелись, обязательно полтора-два рубля сверху накручивал. Давай лучше по бизнесу.

– Ты правда так, э… Шутишь? Ты не пугать меня пришел?

– Я по делу пришел. А этот рассказ на самом деле – он о вреде алкоголизма, и больше ни о чем.

Продавцы хором рассмеялись.

– Давидик, – схватился за сердце директор, – клянусь, когда этот маленький шейгец рот открыл, у меня волосы даже на ногах поседели!

Гершкович для порядку еще подхихикнул, тем временем Олег вынул из портфеля открытку с автографом Дасаева и положил на прилавок.

– Что это за филателия? – директор надел висевшие на старых потертых веревочках очки со сломанной дужкой, прикрученной к оправе тонкой проволокой.

– Оригинальный автограф Дасаева на эмблеме чемпионата мира в Испании.

– Вай, Олежек, только от испуга от твоего дикого рассказа – десять рублей.

– Яков Ицхакович, я мальчик дотошный, все покупки в тетрадочку записываю – если посчитать за эти самые три года – так ты на мне рублей двести сделал. Тебе мало? Этой открытке честная цена – двадцать пять, и ты это прекрасно знаешь.

Фаля снял очки, он казался полностью спокоен – рыба вернулась в воду после пяти секунд неожиданного пребывания на суше. Или на палубе рыболовецкого траулера. Улыбнулась удача, смыло волной обратно.

– Олежек, я очень ценю все твои таланты истинного вундеркинда – Давидик не даст соврать, что я тебя каждый день ставлю в пример своим внукам. Но я не болельщик «Спартака», а эта филателия нужна именно болельщику. Я, что, на старости своих лет пойду в Лужники перед матчем «Спартак», Москва – «Динамо», Киев, и буду размахивать этой открыткой, как флагом, одновременно читая мантру «Старостин-Бесков-Дасаев»? Нет, я положу ее под стеклышко, и какой-нибудь чудик купит ее месяца через три. А если Дасаев на чемпионате сыграет плохо? Тогда эту бумагу вообще никто не возьмет, а я просто потеряю деньги. Это я подарок делаю – на, Олежек, десять рублей, и выкинь ты эти глупости про контрабанду из своей ученой талантливой головы.

– Фаля, – восхищенно проговорил Белолобов, – родись ты лет на тридцать позже – точно вошел бы в десятку лучших трейдеров мира!

– Каких-каких тренеров?

– Оставим. Короче, я, в принципе, с тобой согласен. Но есть факт: Дасаев рано или поздно уедет играть в испанскую «Севилью». Много ты знаешь советских футболистов, играющих за рубежом?

Антиквар засветился изнутри.

– Эй, пионэр, не шути так. Я бы знал.

– А вот фиг тебе. Уедет в Испанию – тогда цена этой ерунды, – Олег помахал открыткой в воздухе, – сто, а то и сто пятьдесят рублей. А я, глупенький мальчик, которому просто очень хочется мороженого, просит за нее всего двадцать.

– Восемнадцать, – выдавил из себя Яков Ицхакович и побледнел – видимо, застучала в мозг злая догадка – а не обманывает ли юный разбойник?

– По рукам, – спокойно произнес Белый Лоб.

Фальдберг, кряхтя, достал из кармана потертый-препотертый кошелек и вынул оттуда несколько замусоленных бумажек.

– Спасибо, – сказал Олег, открыл портфель, в одно отделение отправил деньги, а из другого взял толстенный рулон из вымпелов, и, развернув его, выложил на стекло все шесть вымпелов со значками.

– Мама дорогая, – всплеснул руками директор и сразу нацепил очки, – это же целая коллекция!

– Вот именно. Забирай оптом.

– Олежек, не пойму, ты решил собирать другие вещи? Тогда давай посмотрим, что у меня есть, обменяемся, да и все.

– Яков Ицхакович, заканчивай! Деньги нужны.

– А зачем тогда этот цирк с филателией?!

– Тогда бы ты на нее рукой махнул, а мне продать было нужно обязательно.

– Ой, Олежек, из тебя же не спекулянт выйдет, а махровый спекулянтище! Куда смотрят твои пионэрская организация, папа и мама!

– В светлое будущее.

– Ну, я могу выбрать фирму’ и дать за нее справедливую цену.

– Нет. Все вместе.

– Олежек, зачем мне прочее фуфло? Его даже первоклассник на рубашечку не нацепит!

– Коллекция! Придет кто-нибудь начинающий – ва! Какое богатство! Беру все за тыщу!

– Ох-хо-хо! – схватился за живот Фаля, и Гершкович тоже искренне захохотал. – Тысячу! За что? Тут хлама – две трети! Ладно, дам двести рублей, а ты вслух произнесешь честное пионерское, что забудешь о том, что дедушка Яша иногда пьет в подсобке коньяк и вспоминает молодость.

– Слышишь, ты, дедушка Яша! Мне на пионеров наплевать, так же, как и тебе, и Давиду, и половине ваших клиентов! Это – коллекция, для настоящего фалериста – дар небес. Уж за семьсот всучишь, не сомневайся. А я прошу всего пятьсот.

– Слушай, Олежек, я очень уважаю то, что ты в любую погоду в каждое время года приходишь сюда почти во все выходные, но у меня слабые нервы, очень слабые. Не надо тут смеяться над старостью. То ОБХСС, то Колыма, а теперь пятьсот рублей! Откуда у меня столько наличности?

– В той же подсобке, – взглянул ему глаза в глаза Олег, – под третьей паркетиной во втором ряду от левого дальнего угла.

– Мальчик, – снял очки Фальдберг, – а ты не боишься, что тебя тут завалят, как Павлика Морозова, а ночью труп в Москву-реку спустят?

– Нет, Яша, – Олег на всякий случай сделал шаг назад, – хотел бы на тебя навести – навел бы, не сомневайся. А я пришел предложить сделку: пятьсот рублей – нормальная цена. Я добавляю к ним еще пятьсот своих, и покупаю у тебя фунты стерлингов. И больше в своей счастливой предпринимательской жизни ты меня не увидишь. А тайничок перепрячешь – и дело с концом.

– Фунты? – директор взял платок и принялся протирать очки. У двери звякнул колокольчик, по ступенькам бодро сбежал лохматый юноша.

– Закрыто! – рявкнул Яков Ицхакович на застывшего в недоумении парня. – Давид, запри дверь!

Гершкович вышел из-за прилавка, не очень вежливо подтолкнул нежданного гостя в спину, когда тот вышел, провернул в замке ключ и задернул штору.

– Олег, у меня нет фунтов, у меня есть марки. И, Олег, если все действительно так, как ты говоришь, придешь в следующий раз – Давид тебя не впустит. Мне очень не понравились твои истории, очень. Я, знаешь ли, не помню, чтобы я тебе о тайнике говорил. Совсем не помню. И не только тебе, а вообще кому-нибудь, понимаешь? То, что валютой приторговываю – ну, да, мог сдать какой-нибудь наркоша; мажоры, папины сынки – ай, как же они меня выводят! Но про тайник…

– Это склероз, – кивнул головой ученик шестого «А». – Это для твоего возраста нормально. Тем более тяжелая судьба, зона, плохое питание… Ничего удивительного. Коньяк был «Арарат», подогнал тебе его Ашот Асатурович, втюхал ты ему какой-то орден времен Екатерины, и пили мы вечером вдвоем, ты мне и иконы показывал, и тайник, причем чуть не лопнул от гордости.

– Я Манучаряну еще и орден отдал? – оцепенел Фаля. – Давидик, у меня крыша едет. Надо продавать это все и переезжать в Сочи. Я с детьми пью коньяк в подсобке – мама дорогая!

– Я к тебе не приду, обещаю. Но придет дед. Ты знаешь, он у меня академик, у него пенсия приличная. Будет брать доллары. Но если толкнешь по нечеловеческому курсу, я обет молчания снимаю.

– Волчонок ты, Олежек.

– А еще пионер! – некстати вставил Гершкович – на большее ума не хватало: телохранитель – он и есть телохранитель.

– Фунты, – постучал Белолобов пальцем по стеклу.

– Фунты, шмунты, – разозлился директор. – Дай хоть значки проверю!

Долго водил над ними лупой, чертыхался, стонал, закатывал глаза, поднимал руки к небу, наконец выкрикнул:

– Да ну тебя к дьяволу с твоим шантажом! Четыреста рублей, ну хоть что делай, ну не получается больше!

Олег рассчитывал на триста пятьдесят.

– Идет. Итого – девятьсот рублей. По чем фунты считать будем?

– А ты доставай свою пятихатку, малолетний барыга!

Белый Лоб полез в портфель, вынул деньги и положил на стол. Самое страшное, что он понятия не имел, какой сейчас курс сейчас фунта к доллару, а у местных валютчиков, соответственно, доллара к рублю. То ли один к двум, то ли один к трем – но это же гигантская разница! В восемьдесят шестом, когда он вплотную занялся фарцовкой, скупал у Фальдберга «грины», кажется, ежедневно, и когда тот действительно напился, угощал коньяком, показывал иконы и хвастался тайником, шло один к трем – точно! Но сейчас – 1982-й! Значит, должно быть еще дешевле! Но фунт к доллару? Что мы помним из учебы? 1973-й – полная отмена в США золотого стандарта. 1976-й – введение Ямайской системы вместо Бреттон-Вудской… Что это дает? Ничего! 1982-й – это Фолкленды, война Британии против Аргентины… Фунт мог и упасть. Это в пределах между 1,5 и 2 доллара за фунт… Фига там 2… 1,6–1,8… От этого и отталкиваемся. 900 рублей – в лучшем случае 300 долларов, а это… а это… 160–170 фунтов. Да это же копейки! Куда он с такими «сбережениями»? Но делать ведь что-то надо!

Фальдберг забрал деньги и ушел в подсобку. Гершкович встал напротив за прилавок и заложил руки за спину. Отчаянно кто-то барабанил в дверь, но охранник не обращал на это никакого внимания.

Вскоре показался директор.

– На, – протянул он визитеру две бумажки с Кристофером Реном – по пятьдесят фунтов, и пять – с Уильямом Шекспиром – по двадцать. Двести фунтов!

– Яков Ицхакович! – неодобрительно промычал Давид.

– Олежек, – сказал Фаля, не обратив на помощника внимания, – я прибавил к самому низкому курсу двадцать копеек. За такую детскую цену я никогда, слышишь – никогда не продавал валюту!

– Нормально. Я же ребенок, потому цена – детская.

– Шуточки. Я, Олежек, сделал тебе доброе дело. Ну ты же умный мальчик – потому не надо вот это – иконы, судимости… Зачем ворошить прошлое? Люди меняются, становятся… Ну, другими, что ли…

«Не хватило совести сказать “лучше”», – подумал Белолобов.

– Поэтому я к тебе по-человечески, и ты ко мне по-человечески. По рукам?

– По рукам, – согласился Олег и протянул через прилавок ладошку. Он так сжал руку Фальдберга, что тот крякнул и отдернул ее. Глаза его округлились от удивления.

– Дедушка Яша, спасибо, – добавил Белый Лоб. – Ты этого не можешь знать, но в другое время мы могли с тобой делать такие дела, что они приносили бы тебе сто процентов в месяц.

– Что это за «дела»? – недоверчиво сморщился Фаля.

– Джинсы-варенки. Хихикай сколько угодно, но с 84-го года только про них и думай. Чтобы не забыть, прямо сейчас пойди в подсобку и запиши название.

– Фарца – позор. Не мой профиль.

– Когда получишь первый «дипломат» с деньгами, сразу передумаешь. Знаешь, количество денег серьезно влияет на принципы. А насчет остального забудь – меня здесь не было, разговора не было, фунтов не было.

– Ты не волчонок, ты – волк, – ответил Яков Ицхакович.

– А ты волчище. Сделал такое выражение лица, будто тебя ограбили, а сам все равно неслабо нагрелся.

– Это моя работа. Нужны подарки – ищи другого дедушку. Его можно узнать по красной шапке. Еще у него белая борода, сизый нос и мешок за плечами. Обычно он довольно бухой. Да, и придется дождаться зимы.

– Прощай, Фаля.

– Давай, Олег, давай. И не балуйся, веди себя хорошо.

Гершкович подошел, открыл дверь, и в помещение хлынули посетители. Олег поднялся по ступенькам и долго ждал, когда директор направит на него взгляд. Встретив его, Белолобов поднял руку и улыбнулся. Фальдберг махнул вялой ладонью и тяжело вздохнул. Ученик шестого «А» пошел к трамвайной остановке.

С Никитского он сразу поехал на Ленинградский вокзал за билетом. Здание вроде то же, а народу! Стиснув зубы, стоял в очереди, работал острыми локотками, через два часа держал вожделенную бумажку в руках. Вспотел, как мышь, ноги отдавлены, обругали матом – ребенка! Да, сильна экономика победившего социализма, ничего не скажешь.

Очень хотелось есть, но мясо каждый день – чемпионам по бодибилдингу. Отправившись на тот же Черемушкинский рынок, накупил овощей. Ходил по зданию, стараясь не наткнуться на Габелко – выслушивать, как тяжелая рука мясника драла ремнем сыну задницу за отсутствие прилежания в учебе, не хотелось. В магазинах пусто, но в теплом Закавказье давно все выросло, и тащил Олег домой в смешной желтой авоське, приобретенной у вечных бабулек на входе, огромные грунтовые помидоры с зелеными семечками внутри, маленькие аккуратные огурцы, сладкий перец и листья салата. Кинза, укроп, лук, петрушка, базилик, лимон, масло – само собой.

Дома не застал ни маму, ни брата, а отец спал мертвецким сном – на кухонном столе стояла наполовину исследованная бутылка «Русской». Да, в магазинах пусто, но «Завтрак туриста» и водка – именно то, что можно купить всегда. Запой? Ну, и хорошо. После длительной пьянки неизбежно появление чувства вины и опустошенности – так деду будет легче с ним разговаривать. А то подымет ввысь гордый подбородок, заблестит уверенным взглядом сквозь суперлинзы гэдээровских очков – и опять отправится покорять свой Эверест в одиночку.

Фу ты, вспомнил альпинизм этот чертов… Чего Олег боялся – так это проснуться одним невеселым утром в другой эпохе. Почему нет? Или оказаться дома, но в том же двенадцатилетнем возрасте. Или вернуться – а вот это точно вилы – в эльбрусскую пещеру.

Но с организмом явно что-то происходило. Аппетит – животный, и стоило насытиться, как сразу начинало клонить в сон. Мама бы сказала – «правильно, ты же растешь». Оп-па! А вдруг у него пойдет год за два, а то и за три? Состаришься, как летчик Мэла Гибсона, не успев и глазом моргнуть. Черт, черт, черт!

Приготовив салат и поев, поплелся в свою комнату, рухнул на кровать и мигом заснул. Растолкала его мама, когда за окном смеркалось.

– Олежек! Олежек!

– М-м! – недовольно промычал он – снился дурацкий сон с верблюдами и длинногривыми лошадьми.

– Олежек, ты правду говорил по поводу Ленинграда? Если так, то уже половина девятого! А нужно еще и билет взять!

Он резко выпрямился, потер глаза, выдохнул.

– Билет я уже купил.

– Да? – в голосе Ларисы Николаевны прозвучала грусть. Наверное, думала, что сына занесло как-то одним вечером, а теперь он пришел в себя и все станет по-прежнему. Не тут-то было. – В котором часу отправление?

– В двадцать два тридцать.

– Тогда собирайся быстрее – не успеем ведь!

– Ветка прямая. Долетим, как ветер. А что это ты так подобрела? – удивился он. – Грозилась – «как решит отец!», а тут вдруг…

– Храпит твой отец, – расстроено произнесла мама. – Это во-первых. А во-вторых, я ходила к дедушке, и он сказал, что в семье вырос маленький гений, и всем нам необходимо слушаться тебя во всем и всегда.

– Гений? – криво усмехнулся Олег. – Балбес стоеросовый, как принято говорить в 1982-м году! Я умываться.

– Давай-давай.

Привычно подержав голову под струей ледяной воды и быстро вытерев волосы почти насухо, собрал свои вещи, то есть Рена, Шекспира, и совсем чуть-чуть Спасской башни и красного профиля Ильича. Еще запихнул в портфель пару рубашек, синтетических носков и семейных трусов «на вырост». Мама зазвала на кухню выпить чаю на дорожку.

– Это ты такой салат приготовил?

Он кивнул.

– До чего же вкусно! Почему ты раньше не демонстрировал свои кулинарные таланты?

– А я… Это… Только-только книгу рецептов прочитал.

– Объеденье. Держи, – протянула она сыну две купюры по пятьдесят рублей. – Я считала, и двадцать пять хватит, но Александр Андреевич накричал на меня, и сказал, чтоб я не жадничала. Не жадничаю. Еще он очень жалел, что я не предупредила о своем приходе, а то бы он днем с книжки снял, чтобы тебе передать. Зачем тебе в Ленинграде столько денег, Олег? Надеюсь, ты не хочешь сделать там какую-нибудь глупость?

Он вздохнул и отпил горячий безвкусный напиток.

– Глупость я уже сделал. Теперь надо исправлять.

– А что случилось-то? – она даже привстала.

Вот дурак, напугал мать.

– Да нет, – твердым голосом произнес он, – я преувеличиваю, скорее, лишний трагизм – для красного словца. Так, ничего необычного. Но ехать надо.

– Надо, так езжай. Я так понимаю, тебя там ждут? У кого ты остановишься? У меня там двоюродная сестра, ты знаешь. Могу позвонить.

– Сестра, с которой вы не общаетесь и семь лет не виделись. Мамуль, я справлюсь. Ты же видишь – я уже взрослый.

– Этого-то я и боюсь, – произнесла Лариса Николаевна и больше ни о чем не спрашивала. Тонко нарезала оставшуюся говядину, завернула в бумагу и пыталась сунуть ему в портфель. Представив, что за запашок будет у пока еще свежих рубашек, Олег категорически отказался. Мама расстроилась – у поколения, недоедавшего в своем послевоенном детстве, пища являлась фетишем. О, сыр! О, копченая колбаса! Скажите, но что может быть вреднее и противней копченой колбасы? Бр-р-р-р…

Перед уходом заглянул в спальню – отец лежал лицом вниз, широко раскинув руки. Очки валялись на полу. Еще спросонья вскочит, наступит, раздавит. Белый Лоб бережно поднял их и положил на стол. Чмокнул папу в макушку – тот даже не шевельнулся. Ну да, он же видел бутылку в углу кухни уже пустой. Объяснений не требуется. Ну, прощай, мятущаяся душа.

В метро с мамой разговор не клеился – она все пыталась спрашивать его о школе, а он об этом периоде своей учебы почти ничего не помнил. Случайно коснулись литературы – тут беседа и расцвела. Говорили по очереди, шепотом друг другу на ухо, тема-то – самиздат, только когда приблизились к «Комсомольской», вернулись к Бунину и Толстому, стало проще.

На вокзале она взяла его ладонь – ребенок же, может потеряться, – он шел рядом и сердился на себя за то, что, может, стоило бы и заплакать – ужаса 90-го года не будет, верно, но доживет ли она до 2012-го? Если действительно чудо произойдет, и он сумеет вернуться – увидятся ли они еще когда-нибудь?

Встречные мужчины пожирали маму глазами – о, Белый Лоб знал этот взгляд! Проходит очередной лысоватый полноватый тип мимо, вроде как любуется вагонами и перроном, прямо не смотрит, только разминулись на шаг, сразу – раз! – оборачивается и облизывает взором фигуру, а чаще всего – зад. Да, можно понять Костика. Надо было и ему руку сломать, надо – зачем пожалел?

У вагона мама перекинулась парой слов с проводницей, чему-то там они вместе похихикали, Лариса Николаевна взяла обещание в дороге присмотреть «за мальчиком». Олег хотел обнять маму – и не смог. Держал ее за руки, ладони казались теплыми-теплыми. Она что-то говорила, он согласно, не вслушиваясь, кивал головой, наконец, проводница их поторопила, он поцеловал маму в щеку и, не оглядываясь, вошел в вагон. Сел на свое боковое нижнее место, взглянул в окно – не уходила, махала рукой, ждала, пока поезд тронется. И только когда состав дернулся и тяжело пополз, его прорвало. Мама! Я так много тебе хочу сказать! Мама! Я чувствую, что мы больше не увидимся! Мама, береги себя, мама, я тебя так люблю!..

Сидевший напротив бодренький старичок, когда перрон кончился, и Олег прекратил тыкать в холодное окно носом, прижавшись к стеклу лицом и отчаянно кося глаза, пытаясь ее еще выглядеть, сел на свое место и уронил голову на сложенные на столике руки, ласково произнес:

– Ну-ну, малыш! Скоро ты увидишь свою маму! Ты же на Первомай в Ленинград едешь, я так понимаю, дня на два-три?

– Угу, – шмыгнул Белолобов сопливым носом. – Я в гости к бабушке.

– Ну! – и старичок рассмеялся. – Бабушке на внучка тоже хочется посмотреть. Пирогов к празднику напечет, отведет на Дворцовую площадь, или там, к Медному всаднику… Любишь Пушкина?

– Люблю. Только я лучше не на Дворцовую, а на площадь Искусств, в Михайловский дворец.

– А что там? – с любопытством спросил сосед.

– Русский музей.

Старичок нахмурился, достал журнал «Техника – молодежи» и принялся медленно перелистывать страницы, слюнявя пальцы. Группка этой самой молодежи, длинноволосой, в куртках цвета «хаки», через два «купе», принялась бренчать на гитаре, старшая вагона начала ее гнать в тамбур, громко заплакал младенец, мужики-соседи со звуком, напоминающим откупоривание шампанского, сняли пробку с бутылки портвейна «Агдам» и разлили его в складывающиеся походные пластмассовые стаканы, женский визгливый голос принялся требовать чаю, две бабы за спиной, на таких же боковых местах, застучали вареными яйцами о свой столик, а через минуты три – уже и захрустели солеными огурцами.

Зачем днем выспался? Ничего, медитация и правильный ритм дыхания помогут и сейчас заснуть.

После того, как проводница прошлась вдоль вагона, собрала билеты и разрешила забирать сырое вонючее белье, он обратился к соседу.

– Дедушка! Вы не против, если я лягу спать?

– Конечно! – засуетился старичок. – Ну только ты ж, того, крепкий, юный – ничего, если поменяемся? Ты – наверху, я – внизу?

У Олега существовала теория о том, что не всякая старость бывает заслуженная – вот если нанимался этот любитель технических новинок во время войны полицаем – что тогда? Или заведовал складом с тушенкой на Урале, пока Александр Андреевич с девятью товарищами одной винтовкой два «тигра» останавливал? Или в белом теплом полушубке и меховых унтах «зону» охранял с дохнущими от недоедания и непосильной работы врагами народа?

– Естественно, поменяемся! – Белолобов быстро развернул матрас, постелил белье и запрыгнул наверх.

– Ну ты прямо как настоящий солдат! – восхитился старичок. – Быстро, умело, раз-два – и готово!

– А что, дедушка, служили? – свесившись с края полки, ядовито спросил Олег.

– А как же! – и сосед сделал по лицу движение, как будто расправлял усы. Видно, давно сбрил, а привычка осталась. – Сто пятнадцатый зенитный артиллерийский полк, вторая зенитная батарея! Всю блокаду в Сестрорецке провоевали, фрицев к Ленинграду не пускали! Когда наш расчет первый самолет сбил, «Хейнкель-111» – я был совсем зеленым, рядовым, но сделал двадцать восемь заряжаний в минуту! А у нас на следующий день как раз смотр проходил, и сам комполка Привалов Владимир Георгиевич – он потом, в шестидесятых, всей ПВО командовал! – вызвал нас по очереди из строя, и перед всеми благодарность объявил! Во как! Я вышел, как положено, и со всеми гаркнул «Служу Советскому Союзу!» Только от волнения петуха пустил… И смех, и грех. А артист Юрий Никулин – мой однополчанин, вот он, правда, из шестой батареи. И горел я, и тонул – да чего только не помнится! Зато вам теперь хорошо – ни войны, ни голода! В счастливое время коммунизм строим!

– Блин… – вполголоса застонал Белый Лоб, откинулся на подушку и закрыл лицо руками. Стыдно-то как… Ох, надо быть внимательнее, нельзя ему в людях ошибаться, никак нельзя. Один он не справится, все равно придется кому-то довериться, и если его подведут, то… То не будет пещеры на Эльбрусе. А он должен туда попасть. И как можно скорее.

Под мерный стук колес он долго ворочался, правильное дыхание не помогало, медитация не получалась, когда уже полвагона сморило, сходил для разнообразия в туалет, вернулся, скрестил руки на груди, принялся считать по-японски до ста, потом – обратно, так и заснул.