I

Олег сам, до последней детальки, до петушка-флюгера, до оконного ставца, до резного крылечка выстроил себе такие хоромы о нескольких этажах с переходами во все стороны, что слава о них задолго до окончания строительства по земле покатилась. Со всех стран, знаемых и заморских, стекались посланцы на это диво-дивное глазеть да восхищаться. И вот как вбил он последний медный гвоздик, пришла пора вводить в терем хозяйку. Ну, перво-наперво, кота пустили, тот с шипеньем прыгнул в угол и затих. А затем уж в свежую, истекающую смолой горницу плавно, словно лыбедь сказочный, вошла сама Анфиса Тимофеевна. Величавым, строгим, но довольным взглядом из-под ровного полукруга бровей водит по сторонам, улыбается – угодил супруг, значит. А как ради такой жар-птицы и не расстараться! На ней парча, жемчуга нитями, изумрудные и золотые браслеты, серьги с рубинами, перстни с сапфирами. По плечам струится голубой китайский шелк в серебряных узорах, в руках – беличий коротель с вишневым бархатом. Повернулась, прошлась туда-сюда. Концы красных выступок горят из-под подола, все каменья будто разом при повороте вспыхивают, пышные палевые рукава схвачены у запястий парчовою оторочкой, вышитой мелким жемчугом. Вдруг озорно улыбается – гости еще не вошли, подходит к Белому Лбу, берет его грубую плотницкую ладонь и кладет себе на грудь. Только грудь маленькая и парча с шелком – грубее холста. А в улыбке среди почему-то желтых зубов он замечает справа вверху две дырки.

– А-а! – кричит Олег и просыпается.

– Дурной сон? – зевая, спрашивает Алтантуяа, поворачивается, втыкая свой теплый зад ему в живот, а ладонь супруга, которую держит своими маленькими пальчиками, запихивает себе за пазуху, ближе к небольшим острым грудкам. – Всю ночь ворочаешься…

На второй половине шатра раздается не плач, не вой, а требовательная команда:

– Уа!

Так как ответ не последовал, сила команды удваивается:

– Уа-уа!!

– Ну вот, – встает жена, – опять не выспалась. Если Ильсия злится – надо ее козлиным молоком поить – видно, нездоровится.

– Я наружу… – вяло сказал древоделя.

– Если соберешься уйти куда – предупреди, ладно?

– Ладно…

Только шагнул из юрты – Туглай навстречу.

– Никак субх вышел делать? – ухмыльнулся тот.

– Ага. И зухр заодно. Просто отлить.

– Давай провожу. Все равно я к тебе для разговора.

– Ну, пошли.

«Отлить» в монгольском стойбище или походном лагере – дело не простое. Если совершить сие в пределах оных, наказание – смерть. Ну, или заплатить шаману-колдуну уйму денег, чтобы «очистил» место.

У шатра сотника Юлгиза второй день стояло воткнутое копье с черным войлоком – метка умирающего.

– Как нормальный боец, так подхватит болезнь и помрет перед боем. Как болтун-краснобай – бочку арака выжрет, двух баранов слопает – и хоть бы что, – заметил Олег.

– Кого ты имеешь в виду? – захохотал арактырец.

– Не тебя, мин-баши…

Последнее слово русский ратник произнес с сарказмом, не ускользнувшим от монгола.

– «Мин-баши»! – передразнил тот боевого товарища. – Вот убьет меня Тимур – станешь на мое место.

– Мне наплевать на все ваши степные: карьеру, грабежи, золото, наложниц и прочую хрень. Мне год остался. Даже десять месяцев. Пройдут – только меня и видели.

– Мы к этому разговору еще вернемся.

– Вернемся, – согласился плотницкий сын, когда они, уже миновав часовых, зашли в лес и сделали свои дела.

– А вот давай на пенечки присядем, пока время есть, – предложил Туглай.

– Давай. Только зачем тебе чужеземец понадобился?

– Ты не простой чужеземец. Ты умный чужеземец. Посоветуемся?

– Да почему нет? – урусут сорвал травинку и начал ее жевать.

– У одних утренний намаз, другие по бараньей лопатке гадают, а мы пока тут поболтаем.

– Болтай.

– Тохтамыш больше не станет уходить от Тимур-Ленга. Сегодня он даст бой.

– Он даст бой, только опять, как заяц, сбежит, как и из Дербента четыре года назад, и из Ак-Орды – два. Только наши головы в поле оставит.

– Я сейчас направляюсь на джанкы. Там будут почти все тысяцкие и самая верхушка – Тохтамыш, огланы Таш-Тимур, Бек-Ярык, наш Илыгмыш, Бек-Пулад, и найоны – Актау, Урусчук-Кыят, Иса-бек, Кунче-Бугу, Сулейман-Суфа, Науруз, Хасан-бек. И все хотят драться! Тохтамыш неприкосновенен, он новый Бату, объединитель Белой, Синей и Золотой Орды. Чингисхан завещал все эти земли чингизидам! Разобьем здесь, потом в Хорезм! Загоним чагатаев за Ходжент! Отберем Арран! Имеретию! Картли! Земли вайнахов! И будет всегда одна Орда, Великая Орда!

– А до Чингисхана народы как-то со своими землями справлялись? Тогда никто никаких завещаний не издавал? У Тохтамыша и так вся Степь – неужели ему мало? Можно остановиться! Сколько Увечный йигачей прошел, чтобы сюда добраться? Ему отступать некуда! Для него поражение – смерть! А для наших – вон, весь Дешт-и-Кипчак для бегства! Сытые, довольные, отъевшиеся, в поход девок и скраб взяли – если уж решил этого Защитника Веры, Меч Ислама измотать – так каждый день несколько кошунов выделяешь – и в бой! На следующий день – другие в бой, и сразу назад!

– Ну, ты тоже, Искандер Двурогий, что-то в Тебризе мы тебя не видели!

– Ты знаешь, меня каракурт укусил – значит, Бог отвел от участия в том, что вы там с людьми творили. Зато в Зенджир-Сарае видели! – сказал он и пожалел, тут же сплюнул. Тохтамыш устроил там обычную резню, и Олег почел бы за счастье не вмешиваться, но два десятка из его сотни полезли от жадности за добычей в сторону от основных сил и попали в настолько хорошо организованную засаду, что приходилось, их выручая, так рвать и метать лично, что жилы, на самом деле, лопались, а глаза вылезали из орбит. Не разбирал, правое дело, левое, только рубил, колол и резал. Ну и пожаловали Белого Лба за храбрость хвостом яка, черт его дери, что теперь болтался на шее его трехлетки Бедокура, названного в честь клобуковского коня. Прежний, Буран, утонул от слабости в Самуре. Кавказские реки только сатана преодолеет, и то, по валунам прыгая – настолько они быстрые. А тут у загнанного животного три стрелы в крупе – попробуй, выберись.

– Это война! Мы выполняем завет Чингисхана!

– А Тимур несет «зеленый свет ислама». И что с той, что с другой стороны – обычный грабеж. Вот и все объяснение.

– Ладно, пошли. Вчера уже два тимуровских тумена дрались с нашими. Сегодня будет большой бой. Я – на совет, ты рядом посидишь у юрты, как мой лучший сотник.

– Только мимо жены пройдем, я хоть пару лепешек возьму.

– Давай…

Бегство по Синей Орде выказывалось Тохтамышем и приближенными как традиционный способ ведения степной войны. Измотали переходом, неожиданно появились, отступили, оставили выжженные земли без припасов, опять наступили, но выглядело это обычным восточным пустозвонством. Планов не имелось, целей не ставилось, командиры спорили, а злодей и убийца, повелитель стран и народов, эмир эмиров, Железный Хромец, гроза неверных, меч Аллаха, защитник правой веры, повелитель Самарканда, Бухары, Кеша, Ургенча и сотен других больших и малых городов гурген-эмир Тимур вел вышколенные войска прямо и непреклонно к победе над бывшим другом. Перешел он Голодную степь. Подвиг? Да какой! Ну и бить бы чагатайцев на выходе, истощенных, обессиленных, а не «заманивать в глубь»! Вояки, елки-палки! Эх, по-хорошему рвануть бы на родину, но степь без ордынской пайцзы не пройти, а даст ее только Илыгмыш, и не раньше, чем через год. И к Алтанке прикипел, а в маленькую Ильсюшку вообще влюбился без памяти. Словам русским учит, но пока маленькая лапочка бодро произносит одно: «Тятя!» Да и куда бежать, если, по слухам, сам великий князь Василий русское войско на помощь татарам ведет? Не говоря уже о горе-братьях суздальских?

Перед огромным золотым шатром Тохтамыша расстались, и Олег принялся ходить взад-вперед, обдумывая возможности сегодняшнего дня. Рядом толпились такие же юз-баши, что-то вспоминали, хихикали, но он к ним и не подумал подойти – дружбу ратник водил лишь с бойцами своей сотни и всех знал по именам, ибо в сражении только они тебе спину и прикроют. А эти… Разок что-то там ему высказали за гордыню и пренебрежительность, пары-тройки зубов от плотницких кулаков недосчитались (оружие – уже чересчур!), да и отстали быстро. Что с ними обсуждать? Эх, хорошо бы убить Тимура, забрать его коней, а оставшихся в живых воинов продать в рабство! А потом еще пойти на кого-нибудь войной, забрать табуны, а людей продать в рабство! Отдохнуть годик, и опять – табуны и рабы! И так – до конца дней своих! Тьфу!

Древоделя нашел примятую травку на пригорке, сел поудобнее. Алтанку жалко. Илыгмыш сказал: «Если не берем с собой жен и детей – значит, проявляем неуверенность в победе». Вот и тащат все свои семейства. Ну, а коли наоборот? Олегу – череп надвое, а супружница – уж и не первой юности, и не красавица писаная, вряд ли в гарем султанский попадет – холопкой на кухню к какому-нибудь купцу, и вся недолга.

Белый Лоб – заложник всех своих обещаний. Пообещал служить хану – вот и сабля, не раз обагренная кровью таких же чужеземцев, как и он сам, висит на боку. Выходившему раненого юнца в вонючем зиндане старику пообещал взять в жены его внучку – вот она, поит лечебным козлиным молоком правнучку лекаря. Хорошо, говорят, старикашка кипяточком на стене Кремля белокаменного получил! Уж потом не помогли ни травки, ни заклинания!

А девка – что, девка годная. И любит, как кошка, и в руках все горит. У них, у монголов, бабы весь быт на себе и держат, пока мужики то скот на дальние пастбища гоняют, то народы соседние рубят. И до чего же людишки странные, иногда как дети! Нож в огонь не то, что бросить – так, пламени коснуться – смертный грех. Наступил на порог юрты – сразу голова с плеч. Опереться на кнут, умертвить птенца, вылить молоко на землю, выплюнуть изо рта пищу, тронуть хлыстом стрелы, дать кость собаке, мозжечок перед этим не высосав – грех несмываемый. А убивать безоружных людей, да что там – детей и стариков – прямо забава какая-то. Увидев плохой сон, монгол может вскочить на коня и мчаться в степь, от него убегая. Половина – мусульмане, а пьют каждый день, да так, что потом валяются в щедро разбросанном по стойбищу зеленом конском навозе. Захотел – исполнил намаз, забыл или лень – ну и ладно. О загробной жизни считают, что так же у них будут там табуны и наложницы. А пуще всего боятся сглаза. Оружие шаману заговаривать свозят повозками. У всех есть миски, но поесть из общего котла руками – нормально. «Помыть» в общем котле свою миску – тоже нормально.

И всюду лесть, почитание начальства, ползание на животе, падание ниц, стояние на коленях. Из юрты бека, кроме как ползком и жопой назад, и сотник не выберется. Олег сразу прикинулся дурачком, у моего народа, мол, другие нравы, ваших я не знаю и по-вашему не умею. Заставили бы, конечно, со временем, но оглан его любил, и он это помнил. Как только бесерменская рать вернулась с Руси, Илыгмыш возжелал на свою поросль воочию наблюдать. Оказывается, из тех сирот, что тренировались рядом с древоделей, готовили будущих смертников-баатуров – прослышал повелитель, что у Тимур-Ленга подобный отряд есть, вот ему и своего захотелось. Олежка, зная, что поганые Москву дотла сожгли и людей вырезали, пришел в такую ярость, что устроил не представление, а побоище. Одной деревянной палкой переколотил всех других пацанов, а когда, кто постарше, ворованным во Владимирском княжестве фряжским вином опившись, полез свою удаль доказывать, то тут уж начал бить в смерть – своих-то соучеников вроде всех знал и кое с кем дружил.

Остановил жестокую драку Туглай – сгреб в охапку и все бормотал где-то выученное русское слово «прости» на ухо мальчишке, все «прости» да «прости», так что и обмяк плотницкий сын, скорее от удивления. А Илыгмышу что – ревел от счастья, хлопал себя по бедрам, приказал напоить Белого Лба пшеничной бузой, так и проспал он двое суток кряду. А потом уж и была одна только мечта – чтобы десять лет минули быстрее.

Сначала шли постоянные занятия, два-три года, одинаковые, пустые, никчемные дни. Если дети в силу возраста еще могли игры устраивать, то Олег просто сидел и смотрел в степь, размышляя о своем. Одно развлечение, правда, придумал. Целый котел ему бы никто не дал, так он вырыл яму, укрепил стены обожженной глиной, чтобы жидкость не пропускала – натаскает воды, потом разом набросает раскаленных камней, разденется, плюхнется и сидит, радуется. Еще тройку камушков на берегу оставит и одёжу на них положит – пущай вши жарятся, не все же ногтями, как варвары, выковыривать. Хихикали над ним, хихикали, да оставили в покое. Что уважал этот дикий народ? Силу. А сила у него имелась. Только свое плотницкое умение старался никак не выказывать – ну их к лешему, иначе обязательно придумают какую-либо замятню.

И не такое у них оказалось богатое богатство – да, табуны скота, да, кажется, еды на тысячелетия, но скот-то в основном – беков да нойонов, простой степняк утром просяную кашку сварит, да вечером еще разок – вот и вся пища. Летом мяса стараются не есть, одним молоком обходятся, а уж если непогода какая… Вот, один старик сказывал: выпал у них как-то град, сыпал и сыпал, навалил в человеческий рост – сгнила вся трава, не говоря, сколько от холода скотины полегло. И одну лошадку забьют, сожрут потихонечку, а косточки ее перетрут – и на корм другой скотинушке, вот год и пережили.

Так стройте дома, вашу мать, пашите землю! Нет, «степной обычай» мешает – легче собрать ватагу удальцов, да отбить худобу у соседнего племени, а людей перебить. А после появился такой Темучин, позже известный как Чингисхан, так он решил, что не монголы друг у друга будут скот уводить, а, наоборот, объединятся степняки, и завоюют все народы, и заберут у всякого, что есть ценного – у кого и вправду табуны, а у кого рабов-рабынь, серебро-золото да ремесленников-умелые руки. Эх, ну до чего же паразитные паразиты! Холодно-голодно им, тудыть-растудыть…

 

II

Однажды оглану понадобилось в Сарай, и взял он с собой Олежку – ну, это не диво, мало ли для каких нужд? – но еще и Алтантуяа. Ох, тут у Белого Лба сердечко и защемило! Обещали архиепископа – будет архиепископ! А и вправду – пятнадцать годов, скоро шестнадцать, не одна, полторы косых сажени в плечах, а век воинский короток, не успеешь наследие заделать, как в сырую землю червей кормить ляжешь. Но девка же верит в духов, в бесов, если вещи своими словами называть! И напросился урусут тогда через Туглая к ней в кибитку, хоть это и грех по их обычаям. Но грех грехом, а просветить-то надо!

И вот устроились они рядом, бочком к бочку, свернутый войлок им валиком под спинки, буйвол повозку тянет, ритмично трясет, рука касается руки. И совсем другие, далекие от христианского просвещения, мысли голову занимают, но дорога дальняя, и суть веры будущая венчанная жена постигнуть должна. Повел разговор плотницкий сын с самой основы:

– В начале, в первый день, сотворил Бог небо и землю…

– А до этого что было? – наиболее волшебной улыбкой, какая только может быть в мире, улыбнулась Алтан.

– Да подожди! Не перебивай! Ничего не было! Это… Хаос! Ну вот! Во второй день сотворил твердь посреди воды. В тот же день разделились воды – половина их взошла на твердь, а половина сошла под твердь…

– Как этот – «под твердь»?

– Ну, земля на чем-то держится? На воде плавает, значит…

– А…

– Вот. Нет, ты не перебивай, слушай. В третий день сотворил он море, реки, источники и семена. В четвертый день – солнце, луну и звезды. И украсил Бог небо. Увидел все это первый из ангелов – старейшина чина ангельского, и подумал: «Сойду на землю, и овладею ею, и буду подобен Богу, и поставлю престол свой на облаках северных».

– Нет, какой плохой!

– Ну! Вот – и тотчас же был свергнут с небес, и вслед за ним пали те, кто находился под его началом – десятый ангельский чин. Имя враг имел – Сатанаил, а на его место Бог поставил старейшину Михаила. Сатана же, обманувшись в замысле своем и лишившись первоначальной славы, назвался противником Богу. Затем, в пятый день, сотворил Бог китов, рыб, гадов и птиц пернатых. В шестой день сотворил Бог зверей, скотов, гадов земных; создал и человека.

– Человек – как гад?

– Ну, в каком-то смысле… В седьмой же день, то есть в субботу, почил Бог от дел своих. И насадил Бог рай на востоке в Эдеме, и ввел в него человека, которого создал, и заповедал ему есть плоды каждого дерева, а плодов одного дерева – познания добра и зла – не есть. И был Адам в раю, видел Бога и славил его, когда ангелы славили, и навел Бог сон на Адама, и уснул Адам, и взял Бог одно ребро у Адама, и сотворил ему жену, и ввел ее в рай к Адаму, и сказал Адам: «Вот кость от кости моей и плоть от плоти моей; она будет называться женою».

– Жено-ю-ю… – зевнула девушка. – Интересно…

– Слушай дальше! И нарек Адам имена скотам и птицам, зверям и гадам, и дал имена даже самим ангелам. И подчинил Бог Адаму зверей и скот, и обладал он всеми, и все его слушали. Дьявол же, увидев, как почтил Бог человека, стал ему завидовать, преобразился в змия, пришел к Еве и сказал ей: «Почему не едите от дерева, растущего посредине рая?» И ответила жена змию: «Сказал Бог: “Не ешьте, если же съедите, то смертью умрете”». И сказал жене змий: «Смертию не умрете; ибо знает Бог, что в день тот, в который съедите от дерева этого, откроются очи ваши и будете как Бог, познав добро и зло»…

– Иншалла! – согласно ответила Алтантуяа, положила ему голову на плечо и заснула.

С того вечера попытки просветить спутницу жизни Олег оставил. Раз, правда, много позже, он повествовал ей о Христе, и после такой части рассказа, как:

– … В Египте же явился Иосифу ангел и произнес: «Встань, возьми младенца и мать его и иди в землю Израилеву». И вернувшись, поселился в Назарете. Когда же Иисус вырос и исполнилось ему тридцать лет, начал он творить чудеса и проповедовать царство небесное. И избрал двенадцать, и назвал их учениками своими, и принялся творить великие чудеса – воскрешать мертвых, очищать прокаженных, исцелять хромых, давать прозрение слепым – и иные многие великие чудеса, которые прежние пророки предсказали о нем, говоря: «Тот исцелил недуги наши и болезни наши на себя взял»… – она оторвалась от шитья и искренне высказалась:

– Вот бы и сюда такого шамана! А то наш совсем лживый – обещал Тюшбике, жене кузнеца, сломанную ногу выправить – дергал, дергал, травами опаривал – так нога посинела, опухла, а Тюшбике через два дня умерла. Ох и бил его Рафис, ох и бил! «В другое племя, – кричал, – беги, не будет тебе здесь жизни!» Но колдун хитрый, быстро договорился с родителями красавицы Мадины о замужестве, и кузнец, увидев ее, успокоился…

Зато когда родилось крохотное чудо с малю-ю-ю-ю-юсенькими пальчиками, с розовенькими пяточками, с пузырьками слюны на губках – тут он ей ежевечернюю сонную сказку читал; и сам с удовольствием, и чудо радовалось во весь свой беззубый рот. Больше всего чуду понравилась история об архангелах. Как начнет папашка свой рассказ, так Ильсюшка (по-русски в Сарае при крещении нарекли, ясное дело, Елизаветой – но кто здесь станет такое выговаривать? Так и пошло – Ильса, а чтоб не по-мальчишески получалось – Ильсия. Да он и не противился) глазки свои узенькие распахнет, пальчик в ротик – и слушать.

Он ей грозно так, для начала:

– …Тогда выступил против Сатаны один из высших ангелов Божиих, архангел Михаил, и сказал: «Кто равен Богу? Никто, как Бог!» И произошла на небе война: Михаил и ангелы его воевали против Сатаны, а Сатана и бесы его воевали против них.

Однако не могла злая сила устоять, – и тут он сбавил тон, – против ангелов Божиих, и упал Сатана, вместе с бесами, как молния, вниз, в преисподнюю, в ад. «Адом» называется место вдали от Бога, где и пребывают теперь злые духи. Что смотришь так удивленно? Да, очень нехорошее место. Но мы туда не собираемся. Давай, давай, улыбнись, – ратник потрепал девочку по щеке, и она загугукала. – В аду злые духи мучаются во злобе, видя свое бессилие перед Богом. Все они, по своей нераскаянности, так утвердились во зле, что уже – представляешь? – не могут быть добрыми. Ну, как Чингисхан в свое время, ты меня понимаешь. Они стараются коварством и хитростью соблазнить каждого человека, внушая ему ложные мысли и злые желания, чтобы погубить. Так возникло зло в Божьем творении. Злом называется все, что делается против Бога, все, что нарушает волю Божью…

– Уа! – сердито сказала Ильсия.

– Ты согласна? – обрадовался Олег, но тут же уловил носом знакомый запах. – Алтан! – крикнул он. – Дочурка описалась – поменяй пеленку!

– Сейчас! – донеслось с другой половины, тут же появилась супружница и мигом перепеленала девочку, сунула ей хлебный мякиш и с улыбкой уселась рядом.

– Так вот! – продолжил хозяин юрты, глядя прямо в прекрасные глаза Елизаветы. – А те ангелы, кто остались верными Богу, с тех пор живут с ним в непрестанной любви и радости – ну вот как мы с мамой. И они теперь так утвердились в добре и любви Божьей, что уже просто не могут творить зла – не могут грешить, потому и называются святыми – слышишь? – святыми ангелами. Слово «ангел» означает по-русски «вестник». Бог посылает их возвещать людям свою волю, для этого ангелы иногда принимают на себя видимый, человеческий, образ. И каждому христианину Бог дает при крещении ангела-хранителя, который незаметно охраняет человека во всю его земную жизнь – мало того, не оставляет его душу и по смерти.

– Гу! Гу! – улыбалась дочка и била ножкой по войлочному покрывалу – понравилось, значит.

Жена смотрела испуганно.

– И у меня есть свой ангел? – спросила недоверчиво.

– Конечно!

– И он может отогнать злых духов?

– Да. Только помолиться надо. Помнишь, я тебя учил: «Отче наш, иже еси…»

– Помню, помню! Так я теперь с утра до вечера молиться буду!

– Ну и правильно. А теперь все, спать-спать-спать…

Резал дочке из мягкой сосны игрушки – самых разных животных, набралось с Ноев ковчег. Разузнав об этом, начали прибегать и другие дети, так что досуг у него был один: то петушка-свистульку, то мышку с глазами-бусинками сделать. Вся малышня стойбища его поделками игралась.

А нынче Алтанка снова оказалась на сносях, ратник часто гладил ей живот и думал: вот бы теперь и сына!

Если бы не поездка в Сарай, не появилась бы у Олега и эта небольшая, но аккуратная юрта. У Илыгмыша он вроде как и ходил в любимчиках, но деньги ордынцы завоевывают в бою. Да, кто-то и на торговле, но это совсем долгий и сложный путь.

Вместо архиепископа оказался больной катарактой поп, у которого постоянно слезились глаза, и он уж так настроился на уход в мир иной, что обряды нынешнего исполнял спустя рукава в обоих смыслах. Алтантуяе дали крестных отца и мать, получивших по такому поводу на выпивку, почему-то трясущуюся от страха девушку быстро ввели в лоно православной церкви, окрестили Анной, причастили, да на этом же месте на скорую руку пару и обвенчали. Повелитель спешил. Оказывается, он побился об заклад со знаменитым Бек-Ярык огланом, бесстрашным воякой, что выставит против его лучшего баатура пятнадцатилетнего мальчишку, который побьет того одной левой, и в подтверждение страшной угрозы долго тряс увесистым мешочком золотых монет.

– Кызыка из меня сделать решил? – разобиделся урусут.

– Будет у тебя еще первая брачная ночь, не торопись. А пока одолей очередного татарина – я же понимаю, ты их не любишь. Иначе на что юрту будешь ставить, подумал? Алтантуяа – сирота с бабкой и тремя страшными сестрами. У них станешь жить? Иди и добывай деньги и славу!

Гладиаторские бои Рима были далеко в прошлом, но забава прилюдно за деньги бить морду останется на века. В вонючем, в катышках постоянного навоза под ногами, пыльном, грязном Сарае Илыгмыш не повел их поражать великолепием построенных вывезенными из захваченных городов ремесленниками дворцов. Трое мужчин сразу направились на ристалище. Оно представляло собой четырехугольный павильон с верхом, подпираемым двенадцатью колоннами. Верх натягивался колесами, которые постоянно подкручивали полуголые рабы. В центре, наполненная уже плотным, сбившимся от пота и крови, песком, красовалась площадка поединщиков. Вокруг толпился всякий – иначе и не скажешь – сброд: авантюристы всех мастей, народов и вероисповеданий. От яркости и пестроты одежд рябило в глазах. Оглан оставил их вдвоем с арактырцем на входе и отправился кого-то искать.

– Это будет страшный соперник, – произнес сотник.

– А мне насрать, – флегматично ответил Олег.

– Когда-нибудь ты проиграешь.

– Только когда умру.

– Так зачем торопиться приближать этот день?

Плотницкий сын повернулся к спутнику, скрестил руки на груди и, глядя в хитрющие монгольские глаза, кивнул:

– Говори.

– Дерутся голыми, только в набедренных повязках. Для сложности обмазываются маслом. Твой враг – самый огромный человек на свете. В Индии водятся слоны – так он такого же роста. Единственное, что можно сделать с ним – сильно, очень сильно ударить по болевой точке. Но бить в глаза и в пах запрещено.

– И что же тогда предпринять?

– Не знаю. Я – предупредил. Ты – думай.

Вскоре вернулся Илыгмыш с толстым и темным, как ночь, арабом, в чалме и с большущей золотой серьгой в ухе.

– Этот? – вместо приветствия, брезгливо спросил подошедший.

Древоделя почувствовал, как у него уже наливаются кулаки.

– Хочешь, – предложил он, – пойдем, попробуешь?

– Я похож на ишака? – возмутился тот. – Я свое отпробовал тридцать лет назад, и выглядел помощнее тебя, нахал!

– Ну, ну, – вступил оглан. – Что скажешь?

– Бек-Ярыковский Ахмед-баатур против никому неизвестного мальчика? Зрителям это неинтересно. Какой дурак будет деньги ставить?

– Я, – ответил повелитель и потряс волшебным мешочком.

Белый Лоб был готов поклясться, что в глазах тучного сына пустынь сверкнули две очень яркие искры.

– Десять процентов от любого исхода. Ахмед-баатур здесь. Пусть твой щенок готовится. Когда ему оторвут лапку, я плакать не буду.

– Бьют, пока побежденный сам не попросит пощады, – пояснил оглан. – Так что если будет очень больно, ты того, не геройствуй – ори.

– Страх жениться еще и на трех старших сестрах законной супруги придаст мне сил. Они ведь ужасней албаст.

Спутники захохотали и повели бойца «готовиться» – раздеваться и намазываться маслом.

Тем временем о каменный край площадки, под восторженный рев толпы, смачно стукнулся макушкой какой-то невезучий, расколов себе череп и обдав ближайших кровяной массой.

– Эй, – показал на крестик на снурке Туглай, – не помешает веревочка? Может, пока снимешь?

– Только вместе с головой, – ответил Олег.

Соперники вышли на бой. Ахмед не походил на слона. На Черную Скалу напротив бывших Земок – да, на слона – нет. Какая женщина смогла родить такого сына? Глядя на древоделю, толпа похихикала-похихикала, да принялась свистеть. Сам Белый Лоб растерялся. Он прекрасно помнил, как учил его воевода – ноги-руки сами принимают верное решение, чем чаще занимаешься, тем это проще. Но что можно удумать против этого убийцы? Его и не каждая катапульта на поле боя свалит.

Вдруг плотницкий сын услышал в толпе родную до сердечного скрежета речь двоих соплеменников. Хоть и ругань, а как порадовала!

– Шухло! Вывертень поганый! Гад ползучий! – кричал некто, очевидно, из-за проигранных денег.

– Сам такой! – раздалось в ответ. – В дугу бы тя искривило да оземь хлопнуло! Крыса! Тухляк! Выдра вонючая!

Ахмет-баатур сделал шаг, Олег отпрыгнул. Еще шаг – еще прыжок. Два шага – два прыжка. Свистом закладывало уши. Человек-гора, разведя руки, стал красоваться перед зрителем: ну что я с трусом, да еще с таким маленьким, могу поделать?

Урусут наметил левое колено соперника и молился: только б не промахнуться. Пяткой, с махом кувалды, ударил Ахмета в коленную чашечку, а пока тот, взвыв от боли, переживал случившееся, инстинктивно наклонившись к ушибленному месту, Олег подпрыгнул, и с такой силой, на какую только был способен – подозревал, что если все получится, кулак потом дней десять будет болеть – ударил татарина в кадык.

Древоделя уже отбежал в сторону, а бесермен все продолжал стоять и держаться за горло. В тишине павильона он хрипел, хрипел, потом вдруг раздался короткий булькающий звук, и великан рухнул на землю, испустив дух. Тут же поднялся шум, ор, на площадку выбежали люди. Туглай обнял ратника и повел его наружу. Олега даже не трясло. Никогда не думал стать убийцей без войны, без ратьица – а вот надо же: приходится заниматься самым мерзким Богу делом. Причем удачно.

Подбежал Илыгмыш и с ходу кинул своему формальному слуге знакомый мешок с золотыми.

– У меня теперь таких еще пятнадцать! – крикнул он и захохотал.

Плотницкий сын натягивал ичиги, и тут его по-настоящему начало трясти – он знал, что в Сарае можно купить не просто всё, а всё – сейчас же он отыщет книжную лавку и заберет все книги на греческом! Все – на сколько денег хватит. За три с лишним года ни одной страницы не прочел!

Подошел нарядно одетый человек благородного вида в окружении внушительной свиты. Ратник догадался, что это соперник по закладу – Бек-Ярык.

– Ты и есть тот урусут, который в двенадцать лет в равном бою убил восемь воинов в полном вооружении?

Олег уже полностью оделся и вскочил, постукивая каблуками сапог – хорошо ли сели?

– Мог и девять.

– И что же помешало? – заинтересовался оглан.

– Да была б рожа у этого, – он показал на арактырца, – чуть пошире, то стало бы и девять.

Хихикающий Илыгмыш наклонился к уху недоумевающего друга-соперника и поведал историю о неожиданной кривизне восточного засапожника. Бек-Ярык ржал как конь-ахалкетинец, сотник из-за спины, впрочем, не зло, показывал Белому Лбу кулак. Тут оглан резко замолчал и осторожно – примета: не оскорбить хозяина – дотронулся до оружия Туглая.

– Это и есть знаменитый булат Тибир-Бека?

– Он.

– Можно?

Юз-баши нехотя щелкнул замком.

Бек-Ярык взял ножны, повертел в руках, вынул клинок, застонал от восхищения и вставил обратно.

– Я о вопросе продажи даже не заикаюсь.

– Не надо, – кивнул Туглай, уже чуть оттаяв.

– Ну, прощайте, соратники. Встретимся на пути в Азербайджан!

– Это же секрет! – скривился Илыгмыш.

– Друзья-нукеры! – обернулся к свите Бек-Ярык. – Оказывается, в Сарае есть секреты!

Все захохотали. Предупредив готовое сорваться с уст приятеля оскорбление, Бек-Ярык взял его за руку и прошептал:

– Не сердись, я это сделал нарочно! Надеюсь, что лишний шум и беготня Тимуровских шпионов оттолкнет Тохтамыша от этой ненужной затеи.

– Тогда извини, друг.

– И ты извини, друг.

Попрощались.

Им подвели коней, все проворно вскочили и продолжили путь верхом. Лицо у древодели светлело ярким солнечным зайчиком.

– Что цветешь? – спросил на ходу оглан.

– Три года книг не видел. Сейчас на все золото накуплю.

Илыгмыш, не останавливая скакуна, поднял голову к небу и произнес:

– Тэнгер, ты это слышал? – а затем уже слуге: – Белый Лоб, ты не баатур, ты точно кызык. Тебе нужна новая юрта – небольшая пока, но хорошая. Платье, как достойному своего хозяина гуляму. Настоящий боевой конь. Еще – хороший вьючный конь. Полное вооружение, полное – потому что на войне недочет в одно звено кольчуги – и здравствуйте, предки. Пару вельблюдов для перекочевок. Быка, коров, отару – семью кормить. Детей родишь, но уйдешь на войну, тебя убьют – всякое бывает, твоих детей мать кормить не сможет, в рабство продаст – этого хочешь?

– Нет… – опешил ратник, – но книжка-другая…

– Только что я слышал про весь кошелек. Ну, ладно. Именно сейчас благодаря тому, что ты убил Ахмед-баатура на глазах всего Сарая, весь Сарай знает, у кого теперь их, сараевцев, деньги. У меня, мальчик. А теперь еще подлецы из свиты Бек-Ярыка – сам-то честнее честного – заприметили легендарный клинок Тибир-Бека. Дошло?

– Дошло… – непроизвольно оглянулся Олег.

– Сколько их, Туглай? – спросил оглан у неоглядывавшегося юз-баши.

– Три на этой улице, большая часть на следующей.

– Урусуту нужна сабля, – проскрипел Илыгмыш, – даст Бари’н, отобьемся.

– Не нужна ему сабля! – спокойно ответил арактырец. – Идем к себе, у всех на виду вызываем продажных девок, обязательно танцовщиц, набираем вина бочками, жареных фазанов, лебедей, теленка ставим на вертел, и пока они будут ждать, что мы обопьемся и ослабеем, мы Алтан под руку, на коней – и в степь. Кто же меня конного в степи догонит, тому я булат Тибир-Бека сам отдам.

– Решено! – повеселел оглан.

Так Белый Лоб пока остался без книг, но почти вовремя провел брачную ночь.

Свадебные порядки, как он понял, у всех народов похожи до безобразия. «Безобразие» – и не подберешь иного слова. Приехали к дому Алтантуяи – уже венчанной по православному обряду! – и принялись пить арак. За неимением тестя «стрелу счастья» дарил Туглай – Илыгмышу праздновать как бы со слугой было как бы неловко. Пили-пили, потом уселись в украшенные лентами повозки – жена с сестрами и подружками, муж с друзьями – будущими смертниками, объехали юрту супруги, как положено, три раза. Потом поехали пить в юрту мужа. Что-что, жилище удалось на славу. Пили-пили там, причем обычай странный – если выпивка предлагается кем-то со стороны «невесты», то – до конца, до самого донышка. Как будто, если следовало предложение «встряхнуться» (Белый Лоб постепенно вводил в обиход улуса самые важные слова на ином языке) со стороны гостей «жениха», кто-либо мельчил. Но самый замечательный обычай – что последние трое суток молодоженов оставляют в покое. И самому выходить никуда не надо. Лепота!

С хозяином решил: оплата по обстоятельствам, то есть грабить не будет и напрасно души губить, но и своих в обиду не даст. Так что поход в Азербайджан, где он потерял коня, а сам чуть концы из-за ядовитого паука не отдал, за работу не считался. Хотя и десяток перед Тебризом получил, и головорезы в нем собрались на зависть всему мягкотелому тохтамышевскому войску.

В Мавераннахре же насмотрелся всякого. Знал, что люди – животные, но что до такой степени… Зато набрал никому не нужных – истинно так, из огня же вытаскивал, весь в золе! – книг на арабском. Подожгли монголы медресе вместе с пожилым то ли муллой, то ли сеидом – разберись, поди, кто там кто! – так он сначала старика вывел, а как понял, что тот маленько оклемался, так они вдвоем принялись манускрипты таскать. Бороды обгорели у обоих, но спасли больше половины рукописей. Расчувствовался старый, да отдал ему почти все книжки, а затем еще и золотые слитки, в пояс зашитые, заставил «в дар» принять. Белый Лоб и не понял поначалу, что это такое, а то б ни в жизнь не взял. А мудрец седобородый – бери, мне без надобности, все одно помирать не сегодня-завтра.

Так и получилось: у всех – по три арбы наложниц, шелка и позолоченной посуды, а у него книжки на чудеснейшей бумаге. Вот и арабский пришлось выучить. Главное же – начать! «Алиф», «Баа», «Таа» – ну, «Аз», «Буки», «Веди» иному арабу тоже нелегко даются! А сколько пленных жителей песчаных пустынь, и среди них – вполне себе грамотных улемов (ну, факихов-то во всяком случае) осело в Орде! И никуда не делись новейшие сочинения Хисама Кятиба – «Джумджума-султан», Харазми – «Махаббат-намэ», Рабгузи – «Кисса-и-Рабгузи», Махмуда ибн-Гали – «Нахдж ал-фарадис»…

И везде же авторы – глашатаи честной, справедливой жизни, осуждают многие порочные явления на земле, с восторгом описывают жизнь и деятельность пророков от Адама до Магомета, все эти мударрисы – профессора-преподаватели, шакирды – учащиеся и студенты медресе, ученые-богословы, благочестивые старцы, историки, философы, поэты и все те, кому дороги справедливость, честность, красота и гармония мира – почему же среди вас, прикрываясь вашим именем, да и по вашим головам шествует воплощение ада, архитектор пирамид из черепов, убийца пленных и проклятие всего человеческого рода?..

 

III

Из Тохтамышевского чудо-шатра, крича, ругаясь и рассылая вокруг проклятия, поочередно начали выбегать огланы и нойоны. Показался и Туглай. Наклонив голову, играя желваками, шел быстро – не попадайся на пути.

– Где много пастухов, там все овцы передохнут, – буркнул он сотнику. – Идем, еще есть время.

– Куда?

– В сторону! – заорал начальник, но тут же прошипел: – Извини.

Нашли поваленную ель, присели.

– Наверное, главной темой на совете стоял размер гана? – пытался пошутить Олег.

– Что? А? Нет… – как-то растерянно ответил старший товарищ – ему было явно не до зубоскальства. – Скажи, что ты знаешь о Тимур-Ленге? – спросил он.

– Ну и вопрос! То же, что и все.

Мин-баши скрипнул зубами.

– Ты читаешь, ты говоришь по-арабски, ты говоришь по-тюркски, ты говоришь по-русски, ты болтал с каждым встречным-поперечным в Мавераннахре, ты постоянно ездишь в главное скопище слухов Орды – Сарай…

– Я за книгами езжу…

– Короче!

– Дьявол. Что слухи? Обычная восторженность земной мишурой: шатры в сто метров длиною и в два десятка метров шириною, покрытые бархатом или шелком и поддерживаемые тридцатишестиметровыми столбами, расписанными белой краской и золотом; пышные приемы, где столы ломятся от яств и напитков и в продолжение которых играют лучшие музыканты; ночные празднества с множеством разноцветных фонарей; меха, шелка, драгоценные украшения, золотая и серебряная посуда; металлические деньги и самоцветы, дождем сыплющиеся на гостей, расцвет наук и ремесел, чудо-дворцы в Самарканде, школы богословия, исчезновение преступности, рост торговли…

Но я думаю о другом – как осажденные едят своих младенцев и стариков, как толкут кости мертвецов, смешивают их с землей и пытаются печь лепешки, а те, кто сдаются, надеясь на милость победителя, все равно умервщляются. Так произошло в хорезмийском Ургенче, который он сравнял с землею и засеял ячменем. Думаю о семнадцати шейхах, приглашенных на пир, где их поочередно вызывали «по нужному делу» и убивали. Об Исфагане, где сдавшихся и выплативших дань отблагодарили тем, что из семидесяти тысяч отрубленных голов с помощью извести сложили чудовищные «башни». О взятии египетского города Халеб, где Тимур обещал не пролить ни капли мусульманской крови. Свое обещание он якобы «сдержал» – всех христиан перерезали, а всех мусульман заживо зарыли в землю. Если во время битвы кто-то пытается притвориться мертвым, следует приказ обезглавить трупы – в живых не остается никто. Еще помню о замурованных живьем в стены. Еще…

Туглай посерел лицом.

– Меня больше интересует искусство войны.

– Доведено до совершенства. Армия – формальное ополчение, как мы, но на самом деле, так как войны не прекращаются, давно превратилось в регулярное войско. Преданы своему предводителю до обожествления – иначе что может объединить такую свору волков, как кашгарцев, хищных горцев с Гиндукуша, воинственных потомков пограничных монголов и ордынцев, иранского воинства Хорасана и арабских бедуинов? Дисциплина – железная. Каждый знает свои приемы от и до. При штурме крепостей участки прорыва метятся красной краской. Постоянные хитрости. Если надо, греческий огонь делают из вытопленного жира у человеческих трупов. Стреляют из катапульт человеческими головами для устрашения. Однажды взяли город испугом – привязали к хвостам коней кусты, чтобы во время скачки поднималось больше пыли и войско выглядело огромным. Так же он разжигал вдвое больше, чем нужно, костров перед битвой с Ильяс-Ходжой. Большое значение придается пехоте, которая роет окопы против конницы, прикрываясь высокими щитами-чапарами, таким образом оттягивая на себя большие силы. Все войско делится на семь кулов, и наиболее боеспособная часть всегда находится в резерве, чтобы в решающий момент ударить туда, куда нужно. Есть баатуры-смертники. Ни один, кто отличится, не останется без награды – они это знают и дерутся отчаянно. Тимур пользуется услугами астрологов, и в войске считают, что звезды благоволят ему. Иначе чем еще объяснить его бесконечные победы? В юности он сразился пятьюдесятью всадниками против тысячи – и разбил их всех! Правда, в живых осталось лишь шестеро – но осталось! Чем, кроме как не вмешательством неба, объяснить взятие неприступных стен Герата? Туглай, вы – пастухи, не обижайся. Они – профессиональные воины.

Мин-баши оторвал руки от лица, поднялся, потянулся и сказал:

– Значит, у нас совсем нет надежды?

Олег тоже вскочил.

– Ты скажи, что именно вы решили на совете?

– Что решили? Да, что решили… Два ворона выясняют, у кого из них крылья чернее, а тысячи монголов гибнут. Ну, что решили… Нас больше. Встаем полукругом и атакуем. Где враг даст слабину, навалятся прочие.

– И это – все?!

– Да, Олег. Все.

Урусут развернулся и побежал к своему шатру.

– Сбор через полчаса! – проорал Туглай вдогонку.

Когда плотницкий сын влетел в палатку, Алтан кормила грудью Ильяску, та довольно чмокала. Едва Олег присел на корточки, она скосила на отца любопытные глазенки, но своего важного дела не прервала.

– Алтан! Алтанушка! – зашептал муж, целуя ее щеки, нос, губы, уши. – Слушай внимательно, не перебивай и не причитай. Сейчас мы соберем самое необходимое. Как только я уйду на построение, ты, улыбаясь и не показывая никакой паники, берешь Ильяску, скарб весь бросаешь, уводишь трех коней…

– И твоего запасного?!

– Я же сказал, не перебивай! Трех! Трех! – он стал торопливо снаряжаться, натягивал на войлочный зипун кольчугу, панцирь, наручи, поножи, кольчужную юбку отбросил – только движения сковывает – и все это время говорил. – Главное – поясом с золотом так обмотайся, чтобы сверху него как можно больше тряпья висело – самого простого. Не наряжайся! Сутки гонишь, вообще не оглядываясь! Вдоль Итиля до первой переправы – и там на караванную тропу, постарайся прибиться к тем, кто на Москву через Нижний идет. Ты – крещеная, по-русски немного говоришь, будут вопросами доставать, всем отвечай: жена пленного ремесленника-древодели, к родственникам мужа за выкупом едешь. Ну, а наткнешься на татар, больной прикидывайся, рассказывай, что будто направляешься в Булгар к именитой знахарке. Настоящая цель – добраться до Москвы. Там находишь плотницкую артель – тебе каждый покажет, постарайся отыскать Георгия Губу, если жив еще, или потомков его. Скажешь: жонка Белого Лба – младшего, который в войске Тохтамыша воюет, но обещался возвратиться…

– И-и-и… – завыла супружница.

– Ну, ну, не ной, не надо. Даст Бог, все наладится. Коли я за год не вернусь – не жди меня, сама жизнь устраивай, второго рожай спокойно, у тебя денег еще на пять веков хватит, если с умом.

– И-и, как же я без тебя…

– Будет, будет! Лизку напугала.

Та и вправду сморщила лобик, стараясь понять, о чем спорят родители и стоит по этому поводу соединиться в плаче или лучше все же закончить обед. Когда младенец оторвался от груди, Олег прижал дочку к себе и, качая, целовал ей лобик и пел:

– Не ложися на бочок, придет серенький волчок… – и по его щекам ползли крупные слезы. Второй раз в жизни.

– Юз-баши! – послышалось снаружи. – Перед боем нам ничего не скажешь?

– Прощай, Алтантуяа, – прошептал он. – Ты была мне отличной женой, – чмокнул еще раз – получилось как-то неуклюже – Елизавету, снял висевший на стене колчан со стрелами, взял пояс с саблей и вышел к боевым друзьям.

У юрты стояли десятники – знакомые с детства баатуры Амарбат, Нарат с лицом вяленой груши, страшный пращник Черген, свинцовый шар пращи которого мог за один раз вывести из строя троих-четверых врагов, бешеный в драке Халик, лучший на свете копьеметатель Чертыш, который и дрался дротиками, и швырял их едва ли не дальше стрел, здоровяк-весельчак Чук, вечный стратег, будущий, не иначе, полководец Задир, абсолютно бесстрашный – в самом плохом смысле этого слова – забияка Ташик, и близнецы Малик и Гарык, очень толковые и послушные воины.

– Юз-баши, – без предисловий начал на правах самого старого друга Амарбат, – не для того мы с тобой плечом к плечу росли, сражались и чуть ли мышей не ели, чтобы в этот, возможно последний час, слова лукавства услышать. Вопрос: Тохтамыш предложил войскам что-нибудь, кроме как орать сурен и лезть на отборную конницу Миран-Шаха?

– Люди Тимура сильны единством, – ответил Олег, – его приказ – закон, а видели бы вы, с какими перекошенными от злости лицами, ни о чем не договорившись, выбегали из шатра хана наши огланы и нойоны! Все хотят славы и богатства, но почему-то считают, что Хромец проделал весь это путь лишь за тем, чтобы положить Мавераннахр и Азербайджан к нашим ногам.

Чук хихикнул, на него зашикали.

– В эту последнюю минуту я не боюсь лишиться языка за свои речи, – продолжил сотник. – Знайте: Тохтамыш – царевич, а не полководец. У Хромого тоже сидит во дворце чингизид – для закона и порядка, а Луч Славы – он здесь и не прячется. Если надо, сам запрыгнет на коня и будет разить степняков негнущейся рукой. Мы – не плохие воины.

– Мы – лучшие! – проорал Ташик.

– Не о нашей сотне речь. Мы – сироты, наш единственный отец – Дэлгэр…

– Упокой Тэнгер его душу… – хором проговорили бойцы.

– У нас не паслись табуны, и мы только и делали, что воевали. А что за молодцы у Бек-Ярыка!

– Да, да! – подтвердили ребята.

– Но все другие – в основном болтуны. А там, где все же есть храбрецы – нет единоначалия, воли и трезвого расчета, без чего не выигрываются сражения!

– Правильно!..

– Конечно, мы не побежим с поля боя. Если я буду видеть, что победа близка, мы будем биться, пока не умрет последний из нас. Но если станем проигрывать, я не допущу пустого геройства, особенно твоего, – ратник указал на хмурого Халика, и все улыбнулись. – Если дело станет плохо, будем выходить с наименьшими потерями, и не за всей толпой, как бараны.

– Грустная речь, юз-баши, – произнес мрачный Черген. – Ты должен зажигать наши сердца стремлением к победе, а не вселять в них уныние и печаль…

– Я, мой верный друг, бьюсь за своих товарищей, и должен говорить то, что думаю и знаю, а не лизать трусливую задницу…

Все с удивлением посмотрели на него.

– …сами знаете кого, – закончил командир.

– А как же Илыгмыш? – подал голос Малик.

Зазвенели цимбалы, завыли трубы, застучал огромный барабан, отсчитывая время до построения.

– Вокруг него одних братьев, сыновей, племянников и прочих родственников – семьдесят человек, – ответил Белый Лоб, вскакивая на снаряженного в броню глухим ординарцем Гулеем любимого коня Бедокура. – Два тумена, среди которых наша сотня в тысяче Туглая. Я не буду давать ему советы – у него друзей и без меня хватит. Строй, главное, держать, строй! Кто выбьется – хоть вперед за славой, хоть назад за позором – лично топор в спину пущу!

Все знали об умении юз-баши метать топоры, и никто не принял это за пустую угрозу.

Собрав людей, четкими шеренгами подъехали к месту сбора и заняли свои ряды в подразделении мин-баши.

Посередине огромного поля стоял тохтамышевский туг – главный конехвостый штандарт войска, вокруг него с тугами поменьше гарцевали другие знаменосцы. В центр вывели быка, которого за рога держал жрец – алгысчан кижи. К большой берцовой кости животного был привязан лоскут белой ткани. Хан Тохтамыш и его огланы под рев двухсоттысячного войска принялись плескать кумысом на хвосты штандартов, зазвучали барабаны и трубы; издав хором громкое восклицание, огланы и добавившаяся к ним знать закружились на лошадях вокруг главного туга, испуская вопли, похожие на завывания.

Наконец, жрец поднял руки и стал читать заклинание, звуки которого из-за расстояния не доносились до сотни бойцов Белого Лба, но каждый из воинов знал эти строки наизусть:

Знаменосец Тохтамыша стал тяжело размахивать тугом, и все вновь заревели. Что ж, сражение начиналось. Пока имелась лишняя секунда, подъехал Туглай. Когда Олег видел клобуковский щит, так же, только теперь не из необходимости, а из щегольства, пристегиваемый ремнем к обвязке на груди, у него сжималось сердце, но арактырец никогда не понимал причины этой грусти.

– Готов? – прищурился старший товарищ.

– Тебе больше нечего спросить?

– Похоже, хан Тохтамыш решил сегодня всех нас пригласить на свой вечерний ёг! – оскалился Туглай.

– Не дождется!

Они расхохотались и разъехались в стороны.

По обширному полю выстраивался огромный полукруг кипящей, черной массы конного монгольского войска, рвущегося в бой.

 

IV

Тимур смотрел на разворачивающиеся боевые порядки тохтамышевой конницы, но радость не стучалась в его сердце. Казалось, многомесячный поход подошел к логическому завершению, и совсем скоро порок будет наказан – волк настиг петляющего зайца. Но эмир был просто спокоен. Он имел краткосрочную цель, он ее достиг. Осталось сделать окончательный шаг, и тот будет сделан – а иначе не выходило никогда.

Жаль, однако, что сегодня ночью ему ничего не приснилось. Тимур любил сны. Однажды он видел, будто бы закинул невод в большую реку, сеть охватила ее всю, эмир неводом одновременно вытащил на берег всех населяющих воды рыб и животных. Этот сон снотолкователи объяснили ему как предвещающий великое и славное царствование – настолько славное, что все народы Вселенной будут ему подвластны. И что? Так пока и получается.

А когда Тохтамыш, забыв все дружеские услуги, сделанные ему в разное время, с бесчисленным войском пришел, намереваясь воевать с Тимуром, то рассчитывая усовестить его, эмир написал ему письмо, в котором советовал не платить злом за сделанное добро, иначе жестоко уязвит его за неблагодарность. В это же время гургену приснилось, будто бы луч солнца, с востока, упал ему на голову, но как бы потух и исчез. Снотолкователи разъяснили, что это сновидение знаменует полное поражение Тохтамыша. Тогда Тимур возблагодарил Бога и прочел главу Корана «Табарак».

И вот он, мальчишка, единственным достоинством которого является текущая в нем кровь Чингисхана, перед ним. И он будет бит.

Еще Тимур слышал голоса из мира тайн. Перед сражением с Ильяс-Ходжой, когда они расположились в виду чужого войска и приготовили военные орудия, пришло время молитвы, и эмир тоже стал молиться. Когда он сделал земной поклон, он услышал чей-то голос, который сказал ему: «Тимур, тебе дарована победа». Подняв голову, он осмотрелся, и оказалось, что подле него никого нет. Сообразив, эмир понял, что голос звучал свыше.

Гурген любил гадать на Коране. Он открывал первую попавшую страницу и читал начальную суру. Сегодня первым был стих: «Бог уже помогал вам во многих битвах». Зачем Тохтамыш не придет и не попросит благородной смерти без пролития крови? Его отведут в степь и сломают позвоночник, а все эти степняки разъедутся по стойбищам, где будут пить кумыс, плодиться и радоваться жизни.

Звездочеты, которые всегда находились рядом с ним, сегодня сказали то же самое, что и всегда – «Юпитер вошел в облако Сатурна», «звезды предсказывают победу», что-то там еще, и сегодня – счастливый день для любого предприятия. Так иначе никогда и не бывало.

Однако несколько лет назад астрологи озадачили его по-настоящему. Когда он вел персидский поход, после избиения в Исфагане жители Шираза сами, что неудивительно, открыли ему ворота. Пока он там пребывал, Тимуру сделали визиты Музаффарид из Кирмана по имени Шах-Ахмад и Музаффарид из Язда, именем Шах-Яхья, которые, совершив ритуальное коленопреклонение, запечатлели поцелуй на краю царского ковра, признав от него вассальную зависимость. Но самые удивительные гости последовали позже – это оказались ассирийцы-огнепоклонники, симпатизирующие исламу. Они сообщили, что имеют нечто, и тот, кто этим обладает, не может быть подвержен никакой болезни и тем более смерти, ибо как только к обладателю предмета подступает любое страшное событие, то человек переносится в другое место. Гурген услышал именно «место», но в буквальном переводе, утверждали толмачи, звучало «другое время», что правильно объяснить невозможно. Заинтригованный Щит Ислама попросил показать эту ценность, но ею оказался обычный камень, правда, очень точной овальной формы – будто две миски соединили, одну поставили правильно, а другую – перевернули. По поверхности шли надписи – много-много букв непонятного шрифта – персидские жрецы рассказали, что это магическое заклинание ассирийского царя Тиглатпаласара I, при котором в стране осуществлялся необычайный подъем, а сам Камень – небесного происхождения, ибо упал со звезд и состав его никто по сей день разгадать не смог. На нем имелась еще клинопись древнеегипетская, так как сей предмет побывал и там, и представлял он якобы самое необыкновенное чудо на Земле. Когда Тимур поднес к нему руку, тот заискрился зеленым цветом, на его поверхности выскочили какие-то значки, жрецы пали ниц в суеверном ужасе и принялись умолять убрать голую ладонь от ценности – касаться ее, оказалось, можно только в перчатке, а вот обнаженной дланью трогать именно в случае «той самой опасности или болезни».

За этот подарок жрецы просили больше никогда не разорять Персию и увести из нее войска. Солнце Ислама подарок с почтением принял, но удалившихся радостных огнепоклонников, равно как и толмачей, приказал перерезать, чтобы пресечь даже наималейший слух об этом возможном чуде. С тех пор Камень он возил с собой, его в особом неброском – зачем лишнее внимание? – ящике охраняли гвардейцы-сансыз. Со времен Шираза Тимур только раз доставал его из ящика и вынимал из кожаного мешка, и тот гудел, как живой, да еще переливался зелеными лучами.

Может, он и вправду удачу приносил, может, вовсе и не в нем – а скорее, это так и было – заключались успехи достойного сына Тарагая, но талисман всегда находился рядом.

Решение наказать Тохтамыша на его землях далось тяжело. Еще никто не переводил войско через Голодную степь. Но, отправляясь в походы на запад или на юг, всегда иметь за спиной это змеиное жало, готовое вонзиться в Мавераннахр в любой момент – нет, нет, и нет! Тимур никогда не воевал на своей земле – раз. Он никогда не оборонялся – два. И он всегда атаковал настолько стремительно, насколько мог – три.

По поводу свадьбы своего сына Умар-Шейха эмир созвал курултай, на котором и объявил об этом решении. Он назвал имена правителей и высших чиновников, коим предстояло присматривать за державой во время его отсутствия, которое, как ему представлялось, могло быть долгим; он сделал смотр войскам, пополнил их вооружение и экипировку, назначил командиров и выслал вперед эмиссаров, лазутчиков и передовые отряды с заданием подготовить пути следования, а также собрать сведения о позициях, занимаемых противником. Затем эмир отправился в Ташкент, где должны были собраться все его войска, для чего там загодя сделали запасы хлеба и фуража.

Здесь, расположившись со своим войском в местности между Паренном и Чинасом, гурген и провел зиму. Из Ташкента он между прочим отправился в Ходженд, чтобы совершить поклонение гробнице шейха Маслахата. Раздав десять тысяч кепекских динаров, Тимур вернулся обратно. Здесь он захворал и в течение сорока дней проболел то ли малярией, то ли какой-то костно-суставной болезнью. Хотел приложиться к Камню, но вспомнил, что огнепоклонники говорили о том, что прибегать к его помощи следует лишь в крайнем случае. Смерть же он пока не видел. Позже он почувствовал себя лучше и начал готовиться к дальнейшему походу. Он сделал большие подарки приближенным и эмирам войска, отправил жен и царевен домой в Самарканд, за исключением своей жены Чулпан Мелик-ага, которую решил взять с собой.

Закончив подготовку распределением проводников-качарчи между главными эмирами войска, Тимур пятнадцатого Сафара покинул Ташкент и двинулся по направлению к Отрару. Когда он прибыл в местность Кара-Саман, к нему явились послы от Тохтамыша. Гнусный хитрец! Пока Тимура занимали завоевания в Иране, тот делал все, чтобы навредить ему, вплоть до похода в Мавераннахр и ограбления его городов! Теперь же, когда Луч Славы выступил против ордынского хана с огромными силами, последний испугался и решил отложить генеральное столкновение до более благоприятного времени.

Обильный снегопад с дождем не позволял двигаться дальше – что ж, можно и развлечь себя встречей с посольством. Гонцы неблагодарного преподнесли ему девять роскошных коней и сокола в бриллиантовом ожерелье. Эмир посадил птицу на руку, но не смотрел на нее, давая понять, что ему безразличен подарок. Послы долго вели льстивые речи, после чего он позволил зачитать письмо Тохтамыша.

«Во имя Аллаха, милостивого и милосердного! – писал тот. – Хвала Аллаху, который по благости своей сделал нас братьями и соединил нас под своей властью, как неразъединяемые корни, как побеги одного дерева!

Силою Аллаха Всевышнего и благодатями веры мусульманской!

Отправлено это письмо его величеству достославному, Щиту Ислама и защитнику правоверных Тимуру Гургену!

Ты, Великий и высокодостойный султан, – да благословит каждое твое слово всевышний Аллах, – поистине заменил мне отца, и права твои на меня и на мое почтительное повиновение превышают все, что можно исчислить и определить. И я, как преданный и покорный сын, униженно молю тебя: проведи теперь драгоценным пером своего прощения по листу моих прошлых ошибок! В мудрости и великодушии, которыми Аллах отметил твое рождение, забудь мою недопустимую вражду и те недостойные действия, в которых я горько раскаиваюсь и на которые осмелился только из-за несчастной судьбы своей и по коварному подстрекательству низких людей, да покарает их за это справедливый Аллах!

И если я получу теперь твое милостивое прощение, которое будет для меня подобно благодатному дождю, пролившемуся на иссушенный зноем сад, я обещаю всегда и во всем быть послушным твоему непререкаемому величеству. Я ни на один волос не отойду от прямого пути повиновения и ни одной мелочи не упущу в соблюдении моих обязанностей и условий почтительного и благопристойного послушания.

Прощайте. Искренне расположенный Тохтамыш».

Тимур усмехнулся, даже не скрывая своего сарказма. Он уже представил этих самых «низких людей», под указку которых наемный мастер изысканного слога водил золотым пером по данному листку бумаги. Время! Ордынцам нужно время! Собрать как можно больше войска, кинуть клич по всем племенам, надавить на все улусы!

Он провел пальцами здоровой руки по усам и бородке и продиктовал ответ:

«Во имя Аллаха, милостивого и милосердного!

Силою Аллаха Всевышнего и благодатями веры мусульманской!

Великий хан Тохтамыш в своем письме много говорит о моей мудрости, а сам считает меня глупцом, если думает, что я поверю его обещаниям. Ты давал их мне уже не раз и всегда после этого нарушал. У плохого дровосека всегда виноват топор, а у хана Тохтамыша всегда виноваты дурные советники!

Я принял тебя как сына, дал тебе много больше того, на что ты мог рассчитывать. А чем ты мне заплатил? Тем, что захотел отнять у меня Азербайджан, потом поднял против меня Хорезм, потом взбунтовал моих эмиров и, наконец, нанес мне предательский удар в спину и напал на Мавераннахр. А теперь, когда я повернулся к тебе лицом, ты просишь меня забыть все это и пишешь столько хороших слов! Я не верю этим словам! Хан Тохтамыш не отбросил свой кинжал, а только обмазал его медом. Не думай, что я стану этот кинжал облизывать!

Султан-Джамшид Тимур-Гурген».

Повисло тягостное молчание, послы понуро опустили головы. Обведя взглядом шатер, эмир весело добавил:

– Впрочем, если он искренне желает мира, то пусть пришлет Али-бея на переговоры с моими военачальниками.

Пока послали гонца, пока ожидался уже ордынский ответ, Тимур устроил богатый пир, одарил послов, однако не отпустил их, а оставил при себе в качестве проводников.

Али-бей, главный советник хана Великой Орды, естественно, не приехал, и поход на север продолжился. Войско Тимура вышло из под защиты гор в Белые Пески.

Солдатам заранее раздали жалование, чтобы поддержать их боевой дух, но деньги не побеждают природу. Путь по Голодной степи должен был занять два-три месяца, и на это время провиант нужен не только людям. Войско двигалось «вслед за весной» – на пути следования всегда поспевала свежая трава, но понятно, что ее не хватало.

Шла огромная толпа бойцов, каждый из которых имел лук и тридцать стрел, колчан с налучьем, щит. На каждых двух воинов имелась в запасе заводная лошадь и на каждые десять человек – одна палатка, два заступа, одна мотыга, серп, пила, топор-тишу, шило, сто иголок, веревка, одна крепкая шкура, один котел.

Серая пыль застилала солнце, забивала рот.

Если кто-то отставал, ему насыпали в сапоги песок, привязывали их к шее провинившегося и заставляли весь следующий переход двигаться босым. Если он снова плелся сзади, то умерщвлялся.

Вскоре у каждой мало-мальской лужи скапливались солдаты в борьбе за воду. Доходило почти что до драк.

Для подбадривания воинов, начинавших испытывать муки голода, военачальники ели с ними из общего котла. Дисциплина – прежде всего.

Войско двигалось установленным строем, разбивать который не полагалось. На привале этот строй сохранялся. Каждый командир обязался находиться в определенном месте и на четком расстоянии от штандарта эмира. Поэтому беспорядка не возникало даже в темноте. Хотя конный строй двигался свободно, командующие туменами поддерживали постоянную боевую готовность всадников.

Еще через три недели войска вошли в зону сплошного массива колышущихся трав, где в оврагах бродили облака тумана. Здесь на берегу полноводной реки сделали привал, в котором очень нуждались и люди, и животные. Ее назвали Сары-Су, Желтая Вода.

Воины поражались беспредельности степей, напоминавших монотонно волнующееся море. Подойдя к двум горам, названным Большая и Малая, армия снова сделала привал. Тимур с приближенными взобрался вверх по крутому подъему и оттуда принялся обозревать зеленый простор, тянувшийся до горизонта. Он решил оставить здесь память о своем походе. Для этого он приказал своим бойцам нанести в нужное место больших камней, а каменотесам – высечь на верхнем камне надпись с его именем и упоминанием проходившей здесь армии:

«В стране семисот черных токмак в год овцы, в средний весенний месяц султан Турана Тимур-бек шел с двумястами тысяч войска, имени своего ради, по кровь Тохтамыш хана. Достигнув этой местности, он воздвиг этот курган, дабы он был знаком. Бог да окажет правосудие! Если Богу будет угодно! Бог да окажет милосердие людям! Да вспомнит о нас с благословением!»

Пошли дальше. Прошли Иланчук, через восемь дней достигли местности Анакаркуюн. Здесь, на привале, его известили, что после четырех месяцев пути запасы провианта сильно оскудели. Благодаря обильным пастбищам лошади находились в довольно неплохом состоянии, но еды для людей не осталось. Многие начали роптать о возвращении назад, что явилось бы поистине самоубийством. За ними, как и за любым войском во все времена, следовали маркитанты, в том числе продавцы скота, муки, масла и других продовольственных продуктов. Овца стоила уже сто кепекских динаров. Один ман хлеба большого веса, равный шестнадцати манам шари, доходил также до ста динаров. Учитывая все это, Тимур собрал эмиров войска и взял с них подписку в том, что никто не будет из муки делать ни хлеба, ни лепешек, ни лапши, ни пельменей, ни других кушаний, за исключением мучной похлебки – затирухи. Пшеничная мука уже почти кончилась, и похлебку предлагалось готовить из муки ячменной. К последней должны были еще примешивать «мутр» – сухую зелень. Из одного мана муки амбарного веса, равного восьми манам шари, выходило шестьдесят мисок похлебки. На воина в день приказали тратить не более одной миски. Покорители Вселенной могли пасть от голода, даже не дойдя до врага.

И Лев, Завоеватель, Властелин Счастья объявил облавную охоту – черге. Воины, образовав огромный круг, начали движение навстречу друг другу, постепенно его сужая. Перепуганные звери оказались в западне. Били только крупных – настолько много оказалось всякой живности. Чагатайцы открыли для себя животных, дотоле не виданных, например, таких, как олени. Состоялся большой пир: изголодавшиеся люди обжирались до одури, многие заболели, однако заготовка вяленого мяса продолжалась. Настроение поднялось, и гурген приказал устроить двухдневный смотр.

Когда все тумены оказались готовы, выехал и сам Тимур с окружением. Он показался в белой шапке из горностая, на которой сверкали рубины. В руке эмир держал жезл из слоновой кости с золотым набалдашником в виде головы быка.

При появлении Луча Славы командиры туменов спешивались и следовали за его стременем пешком, обращая внимание повелителя на подтянутость и боевитость своих воинов, а также на хорошее состояние их оружия. Гурген всматривался в знакомые смуглые лица барласов, сулдузов, воинственных джалаиров, темпераментных горцев Бадахшана, с которыми он еще недавно сражался на Крыше Мира, и сдержанно улыбался.

Эмир не довольствовался смотром войск. Позже у его штандарта загрохотал большой барабан, представлявший собой бронзовую основу, на которую натянули дубленую шкуру быка. Его грохот подхватили и другие барабаны в лагере. Воины немедленно образовали боевые порядки. Командиры заняли свои места, и от края и до края выстроившихся на несколько фарсахов бойцов пронеслось мощное эхо голосов:

– Хур-ра-а!!!

Его внук Мухаммед Султан, сын Джахангира, юноша шестнадцати лет, испросил разрешение командовать авангардом. Тимур позволил. Армия, находившаяся в отличном боевом и моральном состоянии, на следующий день возобновила поход.

Неутомимые лазутчики, в продолжение четырех месяцев рыскавшие во всех направлениях, возвращались с одним и тем же докладом: следов прохождения многочисленного войска нет, как и не обнаружено никаких признаков присутствия какого-либо отряда или арьергарда.

Через некоторое время авангард дошел до реки Тобол в Западной Сибири, переправился через нее и увидел множество кострищ, но следов армии не нашел, сколько мирза Мухаммед Султан ни высылал сторожевых отрядов. Пока царевич занимался поисками, подошли главные силы с Тимуром во главе. Гурген отдал приказ преодолеть водную преграду в убеждении, что противника надо искать в этом направлении.

Леса стали более частыми и густыми, рати вязли в болотах. Началось лето, и реки пересекали вплавь, когда не имелось брода. Наводить гати и строить плоты времени не хватало. Снова началась жизнь впроголодь. Женщин не видели уже целую вечность. Грабить было нечего. Забрались черт знает куда, и людям казалось, что домой они больше не возвратятся. Сколько фарсахов уже пройдено и сколько пройти еще предстояло?

Наконец Тимур шагнул на земли, где во время летнего солнцестояния заря зарождается до того, как рассеиваются сумерки, и день длится бесконечно. Читать молитвы возможности не имелось. Муллы собственным решением отменили вечерний намаз. Поскольку появились следы противника, требовалось ускорить движение, чтобы как можно быстрее войти в контакт с арьергардом или по меньшей мере с тем или иным отрядом врага, ни разу еще не увиденным, но, как все понимали, постоянно находившимся где-то рядом, подкарауливавшим и шпионившим. Наконец удалось взять пленников. Их пытали, и они заговорили. Выяснилось, что Тохтамыш находился ближе, чем думалось, западнее Урала.

Они показали, что хан хорошо осведомлен о войске чагатайцев, так как два нукера эмира Идигу, ранее ушедшего от Тохтамыша к Тимуру, бежали обратно и сообщили о нем все, что сами знали. Гургену стало теперь ясно, где враг и что нужно делать. Он прекрасно понимал, что ему немедля необходимо взять инициативу в свои руки.

Властелин Счастья решил, что нужно двигаться в сторону реки Яик. Через нее имелось три брода, однако эмир из осторожности счел более разумным перейти ее в верховьях. Войско шло быстрым маршем и через шесть дней достигло реки Самары. Выслали разведку во главе с испытанным эмиром шейхом Давудом. Она добыла полезные сведения.

Ввиду близости Тохтамыша особо напряженная работа выпала на долю авангарда, караулов и разведки – хабаргири. Одно за другим приходили известия об отрядах противника. Однажды разведка, поднявшись на гору, обнаружила тридцать вражеских кошунов, одетых в латы, засевших в засаду в ущелье. Ику-Тимур с десятком воинов отстреливался; когда под ним убили коня – пересел на другого, потеряв его, дрался саблей, пока его не убили. Тимур-Джелаль, сын Хамида, в это время удерживал переправу, отбиваясь от трех кошунов врага. Он бил в барабан, подвешенный на шею коню, и засыпал противника стрелами. Гурген и эмир Сейф-ад-Дин тем часом успели переправиться через реку, но боя опять не произошло. Татары уходили и уходили в беспредельную степь.

Все яснее обнаруживалась тактика ордынского хана – он явно стремился измотать войска противника, исходя из правильного положения, что чем дальше уйдет эмир от своих баз и чем меньше у него останется продовольствия, тем меньше сил будет у его воинов. Щиту Ислама нужно было как можно скорее остановить Тохтамыша и заставить его принять бой. Для этой цели он и приказал мирзе Умар-Шейху выступить с отрядом в двадцать тысяч человек – найти Тохтамыша и, втянув в сражение, остановить его войско. Сын выполнил поручение Тимура, заставив авангард хана Орды вступить в бой. Известие об этом весьма обрадовало среднеазиатского эмира.

В окрестностях реки Кондурча разбили укрепленный лагерь, вырыли окопы, поставили туры и чапары. Когда подошли все войска и их проверили с точки зрения походной и боевой готовности, гурген отдал приказ выстроить боевой порядок и двинуться на врага. Он сам лично стал приводить в боевой порядок свою армию, разделив ее, как обычно, на семь кулов.

Две огромные рати, наконец, расположились друг перед другом.

 

V

На виду вражеских толп Покоритель Мира спокойно обедал в своей ставке под зонтом на ковре на возвышении, позволявшем довольно хорошо обозревать окрестности предполагаемого сражения. Наблюдая, как всадники противника, куражась перед строем, бросают и ловят копья на скаку, он лишь улыбался. Как вам пригодится это умение в бою? Жонглеры на ходулях во время народных праздников кидают вверх острые кинжалы и выдыхают огонь – идите к ним в компанию, кызыки!

В центре стоял кул Тимура, но под непосредственным начальством мирзы Сулейманшаха. За ним находился второй кул эмира, командование над которым держал в своих руках мирза Мухаммед Султан, наконец, рядом с этим кулом гурген поставил несколько кошунов, находящихся в его личном распоряжении – они являлись резервом и находились сзади главного центрального корпуса.

На правом крыле готовился к бою кул под командой мирзы Миран-Шаха, в качестве канбула – флангового охранения – кул хаджи Сейф-ад-Дина. На левом крыле помещался кул под начальством мирзы Умар-Шейха, канбулом у него являлся кул Бердибека, однако с задачей быть охраной не только левого крыла, но и центра.

Вышел главный астролог и по обычаю бросил в сторону врага горсть песку, предсказывая победу.

Постепенно по рядам растекся воинский клич «Дар И Гар!» – «Получи и умри!». Со стороны Тохтамыша раздался режущий уши боевой клич «сурен».

«Аллах не возлагает на человека сверх его возможностей, – читал Тимур про себя молитву. – Ему достанется то, что он приобрел, и против него будет то, что он приобрел. Господь наш! Не наказывай нас, если мы позабыли или ошиблись. Господь наш! Не возлагай на нас бремя, которое Ты возложил на наших предшественников. Господь наш! Не обременяй нас тем, что нам не под силу. Будь снисходителен к нам! Прости нас и помилуй! Ты – наш Покровитель. Помоги же нам одержать верх над неверующими людьми». Гурген сделал легкое движение рукой, и невероятная масса людей и животных пришла в движение…

Первый удар приняла на себя пехота. Обученные стойкие воины успевали, защищаясь турами и щитами-чапарами – выше человеческого роста – пускать стрелы, рубить ноги коням и метать дротики. Лошади с разбега натыкались на укрепление, и на его черте начала расти груда из животных и людей. Скакуны рвали бока, ломали ноги, пробивали груди, вспарывали животы. Они падали косматыми кучами, а всадники вылетали из седел под секиры, айбаты, копья и буздыганы пехоты. Страшная гора ног, грив, человеческих голов, сломанных рук шевелилась, изрыгая кровь и издавая вопли и ржание.

Мимо головного канбула направо двинулась вражеская конница, желая зайти Тимуру в тыл и встать на берегу реки. Эмир тут же послал ей навстречу мирзу Джеханшах-баатура. Рати столкнулись, началась рубка, молчаливая, беспощадная, смертная, уже без воинственных кличей, подавляющих волю врага. Какое уж тут подавление – вот он, рядом, щерит оскал, норовит разрубить топором панцирь, проткнуть копьем легкий плетеный щит, ударить булавой в спину меж лопаток, достать горло клинком всю ночь оттачиваемой сабли, забрать столь дорогую тебе жизнь.

Трупы валились наземь сначала десятками, потом сотнями. Стрелы, ливнем выпускаемые с двух сторон, сталкивались в воздухе и на излете уже не причиняли вреда. Эмир Сейф-ад-Дин, которому по возрасту давно было положено отдыхать в прохладе личного дворца, услаждая слух пением наложниц, обнажил оружие и повел своих людей в атаку. Кулунчак-баатур сдвинул степняков чуть назад, очень хорошо влился в сечу Миран-Шах. Вражеские кошуны начали разделяться на части. Тимур незаметно для себя нетерпеливо бил по набалдашнику своей сабли.

Вдруг конники Тохтамыша рванули в прорыв прямо по центру – на него, на эмира! Взревев, Меч Судьбы вскочил на коня и поскакал навстречу. Тут же вокруг него заблестели клинки его бойцов. Поплыл крик «Дар И Гар!» Мирза Мухаммед Султан со своими людьми ринулся следом. Вскоре все разом обогнали гургена, и вокруг стоял уже лес сабель, а клич войны вылился в яростный вой-рычание.

Повелитель вернулся на холм. По всей линии фронта войско стойко оборонялось, никто не давал слабину. Татарская конница переливалась ртутью с места на место. Вот она уже ринулась на Умар-Шейха, тот отбился, и Тохтамыш направил всю массу своих маленьких монгольских коней, похожих на взбесившихся кабанов, на сулдузские тысячи между центром и левым крылом. За несколько минут сулдузская рать прекратила существовать. Лицо Тимура перекосилось. Подскакавшему старшине гулямов его личного кошуна он приказал трубить в трубы и бить в литавры. Запасные кошуны, спускаясь с холма, бросились в образовавшийся прорыв навстречу степнякам.

Одновременно прискакали тавачи Чепе без шлема, в изрубленных доспехах, и гонец от Умар-Шейха с одним и тем же известием – Тохтамыш зашел в тыл. О, Аллах! Гурген заскрипел зубами и приказал выводить запасные кошуны обратно из боя и бросать их назад. Тут же Миран-Шах повернул на помощь, и мирза Умар-Шейх встал насмерть.

Татарская конница, видя, что не может прорваться, сделала еще одну слабую попытку, отхлынула, как морская волна от твердой скалы, и вдруг потекла ручейками обратно – упал на виду у всего ордынского полчища главный туг Тохтамыша! Самым первым повернул вспять обладатель шлема изумительной работы с перьями цапли наверху. И вот уже назад, в Итиль, потекли не ручейки, а лава. Эмир презрительно сплюнул, приказал выделить по семь человек из десятка для погони и сел отдохнуть.

Но вдруг его внимание привлекла происходящая прямо между холмом и рекой драма. Он принялся с интересом наблюдать за ее ходом.

– Хур-р-ра! – заорали вокруг, кони пришли в движение, Туглай вынул свой дорогой булат, позеленел лицом, как всегда во время боя, и повел свою тысячу вслед за двумя туменами Илыгмыша на правое крыло Тимуровской конницы.

– Главное – держать строй! – кричал своим головорезам Олег. – Держать строй, сукины дети! – ну, это уже по-русски.

Ударились друг в друга с такой силой, что некоторые, даже еще ни разу не взмахнув оружием, вместе с лошадьми повалились на землю. Ах, крайне хорошего коня имел Нарат – тот будто сам знал, когда качнуться влево, когда встать на дыбы, а когда проскакать вперед три лишних корпуса! Свистела, выписывая в воздухе замысловатые узоры, его сабля, и чагатайцы кто падал иссеченным, кто в ужасе пятился. Десяток его ребят подобрался тоже, что надо – бились под стать своему командиру.

Огромный Амарбат дрался секирой, более мелкие бойцы из его подразделения – кто айбатами, кто буздыганами – отрубленные конечности врагов сыпались вниз.

– Четыре! – заорал после броска очередного дротика счастливый Чертыш и тут же получил палицей по плечу. Он уже падал с коня, но его подхватил солдат и помог укрепиться в седле. Олег тут же обладателю палицы отрубил так удобно подставленную руку.

– Не-е-е-ет!!! – раздался рев, казалось, над всей степью. Малику стрела навылет пробила глаз, он упал с лошади, и Гарык приблизил собственную смерть, спешившись, чтобы обнять брата перед уходом в иной мир. На полном скаку гулям-гиндукушец снес ему голову. Привстав на стременах, какой-то монгол тут же пустил врагу стрелу меж лопаток. Олег толкнул его коня послушным Бедокуром, и дротик другого противника просвистел в полсажени от незнакомца.

– Я – должник, урусут! – крикнул тот и стукнул себя кулаком в грудь.

Луки гнулись до треска, из сабель высекались целые снопа искр. Лопались черепа, из-под клевцов летели струи крови, стучали о бронь палаши, с пеной хрипели кони, с глухим стуком падали под ноги животных трупы.

– Умар-Шейх! – раздался над полем радостный голос арактырца, а лицо его стало еще зеленее – узрел главного врага. Тут же полетел добывать себе неземную славу, а за ним, чертыхаясь и проклиная восточную гордыню, повел свою уже начавшую редеть сотню юз-баши Белый Лоб.

– Строй! – не преставал орать он. – Строй!

Побеждать – так вместе, бежать – так тоже вместе, никого из своих не теряя.

Среди звуков скрежетавших клинков, глухих ударов палиц и булав о тела, ломающихся копий, свиста стрел вдруг зазвучала командная труба. Сигнал означал перенос атаки на другой фланг.

– Козлы! – погрозил неведомым «стратегам» Олег. – Мы же почти прорвались!

Они дружно развернули коней, гулямы Увечного, еще, по-видимому, нигде не встречавшие таких дисциплинированных и умелых бойцов, вздохнули с облегчением.

Рядом оказался мокрый мин-баши.

– Рукой подать было! – орал он. – Рукой! Я по ободку его нашейника чиркнул!

– Сурумиши! Еще скажи: «Вот те крест!» Болтун!

– Иди ты! О, смотри, Бек-Ярык прямо по центру к Тимуру рвется! Давай за ним!

– Остынь!! У тебя другой приказ!! На кой нам хрен бить в лоб, если мы хотим обойти с тыла? О людях подумай!

– А я – не человек? – зачем-то спросил Туглай и криками начал выстраивать тысячу для атаки на левый фланг эмира.

«Какой ты человек? – подумал урусут. – Варвар, убийца, пожиратель крови. Не уложи только в ратном запале свою тысячу к бесам!»

Опять загудела труба, и тумены ринулись вперед. Натиск был такой, что, казалось, и гору с места можно сдвинуть. Но не гулямов Потрясателя Вселенной. Заколдованные они, что ли? Падали же, падали под ноги, гибли сотнями, но стояли, не отступали. И вот – пошли, пошли чуть-чуть назад, – эх, додавим, додавим! Слегла половина десятка Халика, самому ему ударом по касательной отрубили пальцы левой руки, когда он стрелял из лука – ничего, тряпкой с помощью здоровой руки и зубов перетянул, и снова в драку. Черген, умница, остался чуть сзади и метал свои свинцовые шары – сразу будто дырку в чагатаевских рядах пробивал, но та мгновенно затягивалась свежей живой массой.

Куда-то пропал Чук.

– Строй, шлюхины дети! – кричал Олег на воинов разобранного чуковского десятка. – Вы, что – сыновья ослицы??!

Давили хорошо, и силы еще имелись, и вдруг шестым чувством он понял: все. В очередной раз дал слабину Тохтамыш. Начали пятиться, пятиться обратно, полетели наземь окровавленные головы в мисюрках – и вот уже, не хуже, чем на параде, мимо прогарцевал сам хан в окружении своих лизоблюдов.

До этого Властителя Степи плотницкий сын видел только один раз – проносившегося в шелковом халате поверх хорезмийской кольчуги на безумно дорогом ахалкетинце, – и вот ничегошеньки внутри ратника не шевельнулось. Царственная надменность, присущая вождям любых наций гордость – да, но во всем другом – пустота. Лишен всякой харизмы. Какая сила исходила от Илыгмыша, а что за вулкан пылал в Бек-Ярыке! А этот… Как он взял Москву, как смог, обманщик, трус, клятвопреступник?!

Взгляды их встретились – ох, и величественно же посмотрел хан на юз-баши! Хотел урусут плюнуть вслед – да было некогда, нужно своих из побоища выводить.

– Ту-у-у-у-углай!!! – закричал он что есть мочи в сторону знакомого блестящего шлема с кисточкой впереди. – На-а-ас пре-е-едали! Тохтамыш сбежал!

Арактырец принялся пробиваться обратно, Олег погнал свою сотню ему навстречу. Людей, несмотря на обширные потери, имелось достаточно – и не простые пастухи, как почти все остальные, а опытные воины. Вдруг, разом, вся бесчисленная рать хлынула к Волге. Окажешься в ней – утопят, задушат в давке, засыплют стрелами, а если повезет переплыть – будут гнать до самого Сарая. Сдерживая рвущегося – как же, тоже почуял опасность – Бедокура, он осматривался по сторонам и вдруг приметил брошенный Тимуровскими пехотинцами центр – с чапарами, окопами; сам неприятель уже побежал к реке добивать убегающих и грабить обозы.

– За-а мно-ой! – крикнул он и указал пока ничего не соображающим бойцам на траншеи. Мимо скакал окровавленный мин-баши.

– Я – не с тобой! – крикнул он. – Мне никогда не нравились твои планы – ты попадешь в плен!

– Дурак! – коротко ответил Белый Лоб.

– Я – лучший пловец на свете, – заржал Туглай. – Выплыву. До встречи на небесах!

– У нас разные боги и разные небеса!

– Тогда до встречи в аду! Он у всех один и тот же! – захохотал монгол и погнал, петляя, опасаясь стрелы, коня к реке. Но плотницкому сыну показалось, что уже в воде стрела его настигла.

– Веди! – выпучив глаза, кричал Задир, дергая сотника за стремя. – Времени нет! Объясняй!

– Туда! – показал древоделя на центр, и они рванули за командиром.

Окопы представляли собой ров в форме буквы «П», ход траншеи был рассчитан на двоих бойцов рядом, высота – с человеческий рост. Олег знал, что они при условии яростной защиты способны продержаться минут пятнадцать. За это время он хотел разделить подтаявшую сотню на две части – одни снимают броню с коней и берегом Волги уходят в топи, не пытаясь переплыть реку – иначе перестреляют стрелами; другие кладут за друзей жизнь, сражаясь как можно более продолжительное время.

По команде юз-баши спешились, окружили себя и коней чапарами и турами.

– Разбиваемся на две половины! – орал он Задиру, как наиболее умному. – Бросаем жребий! Одна часть остается прикрывать отход, другая вдоль реки на облегченных, без брони, конях идет на север в топи! В топи чагатайцы не полезут! Возможности переплыть Итиль – нет! Моя половина – десятки Чергена, Халика и Чертыша. Твоя – Чука, Амарбата, Нарата и Ташика.

– Чук мертв, – сказал Задир.

– Спасибо за желание спасти старого друга, – заметил Амарбат, – я понял твою мысль. Но я остаюсь. Я ни от кого никогда не бегал.

– А я еще даже не устал вовсе, – добавил Ташик.

– А мне по хрену, – произнес ратник. – Это – приказ. Выпадет мне жребий удрать – только меня и видели.

– Ты невезучий, урусут, – проскрежетал Черген, – иначе жил бы на своей Руси. Задир, что выбираешь?

– Решка – бегство моей половины, орел… Ну, понятно.

– Что затевают эти безумные? – подошел к Щиту Ислама Миран-Шах. – Почему не сдаться на милость победителя в надежде сохранить жизнь?

– Им не нужна жизнь, – улыбнулся Тимур, покачиваясь на переносном троне в ожидании потехи. – Будут продавать ее как можно дороже. Это, наверное, те самые смертники Илыгмыша. Слышал про них?

– Отпрыски шакала! – вскрикнул сын. – Знал бы ты, сколько они моих людей перебили! Всем им гибель!

– Так вперед, – кивнул гурген. – Наши гулямы настолько ошалели от успеха и так рады пограбить обозы татар, что решили, будто эта кучка уже сдалась и только ждет, чтобы ее разоружили. Ха!

– Птица не успеет перелететь Итиль, как я их смету – увидишь!

– Давай, – усмехнулся эмир, – давай.

Подходили и подходили с поздравлениями приближенные, никто не обращал внимания на отряд врагов, оставшийся на поле битвы. Только внук и заметил.

– Что это за люди, дед? – спросил Мухаммед Султан и указал рукой на вкапывающих чапары и туры вокруг себя людей.

– А, – как можно беззаботней произнес Властелин Счастья. – Смертники Илыгмыша. Миран-Шах хочет побить их в равном бою. Чем, спрашивается, плохи стрелы?

Сейф-ад-Дин нахмурился.

– Мало, что ли, людей полегло, забавы устраивать? Завести на вон тот холм лучников и расстрелять их, пожелав доброй дороги до седьмого круга ада!

Гурген посмотрел ему прямо в глаза.

– Ты считаешь, они этого не учли?

Задир подал монету с ликом «могущественного хана» Тохтамыша сотнику, тот подкинул ее, поймал на тыльную сторону ладони, без всякой паузы открыл – решка.

– Я так и знал, что сдохну, – пробурчал Черген и принялся стаскивать мешок с шарами, притороченный к седлу коня.

– Ну, Задир, – сказал древоделя. – Все должно быть неожиданно. Если поскачешь сейчас, перестреляют.

– Понятно.

– Поэтому первую атаку отбиваем вместе. А там уже, кто жив останется, на лошадок и – вперед. С коней броню снять! Это преимущество в скачке.

– Ясно.

– Коней забираете всех, оружие оставляете нам.

– Конечно.

– На ближайший холмик отправляем… – кто у нас лучший лучник? Ташик? Его ребята такие же?

– Лучший здесь мерген – это я! – выступил вперед невесть как оказавшийся среди них ордынец из чужой сотни, тот самый, спасенный Олегом от дротика в бою.

– Отлично, – ничуть не удивившись, заметил Белый Лоб. – Выбираешь пятерых таких же удальцов, берете максимально большое количество стрел и тащите с собой чапары на возвышение. Прямо сейчас, пока до нас никому дела нет. Как только Задир берегом уходит галопом, стреляете одной за одной по каждому, кто может им помешать. Особенно по вражеским лучникам. Сами же прикрываетесь щитами. Пока наши не пойдут в прорыв, сидите, как мыши, даже если появится возможность сразить самого Хромца. Понятно?

– Хромца бы… Да…

– Понятно?

– Понятно.

– Ну и… Смерть ваша близка. Примите ее с честью.

– Смерть всегда близка, – посерьезнел монгол. – А долги я отдаю.

Вкапывались щиты, готовились туры, Чертыш разложил перед собой все дротики, которые нашлись, прочие помогали освобождать от брони лошадей, Черген молился, Нарат чертыхался.

Плотницкий сын подошел к своему коню, вынул из поясного мешка кусочек старой лепешки и протянул четвероногому другу. Тот жадно потянулся за хлебом губами.

– Бедокур… Бедокур… – шептал Олег, ласково трепля коня по шее. – Надобно проститься. Ты ускачешь. Ты – ветер, ты быстрее всех. Прощай…

– Они пойдут оттуда, – показал Задир. – Эмир смотрит, они станут перед ним бахвалиться. Это нам на руку.

– Где эмир? – спросил сотник и подставил ладонь козырьком к глазам.

– А видишь – густая разряженная толпа на холме против нас? Все стоят, а один сидит. Он и есть Потрясатель Вселенной.

– От этого потрясателя полчаса назад даже праха не осталось бы, коль не один трус…

– Да что теперь… О! Слышишь, зывыли. Сейчас конница налетит. Может, тоже на конях их встретить, а? Так сподручнее!

– Коней для друзей бережем! Забыл?

– Ладно…

Смешными черепашками монгол, так и не назвавший свое имя, и его товарищи под большими щитами полезли на холм. Зрелище явилось уморительное.

– Приготовились! – скомандовал урусут. – По визгу – не меньше двух кошунов.

Все, стоя за щитами, взяли в руки луки и наложили стрелы.

Показалась чагатайская конница – тоже, видно, не из последних гулямов, кинулись на чапары, да еще через трупы тохтамышевских воинов и коней, павших здесь три часа назад – а что тут можешь сделать, только если не случится прорыва? Ничего. Стрелами валили всадников без помех, кто ближе подбирался, доставали копьями, Амарбат на какой-то валун залез, секирой достал одного, другого, Черген своими шарами несколько человек уложил, Чертыш хоть бы раз промахнулся…

Олег раньше учил свою сотню русскому счету – до десяти. Чтобы в случае чего команду дать, а врагу – непонятно.

– На счет «пять» – выходим из укрытия и режем всех до единого! Когда еще раз начинаю считать до пяти – половина Задира вскакивает на коней и уходит! Ясно?

– Ясно, ясно!..

Белый Лоб боялся, что, видя бесплодность усилий, на вторую атаку или пришлют тысячу, или просто накроют тучей стрел. Надо решать все сейчас.

– Раз! Два! Три! Четыре! Пять!

Они повалили три центральных чапара и выбежали навстречу изумленным от такой бесшабашной наглости врагам. Дрались, как в последний раз в жизни, ибо это и был последний раз в жизни.

Амарбат секирой сразу перерубил передние ноги двум коням, Чертыш за десять секунд выбросил шесть дротиков – и все они попали в цель. Другие сражались не хуже – специальными крючьями, приделанными к каждому монгольскому копью, стаскивали наездников и добивали на земле, кололи саблями под щиты воинов и в глаза лошадей.

Олег шел, тратя на убийство не больше двух взмахов. Уклон, удар, укол, уклон. Четыре конных – четыре трупа. Пока враги не побежали или не кинулись внутрь открывшегося маленького лагеря, древоделя громко стал считать:

– Раз! – и люди Задира помчались к своим коням.

– Два! Три! Четыре! Пять!

Мимо ошалевших чагатайцев, больше сейчас занятых сохранением жизни, чем возможной погоней, пронеслись четыре десятка всадников и полетели ветром вдоль Волги. Лучники на холме вылезли из-под щитов и принялись осыпать стрелами пока только потенциально опасные цели – ибо сейчас никто и не думал ни стрелять в удаляющийся отряд, ни догонять его.

Воспользовавшись суматохой, прирезали еще несколько воинов Тимур-Ленга и вновь забрались к себе, закрывшись чапарами, предложив еще оставшимся в живых врагам забрать раненых однополчан.

 

VI

– А ты говорил, – трясясь от бешенства, кричал Мухаммед Султан деду, – что это смертники! А вон они – бегут, как зайцы!

– Это высокое искусство войны, мирза, – ответил эмир. – Они знали, что если сразу станут прорываться вместе, мы поставим заслон и начнем преследование, и все они погибнут. А если будут сотней сражаться здесь до последнего, то погибнут тоже. Но, разделившись, часть из них спаслась, а часть добровольно принесла себя в жертву. Настоящее боевое товарищество. Молодцы. Впрочем, пора праздновать, а мы все никак не закончим с кучкой ордынцев. Надо занять холм и расстрелять их стрелами.

– Отец, – откашлявшись, произнес Умар-Шейх, который не мог скрыть удовлетворение по поводу легкого позора воинов своего брата Миран-Шаха, с которым вел постоянное соперничество. – Позволь, мои баатуры вызовут их на честный бой – пусть сразятся пешими отряд на отряд. Вот и посмотрим, кто в бою искуснее – мы или степняки.

– Победа и так наша, – ответил эмир. – Доказывали бы свою доблесть в сражении вместе со всеми. Кто им мешал?

– А по-моему, их предали! – не мог успокоиться шестнадцатилетний царевич. – Может, они достойны умереть более славной смертью, чем пронзенные десятками стрел, от которых не могут защититься!

– Хороши! – заметил шейх Давуд. – Мне б таких!

– А я бы справился, – подложил Миран-Шаху сухую колючку Джелаль-баатур.

– Ну, – гурген строго взглянул на Умар-Шейха, – доказывай, что твои молодцы лучше. И – последнему, кто из них останется в живых с клинком в руке, я дарую жизнь. Не убивать!

– Я запомнил, отец, – сын склонил голову и тут же помчался собирать своих гвардейцев, пообещав им щедрую награду за победу над наглецами, только что вывалявшими в грязи лучших бойцов Миран-Шаха.

А пока перед Тимуром вдали в мутном Итиле шевелилась гора полутрупов татар, в которую продолжал и продолжал сыпаться дождь чагатаевских стрел и сулиц.

– Свистните кто-нибудь ребят с холма, – попросил юз-баши. – Проживут на десять минут больше. И чапары пусть свои побросают – они им теперь без надобности.

– А мы что будем делать? – спросил Черген.

– «Черепаху».

– Что-что?

– У римлян был такой способ защиты от стрел и дротиков – то есть прямоугольные щиты со всех сторон, плюс еще накрываешься сверху.

– Если хоть один тумен одновременно выпустит по нам стрелы, от этих чапаров даже пыли не останется.

– Ну, попробовать-то всегда можно…

Принялись за дело. Получилось довольно неуклюже, но надежно.

– Что они делают? – удивился подошедший Шах-Малик.

– Строят укрепления против стрел, – ответил Кулунчак. – Они читают твои мысли, эмир!

– Их явно не Тохтамыш готовил, – произнес гурген.

– Сейчас Умар-Шейх тоже им что-то покажет, – вытянул руку шейх Давуд.

К укреплению подходил безоружный человек с лоскутом белой материи.

– Кто это, юз-баши? – спросил безымянный монгол, уже спустившийся с холма в окоп.

– Переговорщик. Вот удивили, так удивили, – пожал плечами Олег. – Чего надобно, служивый? – крикнул он в щель меж щитами.

– Благородный мирза Умар-Шейх с позволения Покорителя Мира, Властителя Поднебесной предлагает честный бой между его баатурами и вами!

– Ничего себе! – оглянулся на своих ребят Белый Лоб. Те явно обрадовались.

– А сам Умар-Шейх выйдет сабелькой побаловаться? – заорал Черген, понимая, что тот не станет бездумно рисковать.

Посланник надменно промолчал.

– Только если хоть одна крыса выпустит стрелу, я тебя, болтун, прирежу лично! – выкрикнул Чертыш.

– Лев не меняет слово! – гордо вымолвил тот, повернулся и пошел.

– Юз-баши, как по-русски называется – конец всего и всему? – спросил Халик, еще туже затягивая окровавленную повязку на ладони.

Олег ответил.

– Тогда это он и есть! – подвел черту десятник, раздвинул плечом щит и вышел наружу.

– Укрепления не рушить! Не для того строили! – приказал урусут, шагая следом. – Слово Льва – это слово Льва, конечно, но пусть останутся на всякий случай…

Постепенно ближе подбирались успевшие пограбить и понасиловать рядовые гулямы прочих частей, с открытыми ртами следя за разворачивающимся действом.

– Лесом одеты на севере горы – Хэнтэя, Хангая, Саян вышина… – запел квадратный Гаяз из десятка Чергена, – на юге Гобийской пустыни просторы – Мэнэна, Намина, Шарш желтизна… Все это Монголия – Родина моя!..

Черген рычал:

– Я, видит великий Бари’н, пращник! Я не люблю саблю!

– Палаш возьми. Самый здоровый. И двумя руками – у-ю-ю!.. – подсказал сотник.

– Ой, не к добру без пращи. Ой, не к добру!

– Не скули. Все сдохнем.

Вышли наружу следом друг за другом, в ожидании противника потягивались, поправляли кольчуги и шлемы.

На отличных конях, в сопровождении ординарцев, в сверкающих на солнце золотых доспехах показалась гвардия Умар-Шейха. Кто-то за спиной присвистнул.

– Не обмочитесь раньше времени, – сказал Олег. – Их гордыня и спесь их же и погубит.

– Павлин – птица красивая, но трусливая, – заметил воин Цагэл.

– Деремся строем? – спросил Чертыш.

– Куда! Это же «честный» бой! – ответил древоделя. – Толпа на толпу.

Всадники медленно, важно спешивались, поправляли амуницию, наконец, вперед вышел, видимо, главный, напыщенный, но до смеха лопоухий, однако не успел открыть рот, как закричал Халик:

– Эй, ушастый! Отгадай, почему у зайца всегда помет на пятках?

И не сообразил ему тот хоть что-нибудь ответить, как монгол сам же добавил:

– Потому что когда убегает, одновременно срет от страха! – и вся ватага Белого Лба дружно заржала.

Тимуровский гулям побагровел.

– Тебя я проткну первого!

– А я добрее! – кривляясь, присел юн-баши. – Только отрежу твое длинное ухо, да отпущу обратно.

– Дар И Гар! – хором заревели бойцы Увечного и кинулись на врагов.

Плотницкий сын понимал, что это не простые солдаты, а закаленные ветераны многих войн, которые Хромец вел почти беспрерывно. Поэтому свою личную задачу он видел не в том, чтобы, например, поразить самых здоровых, а чтобы помочь тем своим товарищам, кого теснят и побеждают.

Первым делом двумя резкими движениями выпустил поочередно из обеих рук копья Чертыш – двое гвардейцев сразу отправились на небо к полногрудым гуриям. Пока прочие примерялись для сшибки, десятник успел метнуть еще два копья, правда, уже не с таким успехом. Черген перерубил палашом подлетевшего к нему чагатайца, но тут же лишился жизни от удара следующего. Клинок закованного в три, что ли, слоя лат, воина был быстр, как крыло стрекозы. А какой он имел щит! Олег все же являлся наследственным ремесленником, и не мог не отметить такой красоты. Посередине круга сияло золотое солнце, разбрасывая выпуклые лучи, а по ним спиралью бежали голубые барсы.

«Этого – при первом же удобном случае», – решил Белый Лоб.

В драке сошлись опытные мужики, поэтому не раздавались ни угрожающие крики, ни воинственные кличи. Только натуженное пыхтение, скрежет стали и легкий треск разрезаемой плоти.

Воин, все-таки, должен быть полуголодным – завет Чингисхана. Успевшие вкусить радостей жизни на завоеванных землях чагатайцы не были настолько же усердными в тренировках бойцами, как сотня урусута. Постепенно, несмотря на потери, осуществлялся перевес в умении и в настрое монголов. А тут еще древоделя, как чёртик, выскочил перед «трехслойным», уклонился от очень искусных выпадов и вдруг своим любимым резким ударом снизу вверх снес тому полчерепа вместе с толстенным шлемом с опущенным забралом.

Неожиданно здоровый камень пращника сбил с урусута и его шишак – башка аж загудела. Он повернулся налево – этих противников уже резали на части разбойники Чертыша. Вот тебе и «честный бой»!

«А, к бесу!» – подумалось вдруг. Изнутри вырвалась долгие годы заталкиваемая в самые дальние уголки души злоба – за сломанную судьбу, за вынужденную степную жизнь, за угрюмые будни, за тошнотную конину, пронизывающий ветер, кизячные лепешки, немытые котлы, вонючую жратву, вечное преклонение головы перед всякими ханами-беками-мурзами и прочими нойонами – да за все! Резко выдохнув, он пошел разить врагов налево и направо. Пока Халик все-таки отпиливал ухо визжащему гвардейцу, сотник пер тараном – только клинок свистел, перерезая артерии, дырявя внутренности, отрубая конечности. Лучник – должник с несуразным – видимо, чужим – мечом с утолщением на конце прикрывал ему спину.

Как-то очень быстро противников осталось только трое. Олег легко и привычно присел под саблей первого, махнув снизу вверх клинком, лишил жизни второго, а пока первый замахивался вновь, уже, не глядя, назад, обеими руками воткнул лезвие ему в живот. Третий изобразил незнакомую стойку, но Илыгмышевский ратник молниеносно шагнул вперед, и клинок в вытянутой руке, дробя зубы, вошел гвардейцу в рот и вышел из затылка. Олег вынул саблю, труп упал.

Безухий обезоруженный боец с воем кидался с голыми руками на Халика, тот пинками отбрасывал его назад – обещал же не убивать. Но Тимуровскому гуляму нельзя вернуться с таким позором – смерть желанней, и подошедший Белый Лоб одним ударом прекратил его мучения. Он осмотрелся по сторонам, быстро сосчитал своих пыхтящих, с льющимся ручьями потом людей, и сделал вывод – из сорока трех человек, среди которых – пятеро прибившихся из другого соединения, он потерял одиннадцать, у чагатайцев же полегла вся полусотня. Повернувшись к холму с кучкой военачальников жестокого паралитика, он потряс перед ними клинком и проорал, понимая, впрочем, что они вряд ли его услышат:

– Присылайте еще!

Повернувшись к своим, скомандовал:

– Быстро в окопы. Осмотрите раны и сожрите хотя бы по куску курта. Воду, кто хочет, допивайте всю. Жить нам еще минут десять. Но помните, кто сдастся, сядет у солнцеподобного на кол – гибель гвардейцев они не прощают.

– Да ладно, – сказал Гаяз, – Белый Лоб, мы с тобой! О нашем подвиге еще сложат песню!

В землю перед ногой Ильдара вонзилась стрела. Сразу следом в стороне – еще две.

– В окоп! – заорал древоделя и первый ринулся под защиту чапаров, прочие – за ним. Сидели в траншее, укрытые щитами, тихо, как мышки. Сверху так часто падали стрелы, что казалось – град пережидаешь.

– Ах ты, степь широ-о-о-ка-я! – вдруг запел плотницкий сын по-русски и захохотал. Сейчас под прикрытием лучников подойдут ребятишки с факелами, подпалят их кустарную защиту, и придется выбираться на свет Божий. А там – по десятку стрел на брата одновременно. Слово Льва, слово Льва… Лев не умеет говорить, только рыкает.

– Так, сынки! – крикнул он оставшимся в живых. – Ползем гусеницами по траншее до самого ее конца. Прижимаемся ко дну как можно плотнее! Кто свою жирную задницу будет кверху корячить, лично лишнее мясо отрежу! Лезем быстро, но незаметно! Каждый берет одну единицу оружия. В кого, морды, попадет вдруг стрела, лежи, не скули, молись, не выдавай товарищей. До тупика добираемся, и по моему сигналу – бегом в атаку на холм, до него будет близко! Меня убьют – ведет Халик, Халика убьют… Да по хрену, кто угодно! Не дадим себя зажарить! Кто против?

– Никто!!! – заревели хором.

– Вперед!

Глядя, как отлетело полчерепа у покорителя неприступного Герата, доселе непобедимого героя Давлет-баатура, Тимур так сжал подлокотники трона, что костяшки пальцев побелели, несмотря на смуглость кожи. Стоявшего рядом Умар-Шейха трясло – и за боль за своих людей, и от страха перед гневом Меча Ислама. У, видимо, предводителя степняков слетел шлем, обнажив светлые, почти белые волосы. Этот превосходный баатур пошел вдруг крушить всех подряд, но явно экономя силы и не делая ни одного лишнего движения.

Сейф-ад-Дин восхищенно цокнул языком, но гурген так на него посмотрел, что никудериец, несмотря на годы, засмущался.

Мухаммед Султан мог себе позволить больше, и, не выдержав, воскликнул:

– Он сражается, как архангел Джабриил!

– Не богохульствуй! – рявкнул Покоритель Мира. – Какой архангел! Вы же видите – сам Иблис!

Тут шейх Давуд наклонился к уху эмира и прошептал несколько слов.

– Правда? – с недоверием переспросил Луч Славы. Присмотревшись, он громко воскликнул: – Точно! Я знаю, кто этот баатур! Это тот самый урусут, который таскал из горевшего медресе ученые книги вместе с почтенным сеидом Хасаном Али Муслимом, когда другие воины Тохтамыша грабили Зенджир-Сарай! Он спас сеиду жизнь, и тот одарил его книгами, а потом отдал все золото своего иссякнувшего рода! Они долго вели ученые беседы, и Хасан Али даже прослезился! Вон же и метка – шрам на щеке, видите! Нет, его нельзя убивать!

Когда в мгновение ока пали трое последних вооруженных воинов, а безоружный был милостливо добит, подал голос мирза Джеханшах.

– Но такого позора мы еще не видели! За десять минут убито пятьдесят гвардейцев! Да их кровники разорвут ордынцев на части!

– Ордынцев – пусть рвут, – кивнул эмир, – а к урусуту милостливо небо – я в это верю. Пускать стрелы до тех пор, пока носа нельзя будет из-под чапаров высунуть! Затем укрепление поджечь. Когда выбегут, всех пленить или убить, кроме урусута. Давуд, пошли своих этим заняться.

– А если он сгорит? – спросил Шах-Мелик.

– Ха! – улыбнулся Тимур. – Ты-то сам в это веришь?

– Молча! – шипел Олег вслед вихляющим ягодицам бойцов. – Ползем молча!

Из-под тучи стрел они уже отлезли саженей на семьдесят, еще пятьдесят оставалось до тупика. Халик полз следом. Его вырвало.

– Слушай, Белый Лоб, – произнес он. – Кажется, меня подрезали. Я в пылу драки и не заметил. Кровь из пуза хлещет, сейчас кончусь.

– Мы – на войне, – ответил древоделя. – Ты храбро сражался – Тэнгер примет тебя, – извернулся, как мог, в узкой траншее, чмокнул соратника в макушку и двинулся дальше.

– Быстрее, суслики недоношенные! – подгонял он ребят. – Ну, быстрее же, братцы! Начнут жечь – увидят, что нас нет!

К концу траншеи, кажется, подобрались незаметно. Втиснулись в стены, чтобы скучиться и слышать командира.

– Как только лучники увидят факельщиков, они получат приказ прекратить стрельбу, – шептал плотницкий сын. – Скорее всего, вообще оставят оружие и начнут чесать яйца. Тут-то мы и выскочим! Изо всех сил бежим к ставке Увечного! Раненым не помогать – без толку! Движения – не останавливать! Бежать, повторяю, со всех ног! Не орать, не кричать, обходитесь без сурена, может, они поначалу вообще ничего не поймут! В одиночные стычки не вступать! Цель – сам Хромой, ну или, на крайний случай, его шейхи гребаные! Мне лично Умар почему-то понравился – чем-то он Туглаю насолил! Так, слухачи степные! Свист стрел слышен?

– Угасает, командир! – ответил монгол-должник, с которым так и не познакомились – а теперь ни времени нет, ни нужды. – Всё! – поднял он палец. – Кончили!

– У факельщиков, чтобы подойти – от трех до пяти минут. Считай до ста пятидесяти раз!

– Я… Не умею…

– А, ну да, татарва неграмотная… Так…

И Олег неожиданно для себя – ведь в последнее время делал это все реже и реже – стал читать молитву. И размер подходящий. Как раз для трех минут.

«Умовение согрешением, ток слезный ныне положи, Благая, сердца моего сокрушение приемлющи: о Тебе утверждающе упование, благая, егда како страшнаго мя избавиши огненнаго мучения, яко сама благодати еси источник, Богородительнице.

Непостыдное и непогрешительное всем, иже в нуждах, прибежище, Владычице пренепорочная, Ты ми буди заступница в час испытания.

Простерши пречистыи Твои и всечестные руце, яко священныи голубины крилы, под кровом и сению тех покрый мя, Владычице.

Воздушного князя, насильника, мучителя, страшных путей стоятеля, и напрасного сих словоиспытателя, сподоби мя прейти невозбранно, отходяща от земли.

О, како узрю невидимаго? како ужасное оно претерплю видение? како дерзну отверсти очи? како моего Владыку смею видети, Егоже не престаях от юности огорчевая присно?

Святая Откровице, Богородительнице, на мое смирение милосердно призри, умиленное мое и последнее моление сие приимши, и мучащаго вечнующаго огня потщися избавити мя.

Храмы святыя осквернившая, скверный и телесный храм оставиши, Тебе, Божий всечестный храме, молит, Отроковице Дево Мати, душа моя, тьмы кромешныя убежати и лютаго геенскаго жжения.

Зря конец близу жития моего, и помышляя безместных мыслей, деяний же, Всечистая, душу мою делательницу, люто уязвляюся стрелами совести: но преклоньшися милостливо, буди ми предстательница…»

Покачал головой. Сжал черен сабли. Запамятовал, что шлем соскочил. Надо было взять любой другой. А, что теперь… Ну, суслики…

– Раз… Два… Три-и-и!!!

Нижестоящие подбрасывали вышестоящих, те вытягивали друзей следом. Так и понеслись, как договаривались. Первые попавшиеся чагатайцы даже не пытались помешать, не признав врагов. Только саженей за сто до вершины холма вдруг изумленные донельзя гвардейцы постарались преградить путь – да то ли все шло так быстро, то ли и вправду поверить в происходящее не могли – не помешали ничуть, попадали мертвыми на склон.

Но узрел чей-то зоркий глаз штурмовой отряд, и заорал звонкий голос на всю степь:

– Тревога!!!

Тут же навстречу ринулись сансыз, полетели стрелы, ватага стремительно редела, но оставшиеся, так же зло и молча, стиснув зубы, рвались вперед. Пал и безымянный лучник, предварительно расстреляв все стрелы, насадили на копье – вот уж желанная смерть! – Чертыша, остановили Гаяза, заставив вступить в схватку с троими нукерами, проломил он булавой головы двоим, да получил клинок меж лопаток от третьего.

Все-таки ор пошел – только возник он от обезумешего врага, остро почувствовавшего смертельную угрозу самому Потрясателю Вселенной. Олег добрался аж до пердэдаров – «слуг занавеси», охраны покоев, самых что ни на есть телохранителей Великого – два громилы так умело орудовали своим оружием, что и руку подрезали, и бок полоснули, и тогда он, все точно в мгновение рассчитав, отбил удар одного так, что изменивший направление движения клинок воткнулся в бок своего же товарища, и, воспользовавшись их минутной заминкой, как двумя росчерками пера, кончиком сабли перерезал им горла.

Но время стоило дорого. Да, он видел перед собой эмира, но пред ним уже выстроились с обнаженным оружием мирзы и шейхи, а еще ближе – несколько пердэдаров… Не пробиться. Тут в бедро ткнулась стрела. Олег качнул корпус в направлении выстрела, и когда лучник натягивал тетиву для следующего, ему уже летел в горло запоясный нож. Только не хотелось опять наступить на те же грабли – пусть итог будет иной.

Олег улыбнулся, развел руки – да, мол, вас сегодня слишком много, всех не перебью – и отбросил в сторону клинок. Напряжение начало спадать, многие заулыбались, но стояли наготове, ожидая команды Тимура.

– Вяжите его, чего ждете? – раздался властный голос.

Глупые телохранители – чтобы удобнее-то вязать – вложили сабли в ножны, и тут Олег со свирепым лицом вынул из-за спины свой любимый топорик и метнул его в гургена…

Грабель не миновать – стоявший рядом со Щитом Ислама седовласый шейх в роскошных доспехах на лету отбил топорик своим клинком, и тот бесславно плюхнулся в сухую траву. Урусута подсознательно передумали вязать, и стали, топча, просто забивать в смерть, пока ретивцев не остановил тот же голос.

 

VII

Связали только руки, подтащили поближе к трону и бросили на ковер саженях в пяти от него. Оружие у озверевших пердэдаров было наготове, так что не допрыгнешь – не успеешь. Из бедра хлестала кровь.

– Я тебе ковер испачкаю, хазрат, – сказал древоделя. – Может, мне лучше уйти?

– Ничего, пачкай, у меня еще есть, – ответил эмир. – Выньте у него стрелу из ноги, только не обломите наконечник! И напихайте в рану войлока.

Пока откуда-то взявшиеся табибы производили указанные манипуляции, гурген щелкнул пальцами, и пленному принесли попить. Плотницкий сын с жадностью припал к бурдюку – день выдался ну очень тяжелый. За спиной слышались крики добиваемых товарищей. Белый Лоб внимательно рассмотрел чуму мира – перед ним сидел почти старик, с рыжей бородой с проседью, в пластинчатых доспехах, красных штанах и красных же сапогах. Все черты лица – строгие, заметные, особо выделялись линии рта и глубокие морщины. В ушах – серьги, правая рука вытянута вдоль тела.

– Зачем ты хотел убить меня, несчастный? – с некоторым удивлением спросил солнцеподобный.

– Ну как же, – ответил Олег. – Разве не ты – враг человечества? Если тебя не остановить, ты перебьешь всю Вселенную.

– Правильно сказал, – кивнул эмир. – Перебью, но только врагов веры. Я, что, первым напал на Тохтамыша? Я принял его, как сына – а чем он мне ответил?

– Тохтамыш – да, негодяй редкостный, – согласился Олег, – а чем провинился правитель Герата, ранее дававший тебе кров? А несчастные исфаганцы? А хорезмийцы и азербайджанцы – люди одной с тобой веры?

– Они замышляли недоброе и удостоились справедливого наказания.

– Да? Младенцы Исфагана, которых топтали копытами твои воины, тоже успели что-то замыслить?

– Исфаган – возмездие, – только и сказал гурген. – Эти подлецы под покровом ночи уничтожили мой гарнизон – вот и получили по заслугам.

– А ты помнишь, как начинается коран?

– О, наглый кяфир! – выступил вперед Миран-Шах. – Как ты, неверный, смеешь своим нечестивым языком вспоминать Благородную Книгу?!

Тимур знаком остановил отпрыска и кивнул урусуту – продолжай.

– Первые строки корана – «Во имя Аллаха, милостливого и милосердного!» Милосердного, понимаешь?

– Милосердного к тем, кто чтит его законы и почитает его! Рука, которая не может держать меч, не сможет держать и скипетр. Действительно, по моей воле гибнет много людей, но этот грех свой я вполне искупаю своим почтительным вниманием к потомству Пророка на Земле и потому, без всякого сомнения, за такого правителя народ должен молиться. Милость? К предателям и обманщикам? Ты сам зачем-то оскорбляешь за глаза Тохтамыша – а между тем служил ему. Или ты гулям, наемник, воевал за деньги? Тогда что с тобой вообще говорить!

– Я не гулям, и Тохтамышу не служил.

– Как это?

– Я поклялся служить Илыгмышу, сроком на десять лет, когда он взял меня в плен в детстве. И воевал в его тумене. А Тохтамыш – глупец, не имеющий своей головы. Все, что он делает, советуют ему его огланы и нойоны, а они, как видишь, тоже невысокого ума.

– А зачем ты клялся служить Илыгмышу? И зачем ему на службе ребенок? Он мог просто сделать тебя рабом.

– А я бы убежал.

Многие засмеялись.

– И погиб бы, – развел руки гурген.

– И попал бы в рай. Разве мученики твоей веры не попадают на небо?

– Ты спешишь в рай?

– Да теперь, видимо, его не избежать.

Хромец улыбнулся.

– Так чем ты приглянулся оглану Илыгмышу, что он не отправил тебя в Кафу?

– Положил несколько его людей, когда они напали на мое селение.

– Сколько тебе тогда исполнилось лет?

– Двенадцать, хазрат.

Умар-Шейх засмеялся в голос, несколько шейхов улыбнулись.

– Ты их застрелил из лука, из укрытия? Смелый поступок, молодец! А почему тебя не убили другие солдаты, мстя за товарищей?

– Я не убивал их из лука. Я зарубил их саблей.

Прошел легкий смешок и возникла какая-то пауза. Эмир морщил лоб, явно пытаясь что-то вспомнить.

– И сколько человек ты поразил?

– Восемь, в доспехах. А на мне висела холщовая рубашка.

– Я слышал эту байку! – заорал Миран-Шах. – Это обычная сказка для детей!

Гурген посмотрел на него, и тот замолчал.

– Я тоже слышал эту сказку. Что мальчик победил восьмерых врагов в честном бою, а когда подрос, в пятнадцать лет убил одним ударом слоноподобного Ахмед-баатура на ристалище в Сарае.

– Не одним, хазрат, – заметил плотницкий сын, – сначала я сломал ему коленную чашечку.

– Коленную чашечку! – презрительно прокричал Миран-Шах.

– Между прочим, это правда, а не байка, – сказал Кулунчак. – Мой двоюродный брат-торговец был тогда в Сарае и все видел своими глазами.

Тимур хлопнул в ладоши, его глаза загорелись.

– Это – правда? Мальчик, который победил восьмерых монголов, затем сидел в зиндане, как я, и ходил с колодкой на шее, как Темучин, одним ударом голого кулака убивший Ахмед-баатура – существует? И он стоит сейчас передо мной на коленях? Развяжите ему руки!

Пока Олегу развязывали руки, он встретился взглядом с парнем лет шестнадцати в доспехах фазаньих расцветок – глаза того буквально горели от счастья.

– Дай, что ли, пару подушек, – попросил древоделя Защитника Ислама, потирая затекшие руки. – Я прилягу – уж больно устал сегодня твоих бойцов рубить.

Шейх Давуд улыбнулся, а Умар-Шейх что-то яростно зашептал на ухо Шах-Малику.

Подушки принесли.

– А зачем ты таскал книги из огня в Зенджир-Сарае?

– Книги – дороже жизни. Так считал мой дед. Он учился в Царьграде – ну, в Константинополе – и единственное, что он принес с собой на Русь – это книги. Человек, давший их ему, сказал беречь рукописи перво-наперво. И когда в Москве случился большой пожар и загорелся наш дом, дед успел вытащить книги, пусть и все другие ценности сгорели.

– А чем так привлекательны книги?

– В них заключена мудрость. А жизнь без мудрости – пуста.

– Жизнь пуста без славы! – крикнул Мухаммед Султан.

– Но слава ведь может быть и плохой, не так ли? Монгольская поговорка гласит: «От дурной славы несет зловонием десять тысяч лет». Книги же как раз и помогают разобраться, что хорошо, а что плохо. Чтобы не делать ошибок, которые запятнают тебя на века.

– Говоришь так, что во рту, как от халвы, сладко становится, – заметил Джелаль-баатур. – А сам – гулям, сражался за чужую веру за деньги.

– Вера у меня своя, – Олег показал всем крестик, – сражался я не за деньги, а потому что дал слово – прослужить десять лет. И через еще десять месяцев ушел бы домой. Да я вообще за Тохтамыша не сражался бы, если бы не Илыгмыш! Мой интерес – чтобы эмир вообще его победил, потому что ордынский хан – враг моего народа. Но ведь гурген-султан может на этом не остановиться, а вот это мне уже ни к чему.

– Если бы он не бил меня в спину, – заметил Тимур, – я бы не затевал этот поход. А ведь я ему помогал, давал войска для борьбы с Урус-Ханом, и чем он мне отплатил? Но теперь все кончено.

– По поводу благодарности – разве ты не слышал поговорку – «Выросший теленок ломает повозку?» Или другую – «Когда у козленка вырастают рога, он колет ими вымя матери»? Что же касается «кончено» – тут ты ошибаешься.

– Но ведь хан Орды разбит… – удивленно произнес Покоритель Мира.

– Хан Орды – да, сама Орда – нет. В степи много народу, который можно опять собрать для борьбы с тобой.

Хромец чертыхнулся, приближенные принялись переглядываться.

– Он бежал, как заяц, – недоверчиво произнес Мухаммед Султан.

– Так он и из Азербайджана бежал, и из Мавераннахра. И здесь бежал, и еще много раз убежит. Он не полководец. Так и будет бегать. Но чтобы не бил в спину, надо разгромить Сарай. А оставшимся татарам дать другого хана. А лучше – нескольких.

– Ты метешь хвостом, как лисица, – сказал Сейф-ад-Дин. – Хитрец! Он хочет нас еще и на Сарай послать!

– Видимо, книги – действительно полезная вещь, – прокряхтел Щит Ислама и задумался. – Ты, выходит, читаешь по-арабски?

– Пришлось после подарка сеида Хасана Али Муслима научиться. Как почтенный поживает, кстати?

– Не знаю, – безразлично ответил Железный Хромец.

– Умер, – произнес Шах-Малик.

– Эх, – почесал затылок плотницкий сын. – Земля ему пухом…

– Что? – привстал эмир.

– Ну, достойная память… А читать могу и по-гречески.

– И по-тюркски, и по-русски, наверное, – продолжил гурген. – Правильно?

– Именно.

– Так как тебя зовут, баатур? – нахмурился Увечный, видимо, постепенно приходя к какому-то решению.

– Олег Белый Лоб.

– «Белый Лоб»? – удивленно повторил солнцеподобный. – Белый лоб обычно бывает у самого сильного волка, вожака стаи. Ты сам придумал себе это имя?

– Нет, ты что, – засмеялся древоделя, – это имя моего деда. Ну, и отца.

– Ты знатного рода?

– Нет, они – обычные ремесленники. Плотники.

– Плотник убил стольких моих воинов?

– Ну, я уже давно не плотник. А если бы знал, что ты разобьешь Орду и не пойдешь дальше – в Европу и тем более на Русь, я вообще могу извиниться за то, что метнул в тебя топор.

– Зачем мне в Европу? – удивился эмир.

– А кто тебя знает? Занесло же тебя на столько фарсахов в Степь?

– Ну, нам с Тохтамышем рядом жить тяжело – знаешь, две головы рогатых баранов-кочкаров нельзя сварить в одном котле.

– Знаю. Но какой он тебе соперник? Ребенку нельзя давать нож, а дураку – власть. Я бы на его месте воевал иначе.

– Да? – заинтересовался Тиур. – И как же бы ты воевал?

– Не будем принимать во внимание всю войну – кстати, дайте еще попить. – Ему подали бурдюк, он хлебнул, вытерся. – Возьмем нынешнее сражение. Тохтамыш знает, что ты его ищешь, что хочешь боя, долго уходит и вдруг принимает битву на подготовленной тобой территории.

– Да, и что? – наклонился гурген, другие, уже давно присевшие на ковер, подогнув ноги, тоже слушали внимательно.

– Умар-Шейх нашел нас две недели назад. За это время выбирается будущее место сражения – да пусть это же самое поле. Готовятся четырнадцать катапульт…

– Ха! – крикнул Кулунчак. – Какая глупость! Откуда в степи катапульты?

– Дай мне два топора и веревок, – серьезно сказал Олег, – и я за сутки изготовлю катапульту – вон вокруг сколько леса. Готов поставить голову на спор. А ты – готов поставить голову на спор?

Бравый вояка переглянулся с друзьями и махнул рукой – ну его, этого безумного урусута.

– Имеем два холма. На холмах – не ставка для обозрения битвы, а два настоящих укрепления – со рвами, с валами, с частоколом, внутри – защищенные таким образом отборные лучники, который посылают и посылают по твоему войску град стрел. Катапульты – за ними, и швыряют куски бревен – так как камней здесь нет – в построения твоих войск.

– Ну, – недоуменно посмотрел на окружение эмир. – Дальше!

– С внешних сторон холмов выпускаем конницу. Так много, чтобы ты не обошел холмы с тыла. Между холмами, в проходе, ставится ряд вытесанных деревянных кольев, но, заметь, не вкапывается, а именно устанавливается таким образом, чтобы потом их можно было убрать.

– Зачем?

– Объясню позже. У кольев – пехота. Колья делаются такой высоты, чтобы вам хотелось на коне перескочить, пусть и с очень большим риском. За первым рядом в полполета стрелы ставится второй, но он маскируется. Оставляется узкий проход, по обеим сторонам которого роются рвы. Они тоже маскируются – накрываются тонкими жердями и засыпаются ветками, травой, землей.

– Ну-ну, – заинтересовался Сейф-ад-Дин.

– Далее. Все знают, как гурген-султан воюет.

– Откуда? – возмутился Тимур.

– Я в Сарае слышал не раз – у тебя всегда семь кулов, всегда следует сильный удар на фланг, и всегда есть резерв, который направляется туда, где надо или прорваться, или, наоборот, помочь тому кулу, которому приходится тяжело.

Щит Ислама молчал.

– Но нас сегодня было больше, – продолжил Олег.

– А вы побежали, – пытался съязвить Мухаммед Султан.

Древоделя пропустил это замечание мимо ушей.

– А раз нас больше, мы могли составить не один, а два резерва. Один тумен – просто резерв. Другой тумен – самые лучшие, самые отборные воины на самых лучших конях. И отодвигаем их так далеко, что враг – ну, то есть ты, хазрат – их не видит. Начинается бой. В атаку идет кул, допустим, Умар-Шейха, допустим, на наш левый фланг.

– Я сражался в другой стороне!

– Ну тогда – Миран-Шаха.

Тот скривился.

– Идут, по ним стреляют из катапульт, осыпают с холмов стрелами, но они идут, хоть и тяжело. А между холмами – какая-то пехота. Гурген решает ударить и туда, посылает кул. Колья поднимаются, лошади вспарывают животы, тот, кто прорывается, попадает в ров, тот, кто попадает на оставленный перешеек, вступает в бой с вылезшими из-под укрытия – ям и травы – пехотой со вторым рядом кольев. Так, успеха на этом направлении не добиться. Вновь следует указание давить на левый фланг, войска перекидываются туда. А у Тохтамыша – система оповещения с помощью цветного дыма – так делают мачинцы. Ну, или флажков, не важно. С холмов следует знак дымом, и на этот же фланг бросается свежий тумен из резерва Тохтамыша – тот, что похуже. Неважно, кто побеждает, потому что именно на этом участке сосредотачивается вся масса войск с обеих сторон. Идет рубка. И тут следует еще один дымный знак – для второго запасного тумена. Это особый отряд, каждый воин – в тяжелых латах, с копьем, каждый конь в броне. Идут клином по центру, где сейчас никого нет.

– Там же вроде как колья и ров! – крикнул шейх Давуд.

– Пехотинцы предупреждены, они вынимают колья и кладут их продольно на землю, тумен идет по проходу между двух рвов, от стрел защищает броня, от мелких кошунов отбиваются длинными копьями, не останавливая движения – а кто остановит закованный в латы тумен на открытом пространстве? – берут ставку хазрата, ну и… Все.

Встала такая пауза, что Олег подумал – ну вот, восточные гордецы, сейчас опять выхватят свои сабельки и начнут тыкать в него. Но – нет.

Гурген спросил:

– А ты делился этим планом с Тохтамышем?

– Нет, конечно! Я – простой юз-баши, он – великий хан, тем более я – православный, урусут, родился в Москве, которую он сжег. Так что он – великий стратег, а я – никто. Ну и, знаете: давать советы глупцу – то же самое, что сеять на рогах быка. И меня, в отличие от вас, никогда не жгло желание строить военную карьеру и добиваться почестей и славы. Я лишь хотел спасти своих людей. Как видите, частично мне это удалось. А во всем другом – самому остаться в живых, и через десять месяцев вернуться на родину.

Все помолчали, наконец, Властелин Счастья произнес:

– Теперь – не получится.

– Знаю. Только вели просто отрубить голову, без этих ваших заковыристых мучений…

– Никто не собирается лишать тебя головы… – удивился гурген.

– Эмир обещал сохранить жизнь последнему оставшемуся в живых с клинком в руке из отряда смертников, – весело прокричал Мухаммед Султан. Сейф-ад-Дин с неодобрением посмотрел на него.

– Хороший план, – подвел черту Тимур. – Только уж очень сложный. Все равно б не помогло.

– Конечно. Ты же – сахибкиран, а ордынский хан из тех, про которых говорят – неудачнику и ветер в лицо дует.

– Лиса! – громко крикнул Сейф-ад-Дин.

– Как ты придумал этот план? – поинтересовался Завоеватель.

– А это все в книгах есть. Древние греки что-то всегда выдумывали, римляне также. Вот вы же почитаете Искандера Двурогого? У него в каждой военной компании имелась своя изюминка – неожиданный ход.

– Ты понимаешь, – потянулся гурген, – что сейчас твоя жизнь – не дороже крыльев мухи?

– Ну так и отпусти меня – я мухой умчусь на родину. Илыгмыш меня бросил, так что теперь я ему не слуга.

– А мне хочешь служить? – спросил Хромец.

– Домой хочу, – честно ответил Белый Лоб.

– Перерезал у меня со своими ворами двести-триста человек и надеешься спокойно уйти? Спрашиваю, будешь служить, или нет? Я, что – хуже Илыгмыша?

– Нет, хазрат, нет.

– Если откажешься, будешь жить – я ведь обещал! Но в зиндане.

– Вымокшему под дождем не страшна роса…

– Не испытывай мое терпение!

– Ладно. На пять лет согласен.

– А Илыгмышу обещал сколько?

– Ну, тогда я был очень юный…

– Сколько?

– Десять.

– Договорились. Через десять лет отпускаю – если доживешь. Все – оставьте нас. И готовьтесь праздновать.

Все давно ожидали этого, радостно вскочили и начали уходить. Только Сейф-ад-Дин подошел к Тимуру и на правах старого друга тихо ему сказал:

– И презренная трава может уколоть зад.

– Ну, я знаю – и овод выпускает кровь из горла льва. И пешка побеждает короля. Но ты же видишь, как он умен? А такие люди каждому пригодятся.

– Я ему не верю. Видел бы ты его глаза, когда он метал в тебя топор!

– Сколько из тех шейхов и шахов, что проклинали меня, теперь служат мне?

– Все. Кроме тех, которых ты убил.

– Вот тебе и ответ. Иди.

Никудериец бросил пылающий взгляд на порядком изможденного урусута, и, недовольный, ушел вниз – у шатра Тохтамыша шло великое брожение, именно там Властелин Счастья собрался пировать.

Олег остался наедине с Тимуром – только телохранители окружали трон, но были они молчаливее рыб и глуше улиток.

– Я не дам тебе тумен, – вдруг произнес Хромец.

Если бы ратник сейчас что-нибудь жевал, он бы подавился.

– Не то, что я не уверен в твоих способностях, – продолжил эмир, – я сегодня все видел, но сразу, бывшему врагу, иноверцу, тумен… Завидовать будут, мешать. Зачем? Возьмешь себе тысячу, проявишь в ближайшем деле – тогда и возвышу.

– Я не хочу воевать, – приложив руку к сердцу, сказал Олег.

– Да? – криво усмехнулся Меч Ислама. – Глядя на тебя днем, я этого бы не сказал.

– Это по необходимости.

– А зачем тогда ты мне нужен?

– Я пишу на четырех языках – возьми каким-нибудь писцом…

– Ха! Ты считаешь, у меня недостаток в писцах?

– Я мог бы составлять стратегию возможных битв…

– В моем войске единственный стратег – это я. Если станут думать и решать все военачальники сразу – получится, как у Тохтамыша.

– Твое имя, – сделал последнюю попытку плотницкий сын, – достигло небес, а мощь – земель Мазандарана, Кий-лана, Райя и Ирака. Зачем тебе кяфир – мин-баши?

– Сказочный мальчишка, убивший одним ударом кулака Ахмед-баатура и выросший в могучего воина, ушел от Тохтамыша к Тимуру гурген-султану, поняв, что служить следует самому сильному. Ясно?

«Опять, елки-палки, это восточное бахвальство – у кого оружие дороже, конь быстрее, жены – красивее…» – скривился Белый Лоб.

Видя разочарование собеседника, Завоеватель добавил:

– Дам тебе несколько деревень, подарю дом-дворец, составишь из наложниц гарем…

«Матерь Божья! – простонал про себя Олег. – Опять эта скотская полужизнь! Бежать? Крест ведь не целовал?»

Он посмотрел в зеленые очи эмира и ответил:

– Да, тысяча. Деревни, да. Хорошо.

– Ну и ладно. А что это после упоминания наложниц лицо окаменело? Христианская жена есть?

– Есть.

– Где? Если в обозе – скажи, могут ведь убить.

– Нет. Надеюсь, уже далеко. Я ее перед самой битвой отправил.

– Так все-таки знал, что проиграете? Знал?

– Знал.

– Ха! Нет, ты умный, урусут. Давай, прикажу – догонят, привезут обратно.

– Не надо. Ты скажешь «догнать и привезти», передадут как просто «догнать», а там – догонят и ненароком убьют. Не нужно. Уверен, она далеко.

– Ну, сам так хочешь. Найдем еще жену – да хоть нескольких. Отправишься со мной на пир – я приглашаю, – и поднялся с трона, собираясь идти.

– Да я… Это… – пытался отказаться плотницкий сын. – Ранен вроде…

– Ты что! – засмеялся Повелитель. – Фахруддина в одном бою ранили в семидесяти местах, а он выздоровел и прожил до девяноста лет!

Тут к Тимуру подлетел тавачи и принялся сбивчиво делиться какой-то вестью. Пока он торопливо докладывал, Белый Лоб подумал: «Ну это уж точно ни в какие ворота – типичная “Тысяча и одна ночь”. Семьдесят ран! Обычная для Востока напыщенная слащавая витиеватость. Вспомнить хоть Ибн Арабшаха: “Когда блестящий динар солнца спрятался в одежду хозяина темноты, могущественная швея распростерла основу в пустырь космоса и, как только пришла темнота и ночь рассыпала на поверхность земли дирхемы блестящих звезд, а непроглядная темень распространилась во все стороны…” – тьфу! Был у них единственный величайший мудрец – Абу-Али Ибн-Сина, да и тот, ненавидимый тупыми злобными имамами и обладающими властью завистниками, или отправлялся в изгнание, или сидел в заточении…»

Тавачи ускакал.

– Тохтамышево войско гнали тридцать три фарсаха! – радостно поделился Властелин Судьбы. – Пока не стали дохнуть кони. Степь усеяна трупами! Забрали все табуны! На каждого моего пешего воина придется двадцать-тридцать жеребцов, а на всадников – по сто голов! А ты говоришь – он еще соберет войско! Откуда?! Из преисподней?!

«А хорошо бы, вправду, дьявола на твою голову!» – помыслил ратник. Напоминание об Алтантуяа больно щемило сердце.

В шатер Тохтамыша с золотым пологом – как же иначе, подражание Батыю, такой же хан улуса Джучи, только вот несколько трусливей – набилось человек триста: вся самая что ни на есть знать. «Той» – он и есть «той». И – Олег, пусть и в отдалении от возлежащего на множестве ковров и подушек Тимура, но – все же. На кусках кож скота тащили жареную на углях и вареную конину, баранину, требуху… Мясо, мясо, мясо… Бодрым шагом шли кравчие с ножами, за ними – слуги со стопками мисок. Кравчие становились на колени, быстро-быстро нарезали кусками мясо на подставляемую миску, она убиралась, сразу горка появлялась на следующей… Поднесли и древоделе. Солнцеподобному прислуживали не слуги, а сами шейхи, и вот посмотрел эмир на кофр со снедью, кивнул одобрительно, и царственным жестом указал в сторону урусута. Стоявший в шатре многоголосый гомон, показалось, даже утих. Вот это честь! Из рук самого Властелина Счастья! Тут же появилось питье, Олег нюхнул содержимое чашки – арак. Вот, это сейчас до крайности необходимо. Гурген оторвал кусок мяса, и тут же все принялись жевать, чавкать, доставать из ртов пальцами застрявшие меж зубов жилы, потом пальцы облизывать, вытирать руки об одежду…

Белый Лоб с удовольствием выпил арак. И еще. И еще.

«А где же я буду спать? – подумалось ему. – Моя повозка – добыча какого-нибудь быстрого чагатая! Шатер завалили, свернули – пригодится кому-то в обратном походе. А, теперь не все ли равно!»

Виночерпии подносили и подносили – шел пир. Один волк в борьбе за право таскать ягнят из отары покусал другого, и теперь по этому поводу – обжирательство, пьянство, факиры, жонглеры, а ночью будут ставшие в одночасье рабынями, доставшиеся победителям чьи-то бывшие жены и дочери. А за шатром, дальше, в Волге, плавают опухшие посиневшие трупы, к которым уже прилипли раки; другие горы трупов, унесенных течением – сбиваются на порогах, а в степи, на протяжении двухсот верст дальше от реки – с торчащими стрелами, обглоданные шакалами, лисами и волками мертвые тела, а рядом – орлы, которые не могут взлететь, потому как объелись падали.

Олега качнуло раз, другой… Он не знал – позор или не позор заснуть у Хромого прямо на пиру, но терпеть уже не мог – глаза смыкались.

«Христос сохранил Еноха во времена праотцев, а затем Ноя в ковчеге, Авраама от Авимелеха, Лота от содомлян, Моисея от фараона, Давида от Саула, трех отроков от печи, Даниила от зверей, а меня спасет от Тимура…» – подумал Белый Лоб и повалился навзничь.