I
Взяли его в августе на Эльбрусе, всего на двух километрах. Сначала заботливые комсомольцы с жизнерадостными улыбками репейниками пристали – почему такой маленький, в одиночку, нехожеными тропами пытается лезть в гору, ночевал не на базе, а в своем спальном мешке, после сердобольная активистка в беспокойстве о здоровье мальчика поделилась со старшим группы, и пошло-поехало. Брали ночью, спящим, хоть «Альфу» из столицы не вызвали, и то спасибо. Местные гэбисты прежде несколько раз пальнули в воздух, дав понять, что ломать конечности здесь никому не стоит, затем надели наручники, после пристегнулись к арестованному сами, так и везли до аэропорта МинВод. Оттуда в военно-транспортном самолете, не дав ни пить, ни есть – во Внуково, а уж потом, с эскортом, с мигалочкой – прямо на Лубянку.
За трехмесячный путь на перекладных из Питера на Кавказ он здорово исхудал и мало походил на себя прежнего, того, который через наркоманский притон на Лиговке нашел комнатенку и просто не высовывался оттуда неделю. Через семь дней проверка поездов и автотранспорта должна была ослабнуть – он считал, менты поверят, что потеряли дерзкого пионера.
Пересаживаясь от одного дальнобойщика к другому, достиг какой-то Курской деревушки, где одинокая бабка за работу на огороде поила его и кормила – а позволить себе тратить деньги он не мог. Средства откладывались для другой, более важной цели. Он отрастил волосы, загорел, и стал похож на заурядного сельского хулигана. Запасшись вяленым мясом и сухим сыром на дорогу, электричками, грузовиками, худо-бедно добрался до Нальчика.
Пил на вокзалах и автобусных станциях воду из-под крана, спал в любой подходящей лесопосадке – наломал веток, да и все. Половина – ложе, другая – одеяло. Иногда ему казалось, что он теряет разум, но цель очень сильно поддерживало одно обстоятельство: он теперь мало весил. Белый Лоб верил, что даже с минимумом альпинистского снаряжения сумеет сначала добраться до пещеры, спуститься в нее, и, главное, затем выбраться наружу. Олег понимал, что если Камень не трогать живой плотью, а просто тщательно завернуть в любую тряпицу, перемещений во времени не будет. А завладев им, он сделает кальку, само сокровище надежно спрячет, а с текстом будет работать столько, сколько потребуется.
В Нальчике сдружился с местной шпаной, шпана помогала по дешевке приобретать у старьевщиков ботинки, кошки, очки, крюки, а главное – настоящие, крепкие веревки. Туристический рюкзак сперли, соответственно, у туристов, лыжные палки – во дворе какого-то дома. Самой важной вещью оказалась страховочная обвязка, которую еле выкупили у жмота-кабардинца на рынке. Белолобов, не выдержав, уже принялся орать, что тот сам снял его с трупа погибшего альпиниста, а теперь дерет бешеные бабки, но вовремя оттащили – набежала огромная толпа горячих южан. Фонарик с лампочкой пришлось приобретать в магазине, но он того стоил, нож ему подарили «пацаны» на прощанье в знак дружбы и горского гостеприимства. Ледорубом служил топорик, приобретенный у мясника уже в МинВодах – походил он больше на индейский томагавк, но являлся маленьким и удобным – ну прямо по руке!
К Эльбрусу на автобусе подбросили очередные организованные комсомольцы – как отставшего от своей группы. Поначалу к истории с опозданием к месту сбора ленинские последователи отнеслись с недоверием, но, после того, как он убедительно поведал о самых высоких вершинах мира, напугал байкой о замерзшем португальском альпинисте на Эвересте, гипоксии, камнепадах и рассказал собственный случай с заточением в пещере под толщей сошедшего ледника – конечно, перенеся действие в другую страну с иными участниками, – уважение к мальчишке превысило все возможные пределы. Слушали его, уйдя с передних рядов и усевшись в проходе – чтобы быть поближе, и даже водитель периодически вертел головой, стараясь поймать чуть подглохшим от постоянной работы отечественных автобусных двигателей ухом очередной диковинный факт. А уж описание Пика Лайма повергло всех в мистический альпинистский экстаз.
На прощание восхищенный руководитель группы подарил ему каску, объяснив, что без нее «не положено», но Белый Лоб настойчиво попросил обменять ее на дополнительный репшнур.
– Вон, учись! – показывая на Олега, кричал, видимо, инструктор, на молодого человека лет восемнадцати.
Вверх Белолобов шел осторожно. Канатная дорога без сопроводительных документов отпадала. Не нужны и спутники. Вставал, как начинали гаснуть первые звезды, и шел параллельно проторенной тропе метрах в пятидесяти от нее. Появилась мысль залезть через противоположный склон, где не встретишь никого и никогда, но боялся сорваться – уровень подготовки ведь имел, по сути, минимальный.
Как только раздавались первые человеческие голоса, мчался в бурелом, дальше и дальше, устраивал ложе и начинал штудировать подло вынесенную из читального зала областной Курской библиотеки книгу «Шумерский язык» единственного в СССР шумеролога-лингвиста, автора русскоязычной грамматики шумерского языка Каневой Ирины Трофимовны, снова и снова, заучивая, зубря, запоминая, сопоставляя все приведенные в ней иероглифы и знаки.
Такой способ подъема оказался очень медленным, но он по-любому бы достиг цели – стоило ступить на ледник, там уже никому нет дел до чужих. Однако все же сдала одна сердобольная, увидев одинокого путешественника, сдала. Ему при очередном переходе почудилось, что за ним какой-то любопытный наблюдает, но он не придал этому серьезного значения. Вышло, что зря. Не испугался бы он и отряда вооруженных нинзя, но когда у тебя над полусонной головой свистят пули, уж лучше не сопротивляться.
На Лубянке его, измученного, уставшего, голодного, не дав ни минуты передышки, сразу потащили на допрос. А то мы не читали Шаламова или Солженицына! Конечно, легче брать «тепленьким». Правда, у последнего есть роман «В круге первом», там одного из героев сначала помариновали, помучили неизвестностью, но так то – измена родине, передача информации о возне с ядерными секретами, у Белолобова все ж обстоятельства будут проще.
Следователей приперлось двое: рожа номер один и рожа номер два. Вроде как дознаватель и оперативник. Представляться, объявлять звания и каким-либо иным способом давать понять, кто именно им интересуется, они не собирались. КГБ СССР – все, достаточно. Рожа один носила мешковатый серый костюм, имела огромный шрам на перебитом носу и кулаки размером с гандбольные мячики. Рожа два в плечах казалась поуже, но статус явно имела выше, ибо сидела за столом, одета была в рубашку с небрежно закатанными рукавами и с удовольствием курила. В дальнем темном углу притаилась третья рожа, но она Олега интересовала меньше всего, ибо это грел уши или стенографист, или протоколист, или как там они себя еще называют.
Усадили его на стул, руки-ноги оставили свободными – ну, и за это спасибо. Еще в самолете Белый Лоб лихорадочно придумывал планы спасения – например, прикинуться душевнобольным, попасть в психушку и потом сбежать оттуда. Или кричать и кричать, что он просто маленький мальчик, захотевший увидеть море в Питере и горы Кавказа. Затем появились еще варианты, еще… Но в конце концов он понял – это же машина. Прожует, раздавит, лопнут кости, вылезут глаза. Все. Вести себя можно как угодно, главное – не сказать об инопланетном Камне. Если Олег останется жив, он все равно до него доберется. Если нет… Он провел нормальную жизнь. Он хотел изменить мир, но тот меняется по своим законам, которые придумывает Бог. А Белый Лоб – всего лишь человек. Коему когда-то везло, а теперь не повезло. Вот и все. К черту инсценировки, на фиг эту серую лубянскую гопоту, считающую себя вершительницей судеб. Вы решаете так мало – просто жить человеку или умереть. Ну, или сесть или не сесть. Но это так ничтожно! Мойры – они в другом месте, и их сеть прочнее.
– Здравствуй, мальчик, – сказала рожа в рубашке.
– Здравствуй, дядя, – ответил Олег.
– Не хами, мальчик. К взрослым надо обращаться на «вы».
– А детей допрашивать нужно в присутствии родителей. Еще бы я хотел видеть и адвоката.
– Хо! – весело выкрикнула рожа номер один и хлопнула себя по ляжкам. – Я обещал – не врет досье! Это особенный ребенок! Будет интересно!
– Василий Семенович, давайте без лишнего энтузиазма, – презрительно сморщив нос, заметила «рубашка». – Итак, – обратился он к арестованному, – будем делать все по порядку. Фамилия, имя, отчество, дата рождения.
Белый Лоб внимательно посмотрел в его глаза. Пустые, не выражают ничего. Ему все равно. Дали задание – выполнит. Ребенок, не ребенок. Еще и на голову наступит и будет давить, давить ботинком, пока череп не лопнет. Ну и ладно. Олег ответил:
– Абрам Демьянович Пентопасов.
Тут же подлетел «Вася» и влепил своей лапищей такую пощечину, что допрашиваемый чуть не слетел со стула. Пришлось даже зажмуриться и помотать головой, чтобы прийти в себя.
– В игрушечки играем, – выдохнув облачко дыма, резюмировала другая рожа. – Ну-ну. Зовут тебя Белолобов Олег Иванович, ты правнук попа, хотя дед у тебя академик и преданный коммунист. Но: ты встал на неправильную дорожку. Распространял в школе среди учащихся антисоветские настроения, активно фарцевал значками и спекулировал пластинками идеологически чуждых нам рок-групп. Но это цветочки. Читаем про ягодки! – он уткнулся в раскрытую довольно пухлую папку. – Двадцать девятого апреля избил до перелома ноги завкафедрой новейшей истории МГУ Терещенко Константина Сергеевича. Началось. Тридцатого сбежал в Ленинград. Первого мая пил водку в рюмочной по адресу: улица Восстания, дом 24, задирал там людей, пытаясь устроить драку. Перед этим познакомился с шестиклассницей Горячевой Мариной, и позже обманом проник в ее дом. При вызове наряда милиции – нет, я с ума сойду! – избил троих милиционеров до потери сознания, запугал угрозами хозяев квартиры, запер их в ней и сбежал. До последнего времени находился во всесоюзном розыске. Задержан на Северном Кавказе на горе Эльбрус. Олег! – «рубашка» оторвался от чтения. – Расскажи нам, что на самом деле ты хотел сделать, отсидишь положенное в колонии для малолетних преступников за избиение милиционеров, и выйдешь на свободу с шансом начать новую, честную, трудовую жизнь. По тексту – ты сумасшедший. Но я же знаю, что это не так, можем вызвать врача, он нам подтвердит. Ты едешь в Ленинград с английским фунтами. Это не простая валюта. В ходу больше доллары и марки. Если фунты, если Ленинград, если дочка замначальника порта – значит, хотел сбежать в Великобританию? Я правильно понимаю?
– Да ну, что за фантазии? – спокойно ответил Белый Лоб. – Я – ребенок, и ни разу не видел моря. А что пишет поэт? Поэт пишет:
– Хм, – удивился следователь. – Стихи-то – хорошие. Кто автор?
– Бродский Иосиф Александрович.
– Антисоветчик-эмигрант? Олег, да все ясно. Грезишь Западом. Признайся: хотел государственную границу СССР пересечь. По воде не вышло, приехал на Кавказ, накупил альпинистского снаряжения, чтобы перейти через горы, где постов поменьше. Правильно?
– И полез в обратную сторону от границы?
– Тренировался.
Малолетний арестант засмеялся.
– Как-то у нас разговор затягивается. Представились бы, что ли, для порядка, да попить бы дали. Я понимаю, что в «Пятке». Если собираетесь пытать-мучать, можете и после начать.
Следователь кивнул «серому пиджаку». Пока тот наливал воду в стакан из графина, произнес:
– Можешь обращаться ко мне – Артур Алимович.
– Хорошо.
– Раз тебе известно о Пятом управлении – это лишь указывает на справедливость моих слов.
– Ни в коем разе.
Здоровяк поднес стакан, Олег выпил, отдал емкость, поднял на гэбиста глаза и произнес:
– Что-то, Вась, не складываются у нас с тобой отношения. Как на тебя смотрю, сразу вспоминается писатель Фрэнсис Скотт Фицджеральд.
– А причем тут Фицджеральд? – оскалился оппонент.
– В романе «Ночь нежна» большой мастер пера пишет именно про тебя: «Он был до того отвратителен, что уже не внушал и отвращения, просто воспринимался как нелюдь».
Рожа постояла-постояла, оценивая сказанное, и вдруг залепила арестанту очередную пощечину.
Олега пошатнуло, он поскрипел зубами и произнес:
– Каждый раз я говорю одно и то же, и каждый раз мне не верят, и каждый раз мои слова все равно подтверждаются. Вась, если ударишь меня в третий раз – я сломаю тебе руку. И – я вижу, у тебя шнобель не совсем в порядке, так я тебе его поправлю.
«Костюм» замахнулся, но остановился после окрика главного.
– Малыш, – потом обратился следователь к Белолобову, – ты ведешь себя очень дерзко. Ты специально провоцируешь нас на побои. Что, хочешь получить травмы, чтобы отлежаться в санчасти? Не выйдет – у нас бьют о-о-очень больно, но очень профессионально. Встать не сможешь, а медицинских показателей для госпитализации как бы и нет. Итак, а про меня Фицджеральд ничего не сказал?
– Сказал, – ответил Олег, тыльной стороной ладони отирая разбитую губу. – «Получасового общения с Артуром Алимовичем было достаточно, чтобы Белолобов почувствовал, что и сам тупеет».
– Ну! – со свирепым лицом развернулся для следующего удара обладатель нечеловеческих кулаков.
– Василий Семенович! – заорал следователь. Тот с сожалением опустил руку. – Итак: идем по порядку. По нашему ведомству – где и у кого приобретена иностранная валюта?
– Нашел на Невском – думал, это почтовые марки.
– Марки такого размера? Белолобов, ты сдохнешь здесь, я тебе это обещаю!
– Как говорил замечательный русский писатель Владимир Владимирович Набоков: «Жизнь – только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями». Вы меня чем напугать хотите, я не пойму вот никак? Вы от меня можете попросить то, что может спасти жизни десятков тысяч пока еще советских людей. Вместо этого со своей бульдожьей хваткой выясняете, откуда взялись фунты и зачем побиты менты в Питере. Фунты взялись, потому что в СССР существует «черный рынок», который вы, гэбисты, и контролируете, получая с него немалую долю. А менты избиты, потому что вели себя по-хамски, как и вы сейчас.
Следователь наморщил лоб.
– Про какие десятки тысяч жизней ты только что ляпнул, гаденыш? Ты что-то знаешь такое, о чем в Советском Союзе неизвестно? Я же чувствовал, что это все неспроста! – повернувшись к помощнику, завизжал Алимович. – Я знал, что это или подготовленный шпион, или еще какая-то хрень! – он подлетел к Белому Лбу и закричал в сантиметрах от лица, брызжа на него табачной слюной: – Отвечай, сука!
Олег, как мог дальше, отодвинулся к спинке привинченного к полу стула.
– А тебя мама не учила говорить слово «пожалуйста»?
Вася без замаха ударил по голове ладонью, Белолобов ждал этого и резко наклонился, удар прошел по касательной, затем «школьник» выпрыгнул с места, ногами зажал правую руку противника у плеча, заодно захватив ими шею и грудь противника, а схватив запястье ладонями, вывернул его к низу. Вместе упали на пол, тут же Олег сломал о колено Васину руку, и, развернувшись на девяносто градусов, локтем своей согнутой правой руки расчетливо ударил ему в переносицу. Краем глаза он следил за Алимовичем – если бы тот схватил какую-нибудь дубинку или попытался ударить его ногой, надо было менять положение тела, но следователь кинулся к столу давить «тревожную» кнопку, поэтому Белый Лоб с удовольствием ударил локтем в Васин нос еще два раза, а потом, не выпуская из внимания дверь, по одному стал ломать тому пальцы правой руки, приговаривая:
– Детей бить нехорошо. Ты сильнее, ты больше, ты выше. Ты старше, в конце концов!
Одновременно с хрустом пятого пальца распахнулась дверь, он тут же вскочил и с поднятыми руками прижался спиной к стене. Вбежавшие с оружием наперевес мужики в форме не очень понимали, что делать – у стены стоит мальчишка, руки держит вверху, на полу с залитым кровью лицом в нокауте лежит огромная туша их, может, начальника, может, приятеля.
Зато очень хорошо понимал, что делать, Артур Алиевич – с перекошенным от ненависти лицом он подлетел к Белому Лбу и занес руку для удара. Олег ставить блоки и устраивать показательную схватку не собирался – все одно, если захотят, забьют до смерти. Поэтому, зная, что враг метит в солнечное сплетение, он слегка подпрыгнул перед соприкосновением кулака с телом, чтоб удар пришелся ниже, в живот, и изо всех сил напряг мышцы брюшного пресса. Получилось больно, но не смертельно. Однако, чтобы не случилось повторения, требовалось изобразить адские муки, что он и сделал, повалившись на пол, скрючившись и харкая кровью, с силой отсасываемой из ранее разбитой губы.
Дознавателя это удовлетворило.
– В камеру его! – рычал он. – В одиночку, и смирительную рубашку надеть, и ремнями пристегнуть! На части разделаю, сволочь! – и пока якобы безжизненного Олега тащили наружу, кинулся к поверженному коллеге.
«По крайней мере, – подумал Белый Лоб, глядя, как одна рожа пытается привести в чувство другую, – у гэбистов существует боевое товарищество. Это же хорошо?»
II
Полковник КГБ, первый заместитель начальника Пятого управления Леонид Алексеевич Рашин сидел в своем кабинете на Лубянке и сосредоточенно изучал дело, как он уже про себя решил, «сумасшедшего мальчишки». Полковник очень любил чай, получал его прямиком от индийских товарищей, секретарь заваривал чуть ли не чифир, но четыре куска сахару «рафинад» плюс две дольки лимона смягчали крепость и делали вкус поистине волшебным. Листая страницы, он периодически делал маленький глоток, но даже такой прекрасный напиток не полез в горло, когда он дошел до стенограммы допроса. То, что устно пять минут назад доложил майор Кердыев, казалось интересным, чудным и необычным – но лишь тем, что двенадцатилетний потенциальный убийца прямо в кабинете завалил бронзового призера прошлогоднего объединенного чемпионата по рукопашному бою войск КГБ и МВД капитана Степанцова. Но, оказывается, он еще и такого тут наговорил…
Леонид Алексеевич покачал головой и закрыл папку. После минутной паузы он отхлебнул уже остывший чай, поморщился и сказал стоявшему навытяжку подчиненному:
– Знаешь, Артур Алиевич, по-моему, ты все же преувеличиваешь. Какой агент, какой антисоветизм, ты о чем? Просто на почве слишком большого объема прочитанной литературы у мальчика окончательно поехала крыша – вот он и ударился во все тяжкие. Надо отдавать его ментам, и пусть они его прессуют за ленинградское хулиганство.
– А как же Степанцов? – дознаватель стоял красный от злости, пусть и прежде всего сердился на самого себя.
– Что Степанцов?
– За увечья, нанесенные Ваське, он не должен ответить?
– Да ты рехнулся! – полковник откинулся на спинку кресла. – Об этой истории ни один клоп знать не должен! Комар, муха-дрозофила! А не то, чтобы выносить это на общий суд. Мы же станем посмешищем для всех управлений, про нас анекдоты сочинять начнут! Шестиклассник во время допроса избил до полусмерти мастера рукопашного боя! Очнись! В колонии для несовершеннолетних у нас с какого возраста отправляют?
– С четырнадцати.
– Тогда в психушку его. Полная изоляция от общества. Иначе же он на свободе так в конце концов и убьет кого-нибудь.
– Леонид Алексеевич, разрешите сесть!
– Валяй.
Майор опустился на ближайший к начальнику стул.
– Он цитирует Бродского. Не так цитирует – мол, смотрите, что я вычитал! – а именно по теме разговора! Цитирует Набокова. Бродский в Советском Союзе не издается, Набоков не издается.
– Алиевич, ну не 37-й год сейчас, в самом деле! Есть самиздат, ну ходят отпечатанные на машинке тексты, я тебе Набокова сам могу дать почитать, если хочешь.
– Но ему же двенадцать лет! Какой вундеркинд в двенадцать лет читает Фицджеральда?
Полковник назидательно поднял палец.
– Сестра Владимира Ильича Ленина в двенадцать лет прочла «Войну и мир» Льва Толстого.
Кердыев сжал кулаки так, что костяшки побелели.
– А она тоже двухметровым мужикам за десять секунд пять пальцев ломала, предплечье и трижды – нос?
– Артур Алиевич…
– Интуиция! Триста фунтов! Да, может, спер у школьного друга, сына дипломата. Но я уверен: купил! Кто продаст ребенку такую валюту? Тот, кто его у-ва-жа-ет! Считает за взрослого! Понятно, что Питер с Кавказом никак на первый взгляд не вяжутся – но я уверен, уверен, что объединяются они какой-то его целью!
– Ну. Стать мореходом или альпинистом.
Кердыев со стоном обхватил голову руками.
– Ладно, – грустно произнес он, – а что значит – «десятки тысяч жизней пока еще советских людей»?
– Обычное желание ребенка произвести впечатление на взрослого. Выдумывает небылицы. Мой сын года в четыре рассказывал, как он летал на Марс, а я кивал, делая вид, что верю. Он воодушевлялся и продолжал сочинять еще более искусно.
– Эх, – вздохнул майор, – то есть вы на него даже не посмотрите?
– Отчего же? – Леонид Алексеевич кинул взгляд на огромные напольные часы в углу, затем посмотрел на наручные. – Время есть. Мальчишку не пугать, не напрягать, развязать, отмыть, накормить и доставить ко мне к 15:00. К этому же времени вызвать любого специалиста, любого – чтобы получить настоящее независимое мнение – из института психиатрии, ну, там, взять подписку о неразглашении, все такое. И двух бойцов покрепче, так, в уголок на диванчик, на всякий случай. Я не хочу, чтобы мне пальцы ломали. Вроде все.
– Разрешите выполнять?
– Валяй. Единственное, что меня на самом деле волнует – каратэ у нас запрещено, а вот какой-то сэнсей все же мальчишку обучил. И как! Вот бы узнать – кто?
– Попробуем!
– Пробуй! – махнул рукой полковник и по громкой связи попросил секретаря сделать ему новый чай.
Олег никогда еще после дичайшего временного кульбита не испытывал такого беспросветного отчаяния. Все, все насмарку, все сам испортил. Взрастил за годы хорошей жизни непомерную гордыню, и вот дошел до того, что лежит связанным по рукам и ногам, так, что даже помочиться захочешь – иди под себя. Христианство учит смирению и терпению, буддизм – тому же, ислам терпению не учит, но там по-любому Аллах за тебя все давно решил, так что тоже особенно не рыпнешься. Права, права оказалась Марина! Вернулся бы в Москву, мигом записался бы на курсы юных альпинистов во Дворце пионеров, а с помощью деда нашел крупнейших специалистов по клинописям, да и бегал к ним на семинары. Еще бы и тайком за деньги, полученные от фарцы, репетиторствовать их просил. И зубрил бы, зубрил – как раз года за четыре так подготовился, что на самом деле все бы получилось. А нынче – на эмоциях, быстрей, быстрей, и сам же загнал себя в угол. Чекисты 82-го к стенке в день ареста «как контру» не поставят, но ведь все жилы вытянут, и живым отсюда не выпустят.
А он не сможет, ну не сможет, давал себе внутренний приказ – молчать, но все равно не сможет не рассказать о Чернобыле и Спитаке. Не виноваты простые люди, что у власти стоят существа с псовой психологией – выслужиться. Шариковы и Швондеры. И вдалеке сияет гений великого Андропова, которому просто здоровья не хватит очередной военный коммунизм построить.
А если дотянуть до 89-го, допустим, как-то поторговаться, сесть, черт с ним, в какую-либо их спецтюрьму, а там – перестройка, ура-ура, выпустим узников из тюрем? Сойдет он за семь лет с ума, вот что. А если гэбисты увидят, что прав он насчет Спитака, посадят на цепь, и за один кусок хлеба раз в неделю станет он им выкладывать и о концепции развития «Бритиш Петролеум» на 90-е годы, и об информационной интернет-революции, и о развитии мобильной связи. А они только будут денежки грести. Что делать, что делать?
Звякнул засов, скрипнула тяжелая металлическая дверь, в камеру вошел очередной громила в штатском и совсем еще юнец в форме. Последний бросился его развязывать, распеленал на раз-два-три, Белый Лоб, даже не потянувшись, мигом кинулся к параше.
– Эй, – бросил он через плечо. – Вы бы вышли – если, конечно, не больны вуайеризмом и вам интересно подсматривать.
– Чай, не девочка! – пискливо выкрикнул юнец.
– Уткин, за мной, – скомандовал «шкаф» в гражданском, вышел сам и увлек служивого.
«Не жди от них ничего хорошего, – думал Белолобов про себя. – Тут хорошего не бывает в принципе».
Сделав дела, постучал в дверь. Она опять открылась, здоровяк предложил:
– Олег, следуйте вперед.
Долго шли по узкому коридору – тишина стояла гробовая, только стук каблуков «шкафа» эхом метался меж голых стен. Дошли до обычной человеческой двери. Гэбист толкнул ее и пояснил:
– Душевая. Мыло туалетное и полотенце – справа на стойке. Одежда на выходе.
Мать честная! Цивилизация!
Арестант открутил кран с горячей водой, можно сказать, до кипятка, и мылился, мылился, мылился…
Но надо взбодриться, и минуты три стоял уже под ледяной струей. Ладно, мы еще повоюем. Тщательно вытерся, подумал о гелеобразном антиперспиранте – ничего себе словечко для 82-го? – или хотя бы спрее, хохотнул и постучал.
– Я готов! – крикнул большому, временно доброму человеку.
Дверь открылась, и в щель просунули одежду. Олег разобрал сложенную стопкой униформу – трусы семейные, и роба – не роба, спецовка – не спецовка… Синий цвет, и на два размера больше нужного. Серые носки, на ощупь, будто из наждака – ничего, серый с синим хорошо сочетается. Обувь? Еще раз постучал, его выпустили.
– Три пары – меряй, какая подойдет, – показал громила на тапочки с задниками.
– Да вы тут модные – в мокасинах. Не «Тодс», случаем?
Чекист не ответил. Белолобов выбрал вроде подходящие, и здоровяк повел его обратно по коридору. Без стука вошли в одну из комнат. В тесном помещении располагались только два стола и два стула, сидя на одном из которых, полная тетя в белом халате читала журнал «Крокодил». Один стол был заставлен кастрюлями, второй вроде как сервирован – то есть имелись тарелки, ложка и вилка.
– Садись, поешь, – подтолкнул его «шкаф».
Олег и не подумал отказаться.
– Суп с клецками будешь? – спросила повар.
– Буду, – кивнул малолетний арестант.
Тетка открыла одну из кастрюль, вышел пар и поплыл волшебный запах. Половником она набрала желтоватой жидкости, вылила в тарелку, и путешественник во времени быстро заработал ложкой. Не возражал он и против картофельного пюре с котлетой, и компота.
– А тирамису на десерт? – спросил у женщины.
– Чё? – удивилась та.
– Ну, сладкое.
– Могу за печеньем сходить.
– Нет, я пошутил, спасибо.
Даже бумажную салфетку дали. Могут, если захотят!
Направились к ближайшей лестнице. Там громила показал часовому удостоверение, и они зашагали по ступенькам наверх. Один этаж, второй, третий, четвертый. Здесь они наступали уже на постеленную ковровую дорожку, и вообще обстановка походила на интерьер Главного здания МГУ, куда он в детстве иногда приходил с отцом в знаменитую преподавательскую столовую. Ученые мужи пили средь бела дня пиво «Жигулевское» и ели рыбу первой свежести. Ну, да – тот же, по сути, «сталинский ампир».
Перед очередной дверью «шкаф» осторожно потоптался, раз взглянул на часы, другой, наконец, постучал. Изнутри крикнули, и он вошел, знаком приглашая Белолобова за собой.
Это оказалась маленькая приемная, где толстенький маленький человек в форме сначала приложил палец к губам, потом поднял трубку телефона и произнес в нее:
– Прибыли.
Тут же знаком показал – давайте, мол, не стесняйтесь. Они прошли дальше. По сравнению с подвальной комнатенкой для допросов кабинет выглядел просто огромным. Обставлен был, конечно, по всем канонам совкового вкуса. То есть не совсем по фэн-шую. Буквой «Т» располагался стол. Основной, за которым восседал остроносый человек с зализанными волосами, покрывался зеленым сукном, на нем лежала знакомая со вчерашнего дня папка с его, Белого Лба, делом. На кожаном диване у стены восседал с выпученными то ли от ненависти, то ли от ожидания скорого возмездия глазами старый дружбан Артур Алиевич, рядом с ним – бледный доходяга в очках с линзами такой толщины, что Белый Лоб сразу подумал о диоптриях так минус двенадцать – пятнадцать. Наконец, в углу справа, на самом краешке стула, сидел брат-близнец – во всяком случае, был похож – сопровождавшего его «шкафа».
«Охрана, – подумал арестант. – Эти родственники посерьезней Васятки. Только биться с ними за право сигануть с четвертого этажа на Лубянскую площадь желания нет никакого».
– Здравствуй, Олег, – произнес обладатель орлиного профиля, – присаживайся.
– Здравствуйте. Только куда?
– А вот стульчик как раз тебе, – и хозяин кабинета указал на стоящий в стороне стул, так что опустившись на него, Белолобов оказывался ближе к бойцам, затем к Алиевичу, и уж совсем в отдалении располагался остроносый.
«Бережется. Правильно делает».
Ведущий специалист по зарубежным рынкам кашлянул в кулак и произнес:
– Прежде чем вы начнете задавать вопросы, я хотел бы принести извинения за вчерашний инцидент. Надеюсь, сейчас со здоровьем у вашего человека все в порядке.
– Инцидент? – хохотнул «орел». – Ты чуть не забил до смерти заслуженного сотрудника органов госбезопасности. А это тебе… – он подыскивал слова, – не хухры-мухры.
– У вашего сотрудника органов госбезопасности ладонь размером со сковороду. Причем чугунную. И он этой ладонью дважды, не особенно экономя силы, ударил ребенка. По поводу возможности нанесения третьего удара был честно предупрежден. В общем, как говорят подростки, «он первый начал». И, надеюсь, он стал «заслуженным» не потому, что избивал детей?
– Да нет, – главный почесал свой выдающийся нос. – У него несколько иные достоинства. Ну… Ладно. Олег, нам тут всем интересно – зачем ты ездил на Кавказ?
– А разве Кавказ не входит в состав СССР?
– Почему? Входит.
– Так разве существуют ограничения в передвижении советских людей по советской стране – исключая, конечно, секретные объекты?
«Нос» хмыкнул.
– Я предупреждал, – подал голос Кердыев.
– Нам будет легче общаться, если я буду знать, с кем разговариваю, – заметил Белолобов. – Вы знаете, кто я, а я даже не имею понятия, как к вам обращаться.
– Проще простого, – ответил хозяин кабинета. – Я – Леонид Алексеевич, это, – он показал рукой на очкарика, – Вадим Русланович.
– Ну, – прервал их Олег, – а с третьим я уже и так знаком. Привет, Алиевич! – и поднял руку со сжатым кулаком, внутренней стороной. – «Рот Фронт», мир, дружба, жвачка! Не сердись за вчерашнее – голодный был, с дороги, уставший… А сейчас выспался, покормили – так что все нормально.
– Сволочонок, – прошипел сквозь зубы майор.
– Ну, а ребята, что за спиной, – продолжил арестант, – просто ребята. Правильно, Леонид Алексеевич?
– Правильно, – улыбнулся полковник.
– Леонид Алексеевич, почему я здесь?
– Мы чуть-чуть поговорим.
– Нет, не в этом кабинете – вообще, здесь, на Лубянке, в КГБ?
– Избиение ребенком трех милиционеров – не шутка…
– Я не убегал, не пытался скрыться, не отказывался отвечать на вопросы – а капитан Осипов приказал одеть на меня наручники, чтобы отвезти меня в отделение и там бить до потери пульса. Я спасал свою жизнь.
– Правда? – нахмурился Рашин. – Я не знал про наручники.
– Абсолютная правда. Я ему напомнил о наших законах, а так же посоветовал заняться спортом, ибо выглядел он не как советский офицер, а как лентяй-толстяк. А уж потом у меня состояние аффекта, беспорядочные махи руками – а они возьми, и попадай. Почему уровень подготовки ленинградской милиции столь низок? Разве это не более важный вопрос, зачем мальчишка, начитавшись книжек о путешествиях, махнул на Кавказ? А, Леонид Алексеевич?
– Ты загубил себе отличную юридическую карьеру, – подпер щеку рукой полковник. – Из тебя бы вышел адвокат на «пять с плюсом». Но с теперешней анкетой дорога в любой вуз тебе закрыта. И брату, спортсмену, отличнику, свинью подложил.
– В каком смысле? – спросил Олег, хотя внутри уже расцветал. – Его тоже в вуз не возьмут?
– Может, и возьмут. Но только в такой… технический какой-нибудь.
– А в Афганистан могут послать?
– В Афган не посылают! – взорвался Кердыев. – Туда едут только добровольцы! Но какой твоему брату Афган? Прадед – поп, на отца пишут на работе заявления об аморальном поведении, а младший брат – преступник! Попадет в армию – в лучшем случае доверят железную дорогу на БАМе строить!
– Йес! – арестант вскочил и победно вознес кулак. Тут же с улыбкою до ушей сел обратно.
– «Йес»? – недовольно переспросил хозяин кабинета. – Почему ты вдруг заговорил по-английски?
– Ну вы даете, – покачал головой Белый Лоб, – у вас тут повальная шпиономания и просто мания. «Зачем ездил на Кавказ, зачем говорил по-английски…» «Йес» – это молодежный сленг. Не просто «да», а выражение восторга, радость от события, так кричат, например, в спорте после финального свистка, когда твоя команда удержала победный счет. Ясно?
Рашин вдруг вынул белоснежный платок и отер лицо.
– Зачем ты ездил в Питер? – взвизгнул неугомонный Артур Алиевич.
– Зачем писатель Александр Грин после четырех классов гимназии сорвался в Одессу и поступил юнгой на судно? Драил палубу, работал, убирал, голодал, болел, терпел лишения, но стал матросом, и позже свой морской опыт в художественной форме изложил на страницах чудесных произведений «Алые паруса» и «Бегущая по волнам», которыми до сих пор зачитываются советские дети…
– Хватит Ваньку валять, – спокойно и твердо произнес Леонид Алексеевич. – Ты не производишь впечатления глупыша, который не понимает, что в двенадцать лет его не возьмут ни в мореходку, ни тем более на корабль.
– Кто-то говорил, что хочет на корабль? Я не Грин. Я просто хотел погулять по городу, увидеть море и почему-то – Ростральные колонны, о которых много читал.
Повисла долгая пауза. Вадим Русланович яростно что-то строчил в огромном блокноте, Алиевич ерзал на диване, то порываясь вскочить, то откидываясь всем телом на спинку, только охранники с начала разговора не изменили положения тел ни на сантиметр.
– Ла-адно-о, – растягивая слова, вдруг сказал Рашин. – Тогда о главном. Что ты имел ввиду, говоря о «десятках тысяч жизней пока еще советских людей»?
Олег вдохнул-выдохнул. Нет, конечно, не получится. Но попытаться – стоит…
– Я отдаю себе отчет, что договориться с КГБ невозможно. Более того, я все равно сообщу то, чего вы ждете. Но мне кажется – явилось бы справедливым: я спасаю жизни других, вы мне оставляете мою. Я готов просидеть в какой-либо вашей спецтюрьме за нападение на милиционеров и избиение сотрудника органов госбезопасности, но когда произойдет то, о чем я хочу предупредить, и вы поймете, что я оказался прав – думаю, честно было бы меня амнистировать и отпустить.
– Елки зеленые! – майор все-таки вскочил. – О чем это он хочет предупредить?
– Сядь! – рявкнул полковник. – Олег, продолжай.
– В 1986-м году, весной, точный месяц не знаю, произойдет крупнейшая техногенная катастрофа в истории человечества. К огромному несчастью, произойдет она на территории Украины. Возникнет пожар на одном из блоков Чернобыльской АЭС, и, как следствие – сильнейший выброс радиации. Множество районов станут непригодными для жизни, погибнет много людей.
– И? – нахмурился хозяин кабинета.
Олег опять выдохнул.
– В 1988-м году в армянском городе Спитак случится землетрясение. Его сила будет не до предела велика – семь баллов, но так как дома возводились с нарушением технических норм, попросту говоря, строители сперли цемент и двинули его налево, бетонные блоки зданий, скрепленные, по сути, песком, сложатся, как игральные карты. Погибнет двадцать пять тысяч человек.
– Почему мы тебе должны верить?! – закричал Кердыев.
– Зачем мне верить? – поднял брови Белый Лоб. – Я предупредил, а вы теперь доказывайте, что работаете для своего народа, а не для личных кармана и карьеры. Но подсказку, конечно, дам. В 1984-м году сборная Франции станет чемпионом Европы по футболу.
– С такой игрой, – неожиданно подал голос прежде немой Вадим Русланович, – какую французы показали летом в Испании, в этом не будет ничего удивительного.
– Конечно, – кивнул Олег. – Удивительно то, что Платини поставит рекорд на все времена – девять забитых мячей в течение одного финального турнира. Всего лишь за пять матчей. Причем один гол выйдет просто феноменальным: во время исполнения штрафного «стенка», как обычно, подпрыгнет, чтобы ее не перекинули, а хитрющий Платини пустит мяч низом, под ней. Кстати, в финале будет повержена именно Испания.
Опять повисла пауза. Вдруг полковник сильно ударил ладонью по столу, так, что пустой стакан из-под чаю подпрыгнул, звякнув серебряным подстаканником.
– Бред! Малыш, здесь взрослые люди собрались, а ты им головы забиваешь, чтобы уйти от ответственности! Тебя все равно ждет наказание за избиение милиционеров – условный срок с отсрочкой приговора! Как только достигнешь нужного возраста – отправишься в колонию для несовершеннолетних! А по нашему ведомству я хочу знать, где ты приобретал валюту, кто научил тебя каратэ, и кто подсказал тебе распространять клеветнические измышления о советском строе в своей школе! Кстати, не тот же самый человек, что учил каратэ? – и наклонившись к микрофону, щелкнул тумблером и проорал: – Чаю!
– О-о-о-о… – застонал Олег и взялся руками за голову.
– Думай, думай, не тороплю, – ухмыльнулся полковник. – Даю три минуты. Время пошло.
Белолобовым одолела тяжелейшая апатия. Надеемся, Леонид Алексеевич, что у вас в Чернобыле живет двоюродный брат, и вы на майские праздники 86-го поедете к нему погостить… Хотя таким козлам – никогда! ничего! не делается!
Часики тикали, Алиевич вращал глазами, Русланович все писал и писал. Ребята за спиной зашептались – чуткое ухо Олега уловило осторожный разговор.
– Ну! – посмотрев на часы, и напольные, и наручные, выкрикнул главный. – Пришли нужные мысли?
– А то! – поднял на него глаза арестант. – Мысли пришли обычные, спокойные, ленивые – о том, что жид Абрамка поручику Ильину лакированные сапоги испортил; о том, сколько он будет получать денег, когда станет ротным командиром, и что казначей хороший человек, даром что поляк.
Кердыев вскочил и замахнулся. У Вадима Руслановича мигом запотели очки.
– Не здесь! – зарычал Рашин. – Белолобов, у меня есть разрешение на применение к тебе всех способов дознания, вплоть до крайних – уж больно странный ты субъект.
– Крайних – это пытки?
– Понимай, как знаешь!
– Под пытками человек скажет все, что угодно. Как происходило у вас в 37-м. И японские шпионы нашлись вдруг, и английские. Я, так и быть, стану кенийским. По крайней мере, оригинально.
– Я говорил! – Алиевич и не думал садиться. – Я говорил, товарищ полковник!
– Если вы начнете меня пытать, я себя убью, – добавил Белый Лоб.
– Мы пытаем больно, но не до смерти! – прокричал майор.
– Вы не поняли. Я владею техникой остановки сердца.
– Как это? – ошалел хозяин кабинета.
– С помощью медитации вводишь себя в состояние транса и отключаешься – навечно.
– Врешь!
– Нет. Бусидо – путь воина. Воин не страшится умереть. Воин страшится покрыть себя позором. Поэтому он может защитить свою честь, совершив сеппуку. Если возможности сделать сеппуку нет, подойдет любой способ. Да, фунты я нашел на Невском в Питере, а рукопашный бой изучал по самиздатовской книге «Защита пустым кулаком», купленной за десять рублей на барахолке у неустановленного лица. Можете провести дома обыск – в моем шкафу в стопке тетрадей справа.
– Белолобов, – Рашин встал. – Мы поймем, чего ты на самом деле боишься, и тогда ты нам все сам выложишь. На блюдечке.
– Ну да. Ипполит Матвеевич не боялся геморроя, он боялся протереть брюки.
– Гриша! – рявкнул Леонид Алексеевич одному из ребят в углу. – Уведи!
Олег поднялся, и как-то само собой получилось сложить руки за спиной – наверное, кровь репрессированного прадеда забурлила. «Шкаф» открыл дверь, и они вышли.
III
– Что такое «сеппука»? – напрягся Алиевич.
– Ритуальное японское самоубийство, – ответил врач.
– Да оставьте вы эти сеппуку-макуку! – взревел Рашин, бегая по кабинету. – Что, что, что скажете, Вадим Русланович? Кстати, вы же профессор?
– Ну-у, – поправил тот очки на переносице. – Доцент.
– Одна фигня. Вердикт. Ваш. Вердикт.
Секретарь принес чай.
– Ставь, ставь! Иди, иди! – вытолкал его полковник.
Все были на ногах, напарника Гриши отослали.
Психиатр положил блокнот на стол и принялся его листать.
– По порядку – в науке должны быть порядок и строгость. Тот диагноз, который я предполагаю, ставится только после исследования состояния пациента в стационарных условиях в течение месяца. Серьезные фундаментальные выводы на основании разового внешнего наблюдения, без анализов и…
– Короче, Склифосовский! – крикнул Алиевич.
Врач выпрямился.
– Я бы попросил разговаривать повежливей. Пусть я и в КГБ, но я ученый с мировым именем, согласился помочь по собственной инициативе, и если вы продолжите общение в этом же тоне, я просто встану и уйду. Милиционеров я не избивал, и инкриминировать мне нечего.
– Кердыев! – застонал полковник.
– Простите меня, профессор, – насупился дознаватель.
– Доцент.
– Ой…
– Продолжайте, – выдавил из себя Рашин улыбку, – продолжайте, Вадим Русланович, пожалуйста…
– Ладно. Вероятность верности диагноза при таком поверхностном наблюдении – ну, пусть будет шестьдесят процентов. Что я вижу: полиморфное психическое расстройство. Характерное расстройство мышления и восприятия. Мальчик не отдает себе отчет, где находится. Далее: все вы слышали фантастический бред.
– Да! – обрадовался майор.
– Хорошо. Симптомы видны. Я буду подробнее, раз уж здесь. И чтобы вам стало яснее.
– Конечно, – кивнул полковник.
– В диагностике шизофрении наиболее широкое использование получили две системы: «Справочник по диагностике и статистике психических расстройств» – им пользуются американцы, и созданная ВОЗом – Всемирной Организацией Здравоохранения – «Международная классификация болезней», сокращенно МКБ-10 – ей руководствуются в нашем полушарии. МКБ-10 установила четкие критерии. Я вам их буду зачитывать, а вы сопоставляйте и решайте, подходит ли это к нашему пациенту.
– Доктор…
– Полковник!
– Да, да, слушаем…
– Первое: устойчивые бредовые идеи, которые культурно неадекватны, нелепы, невозможны и грандиозны по содержанию. Есть?
– Есть…
– Второе: склонность к насилию. Есть?
– Ну да.
– Ладно, без счета: негативное отношение к родителям – сбежал из дома. Апатия – когда вы ему дали время на размышление, он мгновенно отключился, как бы ушел в транс, заметили? И включился только после окрика.
– Было такое.
– Социальная отгороженность. С апреля не участвует в жизни общества, занимается бродяжничеством. Не явно, но добавлю: активный психоз. Постоянно провоцирует на негативную реакцию, спорит не по существу, старается оскорбить. Ну и поведение – считаю, имеет место распад сознания. Понимаю – сбежал в Питер, так если не получилось добраться до моря, езжай в Анапу – такая же соленая вода. А он лезет на Эльбрус.
– Так есть диагноз?
– Есть. Я же сразу сказал: полиморфное психическое расстройство. Иначе – шизофрения.
– А-а-а… – замахал руками Леонид Алексеевич и пошел на свое место пить чай. – Все, Алиевич, сворачиваем лавочку.
– Уж лучше бы он и вправду оказался кенийским шпионом, – стукнул кулаком о ладонь майор.
– Кердыев, еще навоюешься, сядь, – приказал хозяин кабинета. – Вадим Русланович, хотите чаю? – спросил он у психиатра. – У меня настоящий. Индийский. И рецепт особый.
– С удовольствием, – согласился врач и присел за стол.
– Еще два чаю! – крикнул в микрофон полковник.
– Плюс огромная, – продолжил психиатр, – удивительная физическая сила. Это не сила мышц – это действие возбужденного сознания. Ну и, товарищи: у Платини – девять мячей? Простите за каламбур, но это уж ни в какие ворота не лезет. Во-первых, он даже не нападающий.
– Атакующий полузащитник, – заметил майор.
– Ну причем здесь «атакующий», – возмутился Рашин. – Он – плеймейкер, мозг команды. Его дело – вести игру, раздавать умные пасы. Когда ему еще голы проводить? Что, умница Беккенбауэр не забивал? Забивал. Но не по девять за финальный турнир, это не его место на поле – зона перед штрафной площадкой, откуда прорываются к воротам и бьют. Фантастика. Но, доктор, а в пользу обратного мнения что-нибудь говорит?
– Конечно. Не зря же я дал только шестьдесят процентов. Во-первых, в столь раннем возрасте шизофрениками становятся очень редко. Во-вторых, говорит он бред, но излагает его на удивление четко. Не просто землетрясение, но и воровство цемента. Не просто победа Франции, но и голеадор Платини. В один из моментов я даже чуть сам во весь этот кошмар не поверил. Но: если вы найдете связь между Ленинградом, фунтами и Эльбрусом – значит, у юноши есть какая-то цель, к которой он идет. Пусть даже цель самая смехотворная – не знаю, там, найти бабочку, которую считают вымершей, не могу придумать – но коль она есть, возможно, мальчик и не шизофреник.
– Так я не понял – все-таки «да» или «нет»? – возмутился Кердыев.
– Мне нужен месяц, – спокойно парировал врач. – И выясните о семье – если в ней имеются проблемы, стрессы, давление – это первая причина шизофрении у детей.
– Черт, – выругался майор. – Ни туда, ни сюда.
– А мы все равно применим крайнюю степень дознания, не переживай, Артур Алиевич, – сказал начальник.
Вадим Русланович растерялся.
– Надеюсь, – испуганно спросил он, – это не…
– Ногти здесь давно не вырывают, – улыбнулся Рашин. – Вот просто с помощью вашего же института и ваших же ученых создали так называемую «сыворотку правды». Вколол два-три куба – и понесся поток сознания. Делается магнитофонная запись, затем прослушивается. Если есть важное, оно вычленяется.
– А это вредно для здоровья?
– Очень, – улыбнулся полковник.
– А больно?
– Очень! – оскалился Кердыев.
Принесли чай.
Гриша вел мальчишку вниз, где-то между вторым и первым этажом наклонился к его уху и тихо произнес:
– Ну ты настоящий перец, пацан!
Олег удивился.
– Спасибо, – ответил он.
– А ты правда Степанцову вчера руку сломал?
– Степанцов – это Вася?
– Угу.
– Правда.
– А правда, что еще нос, и все пальцы на сломанной руке?
– Правда.
Дошли до коридора, двинулись вдоль стен.
– Пацан, ты чума! – цвел «шкаф». – Меня только не надо.
– А тебя пока не за что.
– А что за стиль такой? Китайский? Японский? Корейский? Как называется?
Белый Лоб остановился и посмотрел гэбисту в глаза.
– Разводишь, чтобы я тренера сдал?
– Пошел ты! – обиделся Гриша. – Шагай! Я для себя хотел. Если будет хоть малейший шанс, обязательно начну учиться. У нас, кроме самбо да владения ножом больше ничего не преподают.
– Тогда скажу. Называется дзюдзюцу.
– Как-как?
– Ну, джиу-джитсу – но правильнее: дзюдзюцу.
– Спасибо!
– Не за что.
Дошли до камеры, тут же появился Уткин.
– Приказ, – сказал Гриша, – смирительную рубашку одеть, но не туго, и к койке пристегнуть не туго. Принести воды. Будет орать, что хочет к параше, хоть по десять раз за ночь – развязывать и предоставлять такую возможность.
– Так это… – опешил Уткин.
– Выполнять!
– Есть! Разрешите сходить за чайником для воды!
– Двигай.
– Спасибо, Гриш, – поблагодарил Белолобов. – Быстрей бы только он, а то спать хочу – глаза слипаются… По-моему, заболел я какой-то фигней. По двадцать часов в сутки бы дрых.
– Ну, так и спи, пока спится. Если им от тебя что-то надо, то уж потом и придремать не дадут – каждый день станут на допрос водить.
– Так я не знаю, что им надо.
– Да не ври. Иначе бы здесь не оказался. Так, совет, не навязываю, не по службе: лучше сразу расколись. Измучают.
– А есть такие, что не раскалывались?
– Слухи. За все сталинское время – два-три человека. Оставшиеся все ломались.
– О-ох, – Белый Лоб лег на койку и отвернулся к стене. – Гриш, тогда при этих самых «дознаниях» держись от меня подальше. Если совсем допекут, я с собой в могилу, всех, кто будет рядом, заберу.
– Не сможешь.
– Увидим.
Вбежал Уткин с чайником, Олег принялся жадно пить из носика, вдруг оторвался, упал на койку и отрубился.
– И как его теперь в рубашку засовывать? – почесал затылок служака.
– Твоя работа, ты и думай, – ответил чекист и вышел.
Дошагал до телефона, снял трубку, три раза крутанул диск.
– Слушаю! – недовольно буркнул секретарь Рашина – он видел, откуда поступил звонок.
– Лейтенант Рядко, сопровождавший арестованного, спрашивает разрешения доложить товарищу полковнику о поведении Белолобова. Есть информация.
– Сейчас… – еще более недовольно буркнул секретарь. Стукнула о стол трубка. Прошло три минуты. Шуршание, голос: – Поднимайся. Пулей.
«Холуй», – подумал Григорий и бросился вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Вошел в приемную.
– Иди, – махнул рукой секретарь.
Лейтенант постучался и открыл дверь. Перед сидящей троицей стояли стаканы с чаем и початая бутылка коньяку. Только что какой-то смешной эпизод или фраза довели Кердыева до беззвучных колик, он просто давился от смеха, хозяин кабинета снисходительно улыбался. Он поднял глаза и спросил:
– Чего тебе, Гриш?
– Разрешите доложить.
– Валяй.
– По пути следования к камере вступил с арестованным в контакт.
– Какой? Половой? – подал голос Алиевич и сам же заржал.
– Товарищ майор! – рявкнул Леонид Алексеевич, хотя на миг и сам усмехнулся.
– Боевая техника, с помощью которой он нанес увечья капитану Степанцову, называется не каратэ. Это дзюдзюцу, то есть джиу-джитсу. Далее: ему показалось, что я хочу узнать имя тренера. Значит, такой тренер есть. Еще: он чем-то болен, ему нужно для сна около двадцати часов в сутки. Это можно использовать. Еще: я предложил ему рассказать то, чего от него ждут, иначе, мол, дойдут до крайней степени и все равно сломают. Он ответил: буду уходить в могилу, заберу с собой всех, кто тогда окажется со мной рядом, так что ты, мол, Гриш, держись от меня подальше.
– Дела… – задумчиво произнес полковник. – Очень уверенный в себе молодой человек, очень. Всех, кто будет рядом…
Вадим Русланович, поправив очки, поднял руку, но Рашин его остановил, поднялся, застегнул пиджак и громко проговорил:
– Лейтенант Рядко! Объявляю вам благодарность!
– Служу Советскому Союзу! – гаркнул офицер.
IV
Олег проснулся совсем разбитым. Еще и подташнивало. Наверное, безотходное советское пищевое производство давало о себе знать. Что из мяса нельзя продать – на фарш, из него и котлеты, и клецки для супа.
Ремни вокруг запястий были затянуты на удивление слабо. Можно попытаться высвободить руки – а толку?
– Уткин! – позвал он. И еще громче: – Уткин-Прибауткин!
Звякнул засов, вошел служака, и сразу, по обыкновению, начал почесывать затылок.
– Ну ты и дрыхнешь! – заметил он.
– Так долго? – с сожалением спросил Олег.
– Ну. Заснул вчера в пять дня, а сейчас – восемь утра. Я уж тебе и ужин приносил, и завтрак – по фигу, ты как мертвец.
Белый Лоб почувствовал легкое урчание в животе.
– И что на завтрак?
– Каша. Перловая.
– С тараканами?
– Хе. Не без того. Вместо изюму!
– Ну так неси.
– Фигушки. Все по распорядку. Жди теперь обеда. Давай развяжу.
– Давай.
– Чаю могу налить.
– Налей.
Уткин вышел, закрыв дверь, Олег совершил свой весьма видоизмененный утренний моцион.
Опять звякнул засов, но вместо служаки с чаем появился очередной «шкаф» с пустыми руками.
– Собирайся, – приказал он без всяких «здрасьте – доброе утро».
– А где Гриша? – спросил Белый Лоб.
– Был Гриша, стал Миша. Сменился он. Двигай, в темпе!
– Что, даже чаю попить не дашь?
– Вон, у тебя чайник с водой на столе стоит, попей воды.
– Блин, жандарм ты какой-то, Миша.
– Поквакай тут еще! И без воды оставлю.
Олег припал к чайнику – напился с запасом. Кто знает, куда отправят и когда он теперь вернется?
Из коридора его повели к лестнице, да не к той. И не вверх, а еще уровнем ниже. Тут стояла сырость и казалось мрачно до жути.
«Наверное, где-то здесь “пыточная”, – подумал Олег. – Вернее, несколько “пыточных”. Вот попандос, так попандос…»
Миша доставил его в помещение, напоминающее операционную – все стены покрыты угрюмым серым, когда-то бывшим белым, кафелем. В центре располагалось кресло, похожее на стоматологическое, только с ремнями на подлокотниках.
«Трандец, приплыли», – подумал Белый Лоб и начал тоскливо озираться. Самое обидное, что в теле сил не чувствовалось – ну вовсе никаких. – «Водичка! – догадался он. – Подсыпали какого-то говна, конечно, чтоб больше пальцы не ломал. У-у, гады!»
– Что волком смотришь? – недовольно спросил здоровяк. – Ты думал, в пионерлагерь попал?
– Мудак ты, Миша, – ответил арестант. – Пересекутся в жизни дорожки, сломаю я тебе твою бычью шею.
– Ну-ну, – оскалился «шкаф». – Очень страшно.
В комнату вихрем влетел Кердыев, за ним – тощий мужик в докторских халате и колпаке, и еще двое громил. Без команд, разговоров и предисловий «школьника» взяли за руки и силой усадили в кресло. Зачем? Он бы и не сопротивлялся – бесполезно. Сначала закатали левый рукав, затем пристегнули запястья, сгибы локтей, протянули ремни и защелкнули замок на груди.
– Алиевич, – произнес Олег, – открою маленький секрет. Как другу. Тот свет – он есть. И будешь ты за свою деятельность голой жопой в горящие угли засунут не единожды.
– Я – коммунист, – спокойно ответил майор, – и в ад не верю. Приступайте, – скомандовал он «врачу».
– Один куб или два? – спросил тот.
– Что?! – подлетел Кердыев. – Три!
– А выдержит? – с сомнением спросил «доктор».
– А не выдержит, – со злостью посмотрел Алиевич Белолобову в глаза, – туда ему и дорога.
У этого уравнения решение отсутствует. Слишком много неизвестных. Очень мало времени на поиск ключа.
– Суки! – вырвалось откуда-то из глубины, из очень далекого далека, само по себе. Полились песни. – Скажи мне, брат, о чем мечтаешь ты-ы? – орал Олег. – Нью-Йорк – он далеко от Воркуты-ы!.. А на черной скамье-е-ее, На скамье подсудимы-ы-ых Сидит дочка-красотка-а-а И красавец жига-а-ан… Наверх, о товарищи, все по местам! Последний парад наступает! Врагу не сдается наш гордый «Варяг», Пощады никто не желает!.. Вам всем – на гей-парад, в первые ряды…
Тощий тем временем открыл запертый на замок шкаф, раскрыл опять-таки запертую на замок коробку, бережно вынул ампулу, осторожно сломал колпачок и начал набирать жидкость в шприц.
– Майор, – сказал Белый Лоб. – Я как-то давно узнал, что чекисты взяли помощницу Солженицына, долго ее допрашивали, и она указала, где тайно хранится экземпляр «Архипелага ГУЛАГ», а потом пришла домой и повесилась от стыда. Мне казалось, что для сотрудников КГБ это – предел человеческой мерзости. Какому богу вы служите, зачем это делаете – ведь по-любому все в итоге развалится? Нет предела вашей мерзости, нет. Выживу, Кердыев, запомни – после 91-го года найду и ноздри собственными пальцами выдеру. Есть такой приемчик.
– Лучше спой – у тебя так интересней получается, – ухмыльнулся Артур Алиевич.
– Эх, больной ты на голову сексот. Тебе фильм «Место встречи изменить нельзя» нравится?
– А кому он не нравится?
– А ты знаешь, что он снят по книге братьев Вайнеров «Эра милосердия»?
– Да что-такое помню…
– «Милосердия», дурак, понимаешь? Милосердия!
– Милосердия, – твердо сжал губы дознаватель, – но не к врагам.
– Дурак-дурак. И какая же фраза из фильма тебе больше всего понравилась?
Кердыев поднял глаза к потолку, ухмыльнулся и выдал:
– «Белолобов! Я сказал – Белолобов!»
– «Дырку ты от бублика получишь, а не Белолобова!»
– Посмотрим, что ты через часика так три протявкаешь.
– «Не бери на понт, мусор!»
– Я не «мусор». Я не мент, если ты еще не понял.
– Ах, да. Голубой околыш. Заградительный отряд.
«Врач» нащупал вену, воткнул в нее шприц и стал вводить прозрачную жидкость.
Олег не отказал себе в удовольствии плюнуть ему в рожу. Тот даже бровью не повел, только закончив работу, отошел к столу, взял полотенце и вытерся.
– Злой мальчик, – заметил он.
Для Белого Лба вдруг выключился свет. Да нет – он померк во всем мире! Тьма поглотила Вселенную. Вдруг Олег увидел себя. Ему – пять лет. Он стоит в коридоре родительской квартиры, весь в снегу и с прилипшими к пальто ледышками, рядом – санки. Мама кричит о том, как это можно – потерять варежку, и что она теперь скажет отцу? Жалко варежку, но гулять так весело! Мы катались с горки, пока имелись силы и штаны не промокли насквозь, а с Жоркой столкнулись головами, и пусть больно вышло, но зато как же мы смеялись! Анна с огромным животом признается – «Я боюсь рожать». Чего бояться? Почти все женщины рожают. И вот лежит маленький комочек, и перед лицом новорожденной – кислородная маска. Олег в ужасе, он бегает по роддому и орет: «Врач! Срочно нужен врач!» Выходит милый дядька, у Олега подкашиваются ноги: «Что случилось? Почему у моей дочери – кислородная маска?!» Доктор смеется и поясняет, что маска дается всем детям, что все прошло отлично, и вообще «Ваша жена – молоток». Он никогда не представлял себе супругу в виде молотка, в виде серпа, отрезающего знамо что – было, а молотка – нет, но пусть, пусть! Молоток, молоток! И вот Нинке пять месяцев, она лежит в кроватке на съемной даче, пытается дотянуться до игрушек, свисающих с пластикового кольца на нитях, и – раз! – попадет по рыбке, потом – по лошадке, и закружилось все, завертелось! Потом – первые шаги. Я иду! Смотрите, я иду! И хохочу, как же весело ходить! Никто, кроме Нины, не наряжает елку! Давай этот серебристый шар повесим на вот эту ветку? Нет! Красный! Почему красный? Серебристым будет «снежок»! И – спиралью его вверх! И никак иначе! Съедобное-несъедобное. Нине бросается мячик. Апельсин! Нина ловит. Сковородка! Нина не ловит. Какашка! Нину складывает пополам от смеха. Надо же, какой веселый папа. Это же надо придумать – какашка? Папа, зачем умер Король-Лев? Это, что, не сказка? В сказках не умирают хорошие герои! В сказках умирают злые! Папа, давай придумаем такую сказку, чтобы всем было хорошо! И маме. И бабушке. И тете Жене. И няне. А мне? И тебе, папа. Что за вопрос? Конечно, пусть тебе будет хорошо, папа. Не лезь на лошадь, она большая. Возьми пони. Нет, я хочу на лошадь. Это детский каприз. Нет, это не каприз, пони – для маленьких, а я уже большая. Большая? И сколько же тебе лет? Смеешься? Уже пять с половиной! С половиной? Ну, да – «половина» тут вещь определяющая. Море волнуется раз. Море волнуется два… Папа, с тобой неинтересные прятки, ты все время меня находишь. Значит, ты плохо прячешься. Я отлично прячусь, но у меня мало времени сделать это еще лучше. Давай-ка ты досчитаешь до ста пятидесяти – посмотрим, как быстро ты меня отыщешь. До ста пятидесяти в этой игре не считают! А ты попробуй. Нина, Нина, ты где? Нина, хватит играться, сдаюсь, Нина, ты где? Нина забралась на соседнюю дачу и кормит у вольера фазанов. Нина, как же так? Мы ведь играем в прятки! Зачем нам прятки? Ты посмотри, какие красивые птицы! Я не пойду на этот аттракцион! Папа, ты, что, боишься? Конечно, боюсь! Только я за тебя боюсь, а не за себя – ты смотри, какая высота! За меня не бойся, папа, а тебя, если понадобится, я спасу. Я спасу тебя, папа. Не бойся, папа, я тебя обязательно спасу. Что за рожа? Зачем здесь эта рожа? Что за бешеные узкие глаза? Эй, ты, отойди. Эй, ты кто? Отойди, мне нужно догнать дочь! Моя дочь убежала в парк! Отойди же, дурак! Почему я не могу тебя оттолкнуть? Почему нет сил? Почему я не вижу своих рук? А вы кто такие? Что вам надо? Зачем вы здесь? Идите прочь! Что значит, зачем я лез на Эльбрус? Хотел покорить гору, но сошел ледник, все погибли, а я оказался в пещере под куском льда толщиной метров десять. Все, кирдык. Я не дразнюсь. Ах, ты – Кердыев? Ну, не повезло с фамилией, я тут причем? Где моя дочь? Ребят, отойдите, побью ведь, ну что вы, право. Еще пару вопросов? «Газпром» пока не берите, «Роснефть» в долгосрочной перспективе – можно, «ВТБ» – позавчерашний день. Другие вопросы? Только быстро, быстро, быстро! Зачем я ездил в Ленинград? В смысле, Питер? Да я часто туда ездил. Ладно, жене не скажете? Проветриться. Так, чтоб просто она не находилась рядом. Чтоб не срываться, чтоб не кричать, не ругаться. Уехал на два дня – вернулся как новенький. Только что вы приклеились ко мне с этим Питером? Я в Париж, кстати, гораздо больше люблю летать. И в Рим. В Вену обязательно. Прага – единственное место, где я могу выпить пива. Ха! Взял, и наврал. Антверпен, конечно, Антверпен. Бельгийское пиво – нечто. Смакуешь и смакуешь. Белое – особенно. Но пить – очень вредно для спорта, а я занимаюсь каждый день. Кто мой тренер? Рома Юкшин. Вы не знаете Рому Юкшина? Вы дилетанты – зачем мне с вами разговаривать? У Ромы седьмой дан, он пять лет прожил в Японии в монастыре. Вообще, достали, все – идите, идите! Блин, почему мне тяжело дышать? Слушайте, это здесь воздух такой? Может, я под водой? Почему я не могу дышать? И почему болит сердце, черт! У меня в жизни не болело сердце! Никогда, идиоты! Идиоты! Идиоты! Блин, я умираю. Нина, где ты? Ты же сказала, что спасешь меня? Просто скажи хотя бы «прощай». Дай увидеть тебя разок. Разок. Разок. Черт, я задохнулся. Я не дышу. Я умер.
V
Полковник Рашин читал аналитический отчет, и лицо его все зеленело и зеленело. Перед ним по стойке «смирно» стоял Кердыев – сесть ему Леонид Алексеевич не предложил. Когда замначальника Пятого управления закончил, он откинулся в кресле и глубоко задумался.
– Кажется, Артур, мы сели в лужу, – наконец сказал он.
– Ничего мы не сели. Ну, подтвердилось, что мальчик – шизик. Нам-то что до этого? Пусть теперь в психушке лечат.
– Дурак! – хлопнул ладонью по столу хозяин кабинета, да так, что майор вздрогнул. – Трижды дурак! Сядь!
Подчиненный опустился на краешек стула. Шеф потер себе глаза.
– Значит, так. Полчаса назад ко мне по поводу Белолобова заходил старый друг – мы Минское училище вместе заканчивали – из Первого главного управления.
– Ого!.. – вырвалось у Кердыева.
– Из управления «К».
– Ого-го! А контрразведка почему мальчишкой интересуется?!!
– Контрразведке он на фиг не нужен. Друг зашел ко мне потому, что он друг.
– Не понял.
– У пацана есть дед-академик. Он старый, на пенсии, но не в этом дело. Он историк. Когда-то, в факультативном порядке, преподавал историю в военной академии имени Фрунзе. Студенты его любили. А один так вовсе увлекся историческими вопросами и чуть было профессию не поменял. Вовремя остановился, но дружба осталась на всю жизнь.
– И?
– Что – «и»? Фамилия его – Петров. Простая такая. Никогда не слышал?
– Ой, – заерзал на стуле Алиевич, – не поверите, вот прямо так вертится, вот где-то рядом, рядом… – тут вдруг физиономия его застыла, он с трудом выдавил из себя: – Генерал-полковник Петров Василий Иванович, главком Сухопутных войск, замминистра обороны, Герой Советского Союза?
– Майор, все-таки что-то такое в тебе есть. Память, во всяком случае, цепкая. Итак: какая-то крыса, откуда, как, когда, письмом, по телефону, не знаю, стукнула старшему Белолобову, что его внука взяли на Кавказе наши люди, и что видели его в аэропорту МинВод.
– И?
– Да что ты все икаешь! Иди, мля, воды попей! Дед поехал к Петрову, тот сразу сделал запрос.
– Когда? – губы у Кердыева задрожали.
– Я же говорю, примерно полчаса назад.
– Это значит, что у нас есть два-три часа.
– Правильно мыслишь. Потому что если выяснится, что мы применили дознание к психически больному ребенку, то я и ты в это здание больше не вернемся. И следующих званий у нас не будет. И выслуги лет тоже. В каком состоянии Белолобов?
– Подыхает.
– Что?!?
– Бредит, в сознание не приходит, весь синюшный, куда-то несколько килограмм ушло, врач приходил, ничего понять не может.
– А сколько вы ему вкололи?
– Три куба.
– И что тут непонятного? Артурик, если мы его в таком виде отдадим, и он через неделю кончится, нас даже рядовыми в Афган не пошлют. Лишат званий, наград – и уволят к черту. Такую честь мундира Андропов отстаивать не станет. У нас вообще никакой зацепки по антисоветской деятельности нет?
– Да ну, вы же читали отчет. Мальчишка думает, что на Эльбрусе попал под ледник – на Эльбрусе ледники уж лет двести не сходили. Далее: у него якобы есть дочь Нина, он якобы часто бывает в Европе.
– Да может, он молодой, да ранний, и успел родить!
– Маразм, конечно, но мы проверили на всякий случай. Нет дочери, не бывал за границей.
– А что это за муть такая – «роснефть», «газпром», «втб»?
– Нефть и газ, больше ничего не понятно. Причем они тут вообще – бес его знает.
– А этот… Тренер?
– Романов Юкшиных в Москве – море, но нет никого, кто интересовался бы единоборствами, и тем более – чтобы какое-то время провел в Японии.
– Тупик.
– Нет.
– Почему? – оживился полковник. – У нас есть хоть один шанс?
Кердыев покраснел и выпалил:
– Уничтожим все документы! Сделаем так, что его у нас вообще не было!
– Фантаст! Документы – да, но он же придет в себя, и расскажет все, что вспомнит!
– Физическое устранение.
– Что?
– Физическое устранение. Тело – в крематорий.
Рашин вскочил и принялся мерить шагами кабинет. Пару раз он поднимал взгляд на подчиненного и сокрушенно качал головой. Наконец, бросился обратно в кресло, наклонился к майору через стол и сказал почти шепотом:
– Свидетелей – до фига.
– Ничего подобного. Опасны только срочник Уткин, дежурный по блоку, и два срочника, которые вбегали по вызову, когда малыш Степанцова мутузил. Всех троих – сегодня же переводом на Дальний Восток. Лейтенанты Савельев, Стручков, Лукин и доктор Малышев сами участвовали в применении препарата – ребята мальчишку привязывали, а Малышев колол.
– Да у Малышева столько за душой – он и так рот не откроет. Остается Рядко.
– И ваш секретарь.
– Не смеши. Потому он и мой секретарь, что умеет держать язык за зубами. А с Рядко справимся.
– Как? Парень настолько выслужиться хочет, что сдаст кого угодно когда угодно кому угодно.
– А мы ему и поручим – привести приговор в исполнение. Скажем, сверху указание дано. Срочно. А чтоб веселее получилось – пообещаем сразу через звезду перескочить.
– Из лейтенанта – в капитаны? – с недоверием спросил майор.
– Угу. Лично займусь.
– Тогда – вот вам и надежный человек в вашу команду. Правда, остаются бесконтрольные кухарка, дежурные, водители, что везли его из аэропорта. Ну и спецкоманда, что будет труп жечь.
– Офонарел? Кто запрос до кухарок доводить будет? Это уж мне позволь решать. А у спецкоманды такая подписка о неразглашении, что им и членам Политбюро не разрешено ничего рассказывать.
– Прикажете приступить?
– К чему?
– К работе с документами.
– Чтоб ни кусочка пепла не осталось. Малышев ампулу ценного препарата пусть на себя возьмет, как разбившуюся. Спишут, не страшно. Приказ по срочникам должен быть готов в течении десяти минут.
– Есть. Разрешите выполнять?
– Разрешаю.
Кердыев, какое-то время назад ссутулившийся, с опущенными плечами, вскочил с выпяченной грудью, ловко развернулся на каблуках и ринулся на выход.
Рашин наклонился к микрофону и задал вопрос:
– Лейтенант Рядко на смене?
– Секунду!
Зашуршали бумаги.
– Так точно!
– Ко мне. Мигом.
Олега рвало. Сердобольный Уткин раздобыл ржавый тазик с отломанной ручкой, но в него еще надо попасть. Чувствовал себя, как после наркоза, только в десять раз хуже. Фашисты. Что же он им наболтал? И не дергают – видно, ничего особенного, иначе Алиевич уже бы победоносно прыгал по камере. Как же хреново! Как же хреново! Но подыхать тут никто не собирается, не дождетесь.
Звякнул засов, заскрипела дверь. Вошел Гриша, как всегда, подтянутый, молодцеватый. Вот единственное лицо, которое приятно здесь видеть. «Если все же удастся перебраться обратно, – подумал Белый Лоб, – найду этого человека обязательно – хорошо у него дела в 2012-м будут, плохо ли – все равно подарю тыщ пятьсот».
– Привет, Гриш! – сказал он, вытирая лицо одеялом – что уж тут стесняться. – Извини, плохо выгляжу.
– Ничего. Привет, Олег.
Белолобову то ли почудилось, то ли на самом деле гэбист чуть подрагивал и выглядел бледнее обычного – ну да ладно.
– Если меня на допрос, предупреди своих сразу – могу им костюмчики заблевать.
– Нет, не на допрос. Тебя в больницу отправляют.
– А с чего это доброта такая? – искренне удивился арестант.
– Не знаю, – скривился Рядко, – наверное, не хотят, чтобы ты помер здесь.
– А с чего это вдруг я должен помирать? – спросил Олег и тут же легонько постучал себя по губам ладонью. – Правильно, правильно, чего это я. Лечиться. Срочно лечиться.
Сполз с кровати, начал торопливо одеваться.
– А куда меня? В какой-либо тюремный изолятор?
– Нет, – после довольно-таки длительной паузы сказал Григорий, – в «Склиф».
– Да ну? – окаменел Белолобов. – Это «с концами», что ли, отпускают?
– Не знаю! – почему-то зло бросил чекист. – Может, в отдельную палату с охраной, может, в общую. Мое дело тебя в «скорую» посадить, больше ничего не известно.
– Так идем, – Олег улыбнулся во весь рот. «Склиф»! Уговорить, уболтать кого-нибудь, и позвонить деду! Фиг с ним: приговор, отсрочка, колония – справимся! Ого-го-го!
Быстро топали по коридору, на лестнице Гриша первым шагнул вниз.
– Ты куда? – ужаснулся Белый Лоб.
– Туда… – на лице Рядко появилась испарина.
– Там «пыточная»!
– Какая, е-мое, «пыточная»?
– Меня там вчера какой-то химией бронебойной накачали – чуть не сдох! – заорал Белолобов.
– Да там комнат сорок! – в свою очередь, закричал здоровяк. – И выход во двор, где уже должна ждать машина! Или ты хочешь, чтобы тебя – через парадный подъезд на площадь, с оркестром?
– Ну да, – согласился Олег. – Не надо с оркестром. Пошли.
Спустились по лестнице и зашагали по коридору – совсем в другую сторону от того ответвления, где находилась «операционная». Белый Лоб вздохнул с облегчением.
– Гриш, – спросил он. – Скажи, как твоя фамилия?
– Зачем тебе?
– В будущем отблагодарю тебя по-честному. Ты единственный нормальный человек в этой камарилье.
Лейтенант задержал шаг, вынул из наплечной кобуры заранее снятый с предохранителя пистолет Макарова и выстрелил арестанту в затылок.
– Рядко, – произнес он. – Моя фамилия – Рядко.
Пуля вышла у Белолобова через правый глаз, сплющилась о стену и упала на пол. Левая нога подломилась, и тело, странно дернувшись еще в воздухе, завалилось на бок. Вокруг головы быстро образовалась лужа крови. Здоровяк вывел флажок предохранителя из положения «огонь» и вложил оружие обратно в кобуру. Развернувшись, пошел вдоль коридора до ближайшего телефона. Набрал номер и сказал в трубку:
– Приказание выполнено. Объект напротив комнаты номер восемнадцать. Присылайте зачистку.
Григорий ненавидел подвал. Он, конечно, считал себя неверующим, но мог согласиться, что аура этого места премерзкая. Может, тут и не летают привидения замученных людей и не взывают к отмщению загубленные души, но то, что находиться здесь противно – это точно. Поэтому он не стал дожидаться спецкоманды по утилизации трупов из двух отмороженных старожилов, а поднялся на этаж вверх, вынул сигарету и закурил в лестничном пролете.
Появились мужики в комбинезонах.
– Привет, – буркнул старший. – Где, говоришь, труп?
– Напротив восемнадцатой.
– Ага. Бывай.
– Пока.
Лейтенант с легкостью вбежал по лестнице на нужный этаж, зашел к себе, снял и бросил на спинку стула пиджак, сунул в стакан с водой маленький электрокипятильник – хотя что чай? Руки подрагивали, он бы с удовольствием выпил чего покрепче. Заверещал телефон. Он с готовностью снял трубку.
– Лейтенант Рядко, – представился, как обычно.
– Ря-я-я-ядко-о-о! – орал полковник. – Ко мне, живо!
Григорий с удивлением положил трубку обратно, надел пиджак и помчался к начальнику. В дверь даже не постучался – его очень сильно ждали.
– Иди, иди! – зашипел на него секретарь, размахивая руками.
В кабинете, как зверь, готовый к прыжку, стоял Кердыев, а Рашин наматывал круги вокруг стола. Увидев вошедшего, Леонид Алексеевич едва ли не с кулаками набросился на подчиненного.
– Где Белолобов!? – закричал полковник. – Где, сука, этот гаденыш? Куда ты его, гондон, отпустил?
– Белолобов ликвидирован, – опешил громила и сделал шаг назад. – Как приказано…
– Где, сука, он ликвидирован?!
– Там, где положено – напротив комнаты номер восемнадцать.
– Нет трупа напротив комнаты номер восемнадцать! – кривляясь, как паяц, начальник присел и развел руки. – И напротив других комнат нет! И вообще в подвале нет!
Лейтенант решил, что его подставляют. Он выхватил пистолет.
– Ты что? – окостенел полковник.
Григорий вынул обойму.
– Вот! – ради большей убедительности тоже на высоких тонах заговорил он. – В обойме нет одного патрона! Точно в затылок! Пуля на полу валяется – я заметил, как она от стены отскочила! Кровищи – море! А если труп кто спер – я тут причем? Только на какой хрен он кому-то нужен? И что значит – «отпустил»? Из подвала выхода нет! Куда там можно уйти?
У Рашина перехватило дыхание, глаза бешено вращались.
– Майор, – сипло сказал он. – Проверь.
– За мной, – скомандовал Алиевич, и вдвоем с Григорием они побежали, перепрыгивая ступеньки, молча, не тратя время на бесполезные слова.
Домчались до подвала, лейтенант увлек Кердыева за собой и опешил. Давно ко всему привыкшие члены спецкоманды стояли и спокойно курили. Тела не было.
– Вот кровь, – уверенно показал Рядко, – целая лужа. Как видите, свежая. Вот след от моей пули, – он ковырнул ямку на стене. – О! Гильза! – наклонился и поднял ее, поднес к носу майора. – Проведем баллистическую экспертизу – из моего пистолета, нет?
– Твою мать! – зарычал Кердыев.
– Эй, – позвал их один из ребят, – вы тут хоть сутки ругайтесь, нам-то что делать?
– Можете идти! – продолжал рычать Алиевич.
Те пожали плечами, спокойно прошагали мимо них.
– Давай к Рашину, – простонал непосредственный начальник.
Поднимались уже не так быстро, как спускались минутой ранее.
Полковник в кабинете смотрелся в зеркало – видимо, искал новые седые волосы.
– Нет трупа, – доложил майор. – Кровь, след от пули, гильза – есть, трупа – нет.
– А, может, то кровь животного, а Белолобов уже по канализации на свободу лезет? – Леонид Алексеевич развернулся и тяжело посмотрел на подчиненных. – А, Рядко?
Лейтенант, не сдержавшись, фыркнул.
– Малышев анализ крови за пять минут сделает и скажет, чья она – собачья, свиная или человеческая.
Хозяин кабинета вдруг рассмеялся.
– Богу – и то трое суток потребовалось, чтобы на небо вознестись. А тут – раз! – и испарился.
Подошел к шкафчику, достал полбутылки коньяку, чайные тонкостенные стаканы, разлил по пятьдесят.
– Что стоите, – позвал коллег. – Вперед, за Родину.
Те с готовностью схватились за емкости.
– Не смейтесь, – произнес полковник, – но я хочу выпить за упокой души Белолобова Олега Ивановича. Каким-то чувством я начинаю постигать, что ухайдокали мы немножко не того.
– Ну, пусть земля ему пухом, – сказал Алиевич, поднимая стакан.
– Каким «пухом»?! Тела – нет! Никого не хоронили, в землю не клали! Ты когда-нибудь башкой станешь думать?
– Извините, – опустил голову майор.
– Теперь сидим и ждем. Тупо ждем. Если Петров до нас не доберется… Ох. А если доберется, то нас даже во внутренние войска охранять зэков в Ханты-Мансийском крае не возьмут. Не чокаясь!
Выпили.
Коньяк с приятной теплотой побежал по крови.