I

Проснулся Олег от того, что его настойчиво трясли за голень.

– Эй, солдат! – услышал он. – Просыпайся, уж Колпино близко! И чаю выпить не успеешь!

Разоспался. Появляется дурная привычка. И весь разбитый, ни свежести, ни бодрости. Ерунда какая-то. Схватил полотенце, спрыгнул вниз, натянул брюки, сунул ноги в кеды, смяв задники, побежал к туалету. Очередь. Ну это мы обойдем – соседний вагон купейный, так ведь? Прошел туда – так и есть, одинокий мужик. Без полотенца. Бриться и чистить зубы – не собирается. Отольет, и все. Замечательно. Прождав его немного, совершил свой туалет, вода из крана текла холодная, как на заказ, пришел в себя – отлично! Выйдя, уткнулся в тяжеловесную проводницу.

– Ты из какого вагона?! – рявкнула тетка.

– Из служебного! – рявкнул он в ответ.

Бабища задумалась, «служебный» – оно и звучит важно, только где ж это такой в составе?

Прошмыгнул мимо, пошел на свое место.

Дед нарезал сало, очистил неизбежные яйца, разложил хлеб – чай в металлических подстаканниках уже остывал.

– Давай, солдат, – показал на столик старичок, – присоединяйся. С праздничком!

– Каким? – удивился Белый Лоб.

– Как – каким? – в свою очередь, изумился сосед. – Не проснулся, что ли? Первое мая!

– Не проснулся, – кивнул ученик шестого «А». – С праздничком.

– Ну вот, это дело. Давай сальцо, рубай – его мой кум в деревне Башкино, в Наро-Фоминском районе, сам делает. У-у-у! Во рту тает.

– Нет, спасибо.

– Стесняешься? Понимаю. Свои эти, как их, бутерброды, доставай.

– Нет у меня бутербродов.

– О, как? Что ж мамаша не собрала? Или в спешке? Не дело! Надо позавтракать. Без завтрака – ни сил, ни настроения! Рубай!

– Как вас зовут?

– Меня? – обрадовался вопросу старичок. – Егор Ефремович! А тебя?

– Олег. Гастрит у меня, Егор Ефремович. Нельзя жирное. И яйца нельзя. А чай я просто не хочу.

– Эх, – крякнул дед. – Гастрит – дело дрянь. А что можно-то?

– Кефир.

– Э-э… Да ты барчук. Где ж тебе кефир здесь взять? Надо было с собой. Придумал тоже – кефир! Пей чай, не кочевряжься.

Олег перед сном переложил деньги в брюки, которые, естественно, во сне помял. Сейчас расправил их, похлопал по коленкам – чай так чай! Уважим дедушку.

– Через пять минут закрываю туалеты! Уже скоро город! Кому в туалеты – идите в туалеты! – шествовала по проходу проводница, держа в руке огромный ключ от заветной комнатки.

– Эх, плохо, что мамаша не дала тебе с собой ну, чего там можно при гастритах! – сокрушался сосед.

– Да не беспокойтесь вы за меня, Егор Ефремович! Мне пешком – пять минут от вокзала, на улицу Восстания! А там и напоят, и накормят!

«Надеюсь», – добавил он про себя.

– А-а! – подскочил сосед. – Тогда – дело. И точно – к чему дорожный перекус, когда тебя там, наверное, и борщ, и пироги ждут! А мне – так еще и в Кронштадт! Тогда ясно! – и он даже рассмеялся, тут же засунул в рот два куска свиного жира и стал яростно жевать. Закончив, подмигнул Олегу и добавил: – Улица Восстания – место знатное! Я, между нами говоря, когда с пересадками раньше ездил, часто там пережидал.

– Почему? – поддержал беседу Белолобов.

– А-а! – глаза у старичка заблестели. – Щас-то я это дело, – и он щелкнул себя пальцем по шее, – не употребляю, а раньше охоч был – не то слово. Там есть рюмочная, аккурат в двадцать четвертом доме, в подвале. Ну, появилось два-три свободных часа, куда идти – на экскурсию? Я же не москвич, правильно? Ну, мы в рюмочную, заодно и поесть-то надо? А она уже в семь утра открывается. Зашел, полста грамм принял, согрелся, ходишь, куришь, время летит – красота! А потом на дорожку еще полста, рыбкой закусил – и езжай, куда хошь!

Важная информация. Белый Лоб заинтересовался.

– И сейчас работает?

– А что ей сделается? – дед перешел к яйцам. – Там и Людка, наверное, до сих пор наливает, ой, задорная девка! Жалко, у нее большая такая бородавка у глаза – а так все прочее… Ну, как положено. Но не по Сеньке шапка – у нее матрос имелся, ух и шайба, я тебе скажу! Во! – показал он куда-то в потолок. – Как два меня! Шкаф! Серега, туда его! Однажды пришел пьяный, начал ревновать, так всех на улицу вышвырнул! Зимой! И никто не пикнул! Не, – помотал головой сосед, – матросы – ребята лютые. С ними связываться… – тут Егор Ефремович отхлебнул чаю и весь погрузился в воспоминания.

– Мы во сколько прибываем?

– В семь тридцать девять! – зачем-то поднял вверх указательный палец старикан.

Так. Дойти можно быстро, ну, к восьми он будет точно. Ушла – не ушла Марина на первомайскую демонстрацию? Во сколько детей в школах собирают? К половине девятого? Или к девяти? Или к девяти нужно уже в строю стоять где-нибудь у той же Дворцовой? А если нынешняя Марина Горячева – именно Горячева 82-го года, а не 2012-го? А та, будущая Марина, перенеслась не одновременно с ним, а в какое-то другое время? Или в другое место? Или вообще не перенеслась? И тут в восемь утра звонок в дверь – я Олежек из Москвы, где Марина? Выходит Марина, и орет: мальчик, ты кто? А бабушка бежит вызывать милицию. А милиция депортирует в Москву, и протрезвевший папа, вновь ощутив величие и значимость, сдает в психушку для поправления здоровья. Нет-нет-нет, совсем не тот вариант, нет! Будем действовать осторожней.

Допив чай, полностью оделся, собрал постель, отнес проводнице, вернулся, сел, между собой и стеночкой поставил портфель, незаметно сунул в него обратно валюту. Сейчас бы подтянуться раз несколько, растяжечку… Ну, да. Смотрел в окно на скромный северный пейзаж – почему постеснялся свитерок прихватить? Эх – не пришлось бы ему по улицам шляться не день, не два, и не три. Правильно дед сказал – барчук!

Сам старичок тем временем закончил трапезу, ошметки сала и яичную скорлупу собрал в газетку и унес выбрасывать. Вернувшись, вновь раскрыл журнал и принялся его листать. Постепенно пассажиры начали готовиться к выходу – вытаскивали из-под спальных мест чемоданы, хозяйственные сумки, сразу выставляли их в проход, из-за чего более мобильные граждане переругивались с «колхозниками», те в долгу не оставались.

Наконец, состав замедлил ход, и, резко дернувшись напоследок, встал. Люди потекли к выходу, сосед сложил журнал в огромный туристический рюкзак, забросил ношу на спину и крепко пожал Олегу руку.

– Бывай, солдат!

– До свидания, Егор Ефремович! Никогда не знаешь… – подумал: «Кого можно только увидеть в жизни», произнес: – Каких интересных людей встретишь в поездке!

Старикан засмущался, начал готовить свой ответ – быстро в голову ничто не приходило. Стоявший за ними член молодежной компании нетерпеливо брякнул:

– Дед, двигай, что стоишь?

– Эй, лохматик, – повысил Олег голос. – Не торопись – успеешь.

– Что?! – тот даже ничего не понял от удивления.

– Уважай старших, вот что! То есть заткни мусоросборник! Или закрой хавальник, если тебе будет так понятней!

– Пионер! Да ты с дуба рухнул! – парень хотел еще что-то продолжить, но старичок миролюбиво хлопнул его по плечу:

– Ну-ну! Будет! Вы оба для меня – юнцы зеленые! Все вместе идем на выход.

Патлатый еще что-то бубнил под нос, но на перроне кинулся вместе с друзьями обнимать представителей похожей социальной группы, их встречающих, и забыл о существовании школьника.

– Удачи тебе, Олег! – уже на ходу бросил дедушка.

– А вам – здоровья!

Егор Ефремович кивнул и бодро зашагал к зданию вокзала. Белый Лоб пытался вспомнить, куда идти – а, ну все правильно, чуть в сторону от старичка – сквозь здание вокзала, вот привокзальная площадь, она же – Площадь Восстания, направо – продолжение Невского проспекта, налево – через трамвайные линии – на другую сторону, тут где-то и начинается нужная улица.

Санкт-Петербург затянулся в красный кумач, милиция стояла в праздничной форме, огромные плакаты с триумвиратом Маркс-Энгельс-Ленин висели чуть ли ни на торце каждого дома. Плотными группами мимо текли толпы людей, и все в одном направлении, к Дворцовой – демонстрация! Ух ты! Выразим протест мировому капиталу! Долой безработицу в Америке! Догоним и перегоним! Построим! Мы наш, мы новый мир! Кто там сейчас – Брежнев? Ждите Андропова, гайки еще сильнее закрутит. Иногда и вправду подумаешь, что Горбачев – спаситель Вселенной. Хотя ничего и никого он не спаситель. Любая криво и косо сбитая неграмотными строителями-любителями постройка рано или поздно сама разваливается.

Нашел улицу, бодро зашагал по ней, делая махи свободной рукой, в которой не было портфеля, потом другой, ношу перекладывая. Прохожие с удивлением смотрели на встречного маленького чудика с его «мельницей». Смотрите, смотрите. А погодка-то – бр-р!

Подойдя к дому 20А, долго всматривался в окна – поди, догадайся, в какой квартире живет Марина Горячева. Ну, ничего, добрые соседи подскажут – надо только вести себя вежливо, быть почтительным и не забывать говорить «пожалуйста». Юркнул во двор – ни тебе привычных старушек, ни даже лавочек для этих старушек. «Колодец» – он и есть «колодец». Кучи грязи и мусора, в которых копаются облезлые кошки. Северная Венеция, как же. Плюс еще – Пальмира, не иначе. Ладно, слишком рано, да и с силами нужно собраться – боязно как-то, с корабля на бал.

Потопал к двадцать четвертому дому, нашел рюмочную – думал, будет забита первомайцами – ан нет, асоциальных элементов, позволяющих крепкий алкоголь с утра пораньше, не наблюдалось. Всмотрелся в лицо буфетчицы – ни тебе бородавки у переносицы, ни призывного взгляда. И фигура, честно говоря, вряд ли могла взволновать Егора Ефремовича. Стоит такая рыба – то ли тарань, то ли вобла. Вам, мадам, срочно в двадцать первый век – сойдете за красивую.

– Кхе-кхе, – откашлялся он, – здравствуйте.

– Угм-м, – кивнула дама.

– Скажите, пожалуйста, Людмила сегодня работает?

– Не ее смена, – вдруг произнесла рыба (странно-то как! рыбы – немые!).

– Очень жаль. Я только что с московского поезда, мой дедушка Егор Ефремович очень просил ей привет передать.

– О. Что за Егор Ефремович такой?

– Еще он интересовался, как у нее с Серегой – все по-прежнему, или остепенился малость? – не останавливаясь, продолжил Олег.

– Серега? – хохотнула тарань. – Так он в рейсе!

Что это значило, Белый Лоб не знал и знать не хотел.

– Так привет передадите?

– Да что, жалко, что ль? Передам.

На прилавке на подносах стояли тарелки с заветренной селедкой второй свежести на кусочках черного (серого) хлеба, ватрушки с желтоватым творогом, якобы мясные пирожки и стаканы с «компотом».

– А мне что сказать? То есть – с кем я разговаривал?

– С Ирой, – весело ответила мадам.

– От старого мира – только папиросы “Ира”, – процитировал Белый Лоб.

– Че-еего?

– Великий пролетарский поэт Маяковский. А меня зовут Олег. Очень приятно познакомиться.

Женщина захихикала.

– Ну и манеры. «Маяковский»… «Приятно познакомиться»… Прынц.

– Могу и проще. Полста бы мне – для сугреву.

– Да ты что! – встрепенулась продавщица. – Детям входить сюда нельзя, не то что пить!

– Сколько стоит рюмка?

– А тебе зачем?

– Любопытный я. Член технического кружка.

– Семьдесят копеек! Если старше восемнадцати!

– Семьдесят копеек – это ж с какого перепою? – удивился школьник. – В ресторане дешевле!

– Да ну? – уперла руки в боки вобла – профессионализм победил. – Бутылка раньше была пять двенадцать, а сейчас вообще – четыре семьдесят. В бутылке – десять стопок. Себестоимость – сорок семь копеек стопка. А мы продаем по семьдесят. Хочешь дешевле – дуй в магазин.

– Не хочу. Знаешь, Ир, – подмигнул он, – я не мальчик, я карлик. Так что налей полста.

– Паспорт покажи, карлик!

Олег достал червонец, положил на прилавок.

– За рюмку еще сверху – восемьдесят копеек. Полтора рубля рюмка! Это уж точно ресторан. Ну и селедки возьму на закусь – если не вонючая. Да, и минералки попить.

– Сам ты вонючий! Давай, катись! Спер у родителей деньги, сейчас сюда милиция придет!

– Обижаете, Ирина, – он забрал обратно десятку, клал в карман ее медленно-медленно. Вынул билет, показал: – Москва-Ленинград, прибытие – в 7:39 1-го мая, все по-честному. А родителей у меня нет, я сирота, и живу в лагере для трудных подростков. У нас там есть работа, и деньги – вполне официальные. Два рубля за рюмаху!

Дама зачем-то оглянулась – приход в столь тесное помещение кого-то еще не заметить было бы невозможно.

– Для трудных? – заинтересовалась буфетчица. О, да у нас тут любительница околоуголовной романтики! Сейчас…

– Угу. Для детей, в силу возраста не попадающих под статью, но… не очень примерного поведения.

– И что ж ты такое натворил? – недоверчиво, но с интересом спросила Ира, облокотившись о прилавок. Скучно утром, понятно, так что и мальчишка за собеседника сойдет.

– Да так. Хотел козла одного взрослого завалить – он к соседским девчонкам клеился, бил-бил я его, но не добил. А он заяву, сука, накатал, ну, меня и на заметку. А потом, когда характеристику из школы запросили, сразу – одевайся-собирайся.

– И чем же ты его бил? – мадам нахмурилась.

– Доской с гвоздями. Башку проломил, жаль, не насмерть.

– Это тебе точно Сереге в компанию! – натянулась, как струна, дама. – Два рубля, только мигом – войдет кто, меня ж уволят!

– Откупимся, – кивнул ученик шестого «А». – У меня «капусты» – много. Про селедку не забудь.

– Да сейчас…

Быстро плеснула в мутную стопку чистой жидкости. Олег четко выпил, осторожно закусил рыбой.

– Ого, – восхитилась буфетчица. – Уже чувствуется опыт! Может, закусить чего серьезней?

Он осмотрелся. Ватрушку – страшно. Пирожки? Лучше сразу в ад.

– Минералочки! – показал пальцем на бутыль.

– Ну ты вообще! И вправду, как в ресторан пришел! На!

Попил и водички, взял у нее салфетку, вытерся.

– Красота! Спасибо, Ир! Посчитай сразу еще два рубля – я пока курну, а позже крякну дополнительно.

– «Родопи», – показала она на полку. – Для ребенка накину рубль. Иначе, сам понимаешь…

– Люблю без фильтра, – махнул Белолобов рукой. – У меня «Астра».

– Перед входом-то не смоли! Во дворы зайди! А то Первомай – менты заметут!

– Дело, Ирина, – кивнул он и сгреб сдачу. – При людях и про водку не вспомню.

– Да пока демонстрация не закончится, никто и не придет. Вот потом… А ты, что, весь день здесь собрался проторчать?

– Да нет… Человечка одного жду. Так, шуры-муры…

– Ну и пионеры пошли, – покачала головой буфетчица. – Я шалею.

– Какой я пионер? Кто ж меня примет?

– Ну я, в смысле – дети.

– Да, дети пошли наглые, это точно.

– Иди, кури! – хохотнула тарань. – Взрослый, тоже мне…

– Портфель можно оставить? Таскать лень.

– Давай, – согласилась она, взяла портфель и поставила себе под прилавок.

Он вышел на улицу, потянулся. Полдевятого. Демонстрация. Зато мы в космос первыми полетели и Днепрогэс построили. К одиннадцати придет? К двенадцати? Решил для себя – отправится к ней к одиннадцати тридцати. А выпил кстати. Не то нещадные мысли вовсе голову разорвут.

Чем занять себя на три часа? В этой стороне и интересного-то ничего нет. Разве что выйти на Невский, пропилить до начала проспекта, и обратно. А вдруг милицейские кордоны? Да еще эти толпы праздничных граждан? Что он хорошо помнил после посещения Питера – это Ростральные колонны, бар «Трибунал» и Театр Европы Льва Додина. Только театра этого сейчас пока нет – да и что в нем утром делать? – бара тоже, а до Ростральных колонн далеко. Пешком не доберешься, трамваи ради праздника не ходят. Эх…

Вернулся в рюмочную.

– Курнул? – спросила Ирина.

– А то.

– Ну и что ж у тебя здесь за шуры-муры такие? – вобла опять оперлась о прилавок – видимо, эта была специальная поза для отдыха и разговоров.

– О, Ир! А сделай-ка чайку!

– Да запросто.

Все происходило, как в кино – насыпала в граненый стакан заварки, поднесла его к электросамовару, отвернула краник, добавила кипятка.

– Сколько сахару? – спросила.

– Нисколько. Лучше лимончик дай.

– Ты и вправду не местный, – возмутилась мадам. – Где ж я тебе лимон возьму? Вон, там рынок, – показала она рукой. – Иди и покупай, раз такой богатый. Только вряд ли он сегодня работает.

– Ладно, и так сойдет.

Пока дул на чай и грел о стакан руки, распахнулась дверь и по ступенькам в подвал скатились два мужика с красными гвоздиками в нагрудных карманах серых пиджаков.

– Ира, Ирочка, Ирина! – пропел первый. – Что стоишь, наливай!

– А это кто? – уставился на Олега второй.

Не успела продавщица открыть рот, как он бодрячком ответил:

– Двоюродный племянник, проездом, зашел повидаться.

– Из Москвы!.. – взяла и похвасталась зачем-то тарань.

– Москва? – повернулся первый. – Так в Москве ж все – …

Тут возникла пауза, но Белолобов понял, что тот хотел сказать.

– В Александровский сад сходи, на своих посмотри, – сказал он дяде.

– Не, ну ты гляди! – восхитился второй. По чересчур оживленному поведению было ясно, что это не первая рюмочная по дороге на демонстрацию. Такими темпами и вовсе не дойдут. Получат в учреждении выговор. – Парень, ты мне нравишься!

– А ты мне – нет, – специально задел гражданина Олег. Праздник – ну так и мы повеселимся.

– Нахал, – спокойно, не возмущенно, просто вот так констатировал первый. – Не будь ты Иркин племянник…

– Давай, – кивнул Олег и поставил локоть на прилавок. – Кто проиграет – ставит пузырь.

– Ты серьезно?! – не поверил своим ушам мужик.

Белый Лоб вынул из кармана бумажную пятерку, добавил два металлических рубля и положил перед собой.

– Семь рублей. Столько здесь стоит бутылка.

– Да ты смеешься! – возмутился тот.

– Боишься?

– Я-а?!

Производственник неуклюже пытался поставить локоть рядом.

– Неудобно же!

Тут Олег согласился.

– А тетя Ира разрешит со своей стороны зайти.

– Нет, – покачала та головой, а у самой глаза горели – хоть костер разводи. – Узнает кто…

– Да, ладно, праздник! Мир, труд, май! Ирочка, давай!

– Эх! – махнула она и подняла часть прилавка, пропуская задорного мужика.

– Петь, – проворчал второй. – У пацана семь рублей отбирать – стыдоба…

– Сам напросился! Надо их учить, а то так и на шею залезут!

– И на голову встанут, – добавил Белолобов. – Свои-то деньги покажи, а то вдруг ты пустой?

– Я – пустой?! – возмутился Петр и шлепком положил на прилавок червонец.

– Судья – суди! – крикнул второму ученик шестого «А».

Тот подравнял их сжатые ладони, подвинул локти и произнес:

– На счет «три»! Раз! Два! Три!

Соперник радостно напряг бицепс-трицепс и с рычаньем стал давить на ладонь Олега. Борьба на руках не является элементом дзюдзюцу, но чем Петя, тем не менее, хочет удивить? Пока он пыхтел, Белый Лоб строго посмотрел ему в глаза. Исторический факт – однажды перед схваткой Матсумура Сокон, за секунду до того, как выхватить меч, направил на противника такой взгляд, что тот сразу умер – от страха инфаркт получил. Петя в жизни, наверное, ничего не боялся, да и Олег не являлся Матсумурой Соконом, поэтому нынешний школьник на выдохе, медленно, чтобы все хорошо видели и не кричали о нарушении правил, опустил руку мужика на прилавок. Заодно и пальцы покрепче сжал, чтобы впредь неповадно было.

– А-а, – выхватил тот ладонь, – зверь! Ты кто?!

– Я – не мальчик, – объяснил Белолобов. – Я – карлик.

– А-а… Не верю!

– Ну и правильно. Ира, дай три рубля сдачи и пузырь, – протянул Олег буфетчице чужой червонец.

Петя крякнул, а та, не моргнув глазом, отсчитала сдачу и протянула бутылку обычной «Русской».

– Открой, Ир, да налей ребятам по полтишку. Ну, и мне заодно.

Дама округлила глаза – обещал же, черт, при свидетелях не пить! – да уж больно диковинное противоборство только что увидела.

Выпивохи – предсказуемые люди. Не принялся тут никто вспоминать о чувстве собственного достоинства и бежать в подворотню делать себе сеппуку, спасаясь от позора. Налили вроде за его же деньги, но уже, считай, на халяву – надо пить. Подняли стопки, чокнулись.

– За победу над мировым империализмом! – произнес Олег и выпил свою порцию.

– За то, чтоб американцам и душманам сраным дали жару в Афганистане! – добавил Петр и опрокинул алкоголь вовнутрь.

У Белого Лба водка тут же встала колом в горле. Вот просто ткнуть пальцем в глаз, достаточно вытянуть руку, а потом задушить дебила к черту!

– Выпил, все – вали, не занимай помещение! – рыкнул он на мужика.

– Мля, – вскочил тот с места, – психический он у тебя, что ли, Ир!

– Сама не знаю! – честно ответила буфетчица.

– Карлик, мля!.. – Петя уже поднимался по ступенькам, подталкиваемый более сообразительным товарищем. – Да мы этих карликов! Циркач! – крикнул он напоследок.

Ох, обидел, так обидел. До гробовой доски. В пятом поколении тебе отомстят.

– Ир, – подвинул Олег женщине початую бутылку. – Это тебе. Проведешь мимо кассы, положишь в карман.

– Спасибо, – сказала она и тут же спрятала водку под прилавок. – Странный ты какой-то, «племянник»! Здоровых мужиков задираешь! А если б они тебя отлупили? Одно дело – руками бороться, другое – кулаками махать.

– Да я и кулаками, – хлебнул он остывший чай, – в случае чего…

Ну, все. Полезла дрянь изнутри. Хвалимся буфетчице в облезлой подвальной рюмочной, накатив три стопки водки. Пора пройтись.

– Ира, – спросил он, – тут есть поблизости парк какой-нибудь, хоть площадка спортивная, наконец?

– Издеваешься, что ли? – даже как-то охнула дама. – Вверх по Восстания до улицы Салтыкова-Щедрина, по ней – направо, и сразу по левой руке – Таврический сад. Теперь он, конечно, Городской детский парк, но, вообще-то, это – Таврический сад.

– О! – Олег радостно удивился. – Тот самый Таврический сад?

– Тот самый!

– Портфельчик, – указал он вниз, – полежит?

– Да конечно, не волнуйся! Когда вернешься?

– Где-то так часа через… Два с половиной – три.

– Если что, сберегу, не бойся.

– Нет, я точно вернусь.

– Ну и чудно, – кивнула мадам.

Правильно, у всех праздник, а ты тут стой за прилавком, алкашам наливай. Хорошо, занесло мальчишку, развлек на целый день вперед.

Белый Лоб вышел, посмотрел на хмурое небо и зашагал вверх по улице. Не был он, к стыду своему, в Таврическом саду, не был. Вот и повод появился.

 

II

Возвращался Олег в приподнятом настроении. Природа, пусть и такая куцая, как в Санкт-Петербурге, успокаивает. Стоило, конечно, пролететь сквозь время, чтобы увидеть памятники Петру Ильичу Чайковскому, Сергею Есенину, ну и пионерам-героям, куда ж без них. Нос майора Ковалева, правда, не встретил, да и ладно.

У Иры дым стоял коромыслом, народ стоял битком, вонь стояла – ну да, крепкая, чего уж там. Разговаривать буфетчица не могла – просто отдала портфель и кивнула на прощание. И на том спасибо. Раскрыл, посмотрел, на месте ли деньги – забыл про них из-за производственников. Нет, тут все нормально.

Глубоко выдохнув, вошел во двор дома двадцать «А». Навстречу бежала угрюмая первоклашка-второклашка.

– Стой, девочка! – попросил Белолобов.

Та послушно остановилась.

– Скажи, пожалуйста, ты не знаешь, в какой квартире живет Марина Горячева? Она в шестом классе, пионерка.

– Не-а, – покачала головой девчушка и побежала дальше.

Бантики, чулочки, праздник…

Хлопнула дверь подъезда, на свет божий, щурясь на не сказать, что яркое, солнце, вышел помятый небритый субъект в трениках с отвисшими коленками, вынул папиросу и закурил. Праздник для него, очевидно, начался еще вчера. А то и раньше.

Олег бодрым, почти строевым шагом подошел к нему.

– Здравствуйте, товарищ!

Не хватало только салют отдать.

– Здорово… – неохотно ответил «коренной петербуржец», оглядывая незнакомца с ног до головы.

– Не подскажете, в какой квартире Вера Александровна проживает?

– Это артистка, чё ль?

– Так точно!

– А тебе-то что за дело? Она поклонников – сразу с лестницы.

– Никак нет! Доставка поздравительной открытки в честь 1-го мая от коллектива театра комедии имени Акимова!

– И чё там, адрес не знают?

– Потерял я, дяденька… – жалобным шепотом продолжил Белый Лоб. – Влетит…

– На папиросы дашь, скажу, – оживился строитель социализма.

Олег с удовольствием сунул ему в руку гривенник.

– Сорок третья, четвертый этаж. Только дверью не хлопай – у меня башка взорвется…

Путешественник легко вбежал по ступенькам, собираясь с силами, постоял у высокой двери и позвонил. Открыла женщина такой изумительной внешности, что он тут же забыл об имеющейся в силу обстоятельств разности в возрасте, да и о цели визита тоже – просто открыл рот от удивления, и все.

Хозяйка улыбнулась, а затем вопросительно подняла брови.

– Э-э… – только и нашел, что выдавить из себя, Белолобов.

– «Э»? – засмеялась она. – Наверное, для нынешней молодежи это нормальное приветствие, но я бы предпочла что-нибудь более традиционное. Например: «Добрый день».

– Добрый день, Вера Александровна! Просто вы женщина такой ошеломительной красоты, что я на секунду потерял дар речи. Меня зовут Олег Белолобов, мне нужна Марина.

Она захохотала. Голос низкий, глубокий. Подошло бы для пения не только ««Монтевидэо, Монтевидэо, пускай не едет в тот край мой Лэо…», но и для чего-нибудь более серьезного.

– «Ошеломительной красоты»? Что-то новенькое! Обычно говорят – «ослепительной».

– На сей счет у меня имеются солнцезащитные очки.

– Ха-ха! Бравый мальчик! Только нельзя говорить: «Мне нужна». Некрасиво. Надо: «Я с удовольствием бы увидел…»

– Да, да, – уже овладел собой Олег, – вашу внучку – конечно, с вашего прямого разрешения. Надеюсь, вы не станете возражать против нашего краткосрочного свидания.

– Почему нет? – хозяйка сделала в воздухе плавный жест рукой. – Только сама Марина ждет вашей встречи?

– Очень на это надеюсь, – честно ответил гость, – хотя до конца не уверен.

– Хм. Странноватый поклонник у моей внучки.

– Я, с вашего позволения, не поклонник. Я по делу. Важному.

Вера Александровна опять засмеялась.

– В каком вы классе?

– В шестом.

– Что может быть важнее тех дел, когда ты в шестом классе! Как их много! И от всех них зависят судьбы мира, не иначе.

– В точку, – кивнул Олег.

– Ну что ж… Солидный мальчик с портфелем, мне такие нравятся. Проходите – она на демонстрации, но вернется с минуты на минуту.

Прокол. Дома нет. Надо было во дворе вылавливать.

– Может, я, – показал он ладонью за спину, – у подъезда, на воздухе подожду…

– Нет, исключено. Первый раз я вижу Марининого кавалера, да еще «по делу», и не пущу его за порог? Уж извольте погостить! Чаю выпить! Щечки-то, смотрю, розовенькие, намерзлись, поди?

– Ну разве что чуть-чуть, – сказал Белый Лоб, заходя в дом.

Пространства имелось много, потолки уходили ввысь, узорчатые обои, никудышные картины, в углах расположились кадки с цветами, привычное трюмо – куда же без него? – но все было какое-то обветшалое.

– Курточку можно на крючок, портфель – на тумбочку, а сами прямо проходите – там гостиная. Присаживайтесь, где удобнее, а я пока на кухне похлопочу.

Круглый стол под абажуром, стулья с высокими – для Гулливеров – спинками, шкафы, фотографии на стенах. Цирк, цирк, вот уже и театр. Теперь – семейные. Вроде бы узнал Марину – совсем маленькую.

За просмотром истории поколений его и застала хозяйка. В руках она держала поднос с чайным набором и сладостями.

– Чай-варенье-печенье, – объявила она и поставила поднос на стол. – Хотя, если вы по-настоящему голодны, приготовлю что-либо серьезное.

– Нет-нет, что вы, – ответил он и присел следом за ней, – я уже успел позавтракать. В местной рюмочной.

– В рюмочной? – глаза актрисы наполнились ужасом. – Туда пускают детей?! А зачем вам завтракать в рюмочной – не легче ли это сделать дома?

– У меня дом, Вера Александровна, – после того как она налила ему в чашку чай, гость благодарно кивнул и поставил ее перед собой, – в некотором отдалении отсюда. Честно говоря, если брать во внимание все детали, то совсем далеко. А так…

– То-то я чувствую чужой акцент! – погрозила она пальцем.

– Акцент? Может, это у вас акцент – «поребрик», «парадное»…

– Москва, значит?

– Москва.

– И когда же это моя веселушка успела познакомиться с мальчиком из столицы?

Олег подумал, что ответить. Сказал:

– Я думаю, в ее отсутствии обсуждать этот вопрос некорректно.

Хозяйка долго смотрела на него.

– Думаю, ваш приезд как-то связан с истерикой, что произошла у нее двое суток назад, ночью?

Сработало! То же самое! Однако, жаль, что истерика, и жаль, что бабушка заметила.

– Вот это мы и должны обсудить.

– Втроем! – приподнялась хозяйка со стула.

– Сначала – вдвоем, затем, если захочет, она с вами поделится.

– Угу. Строгий, значит. Москвич. В рюмочной позавтракал. Печенье-то берите.

– Спасибо, не ем сладкого.

– Ребенок – не ест сладкого. Рахметов вы какой-то? Готовите себя к какой-нибудь новой мировой революции?

– Скорее к антиреволюции.

– О!

– Вера Александровна! Вы очень хорошая женщина! Всё гораздо лучше, чем вам может показаться! Но я столько лгал за последние два дня, что просто устал, и разыгрывать перед вами приличного мальчика из добропорядочной семьи, рассказывать о мнимом увлечении полетами в космос и покорением галактик – не хочу! Надоело!

– Вы не увлечены полетами в космос? – хозяйка даже заулыбалась. – И что же входит в сферу ваших интересов?

– Торговля. Биржевая торговля. Без собственно перемещения и реализации товара. Торговля правом собственности на то или иное. Например, на продукцию предприятия. Или на часть самого предприятия. Или на весь консорциум, куда входит предприятие.

– Напугали вы меня. Это же невозможно? Это, что, спекуляция такая?

– Да. Обычная спекуляция. Только в больших масштабах.

– А… Почему именно это? Для вашего-то возраста? Почему не кинематограф… спорт… армейская служба… Тем, чем обычно грезят и чем хотят гордиться дети?

– Или комсомольское функционирование, затем партийное функционирование с целью сначала борьбы за привилегии, затем – выдвижения в первые лица государства с последующей возможностью влиять на реальную политику страны. Этим же дети не грезят?

– Нет…

– Тогда почему у нас такой раздутый, огромный, неповоротливый аппарат? Отвечаю: жизнь заставляет. А я решил для себя просто: деньги. Как сказал перуанский писатель Марио Варгас Льоса: «Деньги – единственная форма счастья, которую можно потрогать руками».

– И как же вы этим занимаетесь? В СССР, в шестом классе?

– Никак. Вы же спросили об увлечениях, все, мною сказанное – на будущее. А пока мы с Мариной будем спасать мир.

– Поразительный мальчик. Немудрено, что вы запудрили моей внучке мозги.

– У нас иные, дружеские, отношения.

– Верю-верю… Ну, а человеческие, то есть лично мне более понятные увлечения у вас есть? Поэзия, например, литература? Лермонтов? Пушкин?

– Лермонтов – маньяк с суицидальными наклонностями, счастливо воплотивший их в жизнь.

– Пушкин?!

– Специально для вас. Посвящается Вере Александровне…

– Фоминой.

– Фоминой.

– Однако, ну и выбор для чтения.

– Так у Лермонтова вообще – трупы, черви, личинки, мрак, зловоние.

– Фу.

– И я о том же. Есенин – пьяница-самоубийца, Пастернак жил с несколькими женами, Маяковский-самоубийца жил с одной женой, но на пару с товарищем. Фет-Тютчев? Даже вспоминать смешно. Некрасов перед написанием очередной поэмы ночами напролет играл в карты для поднятия тонуса. Хлебников – пародия, совковые певцы комсомольских строек – все, чай уже не смогу пить, рвотное, современных при мне даже не произносите – через тридцать лет их всех забудут.

– А кого не забудут?

– Бродского.

– Диссидента-антисоветчика?

– Да.

– Ну, кто-то же вам нравится?

– Конечно. Шекспир и Гете. Оба – гении недосягаемой величины. Для капсулы с описанием истории человечества, которую земляне отправят к звездам, вполне достаточно.

Женщина поднялась и подошла к окну.

– Нет, эрудиция удивляет, – произнесла она, – но какой же цинизм… Не возражаете, если я закурю?

– Конечно, нет.

Вера Александровна вставила тонкую сигарету в длинный мундштук, поднесла зажигалку, затянулась, выдохнула и спросила:

– Неужели совсем никто из поэтов не нравится?

– Набоков. Но это – личное.

– Опять антисоветчик! – констатировала хозяйка и вновь выглянула в окно. – А вот и наша дорогуша топает. Ну, – резко развернулась она к Белолобову, выражение ее лица изменилось, – обидишь нашу девочку, я с тебя три шкуры спущу!

Олег побледнел, но совсем по другому поводу. Хозяйке же ответил:

– Не обижу, обещаю. Тем более я скоро уеду.

– Молодец. Но я прослежу.

– Непременно.

Путешественник встал напротив двери, Вера Александровна вышла из гостиной, но к нему приближаться не спешила. В замке раз, другой, провернулся ключ, и в квартиру спиной вперед пробралась девочка-одуванчик – с косичками-колечками, бантиком и пионерским галстуком. Бросив ранец на пол, она развернулась и только тут увидела визитера. Долгую минуту она всматривалась в него, хлопая длиннющими ресницами. Вдруг в два прыжка она оказалась рядом, повисла на его шее и закричала:

– Олежка, я знала! Олежка, я знала, что ты меня найдешь! Я знала! – и принялась целовать его в щеки, волосы, шею.

Слезы из ее глаз текли рекой, а он гладил ее по голове – очень мешали замысловатые косички с бантами – и все повторял, как ему казалось, шепотом:

– Все кончилось, мы живы, мы спаслись, мы живы, я здесь, ты видишь, все будет хорошо…

Остолбеневшая Вера Александровна, наконец, обрела дар речи:

– Какой Шекспир! Какие страсти! «Дружеские отношения» у них, видите ли! Да тут и Гете, и Гейне, и Шиллер!

Вытирая мигом рассопливившийся нос, Марина повернулась к ней и прокричала:

– Ну бабушка! Ну это же совсем другое! Ты просто ничего не понимаешь!

– Конечно, не понимаю, – округлила она глаза. – Да, приходила и ко мне первая любовь. Но мне, друзья, тогда исполнилось все-таки семнадцать! А в двенадцать подобные страсти-мордасти! Я шокирована. Быстро в ванную приводить себя в порядок! Никуда твой дружок не денется.

– У-у-у! – напоследок всхлипнула Горячева и помчалась выполнять приказ.

– А ты, Ромео, за стол давай. Бродский-Набоков, гляди-ка…

Олег чувствовал, что на душе похорошело, а на лице посветлело. В это лицо внимательно всматривалась актриса и пыталась понять смысл происходящего. Вскоре выбежала счастливая Марина и вновь бросилась Белому Лбу на шею.

– Марина Анатольевна! – закричала хозяйка. – При бабушке! Где твой стыд!

– Бабуль, – девчонка повернулась и тут же чмокнула свою родственницу в щеку. – Пойми – это не то, что ты думаешь. Это радость от встречи старого друга, про которого думала, что его уже нет в живых. Понимаешь?

– Ну вы даете, – Вера Александровна отерла лоб платком. – Когда вы только успели накуролесить до такого?

– Мы познакомились прошлым летом в Артеке, – и Горячева толкнула Олега под столом ногой.

Он кивнул.

– Переписывались, – продолжила сочинять Марина.

– Это через Наташку? – усмехнулась бабушка. – Через ее адрес? Чтобы я писем не читала? Да я бы и в руки не взяла, вы что!

Белолобов был уверен в обратном.

– А потом, – Марина сделала страшное лицо, – письма перестали приходить, и сразу прошел слух, что он… ну… разбился!

– На Кавказе, – уточнил Олег.

– И вот он, ни с того, ни с сего – здесь! Конечно, я обрадовалась! Теперь понятно?

– Понятно, – с облегчением вздохнула Вера Александровна. – Сделал сюрприз. Чуть до инфаркта ребенка не довел. Да и меня заодно.

Белый Лоб решил посеять на будущее доброе семя.

– А любит она, если это вас так беспокоит, другого. Я не ревную, потому что соперник объективно очень достойный. Редкий набор лучших человеческих качеств.

Марина закатила глаза к потолку и ущипнула его под столом, хозяйка открыла рот.

– Мы пойдем, пройдемся, нам поговорить надо, – обратилась Горячева к бабушке.

– А он тебя не украдет? – неловко пошутила Вера Александровна. – Может, только для отвода глаз объявил, что не ревнует? А сам – на коня и в горы?

– Я вам портфель в залог оставлю, – показал на свою ношу Олег.

– На что мне твой портфель?

– Я в Питер еще и по другим делам. А там – деньги, документы…

– Деловой… – процедила сквозь зубы хозяйка. – Один час, не больше! А я пока обед приготовлю. – И все более и более сердито: – Праздничный. В честь дорогого гостя. Яви… – тут природный такт все же заставил остановиться, но Белый Лоб с удовольствием продолжил:

– Явился – не запылился. Как снег на голову. Незваный гость хуже…

Марина уже выталкивала его за дверь.

– Не дразни бабушку! – зашептала она на площадке.

– Ты тоже не будь на побегушках. А то так и не отпустит к своему Андрею.

Они, держась за руки, сбежали по лестнице. Двор – пустой.

– Олег! – закричала девчонка. – Мы живы! Черт, мы живы! И что это было? – потянув его за руку, она приблизила лицо друга к своему.

– Незнакомый науке способ изменения пространства и времени. Думаю, еще не один адронный коллайдер придется построить, чтобы понять хоть тысячную долю того, что мы испытали.

Она тащила его за руку вдоль улицы Восстания.

– А мы куда? – спросил он.

– В Таврический сад. Там хоть скамейки есть.

– Ха! Я уж там сегодня гулял.

– Мы же не гулять идем, а разговаривать. А больше негде. Слушай! Я очнулась в темноте! Где – не понимаю! И давай орать! А тут вбегает бабуля – ну, я думаю, уже на том свете, и давай орать еще пуще!

– Аналогичная ситуация.

– День я проплакала – не понимала, что делать. А теперь я счастлива! Это же чудо – начать жизнь заново, и по-другому, совсем по-другому прожить свои лучшие тридцать лет! Спасибо, Господи, за шанс, спасибо!

Последнее она прокричала так громко, что кумачовые прохожие оглянулись.

– Не так громко, – посоветовал Белолобов. – Мы пока в стране победившего социализма. Здесь «Господи» произносят шепотом. Все Бога боятся, но его вроде бы нет.

– Во-первых, – продолжала болтать на ходу Горячева, – я не начну курить.

– Умница.

– Во-вторых, я не полезу в горы.

– Само собой.

– В-третьих, отвечу на предложение Андрюшеньки Клюева!

Олег остановился.

– Ну, бабы, ну вы и народ, – после паузы зло бросил он. – Вокруг пусть мир рушится, а вам – лишь бы милый был рядом!

Марина опять хлопала ресницами.

– Любой фильм, снятый женщиной-режиссером, – продолжал гость, – возьми: трупы, гарь, смерть, а вот обняла героиню мускулистая рука долгожданного мачо – и сразу наступило счастье!

– Олег! – она повысила голос. – Только не лезь ничего менять! Пусть все идет своим чередом! Вспомни «эффект бабочки»!

– Я помню про «эффект бабочки»! – проскрежетал он зубами и повел ее дальше. – Да, можно плюнуть на все и вся, несколько лет походить строем, делая вид, что живешь в счастливом ожидании коммунизма, с энтузиазмом встретить перестройку, подружиться с Чубайсом, на первые же деньги купить «Майкрософт», вовремя подстроить встречу с женой, вовремя зачать Нину – и живи, в ус не дуй!

Он остановился, опять оказавшись с нею рядом лицом к лицу, и продолжил:

– Но а как же Чернобыль? Как промолчать о Спитаке? Об Аль-Каиде и башнях-близнецах? О цунами в Индийском океане в 2004-м, унесшем жизни трехсот тысяч человек?

– Но Аль-Каида для тебя – не главное, – печально произнесла спутница.

– Видишь, – усмехнулся он, – не зря мы вместе в ледяном плену сидели и по отдельности через время летали: меня ты раскусила. Я даже мысли не могу допустить, что я тридцать лет не увижу Нину такой, какая она есть в 2012-м!

– И потому пусть все летит в тартарары?

– Не в тартарары!

– У мистера всезнайки есть план? О! Лавочка! Без всякого Таврического сада. Присядем?

– Присядем.

Сели, наклонили головы друг к другу, продолжили шептаться.

– На самом деле, – сказала Марина, – курить хочется до смерти.

– Могу сбегать за пачкой «Родопи» – у меня установились доверительные отношения с продавщицей рюмочной двадцать четвертого дома Ириной.

Девчонка прыснула в кулак.

– Ну, Белолобов, ты, похоже, шутник. Отставим «Родопи», физкультуру – в массы.

– Я здесь не вынесу. Я уже чувствую, что начинаю сходить с ума. Для меня вокруг – не люди, а оруэлловские персонажи – до такого абсурда все доходит. Плюс ляпнул что-то где-то не так – отправят в психушку, права человека через три десятка лет зачитают. И я боюсь, что это не навсегда. Что – раз! – ты опять в снежной яме.

– Ерунда! Это посттравматический шок.

– Я хочу домой. Я хочу к дочке.

– То есть ты доберешься в пещеру, – очень-очень грустно сказала Горячева, – произведешь абра-кадабры с Камушком, улетишь еще на какую-нибудь Кассиопею, а я – вместе с тобой. За компанию.

– Нет. Ты говорила, что у тебя отец – замначальника порта.

– И что с того?

– Не знаю, как, мытьем, катаньем, уговорами – ну ведь не зря же у нас в офисе поговорка ходит, что Белолобов даже мертвеца может заставить встать из гроба и пойти сдать анализы на яйца глист, а потом вернуться обратно – в общем, чтобы он помог мне нелегально пробраться в Англию.

– Блеск! – Марина насмешливо, и в первый раз за встречу сверху вниз, посмотрела на него. – А дальше?

– Дальше я ставлю на результаты матчей чемпионата мира по футболу, которые мне уже известны, продаю их же песни – по-честному, предупреждая, что это именно их песни, просто освобождая от лишних творческих мук! – группе «Куин», да и вообще любой другой, убеждаю Фредди Меркьюри в необходимости пользоваться презервативами, продаю-перепродаю «Эппл»…

– Богатеешь?

– Собираю деньги на экспедицию и тем временем старательно изучаю шумерско-аккадскую клинопись. Когда приходит к власти Горбачев, рассказываю через посла СССР в Великобритании о Чернобыле и Спитаке и в благодарность прошу разрешения взобраться на Эльбрус. Там я изучаю надписи, понимаю, как правильно изобретением пользоваться, и возвращаюсь в 2012-й год. Также узнаю, куда испарился мой предок. Заодно даю человечеству величайшее открытие. Ну, и не забываю накосить бабла на знаметитом падении акций «Лемон Бразерс» с пятидесяти четырех до шестнадцати долларов в октябре 87-го.

– Ты больной.

– По крайней мере, все, что я задумывал раньше, у меня получалось.

– Особенно поход на Эльбрус!

– Исключение подтверждает правило.

– На каждом из этапов этого «большого пути» тебя могут упрятать или в психушку, или в тюрьму.

– Есть мнение, что бездействие – такое же преступление.

– Тебе дан шанс – воспользуйся им. Например, спаси свою первую семью.

– Подробные инструкции уже оставлены ответственному лицу.

– А самому – за «Гуглом».

– Его еще нет.

– Прости, за «Майкрософтом».

– Я хочу к ребенку.

– Дожидаться его тридцать лет – еще больший подвиг. Может, потому ты и здесь.

– Черт, черт, черт! Я не знаю, почему я здесь! И ты не знаешь! И мы не узнаем, пока не прочитаем надписи на Камне!

– Отдохнул бы месяцок. Дождался лета. Пошел бы в ваш Пушкинский музей, уговорил позаниматься специалиста по древним языкам, изучил необходимую литературу… Через четыре года будет тот же Горбачев, а тебе уже – шестнадцать, ты запросто сумеешь при соответствующем уровне подготовки напроситься с кем-нибудь в экспедицию на Эльбрус – находи свой Камень, бери, да ковыряйся с ним.

– Лучшие специалисты по клинописям, как известно, в Британии, – впрочем, уже без особой настойчивости в голосе произнес Олег.

– Четыре года ты проведешь рядом с близкими, которым ты сейчас нужнее, чем когда бы то ни было. Брат, мать, отец, дед – ведь ты можешь больше их никогда не увидеть!

– Я не хочу жить как вошь!

Марина начала загибать пальцы.

– Уговорить моего отца пойти сдать анализы на яйца глист, то есть помочь попасть на судно, идущее в какой-либо условный Плимут, у тебя не получится. Он стальной, он – кремень. Может, он бы и поговорил на равных с ровесником. Но с мальчишкой – нет, и не думай.

– Как же он столько раз умудрился жениться с таким железобетонным характером?

– Да ну, брось. Бабы таких любят. Типа «настоящий мужик». Мол, за ним, как за каменной…

– Стеной. Продолжай.

– Второй путь – найти самого продажного матроса, чтобы провел за деньги. Но: погранслужба СССР в ведении КГБ СССР, то есть главный в ней…

– Андропов. По идее – и мышь не прошмыгнет.

– Да. Засунут тебя, допустим, в какой-либо контейнер фунтов за пятьдесят. Не умрешь за неделю?

– Без еды и питья? Конечно, не умру.

– А если без воздуха? Ладно, ступил на британский берег. Там свои пограничники. Возьмут они у тебя пятьдесят фунтов? Нет. Что это означает? Депортация, Родина, психушка – нормальный же ребенок не побежит из социалистического рая на загнивающий Запад?

– Это не все?

– Нет. Допустим, получилось попасть в гражданскую зону, сесть на электричку до Лондона. Английский, насколько я понимаю, у тебя хороший. Но не йоркширский диалект, не так ли?

– Сильнейший американский акцент.

– Со всеми вытекающими. За местного не сойдешь. Ну и – минимум денег и отсутствие документов. Через две недели будешь играть на банждо у Собора Святого Павла, выпрашивая кусок хлеба.

– А вот это – фигушки.

– Извини. Но как насчет остального?

Белый Лоб насупился, долго молчал и зачем-то сосредоточенно тер правый висок.

– Олег!

Он все молчал.

– Олег! Что скажешь?

Он внимательно посмотрел на нее и ответил:

– Что твой муж – дурак. Я бы за такую бабу удавился. Я бы ее на руках всю жизнь носил.

Марина засмеялась, прижалась к нему, затем отодвинулась и сказала:

– Утро вечера мудренее. До завтра останешься у нас, а там что-нибудь надумаешь. Пошли, я с утра не ела, у меня аппетит – зверский.

– Пошли, пошли, только тебе задание – позвонить в ленинградский рок-клуб и попросить Витю Цоя никогда не ездить за рулем. Пусть его лучше кто-нибудь возит.

Подруга поправила косички.

– Я подумаю.

Потопали обратно по той же улице мимо той же рюмочной, у дверей которой развеселившийся от водки народ курил и наслаждался праздничным днем.

Вот и поговорили.

 

III

Едва Марина провернула ключ входной двери, как та резким рывком распахнулась и их двоих буквально втащили внутрь. Со света к полутьме глаза привыкли не сразу, и Олег машинально вцепился в чей-то рукав, начиная выворачивать руку, но вдруг понял, что рукав – форменный, и решил пока ничего не предпринимать. Их протащили дальше, и в более освещенной гостиной он мог наблюдать такую картину: за столом, кусая губы, сидит бледная Вера Александровна, рядом – мент в парадной форме в чине капитана, пухлощекий, начинающий лысеть, с белесыми бровями, а неподалеку стоит, то раскачиваясь на пятках, то переминаясь с ноги на ногу, что в дзюдзюцу означает степень крайнего перевозбуждения перед боем, довольно крепкий мужик с густой прической под Льва Лещенко. Наимоднейший «импортный» черный, чуть приталенный пиджак, чуть расклешенные брюки. Понятно – Маринин отец. Подталкивали же вошедших два дебильного вида сержанта. Дотолкали до середины комнаты, сами же расположились по бокам.

– Так все-таки Лермонтов, Вера Александровна, – спросил Олег, – «Маскарад»?

– Молчать!! – немедленно рявкнул «костюмчик». – Отвечай: где, когда, зачем ты познакомился с моей дочерью и для каких целей прибыл в Ленинград?

– Меня Марина предупреждала, что если с ее отцом не разговаривать на равных, то он человека не воспринимает. Так что: Толя, а с чего это ты вдруг решил разыграть заботливого папашу?

– Что?!

– Ну как. Дочерью своей не занимаешься, не гуляешь с ней, не водишь в парки, в театры, на интересные выставки и концерты…

– Я!..

– Договорю, извини. Видишься с ней раз в две-три недели, и вся твоя забота о ней – это запас продуктов в холодильнике да пара шмоток из разворованного контейнера с импортом в порту. Похоже на желание откупиться, нет?

– Щенок! Какое воровство?! Ты что?! Я на крупной должности, у меня совсем нет времени, я работаю, как вол!

– То есть время завести нескольких баб – нашел. А времени пообщаться с дочерью – нет…

– Олег, хватит! – умоляюще скрестила руки на груди Горячева.

– И что это за такая крупная должность для вола? Ты мир от чумы спасаешь, придумываешь новые лекарства или технологии? Я, что, не знаю, как работает порт? Какое-то судно выпустили вперед раньше другого – взятка. Усушка-утруска – бабки. Утеря, то есть конкретно контейнер разворошили – еще бабки. Тоже мне, спаситель мира…

– Да я тебя! Да ты кто вообще! Да я! – он сделал шаг вперед, но покосился на капитана, тот покачал головой, и отец остался стоять на месте.

Вера Александровна прокашлялась.

– Олег, – произнесла она, – еще когда я готовила чай перед приходом Марины, то позвонила Анатолию Аркадьевичу, чтобы сообщить, что у нас гостит мальчик из Москвы, очень необычный…

– А я сразу сделал запрос в милицию! – проорал отец.

– Вера Александровна! – вздохнул Белолобов. – Ведь это хорошо, что «необычный». Обычные – они вон у рюмочной на корточках сидят, курят. Сначала люди бегали с дубинками, но какой-то «необычный» придумал топор. Затем – нож, затем – меч, затем – саблю. После – пушку, нарезную винтовку. Ну, и вместе с тем паровой двигатель, паровоз, электричество! Не было бы «необычных» людей – не было бы цивилизации!

Тут зашевелился старший мент.

– Капитан Осипов, – представился он. – Для начала ты, Олег, в прошлом году в Артек не ездил. Уже вранье. Потом, что важнее, ты находишься в розыске. Во-первых, по сегодняшнему заявлению твоего отца, Белолобова Ивана Александровича, о том, что ты вчера сбежал из дома, во-вторых, по заявлению гражданина Терещенко Константина Сергеевича о совершенном на него хулиганском нападении, в результате которого он получил перелом лодыжки и множественные травмы тела. Плюс какие-то странные бумажки ты возишь с собой, – и он выложил на стол триста фунтов. – Придется ответить, у каких лиц и при каких обстоятельствах ты их приобрел. – Закончив спич, капитан потер лысину и радостно добавил: – Так что попал ты, Олежек, круто попал.

Белый Лоб сначала обратился к Марине.

– А ты говоришь – родные, близкие… Меня на поезд мать сама сажала, а теперь оказывается, что я сбежал. А отцу я карьеру и жизнь спасал, и он в благодарность в милицию заявление пишет.

Потом он повернулся к жандарму:

– Я думал ответить вам по форме, товарищ капитан, – улыбнулся Белолобов, – но раз вы в разговоре используете уголовный жаргон, иначе именуемый «блатной феней», скажу так: к задержанному вы можете обращаться только на «вы». Далее: я недееспособный, у меня даже паспорта нет, поэтому любые, подчеркиваю – любые вопросы вы можете задавать мне только в присутствии родителей и при ведении, естественно, протокола. А так как наша беседа никак не протоколируется, скажу еще вот что: у меня есть знакомый мент-петербуржец, мы в очень хороших отношениях. Он участвовал в охранных мероприятиях по обеспечению безопасности на Олимпиаде-80, и у него в кабинете на стене висит грамота – такому-то сякому-то за задержание вооруженного преступника. Какая грамота висит в кабинете у тебя, Ося? У тебя в кабинете – стол, стул и несгораемый шкаф. На одной его полке – доносы, на другой – початая бутылка водки, шмат сала, полбуханки хлеба и граненый стакан. У тебя китель – на два размера меньше нужного, пузо выпирает так, что пуговицы лопаются. Ты когда в последний раз хоть какие-то нормы ГТО сдавал?

Капитан встал, довольно потирая руки.

– Ну, все, щенок, сейчас в отделение проедем, там ты мне про пузо подробнее расскажешь…

– Я – не щенок. Я – волк. А вы, что, будете избивать несовершеннолетнего? Отличника, лучшего ученика школы, победителя городских Олимпиад? За то, что тащил пьяного, да тот выскользнул, скатился по лестнице, сломал ногу, а теперь совестно перед женой, и он знакомых обвиняет? За то, что заехал из-за подростковой любви в другой город на один день? И за то, что нашел какие-то бумажки на Невском, думал, что это иностранные почтовые марки, забрал, хотел дома у ребят на футбольные значки обменять?

Мент яростно смотрел на Белого Лба.

– Схавал, пуздрон? Так что покупай за счет своего ведомства мне билет до Москвы, и в сопровождении… да хотя бы вот этого, с обезьянними руками, – и Олег показал на стоявшего справа сержанта, – отправляй домой. Так в законе сказано, нет? А ты, – повернулся «школьник» к Анатолию, – когда очередной контейнер с польскими чулками станешь потрошить, помни: следующий генсек – Андропов, гаечки закрутит, за хищение социалистического имущества – расстрел. На что будешь теперь всех жен содержать? И ты, пуздрон, не ярись – Щелокова Андропов тоже сожрет, так что будет та-а-акая переаттестация… В сторожа придется идти. Зато сегодня все равно ты если не на звезду Героя Советского Союза, то на Орден Ленина наработал. За стойкое сопротивление превосходящим силам противника. Из шестого «А».

– Ну, он меня достал, пионер долбанный! – капитан одел фуражку и выполз из-за стола. – Давай наручники! – крикнул он приматоподобному.

– На пацана? – с сомнением переспросил тот.

– Мальчики, вы что, не надо! – поднесла к лицу ладони Вера Александровна.

– А-а-а-а-а! – заорала Горячева.

Олег сделал шаг назад.

– Марин, я все понял! – закричал он. – Это никакой не второй шанс! Это буддийское проклятие очередного рождения, только вот произошло оно таким образом. Ничего не изменится. Игоря все равно убьют, дед получит инфаркт, родители погибнут в автокатастрофе. Но ты – борись! Даже по советским законам в восемнадцать лет можно идти куда глаза глядят. Бросай ты бабулю такую к бесу.

– Ну-у-у! – орал капитан.

Сержант держал наручники. Белый Лоб предупредил:

– Дотронешься – сломаю руку.

– Гы-гы, – не поверил тот и начал их поднимать.

Олег крепко сжал большим и средним пальцем правой руки его запястье, легко дернул на себя и сильно надавил вниз. Слабый щелчок резко контрастировал со страшным ором. Ради тишины Белолобов ударил страдальца ногой в подбородок, и тот отключился. Кинувшегося на выручку второго сержанта Олег бил обеими руками по шее – так было в этом положении удобнее всего. Отключился и следующий.

Осипов с безумными глазами – все, поплыл – безуспешно шарил рукой по поясу, и ничего не находил.

– Что, пуздрон? – рассмеялся путешественник. – Табельное оружие на захват детей не выдают пока?

И – на! – в пузо! Хватит жрать! Еще раз! На! На!

Кусок теста растекся по полу.

Анатолий, сжав кулаки, сжав зубы, сжав губы, свирепо наблюдал за побоищем.

– Лет через десять пройдет акционирование порта, – сказал ему Белый Лоб, беря со стола фунты и засовывая их себе в карман. – Название будет носить такое: приватизация. Лезь в нее и ногами, и руками, набирай как можно больше акций. И не продавай ни в коем случае. В наследство отпиши их Марине. Через тридцать лет стоить будут – миллиарды. Вот и твой подарок дочери. И еще: в начале 90-х появится у вас в мэрии некий Владимир Путин, ты с ним закорешись. Приятно-неприятно, а если рядом станешь тереться, то позже польза тебе от него выйдет. А с чулочками заканчивай – посадят.

– Я не занимаюсь чулочками! – опять-таки сквозь зубы прорычал отец.

– Ну, усушкой-утруской, топливом-мазутом – какая разница?

Олег подошел к плачущей Марине, обнял ее, прошептал на ухо:

– Скажешь – сегодня на демонстрации познакомились, сдуру домой пригласила, больше ничего не знаю.

Она кивнула.

– Эх, Вера Александровна! – крикнул он через плечо подруги все еще кусающей губы хозяйке. – Будет теперь вам грамота от КГБ за бдительность, ждите. А касательно поэзии – живите прозой. Так колбасы больше в холодильнике. Вам, насколько я понимаю, она нужнее.

Подошел к домашнему телефону, разорвал провод и разбил розетку.

– За порчу имущества – извините. Прощайте.

Зашел на кухню, проделал то же самое с параллельным телефоном.

Поднял разворошенный портфель – миллионы они здесь искали, что ли? – резко развернулся и направился к выходу. Дверь так и осталась раскрытой с торчащим ключом в замке. Засмеялся, шагнул за порог, захлопнул, закрыл на два оборота, сломал в скважине ключ, обломок выбросил в форточку подъезда.

Спустился по лестнице. В голове крутился стишок – «ищут пожарные, ищет милиция…». Кого они там искали?

Да того.

Белолобова Олега Ивановича.