© Ольга Рыкова, 2016

© Елизавета Святославовна Шмурыгина, иллюстрации, 2016

ISBN 978-5-4483-4344-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

 

Ночь с 13 на 14 ноября 2015 года

Я лежала и долгое время в голове прокручивала этот день. Сначала и сначала с самого утра. Что-то было не так в этот день, что-то ускользнуло из моего сознания, и это, мне казалось, было очень важным. Отчаянно ныла голова. Я пыталась вспомнить все детали, все, что произошло в этот день, от начала и до конца.

В шесть часов прозвонил будильник. Я открыла глаза и сразу почувствовала боль в спине. «Господи, есть же, наверное, на Земле люди, у которых не болит и не затекает по ночам спина», — это были мои первые мысли в тот день. Я повернула голову, Гаспар еще спал или делал вид, что спал, я не знаю.

Гаспар — мужчина, который подцепил меня полгода назад около магазина Шанель на улице Комбон. Да, именно подцепил, иначе это никак не назовешь.

 

14 июля 2015 года. Около часа дня

Я стояла и разглядывала витрину, в которой было выставлено идеальное красное платье из последней коллекции. Я залюбовалась им и полностью отключилась от внешнего мира, погрузившись полностью в свои мысли. Со мной такое происходит постоянно. Я смотрела в витрину и думала, что вот она, идеальная одежда для идеальных людей, которых не существует. У меня никогда не было денег на такое платье, и я никогда не захожу в дорогие магазины, какой смысл туда заходить, если все равно ничего не купишь? Эта привычка выработалась у меня еще с тех пор, когда я сама работала продавцом, и меня очень раздражало то, что многие люди приходят туда, как в музей, задают кучу вопросов, все пересмотрят, перемеряют и все равно ничего не купят, даже если это им подойдет. Это бесило меня ужасно!

Но даже если бы и были деньги, зачем мне платье, которое я никогда не надену, просто некуда его надеть, в провинциальном и промерзлом Мурманске платье от Шанель — просто смешно!

Да и фигура для такого платья должна быть идеальная, коей я никогда не отличалась, да и хорошо бы быть помоложе… Хорошо быть молодой и красивой. Хорошо быть идеальной и носить божественные платья. А я не идеальна ни снаружи, ни внутри… Люди не могут быть идеальными, не могут и не должны. Наверно, поэтому они любят себя окружать красотой. Идеальные вещи для неидеальных людей — вот где истинная гармония.

Я стояла и думала обо всем этом. И вдруг откуда-то, словно издалека, услышала французскую речь, мужчина стоял около входа в магазин и заговорил со мной. Я немного знаю французский, но понимаю его, только когда со мной разговаривают, как с трехлетним ребенком — солнце теплое, трава зеленая, дождь мокрый и в таком роде. А когда люди говорят быстро, и я не вижу их лица, то я слышу просто какую-то кашу из какофонии звуков с ярко выраженным р-р-э. Я повернулась к нему и сказала:

— Бонжур.

Он улыбнулся, симпатичный молодой мужчина лет двадцати пяти с ясными глазами и открытой улыбкой. «Таких обычно печатают в журналах», — подумала я.

— Бонжур. Почему вы стоите на улице? — насколько я смогла понять, спросил он.

Я на ломаном французском начала объяснять, что просто стою тут и смотрю на платье.

— Откуда вы? — спросил он.

— Из России.

Он засмеялся и заговорил со мной на самом моем любимом языке — конечно, на русском!

— Смешно, когда я увидел вас, то подумал, что вы местная.

— Ну да, конечно, разве тут есть местные? В это время тут одни туристы, а местные все на работе.

— Почему? Я вот местный, — он опять засмеялся.

— Как местный? Вы же русский?!

— Ну да, моя мама вместе со мной переехала сюда в девяносто втором.

— Да? И сколько вам было тогда? Год или два? — спросила я.

Он опять засмеялся.

— Нет, мне было девять.

— Ага, а я закончила среднюю школу в девяносто первом, и мне было семнадцать, ага, многовато мне тогда уже было.

— Почему вы не зайдете внутрь?

— Куда?

— В магазин?

— Нет, мне там нечего делать.

— Но вам же нравится платье? Вы же на него смотрите?

— Да, но я не могу его купить, и мне оно не нужно.

— Если вам не нужно платье, зачем вы сюда пришли?

— Не знаю, просто гуляла. Шла мимо, увидела платье, вот и все.

— Ну, раз вы столько простояли, глядя на него, значит, вам нужно его примерить.

— Нет, оно мне не подойдет.

— Оно подойдет вам, я уверен, — сказал он. — Давайте на спор, если оно вам подойдет, то вы сходите со мной куда-нибудь. Если нет, то я куплю вам сумку из этого магазина, любую, на выбор.

«Какой на фиг еще на спор!» — подумала я, но сказала:

— Сумки здесь стоят целое состояние!

— Да, но сумку я могу себе позволить, а платье из новой коллекции, конечно, дороговато, — он опять засмеялся.

Я стояла, и в голове моей отдаленно пронеслось: «Что?! Какого черта ему надо? Мне сорок лет, я совершенно обычная женщина, заурядной внешности, а он выглядит как голливудский актер со своей обескураживающей улыбкой, и это походило на развод». Но мозг мой внезапно отключился, и я сказала:

— Идет!

Он опять засмеялся, и мы вошли вовнутрь.

В огромном светлом фойе до сих пор жил дух Габриель, здесь был ее запах, ее воля, ее стиль, ее бесконечное одиночество. Внушительная лестница с черными воздушными перилами уходила вверх и притягивая к себе, маня в святая святых, в ее комнаты, в ее ателье. Хоть бы раз побывать там.

Как жалко, что ее одежда стоит так дорого. Мы свернули от входа налево и оказались в мире совершенства. Глаза разбежались, я не могла сосредоточиться. К нам быстро подошла девушка-богиня с бесконечно длинными ногами и выразительными ярко-синими глазами. К моему великому изумлению, она тоже заговорила по-русски, предварительно одарив нас обворожительной улыбкой.

— Гаспар, привет!

— Привет, Аннет!

— Тебя давно не было видно.

— Я был на съемках.

— Новая коллекция?

— Да.

И понеслось щебетанье о том, как прошли съемки, и всякая подобная ерунда.

Я отметила про себя, что оказалась совершенно права, он или актер, или модель, а потом мой взгляд опять переместился на девушку, и я подумала о том, где же находится эта фабрика по выпуску этих инопланетных существ неземной красоты.

— Аннет, мы хотим померить это платье, — и Гаспар указал в сторону витрины.

— Вы хотите померить? Ты что, с ума сошел! Новая коллекция — пятьдесят тысяч!

— Слушай, давай мы примерим быстро и уйдем.

— Нет! Тебе оно не по карману.

— Давай, снимай его с манекена ради нашей старой дружбы.

— Оно не подойдет ей по росту, — сказала она, глядя на меня, — оно на метр семьдесят, не меньше.

— Подойдет, видишь, она на каких каблуках.

Спор не был недолгим, Гаспар… (что за имя-то такое дурацкое, нет, для француза нормальное, но для русского!) улыбнулся, и Аннет оттаяла как-то сразу.

Я зашла в примерочную, размером, наверное, с мою двушку, и начала раздеваться.

— Вам помочь?

— Нет, я сама.

— Только аккуратно, пожалуйста, — умоляющим голосом прошептала королева красоты Аннет.

Я услышала, как Гаспар спросил у другой девушки на французском, нет ли у них шампанского для клиентов, что она ответила, я не услышала, я стояла и оценивающе смотрела на себя в зеркало. Да, в моем возрасте основная масса женщин лучше выглядят в одежде, и я в их числе, я стояла и думала: «А что если я захочу заняться с этим парнем сексом, и он увидит мои растяжки на груди и животе, и вообще, блин, что за дурацкое дешевое белье на мне! Ведь у меня есть один комплект дорогого хорошего белья, так сказать, для особых случаев, но почему же я его не надела-то сегодня, вдруг сегодня как раз такой особый случай». Но белье — это как проклятие, такое же, как презервативы, если ты возьмешь их с собой на свидание, будь уверена — секса не будет, также и с бельем. Я надевала свой нарядный комплект несколько раз, и всегда мимо.

«Футы! О чем это я? Какой на хрен еще секс, он, наверно, по возрасту мог быть моим сыном, если бы я его родила лет в шестнадцать. Просто у меня слишком давно не было секса, вот мозг и рождает безумные фантазии», — решила я.

Платье не подошло, конечно.

Аннет была права — на таких коротышек, как я, платья не шьют. Размер был почти впору, но моя грудь, хоть она и небольшая, угрожающе выпирала, рост безнадежно лежал гармошкой на полу. Каблук не спасал моего жалкого положения.

— Да, немного не подошло, — улыбнулся Гаспар, — выбирай сумку и пошли.

Я сначала уж было смалодушничала, решив не наказывать парня деньгами за его добродушие и открытость.

Но мгновение спустя, я подумала: «Да какого черта! У меня никогда не было и не будет такой крутой вещи». И выбрала самую дешевую.

Мы вышли.

— Кстати, меня зовут Гаспар, — сказал он и с улыбкой протянул мне левую руку для приветствия.

— Я, кстати, Ольга, — сказала я и протянула ему свою левую в ответ. — Почему ты здороваешься левой рукой?

— Мне так удобнее, я левша, да и кто вообще решил, что надо здороваться правой?

— Это точно, — засмеялась я. Забавный малый, я пожалела, что платье не подошло, и я выиграла спор, лучше бы проиграла и сходила куда-нибудь с ним вместе. Хотя о чем это я опять? Куда мне с ним идти — старая кляча, надеть даже нечего, из приличного этот брючный костюм да джинсы еще есть, которые надеть не стыдно, а так все остальное китайское барахло.

— Пойдем, выпьем кофе и съедим по круассану, — вернул меня в реальность голос Гаспара, — здесь недалеко есть хорошее кафе, и там немного народу обычно в это время.

— Пошли, — мимодумно ответила я, глупо разглядывая белоснежный бумажный пакет с логотипом, в котором лежала нечестно заработанная мною сумка, нечестно потому, что я сразу знала, что платье слишком длинное. Гаспар, как мужчина, просто не заметил этого.

В кафе было действительно немноголюдно, в Париже вообще как-то этим летом было немного туристов. После теракта в Шарли седьмого января люди не очень, видимо, захотели приезжать в город любви, и потом в городе как-то меньше стало романтики, что ли, а может, ее и не было особо никогда, люди любят придумывать себе любовь к городам, к машинам, к вещам.

Я была в Париже в первый раз, мне трудно судить, как было раньше и как сейчас. Но перед поездкой я посидела на форумах, почитала отзывы, сделала для себя кое-какие выводы, но не больше, надо самой смотреть и самой чувствовать, что происходит, и из своих ощущений складывать в голове тот или иной образ города. И все-таки «меньше стало слышно французской речи» — как написал в своем блоге один из путешественников. Так и есть, больше арабский и еще неведомые моему сознанию языки перемешивались с загорелыми лицами их обладателей и непривычными нам европейским женщинам липкими взглядами.

В том районе, в котором была гостиница, где я арендовала на две недели номер, было очень много таких людей. Одиннадцатый и десятый округа вообще славятся плохой репутацией. Наш отель был на границе этих округов, но относительно дешевая цена и близость метро определяла мое географическое местоположение в данном городе, к тому же там не рекомендовали выходить поздно на улицу, а мы в десять уже ложились спать, да и, как говорят, — «не так страшен черт, как его малюют». На мой взгляд, вполне прилично, улочки, кафе, бутики, Париж как он есть, только не так дорого, как в центре. А то, что много разных национальностей на улице, так я воспитывалась в советское время. А тогда, как известно, все люди были братья, да и Россия многоконфессиональное государство, мы привыкли так жить — все разные, и все вместе.

И все-таки, когда молодые загорелые мужчины бросают на тебя этот непонятно приторно-животный взгляд, от него хочется спрятаться или обтереться влажным полотенцем, хочется надеть на себя паранджу.

— Слушай, а что за странное имя-то у тебя? Ты же русский, что это такое — Гаспар? Что за Аннет? — спросила я.

— Да я Игорь — Гарик, по-французски Гаспар, так легче. Игорь им неудобно выговаривать, — улыбнулся, и его глаза как-то весело заиграли на солнце.

— А Аннет?

— Это Аня.

— А-а-а, тогда понятно. Вы с ней давно знакомы? — не зная, зачем, спросила я.

— Да, как-то познакомились на одной вечеринке, она тогда все еще мечтала стать моделью, вот и старалась быть повсюду где только можно, лишь бы ее заметили.

— И что, не заметили? Она-то вроде девица видная, — сказала я.

— Ага, заметили, один старый и толстый «господин» наобещал ей золотые горы, ну, и как обычно, она осталась беременная, а этот француз так и остался женатым, да и помочь он ей с карьерой модели ничем не мог, так как и был, по сути, никем, так, пустышка с небольшими связями, но с деньгами. Хорошо хоть подруги ей помогли, им повезло больше, чем ей, дали денег на аборт, здесь это дорогое удовольствие, и помогли с работой.

— И что же она больше не мечтает о модельном бизнесе?

— Да мечтает, наверное, но я ее давно нигде не видел, кроме как на работе.

— А ты, значит, модель?

— Ага.

Как-то само собой мы вдруг перешли на ты.

— Не самая мужественная профессия, — сказала я и сразу пожалела, увидев, как его глаза немного повзрослели.

— Да, я хотел стать режиссером, даже учился, но толку никакого, не мое, видимо, это. Да и так проще, я с детства крутился в этом бизнесе, с мамой ходил на всякие кастинги, показы, она была, так сказать, из мира моды, в советское время работала манекенщицей у Зайцева, красивая была и очень мечтательная, думала, тут ей светит крутая карьера, продала квартиру в Москве, машину, и мы приехали сюда.

— Трудно было?

— Да по-разному, несколько лет мы прожили в центре, пока мама жила с одним дизайнером. Я язык учил, она участвовала в нескольких его показах, но потом они расстались, и мы переехали на окраины в пригород, тридцать километров отсюда, там Диснейленд недалеко, я там после школы аниматором иногда подрабатывал. Так там уже и вспоминать не хочется, как жили, мама постоянно моталась в город и таскала меня с собой. Три раза замуж выходила, так, с переменным успехом, то пусто, то густо. Я часами ждал, пока она встречалась с очередными своими любовниками или проходила кастинги в кино или на модных показах и выставках. Там меня и заметил один ее друг, когда мне было шестнадцать, и пристроил меня в модельный бизнес, так с его легкой руки я и стал моделью.

— Заметил и пристроил друг? Так ты что, голубой, что ли?

Он засмеялся:

— Да нет. А что, мужчины-модели все голубые?

— Да нет, я на самом деле так не думаю, — замялась я, опять пожалев, что ляпнула какую-то ерунду. — Слушай, ну ладно, давай начистоту, ты чего ко мне привязался около магазина, я ведь не красотка, мимо которой не пройти, да и по возрасту тебе не подхожу.

— А сколько тебе?

— Сорок один.

— Ни фига себе! Я думал тебе лет тридцать — тридцать пять, — сказал он и как-то извиняюще опять улыбнулся. — Да я и не знаю, просто что-то притянуло к тебе, может, у тебя внутри магнит?

«Да, мощный комплимент, — подумала я, — но я осознаю реальное положение дел, и выгляжу я, может, и не на сорок, но уж и не тридцать, это точно».

— Да, конечно, магнит, как же, если бы у меня был этот магнит, то от меня бы два года назад не ушел муж к молодой профурсетке, — сказала я и сразу же пожалела. Вот! Опять! Зачем я ему сказала про мужа? Теперь он будет думать, что я несчастная брошенная стареющая женщина, и будет думать, что я обожаю Стаса Михайлова… Так, подождите, он уехал в девяностых еще ребенком, он понятия не имеет, кто такой Стас Михайлов.

— А ты знаешь, кто такой Стас Михайлов? — зачем-то вдруг вслух спросила я.

— Нет, а кто это?

— Да так, никто, певец один.

— Нравится тебе?

«Ты что, с ума сошел! Что в нем может нравиться! Это ж просто ужас какой-то, как вообще это может кому-то нравиться?» — подумала я про себя.

— Да нет

— Тогда почему ты спросила?

— Да я не знаю, просто что-то подумалось, вот и спросила.

— Ты смешная! — сказал он, и снова эта обезоруживающая улыбка.

— Я «Металлику» люблю! — сказала я в продолжение разговора.

— О, я тоже, а тебе какая песня больше нравится?

Я задумалась о том, какая же, ведь их так много хороших, да и как сказать то название по-английски, ведь после изучения этого языка в школе у меня создалась полная непроницаемая блокировка к восприятию и произношению английских слов вслух. Вдруг неправильно скажу? И учительница поставит мне двойку.

— Да не знаю, может, та, про то, что ничего не имеет значения… или как там она переводится?

— А, «Nothing else matter», что ли?

— Ага.

— Да, она классная, — сказал он, — а мне «Fade to Black» нравится, знаешь такую?

— Конечно, знаю.

И я начала вспоминать давно забытую мелодию и, посмотрев в глаза своего случайного собеседника, вдруг отчетливо услышала голос Джеймса Хэтфилда, который напел мне: «Кажется, жизнь покидает меня. Каждый день уходит бесповоротно». И изменилось как-то все вокруг. Звуки, запахи, голоса… Птица запела в центре города, шум машин куда-то растворился, запах свежего хлеба перемешался с запахом шоколада и цветов. Я вспомнила свой выпускной и пьяного дружка, который пытался со мной танцевать под эту песню.

Гарик-Гаспар разговаривал с кем-то по телефону, и его французский звучал как-то особенно притягательно, и я поняла — магнит не у меня! Магнит у него!

Парень-официант принес мне моё какао и лукаво улыбнулся, глядя на моего случайного знакомого.

Я закрыла глаза, июльское солнце осторожно припекало щеки, тепло разлилось внутри меня и перемешалось со сладко-горьким вкусом какао.

Я увидела вдруг, как Ремарк гуляет по этим улочкам с Дитрих, как они пьют кальвадос, как их любовь страстна и безнадежна, я услышала, как Хемингуэй скребет за соседним столом карандашом по бумаге, делая какие-то пометки в своем блокноте, а рядом с ним сидит Фрэнсис Скотт Фицджеральд и жалуется на свою жену. А вот около десяти или двадцати лет назад мимо них пробежала Коко, спеша на выступление Стравинского. В мгновенье понеслось целое столетие отчаяния, любви, дружбы, предательства, страсти, секса, запахов, эмоций миллионов людей, оставив на этом городе патину романтики. Да, я почувствовала это вдруг.

И из это блаженства меня вдруг выдернул резкий звук моего телефона, и, словно меня окатили ведром холодной воды, я подпрыгнула на месте от неожиданности. Я вернулась в реальность и вспомнила, что в гостинице меня ждет моя четырнадцатилетняя дочь! Господи, что ж я за мать-то такая! Я ей даже не позвонила, не спросила, как дела, сколько мы просидели здесь, часа два, еще эта примерка дурацкая! Час, может, больше, я же обещала вернуться к четырем, не позже. Я судорожно посмотрела на часы. Фух! Два часа дня только, значит, в общей сложности не больше часа прошло с тех пор, как я уставилась на платье.

— Аллё, Даша, что-нибудь случилось?

— Да нет, мам, вечно ты кипиш наводишь, я просто хотела спросить, может, тебе там попадался анимешный магазин?

— Анимешный? Да нет, не попадался. А что ты хотела? Вроде мы только месяц назад заказали тебе по интернету дакимакуру и манги, которые ты хотела.

— Да я тут подумала, мне футболка с Саски нужна.

— Футболка с Саски? Ладно, я сейчас посмотрю в интернете, может, тут есть что поблизости анимешное.

— А ты через сколько приедешь?

— Буду, как и обещала, к четырем.

Гарик с удивлением смотрел на меня.

— Кто этот Саски? С которым тебе нужна футболка?

— Да это не мне, это дочке. Это персонаж из японского аниме «Наруто».

— Ты случайно не знаешь, где-нибудь поблизости есть такой магазин для любителей японской субкультуры?

— Нет, не знаю, слушай, мне надо ехать, у меня в три встреча в другом округе города. А ты в какой гостинице-то остановилась?

— В «The Element Hotel», три звезды, на улице Экс, это недалеко от станции метро, — начала я…

— Ладно, не объясняй, найду — навигатор в машине есть. В девять вечера подъеду, выходи на улицу, поедем потанцуем и выпьем шампанского.

— Так сегодня вторник, какое веселье, или в Париже люди вообще не работают?

— Сегодня праздник — День взятия Бастилии, все празднуют, надо веселиться.

— А, праздник, ну ладно тогда, — сказала я.

— До вечера! — сказал он и быстро поднялся, достав из кармана купюры, бросил на стол тридцать евро и быстро скрылся за поворотом. За поворотом.

— Вот тебе и поворот, — пробормотала я себе под нос. Я еще немного посидела, разглядывая купюры в десять и двадцать евро, лежащие на столе, и так не съеденные два круассана.

Какие танцы! Господи, я что, схожу с ума в этом городе? Да, я, конечно, приехала, чтобы развеяться немного и набраться новых впечатлений, побродить по улицам, посидеть в уличных кафе, и, конечно, я приехала есть вкусный сыр и хлеб, которого больше нет нигде в мире. Но танцы! С парнем, который младше меня! А насколько он меня младше? Я начала судорожный подсчет в уме, так, в девяносто первом ему было девять. А сейчас две тысячи пятнадцатый. Сколько? Сколько ему? Боже, не могу сложить эти дурацкие цифры, или это в девяносто втором ему девять, так, минус год, сколько — тридцать? Тридцать один? Никогда не дружила с цифрами, в голове жуткая каша, ладно, приеду в номер, посчитаю в столбик на бумажке. Я встала из-за столика.

Так, надо двигаться в сторону метро, а, кстати, в какой оно стороне? Где я? Так, спокойно, мы шли по улице Cambon, потом свернули на Сент-Оноре, а потом что? Свернули или шли прямо? Куда идти-то? Топографический идиотизм во мне присутствует, как и у многих других людей на Земле. Ладно, дойду до перекрестка, там спрошу.

Солнце припекало, и мне стало жарко, а может, жарко и не от солнца, от волнения, что я в чужом городе, в чужой стране, практически не зная языка, стою и не знаю, куда идти. Налет романтизма сняло как рукой.

Так, мне надо на улицу Риволи, а там я уже найду метро, может, где и ближе есть станция, но мне об этом было не ведомо, и я остановила прохожего, по виду местного, и на ломаном языке, запинаясь, спросила, как мне пройти на улицу Риволи? Он от меня шарахнулся, как от чумной, на каком-то из восточных языков мне что-то ответил и умчался прочь. «Понаехали, блин, тут!» — посмеялась я про себя и подошла в пожилой элегантной даме со своим вопросом, она, к счастью, меня поняла и приветливо начала мне что-то долго объяснять, из всего, что она мне сказала, я поняла ответ только по направлению ее руки. Вообще, когда у меня появилась возможность путешествовать, я поняла одну простую вещь — не надо знать много языков, чтобы нормально общаться в чужой стране, надо знать всего несколько необходимых для элементарного общения фраз на английском или на местном, все остальное можно прочитать по жестам и мимике, надо только научиться смотреть, и в незнакомой обстановке, там, где никто не говорит на вашем родном языке, все эти чувства необычным образом обостряются, и ты начинаешь улавливать какие-то невербальные жесты, знаки, эмоции; язык тела гораздо красноречивее речевого аппарата.

Я поблагодарила эту прекрасную женщину за ее обстоятельное объяснение и направление нужного мне движения. И поспешила в указанную сторону, минут через пятнадцать я оказалась на улице Риволи и направилась к метро.

Так, метро — это еще один стресс для незадачливой туристки вроде меня. Схема парижского метро для человека, который был только в питерском, вещь совершенно непостижимая, благо дело, что до станции Соncord от станции Goncourt ехать только с одной пересадкой, а то я никогда бы так и не побывала в центре Парижа. Так, мне на буро-коричневую одиннадцатую ветку, сажусь я на желтой ветке, так, четыре остановки, на пятой выхожу. Станция Хотел де Вилл — пересадка, и еду домой, всего ехать минут тридцать пять-сорок. Сижу разглядываю пассажиров, кого только нет. Странная женщина с коричневым от алкоголя лицом в вязаной шапке что-то жует и бормочет себе под нос. «Прямо как у нас», — подумала я. И отключилась от всего происходящего вокруг меня, вообще природа наградила меня необычной особенностью — умением абстрагироваться от всего в нужный и ненужный момент. И в тот момент, когда я ухожу в другую реальность, мой мозг не отключается. Он начинает судорожно что-то вспоминать, проигрывать какие-то ситуации снова и снова, фантазировать, думать, причём думать о вещах совершенно несвойственных среднестатистической русской женщине. Вот открылись двери вагона, а за ними и вернулась моя память с угрызениями совести, блин, про анимешный магазин я-то забыла, да вряд ли он и был там в центре, но совесть все же мучает, как-то стыдно, мама потеряла совсем разум, увидев голубоглазого шатена приятной наружности. Да, я никудышная мать. Мало того, что потащила свою дочь в этот «дурацкий Париж» — это с ее слов, конечно, — так и еще футболку забыла с Саски купить, ладно, скажу ей, что, когда вернемся через неделю домой, закажем по интернету.

Сейчас странные дети, они целыми днями сидят в компьютерах, не ходят гулять, дружат только в социальных сетях, блоги, аниме, ютуб — все это вымышленные миры, расширяющие сознание, но ограничивающие реальное ощущение действительности. Но если задуматься, мы были такие же, только мы расширяли свой кругозор, читая книги, путешествуя в другие миры вместе с Уэлсом и Беляевым, погружались в атмосферу Аляски с Джеком Лондоном, растворялись в «Портрете Дориана Грея». Все так, да не так, они другие, они умнее и лучше нас, так и должно быть, в этом, наверное, и есть смысл эволюции.

Моя дочь, в отличие от меня, очень уравновешенная и сознательная девушка, ей с легкостью дается английский, который для меня так и останется навсегда непокоренным Эверестом, она хорошо учится в школе, хорошо рисует, хорошо танцует, только вот ездить никуда не любит, и это стало для меня, человека, который не может больше полугода усидеть на одном месте, большой проблемой.

Оставить её одну я не могу в силу ее несовершеннолетия, да и, если она будет не со мной, это путешествие превратится для меня в каторгу, я буду постоянно думать, что с ней что-то случилось. Где она? Что делает? Что ест и когда легла спать? Вообще я думаю, что с появлением детей все женщины так же, как и я, приобретают паранойю, что что-то нехорошее вдруг вот-вот произойдет с вашим ребенком.

У ее отца уже другая семья, и только что родился ребенок, поэтому там она просто никому не нужна. Моя мама умерла два года назад. Родственников у нас близких больше нет, а далеких я и не знаю толком, да и живут они далеко.

Вот и приходится ее уговаривать за несколько месяцев до каждой поездки в отпуск.

Ну вот, моя станция, куплю в ближайшем магазине какой-нибудь еды и побреду в гостиницу.

Мне нравятся французские продуктовые магазинчики, где можно купить, по нашим меркам, совсем недорого приличный сыр, неплохое вино и много всякой вкусной всячины, не заплатив за это непомерные деньги. Правда, Париж — дорогой город. Несколько лет назад, когда Дарья училась в начальной школе, мы с мужем ездили путешествовать по Европе на автомобиле и останавливались, в совершенно замечательном городе Реймс, так я и представляла всегда себе Францию — тихие улочки в центре, никто никуда не спешит, уличные кафе на Площади Друэ-д'Эрлон, яркие трамвайчики, аппетитные кондитерские, французские женщины, неизменно курящие на ходу, и, конечно же, грандиознейшее сооружение готической архитектуры — Реймский собор. Там я чувствовала себя умиротворенно, как будто попала в мир, где не бывает ничего плохого, и эта иллюзия запомнилась мне надолго. Гуляя по улицам и жуя хрустящий багет, я думала, что если и жить где-то, то, наверное, лучше всего здесь.

А в Париже для меня слишком много приезжих, суеты и чувствуется все время какая-то нервозность в воздухе, это мое личное первое ощущение, в тот момент, когда таксист привез нас в десятый округ, мне так показалось, пока на следующий день утром я не забрела в уютное полупустое кафе недалеко от нашего отеля. Тогда я впервые по-настоящему вдохнула воздух этого города.

 

Далиль и Азат

Я вышла из метро и обратила внимание, как молодая женщина-азиатка вызывающе, с неприязнью бросила взгляд на меня, а потом на пакет с известным логотипом. Ой, я совсем забыла про сумку, надо ее спрятать в обычный пакет. А то, чего доброго, не донесу до гостиницы, еще по голове дадут, ну, я же читала в интернете, что в этом округе могут. С этими пугающими меня мыслями я вбежала в магазин, взяла что-то быстро из еды и засунула все в полиэтиленовый пакет вместе со своей неожиданно появившейся первой и последней дорогой сумкой.

На выходе из метро стоял лоток на колесах с небольшим полосатым навесом, и от него тянуло одурманивающим ароматом восточных специй, и в перемешанной какофонии запахов было невозможно уловить что-то более или менее ярко выраженное, там было все перемешано так, что человек, обладающий тонким обонянием, мог сойти с ума. Я никогда не покупаю специи на таких развалах и лотках, в этом нет смысла — они либо уже выдохлись, либо настолько смешались с другими ароматами, что, покупая черный перец, вы рискуете испортить суп вкусом корицы.

Вот финики — другое дело, их покупать лучше всего здесь; полежав несколько часов на солнце и свежем воздухе, на мой взгляд, они становятся еще вкуснее. Финики, как же я могла забыть про них. С тех пор как я пытаюсь сидеть на диете, они стали для меня просто спасательным кругом во время приступов, побуждающих меня сожрать что-то сладкое.

Я приметила эту палатку в первый же день своего приезда и вот уже целую неделю каждый день после обеда прогуливалась сюда, чтобы за восемь евро купить себе стаканчик фиников, два можно было купить за четырнадцать, но купить два означало для меня съесть их в один присест и окончательно забыть о стройности фигуры. Мы делили этот стакан на двоих с дочкой, и уже назавтра я снова бежала к Далилю.

 

10 июля

Первый день в Париже я была сама не своя, то ли перелет сказался, то ли что в обещанных на сайте гостиницы апартаментах экономкласса не оказалось кофеварки, да и интерьер номера оказался чересчур красным, на фото это казалось довольно стильным, а на деле это был ад, где преобладал малиново-красный оттенок, совершенно разъедающий мой мозг. Но самое важное для меня, что было чисто и не заставлено мебелью, и воздух в обеих комнатах был свежий и прозрачный, там было чем дышать — это главное. Мы наспех распаковали чемоданы, перевели часы, переоделись и вышли прогуляться.

Было немноголюдно, даже пустынно, не увидев ничего интересного, мы решили идти в сторону шумной улицы и дошли до метро.

Ветер еле шевелил края ткани на навесе, под которым стоял пожилой мужчина с испещрённым морщинами лицом и глубоким отстраненным взглядом, который уходил в неведомые глубины его сознания. Лицо его было спокойно и безмятежно, словно про себя он читал какие-то неведомые всему миру мантры, несущие в себе кладезь жизненной мудрости.

На востоке особое почитание к пожилым людям, отцам, дедам, матерям. Там вы не услышите от сына фразу типа «Да пошли вы на хрен, задолбали уже!» — адресованную родителям. Это кажется почему-то мне очень важным и навсегда утерянным для нашего среднестатистического европейского человека. Моя дочь при любом удобном случае считает возможным сказать мне, что я полный отстой в вопросах современной жизни или что-то в этом роде. Мы с ней больше подруги, чем мать и дочь. Правильно это или нет, я не знаю. Но все-таки не могу себе представить, как бы я своему дедушке, прошедшему всю войну от начала и до конца, сказала типа: «Отвали со своими советами».

А моя Дарья запросто так разговаривала со своей бабушкой, когда та еще была жива.

Мы двинулись к палатке.

— Как по-английски финики? — спросила я у Даши.

— Да фиг его знает, ща загуглю.

Подойдя к лотку вплотную, я отметила, что взгляд мужчины совсем не изменился.

— Вы говорите по-английски? — спросила я, сама прекрасно понимая, что я-то не говорю, знаю много слов, но связать их не представляю себе возможным.

Он оживился и сказал: «Да, немного».

Удивительным образом, люди не носители языка всегда понимают друг друга, и им не надо много слов, чтобы что-то понять или объяснить.

Я ткнула пальцем на финики и спросила:

— Сколько?

— Это отличные финик, и мадам! — сказал он и улыбнулся.

Я видела много самых разнообразных улыбок, трогательных и смешных, веселых и вымученно-грустных, несчастных и счастливых, торжествующих победу и скрывающих поражение, искренних детских и лукаво флиртующих. Но улыбки, и от которой у меня пошли мурашки по коже, — нет. Нет, в ней не было ни доли тщеславия или неприязни, нет, просто непомерная глубина глаз сменилась странной энергетикой, бесстрастно смотрящий, он улыбался одним лицом, сосредоточенно и в то же время завораживающе… Меня передернуло внутри, но он мне понравился!

Мужчина, проживший длинную и нелегкую жизнь, познавший, наверное, все тягости и невзгоды, познавший силу нереальной любви и, может, тысячи разочарований. Он улыбался, но его душа была запечатана семью печатями, и никто не сможет заглянуть внутрь. Если я и представляла себе восточного мудреца, то он выглядел именно так, как этот продавец пряностей.

— Как вас зовут, мадам? — услышала я, но не с первого раза. Даша дернула меня за рукав:

— Мам, ты что, уснула?

— Как вас зовут?

— Ольга.

— Откуда вы?

— Из России.

— О, Россия — это очень большая и сильная страна! У меня есть там друзья. — Я Далиль, — сказал он и, набирая стаканом финики, быстро одернул рукав белоснежной хлопковой рубашки, закрыл татуировку на запястье, выгоревшую арабскую вязь, уходившую куда-то далеко к локтю. Я успела ее заметить, потому что я разглядывала его руки. Я всегда смотрю в глаза, а потом на руки. Я читаю жизнь, угадываю характер, придумываю истории о людях, с которыми встречаюсь в своей жизни.

Узловатые, длинные, но не старческие, подвижные пальцы были очень сухими и очень чистыми. Глядя на это, я подумала, что у меня никогда в жизни не было таких чистых рук, даже после ванны или мытья посуды. Ногти аккуратно подстрижены, не было старческих пигментных пятен, мозолистые руки, которые трудились от начала своей жизни и будут трудиться до последнего вздоха. Такие руки у людей, которые встают в три часа ночи, чтобы делать нам хлеб, у тех, кто выращивает для нас виноград и делает вино, у работников в сапожных мастерских, у сыроваров и кондитеров, поваров и мастеров, делающих ремонт в наших домах. Такие руки у меня всегда вызывали искренне уважение и почтение их хозяину. Трудно было определить его возраст, может, лет шестьдесят, может, больше.

— А вы откуда? — спросила я.

— Я из Алжира, — ответил Далиль.

«Из Алжира», — подумала я. Все, что я знала об Алжире, это то, что он находится где-то в северной Африке, и то, что в шестидесятые годы Алжир был полигоном Франции для ядерных испытаний.

И, кажется, оттуда в Европу привозят финики, а, да, еще оттуда приезжает в последнее время слишком много нелегальных эмигрантов так же, как из Сирии и Афганистана. Я знаю про арабскую весну. Я читала про нее в интернете и смотрела по телевизору.

Я заплатила восемь евро, и мы пошли дальше гулять, поедая на ходу приторно-сладкие восточные плоды.

Потом в номере все еще думая о чистоте и натруженности рук Далиля. Вдруг я вспомнила руки щеголеватого официанта из уличного кафе в Реймсе, он подавал нам меню и блюда с чувством достоинства, присущего, пожалуй, только царственным особам; цепочка от ключей, свисающая из кармана поношенных несвежего вида черных джинсов, казалась мне, аксельбантом из чистого золота! Но его ногти были безнадежно грязными и черного цвета. Потом, вспоминая это, я подумала, что, возможно, он подрабатывает механиком в какой-нибудь мастерской. Но это уже не имело значения, эти ногти останутся в моей памяти навсегда, как запах свежего хлеба или запах шоколада. Это мои первые впечатления от посещения Франции.

 

11 июля

На второй день нашего приезда мы снова пошли осматривать окрестности нашего 10 округа, на обратном пути, довольные и уставшие, с пакетом круассанов, мы вновь подошли к уличной палатке, но, к нашему удивлению, за ней не было мужчины — восточного мудреца, там стоял взъерошенный громкий и много жестикулирующий парень с оливковой кожей и густыми ресницами, обрамляющими задорные глаза, полные жизни и энергии. На нем была ярко-желтая футболка, обтягивающая довольно приличный пресс. На вид ему было лет восемнадцать — девятнадцать. Рядом с ним стояли еще двое мужчин старше его. Один был в плотной флисовой толстовке, для которой явно было жарковато. Мальчик в футболке с особым усердием жестикулировал и поднимал голову гордо вверх, объясняя им что-то на французском и показывая на забинтованную до локтя правую руку. Можно было подумать со стороны, что он тореадор, только что заколовший огромного быка, и он бесконечно горд этим! Его речь была адресована довольно приятному и спокойному мужчине, одетому немного не по сезону.

— Сава, — сказала я подойдя. Мужчины, наскоро попрощавшись, быстро ретировались.

— Сава, — ответил он со всей открытостью и великодушием человека, просто кайфующего от того, что он живет.

Я в основном жестами объяснила, что нам от него надо.

— Вы женщина из России? — спросил он вдруг на английском.

— Да.

— Отец мне вчера рассказал, что вы покупали финики, здесь не так много русских, — зачем-то сказал он и замолчал.

— Я Азат.

— Я Ольга, это моя дочь Даша.

— Красивая, сказал он, глядя на неё с веселой бесшабашной улыбкой.

И я подумала, что у него нет этого неприятно-липкого взгляда восточных мужчин, разглядывающих женщин. Наверно, он уже родился во Франции, он уже другой — он француз.

— Сколько вам лет? — спросила я.

— Пятнадцать, — ответил он.

Пятнадцать, на год старше Дарьи, выглядел взрослее, но это обычное дело для восточных юношей. Мальчишки-дагестанцы, которые есть почти в каждом классе у нас в России, тоже выглядят старше своих сверстников.

Даша включилась в разговор, благо дело, ее английский-то в порядке. Они поболтали минут пятнадцать, я их не слушала, я разглядывала людей, выходящих и заходящих в метро.

Потом по дороге домой она рассказала мне, что Азат седьмой ребенок в их семье и самый младший, что у него есть две сестры, одна уже замужем. Другая учится в университете. И вообще, они не бедные, старшие два брата работают в какой-то крупной автомобильной компании, да и все в общем-то хорошо с жильем и работой, просто отец, когда приехал в восьмидесятых, зарабатывал на жизнь, торгуя специями, а еще он делает очень красивую мебель, и ее дорого покупают состоятельные люди. Но с лотком он не хочет расставаться. Говорит, в этом есть своя философия. И Азата заставляет тут работать после школы, а сейчас каникулы, и ему вообще неохота работать, отец ему сказал, что мужчина должен познать всю тяжесть труда, и только тогда он сможет познать чувство настоящей радости.

— Хрень какая-то! Да, мама?!

— Ага, — мимодумно ответила я, тщательно пережевывая финики. — А что у него с рукой, ты не спросила?

— Ой нет, чот забыла. А он симпатичный, да, мам?

— Кто? Азат? — улыбнулась я. — Да, симпатичный.

«Только не влюбись, — подумала я, — а то мы уедем двадцатого, и дома тебя охватит безграничная тоска, а я не буду знать, что мне делать и как тебе помочь». Да и можно ли помочь человеку, испытывающему мучения первой любви. И вдруг в голове у меня возник отчетливый образ моей дочери, одетой в паранджу, в темной комнате с маленькими мутными окнами. Там нет света, нет воздуха, вакуум и безысходность, страх и боль, там нет любви, нет надежды, и сознание не в состоянии принять реальность. Там Джихад. Там идет постоянная война… Вокруг нее куча детей, она качает колыбель, и в воздухе вековая тоска женской доли, доли ждать своего мужчину с войны… Я вижу это ясно и четко, словно я уже пережила это сотни раз.

В России, как и во Франции, люди помнят, что такое война, у нас в стране практически нет ни одной семьи, которой бы не коснулась Вторая мировая (у нас Великая Отечественная) война.

Я отмахнулась рукой от ужасной картинки, возникшей у меня в голове. Ненавижу себя! Ненавижу всех нас за наше узколобое мышление, за необоснованный животный страх, навязанный нам средствами массовой информации, нашими правительствами, нашими предрассудками.

И перед глазами снова стоит мальчик лет десяти, перерезающий горло заложникам во имя Аллаха, объявляющий всему миру Джихад. Я не смотрю больше телевизор, не потому, что не хочу видеть ужас всего происходящего, мне не надо видеть боль и войну, я ее чувствую каждой своей порой, боль летает в воздухе, она страшнее любого свиного гриппа и болезни Зика. Она пожирает меня изнутри. Я словно хожу по земле без кожи и чувствую чужую боль. Многие с возрастом становятся сентиментальными, я знаю, но я была такой всегда.

— Ладно, завтра спроси, что приключилось с его рукой, — сказала я, и мы вошли в номер.

***

Я подбежала к Далилю, все еще обнимая свой полиэтиленовый пакет с покупками и дорогущей сумкой от Шанель.

Поздоровавшись, Далиль молча взял кулек и высыпал туда стакан фиников.

— Где Азат?

— Дома, — ответил Далиль.

— Он сегодня придет? — я глянула на часы, было начало пятого.

Далиль отмахнулся от меня, что-то пробормотав.

Я передала ему монеты, предварительно их подсчитав. Он взял их сухой и твердой рукой, не улыбаясь, глаза его по-прежнему были скрыты пеленой безмолвия.

Я взяла финики и помчалась в гостиницу.

На открывающуюся дверь вылетело огромное и свирепое чудовище в удивительно тщедушном теле, его выпученные глаза, казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит. Со страшным лаем и звериным оскалом на меня летел наш чихуахуа по имени Масик. Глядя на то, как он бесстрашно кидается в бой с любыми незнакомцами, я представляю себе ужасно лютую собаку из сказки «Огниво», которую прочитала давным-давно в детстве. «Страшные глазища, как блюдца, вокруг вращаются», — что-то вроде того, там было описано небывалое чудище в виде собаки, охранявшее то самое огниво. Но, увидев меня, вся мощь его неслыханной отваги сменилась тоненьким писком восторга и небывалым выплеском собачьей любви, дающей нам мегатонны энергии.

— Чем занималась?

— Да так, ничем, аниме смотрела, с Настей переписывалась.

— И что там Настя?

— Да сидит со своей сестрой в Мордовии у бабушки.

— Ага, понятно, — сказала я, с неимоверным облегчением снимая туфли. Интересно, а есть на Земле женщины, которые не натирают ноги новой обувью? Мне в этом вопросе особенно не повезло, неважно, где и какие, неважно, дорого или дешево, есть данность — если туфли новые, то ногам трындец! И глядя каждый раз на кровавые мозоли, я с упорством камикадзе снова и снова надеваю новые туфли на высоком каблуке и еду обязательно куда-нибудь подальше. Ну, а в центр Парижа я не поеду в кроссовках под угрозой смертной казни — только туфли и самые красивые. Мой бывший муж говорил, что у меня с головой какие-то проблемы, и был прав на сто процентов!

— Тут в пакете продукты, я купила овощи, сделай салатик, поедим с багетом, там еще вчерашний сыр остался, а то я умираю с голода, — крикнула я в другую комнату, — я в душ.

— Ага, мам, ща сделаю, — ответила Дарья.

В душе, смывая пыльный налет энергетики большого города, я вспомнила про Гаспара. Словно уже неделя прошла с тех пор, как мы стояли у входа в магазин. И в моем очищающемся теплой водой сознании прояснилось: боже! Как банально, стареющая женщина и молодой красавец, почти француз. Ну, или по паспорту-то француз, а душа-то наша русская.

Я никогда не любила слащавые женские романы про внезапную любовь и неожиданную встречу или про мучение неравной любви. Я Хемингуэя люблю с его жаждой к жизни, мощью мужского сознания и понимания вещей, ну, если и читать про любовь, то только Ремарка или сонеты Шекспира, у Шекспира вся мудрость бытия и страсти заключена в небольших сонетах, и про любовь мне не надо больше ничего. Может, еще рубаи Омара Хайяма, для него в моем сердце есть отдельное потайное место. А тут так вляпаться, Господи, в девять он заедет, «поедем потанцуем», кажется, он сказал, я, конечно, обожаю танцевать, но понятия не имею, как сейчас танцуют и под какую музыку, и что я надену? А ноги что? Идти в кедах? С моим ростом меня кто-нибудь не заметит и об меня споткнется прямо на танцполе. И все-таки я знала, что ровно в девять я буду стоять у входа в гостиницу. Жажда приключений следовала за моей пятой точкой по жизни, как Санчо Панса за Дон Кихотом. Если вам сейчас двадцать, и вы неутомимы в поиске острых ощущений, и вы думаете, что к тридцати вы успокоитесь, будьте уверены — в пятьдесят вы прыгнете с парашютом, если еще не прыгали, конечно.

«Душа не стареет», — как-то давно сказала мне мама. «Не у всех», — отвечу я ей в пустоту. Раньше я, стоя у окна, разговаривала с Богом, теперь разговариваю с мамой.

«И что этот противный Игорь — он же Гарик, он же Гаспар вообще делал около этого злосчастного магазина? Что он там делал? Откуда взялся на мою уже немного седую голову? Что во мне такого могло его привлечь?» — снова думала я, стоя перед зеркалом и вытираясь белоснежным полотенцем, пахнущим лавандой. Обожаю Францию за повсеместный запах лаванды.

Бледная прозрачная кожа, под которой видно каждую венку, лицо еще не поплывшее, но уже с признаками усталости, карликовый рост в метр шестьдесят, маленькая грудь, которую я возненавидела сразу после ее появления в шестнадцать лет. Кому вообще может нравиться такая грудь? Ноги как ноги, не толстые, не худые, левая вся в шрамах после падения в юности с мотоцикла моего дружка-дебила, который вздумал меня научить вождению и думал, что я, пятнадцатилетняя девчонка, со своим весом в сорок пять килограмм удержу огромную махину, которая весила под двести.

Пальцы на ногах ужасные, особенно мизинцы — они такие кривые! «Я чудовище! Я — Квазимодо!» — обернувшись полотенцем, с этими «позитивными» мыслями я вышла из ванной комнаты.

— Ну, мама, ты, блин, даешь! — с яростью на меня накинулась Даша, в руках держа брендовую сумку. — Ты что, вообще, что ли? Сама сказала мне, что надо экономить в этой поездке, что тебе ради нее пришлось продать свою машину, и типа не проси никаких больше дакимакур и манг, а сама ухлопала кучу денег на какую-то задрипанную сумку!

— И вовсе она не задрипанная, — тихо себе под нос промямлила я.

Дети вообще всегда считают, что они умнее своих родителей, они могут нас учить жизни, читать нам нотации, о том, какие мы ископаемые динозавры, и что нам надо носить, и что читать, и говорить тише по телефону в общественном месте, а то им, видите ли, стыдно с нами ходить. Ну не могу я тихо разговаривать! Я маленькая и громкая женщина, я кричу в телефон, я кричу дома по поводу и без и завожусь с пол-оборота, но так же быстро меня и отпускает!

Даша другое дело, ее вывести из себя очень трудно, но если уж она начала лекцию, то это надолго.

Я стояла и молча слушала поток нравоучений.

— Вообще не понимаю, что на тебя нашло, ты же у нас противница всяческих брендов. Ты же мне сама всегда говорила, что бренд ничего не значит, что сама Коко никогда не купила бы в своем магазине ничего за такие деньги, что она брала обычную мужскую рубашку у своего любовника и перешивала ее под себя, а свое первое платье она сшила из старого свитера. Ты же мне говорила, что она из ничего делала свой неповторимый стиль, не благодаря туго набитому кошельку, а благодаря ее бесконечному внутреннему миру и чувству меры во всем. И ты мне говорила, что айфон — это говно! Просто успешно рекламируемое и впариваемое поколению людей, воспитанному на доме два и на сериалах и передачах о прекрасной и беззаботной жизни голливудских актеров и всяких там более мелких знаменитостей.

— Да, говорила, — твердым голосом прервала я пересказ несколькими годами ранее сказанных мной наставлений по поводу поколения потребления и потребителей всякого говна. — Может, дашь мне пару минут на оправдание? — улыбнулась я.

Дарья краснела и пыхтела, но замолчала.

— Да, — начала я свою оправдательную речь, — то, что я говорила, так и есть, и я живу, четко имея представление о том, что происходит вокруг, и что я говорю и что делаю. — «Правда, не сегодня», — подумала я, вспомнив про сегодняшнюю предстоящую поездку с Гариком, но промолчала. — Ну, во-первых, я эту сумку не покупала!

— А что, ты ее украла? — прервала меня дочь, ехидно улыбаясь.

— Нет, — продолжила я, — мне ее подарили.

— Ага, ну да, конечно, подарили, а мне, наверное, кто-нибудь феррари подарит, — съязвила она и с видом восставшего пролетариата гордо вышла из комнаты, которая была еще по совместительству небольшой кухней.

— Я есть не хочу, — крикнула она, закрывая свою дверь.

Ну вот, опять, отцы и дети — извечная проблема разных поколений. Я села за стол и отломила кусок багета, макнув его в миску с салатом, быстро затолкала в рот, запила молоком и стала убирать со стола.

— Даша, салат в холодильнике, если что, — крикнула я погромче, но была практически уверена, что она меня не слышит, надев наушники, смотрит очередную серию Наруто.

«Может, его выкинуть, этот салат», — подумала я, нет ничего хуже овощного салата, простоявшего несколько часов в холодильнике. Но не выкинула, закрыла миску тарелкой и поставила его в практически пустой холодильник.

Надо пойти немного полежать на кровати и подумать, что надеть вечером.

Наш номер состоял из двух малюсеньких спален, ванной и еще общей комнаты со столом и угловым диваном, с небольшой кухней, где было все необходимое для туристов, которые не ходят обедать и ужинать в рестораны.

Посмотрела на мобильник — начало седьмого. Пошла в спальню.

Растянувшись на кровати, я поняла, что неимоверно устала, и что мне не хочется сегодня больше никуда, ноги и моя спина ужасно ныли, я свернулась калачиком, прикрыла одеялом нос, поругала себя за то, что завалилась на подушку с мокрой головой, и глаза мои медленно закрылись, и я провалилась в сон, забыв обо всем.

Запах гари мне внезапно ударил в нос, какое-то удушающее зловоние полностью затянуло маленькую комнату, я стою вся липкая, из моего носа течет кровь, я хочу зажать нос, чтобы остановить кровотечение. Но руки не двигаются, грудь сдавило вакуумом, я не могу сделать вдох, задыхаясь, я опускаю глаза вниз — на мне красное платье, оно все истерзано в клочья, на нем сажа и кровь, но кровь не моя, я это точно знаю, как и то, что это не сон. Платье запутало мне ноги, и я не могу сделать шаг. Стены комнаты раздвигаются, и я вижу воронку в асфальте, повсюду горят свечи и лежат цветы. Темно, я вижу вдалеке Эйфелеву башню — она не горит. И странный приторный запах, я не хочу его вдыхать, я кричу, но из моего горла нет ни звука. Из зияющей дыры выжженного пространства появляется женщина, она реальна и жива, на щеках у нее легкий румянец, она одета в восточную одежду, она очень красива, в одной руке держит оторванную мужскую кисть, вторую протягивает ко мне. Я знаю, что, если я дотянусь до неё, то все закончится, закончится боль и страх, сидящий во мне. Если я дотянусь, то смогу сделать вдох, я стану свободной. Я протягиваю к ней руки, они в крови, в правой руке у меня сумка от Шанель, я протягиваю ее ей. Она ее берет. Её глаза полны жизни и света, она кладет в сумку оторванную кисть. Я урывком вдыхаю немного воздуха и вытираю руки о платье, оно словно из липкой и тягучей патоки, мои руки прилипают к нему. Кровь так и течет из моего носа. Я кричу. Страх и отчаяние не покидают меня, а усиливаются с большей силой, я ору, но нет ни звука, только звон в ушах. И вдруг меня охватывает паника — где Даша? Где она?! Где? «Даша! Даша!» — кричу я немым ртом. Я ее потеряла в этой кромешной тьме. Эта женщина забрала ее у меня.

Я медленно, тяжело и с тупой головной болью вырываюсь из этого кошмара, мое сознание все еще там, в этом ужасном сне, какой-то придурок сигналит на улице, в открытое окно влетает резкий и пронзительный звук клаксона. «Все так же, как у нас», — думаю я и окончательно просыпаюсь, чувствуя, что моя голова лежит под подушкой. Сигналят снова и снова. Готовая посвятить весь десятый, а заодно и одиннадцатый округа Парижа в тонкости и колоритность русского мата, я подхожу к окну. Внизу стоит около какой-то спортивной серой машины парень в зауженных черных брюках и белоснежной рубашке, застегнутой почти на все пуговицы, кроме самой верхней, у воротничка, на рукавах запонки поблескивают серебром, на нем элегантные туфли темно-синего цвета. Ну, ни дать ни взять, местный Казанова, приехал и сигналит своей подруге. Он улыбается и машет мне рукой,

— Эй, ты там что, уснула, что ли? Уже девять, поехали.

Меня словно ударило молотом по затылку, но быстро отпустило.

— Гарик, я сейчас! — крикнула я ему в ответ и рванула к шкафу за джинсами и за самым моим красивым комплектом белья. Когда я надела свои любимые джинсы «ренглер» (только они сидят на моей заднице идеально) и черную футболку с Джимом Моррисоном, подойдя к небольшому зеркалу напротив кровати, я познала весь ужас и отчаяние моего положения. Мои мокрые волосы благополучно высохли, пока я спала, и сейчас я походила на Анджелу Девис российского разлива. На правой щеке была траншея шириной с Суэцкий канал, это в двадцать пять помятое лицо выравнивается минут за пятнадцать, а когда вам за сорок, можно проходить с такой гармошкой пару часов. Я судорожно думала, что делать? Волосы.

— Дарья, дай мне резинку для волос! — крикнула я, выскакивая из спальни.

— Мам, ты чо там с дуба рухнула? Ты куда? — Ее лицо выражало явное недоумение. Она, как зачарованная, протягивала мне резинку в виде спиральки. За два года после развода я уходила вечером от силы пару раз и то к подругам.

— Я в клуб с приятелем сгоняю на пару часов, можно? — спросила я, на бегу выхватывая у нее из рук резинку и залетая в ванную. Так, полотенце, холодная вода, щека держу и проклинаю себя за то, что нет льда, надо обязательно заморозить пакет с водой. Убираю полотенце — ни фига, нужен холод. Я решительно подлетаю к холодильнику, открываю морозильник и, стоя на носочках, засовываю голову в пустую морозильную камеру, стою так, прислонившись правой щекой пару минут, острая покалывающая боль резко охлажденных тканей лица заставляет меня вынырнуть на свет божий.

Лиза стоит, скрестив на груди руки, и молча наблюдает за мной.

— Мам, какой приятель?

— Да там вон, под окном стоит, около серой машины, посмотри, — я ей махнула в направлении окна.

Забегаю опять в ванную, смотрю в зеркало, так получше, но щека теперь пылает пунцовым светом. Так, спокойно. Ладно, красная помада. Она мне идет и отвлечет от щеки. Волосы завязываю в тугой хвост, брови быстро подвожу темно-коричневым карандашом — растушевать. Так, дальше, моя любимая бежевая сумка, черные туфли-лодочки на шпильке. «Так, где мой темно-синий приталенный жакет», — судорожно вспоминаю я. А, он в спальне на стуле. Хватаю его. Так, пять секунд на проверку, телефон, паспорт, деньги, карта, пудреница, помада, влажные салфетки и запах. Запах! Чуть не забыла! Брызгаю на волосы вуаль «Шанс». Все, я готова к труду и обороне.

— Я тебе позвоню, — говорю я, подходя к выходу из номера.

— Ключ возьми, а то я спать скоро лягу, — говорит Даша, отходя от окна, — а он не очень молодой для тебя, мам?

— Я тебя с детства учу не мыслить стереотипами! Молодой, и что из того, я же не замуж за него собираюсь.

— Ну а кто тебя знает, — говорит, смеясь, — ты вон какая внезапная.

— Ладно, пока, я через часик позвоню, — говорю я, беря со стола ключи от номера и выходя. — Закрой за мной.

— Мам, замок электронный, дверь сама закроется.

— А, да, я забыла! — кричу ей уже с лестницы.

На город опустилась июльская истома, воздух волшебным образом изменился, где-то далеко играло «Танго Свободы» Карлоса Гарделя, наверное, в кафе на соседней улице. Головная боль, кошмарный сон, мои сомнения и предрассудки остались в гостинице. Мы ехали на небольшой скорости, пересекая улицы, площади и перекрестки, я мечтательно смотрела на огни ночного города, изредка поглядывая украдкой на Гаспара. Запонки оказались темно-синие, в тон его туфель и моего жакета. И я все еще пыталась реанимировать свою щеку, прислонившись ею к стеклу.

— А ты чего спать-то завалилась? Если не хотела со мной ехать, так бы и сказала сразу еще днем.

Я вспомнила наше дневное общение и подумала: «Сказать нет у меня не было ни единого шанса, все произошло так быстро, что опомнилась я, только когда села в вагон метро».

— Да нет, просто легла отдохнуть и подумать, что надеть на вечер, и как-то сразу вдруг уснула. Вот.

— А-а, это тебе во сне, что ли, приснилось надеть такую футболку?

— Футболку, — повторила я вслух и, потрогав ее на груди рукой, засомневалась в том, что мне вообще надо куда-то ехать.

— Ага, крутая!

— Крутая? — неуверенно переспросила я

— Ага, Джим Моррисон был очень крут, — сказал он, на мгновенье отвлекаясь от дороги и лукаво улыбаясь, глядя на меня.

Ну да, я-то знаю, что Джим был крут, а он-то откуда, блин, это знает?

— Откуда ты знаешь, ты ж еще тогда не родился?

— А ты что, блин, родилась тогда уже, что ли? — сказал он, громко смеясь.

Да, Моррисон умер от передоза в семьдесят первом, я родилась в семьдесят четвертом — нестыковочка.

Нет, ну что я за дура-то такая, проклятые стереотипы, «если молодой, то слушает всякую херню». Музыка, у которой есть душа, она вне времени и вне поколений, и неважно, в каких вы родились — в семидесятых, девяностых или нулевых. «The Doors» — форева! «Металлика» — форева! Элвис — форева! Джо Дассен — навсегда! Моя дочь в начальной школе обожала Мэрилина Менсона, а в два года отплясывала в памперсе под «Рамштайн», у нее нет никаких шансов на восприятие попсы. До определенного возраста детям нравится то, что слушают их родители, лишь годам к двенадцати у них формируется свой вкус и свое отношение к музыке, но базируется все это на том, что она слышала в детстве. Вкус можно привить, но только делать это надо в раннем детстве. Я с точностью на сто процентов знаю, что моя Дарья не будет слушать российский шансон и пользоваться дешевыми духами, лучше не пользоваться ничем, если нет денег на приличные — я ее этому научила…

Пока мы болтали, я упустила из виду, что мы выехали за город.

— А куда мы едем? — настороженно спросила я.

— К одному моему другу, он живет в пятнадцати километрах от города.

— А в каком направлении мы едем? — почувствовав, как становится немного влажной моя спина, спросила я, хотя прекрасно понимала, что ответ мне ровным счетом ничего не даст. Перед поездкой в Париж я почитала только об округах самого города, а пригород меня не интересовал.

— Там хорошо, тебе понравится, — ответил он, и я окончательно напряглась.

Господи! Что ж я за идиотка-то такая, куда я еду, с кем? Гаспар — это его настоящее имя? Нет, конечно, какой-то Гарик-извращенец и маньяк везет меня в неизвестном направлении за город. Перед глазами стали всплывать все фильмы ужасов про расчленение туристов, про молчание ягнят и что-то там еще про бензопилу.

Меня охватила паника. Даша одна в гостинице, ей четырнадцать, у нее нет денег, карта и кошелек у меня. В номере из еды не съеденный салат и отгрызанный багет, куча сувениров для друзей и билеты на обратную дорогу. Догадается она позвонить отцу, если утром меня не окажется дома? Она ведь останется совсем одна, как она будет жить, что с ней будет? У меня затряслись ноги.

В это время мы подъехали к хорошо освещенному и, как мне показалось, очень старинному кованому забору, двери автоматически открылись, и я приготовилась в ближайшее время расстаться со своей никчемной жизнью.

— Эй, пошли! — выдернул меня из бездны кошмарных картинок, нарисованных моим воспаленным сознанием, голос Гарика.

Он стоял, открыв мою дверцу, и вопросительно поглядывал на меня. Стоял, как обычно, со своей по-детски открытой улыбкой, в левой руке у него дымилась СИГАРЕТА!!!

— ТЫ ЧТО, КУРИШЬ?! — с неподдельным изумлением спросила я.

— Ты по ходу тоже что-то куришь, — весело сказал он. — Я всю дорогу курил, я вообще много курю, тут все много курят, — сказал Гарик-Гаспар.

Я остановилась как вкопанная, забыв про страх быть заживо расчлененной.

— Как всю дорогу? Ты шутишь? Я не заметила. Ты и днем курил?

— Да, — тоже остановившись, немного настороженно ответил он. — Днем я меньше курю, чем вечером, на работе особо не покуришь, сейчас почти везде датчики дыма стоят, а вечером одну за одной.

— Так вредно же, — промямлила я, предполагая в уме, что, возможно, у меня рак головного мозга, и очень скоро я умру.

— Кто тебе сказал такую ерунду? — засмеялся он. — Пошли уже.

Я вдруг услышала где-то за деревьями веселые голоса, которые, словно шумный ручей, журчали мне, что, возможно, расчлененки сегодня не будет. И я увидела, что стою на довольно большой парковке, на которой стояло много красивых машин не известных мне марок.

— Ладно, пошли уже, — сказал Гарик, и я почувствовала приятный аромат от его дымящейся сигареты.

Мы вышли из-за аккуратно подстриженных деревьев, и я увидела довольно внушительный танцпол, играла какая-то современная музыка, люди смеялись, танцевали, разговаривали, пили шампанское. От блеска и красоты всех присутствующих моим глазам стало больно. «Вот он, рай на Земле, — подумала я, — а тот парень с кожей цвета горького шоколада — бог Аполлон. Там, вдалеке, щебечут прекрасные нимфы, запах дорогих духов, красивая одежда». Это был идеальный мир с идеальными людьми, и вокруг будто не существует больше ничего, все счастливы, все смеются, на Земле больше нет войны, нет голода, нет болезней. Это был словно сон. Я посмотрела на свою футболку, заказанную по интернету за тысячу рублей, потом опустила взгляд на свои самые дорогие туфли за сто пятьдесят евро и отчетливо увидела между мной и этим танцполом огромную зияющую пропасть. Прикосновение Гарика к моей руке меня пронзило, словно током, я вздрогнула и очнулась. Молодые люди проходили мимо нас, одна девушка, из тех нимф, что стояли в стороне, громко и мелодично засмеялась, закинув свою белокурую голову назад.

Недалеко от площадки, где танцевали, стояли столики и красивые плетеные стулья, я подумала: «Наверное, Далиль делает как раз такую же красивую мебель». В центре сидел молодой и совершенно некрасивый, на мой взгляд, человек со страдальческим выражением лица и нервозным движением пальцев по подлокотнику стула. Можно было подумать, что у него кто-то умер или вот-вот умрет. Лицо его было мне отдаленно знакомым. Он совершенно не вписывался в атмосферу происходящего вокруг, на нем были надеты поношенные кроссовки и, как мне показалось, не очень свежая футболка.

Мы подошли к нему, и Гаспар со своей простодушной улыбкой на повышенном голосе крикнул:

— Сава!

Молодой человек быстро поднялся и вымучено улыбнулся Гаспару, протягивая ему свои руки. Обнимание, похлопывание по спине, интонация их французской речи — все это говорило мне о том, что они очень рады видеть друг друга. После недолгого эмоционального общения Гаспар представил меня своему приятелю:

— Луи, это Ольга.

— Ольга, это Луи.

Я молча улыбнулась, Луи взял мою руку и, посмотрев быстро мне в глаза, поцеловал ее. И вроде сказал что-то вроде «мне очень приятно». «Француз во всей своей красе и элегантности, несмотря на несвежую футболку, — подумала я, — да и не такой уж некрасивый, просто очень уставший, и глаза красные, то ли от приема каких-то запрещенных препаратов, то ли от бессонной ночи. А может, он плакал? Хотя нет, нос вроде не распухший, хотя хрен его разберет, носище-то вон какой огромный — на пол-лица!»

Мы сели за столик, и они оба, потеряв ко мне всякий интерес, на красивом и непонятном мне языке принялись обсуждать какие-то проблемы, а может быть, новости.

Я принялась с интересом разглядывать присутствующих, одновременно вспоминая «Великого Гэтсби» Скотта Фицджеральда. Вот он, может, и не высший, конечно, свет, но что-то типа того. Официант поднес нам шампанское, я машинально посмотрела на его руки, нет, конечно, никакой грязи под ногтями.

Гарик, не глядя на меня, продолжая беседовать с Луи, спросил по-русски, буду ли я шаманское.

НЕТ! КАКОЕ ШАМПАНСКОЕ! Именно этот слабоалкогольный искрящийся напиток и выпускал моих внутренних демонов, которых лучше всего никогда никому не показывать. Пару бокалов поднимали со дна мое дремлющее потаенное бессознательное чудовище, которое было готово испепелить все живущее на Земле.

— Нет! Я не пью шампанское, — ответила я с интонацией Веры Алентовой из кинофильма «Москва слезам не верит»: «Нет! Я рыбу не ем, у меня на неё аллергия!»

— А что ты пьешь? — с удивлением спросил Игорь, поворачиваясь ко мне.

Луи, тоже с интересом глядя на меня, спросил: «Может, мадам хочет водки?»

Да, это я поняла! И волна ярости чуть было не выплеснулась в: «Б…Ь, КОНЕЧНО, ВОДКИ! Я ЖЕ РУССКАЯ! Ты мне, придурок, еще балалайку предложи и медведя в придачу». Хорошо, что я не знаю, как это сказать на его родном языке, а говорить ему это по-русски не имело никакого смысла. Волна отступила так же внезапно, как поднялась. Гребаные стереотипы. Русские много пьют, и по улицам там у них бродят медведи, американцы тупые, а французы только трахаются и жрут лягушек. А может, они и в самом деле только трахаются и жрут лягушек?

— Я люблю ром Bacardi black и обязательно апельсины с корицей к нему, — сказала я очень спокойно Гаспару.

Он опять на меня удивленно посмотрел и дал какие-то указания официанту с чистыми ногтями, который смиренно стоял с подносом около нас.

Нам принесли бутылку рома, шот и порезанные апельсины, посыпанные корицей, апельсины были с кожурой, я немного расстроилась, потому что, с одной стороны, так их было удобнее брать рукой, но откусывать апельсин от кожуры я ненавидела, особенно с накрашенными губами.

Я молча достала из сумки влажные салфетки и, не глядя в зеркало, просто вытерла с лица помаду.

Луи и Гаспар смотрели на меня, видимо, в ожидании какого-то фантастического мероприятия, под названием «Внимание! Смертельный номер, только сегодня! И только у нас! Ольга пьет ром!»

Но мне было на них совершенно плевать, запах корицы и апельсина возбудил во мне огромное желание скорее опрокинуть этот наполненный шот в себя.

От удовольствия закрыв глаза, держа в руке дольку апельсина, я почувствовала, как этот удивительный напиток проникает в каждую клетку моего организма, а вместе с ним жаркая непостижимая Куба с ее палящим солнцем и ласкающим мои волосы карибским бризом. Я ощутила соленый привкус моря, который перемешался со вкусом ароматной обугленной бочки, неведомых мне специй и карамельной конфеты из давно забытого детства. В голове заиграла завораживающая музыка и голос из песни «Chan-Chan». Я увидела прекрасную молодую женщину с кожей, похожей на растопленный швейцарский шоколад, она устала, она уже много лет собирает сахарный тростник, руки ее истерзаны тяжелой работой; она выпрямляется и смотрит вдаль, моря не видно, но она знает, что оно там, она его чувствует каждой клеткой. Там, в море, ее мужчина. У нее длинная, бесконечная шея и стройная крепкая спина, она как богиня из античного мира. Женщина стирает длинной юбкой пот со своего прекрасного лица и продолжает свою работу. Палящий зной отступает, я чувствую легкое дуновение с влажным прикосновением к моему лицу, я вижу любовь, секс, рождение ребенка, счастье долгожданной встречи… и еще запах, запах, который остается на теле после секса с любимым мужчиной. Я чувствую внутри себя непреодолимое желание выпить еще стопку и заняться сексом.

Открыв глаза, засовываю в рот апельсин. Да, вот оно, маленькое счастье маленького человека. Луи и Гаспар смотрят на меня с восхищением, будто я только что исполнила для них «Una furtiva lagrima» голосом Пласидо Доминго.

Я выпила еще пару стопок, и во мне растеклась тягучая сладость удовольствия и тепла. Я перестала замечать красоту присутствующих людей, шум не очень понятной мне музыки, я перестала чувствовать себя чужой в этом удивительном мире блеска и фейерверков. Как хорошо сидеть вот так, среди деревьев, вечером, в теплом мареве середины июля. Там, кажется, в кустах, запела ночная птица. Как хорошо сидеть рядом с молодым красивым парнем и пить ром.

О, Господи! Я же забыла Даше позвонить, сколько уже времени? Одержимо схватила сумку и достала свой телефон.

— Алле, мам, я уже засыпала, ты чего там? — сонным голосом пролепетала моя дочь.

— У тебя там все в порядке? — извечно произносимая мной дебильная фраза.

— Да в порядке, мам, отвали, я спать хочу. — Разговор прекратился, пошли частые гудки.

Отвали, конечно, кому вообще нужна такая мать, которая в сорок лет цепляет на улице молодых парней и мчит с ними вечером незнамо куда. А кстати, кто кого подцепил-то? Я его или он меня? Немного поразмыслив, я убеждаю себя, что он — Гаспар — меня подцепил.

Мой новоявленный приятель мирно беседует со своим другом, к нам подходят какие-то люди, то девушки, то мужчины, светские разговоры, приветственные взмахи руками. Все это словно кино, а я будто дома сижу перед телевизором.

Вдруг из этого самого телевизора заиграла знакомая мелодия из современных, которая меня почему-то зацепила, кажется, это была песня с непонятным мне названием «Palabras», а кто её исполнял, я не помнила, Даша мне как-то ее добавила Вконтакте. Я стремительно поднялась из удобного плетеного кресла, скинула жакет и через секунду уже была в центе танцпола. Музыка была не снаружи, она шла из меня, я полностью отключилась и вошла в непонятный транс, очарованная сочетанием звуковых волн и голоса, я танцевала только для себя, ну, еще, может, для какого-нибудь Орфея, который смотрел на меня с неба. Сняв резинку с хвоста, я продолжала свой ритуальный танец.

Когда музыка закончилась, я спрыгнула с площадки и махом выпила бокал шампанского, официант с подносом словно поджидал меня в нужном месте весь вечер. Я услышала протяжное «У-У-О-О!» или «Уау!» Все смотрели на меня и хлопали в ладоши.

Ну вот, приехали, Оля, твой «звездный час», ты, как обычно, опозорилась, но теперь уже публично перед все Парижем.

Я с извиняющимся взглядом, завязывая хвост, плюхнулась в свое кресло, глаза Гаспара заиграли каким-то совсем новым светом, даже мрачный Луи как-то просветлел, они улыбались, все люди приветливо мне улыбались.

— Ну ты даешь! Ты что, какая-то подпольная танцовщица? — смеясь, спросил Игорь.

«Да, блин, ахринительно подпольная», — подумала я, мечтая стать хамелеоном и слиться с этим креслом. Вообще в жизни я крайне редко ругаюсь матом, но в уме постоянно.

— Да нет, — опустив глаза в пол, ответила я.

— Ходила в детстве на танцы?

— Ага, две недели в шестом классе, а потом из-за того, что меня не поставили на репетиции в первый ряд, покинула сию танцевальную группу под названием «Мираж», — уже улыбаясь, ответила я.

— А я ходил, меня мама отвела, сказала, что мне это пригодится, в то время я вообще-то мечтал стать футболистом, но против моей мамы спорить было бесполезно, она всегда знала лучше меня, что мне было надо. Пять лет проходил, но я так, как ты, не умею, — опять засмеялся он.

Луи тяжело встал, опираясь на подлокотники кресла, словно ему было лет семьдесят, и у него был артрит в тяжелой форме. Гаспар тоже встал, я за ним, они попрощались. Луи взял мою руку, снова ее поцеловал, с какой-то родной теплотой зажал ее в своих ладонях на мгновенье и ушел.

Я плюхнулась в кресло и почувствовала головокружение, ну вот, в голове стало невыносимо душно и мутно, тошнота подкатила к горлу, шампанское медленно, но верно делало свое черное дело, мой дракон зашевелился и начал просыпаться.

«Да, дело табак», — еще не совсем замутненным сознанием отреагировала я.

— Гарик, поехали отсюда.

— Почему? Тебе не нравится? Не хочешь танцевать?

— Нет, не хочу.

Мы встали и направились к парковке. На то, как мы уходим, никто не обратил внимания, все по-прежнему были заняты только собой.

«Проклятые буржуа, ненавижу вас! Мерзкие и никчемные люди, продающие себя за шелковое бельё и дурацкие побрякушки, делающие вид, что все идеально, чисто и безоблачно. Люди, которые не хотят видеть дерьмо и смерть вокруг себя», — зевая, прорычал мой просыпающийся демон.

Меня еще сильнее замутило, и вернулась головная боль, а с ней я вспомнила о своем кошмарном сне. Я поняла — если сейчас что-то не предпринять, то я расколочу на хрен эту, наверно, очень дорогую спортивную машину, к которой мы подошли. Надо как-то отвлечься.

— Кто этот Луи? — начала я спасительную беседу, хотя, на самом деле, мне уже было совершенно на это наплевать.

— Это мой давний приятель, мы с ним учились на актерских курсах.

— А, так ты у нас еще и актер? — с усмешкой отпарировала я, пристегивая ремень безопасности. Да, ремень, пожалуй, мне сейчас не помешает.

— Да нет, — сказал он, как-то испуганно глядя на меня.

Я на него уже не смотрела, и я его не слышала, я вспоминала все самые мерзкие фильмы, про то, какие русские дерьмо, а американцы спасители планеты. При чём тут американцы? Я не знаю.

Потом мне вдруг вспомнилось видео, где заживо раздирали Каддафи, и мерзкое лицо торжествующей женщины-политика из США — тоже из какого-то репортажа. Лицо этой женщины безобразно! Она торжествует! Над кем? Чему она радуется — сотням тысяч смертей? Кого она победила?

Боль и ненависть смешались воедино, и возник образ красивой безмятежной девушки-блондинки, весело смеющейся, закинув голову; она повернула ко мне свое лицо, и я увидела опять мерзкую гримасу ликующей женщины! «Нет! Нет! Пожалуйста, только не сейчас», — умоляла я сама себя.

И что-то сдерживало меня изнутри. «Наверно, это ром меня спасает», — подумалось мне вдруг. И я отчетливо представила, как ром в костюме Супермена громогласно возвещает голосом Гендальфа: «Ты НЕ ПРОЙДЕШЬ!» А шампанское в красном платье, булькая пузырьками, раздражает моего уже проснувшегося дракона и выманивает его из берлоги наружу.

— Чего он грустный-то такой? — пыталась я зацепиться за реальность.

— Кто? — тоже откуда-то издалека вернулся мой собеседник.

— Этот Луи.

— У него друг умирает от рака легких.

— Друг? Он что, голубой?

— Да, а что? — посмотрел на меня Гарик и без улыбки сам себе ответил: — А, да, у ВАС там в России геи типа запрещены.

— Чо за херню ты говоришь! Кто у нас там запрещен? Геи? Да на хрен они кому нужны их запрещать? Как вообще можно запретить людям любить друг друга!

У нас пропаганда запрещена, пропаганда! Понимаешь? Что вам тут, блядь, про Россию мозги промывают. Приезжай в Москву или Питер, посмотри, как все они уже на Соловках сидят в своих «Дольче Габбана» и «Версаче».

— Ты что тоже гей? — вдруг, как обухом, меня осенило — красивый парень в стильной дорогой одежде, пальцы на руках тонкие, с маникюром, бездонные смешливые синие глаза — все точно, он гей!

— Нет, — сосредоточенно, не глядя не меня, ответил мой несостоявшийся гомосексуалист.

Я вдруг обратила внимание, что он курит и с тех пор, как мы сели в машину, ни разу не улыбнулся. Я уставилась в лобовое стекло. Где-то далеко сияла огнями Эйфелева башня, слышались хлопки салюта.

У его друга РАК! Так, оказывается, в идеальном мире из блесток и мишуры люди тоже умирают? Невыносимо печальные глаза Луи стояли передо мной.

— Так, а почему? Почему он на этой чертовой вечеринке? А не рядом с любимым человеком! Он что, в честь этого устроил вечеринку?! — бунтовала я на соседнем сиденье.

— Это друзья для него устроили, чтобы хоть как-то его поддержать. Дидье уже не приходит в сознание, — как-то отстранённо ответил Гарик, внимательно следивший за движением на дороге.

Друзья устроили вечеринку? Что же это за люди такие! Которые в честь умирающего человека устраивают вечеринки! — Хотя, а что они должны делать, принести Луи надгробный венок и носовые платки? Я вдруг обмякла, и мне стало невыносимо стыдно за свои идиотские мысли. «Нормальные они люди и хорошие друзья», — подумала я в последний момент перед тем, как вспомнить, что у меня умерла мама, и разрыдалась.

Когда я успокоилась, мы стояли уже у входа в мою гостиницу. Вытирая слезы и сопли приятным на ощупь, но уже практически мокрым носовым платком, который, видимо, дал мне Игорь в процессе моего рыдания, я спросила:

— Мы тут давно стоим?

— Полчаса где-то.

Мы оба вышли из машины. Я с пришибленным видом протянула Игорю его носовой платок.

— Нет, спасибо, оставь себе, — с ничего не выражающим лицом произнес он и как-то быстро, по-отцовски поцеловав меня в лоб, кинул: — Пока, спокойной ночи, — сел в машину и уехал.

Я печально посмотрела на открытое окно в моей спальне на втором этаже и поднялась в номер.

Зашла тихо, чтобы не разбудить Масика, а то он поднимет такой ор, что нас завтра выселят из гостиницы. Зайдя, я ощутила на себе всю тяжесть обвалившегося на меня многотонного ночного парижского неба. Гарика я больше никогда не увижу, да и хрен с ним, белье можно было надеть и поудобнее, о чем я думала? Что оно мне пригодится? Идиотка. Прав был мой бывший — у меня проблемы с головой. Ноги, окончательно убитые, вдруг внезапно острой болью напомнили о себе. Я стянула с себя всю одежду, надела свой дурацкий оранжевый махровый халат, одежда осталась валяться на угловом диване. Я на носочках, не дыша, заглянула к Дарье, она спала, откинув одеяло, в обнимку с огромной подушкой, которая была с нее размером. С этой подушкой она не расставалась с того момента, как мы ее распаковали, принеся домой с почты. Саске Учиха или Сасуке Утиха, как-то так звали этого симпатичного нарисованного героя из японской манги. Идею взять его собой в отпуск я поначалу отвергла категорически, пытаясь использовать все «действенные» методы убеждения: я и орала, и топала ногами, и, переходя на визг, пыталась убедить ее, что это бредовая идея. Но когда я поняла, что без этой дурацкой (ой, извините, многоуважаемой) подушки она просто никуда не поедет, то сдалась. Однажды дома, заправляя ее кровать, я небрежно скинула этого Саске на пол, там такое началось… Даже вспоминать не хочется.

Тихо и безмятежно спала моя маленькая девочка со своим виртуальным другом. Масик, который спал у Дарьи в ногах, с недовольным выражением на мордочке кинул на меня свой укоризненный взгляд, типа: «Ну что приперлась? Давай вали спать», — закрыл глаза и снова уснул. Я тихонько закрыла дверь и пошла в свою спальню.

Решив, что не пойду в душ, я рухнула прямо в халате в кровать. Проиграв еще раз в голове поцелуй в лоб, я вдруг вспомнила запах отца и бензина, как упершись носом в его спину, пока мы ехали на его стареньком мотоцикле в лес за грибами, как же я была счастлива тогда. И я вспомнила, что меня бросил муж, и разрыдалась с новой силой, теперь уже часа на два.

Меня разбудил громогласный лай собаки и стук в дверь.

— Мам, к тебе тут пришли.

— Кто? — ничего не соображая, я села на кровати. Голова ныла, спина ужасно затекла.

— Он сказал, что его Гаспар зовут.

— Привет, это я, — появился в проеме двери Гарик.

— Ты что, с ума сошел? Приперся в такую рань! — раздраженно кинула я, уже примерно представляя то, как я сейчас выгляжу.

— Мам, ты чо, двенадцать уже! Давай вставай!

— Я тебе кофе принес, чтобы ты не умерла после вчерашнего.

«Да лучше бы мне сдохнуть этой ночью, чем предстать перед мужчиной в таком виде», — пронеслось в моей голове.

— Ладно, сейчас, подожди минут пятнадцать, я приму душ и оденусь.

— Ага, а мы пока начнем пить кофе без тебя, — сказал Гарик, и они вышли.

Я скрепя сердце встала и подошла к зеркалу. ЭТО БЫЛ КАКОЙ-ТО ПИ… ц!

Опухшая и затекшая рожа с невероятными по своему размеру веками смотрела на меня из потустороннего мира. Ну да, если лажать, так уже по полной — это по-видимому мой девиз. Я взяла в руки косметичку, будто она мне поможет, домашние штаны, футболку и, стараясь не смотреть в сторону беседующих Игоря и Дарьи, прошмыгнула мимо них в ванную.

Стоя в душе, я почувствовала, что ломит шею, в голове была полная пустота, я не думала ни о чем. Наспех высушив феном волосы и затянув их в хвост, я подумала: «Сейчас бы картошечки тертой на глаза положить», — и вышла.

Не знаю, о чем они беседовали, я уже услышала окончание разговора.

— Я учился на актерских курсах.

— Ого, — с надеждой в глазах Дарья спросила: — А ты знаешь Гаспара Ульеля?

— Нет, — засмеялся Гарик.

— У, блин, жалко, — с искренним разочарованием произнес Дашин голос, — он такой милый, — пропищала она и, схватив круассан, ретировалась в свою спальню.

На столе стояли три бумажных стакана с пластиковыми крышками и два круассана на белой тарелке. Дашин кофе стоял не тронутый.

— Она не пьет кофе.

— Ага, я уже понял.

— Может, ты хотя бы Венсана Касселя знаешь? — изображая надежду, спросила я.

— Нет

— Ну, тогда какой от тебя толк, забирай свой кофе и вали!

И мы вместе громко засмеялись.

 

14 июля. около двенадцати по полудню

Из открытой ванной комнаты доносились булькающие всхлипывания и завывание. В огромной светлой комнате, обставленной со вкусом, присущим только очень богатым людям, были открыты все окна, сквозняком легкие шторы вытянуло на шумную улицу, и они развевались. Где-то вдалеке сигналил клаксон, и пронеслась скорая, оповещая весь город о своем движении.

На полу валялись разбросанные вещи, битое стекло перемешалось с землей, высыпавшейся из горшка, валялись две бутылки от шампанского Дом Периньон, большое зеркало в позолоченной раме было разбито. По маленькому журнальному столику с резными ножками были рассыпаны таблетки. Мужчина лет тридцати с хорошей фигурой надевал рубашку и одной рукой пытался застегнуть пуговицы, в левой руке у него дымилась докуренная почти до фильтра сигарета. Пуговицы упорно не поддавались, он нервно затушил окурок о мраморную столешницу, мгновенно натянул брюки и ловким движением застегнул ремень. Из ванной истерическим охрипшим голосом вопила на французском языке девушка, возраст которой было трудно определить из-за растекшейся по лицу косметики, из одежды на ней были только трусы. Она сидела на полу с согнутыми и раздвинутыми в коленях ногами. Руками она держалась за голову.

— Я ненавижу, ненавижу тебя! Будь ты проклят, я выброшусь, я умру! Мне душно, открой окно! Не смей уходить! Не смей, слышишь! Будь ты проклят! — И что-то еще, но было неразборчиво из-за вновь накатившей волны рыданий.

Мужчина, прыгая на одной ноге, надел второй носок, впрыгнул в туфли и выскочил из квартиры как ошпаренный, хлопнув тяжелой дверью.

Сделав глубокий глоток свежего воздуха, мужчина, стоявший на улице д'Альже, достал из кармана брюк пачку сигарет и закурил. С последнего этажа доносились угрожающие вопли, и полетел на проезжую часть мужской пиджак.

— Ах да, пиджак забыл, блин.

Мужчина ловким прыжком подхватил летящий пиджак, мимо него секунд через пять пронеслась машина.

— Надо прогуляться, — не глядя на окно, из которого кричала голая женщина, сказал сам себе мужчина, все прохожие смотрели на неё.

Он шел решительным шагом, куря на ходу.

Полетт! Как же она меня достала, с самого детства она была неврастеничкой. Что ей вообще от меня надо? Ей что, любовников не хватает? Как же ее ненаглядный шейх из Арабских Эмиратов, который ей снимает дорогущую квартиру в центре Парижа? Раз в месяц его посещения ее вполне устраивают, можно в другие дни пользоваться другими игрушками. А кто игрушка — я или она. В нашем случае, скорее, ей был я. Она мучила меня с самого детства, когда я еще был мальчиком и не вполне хорошо разговаривал на ее языке. Она в первый же день нашего знакомства на очередном кастинге, куда привела ее мать-наркоманка, закатила мне истерику, когда на ее вопрос: «Кто красивее — я или вон та девочка?» — я честно ответил, что та! Она действительно мне больше понравилась, она была ниже ростом и брюнетка с грустными зелеными глазами, мне такие и сейчас больше нравятся, чем идеальной красоты Полетт. В свои двадцать девять лет она выглядела грациозной ланью с огромными, на пол-лица, синими глазами… Он вспомнил, как она, маленькой субтильной девочкой с прозрачной кожей, через которую, казалось, можно увидеть ее насквозь, получила внушительную оплеуху от своей мамаши, когда не прошла пробы моделей на какой-то показ. Она упала на пол и заплакала. Я подал ей руку, чтобы она встала, с тех пор и началась наша странная дружба. Мать, которая с раннего детства ее использовала, чтобы заработать на дозу, и в прошлом которая тоже имела отношение к этому бизнесу, слава богу, уже лет восемь, как умерла. Оставив Полетт навсегда истеричной девочкой, пристрастившейся к транквилизаторам и страдающей анорексией.

Француз, думающий на русском языке, на ходу прикуривая сигарету, вышел на улицу Сент-Оноре.

«Сегодня вечером надо ехать к Луи, туда нельзя ехать одному, надо взять с собой кого-нибудь. С тех пор как выяснилось, что у Дидье рак, он сам не свой. Мне на него больно смотреть. Надо взять кого-нибудь для поддержки». Подходя к улице Камбон, он вспомнил про Аннет, она его всегда выручала в таких ситуациях, может, и сегодня выручит? С надеждой он решительно повернул направо и вышел на нужную одну из самых дорогих улиц в мире. На узкой улице, вдоль которой были припаркованы автомобили, было не очень многолюдно. Там и тут мелькали в витринах логотипы дорогих брендов. Думая, как начать с Аннет разговор, ведь они после их последней встречи не виделись полгода, он подошел к светло-пастельному четырехэтажному старинному дому с резными барельефами, остановившись с другой стороны улицы и глядя на приоткрытый рот лепной девы над цифрами тридцать один, начал проигрывать предстоящий разговор. Снова закурив, он заметил невысокую, но хорошо сложенную девушку с упругой задницей в черном брючном костюме, в светло-бежевых лаковых туфлях и с небольшой бежевой сумкой на ярко-золотой цепочке через плечо. Она, как завороженная, смотрела на витрину, в которой на золотом манекене было надето ярко-красное платье. Вроде она уже стояла, когда он подошел.

Хоть бы Аннет была на работе!

Так, он придумал речь, выкинул окурок и двинулся к входу, девушка стояла, как оцепеневшая. Замедляя шаг и поравнявшись с ней, он повернул голову направо, чтобы посмотреть на ее лицо. Четко выраженный профиль с подтянутым подбородком, небольшим совершенно прямым носом с кончиком, по-детски чуть задранным вверх. Совершенно ровная спина, можно было подумать, что на ней под пиджаком корсет. Высокая грудь второго размера — это он мог определить сходу, ему такие нравились. На правой руке, придерживающей сумку, не было обручального кольца. Лицо ее было чересчур бледным без грамма косметики.

«Парижанка», — подумал он про себя и, сам не зная, почему, заговорил с ней.

Девушка ответила не сразу, пришлось повторять дважды:

— Бонжур.

— Бонжур, — ответила она, рассеянно улыбнувшись, повернув ко мне лицо.

«Лет тридцать, ну, может, чуть больше», — мгновенно оценил он. Игриво широко открытые зелено-карие глаза весело засверкали на солнце, любопытно разглядывая меня, она сняла сумку с плеча и взяла ее перед собой в обе руки.

— Почему вы не входите внутрь?

По-мальчишески открытая улыбка сползла с ее лица. Она сосредоточилась, будто что-то вспоминала.

— Я есть немного шмотреть, — ответила она мне погодя.

«А, туристка, ну конечно, в праздник тут можно увидеть только туристов», — подумал я.

— Откуда вы?

— Из России.

О, русская, прикольно, у него в голове начал рождаться совершенно безумный план.

 

Алия Захар. 12 июля

Утром я пошла прогуляться одна. Даша сказала, что ей неохота.

— Мам, фиников купишь?

— Ага.

Выйдя на улицу, я посмотрела на наше окно с открытыми деревянными ставнями. И зачем тут ставни? Свет и так не проникает, хотя в номере светло, странно. Дома напротив стояли очень близко. Я посмотрела на вывеску «Хоттель» по соседству с нами. Информации об этой гостинице в интернете не было, когда я планировала нашу поездку.

На улице не было ни дуновения. Солнце уже припекало. Надо было намазать солнцезащитный крем. Я всегда возила его с собой, независимо куда я ехала. Я им и в Мурманске пользуюсь. У меня очень светочувствительная кожа, и на солнце я моментально покрываюсь пигментными пятнами. Я натянула на нос бейсболку и надела черные очки. В свой первый день приезда, выходя из нашего переулка, я свернула направо, повинуясь всем земным законам, распространяющимся на правшей. Там я нашла пару вполне уютных кафе, ну, по моим меркам — я не особо привередливая, главное, чтобы было вкусно и дешево. Вдоль улиц тянулись маленькие магазинчики со всякой всячиной, многие из которых были закрыты рольставнями.

«Так, куда сегодня пойти? — выйдя из темноты переулка на свет, подумала я, уставясь на витрину магазина одежды. — Надо будет зайти сюда на обратном пути», — и пошла в сторону метро. Куплю сначала фиников, а там посмотрю. Буквально через несколько шагов я оказалась около пленительно манящей ароматами бакалейной лавки напротив метро. Пирожные, маленькие, большие, с заварным кремом, со сливочным, макаруны, круассаны, багеты… Самый любимый запах на Земле — запах свежеиспеченного хлеба. Я стояла в полном оцепенении перед холодильником со стеклянной витриной. Шоколадные конфеты, я такие привозила маме из Реймса, они божественно вкусные, из чего их делают, я не знаю, но они и есть «манна небесная». Коробка — шестьдесят евро, дороговато, кто их тут покупает? Это ж целое состояние! Хотя Азат сказал, что они не бедные. Постояв немного и поразмыслив о пользе и вреде углеводов, я купила самое красивое пирожное за двенадцать евро и начала его быстро засовывать себе в рот прямо там же. Повернувшись лицом к метро, я увидела обратную сторону палатки Далиля. Она стояла за газетным киоском ближе к перекрестку, около неё было припарковано несколько скутеров. Ткань на навесе была недвижима, оттуда слышалась темпераментная арабская и французская речь. «Азат работает сегодня утром», — подумав, я метнулась, вытирая лицо рукой, через дорогу и наткнулась на молодую (наверно) арабскую женщину с коляской и большим пакетом в руке. «О, коляска — как у нас зонтик», — пронеслось у меня в голове, и я поспешила на пряный аромат специй.

У палатки стояли двое мужчин, которых я уже видела. Так, сегодня жарко, а он опять в толстовке, южане мерзнут в этом климате, наверное. На этот раз они не ушли, а заинтересованно посмотрели на меня.

— Сава.

— Сава.

— Это Ахмад, — указал Азат на мерзляка. — Это Ибрагим, — он был моложе второго. Улыбаясь лучезарно-белозубой улыбкой, он протянул мне руку. Его рука была теплая и немного влажная, его энергетика передала мне, что он искренне рад этому рукопожатию. Он что-то сказал мне на английском, но я не поняла.

— Ольга, — представил меня им Азат.

Мужчина в толстовке на французском сказал мне что-то, типа «добро пожаловать в Париж» и что «он знает Россию»… Глаза его улыбались, рядом с этой тройкой я чувствовала себя в полной безопасности.

Я не стала им надоедать своим присутствием, они явно о чем-то не договорили.

Взяла заветный кулек и начала переходить проспект Парментье.

Слева от меня я увидела кафе с яркими прямоугольниками на фасаде. На улице стояли маленькие круглые столики, около них плетеные стулья с черными спинками. За столиками сидело несколько человек, было тихо, жарко и безмятежно. Я вдруг ощутила невыносимую жажду, перешла еще раз улицу и села за столик. Странно, вчера я не заметила этого кафе. Как можно было его не заметить?!

Ко мне быстро подошла молодая стройная девушка, у которой кожа была самого моего любимого цвета. Мне даже показалось, что от нее пахнет шоколадом. И почему-то вдруг очень захотелось потрогать ее рукой. Ее кожа завораживала меня. Там, где живу я, все белое — люди, снег, души.

Я по-английски попросила кофе с пояснением — много молока мало кофе, и бутылку воды без газа — не люблю пузырьки.

Она очень молоденькая. Красивая. Рядом с ней я почувствовала себя замухрышкой.

Чувствуя еле уловимый запах кофе из моей чашки, я погрузилась в мир созерцания. Через дорогу по стороне улицы, где был наш отель, я увидела красивый светло-бежевый дом, явно не свежей постройки. Он стоял углом и расходился на две улицы. На первом этаже был какой-то магазин, судя по картинкам, там продавали сантехнику, я туда не заходила — не знаю. На втором этаже были офисы. Выше фасад опоясывал совершенно простой, но воздушный, как кружево, чугунный литой балкон; он тянулся на две стороны, и от этого дом походил на огромный Титаник с большими окнами и цветами на маленьких литых подоконника выше этажами. В доме было шесть этажей и мансарда. Накрест от него с другой стороны стоит почти такой же дом, но он не притягивает мой взгляд. Там я вижу совсем другие эмоции. Два дома, задающие тон всей окрестности. Как я их раньше не заметила? Что-то замечаешь сразу, что-то потом, что-то не замечаешь никогда. Архитектура — это души людей, их эмоции страсть, переживание. Глядя на такие дома, я слышала смех детей, слезы неразделенной любви, боль утраты, страх и надежду! Надежду! Архитектура — она не из камня и металла, ее краеугольный камень — наши эмоции. Таких домов много в центре Санкт-Петербурга. Мне вспомнилось уютное кафе на Загородном проспекте. Я сижу, глядя в окно, люди проходят мимо, спешат. На другой стороне перекрестка старинный дом, так же, как и этот, расходящийся на две улицы, только с башенкой. Я смотрю на эту башню и придумываю в своей голове людей, которые могли когда-то там жить, кого они любили, о чем думали? Я могу часами смотреть в никуда и видеть миллиарды картинок, пролетающих в моем явно нездоровом мозгу. Мой поток мыслей прервал звук разбившейся чашки и сразу следующая за ним жуткая брань на французском языке. Из глубины кафе, находящегося в здании, выскочил вполне себе европейский мужчина невысокого роста с сильными волосатыми руками, он, вытирая руки о длинный белоснежный фартук, извергал из себя кубы воздуха, наполненного яростью и ненавистью, направленного в адрес девушки-официантки. Я обратила внимание, что в кафе, кроме меня, никого не осталось, ну правильно, я же никто, зачем на меня вообще обращать внимание — ори себе на здоровье. Мужчина в фартуке исчез так же неожиданно, как появился. Хрупкая девушка стояла возле разбитой чашки, закрыв лицо руками. Плакала тихо, беззвучно, без вздохов и всхлипываний. Просто слезы стекали через плотно сжатые ладони. Я подошла к ней, она, почувствовав это, быстро убрала руки от лица, пытаясь вытереть слезы маленьким фартуком, завязанным вокруг ее осиной талии.

— Извините, — сказала она, стараясь не смотреть на меня.

Я молча взяла ее за одну руку, а второй прижала ее к себе, она была выше меня на голову, от нее пахло мускусом, ванилью и чем-то еще вперемежку с запахом кухни, где жарили на сливочном масле. Не знаю, сколько мы так простояли, вокруг не было ни души, время остановилось, только деревья вдоль улицы успокаивающе шелестели, появился легкий ветерок. Вспомнив все, что я почерпнула из школьных уроков английского, я спросила:

— Как тебя зовут?

— Алия Захар.

— А я Ольга Иванова, из России, — зачем-то добавила я.

— А я из Алжира.

О, опять из Алжира, а я думала, сейчас все только из Сирии бегут. Хотя, может, она уже тоже родилась во Франции, как Азат.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать один, — ответила она. Я думала, что гораздо меньше, но в некоторых странах время не властно над женщинами, например, в Японии.

Я все еще чувствовала ее маленькую сухую ладошку в своей руке.

Она что-то начала мне рассказывать в надежде, что я-то ее пойму, но я не поняла ничего. Как смогла, я объяснила ей, что моя дочка хорошо говорит по-английски, а май инглиш из бед и огорчений. Я сказала, что обязательно приду в это кафе позже. И мы разжали свои руки. Я оставила ей на блюдце деньги за кофе с приличными, по моему соображению, чаевыми, этого должно было хватить, чтобы рассчитаться за разбитую чашку.

Придя домой, я опять начала вспоминать, что я знаю об Алжире. В голове пронесся Зинедин Зидан, нефть, а может, там нет нефти, война за ресурсы, геополитика, террористы — все, на этом мои познания об этой стране заканчивались. Я включила компьютер и вошла в интернет-пространство.

Весь остаток дня я провела за чтением информации, разглядыванием фотографий, сопоставлением фактов.

Потом всю ночь я переваривала полученную информацию. Уснула в пять утра.

 

15 июля. около часа дня

Я затолкала беспардонно в рот второй круассан, который, скорее всего, предназначался Гаспару, и запила все это кофе.

— Ладно, мне пора, я вечером за вами заеду, покажу вам город, а то Даша сказала, что вы толком-то нигде так и не были, так что мы с ней договорились о променаде.

«Они договорились?» — всколыхнулось мое еще мутное сознание. ДАША ДОГОВОРИЛАСЬ?! С незнакомым мужчиной, которого видела в первый раз в жизни? Она вообще ненавидит куда-либо ходить или ездить, а САСКЕ то как? Мы его что, дома ОДНОГО оставим?

— Она красивая — на тебя похожа.

— Нет, она на отца похожа, — все еще думая: «Что это за магия такая, которая исходит от Гарика?», — ответила я.

— И смешная, — добавил он, — спросила, поместится ли с нами какая-то ее подушка-друг. Я сказал, что должна поместиться.

— А, ну понятно, все стало на свои места.

После того как Игорь ушел, я заметила на диване аккуратно сложенные все мои вещи, в которых я была вчера, сверху, как розочка на торте, возвышался заскурузлый от соплей платок. Дарья сложила, она очень аккуратная девочка, платок, правда, можно было в стиралку бросить. Я подошла, взяла его в руки и понюхала — «Dior Homme Sport», я знала этот запах. Странно, что я вчера его не почувствовала. Да я и сигарет не заметила! Вдруг меня словно ударило током! Я давно бросила курить, меня не раздражал табачный запах, но я его чувствовала всегда и везде, в подъезде, на улице, когда курил сосед ниже этажом, и он выходил из моей вентиляции. КАК?! Как я могла не заметить?

В недоумении я засунула все вещи в стиральную машину.

Даша вышла из своей комнаты.

— Он прикольный, — из ее уст это звучало как характеристика высшей степени превосходства.

— Да, — ответила я.

— Он мне разрешил Саске с собой взять вечером.

— Ага, ладно, фиников хочется, — подумала вслух я и устало плюхнулась на диван.

— Мам, давай я сбегаю. — Мой взгляд, видимо, ей что-то сказал, и она продолжила: — Я быстро сбегаю, тут же рядом совсем, и в это время людей совсем мало!

Я сидела и во мне боролся «лев с быком» — куда!? Мы в чужой стране, в чужом городе, в не очень благополучном округе. Ей же уже четырнадцать! Ей же всего четырнадцать! Я понимала, что ей хочется просто поболтать с Азатом и не чувствовать на себе мой взгляд.

— Ладно, только мигом, одна нога там, вторая здесь! Поняла? И скажи, что мы не придем вечером в кафе, а то мы договаривались с ним на сегодня, — сказала я твердо, зная, что это будут очень страшные и мучительные десять — пятнадцать минут в моей жизни.

Так, она ушла в четырнадцать тридцать, сколько прошло? Минут уже пятнадцать-двадцать Почему так долго-то?!

Что-то случилось! Я дура! Идиотка! Что я наделала, мое сердце готово было проломить ребра. Я подскочила, в чем была, схватила зачем-то темные очки и вылетела на улицу. Через пять секунд я уже стояла в наблюдательном пункте и видела, как Даша мирно беседует с Азатом, он застегивал манжет рубашки и как-то странно оглянулся по сторонам.

Выпустив, наконец, воздух из легких, я посмотрела на свои босые ноги. И поняв, что я стою в вытянутых спортивных штанах, босиком, на носочках и в черных очках, я чуть не заржала на весь округ. Ну, ни дать ни взять, Мата Хари, которая, к слову, тоже промышляла шпионажем в Первую мировую и тоже ходила по улицам Парижа. Мне не хватало для полноты образа только открытой газеты с дыркой посередине. К счастью, на улице было пустынно, и, как мне казалось, на меня никто не обращал внимание.

Даша быстро взяла финики, махнула Азату прощальный «салют»и быстро не по переходу побежала к кафе «Le Floreal». «К Алие пошла», — смекнула я и метнулась в наш проулок обратно.

 

15 июля в 14:34

Люди проходили мимо и смотрели недоуменно. За белым микроавтобусом «Пежо» стояла босая придурковатая женщина в черных очках. Осторожно высовывая голову из-за автомобиля, она смотрела в сторону палатки со специями.

Когда Дарья вернулась, я мирно сидела за столом, подпиливала ногти и размышляла про себя, как Гарик узнал, в каком мы номере? А, поняла, по окнам.

Ладно, окончательно успокоившись, я посмотрела на Дарью.

— Я отсыпала немного Алие, — сказала она, положив передо мной кулек. — Мам, представляешь, у Азата на руке татуировка, он мне показал, огромная, от запястья до локтя, он мне сказал, что это священные строки Корана и еще звезда и полумесяц.

Что-то резко щелкнуло в голове, но пропало потому, что Даша выдала вообще невесть что:

— Мам, они в пятницу с друзьями едут в лагерь беженцев, он где-то на окраинах, он сказал, что они повезут одежду, еду и медикаменты, Я думаю, мы тоже должны поехать, он сказал, если мы захотим, то они нас возьмут, и он скажет, что надо покупать, — она смотрела со взглядом висельника, молящего о пощаде.

Я хотела что-то сказать но из горла вырвалось шипящее а-а-а-а-а. Ну…

Я пыталась думать, но в голове был ураган эмоций, сотканных из страха. Нет! Категорически! Это небезопасно, кто такой этот Азат? Я его фамилии даже не знаю. Беженцы — это террористы, они убивают, насилуют, грабят. Они все дикари, чудовища, нам нельзя туда ехать! Клубы фундаментального просвещения при посредничестве средств массовой информации стали на дыбы. «Дура, ты еще жизни не знаешь. Тебе что, жить надоело!» — вдруг было не выплеснула я ей в лицо.

Тонюсенький волосок моего подсознания, словно глас вопиющего в пустыне, пищал: «Не раскрывай рта».

Я смотрела на нее, она на меня.

***

Выдался солнечный день. Я пристегнула Дашку на заднем сиденье, и мы выехали за город. Дашке три года. В лесу среди невысоких сочно-зеленых березок мы сидим на полянке и греемся на солнце. Все живое на земле тянется к теплу. За полярным кругом не так часто бывают такие солнечные дни. У нас в руках сухие веточки, я рисую на земле какие-то фигуры, которые просто живут вокруг меня. Кружочки и звездочки, крестики и восьмерки, трискеле и мары, огневики и ладенцы — эти знаки древнее всех ныне существующих религий, они с начал основания мира, древние, как петроглифы, как сама Земля. Они идут из самой земли, из самой жизни, я рисую их, не думая, они вытекают из моего сердца, они с рождения бегут по моим венам. Мои предки испокон веков жили на этом континенте. Есть вещи, которым не учат в школе и в институте, вещи, которые передаются от матери к дочери, от отца к сыну — генетическая память предков, от нее невозможно уйти, и с ней невозможно бороться, ее нужно просто принять, как небо и солнце, как любовь и смерть.

Дашка старается повторять за мной, у нее пока не получается, но она упорная…

— Ой, мам, бабочка, — подскакивает она и хватает за крылышки маленькую капустницу. — Смотри, мам, она живая, ой, она улетит, — она сжимает свой маленький кулачок, садится со мной рядом, — мам, хочешь посмотреть?

— Да, — отвечаю я, зная, что бабочка уже умерла.

Она разжимает пухлую ручку.

— Смотри. — Я смотрю, она тоже.

— Что ты видишь? — спрашиваю я.

— Бабочка, — с довольным видом она смотрит то на меня, то на нее, — смотри, мам, она не улетает, она хочет остаться с нами.

— Нет, она не хочет остаться, она просто не может улететь.

— Почему? Смотри, — она подбрасывает ее вверх, но бабочка падает рядом с нами на землю прямо в центр пентаграммы, которую я нарисовала. Пентаграмма — древний символ защиты от всего злого, символизирующий землю, воду, огонь, идею и воздух. Он не спасет бабочку, конечно.

— Видишь Даша, она не шевелится, — беру ее за руку, говорю ей тихо, чтобы она не испугалась.

— Она уснула?

— Нет.

— А что с ней?

— Она умерла.

— Умерла, — в ее глазах вопрос.

— Она очень слабая, ее нельзя брать в руки.

— Почему? Я же не сильно, мам, я не хотела, — больше с упорством, чем с сожалением оправдывается она. — Нет, она спит, — настаивает она и прикрывает ее листком. Мы продолжаем рисовать.

***

Внутри меня опять решающая битва: или побороть свой страх, или наплевать на все, что я пыталась втолковать ей с самого рождения — что слабых бить нельзя, что голодному человеку, сидящему у церкви, надо дать немного денег, что жадничать некрасиво, что у каждого своя правда, что не все так однозначно на Земле, что все рождаются равными, надо любить тех, кто рядом, и не считать себя центром мироздания — все, на чем зиждится мое понимание жизни. Я понимала, что сказать нет, значит разрушить ее мир и мой тоже.

— Так, — наконец, смогла я издать вразумительный звук, — пошли с Азату. — Я надела домашние сланцы, и мы вышли.

Он стоял по стойке смирно, я с интонацией учительницы первых классов, отсчитывающей нерадивых школьников, задавала вопросы, Дарья, немного волнуясь, переводила, молниеносно вспоминая нужные слова.

— Как твоя фамилия? — первым делом спросила я, будто это гора с плеч. Что я буду делать с его фамилией, если они начнут нас убивать и насиловать? Кричать вместо «Люди, помоги-и-и-ите!«его фамилию?

— Аль-Масри наша фамилия.

— Сколько вас едет?

— Машины четыре, народу много собирается.

— Женщины будут?

— Да.

— Сколько?

— Ну четыре точно, Алия тоже едет.

— Алия? — мне стало сразу как-то спокойно. — А куда? — продолжала я.

— В Венсен, это пригород.

— А где, на севере или на юге? — словно у нас же всего две стороны света.

— Ну, это в сторону двенадцатого округа, на востоке, наверное, — как-то неуверенно он сказал.

— А во сколько в пятницу?

— В час.

— А что покупать?

— Да там ничего нет, ни воды, ни мыла, полотенец, пледов, медикаментов, из еды тоже надо.

— Ну, давай тогда в двенадцать у магазина встретимся в той стороне, который типа супермаркет, — я махнула в правую сторону.

— Хорошо.

— Ладно, — мы попрощались, и я решила еще сходить в кафе к Алие, для верности.

Позже в номере, лежа на кровати, я понимала, что легче мне не стало.

Денег-то где на это все набрать? Ценник-то тут на все ого-го! Заходя во все магазины и машинально пересчитывая евро на рубли, я понимала, что пять лет назад, когда мы впервые были во Франции, для нас все казалось приемлемо, а теперь в два раза дороже.

Потом мои мысли перенеслись к Игорю-Гаспару. Он сказал, что Даша красивая, как и я. Даша-то действительно получилась у нас с бывшим супругом ничего, а я совсем другая, еще и старая. Вообще-то до встречи с Гаспаром я себя старой не считала. Не девочка, конечно, но нормальный возраст, я вообще никогда не ощущала себя лучше, чем ближе к сорока. Но теперь чувствовала, что я ископаемое.

Понятно, что люди видят себя совсем иначе — красивее, чем они есть, или наоборот, кто-то считает себя сильно умным, а кто-то дураком, кто-то считает, что он вправе развязать войну, потому что он и есть тот самый избранный, а кто-то искренне думает, что сможет изменить этот мир к лучшему. Но никто не прав, и ничего в этом мире не изменить. Мы всегда переоцениваем или недооцениваем себя и друг друга. Мы не объективны ни к себе, ни к другим, мы все видим мир через кривые зеркала из комнаты смеха. Каждое зеркало соответствует вашему внутреннему миры и только вашему пониманию вещей.

 

15 июля. около 2 ночи. 6 округ Парижа

В трехкомнатную квартиру на втором этаже дома на набережной де Гран Огюстен зашел хорошо одетый молодой мужчина в синих туфлях. Привычным движением ног он снял обувь и бросил ключи от автомобиля на стеклянный круглый столик в гостиной.

«Что ж за день-то такой, от одной истерички избавился, другую подцепил. Мне прям везет», — раздраженно снимал он с себя вещи, бросая их на темно-зеленый диван. Наспех приняв душ и почистив зубы, он, выйдя из ванной, сразу попал в одну из спален, в которой стояла не очень большая двуспальная кровать, комнатка была маленькая но очень уютная… Открыв окно, он вдохнул ночной прохлады, которая бывает только у воды. Сена мерцала безмятежно. Он взял с тумбочки книгу и быстро нырнул с ногами под одеяло.

«Но она прикольная, — вспомнил он ее сюрреалистический танец, — ее нельзя назвать красивой, но у нее замечательная улыбка, — подумал он, — а какая она? Притягательная, в ней много жизни, хватило бы на сотню людей. Она просто сама, как жизнь, понятная и непостижимая одновременно. Отвезу ей завтра кофе с круассанами, когда проснусь», — это было последнее, что он подумал перед тем, как открыть книгу и полностью погрузиться в мир стрелка Роланда и его команды, блуждающих по пустынному миру в поисках призрачной Темной башни.

 

Вечер 15 июля. Около шести

Женщина лет тридцати пяти — сорока сидела за столом в небольшом гостиничном номере экономкласса и разглядывала себя в маленькое зеркальце.

«Что за лицо-то такое? Эти ужасные носогубные морщины, и кожа ужасная, там, где в юности на солнце появлялись веснушки, теперь пигментные пятна. Надо брови выщипать. ОЙ!» — меня вдруг осенило.

— Даша, а во сколько Игорь-то заедет?

— Какой Игорь? — крикнула она из своей комнаты.

— Ну как какой, ну этот, с круассанами.

— Так он же Гаспар!

— Ну да, да.

— В девять.

— Ого, поздновато.

— Ага.

Я сидела и вспоминала его улыбку, полную обаяния. И почему это мне так вдруг повезло?

Нет, так-то с парнями мне всегда везло, и муж мой был очень приличным человеком, просто ушел, потому что влюбился в молодую грудастую девицу, с неприлично пухлыми губами и широко открытыми голубыми глазами, и вид у нее был, как у полной дуры, когда мы один раз с ней встретились. Мужчинам от сорока и старше такие очень нравятся. Она стояла, держала его за руку, можно подумать, что, если она его отпустит, то он сразу рванет ко мне обратно, и при этом глупо улыбалась, глаза ее выражали типа: «Я такая красивая, и я такая хорошая, я буду лучше старой и плохой жены». Ну, они все так думают, пока не повзрослеют и тоже не останутся одни. Я понятия не имела, ни где она работает, ни где они познакомились, мне это было совершенно безразлично.

Просто однажды, как-то в одночасье, я поняла, что он меня больше не любит, и что у него другая женщина. Мы расстались тихо, молча, без истерик. Я просто выключила свое сердце и отпустила человека, которого любила всю свою сознательную жизнь.

 

21:15

Мы стояли в нашем проулке и заталкивали огромную дакимакуру в маленькую спортивную машину.

«Даша, блин!» — подумала я, села на переднее сиденье и пристегнулась.

Начинало темнеть. Я откинулась на сиденье и уставилась в окно впитывать в себя гипнотическую силу и красоту городов, когда уже включили подсветку и иллюминацию.

Гаспар и Даша о чем-то весело переговаривались, я их не слушала, я вспоминала свои любимые книги о Париже, написанные самыми лучшими авторами из когда-либо живших на Земле. Гаспар изредка поглядывал на меня и улыбался, я улыбалась в ответ.

Мы въехали со стороны улицы Ришелье. Долго крутились, чтобы припарковаться. В итоге втиснулись, непонятно для меня где.

— Идти далековато, — сказал Гарик, глядя на мои туфли

— А, фигня, дойду, если что обратно босиком! Мне не впервой.

Мы засмеялись и пошли. Было многолюдно, но все прогуливались, не спеша, как и мы.

— Слушайте, я не очень-то хороший экскурсовод и ничего придумывать не умею, да и времени не было, — оправдывался перед нами Игорь. — Так что универсальный набор туриста — Триумфальная арка и Эйфелева башня.

«Триумфальная арка, — подумала я и сразу начала вспоминать: — Где же Равик встретил Жоан? Как же назывался этот чертов мост? Как?» Я зачем-то начала крутить головой в надежде его увидеть. А где он был? А вдруг это где-то рядом?

Даша и Гаспар шли рядом и обсуждали анимешных героев, ну, как обсуждали, Даша говорила, а ее собеседник кивал и улыбался. Им обоим было все равно, где они и что вокруг.

Перед нами стояло монументальное сооружение, воздвигнутое по приказу маленького человека, который сам себе провозгласил величие своих побед. Ну, этого ему показалось маловато, и он решил оповестить об этом весь мир. Ну что ж, все вполне логично, так сказать, по-нашему, по-человечески.

Да, несомненно, это великое произведение достойно всяческих похвал и восхищений, но меня оно не впечатлило. Видала я архитектуру и покруче.

— Пойдем?

— Куда?

— Поднимемся на нее.

— А что, туда подняться можно? — этого я не знала, а что я вообще знала об этом городе? Мы подходили к подземному переходу.

Люди вокруг нас поворачивали головы и недоуменно улыбались. Я посмотрела на Дашу. Она тащила под мышкой своего Саске. По ней было видно, что она устала, и у нее уже болит рука, что подушка ей ужасно мешает. Люди смотрели на нее, высоко подняв брови вверх. Но она не обращала на них никакого внимания. Рядом с ней был её лучший друг, которого она любила. Когда мы любим, мы не чувствуем боль от тяжести непосильной ноши, не чувствуем боль измен, не замечаем насмешки людей, не видим всей комичности своего положения. Мы просто растворяемся в своей любви, как маленький кусочек соли, в большом океане иллюзий и надежд. И неважно, что вы любите — людей, города, машины или нарисованного героя из мультика, это ваш мир, и вы в нем главные. Важно, что это любовь.

Мы поднялись наверх, и я поняла, что, несмотря на середину июля, здесь довольно свежо. Мы стали смотреть на крыши самого романтичного города на Земле.

Потом Гарик подошел ко мне вплотную с правой стороны и взял меня за руку. У меня внутри будто вспорхнула сотня маленьких птичек и стало тепло и вязко, мое сердце билось быстро, а кровь по венам потекла очень медленно, через теплую и решительную руку Гаспара в меня перетекала патока из иллюзий и надежд.

— У тебя руки ледяные! — неожиданно сказал он.

— Да у меня всегда руки холодные. Знаешь, а у нас в детстве говорили — «если руки холодные, значит, сердце горячее», — зачем-то ляпнула я свою очередную несусветную глупость. — А у тебя в детстве так не говорили? — с улыбкой спросила я.

— Нет, в моем детстве так точно не говорили, — сказал он с таким выражением лица, что мы оба засмеялись.

Он стал быстро рассказывать, что где, показывая нам направление правой рукой.

— Там Дефанс, там Конкорд, там какие-то улицы с именами каких-то французских маршалов.

Даша на фоне ночного города делала селфи, обнимая свою подушку.

Я не слушала его, я, как завороженная, смотрела на мерцающие огни детища Эйфеля и чувствовала колоссальную энергию нерастраченного тепла, проникающую в меня из Гаспара, через его левую руку. Мы разъединились, только когда надо было садиться в машину.

— Поедем через Риволи, там без пробок, — сам себе вслух сказал Игорь. Я смотрела по сторонам, и мне казалось, что я в раю.

Минут через десять мы выехали на мост.

— Что это за мост? — спросила я.

— Альма.

— Альма, — повторила я вслух, чтобы попробовать это слово на вкус. — АЛЬМА! А-А-А!

Гарик вздрогнул и машинально скинул скорость.

— АЛЬМА! — завизжала я. — Мост назывался Альма! — орала я на Гарика, с выпученными глазами и подпрыгивая на месте, если бы у нас был кабриолет, я бы вывалилась из машины.

— Что Альма? — спросил Игорь через несколько минут, когда искал место для парковки.

— Ну, просто там Равик встретил свою Жоан, — сказала я в пустоту, понимая, что сейчас последует вопрос: «Кто это такие?»

— А,«Триумфальная арка», — мне не понравился этот роман.

Я еще больше выпучила глаза, ты что ЧИТАЛ? Типа: «Ты что, читать умеешь? Ты же мужчина-модель», — была готова я выкрикнуть вслух.

— Мне больше книга «На западном фронте без перемен» понравилась, — продолжал он.

— У-у-у, мне тоже она понравилась, — еле выдавила я из себя, мозг не справлялся со штурмовой атакой ломающегося разума, который цеплялся за мои предрассудки, как женщина-кошка.

Вот тебе и на! И меня подмывало устроить ему допрос типа: а ты читал?, и понеслось, — весь список любимых книг. Но я молчала, как рыба. Я пребывала в недоумении и в восхищение одновременно.

Я повернула голову назад, там сидела Даша, прислонившись головой к своей подушке, и тыкала пальцем в телефон

— Может, оставим Саске в машине? — с надеждой спросила я.

— Нет, — неожиданно вставил Игорь. — Я заказал столик на четверых. Так что пойдем все вместе, — и мы все заржали, Саске тоже с нами смеялся.

Чем ближе мы подходили, тем больше захватывало дух. Сердце забилось чаще. На ум пришло «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», и хоть это был рукотворный, но постичь это было невозможно, я, конечно, понимала, что она немаленькая, ее было видно практически отовсюду, ну что это так монументально, я не предполагала. Стоя пред ней, я испытывала чувство, что и когда входила в Храм Спаса-на-Крови и в Реймский собор. Я чувствовала то, что верующие люди называют «рука Бога». «Да, это и была рука Бога, через человеческие сердца, руки, судьбы, каторжный труд, титанические усилия воли и торжества человеческого разума проходила невидимая связь человека с непознанным космосом. От Бога, через души избранных творцов нам даровано счастье созерцать плоды рук человеческих», — вот что я думаю в такие моменты.

И вдруг я вспомнила. И сама себе улыбнулась. Как-то мы ездили к друзьям в Латвию и там, в маленьком городке, постоянно проезжали через небольшой разводной металлический мост не очень приглядного вида, и Вадим нам сказал, что существует легенда о том, что этот мост сделан по чертежам Эйфеля, которые у него украли или что-то вроде того. Тогда я не придала этому значения. Теперь я понимала, что если тот мост и начертил Эйфель, то на тот момент ему было тогда примерно три или четыре года. Я рассказала эту историю Гаспару, мы засмеялись.

Вокруг было очень много народу, огромная очередь, говорящая на всех языках мира, никто не ссорился, не кричал, просто все вместе и все рады быть здесь.

Я не планировала приезжать сюда, башню и так видно, стоять три часа в очереди, чтобы попасть на второй ярус и умереть от панического ужаса из-за боязни высоты, мне было совершенно неинтересно. Но сейчас я была рада оказаться около неё.

— Пошли, — сказал Гарик, и мы вчетвером подошли ко входу ресторана «Жуль Верн».

Мы поднялись на лифте, Эдит Пиаф что-то нам пела, наверное, про любовь.

Нам указали столик, и я села в очень удобное кресло и облегченно вздохнула, сняв незаметно туфли. Люди вокруг оглядывались на нас и улыбались, Даша усадила своего друга за стол, мне нравилось, что все улыбаются.

Принесли меню, но мне совершенно не хотелось есть, я его даже не открыла, я сидела и тихонечко, опустив руку под стол, трогала льняную скатерть, она была очень приятная на ощупь — жестковатая, но от нее шло тепло.

Мне понравился там запах, льняные белоснежные салфетки и атмосфера, людей было много, но казалось, что кроме нас никого нет.

— Ну, что будете? — спросил Гаспар.

— Я кальмары, — сказала Даша, откладывая меню.

— Я тоже, — обрадовалась я, что не надо ничего выбирать.

— А пить ром будем? — засмеялся Гарик.

— Нет, давай вино, только сам выбирай, я в этом ничего не понимаю.

Гарик сделал заказ и сказал, что можно выйти и посмотреть город на улице.

Я категорически отказалась и не столько из-за высоты, сколько из-за умирающих ног.

Мы болтали о всякой мелкой, но приятной ерунде. Ели вкусную еду. Пили вино, беззаботные, довольные жизнью люди, даже Саски как-то очеловечился вдруг.

Когда мы засобирались уходить, и мне пришлось надеть туфли, я вспомнила по Маргариту на бале у Сатаны в ее кованых туфлях.

Около двух часов ночи все еще по многолюдной набережной Бранли шел элегантный молодой мужчина с женщиной, которая шла босиком на носочках, и с еле поспевающей за ними долговязой девочкой на очень тоненьких ножках с идеально выпрямленными волосами на японский манер и с очень большой подушкой на плечах.

Когда мы приехали в наш переулок, я как-то неожиданно для себя сказала:

— Хочешь, пошли к нам!

— Пошли, — ответил он, отстегивая ремень и выходя из машины. — У меня есть бутылка вина, — сказал он, вытаскивая ее из-под своего сиденья, — взять?

— Ага.

Дарья умылась, почистила зубы и, сказав нам «пока», ушла в свою спальню.

— Штопора, наверно, нет, — смекнула я вслух.

— Ничего, откроем как-нибудь, — улыбнулся он.

На столе стояла тарелка с фруктами после вчерашнего похода в магазин. Я их порезала и поставила в центре. Гаспар снял пиджак и, закатив рукава, мучился над бутылкой, штопор-то был, но непонятно, что люди должны открывать с помощью тоненькой спиральки, которая гнулась в разные стороны. Когда победа над пробкой была одержана, мы сели за стол, и я вспомнила, что у меня грязные ноги.

— Я сейчас! — и понеслась в ванную. Конечно, нужна была пемза, но за неимением таковой я терла то одну, то другую ногу пилкой для ногтей, стоя около раковины. Решив, что ладно — сойдет, я вышла.

— Можно я покурю?

— Ты что! Вон видишь датчики дыма.

Гаспар засмеялся и сказал, что они никогда не работают в таких гостиницах, я не поверила и заставила его, на всякий случай, высунуть голову в окно.

— Как вас вообще занесло в этот округ и в эту гостиницу, — произнес он, все еще головой в окне.

— А чего такого? Недорого и чисто, метро, магазины рядом, — недоумевала я.

Мы выпили по стакану, и мне мучительно захотелось, чтобы он меня взял опять за руку. Но он не брал. Я встала, взяла планшет, села на диван и позвала к себе Гаспара.

— Иди, я тебе фотки покажу.

Я рассказывала ему, как и куда ездила, он смеялся с моих забавных историй, мы обсуждали последние прочитанные книги, музыку, политику, спорт, фильмы — гигабайты информации влетали в наши головы.

Бутылка была уже давно допита, последнее, что мы обсудили, была Марин Ле Пен, и единогласно решили, что она классная. Гарик потянулся на диване, встал, взял в левую руку пиджак и сказал:

— Утро уже, мне пора.

Я не была против, я тоже уже хотела спать. И вдруг меня передернуло:

— Как ты поедешь? Ты же пьян? Нет, нельзя, вызови такси или ложись в моей спальне, я к Дарье пойду.

— Да выветрилось уже все, у нас во Франции можно пару бокалов.

— А что, во Франции люди не погибают в автомобильных катастрофах? — не успокаивалась я.

— Погибают, — моментально изменившись в лице, сказал он. — Я же в ресторане тоже пил — ты ничего не сказала.

«А, и правда», — подумала я, мы же пили, а я даже не заметила.

— Дай мне твой телефон, я позвоню.

Я продиктовала цифры и, поняв что он все равно сядет за руль, подумала: «Да иди ты к черту, не буду с тобой спорить, я тебе не мама, вали куда хочешь. Мне плевать, ты мне очень нравишься, но я тебя не люблю и спорить с тобой не буду».

Он нерешительно подошел ко мне, взял меня за руку и поцеловал. Голова пошла кругом, коленки были готовы вот-вот подломиться.

— Пока, — и вышел из номера, тихо закрыв дверь.

Я не знаю, сколько простояла, может, минуту, может, час. У меня были закрыты глаза. Я осторожно облизнула свои губы, почувствовав давно забытый вкус табака, мне нравился вкус табака после поцелуя, еще вино, персик и шоколад-подарок для подруги, неожиданно распакованный и съеденный без остатка.

«Не буду чистить сегодня зубы», — решила я, затем разделась и провалилась в сон.

 

13: 40. 16 июля. Четверг

Я сидела за столом и мимодумно макала кусок хлеба в яичницу-глазунью. Я пыталась подсчитать в уме, сколько у нас осталось денег. Отодвинув тарелку, я поднялась и достала кошелек из сумки. Так, четыре купюры по пятьдесят, шесть по двадцать, две по десять, итого: триста сорок. Дома я могла на эти деньги купить на месяц продуктов. Здесь я опасалась, что на четыре полных дня нам не хватит, к тому же шоколадку Светкину мы вчера съели. На карте остались деньги, но до следующих алиментов было два месяца. Мой бывший работал по контракту четыре месяца через четыре, и, конечно, он бы мог отправлять нам двадцать пять процентов каждый месяц, но мы договорились, что после рейса он будет нам отдавать всю сумму сразу. Так было удобнее всем, и нам, и ему. Я не писала заявление в суд. Он сам исправно отправлял деньги мне на карту. После продажи моей малолитражки, которую, к слову, уже давно пора было продать, остались копейки, я купила Даше в комнату новую мебель. Мой бывший муж не всегда, конечно, но в последнее время прилично зарабатывал по российским меркам, и я особо не считала деньги, но после развода все изменилось. Деньги пришлось тщательно считать. У нас в Мурманске непомерно высокая квартплата, я не знаю, почему наши друзья в Питере платят в два раза меньше. Я ничего не понимаю в экономике, кроме как: «Если в одной стране голодают, а в другой выбрасывают еду, то дело и в экономике тоже», — кто-то это сказал, не помню, но это я понимала.

Что же делать? Надо будет дома жить еще до сентября, коммунальные оплаты, к школе купить кучу всякого барахла, работу опять искать, блин, как же сложно в сорок найти более или менее что-то подходящее, если нет нормальной специальности и опыта.

Я судорожно думала, сколько же потратить на помощь несчастным людям, попавшим в очень тяжелое положение. Больше ста пятидесяти евро не выходило. Это мало, хотелось больше. И вдруг мой взгляд упал на белый пакет с надписью «Саmbon 31». «Эврика!» — чуть было не крикнула я! Надо продать эту сумку! Нахрена она мне? А кому? А как? По интернету это будет не так быстро, что же делать? Вернуть в магазин? Так за нее деньги переведут Гаспару на карту. Перспектива стоять тут около метро с шикарным пакетом и кричать «Налетай» Подешевело!» меня как-то смущала. Я судорожно прикидывала варианты, быстро одеваясь, уже решив, что поеду в центр города, к Аннет, на удачу, может, она мне поможет.

— Даша! Я поеду в центр ненадолго, поешь что-нибудь. Я на связи, если что, звони, — и решительно вышла.

Минут через сорок взъерошенная женщина в черном брючном костюме и кроссовках, с длинными распущенными волосами неслась по площади Конкорд в сторону Риволи.

Туфли надеть я не смогла. Да и в голове промелькнуло: «Пофиг», возможность повстречать по дороге свою судьбу я напрочь отмела.

«Только бы она была на работе», — остановившись перед входом, чтобы отдышаться, подумала я. На входе стоял двухметровый стройный темнокожий парень и великодушно улыбался. Странно, а в прошлый раз он тут был? Я его не видела. Аннет, на мое счастье, работала. Она стояла рядом со сногсшибательной блондинкой, и они о чем-то весело щебетали по-французски, было понятно, что они давние подруги. От вида белокурой богини у меня закружилась голова, вот она, красота в чистом виде, такая, как у Моники Беллуччи, только сейчас передо мной стояла ее полная противоположность. Аннет заметила меня, ее взгляд стал настороженным.

— Что-нибудь случилось? — спросила меня по-русски.

— Я хотела бы с вами поговорить, — промямлила я.

— Подождите, я занята.

Красивые девушки подбегали ко мне с вопросами: «Вам помочь? Вам показать что-то? Что бы вы хотели?»

Я еще раз посмотрела на девушку, стоящую около Аннет, ее возраст определить было невозможно. «Вот она, идеальная стоит, и где быть идеальным людям? В магазине среди идеальных вещей», — сама себе ответила я.

— Что вы хотели? — через некоторое время подошла Аннет, после того, как девушка-блондинка прошествовала в примерочную.

Я коротко изложила суть дела, сказав, что мне очень нужны деньги и не нужна сумка. Она подозрительно посмотрела на меня.

— Ладно, давайте пакет, я сейчас. — Сказав что-то другому консультанту-продавцу, она скрылась в недрах подсобного помещения. Ее не было минут двадцать, может, больше. Я стояла и разглядывала витрины и вешалки с вещами, подойти к ним я так и не решилась.

Показалась Аннет, быстро шепнувшая вышедшей к тому времени из примерочной белокурой нимфе что-то. Они обе посмотрели в мою сторону. Вдруг прекрасное лицо моментально исказила жуткая гримаса ненависти и ярости, я поняла, что женщине уже далеко не двадцать лет, на мгновенье мне показалось, что она старше меня. Она бросила на пол платье и рванула к выходу, предварительно бросив на меня уничижительный взгляд, означающий: «Будь ты проклята! И все последующие твои поколения!» Я в полной растерянности впала в ступор.

— Идите сюда, — сказала Аннет раздраженно, она о чем-то очень сожалела в душе. Мы встали в каком-то уголке, который, наверное, был недосягаем до ока «большого брата», который, как всем известно, всегда следит за нами.

— Вот восемьсот евро.

«Восемьсот! — взбунтовался пролетарий внутри меня. — Пролетарии всех стран, объединяйтесь! Против ненавистных буржуев!» — готова я была встать на броневик и провозгласить всему человечеству, но промолчала. Ехав сюда, я рассчитывала хотя бы на половину стоимости, но знала, что продала бы ее и за пятьсот. Дешевле — никогда, «Шанель» же все-таки, жалко! Я хотела было спросить, что вдруг случилось с ее подругой, но какое мне было до этого дело. Я вышла из магазина.

 

Около шестнадцати часов того же дня

В квартиру с окнами, смотрящими на Сену, безжалостно ломилась женщина, она стучала, звонила, пинала дверь, в глазах были слезы. В руках она держала телефон и нажимала кнопку автоматического дозвона. Все тщетно. Она, обессилев, в села на холодный пол, облокотившись на проклятую дверь, и заплакала.

 

***

Ехав стоя в вагоне метро, я думала о Гаспаре и вчерашнем поцелуе. Он сказал, что позвонит. Но телефон молчал. Выйдя на нашей станции, я купила стакан фиников, договорившись с Азатом на пальцах, где и во сколько завтра встретимся. И пошла к Алие, мы пожевали с ней приторных плодов, она принесла мне кофе.

— Вечером придете? — спросила она.

— Я не знаю, — ответила я, так как надеялась увидеться вечером с Игорем.

С самого первого дня нашего знакомства мы приходили пить кофе и ужинать только в это кафе. Во-первых, очень дешево и вкусно, во-вторых, нам с Дашей очень нравилась Алия — от нее исходило какое-то материнское тепло, которого мне очень не хватало. Когда не было работы, она подходила к Дарье и запускала руки в ее выглаженные волосы средней длины, она заплетала ей невиданные по красоте и изяществу косички. Даша ненавидела, когда кто-то трогает ее по голове, — вдруг волосы опять превратятся в упрямые кудряшки, с которыми мы боролись каждый день. Но даже она сидела смиренно, поддавшись непонятной африканской магии Алии.

Посидев немного и посозерцав дом-«Титаник», я заплатила, попрощалась и пошла в гостиницу, немного задержавшись у кондитерской лавки, решительно достала из вырученных денег стоевровую бумажку и купила небольшую коробочку самых вкусных на планете конфет. Я твердо для себя решила, что заслужила ее! Я продала сумку, которую, непонятно почему, желали приобрести все женщины на Земле, ну, или почти все.

 

Вечер того же дня

Я сидела в зале-кухне нашего номера за столом перед открытым компьютером. Я опять читала об Алжире. Географическое положение, климат и количество населения так же, как и древняя история, сейчас меня не интересовали. Я читала о возникновении фронта национального освобождения в 1954 году. О праве любого народа на самоопределение. О созданной в 1961 году подпольной организации ОАС, о ее лидерах, военных переворотах, гражданской войне, закончившейся поражением фундаменталистов в восьмидесятые, читала про арабскую весну. Информации было не так уж много, сухие однобокие факты. Я открыла фотографии. Лица, эмоции, улыбки и страх. Чтобы представить, как живут люди в той или иной стране, надо смотреть фотографии. В восьмидесятые, как Азат сказал Даше, его отец приехал тогда во Францию. И тут же об этом забыла.

Мой взгляд привлекло движение в Дашиной спальне, она укрывала Саске одеялом.

— Что с ним? Он заболел? — типа сострила я.

— Нет, ему просто холодно.

— Надо его постирать после вчерашней поездки, — сказала я с мыслями: «Когда ты повзрослеешь» и тут же подумала: «А, ладно, лучше не взрослей никогда».

Мои мысли перенеслись опять к Гарику. Телефон был нем и глух к моим умоляниям. Ну давай, позвони, ну, пожалуйста! Нет, тишина, я опять погрузилась с головой в фотографии.

Около восьми я подскочила на стуле, сердце сжало в тиски, которые моментально разъединились — зазвонил телефон.

Куча незнакомых цифр. Я схватила телефон, как одержимая,

— АЛЛЕ!

— Привет, — как всегда спокойный и приятный голос Игоря-Гаспара. — Как дела, что делали сегодня? Как самочувствие после вчерашнего вина?

Я наврала о том, что весь день проходили по местным магазинам.

— Я сегодня очень занят, у меня съемки для рекламной компании и для журнала.

«Для журнала, — подумала я, — надо купить хоть один глянцевый журнал за последние двадцать лет, может, увижу там его фотки», — пронеслось в сознании.

И тут же меня окатило волной разочарования.

— Завтра вечером часов в шесть я заеду.

— Ага, — ответила я обреченно.

— Ладно, давай, пока, мне надо идти, ЦЕЛУЮ!

И он меня поцеловал! Я почувствовала его губы на своих.

— Собирайся, поедем в кафе, — крикнула я дочери, сидящей в наушниках и мотающей головой в такт какой-то, вроде корейской, группы «EXО» — она ей очень нравилась.

Мы сидели в кафе, вечером не всегда было многолюдно, но сегодня все столы на улице заняты, внутрь не хотелось. Азат и Ахмад приветственно замахали нам руками. Мы уже вторую неделю вместе с ними и Алией проводили вечера в кафе с черно-красно-желтыми прямоугольниками на торце. Иногда к нам присоединялся Ибрагим. И начинался странный многоязычный разговор на русском, французском, арабском и, наверное, китайском языках. А может, это были корейцы за соседним столиком. Я их не различаю, они все на одно лицо, так же, как и мы для них. Женщина держала на руках удивительно красивого ребенка с милым озорным мультяшным личиком. Дети с таким разрезом глаз самые красивые — давно решили мы с Дарьей, когда разглядывали японских деток в интернете.

Японцы… Интересно, они и правда теперь думают, что бомбы на Хиросиму и Нагасаке на них сбросил Советский Союз?

Алия с улыбкой, обращенной больше к нам, чем к остальным, грациозно и ловко бегала между столиков. Когда у нее был выходной, она приходила и садилась к нам с Дашей, они болтали, потом мне дочка мне кое-что переводила. Мне не нужен был Монмартр, Елисейские поля, Собор Парижской Богоматери. Я приехала за положительными эмоциями. Я получала их здесь в полном объеме на границе десятого и одиннадцатого округа. Я только в Лувре хотела побывать. Но у меня было еще время туда съездить.

 

Ночь с шестнадцатого на семнадцатое июля. Около трех ночи

Мужчина, еле стоявший на ногах от усталости, открывал массивную дверь в доме на набережной де Гран Огюстен. Бросил ключи от спортивного автомобиля, взятого напрокат, на маленький стеклянный столик. Все как обычно — бутылка пива, душ, постель, книга.

Он отбросил суету этого дня и вспомнил Ольгу. Она все время улыбалась, по поводу и без, иногда ее улыбка казалась ему растерянной, но это не умоляло ее обаяния. Он вспомнил, как улыбалась мама, точно так же — с открытым и безмятежным лицом, всегда. Мама, которая всегда разговаривала с ним только по-русски, она привила ему любовь к старым советским фильмам, манере одеваться только стильно — с иголочки. И она, подарившая ему удивительный мир книг.

Зазвонил телефон. Посмотрев на экран, болью в висках отдалось: «Полетт! Как же ты мне надоела!» Отключив телефон, он уткнулся в книгу.

В это же время в одиннадцатом округе стояла невысокая женщина, уткнувшись взглядом в окна дома, стоявшего напротив. Она задавала во Вселенную вопросы, та отвечала ей. Она хотела знать, что происходит на Земле?!

При этом разговоре она сжимала платок в кармане домашних штанов, который оказался там, как только высох. От него все еще немного пахло таким родным и желанным ароматом его хозяина. Случайные встречи определяют направление нашей жизни, словно вектор, указывая нам путь.

 

17.07.2015 пятница. В 8 пополудни

Через плотно закрытые окна доносились проклятия на арабском языке. Пожилой мужчина орал на мальчишку лет пятнадцати, вздымая руки к небу, словно прося о милости Аллаха. Он дергал его за руку, тряс за плечи, тыкал на его руку, где была татуировка — арабская вязь. Мальчик стоял смиренно, опустив голову. Пожилая полная женщина плакала в другой комнате. Удар наотмашь ладонью по лицу. Мальчик упал.

 

***

Я, как обычно, уснула под утро и ровно через три часа поднялась. Утро было прекрасным. Легкий ветерок бережно теребил шторы. Я потянулась на кровати. Дарья хлопнула холодильником и прошмыгнула в свою комнату. «Как хорошо», — подумала я и сразу вспомнила, что сегодня надо ехать невесть куда. Мне было страшно. Я достала из-под подушки заветный носовой платок, вдохнув аромат, по большей степени, от стирального порошка, встала и пошла в душ. Потом сбегала за едой. Мы сели завтракать. И я начала думать: «Гарик заедет в шесть, надеюсь, к этому времени мы вернемся».

В полвторого мы с Алией и Азатом все еще стояли у халяльной лавки и спорили, покупать нам баранину или нет. Я высказывалась за, Даша переводила. Азис утверждал, что мясо негде хранить. Я говорила, что его можно сразу приготовить и съесть. У Азиса пылала левая щека. «Обгорел на солнце, когда работал», — подумала я.

Багажник допотопного ситроена с квадратными фарами был почти полный. Мы сложились деньгами, у кого сколько было, и каждый положил в свою тележку то, что считал необходимым. Я кидала в нашу: рис, муку, макароны, какие-то мясные и рыбные консервы, сухофрукты, печенье, соль, сахар, спички — все то, что бы я брала себе, если бы готовилась к войне. Еще схватила несколько пледов и упаковку воды без газа. Около кассы Азат забрал несколько консервных банок и отнес их на место.

— А что такое? — спрашивала я у Даши в недоумении, я вроде сроки годности проверила.

Когда Азат вернулся, и они с Дарьей перекинулись несколькими фразами, Даша сказала:

— Это свинина.

— А я об этом не подумала, да и что я могла понять по банкам, если все написано по-французски. Еще мы купили медикаменты. Но я не знала, что надо брать, и тут Алия выступила первым флангом.

Она быстро что-то смотрела, говорила, спрашивала. Четкие вопросы, серьезное лицо.

Около нас припарковалось две машины поприличней нашей. Из одной вышли Ибрагим и Ахмед, как только они подошли к нам, я возбужденно крикнула по-русски: «Ну почему мясо-то брать нельзя?»

Они сначала удивленно переглянулись, а потом засмеялись. Я улыбнулась.

— Они сказали, что взять мясо — хорошая идея, — синхронно переводила мне Дарья.

На все оставшиеся деньги мы затолкали в багажник баранины. Около двух машин из нашего мини-эскорта стояли три европейские женщины и двое мужчин восточного типа, они что-то живо обсуждали по-французски и курили. Я успокоилась. Все обычные люди, никаких хиджабов и неприятных взглядов.

Ахмад пересел к нам в машину и сел за руль. Слава богу, а то я уж думала что придется ехать с пятнадцатилетним водителем… По дороге Дарья уставилась в свой телефон. Ахмад с Алией о чем-то всю дорогу переговаривались и смеялись, Азат смотрел в окно и о чем-то думал, так же, как и я.

«Надеюсь, мы успеем вернуться к шести обратно. Гарик заедет, он сказал, что к шести», — и так по кругу я думала всю дорогу о нем.

Мы проезжали мимо очень красивого города. Старинные дома-замки с башенками из светлого камня, ухоженные парки, высокие деревья, маленький уютный городок, такой типичный для Франции — идеальное место для жизни.

И еще мне показалось, что в открытое окно залетел давно забытый запах из детства — зоопарк. Мы подъезжали к стихийному палаточному городку. Несколько полицейских машин дежурили неподалеку.

Мусор, обрывки бумаги, пустые пластиковые бутылки. Палатки в основном синего и болотно-серого цвета, на которые были наброшены какие-то вещи и тряпки. Несколько импровизированных плакатов с надписями на французском и английском. Недалеко виднелись два раздолбанных биотуалета, от них смердило. Мой взгляд остановился на огромной луже, наполненной бурой жижей, — она венчала всю композицию, совершенно не вписывающуюся в образ и дыхание города, который мы только что проехали.

К нам стали стекаться люди. Они что-то приветственно и в то же время возмущенно кричали на арабском, а может, на другом каком-то из восточных языков. Я даже не знаю какие есть еще у них там языки и есть ли они вобще. Даша взяла меня за руку, в ее глазах был ужас и недоумение, он не знала, куда едет. Я знала на сто процентов, что нас ждет именно такая картина.

Мы начали разгружать машины. В изможденных лицах, полных отчаяния, читалась благодарность, они разгружали провизию и воду, что-то выкрикивая и возмущенно выговаривая мне в лицо, будто я была виновата в их несчастьях. А может, я и была? Я не знала этого.

Появилось несколько женщин в европейской одежде с платками на голове, они несли два больших чана и еще какую-то утварь. Мужчины тут же на куске желтого полиэтилена разделывали мясо. В лагере было около сорока человек, детей не было. Многие были все еще заняты разбором того что мы привезли. Женщины и несколько мужчин разводили два костра. Группа из человек десяти присоединились к Ибрагиму и Ахмаду, и они скрылись в дальней палатке. Пожилой мужчина с небольшой седой бородкой окликнул нас и махнул рукой в сторону ящиков, стоящих недалеко от костров. Мы с Дашей сели. Запахло жареной бараниной и какими-то специями. Я не знаю, о чем думала моя дочь, но взгляд у нее был ошарашенный.

Она должна была это увидеть, каждый человек на Земле должен хоть раз побывать в таком лагере.

Порыв ветра принес запах звериных фекалий, псины и адреналина, который исходит от животных, сидящих в клетках. Да, это однозначно был зоопарк.

Люди, вынужденные скитаться и терпеть весь этот ужас, потому что в мире идет война за ресурсы, потому что их страны и города разрушены, там смерть, они бежали от нее, как и все нормальные люди. Никто не хочет умирать, все хотят, чтобы их дети не голодали и жили в процветающей стране. Все хотят одного и того же. Хотят любви и тепла, здоровья близким, хотят видеть вокруг себя улыбающиеся лица.

«Я привела сюда своего ребенка, как в зоопарк — покормить зверей», — отдалось у меня в сжимающемся сердце. Комок стоял у горла.

Мы люди, не знающие войны и голода, что могли понять или прочитать в их лицах, что сказать? Скоро война закончится, и будет все хорошо? Война не закончится никогда, война идет от начала времен и не прекращается ни на минуту. В голове замелькали картинки — фотографии изуродованных детских тел с оторванными конечностями, руины городов, плачущий мужчина, стоящий на коленях, с истерзанным телом мертвой дочери.

И еще мужчина-японец стоит на коленях в оранжевом комбинезоне… Он не плачет и не боится, он хочет жить, но лицо его не дрогнет. И фотография политика из этой страны, не то с полуулыбкой, не то с ухмылкой под статьей: «ЯПОНИЯ НЕ СОБИРАЕТСЯ ВСТУПАТЬ В СДЕЛКИ С ТЕРРОРИСТАМИ». «Да, — отвечу я этому лицу, — Япония не собирается — она уже давно вступила с ними в сделку». Косвенно, конечно, еще давно, когда в результате холодной войны при помощи организованной преступности и ультраправых организаций, выступивших в поддержку США, они ратовали за уничтожение и развал СССР и стран с коммунистическим строем. Конечно же, Японии, как и любой другой стране, нет дела до какого-то там маленького человека. У них высшие идеалы! И непостижимая простому человеческому уму цель! Интересно, а если у террористов в заложниках оказался бы кто-нибудь из родственников высокопоставленного лица? Что, тоже бы торговаться не стал? Мы все знаем ответ.

Кто такие террористы? Это мы с вами. Кто создал ИГИЛ? Такие же, как мы, люди.

У маленького человека Кэндзи Гото, наверное, была жена, может, дети, мама, друзья. Но никому на свете нет до этого дела. «Спи спокойно, мой собрат! Ты последний самурай».

Я смотрела на людей, откуда они? Из Сирии, Афганистана, Ливии, может, из Ирака? Запахло ароматным пловом, но есть не хотелось. Женщины вместе с Алией принесли разовую посуду. «Наверное, кто-то из нашей „армии спасения“ привез ее», — подумала я. Мужчины обступили нас кольцом, кто-то сидел на корточках, кто-то стоял, многие сидели на ящиках. Подошла группа из дальней палатки. Никто не улыбался, все сосредоточенно причмокивали и причитали на своем языке. Рядом с нами сели женщина и мужчина, явно муж и жена, они держались за руки, мужчина со слезами на глазах говорил с Ахмадом, его руки дрожали.

— Я Кифа, — сказала молодая женщина по-английски, — это мой муж Башир. Мы из Сирии.

Все принялись за еду, мы с Дарьей ковыряли пластиковыми вилками в тарелках. Башир удивленно протянул к нам шею и что-то спросил на английском, я не поняла.

— Он спрашивает, почему мы не едим, что, невкусно? — перевела мне дочка.

Я улыбнулась и попробовала еду. Мне показалось, что ничего вкуснее я не ела никогда! В плове было много мяса, специй и сладкий изюм. Да, обстановка не располагала к еде, но мы должны были разделить с ними пищу. Таков обычай.

Импульсивные жесты и разговоры на повышенных тонах мне не мешали. Я все думала и думала о своем.

Телефонный звонок, как обычно, заставил меня подпрыгнуть.

«Игорь, а-а-а, что делать? Что, уже шесть?»

— Привет, я задержусь на часик. Вы в гостинице?

— Да! — на голубом глазу ответила я. — Хорошо, ничего страшного. Пока.

— Пока.

Время было начало шестого. И, к моему великому счастью, все стали прощаться и двигаться к машинам.

На обратной дороге мы застряли в пробке.

Я держала телефон в руке и каждые пару секунд смотрела время. Уже полседьмого. Сердце стучало, как метроном. Звонок, я выронила телефон из рук.

— Аллё, Игорь? — отвечаю я, не зная, что делать и что врать.

— Вы где? Я стучу в дверь. Собака лает.

— Да, мы тут прокатились с Дашей. Мы уже подъезжаем, минуты три осталось, — сказала я, увидев знакомые дома.

Когда нас высадили около нашего переулка, я увидела Гарика в джинсах и черной футболке, он стоял, облокотившись на свою машину, одна рука в кармане, в левой сигарета.

— Привет, где вы были?

Я подумала, что лучше не врать, потому что, как известно, ложь порождает другую ложь, и так без конца.

Мы поднялись к нам, Масик хотел сначала съесть Гарика, потом передумал. Я убрала в мусорку его описанную салфетку и налила свежей воды в миску. Много рассказать я не успела. Игорь меня прервал очень повышенным тоном:

— Ты что, блин, дура совсем, что ли? Ненормальная? Мало того что селишься в этой дыре для эмигрантов, ты еще, как мать Тереза, нелегалов прикармливаешь! Еще ребенка с собой потащила, а если бы вас там убили? Ты не представляешь, как они тут всех достали, гадят там, где живут, весь город засрали, воруют, грабят, насилуют. От их вони дышать нечем!

Я робко прервала этот «фонтан»:

— У тебя что-нибудь украли? Или тебя изнасиловали? Может, ограбили твоего знакомого? — ораторствовала я, постепенно повышая голос. — Может, тебе под дверь эмигрант насрал? Знаешь, милый, у меня на этот счет есть свое мнение!

И меня оборвал хохот Гаспара:

— У тебя своё мнение? У тебя! Смешно, у людей вообще не может быть своего мнения! Не смеши меня, ради бога!

Такой глубокой мысли от парня-модели я уж точно не ожидала. Понятно, что он читал, но читать мало, надо еще понимать книги.

Да, у людей нет своего мнения, от самого рождения до смерти мы являемся одновременно и накопителями, и передатчиками информации. С детства мы видим мир глазами своих родителей, потом глазами друзей, писателей, режиссеров и сценаристов. Средства массовой информации, жизненный опыт и размеры внутреннего мира и понимания вещей формируют наше мнение относительно всего происходящего вокруг. Мнение может меняться, но человеческая особенность поддаваться иллюзиям никогда! Я понимала, что Игорь прав. И от того, что он был прав, я заорала, как потерпевшая.

— Да пошел ты на хрен! Долбаный придурок! Буржуй недобитый! Садись в свою сраную дорогую машину и вали в свой вымышленный мир! — этого мне показалось мало и я еще добавила: — Фашист!

Игорь улыбнулся, как-то обмяк, плюхнулся на угловой диван и, прервав немую сцену, сказал:

— Не думал, что ты можешь так орать.

— Не думала, что ты носишь джинсы, — и мы засмеялись.

— И сраная машина не моя, я взял ее напрокат. У вас есть поесть что-нибудь? Я очень голодный.

— Сейчас посмотрю, — полезла я в холодильник, и в нос мне ударил запах какой-то кислятины. О, салатик, пора тебя выбросить, не могла вспомнить, сколько он тут простоял.

— Есть сыр, немного хлеба, два яйца, фрукты и молоко.

— А в миске что? — спросил Гарик, глядя, как я ее держу в руках.

— А, это позавчерашний салат, — сказала я неуверенно. Может, ему уже три дня?

— Ну-ка дай посмотреть, — сказал он, вставая с дивана.

— Ложку дай.

Я стояла в шоке — неужели он будет это есть? Он сел за стол, взял кусок багета и приступил к еде, ел быстро и жадно, макая хлеб в миску. Я смотрела на него и еле сдерживала рвотный позыв. Как можно есть несвежий салат? От одного его вида меня мутило. Чтобы меня не вырвало, я пошла в ванную и сняла Саске с сушилки, он был отбит у Дарьи мною утром, с титаническими усилиями, для стирки.

— О! Чего это ваш друг такой плоский стал? — улыбался Игорь и пошел к раковине. Начал мыть миску.

— Да вот, водные процедуры, — улыбнулась я и отнесла его Даше в комнату.

— Чего делать будем? — спросил он и, растягиваясь на диване, включил французские новости. Так обыденно, словно мы были уже лет десять женаты.

— Может, прогуляемся? — робко ответила я.

— Куда, в Квартал красных фонарей? Тут как раз есть такой рядом.

И мы снова засмеялись.

Он смотрел новости, а пошла в свою спальню и достала из чемодана вышивку с нитками. Я всегда в последнее время носила и возила ее с собой. Как-то несколько лет назад, чтобы отвлечься от мрачных раздумий, я взяла в руки кусочек канвы и мулине. Мне нравилось делать стежок за стежком, а потом по выпуклым ниткам проводить пальцами. С обратной стороны у меня были сплошные узелки и запутанные переплетения, но это ж изнанка, кто ее видит. Главное, чтоб снаружи было красиво.

Я села на пол и облокотилась спиной на диван, где лежали Игорь и Масик, все еще в душе немного опасаясь, как бы ему не стало плохо из-за моего салата. Масик свернулся калачиком у него под боком.

— Чего там вышиваешь? — не отрываясь от ящика для промывки мозгов, спросил Гарик.

— Да так, — протянула я ему незамысловатый по своему виду, но не содержанию геометрический славянский узор, шитый красными нитками.

— Красиво, типа как на вышиванках?

— Ага.

Магическим образом простая вышивка крестиком соединяла меня с тысячами моих ушедших предков. Волшебство узоров-оберегов, которыми испокон веков женщины в нашей стране вышивали рубахи своим мужчинам, уходящим на войну. В ней была вековая мудрость нашей земли и наших пращуров.

В детстве я не понимала, что такое Мать-сыра земля, которая помогала былинному герою Илье Муромцу, и как вообще кусочек грязи может кому-то помочь. С возрастом я стала это понимать и острее чувствовать силу родной земли. Корни — это генетическая память земли. Я была русской женщиной, как миллионы других женщин, живущих в нашей стране. Россия — это я! — это была непреложная истина. Мое прошлое в недрах этой земли. Мое будущее в моей дочери. Я могу вам нравиться или не нравиться, мне все равно. Впрочем так же, как самой России.

Дарья сняла наушники, укрыла своего друга, у которого вместо глаза был какой-то шаринган, и вышла к нам. Заглянула в холодильник.

— Мам, я есть хочу.

— Я тоже, — сказал Гарик.

Я есть не хотела, но аппетит, как известно, приходит во время еды.

Мы вышли на улицу, было около девяти вечера. Припаркованная у тротуара серая спортивная машина выглядела нелепо среди своих менее удачливых собратьев. Впрочем, так же, как и туфли на ногах Игоря.

Мы повели Гарика прямиком в наше кафе, где мы обычно ели.

— Там правда очень вкусно и недорого, — говорила я, в душе понимая, что человеку, который может поглощать полупрокисшие салаты, все равно, вкусно там или нет.

Мы сели за свободный столик, пахло едой и свежемолотым кофе. Во Франции пью кофе независимо от времени суток.

Меню здесь было очень международным. Минут пятнадцать мы выбирали, что есть. Дарья заказала пиццу, Игорь пасту и сэндвич. Я решила, что хочу просто вина. Алии и никого из наших с Дашей знакомых сегодня в кафе не было, наверное, никто не захотел выходить из дома после сегодняшней поездки. Я слушала многоголосье посетителей и наблюдала за реакцией на местную публику своего «национал-социалиста». Ему было совершенно безразлично окружение, он наматывал на вилку спагетти и быстро их пережёвывал. «Значит, не такой уж он и фашист», — подумала я и улыбнулась сама себе.

— Вкусно, — сказал он, вытирая губы носовым платком. — У меня два выходных, завтра отвезу вас в свое любимое кафе рядом с домом, в котором снимаю квартиру.

«Он все снимает, квартиру, машину, меня около магазина на Камбон — жизнь напрокат», — мелькнуло в голове.

— А где ты живешь?

— На набережной де Гран Огюстен. В шестом округе.

Ну вот, всплыли в моей памяти строки «я недостаточно богат, что бы жить где-то еще» (из книги Ремарка «Жизнь в займы») или что-то типа того, может, это и не про эту набережную. «Наверное, сейчас там очень дорогое жилье», — добавилось в моем сознании, хотя я понятия не имела, сколько стоит там снять квартиру.

После ужина мы пошли прогуляться по набережной Жемап — люблю гулять около воды.

По дороге обратно купили еще вина. Было уже поздно, но Гаспар, похоже, никуда не собирался уходить, он достал из своей машины черную кожаную сумку, и мы поднялись в номер.

Масик лежал на диване и махал хвостиком, он уже не лаял на Игоря.

Дарья сказала «спокойной ночи», забрала собаку и пошла спать, а мы все сидели и выбирали любимую музыку на моем планшете.

— Ты умеешь танцевать танго? — спросил Гаспар.

— Нет, а разве женщине надо уметь его танцевать? — сказала я с умным видом, потому что была уже подшофе.

Женщине в этом танце надо уметь подчиняться партнеру, этого я тоже никогда не умела. Я просто люблю танцевать, хотя и не умею. И это нас не остановило, я выбрала свое любимое — танго Айдара Гайнуллина, а потом еще кучу всевозможных танго.

Мы танцевали, смеялись, Игорь пытался меня научить кое-каким движениям. Не знаю, как выглядело это со стороны, но ощущения были фантастические.

В итоге мы оба неловко запнулись и оказались на диване.

Секс случился быстрым, каким-то скомканным и с послевкусием неловкости и стыда. После душа мы оба легли спать. Было четыре утра.

Гарик вырубился моментально, мне не спалось, словно я совершила плохой поступок, меня мучили угрызения совести. Я параллельно вспоминала лагерь и лица людей, меня не покидало ощущение «пира во время чумы». Почему он не ушел, когда я начала орать? Он приехал уже с сумкой, в которой была смена белья и зубные принадлежности. Почему он здесь? В своих неприлично дорогих ботинках? И глаза людей, провожающих наши машины, со слабыми улыбками надежды на своих вымученных лицах.

Около шести я легла рядом с безмятежно спящим родным незнакомцем.

Утренний секс, заставший меня во время сна, был значительно лучше, но для меня безрезультатным, так как я все время думала, что Даша нас услышит. Звукоизоляции в номере не было никакой.

 

***

Около одиннадцати мы поднялись с кровати, чтобы принять душ и позавтракать. Я сразу после ванной, с еще мокрыми волосами, завязанными в хвост, побежала в магазин за продуктами.

Мы ели, что-то обсуждали, смеялись, и Саске с нами. Потом еще немного повалялись на диване перед телевизором, говорившим непонятно что, и около трех Игорь сказал:

— Собирайтесь, поедем в центр.

Так, в центр, сборы были тщательными: неизменный мой самый приличный брючный костюм, бежевые туфли и любимая сумочка, по счастливой случайности купленная в интернет-магазине у молодой девушки-дизайнера с фамилией, как у моей прабабушки до революции. Может, дальняя родственница, хотя вряд ли. Так, волосы, брови, румяна, блеск для губ, документы, телефон, влажные салфетки. Все, вроде я готова. Дарья вышла с Саске в обнимку.

— Может, он сегодня хочет дома остаться? — с искренней надеждой спросила я. Но по выражению дочкиного лица я поняла, что сказала неимоверную глупость.

— Почему ты не с новой сумкой? — спросил удивленно Игорь.

— Да не знаю, жалко из пакета ее доставать, — опять пришлось мне соврать. Я так и не поняла, почему эта сумка всем нравится, я подержала ее в руках и поняла, что в ней уже давно нет ни частички Габриэль, ее создательница осталось в своей квартире на Комбон — за сумкой она не полетела.

То, что я продала сумку, Гаспар не узнает никогда.

Мы стояли около машины, взятой напрокат, и любовались полусгнившей банановой кожурой на лобовом стекле.

— Ну, хоть не разбили, — сказал Игорь и отбросил кожуру на асфальт.

Ехали небыстро, пару раз постояли в пробках. Замедлились на пересечении бульвара Сен-Жермен и улицы Сен-Бенуа — со слов Гаспара, я понятия не имела, где мы находились. Долго искали, где припарковаться. Саске великодушно решил остаться в машине. Спасибо ему за это!

Мы подошли к не очень большому кафе с белым навесом, на котором зелеными буквами было написано «Cafe De Flore». Кафе как кафе, каких полно в Париже. Малюсенькие зеленые столики с малиновыми плетеными стульями, на которых битком сидели люди. Мест не было, пришлось ждать.

— Знаешь, что это за место? — начал Гаспар.

— Нет.

— Это знаменитое кафе, где Брассай встречался с Пикассо.

Кто такой Пикассо я знала, кто такой Брассай, понятия не имела.

Видимо, по моему растерянному лицу Гарик смекнул:

— Ты не читала его книгу «Разговоры с Пикассо»?

— Нет, — ответила я. Что я знала про Пикассо? Знала некоторые его картины, что он был гениальным художником, и что вроде у него жена была русская. Все, на этом мои знания заканчивались.

Гаспар стал что-то рассказывать о Париже тридцать девятого года перед оккупацией фашистов. Я его не слушала, я смотрела то на его красивое лицо с веселыми глазами, то на посетителей кафе, это были респектабельные люди, все европейского типа, в основном мужчины.

Мы сели минут через тридцать. И я открыла меню, где огромный раздел занимали блюда из яиц.

— Прям яичный рай, — засмеялась я вслух.

— Это еще со времен войны, когда продукты были в дефиците, — пояснил мне Гарик-Гаспар. — Тут вручают ежегодную литературную премию, — продолжал он.

Но меня это не очень интересовало, для меня, пожалуй, тут было шумновато и дороговато.

Потом мы пошли гулять и прогулялись до театра Одеон. Затем в обратную сторону и дошли до набережной.

— А где ты живешь? — спросила я Гарика.

— Да вон там, недалеко, хотите зайдем?

— Нет, — я хотела только в машину, где на заднем сиденье под дакимакурой лежал пакет с моими кроссовками. И когда мы сели в машину, я с огромным удовольствием и облегчением переобулась.

Вернулись в номер после восьми с бумажным пакетом, где лежали сыр, вино, хлеб и фрукты.

Весь вечер и следующий день, как и следующую ночь, мы провели вместе. А ночью, когда Гаспар засыпал, я подходила к окну и думала, что вот оно и есть маленькое счастье, «Праздник который всегда с тобой» (книга Э. Хемингуэя).

 

Воскресенье. 19 июля 2015 года. Утро

Пока Гарик уехал на пару часов по делам, мы с Дашей пошли прогуляться напоследок по местным магазинчикам. Завтра мы улетали, у нас был самолет, который вылетал из аэропорта Шарль-де-Голль в двенадцать сорок.

Заходили в маленькие лавочки в поиске недорогих сувениров для знакомых.

В конце маршрута подошли к палатке со специями в надежде поболтать с Азатом. Но его не было, за прилавком стоял Далиль, я рада была еще раз увидеть его закрытый семью печатями глубокий взгляд. Дарья сходу спросила, где его сын. Далиль ответил, что его сегодня не будет. Мы, в свою очередь, пожалели, что не сможем с ним попрощаться. Сказали, что завтра улетаем, пожелали торговцу всего самого наилучшего. Пошли в кафе к Алие. Она поведала Дарье, что забегал Азат и сказал, что поссорился с отцом, и что отец запер его на домашний арест, и теперь непонятно, когда он будет на свободе, и убежал. Мы посидели немного и на всякий случай заранее попрощались с темнокожей красавицей, не зная, придем ли вечером.

Когда вернулся Гаспар, мы были уже в гостинице. Подсобрали кое-что из вещей и посмотрели, где находится ближайшая ветеринарная клиника, которая работает в воскресенье. Надо было взять справку для Масика. Гарик нас отвез.

Было видно, что он чем-то обеспокоен. Я терпела, терпела, но когда мы вернулись, все-таки спросила:

— В чем дело?

— Да у одной моей знакомой нервный срыв, она в клинике и еще не знает, что компания, в которой она много лет работала лицом, расторгла с ней контракт.

— Печально. А почему с ней случился этот срыв?

— Из-за таблеток, которые она все время принимала.

— А-а-а, ну это же обычное дело в вашем бизнесе?

— Да, но не среди топовых моделей.

На этом обсуждение данной темы закончилось.

После ужина мы остались опять перед телевизором, я вышивала красные крестики. Дарья в наушниках на кровати в своей спальне.

— Когда вы сможете приехать снова? — как гром среди ясного неба, прозвучал этот вопрос.

Не то чтобы я не хотела, но всячески себя убеждала, что эта банальная интрижка не имеет будущего. И, конечно, я, во избежание такого же нервного срыва, как у той неизвестной мне женщины, старалась держать свое сердце на замке. Ответила я не сразу, судорожно просчитывая свои финансовые возможности и варианты приезда. Финансы мне таких поездок больше не предвещали.

— Ну, не знаю я. Может, на ноябрьские праздники или на новогодние каникулы, — в итоге выдавила я из себя.

— А когда там у вас в ноябре праздники? — спросил Гарик.

Если честно, я толком и не помнила, раньше седьмого ноября был праздник, а теперь когда? Вроде первого?

— Ну там у нас в начале месяца осенние каникулы. Так конкретно я не могу тебе сказать.

— Блин, до ноября долго, а пораньше? Может, на выходные прилетите? Я дорогу и проживание вам оплачу, и Саске тоже, — засмеялся он.

«Нет, на выходные вряд ли, мне работу надо еще искать», — подумала я, но вслух сказала:

— Не знаю.

«Все смешалось в доме Облонских» (фраза из книги «Анна Каренина» Л. Н. Толстого). Все смешалось в моей голове, все то, от чего я упорно отмахивалась, все, в чем мне было страшно признаться или даже подумать, навалилось на меня, и я тонула в море собственных стереотипов и предрассудков. Ну смешно же, история — как из второсортного женского романа: он — молодой красавец, я — стареющая дура! Я боялась выглядеть глупо в глазах своей дочери, в глазах подруг. Мне казалось, что все будут за глаза смеяться и думать, что я выжила из ума! А разве нет? Разве я не выжила? Все, чего мы боимся больше всего, это нас и настигает. Я чувствовала себя отвратительно и радовалась одновременно.

— Иди сюда, — протянул Игорь ко мне свою левую руку и обнял меня. Я забыла обо всем и даже о своей вышивке. Просто тепло и счастливо.

Нашу идиллию прервала Дарья, придя сказать, что она ложится спать, и узнать, во сколько завтра встаем. Ехать, если без пробок, около часа, приехать за два часа, и того часов в семь утра, не позже.

Прощальный секс получился что надо, и я моментально заснула, отвернувшись от Игоря и натянув на нос одеяло. Впервые за несколько месяцев я спала ночью.

В полседьмого нас поднял будильник из телефона. Гарик, проснувшись, лежал и подозрительно смотрел на меня.

— Что такое? — не выдержала я.

— Тебе что, со мной совсем не нравится? — с обидой спросил Гаспар.

— Что не нравится?

— Ну секс, что!

— Да нет, нравится, нормально, а почему ты спрашиваешь?

— Ну, вчера ты сразу отвернулась, не сказав ни слова.

Я засмеялась:

— А ты что, ждал аплодисментов и почетную грамоту?

— Ну нет, — он заулыбался. — Просто, обычно девушки… — и он замолчал.

— Что обычно? — продолжила я его предложение. — Любят поболтать в постели? Я не такая. Я, может, и начну болтать, если мне не понравится, да и то вряд ли.

— Понятно.

За дверью носилась Дарья, хлопая холодильником.

— Полежим еще немного, — попросил Гарик.

— Нет, надо вставать.

— Да, надо такси вызывать, в мою машину не влезем, — задумчиво произнес Игорь, когда увидел два наших внушительных чемодана.

Когда мы загружались в такси, Гарик подошел к своей машине и на этот раз с капота убрал пустую бутылку из-под пива и коробку от китайской еды.

— Ну не любим мы, пролетарии, вас, буржуа! — крикнула я ему, и мы засмеялись.

— А где твой друг? — спросил Игорь у Даши.

Я ответила за нее, что он в чемодане, и я не собираюсь покупать ему билет на самолет.

Прощание в аэропорту по моему наставлению было быстрым. Не люблю прощания. Смазанный поцелуй, «позвони, как долетите». Обещания созваниваться по Skype и что мы обязательно приедем в ноябре.

В Лувр я так и не съездила.

 

***

У меня не было грусти, мы ехали домой, я очень соскучилась по нашей маленькой квартирке на улице Книповича.

Сидя в самолете, я включила свой плеер и погрузилась в звуки давно забытой песни из детства с волшебным голосом Марины Влади, она мне пела про то, «как дымно и что память не в силах согреть в холода». Все три с лишним часа в моей голове звучала солянка из «Рамштайн», «Металлики», Высоцкого и еще там много всякого разного.

В Пулково мы приземлились под песню Высоцкого «о двух красивых автомобилях.»

И, не спеша, пошли получать свои вещи, до самолета в Мурманск у нас еще было почти четыре часа.

Ночь прилета.

Я разбирала вещи, когда зазвонил телефон.

— Алле, вы долетели? — взволнованно спросил Гарик.

— Ой. Да! Уже давно, извини, я забыла позвонить.

— Слушай, у тебя какая фамилия-то? — смеялся в трубку Игорь. — Как вас в Skype-то искать?

— А у тебя? — засмеялась я.

— Я Гаспар Кавелье.

— О, ты же русский?

— Эта фамилия одного из маминых мужей, она три раза замуж выходила.

— Понятно, а я Ольга Иванова.

— Редкая у тебя фамилия, — засмеялся опять Гаспар.

— Ага. Но по фамилии ты меня не найдешь, я тебе пришлю SMS с логином.

— Хорошо, спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Я разобрала вещи и сувениры. Дарья с собакой и с Саске спали в своей комнате.

«Как же все-таки хорошо дома!» — подумала я. И, стоя у окна, дышала северным июльским воздухом. Как обычно, в это время года в окно светило солнце.

Утром позвонила Светка, чтобы спросить, как съездили, и сказать, что в один отдел в «Волне» требуется продавец. Рассказывать про Игоря я ей, конечно, не стала.

 

5 августа.2015

В большой светлой гостиной старинного загородного дома в креслах с высокими спинками сидело двое мужчин. Они смотрели на большие стеклянные двери которые, были открыты. В саду текла своя жизнь, отделенная от этой комнаты.

Двое мужчин, совершенно не похожих друг на друга внешне. Один одет в элегантные черный костюм и идеальные кожаные туфли, в левой руке у него дымится сигарета, но он ее не курит.

На втором мужчине, втянувшем голову в плечи и с засунутыми руками в карманы потертых джинсов, надета совершенно новая черная футболка и неприлично стоптанные кроссовки. Глаза у него были красные.

По их отстраненным выражениям лиц было невозможно определить, что творится у них внутри.

Им казалось, что из открытых дверей в сад не доносится ни звука, обычный августовский день. Не солнечно и не пасмурно. Лучше бы шел дождь, но его не было.

Мужчина с дымящейся сигаретой судорожно цепляется за цифры. Так, они познакомились в девяносто восьмом, тогда был чемпионат мира по футболу, сколько им было? По шестнадцать. Наши обыграли бразильцев со счетом три ноль. Радости не было конца!

Луи, мальчик, носящий аристократическую фамилию и своими корнями уходящую к Людовику Бургундскому. Он твердо решил стать актером.

Вот они втроем на чемпионате Европы, Полетт с Луи смеются и пьют пиво.

А когда появился Дидье? На какой-то вечеринке в две тысячи третьем или четвертом? Он не мог вспомнить.

В пятом году они уже все вместе выпили и рванули в Диснейленд. Полетт и Дидье все время ходили, держась за руку, мы с Луи катались на машинках.

Что объединило нас тогда? Мальчика-аристократа и мальчика из бедного пригорода, который, хотя и думал по-русски, уже давно считал себя французом. Просто мы были два человека, очень похожих друг на друга. Нам нравились одинаковые фильмы, одинаковая еда, мы читали одинаковые книги, одна и та же музыка, мы болели за одну команду. Только мне нравились женщины, а он любил мужчину.

И одевались мы очень по-разному, почему он ходил все время в старых кроссовках? Они менялись, но неизменно были старыми. Он что, их такими покупал уже? Я как-то спросил его, он отмахнулся и сказал, что так удобнее.

Мужчине, который опустил окурок в пепельницу, очень хотелось знать, о чем сейчас думает Луи.

— Во сколько у тебя самолет?

— В четыре.

— Я тебя провожу.

Между ними на мраморном столике стоял Дидье.

 

Вечер того же дня

Гаспар приехал в свою квартиру из аэропорта. Переоделся, лег на кровать, открыл ноутбук. Из него смотрело смеющееся лицо Ольги, он сделал скриншот, когда разговаривал с ней по Skype. Ее нет в сети, еще на работе. Ему очень хотелось ее увидеть и просто поболтать с ней.

Женщина, которая все время смеялась, он, конечно, один раз видел, как она плачет, но пьяные слезы не в счет. Она всегда легко вставала и неслась сломя голову по жизни, сметая все на своем пути. Невообразимая энергия не могла не цеплять людей. У него было много женщин, он не считал их и не запоминал лиц. Но только одна женщина заорала на него, как потерпевшая, когда он сказал там что-то про «бедных» эмигрантов.

С того дня, как она уехала, они созванивались каждый вечер.

Она напомнила ему мать, та тоже вечно отстаивала права бедных и орала на него за плохую успеваемость в школе.

Он вцепился в эту женщину, как утопающий за соломинку. Ему не нравились девушки из его окружения, слишком идеальные для него.

Я услышала позывные вызова из Skype, когда была на кухне и дожёвывала плавленный сырок «Дружба». Я очень любила сыр, пробовать новые сорта из разных стран, но главное — чтобы плавленый сырок был всегда под рукой! Пофиг мне на санкции, городская булка, «Дружба» и молоко будут всегда.

— Привет! — сказала я, еще жуя.

— Привет! Как вы там? Как Саске? Как грозная собака? — грустно улыбнулся Гарик.

— Чего случилось? — спросила, окончательно дожевав.

— Да тяжелый день, — хотел было отмазаться он. Но что-то подтолкнуло его. — Дидье умер.

— Это тот, что с Луи?

— Да.

Прошло больше часа, а он ей все рассказывал и рассказывал про то, как они встретились с Луи и Полетт, как проводили время, как познакомились с Дидье. Полжизни за полуторачасовой разговор.

«Кто эта Полетт? Что еще за Полетт?» — пронеслось в моей голове, когда разговор был окончен. Я вспомнила, что слышала это имя в тот день, когда шампанское опять одержало победу над моим разумом. Они говорили о ней! Я слышала в их разговоре это имя.

Около двенадцати я все еще стояла у окна и прокручивала в голове наш разговор с Гаспаром. «Странный он, этот мой новый знакомый», — думала я.

Знает меня несколько дней, а рассказывает все, словно мы с ним тоже знакомы с детства. Я никогда и ничего не рассказывала подругам и друзьям, даже маме. Так, сухие факты, родилась, закончила школу, работала, вышла замуж, родила дочь, развелась. У меня не было потребности посвящать в свои переживания весь мир. Всему миру не до меня, у него и так проблем хватает. С мужем мы никогда не обсуждали книги, музыка нам нравилась одинаковая, и в кино мы любили вместе ходить — и этого достаточно! Просто я влюбилась в него с первого взгляда. Почему? Не знаю.

Гаспар — такой красавец, разве у него нет никого, кому поплакать в жилетку? Сколько у него было женщин? Скольких он любил? Что у нас с ним дальше будет? Ничего! Может, я, конечно, и съезжу еще в Париж, чтобы с ним встретиться. И все. Он во Франции, я навсегда останусь в России, просто не смогу уехать. Там все слишком красивое и слишком чужое для меня. У нас нет будущего — это я точно знала, но каждый день я ждала его звонка!

Долговязый мальчик лет пятнадцати в парке под окнами играл со своим другом, он каждые вечер приходил сюда. Его лабрадор значительно вырос по сравнению с тем, когда я увидела его в первый раз около года назад. Они бегали и прыгали через маленький заборчик. Забавная дружба — самая крепкая на Земле.

Заглянула к Дарье в комнату, они с подушкой и Масиком давно спят. Странная любовь к виртуальному нарисованному мальчику. Я ее понимала. Несколько лет назад, когда дочка была еще маленькая, я около года просидела за сетевой игрой. Я до сих пор помню лица и имена своих соклановцев. Удачи и побед вам на пустоши! Вы навсегда останетесь в моем сердце. «Пойду спать, завтра на работу», — сказала сама себе я, но не уснула опять до пяти.

Утром во дворе меня ждала странная картина. Мой сосед, не знаю, кто по национальности, но явный южанин, торговался с двумя людьми на арабском и ломаном английском. Они стояли около раздолбанной классики и жарко спорили. Эта машина уже стояла тут, когда мы въехали в этот дом. Она явно была не на ходу. Колеса уже наполовину вросли в землю. «Так эта его машина! — подумала я. — А зачем она этим людям — явно иностранцам из далеких южных стран?» В последнее время их появилось много в мурманской области, они пытаются проехать на территорию Евросоюза через Финляндию. Зачем им машина, я так и не поняла. Вечером она все так же уныло стояла во дворе. Видать, не сошлись в цене.

Весь август прошел в суете и сборах к школе, новая работа — тоже стресс. Только по вечерам я знала, что позвонит Игорь, и я сразу забуду всю кутерьму и растворюсь в его взгляде, если Skype опять не зависнет, конечно.

 

Ночь с первого на второе ноября

Первый округ Парижа, улица д'Альже. На последнем этаже старинного дома в открытом окне стоит голая женщина. Лицо ее отображает безумие. Прохожие внизу стоят кольцом. Полицейские уже в подъезде ломают дверь. Дверь сдается, женщина прыгает вниз на проезжую часть.

 

***

Дни шли один за одним, одно и то же: работа, Дашина учеба, разговоры с Гаспаром, дожди, второго ноября пошел снег. Сегодня у меня был выходной, последний перед увольнением. Когда я устраивалась на работу, я, естественно, не сказала, что хочу уехать на неделю в ноябре. И когда встал вопрос о подмене, выяснилось, что людей и так не хватает, что на меня рассчитывали, и что никуда не отпустят. Пришлось писать заявление на увольнение с отработкой в две недели. Моя отработка заканчивалась девятого ноября, на десятое Гаспар заказал для нас билеты. Каникулы к тому времени уже заканчивались, пришлось писать в школе заявление, что мы на неделю улетаем. Можно, конечно, было уйти без отработки, так как трудовую уже давно никто не забирал, но не хотелось ссориться, город не очень большой, а найти работу, когда вам за сорок, тяжеловато, и так приходилось всем врать насчет возраста. Все хотят двадцатилетних с высшим образованием и стажем работы не менее пяти лет.

Игорь, разумеется, знал, что у меня выходной, и позвонил утром. Я шла к компьютеру с мыслями, что опять разразится нешуточная баталия о том, где мы будем с Дарьей жить по приезду в Париж.

Красные глаза и помятый вид говорили о том, что он спал ночью от силы часа два или вообще не спал.

— Что такое? — сразу испуганно начала я.

— Полетт выбросилась из окна.

— Как?! Что с ней? Она жива?

— Нет. — В его глазах тупое бессилие, нет горя или сожаления. — Она была сумасшедшей. Ничего другого я от нее не ждал.

— Ты любил ее?

— Нет.

— Но вы же были вместе какое-то время?

— Да, постоянно, время от времени, ее невозможно было любить, она постоянно всех мучила своими выходками и капризами, она звала и прогоняла, ревновала и спала со всеми подряд. Она была эгоистичной и высокомерной, обожала только дорогие шмотки и бриллианты. Она постоянно унижала меня в том, что я неудачник, что у меня мало денег, и именно поэтому нам никогда не быть вместе. Я не любил ее, мне было ее жалко.

— Знаешь, мне кажется, она любила тебя, — сказала я, потом еще долго жалея об этом.

После нескольких минут паузы глаза Игоря повзрослели, как-то вдруг он стал старше меня. Словно что-то прояснилось у него внутри и отозвалось неимоверной болью.

— Она не могла меня любить, — сам себя вслух пытался убедить Гарик.

— Могла, — сказала я сама себе.

Могла, потому что чем сильнее мы любим, тем сильнее наша разрушительная сила. Любовь — это только в кино хорошо, на самом деле она пожирает нас изнутри, мы боимся, ревнуем, ненавидим, опять боимся потерять или быть непонятыми и поэтому часто сами отталкиваем от себя любимых людей. Мы боимся, что нас не любят, и сжигаем Землю дотла. Самоуничтожение во имя любви — это так по-человечески! Мы все это знаем. Просто забываем об этом или не хотим замечать.

Я невольно заставила повзрослеть Гаспара навсегда.

— Когда похороны?

— Послезавтра.

— Луи прилетит?

— Да, он уже вылетел из Лос-Анджелеса.

После похорон Гаспар позвонил и начал опять со мной спорить.

— Какого черта?! Это хорошая гостиница в моем районе, вы бы могли и у меня остановиться. Только квартира маловата, я сейчас подыскиваю побольше.

Перспектива останавливаться у Гарика меня не устраивала вообще. Мы привыкли уже сами по себе, в чем захотели вышли из ванной, что захотели поели, посуда может стоять сутки в раковине. Я не любила готовить. Я не хотела возвращаться в семейную жизнь. Я боялась об этом даже думать.

Я хотела в десятый квартал, хотела увидеть Алию и Азата, покупать финики у Далиля. Я там уже все знала, мне там было привычнее.

— Я оплачивать проживание в этом клоповнике не буду! — почти уже орал Гаспар.

— Ну и прекрасно, в этот клоповник можешь и не приезжать! Я сама его оплачу, — переходила на визг я, захлопывая крышку.

Так продолжалось уже две недели, все наши разговоры о том, как мы соскучились и скорей бы вы приехали, заканчивались руганью про гостиницы. Потом он перезванивал и говорил, что ладно, ладно, живите где хотите, только приезжайте поскорее.

Восьмого он позвонил в приподнятом настроении и сказал, что его пригласили на пробы в приличный фильм с большим бюджетом. Если его утвердят, то он сможет снять приличное жилье.

— А это что, неприличное?

— Это слишком маленькое.

«А зачем тебе одному большое?» — подумала я, но промолчала. В кармане домашнего халата у меня лежал его носовой платок.

 

9 ноября.2015 год. около часа ночи

Мужчина в квартире на набережной де Гран Огюстен, сидит в маленькой гостиной в кресле. На стеклянном круглом столике лежат несколько презервативов и игла.

Он сидит и думает, почему бы ему не сделать это? Тысячи женщин по всему миру ежедневно прокалывают презервативы, чтобы забеременеть и выйти замуж. Почему он не может поступить так же? Ему нужна эта женщина! Нужна! Он никогда не хотел жениться и заводить семью, но теперь все изменилось. Он хочет, чтобы она была рядом, чтобы ждала его дома, они бы ходили вместе гулять, ездили путешествовать. У них много общего, они оба думают по-русски. Ему нравится ее улыбка и ее забавная дочка, которая сказала ему втайне от мамы, что она мечтает стать актрисой. Он знает, что для этого надо делать, и поможет ей. У него теперь есть мечта — он хочет ребенка и в будущем самому спродюсировать и снять фильм об их странной встрече и об их неожиданной любви. Но как? Как ему заставить ее переехать во Францию? Он не знал. По их разговорам он понял, что она не хочет никуда уезжать из России и никогда не переедет, даже в Париж. Странные они, эти русские. Или она странная, миллионы женщин приезжают сюда в надежде зацепиться и получить гражданство или выйти замуж, а она не хочет тут жить.

Наверняка уже какой-нибудь мужчина так поступал.

Он сидел и убеждал себя, что нет ничего страшного в том, что он сейчас сделает. Но после долгих раздумий встал, убрал презервативы и пошел спать. Так нельзя! Он должен поговорить с ней обо всем этом.

 

10 ноября

Мы летели уже знакомым маршрутом. Мурманск — Санкт-Петербург — Париж.

Я вышла в аэропорту Шарль-де-Голль в приподнятом настроении. Я ждала этой встречи полгода, Skype не в счет. Я словно пробуждалась от анабиоза, жизнь и тепло снова бежали по моим венам.

Дарья плелась позади и причитала, что Саски, скорее всего, замерз в чемодане.

Когда я увидела Гаспара, то поняла, что все-таки влюбилась в него. Я была счастлива от того, что вижу его глаза и могу подержать его за руку. Рядом с ним все чувствовалось острее — запахи, цвета, эмоции.

Шел дождь, но нам до этого не было никакого дела. Игорь заказал нам самый приличный номер, ну, насколько это вообще возможно в трехзвездочной гостинице, на которой я настояла. Наши окна выходили теперь во двор, и, к моему счастью, в номере была кофеварка. И из красного цвета были только подушки.

— Меня утвердили, — сказал Гарик, когда мы разделались с едой, заказанной им из какого-то ресторана.

— Что за фильм?

— Про Вторую мировую, у меня не очень большая роль, но я смогу взять для тебя автограф у твоего любимого Касселя! — сказал он, весело улыбаясь. — Он там тоже играет.

Я засмеялась:

— С чего ты взял, что он мой любимый?

— Ну, ты тогда вроде спрашивала, знаком я с ним или нет.

— Я что-то этого не помню, мне Киану Ривз больше нравится, возьмешь лучше у него автограф, когда в Голливуде будешь. — Мы засмеялись. — А ты кого играть будешь?

— Немецкого офицера!

— О! тебе эта роль очень подойдет! Не забудь в кадре вспомнить, как они все загадили и банановую кожуру на капоте, — смеялась я, — и Оскар тебе обеспечен! Нет, но странно, почему фашиста играет русский с французским паспортом?

— Ну, это в духе киноиндустрии, — улыбаясь, ответил Гарик.

— Слушай, а вот скажи мне, зачем люди берут эти автографы? — ложась на диван рядом с Гариком, спросила я.

— Ну, не знаю, вроде типа фетиш такой, — немного задумавшись, ответил Игорь.

— А, это как я с твоим платком везде хожу!

— С каким платком? — недоуменно улыбался Гаспар.

— Ну с тем, что ты дал мне в день нашего знакомства.

— И что ты его носишь?

— Ага, — улыбаясь, я достала его из кармана домашних джинсов. Гарик заржал. — Просто мне непонятно, зачем людям нужны эти клочки бумаги с закорюками, что они потом с ними делают? Колдуют, что ли, над ними? — все рассуждала я. — Вот ты брал у кого-нибудь автограф?

— Ага, у Зидана.

— И где он?

— Да валяется где-то, хотя, может, уже я его и выкинул, не помню.

Дождь так и лил, убаюкивая всех нас, — спать легли рано.

— А чего так быстро, только утвердили, а завтра уже на съемки?

— Так уже снимают, просто не могли актера на эту роль подобрать, тот, который был уже утвержден, отказался в последний момент.

— А, понятно, жалко, я думала больше времени вместе проведем.

— Ну, у меня съемки только завтра и тринадцатого по плану, а потом после восемнадцатого.

— А, ну тогда мы уже уедем, снимайся себе сколько хочешь.

— Ладно спи, — обнял меня и поцеловал в затылок, вдыхая запах моих волос.

Утром я надела куртку и сбегала за круассанами и багетом. Наспех попили кофе, и Гаспар уехал.

Мы с Дарьей еще немного повалялись и, разобрав свои вещи, отправились гулять. Погода по мурманским меркам была прекрасная, градусов десять — тринадцать. «Очень тепло для ноября», — подумала я.

Сначала мы подошли к палатке со специями и с сухофруктами, Азата не было, Далиль был очень удивлен нас увидеть. Мы поинтересовались, где мальчик, он нам ответил, что в школе и будет ближе к вечеру. Далиль потянулся было за финиками, но я сказала: «Не надо». Мы перешли улицу в надежде застать Алию на работе. Но ее тоже не было, мы присели за столик, я заказала кофе с молоком.

— Даша, а спроси у официантки — когда Алия будет работать?

Дарья спросила и в растерянности ответила мне, что девушка не знает никакой Алии.

— Ну вот, приехали, никого нет.

— Ладно, мам, после обеда выйдем, я у Азата спрошу, где она.

— Ну да, ладно, пошли прогуляемся.

Мы около часа побродили по округе, и я начала уже жалеть, что настояла на этой гостинице. Мое летнее очарование этим местом как рукой сняло, на улицах пустынно и немного грязновато. Надо будет, наверно, сказать Гарику, что мы переедем к нему поближе.

Вернулись в номер, Даша сразу принялась за переписку с подругами. Я не знала, чем себя занять. Решила посмотреть, какое метро ближе всего к Лувру — надо же туда съездить! В прошлую поездку я смотрела маршрут, но уже не помнила. Пожевав немного багета, покормила Масика. Чего мы сюда приехали? Гаспар на съемках сегодня целый день, ехать гулять в центр не хотелось, я зевнула: «Эх! Скукотища!»

Игорь позвонил, сказал, что освободится часов в семь, поедем ужинать.

Я села за компьютер читать новости. Опять погрузилась в мир страха и хаоса. Опять читала про авиакатастрофу на Синайском полуострове, которая произошла тридцать первого октября. Что произошло? Я пыталась разобраться в статьях и репортажах. Официальной информации пока не было, но уже было ясно, что все двести двадцать четыре человека, находящиеся на борту рейса Шарм-эль-Шейх — Санкт-Петербург, погибли. И, по сообщению британских спецслужб, были перехвачены переговоры боевиков, указывающие на то, что бомба все-таки была на борту самолета. Это сделало несостоятельными все разговоры о технических неполадках и ошибке экипажа. Тела всех погибших так и не были до сих пор найдены. Фотографии, лица людей, которые никогда не вернутся к своим родным и близким.

Ответственность за произошедшее на себя взяло Исламское государство. «А не много ли оно на себя берет в последнее время?» — подумала я.

И лучше бы мне никогда не видеть некоторых вещей, которые я все-таки вижу.

Мерзкие карикатуры после того, как погибли люди в авиакатастрофе, отвратительной газетенки «Charlie Hebdo». Кто работает в этом издании? Люди, что с вами?

МИД Франции заявило: «Во Франции журналисты свободно выражают свои мнения, которые не всегда совпадают с позицией французских властей».

Как по мне, это не свободное выражение своего мнения, это полнейшее отсутствие всякой этики и морали.

Я вспомнила, как десятки тысяч людей шли по улицам Парижа и скандировали: «Мы есть Шарли!».

Я не есть Шарли! Я бы не вышла на улицу!

Невозможно ничем оправдать смерть невинных людей! Никто не вправе решать, кому жить, а кому умирать! Но я не Шарли! И пусть у людей нет своего мнения. Но все-таки это мое мнение!

 

***

— Мам, я есть хочу, — вернул меня из бездны негодования голос Дарьи.

— Да, уже шестой час, Гарик скоро приедет, обещал отвезти нас ужинать.

— Ну мам, пошли хоть перекусим чего, заодно к Азату зайдем.

— Ладно, пошли.

На улице еще больше потеплело, у нас летом на севере не всегда так тепло, градусов пятнадцать. Мы стянули свои легкие кожаные куртки и обвязали их вокруг пояса.

Мальчишка улыбался нам всем своим пятнадцатилетним обаянием и открытостью человека, который действительно был рад нас видеть. Они с Дарьей оживленно болтали. Я разглядывала бакалейную лавку через дорогу.

— Мам, Алия устроилась в новое кафе, тут недалеко, если идти по проспекту Парментье, то налево, или по улице Биша, то прямо. «Le Petit Cambodia» называется, Азат сказал, что это намного лучше, чем кафе, в котором она работала до этого. И что это одно из лучших кафе камбоджийской кухни в Париже.

— Пошли, мам, я с Алией хочу повидаться, тут пять минут всего идти.

Когда мы подошли, я поняла, что уже видела это кафе, когда бродила по округе в первый день приезда летом. Но меня смутило очень большое количество людей и то, что я ничего не знала о камбоджийской кухне, они там вроде одних тараканов едят. Да, то, что здесь было битком, говорило о том, что кормят тут хорошо и, скорее всего, недорого.

Алия увидела нас, мы ей помахали. Она подбежала к нам, улыбаясь, с пустым подносом и, обняв Дарью, обмолвилась с ней парой слов и опять убежала.

— Надо подождать, все занято.

— Ладно, — сказала я, разглядывая огромное стекло в торце заведения, за которым сидели люди и с аппетитом поглощали еду. Мне понравилось это кафе, много стекла — много света. На улице тоже все столики были заняты. И у людей в тарелках похоже были не тараканы.

Через минут двадцать пять мы втиснулись за большой стол внутри кафе, около окна. Очень светло внутри. Легкие столики, забавные стеклянные лампы, все в светло-коричневых тонах. Публика разнообразная, много европейских лиц. Запахи там были кружащие голову, я сразу захотела есть.

— Даша, спроси у Алии, что тут самое вкусное.

Раздался телефонный звонок — Гарик сказал, что уже подъезжает. Я ему поведала, что мы в кафе, и объяснила, как сюда проехать. На счастье, освободилось место рядом с нами, очень большой и полный мужчина, доев свою порцию супа, рассчитался и ушел. Зашел Игорь, огляделся по сторонам, сел рядом и с ехидной улыбкой:

— Тебя так и тянет в злачные места.

— Сам ты злачный!

К нам подошла Алия, Даша спросила, что нам лучше заказать.

— Алия, это Гаспар, — сказала я по-английски, стараясь говорить правильно.

Гаспару я ее представила по-русски, сказав, что еще в прошлый раз хотела их познакомить.

Алия вдруг покраснела и засмущалась, робко тоненьким голоском начала что-то щебетать Гарику по-французски, разговор продолжался минут пять. Она с восторженным лицом, полным восхищения, очень быстро выдавала Игорю какую-то информацию.

— Мам, они что, знакомы? — спросила Дарья.

— Да не знаю, вроде непохоже, — ответила я, глядя на Игоря.

Когда беседа закончилась, и Алия грациозно исчезла, Гарик, улыбаясь, сказал:

— Она, как миллионы девушек, приехала сюда, чтобы сделать карьеру модели.

— Да, она мне говорила, — встряла Дарья.

— А мне этого никто не сказал! — разозлилась я.

— И что, вы знакомы? — интересно было мне.

— Нет, она меня узнала, видела в журналах, просила помочь, если смогу, посоветовать ей, куда и на какие кастинги надо поездить.

«Блин, надо купить хоть один журнал, посмотреть. Что он там рекламирует?» — пронеслось в моей голове.

— Ну и помоги ей, смотри, какая она красивая!

— Красивой быть мало, надо еще мозги иметь.

— Да ладно, какие там мозги в модельном бизнесе, — ляпнула я и сразу опять пожалела. Гарик пропустил это мимо ушей, ну, мне так, по крайней мере, показалось.

— Она посоветовала взять суп с говядиной и «байча» с креветками — это что-то вроде плова, — добавил Гарик.

— Мне суп, — сказала я. Игорь и Дарья заказали плов.

У них было очень красиво в тарелках, у меня было очень вкусно. Суп, где много мяса, грибы, овощи, тофу, рисовая лапша и ароматные специи, — наслаждение вкусом. Глядя на то, как уплетают свою еду Гарик с Дарьей, я поняла, что в следующий раз закажу именно это блюдо.

Довольные и сытые, мы рассчитались. Алия дала Гарику свой телефон.

— Ладно, посмотрю, что смогу для нее сделать, — сказал он нам, записывая ее номер в свой мобильник. — Слушай, действительно хорошее кафе, и Алия очень милая, — произнес Игорь, когда мы поднимались в номер. — Завтра в центр поедем, с Луи встретимся.

— Ага, ладно.

Мы открыли дверь, белое в шоколадных пятнах чудовище рвануло с яростью в глазах, но, быстро сменив гнев на милость, повизгивая, завиляло нам хвостом.

Когда мы приняли душ и растянулись перед телевизором, я поняла, что у Игоря был тяжелый день, и он очень устал.

— Давай ляжем спать без секса, — сказала я.

— Ну да, конечно! Сейчас прям! — с плотоядной улыбкой он подтянул меня к себе.

Что презерватив порвался, я поняла, когда все было уже закончено. Такого я не ожидала, ужас охватил меня.

— Нет! Нет! — кричала я, прыгая зачем-то то на одной, то на другой, то на двух сразу ногах. — Как такое могло произойти? Вдруг я забеременею! Какие дети! Какая беременность! Господи! Только бы не забеременеть! Пожалуйста! — молила я своего Бога. В ванной я расплакалась.

Мужчина, лежавший на кровати, молил своего Бога об обратном. Он понимал, что женщина, прыгающая по комнате, которая не хочет от него детей, его не любит. Но ему было все равно. Он твердо решил, что она нужна ему.

— Все будет хорошо, от одного раза ничего не случится, — успокаивал меня Гарик.

Я знала, что Дарья родилась как раз от одного раза. И мне было страшно.

— Я хочу познакомить Дарью с Луи, — видимо, пытался отвлечь меня Игорь.

— Зачем? — с настороженностью и поворачиваясь к нему лицом, спросила я.

— Ну, она же актрисой хочет стать, он, как никто другой, может ей в этом помочь, он успешный…

Договорить ему я не дала, напрочь забыв о порвавшемся презервативе, я подпрыгнула ка кровати:

— Кто актрисой хочет стать? Кто? Даша? Ты что, с ума сошел? Она переводчиком хочет стать!

— Кто тебе такое сказал? — сказал Игорь мне, улыбаясь.

— Она, мы с ней еще полгода назад разговаривали, кем ей лучше быть, программистом или переводчиком.

— Ну, за полгода многое могло измениться, — задумавшись, сказал Гарик. — Мне она при первой нашей встрече выдала, что будет актрисой. Я сказал, что могу ей в этом помочь.

— Ты что, с ума сошел! Не смей ей забивать голову этой ерундой! Она в школе учится на отлично, у нее с мозгами все в порядке! Какая на хрен актриса! Мы в Мурманске живем, у нас там не становятся актрисами! Она умная, а актрисы все… — я замолчала.

Гарик встал и закурил сигарету,

— Ну, продолжай, что все актрисы? Ты вообще много их знаешь? Тупые все? — закончил за меня Игорь.

Я молчала, он продолжал:

— А скажи-ка мне, дорогая, а ты кем работаешь? Продавцом в магазине? А продавцы у нас что, сильно умные? Прям профессора все?

Мне стало стыдно за свои мысли, слова, дурацкие предрассудки. Да, мой мозг не слишком хорошо развит, это я понимала, но дурой я себя никогда не считала.

Почему мы живем в точной уверенности, что все актрисы спят с режиссерами, все модели тупые, модельеры все геи, политики — придурки, американцы дураки, дети ничего не понимают в жизни, старики выжили из ума, — океан иллюзий, и мы, не умеющие в нем плавать, хватаемся за жалкие островки своих искаженных представлений о людях, о которых на самом деле мы ничего не знаем. Кто нам это с упорством вдалбливает в головы? Мы сами или это воздействие извне? У меня нет ответа на этот вопрос.

— Прости меня, мне очень стыдно, я набитая дура! Давай будем спать.

— Ты набитая дура, но я люблю тебя!

— Я тоже тебя люблю!

Я чувствовала, что Игорь счастлив рядом со мной. Я чувствовала это по его нежным прикосновениям, взглядам, когда он обнимал меня и засыпал, утыкаясь носом мне в затылок…

 

12 ноября. 2015 год

Наш завтрак я начала с того, что устроила допрос при свидетелях Дарье.

Гаспар смотрел на то, как я недоумеваю о том, что меня ставят в известность в последнюю очередь, ему явно нравилось все происходящее.

— Даша! Что за дела? Почему я от Игоря узнаю, что ты у нас, оказывается, хочешь стать актрисой?

— Ну, мам, я это… Ну не хотела тебя расстраивать, я и вправду думала, что после школы пойду учиться на переводчика, но когда Гаспар сказал, что он учился на режиссера, иногда снимается в небольших ролях и может мне подсказать, что к чему… Ну, в общем, я передумала. Если я стану известной актрисой, то смогу поехать в Японию познакомлюсь с Масаси Кисимото и попрошу его, чтобы он оживил Дейдару!

— Дарья, о чем ты думаешь? К тому времени, когда ты станешь не известной, а хоть какой-нибудь актрисой, тебе будет пофигу до этого Дейдары! Это во-первых, а во-вторых, логичней выучить японский и выбрать профессию, сопряженную с этой страной, чтобы туда поехать и встретиться с этим, как его?..

— С Кисимото, — напомнила мне Дарья. — Мам японский выучить тяжело.

— Ага, а актрисой стать проще простого! Даша, ну где у нас в Мурманске становиться актрисой? — не успокаивалась я. — Ты вообще представляешь, что это такое и какой труд стать хорошей актрисой! Ты же стихи ненавидишь учить, как ты роль-то выучишь?

Игорь сидел, откинувшись на стуле, скрестив руки на груди, и со скептической улыбочкой, видимо, ждал, когда я начну свою тираду о том, что актрисы все тупые. Но не дождался.

— Ладно, во сколько встречаемся с Луи? — закончила я бесполезную речь.

— В пять вечера, — ответил Игорь.

— А куда?

— В шестой округ, в кафе «Клозери де Лила» на бульваре Монпарнас.

— И чо там за кафе?

— Хорошее кафе, летом там всегда много туристов, а сейчас там нормально. Это кстати очень знаменитое кафе.

— И чем оно так знаменито?

— Ну, там Хемингуэй написал «Фиесту».

— Правда? — мне очень нравится эта книга, но я не знала, где он ее написал.

— Там много знаменитостей побывало, Оскар Уайльд там тоже был, — продолжал Игорь.

— О, мама меня заставляла читать «Портрет Дориана Грея», — включилась в разговор Дарья.

— Ну и как, тебе понравилось? — поинтересовался Игорь.

— Нет, фигня, я ее так и не дочитала.

— Нашла чем гордиться! — рассержено прикрикнула я.

Я пошла в ванную, кровь хлынула из носа. Я вспомнила свой дурацкий сон.

К пяти мы были на месте, кафе в торце красивого дома с воздушными барельефами и ажурными литыми балкончиками. Все очень воздушно, светло, уютно по-парижски. Кафе утопало в зелени. Небольшие вывески совсем не бросались в глаза. Недалеко от входа какой-то памятник с красавцем в военной форме времен Наполеона с саблей наголо.

— Кто это? — спросила я, махнув рукой в сторону памятника.

— Это памятник маршалу Нею, он там какой-то герой войны, но чем он прославился, я не знаю, — ответил Гарик.

Мы вошли внутрь, Луи уже был там и приветственно махнул нам рукой.

Где же я его видела, в каком фильме? Я перебирала в уме все французские фильмы, которые посмотрела за последние годы. «В „Сен-Лоран. Стиль — это я“? А кого он там играл? Нет, похож, но не он. Может, в „Шеф“? Нет, он слишком молодой, там старше актер был, в „Любит не любит“ — тоже нет. Может, в „Китайской головоломке“? Нет. Ладно, неважно, где я его видела, но лицо его было мне знакомо».

Вокруг было много старинной и, наверное, дорогой мебели из дерева, удобные кожаные красные кресла, белые скатерти — очень уютно.

Гаспар представил Дарью, Луи улыбнулся, начал о чем-то ее спрашивать на английском.

— Что будем пить? — спросил Игорь.

— Вино.

Они что-то сказали друг другу и оба засмеялись.

— Луи спрашивает, может, ты выпьешь рому и потанцуешь для нас? — перевел Игорь, смеясь.

Я тоже засмеялась:

— Скажи ему, в другой раз, сейчас рановато для рома с танцами.

Есть не хотелось, к тому же я надеялась вечером побывать в кафе, где теперь работала Алия. Я сидела, пила вкусное вино и представляла себе, как Хемингуэй сидит и пишет книгу, а где же он сидел? Может, на улице.

Гаспар и Луи о чем-то беседовали, пили вино, ели свои салаты, иногда обращались к Дарье.

Примерно через часа полтора мы распрощались и поехали покататься по городу.

— Ну и что? Что Луи-то вам сказал? — распирало меня от интереса.

— Завтра товарищеский матч Германия — Франция, Луи пойдет, жалко, я не смогу, — сказал Гарик, а потом добавил: — Надо вам в Париж переезжать, — сказал, как бы между делом, глядя на дорогу.

— Ну да, конечно, может, нам сразу в Голливуд, чего уж там Париж, — не приняв всерьез эту болтовню, ответила я.

Дарья сидела на заднем сиденье, молча обняв подушку.

— Что ж ты подушку с собой в кафе не взяла? Вот Луи обалдел бы! — посмеялась я

Дарье это замечание явно не понравилось, и она так и промолчала всю дорогу.

Когда мы вернулись в номер, то все сразу захотели есть, переоделись и пошли в кафе к Алие.

— Четырнадцатого будет кастинг девушек на массовку к одному фильму, скажу ей, чтобы она съездила, — сказал нам Гарик-Гаспар.

Наелись до отвала, немного прогулялись и пошли в гостиницу.

Остаток вечера провалялись на диване в гостиной-кухне перед телеком, переваривая ужин. Я взяла вышивку, Игорь переключал каналы.

— Завтра трудный день, поздно вернусь, — как бы сам с собой разговаривал Игорь. — Послезавтра поедем смотреть новую квартиру.

— Зачем тебе новая квартира?

— Хочу, чтобы вы ко мне переехали.

— Зачем нам к тебе на три дня переезжать? Мы шестнадцатого улетаем.

— Я хочу, чтобы вы остались. Насовсем. Я восемнадцатого обещал Дарью на съемочную площадку с собой взять.

— Игорь, что за ерунду ты говоришь! Дарье учиться надо. Мне работу искать, какой на фиг Париж, ты что! Что я тут делать буду?

— Ну, вообще-то тут школы тоже есть, и образование лучше, чем в России!

— Ну, тебе откуда знать, лучше или хуже тут образование, ты уехал в третьем классе, — возмутилась я. — Нормальное у нас образование!

— Ну а что ты делаешь в своем Мурманске? Сколько тебе платят за работу продавцом?

Я работала почти каждый день и получала двадцать тысяч. Если бы не алименты, то можно было идти на паперть. Я прикинула по нынешнему курсу:

— Примерно двести восемьдесят евро.

Игорь заржал:

— Мы днем в кафе сегодня столько оставили. Нахрена тебе такая работа?

Я не знала, что ответить. Я смотрела на умоляющее лицо Дарьи через открытую дверь в ее спальне, которая сжала своего друга так, что он уже, похоже, умер. Я молчала. Ни мыслей, ни слов.

В моем возрасте очень трудно что-то менять, но так хочется хоть что-то изменить! Но вдруг это не любовь, и через месяц он выставит нас за дверь? И что мы теряем? Ничего, вернемся в Россию. Какие проблемы? Что меня связывает с нашей страной? Все, кого я любила, лежат в земле. Муж меня бросил. Подруги проживут и без меня. Я понимала, что, по большому счету, мы никому не нужны, кроме Гарика. Почему мы ему нужны? Мне было страшно думать о будущем. Мне было страшно даже открыть рот.

Игорь смотрел на меня, я на него. Даша смотрела из своей комнаты на нас.

— Я не смогу без снега, — все, что выдавила из себя я.

— Обещаю раз в полгода возить тебя в Шамони.

— А что там?

— Горнолыжный курорт около Монблана, там всегда есть снег.

Полночи я думала, как жить дальше. Я боялась поверить в эту сказку. Я вообще никогда не верила сказкам! В жизни такого не бывает. Даже секс меня не отвлек ни на минуту.

 

13 ноября. пятница

В шесть часов прозвонил будильник. Я открыла глаза и сразу почувствовала боль в спине, Господи, есть же, наверное, на Земле люди, у которых не болит и не затекает по ночам спина. Гаспар еще спал или делал вид, что спал, я не знаю.

Затем он поднялся в приподнятом настроении, я в пришибленном. Дарья тоже что-то весело напевала себе под нос. «Два ноль, и не в мою пользу», — подумала я.

— Что будете сегодня делать? — пожевывая кусок багета с сыром и запивая его кофе, спросил Игорь.

— Не знаю, схожу в магазин, может, до обеда, а после обеда не знаю. А ты во сколько вернешься?

— Я позвоню, — целуя меня на бегу и выходя из номера, сказал Гаспар, оставив меня наедине со своими мыслями.

— Пойду пройдусь, что тебе купить? — спросила я у Дарьи.

— Не знаю, мам, может, бананов.

— Ага, ладно.

Пошла к палатке Далиля.

— О, а ты чего не в школе? — удивилась я, глядя на смуглого подростка.

— Да пришлось пропустить, папа приболел, решил его подменить, — что-то вроде этого он сказал, если я его правильно поняла. — Вы пойдете вечером в кафе к Алие? — спросил он.

— Я не знаю, — ответила я. — А ты?

— Да, пойду.

— Ладно, увидимся, — сказала я, забрав кулек фиников.

Прогулялась по магазинам, купила кое-что из еды и бананы.

Вернувшись в номер, решила немного поспать — всю ночь я решала в своей голове глобальные проблемы, сопряженные с кризисом среднего возраста.

Проснулась около трех.

— Дарья, давай поедим чего-нибудь, — позвала я ее. — Слушай, может, в Лувр съездим, тут минут двадцать с одной пересадкой и немного пешком пройти.

— Так поздно уже, мам, смотри, пока соберемся…

— В пятницу до половины десятого музей работает. Поехали, все равно делать нечего.

— Блин, мама, ну неохота, ненавижу эти твои музеи, и Саске туда нельзя взять.

— Ну дай своему другу хоть немного от тебя отдохнуть, — с улыбкой сказала я.

— Поехали, а я тебе потом вторую дакимакуру закажу!

Мои переговоры прервал звонок Игоря.

— Слушай, я сегодня очень поздно вернусь, сходите поужинать без меня.

— Хорошо.

— Ладно, целую, мне надо бежать.

У меня немного закружилась голова, я пошла в ванную, чтобы умыться. Кровь опять брызнула из носа. «Что-то давненько ее не было, а тут зачастила в последние дни», — подумала я.

После долгих переговоров и с обещанием купить к подушке еще какую-то мангу мы начали собираться. Так, деньги, карта, паспорта, влажные салфетки. Покормила Масика, налила ему свежей воды. Игорю звонить бесполезно, он на съемках.

Ну все, вроде собрались. Мы выдвинулись в центр в начале пятого. Мой телефон остался лежать на столе в зале.

Доехали на метро до станции Отель-де-Виль, пересели на желтую ветку и через одну остановку вышли. Вход был с другой стороны, и нам пришлось долго обходить всю территорию музея. Я пожалела, что мы не вышли на следующей станции, которую рекомендовал Google. Но я решила, что надо выйти раньше, и теперь очень радовалась тому, что надела кроссовки. Зашли через центральный вход и направились к пирамиде, там сделали обязательные несколько фотографий.

Я все пыталась вспомнить, что написал в своей книге Дэн Браун, там под ней что спрятано? Святой Грааль? Или нет. Ну да ладно, напридумывают тоже, какой там Святой Грааль!

Мы спустились внутрь. Очереди за билетами, на мое удивление, почти не было. Взяли карту, времени бездумно бродить по всем залам не было, у меня был конкретный план: нам нужен был второй (первый) этаж крыла Денон — залы итальянской живописи, а конкретно, конечно, зал номер семь. Пошли бродить, указатели в сторону нужной нам картины были здесь повсеместно.

У входа в нужные нам залы красовалась древнегреческая богиня Ника, Виктория Самофракийская. Монументальная дама, стоящая на пьедестале, отдаленно напоминающем корабль. У неё нет рук и нет головы. «Как это символично, — подумала я. — Богиня победы, победа и война шествуют рука об руку, без войны нет победы. Война и победа неразделимы. Словно время и сама жизнь внесли коррективы в работу автора, зачем войне голова? У войны нет смысла и нет разума — голова ей ни к чему. Зачем победе руки? Она не сможет обнять павших в бою, она не создает и не созидает — руки ей не нужны. Но шаг ее решительный! Люди без мозгов всегда решительны в своих действиях. И имя автора неизвестно, как и у всех войн на земле. Имя мастера давно растворилось во времени, а она, окрыленная, все еще живет на земле». От этой мраморной девы у меня пошли мурашки по коже.

Пошли бродить дальше, разглядывая великолепные фрески Боттичелли, великолепные полотна Рафаэля, Корреджо и Тициана.

Уж простите меня, поклонники Малевича и прочих художников абстрактного искусства, но что-то я не понимаю, в чем там прикол. Подлинное произведение искусства — это когда на протяжении веков так никто и не смог повторить и воссоздать ни образ, ни состав красок, ни лак, ни полноту жизни, передающую нам невероятную энергию.

Долго стояли у «Мадонны в гроте». Дарье было невыносимо скучно, она уткнулась в телефон. В зале номер семь было много народу. Я выбрала более или менее удобную позицию. Маленькая, темная, выгоревшая от времени, она усмехалась над нами всеми. В ее лукавом взгляде я читала: «Нарисуйте-ка так! Черта с два! Что я о вас всех думаю? Вы мне безразличны! Вы маленькие и никчемные людишки! Я заставлю вас любить и ненавидеть меня, вы будете утверждать, что я некрасива или прекрасна, надменна и проста, все что угодно, но вы будете говорить и думать обо мне многие сотни лет». Постояв минут двадцать, улыбаясь картине, я вышла из этого зала. Время до закрытия еще есть.

— Давай найдем Венеру Милосскую.

— Ага, — не отрываясь от телефона, пробурчала Дарья.

Спустились опять на нулевой этаж. Начали бродить по залам в поисках Афродиты.

— Смотри-ка, а она тоже невысокая, — улыбаясь, сказала я дочери. Только непонятно, почему она без рук, богиня любви просто обязана иметь руки. Но время безжалостно даже к богиням. А может, в мире не осталось больше любви, и поэтому она без рук?

Мы вышли из музея в девять, вечер был чудесный и тихий, тепло, люди неспешно прогуливались по улицам.

— Пойдем и мы погуляем, такая погода хорошая, и здесь есть что посмотреть.

— Мам, уже поздно, может, поедем?

— Да ладно тебе, пошли, дома все равно делать нечего.

Игорь до сих пор не звонил.

 

13 ноября начало одиннадцатого (вечер)

Сил уже никаких не было, съемка еще и не собиралась прекращаться, дубль за дублем, голова уже гудела.

«Надо позвонить Ольге», — подумал мужчина в гриме и форме немецкого офицера времен Второй мировой войны.

Гаспар взял телефон и обалдел — десять непринятых, все от Луи.

— Луи, что случилось? — с волнением он говорил в трубку.

— Гаспар, ты где? Где твоя русская подруга? Ты мне говорил, что они живут в десятом квартале. В городе повсюду теракты, нас эвакуировали со стадиона, в десятом квартале неизвестные расстреляли какое-то кафе, в одиннадцатом округе тоже. Ужас, что творится в городе, ты сейчас где?

— Я на съемках, — и сбросил разговор.

Он присел на корточки, взялся правой рукой за рот, левой судорожно набирал Ольгин номер — никто не отвечал.

«Расстреляли кафе, какое? КАКОЕ? ВОЗЬМИ ТРУБКУ!!!

Я ей сказал пойти поужинать без меня! ЗАЧЕМ?»

Он выскочил на улицу и прыгнул в машину. В одной руке телефон на кнопке дозвона.

В пробке на проспекте Парментье в светло-серой спортивной машине сидел мужчина в фашистской форме, словно прошлое наслоилось на настоящее, будто это было уже когда-то, дежавю. Страх и ужас на лицах людей, они бегут в неизвестном направлении. Движенье замерло, как само время, машины сигналят. Он жмет на кнопки. Ответа нет. Вдруг словно молния ударяет в голову! «Дарья! У меня есть ее телефон! Дарья где ты?» Руки не слушаются, его пальцы дрожат. Гудок длится сотни лет.

— Аллё?

Словно груз в тысячи тон упал с его слабых плеч. Невероятное облегчение, как у бурлака, снявшего лямку.

— Аллё, где вы? Где вы? Почему Ольга не берет трубку? — орет он в телефон.

— Мам на, тут Гаспар чего-то орет на меня. Я не понимаю, — говорит мне Даша, протягивая свой телефон.

— Аллё, Игорь?

— Аллё, где вы? ГДЕ, мать твою, вы?

Я огляделась по сторонам:

— Мы на Риволи, гуляем, почти дошли уже до станции метро Шатле, собираемся обратно ехать. А чего ты орешь? Ты же сказал, что будешь поздно, мы в Лувре были.

— Стойте там! Стойте на месте! Никуда не двигайтесь, я сейчас за вами приеду, — орал на меня в трубку Игорь.

— Мам, что случилось?

— Не знаю, — ответила я озадаченно.

— Мам, он сказал, что ты трубку не берешь.

— Я не слышала, чтобы он звонил. — Я полезла в сумку и поняла, что телефона в ней нет. — Забыла, наверное, в номере, — неуверенно сама себе сказала я.

Дорогая спортивная машина с нескольких раз развернулась в пробке, зацепив два других автомобиля, понеслась в обратном направлении.

Мы стояли у магазина «Foot Locker» недалеко от входа к метро, когда Гарик в немецкой форме подбежал к нам, прохожие оглядывались на него.

— Ты что трубку не берешь! — накинулся он сразу на меня. — Ты что! По всему Парижу террористы! Взрывают и расстреливают кафе с людьми! Весь интернет гудит! Вся полиция на ушах! — Он орал, а я, не понимая, оглядывалась по сторонам, все спокойно, люди гуляют, пятничный вечер. Только за исключением фашиста, орущего на женщину с девочкой-подростком.

— Я, наверное, забыла телефон в номере, — пропищала я.

— Забыла телефон? Забыла? Какой надо быть идиоткой, чтобы забыть телефон! Что ты за дура-то такая! — Игорь, весь красный, выкатив глаза, уставился на меня.

Слезы подступили. «Лишь бы не расплакаться, только не расплакаться!» — твердила я сама себе.

Кровь предательски брызнула из носа. Люди смотрели на нас. Я зажала одной рукой нос, другой, перепачкав всю сумку, полезла за платком. Достав из сумки платок Гарика, прижала его к лицу. Игорь сел на корточки и взялся за голову.

— Прости меня, — сказал он очень тихо.

Мы сели в машину, я так и ехала с платком, прижатым к носу.

— Куда мы едем?

— Ко мне. Ваш район весь оцеплен, туда не пробиться.

— Там Масик один, — сказала я, еще толком не осознав, что происходит. Осознание пришло намного позже. — Игорь, какое кафе расстреляли в нашем районе?

— Не знаю, дома посмотрим.

Дарья сидела сзади, вжавшись в кресло, про Саске она даже не вспомнила.

Мы поднялись на второй этаж дома по набережной де Гран Огюстен. Большие тяжелые двери открылись в небольшую уютную квартиру. Зал, маленькая кухонька, в которой никто никогда не готовил, на стенах картины в стиле Густава Климта, две спальни — одна малюсенькая, другая побольше, и две ванных комнаты. О такой квартире я мечтала всю жизнь. Здесь было спокойно и очень тихо.

Игорь сразу включил телевизор в зале. Я ничего не понимала из того, что говорят, я только видела картинки. Страх, смерть, кровь, паника, ужас и неприятие действительности охватило меня, как и всех людей в этом городе. В то время, когда мы гуляли по Лувру, кто-то расстреливал ни в чем не повинных людей. Картинки мелькали. Стрельба возле пиццерии «Ла Каза Ностра». Расстрел возле кафе «Ла Белль Экип». Нападение на зрителей рок-концерта в «Батаклане».

Я понимала что это не далекий Алжир и Сирия, это не неизвестная арабская весна и не далекий Нью-Йорк с его башнями-близнецами — это происходит здесь и сейчас. Это реальное время, это не фотографии отрезанных голов с членами во рту из далеких шестидесятых. Это самый прекрасный город на Земле погрузился во тьму. «Мир сдвинулся», — сказал мне в ухо Стивен Кинг. «Я знаю», — ответила ему я.

Около часа ночи почти одновременно прозвонили телефоны у Гарика и у Дарьи. Гарик разговаривал по-французски, не вставая с дивана, Даша отошла в сторонку, но я слышала ее разговор: «Да, все нормально, успокойся. Мы в безопасности. Я тоже тебя люблю, пока».

— Папа звонил, он тоже на тебя орал, сказал, что только такая ненормальная, как ты, могла забыть в номере телефон.

— Да, конечно, все на меня орут, я ненормальная, — и вдруг я разрыдалась.

Игорь и Дарья успокаивали меня, как могли, Даша обняла меня и твердила:

— Мамочка, я тебя люблю!

Гарик встал передо мной на колени, взял меня за руки, повторяя:

— Прости меня.

Я плакала не от жалости к себе, я плакала о людях, которые больше никогда не заплачут.

— Луи сказал, стреляли в кафе «Le Petit Cambodge», про жертвы пока ничего не известно.

— Алия! Алия! — вспомнила я про нее. — У тебя же есть ее телефон! Набери! — закричала я на Игоря.

— Не отвечает, — обреченно ответил Игорь после нескольких попыток с ней связаться.

Мы еще долго просидели все, обнявшись перед телевизором в гостиной.

— Даша, пошли, я дам тебе свой халат и футболку, может, ты есть хочешь? Можно заказать еду.

— Нет. — О еде никто сейчас не думал.

Я заставила себя встать и пойти с ними.

— Сейчас достану постель, — сказал Гарик.

Я ее застелила, открыла форточку в крохотной спаленке и уложила свою маленькую девочку спать.

— Пойду тоже переоденусь, — сказал Игорь.

Я только сейчас заметила, что он до сих пор в военной форме. Я стояла у окна и смотрела на Сену, вода, как зеркало, отражала безмятежность.

— Ложись, — подошел ко мне Игорь сзади и обнял за плечи.

— Ага, сейчас, я немного постою и лягу. — В голове я прокручивала весь этот день от начала и до конца.

Через час все еще не спали ни он, ни я.

— Может, дашь мне ключи от машины? Я сгоняю в гостиницу, заберу Масика.

— Ты что, водить умеешь?

— Да, с семнадцати лет.

— Поехали вместе, — сказал он, тяжело поднимаясь с постели: он очень устал — это я поняла.

— Ладно, ложись, не надо, утром поедем, — сказала я.

— Уже утро, — он в полном изнеможении лег на подушку.

Я его обняла:

— Спи!

Он уснул моментально.

Я лежала и долгое время в голове прокручивала этот день. Сначала и сначала с самого утра. Что-то было не так в этот день, что-то ускользнуло из моего сознания, и это мне казалось было очень важным. Отчаянно ныла голова. Я пыталась вспомнить все детали, все, что произошло в этот день, от начала и до конца.

Часов в восемь утра я заорала на всю квартиру.

— Игорь, вставай! Вставай! Нам надо в полицию, срочно, прямо сейчас.

— Жандармерия, во Франции жандармерия, а не полиция, — зачем-то спросонок пояснил мне Гарик.

— Поехали, пожалуйста, — умоляла я со слезами на глазах.

Всю ночь что-то не давало мне покоя, юлой крутился день в моей голове. И только к восьми утра, словно щелчок — ПАЛАТКА! Когда мы шли с Дарьей к метро, я не увидела козырек палатки Далиля. Кусок ткани, который всегда было видно из-за газетного киоска, он обычно развевался на ветру. Эта палатка стояла там каждый день больше двадцати лет. После обеда ее не было там! Азат! ОН СПРОСИЛ, ПОЙДУ ЛИ Я ВЕЧЕРОМ В КАФЕ! У него был подавленный вид. Все встало на свои места — татуировки на их руках, лагеря с беженцами. Террористы! Они террористы! Я помогала террористам, покупая им еду! Ступор воткнулся в моей голове. Он знал о вечере! Они все знали! Слезы текли по моему лицу. Они убили всех этих людей! Их убили Азат с Далилем!

Игорь, ничего толком не поняв из моего бессвязного рассказа, пошел в душ. Я тоже умылась и постаралась взять себя в руки. Надо все сообщить полиции.

Мы приехали в ближайший участок, провели там часа два. Гаспар взялся переводить мой рассказ, но ему сказали, что надо подождать штатного переводчика, чтобы оформить все по протоколу. Обычный светлый кабинет, никаких уголовников за решетками, как обычно показывают в фильмах. Через какое-то время собралось четыре человека в форме с усталыми лицами. Я рассказала все, что могла, от начала и до конца, как они выглядели, где была их палатка, их имена и фамилию. Как мы ездили в лагерь беженцев, с кем, куда и когда. Они записали все мои телефоны, адрес, где проживал Гаспар, мой российский адрес, сняли ксерокопии с моих паспортов. Попросили по возможности не уезжать из города в ближайшее время. Но я решила твердо, что в ближайшее время я уеду из этого омерзительного города, где весело улыбающиеся продавцы сухофруктов расстреливают людей.

Утро, суббота, на улицах почти никого, только редкие прохожие быстро шли то ли по очень важным делам, то ли пытались сами себе доказать, что они не боятся, что их не запугать. Кто-то боится, но может побороть свой страх и доказать всему миру, что он не из робкого десятка. Кто-то просто боится и не выходит на улицу. Но боятся все: дети, женщины, мужчины, политики, террористы. Страх, словно вирус, пожирает наш разум. Под действием страха мы разрешаем прослушивать наши телефоны, ставить везде кордоны из полицейских и видеокамеры, мы полностью готовы впустить совершенно посторонних людей в нашу личную жизнь. Страх — основное средство в управлении людьми.

— Надо съездить в гостиницу. Только заедем, Дарью предупредим, — сказала я.

Мы заехали домой. Предупредили Дашу и сказали, что быстро съездим, заберем Саске и Масика и сразу вернемся. Дарья была совершенно спокойна. Только пожаловалась, что телефон сел, а зарядки нету.

— Мы привезем тебе зарядку, — сказала я, уходя.

Мы подъезжали к нашей гостинице, сердце сжималось все сильнее. На улице вообще ни души. Магазины, кафе — все закрыто.

Я схватила Масика и прижала к себе. Подержав его немного, мы собрали все вещи и всю еду, что оставалась в холодильнике. Все отключили. Мой телефон валялся на полу под столом. Батарея была полностью разряжена. Я еле затолкала Саске в чемодан. Положила Масика в переноску, и мы навсегда вышли из этого номера.

Палатки Далиля, конечно, не было. По улице тоскливо летал бумажный пакет.

Весь день не хотелось ни есть, ни спать, ни говорить. Голова гудела и болела.

Включив телефон в розетку, я посмотрела тысячу непринятых вызовов от Гарика, бывшего мужа и от подруги Светки, только она знала, что мы в Париже. Позвонила Светлане — сказала, что мы в порядке. Остальные и так уже это знали.

— Может, у тебя есть снотворное или успокаивающее?

— Нет, только аспирин.

— Ну, давай хоть его, — сказала я, ложась на кровать и поджимая ноги под себя. Гарик принес таблетку и воду и лег рядом со мной. Не сразу но, уснул. Таблетку я так и не выпила.

Я лежала словно в забытьи, мне мерещилась женщина из моего кошмара, сумка, Далиль, татуировки, отрезанные головы, мертвые люди. Может, я уснула, может, нет, я уже не понимала, где сон, а где явь.

Проснулись вечером, опять включили телевизор и компьютер. Я ждала список жертв не для того, чтобы увидеть имена тех, кто погиб. Я хотела не увидеть в нем имя Алии Захар.

— Мам, давай поедим что-нибудь.

Я вопрошающе посмотрела на Игоря.

— Сейчас позвоню, закажу еду на дом.

Он долго пытался дозвониться то по одному номеру, то по другому.

— Сказали, что доставят, но не раньше чем через час, заказов слишком много, они не справляются.

— Ладно, посмотрю, что там из нашего холодильника привезли. Немного овощей, два банана, йогурт, молоко, засохший багет. Ладно, перекусите пока тем, что есть. — Дарья и Гарик принялись жевать.

— На, хоть молока выпей, тебе тоже надо поесть, — подошел к дивану в зале Игорь и присел рядом со мной, протягивая стакан молока. — Мы должны были сегодня ехать смотреть квартиру, я позвонил, сказал, что мы завтра ее посмотрим.

— Нет, мы не будем ее смотреть, поменяй нам билеты, мы улетим не шестнадцатого, а завтра.

— Куда вы улетите?

— Домой! Домой мы полетим! — переходя на крик, ответила я.

— Мама, почему мы должны улетать? — вмешалась в наш разговор Дарья.

— Потому что в России сейчас самое безопасное место! — прикрикнула я, прекрасно понимая, что сейчас на Земле нет безопасных мест.

Игорь, вздыхая, поставил стакан с молоком на столик и вышел из комнаты.

— Мама, я не хочу уезжать! — на повышенных тонах сказала мне дочка.

— Даша, ты не понимаешь? Здесь небезопасно! Мы покупали финики у террористов! Алия, возможно, погибла! Откуда ты не хочешь уезжать? Из ада?!

Дарья тоже ушла. Я опять осталась одна. Одной мне быть не хотелось, я встала и пошла к Игорю.

Он лежал на кровати, закинув обе руки за голову. Его взгляд говорил мне, что он вот-вот выйдет из себя. Я просто молча легла с ним рядом и, прижавшись к нему поближе, уснула.

Проснулись мы оба глубокой ночью.

— Сколько мы проспали?

— Не знаю, — ответила я, садясь на кровати. Голова трещала — Пойду переоденусь и приму душ, — я встала и заглянула в спальню к Даше, она мирно сопела, переодевшись в свою пижаму, рядом с ней лежал Саски, на ногах калачиком свернулся Масик. На столике около кровати стояли коробки от еды. Я собрала их и понесла в мусорку.

— А что, еду принесли? — вернулась я в спальню, чтобы спросить у Игоря.

— Да, через три часа. Ты спала. Мы с Дарьей поели, твоя порция в холодильнике.

— Ладно, я в душ.

Я пыталась смыть с себя действительность. Я хотела проснуться и понять, что это просто страшный сон. Но действительность липла ко мне, как руки к платью в моем страшном сне. Мои руки в крови. У всех у нас руки по локоть в крови. Только сейчас я это осознала. Я не могла находиться одна, я сходила с ума. Наспех вытерлась, надела свой дурацкий халат и вышла из ванной.

Гарик сидел в зале, переключал каналы и курил одну за одной.

— Хватит курить! А то умрешь, как Дидье, от рака легких! — раздраженно сказала я Гаспару.

— Дидье никогда не курил, — спокойно ответил он мне и затушил сигарету. — Давай, поешь, — он встал, достал упаковку из холодильника и засунул ее в микроволновку. Когда он подогретую еду выложил на тарелку, я поняла, что очень хочу есть.

— Тут много, давай вместе, — обратилась я к Гарику. Игорь встал и взял себе вилку. Мы ели молча из одной тарелки.

«Кто-то умирает, кто-то рождается, но ничего не меняется вокруг, люди испытывают чувство голода и едят». От этой мысли меня мутило, но я ела.

— Так сколько времени? — спросила я, моя тарелку.

— Почти четыре.

«Сколько же я проспала, почти весь день? Словно летаргический сон», — и меня опять тянуло лечь и уснуть.

Игорь поднялся, подошел ко мне. Я стояла, облокотившись на раковину. Он подошел вплотную. И стал меня целовать. Я понимала, что это его защитная реакция. Он цепляется за жизнь и тащит меня за собой. Секс для мужчины — это еще и возможность успокоить и доказать свою любовь. Мне не хотелось. Но я не стала оказывать сопротивление. Я понимала, что мне это не поможет, больше всего на свете я хотела оказаться сейчас у себя дома, в Мурманске.

Я встречала рассвет у окна. Воскресенье, в которое никто опять не воскреснет.

Игорь не спал, он смотрел на меня. Но мне было все равно. Я разговаривала с мамой, а значит с Богом, со всеми богами, живущими в сердцах людей.

Около окна с выходом на Сену стояла православная женщина и разговаривала с Аллахом. Я спрашивала у него, как он допускает это? Как он, всемогущий Бог, не может сжалиться над всеми нами, над верными ему он ведь тоже ни разу не сжалился. Как он допускает войну во имя себя? Зачем ему это надо? Но он молчал, наверное, он тоже умер, его убили террористы в одном из кафе. А может, он был в башнях-близнецах, а может, он летел в Санкт-Петербург на том самолете из Египта. Бога нет среди нас, но и на небе его тоже сегодня не было.

У террористов нет и не может быть религии, у них нет Бога.

Все утро я пыталась найти в интернете хоть какую-то информацию о погибших на русском языке. Списка пока не было.

— Пойдем, прогуляемся по набережной, — сказал Игорь.

— Пошли, только Дарья пусть лучше дома останется.

Мы гуляли недалеко от дома. Откуда-то потянуло свежей выпечкой. Вода в реке была черной. На улице очень жарко для этого времени года, градусов семнадцать. Игорь начал разговор.

— Ты понимаешь, что сейчас нигде не безопасно? Что террор, он повсюду. Что надо жить дальше и не бояться. Если мы боимся, значит, они выиграли, значит, они победили. Ты можешь улететь отсюда завтра, но от себя ты не улетишь.

Мужской ум, он, конечно, более здравый, чем женский, он более рациональный и расчетливый. Я это понимаю, но принять сейчас эти доводы мой рассудок не мог. Я хотела защитить своего ребенка, я не понимала, как это сделать, я твердо решила улететь домой, даже страх перед расстрелом меня бы не свернул с этого пути.

— Игорь, хочешь, полетели с нами или прилетишь позже, я не знаю, как там в Россию вам визы открывают.

— Я не полечу никуда, это моя страна и мой город. Я останусь здесь.

— Правильно, нельзя бросать свою страну в трудную минуту. Ты прав, если бы это была моя страна, я бы тоже осталась, но это чужой мне город, и здесь живут чужие мне люди.

Он больше ничего не сказал. Я тоже.

Вечером опубликовали неполный список погибших. И я заплакала.

— Мамочка, не плачь, поедем завтра домой, все будет хорошо, — обнимала меня Даша. Она была спокойна, хоть и все поняла. Словно у нее еще осталась скорлупа, которая дается детям от рождения, чтобы они были прочными. Дети — они прочнее нас от природы. А мы со временем утрачиваем прочность.

— Я пойду собирать чемодан. Да, мамочка?

— Да, я тоже сейчас пойду.

Впереди предстояла бессонная ночь. Я была готова к ней.

Глядя, как я собираю чемодан, Игорь закурил.

— Ну, ты, я смотрю, все решила твердо?

— Да, я не хочу жить в этой стране, извини, ты тут ни при чем, и я не хочу с тобой расставаться, но ты тоже должен меня понять. Я боюсь за своего ребенка.

— А в России ты не будешь бояться? В России типа нет проблем, и тебя все устраивает?

— В России есть проблемы, и меня далеко не все устраивает! Но я не собираюсь это обсуждать ни с кем, тем более с тобой! — на повышенном тоне среагировала я на его попытку меня вразумить.

— Все понятно. Я поеду прокачусь.

— Так комендантский час же, — заволновалась я.

— Плевать, — он взял куртку и вышел, хлопнув дверью.

Темнота опустилась на мой разум, темнота поглотила весь мир. Я смотрела в окно и видела улыбающееся лицо Алии, она никогда уже не станет моделью. Ей все равно, что я плачу. Она умерла. Кто эти люди, которые убили ее? Кто эти политики, которые допускают такое? Я стояла, сжимая кулаки, и объявляла Джихад всем им. Если бы я могла, я бы вырвала из груди свое сердце и, как Данко, осветила этот город и указала путь людям. Если бы я могла, я бы, как Estas Tonne, отдала бы людям свою душу, выразив это в своей музыке, но я не могла, не могла ничего. Я стояла и плакала от бессилия.

Я стояла и чувствовала, что Эйфелева башня не горит за моей спиной, я чувствовала, как после терактов закрылись школы и магазины, закрылось метро, как загорелся лагерь беженцев недалеко от Кале. Я чувствовала запах гари. Все повторялось в этом городе, как в сороковом году перед оккупацией. Париж погрузился во мрак, он готовился к еще одной священной войне, тогда Гитлер — лидер сверхрасы — тоже сам себе провозгласил эту войну священной.

«Нигде ни огонька. Площадь тонула во мраке… В кромешной тьме нельзя было разглядеть даже Триумфальную арку» (из книги ремарка «Триумфальная арка»).

Игорь зашел очень тихо, от него пахло табаком.

— Ложись, хватит смотреть в окно.

Мы легли, но не спали.

— Вы можете вернуться в любой момент, когда захотите, я буду вас ждать.

Я молчала, я знала, что не приеду в этот город больше никогда.

 

***

В аэропорту было особенно многолюдно из-за введения чрезвычайного положения, досмотр багажа и людей был особенно тщательным, военный патруль был повсюду. Авиарейсы почти все задерживались. Люди бежали из Парижа. Кто куда. Наш рейс задерживался всего на пару часов. Я отмахнулась быстро от Игоря, сказав, чтобы он уезжал. Спешный поцелуй и обещания звонить. Все как всегда в аэропортах. Я не умею долго прощаться.

Где-то плакал ребенок, все старались говорить шепотом, но все равно было очень шумно, люди не улыбались. Мы сели на удобном месте, чтобы было видно табло вылетов и посадок. Недалеко от туалетов стояла женщина в хиджабе с ребенком на руках и дорожной сумкой, ребенок орал как резаный. Все от нее шарахались и, глядя на нее, бубнили что-то себе под нос. Я подумала, что она хочет в туалет, но не знает, что делать с ребенком. В Европе практически все туалеты оснащены специальной комнатой для мам с детьми. Может, она об этом просто не знала? Я встала и подошла к ней, чем ближе я подходила, тем холоднее становились мои руки, спина покрылась испариной, эта была девушка из моего сна. Я остановилась в метре от нее. Мы смотрели друг на друга. В голове вихрем пронесся мой кошмарный сон. Я не боюсь женщин с детьми, не боюсь никогда. В каких бы снах я их ни видела, в чем бы они ни были одеты.

— Давайте я подержу, — услышала я свой голос со стороны.

— Вы русская? — радостно отреагировала девушка.

— Да, мы летим в Санкт-Петербург.

— Мы в Москву, наш рейс задержали.

— Вы зачем около туалета стоите? Там есть специальная комната для детей и мам.

— Да я знаю. Я не знаю, зачем я стою здесь. Я боюсь.

— Я тоже, пойдемте сядем с нами.

Она рассказала мне, что они из Дагестана — аварцы. Что живут в Москве. Что она гостила у какой-то родственницы, но сейчас такое творится, и мусульманам лучше не находиться в этой стране.

— Да, это точно, — сказала я, глядя на то, как на нас все косятся.

Мы показали малышу по имени Магомед нашего Масика, и он весело заулыбался. Его огромные глазища были полны радости и интереса. Слезы быстро высохли, он потянул к нам свои маленькие в перетяжках ручки.

— Сколько ему?

— Полтора.

Я взяла его на руки, он прижался ко мне, такой славный, с кудряшками на голове, от него пахло детством, печеньем, молоком, ирисками, чем-то очень родным. Я почувствовала огромную силу, исходящую от него, силу, которую от рождения ему дают мать, родная земля и генетическая память предков. Кем ты будешь, когда вырастешь? Придется ли тебе взять в руки оружие, чтобы защищать свою землю? Как бы мне хотелось, чтобы наши дети не знали войны.

Спустя три часа, сидя в самолете, я все думала, как мне могла присниться эта девушка, которую я никогда не видела? Может, это и не она вовсе. Просто состояние стресса, близкое к истерии, сделали свое дело. Я достала свой плеер, подержала его немного в руках и убрала его обратно, музыка мне сейчас не поможет. Посмотрела на свою любимую сумку — она была заляпана кровью. Жалко. Ладно, куплю себе новую.

Весь перелет думала о бомбах, заложенных в самолетах, о террористах, о Гаспаре. Дарья дремала в наушниках.

В Пулково на мурманский рейс мы бежали бегом, у нас-то никаких задержек не было. Успели. Из накопителя я быстро набрала Гарика и сказала, что мы в Питере, сейчас полетим дальше.

Когда мы приземлились в заснеженном Мурманске, я по-настоящему вдохнула полной грудью, мы дома! Здесь нам ничего не угрожает.

Поздним вечером я опять разбирала вещи и смотрела в окно. За окном в парке бегал мальчик со своей собакой, глядя на него, я вспомнила Азата и расплакалась. Как? Как могло такое случиться? Мальчик, полный жизни, с его открытой улыбкой? Разве дети могут убивать? «Могут, — ответила я сама себе. — Львята халифата называют их в ИГИЛ. Почему? Зачем? Как?» — у меня не было ответов. Никто мне не мог на это ответить.

Спустя долгое время я все еще стояла и смотрела, как падает снег. Я думала о войне и о смерти. Об Алие и Далиле. И мечтала, чтобы кто-нибудь выпустил мне пулю в затылок, навсегда выключив эту безумную зудящую лампочку, висящую в палате сумасшедшего дома. Лампочку в моей голове. В голове триллиарды картинок, гигабайты информации, слова, судьбы, лица. Я сходила с ума. Что заставляет людей убивать друг друга?

И вдруг на меня нашло словно озарение, а я что? Я что буду делать, если мой мужчина уйдет на священную войну? Если мужчина, которого я люблю, пойдет защищать свой дом, свою землю? Я знаю ответ. Все женщины знают ответ. У них нет выбора, они станут ждать своих мужчин с войны. А если представится такая возможность, они будут подносить патроны и перевязывать раненых.

Что я буду делать, если моему ребенку будет угрожать опасность? Что, я буду рассуждать о том, что жизнь — это храм, и что каждый человек имеет значение? Нет! Я буду рвать на куски всех и каждого, как бешеная волчица, загнанная в угол,; я буду метаться до последнего вздоха, до последней капли крови я буду защищать свое потомство! Я буду раздирать на куски заживо, мне будет все равно! И если в этот момент около меня окажется пресловутая ядерная кнопка, я разнесу весь мир! Не оставлю камня на камне! Это моя суть! Это наша природа! Все рассуждения о толерантности и морали хороши, только когда вам не придется выбирать между своими детьми и чужими! И все мы молим Бога, чтобы нам не пришлось выбирать. Но многим выбирать приходится!

И, одержав победу, мы испускаем ликующий клич, наше лицо искажено гримасой победы! И я вспомнила женщину-политика из далекой Америки, она тоже любила своего мужа, она тоже любит своих детей, любит свою страну — мы с ней одинаковы по природе, мы все заигрываемся в своих действиях и поступках, мы все забываем, куда шли, уже в начале своего пути.

Мы все хотим измениться и стать лучше, хотим, чтобы на нашей земле не было войны. Хотим, чтобы наша страна процветала, и дети не болели. Почему же мы не можем стать лучше?

В голове осталась звенящая пустота. И словно Бог снова ожил во мне, все боги ожили в сердцах людей. И во тьме тоже есть свет. И жизнь пробивается на выжженной земле.

И лишь терроризму нет оправданий, ни политическому, ни идеологическому, ни националистическому, ни государственному, ни информационному, ни религиозному — никакому нет и не будет оправданий никогда!

И Омар Хайям прикоснулся снова к моему сердцу: «Чем за общее счастье без толку страдать, лучше счастье кому-нибудь близкому дать…»

В пять утра я позвонила Гарику с дебильным вопросом:

— Ты спишь?

— Уже нет, — довольно бодрым голосом он мне ответил.

— Мы вернемся, как только уладим все вопросы в школе, и надо мне оплатить коммунальные платежи, — и начала ему нести какую-то чушь, прекрасно понимая, что могу уехать прямо завтра. Но как-то боязно было самой себе в этом признаться.

— Я куплю вам билеты, на какое число взять?

— Не знаю, давай на девятнадцатое, — сказала я, вспомнив, что у него завтра съемки.

Мы написали заявление в школе, забрали документы, позвонили Дашиному отцу, чтобы он оформил у нотариуса разрешение на проживание во Франции. И договорились, чтобы он привез нам его в Пулково. Я заплатила за квартиру, отключила интернет. Съездила к маме на кладбище. Все, больше делать было нечего, осталось собрать вещи и альбомы с фотографиями, других ценностей у нас не было. Надо было еще взять справку для Масика. Мы пришли домой и разошлись по своим комнатам, думая, что положить в чемоданы. У меня уже несколько дней подозрительно тянуло внизу живота, словно цистит, но не он. Так же у меня тянуло, когда я забеременела Дарьей. Тошнота от страха подкатывала к горлу. Я уговаривала себя, что нет, нет, не может быть, мне уже за сорок, в моем возрасте забеременеть не так легко. Пошла в аптеку за тестом.

Я шла по улице Ленина и вдыхала свой самый любимый на Земле воздух — морозный воздух севера! Как мне будет не хватать его! Я шла и радовалась, что живу! Что живет моя дочка, что во Франции живет Игорь.

 

***

По улице Ленина в сторону магазина «Глобус» шла женщина в наглухо застегнутом коротком сером пальто, без шапки, в пуховых варежках. Длинные каштановые волосы убраны в тугой хвост. Она шла и улыбалась. Прохожие не замечали её.

Тест лишил меня всяческих иллюзий — я беременна. Ну, приплыли, и что теперь?

Мне сорок один, когда ребенку будет десять, мне уже будет за пятьдесят — это просто ужасно! Да я всегда хотела двоих детей, но мое время прошло! Надо делать аборт. Вдруг ребенок родится больной. И как Игорь к этому отнесется, может, он не хочет детей. Что же делать? Это смешно, какие дети?! Голова затрещала, и как только тест показал, что я беременна, меня резко вдруг затошнило.

 

19 ноября в 07:30

Мы вылетели в Санкт-Петербург. В аэропорту встретились с бывшим мужем, поболтались еще несколько часов и улетели во Францию. Все улетали из Парижа, мы летели обратно. Этот маршрут был уже привычным. Мысли путались у меня в голове, что же делать с этой беременностью?

Когда я увидела в аэропорту уставшее, но счастливое лицо Игоря, я забыла обо всем.

— В пятом округе, недалеко от нас, есть хорошая русская гимназия. Завтра поедем туда, если тебе понравится, то будешь там учиться, — говорил Гарик Даше по дороге из аэропорта. — Надо будет вам еще на курсы французского обязательно записаться. Я присмотрел две новых квартиры, одну в пятом, одну в шестом округе, ту, которую мы должны были смотреть четырнадцатого, уже сдали.

Я его не слушала, я пыталась сконцентрироваться на одной точке. Меня укачало. В городе было пасмурно, людей очень мало.

Я еле доехала до дома. Выбежала из машины на улицу и сделала несколько глубоких вздохов, не помогло, меня вырвало прямо на газон. «Ну вот, понаехали эти русские эмигранты и заблевали весь Париж», — подумала я и засмеялась, вытирая рот платком Гаспара.

— Ты чего, отравилась чем-то? — испуганно смотрел на меня Гарик.

— Нет, я беременна.

Даша вытаращила на меня глаза:

— Ну вы, блин, даете!

— Подожди, как беременна, всего несколько дней прошло, тебя же не может еще тошнить — рано еще! — улыбка сомнения висела на лице Игоря.

— А ты, я посмотрю, у нас знатный врач-гинеколог? — съязвила я. — «Подожди, рано тошнить», у меня через месяц уже живот видно будет, я-то себя знаю! — Я не смотрела на его реакцию, у меня поднималась вторая волна из глубин моего организма. — Пошли скорее наверх.

Когда мы оказались дома, я сказала:

— Давай пока не будем никуда переезжать, тут так хорошо.

— Тут же тесно!

— Ну и что, главное, что туалета два, мне это сейчас больше всего необходимо, — сказала я, смеясь.

— Ты приехала, потому что беременна?

— Нет, я приехала, потому что хочу быть с тобой.

Лицо Игоря светилось, моё, наверное, тоже. Ни о каком аборте не могло быть и речи.

 

***

— Что ты там читаешь? — спросила я после того, как мы поужинали, и я села на диван рядом с Гариком.

— Сценарий.

— И что, хороший?

— Да, очень, но придется отказаться.

— Почему?

— Надо будет часто уезжать эти полгода.

— Ну и что, ты боишься нас с Дашей одних оставить?

— Ну, просто не хочу, не знаю, вы только приехали…

— Ерунда, давай соглашайся!

«Я всю свою сознательную жизнь прождала одного мужчину, теперь буду ждать другого», — вслух я это, конечно, не сказала.

— Знаешь, а у меня есть мечта — я заработаю денег и сам сниму фильм о тебе и о том, как мы познакомились.

Я засмеялась:

— Что тут снимать, ты подцепил старую кошёлку, я, как дура, влюбилась в молодого красавца — ничего интересного! Возьмешь меня-то на главную роль? — я продолжала смеяться.

— Нет, ты скоро станешь толстой и не влезешь в кадр. Я Дарью лучше возьму.

— Ну ладно, хотя бы дочку я пристроила! — Мы засмеялись.

Дни быстро полетели, один за одним. Мне взяли в аренду самую маленькую и дешевую машину, потому что я пока не могла понять, как они тут вообще паркуются. Поездки в школу и из школы, Дашина учеба, мой токсикоз, уроки французского, отъезды Игоря.

 

***

Скоро Рождество, все витрины и деревья украсили лампочками, снега нет, но Рождество — не важно, католическое или православное — это всегда ожидание маленького чуда, в лицах людей ожила надежда, детям покупали подарки, запах хвои и шоколада, мне только мандаринов не хватало. А так все, как у нас.

Двадцать первого декабря я стояла и разглядывала свой живот в зеркало.

— Даш, ну правда, не видно еще?

— Да не видно, мам, отстань, мне надо заниматься французским.

Мне казалось, что у меня уже выкатился арбуз внизу живота.

Надо было съездить в одиннадцатый округ, я давно себе говорила это, каждый день, но все время откладывала. Я не хотела туда ехать, не хотела смотреть на место, где убили людей. Но завтра сороковой день, надо поминать умерших, завтра надо поехать туда, к Алие, и отвезти ей конфет.

— Дарья, завтра после обеда съездим в кафе где Алия работала?

— Завтра же Игорь приезжает, — кричала она мне из своей спальни.

— Он вечером приезжает, мы быстренько туда и обратно, надо съездить, надо побывать там.

— Ладно, если хочешь — поедем.

 

22 декабря

Мы вышли из метро на станции «Конкорд» и осмотрелись по сторонам, все так, как и раньше, немноголюдно, на улице солнечно, градусов десять тепла. Люди шли по своим делам, ничего не изменилось вокруг. Только палатки со специями не было. Мы медленно прошли мимо гостиницы, в которой останавливались раньше, и пошли дальше, к кафе с камбоджийской кухней.

Все закрыто, вокруг свечи, цветы. Несколько человек делали фотографии на свои мобильники. Зачем им это нужно? Я не знаю. Я положила маленькую коробочку конфет и зажгла свечку, которую купила заранее. Мы стояли молча, глядя на свечи и цветы, многие из них уже засохли. Мне показалось, что мы тоже умерли здесь. Стало жутко и снова страшно. Мы не знали, где похоронили Алию, и были ли у нее в этом городе родственники. Но это уже не имело значения. Ей уже было все равно. Мы, держась за руки, пошли обратно к метро.

— Мам, ты веришь в Бога?

Я ответила честно:

— Не всегда.

Подходя к метро, я увидела знакомое лицо, человека с рюкзаком на плече.

Вся моя жизнь и все мое сознание перевернулись в один момент и встали на место.

Я заорала:

— Азат! — и мы побежали к нему.

Он стоял, ничего не понимая, в полной растерянности

Я плакала и кричала по-русски:

— Прости! Я думала! Я думала! Прости, — слезы лились рекой, я сжала его пальцы в своих руках. — Прости меня, я такая идиотка!

Через некоторое время он, тоже со слезами на глазах, сказал по-английски:

— Вы думали, что мы террористы?

Я не могла ничего сказать, Даша тоже молчала.

Я рыдала и была вне себя от счастья! От того, что все вернулось — вера в людей, тепло солнца, радость дружбы, я увидела снова небо, услышала разговоры на улице, из кондитерской запахло свежим хлебом, из кафе потянуло ароматом кофе. Я была неправа, я ошиблась, и я была счастлива!

Азат что-то объяснял Даше, задрал рукав куртки и показал руку, там от запястья до локтя с внутренней стороны виднелся след от лазерной обработки кожи, татуировки почти не было видно. Они поговорили еще минут пятнадцать, обменялись телефонами, он попрощался и убежал.

Пока мы ехали в метро, Даша рассказала мне, что они с отцом тринадцатого ноября поехали в клинику, отец заставил его избавиться от татуировки и запретил общаться с Ахмадом и Ибрагимом. И что кто-то сообщил полиции, что они террористы, и их до сих пор постоянно вызывают в участок. Что Далиль лежал в больнице, у него что-то с сердцем. И что они никогда больше не будут торговать на улице, потому что отец очень стар, и это никому не нужно.

Боже мой! Далиль лежал в больнице из-за моих страхов и предрассудков. Я чуть не убила ни в чем не повинного человека. Мне стало не по себе. Да, мои руки в крови, я вспомнила опять свой сон.

Но моя священная война вдруг закончилась. Не было победителей и проигравших. Просто она закончилась, и я была этому рада.

По набережной де Гран Огюстен шла женщина и улыбалась, внутри неё была жизнь, рядом с ней шла дочка. Вокруг них снова была жизнь.

 

Послесловие. 13 июля.2015 года

 

В доме на улице Жорж-Депла, недалеко от соборной мечети, в маленькой комнате накурено, и тусклый свет еле пробивается сквозь плотно закрытые шторы. Мужчин человек десять, все молодые. Они слушают, как оратор в толстовке говорит по-арабски.

— Вы сможете рассчитаться со всеми долгами. Если вы срежете пять голов, то вас ждет рай и семьдесят чернооких девственниц будут вечно прислуживать вам. Эту страну породил шайтан! Здесь неверные и неправильный ислам! Мы установим свой миропорядок! Мы исправим ислам! У ИГИЛ много денег и много власти. Мы объявляем всему миру Джихад!

 

9 ноября. 2015 год. Около часа ночи

Мужчина в квартире на набережной де Гран Огюстен сидит в маленькой гостиной в кресле. На стеклянном круглом столике лежат несколько презервативов и игла.

После долгого раздумья он решительным движением берет презервативы, в левую руку иглу, прокалывает несколько штук и кладет в карман пиджака. Встает и выходит из комнаты в полной уверенности, что поступает правильно.

 

13 ноября

У меня немного закружилась голова, я пошла в ванную чтобы умыться. Кровь опять брызнула из носа. «Что-то давненько ее не было, а тут зачастила в последние дни», — подумала я. Нет, пожалуй, не стоит никуда ездить сегодня, в другой раз.

— Ладно, Даш, твоя взяла, остаемся, сегодня никуда не поедем, — сказала я и снова легла на кровать.

В 21:10 мы с Дарьей вышли на улицу и пошли в кафе к Алие поужинать. Игорь не звонил, видимо, был еще занят, а нам очень захотелось есть.

— Я буду сегодня плов, а ты попробуй суп с говядиной, очень вкусный, — сказала я.

— Да ну, мам, суп на ужин, нет, я лучше каких-нибудь креветок поем.

Мы подошли к кафе, все битком — пятница, вечер. Алия, улыбаясь, подбежала к нам и сказала Дарье, что минут через десять освободится один столик, надо немного подождать. Около нас припарковалась черная машина, за рулем сидел Ибрагим, Ахмед сидел рядом. Мы им, улыбаясь, замахали руками. Они не улыбались нам, их лица были совершенно спокойны. Последнее, что мы увидели, это автоматы Калашникова в их руках.

В 21:20 мальчик лет пятнадцати с рюкзаком на плече вышел из своего дома в квартале от кафе «Пти Камбодж», одна его рука под курткой была забинтована, ожег от лазерной процедуры сильно болел. Он направился в сторону кафе. Через несколько минут он услышал сухой треск автоматной очереди. Он прибавил шаг и услышал крики людей. Он побежал.

 

В 23:20

В пробке на проспекте Парментье в светло-серой спортивной машине сидел мужчина в фашистской форме, словно прошлое наслоилось на настоящее, будто это было уже когда-то, дежавю. Страх и ужас на лицах людей, они бегут в неизвестном направлении. Движенье замерло, как само время, машины сигналят. Он жмет на кнопки. Ответа нет. Вдруг словно молния ударяет в голову. «Дарья! У меня есть ее телефон! Дарья, где ты?» Руки не слушаются, его пальцы дрожат. Гудок длится сотни лет. Никто не отвечает. Мир рухнул в один момент. Сердце сжала острая боль.

— Алия, где ее чертов номер! — он орал на телефон. Нет ответа. На глаза выступили слезы. Что-то случилось! Что-то произошло! Он выскочил из машины и побежал в сторону кафе, куда они ходили есть.

Все оцеплено, раненых уже увезли. Полно полицейских, машины в пробке гудят. Около кафе, среди мусора, стекол, обломков и опрокинутых столов и стульев лежат две женщины, одна с бледно-молочной кожей, другая с кожей, словно горький шоколад, рядом с ними лежит долговязая худенькая девочка-подросток, ее короткие волосы идеально ровные. Ее ноги неестественно подогнуты, один кроссовок слетел. Недалеко от них валяется светло-бежевая сумка на золотой цепочке — она в крови.

— Почему их никто не накрыл?

Мужчина в форме немецкого офицера сел на корточки и заплакал.

 

Ночь с 13 на 14 ноября

Двое мужчин в светло-серой спортивной машине едут на север в сторону Кале.

Мужчина за рулем в стоптанных кроссовках и не очень свежей футболке. У мужчины рядом в левой руке сигарета и красные глаза, но он больше не плачет.

Они останавливаются недалеко от лагеря беженцев. Время начало четвертого. Они достают с заднего сиденья несколько бутылок с воткнутыми в них тряпками и поджигают их. Размахиваются и бросают в сторону палаток, огонь вспыхивает моментально. Они прыгают в машину и уезжают.

Мужчина с сигаретой смотрит в окно, и ему кажется, что он слышит крики людей и запах гари. Но ему все равно, он больше никогда не заплачет. Это его Джихад.

В это же время в Санкт-Петербурге.

Мужчина славянской внешности лет сорока сидит на кухне многоквартирного дома. В руке у него телефон. Он курит и молчит. Лицо его напряжено. Входит молодая женщина лет двадцати пяти, блондинка с большой грудью и пухлыми губами.

— Что, так и не дозвонился?

Мужчина ей не отвечает, его мысли сейчас далеко. Он вспоминает. «Почему они расстались, почему они развелись? Потому что с ней невозможно было жить! Она постоянно витала в облаках, вечно забытые перчатки, ключи, кошельки, телефоны, они находились то в холодильнике, то в ванной, то в духовке. Вечный хаос вокруг нее, где невозможно понять, о чем она думает, что у нее в голове? У нее вообще было хоть что-нибудь в голове?! Я ее даже с книгой ни разу не видел».

 

16 ноября. Аэропорт Шарль-де-Голль

Где-то плакал ребенок, все старались говорить шепотом, но все равно было очень шумно, люди не улыбались. Недалеко от туалетов стояла женщина в хиджабе с ребенком на руках и дорожной сумкой, ребенок орал как резаный. Все от нее шарахались и, глядя на нее, бубнили что-то себе под нос. Никто к ней не подходил. Ребенок продолжал орать.

 

22 декабря. 2015 год

«Они подобны тому, кто разжег огонь. Когда же огонь озарил все вокруг него, Аллах лишил их света и оставил их в темноте, где они ничего не видят. Глухие, немые, слепые! Они не вернутся на прямой путь».

«После этого ваши сердца ожесточились и стали как камни или даже еще жестче. Воистину, среди камней есть такие, из которых бьют родники. Среди них есть такие, которые раскалываются и изливают воду. Среди них есть такие, которые падают от страха перед Аллахом. Аллах не находится в неведении о том, что вы совершаете».

«Горе тем, которые пишут Писание собственными руками, а затем говорят: „Это — от Аллаха“, — чтобы купить за это ничтожную цену. Горе им за то, что написали их руки! Горе им за то, что они приобретают!»

(строки из Корана.)

Далиль лежал на кровати в большой светлой комнате. Грудь опять сдавило невыносимым удушьем, левая рука не двигалась. Он вспоминал строки из святого писания и не мог понять, как можно было извратить понятия и подменить ценности, прописанные в нём. Кто-нибудь из террористов вообще читал Коран?

Он вспоминал свое детство и юность. Был ли у него выбор тогда?

Его отец, один из лидеров Национального освободительного движения в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом, с детства рассказывал ему о несправедливости и о том, что мусульмане погибают от голода, отсутствия медицины. В стране полная безграмотность и безработица. Что они должны бороться за свое будущее. Мужчина — это воин! После смерти матери в результате террористической акции, устроенной колониальными войсками, отец примкнул к фундаменталистам и оставался с ними вплоть до своей гибели в восьмидесятом. Был ли у него выбор? — Нет.

У меня был. После смерти отца мы с женой и двумя старшими сыновьями приехали во Францию. Я учил детей сурам из Корана, учил их работать, прощать, понимать. Мог ли я знать, что спустя столько лет прошлое вновь настигнет меня? Нет!

Но наши поступки и наши деяния следуют за нами неотвратимо!

— Аллах милосердный! Смилуйся над всеми нами!

 

Эпилог. Десять лет спустя

Мужчина лет сорока с практически седой головой сидит в режиссерском кресле. Он одет в футболку и неприлично стоптанные кроссовки — просто, так удобнее. На руках у него старый и почти беззубый чихуахуа, белый в шоколадные пятна. За десять лет они не расставались ни разу. Он возил его на все съемки, в разные страны и города, на получение наград и премий за свои роли. В левой руке у него сигарета.

Он сам написал сценарий, он сам спродюсирует и снимет это кино. Мужчина, единственной целью которого стал этот фильм. Единственным любимым существом которого была собака, лежащая у него на коленях. Это все, что осталось у него в его жизни. У него было много женщин, и еще много их будет, но никто из них не тронет его сердце.

Идут пробы на роль главной героини.

— Что ты стоишь, как дура!? Что у тебя с лицом?! Пошла вон!

Он быстро выходит из себя, ему надоел этот бесконечный процесс. Собака на коленях повела ухом и приоткрыла ненадолго глаза, затем сразу уснула.

— Следующая.

Он уже два года ищет актрису на эту роль. Он ее обязательно найдет и снимет этот чертов фильм!

Посвящается всем жертвам, погибшим от терактов, когда-либо происходивших на Земле.