Сил уже никаких не было, съемка еще и не собиралась прекращаться, дубль за дублем, голова уже гудела.

«Надо позвонить Ольге», — подумал мужчина в гриме и форме немецкого офицера времен Второй мировой войны.

Гаспар взял телефон и обалдел — десять непринятых, все от Луи.

— Луи, что случилось? — с волнением он говорил в трубку.

— Гаспар, ты где? Где твоя русская подруга? Ты мне говорил, что они живут в десятом квартале. В городе повсюду теракты, нас эвакуировали со стадиона, в десятом квартале неизвестные расстреляли какое-то кафе, в одиннадцатом округе тоже. Ужас, что творится в городе, ты сейчас где?

— Я на съемках, — и сбросил разговор.

Он присел на корточки, взялся правой рукой за рот, левой судорожно набирал Ольгин номер — никто не отвечал.

«Расстреляли кафе, какое? КАКОЕ? ВОЗЬМИ ТРУБКУ!!!

Я ей сказал пойти поужинать без меня! ЗАЧЕМ?»

Он выскочил на улицу и прыгнул в машину. В одной руке телефон на кнопке дозвона.

В пробке на проспекте Парментье в светло-серой спортивной машине сидел мужчина в фашистской форме, словно прошлое наслоилось на настоящее, будто это было уже когда-то, дежавю. Страх и ужас на лицах людей, они бегут в неизвестном направлении. Движенье замерло, как само время, машины сигналят. Он жмет на кнопки. Ответа нет. Вдруг словно молния ударяет в голову! «Дарья! У меня есть ее телефон! Дарья где ты?» Руки не слушаются, его пальцы дрожат. Гудок длится сотни лет.

— Аллё?

Словно груз в тысячи тон упал с его слабых плеч. Невероятное облегчение, как у бурлака, снявшего лямку.

— Аллё, где вы? Где вы? Почему Ольга не берет трубку? — орет он в телефон.

— Мам на, тут Гаспар чего-то орет на меня. Я не понимаю, — говорит мне Даша, протягивая свой телефон.

— Аллё, Игорь?

— Аллё, где вы? ГДЕ, мать твою, вы?

Я огляделась по сторонам:

— Мы на Риволи, гуляем, почти дошли уже до станции метро Шатле, собираемся обратно ехать. А чего ты орешь? Ты же сказал, что будешь поздно, мы в Лувре были.

— Стойте там! Стойте на месте! Никуда не двигайтесь, я сейчас за вами приеду, — орал на меня в трубку Игорь.

— Мам, что случилось?

— Не знаю, — ответила я озадаченно.

— Мам, он сказал, что ты трубку не берешь.

— Я не слышала, чтобы он звонил. — Я полезла в сумку и поняла, что телефона в ней нет. — Забыла, наверное, в номере, — неуверенно сама себе сказала я.

Дорогая спортивная машина с нескольких раз развернулась в пробке, зацепив два других автомобиля, понеслась в обратном направлении.

Мы стояли у магазина «Foot Locker» недалеко от входа к метро, когда Гарик в немецкой форме подбежал к нам, прохожие оглядывались на него.

— Ты что трубку не берешь! — накинулся он сразу на меня. — Ты что! По всему Парижу террористы! Взрывают и расстреливают кафе с людьми! Весь интернет гудит! Вся полиция на ушах! — Он орал, а я, не понимая, оглядывалась по сторонам, все спокойно, люди гуляют, пятничный вечер. Только за исключением фашиста, орущего на женщину с девочкой-подростком.

— Я, наверное, забыла телефон в номере, — пропищала я.

— Забыла телефон? Забыла? Какой надо быть идиоткой, чтобы забыть телефон! Что ты за дура-то такая! — Игорь, весь красный, выкатив глаза, уставился на меня.

Слезы подступили. «Лишь бы не расплакаться, только не расплакаться!» — твердила я сама себе.

Кровь предательски брызнула из носа. Люди смотрели на нас. Я зажала одной рукой нос, другой, перепачкав всю сумку, полезла за платком. Достав из сумки платок Гарика, прижала его к лицу. Игорь сел на корточки и взялся за голову.

— Прости меня, — сказал он очень тихо.

Мы сели в машину, я так и ехала с платком, прижатым к носу.

— Куда мы едем?

— Ко мне. Ваш район весь оцеплен, туда не пробиться.

— Там Масик один, — сказала я, еще толком не осознав, что происходит. Осознание пришло намного позже. — Игорь, какое кафе расстреляли в нашем районе?

— Не знаю, дома посмотрим.

Дарья сидела сзади, вжавшись в кресло, про Саске она даже не вспомнила.

Мы поднялись на второй этаж дома по набережной де Гран Огюстен. Большие тяжелые двери открылись в небольшую уютную квартиру. Зал, маленькая кухонька, в которой никто никогда не готовил, на стенах картины в стиле Густава Климта, две спальни — одна малюсенькая, другая побольше, и две ванных комнаты. О такой квартире я мечтала всю жизнь. Здесь было спокойно и очень тихо.

Игорь сразу включил телевизор в зале. Я ничего не понимала из того, что говорят, я только видела картинки. Страх, смерть, кровь, паника, ужас и неприятие действительности охватило меня, как и всех людей в этом городе. В то время, когда мы гуляли по Лувру, кто-то расстреливал ни в чем не повинных людей. Картинки мелькали. Стрельба возле пиццерии «Ла Каза Ностра». Расстрел возле кафе «Ла Белль Экип». Нападение на зрителей рок-концерта в «Батаклане».

Я понимала что это не далекий Алжир и Сирия, это не неизвестная арабская весна и не далекий Нью-Йорк с его башнями-близнецами — это происходит здесь и сейчас. Это реальное время, это не фотографии отрезанных голов с членами во рту из далеких шестидесятых. Это самый прекрасный город на Земле погрузился во тьму. «Мир сдвинулся», — сказал мне в ухо Стивен Кинг. «Я знаю», — ответила ему я.

Около часа ночи почти одновременно прозвонили телефоны у Гарика и у Дарьи. Гарик разговаривал по-французски, не вставая с дивана, Даша отошла в сторонку, но я слышала ее разговор: «Да, все нормально, успокойся. Мы в безопасности. Я тоже тебя люблю, пока».

— Папа звонил, он тоже на тебя орал, сказал, что только такая ненормальная, как ты, могла забыть в номере телефон.

— Да, конечно, все на меня орут, я ненормальная, — и вдруг я разрыдалась.

Игорь и Дарья успокаивали меня, как могли, Даша обняла меня и твердила:

— Мамочка, я тебя люблю!

Гарик встал передо мной на колени, взял меня за руки, повторяя:

— Прости меня.

Я плакала не от жалости к себе, я плакала о людях, которые больше никогда не заплачут.

— Луи сказал, стреляли в кафе «Le Petit Cambodge», про жертвы пока ничего не известно.

— Алия! Алия! — вспомнила я про нее. — У тебя же есть ее телефон! Набери! — закричала я на Игоря.

— Не отвечает, — обреченно ответил Игорь после нескольких попыток с ней связаться.

Мы еще долго просидели все, обнявшись перед телевизором в гостиной.

— Даша, пошли, я дам тебе свой халат и футболку, может, ты есть хочешь? Можно заказать еду.

— Нет. — О еде никто сейчас не думал.

Я заставила себя встать и пойти с ними.

— Сейчас достану постель, — сказал Гарик.

Я ее застелила, открыла форточку в крохотной спаленке и уложила свою маленькую девочку спать.

— Пойду тоже переоденусь, — сказал Игорь.

Я только сейчас заметила, что он до сих пор в военной форме. Я стояла у окна и смотрела на Сену, вода, как зеркало, отражала безмятежность.

— Ложись, — подошел ко мне Игорь сзади и обнял за плечи.

— Ага, сейчас, я немного постою и лягу. — В голове я прокручивала весь этот день от начала и до конца.

Через час все еще не спали ни он, ни я.

— Может, дашь мне ключи от машины? Я сгоняю в гостиницу, заберу Масика.

— Ты что, водить умеешь?

— Да, с семнадцати лет.

— Поехали вместе, — сказал он, тяжело поднимаясь с постели: он очень устал — это я поняла.

— Ладно, ложись, не надо, утром поедем, — сказала я.

— Уже утро, — он в полном изнеможении лег на подушку.

Я его обняла:

— Спи!

Он уснул моментально.

Я лежала и долгое время в голове прокручивала этот день. Сначала и сначала с самого утра. Что-то было не так в этот день, что-то ускользнуло из моего сознания, и это мне казалось было очень важным. Отчаянно ныла голова. Я пыталась вспомнить все детали, все, что произошло в этот день, от начала и до конца.

Часов в восемь утра я заорала на всю квартиру.

— Игорь, вставай! Вставай! Нам надо в полицию, срочно, прямо сейчас.

— Жандармерия, во Франции жандармерия, а не полиция, — зачем-то спросонок пояснил мне Гарик.

— Поехали, пожалуйста, — умоляла я со слезами на глазах.

Всю ночь что-то не давало мне покоя, юлой крутился день в моей голове. И только к восьми утра, словно щелчок — ПАЛАТКА! Когда мы шли с Дарьей к метро, я не увидела козырек палатки Далиля. Кусок ткани, который всегда было видно из-за газетного киоска, он обычно развевался на ветру. Эта палатка стояла там каждый день больше двадцати лет. После обеда ее не было там! Азат! ОН СПРОСИЛ, ПОЙДУ ЛИ Я ВЕЧЕРОМ В КАФЕ! У него был подавленный вид. Все встало на свои места — татуировки на их руках, лагеря с беженцами. Террористы! Они террористы! Я помогала террористам, покупая им еду! Ступор воткнулся в моей голове. Он знал о вечере! Они все знали! Слезы текли по моему лицу. Они убили всех этих людей! Их убили Азат с Далилем!

Игорь, ничего толком не поняв из моего бессвязного рассказа, пошел в душ. Я тоже умылась и постаралась взять себя в руки. Надо все сообщить полиции.

Мы приехали в ближайший участок, провели там часа два. Гаспар взялся переводить мой рассказ, но ему сказали, что надо подождать штатного переводчика, чтобы оформить все по протоколу. Обычный светлый кабинет, никаких уголовников за решетками, как обычно показывают в фильмах. Через какое-то время собралось четыре человека в форме с усталыми лицами. Я рассказала все, что могла, от начала и до конца, как они выглядели, где была их палатка, их имена и фамилию. Как мы ездили в лагерь беженцев, с кем, куда и когда. Они записали все мои телефоны, адрес, где проживал Гаспар, мой российский адрес, сняли ксерокопии с моих паспортов. Попросили по возможности не уезжать из города в ближайшее время. Но я решила твердо, что в ближайшее время я уеду из этого омерзительного города, где весело улыбающиеся продавцы сухофруктов расстреливают людей.

Утро, суббота, на улицах почти никого, только редкие прохожие быстро шли то ли по очень важным делам, то ли пытались сами себе доказать, что они не боятся, что их не запугать. Кто-то боится, но может побороть свой страх и доказать всему миру, что он не из робкого десятка. Кто-то просто боится и не выходит на улицу. Но боятся все: дети, женщины, мужчины, политики, террористы. Страх, словно вирус, пожирает наш разум. Под действием страха мы разрешаем прослушивать наши телефоны, ставить везде кордоны из полицейских и видеокамеры, мы полностью готовы впустить совершенно посторонних людей в нашу личную жизнь. Страх — основное средство в управлении людьми.

— Надо съездить в гостиницу. Только заедем, Дарью предупредим, — сказала я.

Мы заехали домой. Предупредили Дашу и сказали, что быстро съездим, заберем Саске и Масика и сразу вернемся. Дарья была совершенно спокойна. Только пожаловалась, что телефон сел, а зарядки нету.

— Мы привезем тебе зарядку, — сказала я, уходя.

Мы подъезжали к нашей гостинице, сердце сжималось все сильнее. На улице вообще ни души. Магазины, кафе — все закрыто.

Я схватила Масика и прижала к себе. Подержав его немного, мы собрали все вещи и всю еду, что оставалась в холодильнике. Все отключили. Мой телефон валялся на полу под столом. Батарея была полностью разряжена. Я еле затолкала Саске в чемодан. Положила Масика в переноску, и мы навсегда вышли из этого номера.

Палатки Далиля, конечно, не было. По улице тоскливо летал бумажный пакет.

Весь день не хотелось ни есть, ни спать, ни говорить. Голова гудела и болела.

Включив телефон в розетку, я посмотрела тысячу непринятых вызовов от Гарика, бывшего мужа и от подруги Светки, только она знала, что мы в Париже. Позвонила Светлане — сказала, что мы в порядке. Остальные и так уже это знали.

— Может, у тебя есть снотворное или успокаивающее?

— Нет, только аспирин.

— Ну, давай хоть его, — сказала я, ложась на кровать и поджимая ноги под себя. Гарик принес таблетку и воду и лег рядом со мной. Не сразу но, уснул. Таблетку я так и не выпила.

Я лежала словно в забытьи, мне мерещилась женщина из моего кошмара, сумка, Далиль, татуировки, отрезанные головы, мертвые люди. Может, я уснула, может, нет, я уже не понимала, где сон, а где явь.

Проснулись вечером, опять включили телевизор и компьютер. Я ждала список жертв не для того, чтобы увидеть имена тех, кто погиб. Я хотела не увидеть в нем имя Алии Захар.

— Мам, давай поедим что-нибудь.

Я вопрошающе посмотрела на Игоря.

— Сейчас позвоню, закажу еду на дом.

Он долго пытался дозвониться то по одному номеру, то по другому.

— Сказали, что доставят, но не раньше чем через час, заказов слишком много, они не справляются.

— Ладно, посмотрю, что там из нашего холодильника привезли. Немного овощей, два банана, йогурт, молоко, засохший багет. Ладно, перекусите пока тем, что есть. — Дарья и Гарик принялись жевать.

— На, хоть молока выпей, тебе тоже надо поесть, — подошел к дивану в зале Игорь и присел рядом со мной, протягивая стакан молока. — Мы должны были сегодня ехать смотреть квартиру, я позвонил, сказал, что мы завтра ее посмотрим.

— Нет, мы не будем ее смотреть, поменяй нам билеты, мы улетим не шестнадцатого, а завтра.

— Куда вы улетите?

— Домой! Домой мы полетим! — переходя на крик, ответила я.

— Мама, почему мы должны улетать? — вмешалась в наш разговор Дарья.

— Потому что в России сейчас самое безопасное место! — прикрикнула я, прекрасно понимая, что сейчас на Земле нет безопасных мест.

Игорь, вздыхая, поставил стакан с молоком на столик и вышел из комнаты.

— Мама, я не хочу уезжать! — на повышенных тонах сказала мне дочка.

— Даша, ты не понимаешь? Здесь небезопасно! Мы покупали финики у террористов! Алия, возможно, погибла! Откуда ты не хочешь уезжать? Из ада?!

Дарья тоже ушла. Я опять осталась одна. Одной мне быть не хотелось, я встала и пошла к Игорю.

Он лежал на кровати, закинув обе руки за голову. Его взгляд говорил мне, что он вот-вот выйдет из себя. Я просто молча легла с ним рядом и, прижавшись к нему поближе, уснула.

Проснулись мы оба глубокой ночью.

— Сколько мы проспали?

— Не знаю, — ответила я, садясь на кровати. Голова трещала — Пойду переоденусь и приму душ, — я встала и заглянула в спальню к Даше, она мирно сопела, переодевшись в свою пижаму, рядом с ней лежал Саски, на ногах калачиком свернулся Масик. На столике около кровати стояли коробки от еды. Я собрала их и понесла в мусорку.

— А что, еду принесли? — вернулась я в спальню, чтобы спросить у Игоря.

— Да, через три часа. Ты спала. Мы с Дарьей поели, твоя порция в холодильнике.

— Ладно, я в душ.

Я пыталась смыть с себя действительность. Я хотела проснуться и понять, что это просто страшный сон. Но действительность липла ко мне, как руки к платью в моем страшном сне. Мои руки в крови. У всех у нас руки по локоть в крови. Только сейчас я это осознала. Я не могла находиться одна, я сходила с ума. Наспех вытерлась, надела свой дурацкий халат и вышла из ванной.

Гарик сидел в зале, переключал каналы и курил одну за одной.

— Хватит курить! А то умрешь, как Дидье, от рака легких! — раздраженно сказала я Гаспару.

— Дидье никогда не курил, — спокойно ответил он мне и затушил сигарету. — Давай, поешь, — он встал, достал упаковку из холодильника и засунул ее в микроволновку. Когда он подогретую еду выложил на тарелку, я поняла, что очень хочу есть.

— Тут много, давай вместе, — обратилась я к Гарику. Игорь встал и взял себе вилку. Мы ели молча из одной тарелки.

«Кто-то умирает, кто-то рождается, но ничего не меняется вокруг, люди испытывают чувство голода и едят». От этой мысли меня мутило, но я ела.

— Так сколько времени? — спросила я, моя тарелку.

— Почти четыре.

«Сколько же я проспала, почти весь день? Словно летаргический сон», — и меня опять тянуло лечь и уснуть.

Игорь поднялся, подошел ко мне. Я стояла, облокотившись на раковину. Он подошел вплотную. И стал меня целовать. Я понимала, что это его защитная реакция. Он цепляется за жизнь и тащит меня за собой. Секс для мужчины — это еще и возможность успокоить и доказать свою любовь. Мне не хотелось. Но я не стала оказывать сопротивление. Я понимала, что мне это не поможет, больше всего на свете я хотела оказаться сейчас у себя дома, в Мурманске.

Я встречала рассвет у окна. Воскресенье, в которое никто опять не воскреснет.

Игорь не спал, он смотрел на меня. Но мне было все равно. Я разговаривала с мамой, а значит с Богом, со всеми богами, живущими в сердцах людей.

Около окна с выходом на Сену стояла православная женщина и разговаривала с Аллахом. Я спрашивала у него, как он допускает это? Как он, всемогущий Бог, не может сжалиться над всеми нами, над верными ему он ведь тоже ни разу не сжалился. Как он допускает войну во имя себя? Зачем ему это надо? Но он молчал, наверное, он тоже умер, его убили террористы в одном из кафе. А может, он был в башнях-близнецах, а может, он летел в Санкт-Петербург на том самолете из Египта. Бога нет среди нас, но и на небе его тоже сегодня не было.

У террористов нет и не может быть религии, у них нет Бога.

Все утро я пыталась найти в интернете хоть какую-то информацию о погибших на русском языке. Списка пока не было.

— Пойдем, прогуляемся по набережной, — сказал Игорь.

— Пошли, только Дарья пусть лучше дома останется.

Мы гуляли недалеко от дома. Откуда-то потянуло свежей выпечкой. Вода в реке была черной. На улице очень жарко для этого времени года, градусов семнадцать. Игорь начал разговор.

— Ты понимаешь, что сейчас нигде не безопасно? Что террор, он повсюду. Что надо жить дальше и не бояться. Если мы боимся, значит, они выиграли, значит, они победили. Ты можешь улететь отсюда завтра, но от себя ты не улетишь.

Мужской ум, он, конечно, более здравый, чем женский, он более рациональный и расчетливый. Я это понимаю, но принять сейчас эти доводы мой рассудок не мог. Я хотела защитить своего ребенка, я не понимала, как это сделать, я твердо решила улететь домой, даже страх перед расстрелом меня бы не свернул с этого пути.

— Игорь, хочешь, полетели с нами или прилетишь позже, я не знаю, как там в Россию вам визы открывают.

— Я не полечу никуда, это моя страна и мой город. Я останусь здесь.

— Правильно, нельзя бросать свою страну в трудную минуту. Ты прав, если бы это была моя страна, я бы тоже осталась, но это чужой мне город, и здесь живут чужие мне люди.

Он больше ничего не сказал. Я тоже.

Вечером опубликовали неполный список погибших. И я заплакала.

— Мамочка, не плачь, поедем завтра домой, все будет хорошо, — обнимала меня Даша. Она была спокойна, хоть и все поняла. Словно у нее еще осталась скорлупа, которая дается детям от рождения, чтобы они были прочными. Дети — они прочнее нас от природы. А мы со временем утрачиваем прочность.

— Я пойду собирать чемодан. Да, мамочка?

— Да, я тоже сейчас пойду.

Впереди предстояла бессонная ночь. Я была готова к ней.

Глядя, как я собираю чемодан, Игорь закурил.

— Ну, ты, я смотрю, все решила твердо?

— Да, я не хочу жить в этой стране, извини, ты тут ни при чем, и я не хочу с тобой расставаться, но ты тоже должен меня понять. Я боюсь за своего ребенка.

— А в России ты не будешь бояться? В России типа нет проблем, и тебя все устраивает?

— В России есть проблемы, и меня далеко не все устраивает! Но я не собираюсь это обсуждать ни с кем, тем более с тобой! — на повышенном тоне среагировала я на его попытку меня вразумить.

— Все понятно. Я поеду прокачусь.

— Так комендантский час же, — заволновалась я.

— Плевать, — он взял куртку и вышел, хлопнув дверью.

Темнота опустилась на мой разум, темнота поглотила весь мир. Я смотрела в окно и видела улыбающееся лицо Алии, она никогда уже не станет моделью. Ей все равно, что я плачу. Она умерла. Кто эти люди, которые убили ее? Кто эти политики, которые допускают такое? Я стояла, сжимая кулаки, и объявляла Джихад всем им. Если бы я могла, я бы вырвала из груди свое сердце и, как Данко, осветила этот город и указала путь людям. Если бы я могла, я бы, как Estas Tonne, отдала бы людям свою душу, выразив это в своей музыке, но я не могла, не могла ничего. Я стояла и плакала от бессилия.

Я стояла и чувствовала, что Эйфелева башня не горит за моей спиной, я чувствовала, как после терактов закрылись школы и магазины, закрылось метро, как загорелся лагерь беженцев недалеко от Кале. Я чувствовала запах гари. Все повторялось в этом городе, как в сороковом году перед оккупацией. Париж погрузился во мрак, он готовился к еще одной священной войне, тогда Гитлер — лидер сверхрасы — тоже сам себе провозгласил эту войну священной.

«Нигде ни огонька. Площадь тонула во мраке… В кромешной тьме нельзя было разглядеть даже Триумфальную арку» (из книги ремарка «Триумфальная арка»).

Игорь зашел очень тихо, от него пахло табаком.

— Ложись, хватит смотреть в окно.

Мы легли, но не спали.

— Вы можете вернуться в любой момент, когда захотите, я буду вас ждать.

Я молчала, я знала, что не приеду в этот город больше никогда.